Въ людяхъ. Повсти, очерки и разсказы K. М. Станюковича. (Откровеннаго писателя). Спб. 1880.
Въ людяхъ. Повсти, очерки и разсказы K. М. Станюковича. (Откровеннаго писателя). Спб. 1880.
‘Отечественныя Записки’, No 12, 1879
В людях. Повести, очерки и рассказы K. М. Станюковича. (Откровенного писателя), Протопопов Михаил Алексеевич, Год: 1879
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Фельетонная беллетристика завоевала себ въ нашей журналистик полное право гражданства. Мы имемъ дло съ совершившимися фактомъ и ни скорбть, ни радоваться по его поводу нтъ никакой надобности. Въ публик явился запросъ, въ литератур явилось немедленно соотвтственное предложеніе — это въ порядк вещей. Въ данномъ случа удовлетворить желаніямъ публики было тмъ легче, что отъ культиваторовъ фельетоннаго художества не требовалось и не требуется ни особеннаго таланта, ни знанія людей, ни самостоятельныхъ наблюденій надъ жизнью. а требуется лишь литературная сноровка, знакомство съ установившимся трафаретомъ, да еще, конечно, та смлость, которая, по пословиц, города беретъ. Чего другого, а этого добра у насъ всегда было предостаточно. Такимъ образомъ, будущность фельетона у насъ обезпечена.
Задачи фельетонной беллетристики не исчерпываются, разумется, изслдованіемъ разнообразныхъ видовъ и сортовъ ягоды клубники. Публика на публику тоже не приходится. Что хорошо для воскресныхъ постителей александринскаго театра, то совсмъ непригодно для habitus балета и французскихъ оперетокъ, что удовлетворяетъ тихихъ и мирныхъ читателей иллюстрированныхъ изданій, то, пожалуй, покажется слишкомъ прснымъ для потребителей какой-нибудь ‘шустрой’ газеты. Такимъ образомъ, принципъ раздленія труда воцаряется и въ области фельетоннаго творчества. Одинъ погружается въ исторію и извлекаетъ изъ мрака временъ различныя сплетни и ‘тайны’, съ исторической точки зрнія не стоящія мднаго гроша, но драгоцнныя по своей пикантной романичности, другой беллетристически обработываетъ различные уголовные процессы, надлавшіе шуму въ обществ, третій, наконецъ, разсказываетъ просто для разсказа. Повсти и очерки г. Станюковича принадлежатъ въ этой послдней, наиболе безобидной категоріи и это — лучшій комплиментъ, какой можно сказать автору. Иные его разсказы не лишены даже нкоторой тенденціозности, очень благонамренной, но ужъ слишкомъ элементарной, до того элементарной, что критик съ нею и длать нечего: не о чемъ спорить и нечего объяснять и подробно развивать. Это даже не азбучная мораль, а такъ, какая-то наивная тавтологія, въ род того, что хорошее — хорошо, дурное — дурно, блое — бло или, какъ говорится въ одной остроумной французской псенк:
Monsieur de La-Palisse est mort,
En perdant sa vie.
Un instant avant sa mort
Il tait encore en vie.
Разсуждать тутъ, очевидно, не о чемъ. ‘Умеръ, потерявши жизнь’ — справедливо! ‘За минуту передъ смертью былъ еще живъ’ — правильны Дальше что? А дальше ровнехонько ничего: пока мы разсуждали съ г. Станюковичемъ о необыкновенныхъ приключеніяхъ m-r de La-Palisse’а, время уходило незамтно, что и требовалось доказать.
Все это очень естественно. Мы не предъявляемъ г. Станюковичу никакихъ особенныхъ требованій. Мы не ждемъ отъ него какого-нибудь ‘новаго слова’: новаторство — дло трудное, которое по плечу только сильнымъ талантамъ. Но мы требуемъ, и это наше неоспоримое право, чтобы писатель давалъ намъ не меньше того, что дала ему природа, чтобы онъ не неряшничалъ и не панибратствовалъ съ нами, чтобы онъ уважалъ насъ, его читателей. А г. Станюковичъ не уважаетъ насъ. Онъ даетъ намъ свои черновыя тетради, не потрудившись, повидимому, даже прочесть то, что написано имъ въ наше поученіе и наставленіе. Такъ, г. Станюковичъ, нельзя. Мы не малые ребята, чтобы удовлетворяться пустячками, и не глупцы, чтобы за бойкою и гладкою рчью не разсмотрть въ вашихъ словахъ, какъ говорится, ‘отсутствія всякаго присутствія’.
На нтъ, разумется, и суда нтъ, но мы именно и утверждаемъ, что г. Станюковичъ, имя много, не даетъ намъ почти ничего. Онъ не нищій, онъ злостный банкротъ, не признающій своихъ обязательствъ передъ нами. Съ того, кто по своему малому росту, не можетъ, изъ-за юбокъ кокотки, разсмотрть божьяго міра, взятки, конечно, гладки. Но у г. Станюковича есть идеи, есть опредленное міросозерцаніе, есть, наконецъ, развитіе и талантъ. И тмъ не мене, мы ничего не потеряли бы, еслибы г. Станюковичъ оставилъ свои повсти и очерки спокойно лежать въ портфел или, по крайней мр, не извлекалъ ихъ изъ забытыхъ газетныхъ листовъ и журнальныхъ книжекъ и не подносилъ намъ вторично. Невозможно и несправилливо, разумется, требовать отъ журналиста строгой и тщательной обработки своихъ писаній: ему лишь бы высказаться кстати и въ время, лишь бы уловить mot d’rdre текущей жизни. Но не о вншней форм и говоримъ мы. Можно простить и шероховатость и нестройность, неуклюжесть вашихъ произведеній, если только ясна и жизненна ихъ конечная цль. Пусть въ нихъ не будетъ ‘творящаго искуство’, но пусть — conditio sine qua non — ‘кипитъ въ нихъ живая кровь’, а не булькаетъ — переливается безцвтная лимфа или, еще хуже, тепленькая дистиллированная водица. Г. Станюковичъ этого не знаетъ или знаетъ, да постоянно забываетъ. Онъ тяпнетъ — готова повсть, ляпнетъ — является разсказъ, а въ конц концовъ, разумется, нтъ ни повсти, ни разсказа, а есть только ‘слова, слова, слова’, Богъ всть, зачмъ нанизанныя другъ на друга. Внутреннихъ мотивовъ, побудившихъ г. Станюковича взять эту, а не ту тэму, отнестись къ ней такъ, а не иначе, читатель не видитъ и, естественно, остается равнодушенъ и холоденъ.
Взять хоть бы лучшій изъ очерковъ г. Станюковича — ‘Исторія одного молодого человка’. Тэма очерка серьёзна, жизненна и глубока. Это — та самая тэма, которую съ такимъ тщаніемъ и съ такимъ талантомъ разработалъ Кущевскій въ своемъ ‘Благополучномъ россіянин’ и съ такою силою и глубиною анализировала г-жа Крестовская въ своей ‘Первой борьб’. У г. Станюковича не вышло почти ничего изъ этой благодарной тэмы. Онъ мчится — разсказываетъ на всхъ парахъ: ухалъ герой въ Петербургъ, соблазнилъ свою квартирную хозяйку, обманулъ ее, соблазнилъ жену важнаго барина, получилъ хорошее мсто, составилъ карьеру — finis исторіи одного молодого человка! Ни психологіи, ни твердыхъ и отчетливыхъ образовъ, ни характерныхъ положеній, ничего, кром бойкаго повствованія, да, пожалуй, еще добрыхъ либеральныхъ намреній, которыми, въ слову сказать, г. Станюковичъ постоянно отличается. Трафаретъ, такимъ образомъ, царствуетъ безраздльно и безконтрольно.
Такъ, повторяемъ, нельзя. Одно изъ двухъ: или литература серьёзное ‘душевное’ дло, или она ничмъ не отличается отъ любого ремесла. Достоинство писателя опредляется не плодовитостью: плодовитость только признавъ, но отнюдь не необходимый элементъ таланта. Равнымъ образомъ, достоинство литературныхъ произведеній измряется не страницами, не листами, не пудами и не возами: ‘Похожденія Рокамболя’ очень большой романъ, ‘Гамлетъ’ очень небольшая драма. Мы ршительно недоумваемъ, кому и зачмъ нужны т непереваренныя мысли, непереработанныя впечатлнія, недоконченные эскизы, которыми угощаютъ публику наши словесныхъ длъ мастера и подмастерья. Публика, положимъ, все потребитъ и, быть можетъ, даже довольна останется. Но всему есть мра и надо честь знать. Г. Станюковичъ не постуетъ на насъ за эти замчанія, вызванныя нетолько ревностью къ литератур и ея достоинству’ но и искреннимъ доброжелательнымъ чувствомъ въ его собственной писательской карьер.