Современная зоопсихологія и ея значеніе.
Современная зоопсихологія и ея значеніе.
Евгеній Елачичъ.
‘Современникъ’, кн. XII, 1912
Современная зоопсихология и ее значение, Елачич Евгений Александрович, Год: 1912
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Сто два года тому назадъ одинъ изъ геніальнйшихъ людей прошлаго вка — непризнанный Ламаркъ, такъ писалъ въ предисловіи къ своей ‘Phylosophie zoologique’:
‘Каковыми бы ни были трудности, лежащія на пути открытія новыхъ истинъ при изученіи природы, еще большія трудности надо преодолть, чтобы добиться признанія этихъ истинъ. Но эти трудности, зависящія отъ различныхъ причинъ, въ сущности боле полезны, чмъ вредны общему положенію и развитію знаній, т. к. вслдствіе той строгости (rigueur), которая длаетъ труднымъ признаніе вновь выдвигаемыхъ идей за истинныя, множество идей своеобразныхъ, боле или мене правдоподобныхъ, но лишенныхъ основанія, только появляются, но въ скоромъ времени предаются забвенію. Случается правда, что прекрасныя воззрнія и солидныя мннія отбрасываются и пренебрегаются по тмъ же причинамъ. Но пусть лучше истина, разъ узнанная, долго борется, не получая признанія, котораго она заслуживаетъ, чмъ если бы все, что создается пылкимъ человческимъ воображеніемъ, принималось съ легкостью’.
Зналъ ли Ламаркъ, насколько эти мысли его справедливы именно въ примненіи къ его идеямъ, или онъ все же разсчитывалъ на большее признаніе современниковъ? Но во всякомъ случа эти мысли его, примнимыя къ столь различнымъ случаямъ, мн кажется, особенно справедливы по отношенію къ наук о психологіи животныхъ. Въ самомъ дл — достойно удивленія, насколько въ наше время не только въ широкихъ слояхъ образованнаго общества, но даже и въ сред лицъ, занимающихся біологическими науками, отсутствуетъ знакомство съ данными современной зоопсихологіи, какъ упорно умудряются просмотрть, не знать даже о существованіи цлой науки — сравнительной психологіи, которая все же существуетъ, иметъ собственные строго научные методы и уже достигла такой степени развитія, что къ голосу ея, къ выводамъ ея, казалось бы, слдовало прислушиваться. Но несмотря на это, у насъ пользуются широкимъ и всеобщимъ признаніемъ самые наивные и устарлые взгляды на психическую дятельность животныхъ, взгляды, отсталые на нсколько десятковъ лтъ, и какъ это быть можетъ и ни странно, но далеко уступающіе научнымъ взглядамъ самаго начала прошлаго столтія.
У насъ теперь въ области воззрнія на душевную дятельность животныхъ наибольшимъ распространеніемъ пользуются (если даже не считать разныя явно вздорныя, грубыя тенденціи очеловчивать животныхъ) воззрнія, порожденныя дарвинизмомъ, или врне ультра-дарвинизмомъ, воззрнія, которыя надо отнести къ самымъ темнымъ сторонамъ богатаго и свтлаго наслдія Ч. Дарвина.
Еще въ конц XVIII вка, одновременно съ общимъ постепеннымъ развитіемъ всхъ отраслей біологическихъ наукъ, начала развиваться и научная зоопсихологія. Бюффонъ, Реймарусъ и въ особенности Ламаркъ высказывали весьма справедливые взгляды на психику животныхъ и, взаимно пополняя другъ друга, подошли въ общемъ довольно близко къ правильному пониманію ея и къ отличію явленій инстинктивныхъ отъ явленій разумныхъ. Уже тогда выяснялась огромная разница въ психик животныхъ съ одной стороны, и человка съ другой, а также іи различіе въ психик разныхъ животныхъ. Уже тогда указывалось, что животныя въ поступкахъ своихъ руководятся преимущественно инстинктомъ, дятельностью безсознательною или лучше сказать — лишенною цлепониманія.
Реймарусъ (еще въ 1770 г.) высказывалъ, что вс дйствія животныхъ, предшествующія личному опыту и которыя исполняются животными одинаковымъ образомъ отъ самаго рожденія, слдуетъ разсматривать исключительно, какъ результатъ дятельности естественнаго, врожденнаго инстинкта, который вовсе не. зависитъ ни отъ намренія, ни отъ размышленія или изобртательности животнаго. Онъ же (Реймарусъ) признавалъ, что въ отличіе отъ огромнаго большинства животныхъ, многія млекопитающія и птицы ‘представляютъ, кром того, боле близкую аналогію со способностями человческаго ума’, что эти животныя выказываютъ что-то, похожее на умъ, хитрость и изобртательность. Многія способны къ подражанію’, и т. д.
Ламаркъ еще боле ясно различалъ чистый, наслдственный, слпой’ инстинктъ, лишенный всякаго цлепониманія, инстинктъ, которымъ руководствуются вс животныя, кром самыхъ низшихъ, не имющихъ нервной системы, и у которыхъ онъ признавалъ одну лишь раздражимость, — і отъ разума, которымъ руководствуются человкъ и высшія животныя — млекопитающія и птицы. Но даже и у высшихъ животныхъ инстинктивная дятельность еще преобладаетъ надъ разумною.
Я далекъ однако отъ мысли вдаваться въ исторію (кстати сказать — очень интересную) сравнительной психологіи, но мн хотлось бы только отмтить, что уже въ самомъ начал прошлаго столтія были узнаны и высказаны весьма врныя идеи о душевной дятельности животныхъ, и вполн раздляемыя современной намъ объективною наукой сравнительною психологіею двадцатаго вка. Но идеи эти встрчали большія препятствія на пути признанія ихъ. Какъ он сами, такъ и въ, особенности сопутствовавшія имъ идеи эволюціонизма, высказываемыя многими и такъ ясно, яркоі и опредленно выраженныя въ трудахъ Ламарка, попали въ число тхъ, которыя долго не получаютъ признанія и ‘отбрасываются и пренебрегаются’ до поры до времени.
Но вотъ въ середин XIX вка выступаетъ Дарвинъ и порожденная имъ школа дарвинистовъ. Хотя эволюціонныя идеи Ламарка все еще не получаютъ должнаго призванія, но зато само эволюціонное ученіе укрпляется незыблемо и быстро получаетъ, всеобщее признаніе, хотя сначала и исключительно подъ флагомъ ортодоксальнаго дарвинизма. И эта быстрая побда дарвинизма, имвшая и имющая такое огромное значеніе въ исторіи развитія человческой мысли, имвшая такое неоцнимое значеніе для укрпленія и развитія эволюціоннаго ученія,— эта побда знаменуетъ по отношенію къ воззрніямъ на душевную дятельность животныхъ не прогрессъ, а совершенно очевидный теперь регрессъ, затормозившій развитіе сравнительной психологіи чуть ли не на полстолтія и породившій длинную вереницу заблужденій, какъ въ самой біологіи, такъ и въ наукахъ, въ томъ или иномъ отношеніи связанныхъ съ нею.
Историки всегда очень успшно и убдительно доказываютъ, что историческія событія должны были произойти именно такъ, какъ они произошли, а не иначе. И въ данномъ случа,— цлый рядъ причинъ длалъ повидимому совершенно неизбжнымъ то, что случилось. Дарвинъ и его послдователи съ одной стороны доказывали, что весь животный міръ представляетъ собою нчто связное, единое, общее по происхожденію,— съ другой стороны они старательно развивали идею (собственно говоря лишь частный случай предыдущаго), что и человкъ представляетъ собою звено въ развитіи животнаго міра, что онъ иметъ общее съ животными происхожденіе и связанъ съ ними узами кровнаго родства. Было необходимо опровергнуть вковыя воззрнія на совершенно обособленное положеніе человка въ ряду другихъ живыхъ существъ, населяющихъ землю. Для этого представляло первостепенное значеніе выясненіе тхъ чертъ сходства, которыя имются у человка, и животныхъ. Дарвинъ и дарвинисты тщательно выискивали эти черты сходства въ тлесной организаціи человка и животныхъ и справедливо указывали на нихъ, какъ на важное доказательство общности происхожденія. Но вдь человкъ отличается отъ животныхъ не столько даже своими анатомическими особенностями строенія тла, сколько своими психическими способностями, особенностями своего разума, своей этики, или вообще своей души. Важно было доказать, что и въ этомъ отношеніи имются сходныя черты въ психик животныхъ и человка. И такъ какъ именно этого никакъ не хотли признать противники дарвинизма, приверженцы исключительнаго, центральнаго положенія человка, созданнаго особо и по особому, то именно для доказательства этой стороны вопроса были приложены особыя старанія. Въ этомъ мст шла наиболе упорная борьба, наиболе жаркая полемика, и неудивительно, что именно здсь об стороны переходили границы научности особенно легко, незамтно и далеко.
Эксцессы не въ мру ретивыхъ антидарвинистовъ дали немало курьезныхъ, даже юмористическихъ утвержденій, но они насъ сейчасъ не интересуютъ. Зато увлеченія столь же усердныхъ дарвинистовъ, какъ приверженцевъ стороны, за которой осталась полная и безспорная побда, имютъ большой интересъ и имютъ много послдствій.
Дарвинъ началъ указывать на цлый рядъ сходныхъ чертъ душевной жизни человка и высшихъ животныхъ. Черты сходства отыскивались съ особеннымъ вниманіемъ, ихъ тщательно подбирали и подчеркивали. Начали находить въ поступкахъ животныхъ все больше сходныхъ съ человкомъ чертъ и, стремясь найти это сходство во что бы то ни стало, то и дло находили его тамъ, гд хотли, а не тамъ, гд оно было. Поступки животныхъ стали объяснять наличностью тхъ же побужденій, что и аналогичные имъ поступки человка. Если поступки даннаго животнаго по вншности или по аналогіи можно было сравнить съ какими-либо поступками человка, то считали, что животное руководствовалось при этомъ тми же мотивами, такими же душевными побужденіями и размышленіями и пр., что и человкъ. Однимъ словомъ поступки животныхъ стали объяснять по сравненію съ человкомъ. Принимая же во вниманіе, что истинную природу душевныхъ движеній и побужденій животныхъ понять очень трудно, а подыскать подходящее, по сравненію съ человкомъ, объясненіе ихъ поступковъ всегда можно съ легкостью, оказалось, что животныхъ по произволу наблюдателей надляли всми чертами человческой психики, человческаго разума, надляли человческими пороками и добродтелями. И чмъ больше это длалось, тмъ естественно больше оказывалось общихъ чертъ въ психик животныхъ и людей, что и требовалось, или, врне, что и стремились доказать.
Начавъ съ высшихъ животныхъ, неудержимо и быстро перешли на всхъ животныхъ, и всюду у нихъ, даже у наскомыхъ, у червей, а затмъ, наконецъ, и у одноклточныхъ, стали видть проявленіе человческаго разума и такихъ чертъ человческой психики, какъ состраданіе, злоба, месть, коварство, хитрость, самоотверженность, любовь, ненависть и т. д. безъ конца. И хотя наука уже располагала множествомъ свдній о роли и значеніи органа разума — головного мозга, малйшіе недочеты и аномаліи котораго рзко сказываются ига его дятельности, никто видимо не смущался тмъ, что разумность и сознательность дйствій приписывалась даже такимъ животнымъ, у которыхъ вовсе нтъ органа, завдывающаго такого рода дятельностью, нтъ головного мозга. Не смущало и то, что разумность приписывали даже такимъ животнымъ, какъ губки и одноклточныя, у которыхъ нтъ не только мозга и нервныхъ центровъ, но даже ‘нтъ и портныхъ элементовъ — нервныхъ клтокъ, безъ которыхъ, казалось бы, не только думаніе, по и чувствованіе невозможно.
А вдь уже Ламаркъ опредленію различалъ чувствующихъ животныхъ (имющихъ нервную систему) отъ животныхъ, нервной системы не имющихъ и обладающихъ лишь раздражимостью. Но все это было забыто, и для единства психики вс животныя были обильно надлены разумомъ, сознаніемъ и этикой. Это очеловченіе поступковъ и душевныхъ побужденій животныхъ, этотъ боле или мене грубый антропоморфизмъ считался и, къ сожалнію, еще многими считается и до сихъ поръ за настоящую психологію животныхъ. И ничего нтъ удивительнаго, что въ наши дни цлый рядъ популяризаторовъ въ стил Горбунова-Посадова, Лункевича, Слпцовой и мн. другихъ, выдаютъ въ своихъ книгахъ, предназначенныхъ для дтей и юношества, самый невроятный вздоръ о душевной дятельности животныхъ подъ видомъ правды. Но что спрашивать съ этихъ популяризаторовъ, когда этотъ самый антропоморфизмъ освященъ цлымъ рядомъ научныхъ авторитетовъ. Такіе ученые, какъ, напримръ, Роменсъ и Бундъ, прямо высказывали, что нтъ другого пути къ Познанію психики животныхъ, какъ путь сужденія ad hominem, т. е. постиженія этой психики путемъ сравненія ея проявленій съ аналогичными проявленіями человческой психики и объясненія первой (животной) тми же мотивами, движеніями и т. п., какія мы наблюдаемъ и знаемъ во второй (человческой).
Скромное первоначальное стремленіе Дарвина найти, не смотря на разительное различіе, нкоторыя сходныя черты въ психик человка и животныхъ было оставлено далеко позади, и теперь дарвинисты установили полное единство въ психик всего животнаго міра, ибо вплоть до коралловъ, губокъ и одноклточныхъ у всхъ нашли чисто человческій разумъ, память и этику. У наскомыхъ обнаружили не только умъ, много превосходящій умъ необразованнаго человка, но нашли высокое развитіе государственности, нравственности и любви, до которыхъ человчеству въ его масс еще очень далеко. Это ученіе о сходств психики всего животнаго міра съ психикой человка, ученіе о наличности у всхъ животныхъ разума такого же точно по существу своему, какъ у человка, но лишь различнаго въ толичеств, это ученіе -было въ высшей степени удачно названо Владимиромъ Вагнеромъ ‘монизмомъ сверху’ въ отличіе отъ обратнаго ему новаго ученія, низводящаго вс движенія человческаго разума и вообще человческой психики къ простымъ химико-физическимъ реакціямъ, наблюдаемымъ съ такою ясностью у одноклточныхъ существъ, ученія, которое юнъ назвалъ ‘монизмомъ снизу’.
Но вотъ трудами цлаго ряда ученыхъ и главнымъ образомъ ‘самого Дарвина ученіе о происхожденіи человка прочно установлено въ главныхъ своихъ этапахъ, вопросъ о происхожденіи человка былъ слова {Говорю ‘снова’, такъ какъ уже за пятьдесятъ лтъ до Дарвина Ламаркъ съ удивительною ясностью высказалъ свой взглядъ на происхожденіе человка отъ обезьяноподобнаго предка, причемъ вкратц формулированная Ламаркомъ гипотеза о причинахъ, создавшихъ человка, и объ общемъ ход, эволюціи человка во многихъ отношеніяхъ гораздо современне намъ, чмъ взгляды Дарвина. Но Ламаркъ былъ слишкомъ кратокъ, и его не могли понять современники.} поставленъ на прочную научную почву, на которой онъ и началъ быстро развиваться и выясняться все боле и боле, а антропоморфизмъ становился все антропоморфичне, все ненаучне и грубе, не только доходя до Геркулесовыхъ столбовъ баснословности, но даже часто оставляя эти столбы далеко за собою.
А между тмъ при быстромъ общемъ развитіи естествознанія и при томъ, что произошелъ настоящій переворотъ въ міровоззрніи людей съ тхъ поръ, какъ было установлено истинное мсто человка въ природ и признано происхожденіе его отъ животныхъ предковъ, — значеніе сравнительной психологіи, какъ науки, становилось все больше, и къ ней невольно стали обращаться и изучающіе психологію человка, и соціологи, и историки. Вдь до очевидности ясно, что разъ человкъ медленнымъ, эволюціоннымъ путемъ развился изъ нижестоящихъ животныхъ формъ, то вдь и совершенно такъ же, какъ постепенно вся тлесная организація современнаго человка развилась изъ организаціи первобытнаго человка, а та въ свою очередь изъ тлесной организаціи животнаго предка, такъ же точно и современная человческая психика должна была постепенно развиться изъ психики звриной. Формы человческаго общежитія — государственность, общественность, семья должны были постепенно развиться изъ иныхъ проще, ниже стоящихъ формъ, изъ формъ, сходныхъ съ общественною и семейною жизнью животныхъ. И для того, чтобы намъ понять, основы, фундаментъ человческой психики, необходимо обратиться къ даннымъ психологіи животныхъ, чтобы понять исторію развитія и самые основные естественные законы человческихъ общежитій — надо тоже обратиться къ даннымъ психологіи животныхъ.
Но что представляетъ собою антропоморфическая психологія, животныхъ, по крайней мр въ томъ ея вид, какъ она изложена у Роменса, Бюхнера, Эслинаса, и т. п. авторовъ?
Психологія животныхъ изучалась не такою, какою она есть на самомъ дл, ее изучали не объективно, а по сравненію съ человкомъ, поступки животныхъ каждый изъ наблюдателей толковалъ, по своему, по человческому. Не удивительно, что при этомъ метод субъективнаго объясненія психики животныхъ дло сводилось къ. множеству субъективныхъ толкованій авторовъ, толкованій, зависящихъ больше всего отъ произвола, фантазіи и того или иного предвзятаго мннія наблюдателя. Одинъ и тотъ же поступокъ животнаго одинъ наблюдатель объясняетъ сообразительностью, другой — хитростью и коварствомъ, третій видитъ въ этомъ высокій умъ, а четвертый, бытъ можетъ, глупую доврчивость и т. д. безъ конца.. Науки, въ строгомъ значеніи этого слова, не было. Было огромное собраніе личныхъ мнній, личныхъ толкованій, личныхъ воззрній, и, разумется, по каждому частному случаю было столько мнній, сколько наблюдателей. И когда для обоснованія какихъ-либо идей соціологіи, философіи или теоріи психологіи человка надо было сдлать ‘научную’ ссылку на психологію животныхъ, то каждый нуждавшійся въ такомъ обоснованіи безъ особаго труда выбиралъ себ изъ противорчивыхъ мнній то, что ему казалось боле подходящимъ, какъ боле вско подкрпляющее его мысль, какъ ярче доказывающее именно то, что онъ хотлъ доказать. Такъ какъ весь животный міръ былъ богато надленъ человческой психикой, то* неудивительно, что изъ антропоморфической литературы можно было почерпнуть большой матеріалъ для якобы научнаго обоснованія самыхъ смлыхъ гипотезъ и теорій.
Когда говорятъ объ исторіи человческаго общества — начинается традиціонная экскурсія въ область общества и государства пчелъ, муравьевъ и термитовъ, общественность и государственность которыхъ люди сами создали по образу и подобію своему. И когда соціологи изъ сопоставленій соціальной жизни наскомыхъ съ таковою же жизнью людей начинаютъ длать выводы…. заключенія, то невольно встаетъ вопросъ,— да какова же цна всмъ этимъ выводамъ, если они основаны на коренномъ заблужденіи и на совершенно произвольномъ толкованіи жизни и психики наскомыхъ? А сколько было написано разныхъ разсужденій на эту тему и въ томъ числ многими серьезными учеными! Когда начинаютъ говорить о человческой любви и ея генезис,— сейчасъ выплываютъ на сцену чадолюбивая паучиха, добродтельные муравьи и рядъ анекдотовъ изъ жизни птицъ и зврей. Но какая цна этимъ разсужденіямъ, когда они основаны на неврно понятыхъ фактахъ, а не на объективномъ разсмотрніи душевной дятельности животныхъ. Вдь подобными разсужденіями, которыя совершенно одинаково дискредитируютъ какъ самую зоопсихологію, такъ и автора, ею подкрпляющаго свои доводы, можно было доказывать и опровергать все, что угодно. И неудивительно поэтому, что передовые соціологи, передовые психологи и историки постепенно стали приходить къ выводу, что при ршеніи вопросовъ человческой психологіи и соціологіи надо совсмъ отказаться отъ мысли базировать ихъ на данныхъ сравнительной психологіи.
Къ такому же полному отрицанію возможности и надобности для пониманія человческой психики, этики и соціологіи обращаться къ міру животныхъ, пришла постепенно и совершенно другая, новая школа психологовъ, стремящаяся привести всю человческую психику къ простымъ физико-химическимъ факторамъ и пошедшая по этому пути быть можетъ слишкомъ далеко и, по состоянію современной науки, еще слишкомъ даже опрометчиво.
А между тмъ какъ бы мы ни смотрли на дло, а все. Же факты остаются фактами, и происхожденіе человка отъ нечеловка перестало быть гипотезой, а стало прочно установленною научною теоріею. И въ такомъ случа не можетъ быть ни малйшаго сомннія въ томъ, что при постепенномъ развитіи отъ своихъ далекихъ предковъ не-человковъ, человкъ эволюціонировалъ и въ тлесномъ и въ психическомъ отношеніи. И какъ тло двуногаго человка есть лишь сильно измненное тло четвероногаго (или четверорукаго) звря, такъ же точно и душа человка должна быть лишь очень сильно измненною душою древниго звря. И основу эту, основу, изъ которой постепенно развился высокій и гордый духъ человка, намъ знать необходимо, если мы хотимъ вполн понять сложную психику современнаго человка. И разумется, что ознакомленіе съ научною, объективною зоопсихологіею можетъ дать въ этомъ отношеніи дйствительно цнные матеріалы.
Въ тл человка мы знаемъ цлый рядъ рудиментарныхъ, остаточныхъ органовъ,— эти ослабленныя, полуутраченныя наслдія органовъ, нкогда у далекихъ предковъ нашихъ бывшихъ въ дйствіи и въ полномъ развитіи. Этихъ рудиментарныхъ органовъ въ тл человческомъ немало. Часть ихъ ‘молчитъ’, а нкоторые, какъ извстно, нердко даютъ еще знать о своемъ присутствіи. Но какое же мы имемъ право предполагать, что въ психик человка нтъ тоже своихъ рудиментовъ, своихъ остатковъ и пережитковъ свойствъ душевной природы нашихъ далекихъ предковъ? Вдь инстинкты іи другія психическія особенности созидаются, измняются и передаются изъ поколнія въ поколніе совершено такъ же и но тмъ же законамъ наслдственности, какъ и вс чисто тлесные признаки. И нтъ ни малйшаго сомннія, что у человка такіе психическіе рудименты имются, что, они сидятъ у него глубоко и даютъ о себ знать гораздо сильне, чмъ это можетъ показаться съ перваго, взгляда.
Предки человка жили общественной жизнью еще до появленія человческаго рода — И это. Предки человка въ жизни своей руководствовались не только разумомъ своимъ, еще столь слабымъ тогда, а также и инстинктомъ, унаслдованнымъ отъ своихъ предковъ и переданныхъ ими своимъ потомкамъ. И если при необыкновенно высокомъ развитіи разума у современнаго человка явленія инстинктивнаго характера и не всегда бросаются въ глаза, то это еще не значитъ, чтобы ихъ не было вовсе. Они есть, эти глубокія наслдія далекихъ предковъ, и только тогда, когда мы дадимъ себ полный отчетъ въ томъ, что же имется въ современномъ человк чисточеловческаго, т. е. пріобртеннаго и развившагося за время существованія на земл рода Homo вообще и вида Homo sapiens въ частности, и что въ психик современнаго человка является наслдіемъ (хотя бы измненнымъ и ослабленнымъ) отъ психики далеко дочеловческаго предка,— только тогда, мн кажется, можно будетъ сказать, что мы имемъ вс главнйшія данныя для пониманія безконечно сложной души культурнаго человка.
О психологіи нашихъ человческихъ предковъ мы можемъ доизвстной степени судить, частью изучая современныхъ намъ дикарей, частью изучая оставленныя предками орудія и иные слды ихъ жизнедятельности, сохранившіеся до нашихъ дней въ разовыхъ слояхъ земли. Но о психологіи нашихъ дочеловческихъ предковъ, отъ которыхъ мы пока еще не имемъ никакихъ остатковъ, мы не можемъ имть никакихъ непосредственныхъ знаній, И тутъ эта отсутствующая ‘психологическая палеонтологія’ можетъ быть замнена исключительно изученіемъ психологіи животнаго міра вообще, и психологіи животныхъ, ближе всего по своему развитію къ человку стоящихъ, въ частности. Но разумется, для? того, чтобы эта психологія животныхъ могла быть использована въ этомъ отношеніи, она должна быть строго научною, она должна быть строго и вполн объективною, а не представлять изъ себя собраніе субъективныхъ разсужденій за животныхъ, толкуемыхъ къ тому же каждымъ авторомъ по своему и по сравненію съ человкомъ.
На этотъ путь строго научнаго изученія психологіи животныхъ и встала современная объективная сравнительная психологія, незамтно вернувшаяся къ Ламарку и продолжающая постепенное развитіе науки по его завтамъ. ‘Но пусть лучше истина, разъ узнанная, долго борется, не получая признанія’… говорилъ Ламаркъ, и примнительно къ истинамъ, имъ добытымъ, это понятіе ‘долго’ обнимаетъ собою промежутокъ времени почти въ цлое столтіе.
Нельзя сказать, чтобы это столтіе было всецло потеряно для науки сравнительной психологіи. За это время былъ накопленъ огромный фактическій матеріалъ, въ которомъ и помимо богатой анекдотической психологіи есть масса цннаго и важнаго, но матеріалъ этотъ очевидно требуетъ самаго тщательнаго критическаго пересмотра, самаго тщательнаго анализа, чтобы отброситъ отъ него все то субъективное, личное и произвольное, что было внесено антропоморфическимъ направленіемъ. Насколько этотъ самый антропоморфизмъ неоснователенъ, и насколько положенія, на немъ основанныя, произвольны и не врны, можно въ настоящее время обнаружить безъ особаго труда на любомъ ряд примровъ. Но остановимся, для краткости, только на одномъ (и тоже кратко) примр, а именно на толкованіи жизни и психики такъ называемыхъ ‘общественныхъ наскомыхъ’, и не потому, чтобы этотъ примръ былъ наиболе яркимъ, а потому, что именно о высокомъ разум и высоко развитой государственности пчелъ и шмелей, муравьевъ и термитовъ было въ разное время сказано и написано особенно много, да и въ сочиненіяхъ новйшихъ авторовъ нердко можно еще найти ту или иную ссылку на государство или высокій умъ пчелъ и муравьевъ.
Кстати сказать, именно этотъ отдлъ сравнительной психологіи былъ очень удачно использованъ антидарвинистами. Нельзя въ самомъ дл не апплодировать чрезвычайно остроумной попытк лукаваго, но безспорно очень умнаго и образованнаго іезуита Э. Васмана разрушить дарвинизмъ его же собственными руками, нельзя не признать въ его построеніяхъ большого полемическаго таланта, какъ бы далеко мы ни были отъ основной точки зрнія самого Васмана.
Разсматривая созданную дарвинистами психологію животныхъ но типамъ животнаго царства, Васманъ въ высшей степени справедливо указалъ на то, что психическое развитіе животныхъ (какъ оно излагается антропоморфическою школою) находится въ очевидномъ противорчіи съ идеею эволюціи и постепеннаго развитія высшихъ животныхъ формъ отъ низшихъ, т. е. съ основными идеями, защищаемыми дарвинистами. Наскомыя стоятъ по организаціи своей значительно ниже птицъ и млекопитающихъ, а между тмъ психика ихъ несравненно выше, ибо кто же изъ млекопитающихъ можетъ сравниться съ человкоподобнымъ муравьемъ? По высокому развитію строительнаго искусства, материнской любви и ряду другихъ психическихъ чертъ высоко стоятъ птицы, еще того выше — архитектура и любовь муравьевъ, выше которой архитектура и этика только культурнаго человка. Слдовательно, казалось бы, надо признать, что эволюція шла такъ, что отъ птицъ произошли муравьи, а отъ муравьевъ люди,— что явно нелпо. Не показываетъ ли это, совершенно основательно спрашиваетъ Васманъ, что гипотезы дарвинистовъ о постепенной эволюціи произвольны и неосновательны? Психологія одноклточныхъ животныхъ и общественно-живущихъ (коралловъ выше психологіи, напримръ, червей, тогда какъ черви на эволюціонной лстниц стоятъ выше кишечнополостныхъ и, тмъ боле, выше одноклточныхъ.
Въ развитіи общественности Васманъ строитъ изъ матеріала зоопсихологіи дарвинистовъ весьма удивительную лстницу постепеннаго осложненія психическихъ способностей, которая самымъ кореннымъ образомъ расходится съ идеею о постепенномъ развитіи высшихъ животныхъ отъ низшихъ. Въ лстниц развитія общественности опять таки на самомъ верху стоятъ птицы, затмъ млекопитающія, затмъ пчелы, муравьи и, наконецъ,— культурные люди, но при этомъ общественность муравьевъ гораздо выше общественности даже современныхъ намъ людей-дикарей.
И умный іезуитъ длаетъ совершенно правильный выводъ, если справедливы общепринятыя данныя антропоморфической зоопсихологіи, то вся теорія эволюціи представляетъ собою сплошное заблужденіе и горшее изъ всхъ этихъ заблужденій — происхожденіе человка эволюціоннымъ путемъ отъ нечеловческихъ предковъ.
Построеніе Васмана очень остроумію и безспорно справедливо, такъ какъ психологія животныхъ, какою она создалась увлеченіями дарвинистовъ, дйствительно стоитъ въ непримиримомъ противорчіи съ эволюціоннымъ ученіемъ. Если градаціи въ развитіи разума, этики и прочихъ элементовъ психики наблюдаются въ порядк — млекопитающія, птицы, некультурные люди, муравьи и пчелы, культурные люди, то ясно, что ни о какомъ эволюціонномъ ученіи не можетъ быть и рчи. Но отдавая всю должную справедливость полемическому таланту Васмана, надо все же сказать, что игрою на слабыхъ сторонахъ ученія дарвинистовъ ни въ какомъ случа нельзя хоть сколько нибудь подорвать самаго эволюціоннаго ученія.
Этотъ примръ кажется мн весьма нагляднымъ. Или одно или другое. И разумется, эволюціонное ученіе стоитъ непоколебимо твердо, а антропоморфическая зоопсихологія должна разсяться, какъ туманъ, и должна разсяться именно при свт эволюціоннаго ученія, укрпленію и научному обоснованію котораго такъ безконечно много содйствовалъ великій Дарвинъ и не мене великая рать его послдователей.
Современная научная, объективная зоопсихологія съ совершенною очевидностью указываетъ, что въ эволюціи психики во всемъ животномъ мір нтъ никакихъ странныхъ скачковъ, и что уровень развитія психики у каждой данной Группы животныхъ стоитъ въ полномъ соотвтствіи съ развитіемъ ихъ тлесныхъ особенностей и съ высотою положенія ихъ въ общей систем или лстниц животнаго царства.
И въ частности психика такъ называемыхъ общественныхъ наскомыхъ стоитъ вполн на уровн психики вообще всего класса наскомыхъ, и психика эта безспорно ниже, чмъ у любого теплокровнаго животнаго (птицы или млекопитающаго’).
Я не буду -приводить здсь все то, что обычно говорятъ о высокомъ ум и общественности пчелъ и муравьевъ. Къ сожалнію, это почти каждому извстно. Но попробуемъ же подойти къ удивительной жизни пчелъ и муравьевъ безъ предвзятой мысли о томъ, что въ нихъ ‘ума палата’.
Какія основанія имемъ мы считать улей или муравьиную кучу за государство — монархическое у пчелъ, и республиканское у муравьевъ? Что пчеловоды назвали плодовитую самку пчелъ царицей? Но вдь у ней нтъ ни малйшихъ функцій управленія. Юна ничмъ не распоряжается и не можетъ распоряжаться. Что у этихъ наскомыхъ имется раздленіе труда между согражданами? Но разв это не простая игра словъ — раздленіе труда у пчелъ и муравьевъ? Царица пчелъ — это въ уль единственная самка, способная къ половымъ функціямъ, она откладываетъ яйца Вся масса рабочихъ пчелъ — это недоразвитыя въ половомъ отношеніи самки. Он не могутъ откладывать яицъ въ силу самой своей организаціи. Есть ли тутъ раздленіе труда? У муравьевъ и термитовъ мы знаемъ кром половыхъ особей (самцовъ и самокъ) — рабочихъ и еще воиновъ. Тутъ раздленіе труда заключается въ томъ, что половыя особи только размножаются, рабочія строятъ и въ житницы собираютъ, а воины защищаютъ общину отъ враговъ. И рабочія и воины — это безполыя особи, неспособныя къ размноженію. Воины, обладая неимоврно развитыми челюстями — орудіемъ защиты и нападенія — неспособны ни къ какимъ работамъ, кром кусанія враговъ. Они неспособны даже самостоятельно принимать пищу и умираютъ съ голода, если рабочіе не вталкиваютъ имъ пищу въ. ротъ. Но какое же тутъ раздленіе труда, когда каждая изъ этихъ трехъ ‘кастъ’ въ силу самой физической организаціи своей совершенно неспособна ни къ какой иной работ, кром той, которую она исполняетъ?
Въ ста перелетныхъ птицъ мы видимъ дйствительно нкоторое, раздленіе труда, когда, напримръ, одн птицы дятъ, а другія посмнно ихъ сторожатъ отъ враговъ. Раздленіе труда на самомъ дл представляетъ собою одну изъ основъ человческаго общежитія. Но вдь какъ вс птицы стаи, или вс зври одного стада, такъ и вс люди одинаковы по своей тлесной и психической организаціи (если, конечно, не считать индивидуальныхъ, особенностей). И нотъ среди этихъ одинаковыхъ особей происходитъ дйствительное раздленіе труда, и одинъ беретъ на себя трудъ земледльца, другой — трудъ воина, токаря, пекаря, портного, правителя и т. д. Но тотъ, кто сегодня былъ воиномъ, можетъ завтра стать земледльцемъ, а потомъ и правителемъ. Въ видахъ общей выгоды — трудъ длится между другъ другу подобными индивидуумами. А у муравьевъ и термитовъ индивидуумы ихъ ‘кастъ’ не сходны, не подобны другъ другу. Они рзко отличаются своею прирожденною физическою организаціею и уже въ силу ея ни къ какому иному труду не способны. Разница огромная, а сходство съ. явленіями человческой жизни чисто поверхностное, наружное. У наскомыхъ мы имемъ то, что правильне называютъ физіологическимъ (въ отличіе отъ психическаго) раздленіемъ труда и обязанностей, которое гораздо больше сходно съ раздленіемъ труда между органами тла {Не даромъ же еще со временъ Конта стали разсуждать о томъ, что государство есть своеобразный организмъ.}. Физическія различія между плодовитыми особями муравьевъ, рабочими и воинами такъ велики, что если бы всхъ трехъ изучали, не зная ихъ взаимоотношеній, то, безъ сомннія, наблюдатели причислили бы ихъ не только къ. различнымъ видамъ, но къ различнымъ родамъ или даже семействамъ. и никакъ бы не заподозрили, что это члены одного ‘государства’.
На это глубокое различіе въ физической организаціи слдуетъ обратить особое вниманіе, такъ какъ этого одного уже достаточно, чтобы нельзя было форму общежитія муравьевъ и пчелъ признавать за общество. Вдь не можетъ быть сомннія въ томъ, что обществамъ мы должны назвать только собраніе особей, не отличающихся другъ отъ друга боле, чмъ самцы отъ самокъ и дти отъ взрослыхъ. Общество, состоящее изъ индивидуумовъ разныхъ видовъ, немыслимо. Вдь иначе пришлось бы допустить существованіе общества, состоящаго изъ жоровъ, собакъ, людей, лошадей, куръ и утокъ, только потому, что вс они живутъ вмст, и каждый играетъ въ совмстной жизни опредленную роль.
Обществомъ, конечно, можно назвать только собраніе совершенно физически другъ другу подобныхъ особей одного и того же вида. Но и при этомъ, разумется, не всякое собраніе одинаковыхъ особей можно признать за общество, а только такое, гд имется еще и нкоторая внутренняя организація и раздленіе труда между индивидуумами, общество составляющими. И такого ‘общества’, въ настоящемъ смысл этого слова, мы не встрчаемъ нигд во всемъ животномъ царств, кром самыхъ высшихъ животныхъ — у позвоночныхъ. Но и въ сред позвоночныхъ общественность имется лишь у нкоторыхъ представителей самаго высшаго класса — у млекопитающихъ, такъ какъ только у нихъ, а именно у стадныхъ, животныхъ, мы встрчаемъ постоянно совмстно живущихъ особей одного и того же вида съ яснымъ раздленіемъ обязанностей между членами. Даже у птицъ нтъ настоящей общественной жизни, такъ какъ у птицъ нчто сходное съ обществомъ наблюдается лишь временно и преходяще во время трудныхъ годичныхъ перелетовъ.
Называть муравьиную кучу, или улей обществомъ можно только по недоразумнію или чисто аллегорически, называть же ихъ ‘государствомъ’ можно только фантастически, а это простительно лишь поэтамъ и баснописцамъ.
Само собою разумется, что настоящая общественная жизнь возможна лишь для такихъ животныхъ, у которыхъ имется достаточно высоко развитая психика, средства общенія, личное узнаваніе, и т. д.,— и ничего такого нтъ у наскомыхъ.
Разберемъ нсколько примровъ психической дятельности этихъ животныхъ, по предварительно будемъ имть въ виду, что очень тщательными наблюденіями и опытами доказано, что зрніе* у пчелъ и муравьевъ развито весьма слабо. Они врядъ ли видятъ, дале, чмъ на аршинъ, но и при томъ могутъ различать лишь движущіеся предметы. Глаза ихъ неспособны къ аккомодаціи и фиксированы на одно постоянное, весьма незначительное разстояніе. Общее поведеніе (нахожденіе дороги, пріемъ пищи, разныя движенія, убганіе и т. п.) пчелъ и муравьевъ, лишенныхъ зрнія, весьма мало чмъ отличается отъ поведенія слпыхъ. Форму предметовъ они врядъ ли способны воспринимать. Если бы мы знали объ этихъ наскомыхъ только то, что они обладаютъ такимъ, ничтожнымъ кругозоромъ, и что, они руководствуются больше обоняніемъ и осязаніемъ, чмъ зрніемъ, то этого одного должно былобы быть совершенно достаточнымъ, чтобы ясно представить себ, что психика пчелы и муравья должна быть совсмъ иной, чмъ, психика человка, у котораго подавляющее количество представленій основано именно на зрительныхъ впечатлніяхъ.
И пчелъ и муравьевъ считаютъ прекрасными архитекторами. Но на самомъ дл строительство ихъ со строительствомъ человка не иметъ въ психологическомъ отношеніи ничего общаго, такъ какъ вс постройки наскомыхъ, а также знаменитое гнздостроительство птицъ, производится чисто инстинктивно. Человкъ для того, чтобы что-нибудь построить, долженъ предварительно научиться этому искусству, онъ долженъ перенять умніе строить отъ другихъ, человкъ, начиная строить, всегда знаетъ, что и зачмъ онъ строитъ. Ничего подобнаго мы не встрчаемъ въ строительств животныхъ. Умніе строить именно такъ, какъ это свойственно данному виду животныхъ, животному врождено, какъ врождены ему вс остальные инстинкты. Ни муравей, ни пчела, ни птица ничему научиться въ теченіе жизни своей не можетъ, и молодая особь, впервые строющая, хотя бы она никогда не видала постройки себ подобныхъ, строитъ такъ же совершенно и прекрасно, какъ и самая якобы ‘опытная’ старая особь. Птицы, которыхъ вывели въ инкубатор изъ яицъ, при наступленіи половой зрлости спариваются, и, если только имются налицо вс подходящія нормальныя условія ихъ жизни, он начинаютъ строить и, несмотря на то, что он никогда своихъ родителей не видали, что он никогда не видали никакого гнзда, что он понятія не могутъ имть, зачмъ вообще нужно гнздо, такъ какъ вдь даже и яицъ то еще нтъ,— он все же строятъ гнздо, ничмъ не отличающееся {Разумется, если только эти птицы въ условіяхъ производимаго эксперимента могутъ выбрать подходящее къ естественнымъ условіямъ жизни мсто (напр., дупло, или развтвленіе дерева), и если крутомъ ихъ имется строительный матеріалъ, изъ котораго птицы даннаго вида строятъ свои гнзда.} по форм и совершенству отъ гнзда птицъ даннаго вида. Только при выбор мста для гнзда птицы отчасти руководятся боле высокими психическими актами, проблесками разумности и пользуются личнымъ опытомъ, все же остальное есть результатъ чистаго инстинкта. Пчелы и муравьи не проявляютъ никакихъ даже проблесковъ иныхъ высшихъ психическихъ актовъ, и все строительство ихъ — слпой инстинктъ. Пчела не можетъ построить ничего иного и никакъ иначе, чмъ именно правильную пчелиную соту, и соты эти строятся и ремонтируются одинаково безупречно, какъ любой пчелою, такъ и тою, которая строитъ впервые.
Профессоръ Вл. Ал. Вагнеръ производилъ чрезвычайно тщательныя наблюденія надъ шмелями, постройки которыхъ не мене удивительны, чмъ постройки пчелъ. Однажды онъ принесъ изъ лсу соты, взятые изъ гнзда шмелей, и умертвилъ всхъ взрослыхъ особей. На другой день изъ одного изъ коконовъ вывелся молодой шмель, который, такимъ образомъ, впервые увидлъ свтъ уже въ плну (соты были помщены въ коробку) и никого изъ себ подобныхъ) никогда не видалъ. Выйдя изъ кокона и обсохнувъ, молодой шмель сталъ ходить по сотамъ и, найдя нкоторыя изъ нихъ поломанными, сейчасъ же приступилъ къ ихъ починк, что и произвелъ безукоризненно. На другой день ему подложили воску, часть воску отъ поломанныхъ ячеекъ была въ гнзд, и изъ этого воску шмель началъ строить своеобразную восковую баночку или стаканчикъ. Такого сооруженія въ гнзд не было ни одного. Тмъ не мене молодой шмель весьма скоро построилъ совершенно правильную восковую баночку точно такую, какую поздне можно найти въ любомъ шмелиномъ гнзд. Шмели собираютъ въ нихъ медъ на зиму для перезимовывающей самки {Напомню, что у шмелей перезимовываетъ только оплодотворенная — ‘царица’. Остальныя же особи гнзда, родившіяся весною и лтомъ, погибаютъ къ осени.}. Такимъ образомъ на второй или третій день отъ рожденія молодой, ‘неопытный’ шмель воздвигаетъ постройку (восковую баночку),— которая должна служитъ для меда (котораго онъ никогда не видалъ), собираемаго съ цвтовъ (которыхъ онъ никогда не видалъ) и служащаго для запаса на зиму, при чемъ о существованіи зимы и надобности собиранія для кого-то запасовъ молодой шмель, очевидно, не можетъ имть никакихъ знаній, ни малйшаго представленія.
Этотъ примръ, какъ нельзя лучше, иллюстрируетъ дйствительную природу дятельности наскомыхъ. Характерною чертою инстинктивной дятельности именно и является: 1) врожденность умнія при извстныхъ условіяхъ совершать опредленныя жизненно необходимыя и часто очень сложныя дйствія, 2) ненужность, для безукоризненно правильнаго совершенія этихъ дйствій ни. опыта, ни обученія, такъ какъ врожденный инстинктъ всегда совершененъ {Можно привести цлый рядъ примровъ, доказывающихъ, что инстинкты именно должны быть сразу совершенными, такъ какъ полу совершенство было бы гибельно для животныхъ. Такъ, напримръ, нкоторыя осы строятъ свои домики-ячейки и передъ откладываніемъ яичка притаскиваютъ туда парализованную добычу, напримръ, паука. Когда изъ отложеннаго яичка выйдетъ гусеница, она будетъ кормиться рядомъ лежащею живою пищею — парализованнымъ паукомъ. Оса парализуетъ паука однимъ уколомъ въ главный нервный узелъ паука, отчего тотъ сразу теряетъ способность двигаться, но и не умираетъ. Этотъ уколъ наносится съ поразительною точностью и молодою осою, впервые видящею паука, и не имющею ни малйшаго понятія о томъ, что именно паукъ нуженъ для прокармливанія ея потомства, тогда какъ она сама питается совсмъ иною пищею. Здсь учиться ос не приходится, неполное совершенство инстинкта укола невозможно, такъ какъ при неправильномъ укол паукъ самъ схватитъ осу и, съвъ ее, тмъ самымъ, прекратитъ вс дальнйшіе ея опыты. Но врожденный инстинктъ всегда совершененъ.} и 3) полное отсутствіе цлепониманія совершаемыхъ дйствій. И вс эти чудные пчелиные соты, вс эти сооруженія муравьевъ съ ‘дворцами, кладовыми, корридорами и колыбелями’,— все это лишь шаблонно возводимыя, всегда одинаковыя постройки, строить которыя именно такъ, а не иначе, побуждаетъ наскомыхъ унаслдованный отъ предковъ инстинктъ.. А сами эти удивительные инстинкты, разумется, сложились, развились медленно и постепенно по законамъ эволюціи.
Извстенъ уже давно фактъ, что муравьи отмчаютъ своихъ отъ не своихъ и къ первымъ относятся совсмъ иначе, чмъ ко вторымъ, хотя бы это и были муравьи того же вида. Фактъ этотъ антропоморфисты толковали, какъ доказательство личнаго узнаванія, памяти и способности длать сложныя умозаключенія. Дйствительно, когда человкъ, напримръ, въ толп иностранцевъ узнаетъ вдругъ своего соотечественника,— въ голов его происходитъ сложная работа мысли: воспоминаніе, сравненіе чертъ лица знакомаго съ чертами лица незнакомыхъ, сопоставленіе и т. д. Возможно ли что-нибудь подобное для муравьевъ?
Вотъ простой опытъ: у насъ два муравейника, принадлежащіе муравьямъ одного и того же вида, но враждебныхъ другъ другу. Назовемъ ихъ А и Б. Муравьи А принимаются въ муравейникъ Б, какъ враги, и умерщвляются. Ихъ видимо ‘узнаютъ’. Но возьмемъ десятокъ муравьевъ изъ муравейника Б., обмоемъ ихъ слабымъ растворомъ спирта и вымажемъ ихъ затмъ кровью, взятою изъ раздавленныхъ экземпляровъ муравьевъ А. Пустимъ теперь однихъ изъ нихъ въ муравейникъ А, другихъ — въ Б. Вс экземпляры, пущенные въ муравейникъ А (для нихъ чужой), будутъ приняты тамъ, какъ свои, а вс, пущенные въ муравейникъ Б (т. е. домой) будутъ приняты, какъ враги, и убиты.
Простой опытъ, который вмст съ тмъ съ поразительною ясностью показываетъ, что вся легенда о личномъ узнаваніи муравьевъ — сплошное заблужденіе, такъ какъ узнаваніе это основано только на обоняніи. Пахнетъ своимъ, значить свой, пахнетъ иначе — значить врагъ, и больше ничего.
Сходно обстоитъ дло и съ ‘взаимопомощью’ пчелъ и муравьевъ. Каждый разъ, когда муравьи вдвоемъ, втроемъ или цлою массою тащатъ къ себ въ муравейникъ какой-нибудь предметъ (или добычу), наблюдатели принимаютъ это, по аналогіи съ человкомъ, на случай взаимопомощи при дружной работ. Но если откинуть путь аналогій и объективно взглянуть на суть дла, то нетрудно убдиться, что у муравьевъ никакой взаимопомощи нтъ, а каждый работаетъ самъ по себ, самостоятельно и по своему тащитъ добычу домой. Если предметъ большой, то за него могутъ ухватиться многіе, и каждый будетъ самъ тащить его домой, а такъ какъ домъ общій, то добыча и притаскивается въ конц (концовъ къ муравейнику. Но муравьи не только не подмогаютъ другъ другу, а скоре мшаютъ одинъ другому именно потому, что каждый тянетъ или толкаетъ добычу самъ по себ, не согласуясь съ другими, лишь только добыча застрянетъ (напр… въ трав), какъ начинается взаимное мшаніе, такъ какъ каждый тащитъ добычу по своему и нердко въ взаимно противоположныя стороны. Если съ одной стороны 10 муравьевъ тянутъ направо, а съ другой 7 муравьевъ налво, то добыча медленно будетъ двигаться въ сторону 10-ти, а поверхностный наблюдатель все же будетъ, удивляться ‘дружной’ работ 17 муравьевъ. Когда же 10-ть муравьевъ, пересиливъ остальныхъ 7, сдвинутъ, наконецъ,
Современная зоопсихологія и ея значеніе. 28 7 добычу вправо и освободятъ ее изъ встртившагося препятствія, они опять станугь тащить добычу прямо домой, и это же самое будутъ длать и остальные 7.
Въ силу наслдственнаго инстинкта каждый муравей тащитъ добычу домой, тащить или толкаетъ ее прямо по направленію къ дому, а если есть препятствіе двигаться по прямому пути, онъ длаетъ обходъ вправо или влво до тхъ поръ, пока снова не окажется возможнымъ двигаться впередъ. Во всхъ этихъ движеніяхъ имется слпой, точный и довольно простой шаблонъ движеній, исполняемый всми одинаково.
Взаимопомощь въ работ — чисто кажущаяся. Вотъ почему совмстная работа извстнаго числа муравьевъ въ сумм своей меньше, чмъ сумма отдльныхъ работъ даннаго числа особей при тхъ же условіяхъ. Десять муравьевъ, работая вмст, не въ десять разъ больше сдлаютъ, чмъ одинъ, а въ гораздо меньшее число разъ (напр., въ 5 разъ). У человка же взаимопомощью въ работ мы, собственно говоря, называемъ преимущественно т многочисленные случаи, когда результатъ работы совмстно работающихъ людей больше, чмъ сумма работъ каждаго изъ работающихъ. Десять человкъ, работая вмст, не въ десять разъ больше сдлаютъ, чмъ одинъ, а въ гораздо большее число разъ (напр., въ 15 разъ).
Совершенно также при возведеніи своихъ построекъ муравьи, пчелы, шмели работаютъ вмст, но каждый самъ по себ, а при совмстной работ каждый работаетъ и меньше, и хуже, чмъ ‘ели бы онъ дйствовалъ одинъ, и другіе ему не мшали. Это становится весьма очевиднымъ, если изучать строительство этихъ наскомыхъ путемъ ряда ‘опытовъ и наблюдать, какъ производится данный родъ построекъ, если особи дйствуютъ изолировано.
Профессоръ Вл. Вагнеръ, изучая строительство шмелей, наблюдалъ совмстное сооруженіе восковой крыши гнзда. Тщательно зарисовывая очертанія постепенно увеличивающейся въ размрахъ строющейся крыши, онъ ясно могъ убдиться, что постройка велась далеко не равномрно, что очертанія принимали самую разнообразную форму, такъ какъ много разъ выстроенное одними вновь разрушалось другими.
‘Наблюдая за дятельностью той или иной отдльной особи’, пишетъ Вл. Вагнеръ, ‘можно выяснить, несмотря на крайнюю неустойчивость ихъ работы, что здсь при постройк восковой крыши дятельность эта сполна представляетъ собою работу особи, какъ таковой, за свой страхъ въ отвтъ на получаемыя ею вншнія раздраженія и почти съ такимъ же правомъ можетъ быть названа ‘общественной’, съ какою дятельность цвтка — самопожертвованіемъ въ интересахъ вида. Работая надъ устройствомъ крыши, которая, въ конц концовъ получитъ значеніе не личное только, а ‘общественное’, каждый шмель работаетъ въ сущности только для себя, безъ всякаго отношенія къ другимъ мотивамъ. Работая сообща, шмели тмъ боле мшаютъ другъ другу исполнять работу, какъ ее сдлалъ бы каждый изъ нихъ въ отдльности, чмъ большее число ихъ работаетъ въ одномъ, мст одновременно. Длая какую-нибудь работу изъ воска, шмель таскаетъ кусочки этого матеріала изъ сосднихъ мстъ,, иногда собирая его съ коконовъ, иногда, какъ въ данномъ случа, отламывая его отъ крыши гд-нибудь въ сторон отъ того мста, гд онъ работаетъ самъ’ {Вл. Вагнеръ. ‘Біологическія основанія сравнительной психологіи’. T. I, стр. 92. Кстати отмтить, что это самое полное и самое цнное сочиненіепо данному вопросу на русскомъ язык. (Изд. въ 1910 г.).}. Собственной работы шмель никогда не разрушаетъ, но онъ спокойно отламываетъ кусочекъ воска отъ участка крыши, построенной не имъ. Такъ, мшая другъдругу, таская другъ у друга воскъ и разрушая для этого работу сосда-шмеля, шмели все же медленно двигаются впередъ, и въ. конц концовъ постройка заканчивается. Но какая же это ‘взаимопомощь’ при совмстной ‘общественной’ работ?
И можно привести много примровъ, ясно доказывающихъ, что и въ простыхъ, и въ боле сложныхъ совмстныхъ дйствіяхъ наскомыхъ всегда имется налицо лишь сумма дятельности отдльныхъ боле другъ другу мшающихъ, чмъ помогающихъ особей, а не взаимная помощь и не солидарный трудъ. Что общественныя наскомыя другъ другу никогда не помогаютъ въ минуту опасности — это тоже не подлежитъ никакому сомннію. Сколько разъ закапывали (опыты Фореля) живыхъ муравьевъ такъ, чтобы они сами не могли выбраться, но чтобы головы ихъ торчали наружу. И десятки, сотни муравьевъ того же муравейника проходили мимо, иные даже трогали ихъ своими усиками, но ни одинъ не предпринималъ даже попытки освободить ихъ, тогда какъ выкопать товарищей муравьи могли бы въ одну минуту. Но они могли бы это сдлать физически, а психически они этого, сдлать не могутъ, ибо дйствуютъ лишь по велніямъ врожденныхъ инстинктовъ, а инстинкта выкапывать товарища не имется. Кому не приходилось самому наблюдать (напримръ, во время лтнихъ чаепитій на дач, на балкон), что прилетающія на запахъ варенья или меда пчелы и осы вязли въ жидкомъ вареньи или медъ? И вотъ вязнущая пчела длаетъ вс усилія къ спасенію, и никогда ни одна изъ рядомъ (на краю сосуда) стоящихъ пчелъ не обратитъ вниманія на гибель ‘возлюбленной сестры’ и не сдлаетъ никакой попытки сласти ее, а спокойно будетъ, продолжать сть сладкую жидкость.
Вс эти трогательные разсказы и описанія самоотверженности, любви и милосердія наскомыхъ, о которыхъ повствуютъ нкоторые крайніе антропоморфисты, все это сплошной вымыселъ и смсь наивнаго непониманія съ простой ложью.
Давно уже было извстно, что муравьи кормятъ другъ друга. Одинъ муравей (голодный), приближаясь къ другому, ударяетъ его своими усиками по его усикамъ, и тотъ, если онъ самъ сытъ, въ отвтъ на это потрогиваніе усиками отрыгиваетъ часть своей пищи и кормитъ голоднаго. Нечего и говорить, какъ эти факты толковались антропоморфистами, которые утверждали, что одинъ, муравей вжливеyько говоритъ другому, проситъ, а тотъ понимаетъ его и, движимый состраданіемъ, длится своею пищею и т. д. Но вотъ другой рядъ фактовъ. На муравьяхъ нердко встрчаются маленькіе (но относительно размровъ муравьевъ — довольно большіе) паразиты изъ породы клещей. Паразиты эти очень стсняютъ муравьевъ въ ихъ движеніяхъ и иной разъ, если ихъ окажется на одномъ муравь нсколько, лишаютъ муравья возможности передвигаться. Если бы муравьи могли понимать то, что они длаютъ, какъ просто было бы имъ освободить себя и товарища своего отъ этого назойливаго сдока. Но ‘умные’ муравьи никогда этого не длаютъ. Паразиты эти не высасываютъ кровь муравьевъ, а питаются весьма своеобразно. Они имютъ относительно довольно длинные усики, очень по форм своей похожіе на усики муравьевъ. И вотъ, когда къ муравью А, на которомъ сидитъ паразитъ, подойдетъ другой муравей Б, то паразитъ съ А ударить своими усиками по усикамъ муравья Б, и тотъ сейчасъ же отрыгиваетъ свою пищу и начинаетъ кормить паразита. Для всякаго непредубжденнаго человка ясно изъ этого, что муравей не понимаетъ того, что онъ длаетъ, кого и зачмъ онъ кормитъ, а производитъ этотъ актъ кормленія (или врне просто отрыгиванія пищи,, какъ рефлекторный и лишенный всякаго цлепониманія отвть на постукиваніе своихъ усиковъ другими усиками. Или, быть можетъ, и этотъ случай антропоморфисты будутъ толковать въ томъ смысл, что паразиты научились говорить по-муравьиному и обманываютъ муравьевъ, прося на ‘муравьиномъ язык’ корму? Или скажутъ, что въ этомъ факт ясна высокая разумность и добродтель муравьевъ, которые, очевидно, вполн прониклись заповдью ‘любите враговъ вашихъ’?
Размры настоящей статьи не позволяютъ мн приводить дальнйшихъ примровъ, доказывающихъ то же самое, а именно, что дятельность наскомыхъ, и въ томъ числ такъ называемыхъ .общественныхъ’, не представляетъ собою ничего общаго съ разумною дятельностью человка, а сплошь инстинктивна. Вс, даже самыя сложныя и на первый взглядъ поразительныя дянія наскомыхъ, если ихъ внимательно изучить и разсматривать чисто объективно, оказываются проявленіемъ наслдственнаго инстинкта, а не разума и сознанія. Инстинктивная же дятельность характеризуется помимо отмченныхъ выше чертъ ея (точность, совершенство. отсутствіе цлепониманія, врожденность, ненужность опыта и обученія) еще и тмъ, что дятельность эта жизненно необходима для сохраненія жизни индивидуума и всего вида. Инстинктивные поступки, совершаемые животными въ естественныхъ условіяхъ нормальной жизни, поражаютъ насъ своею несомннною цлесообразностью, совершенствомъ и точностью. И вотъ эта то ихъ высокая цлесообразность, несомннно, и обманываетъ многихъ наблюдателей, считающихъ, что цлесообразность акта есть доказательство цлепониманія со стороны того, кто этотъ актъ совершаетъ. Эволюціонное ученіе достаточно ясно обнаруживаетъ намъ, какъ произошла въ мір живыхъ существъ ихъ поразительная цлесообразная психическая и тлесная приспособленность къ условіямъ жизни. Но наблюдая удивительно цлесообразное строеніе и функціонированіе, напримръ, кишечника, мы не заподазриваемъ его въ цлепониманіи, по многіе охотно длаютъ это, наблюдая цлесообразные поступки низшихъ животныхъ.
Какъ только мы вносимъ въ наблюденія элементы опыта, какъ только наскомое, напримръ, поставлено въ несвойственныя ему условія — ясно обнаруживается вся его безпомощность, невозможность примниться, полное непониманіе цли своихъ поступковъ.
Тутъ можно было бы привести цлый рядъ фактовъ, свидтельствующихъ о. полномъ отсутствіи цлепониманія при совершеніи инстинктивныхъ, высоко цлесообразныхъ поступковъ. Рядъ прекрасныхъ опытовъ и наблюденій можно заимствовать, напр., у Фабра. Ограничусь однимъ.
Одиночныя пчелы халикодомы строятъ свои гнзда изъ минеральныхъ частицъ (земли, песчанокъ и т. д.). Ихъ гнзда имютъ неправильную или округленную форму и содержатъ въ себ лишь небольшое число ячеекъ. Обычно халикодомы строятъ первоначально лишь половину ячейки, наполняютъ ее медомъ, потомъ надстраиваютъ ее еще, и когда вся неглубокая ячейка-стаканчикъ наполнится кедомъ,— пчела откладываетъ свое яичко и тщательно задлываетъ стаканчикъ сверху крышечкой.
Въ строющейся ячейк, еще не содержащей меда, Фабръ прокалывалъ большую дырку иглою. Какъ только пчела вернулась къ своей постройк, она немедленно же задлываетъ эту дыру. Нкоторое время Фабръ оставляетъ ее въ поко и ждетъ, когда она кончитъ первую половину строительной работы и начнетъ собирать провизію — цвтень и медъ. Но вотъ пчела начинаетъ носить провизію. Тогда Фабръ опять длаетъ въ томъ же мст дна дыру такой же величины, какъ и раньше. Вернувшаяся пчела начинаетъ складывать въ ячейку принесенную ею провизію, которая высыпается черезъ проломанное дно. Пчела опускаетъ голову на дно ячейки, какъ бы для того, чтобы осмотрть и ощупать только что принесенную провизію. Но провизіи уже нтъ, пчела вставляетъ свои усики въ сдланное Фабромъ отверстіе такъ, что онъ видитъ ихъ высунувшимися наружу. Пчела ощупываетъ края отверстія и не можетъ не видть его, не замчать его. Но вотъ пчела улетаетъ. Принесетъ ли она теперь земли для починки попорченной ячейки, какъ это она длала раньше, еще до начала сбора меда?
‘Ничуть не бывало’, пишетъ Фабръ, ‘наскомое возвращается съ провизіею, отрыгиваетъ свой медъ, счищаетъ собранный цвтень, смшиваетъ ‘ихъ въ липкое, густое тсто, которое и кладетъ въ ячейку, и медъ изъ тста понемногу просачивается. Полосочкой сложенной бумаги я прочищаю дырочку и оставляю ее совершенно открытой, такъ что видно насквозь. Я продлываю это каждый разъ, какъ приносится новая провизія, то въ присутствіи пчелы, когда она смшиваетъ провизію, то въ ея отсутствіи. Отъ пчелы не можетъ ускользнуть то необыкновенное, что происходитъ въ ея ячейк, обкрадываемой снизу. Такъ же точно она не можетъ не замчать и самой дыры на дн. Несмотря на все это, въ теченіе трехъ часовъ подъ-рядъ она упорствуетъ въ своемъ стремленіи наполнить бездонную бочку, изъ которой провизія исчезаетъ сейчасъ же, какъ только пчела ее принесетъ. Она много разъ поочередно смняетъ работу собиранія провизіи, работой строительницы для накладыванія новыхъ слоевъ на края ячейки, т. е. для повышенія краевъ, а потомъ опять приноситъ провизію, которую я продолжаю выкрадывать. На моихъ глазахъ она совершаетъ 32 путешествія, то за землею, то за медомъ,— и ни разу она не попыталась остановить вытеканіе меда черезъ дно горшка’.
Вечеромъ пчела прекратила свою безцльную работу, а на другое утро начала ее снова, и снова Фабръ неотступно наблюдаетъ за ней. Но теперь Фабръ не сталъ прочищать дырочки и предоставилъ меду вытекать понемногу. Въ конц концовъ, пчела откладываетъ яичко, задлываетъ крышечку на ячейк, а проломъ на дн такъ и остается не задланнымъ, хотя для его исправленія довольно было бы пчел принести всего нсколько комочковъ земли и потратить минуту времени. Яйцо оставлено на врную гибель, но понимать этого пчел не дано. Она исполнила все, что требовалось инстинктомъ при нормальныхъ условіяхъ.
Т поступки животныхъ, которые въ обычныхъ для нихъ условіяхъ производятъ впечатлніе осмысленныхъ, умныхъ, направленныхъ къ достиженію опредленной цли, эти же поступки, совершаемые въ условіяхъ научно поставленнаго опыта такъ же точно, послдовательно и совершенно,— поражаютъ насъ своею безсмысленностью и явнымъ непониманіемъ смысла и цли длаемаго. И для сужденія о дйствительной природ психологическаго акта мы ни въ какомъ случа не вправ довольствоваться однимъ простымъ наблюденіемъ за ходомъ обычной жизни въ обычныхъ условіяхъ, какъ бы наблюденія наши ни были тщательны и объективны. Необходимо еще непремнно ввести въ изученіе вопроса второй элементъ — опытъ, научно поставленный экспериментъ.
Только полнымъ непримненіемъ научнаго эксперимента, только отсутствіемъ объективнаго наблюденія и такового же метода разсужденій въ вопрос изученія жизни пчелъ, шмелей, муравьевъ и т. и, наскомыхъ, можно объяснить существованіе легенды о государственной ихъ жизни. Обитатели улья и муравьиной кучи не составляютъ даже ‘общества’, такъ какъ состоять изъ физіологически различныхъ особей и такъ какъ не имютъ ни раздленія труда, ни взаимопомощи, ни другихъ неотъемлемыхъ признаковъ общественной жизни.
Мн представляется въ высшей степени справедливымъ мнніе не разъ уже выше мною цитированнаго проф. Вл. Вагнера, что совмстная жизнь такъ называемыхъ ‘общественныхъ’ наскомыхъ представляетъ собою своеобразную біологическую форму общежитія, носящую съ одной стороны рядъ признаковъ, характерныхъ для явленія симбіоза (сожительства), съ другой стороны — рядъ признаковъ, характерныхъ для паразитизма. Физіологическое раздленіе труда между различными кастами біологически весьма сходно съ распространенными въ природ явленіями симбіоза, т. е. сожительства двухъ или нсколькихъ особей разныхъ видовъ, при чемъ сожители оказываютъ другъ другу извстную помощь, не причиняя вреда. Съ другой стороны, образъ жизни и строеніе въ половомъ отношеніи развитыхъ особей — царицъ и трутней у пчелъ, самокъ и самцовъ у муравьевъ носятъ явные признаки паразитизма, напр., ихъ безпомощность, неумніе кормиться, необыкновенно сильная плодовитость, упрощеніе органовъ чувствъ и вообще нервной системы и т. п.
Само собою разумется, что для пониманія основъ человческой соціальной жизни ‘государства’ и ‘общества’ наскомыхъ ничего не могутъ дать, и ясно, что вс разсужденія о законахъ человческаго общежитія, основанныя на сравненіи съ муравьями и пчелами, никакой научной цны не имютъ. Да и можетъ ли быть иначе, принимая во вниманіе, насколько организація человка не сходна съ организаціею наскомаго? Если же мы будемъ изучать животныхъ, по строенію тла своего боле сходныхъ съ человкомъ, а именно теплокровныхъ животныхъ — птицъ и въ особенности млекопитающихъ, мы найдемъ здсь гораздо боле почвы для серьезныхъ сравненій.
У многихъ высшихъ млекопитающихъ мы встрчаемся съ настоящею общественною жизнью въ вид стада. Изученіе этой стадной жизни, этихъ своеобразныхъ привычекъ и инстинктовъ стадныхъ животныхъ, роли подражательности и традицій, изученіе отношенія семейной жизни къ стадной и т. д. и т. д.— все это можетъ при -строго научномъ и объективномъ изученіи этихъ явленій имть большое, огромное значеніе для правильнаго пониманія психологіи человческаго общества и исторіи его развитія.
Изученіе же психологіи животныхъ вообще, изученіе законовъ происхожденія инстинктовъ, наслдственной передачи ихъ, ихъ развитія и угасанія, изученіе взаимоотношенія разума и инстинкта, даже помимо своего самостоятельнаго научнаго интереса, можетъ имть громадное значеніе для пониманія человческой психологіи, которая все же, несмотря на поразительное развитіе у человка разума, оттснившаго вс инстинкты на задній планъ, все же состоитъ изъ смшенія разума и инстинктовъ, которые унаслдованы отъ далекихъ до-человческихъ предковъ, и далеко не совсмъ еще погасли даже въ культурномъ человк и нердко властно и неудержимо даютъ о себ знать.
И несомннно, что современная объективная зоопсихологія, вернувшаяся, наконецъ, къ продолженію, расширенію и углубленію идей, заложенныхъ еще сто лтъ тому назадъ великимъ Ламаркомъ, даетъ психологіи и соціологіи человка неоцнимый матеріалъ, который въ корн измнитъ многія воззрнія, державшіяся вками, и который поможетъ объяснить многое, что казалось непонятнымъ.
Нельзя отрекаться и забывать свою родословную, нельзя забывать, что мы унаслдовали отъ предковъ близкихъ и далекихъ и многое хорошее и многое дурное. И только, когда мы, какъ слдуетъ, дадимъ себ отчетъ въ томъ, что есть въ насъ, людяхъ, наслдіе психики далекаго предка — до-человка, или, иными словами, когда мы поймемъ, что же есть еще въ насъ звринаго, только тогда намъ станутъ вполн ясными особенности чисто человческой психики, и только тогда мы будемъ достаточно дорожить этимъ чисто человческимъ въ человк.