Учение Дарвина о происхождении мира органического и человека, Лебедев Алексей Петрович, Год: 1873 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 124 минут(ы)

УЧЕНІЕ ДАРВИНА О ПРОИСХОЖДЕНІИ МІРА ОРГАНИЧЕСКАГО И ЧЕЛОВКА

(ФИЛОСОФСКО-КРИТИЧЕСКІЕ ЭТЮДЫ.)

Ошибочныя воззрнія поддерживаемыя извстнымъ числомъ фактическихъ данныхъ приносятъ мало вреда, потому что каждый находитъ полезное удовольствіе доказывать ихъ ложность, а когда послднее сдлано, одна изъ дорогъ къ заблужденію бываетъ закрыта. ‘

Дарвинъ.

Въ наук создавались и создаются гипотезы въ силу коихъ происхожденіе всего органическаго царства на земл, какъ скоро допущено происхожденіе первыхъ низшихъ формъ органическихъ существъ, сводится къ самымъ простымъ законамъ и явленіямъ которые получаютъ въ системахъ естествоиспытателей громкое названіе естественныхъ законовъ и явленій. Съ такими теоріями выступаютъ въ прошломъ столтіи естествоиспытатель де-Маллье, въ начал ныншняго столтія Ламаркъ, въ сороковыхъ годахъ онаго авторъ Естественной исторіи мірозданія, но всхъ затмилъ въ настоящее время своею славою и грандіозностію своей системы англійскій натуралистъ Чарлзъ Дарвинъ. Теорія этого послдняго нашла себ широкій пріемъ въ сред естествоиспытателей. Въ его сочиненіи О происхожденіи видовъ, раскрыта съ полнотою и ученостію теорія прогрессивнаго совершенствованія, по которой, вначал немногословная жизнь организмовъ, путемъ извстныхъ, исключительно естественныхъ дятелей, развилась мало-помалу до той степени совершенства на какой мы находимъ ее теперь. Какъ завершеніе и пополненіе этого труда явилось, въ недавнее время, другое его сочиненіе: Происхожденіе Человка. Въ этомъ послднемъ сочиненіи Дарвинъ старается дать прямой и опредленный отвтъ и о происхожденіи человка, разсматривая его какъ послднее звено въ ряду существъ органическихъ развившихся якобы въ силу причинъ матеріальныхъ.

Къ трудамъ Дарвина обращается матеріализмъ чтобы находить подтвержденіе своихъ взглядовъ на исключительно матеріальное происхожденіе всхъ органическихъ существъ населяющихъ землю. {Такъ извстный Бюхнеръ, опираясь между прочимъ на теорію Дарвина, говоритъ что ‘теперь достаточно объясняется фактъ послдовательнаго развитія органическихъ твореній, и такое объясненіе мене чудовищно и мене удалено отъ нашего пониманія чмъ принятіе творящей силы, которой въ каждый отдльный періодъ землеобразованія угодно было творить виды растеній и животныхъ.’ Kraft und Stoft, 8 Auflage, 1864. 5, 72.} На нихъ долженъ остановить свое вниманіе и противникъ матеріализма если хочетъ противодйствовать идеямъ дающимъ пищу матеріализму.

Впрочемъ, было бы крайне несправедливо причислять самого Дарвина къ открытымъ матеріалистамъ. По своимъ убжденіямъ, насколько они высказываются въ его сочиненіяхъ, онъ далекъ отъ того чтобы заявлять себя поборникомъ матеріализма. Онъ только не согласенъ съ воззрніями о созданіи видовъ въ органическомъ царств ‘отдльно’ и ‘намренно’, — съ воззрніями которыхъ вмст съ большинствомъ натуралистовъ держится и вроученіе. Его теоріи, по его собственнымъ словамъ, ‘не имютъ ничего общаго съ великимъ вопросомъ существуетъ ли, вообще Творецъ и Правитель вселенной,— вопросъ на который отвчали утвердительно величайшіе изъ когда-либо жившихъ умовъ’. {Происхожденіе человка и подборъ по отношенію къ полу. Русскій переводъ Сченова, 1871. (Два тома.) Томъ I, стр. 68.} Но не думаетъ допускать чтобы вс роды и виды существъ органическихъ были одолжены своимъ бытіемъ непосредственно Творцу вселенной. Первостепенные натуралисты, говоритъ онъ, повидимому вполн удовлетворены представленіемъ что каждый видъ былъ создавъ отдльно (то-есть не развился естественнымъ путемъ одинъ отъ другаго). На мой взглядъ, замчаетъ онъ, боле согласно съ тмъ что намъ извстно о законахъ напечатлнныхъ Творцомъ на вещественномъ мір, предположить что возникновеніе ныншнихъ и прежнихъ жителей земли обусловлено второстепенными причинами, подобными тмъ которыя обусловливаютъ рожденіе и смерть каждой особи.’ {О происхожденіи видовъ. Пер. Рачинскаго. 1864 стр. 386. Во избжаніе многократнаго повторенія сейчасъ выписаннаго заголовка Дарвинова сочиненія, въ стать нашей употребленіе въ цитатахъ цифръ указывающихъ одн страницы, безъ обозначенія сочиненія, будетъ указывать именно на сочиненіе Дарвина О происхожденіи видовъ.} По воззрнію Дарвина, ученіе естествоиспытателей допускающихъ отдльные акты творенія, чрезъ кои однажды навсегда нкогда созданы существа міра органическаго, возбуждаетъ только недоумнія. Онъ говоритъ: Естествоиспытатели допускающіе отдльныя творенія отдльныхъ органическихъ формъ ‘повидимому ставятъ на одну доску чудесный актъ творенія и произвольное зарожденіе. Дйствительно ли они полагаютъ чтобы въ безчисленныя эпохи земнаго шара элементарнымъ атомамъ повелвалось сочетаваться въ живыя ткани? Полагаютъ ли они чтобы при каждомъ изъ такихъ творческихъ актовъ возникли одна или нсколько особей? Были ли безчисленные виды животныхъ и растеній созданы въ вид яицъ или сменъ, или въ вид вполн развитыхъ организмовъ?’ {Стр. 381.} Нужно замтить что ученіе о созданіи Высшею Силой всхъ отдльныхъ видовъ тварей подчасъ возбуждаетъ у Дарвина недоумнія весьма страннаго свойства. Напримръ, ему кажется страннымъ почему твари имютъ такое, а не другое устройство организаціи, почему замчается взаимное сходство въ ихъ организаціяхъ, когда каждая изъ нихъ вышла непосредственно изъ рукъ Творца. ‘Какъ необъяснимы, утверждаетъ Дарвинъ, эти факты по обиходнымъ понятіямъ о твореніи! Почему мозгу быть заключеннымъ въ ящикъ изъ столь многочисленныхъ костей столь странной формы? Почему бы при сотвореніи лапы и крыла летучей мыши, назначенныхъ для столь различныхъ цлей, влагать въ нихъ одн и т же кости? Почему бы одному раку имющему столь сложный ротъ, составленный изъ многихъ частей, постоянно имть мене ногъ, и наоборотъ, ракамъ со многими ногами имть боле простые рты? Почему бы долямъ чашечки, лепесткамъ, тычинкамъ и пестикамъ, приспособленнымъ къ столь различнымъ цлямъ, быть всмъ построеннымъ по одному образцу.’ {Стр. 345.} Словомъ, Дарвинъ находитъ что твари были бы не такими какими мы видимъ и знаемъ ихъ еслибъ он созданы были такъ какъ утверждаетъ ‘общераспространенное’ естественно-научное убжденіе, но какими же?… Что касается человка, то довольно уже и того что Дарвинъ напримръ съ нескрываемымъ сарказмомъ говоритъ о той ‘неорганической пыли подъ ногами нашими’ {Происхожденіе человка, томъ I, стр. 241.} изъ которой созданъ организмъ человка по вроученію религіозному.

Если мы захотимъ обозначить міровоззрніе Дарвина какимъ-либо опредленнымъ именемъ, то кажется названіе: ‘натуралистическій деизмъ’ будетъ наиболе выражать это міровоззрніе. Оно не хочетъ вовсе чуждаться признанія Бога какъ Высшаго Виновника міроваго бытія, но оно не видитъ надобности допускать близкихъ и непосредственныхъ отношеній Божества къ міру. Богъ есть, но Онъ гд-то вдали отъ міра, равнодушенъ къ происходящему въ мір. Довольно, если Онъ вызвалъ міръ изъ небытія, предоставляя дальнйшее устройство его, даже въ высшихъ формахъ, ему самому.

Изложимъ сущность воззрній Дарвина. Дарвинъ проходитъ молчаніемъ возникновеніе первоначальныхъ простйшихъ формъ органическаго царства, онъ отправляется отъ существованія подобныхъ формъ какъ уже даннаго. ‘Я полагаю, говоритъ онъ, что вс животныя произошли не боле какъ отъ четырехъ или пяти прародителей, а растенія отъ такого же или меньшаго числа предковъ. Аналогія повела бы меня еще шагомъ дальше, а именно къ убжденію что вс растенія и животныя произошли отъ одного первообраза. Но аналогія подчасъ обманчивый руководитель.’ {Стр. 382.} Такимъ образомъ исходною точкой своей теоріи Дарвинъ беретъ существованіе нсколькихъ типовъ органическаго царства и на нихъ строитъ всю свою теорію. Каждый изъ этихъ прародителей долженъ былъ производить потомство, но такъ какъ ‘никто, говоритъ онъ, не полагаетъ что вс особи одного и того же вида были точь въ точь отлиты въ одну форму’, а напротивъ ‘намъ извстно множество легкихъ различій которыя мы можемъ назвать индивидуальными и которыя обнаруживаются въ прямомъ потомств однихъ и тхъ же родителей’, то подобныя индивидуальныя различія имли мсто и въ потомкахъ первыхъ прародителей животныхъ и растеній. {Стр. 37.} ‘Эти индивидуальныя разности по большей части обнаруживаются въ признакахъ которые натуралисты считаютъ несущественными’, {Тамъ же.} но это не мшаетъ имъ быть чрезвычайно важными для Дарвина. Он важны для него какъ ‘первые шаги къ тмъ легкимъ разновидностямъ которыя едва удостоиваются упоминанія въ естественно-историческихъ сочиненіяхъ.’ Разновидности же нсколько боле опредленныя и постоянныя, по Дарвину, нужно считать шагами къ разновидностямъ еще боле рзкимъ и постояннымъ, эти послднія зачатками подвидовъ, а наконецъ и видовъ. {Стр. 42.} Такимъ образомъ, въ потомств первоначальнаго какого-либо родоначальника, путемъ легкихъ уклоненій отъ него, сохраненія этихъ уклоненій и рядомъ дальнйшихъ уклоненій, могли происходить такія же различія какія въ настоящее время отличаютъ между собою, напримръ, кошку отъ тигра и пантеры, лошадь отъ осла и зебры. Эти вновь образовавшіеся виды, происшедшіе отъ извстнаго родоначальника, въ свою очередь чрезъ нсколько поколній, путемъ легкихъ уклоненій, производятъ нсколько рзко обозначенныхъ разновидностей, ‘эти разновидности будутъ продолжать подвергаться тмъ же условіямъ которыя заставляли измняться ихъ предковъ’, произойдутъ новыя разновидности, и ‘намъ стоитъ только предположить, говоритъ Дарвинъ, боле многочисленныя и боле значительныя ступени въ этомъ ряду измненій чтобъ эта формы снова превратились въ несомннные виды’. {Стр. 93—4.} Эти новыя формы, происшедшія отъ извстнаго вида, и разнящіяся между собою какъ виды, будутъ еще боле разниться отъ потомковъ происшедшихъ отъ другаго вида, съ которымъ первый видъ произошелъ отъ одного прародина. Потомки одного вида, разнясь между собою, уже какъ виды, будутъ еще боле разниться отъ потомковъ другаго вида, яри условіи что онъ въ свою очередь также претерпвалъ измненія какъ и первый видъ, они будутъ разниться между собою такъ же какъ разнятся индивидуумы одного рода отъ индивидуумовъ другаго рода. Если теперь эти уже получившіеся роды будутъ продолжать измняться, то съ теченіемъ времени они будутъ различаться одни отъ другихъ какъ разнятся между собою полу семейства, семейства, отряды и т. д. Такимъ образомъ, весь органическій міръ, теперь столько разнообразный, могъ произойти, по Дарвину, въ безконечно долгій періодъ времени, отъ немногихъ начальныхъ простйшихъ формъ. Эти періоды Дарвинъ считаетъ такъ долгими что ‘созерцаніе подобныхъ фактовъ’ кажется ему подобнымъ ‘тщетной попытк представить себ вчность’. {Стр. 227.} Думаемъ не излишне будетъ, для большей наглядности въ представленіи о теоріи Дарвина, привести его гипотетическія сужденія о развитіи, напримръ, царства позвоночныхъ. ‘Самые древніе родоначальники царства позвоночныхъ, о которыхъ мы можемъ составить себ хотя не ясное представленіе, — говоритъ онъ, — были очевидно морскими животными, сходными съ личинками живущихъ теперь асцидій. Изъ этихъ животныхъ развилась, повидимому, группа рыбъ, организованныхъ такъ же низко какъ ланцетникъ, изъ послдней же твердо-чешуйныя и другія рыбы подобныя чешуйчатнику. Незначительный шагъ впередъ приводитъ васъ отъ этихъ рыбъ къ земноводнымъ. Птицы и пресмыкающіяся были нкогда близко соединены между собою, а птицезври представляютъ теперь въ слабой степени соединительное звено между млекопитающими съ пресмыкающимися. Въ класс млекопитающихъ не трудно представить себ ступени ведущія отъ древнихъ птицезврей къ древнимъ сумчатымъ и отъ этихъ къ древнимъ предкамъ живородящихъ млекопитающихъ. Мы можемъ подняться такимъ образомъ до лемурныхъ, а отъ послднихъ уже не великъ промежутокъ до обезьянъ. Обезьяны раздлились съ теченіемъ времени на дв большія втви: обезьянъ Стараго и Новаго Свта. Отъ послднихъ же произошелъ въ отдаленный періодъ времени человкъ — чудо и слава міра.’ {Происхожденіе человка. Томъ І, стр. 239—41.}

II.

Чтобы длать такія широкія обобщенія, выводимыя изъ несомнннаго факта легкой индивидуальной измнчивости особаго вида, Дарвинъ, какъ строгій эмпирикъ, долженъ выходить изъ какихъ-либо опредленныхъ наблюденій которыя бы давали законное право къ такимъ широкимъ аналогіямъ. Такими наблюденіями служатъ для Дарвина наблюденія надъ характеромъ и степенью измнчивости и ея результатовъ въ сфер домашнихъ животныхъ и растеній, въ сред животныхъ прирученныхъ и растеній культивированныхъ. ‘Для насъ въ высшей степени важно разъясненіе способовъ которыми производится. видоизмненіе органическихъ существъ, говоритъ Дарвинъ. Въ начал моихъ изслдованій мн казалось что тщательное изученіе домашнихъ животныхъ и растеній разводимыхъ человкомъ всего скоре можетъ повести къ разршенію этого темнаго вопроса. И я не ошибся: въ этомъ и во многихъ другихъ затруднительныхъ случаяхъ я постоянно находилъ что наши свднія объ измненіяхъ органическихъ существъ порабощенныхъ человкомъ снабжаютъ насъ самою врною путеводною нитью. Тутъ мы видимъ что наслдственное измненіе въ значительныхъ размрахъ, по крайней мр, возможно и, что быть-можетъ еще важне, видимъ какъ велика власть человка въ накопленіи чрезъ подборъ родичей (то-есть чрезъ сохраненіе и размноженіе извстныхъ, опредленныхъ породъ организмовъ, отличающихся отъ другихъ какимъ-либо, хотя бы незначительнымъ признакомъ) послдовательныхъ, хотя и легкихъ измненій.’ {Стр. 3.} ‘Очень трудно опредлить какой мр измненія подвергались наши домашніе организмы. Но мы смло можемъ заключать что мра эта значительна, и что видоизмненія могутъ передаваться наслдственно въ теченіе долгихъ періодовъ. Мы можемъ также находитъ указанія на то что измнчивость, однажды пришедти въ дйствіе, не можетъ прекратиться вдругъ, ибо даже давно прирученные человкомъ организмы до сихъ поръ отъ времени до времени производятъ разновидности. Человкъ можетъ подбирать и дйствительно подбираетъ видоизмненія данныя ему природою, и такимъ образомъ накоплять ихъ въ любой мр. Этимъ путемъ онъ приспособляетъ животныхъ къ своимъ потребностямъ или прихотямъ. Онъ можетъ производить это методически, или же безсознательно, сохраняя особи наиболе полезныя для него въ данное время, безъ помысла о томъ чтобы видоизмнить породу. Несомннно то что онъ можетъ значительно вліять на характеръ породы, подбирая въ каждомъ послдовательномъ поколніи индивидуальныя особенности, столь легкія что он незамтны для неизощреннаго глаза. Процессъ подбора былъ великимъ дятелемъ въ произведеніи самыхъ своеобразныхъ и полезныхъ домашнихъ породъ. Если мы всмотримся въ отдльныхъ представителей какой-либо разновидности или породы нашихъ давно прирученныхъ растеній и животныхъ, то прежде всего насъ поразитъ то обстоятельство что они вообще боле разнятся между собою чмъ отдльные представители какого-либо вида или разновидности развившейся въ условіяхъ природныхъ.’ {Стр. 368.} Вотъ наблюденія которыя Дарвинъ кладетъ въ основу своей теоріи, а вотъ и тотъ выводъ къ которому приходитъ онъ, основываясь на этихъ наблюденіяхъ, выводъ относящійся вообще къ органическому царству во вс времена его существованія и на всхъ его ступеняхъ: ‘Нтъ видимой причины почему начала дйствующія столь сильно въ состояніи прирученія не дйствовали бы также, заключаетъ Дарвинъ, и въ состояніи природномъ.’

Вопросъ объ измнчивости животныхъ и растеній въ культурномъ состояніи играетъ весьма важную роль по отношенію ко всей теоріи Дарвина. Измнчивость организмовъ въ этомъ состояніи служитъ первымъ основаніемъ для его заключеній о всемъ органическомъ царств, со всею его исторіей. Много или мало говоритъ культурное состояніе организмовъ за измнчивость формъ, съ ршеніемъ этого вопроса стоитъ или падаетъ сама теорія. По мннію Дарвина, измнчивость формъ культивированныхъ организмовъ слишкомъ значительна, такъ что отъ нея съ полнымъ правомъ можно заключать къ измнчивости вообще формъ органическаго царства, измнчивость формъ домашнихъ животныхъ и культурныхъ растеній несомннна, но достаточно ли этого чтобы заключать къ измнчивости въ сред самой природы, съ одной стороны, съ другой, къ измнчивости безусловной, которой бы не видно было конца, это еще вопросъ.

Отъ культурнаго состоянія организмовъ можно было бы заключать къ природному лишь въ томъ случа еслибы допущено было что и въ природномъ состояніи организмовъ иметъ мсто дятель разумный, подобный тому какимъ является самъ человкъ по отношенію къ организмамъ домашнимъ. Если же природа, разсматриваемая въ ея сущности, не представляетъ ничего подобнаго, то заключеніе отъ явленій имющихъ мсто въ сфер разумнаго дятеля къ сферамъ лишеннымъ этого дятеля теряетъ свой вроятный характеръ. Природа, по ученію естествознанія, не представляетъ ничего аналогическаго съ разумною дятельностію человка, а потому заключеніе отъ сферы разумной дятельности къ природ не правильно. Природа чужда условія несомннно вліяющаго на измнчивость организмовъ въ искусственномъ состояніи ихъ, а потому должна бытъ чужда и слдствія которое самымъ неразрывнымъ образомъ связано съ условіемъ. Что иметъ мсто въ первомъ случа, то не можетъ имть мста во второмъ, за неимніемъ причины условливающей явленіе. На такія противоположныя теоріи Дарвина воззрнія наталкиваетъ прежде всего самъ Дарвинъ указанными имъ фактами измнчивости культурныхъ организмовъ съ тми условіями при которыхъ, по его мннію, совершились видоизмненія животныхъ. Повсюду, въ указаніи этихъ фактовъ, роль человка, какъ дятеля въ этомъ случа, настолько выдвигается впередъ, настолько является мощною что вовсе теряешь изъ виду то къ чему ведутъ эти факты по Дарвину, именно что отъ нихъ надлежитъ заключать къ природ вообще, побораемой человкомъ въ искусственномъ разведеніи животныхъ и растеній. Здсь искусство человка положительно властвуетъ надъ природою, природа теряется позади искусства. И однакожь, по Дарвину, искусственное состояніе организмовъ лучше всего можетъ дать понятіе о положеніи ихъ въ приходномъ состояніи. Намъ хотятъ показать условія при которыхъ происходила и происходитъ измнчивость организмовъ въ природномъ состояніи, и для этого указываютъ на совершенно противоположное, на искусственное состояніе организмовъ. Въ самомъ дл, главнымъ основаніемъ для заключеній объ измнчивости животныхъ и растеній въ природномъ состояніи служатъ Дарвину наблюденія надъ измнчивостію въ особенности голубей въ искусственномъ состояніи. ‘Полагая, говоритъ онъ, что, при обсужденіи вопросовъ объ измнчивости организмовъ, всего лучше начать съ изученія какой-либо отдльной группы, я, по зрломъ разсужденіи, обратился къ домашнимъ голубямъ.’ {Стр. 17.} Едвали, замтимъ на это, можно было выбрать что-либо мене соотвтствующее цли чмъ именно этотъ родъ явленій. Правда, быть-можетъ голуби дйствительно представляютъ наиболе отклоненій отъ своего первоначальнаго типа, но отъ чего зависятъ эти отклоненія? Не отъ того ли, вроятно, что ни одна порода не пользовалась столько заботами и уходомъ человка какъ именно эта порода животныхъ? Именно эта порода стоитъ наиболе удаленною отъ вліянія и дйствій непосредственно самой природы и слдовательно мене всего можетъ свидтельствовать о способахъ предоставленной самой себ природы. Дарвинъ самъ сознается что ‘охота до голубей и тщательное разведеніе ихъ необыкновенно распространено. Они приручены въ разныхъ краяхъ свта уже нсколько тысячелтій тому назадъ. Самое древнее извстіе о голубяхъ относится ко времени 5й египетской династіи, около 3000 лтъ до Рождества Христова, но, Дарвинъ прибавляетъ, есть извстія о голубяхъ относящіяся даже ко времени предыдущей династіи. Въ древнемъ Рим, по свидтельству Плинія, за голубей платились баснословныя цны: дло дошло до того, пишетъ Плиній, что высчитывается ихъ родословная и родъ’, {Стр. 22.} и т. д. Дарвинъ, увлекаемый своею задачей, какъ бы вовсе не видитъ что факты имъ указываемые вмсто того чтобы подтверждать его теорію, скоре идутъ противъ нея. Голуби, жизнь, свойства и даже исторію которыхъ онъ такъ внимательно изучалъ, говоря вообще, суть исключеніе изъ общаго ряда остальныхъ породъ животнаго царства. Они, такъ-сказать, баловни человка, по которымъ далеко нельзя составить себ понятія о суровой природ. Здсь все разчитано на полученіе извстныхъ результатовъ, здсь довольство въ пищ, здсь удобство въ помщеніи, предупрежденіе вліянія вредныхъ стихій, защита отъ враговъ и т. д. Такъ ли предупредительна и предусмотрительна та природа о которой хотятъ судить по развитію и измненіямъ коимъ подлежали столь выгодно во всхъ отношеніяхъ лоставленные организмы какъ голуби? Равнодушная къ своимъ питомцамъ природа никакъ не можетъ ставиться на одну доску съ человкомъ, столь симпатично и заботливо относящимся къ своимъ культурнымъ организмамъ.

Вс разнообразныя уклончивыя формы нашихъ домашнихъ организмовъ обязаны своимъ происхожденіемъ особенному началу которое Дарвинъ обозначаетъ именемъ подбора родичей человкомъ. ‘Мы не можемъ предположить, говоритъ Дарвинъ, чтобы вс эти породы (культурныхъ организмовъ) возникли внезапно, со всми полезными свойствами, со всми совершенствами, которыми он одарены теперь, да мы во многихъ случаяхъ и знаемъ исторически что не таково ихъ было начало. Ключъ къ этой загадк — накопляющее дйствіе подбора родичей человкомъ, природа производитъ послдовательныя уклоненія, человкъ слагаетъ ихъ въ направленіяхъ для него полезныхъ. Въ этомъ смысл можно сказать что онъ создаетъ породы. Великая сила начала подбора родичей не есть гипотеза. Положительно извстно что многіе изъ нашихъ заводчиковъ видоизмнили въ значительной мр въ теченіи своей жизни нкоторыя породы рогатаго скота и овецъ.’ {Стр. 26.} Таково понятіе Дарвина о подбор родителей въ искусственномъ состояніи организмовъ. Итакъ, изъ этого понятія о подбор уже довольно ясно видно что животныя и растенія искусственнаго состоянія ‘со всми своими полезными свойствами, со всми своими совершенствами’ одолжены управляющей ихъ развитіемъ вол человка. Человкъ придаетъ характеръ устойчивости тому что въ природ могло быть дломъ случая, игрою нечаянности, которая также могла скоро исчезнуть какъ внезапно и появилась. Человкъ пользуется даже малйшимъ чтобы произвести что-либо великое, на которое природа монетъ бытъ вовсе неспособна. Подробности въ которыхъ Дарвинъ изображаетъ начало измняющее породу культивированныхъ организмовъ,— подборъ родичей,’ — еще боле убждаетъ, насъ какъ поспшны выводы относительно природнаго состояніи животныхъ и растеній изъ состоянія и свойствъ культурнаго быта. ‘Великое значеніе этого начала раскрывается главнымъ образомъ въ Значительности результатовъ достигаемыхъ накопленіемъ въ одномъ направленіи, въ теченіи многочисленныхъ поколній, разностей совершенно незамтныхъ неопытному глазу, которыя я, говоритъ Дарвинъ про себя, тщетно старался уловить. Изъ тысячи человкъ не найдешь ни одного одареннаго достаточною врностію взгляда и сужденія чтобы сдлаться хорошимъ заводчикомъ. Человкъ одаренный этими качествами, изучающій свой предметъ въ теченіе долгихъ лтъ, посвящающій ему свою жизнь съ непобдимою энергіей, можетъ надяться на успхъ, можетъ значительно усовершенствовать породы которыми онъ занялся. Если одно изъ этихъ условій не исполнено, неудача несомннна. Не всякій повритъ сколько природныхъ способностей, сколько терпнія нужно хотя бы для того чтобъ овладть искусствомъ выводитъ новыя породы голубей.’ {Стр. 26.} Теперь, если послдуя теоріи Дарвина, по которой отъ культурныхъ организмовъ надлежитъ заключать къ организмамъ въ природномъ состояніи, перенесемъ свой взоръ къ дятельности природы въ отношеніи къ организмамъ, то спрашивается: гд найдемъ мы здсь тотъ ‘изощренный глазъ’ который охватывалъ бы и уловлялъ всякую прокрадывающуюся разность въ организм, гд здсь та ‘непобдимая энергія’ которая въ продолженіе многихъ лтъ неустанно блюдетъ надъ предметомъ подлежащимъ усовершенію, гд то многолтнее терпніе чтобы достигать своихъ цлей? Да и кто укажетъ природ ту цль къ которой надлежитъ стремиться, и т средства при помощи которыхъ достигается цль? Природа, въ силу извстныхъ законовъ, блюдетъ за великимъ, за общимъ, за типомъ, а кажется остается вовсе равнодушною къ частностямъ и мелочамъ, на которыхъ между тмъ строится подборъ-искусственный. Если человкъ, при помощи своей разумности, внимательности, непобдимой энергіи и терпнія, можетъ создавать различныя породы животныхъ и растеній, столь уклоняющихся отъ своихъ предковъ, то эта честь и принадлежитъ исключительно человку, на долю природы здсь почти вовсе не достается ничего. Какъ справедливо въ этомъ отношеніи мнніе Флуранса, который говоритъ: ‘поддержка разновидностей и даже ихъ умноженіе зависитъ отъ руки человка, нужно изъ рукъ природы взять недлимыхъ боле, всего похожихъ другъ на друга, отдлить ихъ отъ другихъ, соединить вмст, нужно то же самое длать съ разновидностями находящимися во многочисленныхъ поколніяхъ ихъ потомковъ, и такими послдовательными заботами можно со временемъ создать въ глазахъ нашихъ безконечность новыхъ существъ, которыхъ одна природа никогда не произвела бы’. {Объ инстинкт и ум животныхъ. Перев. 1859. Стр. 115.} ‘Изъ двухъ особенныхъ недлимыхъ, говоритъ еще Бюффонъ, которыхъ природа произвела какъ бы случайно, человкъ длаетъ постоянную и непрерывную породу, изъ которой онъ извлечетъ нсколько другихъ породъ, безъ его старанія никогда бы непоявившихся на свтъ.’ {Тамъ же стр. 117.} Что подобнаго представляетъ природа, какою мы ее знаемъ? Еслибы хоть сотая доля подобныхъ дйствій принадлежала ей, она явилась бы разумнымъ существомъ, она стала бы царицею одушевленныхъ существъ. Но такова ли природа съ которою имютъ дло естественныя науки? Замтимъ еще что и самый характеръ измненій претерпваемыхъ домашними породами говоритъ далеко не въ пользу теоріи. ‘Одна изъ самыхъ характеристическихъ особенностей нашихъ домашнихъ породъ, говоритъ Дарвинъ, состоитъ въ томъ что мы въ нихъ видимъ приспособленіе не ко благу самого животнаго и растенія, а къ польз или прихоти человка’. {Стр. 24.} Прекрасно, если наши домашнія породы одолжены своимъ происхожденіемъ преимущественно соображеніямъ пользы или прихоти человка, то, спрашивается, чмъ могутъ быть вызваны подобныя измненія организмовъ въ лон самой природы, не знающей ни пользы, ни вреда, ни прихотей, ни страстей? Если измненія организмовъ домашнихъ условливаются пользами или прихотями человка, то что подобнаго представляетъ дйствительная природа? И однакожь если нтъ стимула, нтъ и не можетъ быть и условливаемаго имъ послдствія. Возможное для человка должно являться невозможнымъ для природы. Самъ Дарвинъ подрываетъ силу заключенія отъ искусственнаго состоянія животныхъ къ природному приводя знаменательные примры животныхъ домашнихъ не потерпвшихъ перемнъ несмотря на ихъ прирученность. ‘Рдкость или отсутствіе отдльныхъ породъ: кошки, осла, цецарки, гуся и т. п. можетъ быть, говоритъ Дарвинъ, въ значительной мр приписана тому что эти жни не подвергались дйствію подбора, кошки по трудности ихъ спариванія, ослы потому что ихъ держатъ въ небольшихъ количествахъ люди бдные, не обращающіе вниманія на ихъ разведеніе, цецарки, потому что разводить ихъ не легко, въ особенности въ большомъ количеств, гуси, потому что ихъ цнятъ только за мясо и перья, и не нашлось охотниковъ до разведенія отдльныхъ породъ.’ {Стр. 34.} На нашъ взглядъ эти факты весьма примчательны. На эти породы можно смотрть какъ на особенно близкія, по условіямъ своей жизни, къ природному состоянію, потому что находясь въ культурномъ состояніи он почти вовсе не подпадаютъ искусственному подбору человка. И что же выходитъ отсюда? Гуси остаются неизмняемыми, ослы тоже, цецарки тоже, кошки тоже. Коснись ихъ вліяніе и забота человка въ такой же мр какъ и другихъ домашнихъ породъ, съ полною вроятностію можно полагать что и он произвели бы уклоненія отъ tuna и породили бы разновидности. Но нтъ этого вліянія, или если оно оказывается, то въ слишкомъ малыхъ размрахъ, и разновидностей нтъ какъ нтъ. Въ примр гусей, ословъ и т. д. предъ нами организмы въ ихъ естественномъ состояніи, среди самой искусственной обстановки, отсюда видно что помимо вліянія человка организмы не терпятъ измненій, они остаются врны своимъ типамъ. Не ясный ли знакъ что, въ домашнемъ состояніи организмовъ, уклончивости ихъ именно содйствуетъ воля человка, и какъ скоро нтъ этой воли, нтъ и уклоненій, на возможности которыхъ Дарвинъ строитъ свою теорію. Поэтому заключать отъ легко измняющихся въ своихъ формахъ организмовъ подъ вліяніемъ человка къ организмамъ ведущимъ жизнь естественную въ некультивированномъ состояніи было бы очень поспшно и опрометчиво. Если теперь, при вид тхъ измненій которымъ подлежатъ домашнія породы, высчитаемъ что въ этомъ явленіи принадлежитъ человку, и что самой природ, то большая часть процентовъ этого вычисленія окажется на сторон человка, а на сторон природы ничего другаго не окажется кром пассивности или готовности повиноваться вол человка.

Разбирая представленія Дарвина о состояніи организмовъ въ прирученномъ вид и выводимыя отсюда заключенія относительно природнаго состоянія организмовъ, мы анализовали лишь одинъ элементъ этихъ представленій,— значеніе дятельности человка. Теперь обратимся къ другой сторон, къ характеру самихъ домашнихъ породъ приручаемыхъ и воздлываемыхъ человкомъ, здсь такъ же встрчаются недоумнія и затрудненія которыя лишаютъ вроятности Дарвиново заключеніе объ абсолютной измнчивости органическаго міра во вс времена и притомъ на всхъ ступеняхъ и во всхъ формахъ.

Прежде всего, нельзя еще сказать чтобы вс вообще организмы приручались и культивировались. Опытъ говоритъ что не вс организму, но лишь нкоторые переходятъ въ культурное состояніе, а это ведетъ къ выводамъ далеко неблагопріятнымъ для Дарвинова ученія о безусловной измнчивости формъ органическаго міра. Кювье и Дюро-де-ля-Малль замтили что еслибы нкоторыя животныя не обнаруживали въ дикомъ состояніи наклонности поддаться усиліямъ человка, то никогда не слдовало бы пытаться приручить ихъ. ‘Еслибы вс они походили на волка, лисицу и гіену, то терпніе экспериментатора истощилось бы отъ безчисленныхъ неудачъ, прежде чмъ онъ усплъ бы получить какіе-либо несовершенные результаты.’ Какія же именно животныя способны къ прирученію? ‘животное въ прирученномъ состояніи, говоритъ Кювье, не находится въ такомъ положеніи которое по отношенію къ чувству неволи существенно отличалось бы отъ положенія другаго животнаго предоставленнаго самому себ. Оно живетъ въ обществ не поневол, потому что безъ сомннія было животное общежитное. Наши домашніе виды первоначально имли эту склонность къ общежитности, и ни одинъ видъ изъ одиноко живущихъ животныхъ, какъ бы ни легко было приручать его, до сихъ поръ еще не далъ настоящей домашней породы. Поэтому мы только развиваемъ для нашей собственной пользы т наклонности которыя побуждаютъ особи извстнаго вида близко привязываться къ подобнымъ себ особямъ.’ {Геологія Ляйэлля т. II, стр. 294.} Если вообще съ такимъ именно характеромъ общежитія являются наши прирученныя животныя, и безъ этого характера не приручаются, то очевидно какъ мала степень вроятности въ заключеніяхъ отъ этихъ немногочисленныхъ и исключительныхъ по своимъ свойствамъ животныхъ ко всмъ остальнымъ животнымъ того же органическаго царства. Прирученныя животныя составляютъ лишь незначительную долю животнаго царства, спрашивается: какъ же отъ этой малой части животныхъ, притомъ, какъ очевидно, одаренныхъ особеннымъ свойствомъ какого не имютъ другія, свойствомъ общежитія, а съ нимъ естественно свойствомъ приспособленія и необходимо соединенныхъ съ этимъ извстныхъ измненій въ организаціи, заключать ко всему остальному царству животныхъ которое чуждо свойствъ общежитія а съ нимъ быть-можетъ, и свойствъ измнчивости, какъ необходимаго результата приспособленія при общежитіи? Дло другаго рода еслибы въ нашемъ распоряженіи были экземпляры хотя бы не всхъ, но большей части животныхъ, и вс они были бы въ большей или меньшей мр способны къ измнчивости, такъ что не было бы исключеній изъ правила, но какимъ образомъ при данномъ порядк вещей заключать отъ прирученныхъ животныхъ ко всмъ остальнымъ, когда извстно что не вс животныя приручаются, а только часть ихъ, и быть-можетъ не приручающіяся животныя потому и не приручаются что неспособны, такъ-сказать, къ уступкамъ въ своей организаціи, къ извстной дол измнчивости, условливаемой прирученіемъ. Чтобы заключать, какъ заключаетъ Дарвинъ, отъ прирученныхъ животныхъ ко всмъ остальнымъ, для этого еще нужно было бы доказать что измнчивость не стоитъ въ необходимой связи съ прирученіемъ, что она иметъ мсто и помимо этого условія. Но какъ скоро не доказано это опытомъ, нтъ основаній законъ измнчивости прирученныхъ животныхъ прилагать къ неприрученнымъ животнымъ. Поэтому, если Дарвинъ считаетъ себя въ прав разсуждать такимъ образомъ: приручающіяся животныя измняются, слдовательно и остальныя животныя, не приручающіяся, тоже способны къ измнчивости, то мы съ равнымъ правомъ можемъ разсуждать совершенно иначе, а именно: вс приручающіяся животныя измняются, слдовательно измнчивость есть условіе прирученія, и вс не приручающіяся животныя потому не приручаются что они неспособны къ измнчивости. Мы думаемъ что заключеніе Дарвина ничуть не основательне нашего заключенія. Чрезъ прирученіе мы выдляемъ изъ ряда другихъ животныхъ, находящихся въ естественномъ состояніи, нкоторыя породы, чрезъ искусство видоизмняемъ ихъ въ тхъ именно направленіяхъ какъ намъ нужно. Ничто не мшаетъ намъ заключать что такая способность организмовъ поддаваться нашему вліянію есть способность которою быть-можетъ одарены только эти извстныя намъ животныя, и которой вовсе чужды животныя не поддающіяся нашему прирученію. Отчасти къ такому именно выводу приходилъ Ляйэлль. ‘Справедливо, кажется, заключать, говорилъ онъ, что сила дарованная лошади, собак, быку, овц, кошк и многимъ видамъ домашнихъ птицъ, выносить почти всякій климатъ, преднамренно дана для того чтобы дать имъ возможность слдовать за человкомъ по всмъ частямъ свта, дабы мы могли пользоваться ихъ услугами, а они нашимъ покровительствомъ.’ Но если они выносятъ вмст съ человкомъ климатъ, приспособляясь къ нему, то почему бы имъ, не въ примръ другимъ животнымъ, не имть и другихъ способностей приспособляться къ дйствіямъ и требованіямъ воли человческой, и сообразно съ нею подлежать измнчивости? Названныя Ляйэллемъ породы приспособляются ко вншнимъ условіямъ жизни человка какъ не приспособляются другія, почему же нельзя отсюда, вопреки Дарвину, заключать что животныя эти, измняясь сообразно вол человческой, именно приспособлены къ измнчивости, какъ не приспособлены другія? Приспособленныя въ одномъ отношеніи къ нуждамъ и пользамъ человка какъ не приспособлены другія, они могли быть естественно приспособлены и въ другихъ отношеніяхъ такъ какъ не приспособлены другія. И если домашнія животныя способны къ измнчивости, то недомашнія могутъ быть не приспособлены къ этой измнчивости, какъ не приспособлены вообще къ нуждамъ и пользамъ человка. На это, повидимому, указываетъ тотъ фактъ что обыкновенно случается что т виды, какъ изъ животнаго такъ а растительнаго царства, которые одарены особенною гибкостію организма, которые наиболе способны приспособляться ко всмъ разнообразнымъ новымъ условіямъ, оказываются наиболе выгодными для человка. ‘Мы можемъ думать, говоритъ Ляйэлль, что въ прирученіи животныхъ и въ культированіи растеній люди первоначально выбирали т виды которые надлены наиболе гибкимъ построеніемъ, и лотомъ въ теченіе столтій занимались производствомъ ряда опытовъ чтобъ опредлить каково могло бытъ наибольшее возможное уклоненіе отъ обыкновеннаго типа, достижимое въ крайнихъ случаяхъ’. {Геологія Ляйэлля т. II, стр. 279.} Такимъ образомъ прирученность животныхъ дйствительно находится въ связи съ измнчивостію ихъ формъ и строенія. Упругость и неподатливость формъ животнаго могли служить причиною его неприрученности. А съ этимъ вмст заключеніе Дарвина отъ измнчивости животныхъ въ прирученномъ состояніи къ измнчивости въ неприрученномъ является гипотезою достоврность которой весьма сомнительна.

Если посл общаго разсмотрнія различія между воздланными и не воздланными организмами, которое повело васъ къ представленіямъ не гармонирующимъ съ принципами Дарвиновой теоріи, мы всмотримся ближе въ свойства прирученныхъ животныхъ и растеній культурныхъ, то и здсь найдемъ новое указаніе на недостаточность заключеній длаемыхъ Дарвиномъ отъ измнчивости домашнихъ породъ къ породамъ всего остального органическаго міра. Теорія Дарвина, какъ можно видть изъ нашего краткаго очерка, предпосланнаго разбору его основныхъ положеній, требуетъ безусловной измнчивости органическихъ формъ. Даетъ -ли на это право характеръ домашнихъ животныхъ, на изученіи которыхъ строится сажа теорія? Для ршенія этого вопроса взглянемъ на свойства и степень измнчивости животныхъ домашнихъ, насколько подлежитъ это наблюденію научному.

Наши домашнія породы растеній и животныхъ ясно показываютъ какъ маловажны въ большинств случаевъ свойства и явленія измнчивости въ прирученномъ и культурномъ достояніи. Измнчивость касается, такъ-сказать, поверхности нашихъ домашнихъ породъ и едва лишь дотрогивается внутренняго, основнаго типа организма, это правило относительно животныхъ лучше всего провряется тми наблюденіями которыя сдланы надъ измненіемъ строя и формъ собаки. Измненія произведенныя въ различныхъ породахъ собакъ обнаруживаютъ вліяніе-человка самымъ поразительнымъ образомъ, он становились слугами, товарищами, сторожами и преданными друзьями человка.’ И что же? При всемъ томъ ‘различныя породы претерпли замчательныя измненія лишь въ количеств и цвт своихъ покрововъ’, и еще претерпли измненія ‘въ величин, въ длин ихъ морды и въ выпуклости ихъ лба. Но во-всхъ этихъ разновидностяхъ собаки, говоритъ Кювье, отношеніе костей между собою остается, существенно то же самое, форма зубовъ никогда не измняется въ какой-либо замтной степени’. {Геологія Лайэлля, т. II, стр. 279—80.} Что касается растительнаго царства, то степень измнчивости формъ этого царства значительне чмъ царства животнаго. Такъ напримръ ‘дикая яблоня превращается въ садовую, тернъ въ черносливъ, цвты измняютъ свои краска и длаются махровыми’. ‘Но во всхъ этихъ случаяхъ оказывается что мы скоро достигаемъ извстныхъ предловъ за которыми мы не въ силахъ заставить особей нисходящихъ отъ одной и той же группы измняться’. {Тамъ же, стр. 284—85.} Эти свидтельства о боле или мене опредленной степени измнчивости животныхъ и растеній искусственнаго состоянія подтверждаются еще несомннными данными историческими. Между египетскими муміями найдены муміи домашнихъ животныхъ, и всего боле быки, собаки, кошки. Муміи эти дошли до насъ отъ самыхъ отдаленныхъ вковъ, отдленныхъ отъ насъ 2.000 или даже 3.000 лтъ. Но корда эти памятники формъ домашнихъ животныхъ отъ этихъ отдаленныхъ временъ сличены были съ нын живущими формами тхъ же животныхъ, то ‘сходство всхъ этихъ видовъ оказалось таково что между ними не было боле той разницы какая существуетъ между человческими муміями и набальзамированными трупами людей настоящаго времени. И однакожь нкоторыя изъ этихъ животныхъ были съ того времени развезены человкомъ по всмъ возможнымъ климатамъ и принуждены приспособлять свои нравы къ величайшему разнообразію условій’. {Геологія Ляйэлля, т. II, стр. 282. Естественная исторія человка Катрфажа. Переводъ 1861 стр. 60.} ‘Сохранились точно такомъ же образомъ плоды, смена и другія части двадцати растеній. Между прочимъ открыта была обыкновенная пшеница въ закрытыхъ сосудахъ, поставленныхъ въ гробницахъ царей. Никакой разницы нельзя было подмтить между этою пшеницею и тою которая теперь растетъ на Восток и въ другихъ мстахъ.’ {Лялйэлль, тамъ же, стр. 283.} Что же касается открытыхъ здсь растеній, то ‘доказано что не только собственно такъ-называемые виды, но даже извстныя породы не измнилась съ эпохи первыхъ фараоновъ’. {Катрфажъ, стр. 57.} Приведенные факты свидтельствуютъ, съ одной стороны, что измнчивость касается лишь опредленныхъ сторонъ организма, не касаясь остальныхъ, съ другой — что эта измнчивость, условливаемая культурой, иметъ предлы, дальше которыхъ и цлыя тысячелтія не въ силахъ ничего сдлать. Если таковы дйствительно факты, то какъ они могутъ мириться съ воззрніями Дарвина на безусловную измнчивость, на измнчивость которой нтъ конца, и которая изъ одного и того же типа способна была бы произвести и летучую мышь съ крыльями, и моржа съ плавниками? Между фактомъ который служитъ точкою отправленія для Дарвина, измнчивостію домашнихъ породъ, и заключеніемъ объ измнчивости безпредльному безусловной въ органическомъ мір, нтъ надлежащей пропорціональности. Отъ измнчивости въ извстныхъ только отношеніяхъ, какъ шерсти и устройства морды у собакъ, и отъ перехода дикой яблони въ садовую, Дарвинъ заключаетъ къ измнчивости организмовъ во всхъ отношеніяхъ, на что не даетъ даже права самый примръ голубей, ибо и ихъ измнчивость не есть измнчивость во всхъ отношеніяхъ. Несмотря на факты устойчивости формъ домашнихъ. породъ, какъ-показываютъ породы организмовъ открытыхъ въ египетскихъ кладбищахъ, на которыя и тысячелтія не производятъ измняющаго дйствія, Дарвинъ все же заключаетъ что всегда и везд есть измнчивость въ организмахъ и измнчивость безпредльная. Правда, Дарвинъ старается ослабить силу убдительности этого послдняго факта тмъ что якобы подобные факты ничего не доказываю гъ, кром того что нкоторыя изъ нашихъ домашнихъ породъ возникли какихъ-нибудь 4.000 или 5.000 лтъ тому назадъ.’ {Стр. 15.} Пусть такъ. Но если мы, по весьма понятной причин, но имемъ фактовъ боле древнихъ для доказательства устойчивости типовъ въ домашнихъ животныхъ, то съ другой стороны и Дарвинъ не можетъ указать ни одного факта безусловной измнчивости организмовъ изъ той же исторіи воздланныхъ растеній и прирученныхъ животныхъ. А безъ такихъ фактовъ, на чемъ будетъ основываться его теорія безусловнаго измненія животныхъ и растеній въ естественномъ состояніи? За насъ, за извстную лишь долю измнчивости, дальше которой не идетъ эта послдняя, говорятъ по крайней мр хотя такіе, по мннію Дарвина незначительные, факты какъ египетскія муміи, за Дарвиновъ же принципъ безусловной измнчивости не говоритъ ни одинъ фактъ изъ исторіи домашнихъ породъ.

Какъ безграничная измнчивость, требуемая теоріею Дарвина, не можетъ быть подтверждена наблюденіемъ надъ домашними породами, отъ которыхъ Дарвинъ отправляется въ своихъ заключеніяхъ, точно также не можетъ быть подтверждено подобными наблюденіями его ученіе о прогрессивномъ развитіи животныхъ и растительныхъ формъ условливаемомъ измнчивостію. По Дарвиновой теоріи требуется чтобъ измнчивость сопровождалась по крайней мр въ большинств случаевъ усовершеніемъ породы, безъ такого усовершенія обратилась бы въ ничто его теорія прогрессивнаго развитія организмовъ. Но подтверждается ли такое положеніе Дарвиновой теоріи строгимъ опытомъ? Не совсмъ. ‘Породы быковъ, овецъ и пр., говоритъ Катрфажъ, разводимыя промышленностію человка, въ видахъ улучшенія пищи для, себя, имютъ то качество что быстрота развитія у нихъ увеличивается такъ же какъ въ растительныхъ скоросплыхъ породахъ. Но это особое преимущество пріобртается не иначе какъ съ лотерею въ одномъ отношеніи того что выигрывается въ другомъ. Большая часть этихъ животныхъ бываютъ мене грубы, но и гораздо мене сильны. Насильственнымъ образомъ усиливъ въ нихъ нкоторыя отправленія, мы ослабили въ нихъ другія, плодовитость, напримръ, быстро уменьшается, или даже совсмъ прекращается у особей черезчуръ усовершенствованныхъ.’ {Катрфажъ, Естественная исторія человка, стр. 114.} Такимъ образомъ, измнчивость нашихъ домашнихъ породъ не всегда совладаетъ съ усовершенствованіемъ организма самого по себ. Какое-либо преимущество домашнихъ организмовъ пріобртается не иначе какъ съ лотерею въ одномъ отношеніи того что выигрывается въ другомъ. При этомъ, такъ-сказать, происходитъ перемщеніе достоинствъ съ одного пункта организма на другой пунктъ, гд прежде замчалось какое-либо достоинство, тамъ его уже нтъ посл извстнаго измненія организма, и его мсто занимаетъ другое достоинство, проявляющееся въ другомъ направленіи. Здсь слдовательно нтъ прибыли, или усовершенствованія въ собственномъ смысл, а есть только замна одного рода явленій другими. Организму какъ бы отпущена опредленная сумма силъ которую онъ монетъ употреблять на то или на другое, но истративъ ихъ на одно, онъ не иметъ уже ихъ для другаго. Если теперь отъ этого наблюденія надъ домашними породами перенесемся къ натуральному состоянію организмовъ, то понятно что, по аналогіи, здсь должно происходить нчто подобное, полученное чрезъ измнчивость преимущество вызывало бы за собою какой-либо недостатокъ въ другомъ отношеніи, и такимъ образомъ вмсто прогрессивнаго увеличенія суммы органическихъ силъ, въ результат получалась бы лишь смна явленій въ сущности тождественнаго съ самимъ собою организма, выходило бы круговращеніе силъ входящихъ въ составъ организма, а не пропорціональное увеличеніе ихъ, въ чемъ выражается истинный прогрессъ, истинное усовершенствованіе. Притомъ, чтобъ умозаключать отъ измнчивости домашнихъ породъ, сопровождающейся улучшеніемъ, къ измнчивости и улучшенію дикихъ, нецивилизованныхъ породъ, нужно имть какой-либо масштабъ для опредленія насколько эти улучшенія приносили бы пользы организму еслибъ онъ былъ предоставленъ самому себ, могло ли бы это человческое улучшеніе породы быть улучшеніемъ для нея вн области вліяній и заботливости самого человка. Такъ ли это было бы, или нтъ, трудно конечно проврить на домашнихъ животныхъ, жизнь которыхъ столь полно отличается отъ жизни въ состояніи естественномъ. Но достоврно то что, по словамъ самого Дарвина, ‘приспособленіе домашнихъ породъ’ ведетъ ‘не ко благу

той же цли ведутъ слдовательно измнчивость и усовершенствованіе ^нвртныхъ обусловливающіяся подобнымъ приспособленіемъ. Такимъ образомъ, усовершенствованіе домашнихъ дородъ далеко отъ того чтобы дать понятіе о прогрессивномъ развитіи организмовъ въ ихъ естественномъ состояніи для самихъ себя. Мы знаемъ животныхъ усовершающихся для человка, но не знаемъ- животныхъ усовершающихся для самихъ себя. И если измненія претерпваемыя животными и растеніями въ культи равнинамъ состояніи служатъ на благо человка, а не на благо самихъ организмовъ, то не въ прав ли мы даже заключать вопреки Дарвину что если есть измнчивость въ органическихъ существахъ въ естественномъ состояніи, то она также не служитъ ко благу самихъ животныхъ. По крайней мр, заключеніе Дарвина отъ наблюденія надъ культурными организмами къ поступательному усовершенствованію организмовъ въ естественномъ состояніи нимало не вроятне нашего заключенія.

— Теорія Дарвина, кром безусловной измнчивости организмовъ, ихъ усовершенствованія чрезъ эту измнчивость, какъ условій при которыхъ, по его мннію, совершилось развитіе міра органическаго съ самаго начала его бытія до сего дня, требуетъ еще наконецъ, чтобъ, извстная степень измнчивости животныхъ и растеній, усовершающихся чрезъ нее, не приводила къ какимъ-либо шаткимъ видоизмненіямъ животнаго и растенія, при коихъ организмъ лишался бы завтра того признака какимъ обладаетъ нынче. Нтъ, Дарвиноха теорія требуетъ чтобы, проявляющійся признакъ, утверждаясь, въ потомств наслдственно, получалъ устойчивость и твердость.. Безъ этого, условія всякая измнчивость видоизмняла бы животное и у совершала бы его лишь на время, минуетъ, время, миновалась бы и пріобртенная имъ степень измненія и усовершенія. Это одно изъ коренныхъ требованій его теоріи. Досмотримъ теперь какія данныя представляетъ для подобьяхъ заключеній характеръ прирученныхъ животныхъ и растеній воздланныхъ? Такъ ли тверды и устойчивы пріобртаемыя измнчивостію свойства ихъ организаціи какъ необходимо для твердости воззрній Дарвина? Опытъ далекъ отъ того чтобы подтвердить воззрнія Дарвина. ‘Всякая растительная и животная порода, освободившись отъ культуры или прирученія, теряетъ извстное число признаковъ которыми была обязана имъ и, приближается къ типу дикому, говоритъ Катрфажъ. Сдлавшись снова дикими, наши кустарники, наши растенія съ махровыми цвтами производятъ только простые цвты, фрукты нашихъ лучшихъ садоводовъ теряютъ свои качества, и яблонь, въ особенности трута, вновь Покрываются своими шипами. Подобнымъ образомъ и потомки тхъ голубей которыхъ охотники пустили на волю, чтобъ они могли, подобно своимъ предкамъ, вить свои гнзда въ скалахъ, очень скоро принимаютъ признаки дикаго голубя. Лошади живущія на свобод въ пампахъ Южной Америки, равно какъ и въ отеляхъ Сибири, отчасти потеряли прежнія красивыя формы которыя имъ придалъ человкъ. {Естественная исторія человка, стр. 100.} Даже такой ревностный поклонникъ Дарвина, какъ Ролле, и тотъ, излагая въ популярной форм воззрнія Дарвина, Не могъ умолчать о такомъ поразительномъ и необъяснимомъ съ точки зрнія Дарвина факт какъ возвращеніе культурныхъ растеній и цивилизованныхъ животныхъ въ дикое состояніе. ‘Если культивированныя растенія, говоритъ онъ, въ продолженіи ряда поколній растутъ на скудной почв, и если оставляютъ ихъ расти въ дикомъ состояніи, то они измняютъ свой характеръ и совершенно, или почти совершенно возвращаются въ дикую первоначальную форму, въ первоначальное состояніе. Они теряютъ т экономически важныя для насъ черты характера въ которыхъ заключается вс достоинство ихъ культуры. Это т черты которыя человкъ навязываетъ растенію культурою, и отъ которыхъ очень быстро, или медленно освобождается оно, подвергаясь снова первоначальнымъ, согласнымъ съ его первобытною природою, жизненнымъ условіямъ.’ {Ролле. О происхожденіи видовъ Дарвина. Перев., стр. 61.} То же самое говоритъ Ролле и о животныхъ прирученныхъ. ‘Съ давнихъ поръ у натуралистовъ составилось довольно всеобщее убжденіе что расы нашихъ домашнихъ животныхъ, когда дичаютъ, постепенно, но всегда врно Снова принимаютъ характеръ своихъ дикихъ первоначальныхъ родителей. О прирученной свинь вообще положительно думаютъ что она при одичаніи возвращается въ форму дикой. Одичавшая свинья, встрчающаяся мстами въ лсахъ Южной Америки, опять получила черный цвтъ щетины, клыки и большую голову кабана. Ручные кролики самыхъ разнообразныхъ свойствъ, будучи лущены на свободу, по истеченіи уже немногихъ лтъ, родятъ дтей одноцвтной срой шерсти, которыя ничмъ не отличаются отъ дикой начальной формы.’ {Ролле. Стр. 111—113. Подобные же факты у Ляйэддя, т. II. стр. 288—9.} Сила подобныхъ фактовъ по отношенію къ теоріи Дарвина неотразима. Природа, та самая природа къ свойствамъ и дятельности которой заключаетъ Дарвинъ отъ домашнихъ видоизмняющихся породъ, вмсто того, чтобы пользоваться измненіями совершившимися въ организмахъ подъ вліяніемъ человка, и утверждать эти измненія за организмами, на самомъ дл лишь разрушаетъ плоды усилій человка перерождающаго организмы. Природа тмъ самымъ какъ бы даетъ знать что ей самой по себ несвойственны, несообразны съ ея сущностію, какія бы то ни было измненія въ организм животныхъ и растеній, она знаетъ ихъ въ опредленной форм, съ опредленнымъ строеніемъ, всякое уклоненіе отъ этой формы или строенія она старается тотчасъ же уничтожитъ, возвращая организмъ къ его норм. Она какъ бы знаетъ эту опредленную норму органическаго строенія, за предлы которой не сметъ удалиться ни одинъ организмъ, она является не только силою не содйствующею, но даже и не терпящею измненій въ организм, она, является охранительницею ненарушимаго порядка, почему она и лишаетъ организмы тхъ измненій которыя пріобртаются ими вн условій ея надзора. Человкъ старается измнить формы животныхъ и растеній, природа, наоборотъ, разрушаетъ эти измненія. Таково дйствительное отношеніе между культурными организмами подъ вліяніемъ и среди заботъ человка и тми же культурными организмами вн вліяній человка. Дйствія природы, разрушаютъ дйствія человка. На какомъ же основаніи будетъ держаться заключеніе Дарвина касательно устойчивости измняющихся организмовъ въ природномъ состояніи, подобной той какую мы встрчаемъ въ организмахъ въ состояніи культуры? Гипотеза Дарвина такъ и остается гипотезою, не оправданною фактами и даже прямо опровергаемою ими. Природа положительно отрицаетъ дйствія человка въ отношеніи къ животнымъ и растеніямъ, и однакожъ отъ этихъ дйствій теорія заключаетъ къ организмамъ въ природномъ состояніи. Можетъ ли что-либо боле не соотвтствовать характеру точной естественной науки, жрецомъ которой является Дарвинъ?

Итакъ, по Дарвиновой теоріи, основывающейся въ своихъ заключеніяхъ относительно исторіи развитія организмовъ на изученіи домашнихъ породъ организмовъ, является необходимымъ допущеніе слдующихъ что природа можетъ такъ же видоизмнять организмы какъ ихъ видоизмняетъ человкъ, что она видоизмняетъ ихъ до безконечности, что это видоизмненіе соединено съ усовершенствованіемъ организмовъ, что наконецъ усовершенствующіеся организмы получаютъ опредленную устойчивость на той степени до которой они такъ или иначе достигаютъ. Мы видли что вс эти возможности и остаются простыми возможностями, для подтвержденія коихъ не даютъ никакихъ твердыхъ фактовъ жизнь и свойства организмовъ домашнихъ. Какимъ же образомъ Дарвинъ могъ власть въ подобное заблужденіе и по строить теорію безъ надлежащихъ основъ? На это находимъ отвтъ въ слдующихъ примчательныхъ словахъ Катрфажа:^,‘Мы не меньше всякаго по опыту знаемъ ту горячую пытливость, т пылкіе порывы ума которые заставляютъ мудреца уноситься далеко за предлы временъ и пространствъ’ {Естественная исторія человка, стр. 265.} строгой эмпиріи, прибавимъ мъ. Къ такимъ мудрецамъ принадлежитъ и Чарлзъ Дарвинъ.

III.

Какъ ни мало вроятнаго имютъ заключенія Дарвина отъ искусственнаго состоянія организмовъ къ естественному,— для укрпленія теоріи ему необходимо было допустить что явленія въ органической жизни домашнихъ породъ имютъ параллельныя явленія въ природномъ стро органической жизни. Безъ допущенія боле или мене полнаго соотвтствія между явленіями въ организмахъ искусственнаго состоянія и природнаго, его теорія оказалась бы висящею положительно на воздух. Поэтому Дарвина со смлостію крайняго философа-идеалиста презираетъ та несоотвтствіе, которое естественно примчается между двумя названными состояніями организмовъ и не затрудняется разомъ, перешагнуть въ своихъ заключеніяхъ отъ наблюденій области домашнихъ породъ къ предполагаемымъ тождественнымъ явленіямъ въ природномъ стро организмовъ. Но для того чтобы подобный шагъ имлъ видъ основательности естественно-научной, Дарвину нужно указать, такіе факторы въ природномъ стро организмовъ которые бы съ удобствомъ замняли дятельность человка въ отношеніи къ организмамъ домашнимъ. Такими факторами, управляющими развитіемъ органической жизни въ природномъ состояніи отъ самого начала органической жизни на земл до нашихъ временъ, и вполн замняющими попечительность человка при искусственномъ состояніи организмовъ, являются, по Дарвину, два начала, борьба за существованіе и естественный подборъ родичей. Въ чемъ состоитъ сущность этихъ началъ? Какъ относятся они одно къ другому? Въ чемъ выражается ихъ дятельность? На эти вопросы вотъ отвты самого Дарвина:

‘Какимъ образомъ разновидности наконецъ превращаются въ несомннные, рзко разграниченные виды, какимъ образомъ возникаютъ т группы видовъ, разнящіеся между собою боле чмъ виды одного рода. Вс эти результаты необходимо вытекаютъ изъ борьбы за существованіе. Не запечатлвъ въ ум своемъ всего значенія, всхъ размровъ это то процесса, мы не можемъ охватить яснымъ взглядомъ, не можемъ врно понять строй природы съ безчисленными фактами распредленія, рдкости, обилія, угасанія и измненія, изъ которыхъ онъ слагается. Природа представляется намъ ликующею и ясною, всякому живому существу она повидимому даетъ пищу въ изобиліи, мы не видимъ, или забываемъ что птицы безпечно поющія вокругъ насъ по большей части, питаются наскомыми и сменами, слдовательно безпрестанно уничтожаютъ жизнь, мы забываемъ въ какомъ количеств эти пвцы или ихъ яйца и птенцы уничтожаются хищными зврьми и птицами, мы не. всегда помнимъ что птица, теперь обильная, скудетъ въ извстные мсяцы, въ извстные годы. Борьба за существованіе необходимо вытекаетъ изъ быстрой прогрессіи въ которой стремятся размножиться вс органическія существа. Всякій организмъ производящій въ теченіи своей жизни много яицъ, или сменъ, долженъ подвергаться истребленію въ извстные возрасты или въ извстныя времена года, не то, въ силу геометрической прогрессіи, число его потомковъ быстро возрасло бы такъ безмрно что никакая страна въ мір не была бы въ силахъ пропитать ихъ. Слдовательно такъ какъ родится боле особей чмъ сколько ихъ можетъ остаться въ живыхъ, во всякомъ случа должна происходить борьба за существованіе либо съ особями того же вида, либо съ особями другаго вида, либо съ физическими условіями жизни. При взгляд на явленія органическаго міра, необходимо постоянно удерживать въ памяти эти соображенія,— не забывать что каждое изъ отдльныхъ органическихъ существъ, окружающихъ насъ, какъ бы напрягаетъ вс свои силы чтобы размножиться, что каждое купило свою жизнь борьбою за опредленный періодъ своего развитія. Пусть облегчится одно изъ этихъ препятствій, пусть ослабетъ, хотя на малйшую долю, разрушающая причина, и численность вида почти немедленно станетъ возрастать въ неопредленныхъ размрахъ. Благодаря этой борьб за существованіе, всякое измненіе, какъ бы оно ни было легко и отъ какихъ бы причинъ оно ни зависло, если оно сколько-нибудь выгодно для особей какого-либо вида, при его сложныхъ соотношеніяхъ съ другими органическими существами и со вншнею природой, всякое такое измненіе будетъ содйствовать сохраненію особи и большею частію передается потомству.’ {Стр. 60, 51, 62—64.} Но спрашивается: что это за дятель который доставляетъ возможность пользоваться извстными уклоненіями въ организаціи особей ко благу ихъ, и который слдитъ за измненіями происходящими въ строеніи организмовъ, и полезнымъ для нихъ уклоненіямъ тотчасъ даетъ надлежащее приложеніе въ борьб за существованіе? Таковой дятель, по Дарвину, есть естественный подборъ. ‘Начало подбора родителей, столь сильное въ рукахъ человка, дйствуетъ ли оно и въ природ?’ спрашиваетъ Дарвинъ, и отвчаетъ: ‘Я надюсь доказать что оно можетъ дйствовать очень сильно. Зная что не разъ обнаруживались — въ культурномъ состояніи организмовъ — уклоненія полезныя человку, можемъ ли мы найти невроятнымъ чтобы другія уклоненія, сколько-нибудь полезныя самому организму, при вчной и сложной жизненной борьб, въ природномъ состояніи, возникали иногда чрезъ тысячу поколній? Если они возникаютъ, можемъ ли мы сомнваться что особи пользующіяся какимъ-либо, хотя бы легкимъ, преимуществомъ предъ прочими имютъ боле шансовъ на жизнь, на потомство? Съ другой стороны, мы можемъ быть уврены что всякое уклоненіе сколько-нибудь вредное подвергалось бы неминуемому пресченію.’ Это сохраненіе полезныхъ уклоненій, эту гибель вредныхъ, Дарвинъ называетъ естественнымъ подборомъ. ‘Всякое малйшее измненіе возникшее случайно въ теченіе времени и сколько-нибудь полезное особямъ какого-либо вида, лучше приспособляющее ихъ къ жизненнымъ условіямъ, иметъ шансы на сохраненіе, и естественному подбору открывается поле для своего совершенствующаго дйствія. Въ природныхъ условіяхъ самая легкая разность въ строеніи или склад можетъ покачнуть тонко уравновшенные всы жизненной борьбы, слдовательно сохраниться. Если человкъ можетъ достигать, и несомннно достигъ, значительныхъ результатовъ методическимъ и сознательнымъ подборомъ, то чего не можетъ достигнуть природа? Человкъ можетъ дйствовать лишь на наружные признаки, природ дла нтъ до наружности, разв она также заключаетъ въ себ элементъ полезный организму. Она можетъ дйствовать на всякій внутренній органъ, на всякій оттнокъ строенія и склада, на всю совокупность жизненнаго механизма. Человкъ подбираетъ лишь то что ему полезно, природа лишь то что полезно охраняемому ею организму. Всякій подобранный ею признакъ тотчасъ находитъ приложеніе, и организмъ имъ приспособляется еще боле къ жизненнымъ условіямъ. Она, можно сказать, ежедневно, ежечасно, изслдуетъ по всему міру всякое уклоненіе, даже самое ничтожное, отбрасывая все дурное, сохраняя и накопляя все хорошее, неслышно и незамтно работая, гд бы и когда бы ни представился на то случай, надъ усовершенствованіемъ всякаго организма относительно органическихъ и неорганическихъ условій его жизни. Отъ насъ скрытъ медленный ходъ этого процесса, лишь по прошествіи долгихъ временъ насъ поражаютъ его результаты, наши свднія о давно прошедшихъ геологическихъ вкахъ такъ скудны что мы видимъ лишь различіе между прежними и современными намъ формами жизни. Естественный подборъ можетъ видоизмнять строеніе родителей сообразно потребностямъ дтенышей и строеніе дтенышей сообразно потребностямъ родителей. Въ животныхъ общественныхъ онъ можетъ приладить строеніе всякой особи къ служенію общин, если всякій членъ ея въ свою очередь выигрываетъ отъ такого приспособленія. Естественный подборъ родичей хотя есть начало дйствующее безсознательно, однакожь оно неизмримо превышаетъ по энергіи слабыя усилія человка, какъ природа вообще превышаетъ искусство. Принявъ въ соображеніе это различіе между процессомъ подбора совершаемымъ природою и человкомъ, намъ нечего удивляться различію его результатовъ.’ {Стр. 65—68, 70, 50, 215.}

Эти-то два начала органической жизни, борьба за существованіе и естественный подборъ, по Дарвину, и служили съ самыхъ первыхъ временъ существованія организмовъ на земл тми силами которыя, разнообразя простыя, низшія формы органической жизни первобытныхъ временъ, веди органическую жизнь съ одной ступени совершенства на другую, пока не довели ея до того разнообразія и совершенства въ какихъ находимъ ее нын. Борьба за существованіе, условливаемая быстрымъ размноженіемъ организмовъ, не давала мста застою въ положеніи органическихъ существъ, она возбуждала движеніе которое поддерживало постоянную энергію въ организмахъ, естественный подборъ, съ своей стороны, присоединяясь къ этой борьб за существованіе, условливалъ побду однихъ организмовъ надъ другими, благодаря такимъ или другимъ уклоненіямъ возникшимъ въ строеніи однихъ организмовъ въ сравненіи съ Другими, и чрезъ то усвоивалъ побдителямъ т уклоненія которыя имъ дали перевсъ надъ другими, а при случа вызывалъ и на боле прогрессивное уклоненіе въ строеніи. Такимъ образомъ, по Дарвину, борьбою вызывалась жизненная дятельность среди организмовъ, а подборомъ условливалось постеленное усовершенствованіе организмовъ все боле и боле.

Можетъ ли подобная теорія быть признана соотвтствующею той задач ршить которую она иметъ въ виду? Достаточна ли она для того чтобъ объяснить развитіе всего органическаго міра отъ самыхъ низшихъ ступеней до самыхъ высшихъ, не исключая быть-можетъ человка? Начала этой теоріи отвчаютъ ли своимъ результатамъ?

Что нужно для врности естественно-научной гипотезы? Вотъ что говорятъ объ этомъ единомышленные Дарвину натуралисты: ‘Мы должны быть готовы доказать, говоритъ Гэксли, что дйствительно существуютъ въ природ эти предполагаемыя причины явленій, что он представляютъ именно то что въ логик называется verae causae, истинныя причины, должны быть готовы доказать что принятыя нами причины явленій, которыя мы хотимъ посредствомъ ихъ объяснить, дйствительно способны вызвать означенныя явленія’. Дале, ‘каждая гипотеза должна разъяснить всю совокупность фактовъ о которой она желаетъ дать отчетъ, если же хотя относительно одного изъ фактовъ возможно доказать что онъ не только не объясняется, но даже противорчитъ ей, въ такомъ случа гипотеза распадается въ прахъ. Одинъ фактъ съ которымъ она положительно несовмстна такъ же важенъ какъ 500 подобныхъ фактовъ, и совершенно достаточенъ для того чтобъ отвергнуть гипотезу.’ {Наши свднія о причинахъ явленій въ органической жизни. Перев., стр. 192, 213.}

Чтобы не отступать отъ естественнонаучныхъ требованій, мы разсмотримъ изложенные нами принципы Дарвиновой теоріи именно съ этихъ двухъ сторонъ, которыя указаны Гэксли какъ самыя важныя стороны во всякой естественнонаучной гипотез.

Итакъ, спросимъ: дйствительно ли основы Дарвиновой теоріи суть истинныя причины для того рода явленій которыя думаетъ объяснить Дарвинъ. Дйствительно ли объясняется ими происхожденіе всего разнообразія и всхъ ступеней совершенствъ органическаго міра?

IV.

Факты борьбы за существованіе несомннны, но всегда ли бываетъ такъ что гд есть органическое существо тамъ есть и борьба? Натуралистамъ случается наблюдать факты совершенно противолодочнаго свойства: вмсто того чтобы существа создавали свое благосостояніе на борьб, они созидаютъ его на взаимной услуг. Вотъ, напримръ, фактъ: ‘каждое растеніе, по причинамъ непонятнымъ для физіолога, иметъ свойство длать почву на которой растетъ мене пригодною для поддержанія другихъ особей своего собственнаго вида, или даже другихъ видовъ изъ той же самой семьи. Однакоже одно и то же мсто вовсе не истощается, а напротивъ улучшается для другой семьи. Дубы, напримръ, улучшаютъ почву для елей, а ели приготовляютъ ее для дубовъ. Каждый агрономъ сознаетъ силу этого закона въ органическомъ мір и сообразно съ нимъ располагаетъ свои свообороты.’ {Геологія Лайелля. Т. II, стр. 386.} Не видно ли здсь вмсто борьбы организмовъ какого-то мистическаго содружества между ними, по которому взаимная услуга организмовъ создаетъ общее благо состояніе? Здсь нтъ надобности въ какой-либо борьб организмовъ, которая бы длила особи даннаго вида на побдителей и побжденныхъ, здсь не видно и возможности борьбы которою бы условливался какой-либо прогрессъ въ организаціи, потому что именно эта, а не какая другая организація растеній извстнаго рода даетъ имъ возможность пользоваться условіями почвы которыя созданы другими видами растеній, и измнись эта организація, быть-можетъ вмсто пользы произошелъ бы вредъ, потому что измненная организація можетъ-быть потребовала бы иной почвы, чмъ какую для елей приготовляютъ дубы, а для дубовъ ели. И въ мір одушевленныхъ существъ нтъ недостатка въ фактахъ которые плохо гармонируютъ съ господствующимъ у Дарвина закономъ абсолютной борьбы за существованіе. Есть нсколько видовъ наскомыхъ которыя ‘готовы въ нсколько дней, недль или мсяцевъ разродить миріады существъ, но вотъ эта гигантская сила засылаетъ, каждый членъ могущественнаго полчища скоро достигаетъ предла своего преходящаго существованія, и наступаетъ время когда весь видъ переходитъ въ состояніе яйца’. {Ляйелль, т. II, стр. 389.} Если въ природ борьба за существованіе иметъ такой всеобщій характеръ какой придаетъ этому закону Дарвинъ, то подобное беззащитное положеніе указанныхъ нами видовъ наскомыхъ не должно ли было сдлаться источникомъ смерти для нихъ отъ враждебныхъ имъ видовъ? Если же этого не случается, то борьба за существованіе перестаетъ имть тотъ грозный характеръ который такъ или иначе вызывалъ бы виды на усовершенствованіе. Да и къ чему послужило бы усовершеніе хотя бы указанныхъ наскомыхъ, когда съ переходомъ всего вида въ состояніе яйца никакое совершенство не могло бы сласти ихъ отъ гибели? Слдовательно, и относительно царства одушевленныхъ существъ борьба не иметъ полнаго приложенія. Борьба мыслима только тамъ гд вообще мыслимы всегда наготов и средства защиты, то-есть въ организмахъ боле совершенныхъ. Гд нтъ этихъ средствъ, какъ это мы видимъ напримръ въ низшихъ организмахъ, тамъ борьба смняется пассивностію.

Что есть дйствительно борьба за существованіе между существами органическаго царства, это еще само по себ ни о чемъ не говоритъ и ничего не можетъ доказывать, и ровно ничего не свидтельствуетъ въ пользу великаго факта развитія разнообразныхъ формъ органической жизни. Пусть ‘птицы, безпечно поющія вокругъ насъ, питаются наскомыми и сменами’, пусть ‘эти пвцы, или ихъ яйца и птенцы уничтожаются хищными зврями и птицами’, что же отсюда можетъ проистечь выгоднаго для развитія органической жизни? Разв наскомое, вслдствіе всегдашней опасности быть проглоченнымъ птицею, усовершитъ себя въ какомъ-либо отношеніи настолько чтобы птица вынуждена была искать для себя другой пищи? Разв борьба за существованіе разовьетъ въ наскомомъ такія орудія защиты которыя бы, усовершая самый характеръ ихъ организма, поставили бы ихъ въ положеніе боле благопріятное сравнительно съ ихъ предками? И почему наскомыя, длаясь постоянно жертвами такихъ враговъ какъ птицы, однакожь съ тхъ поръ какъ существуютъ птицы не сдлали ничего для своей защиты? И какую пользу можетъ принести птицамъ пвчимъ то обстоятельство что он длаются жертвами хищныхъ зврей и птицъ? Борьба за существованіе при несомннности факта такъ же мало длаетъ птицъ пвчихъ боле безопасными какъ и хищниковъ голодными. Какъ прежде, такъ и теперь, пніе птицы можетъ-быть боле всего даетъ знать хищнику о мст гд находится рукою щедрой природы для него приготовленная пища, а птица какъ прежде, такъ и теперь, не подозрваетъ что ея привычка пть можетъ-быть самый первый предатель ея? Словомъ: если смотрть на борьбу за существованіе между отдльными видами, на борьбу изъ того періода когда органическая жизнь оразнообразилась и получила довольно многочисленныя формы, то борьба эта ни мало не могла умудрить или улучшить низшихъ организмовъ, напримръ наскомыхъ, потому что для состязанія съ боле совершенными организмами низшіе организмы должны были бы уравняться въ своихъ силахъ съ своимъ врагомъ, но какъ это невозможно, невозможно и какое-либо цлесообразное усовершеніе въ низшихъ организмахъ. Но не дйствительне ли для прогрессивнаго развитія организмовъ борьба между особями одного вида? Пусть данный видъ увеличился бы безмрно, такъ что не вс особи вида могли бы находить условія благопріятныя для ихъ развитія и жизни. Слдовало ли бы отсюда что нкоторыя изъ особей сохранили себя въ силу какого-либо улучшенія ихъ организаціи, и что оставаясь съ обыкновенною организаціею нкоторыя не могли бы быть побдителями надъ другими? Едва ли. Этотъ фактъ побды однихъ особей надъ другими вовсе не иметъ надобности въ какихъ-либо прогрессивныхъ измненіяхъ въ организаціи побдителей сравнительно съ организаціею побжденныхъ. Дло въ томъ что уничтоженіе избытка въ особяхъ могло произойти помимо всякаго усовершенствованія строенія однхъ особей въ сравненіи съ другими. Это могло совершиться вслдствіе другихъ условій, независимо отъ такого или другаго характера самихъ особей, эту побду однхъ особей надъ другими могли совершить частію самые враги животныхъ даннаго вида, утоляя свой голодъ боле обильною я и щей чмъ въ другое время, частію преждевременная смерть вслдствіе голода и т. д. Оловомъ, въ случа безмрнаго размноженія особей какого-либо вида, уничтоженіе избытка особей могло совершиться безъ всякой необходимости прибгать для объясненія факта къ предположенію усовершенствованія однхъ особей сравнительно съ другими. Это могло произойти отъ самихъ обстоятельствъ, такъ что остальныя сохранившіяся особи вида, оставаясь такимъ образомъ побдителями надъ другими особями, могли попрежнему оставаться на одной и той же ступени совершенства. Это въ особенности нужно сказать о низшихъ организмахъ, каковы наскомыя размножающіяся періодически. Допустимъ что въ извстный періодъ года, при какихъ-нибудь обстоятельствахъ, народилось безчисленное множество наскомыхъ. Они не могутъ достигать какихъ-либо усовершенствованій въ борьб однхъ особей съ другими того же вида: именно краткость ихъ существованія не позволяетъ тмъ изъ особей которыя чмъ-либо отличаются возобладать надъ другими, ибо прежде чмъ подобныя особи могли бы размножиться и утвердиться, срокъ ихъ существованія оканчивается.

Говоря вообще, борьба за существованіе, дйствительно имющая мсто въ природ, есть фактъ условливаемый извстною долей свободы принадлежащей органическому царству, по крайней мр въ сред животныхъ. Борьба за существованіе есть фактъ вседневной жизни: организмы борются потому что живутъ, живутъ потому что борются. Одно условливается другимъ. Что же касается того значенія какое придаетъ Дарвинъ факту борьбы за существованіе, то оно есть не выводъ основывающійся на самомъ факт, а лишь вншняя прибавка къ факту, который ничмъ не оправдываетъ ея съ своей стороны. Борьба за существованіе не есть фактъ изъ котораго, какъ изъ причины, необходимо вытекало бы, какъ хочетъ того Дарвинъ, его ученіе о происхожденіи видовъ. {Стр. 60.} Тамъ по себ фактъ по меньшей мр не говоритъ ни въ пользу, ни противъ подобнаго вывода, то-есть не находится ни въ какой связи съ выводомъ который длается изъ него.

Но можетъ-быть этотъ принципъ Дарвиновой теоріи, разсматриваемый самъ въ себ и являющійся не прямо пригоднымъ для цли, окажется совершенно для нея пригоднымъ какъ скоро мы оцнимъ достоинства другаго принципа той же теоріи, ‘естественнаго подбора’. Можетъ-быть этотъ послдній принципъ прольетъ намъ тотъ свтъ на ученіе Дарвина о происхожденіи видовъ котораго не даетъ принципъ борьбы за существованіе.

Съ перваго взгляда дйствительно этотъ новый принципъ Дарвиновой теоріи кажется готовъ дать надлежащія опоры для теоріи. Имъ условливается, по Дарвину, сохраненіе и унаслдованіе особями всякихъ уклоненій полезныхъ въ какомъ бы то ни было отношеніи особямъ. Слдовательно, собственно естественный подборъ и есть, въ его воззрніи, тотъ принципъ который ведетъ развитіе и усовершенствованіе организмовъ съ одной ступени на другую.

Конечно, еслибы естественный подборъ дйствовалъ въ самомъ дл такъ какъ предполагаетъ Дарвинъ, то развитіе органическаго міра находило бы въ немъ достаточное разъясненіе, свою достаточную причину. Но признать этотъ принципъ во всей его сил нельзя, частію потому что онъ своею дятельностію, приписываемою ему Дарвиномъ, даетъ природ совсмъ не то значеніе какое она иметъ для естествоиспытателя, частію потому что ученіе о немъ не освобождаетъ мысли отъ многихъ недоумній которыя длаютъ весьма сомнительною дйствительность самого принципа.

Между природою какою мы знаемъ ее, и тою которая является дйствующею, по предположенію Дарвина, въ произведеніи видовъ, есть непроходимая бездна. Эта послдняя природа оставляетъ позади себя даже разумность человка съ ея телеологіей. Ея предупредительность относительно организмовъ, ея заботливость и внимательность къ ихъ благосостоянію не иметъ предловъ. Между тмъ какъ человкъ пользуется каждымъ проявляющимся измненіемъ организма для своей собственной пользы, слдовательно эксплуатируетъ организмы, природа ‘подбираетъ именно то что полезно охраняемому ею организму ‘.Человкъ не можетъ простирать своихъ измненій въ организмахъ дальше вншности, наружныхъ признаковъ организма, не то длаетъ природа, ‘она дйствуетъ на всякій внутренній органъ, на всю совокупность жизненнаго механизма’. Извстно какое невроятное терпніе, какая непобдимая энергія, какой изощренный глазъ требуется для того чтобъ удалось человку развести такую или другую породу., Но все это ничто въ сравненіи съ тмъ что длаетъ природа для улучшеніе организмовъ: ‘естественный подборъ ежедневно, ежечасно изслдуетъ по всему міру всякое уклоненіе, даже самое ничтожное, неслышно и незамтно работая, гд бы и когда бы ни представлялся на то случай. Всякій подобранный ею признакъ тотчасъ находитъ себ приложеніе’. Предъ нами очевидно ршительно другая природа, идеальная и разумная, совсмъ отличная отъ той какою изучаютъ естествоиспытатели. Конечно, такъ идеализованною природой Дарвинъ въ состояніи будетъ объяснить многое, въ явленіяхъ органической природы, но будетъ ли это дйствительное объясненіе? Намъ кажутся представленія Дарвина о дятельности природы въ развитіи органической жизни столь же преувеличенными какъ показались бы преувеличенными каждому предположенія того кто, смотря на построеніе ячеекъ пчелою, вздумалъ бы утверждать что эта пчела можетъ создать дворецъ. Дарвинъ видитъ предъ собою великую чудную картину земныхъ организмовъ, ищетъ для нея разгадки въ естественныхъ причинахъ, и только въ этихъ причинахъ: неудивительно если вмсто дйствительной природы онъ видитъ предъ собою природу неземную, съ божественными совершенствами. И кто бы могъ предположить что къ такимъ возвышеннымъ понятіямъ о природ Дарвинъ приходитъ вслдствіе не чего-либо, а только изученія улучшеній которыя пріобртаютъ организмы въ культивированномъ состояніи! Гудя по тому какъ внимательно, предупредительно, разумно обращеніе человка съ прирученными и воздланными имъ организмами, и зная въ то же время какъ незначительны, говоря вообще, по сравненію со всмъ тмъ что представляетъ намъ дйствительная, но неразумная природа, успхи человка относительно усовершенія организмовъ, едва ли можно было бы сомнваться достанетъ ли силъ и возможности у природы не идеализованной, а дйствительной сдлать что-нибудь подобное. И одна ко жь Дарвинъ не только приписываетъ природ подборъ родичей въ такихъ размрахъ какъ наблюдалось явленіе въ домашнемъ состояніи организмовъ, но переносясь отъ этого послдняго состоянія организмовъ къ природному, увеличиваетъ еще понятіе о дятельности природы до трансцендентныхъ размровъ. Дарвинъ перестаетъ быть жрецомъ эмпирической науки какъ скоро онъ позволяетъ себ подобныя умозаключенія, имющія такое же значеніе какъ и всякая недоказанная гипотеза. Съ такимъ пріемомъ, конечно, легко будетъ объяснить все что угодно, но вс подобныя объясненія уже не будутъ имть никакой научной силы. Мы не знаемъ той природы, внимательной, заботливой, ухаживающей за своими питомцами, мы знаемъ природу въ полномъ смысл слова равнодушную къ своимъ произведеніямъ.

Но идеализованная природа безсильна создать, какъ желаетъ того Дарвинъ, весь многообразный міръ организмовъ. Процессъ естественнаго подбора въ сущности оказывается не только неестественнымъ, но даже прямо противоестественнымъ.

Процессъ естественнаго подбора, на который такъ много возлагаетъ надеждъ Дарвинъ, говоря вообще, состоитъ, какъ мы видли, въ томъ что между индивидуумами вида являются такіе которые получаютъ признаки сначала незначительные, отличающіе эти индивидуумы отъ другихъ, эти признаки передаются потомству, упрочиваются, если они полезны особямъ, и такимъ образомъ видъ, измняясь, совершенствуется.

Дабы этотъ процессъ былъ понятенъ для мысли и ясно рисовался въ представленіи, нужно чтобы, съ одной стороны, закону измнчивости и закону наслдственности указаны были опредленное мсто и значеніе въ процесс, и съ другой — самый процессъ подбора, условленный ими, представлялся намъ совершенно отчетливо. Но Дарвинова теорія не удовлетворяетъ ни первому, ни второму требованію.

‘Въ общемъ итог можно сказать что наслдственность — правило, а измнчивость — исключеніе’, говоритъ Дарвинъ. {Прирученныя животныя. Перев., т. II, стр. 404.} Если такъ Дарвинъ опредляетъ отношенія измнчивости,— условія происхожденія уклоненій въ строеніи вида,— и наслдственности,— условія закрпленія измнчивости въ потомств, — въ такомъ случа очевидно его теорія основывается на случайности, на непрочномъ начал, ибо измнчивость есть не боле какъ исключеніе, и однакожь на ней зиждется вся теорія Дарвина, не будь измнчивости, не возможно было бы и происхожденіе видовъ. Кром такого страннаго построенія теоріи на исключеніи, теорія эта, давая господственное значеніе закону наслдственности, тмъ самымъ разрушаетъ одною рукой то что создаетъ другою. Если наслдственность есть правило, а измнчивость исключеніе, то не слдуетъ ли ожидать что наслдственность будетъ брать перевсъ надъ измнчивостью, какъ исключеніемъ, такъ что, хотя подобныя исключенія и являлись бы ко временамъ, но, какъ именно исключенія, рано или поздно должны были бы уступить настоящему правилу наслдственности, сущность которой состоитъ въ томъ чтобы послдующее поколніе было сходно съ предыдущимъ. Если выходятъ изъ двухъ принциповъ: измнчивости и наслдственности, и на первый смотрятъ какъ на исключеніе, а на второй какъ на правило, въ такомъ случа исключеніе не можетъ имть другаго значенія, кром того чтобъ оно такъ же скоро исчезало какъ и проявляется. Допустить что явленію измнчивости покровительствуетъ законъ наслдственности значило бы допустить что наслдственность лишается своихъ законныхъ правъ. Притомъ, еслибы наслдственность стала въ такое покровительственное отношеніе къ измнчивости, то она ужь конечно не стала бы разбирать безполезныхъ и полезныхъ уклоненій, она утверждала бы каждое уклоненіе, а такъ какъ въ случайныхъ явленіяхъ трудно и даже невозможно представить чтобы вс уклоненія были полезны для видовъ, то расплодилось бы многое множество особей съ совершенно безполезными уклоненіями, такъ что быть-можетъ въ самомъ благопріятномъ случа полезныя уклоненія уравновшивались бы безполезными. Правда, по Дарвину, премудрый естественный подборъ зорко слдитъ за каждымъ полезнымъ уклоненіемъ и причиняетъ гибель безполезнымъ, но природа не знаетъ такого естественнаго подбора. Да еслибы измнчивость, управляемая наслдственностію, и не приводила почему-либо къ тмъ результатамъ на которые мы только-что указали, то и тогда едва ли бы можно было надяться чтобъ измнчивость вполн/благопріятствовала утвержденію полезныхъ уклоненій. Дло въ томъ что измнчивость есть исключеніе, слдовательно случай, и что можетъ ручаться намъ чтобъ уклоненіе, хотя полезное для вида, если не смнилось безполезнымъ, то по крайней мр не уничтожилось? Наконецъ, самая наслдственность не есть такой всеобъюмлющій дятель какимъ выставляетъ его въ своей теоріи Дарвинъ. Есть, хотя и не многочисленные, примры гд явленія стоятъ въ совершенномъ разобщеніи съ наслдственностію, гд наслдственность перестаетъ быть дятелемъ. Эти факты указываетъ самъ Дарвинъ. Таково, напримръ, существованіе безполыхъ муравьевъ. Сами они не способны къ продолженію своего вида и производятся отличными отъ нихъ плодовитыми самками и самцами. Чтобы ни говорилъ намъ Дарвинъ въ объясненіе этого явленія, {Стр. 190 и дале.} для насъ все же существуетъ фактъ который противорчитъ его теоріи. Ибо происхожденіе безполыхъ только тогда понятно было бы для насъ съ точки зрнія Дарвина, когда и безполые муравьи могли бы передавать эту особенность своему потомству, то-есть когда бы они вовсе не были тмъ что они есть.

Если затмъ обратимся къ самому процессу естественнаго подбора, какимъ онъ долженъ быть въ начал появленія признака отличающаго извстную особь вида отъ другихъ, то и здсь дло не обходится безъ большихъ затрудненій. Дарвинъ восторгается воображаемымъ успхомъ естественнаго подбора, но стоитъ лить заглянуть попристальне на самый актъ зарожденія извстнаго признака и на условія его упроченія, чтобъ усомниться въ возможности исполненія подборомъ той роди которую ему приписываютъ. Пусть пробился не одинъ, а нсколько признаковъ у различныхъ индивидуумовъ, признаковъ весьма полезныхъ для нихъ: разв съ этимъ уже дло и кончилось? Совсмъ нтъ. Это только начало, которое требуетъ продолженія, а это влечетъ за собою такія предположенія съ которыми едва ли кто согласится. Явился признакъ полезный для жизненной борьбы, но явился конечно не вдругъ, а какъ случайность, сталъ признакомъ индивидуума. Для того чтобы потомство унаслдовало подобный признакъ, очевидно индивидуумъ долженъ подыскать, какъ это длаетъ человкъ при искусственномъ подбор, другаго индивидуума съ подобнымъ же признакомъ, безъ такой предосторожности признакъ, хотя бы полезный виду, чрезъ скрещиваніе съ особями не имющими этого признака, въ силу наслдственности основнаго типа, настолько бы уменьшился насколько второй индивидуумъ безъ опредленнаго признака принималъ бы участіе въ образованіи плода, и чмъ дале, тмъ боле самимъ ходомъ жизни стирался бы полезный признакъ. Только тогда извстный признакъ могъ бы утверждаться въ потомств когда особь отличенная извстнымъ признакомъ скрещивалась бы также съ особью отличенною тмъ же признакомъ, и еслибы потомокъ отъ этого скрещиванія снова имлъ благоразуміе скрещиваться съ особями отличенными тмъ же опредленнымъ признакомъ, иначе немыслима передача хотя бы и полезныхъ признаковъ въ потомств. Но возможно ли это? Не есть ли это чистая фантазія? И вопервыхъ, вроятно ли чтобъ индивидуумъ отличенный какимъ-либо признакомъ сознавалъ его полезность и стремился передать потомству? Вовторыхъ, вроятно ли чтобы, сознавая эту полезность, данный организмъ сталъ искать именно такую особь которая способна была бы послужить цли? Втретьихъ, вроятно ли чтобы данный организмъ сознавалъ что именно этимъ, а не другимъ способомъ можно упрочить случайно подаренный ему судьбою признакъ? Вчетвертыхъ, вроятно ли чтобы такой индивидуумъ отыскалъ требуемое, чтобъ одновременно могли возникнуть хотя два индивидуума отличенные одинаковыми признаками? Впятыхъ, вроятно ли чтобы такъ дло шло въ продолженіи нсколькихъ поколній? Вроятно ли все это? Отвтъ понятенъ, но надобно притомъ взять въ разчетъ что каждое изъ этихъ требованій совершенно необходимо. Приходится разчитывать на счастливый случай, но такихъ счастливыхъ случаевъ должны были быть милліарды, да и самый случай въ существ дла не изъятъ отъ тхъ же требованій, ибо все же требуется послдовательный рядъ особей отличенныхъ одними и тми же признаками чтобы могла утвердиться новая органическая форма. Не забудемъ еще что уклоненія явятся можетъ-быть въ форм едва замтной, а можетъ-быть и не совсмъ пригодной на первыхъ порахъ для какой-либо полезной цли, такъ что трудно предположить чтобы, благодаря подбору, оно утвердилось въ потомств и развилось въ надлежащей мр. Напримръ, пусть появится у особи рогъ въ вид едва замтной шишки: слдуетъ ли отсюда что особь дастъ этотъ признакъ, какъ полезный, своему потомству? А что сказать о внутреннихъ измненіяхъ въ организмахъ? Есть ли здсь мсто для естественнаго подбора? Кто будетъ заглядывать внутрь организмовъ, отдлять измняющіеся въ этомъ отношеніи организмы отъ прочихъ и черезъ взаимное скрещиваніе ихъ видоизмнять породу? Все тотъ же, скажетъ Дарвинъ, естественный подборъ. Если такъ, то конечно нечего дивиться что Дарвинъ ставитъ естественный подборъ выше искусственнаго. Замтимъ еще наконецъ: такъ какъ родъ жизни животнаго зависитъ всегда ютъ его устройства, то очевидно что въ извстномъ вид наиболе преимуществъ имютъ т коихъ организація всего боле соотвтствуетъ типу вида. Если предположите въ устройств организма случайное измненіе которое могло бы быть преимуществомъ, то въ начал оно тмъ не мене будетъ помхою, нанося ущербъ типу вида и длая индивидуумъ мене приспособленнымъ къ роду жизни къ которому призываетъ его общая организація. Дарвинъ не хочетъ знать вс эти препятствія, но не хотть знать не значитъ еще устранять ихъ.

Мы разобрали принципъ гипотезы Дарвина, удовлетворяя первому естественнонаучному требованію высказанному Гэксли, именно чтобы причины явленій указываемыя гипотезою были истинными причинами, имли сами по себ достаточное основаніе и не имли въ себ какого-либо противорчія которое лишало бы ихъ права считаться истинными причинами. Мы видли какъ мало теорія Дарвина удовлетворяетъ этому первому требованію научности.

Въ боле новомъ своемъ сочиненіи: къ, Дарвинъ самъ соглашается что прежде онъ слишкомъ можетъ-быть преувеличивалъ значеніе ‘естественнаго подбора’. Въ этомъ сочиненіи, въ тон уже боле скромномъ, онъ говоритъ: ‘прямымъ и косвеннымъ послдствіямъ естественнаго подбора можно смло придавать очень широкое, хотя и неопредленное значеніе. Ране я не обратилъ достаточно вниманія на существованіе многихъ образованій которыя, насколько можно судить, повидимому, не приносятъ животному ни выгоды, ни вреда, и это, я думаю, есть одно изъ самыхъ большихъ опущеній найденныхъ до сихъ поръ въ моемъ сочиненіи. Я ошибся… преувеличивая значеніе естественнаго подбора, что въ самомъ дл иметъ вроятность’ (томъ I, стр. 169—70). Именно Дарвинъ указываетъ что между прочимъ твердость его теоріи касательно естественнаго подбора не мало поколебали авторитетныя замчанія натуралиста Негели. {Происхожденіе естественно-историческаго вида. Перев., 1886.} Негели между прочимъ заявляетъ что ‘послдовательное проведеніе теоріи Дарвина встрчается съ нкоторыми противорчіями и невозможностями’. Положимъ, говоритъ онъ, ‘въ начал явилось только одноклточное растеніе, или же нсколько видовъ такихъ растеній. Но соперниковъ не было, и вншнія условія были одинаковы по всей земной поверхности. Но теоріи полезности (Дарвина) не существовало двигателей обусловливавшихъ появленіе полезныхъ измненій, какъ развились боле сложныя и высоко организованныя существа она тмъ боле не въ состояніи объяснить что именно одноклточныя растенія въ такой высокой степени индифферентны ко вншней обстановк’ (стр. 33). Конечно, Дарвинъ ничуть не думаетъ признавать безсиліе своего принципа ‘естественнаго подбора’ и попрежнему защищаетъ его значеніе (Происх. челов. томъ I, стр. 170), но сознаніе научной недостаточности ‘естественнаго подбора’ какъ принципа въ объясненіи происхожденія видовъ и формъ органическаго міра побуждаетъ его кое-чмъ поукрпить его и задлать т бреши которыя сдланы противниками въ твердын его теоріи. Такимъ средствомъ подпереть нсколько колеблещуюся, даже въ его собственныхъ глазахъ, теорію, Дарвинъ считаетъ принципъ ‘половаго подбора’. Этотъ новый принципъ долженъ, по Дарвину, объяснить т… явленія какія недостаточно объясняются принципомъ простаго естественнаго подбора, именно т явленія въ органическомъ мір которыя не могутъ быть истолкованы въ смысл полезности ихъ, а этою чертой, по теоріи его, должны отличаться непремнно продукты естественнаго подбора. Сюда относятся въ особенности ‘музыкальные органы, какъ голосовые, такъ и инструментальные, яркіе цвта, пятна, украшающіе придатки’ и пр. встрчаемыя въ органическихъ формахъ. Если естественный подборъ подбиралъ, то-есть условливалъ, происхожденіе только полезныхъ измненій въ организм, то половой подборъ напротивъ содйствовалъ происхожденію и такихъ особенностей организма которыя не могли быть прямо полезны особямъ. Дарвинъ говоритъ о послднихъ продуктахъ половаго подбора такъ: ‘Видоизмненія пріобртенныя путемъ половаго подбора въ нкоторыхъ случаяхъ были пріобртены цной не только неудобствъ, но и положительныхъ опасностей.’ (Сводъ взглядовъ Дарвина на этотъ вопросъ см. Происхожденіе человка, томъ II, стр. 442 и д.). Мы не можемъ входить въ разборъ Дарвинова принципа половаго подбора но выходя изъ предловъ статьи назначенной для популярнаго чтенія. Одинъ англійскій критикъ въ Журнал Athenaeum по весьма понятной причин затрудняется войти въ серіозное разсмотрніе Дарвинова половаго подбора, онъ говоритъ: ‘мы право не знаемъ какъ приступить къ подовому подбору…. предметъ деликатный и затруднительный (Русскій Встникъ 1871 года, май, стр. 377). То же самое должны сказать и мы, строго держась своей задачи. И притомъ, мы глубоко убждены что нисколько не вредимъ цлости, полнот и объективной правдивости своего изслдованія если оставимъ въ сторон разборъ принципа ‘половаго подбора’. Самъ Дарвинъ, благодаря своему научному безпристрастію, при изложеніи фактовъ имющихъ доказать этотъ принципъ, не умалчиваетъ и о тхъ фактахъ которые, повидимому, должны были бы подходить подъ этотъ принципъ, однако же далеко не подходятъ подъ него, и читатель безъ посторонняго указанія научается по достоинству оцнивать значеніе половаго подбора и въ систем Дарвина, и въ сфер явленій міра органическаго. Серіозная оцнка со стороны была бы въ данномъ случа ребяческою указкой, которая вовсе не нужна. Факты изложенные Дарвиномъ говорятъ сами за себя. Онъ собралъ главнымъ образомъ данныя въ подтвержденіе важности своего принципа ‘половаго подбора’ изъ естественной исторіи птицъ, но изъ этихъ данныхъ еще далеко нельзя заключать ко всмъ остальнымъ классамъ животнаго міра. Критикъ Дарвиновой теоріи въ англійскомъ изданіи Quarterly Review говоритъ: ‘нельзя утверждать что есть какія-либо данныя для половаго подбора кром. какъ въ класс птицъ. Дарвинъ доказываетъ что птицы выбираютъ и утверждаетъ что ихъ половыя отличія произведена подобнымъ подборомъ, и изъ этого заключаетъ что слдовательно и половыя особенности зврей развились подобнымъ же образомъ. Но мы можемъ сдлать обратный аргументъ и сказать что не мене рзко обозначенныя половыя особенности существуютъ у многихъ зврей, пресмыкающихся и наскомыхъ, и эти особенности не могутъ зависть отъ подоваго подбора, и слдовательно, вроятно, половыя особенности птицъ также не зависятъ отъ половаго подбора, но какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случа одинаково дйствовала какая-либо неизвстная внутренняя причина. Вопросъ, слдовательно, стоитъ такимъ образомъ: изъ животныхъ обладающихъ половыми особенностями есть такія у которыхъ половой подборъ не могъ дйствовать, есть другія у которыхъ онъ можетъ-бытъ и дйствовалъ, есть наконецъ и такія у которыхъ онъ, по словамъ Дарвина, наврное дйствовалъ. Нсколько странно выводить изъ сего заключеніе что половой подборъ есть единственно всеобщая причина половыхъ особенностей, когда и въ отсутствіи ея происходятъ явленія подобныя тмъ какія ей приписываются’ (Русск. Встн. 1871, ноябрь, стр. 330).

VI.

Переходимъ ко второму требованію высказанному Гэксли,— требованію которымъ опредляется достоинство естественнонаучной гипотезы: она должна обхватывать всю совокупность явленій для объясненія которыхъ она составлена, ни одинъ фактъ не долженъ оставаться не объясненнымъ ею.

Неудовлетворительная сама по себ гипотеза запутывается въ противорчіяхъ, какъ скоро мы обратимся къ фактамъ которые она иметъ объяснить.

Теорія Дарвина иметъ своимъ назначеніемъ доказать постепенное развитіе міра органическаго, со всми его развтвленіями въ обоихъ его важнйшихъ моментахъ: со стороны физической и психической, доказать, отправляясь отъ своихъ принциповъ. Посмотримъ насколько такой простой гипотез какъ Дарвинова удается разршить эту безконечно сложную задачу развитія органическихъ существъ отъ низшихъ ступеней до высшихъ, какъ со стороны физической, или вншней формы, такъ и со стороны психической, или внутренней жизни.

Начало органической жизни на земл для Дарвина покрыто мракомъ неизвстности. При какихъ условіяхъ возникла первоначальная жизнь на земл, чмъ опредлялся прогрессъ ея развитія на этой ступени, и въ чемъ онъ состоялъ, Дарвинъ отказывается показать. ‘Можно было бы спросить, обращаясь къ началу жизни на земл, когда вс живыя существа, можно полагать, имли строеніе очень простое, говоритъ Дарвинъ, какимъ образомъ могли возникнуть первыя степени прогресса или обособленія и спеціализаціи органовъ? Я не могу дать удовлетворительнаго отвта на этотъ вопросъ.’ {Стр. 106.} И однакожь отъ разршенія вопроса зависитъ правильный взглядъ на дальнйшее развитіе, органической жизни. Ибо безъ ршенія этого вопроса Мы не можемъ опредлить что въ дальнйшемъ развитіи организмовъ зависитъ отъ самихъ организмовъ, что отъ вншнихъ условій и такихъ причинъ какъ борьба за существованіе и естественный подборъ. Правда, Дарвинъ все развитіе органической жизни приписываетъ этимъ послднимъ причинамъ, но, при неизвстности организаціи первоначальнымъ существъ, всегда остается мсто для вопроса: въ существ самихъ организмовъ не было ли условій которыя сами изъ себя и произвели то что Дарвинъ приписываетъ своимъ началамъ? Словомъ, темнота начала органической жизни на земл переносится и на развитіе всего органическаго царства на послдующихъ ступеняхъ. Все знаніе точной науки Дарвина о первоначальномъ состояніи организмовъ исчерпывается предположеніемъ что ‘животныя произошли не боле какъ отъ четырехъ или пяти прародителей, а растенія отъ такого же или еще меньшаго числа предковъ’. {Стр. 382.} На это предположеніе справедливо замчаетъ Бэръ: ‘если мы можемъ допустить восемь или десять первоначальныхъ формъ которыя произошли непонятнымъ для насъ образомъ, то отчего мы не можемъ допустить что многія тысячи формъ произошли непонятнымъ для насъ образомъ, то-есть естественно-исторически непонятнымъ для насъ образомъ? Можемъ ли мы сказать что понимаемъ совершенно какъ восемь или десять формъ организованныхъ существъ должны или могли произойти по естественнымъ законамъ, лотомъ, имемъ ли мы право утверждать что остальныя развились отъ преобразованія первыхъ? А такъ какъ мы не понимаемъ происхожденія восьми или десяти первоначальныхъ формъ, то мы не имемъ никакого права допускать что другія формы произошли отъ преобразованія этихъ основныхъ формъ.’ {Журн. Натуралистъ 1865, стр. 362.} Наконецъ эти первоначальныя творенія могли быть чмъ-либо въ род инфузорій, и въ такомъ случа прежде всякаго приложенія закона борьбы за существованіе и естественнаго подбора уже имлись бы главныя характеристическія отличія органическихъ формъ растительнаго и животнаго царства. {О сложности микроскопическихъ животныхъ можно читать интересныя свденія напримръ у Пуше Земля и небо, перев. 1860, стр. 15, 16.} Или они были ниже инфузорій и приближались къ безжизненной неорганической природ, и въ такомъ случа столь же мало могли воспользоваться естественнымъ подборомъ въ жизненной борьб сколько неорганическая природа: какъ могло являться какое-либо внутреннее движеніе сохранять извстныя, выгодныя организму измненія, когда міръ органическій находился на невообразимо низкой ступени бытія? Всего этого еще мало. Для большей точности теоріи, по словамъ италіянскаго натуралиста Омбони, Дарвину ‘слдуетъ опредлить число и форму первообразныхъ типовъ, а также и вс уклоненія чрезъ которыя прошли эти формы для-того чтобы произвести вс послдующіе виды. Но по всей вроятности этого никогда не узнаютъ, а если въ послдствіи и узнаютъ, то весьма поверхностно и но полно, все это будутъ лишь одни предположенія и гипотезы’. {Омбони. Дарвинизмъ, Переводъ 1867, стр. 53, 56.}

Слдить за всмъ ходомъ развитія органическаго царства со стороны физической, становясь при этомъ на точку зрнія Дарвина, мы не имемъ возможности: это завлекло бы насъ слишкомъ далеко и чрезвычайно усложнило бы нашу задачу, поэтому мы ограничимся лишь нкоторыми замчаніями о достоинств гипотезы Дарвина въ объясненіи лишь нкоторыхъ фактовъ изъ развитія органической жизни на земл. И прежде всего, какъ могло случиться чтобы водяныя животныя, какими были первоначальные организмы, по свидтельству геологіи, перешли въ организмы наземные чтобы явилось два царства животныхъ: наземныхъ и водяныхъ? Какъ изъ одного какого-либо прародителя позвоночныхъ могли развиться вс остальные виды позвоночныхъ, этого высшаго цвта царства органическаго? Какъ изъ какой-либо первичной обезьянъ! могли образоваться различные роды обезьянъ, этихъ заключительныхъ звеньевъ неразумнаго царства? И какъ, наконецъ, образовался царь природы, человкъ? Мы имемъ полное право, не входя въ подробный разборъ всхъ фактовъ органическаго царства съ точки зрнія Дарвиновой теоріи, но нсколькимъ фактамъ произнести свое сужденіе, на это насъ уполномочиваютъ слова Гэксди: ‘Одинъ фактъ съ которымъ гипотеза положительно не совмстна такъ же важенъ какъ и 500 подобныхъ фактовъ, и совершенно достаточенъ для того чтобъ отвергнуть гипотезу’.

Возможно ли чтобы какое-либо ‘изъ извстныхъ намъ въ настоящее время млекопитающихъ, бывъ съ начала водянымъ животнымъ, какъ-нибудь потомъ сдлалось наземнымъ? А это необходимо нужно допустить, ибо геологія свидтельствуетъ что было время когда земля населена была лишь животными водяными. Если нужно представить себ родоначальника наземныхъ млекопитающихъ, то самое естественное, по Бэру, было бы дать ему плавники какіе у китообразныхъ, и тло во многихъ отношеніяхъ боле простое нежели у другихъ млекопитающихъ, такъ что снаружи невозможно отличить голову, шею, брюхо и хвостъ (Бэръ беретъ подобный примръ для того чтобъ изъ этой формы, какъ изъ простйшей, легче было объяснить, по теоріи Дарвина, происхожденіе всхъ остальныхъ млекопитающихъ сухопутныхъ со сложнымъ организмомъ). Если дйствительно прародители млекопитающихъ имли тло не расчлененное, то они могли жить только именно въ вод, потому что на суш съ такою короткою шеею они не могли бы достать себ ни растительной, ни животной пищи, и нужно было по крайней мр сто лтъ прежде чмъ шея у потомковъ сдлалась гибкою. Дале, какимъ образомъ родоначальники могли двигаться по суш, чтобы достать себ пищу, если у нихъ были плавники? Тутъ не помогутъ, говоритъ Бэръ, никакія гипотезы. ‘Если допустимъ напримръ, что въ отдаленной древности, когда земля еще была молода, суша поднялась внезапно и въ большой масс, такъ что тюлени не могли дойти до новаго берега, тогда они остались бы живыми день или два, питаясь рыбами, поднятыми сушею, и затмъ умерли бы, ибо не могли бы достать себ ничего живаго.’ {Натуралисту стр. 364—365.}

Дале, возможно ли представить себ какого-либо родоначальника всхъ позвоночныхъ, и возможно ли хотя бы сколько-нибудь понятнымъ образомъ произвести отъ него вс виды позвоночныхъ? Бэръ не видитъ ни малйшей вроятности ни въ какихъ представленіяхъ подобнаго рода. Если существовалъ общій родоначальникъ всхъ позвоночныхъ животныхъ, то его естественне всего нужно, по Бэру, представлять себ имющимъ въ отношеніи къ органамъ дыханія и жабры, и легкія, какъ у протея. ‘Но если онъ имлъ и т и другія вмст, говоритъ Бэръ, то нтъ причины почему вс потомки не сохранили оба рода дыхательныхъ органовъ. Конечно скажутъ что тотъ органъ который сдлался не нужнымъ со временемъ исчезъ: у сухопутныхъ животныхъ жабры, у рыбъ легкія. Однакожь до тхъ поръ пока родоначальники позвоночныхъ животныхъ имли жабры, они чувствовали бы склонность иногда ходить въ воду, и такъ жабры не оставались бы безъ употребленія, и слдовательно не исчезли бы. У китообразныхъ они сохранились бы и до сихъ поръ еслибъ у нихъ были кром легкихъ и жабры.’ {Тамъ же, стр. 366—366.}

Не меньше встрчаемъ затрудненій въ приложеніи Дарвиновыхъ началъ къ объясненію происхожденія органическихъ формъ, если захотимъ представить себ происхожденіе различныхъ видовъ обезьянъ изъ одной какой-либо первообезьяны. Вотъ сущность этихъ затрудненій, по мннію Бэра: ‘Я, говоритъ Бэръ, считаю за что-либо характеристичное хвостъ обезьянъ, потому что нкоторыя изъ обезьянъ его совсмъ не имютъ, у другимъ онъ разнитъ очень сильно. Теперь Дарвинъ полагаетъ что въ теченіе многихъ тысячелтій существовали обезьяны у которыхъ не было ни одного изъ отличительныхъ признаковъ ныншнихъ обезьянъ. Нкоторыя изъ нихъ получили мозолистыя ягодицы и передаютъ ихъ своему потомству, у другихъ развились защечные мшки, у третьихъ цпкій хвостъ. Если возьмемъ одну изъ такихъ обезьяньихъ породъ и захотимъ ближе изслдовать какъ произошли эти различія, то встрчаемъ трудности. Если подумаемъ, напримръ, о прародител безхвостой или хвостатой обезьяны. Вроятно скажутъ: короткохвостый. Но какъ же случилось что у однхъ обезьянъ хвостъ втянутъ въ тло, у другихъ же необыкновенно длиненъ? Дарвинцы конечно скажутъ что одна часть потомства упражнялась въ томъ что подпирала свое тло короткимъ хвостомъ, который отъ этого становился все длинне, другія же не длали этого и у этихъ хвостъ втянулся. Но такимъ образомъ тлесныя различія не приводятся ли въ зависимость отъ склонности и побужденій,’ {Натуралистъ, стр. 363.} тогда какъ собственно не таковы причины этого естественнаго подбора которымъ Дарвинъ объясняетъ развитіе царства органическаго, при такихъ условіяхъ, его нельзя было бы прилагать ко всмъ и въ особенности къ самымъ низшимъ ступенямъ развитія органическаго царства.

VII.

Обратимся наконецъ къ человку и посмотримъ съ какимъ успхомъ Дарвинъ прилагаетъ свою теорію къ объясненію происхожденія его физической организаціи, столъ отлично отъ организмовъ другихъ тварей. Здсь затрудненіе для теоріи Дарвина. По нашему мннію, достигаетъ высшей степени. Онъ не вдругъ ршился приложить свою теорію къ происхожденію человка. Издавая свое сочиненіе О происхожденіи видовъ, онъ отказывался отъ изслдованія этого вопроса, и видлъ въ немъ задачу для будущаго времени. Онъ говорилъ: ‘въ отдаленномъ будущемъ, предвижу я, откроются еще новыя, еще боле важныя области. Прольется свтъ и на происхожденіе человка, и на его исторію’. {Стр. 366.} Очевидно, Дарвинъ въ это время еще глубоко сознавалъ безсиліе науки пролить свтъ на происхожденіе человка. Но онъ не удержался на этомъ осторожномъ пути. Теперь уже ему кажется что только невжество можетъ утверждать что о происхожденіи человка нельзя ничего узнать и сказать опредленнаго. съ точки зрнія естествознанія. Въ своемъ сочиненіи: Происхожденіе человка, Дарвинъ уже съ самомнніемъ замчаетъ: ‘много разъ съ увренностію высказывалось голословное мнніе что происхожденіе человка никогда не будетъ узнано. Невжеству удается внушить довріе чаще чмъ знанію, и обыкновенно не т которые знаютъ много, а т которые знаютъ мало, всего громче кричатъ что та или другая задача никогда не будетъ ршена наукой’. {Томъ I, стр. XI. Введеніе.} Весьма замчательно что Дарвинъ въ послднемъ сочиненіи еще разъ заявляетъ что хотя ‘онъ въ продолженіи многихъ лтъ собиралъ замтки о происхожденіи человка, но безъ всякаго намреній печатать что-либо объ этомъ предмет, скоре съ положительнымъ намреніемъ не выпустить своихъ замтокъ въ свтъ’, и только лестный отзывъ какого удостоилась теорія Дарвина отъ ‘такого естествоиспытателя какъ Карлъ Фогтъ’ побуждаетъ его издать сочиненіе о происхожденіи человка. {Тамъ же, стр. 7—8.} Намъ кажется весьма замчательнымъ въ этомъ признаніи самого Дарвина то что онъ ршается издать свое сочиненіе не потому что обладаетъ какими-нибудь серіозными данными для ршенія вопроса, не потому что уже настало время бросить свтъ на происхожденіе человка, что самъ Дарвинъ такъ недавно предоставлялъ отдаленному будущему, но единственно потому что самолюбіе его было польщено пріемомъ оказаннымъ его теоріи въ сред естествоиспытателей. И вотъ онъ пишетъ о происхожденіи человка, хотя наука и ея данныя не уполномочиваютъ его на то. Гирашивается: это ли серіозное отношеніе ученаго къ наук?

Отъ кого произошелъ человкъ по Дарвину, если разсматривать по его физическому строенію? Для нашего естествоиспытателя этотъ вопросъ ршенъ окончательно: человкъ произошелъ отъ обезьяны, о чемъ онъ и говоритъ какъ о дл несомннномъ. Но видовъ обезьяны не мало: отъ какой же именно извстной намъ обезьяны происходить человкъ? Къ удивленію, оказывается что ни одну изъ современныхъ намъ обезьянъ нельзя признавать за родоначальницу человка. ‘Не должно впадать въ ошибку, предполагая что древній родоначальникъ человка былъ тождественъ или близко сходенъ съ какою-либо изъ существующихъ нын обезьянъ’. {Происхожденіе человка. Томъ I, стр. 224.} Отъ какой же обезьяны произошелъ человкъ если онъ не происходитъ ни отъ одной изъ извстныхъ намъ обезьянъ? Въ отвтъ на этотъ вопросъ Дарвинъ увряетъ что человкъ произошелъ отъ нкоей не существующей въ настоящее время обезьяны, но лишь предполагаемой имъ. Другими словами, Дарвинъ силою своего воображенія создаетъ обезьяну какая нужна для его теоріи о происхожденіи человка,— и этотъ фактъ воображенія выдаетъ какъ фактъ естествознанія. Ознакомимся же покороче съ этою неизвстною намъ обезьяною. ‘Что касается величины тла, то мы не знаемъ (?) произошелъ ли человкъ отъ какого-нибудь сравнительно малаго вида обезьянъ въ род Шимпанзе или такого мощнаго какъ Горилла, поэтому не можемъ сказать сталъ ли человкъ мощне и сильне, или, наоборотъ, меньше и слабе своихъ прародителей. При этомъ однакожь надобно имть въ виду что животное обладающее большимъ ростомъ, силою и дикостію, и способное подобно Горилл защищаться отъ всхъ враговъ, едва ли сдлается общественнымъ, это обстоятельство всего боле помшало бы развитію у него его высшихъ духовныхъ способностей, какъ напримръ симпатіи и любви къ ближнимъ. Поэтому для человка было безконечно выгодне (въ особенности для Дарвиновой теоріи!?) происходить отъ сравнительно слабой формы.’ {Тамъ же, стр. 174.} Не находя ни одинъ видъ изъ нын существующихъ обезьянъ тождественнымъ или даже близко схожимъ съ нашимъ прародителемъ-обезьяною, Дарвинъ однакожь не хочетъ оставаться, объясняя происхожденіе * человка естественнымъ путемъ, при х, онъ хочетъ уврить что эта искомая обезьяна, по всей вроятности, принадлежала къ той групп обезьянъ которая нын извстна съ именемъ узконосыхъ. ‘Человкъ, говоритъ Дарвинъ, по строенію своихъ зубовъ, ноздрей и нкоторыхъ другихъ особенностей принадлежитъ безспорно къ узконосымъ обезьянамъ Стараго Свта, онъ не представляетъ ни въ чемъ близкаго сходства, съ обезьянами Новаго Свта. Слдовательно, заключаетъ Дарвинъ, едва ли можно сомнваться что человкъ произошелъ отъ обезьяны Стараго Свта и что съ генеалогической точки зрнія онъ долженъ быть отнесенъ къ отдлу узконосыхъ.’ {Происхожденіе человка, стр. 221.} Дарвинъ не ограничивается тмъ что указываетъ въ какомъ вид вообще должно представлять себ родоначальника человка, онъ обязательно разъясняетъ намъ и частности организаціи предполагаемаго родоначальника человческаго. Вотъ этотъ портретъ прародителя человческаго: ‘Древніе родоначальники человка были безъ сомннія покрыты нкогда волосами, и оба пола имли бороды, ихъ уши были заострены и подвижны, а тло снабжено хвостомъ съ принадлежащими къ нему мышцами, которыя появляются лишь случайно у теперешняго человка. Главная артерія и нервъ плеча проходили чрезъ надмышечное отверстіе. Въ этотъ или еще боле ранній періодъ кишки образовывали еще большій слпой мшокъ чмъ существующій теперь у человка. Нога, судя по форм большаго пальца у зародыша, была въ это время хватательнымъ орудіемъ, наши предки были безъ всякаго сомннія древесными животными и населяли какую-нибудь теплую лсистую страну. Самцы имли большіе клыки, которые служили имъ грознымъ оружіемъ.’ ‘Еще раньше предки человка должны были быть водяными животными’. {Тамъ же, стр. 233.}

Съ перваго взгляда можетъ показаться не совсмъ яснымъ почему Дарвинъ такъ настойчиво говоритъ о нетождественности нын существующихъ видовъ обезьянъ съ предполагаемымъ родоначальникомъ человка. Дло становится яснымъ если возьмемъ во вниманіе фактъ засвидтельствованный естествознаніемъ что ни одинъ изъ существующихъ видовъ обезьянъ ни мало не сходенъ съ человкомъ. Производить человка отъ этихъ видовъ обезьяны значитъ идти на встрчу такимъ трудностямъ съ которыми не въ состояніи справиться и самъ остроумный и смлый въ гипотезахъ Дарвинъ еслибъ онъ захотлъ произвести человка отъ обезьянъ дйствительно существующихъ. Въ этомъ случа пришлось бы утверждать что человкъ произошелъ отъ всхъ обезьянъ въ совокупности и ни отъ одной въ частности. Вотъ знаменательныя слова Фогта въ которыхъ высказывается отчаяніе естествоиспытателя еслибъ онъ захотлъ производить человка отъ какой-нибудь нын существующей формы обезьянъ: ‘Не подлежитъ никакому сомннію что каждая изъ человкоподобныхъ обезьянъ иметъ свои характеристическія особенности, которыми и приближается къ человку боле своихъ соперницъ: шимпанзе, напримръ, формою черепа и устройствомъ зубовъ, орангъ — образованіями мозга, а горилла — строеніемъ конечностей. Ни одна изъ нихъ не стоитъ къ человку безусловно ближе всхъ другихъ, съ различныхъ сторонъ стремятся он къ типу человка, не будучи впрочемъ въ состояніи вполн достигнуть его. Я говорю съ различныхъ сторонъ стремятся къ типу человка, потому что и въ самомъ дл человко-подобныя обезьяны не представляютъ собою высшихъ членовъ одной и той же основной формы, а напротивъ того происходятъ отъ трехъ различныхъ семействъ, которыя въ свою очередь мы можемъ представить себ стоящими не одно за другимъ, но параллельно другъ другу.’ {Человкъ и его мсто въ природ. Переводъ, т. II, 1865 стр. 291—292.} Что же отсюда слдуетъ? То что высказываютъ естествоиспытатели Шредеръ фозъ-деръ-Колькъ и Броликъ, цитуемые Фогтомъ. ‘Мы не знаемъ, говорятъ они, ни одного вида обезьянъ который бы составлялъ прямой переходъ къ человку, и еслибы кто-нибудь захотлъ насильственно производить этого послдняго отъ обезьянъ, то ему пришлось бы для этого взять голову у тхъ небольшихъ животныхъ которыя группируются вокругъ ревуновъ, руку у шинпанзе, скелетъ у сіаманга, и мозгъ у оранга. Человческія черты пришлось бы собирать отъ пяти различныхъ обезьянъ, изъ которыхъ одна водится въ Америк, дв въ Африк, одна въ Борнео и одна въ Суматр. Другими словами, прародители человка оказались бы до того разсянными по земл что лишь съ трудомъ можно было бы допустить подобное происхожденіе.’ {См. у Фогта. Человкъ и его мсто въ природ. T. II, стр. 294.} Если въ такомъ отношеніи стоятъ къ человку по своему физическому устройству обезьяны, то понятно становится почему Дарвинъ не хочетъ признавать ни тождества, ни близкаго сродства нын существующихъ обезьянъ съ первобытнымъ человкомъ. Дарвинъ очевидно боялся тхъ трудностей съ которыми ему пришлось бы бороться допустивъ сродство человка съ указанными обезьянами. Чтобы выдти изъ этихъ именно трудностей Дарвинъ и ршается на чрезвычайно смлый шагъ: производить человка отъ такой обезьяны какая когда-то существовала, но какой въ настоящее время не существуетъ. Нужно имть много смлости чтобы выступить съ такою вполн невроятною гипотезой, но Дарвинъ не изъ робкихъ. Для него уже то представляло неоцнимыя выгоды въ данномъ случа что никто не въ состояніи проврить: правъ ли онъ, врны ли его данныя, притомъ онъ могъ дать своей воображаемой обезьян такой видъ, такую организацію и структуру какія лучше всего могли служить цлямъ произведенія человка отъ обезьяны. Выгоды какія извлекаетъ Дарвинъ изъ своихъ представленій о прародителяхъ человка для своей теоріи суть только фиктивныя. Подобныя представленія щогутъ удовлетворять разв только беззавтныхъ приверженцевъ Дарвина. Вдь онъ указалъ не какіе-нибудь научные факты которымъ не врить нельзя, а предлагаетъ фантастическіе образы которые не имютъ оправданія въ строгой эмпиріи. Его представленія не могутъ имть значенія пока не оправдаются геологіей и палеонтологіей, но сколько извстно, эти науки не даютъ никакихъ подтвержденій для Дарвиновыхъ идей, какъ заявляетъ и самъ этотъ натуралистъ. {Происхожденіе человка. T. I. стр. 226.} Намъ кажется съ такою же основательностію съ какою толкуетъ Дарвинъ о происхожденіи человка можно писать и трактаты о жителяхъ Нептуна, ихъ религіозномъ и общественномъ устройств и пр. Но что выиграетъ отъ этого наука? Не сдлается ли она игрушкой въ рукахъ фантазеровъ? Да, мы думаемъ что Дарвинъ положительно проигрываетъ когда берется доказать то что удаляется отъ анализа эмпирическаго. Слышать такія странныя вещи отъ ученаго какъ Дарвинъ значитъ убждаться въ полномъ безсиліи науки приподнять таинственную завсу скрывающую актъ происхожденія человка отъ естественнаго взора. Только отказавшись отъ служенія строгой наук можно поступать какъ поступаетъ Дарвинъ: открыто признавать что мы ‘не знаемъ’ отъ кого именно могъ бы произойти человкъ если его разсматривать какъ продуктъ натуральнаго развитія міра органическаго, и въ то-же время расписывать опредленными красками этого неизвстнаго наук прародителя человка, приводя въ подтвержденіе своихъ представленій единственно такой аргументъ что человка ‘безконечно выгодне’ производить отъ такой, а не отъ другой формы обезьяньей породы. Все это мы говоримъ не съ тмъ чтобъ отражать наладки длаемые Дарвиномъ на общераспространенное ученіе о созданіи видовъ, мы думаемъ что самая фантастичность теоріи Дарвина есть лучшее опроверженіе оной, а затмъ чтобъ указать въ безсиліи подобныхъ теорій вообще некомпетентность современнаго естествознанія въ вопрос о происхожденіи человка. ‘Мы должны откровенно сознаться, говоритъ антропологъ Вайцъ, что опытное естествознаніе не иметъ никакихъ аналогій въ пользу преобразованія обезьяны въ человка. Что вынуждаетъ изслдователя составлять извстные взгляды, для подтвержденія которыхъ нтъ никакихъ фактовъ? Ровно ничего, напротивъ, любовь къ истин должна запрещать это самымъ ршительнымъ образомъ. Правда, для многихъ трудно, или даже вовсе невозможно дойти до сознанія что они ничего не могутъ сдлать для какого-либо вопроса, но логика и чисто научные интересы требуютъ остановиться тамъ гд оканчиваются выводы на основаній фактовъ. Если какой-либо взглядъ иметъ за себя не положительныя доказательства, а только то что онъ вообще соотвтствуетъ извстному взгляду на природу, то въ такомъ случа его нельзя не признать въ высшей степени слабымъ, противъ себя онъ будетъ имть огромное количество противоположныхъ возможностей.’ {Антропологія первобытныхъ народовъ. Переводъ 1867. Томъ 1, стр. 190.} Вотъ, по нашему мннію, единственно правильное сужденіе какое можно вынести изъ знакомства съ теоріями о происхожденіи человка подобными Дарвиновой. Не даромъ съ такимъ недоумніемъ и пренебреженіемъ встртили англійскіе натуралисты, даже приверженные къ Дарвину, его теорію о происхожденіи человка.’ {См. Русскій Встники 1871 года, 5, статью: ‘Англійскіе критики о новой книг Дарвина’.} Дарвинъ называетъ ‘невжествомъ’ утвержденіе что происхожденіе человка недоступно для знанія, но намъ кажется гораздо благоразумне сознавать свое невдніе въ неизвстномъ-вопрос, чмъ безосновательную притязательность ставить на мсто дйствительнаго знанія.

Какъ ни мало естественно-научныхъ данныхъ для сужденія о происхожденіи человка въ физическомъ отношеніи, тмъ не мене Дарвинъ не останавливается на простомъ предположеніи о происхожденіи человка отъ обезьяны, но беретъ на себя задачу прослдить и самый процессъ какимъ совершилась метаморфоза человкообразной обезьяны въ настоящаго человка, при чемъ воображаемый имъ прародитель человка служитъ исходною точкой.

Намъ кажется что не мало должно возбуждать недоумній и то обстоятельство что въ данномъ случа Дарвинъ отступаетъ отъ простоты своей теоріи, усложняя ее элементами дающими ей совсмъ иной видъ. Для объясненія вообще развитія міра органическаго ему прежде казалось достаточно принциповъ ‘борьбы за существованіе’ и ‘естественнаго подбора’, въ объясненіи же происхожденія особенностей устройства человка этихъ принциповъ оказывается уже мало, понадобились другіе принципы, теорія измняетъ себ. Думаемъ что всякій согласится съ этимъ кто прочтетъ слдующія объясненія Дарвина касательно принциповъ которымъ подчинялось физическое развитіе человка. ‘У человка постоянно проявляются индивидуальныя различія во всхъ частяхъ тла. Эти различія обусловливаются повидимому тми же общими причинами и слдуютъ однимъ и тмъ же законамъ какъ и у низшихъ животныхъ. Человкъ стремится размножиться съ большею быстротой чмъ позволяютъ его средства къ существованію, вслдствіе этого по временамъ онъ подвергается Жестокой борьб за существованіе, и естественный подборъ вступаетъ въ свои права во всемъ что входитъ въ кругъ его дйствованія, легко колеблющіяся измненія въ недлимомъ достаточны для дйствія естественнаго подбора. Мы можемъ быть уврены что наслдственные результаты продолжительнаго употребленія или неупотребленія частей цлаго длали весьма много въ томъ же направленіи какъ и естественный подборъ. Когда измнена какая-нибудь одна частъ, другія измняются въ силу принципа соотношенія. Нкоторыя черты могутъ быть приписаны прямому и опредленному вліянію окружающихъ жизненныхъ условій, каковы напримръ обильная пища, жаръ или сырость. Наконецъ, многія черты маловажныя по своему физіологическому значенію, а нкоторыя и очень важныя были пріобртены путемъ половаго подбора’. {Происхожденіе человка, томъ II, стр. 431.} Изъ этихъ объясненій Дарвина легко видть что его претензіи на простоту своихъ принциповъ, о которой онъ заявлялъ въ своемъ сочиненіи О происхожденіи видовъ, не имютъ уже мста какъ скоро ему пришлось говорить о происхожденіи человка. Происхожденіе человка, по этому объясненію Дарвина, является результатомъ слишкомъ многихъ принциповъ. Но замчательно, Дарвинъ однако жъ сознаетъ что и всего того чмъ онъ хочетъ объяснить происхожденіе человка въ сущности еще не достаточно для цли. Онъ находитъ что быть-можетъ и еще дйствовали въ этомъ случа какіе-нибудь законы, о которыхъ мы ничего не знаемъ. Вотъ что онъ самъ говоритъ перечисливъ сейчасъ указанные принципы дйствовавшіе въ происхожденіи человка: ‘путемъ перечисленныхъ способовъ и можетъ-быть съ помощію другихъ еще не открытыхъ въ настоящее время человкъ поднялся наконецъ до своего теперешняго состоянія.’ {Тамъ же, стр. 432.} Вообще сужденія Дарвина о принципахъ условливавшихъ-происхожденіе частностей организаціи человка имютъ такую форму: такая-то и другая особенность тлесная произошла или отъ того, или отъ другаго, или отъ третьяго, если же не отъ этого, то отъ какой-нибудь неизвстной причины, не открытой въ настоящее время. Вотъ языкъ Дарвиновой точной науки.

Сдлаемъ нсколько замчаній касательно разъясненія происхожденія той или другой особенности человческой организаціи. Дарвинъ придаетъ большое значеніе способности человка оставаться въ вертикальномъ положеніи и обладанію двумя свободными руками. ‘Человкъ, говоритъ Дарвинъ, одинъ сталъ двуногимъ, и асы можемъ, я думаю, отчасти понять какимъ образомъ онъ дошелъ до вертикальнаго положенія, составляющаго одно изъ наиболе рзкихъ отличій его отъ ближайшихъ родственниковъ (то-есть обезьянъ). Человкъ не могъ достигнуть своего настоящаго преобладающаго положенія въ свт безъ рукъ, которыя такъ удивительно приспособлены къ дйствіямъ по указанію воли. Однако руки едва ли бы могли усовершенствоваться настолько чтобы выдлывать орудіе, чтобы метать камни въ цль, пока ими пользовались для передвиженій и для поддержанія всего вса тла или пока он спеціально были приспособлены къ лазанью по деревьямъ. Такое грубое употребленіе притупило бы въ то же время чувство осязанія, отъ котораго очень много зависитъ ловкое владніе руками. Уже по этому одному человку выгодно было стать двуногимъ, кром того при многихъ дйствіяхъ почти необходимо чтобъ об руки и вся верхняя часть туловища были свободны, а для этого онъ долженъ твердо стоять на ногахъ. Чтобы достигнуть этой значительной выгоды, ноги должны были сдлаться плоскими и большіе пальцы на ногахъ видоизмниться особеннымъ образомъ, что вело за собою потерю хватательной способности.’ {Тамъ же, томъ I, стр. 156—157.} Совершенно согласны что способность человка держаться вертикально и обладаніе двумя свободными руками даютъ ему ‘преобладающее положеніе въ свт’. Интересно знать: какъ же, при какихъ условіяхъ, одинъ или многіе изъ нашихъ ‘ближайшихъ родственниковъ’ — обезьянъ пришли къ этимъ особенностямъ организаціи? Мы кажется не вправ ожидать отъ Дарвина точнаго и обстоятельнаго разъясненія вопроса, потому что онъ самъ находитъ что только ‘отчасти можно понять’ какъ случилась такая метаморфоза. Пусть такъ, удовольствуемся неполнымъ объясненіемъ, объясненіемъ отчасти. Въ чемъ же состоитъ это объясненіе? Но Дарвинъ въ сущности не объясняетъ дла, хотя бы и отчасти. Вмсто всякихъ объясненій, или пожалуй въ вид объясненія, онъ говоритъ только: ‘Если человку выгодно имть руки свободными и стоять твердо на ногахъ, въ чемъ не можетъ быть никакого сомннія при его выдающихся успхахъ въ жизненной борьб, то я не вижу почему бы не было выгодно для прародителей человка принимать боле и боле вертикальное положеніе и длаться двурукими. {Тамъ же стр. 158.} Вотъ и все чмъ объясняетъ Дарвинъ переходъ человка изъ положенія горизонтальнаго, которое было свойственно его прародителю, къ вертикальному, которое сдлалось особеннымъ его отличіемъ. Говоримъ: вотъ и все чмъ объясняетъ Дарвинъ сказанный переходъ, если не считать заслуживающимъ какого-нибудь вниманія слдующее замчаніе брошенное мимоходомъ: ‘какъ скоро какой-либо древній членъ длиннаго ряда приматовъ, {Такъ Линней называетъ высшія породы обезьянъ.} вслдствіе ли перемнъ въ способ добыванія средствъ къ жизни или по причин перемнъ въ условіяхъ родной страны, сталъ жить нсколько меньше на деревьяхъ и больше на земл, измнялся и его способъ хожденія и онъ долженъ былъ сдлаться двуногимъ животнымъ’. {Томъ I, стр. 156.} Бытъ-можетъ для кого-нибудь ясны подобныя сужденія, для насъ же нисколько. Неотвязчивый вопросъ: какъ совершилась данная метаморфоза остается ни мало не разршеннымъ. Въ какомъ положеніи находился напримръ нашъ ближайшій родственникъ когда онъ, переставъ употреблять верхнія конечности для хожденія, не пріучилъ еще ихъ и къ цлесообразной дятельности въ смысл рукъ, потому что вдь конечно это совершилось постепенно? Было ли такое неопредленное положеніе выгодно въ борьб за существованіе, когда онъ, безъ сомннія, въ начал отучась лазить по деревьямъ, не могъ еще привыкнуть бгать на заднихъ конечностяхъ? Не былъ ли онъ въ этомъ случа подобенъ спутанной лошади по удобству въ передвиженіи и защит отъ враговъ? Этотъ переходный моментъ весьма интересно было бы изучить (если только онъ возможенъ), и однакожь Дарвинъ не хочетъ брать на себя трудъ всесторонняго объясненія факта постеленнаго перехода обезьяны лазящей въ человка ходящаго.

Но удивленіе наше увеличивается когда не доказанный фактъ перехода родоначальника человческаго обезьяны изъ положенія горизонтальнаго въ вертикальное становится однакожь существеннйшимъ и важнйшимъ пунктомъ откуда, по Дарвину, объясняются уже будто бы сами собою вс другія особенности человческой организаціи. Вертикальное положеніе человка есть ключъ, по Дарвину, къ разгадк сложнаго и достопримчательнаго устройства человческаго тла. ‘Когда прародители человка, поучаетъ онъ, приняли боле и боле вертикальное положеніе и руки ихъ все сильне видоизмнялись ради хватанія и другихъ цлей, а ступени и ноги въ то же время измнялись для твердой поддержки тла и передвиженія, множество другихъ измненій въ строеніи сдлалось необходимымъ. Тазъ долженъ былъ сдлаться шире, позвоночникъ изогнулся особеннымъ образомъ и голова установилась въ другомъ положеніи. Человкъ прошелъ вс эти измненія‘. {Происхожденіе человкъ, т. 1. стр. 169.} Положимъ что человкъ прошелъ вс эти измненія, но дайте же объясненіе факта: какимъ образомъ такое простое явленіе какъ вертикальное положеніе человка вело за собою такое замчательное слдствіе — полное измненіе всей структуры человческаго тла? Дарвинъ, для уясненія дла, хотя и прибгаетъ къ боле или мене вроятнымъ сближеніямъ, вообще же не можетъ не заявлять что и онъ также затрудняется наглядно представить дло, ‘очень трудно ршить, говоритъ онъ, насколько эти соотносительныя измненія суть послдствія естественнаго подбора и насколько они обусловлены унаслдованнымъ вліяніемъ, усиленнымъ упражненіемъ извстныхъ частей или дйствіемъ одной части на другую.’ {Тамъ же.} Спрашивается: если это такъ трудно объяснить, то на чемъ же строится его теорія? Неужели трудность пониманія должна быть доказательствомъ несомннности факта? Какъ ни много придаетъ значенія Дарвинъ въ вопрос о происхожденіи физической организаціи человка предполагаемому имъ переходу прародителя человческаго изъ горизонтальнаго положенія въ вертикальное, тмъ не мене ему однакожь не удается вывести изъ этого факта всхъ особенностей человческой организаціи. Непреодолимыя трудности представляются для него въ особенности при объясненіи происхожденія даннаго объема мозга человческаго и обнаженія человка, то-есть факта потери человкомъ волосныхъ покрововъ какія встрчаемъ у обезьянъ. Въ доказательство происхожденія этихъ особенностей человческой организаціи, Дарвинъ прибгаетъ къ объясненіямъ которыя способны возбудить только возраженія. Такъ все объясненіе, сравнительно съ обезьяньимъ, большаго объема мозга человческаго заключается въ такихъ сужденіяхъ: ‘Съ постепеннымъ развитіемъ умственныхъ способностей мозгъ почти наврное увеличился. Никто, я думаю, не сомнвается что относительно большій объемъ мозга у человка въ сравненіи съ мозгами гориллы тсно связанъ съ его боле высокими умственными способностями. Мы встрчаемъ совершенно аналогическіе примры въ наскомыхъ.’ {Происхожденіе человка. T. I. стр. 161.} Совершенно справедливо, но отвчаютъ ли объясненія на вопросъ: какъ мозгъ обезьяны превратился въ мозгъ человка? Едвали. Въ самомъ дл, Дарвинъ въ этомъ случа вовсе забываетъ что онъ говоритъ о развитіи мозга человка на ступени животнаго міра: онъ отправляется отъ ‘высшихъ умственныхъ способностей’ какъ факта уже существующаго въ пород человкообразной обезьяны, тогда какъ ему слдовало бы говорить о различіи мозга какъ явленіи условливающемъ появленіе высшихъ умственныхъ способностей, иначе выйдетъ что душа человческая или разумъ человческій, или специфическія способности умственныя отличающія человка, будутъ существовать помимо, независимо, ране физической организаціи какою они для своихъ цлей пользуются. То-есть человкъ какъ сумма извстныхъ способностей будетъ предварять въ своемъ бытіи того прародителя человческаго какого отыскиваетъ Дарвинъ. Но будетъ ли это объяснять происхожденіе человка? Не думаемъ. Такъ же неудачно объясняетъ Дарвинъ и фактъ лишенія прародителемъ человка волосныхъ покрововъ. ‘Рзкое отличіе человка отъ животныхъ низшихъ состоитъ въ томъ что кожа у него голая’, говоритъ Дарвинъ. {Тамъ же, стр. 164.} Отъ чего же это случилось? Въ отвтъ на этотъ вопросъ Дарвинъ замчаетъ: ‘Такъ какъ у женщинъ на тл меньше волосъ чмъ у мущинъ, то мы въ прав заключать что наши получеловческіе родоначальники были въ начал до нкоторой степени бдны волосами. По мр того какъ наши родоначальницы постепенно пріобртали этотъ новый признакъ, он должны были передавать его въ равной мр молодымъ потомкамъ обоихъ половъ. Нтъ ничего удивительнаго что частная утрата волосъ считалась украшеніемъ у обезьяноподобныхъ родоначальниковъ человка. Мы видимъ что у животныхъ всхъ родовъ странныя особенности имли подобное же значеніе.’ {Тамъ же. T. II, стр. 420.} Такое объясненіе нельзя считать удовлетворительнымъ: вопервыхъ, оно допускаетъ ничего не объясняющій фактъ что человкъ потому обнаженъ что его обезьяноподобные прародители были лишены до извстной степени волосныхъ покрововъ, раждается вопросъ: а они почему были обнажены? Вовторыхъ, если и допустить что обнаженіе унаслдовалось при естественномъ или точне половомъ подбор, какъ пріятное украшеніе въ женскихъ особяхъ обезьяноподобныхъ прародителей человка, то противъ подобнаго допущенія будетъ говорить борода мущины, которая также унаслдовалась, по толкованію Дарвина, какъ пріятное украшеніе въ мужескихъ особяхъ. {Тамъ же, стр. 422.} Становится непонятнымъ почему мужескій и женскій полъ человческихъ прародителей пріобрли такіе вкусы: мущин нравилось оголеніе, а женщин напротивъ волосистость? Во всякомъ случа пробныя объясненія предполагаютъ извстныя эстетическія наклонности, притомъ, довольно причудливаго свойства, а съ этимъ, какъ и въ вопрос о мозг человческомъ — духъ человческій допускается какъ напередъ данное, откуда и объясняются особенности человка физическія, иначе говоря, при подобномъ толкованіи становятся совершенно напрасными самыя усилія Дарвина открыть происхожденіе человка. Онъ уже существуетъ прежде чмъ Дарвинъ отыщетъ перваго человка въ животномъ мір. Втретьихъ, по словамъ самого Дарвина, оголеніе человка есть не боле какъ ‘странность’, и этимъ сказано что эта особенность, какъ и всякая странность, не поддается объясненію. Мы уже не говоримъ о томъ какъ не выгодно было терять человку свои волосяные покровы, если на дло смотрть съ естественной точки зрнія по отношенію къ защит отъ дйствія вредныхъ вліяній климатическихъ, въ чемъ согласенъ и Дарвинъ. {T. I. стр. 165, 166.}

Вообще нужно сказать что главныя затрудненія съ которыми необходимо встрчается Дарвинъ при изображеніи самого процесса какимъ произошла эта предполагаемая метатаморфоза обезьяны въ человка еще остаются скрытыми отъ глазъ нашихъ, когда пытаются лишь боле или мене отвлеченно утверждать происхожденіе человка отъ обезьяны. Но стоитъ только коснуться возможныхъ въ этомъ случа фактическихъ подробностей процесса, какъ парадоксальность гипотезы о происхожденіи человка отъ обезьяны выступаетъ со всею ясностію, роняя невозвратно кредитъ гипотезы. Такое разоблаченіе привлекательной для матеріализма, но въ сущности неосновательной гипотезы беретъ на себя Бэръ, и тмъ самымъ наноситъ ршительный ударъ Дарвинизму, поскольку онъ касается вопроса о происхожденіи человка. Бэръ длаетъ попытку, по принципамъ установленнымъ Дарвиномъ, произвести человка отъ гориллы, одной изъ самыхъ человкообразныхъ обезьянъ. И что же? Что ни шагъ, то затрудненіе, что ни шагъ, то препятствіе. ‘Какъ достигла, спрашиваетъ онъ, родоначальница горилла что получила человческую ногу? Должны ли мы принять что такая родоначальница бросила деревья и начала упражняться въ хожденіи по ровной земл? что отъ этого нога постепенно улучшилась, большой палецъ сталъ мало-помалу мене отставать отъ другихъ, философская горилла пріучилась держаться и стоять отвсно?— что колни могутъ выправиться съ теченіемъ времени, въ теченіе тысячелтій по крайней мр, ноги сдлаются длинне, руки и челюсти короче, и наконецъ волосы выдадутъ, кром какъ на голов и на нкоторыхъ другихъ частяхъ тла, гд они, кажется, наимене необходимы? Но куда же двается борьба за существованіе? Плоды, которыми обезьяна прежде питалась, растутъ на деревьяхъ, отчего же она не вернется за ними назадъ на деревья, по крайней мр въ первое время, если она въ послдствіи научилась разводить арбузы, а можетъ-быть и рисъ? И отчего она не останется на деревьяхъ, такъ какъ каждый видъ животныхъ заботится о своемъ сохраненіи. Должно ли принять что вс деревья были вдругъ истреблены, или ни одно изъ нихъ не стало приносить плодовъ? Но тогда необходимо должны были бы погибнуть вс обезьяны. Или надобно допустить что обезьяны въ теченіи тысячелтій упражнялись въ хожденіи по ровной земл, и съ земли доставали плоды, чтобы только отвязаться отъ роковой формы руки, и не сохранить ее упражненіемъ въ лазаніи? Но это не будетъ борьба за существованіе, а борьба за цивилизацію, которой он должны были предаваться въ продолженіе столтій.’ {Натуралистъ, стр. 433.} Съ такими неопредленными трудностями должна, по Бэру, бороться гипотеза Дарвина приложенная къ происхожденію человка. Человкообразная обезьяна скоре бы умерла чмъ достигла бы преобразованія въ человка. Намъ кажется гипотеза Дарвина тмъ особенно выигрываетъ въ привлекательности что она, витая въ области идеальной, слишкомъ мало обращается къ суровой дйствительности, она излагается въ вид обольстительныхъ для мысли обобщеній и избгаетъ объясненія подробностей происхожденія органическаго царства путемъ такихъ началъ какъ борьба за существованіе и естественный подборъ. Но эмпирическая наука только тогда и будетъ точною когда ею разъяснены вс мелочи и частности вопроса. Если же эти научныя требованія поставимъ въ отношеніи къ происхожденію человка, то оказывается что Дарвинова гипотеза не только не можетъ разъяснить подробностей процесса происхожденія человка^— она чужда какихъ бы то ни было фактовъ разъясняющихъ вопросъ. Бурмейстеръ, напримръ, прямо сознается что ‘напрасно стали бы ожидать отъ нея разъясненія какъ произошелъ человкъ, ожидать истинной исторіи возникновенія его, потому что наука для разъясненія этой темы не иметъ никакихъ достоврныхъ фактовъ’. {Geschichteder Schpfung.}

VIII.

Дарвинова гипотеза не ограничивается попыткою разъяснить происхожденіе органическихъ существъ населяющихъ и населявшихъ землю лишь съ одной вншней, физической стороны, со всмъ разнообразіемъ вншнихъ формъ. Она идетъ дале, она хочетъ подчинить своимъ принципамъ и развитіе самой внутренней жизни организмовъ, ихъ психическихъ особенностей, она хочетъ сорвать покровъ таинственности облекающій эту сокровенную область.

Какъ ни разнообразны инстинкты животныхъ, какъ ни трудно объяснить ихъ происхожденіе какими-либо вншними дятелями, Дарвинъ тмъ не мене сводитъ происхожденіе ихъ къ своему принципу естественнаго подбора. Онъ приписываетъ ему въ этомъ случа точно такую же роль какъ и при образованіи физическаго разнообразія и совершенства организмовъ. ‘При измненныхъ условіяхъ жизни, говоритъ Дарвинъ, излагая сущность своего воззрнія на вопросъ, по крайней мр возможно чтобы легкія видоизмненія въ инстинкт принесли пользу виду, и если можно доказать что инстинкты хоть сколько-нибудь измнчивы, то я не вижу ничего невроятнаго въ томъ чтобъ естественный подборъ сохранялъ и накоплялъ уклоненія въ инстинкт въ той мр какъ они полезны. Такимъ путемъ, по моему мннію, возникли вс самые сложные и дивные инстинкты, точно такъ же какъ и черты тлеснаго строенія возникаютъ или усиливаются вслдствіе изощренія или извстнаго образа жизни. Но я думаю что дйствіе образа жизни ничтожно въ сравненіи съ дйствіемъ естественнаго подбора уклоненій въ инстинкт, такъ-сказать, случайныхъ, то-есть обусловленныхъ тми же неизвстными причинами которыя вызываютъ легкія уклоненія въ тлесномъ строеніи.’ {Стр. 170.}

Очевидно, Дарвиново ученіе о развитіи умственныхъ способностей животныхъ организмовъ не иначе можетъ быть мыслимо какъ при предположеніи какихъ-либо первоначальныхъ простыхъ инстинктовъ, отъ которыхъ и отправляется Дарвинъ, какъ уже отъ даннаго. Не будь чего-либо первоначально въ этомъ род, не было бы и уклоненій, ибо уклоняться можно только отъ чего-нибудь. Какъ же, спрашивается, возникли первые инстинкты, въ чемъ бы они ни состояли? На этотъ вопросъ Дарвинъ отвчаетъ отказомъ объяснить фактъ первоначальнаго происхожденія умственныхъ способностей одушевленныхъ организмовъ. ‘Я долженъ замтить, говоритъ онъ, что я не думаю касаться вопроса о первичномъ происхожденіи умственныхъ способностей, какъ не касаюсь вопроса о происхожденіи самой жизни’. {Стр. 168.} Но несомнннымъ, конечно, должно оставаться для Дарвина то что какіе-либо зачатки инстинктовъ даны животнымъ вмст- съ бытіемъ. Если такъ, то не будетъ, кажется, ничего страннаго въ предположеніи что сила создавшая первые инстинкты вмст съ тмъ дала имъ и возможность развиваться все дале и дале по мр надобности, или даже боле, сила создавшая первые простые инстинкты могла сообразно съ извстными жизненными условіями живыхъ организмовъ разнообразить ихъ и увеличивать качественное ихъ содержаніе. И это не простое предположеніе, котораго хотя и можетъ, напримръ, держаться религіозное представленіе, но которое съ полнымъ удобствомъ для натуралиста можетъ замняться предположеніемъ лишь Дарвиновыхъ началъ. Нтъ, къ нему необходимо приходимъ, потому что есть факты которые положительно идутъ противъ воззрній Дарвина на происхожденіе инстинктовъ чрезъ постепенное усовершенствованіе ихъ естественнымъ подборомъ, съ другой стороны, къ нему же приводитъ обсужденіе самыхъ начавъ Дарвина, становящихся здсь въ неразршимое противорчіе съ собою.

Дарвинъ основываетъ свое ученіе о постепенномъ усовершеніи инстинктовъ на предположеніяхъ двоякаго рода: на томъ что возникновеніе такого или другаго инстинкта есть простой случай, такъ что отъ неизвстной причины возникшій инстинктъ, становясь наслдственнымъ, переходитъ на потомство и упрочивается,— и на томъ что инстинкты измнчивы и усовершимы до безконечности.

Не то свидтельствуютъ живые факты. Опытомъ дознано что хотя въ домашнемъ состояніи животныя измняются относительно инстинкта, но эти измненія должны стоятъ въ тсной связи съ инстинктами принадлежавшими особямъ въ дикомъ состояніи, какъ скоро эти измненія инстинкта не имютъ той неразрывной связи съ дикимъ инстинктомъ животнаго, они не держатся у него дале того индивидуума которому они принадлежатъ, измненные инстинкты не передаются потомству. ‘Не подлежитъ сомннію, говоритъ Ляйэлль, что въ новйшее время извстныя породы собакъ пріобрли не только множество новыхъ свойствъ и качествъ, но и передали ихъ потомству. Но въ этихъ случаяхъ слдуетъ замтить что такія новыя особенности имютъ близкое отношеніе къ нравамъ животнаго въ дикомъ состояніи. Какъ въ общемъ правил, замчаетъ онъ, я вполн согласенъ съ Кювье что при изученіи нравовъ животныхъ мы должны приписывать ихъ домашнія свойства видоизмненію инстинктовъ вложенныхъ въ нихъ отъ природы.’ {Геологія Ллйэлля, т. II, стр. 291—2.} И ничто такъ не доказываетъ врности этого предположенія какъ тотъ фактъ что нкоторыя привычки усвоенныя животными не становятся наслдственными, слдовательно не длаются инстинктами въ собственномъ смысл слова. ‘Свинья была пріучена къ охот и стояла надъ дичью съ величайшимъ рвеніемъ и твердостію, но такое случайное пріобртеніе не обратилось въ наслдственность’. {Тамъ же, стр. 293.} Извстны также примры что птицы выучиваются выговаривать какія-либо слова, но эта привычка также не удерживается въ потомств. Еслибъ инстинкты были случайнымъ явленіемъ, какъ представляетъ дло Дарвинъ, въ такомъ случа подобные факты были бы необъяснимы съ его точки зрнія. Если разнообразіе инстинктовъ, по Дарвину, есть унаслдованіе случайныхъ явленій въ инстинктахъ животныхъ, то нтъ видимой причины почему бы не удерживаться всякому инстинкту. Нельзя утверждать ни того что извстный инстинктъ не удерживается потому что онъ не сообразенъ съ природою животнаго, — это бы значило допускать что инстинкты животныхъ въ своемъ развитіи имютъ предлы, чего не допускаетъ теорія Дарвина. Нельзя утверждать и того чтобъ извстные инстинкты не удерживались въ потомств лишь потому что они безполезны особямъ, это возраженіе устраняется легко тмъ что сохраняются же многіе другіе инстинкты въ животныхъ которые также безполезны для вида, напримръ способность подавать убитую дичь охотнику и т. д. Слдовательно указанные факты ненаслдованія нкоторыхъ инстинктовъ могутъ быть объясняемы именно тмъ чмъ они и должны быть объясняемы съ точки зрнія Кювье и Ляйэлля: они не были въ связи съ дикими инстинктами животныхъ. А это значитъ что не всякое случайное измненіе въ привычкахъ животнаго можетъ быть унаслдовано, какъ инстинктъ, потомствомъ, а только то что гармонируетъ съ природою животнаго, и слдовательно въ самой природ напередъ положены задатки извстнаго рода инстинктовъ, слдовательно инстинкты суть нчто строго условленное природою животнаго, и Дарвинова теорія случайныхъ измненій можетъ имть лишь ограниченный характеръ.

Какъ мы сказали, теорія Дарвина въ ученіи о постеленномъ образованіи инстинктовъ основывается между прочимъ на предположеніи безконечной усовершаемости инстинктовъ. Конечно, Дарвинъ не можетъ доказать этого положенія фактически, безконечность не подлежитъ удостовренію фактами. Тщетно даже мы стали бы искать фактовъ по крайней мр постоянно продолжающагося у совершенія инстинкта подъ вліяніемъ человка. Строгая эмпирія разрушаетъ подобныя иллюзіи. Примръ психическаго развитія слоновъ служитъ яснйшимъ примромъ того въ какія строго опредленныя границы заключена возможность развитія психическаго у животныхъ. Нтъ животнаго смышлене слона, и однакожь что представляютъ наблюденія надъ его развитіемъ? Мы знаемъ, говоритъ Ляналль, что достаточно нсколькихъ лтъ чтобы произвесть самое удивительное измненіе въ нрав животнаго, и хотя бы ту же самую особь продолжали обучать въ теченіе цлаго столтія, однакоже она не длаетъ никакихъ дальнйшихъ успховъ въ общемъ развитіи своихъ способностей. {Геологія Лайелля. Т. II, стр. 297.} Чмъ объяснитъ Дарвинъ подобный фактъ? Отчего бы животному не развиваться все дале и дале при благопріятныхъ обстоятельствахъ? Отчего инстинктъ, по Дарвинову предположенію, столь пластичный въ естественномъ состояніи, сдлался столь упругимъ въ искусственномъ состояніи? Отчего въ начал дло развитія слона идетъ совершенно успшно, а лотомъ чмъ дале тмъ хуже? Почему въ естественномъ состояніи природа всегда готова пользоваться уклоненіями въ инстинкт, какъ предполагаетъ Дарвинъ, а въ искусственномъ состояніи этого не видимъ? Почему бы слону путемъ постепеннаго развитія не дойти до разумности человка?. Не очевидно ли что безконечное усовершеніе психическихъ особенностей, признаваемое Дарвиномъ, существуетъ лишь въ его теоріи и. опровергается дйствительностію?

Но еслибы даже и не существовало подобныхъ фактовъ, опровергающихъ основы Дарвиновой теоріи, твердость ея оставалась бы все еще подъ сомнніемъ. Когда зараждаегся инстинктъ новый? Тогда ли когда животное еще находится въ утроб матери, такъ что животное появляется на свтъ уже съ готовымъ инстинктомъ, или же онъ возникаетъ уже въ послдствіи, когда индивидуумъ уже нсколько времени пользовался какимъ-либо инстинктомъ? Но ни перваго, ни втораго случая допустить нельзя. Допустивъ первое происхожденіе инстинкта отъ чрева матери, Дарвину невозможно было бы такое явленіе помирить съ его ученіемъ о наслдственности, притомъ происхожденіе его было бы чмъ-то таинственнымъ, загадочнымъ, такъ что для подобнаго происхожденія инстинкта могло бы быть пригодно какое угодно объясненіе, а не Дарвиново. Наконецъ, животное здсь уже прежде своего появленія на свтъ, являлось бы приспособленнымъ къ извстнымъ цлямъ, чего не можетъ допустить Дарвинова теорія случайности. Остается допустить что инстинктъ образуется у особи въ то время когда она пользовалась боле или мене продолжительное время прежнимъ инстинктомъ, такъ что она уже отъ одного инстинкта переходитъ къ пользованію другимъ. Но возможно ли это? Гд боле вроятности, въ томъ ли чтобы животное оставалось при прежнемъ инстинкт, съ которымъ оно уже сжилосъ, или въ томъ чтобъ оно усвоило, новый инстинктъ который только-что проявился въ немъ? Не долженъ ли былъ перевсъ оставаться на сторон прежняго инстинкта? Извстно какъ сильна традиція даже въ жизни человческой, а что сказать о животномъ, которое раждается съ извстнымъ инстинктомъ? Да притомъ положимъ, животное отъ неизвстной причины проявило какое-либо свойство, почему это новое свойство получаетъ перевсъ предъ старымъ, почему это новое свойство предпочитается прежнему? Пусть, какъ предполагаетъ Дарвинъ, кукушка какъ-нибудь случайно положила свое яйцо въ чужое гнздо, замтила выгоду проистекающую отсюда, стала длать такъ чаще и чаще, и вышелъ инстинктъ новый. {Стр. 176.} Но откуда, спросимъ у Дарвина, взялась въ кукушк способность быть такою разсудительною? Дарвинъ сошлется для объясненія на борьбу за существованіе, но борьба эта не можетъ длать того что несвойственно животному, что превышаетъ его способности. Какъ ни трудно представить себ возникновеніе новаго инстинкта, допустимъ однакожь что это дйствительно какъ-нибудь случилось. Но этимъ вопросъ объ инстинкт съ точки зрнія Дарвиновой теоріи не исчерпывается. Нужно чтобъ инстинктъ упрочился въ потомств. Что такое Дарвиново случайное измненіе въ инстинкт какого-либо индивидуума? Это рядъ дйствій повторенныхъ какою-либо особью во время ея жизни,— дйствій которыхъ не знаютъ другія особи того же вида. Если такъ, то почему же то что составляетъ такъ-сказать исключительную принадлежность одной или нсколькихъ особей длается всеобщимъ достояніемъ всхъ потомковъ. Почему же посл этого не наслдуются и такія дйствія какъ собираніе пчелами меда именно съ такого-то дерева, даже съ такой-то втки и т. д., словомъ, почему же посл этого не наслдуется вся совокупность дйствій предковъ въ потомкахъ? Почему посл этого потомокъ въ своей дятельности не есть полное повтореніе дйствій предка? Этого слдовало бы ожидать, еслибы частныя случайныя измненія инстинкта пчелы, напримръ, въ строеніи ячейки,— измненія служащія чмъ-то постороннимъ и прибавочнымъ въ сравненіи съ тмъ инстинктомъ который наслдуетъ особь отъ родителей,— переходили, согласно Дарвину, отъ одного поколнія къ другому. Случайность какихъ-либо дйствій пчелы въ устроеніи ячейки ничмъ не отличается отъ случайности всхъ другихъ индивидуальныхъ дйствій особи. Если не наслдуются послднія, не должны наслдоваться и первыя. Если мы знаемъ что есть нчто наслдственное и есть нчто не наслдственное у животныхъ, то мы, видя что къ не наслдственному относятся вс частныя, индивидуальныя дйствія животнаго, должны сюда относить и частныя дйствія въ. строеніи ячейки, если такое когда-либо случилось, а къ наслдственному относить все то что повторяется неизмнна изъ рода въ родъ. Слдовательно частное измненіе инстинкта, какъ простое проявленіе индивидуальности, не могло и не должно длаться наслдственнымъ. При допущеніи наслдственности частныхъ измненій въ инстинкт, остается непонятнымъ еще какимъ образомъ это чисто вншнее дйствіе переходитъ во внутреннее содержаніе организма. Куда, дале, длся прежній инстинктъ, напримръ, кукушки, замнившись новымъ? Почему первый уступилъ послднему? Почему новый именно сдлался наслдственнымъ, а прежній не наслдственнымъ?

IX.

Дарвинова теорія иметъ своею задачею объяснить происхожденіе психическихъ особенностей у всхъ одушевленныхъ существъ органическаго міра, Дарвинъ не знаетъ предловъ для приложенія своей теоріи. Поэтому естественно что его сужденія объ инстинкт должны имть полное свое приложеніе и къ происхожденію интеллектуальныхъ способностей человка. Если такъ, то, по Дарвину, выходитъ, скажемъ словами Фромгаммера, что ‘разумъ, память, воображеніе, воля человческаго духа и вся нравственно-историческая жизнь человка произошли мало-по-малу при помощи естественнаго подбора, произошли такъ же какъ хвостъ жираффы, или хоботъ слова.’ {Изъ нмецкаго философскаго журнала Athenum.} Но мыслимо ли это? На это отрицательный отвтъ даютъ уже представленія самихъ натуралистовъ о характер психической жизни человка, поставляющія человка съ полнымъ правомъ выше всего животнаго міра, со всми его инстинктами. Исидоръ Жоффруа Сентъ-Илеръ отличительною особенностію человка въ сравненіи со всмъ животными поставляетъ мыслительную способность его. Онъ говоритъ: животное отличается отъ растенія свойственными ему способностями, которыя исчезаютъ тамъ гд кончается животный міръ, только вслдствіе обладанія этими способностями (ощущенія и движенія), животный міръ возвышается до особеннаго царства. Равнымъ образомъ и человкъ въ свою очередь отдляется отъ животныхъ своими несравненно высшими качествами и способностями интеллектуальными, которыя присоединяются къ ощущенію и движенію (животныхъ), и такимъ образомъ возвышаясь надъ животнымъ царствомъ, человкъ составляетъ высшій отдлъ природы: царство человка… ‘Растеніе живетъ, животное живетъ и чувствуетъ, человкъ живетъ, чувствуешь и мыслитъ’ {См. Человкъ и его мсто въ природ. Фогта. Перев. 1864, т. I, стр. 276.} Флурансъ, точне обозначая въ чемъ состоитъ эта мыслительная способность человка въ сравненіи съ животнымъ, опредляетъ ее какъ способномъ размышлять о самомъ себ и обсуждатъ свои дйствія. ‘Животныя, говоритъ этотъ натуралистъ, своими чувствами получаютъ впечатлніе, подобныя тмъ какія мы получаемъ, они сохраняютъ, какъ и мы, слды этихъ впечатлній, сохраненныя впечатлнія образуютъ разнообразныя представленія, но въ нихъ нтъ способности размышлять, наблюдать надъ самими собою и изучать умъ. Мысль которая сама себя созерцаетъ, разумъ который видитъ себя и изучаетъ, знаніе которое само себя знаетъ, составляетъ рядъ явленій не доступныхъ ни для какого животнаго, только одному человку изъ всхъ живыхъ существъ дана возможность чувствовать что онъ чувствуетъ, знать что онъ знаетъ, мыслить что онъ мыслитъ.’ {Объ инстинкт и ум животныхъ. Перев. 1850, стр. 36—7.}

Ляйэлль находитъ самую существенную черту различія человка отъ животныхъ въ разум. ‘Первенство человка заключается, говоритъ онъ, не въ тхъ способностяхъ и качествахъ которыя онъ раздляетъ вмст съ низшими животными, но въ его разум которымъ онъ отличается отъ нихъ. Организмъ его вовсе не таковъ чтобы дать ему ршительный перевсъ, еслибы вмсто своихъ мыслительныхъ способностей онъ былъ надленъ такими же инстинктами какими обладаютъ низшія животныя.’ {Геологія Ляйэлля. Томъ I, стр. 169.} Самъ Дарвинъ изъясняетъ высокое уваженіе къ разумности человка. ‘Сомнваться, говоритъ онъ, въ великомъ значеніи умственныхъ способностей человка невозможно, потому что человкъ преимущественно имъ обязанъ своимъ высокимъ положеніемъ въ мір.’ {Происхожденіе человка, томъ I, стр. 177.} По Ляйэллю, исключительно одному человку принадлежитъ способность развивающагося и у совершающагося разума. ‘животныя родятся тмъ чмъ имъ предназначено оставаться вчно. Природа назначила имъ извстное мсто и ограничила размры ихъ способностей непреходимою преградой. Человку же она дала возможность самому опредлять свое положеніе, надливъ его способнымъ къ усовершенствованію разумомъ.’ {Древность рода человческаго. Перев. 1864, стр. 477—8.} Въ томъ же смысл отзываются о свойств человческихъ способностей и антропологи Вайцъ и Кабанисъ. Первый говоритъ: ‘Весь образъ жизни и вообще вншнія условія при которыхъ жило одно и то же человческое племя могутъ измняться самымъ ршительнымъ образомъ и часто дйствительно измнялись, но этого не бываетъ у животныхъ. Одно и то же человческое племя можетъ проходить и дйствительно проходитъ весьма различныя ступени умственнаго развитія, чего не бываетъ у животныхъ. {Антропологія первобытныхъ народовъ. Перев. т. 1, стр. 176.} Второй говоритъ: ‘Человкъ усплъ извлечь изъ своего разума многія средства которыя на вчныя времена останутся недоступны прочимъ самымъ умнымъ животнымъ.’ {Отношеніе между физическою и природой челов&#1123,ка. Перев. 1866, т. II, стр. 260.} Въ связи съ его умственнымъ превосходствомъ, съ его способностію прогрессивнаго усовершенствованія, стоить даръ слова, онъ служитъ лучшимъ выраженіемъ разумности человка. Въ этомъ отношеніи справедливо считаютъ даръ слова особеннымъ отличіемъ человка въ сравненіи съ животнымъ. Приводимъ замчательное изреченіе Вильгельма Гумбольдта: ‘Человкъ есть человкъ только по своей способности говорить, но для того чтобъ изобрсти рчь онъ уже долженъ быть человкомъ’. {См. Древность рода человческаго, Ляйэлля. Стр. 450.} Катрфажъ, разсматривая человка какъ особое царство въ ряду другихъ живыхъ существъ, основаніе для этого находить въ томъ что человкъ существо нравственное и религіозное. ‘У самыхъ дикихъ народовъ, даже у тхъ племенъ которыхъ обыкновенно единогласно ставятъ на самыхъ низшихъ ступеняхъ въ человчеств, общественныя и частныя дйствія заставляютъ принять что человкъ всегда умлъ различать и ставить выше добра и зла физическаго еще нчто боле возвышенное: у людей же самыхъ передовыхъ цлыя учрежденія опираются на это основаніе,— на отвлеченное понятіе о добр и зл нравственномъ, которое находится во всхъ группахъ человческихъ. Но нтъ ршительно никакого повода или основанія предполагать чтобъ око существовало у животныхъ. Итакъ оно есть первый отличительный признакъ человческаго царства.’ {Тамъ же, стр. 31.} Съ этимъ мнніемъ Катрфажа согласенъ и Дарвинъ. Онъ говоритъ: ‘Нравственнымъ существомъ мы называемъ такое которое способно сравнивать свои прошлые и будущіе поступки и побужденія, одобрять одни и осуждать другіе. То обстоятельство что человкъ есть единственное существо которое съ полною увренностію можетъ быть опредлено такимъ образомъ, вотъ самое большое изъ всхъ различій между нимъ и низшими животными’ {Происхожденіе человка, томъ II, стр. 430.}. При другомъ случа тотъ же Дарвинъ говоритъ еще: ‘Почему человкъ жалетъ, несмотря на усилія уничтожить въ себ это сожалніе, что онъ послдовалъ тому, а не другому изъ своихъ естественныхъ побужденій, и дале, почему онъ чувствуетъ что долженъ сожалть о своемъ поступк? Въ этомъ отношеніи человкъ далеко отличается отъ низшихъ животныхъ.’ {Тамъ же, томъ 1, стр. 96.} Другой отличительный признакъ человческаго царства есть, по Катрфажу, религіозность. ‘Понятіе о божеств и понятіе о другой жизни точно такъ же распространены какъ понятіе о добр и зл. Какъ бы ни были они иногда неопредленны, тмъ не мене они всегда производятъ извстное число весьма значительныхъ фактовъ. Они служатъ очень скромными эквивалентами великихъ проявленій того же свойства у народовъ цивилизованныхъ. Никогда ни у какого животнаго не дознано ничего подобнаго этому.’ {Естественная исторія человка, стр. 31.} Таковъ, по представленію натуралистовъ, человкъ въ духовною отношеніи, по справедливости называемый царемъ природы.

Посл этихъ признаваемыхъ самими естествоиспытателями различій человка отъ животныхъ въ психическомъ отношеніи, казалось бы не должно быть мста въ сочиненіяхъ серіозныхъ естествоиспытателей попыткамъ производить разумнаго человка отъ низшихъ животныхъ. Между тмъ находимъ совершенно обратное. Даже Дарвинъ, который такъ хорошо сознаетъ различіе человка отъ низшихъ животныхъ въ психическомъ отношеніи и который сначала такъ осторожно уклонялся отъ открытаго заявленія своихъ мнній о происхожденіи человка въ дух своихъ теорій, — и тотъ не могъ удержаться въ предлахъ осторожности и благоразумія.

Только закрывая глаза на т грани которыя отдляютъ духовный міръ человка отъ психическаго міра животныхъ можно отваживаться на безлюдную попытку производить разумность человческую отъ малоразумія животнаго. {Въ вопрос объ умственно-нравственныхъ отличіяхъ человка отъ животныхъ, по требованію нашей задачи, мы ограничимся немногими замчаніями. Для любознательнаго читателя можемъ рекомендовать въ пополненіе къ свдніямъ какія мы сообщимъ по вопросу, остроумную и во многихъ отношеніяхъ интересную статью: ‘Человкъ въ его отличіи отъ животныхъ’ (критическія замчанія на вторую и третью главу сочиненія Дарвина человка г. Гусева, въ сборник изданномъ при журнал Гражданинъ, 1872, часть 2).} Въ самомъ дл, обращая свой взоръ отъ человка къ другимъ тварямъ, мы тщетно стали бы искать что бы хотя сколько-нибудь напоминало намъ о человк съ его разумностію. Кто укажетъ намъ тотъ посредствующій членъ въ животномъ мір, членъ который связывалъ бы неразумную тварь съ разумнымъ человкомъ, какъ того необходимо требуетъ Дарвинова теорія прогрессивнаго развитія міра одушевленныхъ существъ, заключительное звено коихъ есть человкъ. Конечно естествоиспытатели подобные Фогту и Гэксли и самъ Дарвинъ посовтуютъ намъ обратиться для разъясненія вопроса къ человкообразнымъ обезьянамъ наиболе приближающимся къ человку. Но если при взгляд на эти существа мы и найдемъ физическое сходство съ человкомъ, разв одного этого достаточно для разъясненія вопроса? Гд здсь то умственное развитіе котораго достигаетъ человкъ и даже гд возможность подобнаго развитія, гд здсь даръ слова, въ которомъ человкъ выражаетъ свои внутреннія движенія мысли и сердца, гд здсь хотя тнь той общественности которую создаютъ нравственныя и религіозныя начала человка? Тщетно взоръ человка ищетъ того чего хочетъ. Вмсто существъ имющихъ зачатки умственнаго развитія, мы видимъ въ обезьянахъ, по свидтельству Бэра, такихъ неразумныхъ тварей которыя способны разв только на то чтобы ‘погрться у огня разведеннаго людьми, но неспособны даже на то чтобы прибавить туда дровъ для поддержанія огня, хотя он, и видали какъ длаютъ это люди, не говоря уже о самостоятельномъ добываніи огня, которое имъ вовсе неизвстно. Ихъ умственныя способности такъ ничтожны что собака въ прирученномъ состояніи превосходитъ ихъ смышленостью: обезьяну можно научить разв ношенію корзины, но и здсь малйшій переполохъ заставляетъ ее бросить свою ношу’, она теряетъ при этомъ всякую разсудительность, въ чемъ превосходитъ ее столь далекая отъ человка по своему типу собака. Напрасно мы стали бы искать у этихъ предполагаемыхъ прародителей человка хотя слабыхъ задатковъ языка. ‘Ни одна обезьяна, по Бэру, не иметъ языка боле выработаннаго нежели у всякаго другаго животнаго, он лишь издаютъ одинъ звукъ для предостереженія отъ опасности, другой для простаго времяпрепровожденія, ‘опять иной звукъ для выраженія боли’, {Натуралистъ 1865, стр. 434.} и только. Никакая фантазія еще не создавала наконецъ предположенія о какихъ-либо нравственныхъ, религіозныхъ связяхъ у этихъ высшихъ тварей между неразумными существами. Общественность обезьянъ ничмъ не выше общественности дикихъ лошаковъ и черепахъ. Прекрасно разсуждаетъ объ ум обезьянъ натуралистъ Карусъ, имя въ виду теоріи подобныя Дарвиновой. ‘Обезьяна, говоритъ онъ, съ одной стороны конечно стоитъ выше животныхъ, но такъ какъ ей при этомъ не дается высшаго разума, то эта высота обращается ей во вредъ, и тмъ боле удаляетъ ее отъ человческой разумности. Прежде всего ей недостаетъ въ особенности сужденія, и хотя она иметъ довольно смышлености для яснаго усвоенія многихъ вншнихъ процессовъ и даже находитъ средства подражать этимъ процессамъ, но у нея нтъ способности вникать въ сущность этихъ вншнихъ процессовъ и ихъ значенія для своего собственнаго бытія, и потому такія подраженія обращаются ей во вредъ, напримръ она видитъ что человкъ обрзаетъ себ бороду, у нея является Желаніе подражать ему, но вмсто того она обрзываетъ себ шею, или напримръ она видитъ что человкъ моете а, и хватаетъ съ умысломъ поставленную для нея клейкую воду, оклеиваетъ себ ею глаза и попадаетъ въ руки человка, или наконецъ обезьяна ясно видитъ что человкъ надваетъ сапоги, и натягиваетъ себ на ноги сапоги вымазанные смолою и вслдствіе того не въ состояніи бываетъ убжать отъ преслдованія. За то обезьяны очень скоро, а часто и легко, научаются чисто механическимъ вещамъ, для которыхъ не требуется высшаго сужденія. Напримръ она хорошо научается вертть вертлъ (пока около нея есть человкъ который можетъ судить когда жаркое можетъ быть готово), научается черпать и носить воду, разбивать орхи, чтобы достать ихъ ядро, но понятіе слова или числа, которое легко усвояетъ даже маленькое дитя, недоступно даже для самыхъ старыхъ обезьянъ. ‘Здсь, замчаетъ Карусъ, намъ представляется конечно весьма замчательный психологическій фактъ указывающій на твердую границу между человкомъ и животнымъ.’ {Сравнительная Психологія, Переводъ 1867 года, стр. 188. } Да и самъ Дарвинъ не можетъ не сознаться что между человкомъ и самою высшею обезьяною теперь намъ извстною нтъ ничего общаго въ психическомъ отношеніи. Это признаніе очень замчательно въ устахъ такого естествоиспытателя какъ Дарвинъ! Вотъ его слова: ‘Нтъ сомннія что существуетъ огромная разница между умомъ самаго низкаго человка и самаго высшаго животнаго. Еслибы человкообразная обезьяна могла имть безпристрастный взглядъ на себя, она бы допустила что хотя она уметъ составитъ планъ грабежа сада, знаетъ употребленіе камней для драки, или разбиванія орховъ, мысль объ устройств изъ камня инструмента далеко выше ея силъ. Она бы допустила что она еще меньше могла бы слдить за ходомъ метафизическихъ разсужденій или разршить математическую задачу, или размышлять о Бог, или восхищаться величавою красотой природы. Она бы допустила что, хотя она способна дать другимъ обезьянамъ понять нкоторыя изъ своихъ ощущеній и простыхъ нуждъ посредствомъ криковъ, ей никогда не приходила въ голову мысль о выраженіи опредленныхъ понятій опредленными словами. Она могла бы утверждать что готова помогать другимъ обезьянамъ одного съ нею племени, но должна была бы признаться что безкорыстная любовь ко всмъ другимъ существамъ, благороднйшее свойство человка, далеко выше ея понятія’. {Происхожденіе человка, т. I, стр, 114—116.} Вообще нужно замтить, только тогда достигаютъ хоть какой-нибудь степени вроятности сближенія человка съ обезьянами въ умственномъ отношеніи когда настолько преувеличиваютъ умственныя способности обезьянъ что мы уже встрчаемся не съ дйствительными, а фантастическими, сказочными. А такое преувеличеніе возможно и бываетъ. Вундтъ говоритъ: ‘мннія объ умственныхъ способностяхъ обезьянъ обыкновенно бываютъ преувеличены. Длающіе такіе отзывы увлекаются, кром наружнаго сходства обезьянъ съ человкомъ, ихъ необыкновеннымъ подражательнымъ талантомъ.’ {Душа челов&#1123,ка и животныхъ. Перев. 1866. Томъ II, стр. 660.}

Но обратимся къ разсмотрнію того какъ именно принципы Дарвина прилагаются къ вопросу о происхожденіи человка съ психической его стороны. Первую попытку приложенія этихъ принциповъ къ данному вопросу длаетъ не самъ Дарвинъ,— мы уже сказали выше что онъ долгое время благоразумно удерживался отъ подобнаго шага, — а его услужливые друзья по наук. Считаемъ не безынтереснымъ привести и разобрать одну изъ такихъ попытокъ сдланную Ляйэллемъ, чтобы видть тотъ историческій путь какимъ Дарвинъ приведенъ къ смлому тагу — подведенія и человка подъ начала своей теоріи. Такимъ образомъ мы опредлимъ много ли самъ Дарвинъ сдлаеггъ для ршенія вопроса въ сравненіи съ его предшественниками на томъ же поприщ Мы выбираемъ именно Ляйэлдя, старающагося въ своемъ сочиненіи ‘о древности рода человческаго’ подладиться къ воззрніямъ Дарвина, прежде имъ не раздляемымъ, частію потому что онъ одинъ изъ ученыхъ естествоиспытателей нашего времени, частію потому что по этому образцу талантливйшаго естествоиспытателя можно судить о другихъ попыткахъ въ томъ же род мене талантливыхъ. Вотъ какимъ образомъ, слдуя Ляйэллю, изъ низшаго животнаго, по мннію большинства матеріалистовъ естествоиспытателей изъ обезьяны, образовался человкъ. ‘Рожденіе необыкновеннаго генія отъ родителей не выказывающихъ особенныхъ умственныхъ способностей, стоящаго выше своего вка или племени, представляетъ явленіе которое не слдуетъ упускать изъ виду…. Если согласно теоріи постепеннаго развитія мы допустимъ что человкъ постепенно развился съ весьма низкой степени, то подобные скачки не только могли повести къ боле и боле высшимъ формамъ и степенямъ развитія, но въ гораздо боле отдаленные періоды могли однимъ прыжкомъ перескочить пространства раздляющія неразвитый разсудокъ низшихъ животныхъ отъ первой самой слабой формы совершенствующагося ума, проявляемаго человкомъ.’ {Древность рода человческаго, стр. 484.} Кто бы могъ подумать что это слово естествоиспытателя стоящаго во глав другихъ естествоиспытателей? Многимъ ли отличаются подобныя неясныя, неопредленныя, загадочныя, темныя объясненія отъ простаго: не знаю? Разв только тмъ что послднее объясненіе есть плодъ невднія сознающаго себя какъ невдніе, что длаетъ ему честь. При этомъ Ляйэлль хочетъ объяснить дло по теоріи Дарвина, по теоріи прогрессивнаго развитія, и однакожь поражаемый безконечнымъ различіемъ человка отъ животнаго, не можетъ иначе представить себ происхожденія человка какъ путемъ скачковъ, слдовательно вопреки теоріи. Онъ говоритъ дале что въ гораздо боле отдаленные періоды однимъ прыжкомъ можно было перейти отъ животнаго къ человку, но спрашивается, почему отдаленные періоды способны были на то на что неспособны ныншнія эпохи міра, отчего только на долю ихъ выпадали такія счастливыя случайности? Наконецъ, аналогія происхожденія перваго человка отъ животнаго съ происхожденіемъ генія отъ обыкновенныхъ родителей не выдерживаетъ критики: нтъ примра чтобъ отъ генія произошло цлое геніальное племя, почему же отъ исключенія въ животномъ мір, отъ случайно явившагося существа одареннаго проблескомъ разсудка произошелъ цлый родъ разумныхъ существъ?

Такимъ образомъ попытка показать происхожденіе человка съ духовной стороны отъ животнаго въ род обезьяны, на основаніи принциповъ Дарвиной теоріи, окончилась полною неудачей. Но эта неудача не побудила Дарвина къ осторожности въ такомъ трудномъ вопрос. Онъ самъ съ своей стороны длаетъ попытку произвести человка съ его духовной стороны отъ ближайшаго ‘родственника человческаго’, обезьяны. Что это былъ за ближайшій родственникъ человка въ физическомъ отношеніи, объ этомъ мы уже говорила, и слдовательно уже знакомы съ нимъ. Теперь, при какихъ условіяхъ этому прародителю человка, обезьян, удалось перейти въ человка съ интеллектуальными и нравственными дарами его духа? Нужно замтитъ, самъ Дарвинъ приступаетъ къ ршенію подобной задачи съ большою неувренностію, о которой онъ добродушно и заявляетъ, какъ будто отъ такого заявленія умствованія его станутъ убдительне и сильне. Онъ хорошо понимаетъ что недостаточно сослаться на какой-нибудь ‘скачекъ’, какъ длаетъ Ляйэлль, чтобы доказать именно произошелъ человкъ, одаренный умственными и нравственными способностями, но нужно съ отчетливостію и наглядностію раскрыть какъ естественнымъ путемъ возникла каждая изъ высшихъ способностей человка. Но можно ли сдлать это? Дарвинъ говоритъ что нельзя, и однакожь длаетъ. ‘Безъ сомннія было бы важно, говоритъ онъ, прослдить развитіе каждой способности въ отдльности, начиная отъ состоянія въ какомъ она находится у низшихъ животныхъ, и кончая состояніемъ ея у человка, но у меня, замчаетъ Дарвинъ, не достаетъ ни умнья, ни знанія, чтобы взяться за это’, {Происхожденіе человка,T. I. стр. 179.} и потому ему ничего не остается какъ прослдить происхожденіе умственныхъ и нравственныхъ, способностей человка, по его сознанію, лишь ‘очень несовершенно и отрывочно’. {Происхожденіе человка. Т. I, стр. 176.}

Посл такого признанія намъ ничего не остается сдлать какъ показать насколько ‘несовершенно’ Дарвиково раскрытіе даннаго предмета, чтобы съ своей стороны вполн подтвердить собственное сужденіе Дарвина объ этой части его изслдованій.

Какъ ни различны между собою по своей сущности умственныя и нравственныя способности человка, для Дарвина такого различія не существуетъ. Онъ разсматриваетъ ихъ какъ два близко сходныя качества одной и той же вещи. Поэтому въ его изслдованіяхъ о происхожденіи человка съ этой стороны замчается чрезвычайная запутанность. Трудно опредлить у него: нравственныя ли способности, развившись ране, обусловили умственное развитіе человка, или наоборотъ? Эта неопредленность даетъ Дарвину большія выгоды для развитія его теоріи, говора о нравственныхъ способностяхъ и ихъ происхожденіи, онъ уже предполагаетъ умственныя способности человка, а говоря объ умственныхъ, онъ опирается на существованіе нравственныхъ способностей какъ на нчто данное, отчего общій характеръ объясненій пріобртаетъ мнимую вроятность.

Исходною точкой откуда отправляется Дарвинъ въ своихъ изслдованіяхъ о происхожденіи нравственныхъ и умственныхъ способностей человка служатъ общественные инстинкты человка, Какъ скоро Дарвинъ раскрываетъ какимъ путемъ произошли общественные инстинкты прародителей человка — обезьянъ, ему кажется остальныя способности духа человческаго уже не трудно вывести изъ этихъ инстинктовъ. О зависимости умственныхъ и нравственныхъ способностей человка отъ его общественныхъ инстинктовъ Дарвинъ говоритъ такъ: ‘всякое животное одаренное ясно выраженными общественными инстинктами должно роковымъ образомъ пріобрсти нравственное чувство’, {Тамъ же, стр. 74.} или: ‘какъ только родоначальники человка сдлались общественными, а это случилось вроятно очень рано, умственныя способности должны были развиться’. {Тамъ же, стр. 179.} Такимъ образомъ несомннно что принципъ какимъ условилось духовное развитіе человка — есть его инстинктъ общественности, въ немъ какъ зачатк положено основаніе духовнаго совершенствованія человка.

Прежде чмъ спросить какъ совершилось это, попросимъ объясненія какъ возникъ въ прародител человка такой, благодтельный инстинктъ какъ инстинктъ общественности? Вотъ объясненія Дарвина: ‘Для того чтобы первичные люди, или обезьянообразные родоначальники человка сдлалась общественными, они должны были пріобрсти т же инстинктивныя чувства которыя побуждаютъ другихъ животныхъ жить какъ одно цлое и безъ сомннія обладать тми же самыми наклонностями. Они должны были чувствовать скуку вдали отъ своихъ товарищей, къ которымъ имли извстную долю любви (?), должны были предупреждать другъ друга объ опасности и помогать одинъ другому при нападеніи и оборон. Все это предполагаетъ извстную степень сочувствія, врности и храбрости (!). Такія общественныя качества, громадную важность которыхъ никто не оспариваетъ для низшихъ животныхъ, были безъ сомннія пріобртены родоначальникомъ человка путемъ естественнаго подбора’ Когда два племени первобытныхъ людей живущія въ одной стран сталкивались между собою, то племя которое заключай по въ себ большее число храбрыхъ, врныхъ и преданныхъ членовъ должно было имть большіе успхи.’ {Происхожденіе человка. Томъ I, стр. 180.} Читая эти объясненія о происхожденіи общественныхъ инстинктовъ у родоначальниковъ человка, предполагаемъ что авторомъ доказано происхожденіе общественныхъ инстинктовъ у низшихъ животныхъ, и что въ настоящемъ случа по отношенію къ человку сужденія его суть простая передача данныхъ уже ране добытыхъ, во предположеніе это оказывается ошибкой. Дарвинъ ничуть не доказалъ того какъ произошли общественные инстинкты у низшихъ животныхъ, и хотя онъ и говоритъ о происхожденіи общественныхъ инстинктовъ у человка какъ о вопрос напередъ ршенномъ, однакожь вопросъ этотъ остается не разъясненнымъ. Въ самомъ дл, разв можно назвать ршеніемъ вопроса такого рода замчанія о происхожденіи общественныхъ инстинктовъ у животныхъ: ‘наслажденіе доставляемое обществомъ (въ класс животныхъ) проистекаетъ вроятно отъ расширенія родительской или дтской любви. Что касается источника родительской или дтской любви, лежащей очевидно въ основ общественныхъ привязанностей, то вс наши умозрнія безплодны въ подобномъ случа’. ‘Не возможно ршить были ли извстные общественные инстинкты пріобртены путемъ естественнаго подбора, или же они представляютъ косвенный продуктъ другихъ инстинктовъ и способностей, напримръ, участія, разсудка, опыта (?), или на нихъ наконецъ слдуетъ смотрть какъ на простой результатъ долговременной привычки’. {Тамъ же, стр. 85—87.} Итакъ, было бы ошибочно думать будто аподиктическій тонъ сужденія Дарвина о происхожденіи общественныхъ инстинктовъ у человка основывается на ршеніи вопроса объ общественныхъ инстинктахъ у низшихъ животныхъ.

Не споримъ что появленіе между родоначальниками человка особей храбрыхъ, преданныхъ обществу, сочувствующихъ остальнымъ членамъ онаго, должно вести къ преобладанію и торжеству общества обладавшаго подобными особями надъ другими обществами. Но вдь это уже результатъ развитыхъ общественныхъ инстинктовъ. Въ чемъ же истинная причина ихъ происхожденія? Дарвинъ говоритъ что развитіе общественныхъ инстинктовъ у человка предполагаетъ въ особяхъ у которыхъ они являются ‘извстную степень сочувствія, врности и храбрости’. Но мыслимы ли такія качества въ особяхъ которыя еще должны развить въ себ нравственныя и умственныя качества изъ своихъ общественныхъ инстинктовъ, и которыя не могутъ тхъ качествъ имть до пріобртенія инстинктовъ общественныхъ? Въ противномъ случа, пришлось бы не изъ общественныхъ инстинктовъ объяснять умственныя и нравственныя способности человка, а наоборотъ умственными и нравственными качествами условливалось бы происхожденіе общественныхъ инстинктовъ. Такимъ образомъ происхожденіе духовныхъ качествъ человка выйдетъ за предлы Дарвиновыхъ объясненій, будетъ чмъ-то первоначальнымъ, не имющимъ нужды въ Дарвиновскихъ гипотезахъ. Въ самомъ дл, мы уже встрчаемся съ храбрыми, преданными и обладающими долею нравственной любви людьми прежде чмъ Дарвинъ указываетъ намъ происхожденіе перваго человка. Въ такомъ же ошибочномъ логическомъ кругу вращаются объясненія Дарвиновы и тогда когда онъ хочетъ изъ будто бы объясняемыхъ имъ общественныхъ инстинктовъ прародителя человческаго вывести нравственныя особенности человка. Знакомясь съ этою новою попыткой его, мы вынуждаемся совсмъ позабыть что имемъ дло съ серіознымъ натуралистомъ: такъ малоцнна представляется она на нашъ не притязательный взглядъ. Приступая къ этому дду, Дарвинъ, по обыкновенію, заявляетъ о трудности своей задачи. ‘Развитіе нравственныхъ качествъ (человка) составляетъ, говоритъ онъ, трудную задачу’. {Происхожденіе человка, томъ II, стр. 436.} Совершенно согласны, но какъ же онъ побждаетъ эту трудность? Разршеніе вопроса авторъ даетъ въ слдующихъ замчаніяхъ: ‘Слдующее положеніе мн кажется въ высшей степени вроятнымъ, именно что всякое животное одаренное ясно выраженными общественными инстинктами должно роковымъ образомъ пріобрсти нравственное чувство или совсть, какъ только его умственныя способности достигнутъ такого же или почти такого же высокаго развитія какъ у человка (!). Въ пользу этого, вопервыхъ, говоритъ то что общественные инстинкты побуждаютъ животное чувствовать удовольствіе въ обществ своихъ товарищей, сочувствовать имъ до извстной степени и оказывать имъ различныя услуги. Вовторыхъ, какъ скоро умственныя способности достигли высокаго развитія (!), образы прежнихъ дйствій и побужденій должны были постоянно носиться въ мозгу каждаго недлимаго, и чувство недовольства должно было возникать во всхъ случаяхъ когда животное видло что сильные и присущіе ему общественные инстинкты уступали какому-либо другому инстинкту. Втретьихъ, посл того какъ развилась способность рчи, и желанія членовъ одной общины могли быть ясно выражаемы (!), общественное мнніе должно было сдлаться въ значительной степени руководителемъ поступковъ и опредлять дйствія каждаго изъ членовъ для общаго блага. Наконецъ привычка особей должна была современемъ играть важную роль въ управленіи поступками каждаго изъ членовъ, потому что общественные инстинкты и побужденія значительно подкрпляются, напримръ, привычкой повиноваться желаніямъ и суду общины (!).’ {Томъ I, стр. 74—6. Сличи томъ II, стр. 436—7.} ‘Но можно спросить, разсуждаетъ дале Дарвинъ, какимъ образомъ въ. предлахъ одного племени извстное число членовъ было надлено подобными общественными и нравственными качествами и какъ впервые поднялся уровень развитія?’ Оказывается, по сознанію самого Дарвина, что его могущественный принципъ естественнаго подбора ни къ чему тутъ не служитъ. ‘Весьма сомнительно чтобы потомки людей добрыхъ и самоотверженныхъ были многочисленне потомковъ себялюбивыхъ и предательскихъ людей одного и того же племени. Тотъ кто готовъ скоре жертвовать жизнію чмъ выдать товарищей часто не оставляетъ потомковъ которые могли бы наслдовать его благородную натуру. Поэтому окажется едва ли вроятнымъ чтобы число людей одаренныхъ такими благородными качествами могло быть поднято путемъ естественнаго подбора, то-есть переживаніемъ наиболе способныхъ.’ Очень жаль! При трудности объяснить фактъ основными принципами своей теоріи, Дарвинъ долженъ прибгнуть для объясненія его къ другимъ дятелямъ? Посмотримъ. ‘Хотя обстоятельства ведущія къ увеличенію одаренныхъ такимъ образомъ людей въ одномъ и томъ же племени слишкомъ сложны чтобъ ихъ возможно было прослдить вполн, тмъ не мене мы можемъ указать на нкоторыя вроятныя ступени этого развитія. Можно принять, вопервыхъ, что по мр того какъ разсуждающая способность и предусмотрительность членовъ развивались (!), каждый изъ нихъ легко могъ убдиться изъ опыта что помогая другимъ онъ обыкновенно подучалъ помощь въ свою очередь. Изъ этого низкаго побужденія онъ могъ пріобрсти привычку помогать своимъ ближнимъ.’ ‘Но существуетъ, продолжаетъ Дарвинъ, еще боле сильное побужденіе къ развитію общественныхъ добродтелей, именно одобреніе и порицаніе нашихъ ближнихъ. Члены одного племени одобряли поступки которые по ихъ мннію служили къ общей польз и порицали т которые казались вредными. Насколько рано въ теченіи своего развитія родоначальники человка стали способными цнить похвалы и порицанія товарищей и руководиться ими, мы конечно не можемъ сказать.’ Развитію этой способности дйствовать подъ вліяніемъ похвалъ или порицаній могли въ особенности содйствовать индивидуумы показавшіе себя преданными общин до самопожертвованія. ‘Человкъ жертвующій жизнію для блага другихъ изъ любви къ слав побуждаетъ своимъ примромъ то же желаніе славы въ другихъ и вслдствіе частаго повторенія усиливаетъ благородное чувство удивленія. Такимъ образомъ онъ можетъ принести своему племени гораздо боле пользы чмъ въ томъ случа еслибъ онъ оставилъ потомковъ со врожденнымъ стремленіемъ наслдовать его благородный характеръ.’ ‘Такимъ образомъ, заключаетъ Дарвинъ, развивается мало-помалу то чрезвычайно сложное чувство которое иметъ первымъ источникомъ общественные инстинкты.’ {Происхожденіе человка. Томъ I, стр. 181—6.}

Мы нарочно съ особенною подробностію раскрыли теорію Дарвина о происхожденіи нравственныхъ особенностей человка чтобы наглядне видть какъ вс усилія его въ данномъ вопрос остаются тщетными.

Первая странность: объясняя происхожденіе общественныхъ инстинктовъ у родоначальниковъ человка, Дарвинъ уже предполагаетъ существованіе у нихъ нравственныхъ качествъ, неизвстно откуда взявшихся, такъ точно, объясняя происхожденіе нравственныхъ инстинктовъ у родоначальниковъ человка, Дарвинъ предполагаетъ уже у нихъ существованіе боле или мене развитыхъ умственныхъ способностей, не показавъ какъ развились эти способности. По Дарвинову воззрнію вообще выходитъ что родоначальникъ человка сдлался нравственнымъ существомъ потому что его ‘умственныя способности достигли высокаго развитія’, потому что у него ‘развилась способность рчи, и желанія членовъ одной общины могли быть ясно выражаемы’, потому что у него ‘явилась привычка повиноваться желаніямъ и суду общины’. Говоря такъ, Дарвинъ забываетъ главное: онъ долженъ былъ, по своей теоріи, путемъ естественныхъ причинъ вывести нравственныя качества изъ общественныхъ инстинктовъ, а не изъ умственнаго развитія человка, да притомъ высокаго. Какъ скоро родоначальникъ человка дйствительно обладалъ такими умственными способностями какими надляетъ его Дарвину, онъ уже перестаетъ быть ‘родоначальникомъ’ человка, онъ становится настоящимъ человкомъ. Дарвинъ долженъ былъ показать какъ общественные инстинкты, понятые въ замомъ непосредственномъ смысл, въ смысл привычки жить стадами,— какъ эти инстинкты сами по себ, ‘роковымъ образомъ’, породили нравственное чувство. Не то видимъ у автора: онъ до такой степени идеализуетъ бытъ прародителей при ихъ общественныхъ инстинктахъ что въ стад человкообразныхъ обезьянъ онъ находитъ просто не начатки нравственныхъ качествъ, но развитыя основы гражданственности. Какъ въ самомъ дл назвать иначе то что фиктивные прародители ‘взаимно оказываютъ различныя услуги’, сознательно руководятся ‘образами прошлыхъ дйствій и побужденій’, дйствуютъ подъ вліяніемъ ‘общественнаго мннія’ (какъ это интересно: гласности у обезьянъ!), воспитываютъ въ себ привычку повиноваться ‘суду общины’ (Не было ли у нихъ ужь и суда присяжныхъ?). Словомъ, можно только тогда поврить теоріи Дарвина о происхожденіи нравственнаго чувства у прародителей человка когда онъ докажетъ отъ какихъ причинъ и по какимъ побужденіямъ неразумная обезьяна сдлалась напередъ разумною, изъ животно-эгоистической сдлалась способною къ самопожертвованію и преданности, другими словами, когда Дарвинъ, не приписывая и не предполагая въ обезьянообразномъ прародител человка духовныхъ качествъ человка, отправится въ своихъ изслдованіяхъ отъ дйствительнаго типа животнаго и укажетъ какъ эта животная жизнь на извстной ступени перешла въ не-животную, человческую, а дотол врить его теоріи можетъ одно ослпленіе.

Естественный подборъ, на который съ такимъ упованіемъ смотритъ Дарвинъ въ вопрос о происхожденіи видовъ въ физическомъ и психическомъ отношеніи, оказывается безсильнымъ и недостаточнымъ при объясненіи происхожденія духовныхъ силъ человка. Здсь невольно припоминаются слова Гексли: ‘настоящая естественная причина только въ томъ случа признается за таковую когда она можетъ удовлетворительно объяснить вс явленія входящія въ кругъ ея дйствій. Если она несовмстна съ какимъ-нибудь явленіемъ, то слдуетъ отвергнуть ее: если она не въ состояніи объяснить то или другое явленіе, то значитъ она слаба и подлежитъ сомннію.’ {Гексли: О положеніи человка въ ряду органическихъ существъ. Перев. 1864. Стр. 121.} На происхожденіи человка, Дарвинова теорія, зиждущаяся на естественномъ подбор, разбивается въ прахъ теряя всякую силу и значеніе. А между тмъ естественный подборъ долженъ бы въ сущности имть боле всего силы въ приложеніи къ человку, такъ какъ извстная степень сознательности прародителей облегчала бы имъ пользованіе этимъ принципомъ для своего развитія. Но чмъ же замняетъ Дарвинъ дйствіе естественнаго подбора въ вопрос о происхожденіи нравственныхъ свойствъ человка? Собственно говоря ничмъ, потому что его усилія подыскать въ данномъ случа дятелей естественныхъ которые бы вознаграждали недятельность естественнаго подбора не увнчиваются успхомъ. Его ‘вроятныя ступени развитія’ нравственныхъ инстинктовъ у человкообразныхъ прародителей человка вовсе не вроятны. Лишаясь услугъ своего принцип ‘естественнаго подбора’, Дарвинъ вынуждается къ размышленіямъ которыя мы и хотимъ оцнить. Онъ говоритъ: ‘каждый (изъ прародителей человка) легко могъ убдиться изъ опыта что помогая другимъ онъ обыкновенно получалъ помощь въ свою очередь’.. Положимъ, но вдь по сужденію самого Дарвина это можетъ случиться только тогда когда ‘развилась разсуждающая способность и предусмотрительность членовъ’ общины прародителей человка. Слдовательно вопросъ: при какихъ условіяхъ начали развиваться и утверждаться нравственные инстинкты первоначально когда еще не развились ни разсуждающая, способность, ни предупредительность, остается вн объясненія, а между тмъ для немъ-то должно было бы сосредоточить вниманіе. Другую причину утвержденія нравственныхъ началъ въ общин прародителей человка Дарвинъ полагаетъ въ существованіи ‘порицанія и одобренія’ членами первобытной общины поступковъ хорошихъ или дурныхъ допускаемыхъ какимъ-либо членомъ ея. Но происхожденіе такихъ явленій необъяснимо съ точки зрнія Дарвина. Онъ предполагаетъ для сего появленіе какого-нибудь героя въ сред прародителей который поражаетъ всхъ мужественностію, отвагой, самопожертвованіемъ. Его доблестный примръ увлекаетъ остальныхъ членовъ и такимъ образомъ ‘онъ много приноситъ пользы своему племени’, воспитывая тоже героевъ. Но, вопервыхъ, явленіе такого героя среди общества съ единственно животными инстинктами невроятно, какимъ образомъ возникнутъ и разовьются такія способности въ томъ или другомъ индивидуум какихъ не встрчалось еще во всемъ безконечномъ протяженіи временъ (по Дарвинову воззрнію) досел? Вдь это будетъ не меньшимъ чудомъ какъ и сотвореніе человка Богомъ. Вовторыхъ, почему примръ подобнаго индивидуума можетъ быть увлекателенъ: даже въ развитыхъ обществахъ герои остаются большею частію безъ подражателей, а что же должно было быть на ступени на какой стояли тогда, по Дарвину, родоначальники человка? Естественное чувство самосохраненія всегда должно было брать перевсъ надъ ‘благороднымъ чувствомъ удивленія’, которое, по фантазіи Дарвина, пораждалось у животныхъ прародителей человка при вид геройства одного изъ нихъ. Подражать геройству другаго можетъ только субъектъ со вполн развитыми умственными способностями.

Намъ остается въ вопрос о происхожденіи человка съ психической стороны разсмотрть еще какъ Дарвинъ объясняетъ происхожденіе собственно умственныхъ способностей человка, если считать ихъ за продуктъ естественнаго развитія животныхъ инстинктовъ. {Мы въ прав уводить себя какъ отъ разбора Дарвиновыхъ воззрній о происхожденіи человческаго дара слова, такъ и разбора его сужденій о происхожденіи религіи въ род человческомъ, потому что первую особенность человка онъ поставляетъ въ зависимость отъ умственныхъ свойствъ человка (‘умственныя способности, говоритъ онъ, у родоначальниковъ человка были уже высоки, прежде чмъ самая несовершенная форма рчи могла войти въ употребленіе’, или: ‘благодаря умственнымъ способностямъ развилась у человка членораздльная рчь’, томъ I, стр. 59, 152), и слдовательно разсмотрніе Дарвиновыхъ сужденіи о происхожденіи ума человческаго уже будетъ разсмотрніемъ и его сужденій о происхожденіи дара слова у человка, а вторую особенность человческую — религіозность Дарвинъ такъ не серіозно разсматриваетъ въ своемъ сочиненіи (т. I, стр. 68—72) что мы не видимъ никакой надобности разбирать его сужденія въ данномъ случа.}

Дарвинъ самаго высокаго мннія объ умственныхъ способностяхъ человка. Онъ говоритъ напримръ: ‘сомнваться въ великомъ значеніи умственныхъ способностей (человка) невозможно, потому что человкъ имъ преимущественно обязанъ своимъ высокимъ положеніемъ въ мір’, {Томъ I, стр. 177.} тмъ интересне знать какъ возникли такія высокія способности въ крайнемъ член органическаго міра — человк. И что же? Тщательно прочтя сочиненіе Дарвина Происхожденіе человка съ его многообщающими рубриками въ род слдущихъ: ‘о развитіи умственныхъ и нравственныхъ способностей въ первобытныя времена’, мы не нашли не только серіознаго разсмотрнія вопроса, но даже никакого. Авторъ ограничивается бглыми замчаніями, избитыми афоризмами. Вотъ самая замчательная страница въ его сочиненіи разсуждающая о происхожденіи умственныхъ способностей человка. ‘Очень вроятно что у людей умственныя способности постепенно совершенствовались путемъ естественнаго подбора, этого заключенія достаточно для нашихъ цлей (sic!). Необходимо замтить что какъ только родоначальники человка сдлались общественными, умственныя способности должны были въ силу закона подражанія, въ соединеніи съ разсудкомъ и опытомъ, развиваться. Еслибы, напримръ — говоритъ Дарвинъ, Желая сколько-нибудь объяснить дло — какой-нибудь одинъ человкъ наиболе одаренный чмъ другіе члены его племени изобрлъ новую хитрость, оружіе или какой-либо новый способъ нападенія или защиты, то прямая личная выгода, безъ особеннаго вмшательства разсуждающей способности, заставила бы другихъ членовъ подражать ему, Если новое изобртеніе важно, то племя должно увеличиться въ числ, распространиться и вытснить другія племена. Въ племени которое стало многочисленне вслдствіе такихъ причинъ будетъ всегда боле шансовъ для рожденія другихъ одаренныхъ и изобртательныхъ членовъ. Если такіе люди оставятъ дтей которыя могли бы наслдовать ихъ умственное развитіе, то шансовъ для рожденія еще боле одаренныхъ членовъ будетъ нсколько больше.’ {Томъ I, стр. 179—80.} Не угодно ли будетъ посл этихъ и подобныхъ разсужденій Дарвина понять и ясно представить себ процессъ происхожденія умственныхъ способностей человка? Авторъ ничуть не беретъ на себя труда показать первоначальное происхожденіе этихъ способностей человка. Онъ повсюду въ своихъ разсужденіяхъ о человк отправляется отъ существованія умственныхъ способностей у прародителей человка какъ уже напередъ данныхъ. Напримръ онъ говорить: ‘первые прародители человка стояли по уму безъ сомннія ниже самыхъ низкихъ изъ существующихъ теперь дикарей, рядомъ съ тмъ какъ постепенно утрачивались ихъ звриныя способности, какъ напримръ лазанье по деревьямъ, они развивались въ умственномъ отношеніи’ {Томъ I, стр. 176.}. Но какъ возникли эти умственныя способности прародителя человка, отвлекавшія его отъ ‘звриныхъ способностей’, отвта на этотъ вопросъ мы тщетно стали бы искать у Дарвина. Нужно думать что для Дарвина вопросъ о происхожденіи человческихъ умственныхъ способностей такой же ‘безотрадный’ какъ и вопросъ ‘какимъ образомъ развились впервые умственныя способности у низшихъ организмовъ’. {Тамъ же, стр. 33.} Хотя онъ и увряетъ что для разъясненія вопроса достаточно сказать вообще: ‘умственныя способности совершенствовались постепенно путемъ естественнаго подбора’, но такое голословное утвержденіе совершенно недостаточно для цли. Пусть естественный подборъ и будетъ дйствовать какъ Желательно Дарвину, но для насъ непонятно, почему если ‘какой-либо одинъ человкъ изобртетъ новую хитрость и оружіе, вс другіе члены общества прародителей станутъ подражать ему?’ Гипотеза появленія такого человка между прародителями тождественна съ гипотезой Ляйелля о появленіи генія между обезьяноподобными прародителями человка. Ляйэлль такой фактъ считаетъ не иначе какъ за ‘скачокъ’ въ обыкновенномъ ход жизни прародителей, точно такъ же должно смотрть и на предполагаемое Дарвиномъ появленіе между прародителями индивидуума отличнаго отъ нихъ по своему умственному строю. Но скачокъ въ природ есть то же что и случай, то-есть такая причина которой понятъ нельзя. Итакъ, много ли усовершилъ свою теорію о происхожденіи человка въ психическомъ отношеніи Дарвинъ въ сравненіи съ тмъ какъ она для пробы раскрыта была Ляйеллемъ?

Утверждать согласно съ Дарвиновою теоріей возможность преобразованія человка изъ низшаго животнаго, при содйствіи естественнаго подбора, мшаетъ уже то обстоятельство что психическая жизнь человка существенно отлична отъ психической жизни животныхъ. Въ самомъ дл, психическая жизнь животныхъ выражается въ инстинкт. Еслибы человкъ развился изъ низшаго животнаго, то характеръ его разумности долженъ представлять нчто аналогическое съ инстинктомъ животныхъ. Умственное достояніе его, точно такъ же какъ у животныхъ инстинктъ, передавалось бы изъ рода въ родъ. Человческая разумность была бы также инстинктомъ лишь на высшей степени развитія. Если же, какъ намъ извстно, разумность человка передается только потенціально, а не матеріально какъ у животныхъ, то нельзя не признать что умственный характеръ человка существенно отличенъ отъ подобія умственныхъ качествъ представляемыхъ животными, разумность человка стоитъ какъ исключеніе въ мір одушевленныхъ существъ. Сравнимъ напримръ инстинктъ наскомыхъ и умственныя способности человка. Для этой цли мы воспользуемся Сравнительною Психологіей Каруса, въ которой мы находимъ весьма поразительную параллель показывающую какъ генетически инстинктъ отличенъ отъ ума человка. ‘Познаваніе и воспоминаніе наскомыхъ, говоритъ Карусъ, вообще стоятъ очень низко сравнительно съ познаніемъ и воспоминаніемъ человка, съ другой же стороны они опережаютъ его, въ особенности своею большею непогршимостію. Такъ напримръ, кородъ типографъ, одно изъ наскомыхъ наиболе опустошающихъ наши лса и принадлежащихъ къ семейству точильщиковыхъ, никогда не ошибается въ отыскиваніи нужной ему и его дтенышамъ сосны. Но большая часть важнйшихъ примровъ приходится на долю наскомыхъ соединяющихся въ одно цлое для большихъ общихъ построекъ, каковы муравьи и пчелы… Между тмъ какъ человкъ усвояетъ себ каждое познаніе только посредствомъ наученія, такъ что безъ пособія и указанія себ подобныхъ остается даже неискусне и бдне познаніями чмъ большая часть животныхъ, животное напротивъ, и въ особенности такое какъ наскомое, которое далеко отстоитъ по организаціи отъ человка, уже обладаетъ всми познаніями и всмъ умньемъ какъ только появится изъ яйца на свтъ.’ {Сравнительная Психологія, пер. 1867, стр. 91—93.} Еслибы теорія Дарвина была дйствительно справедлива и въ отношеніи къ человку, то человкъ родился бы не съ tabula rasa, а уже съ готовымъ содержаніемъ знанія, какъ это бываетъ у животныхъ, и притомъ знаніе его въ такой мр превосходило бы отъ природы инстинктивное знаніе всхъ другихъ животныхъ въ какой онъ удаляется отъ того или другаго животнаго въ своемъ физическомъ строеніи. Еслибы происхожденіе разумности человка объяснялось естественнымъ подборомъ, то не понятно почему человкъ лишился того легкаго средства пріобртать познаніе какими обладаютъ животныя въ инстинкт, непонятно почему естественный подборъ измнилъ свой обыкновенный методъ въ развитіи психическихъ особенностей какъ скоро дло дошло до человка, почему лишилъ человка наслдственныхъ познаній, и далъ ему взамнъ лишь способность пріобртать познанія. Можно указать и другія особенности инстинкта животныхъ отличающія оный отъ разумности человка. Человкъ можетъ проявлять и не проявлять свою разумность, по крайней мр проявлять боле или мене. Проявленіе умственныхъ силъ у человка зависитъ отъ его воли. То ли видимъ у животныхъ? ‘То что мы называемъ инстинктомъ, говоритъ Карусъ, есть не что иное какъ дйствіе только боле сложное и совершаемое всмъ организмомъ, но всегда, подобно простымъ отправленіямъ органическимъ, дыханію и пищеваренію, обусловливаемое безсознательнымъ бытіемъ и требованіемъ цлаго. Напримръ образованіе и несеніе яицъ есть простой органическій актъ, между тмъ какъ приготовленіе мста вывода для этихъ же яицъ должно быть названо дйствіемъ инстинкта которое основано на безсознательномъ бытіи, во совершается всмъ существомъ животнаго. Поэтому дйствіе инстинкта относится къ просто физіологической или органической функціи не какъ новое и разнородное, но только какъ высшее и боле сложное, оно зависитъ отъ цльности цлаго, является періодически, и каждый разъ возбуждается особыми настроеніями цлаго.’ {Сравнительная Психологія, стр. 60.} Другое отличіе инстинкта животныхъ отъ ума человка состоитъ въ томъ что инстинктъ животныхъ не подлежитъ развитію. То ли опять видимъ у человка? ‘Сознаніе и представленіе животныхъ очевидно вращается въ одномъ и томъ же кругу, не давая большаго простора психическому развитію индивидуумовъ и не обнаруживая никакого замтнаго прогресса въ исторіи цлой породы. животныя, сколько показываетъ наше наблюденіе, остановились совершенно на одной точк развитія. Отрицать этого нельзя. {Душа человка и животныхъ. T. I. Пер. 1865, стр. 301.}

Раждается вопросъ: почему естественный подборъ произвелъ человка съ такими умственными особенностями какихъ не видно въ мір животныхъ? Почему инстинктъ животныхъ безсознательный, тождественный въ своихъ свойствахъ съ физіологическими процессами, перешелъ въ разумъ свободно проявляющій себя въ такихъ или другихъ дйствіяхъ? Почему не развивающійся инстинктъ животныхъ переходитъ въ разумъ со способностію къ самому широкому развитію? Въ разумности человка, что очень важно, Дарвиновъ законъ наслдственности оказался бы недятельнымъ въ противность воспроизводящей дятельности его среди животныхъ.

Не много яснаго и опредленнаго, не говоримъ: серіознаго, высказываетъ Дарвинъ о происхожденіи умственныхъ способностей человка. Онъ говоритъ объ этомъ, по его собственнымъ словамъ, ‘отрывычно и несовершенно’, да и могло ли быть иначе? Онъ самъ находитъ что ‘прогрессъ (умственный) зависитъ невидимому отъ стеченія многихъ благопріятныхъ обстоятельствъ, а этотъ комплексъ слишкомъ сложенъ чтобы можно было прослдить составныя его части въ отдльности’. И во всякомъ случа, продолжаетъ онъ, вопросъ о первомъ движеніи дикарей (прародителей) къ цивилизаціи слишкомъ запутанъ чтобъ его можно было ршить въ настоящее время.’ {T. I. стр. 186—7.} Этимъ признаніемъ Дарвина и закончимъ нашъ разборъ теоріи его о происхожденіи человка по его психической сторон.

Что же отсюда слдуетъ? Въ состояніи ли естествознаніе дать ршительный отвтъ о происхожденіи человка? ‘Родъ человческій, скажемъ на это словами Кабаниса, не можетъ получить никакого точнаго свднія о первоначальномъ своемъ происхожденіи, ему не дано способности имть правильныя понятія объ условіяхъ сопровождавшихъ его возникновеніе, какъ каждому человку не дано въ частности способности сохранить воспоминаніе объ обстоятельствахъ его рожденія.’ {Отношеніе между физическою и нравственною природой человка. Пер. 1866 года, т. II, стр. 11.}

Разбирая досел теорію прогрессивнаго развитія организмовъ, мы блуждали съ Дарвиномъ лишь въ туманныхъ сферахъ вроятностей и возможностей. Мы изслдовали вмст съ нимъ свойства и характеръ культурныхъ организмовъ, и по нимъ обсушивали возможность заключать отсюда къ состоянію организмовъ въ естественномъ состояніи, мы разсмотрли вроятныя начала развитія организмовъ въ этомъ послднемъ состояніи, мы видли вроятные результаты дятельности этихъ началъ для животнаго и растительнаго царства въ физическомъ и умственномъ отношеніи. Словомъ, досел мы видли лишь теоретическіе взгляды Дарвина, но мы не касались еще фактическихъ основъ его теоріи. Есть ли такія основанія у Дарвина? Какъ представитель точной науки, онъ долженъ имть такія основанія, и дйствительно, Дарвинъ представляетъ намъ такія основанія. Какія же это основанія? Въ чемъ состоятъ они?

Фактическое подтвержденіе своихъ воззрній о прогрессивномъ развитіи организмовъ изъ низшихъ въ высшіе, путемъ нечувствительныхъ измненій организаціи. Дарвинъ хочетъ найти въ трехъ различныхъ моментахъ органическаго царства: въ развитіи недлимыхъ данной организаціи, именно въ предполагаемомъ прохожденіи ихъ въ зародышевомъ состояніи по низшимъ ступенямъ животнаго міра — въ эмбріологіи, или наук о зачаточномъ состояніи животныхъ организмовъ, въ характер животныхъ формъ представляемыхъ рядомъ нын существующихъ созданій — въ морфологіи, или наук о строеніи животныхъ, и наконецъ, въ развитіи организмовъ въ теченіе геологическихъ періодовъ — въ палеонтологіи, наук объ ископаемыхъ остаткахъ прежде существовавшихъ органическихъ формъ. Первые два момента берутся изъ фактовъ современнаго намъ органическаго міра, послдній изъ міра временъ прошедшихъ. При обзор этихъ трехъ моментовъ, Дарвинъ говоритъ уже не какъ теоретикъ, но какъ эмпирикъ по преимуществу, притомъ не какъ эмпирикъ наблюдающій органическую жизнь лишь только въ культурномъ состояніи, но и въ дом самой природы съ ея прошедшимъ и настоящимъ.

Разборъ теоретическихъ воззрній Дарвина оказался говорящимъ не въ пользу Дарвина, посмотримъ что скажутъ факты, что скажетъ неподкупная эмпирія.

Что положительнаго извлекаетъ Дарвинъ для своей теоріи изъ ученія о зачаточномъ состояніи организмовъ? Ему кажется что здсь онъ нападалъ на слдъ того хода развитія организмовъ который допускаетъ его теорія. Вотъ собственное его мнніе объ этомъ: ‘Зародышъ, говоритъ Дарвинъ, указываетъ намъ на строеніе своихъ прародителей. Если въ двухъ группахъ животныхъ, сколько бы они ни развились теперь между собою по строенію и образу жизни, зародышевыя стадіи тождественны или схожи, мы можемъ быть уврены что они произошли отъ однихъ или отъ близко сходныхъ родителей, и слдовательно близко сродны между собою. Такимъ образомъ тождественность въ строеніи зародышей обнаруживаетъ тождественность происхожденія. Интересъ эмбріологіи значительно возвышается если мы станемъ смотрть такимъ образомъ на зародышъ какъ на снимокъ, боле или мене затемненный, съ общаго прородителя каждаго великаго класса животныхъ.’ {О происхожденіи видовъ, стр. 954—355. Сл. Происхожденіе человка, т. I, стр. 29—30.} То-есть проще: въ переход отъ зародыша къ совершенному животному, по Дарвину, существуетъ типическое изображеніе всхъ тхъ превращеній которымъ, по его теоріи, подвергались вс первичные виды во время длиннаго ряда поколній между настоящимъ періодомъ и отдаленнйшею первобытною геологическою эпохой.

Намъ кажется, въ этомъ случа Дарвинъ походитъ на утопающаго который хватается за соломинку. Въ самомъ дл, едва ли гд-либо могъ онъ заимствовать такъ мало свта для своей теоріи какъ именно въ темной области эмбріологіи. Здсь, при темнот предмета, каждый воленъ извлекать какіе угодно выводы.

Дарвинъ въ своихъ воззрніяхъ на эмбріологію, какъ кажется, пользуется не столько трудами новйшихъ ученыхъ, сколько мнніями авторитетовъ уже отшедшихъ въ область исторіи. {Геологія Ляйэлля, т. II, стр. 311—312.} Чмъ дале идетъ наука, тмъ боле открывается какъ шатки и преждевременны были заключенія длаемыя на основаніи эмбріологическихъ изысканій прежними учеными.

Состояніе науки въ настоящее время весьма мало благопріятствуетъ иллюзіямъ которымъ предавались ученые прежде, а за ними и Дарвинъ. По изслдованію Катрфажа, знаменитаго спеціалиста въ вопрос, сходство въ зародышевомъ состояніи организмовъ ограничивается лишь тмъ временемъ когда зародыши находятся на первой ступени развитія, лишь только зародыши переступаютъ эту первую ступень бытія, сходство невозвратно исчезаетъ. ‘Нсколько зернышекъ, говоритъ Катрфажъ, едва замтныхъ подъ сильнымъ увеличительнымъ стекломъ или же одна ячейка мене острія тончайшей иголки, вотъ въ какомъ вид представляется въ начал зародышъ растенія и животнаго: зерно, почка, луковка, или яичко. Ими одинаково начинаются существованія какъ дуба и слона, такъ равно и мха, и червяка, въ такомъ же первоначальномъ вид является и человкъ.’ {Метаморфозы человка и животныхъ. Перев. 1859, стр. 4.} ‘Но какъ скоро обозначатся первые признаки организаціи, подобіе прекращается, съ появленіемъ отличительныхъ свойствъ зачатокъ становится зародышемъ, получающимъ съ самаго начала основныя черты той группы къ которой со временемъ онъ будетъ принадлежатъ. До сихъ поръ развитіе какъ позвоночныхъ, такъ и безпозвоночныхъ животныхъ было совершенно одинаково, теперь, съ первымъ началомъ организаціи, они навсегда раздляются, съ этихъ поръ уже видно къ какому изъ этихъ двухъ отдленій животнаго царства принадлежитъ зародышъ.’ {Тамъ же стр. 14.} Отсюда для Катрфажа ‘зародышъ есть миніатюра существа вполн образованнаго’. {Тамъ же, стр. 25.} ‘Только изъ пристрастія къ иде, говоритъ Фогтъ, не хотятъ замтить что съ самаго начала уже въ зародышахъ являются типическія основныя различія кладущія свою неизмнную печать на всю организацію и никогда не уничтожающіяся. Не хотли замтить того что достаточно нсколькихъ общихъ признаковъ чтобъ отличить во всякомъ случа зародышъ позвоночнаго отъ зародыша суставчатаго или моллюска самымъ положительнымъ образомъ.’ {Зоологическія письма. Перев., стр. 288—289.} Таковы мннія ученыхъ о первыхъ лорахъ организаціи животныхъ, ученыхъ которые говорили въ этомъ случа безъ предзанятой идеи прогрессивнаго развитія организмовъ въ смысл Дарвина. Желающій найти различіе между организмами въ зародышевомъ состояніи находитъ это различіе, не желающій всегда можетъ отрицать его пользуясь темнотою предмета.

Если съ самаго начала развитія организаціи организмъ уже носитъ черты строго опредляющія будущее строеніе животнаго, то понятно какія бы онъ ни принималъ формы въ теченіе своего зародышнаго развитія, он будутъ имть лишь случайное сходство съ другими формами животныхъ, а никогда не будутъ имть характера одинаковости. Этого именно мннія и держится Фогтъ: ‘Совершенно справедливо, говоритъ онъ, что зародыши высшихъ животныхъ во время своего развитія проходятъ фазы аналогичныя съ постоянными формами низшихъ животныхъ. Однако эта аналогія никогда и ни въ какомъ случа не заходитъ такъ далеко чтобы за нею совершенно исчезалъ частный планъ организаціи животнаго. Эта аналогія ограничивается въ отдльныхъ случаяхъ только извстными опредленными органами: какъ, напримръ, человческій зародышъ по жаберной щели, бывающей у него на ше въ первое время, иметъ нкоторое сходство съ рыбою, хотя у него нтъ настоящихъ жабръ и хотя въ другихъ отношеніяхъ онъ нисколько не походитъ на рыбу. Организація каждаго животнаго въ частности есть какъ бы результатъ двухъ силъ: 1) общаго плана лежащаго въ основаніи обширнаго класса животныхъ и обусловливающаго т особенности въ силу которыхъ животное относится къ позвоночнымъ членистымъ, и 2) частнаго плана, сообщающаго животному боле опредленный характеръ, въ силу этого частнаго плана оно заявляетъ свои исключительныя особенности, напримръ какъ рыба, земноводное или птица. Вотъ этотъ-то первый планъ и даетъ возможность возникнуть упомянутымъ сходствамъ, которыя однакожь дале этого плана не заходятъ. У каждаго типа, у каждой втви есть свой особый планъ развитія, который съ планомъ другой втви не иметъ ничего общаго.’ {Естественная исторія мірозданія. Пер. Замтки къ стр. 182, 192.} Много ли Дарвинъ извлечетъ отсюда выгоды для своей теоріи? Прежде всего онъ желаетъ найти тождественность между зародышевымъ состояніемъ высшихъ животныхъ и развитыми формами низшихъ животныхъ, но такому заключенію препятствуетъ частный планъ организаціи зародыша, такой планъ съ самаго начала бытія зародыша и во все продолженіе его развитія придаетъ ему строго опредленный характеръ именно того животнаго до котораго долженъ развиться зародышъ. А безъ этого тождества подобное сходство ничмъ не отличается отъ того какое иметъ всякое высшее животное со сродными ему формами по роду и даже классу. Возьмемъ, напримръ, человка: и тотъ въ полномъ своемъ развитія иметъ сходство въ нкоторыхъ отношеніяхъ съ рыбою въ устройств глаза, спиннаго хребта и т. д., и еще боле съ млекопитающими. Но что отсюда слдуетъ кром того что человкъ назначенъ для жизни въ природ, есть звено природы? Если отъ того сходства которое проявляютъ высшія животныя съ низшими въ развитомъ состояніи обратимся къ сходству формъ высшихъ животныхъ въ зародышевомъ состояніи съ низшими формами развитаго состоянія обоихъ родовъ животныхъ, то и это сходство, говоря вообще, не говоритъ боле чмъ сходство формъ въ развитомъ состояніи. Человкъ въ зародышевомъ состояніи походитъ на рыбу, но вдь и въ развитомъ состояніи иметъ нкоторое отдаленное сходство съ нею. Онъ также и въ развитомъ состояніи носитъ черты и общаго плана какъ позвоночное, и частнаго плана какъ человкъ. Эмбріологія ничего не прибавляетъ къ этому наблюдаемому нами вседневно факту.

Но даетъ ли подобное сходство зародышей высшихъ животныхъ основаніе для ученія о прогрессивномъ развитіи организмовъ по Дарвиновой теоріи? Ни мало. Основываясь на сходств высшихъ формъ животныхъ на низшей ступени зачаточнаго развитія съ формами низшихъ животныхъ, бэръ говоритъ: ‘можно принять, сообразно съ Дарвиномъ, что постоянныя различія животныхъ образовалась съ теченіемъ времени, чрезъ многія поколнія. ‘Но именно это, замчаетъ онъ, повидимому естественное предположеніе и ложно. Почему же? Потому, говоритъ знаменитый натуралистъ, что ‘сходство встрчается только въ зародышахъ которымъ еще нечего заботиться о себ, и которые еще не могутъ заботиться. Такъ какъ ранніе зародыши не могутъ принимать никакой пищи своимъ ртомъ, который еще не образовался, то они не имютъ надобности и въ дыханіи ни жабрами, ни легкими, которыхъ у нихъ нтъ, потому что кровь измняется безъ ихъ содйствія или воздухомъ, который проникаетъ въ яйца птицъ, или кровію матери у млекопитающихъ.’ {Журналъ Натуралистъ, 1866, стр. 366.} Проще: зародышъ высшаго животнаго походитъ въ первомъ період своего развитія на низшихъ животныхъ только потому что не иметъ органовъ которые отличаютъ его въ развитомъ состояніи и въ которыхъ онъ въ періодъ своего эмбріональнаго состоянія не иметъ никакой нужды. Человкъ въ извстный періодъ своего эмбріональнаго состоянія не иметъ легкихъ, какъ рыба, не потому чтобы онъ проходилъ ступень рыбы въ своемъ развитіи, но только потому что природа, скупая на излишества, не дала зародышу того въ чемъ онъ не иметъ никакой надобности. Объясненіе Бэромъ эмбріональнаго состоянія высшихъ животныхъ разбиваетъ иллюзіи на которыхъ строится теорія Дарвина.

Наконецъ, если ближе всмотримся въ научныя данныя эмбріологіи относительно порядка въ которомъ слагаются части организма въ различныхъ классахъ животныхъ, то здсь Дарвинова теорія встрчается съ такими затрудненіями которыя должны лишить ее всякихъ надеждъ. Вотъ что говорить Катрфажъ: ‘У млекопитающихъ прежде всего появляется сердце, вскор затмъ артеріи и вены, спустя немного нервная система, и гораздо поздне пищеварительный каналъ. У безпозвоночныхъ порядокъ совершенно измняется. Пищеварительный аппаратъ производится прежде органовъ кровообращенія. Иногда случается что ихъ вовсе не бываетъ въ теченіе долгаго времени независимой жизни молодаго животнаго вн яйца.’ {Метаморфозы человка и животныхъ, стр. 19.} Что отсюда слдуетъ? Слдуетъ то отъ чего Дарвинова теорія окончательно запутается въ противорчіяхъ на почв эмбріологіи. Эмбріологія показываетъ что развитіе позвоночныхъ идетъ такъ, а безпозвоночныхъ идетъ иначе. Спрашивается: въ какомъ же порядк шло развитіе животной жизни на земл, въ томъ ли какъ показываетъ эмбріональное состояніе позвоночныхъ, или въ томъ какъ показываетъ то же состояніе безпозвоночныхъ? Если въ первомъ порядк, то противъ теоріи будетъ свидтельствовать развитіе безпозвоночныхъ, если во второмъ, то противъ предположенія заговоритъ развитіе позвоночныхъ. Дло въ томъ что если сообразно съ теоріею Дарвина эмбріональное состояніе есть образъ первоначальнаго состоянія животныхъ, то, судя по развитію позвоночныхъ, міръ животныхъ долженъ начаться организмами съ легкими, слдовательно дышащими воздухомъ, а судя по развитію безпозвоночныхъ, міръ животныхъ начался животными имющими лишь пищеварительный каналъ. Итакъ эмбріологія не только не говоритъ въ пользу Дарвиновой теоріи, но самымъ положительнымъ образомъ свидтельствуетъ противъ ея идей.

XI.

Повидимому боле надеждъ для теоріи Дарвина подаетъ морфологія. ‘Что можетъ быть любопытне того обстоятельства, говоритъ Дарвинъ, что рука человка, назначенная для хватанья, дала крота, назначенная для рытья, нога лошади, ластъ моржа и крыло летучей мыши — вс построены по одному образцу и содержатъ одн и т же кости въ одинаковыхъ положеніяхъ?’ Какое же Дарвинъ даетъ объясненіе атому и подобнымъ фактамъ сходства въ строеніи? Вотъ оно. ‘Тождественность остововъ человческой руки, крыла летучей мыши, плавника моржа и лошадиной ноги, равенство числа позвонковъ составляющихъ шею жираффы и слона и безчисленные другіе подобные факты сразу объясняются по теоріи постеленнаго, потомственнаго видоизмненія. Сходство плана въ крыл и лап летучей мыши, хотя и служащихъ къ столь различнымъ цлямъ, въ челюстяхъ и ногахъ раковъ, въ лепесткахъ, тычинкахъ и пестикахъ цвтовъ, также понятно при предположеніи что части и органы, тождественные у ранняго предка класса, постепенно видоизмнились.’ {Тамъ же, стр. 344, 378.}

Что есть сходство въ извстныхъ органахъ у организмовъ извстныхъ классовъ, это не подлежитъ сомннію, но для того чтобы видть вытекаетъ ли отсюда то что вытекаетъ для Дарвина, необходимо не закрывать глаза и на т различія которыя остаются при всемъ сходств организмовъ извстныхъ классовъ и полагаютъ между ними непроходимую бездну. Выводъ Дарвина только тогда бы былъ вренъ еслибъ имъ безпристрастно взвшены были вмст со сходствомъ и различія организмовъ, еслибъ имъ такъ-оказать положены были на одну чашку всовъ сумма сходствъ организмовъ, на другую сумма различій организмовъ, и еслибы первая чашка очевидно для всхъ перетягивала вторую чашку. Но Дарвинъ не длаетъ такого безпристрастнаго взвшиванія. Онъ упираетъ на одни сходства, но оставляетъ различія безъ вниманія. Между тмъ эти различія, по свидтельству Бэра, такъ перевшиваютъ сходства что натуралистъ этотъ не затрудняется заявить слдующее: ‘кто серіозно занимался исторіей развитія и различіемъ въ строеніи животныхъ, тотъ искренно сомнвается въ возможности развитія всхъ животныхъ изъ одной или очень немногихъ начальныхъ формъ. животныя устроены, утверждаетъ Бэръ, по совершенно различнымъ типамъ, такъ что невозможно допустить чтобъ они могли переходить другъ въ друга.’ {Журналъ Натуралистъ, стр. 361—2.} И это увреніе онъ подтверждаетъ рядомъ вскихъ фактовъ, которые краснорчиво свидтельствуютъ что не то что сходство преобладаетъ надъ различіемъ въ строеніи организмовъ, но наоборотъ, различіе преобладаетъ въ нихъ надъ сходствомъ.

Это различіе поразительно, какъ между организмами принадлежащими къ цлымъ различнымъ отдламъ, такъ и животными принадлежащими къ различнымъ классамъ въ одномъ и томъ же отдл, такъ наконецъ и между животными принадлежащими къ одному и тому же семейству въ класс.

Сравнивая позвоночныхъ съ другими отдлами животныхъ, Бэръ находитъ между ними различія которыя ставятъ ихъ въ ршительную противоположность другимъ. ‘Позвоночныя животныя содержатъ внутри себя рядъ костей которыя мы называемъ позвонками, имющими кверху, то-есть на спин и по бокамъ, отростки, къ поперечнымъ отросткамъ прикрпляются ребра. Съ наружной стороны позвонковъ, ихъ отростковъ и реберъ, прикрпляются вс мускулы движущіе туловищемъ. Вдоль сливы у нихъ лежитъ хребетный мозгъ, окруженный кольцеобразными частями позвонковъ, въ черепной полости онъ переходитъ въ головной мозгъ. Все это устроено совершенно иначе и по большей части въ обратномъ положеніи у суставчатаго (членистаго) животнаго. Твердыя части здсь не костяныя, а роговыя, он лежатъ снаружи и даютъ отростки внутрь для прикрпленія мускуловъ. Слдовательно послдніе лежатъ внутри роговаго скелета. Рядъ нервныхъ узелковъ, замняющихъ хребетный мозгъ позвоночныхъ, лежитъ у жуковъ и сходныхъ съ ними животныхъ совершенно внизу, на брюшной сторон, а сердце, напротивъ того, вверху, на спинной сторон. Отсюда видно что важнйшіе органы имютъ обратное положеніе. У слизняковъ и ракушекъ организація опять иная, у морскихъ звздъ, у морскихъ ежей и полиповъ опять иная.’ {Тамъ же, стр. 361—2.}

Какое различіе, дале, между различными классами одного и того же отдла! Какое разнообразіе между классами животныхъ принадлежащихъ къ одному и тому же отдлу позвоночныхъ. ‘Въ глазахъ зоолога вс животныя позвоночныя составляютъ, говорить Бэръ, одно большое и главное отдленіе животнаго царства, потому что вс они устроены по одному общему типу. Но въ нкоторомъ отношеніи они однакожь весьма различны. Одни классы принимаютъ воздухъ посредствомъ дыханія въ легкія, и сердце гонитъ или всю кровь чрезъ легкія, прежде чмъ послдняя будетъ распредлена по всему тлу, какъ у млекопитающихъ и птицъ, или только часть крови, какъ у пресмыкающихся. У рыбъ, напротивъ того, нтъ легкихъ, а есть жабры, то-есть длинные ряды нжныхъ листочковъ, въ которыхъ распредляется кровь, при этомъ распредленіи кровь принимаетъ тотъ воздухъ который растворенъ въ вод.’ {Натуралистъ, стр. 365.} ‘Головной мозгъ у рыбъ необыкновенно малъ, не только въ отношеніи къ тлу, но и въ отношеніи ко хребетному мозгу, головной мозгъ ихъ не иметъ ни одной преобладающей части, и состоитъ изъ нсколькихъ бугорковъ, лежащихъ другъ за другомъ, у сихъ животныхъ этотъ мало развитый мозгъ лежитъ совершенно спереди хребетнаго, и голова не можетъ нисколько возвышаться надъ туловищемъ, даже шеи здсь нтъ. У пресмыкающихся головной мозгъ нсколько больше въ отношеніи ко хребетному мозгу и къ тлу. У нихъ передняя часть головлаго мозга нсколько больше развита чмъ другія, она нсколько закрываетъ сзади слдующую часть. Вмст съ тмъ вс они могутъ нсколько возвышать голову надъ туловищемъ. У птицъ головной мозгъ повсу, а слдовательно и по объему, гораздо боле нежели у пресмыкающихся, а потому голова не только носится выше туловища, но и все тло иметъ полуотвсное положеніе. Въ этомъ отношеніи птицы гораздо ближе къ человку нежели большая часть млекопитающихъ. Но мозгъ птицъ иметъ внутреннія несовершенства, ихъ большой мозгъ показываетъ малое развитіе въ томъ что кора его очень тонка, а напротивъ того внутренія части очень велики. У млекопитающихъ начинается новый рядъ развитія мозга. Кора большаго мозга толще и становится тмъ толще и больше чмъ больше мы приближаемся къ человку.’ {Тамъ же, стр. 82—3.}

Если еще боле сузимъ нашъ кругозоръ и ограничимъ его однимъ классомъ млекопитающихъ, то и здсь встртимся съ тми же немалыми различіями которыми, при сходств различаются порядки одного и того же класса. Мы обратимъ вниманіе лишь на различіе въ ихъ конечностяхъ, на которыя съ такимъ упованіемъ смотритъ Дарвинъ. ‘Ихъ конечности, говоритъ Бэръ, очень различны. Китообразныя имютъ только одну пару конечностей, именно на груди, и т превращены въ плавники только съ однимъ сочлененіемъ, между тмъ какъ тюлени имютъ короткія конечности со многими сочлененіями, у нихъ дв пары конечностей, и пальцы ихъ соединены широкою плавательною перепонкою. Большая часть млекопитающихъ иметъ боле длинныя ноги, которыя поддерживаютъ туловище надъ землею, и пальцы у однихъ съ узкими когтями, у другихъ же съ широкими копытами. Иныя опять имютъ четыре руки, какъ обезьяны, и наконецъ у человка дв руки и дв ноги.’ {Тамъ же, стр. 364.}

При взгляд на классъ млекопитающихъ мы не можемъ обойти молчаніемъ тхъ различій которыя полагаютъ цлую бездну между двумя высшими представителями млекопитающихъ, обезьяною и человкомъ, сходство которыхъ въ строеніи органовъ даетъ пищу для гипотезъ Дарвина. {Происхожденіе человка. Томъ I, стр. 29—30.}

Прежде всего приведемъ слдующія примчательныя въ настоящемъ случа слова натуралиста Гэксли, опредляющія вообще точку зрнія на морфологическое сходство человка съ обезьянами, которое подаетъ такія несбыточныя надежды Дарвину. Онъ говоритъ: ‘Я нашелъ что люди старающіеся передать въ общее свдніе то что природа ясно показываетъ намъ для ея пониманія весьма часто подвергаются всякаго рода наладкамъ, мннія ихъ перетолковываются, способъ изложенія разбирается вкось и кривъ, и всходитъ наконецъ какъ будто бы они утверждаютъ что анатомическое различіе между человкомъ и даже высшею обезьяною ничтожно и незначительно. Пользуюсь этимъ случаемъ чтобы ясно показать напротивъ, того что различіе это велико и что каждая кость гориллы (одной изъ самыхъ человкообразныхъ обезьянъ, спеціально изученной Гэксли) носить какую-нибудь особенную примту по которой легко отличить ее отъ соотвтствующей человческой кости, и что по крайней мр въ настоящій міровой періодъ между Homo (человкъ) и Troglodytee (обезьяна) не существуетъ никакой связующей нити, никакого перехода черезъ эту громадную разслину. Отрицать существованіе такой разслины было бы ошибочно и нелпо.’ {О положеніи человка въ ряду органическихъ существъ. Переводъ 1864, cтр. 117.} Въ виду такого положенія вещей, Фогтъ готовъ призвать науку къ осторожности въ ршеніи вопросовъ о человк на основаніи изученія морфологическихъ особенностей обезьянъ. Онъ говоритъ: ‘всего нсколько лтъ какъ открыли въ лсахъ западной Африки гориллу, о существованіи которой и не предполагалъ никто до сихъ поръ. Изъ трехъ большихъ безсхвостыхъ обезьянъ она самая близкая къ человку, по образованію своихъ ручныхъ кистей и столъ, но стоитъ ниже оранга и шинпанзе по развитію черепа и мозга. Нельзя конечно считать невозможнымъ что когда-нибудь и гд-нибудь найдется обезьяна которая по черепу и мозгу будетъ такъ же близка къ человку какъ близка горилла по формамъ своихъ конечностей, но пока факта нтъ, было бы нелпо выводитъ какія-либо заключенія изъ его возможности.’ {Человкъ и его мсто въ природ&#1123,. Перев. 1863, томъ I, отр. 233.}

И дйствительно морфологія человка и обезьянъ, на которую не безъ упованія смотритъ Дарвинъ, весьма мало даетъ ясныхъ фактовъ для заключеній о родств человка съ міромъ животныхъ — съ обезьянами. То что бросается прежде всего въ глаза при сравненіи человка съ обезьяною это вертикальное стояніе человка. Самъ Фогтъ это вертикальное положеніе человка ставитъ какъ отличительный признакъ человка въ сравненіи съ обезьяною. ‘Человкъ, говоритъ онъ, отличается отъ обезьяны своимъ вертикальнымъ положеніемъ, которое обезьяна принимаетъ только случайно или вслдствіе дрессировки, но которое не составляетъ ея естественной принадлежности. ‘ {Человкъ и его м&#1123,сто въ природ. Перев. 1864, стр. 157.} Вертикальное стояніе человка принимаетъ Бэръ какъ признакъ существенно отличающій человка отъ обезьяны. {Натуралистъ, стр. 29—30, 49—60.} Весьма интересныя свднія сообщаетъ Гэксли объ отношеніи въ какомъ стоитъ скелетъ и его части у гориллы къ скелету и его частямъ у человка. ‘Я нашелъ, говоритъ онъ, что позвоночный столбъ взрослой гориллы иметъ 27 дюймовъ, что рука до кисти иметъ 31 ¹/₂, дюйма, нога до ступни 26 ¹/₂ дюймовъ, кисть руки 9 ¹/₂ дюймовъ, ступня 11 ¹/₂ дюймовъ въ длину. Другими словами, если принять длину позвоночнаго столба во 100, руки будутъ относиться къ нему какъ 115, ноги 96, кисть руки 36, и ступня 41. Беремъ, говоритъ Гекели,— скелетъ Бушмена (онъ беретъ Бушмена потому что эти дикари африканскіе стоятъ на самой низшей степени человческой цивилизаціи) мужескаго пола, измряемъ его точно такимъ же образомъ и получаемъ слдующія относительные размры: принимая позвоночный столбъ за 100, рука 78, ноги 110, кисть руки 26, ступня 32. У еврейскаго скелета находимъ что рука равняется 80, нога 117, кисть руки 26, ступня 35. {О положеніи человка и пр., стр. 80.} Если отъ этихъ признаковъ, нагляднымъ образомъ отдляющихъ человка отъ обезьяны, обратимся въ частности къ отдльнымъ органамъ человка и обезьяны, то и здсь находимъ какая бездна раздляетъ морфологическую сторону обезьяны отъ той же стороны человка. Посмотримъ на руки человка и руки обезьяны, тождественны ли он по устройству? Далеко нтъ. ‘Отъ того именно что человкъ можетъ твердо стоять и ходить на двухъ ногахъ, говоритъ Бэръ, другая пара конечностей совершенно свободна отъ назначенія служить для движенія. Природа превратила послднюю часть этой конечности въ многосуставчатое, искусное и ко всему способное орудіе, которое мы называемъ рукою. Это орудіе способно своею нижнею поверхностію узнавать самыя малыя различія въ поверхности другихъ тлъ: ихъ твердость и мягкость, и въ то же время обхватывать другія тла весьма крпко и съ большою силою. Обезьяны имютъ также руки на переднихъ или верхнихъ конечностяхъ, но эти руки не такъ хорошо организованы для разнообразнаго употребленія. Ихъ руки суть собственно четырехъ-палые багры, весьма удобные для захватыванія древесныхъ сучьевъ и втвей, чтобы поднимать на нихъ тло, а не для того чтобы брать орудіе и управлять имъ съ врностію. Напротивъ, человческая рука приспособлена къ разнообразнымъ употребленіямъ: чтобы махать съ силою топоромъ, чтобы дйствовать тонкою иглою или перомъ, чтобы чувствовать въ мук самую мелкую песчинку когда она лежитъ на гладкой поверхности.’ {Натуралистъ, стр. 80.} Если бросимъ взглядъ на спинной хребетъ человка, то и здсь откроемъ такія же и еще большія различія въ строеніи съ обезьянами. ‘Только у одного человка’, говоритъ тотъ же Баръ, есть четверной изгибъ хребетнаго столба, на ше впередъ, на спин назадъ, на поясниц опять впередъ и на крестц еще разъ назадъ. Тогда какъ у всхъ обезьянъ, даже и самыхъ сходныхъ съ человкомъ, хребетный столбъ изогнутъ слабо въ одну дугу.’ {Тамъ же, стр. 415.} Въ этомъ отношеніи Гаксли указываетъ и другія отличія. Напримръ онъ говоритъ: ‘у гориллы замчается присутствіе одной пары реберъ при первомъ поясномъ позвонк, которое у человка встрчается лишь изрдка въ вид исключеній (т.-е. какъ уродливость), семнадцать спинно-поясныхъ позвонковъ у гориллы длятся на 13 спинныхъ и 4 поясныхъ, между тмъ какъ у человка спинныхъ 12, а поясныхъ 5.’ {О положеніи человка и пр., стр. 83.} Человкъ преимущественно предъ прочими животными одаренъ даромъ слова и разумомъ, сообразно съ этими дарами и т органы которые условливаютъ ихъ устроены иначе чмъ у обезьяны. ‘Что длаетъ человка такимъ какимъ онъ есть?’ Спрашиваетъ Гэксли, и отвчаетъ: ‘что другое какъ не способность рчи даетъ людямъ способность сдлаться людьми? Я утверждаю, продолжаетъ онъ, что это различіе по своимъ послдствіямъ необъятно, непостижимо, и поистин безконечно. Но что такое эта способность рчи? Голосъ можетъ существовать только до тхъ поръ пока голосовыя связки, колебанія которыхъ производятъ звукъ, параллельны, а эти связки до тхъ поръ параллельны пока извстные мускулы вполн равномрно сокращаются, что въ свою очередь зависитъ отъ соразмрности въ дятельности обоихъ нервовъ оказывающихъ свое вліяніе на мускулы голосовой щели. {Наши свднія объ органической природ. Перев. Стр. 221—5. См. Натуралистъ, стр. 415.} Какую громадную разницу представляютъ въ этомъ отношеніи обезьяны! Обезьяны вмсто такихъ голосовыхъ связокъ, колеблющихся вслдствіе даже весьма слабаго движенія, какъ это находимъ у человка, имютъ гортань и дыхательное горло переполненные всякаго рода прибавочными мшками, почему проникающіе въ ихъ гортани воздухъ производитъ лишь глухое резонансъ. ‘Довольно странно, замчаетъ Бэръ, сообщающій эти свдніи объ устройств гортани у обезьянъ, что именно т большія обезьяны которыя по устройству скелета всего боле похожи на человка: горилла, шимпанзе и орангутангъ, имютъ большіе прибавочные мшки на гортани, какъ будто бы природа хотла ихъ сдлать неспособными къ произношенію членороздльныхъ звуковъ’. {Натуралистъ, стр. 81—82.} ‘Обратимся, говоритъ Гэксли — къ благороднйшему и наиболе характерному органу который такъ рзко отмчаетъ форму человка отъ всхъ другихъ формъ — ч^лрелу?’ Что же показываетъ разсмотрніе черепа человческаго и черепа обезьяны? Оно показываетъ что ‘разница между черепами человка и гориллы поистин громадна’. Именно: ‘у послдней лицо широко раздавшееся отъ массивныхъ частей челюстей перевшиваетъ мозговое вмстилище или собственно черепъ, у перваго же все это наоборотъ. У человка затылочное отверстіе чрезъ которое проходитъ большой нервный канатъ (посредствомъ котораго головной мозгъ входитъ въ общеніе съ нервами туловища) помщается непосредственно за центральною точкой основанія черепа и такимъ образомъ черепъ въ вертикальномъ положеніи находится въ полномъ равновсіи. У гориллы же затылочная часть находится въ задней трети этого основанія. У человка поверхность черепа сравнительно гладкая и бровныя дуги весьма выдаются впередъ, тогда какъ у гориллы на череп развиваются огромные костяные гребни, а бровныя дуги нагибаются надъ глазницами на подобіе карнизовъ или навсовъ.’ Весьма поучительныя данныя представляетъ тотъ же Гэксди относительно емкости черепа гориллы и человческаго. ‘Сколько мн извстно, говоритъ онъ, ни въ одномъ изъ досел измренныхъ человческихъ череповъ у взрослыхъ мущинъ кубическая емкость не оказывалась мене 62 кубическихъ дюймовъ, самый узкій изъ череповъ измренныхъ Мортономъ у различныхъ племенъ имлъ 63 кубическихъ дюйма, напротивъ того, полость самаго объема черепа гориллы не превосходила еще емкости 34 ¹/₂ кубическихъ дюймовъ. Для большаго удобства можно, замчаетъ Гекели, принять что самый плоскій изъ человческихъ череповъ самаго высокаго черепа гориллы. {О положеніи человка и пр., стр. 86 и 87.} Столь же разительны различія и важнйшаго органа человческаго, служащаго условіемъ его высшаго интеллектуальнаго развитія,— мозга, отъ соотвтствующаго органа у обезьянъ. ‘ Отношенія мозга ко всему тлу у человка совершенно другія, по Бэру, нежели у обезьянь’. ‘Среднимъ числомъ можно положить что у взрослаго человка всъ мозга равенъ ¹/₃₀ всего тла человка, а у гориллы ¹/₁₂₀. У шимпанзе это отношеніе должно быть нсколько больше, но не много. Слдовательно, отношеніе мозга ко всему тлу у взрослаго человка въ четыре раза больше чмъ у обезьяны/ Особенно велико отношеніе головнаго мозга ко хребетному и нервамъ. Слдовательно у человка преобладаетъ центральная часть нервной системы въ отношеніи къ периферическимъ частямъ гораздо больше нежели у другихъ животныхъ. Въ самомъ мозгу, большой мозгъ у человка развитъ въ отношеніи къ малому боле нежели у животныхъ. Дале, внутри большаго мозга у человка развита сильне опять верхняя часть или собственно полушарія чмъ внутренняя и нижняя часть. Поэтому на полушаріяхъ гораздо боле извилинъ и глубже борозды чмъ на мозгу какого-либо другаго животнаго, какъ будто бы у человка не достало въ череп мста для мозгу.’ {Натуралистъ, стр. 82, 403.} На великомъ различіи мозга человка и обезьяны настаиваетъ и Гэксли. Онъ признаетъ: ‘существуетъ огромная разница въ абсолютной величин и вс между низшимъ человческимъ мозгомъ и высшимъ обезьяньимъ. Разница эта тмъ поразительне что, какъ извстно, напримръ взрослая горилла должна быть сама по себ почти вдвое тяжеле какого-нибудь Бушмена или многихъ изъ европейскихъ женщинъ. Сомнительно, заключаетъ онъ, чтобы здоровый человческій мозгъ когда-либо всилъ мене 31 или 32 унцій, а мозгъ гориллы боле двадцати.’ {О положеніи человка и пр., стр. 116.} Въ заключеніе характеристики различій человка и обезьяны въ морфологическомъ отношеніи, мы должны еще указать, на различіе человка отъ обезьяны въ строеніи лица, измреніе котораго достигается при помощи такъ-называемаго лицевого угла. Вотъ результаты подобнаго измренія, по Ляйэллю. ‘Одна изъ породъ четырерукихъ иметъ, по его словамъ, лицевой уголъ въ 42^о, а другая, по фигур наиболе приближающаяся къ человку, 50^о, между тмъ какъ лицевой уголъ человка отъ 70^о восходитъ до 80^о {Ляйелль. Геологія. Томъ II, переводъ 1868 года, стр. 309—310.} и даже дале. Имя въ виду указанныя нами различія человка отъ обезьяны въ строеніи тла, нельзя не повторить многознаменательныхъ словъ Демулена: ‘говоря анатомически, предлъ организаціи отдляющій самую совершенную изъ обезьянъ отъ самаго несовершеннаго изъ людей безконеченъ’. {Естественная исторія человка Катрфажа, стр. 138.}

Вс эти данныя говорятъ ту истину что сходство не есть преобладающій признакъ характеризующій боле или мене сродные организмы, во что это сходство сопровождается всегда боле или мене важными различіями въ организмахъ. Поэтому если Дарвинъ, напирая на сходство съ презрніемъ къ фактамъ различія, хочетъ въ морфологіи находить подтвержденіе своей гипотезы, то тмъ кто не раздляетъ увлеченія этою гипотезою всегда можно для укрпленія своихъ воззрній ссылаться на факты различія. Въ вопросахъ морфологическихъ, говоря безпристрастно, дарвинисты и антидарвинисты уравновшиваются въ своихъ доказательствахъ. Каждый можетъ быть правъ по-своему. Сами по себ факты не говорятъ ни за, ни противъ Дарвина. Притомъ нельзя не замтить что факты эти говорили бы за Дарвина только тогда еслибы твердо стояли самые принципы Дарвина, но какъ скоро эти принципы не столь тверды какъ выдаетъ ихъ Дарвинъ, то факты могутъ и не получатъ того объясненія которое даетъ имъ Дарвинъ. А главное, самые факты только тогда становились бы на сторон Дарвиневой теоріи еслибы сходство въ формахъ организмовъ было такого рода что переходъ отъ одной формы въ другую совершался бы нечувствительно, такъ что трудно было бы сказать гд кончается область одной формы и начинается предлъ другой. Еслибы формы, переходя отъ одной въ другую, своею постепенностью въ совершенств организаціи, давали съ ясностью понять о той предполагаемой Дарвиномъ безпредльной постепенности въ образованіи организмовъ не которой одинъ организмъ переходитъ въ другой путемъ самыхъ легкихъ, едва замтныхъ измненій въ строеніи, тогда сходство въ организмахъ было бы доказательствомъ для теоріи Дарвина, но когда факты не говорятъ о подобной постепенности въ переход отъ однихъ формъ къ другимъ, то явленіе сходства въ организмахъ теряетъ Дарвиновскій смыслъ. Правда, Дарвинъ, понимая важность этого возраженія, старается устранить его предположеніемъ что подобныя посредствующія звенья, нкогда существовавшія, уничтожились вслдствіе борьбы за существованіе съ организмами высшей организаціи. {Стр. 143—5.} Но вопервыхъ, это не больше какъ предположеніе, вовторыхъ, остается непонятнымъ, почему же не погибли въ борьб за существованіе еще боле низшіе организмы, почему напримръ не сохранилось посредствующаго звена между кротомъ съ его лапою и летучею мышью съ ея крыломъ, если одна изъ этихъ двухъ животныхъ формъ, хотя во своей организаціи и ниже того животнаго которое служило для никъ связующимъ звеномъ, однакожь сохранилась? И почему именно исчезновеніе посредствующихъ звеньевъ замчается въ большей части случаевъ? Конечно здсь возможны предположенія, но предположеніе основанное на предположеніи, по нашему мннію, равно бездоказательности.

XII.

Переходимъ къ даннымъ палеонтологіи. Насколько данныя этой науки говорятъ въ пользу Дарвина? Намъ кажется, въ этой области Дарвину особенно надлежало искать и находить самыя твердыя основанія для своей теоріи. Боли развитіе организмовъ шло именно такимъ путемъ какой предполагаетъ Дарвинъ, — если сначала существовали организмы невообразимо простые, приближавшіеся къ простой органической клточк, то геологія должна бы сохранить слды этихъ организмовъ, по крайней мр въ вид какихъ-нибудь органическихъ остатковъ, затмъ данныя съ очевидностію должны были свидтельствовать о постепенномъ, невообразимо медленномъ, исчисляемомъ милліонами милліоновъ лтъ, преобразованіи этихъ простыхъ организмовъ въ боле совершенные, причемъ должно было бы открыться какъ каждая форма нечувствительно переходила въ другую высшую, такъ что не было бы ни перерывовъ, ни внезапнаго появленія новыхъ существъ, пока наконецъ рядъ такихъ преобразованій не дошелъ бы до того времени съ какого существуютъ нын живущія формы организмовъ. Повторяемъ, намъ кажется что ни эмбріологія, ни морфологія никогда не могли бы оказать той важной услуги для теоріи Дарвина какъ палеонтологія. Ибо, еслибы первая изъ этихъ наукъ и указывала своими данными постеленное прохожденіе зародышемъ тхъ или другихъ низшихъ степеней организаціи, прежде чмъ онъ достигаетъ той формы высшаго животнаго въ которую ему надлежитъ развиться, то это развитіе было бы еще не боле какъ простою аналогіей съ дйствительнымъ фактомъ, а самый фактъ все же ускользалъ бы отъ нашего вниманія. Что касается морфологіи, то факты этой науки въ крайнемъ случа указывали бы на возможность, но никакъ не на дйствительность факта. Иное дло палеонтологія, здсь теорія можетъ заручиться твердыми фактами, здсь теорія могла бы находить повтореніе самой себя въ фактахъ былаго, здсь теорія могла бы доказывать свою несомннность по еще не исчезнувшимъ слдамъ творенія. Если теорія Дарвина дйствительно врна, то между ею и данными геологіи должно быть полное совпаденіе. Отъ этихъ данныхъ зависитъ ея судьба. Но такъ ли въ самомъ дл данныя палеонтологіи благопріятны для теоріи Дарвина какъ его необходимо требуется самимъ предметомъ? Данныя палеонтологіи благопріятные для Дарвиновой теоріи столько же какъ и для всякой другой теоріи которая признаетъ что ходъ творенія организмовъ начался низшими и закончился высшими. Но такъ ли именно шло это развитіе какъ предполагаетъ Дарвинъ, этого палеонтологія не подтверждаетъ. И вотъ причина почему Дарвинъ, вмсто того чтобы прямо ссылаться на данныя палеонтологіи для доказательства своей теоріи, ограничивается въ большинств случаемъ лишь тмъ что старается такъ или иначе данныя этой науки объяснить въ свою пользу, подвести ихъ подъ свою теорію, перетолковываетъ факты, придавая имъ такой смыслъ какой должны они имть по теоріи. А для всего этого онъ прибгаетъ къ предположеніямъ которыя увеличиваютъ собою до безконечности сумму другихъ гипотезъ его теоріи и длаютъ его теорію часто фантастическою. Это зависитъ отъ того несомнннаго факта что данныя палеонтологіи, взятыя сами по себ, въ ихъ неподдльномъ вид, не только не могутъ подтверждать Дарвиновыхъ воззрній, но прямо и ршительно опровергаютъ ихъ. Такимъ образомъ Дарвинъ находитъ для своей теоріи гибель тамъ гд она единственно и могла найти себ спасеніе, и съ этимъ она лишается своего единственнаго фактическаго основанія. Палеонтологія, вмсто того чтобы предлагать Дарвину готовыя уже данныя для его теоріи, представляетъ одни лишь затрудненія съ которыми онъ долженъ безуспшно бороться.

Данныя этой науки противорчатъ теоріи Дарвина какъ своими свдніями о начальномъ состояніи органической жизни на земл, такъ и свдніями о всемъ послдующемъ развитіи органическихъ существъ на земл.

Выходя отъ предположенія о первоначальныхъ, въ высшей степени простыхъ, однообразныхъ органическихъ формахъ на нашей планет, {Стр. 381.} теорія Дарвина, если она справедлива, должна была дйствительно между древнйшими ископаемыми остатками органическихъ существъ впервые населявшихъ землю указать слды именно этихъ простыхъ организмовъ. Но далеко не то говоритъ палеонтологія. Теорія разбивается отъ самаго перваго соприкосновенія съ несомннною дйствительностію. Органическая жизнь въ самомъ начал, по свидтельству палеонтологіи, появляется въ такомъ обиліи и разнообразіи формъ что теорія и дйствительность становятся положительно во враждебныя одна къ другой отношенія. Силурійская формація, съ началомъ которой занялась заря органической жизни, оказывается гораздо сложне по содержанію ископаемыхъ остатковъ чмъ требуетъ теорія. Здсь находимъ представителей изъ трехъ великихъ отдловъ органической жизни: изъ отдла лучистыхъ, членистыхъ и мягкотлыхъ, потомки коихъ живутъ на земл и до сего дня. А въ боле верхнихъ слояхъ той же формаціи находимъ представителей и четвертаго, послдняго и главнйшаго отдла животныхъ, именно позвоночныхъ, этою высшаго цвта органической жизни на земл. Вс отдлы теперь извстной намъ органической жизни находятъ своихъ представителей на самыхъ первыхъ порахъ развитія органической жизни на земл. ‘Изъ обширнаго отдла лучистыхъ въ силурійской формаціи, говоритъ Ляйелль, мы находимъ звздчатые и анемоновые зоофиты, кром морскихъ лилій и иглокожихъ. Изъ моллюсковъ (то-есть мягкотлыхъ) насчитывается отъ 200 до 300 видовъ головоногихъ. Изъ числа членистыхъ мы имемъ боле 200 видовъ трилобитовъ, которые служатъ представителями ракообразныхъ. Остатки рыбъ, слдовательно позвоночныхъ, до сихъ поръ встрчаются только въ верхней силурійской формаціи, но нкоторыя изъ нихъ принадлежатъ къ плакоиднымъ рыбамъ, стоящимъ на высокой степени въ лстниц животныхъ по организаціи.’ {Геологія Ляйэлля, т. I, стр. 153—4.} Въ томъ же род свднія объ органической жизни изъ періода силурійской формаціи находимъ и у Гумбольдта и Гартинга. {Космосъ, т. I, стр. 191. Первобытный міръ, стр. 110. Переводъ.} Сопоставляя эти данныя съ теоретическими предположеніями на которыхъ строится Дарвинова теорія, безъ преувеличенія можно сказать что теорія застаетъ развитіе органическихъ существъ въ силурійскую эпоху на земл уже какъ бы на средин того процесса чрезъ который должны проходить, по теоріи, вс извстныя формы органическихъ существъ. Всего важне для теоріи начало органической жизни на земл, существованіе организмовъ низшихъ до періода раздленія ихъ на существенные четыре класса: лучистыхъ, мягкотлыхъ, членистыхъ и позвоночныхъ, объ этомъ однакожь ничего не говоритъ палеонтологія, и вотъ Дарвинова теорія лишается своей главнйшей опоры.

Дарвинъ хорошо понимаетъ какой сильный ударъ его теоріи наноситъ тотъ неотразимый фактъ что органическая жизнь на земл, какъ свидтельствуетъ палеонтологія, началась не столь простыми организмами какъ выходитъ по его теоріи. Извстное намъ начало органической жизни на земл идетъ ршительно въ разрзъ съ воззрніями Дарвина. И ему ничего не остается сдлать какъ вопреки фактамъ и очевидности допустить что хотя палеонтологія и не даетъ данныхъ для его теоріи, тмъ не мене поверхность земнаго шара и до силурійскихъ пластовъ кипла жизнію. ‘Если, говоритъ Дарвинъ, становясь съ своею теоріей выше опыта, моя теорія основательна, мы должны допустить что до осажденія древнйшихъ силурійскихъ пластовъ прошли длинные періоды времни, столь же, и вроятно еще боле долгіе, чмъ весь промежутокъ между силурійскимъ періодомъ и нашимъ временемъ, и что во время этихъ безмрныхъ вовсе неизвстныхъ намъ періодовъ поверхность земнаго шара кипла жизнію.’ Спрашивается: если Дарвинъ для подтвержденія своей теоріи ссылается на предположенія, ни на чемъ не основанныя, опровергаемыя очевидностію фактовъ, то не боле ли силы и значенія и согласія, съ фактами будетъ имть отрицаніе Дарвиновыхъ воззрній? И не будетъ ли въ самомъ дл ближе къ эмпиріи противоположное Дарвину воззрніе, которое всегда съ полнымъ правомъ можетъ для своего доказательства опираться на несуществованіе фактовъ подтверждающихъ теорію Дарвина, чмъ сама эта теорія, утверждающаяся на предполагаемомъ факт? Между тмъ какъ Дарвинъ для подтвержденія своей гипотезы ссылается на гипотезы же, противоположное воззрніе съ полнымъ правомъ и основательностію можетъ утверждаться не на гипотез, а на несомннномъ факт несуществованія первоначальныхъ звеньевъ органическаго міра которыя столь нужны для самого Дарвина.

Правда, Дарвинъ усиливается хотя какъ-нибудь поставить свою теорію въ согласіе съ фактами палеонтологіи, старается всячески устранить затрудненія возникающія изъ несуществованія фактовъ указывающихъ на органическую жизнь до силурійской эпохи, на которые могла бы опираться гипотеза, но вс эти усилія и старанія, громоздя гипотезу на гипотез, ни мало не усиливаютъ самой теоріи. Для защиты своихъ взглядовъ Дарвинъ то ссылается на предполагаемыя имъ причины такого печальнаго для его теоріи явленія, то указываетъ на мелочные факты повидимому свидтельствующіе объ органической жизни прежде силурійскихъ пластовъ, но вс попытки доказать недоказуемое тщетны.

Вотъ т предположенія которыми Дарвинъ хочетъ замнить недостатокъ дйствительныхъ фактовъ: ‘Не слдуетъ забывать, говоритъ онъ, что намъ извстна съ нкоторою точностію лишь малая частица земной поверхности.’. Кром того, не нужно де упускать изъ виду что ‘въ періодъ неизмримо древнйшій силурійскаго, материки могли существовать тамъ гд нын разстилаются океаны, а на мст нашихъ ‘ныншнихъ материковъ могли разстилаться открытыя моря, поэтому бытъ-можетъ, думаетъ Дарвинъ, пласты освшіе на нсколько миль ближе къ центру земли и подлежавшіе огромному давленію отъ накопленной надъ ними воды, подверглись метаморфизму въ несравненно большей мр чмъ пласты постоянно находившіеся ближе къ земной поверхности. И еслибы эти древнйшіе осадки цликомъ подверглись метаморфическимъ процессамъ, мы должны были бы найти лишь малые остатки отъ нихъ, и эти остатки по большей части должны были бы подвергнуться метаморфизму.’ {Стр. 243—5.} Вотъ основаніе почему не сохранилось драгоцнныхъ для теоріи остатковъ организмовъ. Но вотъ вопросъ: чмъ докажетъ Дарвинъ что дйствительно существовали такого рода передвиженія суши какія допускаетъ Дарвинъ и что они дйствительно сопровождались такими именно послдствіями о какихъ предполагаетъ онъ? А если не можетъ быть для этого никакого эмпирическаго доказательства, то какую силу будутъ имть и тысячи подобныхъ бездоказательныхъ предположеній? Теорія Дарвина есть какое-то царствб гипотезъ, гд и начала и выводы, и основанія и слдствія — все гипотезы и гипотезы….

Не странно ли видть, съ другой стороны, чтобъ отъ первой предполагаемой Дарвиномъ половины исторіи органической жизни на земл остались такіе незначительные слды какіе онъ указываетъ, и на которые онъ съ такою силою напираетъ? Вся до-силурійская флора и фауна исчезла, на нее указываетъ лишь какое-то ‘присутствіе сростковъ фосфорнокислой извести и смолистыхъ веществъ въ нкоторыхъ изъ древнйшихъ азоическихъ формацій’, {Стр. 243.} Вотъ все, или почти все, въ чемъ долженъ искать и дйствительно ищетъ Дарвинъ спасенія своей теоріи. Но при этомъ, кажется, весьма мало будетъ сказать что зданіе Дарвиновой теоріи строится на леск. Что можетъ быть боле несоотвтственнаго между предположеніемъ Дарвина о цлой половин исторіи органической жизни на земл протекшей отъ начала этой исторіи до силурійскихъ пластовъ, и такимъ въ полномъ смысл слова ничтожнымъ фактомъ которымъ думаютъ подтвердить дйствительность этой исторіи — какъ фактъ нахожденія въ азоическихъ слояхъ какой-нибудь ‘фосфорнокислой извести и смолистыхъ веществъ’?

Такимъ образомъ отсутствіе слдовъ органической жизни на нашей планет до силурійскихъ пластовъ, при всхъ усиліяхъ Дарвина устранить значеніе факта, подрываетъ его теорію въ основаніи. Но затрудненія не оканчиваются на этомъ Самые ископаемые организмы силурійскихъ и девонскихъ пластовъ, вмсто того чтобы подтверждать теорію, по крайней мр въ ея второй половин, прямо и ршительно идутъ противъ теоріи. По теоріи Дарвина, жизнь органическая развивалась постепенно, чмъ дале шло дло, тмъ боле увеличивалось количество видовъ въ сравненіи со временами предшествующими, такъ что силурійская формація необходима должна быть бдне, по Дарвину, въ количеств видовъ, чмъ напримръ теперешняя эпоха. Все развитіе видовъ органической жизни на земл, по его предположенію, уподобляется дереву, которое сначала иметъ небольшое количество сучьевъ, и чмъ больше растетъ оно, тмъ боле и боле увеличивается количество сучьевъ. {Стр. 107—7.} Далеко не то представляютъ данныя извлеченныя наукою изъ изученія силурійской и девонской органической жизни. Оказывается что количество видовъ жившихъ въ ту эпоху на извстномъ пространств было ничуть не меньше числа видовъ живущихъ на подобномъ же пространств и въ настоящее время. ‘Попробуемъ, говоритъ Агассисъ, сравнить между собою данное пространство силлурійскаго или девонскаго берега съ одинаковымъ пространствомъ современнаго морскаго, — и мы тотчасъ же убдимся что одинъ и другой населены одинаково густо. По берегамъ Покой Англіи встрчается теперь около 160 различныхъ видовъ рыбъ, въ Мексиканскомъ залив 250 видовъ, въ Красномъ Мор около того же количества. Мы можемъ допустить что на морское пространство покрывающее около 400 миль приходится среднимъ числомъ отъ 200 до 250 видовъ рыбъ. Я спеціально изучалъ девонскія образованія сверной Европы, близь Балтійскаго и по берегамъ Нмецкаго моря, и нашелъ въ однихъ только этихъ отложеніяхъ 110 видовъ ископаемыхъ рыбъ. Судить о всемъ количеств видовъ относящихся къ этимъ древнимъ періодамъ по числу которое извстно намъ въ настоящее время такъ же неосновательно какъ предполагать что такъ какъ Аристотель, знакомый только съ водами Греціи, приводитъ всего 300 видовъ рыбъ на этомъ ограниченномъ пространств, то будто бы этимъ числомъ и ограничивалось все количество видовъ жившихъ въ его время. Между тмъ область изслдованія геолога въ силлурійскій и девонскій періодъ еще ограниченне области Аристотеля, и относится кром того не къ живущему, а къ мертвому міру, понять и изслдовать который гораздо трудне.’ {Геологическіе очерки. Перев. 1867. Стр. 60—61.} Силлурійскія и девонскія органическія формы показываютъ жизнь органическую въ такомъ обиліи и разнообразіи что теорія Дарвина, вмсто того чтобы находить въ дальнйшемъ ход развитія органической жизни усложненіе видовъ, должна ограничиваться показаніемъ лишь того какъ видоизмнялись формы въ предлахъ того количества видовъ которое уже существовало во времена самыхъ древнйшихъ формацій. Ея задача значительно сокращается въ сравненіи съ широтою программы. И этотъ фактъ весьма неблагопріятенъ для теоріи Дарвина, потому что онъ вовсе упраздняетъ вопросъ о происхожденіи разнообразія организмовъ на основаніи Дарвиновой теоріи, оставляя ей изощрять себя только на попытк объяснить усовершенствованіе ихъ. Число фактовъ которые желалъ бы объяснить Дарвинъ по своей теоріи ускользаетъ отъ этого объясненія, разнообразіе организмовъ достигнуто прежде чмъ теорія могла бы найти какіе-либо слды которые подтверждали бы ея предположенія.

Но удается ли Дарвину по крайней мр прослдить шагъ за шагомъ усовершеніе формъ, указать какъ мене совершенныя формы, путемъ медленнаго накопленія легкихъ измненій, переводили въ боле совершенныя, удается ли, словомъ, отыскать слды дятельности того дятеля который называется у него естественнымъ подборомъ? Къ несчастію Дарвина, нтъ. Для врности его гипотезы съ этой стороны ему необходимо было бы имть въ своемъ распоряженіи такія данныя палеонтологіи которыя съ большею или меньшею ясностію подтверждали бы что каждая новая формація геологическая, заключая въ себ организмы высшей организаціи въ сравненіи съ тми какіе мы видимъ въ предшествующей формаціи, въ то же время представляетъ несомннные слды что эти организмы суть прямое продолженіе организмовъ предшествующей формаціи. Словомъ, каждый новый періодъ въ развитіи организмовъ, говоря словами Дарвина, долженъ былъ бы съ одной стороны носить слды наслдственности отъ органической формы прежняго времени, съ другой стороны признаки извстной доли измнчивости которую потерпли организмы съ теченіемъ времени и которая къ наслдственному типу организмовъ присоединила несомннные признаки уклончивости типа. Но то ли говорятъ свидтельства палеонтологіи? Эти свидтельства ясно и ршительно утверждаютъ что хотя каждая новая формація, по крайней мр каждая наиболе рзко разграниченная съ предыдущею, и представляетъ слды усовершенія и прогресса въ организмахъ, но эти организмы никакъ нельзя считать за формы выродившіяся путемъ постепенной естественной измнчивости отъ прежнихъ организмовъ, такъ мало ихъ строй при извстной степени отличія отъ прежнихъ организмовъ иметъ общаго съ организмами предшествующихъ эпохъ. Эту именно мысль, неблагопріятную для Дарвиновыхъ предположеній объ естественной измнчивости въ тхъ самыхъ организмахъ которые потомственно переходятъ изъ одной эпохи въ другую эпоху міровой жизни нашей планеты, высказываетъ Агассисъ, который нимало не колеблясь, съ полною увренностію утверждаетъ: ‘теперь это доказанная истина для меня что совокупность органической жизни обновляется не только въ промежуткахъ каждаго изъ великихъ отдленій которыя называются формаціями, но также съ отложеніемъ каждаго частнаго отдла всхъ формацій, такъ что я не могу принять преобразованія видовъ изъ одной формаціи въ другую.’ За ту же истину стоитъ и другой ученый, А. Вагнеръ. ‘То неоспоримо, говоритъ этотъ послдній, что каждая формація по своимъ органическимъ образованіямъ совершенно самостоятельна (eigentmlich), и что такія самостоятельныя формы составляютъ въ нихъ преобладающее большинство. Равно также врно и то что смшеніе видовъ (то-есть случаи въ которыхъ встрчаются организмы равно принадлежащіе къ двумъ различнымъ формаціямъ) не всегда иметъ мсто въ тхъ случаяхъ когда дв горныя породы бываютъ сопредльны одна съ другою, но что намъ изсстны досел только немногія отдльныя явленія въ этомъ отношеніи. Сверхъ того нужно имть въ виду то обстоятельство что при кажущемся сходств во вншнихъ формахъ еще отнюдь нельзя съ врностію заключать къ тождеству вида, такъ какъ въ цвт которымъ было окрашено животное, или въ свойств собственно животныхъ составныхъ частей, могутъ лежать различія которыхъ не замтишь въ ископаемыхъ остаткахъ. По крайней мр, при опредленіи нын живущихъ видовъ мы впадали бы въ большія заблужденія еслибы не принимали въ разчетъ вс такого рода характеристическіе, часто совершенно необходимые признаки.’ И такія увренія естествоиспытателей, противоположныя ученію о генетическомъ у совершеніи видовъ, и состоящія въ признаніи специфическаго различія принадлежащихъ къ каждой данной формаціи, не суть какія-либо догадки, а основываются на положительныхъ данныхъ. ‘ Доказано, говоритъ одинъ изъ подобныхъ ученыхъ, что нын совершенно вымерла большая часть растеній покрывавшихъ землю до и во время каменно-угольнаго періода. Но эти именно вымершіе типы растеній того времени (каламиты, лелидодендры) стоятъ въ исторіи развитія растительнаго царства такъ отдльно и уединенно что отъ нихъ до сихъ поръ неизвстно никакихъ переходовъ къ боле совершеннымъ растеніямъ изъ нын живущихъ и изъ принадлежащихъ къ прежнимъ періодамъ.’ {Статья Э. Регеля въ Журн. Натуралистъ. 1866 стр. 86.} Другой ученый палеонтологъ, Броннъ, бралъ органическія формы заключающіяся въ такъ-называемыхъ отложеніяхъ Сб. Кассіана и сравнивая эти виды съ видами заключающимися въ угольномъ известняк (изъ каменноугольнаго періода) и цехштейн (изъ пермскаго періода), онъ нашелъ лишь 7 тождественныхъ и 5 аналогическихъ видовъ, сравнивая съ тріасомъ, нашелъ еще мене сходныхъ видовъ, именно 4 тождественныхъ и 6 аналогическихъ, въ ліас нашелъ 4 тождественныхъ и 7 аналогическихъ видовъ, а въ юр 1 тождественный и 2 аналогическихъ вида. {Броннъ. Руководство къ Зоологіи. Переводъ. См. Таблицы.} Не опровергая факта что организмы совершенствовались чмъ дале тмъ боле, эти данныя въ то же время не даютъ основанія для предположенія чтобъ это усовершенствованіе произошло путемъ постеленнаго измненія однихъ и тхъ же организмовъ изъ низшихъ въ высшіе. Еслибы такое усовершенствованіе дйствительно имло мсто, измненныхъ организмовъ въ первоначальныхъ формаціяхъ было бы меньше, чмъ неизмненныхъ, въ дальнйшихъ измненные и неизмненные, положимъ, уравновшивались бы, наконецъ въ еще боле позднйшихъ формаціяхъ измненные стали бы перевшивать неизмненныхъ. Все это можно было бы прослдить въ развитіи органической жизни на земл, но то ли показываютъ факты лолеонтологіи когда она свидтельствуетъ о періодическомъ измненіи организмовъ, то-есть такомъ измненіи которое полагаетъ въ характер организмовъ рзкую грань между извстными двумя одна за другою послдующими эпохами? Но мы не привели еще результатовъ изслдованій Агассиса, который еще боле подкапываетъ теорію Дарвина, результатовъ которые, по словамъ Агассиса, не суть какія-либо индукціи, полученныя изъ изученія отдльныхъ классовъ животныхъ (напримръ рыбъ) и перенесенныя на вс другіе классы, но суть результаты сравненія очень значительныхъ собраній ископаемыхъ остатковъ различныхъ формацій и различныхъ классовъ животныхъ. Эти результаты ставятъ выше всякаго сомннія фактъ столь неблагопріятный для Дарвиновой теоріи, фактъ отсутствія переходныхъ звеньевъ отъ органическихъ существъ одной формаціи къ другой сосдней, хотя организмы этихъ формацій весьма различны между собою. Существованіе подобныхъ переходныхъ звеньевъ могло бы послужить основаніемъ для теоріи медленнаго и постеленнаго у совершенія организмовъ, за то отсутствіе таковыхъ подрываетъ теорію въ самой ея основ. Вотъ т данныя на которыхъ Агассисъ утверждаетъ свои воззрнія объ отсутствіи звеньевъ посредствующихъ между организмами различныхъ формацій: ‘Отношенія юрской и мловой эпохъ въ Швейцаріи, говоритъ этотъ авторитетный зоологъ, даютъ намъ факты имющіе чрезвычайно важное значеніе для нкоторыхъ вопросовъ о коихъ толкуютъ въ наше время не только люди науки, но и вс сколько-нибудь заинтересованные изученіемъ, вопроса о самыхъ способахъ появленія животныхъ. Здсь мы можемъ прослдить на одномъ и томъ же пространств не только различные ряды отложеній относящихся къ этимъ двумъ послдовательнымъ періодамъ, въ непосредственномъ соприкосновеніи, но и отложенія относящіяся ко всмъ частнымъ періодамъ заключающимся въ границахъ этихъ эпохъ, съ органическими остатками заключающимися въ каждомъ. Въ такихъ-то мстностяхъ намъ конечно слдовало найти слды тхъ переходныхъ типовъ при помощи коихъ одинъ рядъ животныхъ, какъ принимаютъ нкоторые, развился изъ предыдущаго ряда. Намъ толкуютъ очень много о переворотахъ въ геологическихъ отложеніяхъ, о длинныхъ промежуткахъ времени лтописи которыхъ совершенно исчезли и которые могли бы задержать эти промежуточныя звенья коихъ мы ищемъ такъ усердно. Но здсь нтъ подобнаго перерыва въ лтописи. Въ тхъ же самыхъ водныхъ пространствахъ, покрывающихъ ограниченныя мстности, мы имемъ послдовательные ряды отложеній содержащіе остатки животныхъ оставшихся безъ измненія въ долгій промежутокъ времени. Непосредственно надъ ними, рядомъ со слдами боле или мене сильныхъ переворотовъ поверхности, появляется совершенно новый рядъ животныхъ, отличающійся отъ своихъ непосредственныхъ предшественниковъ какъ и животныя современнаго періода отъ древнихъ животныхъ прослженныхъ Кювье въ третичныхъ отложеніяхъ, лежащихъ ниже отложеній нашего собственнаго геологическаго времени. {Геологическіе Очерки. Пер., стр. 148—9.} Но мловыя отложенія извстны не только въ этомъ внутреннемъ мор древней Швейцаріи, а также въ нкоторыхъ другихъ европейскихъ бассейнахъ, во Франціи въ Пиренеяхъ, по берегамъ Средиземнаго моря, въ Сиріи, Египт, Индіи и Америк. Если теорія постепеннаго развитія въ самомъ дл справедлива, то животныя юрскихъ позднйшихъ слоевъ должны быть отцами животныхъ раннихъ мловыхъ отложеній. Посмотримъ же насколько это подтверждается. Обратимся къ рыбамъ. Мы знаемъ что въ юрскомъ період вовсе не существовало нашихъ обыкновенныхъ рыбъ, ни одной соотвтствовавшей нашимъ современнымъ сельдямъ, макрелямъ и т. д. Словомъ, ни одной рыбы съ тонкою перепончатою чешуею, но что этотъ классъ былъ представленъ исключительно рыбами съ твердокремнистою чешуею. Въ мловой періодъ мы вдругъ наталкиваемся на цлую толпу рыбъ соотвтствующихъ нашимъ современнымъ сельдямъ и макрелямъ. Рыбы юрской эпохи, соотвтствующія нашимъ акуламъ и скатамъ, еще существуютъ, но въ гораздо меньшемъ количеств, тогда какъ боле новые роды многочисленны. Въ самомъ дл, классификація мловыхъ рыбъ подходитъ очень близко къ классификаціи нын живущихъ, имемъ ли мы право вслдствіе этого предположить что большія, похожія на пресмыкающихся, рыбы юрской эпохи вдругъ стали производить многочисленное поколніе этихъ меньшихъ, боле совершенныхъ рыбъ? Иди съ тмъ чтобъ объяснить уменьшеніе прежнихъ формъ, имемъ ли мы право предположить что старыя рыбы съ тмъ чтобъ уступать поле новымъ стала производить ахъ въ огромномъ количеств, ограничивая воспроизведеніе своего собственнаго рода? Принявъ этотъ взглядъ, окажется, по весьма точнымъ вычисленіямъ, что поколніе юрскихъ рыбъ должно было произвести около 90% на 100 совершенно новыхъ типовъ, и только 10% похожихъ на родителей. Юрскіе слои, не содержащіе ни одной современной чешуйчатой рыбы, находятся въ непосредственномъ соприкосновеніи съ мловыми слоями, въ которыхъ рыбы этого рода почти такъ же часты какъ и въ наши дни, и между этими двумя рядами слоевъ не существуетъ никакихъ слдовъ переходной или промежуточной формы отъ похожихъ на пресмыкающихся рыбъ юрской эпохи къ обыкновеннымъ рыбамъ мловаго времени. Новый типъ встрчается вдругъ, у самой раздльной линіи между двумя періодами, безъ всякихъ подготовительныхъ или переходныхъ формъ. Предполагая, хотя бы на минуту, что позднйшія произошли отъ прежнихъ формъ, я поневол долженъ утверждать что еслибъ это было такъ, то перемна произошла внезапно, безъ всякихъ постеленныхъ переходовъ, и слдовательно вовсе не согласуется съ теоріею постеленнаго превращенія. При разсмотрніи третичнаго времени, я могу повторить то же самое, а именно что большія четвероногія, характеризующія эту эпоху, появляются вдругъ, и отложенія содержащія ихъ слдуютъ такъ же непосредственно за отложеніями мловой эпохи, въ которыхъ не замчается и слда ихъ, какъ и самыя эти мловыя отложенія слдуютъ за юрскою эпохою. Въ центральномъ бассейн Франціи, который оказался густо населеннымъ древними млекопитающими, отложенія юрской, мловой и третичной эпохи слдуютъ другъ за другомъ въ непосредственной, прямой послдовательности. То же самое относится къ другимъ мстностямъ въ Германіи, въ южной Европ и Англіи, гд собраны самыя полныя коллекціи изо всхъ этихъ отложеній. А между тмъ нтъ ршительно ни одного факта который бы далъ намъ право полагать что существовали какія-либо промежуточныя формы при посредств коихъ эти новйшіе типы развились изъ древнйшихъ {Геологическіе очерки, стр. 189—191, 182—4, 223—4.}. Палеонтологическіе факты приведенные нами и указывающіе, съ одной стороны, на непонятное съ точки зрнія разбираемой нами теоріи внезапное появленіе совершенно новыхъ органическихъ формъ въ данное время развитія нашей планеты, съ другой — на очевидный недостатокъ переходныхъ звеньевъ отъ одной группы организмовъ къ другой высшей групп столь поразительны и сильны что Дарвинъ не монетъ оставить ихъ безъ вниманія. ‘Если многочисленные виды принадлежащіе къ однимъ и тмъ же родамъ и семействамъ дйствительно разомъ появлялись на земл, то такой фактъ совершенно подрывалъ бы теорію потомственнаго происхожденія видовъ чрезъ медленное видоизмненіе путемъ естественнаго подбора. Ибо развитіе группы видовъ которые вс произошли отъ одного общаго родоначальника должно было быть процессомъ чрезвычайно медленнымъ, и прародители должны были появиться на земл весьма за долго до появленія своихъ видоизмненныхъ потомковъ.’ {О происхожденіи видовъ. Стр. 239.}

Такимъ образомъ оказывается что указанные нами факты, идущіе въ разрзъ съ теоріею Дарвина, остаются несомннными и для самого Дарвина. Какъ же теперь подобные факты мирятся съ воззрніями Дарвина? Не низвергаютъ ли они самыя основы теоріи? Щедрый на гипотезы Дарвинъ не скупится на нихъ и въ настоящемъ случа. Онъ старается и здсь подладиться подъ несомннные факты, но вс его объясненія таковы что невозможно принять ихъ.

Дарвинъ старается уврить что по его теоріи и должно быть именно такъ чтобъ опредленныя группы преобладающихъ видовъ появлялись въ непродолжительное время въ широкихъ размрахъ, какіе дйствительно могли бы наводить на мысль о внезапности ихъ появленія, хотя оно въ сущности и не таково. ‘Какъ мн кажется, говоритъ онъ, параллельная и въ геологическомъ смысл одновременная мна однородныхъ жизненныхъ формъ на всей поверхности земнаго шара совершенно согласна съ теоріею возникновенія видовъ чрезъ обширное распространеніе и видоизмненіе видовъ преобладающихъ, ибо виды возникшіе такимъ образомъ становились сами преобладающими въ силу наслдственности и потому что уже одержали верхъ надъ своими родителями или надъ другими видами, и въ свою очередь распространились, видоизмнились, произвели новые виды. Формы побжденныя уступающія свои мста новымъ, побдоноснымъ формамъ по большей части должны составлять естественныя группы унаслдовавшія какое-либо общее несовершенство, и поэтому по мр распространенія по земному шару группъ новыхъ, должны исчезать формы старыя.’ Напримръ: ‘безъ сомннія должно понадобиться безмрно долгое гремя чтобы приспособить организмъ къ совершенно новымъ жизненнымъ пріемамъ, каково хотя бы летаніе. Но по достиженіи подобнаго результата, увряетъ Дарвинъ, т немногіе виды которые такимъ образомъ пріобрли значительное преимущество предъ другими организмами могли въ сравнительно короткое время произвести множество расходящихся формъ, способныхъ распространиться быстро и далеко по земному шару.’ {Стр. 258, 240.} Но, вопервыхъ, всмъ этимъ сужденіямъ можно врить и не врить, потому что все это одни предположенія, потому что все это только такъ кажется самому Дарвину, а ему конечно все должно казаться съ тми красками какихъ требуетъ его теорія. Вовторыхъ, самъ Дарвинъ, слдуя строго принципамъ своей теоріи медленнаго утвержденія измняющихся признаковъ, дающихъ какое-либо преимущество извстнымъ видамъ насчетъ другихъ видовъ, не можетъ отрицать того что побжденные виды сходятъ со сцены лишь по мр распространенія группъ ногыхъ. Поэтому слдовало бы ожидать что группы новыя, отличенныя какимъ-либо преимуществомъ, вытсняли бы группы старыя лишь по частямъ, такъ что перевсъ первыхъ видовъ надъ вторыми возрасталъ бы медленно, по мр возрастанія самыхъ преимуществъ усвоенныхъ первыми. Причемъ можно было бы видть какъ одна группа видовъ вытсняла другую, еслибы напримръ группа усвоившая какое-либо преимущество въ начал относилась къ другой не усвоившей подобное преимущество какъ 1:10, то въ дальнйшемъ ход жизненной борьбы должны были бы быть и такіе періоды въ которые новыя формы должны относиться къ старымъ какъ 2:10 или 3:10 и т. д., пока преобладающій видъ въ силу медленнаго усовершенія не вытснилъ бы вовсе своихъ предшественниковъ. Но ничего подобнаго не показываетъ палеонтологія, она указываетъ фактъ внезапнаго появленія группъ новыхъ, который никакъ не мирится съ Дарвиновыми воззрніями. Втретьихъ, предположеніе Дарвина что для распространенія отличенной какомъ-либо выгоднымъ признакомъ группы нужно дашь короткое время стоитъ въ противорчіи съ принципами его теоріи. Естественный подборъ, медленный въ начал, такимъ же конечно остается и все время развитія даннаго вида, легкія измненія накопляются постепенно, постепенно должны происходить и замщенія одними видами мстъ прежде занятыхъ другими. ‘Безмрно долгое приспособленіе организмовъ къ новымъ жизненнымъ пріемамъ предполагаетъ и безмрно долгое время потребное для вытсненія такими организмами организмовъ низшихъ. Какъ нельзя съ точки зрнія Дарвина допустить чтобы какой-либо видъ въ данный моментъ его развитія сдлался вдругъ безмрно-совершенне другаго вида, такъ нельзя допустить и явленія внезапнаго вытсненія одними формами другихъ, о чемъ свидтельствуетъ палеонтологія и что побуждаетъ Дарвина, забывая основы своей теоріи, допускать странныя вещи: внезапныя появленія новыхъ группъ организмовъ при медленномъ процесс дйствія естественнаго подбора, процесс совершающемся ‘въ безмрно-долгія времена’.

Что касается объясненій которыя даетъ Дарвинъ по поводу отсутствія посредствующихъ звеньевъ между данными видами организмовъ извстными изъ палеонтелогіи, то объясненія эти еще мене представляютъ утшительнаго для его теоріи. Дарвинъ частію еще и еще ссылается на ‘неполноту геологической лтописи’, частію старается подыскать основанія для факта въ самой своей теоріи.

‘Мы постоянно забываемъ, говоритъ онъ, для объясненія факта отсутствія посредствующихъ членовъ въ геологической систем прогрессивнаго развитія организмовъ,— какъ обширна поверхность земнаго шара въ сравненіи съ тмъ протяженіемъ на которомъ были тщательно изучены наши геологическія формаціи. По нашему незнанію геологіи иныхъ странъ кром Европы и Соединенныхъ Штатовъ… мн кажется, говоритъ онъ, что мы имемъ права длать общіе выводы, о послдовательномъ появленіи организмовъ на земномъ шар сколько имлъ бы натуралистъ постившій на пять минутъ пустынный берегъ Австраліи права разсуждать о количеств и свойств ея естественныхъ произведеній. Я считаю, разсуждаетъ онъ, нашу геологическую лтопись за исторію міра веденную непостоянной написанную на измнчивомъ нарчіи. Изъ этой исторіи намъ доступенъ лишь послдній томъ, относящійся къ двумъ, тремъ странамъ.’ {Стр. 239, 242 и 246.} Пусть такъ, что же отсюда слдуетъ? Разв можно на неизвстномъ, невдомомъ строить какую-либо разумную теорію? Изъ того что мы плохо изучили землю съ ея ископаемыми остатками можетъ ли слдовать что теорія Дарвина права и что совершенно не правы т кто не раздляетъ ея воззрній? Дождется ли Дарвинъ когда-либо открытія Желанныхъ для него фактовъ, отъ науки совершенно закрыто, но напротивъ то совершенно достоврно что переходныхъ звеньевъ какихъ требуетъ Дарвинъ отъ палеонтологіи нтъ и нтъ. И пока эти факты не открыты, эмпирическая наука, оставаясь врною своимъ началамъ, всегда будетъ противъ Дарвина. Это для нея законная необходимость, неизбжный рокъ.

Впрочемъ, какъ мы сказали, остроумный и изобртательный на предположенія Дарвинъ не прочь дать нкоторыя боле положительныя объясненія почему въ самомъ дл такое несчастіе рушится на искомые имъ промежуточныя звенья, почему такой печальный Жребій выпадаетъ на ихъ долю что о существованіи ихъ не заявляютъ вовсе факты палеонтологіи? Находчивый Дарвинъ къ куч своихъ гипотезъ присоединяетъ еще одну. ‘Если, разсуждаетъ онъ, моя теорія основательна, безчисленныя переходныя разновидности тсно связывающія между собою вс виды одной группы должны были когда-то существовать, но самый процессъ естественнаго подбора постоянно ведетъ къ истребленію формъ родителя и промежуточныхъ звеньевъ. Слдовательно, доказательства ихъ прежняго существованія могли бы найтись лишь между ископаемыми остатками сохранившимися лишь въ чрезвычайно-отрывочной послдовательности.’ Дло въ томъ, по мннію Дарвина, ‘что разновидности связывающія дв другія разновидности вообще существовали въ меньшей численности чмъ связываемыя ими формы, тогда, я думаю, говоритъ Дарвинъ, мы можемъ понять почему среднія разновидности должны быть недолговчными, почему он должны истребляться и исчезать прежде формъ связуемыхъ ими.’ {Стр. 145, 143.} Едва ли можемъ понять. Когда утверждается что боле малочисленная разновидность, какова именно по Дарвину разновидность явившаяся вслдствіе накопленія какихъ-либо измненій, должна исчезнуть какъ скоро она стоитъ между двумя разновидностями боле многочисленными, то такой взглядъ, какъ кажется, грозитъ опасностію самому существованію тхъ результатовъ въ которыхъ заявляется всемогущій естественный подборъ Дарвина. Если многочисленная разновидность одолваетъ и вытсняетъ разновидность малочисленную, то и вообще начинающимся разновидностямъ нельзя будетъ развиваться отъ упрочившихся видовъ, если дло по преимуществу состоитъ въ численности, то отъ незначительныхъ видоизмненій никогда не можетъ произойти видъ, потому что такія видоизмненія сначала будутъ принадлежать только немногимъ особямъ, которымъ невозможно будетъ держаться и продолжаться при состязаніи съ многочисленнымъ видомъ уже упрочившимся. Вотъ плачевный результатъ для теоріи къ которому совершенно непонятнымъ образомъ приходитъ ея авторъ въ своей ревности сколько-нибудь благовидно представить дло исчезновенія переходныхъ формъ. Таковъ ли характеръ дйствительной истины? Объясненіе факта исчезновенія переходныхъ формъ покупается цною цлости самой теоріи.

Вопросъ объ отсутствіи посредствующихъ звеньевъ получаетъ свой роковой смыслъ для Дарвина въ особенности по отношенію къ человку. Можно было бы, кажется, ожидать что палеонтологія доставитъ данныя Дарвину для ршенія вопроса о происхожденіи человка, такъ какъ происхожденіе человка, если разсматривать его даже строго съ точки зрнія этого естествоиспытателя, все-таки сравнительно близко къ нашимъ временамъ, и слдовательно должны быть шансы отыскать животныя звенья связующія человка съ его родоначальниками. Опытъ однако говоритъ противное. И самъ Дарвинъ не думаетъ скрывать печальной для него истины. Онъ знаетъ что существуетъ ‘значительный проблъ въ органической цпи между человкомъ и его ближайшими родоначальниками, проблъ который не можетъ быть пополненъ ни однимъ изъ вымершихъ видовъ’. {Происх. челов., томъ Ій, стр. 226.} Фактъ замчательный. И вс старанія Дарвина маскировать дло, объяснить его какъ-нибудь благовидно для своей теоріи удаются не боле какъ и, вс другія объясненія его въ томъ же род, такъ напримръ онъ весьма наивно замчаетъ что это — дло вообще не особенно важное, и врующіе въ его теорію должны вровать и въ существованіе переходныхъ звеньевъ,— ‘этотъ фактъ — замчаетъ Дарвинъ — не будетъ имть особеннаго значенія для тхъ кто убжденъ въ общихъ принципахъ и врить въ начало постеленнаго развитія’, {Тамъ же.} но спрашивается: чмъ же онъ убдитъ въ врности своей теоріи тхъ кто не врить въ его теорію? Или же для успокоенія своихъ приверженцевъ Дарвинъ говоритъ что на это не слдуетъ обращать особеннаго вниманія, потому что подобные проблы повсюду можно встрчать въ палеонтологіи, когда вопросъ идетъ о постепенномъ возникновеніи формъ царства органическаго, ‘проблы постоянно встрчаются во всхъ рядахъ животныхъ’, {Происх. чел., стр. 226.} разршаетъ Дарвинъ Гордіевъ узелъ, но понятно при этомъ каждый не дарвинистъ долженъ сказать: ‘тмъ хуже для Дарвина’. Наконецъ онъ въ видахъ устраненія нареканій на свою теорію, какъ не прочную, при вид подобнаго факта — не считаетъ чмъ-нибудь бездоказательнымъ сослаться и вообще на неразработанность науки палеонтологіи. ‘Не слдуетъ забывать — утшаетъ онъ себя и своихъ друзей — что т области въ которыхъ всего скоре должны находиться остатки соединяющіе человка съ какимъ-либо вымершимъ обезьянообразнымъ животнымъ до сихъ поръ еще не были изслдованы геологами’ {Тамъ же, стр. 227.}. Что же отсюда слдуетъ? Для Дарвина слдуетъ что его теорія врна, а для насъ слдуетъ что его теорія не доказана, и ее должно доказывать будущее время, о которомъ мы можемъ судить съ вроятностію равною нулю. Дарвинъ находитъ что знакомые съ сочиненіемъ Ляйелля Древность человка убждаются что разсматриваемый фактъ не иметъ будто бы особеннаго значенія. Мы же напротивъ находимъ что ничто такъ не выставляетъ въ невыгодномъ свт теоріи подобныя Дарвиновой какъ это высоко талантливое сочиненіе, изъ котораго съ несомннностію можно убдиться что пора судить о происхожденіи человка съ точки зрнія естествознанія не наступила.

Вообще когда смотришь на то какъ мало палеонтологическія изысканія подтверждаютъ теорію Дарвина, невольно припоминаешь слдующія слова К. Фогта: ‘по клочкамъ декорацій уцлвшихъ отъ сгорвшаго театра намъ приходится догадываться о тхъ ліесахъ которыя когда-то разыгрывались на этомъ театр, по немногимъ остаткамъ несчастныхъ погибшихъ во время пожара мы должны ршить: кто были эти несчастные,— главные ли актеры или простые статисты. Куда бы мы ни оглянулись, повсюду насъ ждетъ неопредленность и сомнніе, и лишь съ крайнею осторожностію можно отыскать въ этомъ лабиринт такую нить которая вела бы къ цли или къ какой-нибудь исходной точк. Каждая ошибка въ наблюденіи, какъ бы мала она ни была, можетъ породить рядъ безчисленныхъ заблужденій, каждый не логическій и не основанный на факт выводъ можетъ увлечь безвозвратно съ большой дороги на проселочную.’ {Человка и его мсто въ природ. Пер. 1865, томъ II, cтр. 3.} Да, кто смотритъ на теорію Дарвина прямыми глазами, тотъ согласится и съ тмъ какъ мало Дарвинъ иметъ палеонтологическихъ фактовъ въ своемъ распоряженіи которые бы подтверждали его теорію, и потому и съ тмъ какъ часто ему приходится въ своихъ выводахъ блуждать сходя съ торной дороги истинной науки на проселочную дорогу чуждую наук.

——

Мы окончили разборъ теоріи Дарвина съ ея главнйшихъ сторонъ. Задачею вашею было опредлить въ какой мр ея выводы могутъ считаться пріобртеніемъ науки и претендовать, во имя ея, на общественное довріе. Мы разсматривали эту теорію не съ точки зрнія религіозныхъ врованій или нравственныхъ идеаловъ, а на основаніи простой логики, при сличеніи съ несомннными и общепринятыми фактами естествознанія, которые передавали словами спеціалистовъ, не разбирая какого кто мннія и строго отдляя факты отъ мнній. Въ заключеніе намъ остается сказать о теоріи Дарвина слдующими словами Бэра: ‘вся эта гипотеза о преобразованіи есть фантастическое произведеніе не основанное ни на какомъ реальномъ наблюденіи’.

А. ЛЕБЕДЕВЪ.

‘Русскій Встникъ’, NoNo 7—8, 1873

УЧЕНІЕ ДАРВИНА О ПРОИСХОЖДЕНІИ МІРА ОРГАНИЧЕСКАГО И ЧЕЛОВКА

Читайте также: