Фрегат Паллада, очерки путешествия Ивана Гончарова, въ двух томах, издание третье, с переменами, Протопопов Михаил Алексеевич, Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Фрегатъ Паллада, очерки путешествія Ивана Гончарова, въ двухъ томахъ, изданіе третье, съ перемнами. Спб., 1879 г.

Начиная съ сороковыхъ годовъ, конецъ каждаго десятилтія ознаменовывается тмъ, что на сцену появляется г. Гончаровъ и напоминаетъ публик о своемъ существованіи для того, чтобы потомъ снова замолчать на цлыя десять лтъ. Такъ, конецъ 40-хъ годовъ ознаменовался появленіемъ ‘Обыкновенной исторіи’, конецъ 50-хъ годовъ — ‘Обломова’, конецъ 60-хъ — ‘Обрыва’. Не остался безъ г. Гончарова и конецъ 70 хъ годовъ. Но нын, увы, вмсто новаго увсистаго романа, г. Гончаровъ ознаменовалъ конецъ десятилтія лишь своею авторскою исповдью, напечатанною въ іюльской книжк (Русской Рчи’, подъ заглавіемъ: ‘Лучше поздно, чмъ никогда’, да новымъ изданіемъ ‘Фрегата Паллады’. Эту скудость лепты, подаренной 70-мъ годамъ, г. Гончаровъ объясняетъ двумя причинами: во-первыхъ, усталостью подъ бременемъ лтъ: (Послдній вопросъ, говоритъ онъ въ конц своей авторской исповди:— зачмъ а не писалъ и Не пишу ничего другого? Не могу, не умю! То есть, не могу и не умю ничего писать иначе, какъ образами, картинами, и притомъ большими, слдовательно, писать долго, медленно и трудно. Для образовъ и картинъ требуется извстная свжесть силъ и охоты: всему есть своя пора. Къ концу поприща человкъ устаетъ отъ борьбы со всми и со всмъ, что ему мшало, что не понимало его, что враждовало съ нимъ’.

Второе обстоятельство, которое выставляетъ г. Гончаровъ причиною оскуднія своего творчества, заключается въ томъ, что новая жизнь слишкомъ нова для него, текуча, измнчива: ‘У меня, говоритъ онъ:— раскидывался и четвертый планъ, захватывавшій и современную жизнь, но я оставилъ этотъ планъ, потому что творчество требуетъ спокойнаго наблюденія уже установившихся и успокоившихся формъ жизни, а новая жизнь слишкомъ нова, она трепещетъ въ процесс броженія, слагается сегодня, разлагается завтра и видоизмняется не по днямъ, а по часамъ. Ныншніе герои не похожи на завтрашнихъ и могутъ отражаться только въ зеркал сатиры, легкаго очерка, а не въ большихъ эпическихъ произведеніяхъ’. Г. Гончаровъ до такой степени проникся сознаніемъ своей отсталости отъ вка, что не хотлъ издавать и своего ‘Фрегата’ на томъ основаніи, какъ онъ говоритъ въ предисловіи къ своей книг, что ока ‘отжила свою пору’, но ему съ разныхъ сторонъ начали заявлять, что обыкновенный спросъ на нее въ публик не прекращается и что, сверхъ того, ее требуютъ воспитатели юношества и училищныя библіотеки. ‘Значитъ, говоритъ онъ:— эти путевые очерки пріобрли себ друзей и въ новыхъ поколніяхъ. Посл этого, авторъ не счелъ уже себя въ прав уклоняться отъ повторенія своей книги въ печати’. Въ начал же своей авторской исповди г. Гончаровъ увдомляетъ насъ, почему онъ избралъ для ознаменованія конца 70-хъ годовъ именно ‘Фрегатъ Палладу’, а не какое-либо другое изъ своихъ произведеній. Оказывается, что хотя ‘Фрегатъ Паллада’ и отжилъ свою пору, но можетъ еще имть интересъ, хотя бы для учащагося юношества, такъ какъ ‘путешествія въ дальніе концы міра имютъ вообще привиллегію держаться доле другихъ книгъ’. ‘Другое дло, говоритъ г. Гончаровъ:— романы и вообще художественныя произведенія слова. Они живутъ для своего вка и умираютъ вмст съ нимъ, только произведенія великихъ мастеровъ переживаютъ свое время и обращаются въ историческіе памятники. Прочія, отслуживъ свою службу въ данный моментъ, поступаютъ въ архивъ и забываются. Я ожидалъ этой участи и для своихъ сочиненій, посл того, какъ они выдержали — одни два, другія три изданія, и не располагалъ, и теперь не имю въ виду, печатать ихъ вновь’. Это скромное и смиренное сознаніе, что псенка спта, мшающее г. Гончарову вновь издавать свои прежніе романы, не мшаетъ, однакоже, ему, говоря о своемъ ‘Обрыв’, длать самые ршительные и крутые приговоры (Рус. Рчь, стр. 313) относительно той новой, измнчивой, трепещущей въ процесс созданія жизни, въ наблюденіи И изображеніи которой онъ самъ себя признаетъ, какъ мы видли, некомпетентнымъ, не мшаетъ ему и изрекать свой судъ надъ самимъ собою, надъ своими художественными планами и типами, причемъ онъ увлекается на 323-й страниц до того, что, развевая довольно, надо признаться, туманную теорію духовнаго сродства типовъ, смло садится рядомъ съ Гомеромъ, Шекспиромъ, Мольеромъ, Гте и пр. ‘Этотъ міръ творческихъ типовъ, говоритъ онъ:— иметъ какъ будто свою особую жизнь, свою исторію, свою географію и этнографію, и когда-нибудь, вроятно, сдлается предметомъ любопытныхъ историко-философскихъ критическихъ изслдованій. Дои-Кихотъ, Лиръ, Гамлетъ, леди Макбетъ, Фальстафъ, Дои-Жуанъ, Тартюфъ и другіе уже породили, въ созданіяхъ позднйшихъ талантовъ, цлыя родственныя поколнія подобій, раздробившихся на множество брызговъ или капель. И въ новое время обнаружится, напримръ, что множество современныхъ типовъ въ род Чичикова, Хлестакова, Собакевича, Ноздрева и т. д., окажутся разнородностями развтвившагося генеалогическаго дерева Митрофановъ, Скотининыхъ, и, въ свою очередь, расплодятся на множество другихъ и т. д. И мало ли что открылось бы въ этихъ богатыхъ и нетронутыхъ рудникахъ’.

Но затмъ, словно внезапно опомнившись, г. Гончаровъ скромно опускаетъ очи долу и говоритъ: ‘но оставимъ это духовное сродство типовт: я, съ своими героями, не прошусь на Олимпъ: а просто объясняю свой взглядъ на собственныя мои сочиненія и жалю, если мн не удалось выразить того въ нихъ и другимъ, что вижу самъ.’

Оставимъ и мы въ сторон вс разсужденія г. Гончарова о типахъ его романовъ, разсужденія, сказать по правд, ничего ^особенно не разъясняющія и лишь передающія въ краткихъ прозаическихъ характеристикахъ тоже самое, что рисуется гораздо полне и рельефне художественными красками въ романахъ почтеннаго беллетриста. Мы обратимъ лишь вниманіе на т мста статьи, которыя, по нашему мннію, проливаютъ свтъ, какъ на вс произведенія г. Гончарова вообще, такъ въ частности и на изданную вновь ‘Фрегатъ Палладу’.

Оказывается, что планы всхъ произведеній г. Гончарова сложились въ его голов почти разомъ, въ весьма небольшой промежутокъ его жизни, не боле какихъ-нибудь семи, много десяти лтъ. Въ начал 40-хъ онъ задумалъ ‘Обыкновенную исторію’, а въ 1847 году, вскор посл напечатанія ея, у него готовъ уже былъ планъ ‘Обломова’, и въ 1848 году былъ напечатанъ уже и ‘Сонъ Обломова’. Въ слдующемъ же году, 1849, г. Гончаровъ, посл 14-лтняго отсутствія, пріхалъ повидаться съ родственниками на Волгу я тамъ задумалъ и ‘Обрывъ’: ‘Тутъ, говоритъ онъ:— толпой хлынули ко мн старыя, знакомыя лица, я увидлъ еще не отжившій тогда патріархальный бытъ, и вмст новые побги, смсь молодого со старымъ. Сады, Волга, обрывы Поволжья, родной воздухъ, воспоминанія дтства — все это залегло мн въ голову и почти мшало кончать ‘Обломова’, котораго написана была первая часть, а остальныя гнздились въ голов. Я унесъ новый романъ, возилъ его вокругъ свта въ голов и программ, небрежно написанной на клочкахъ — и говорилъ, разсказывалъ, читалъ вслухъ всмъ, кому попало, радуясь своему запасу. Кончилъ ‘Фрегатъ Палладу’, кончилъ, въ 1857 году, за границею на водахъ ‘Обломова’ и тогда же, прямо изъ Маріенбада, похалъ въ Парижъ, гд засталъ двухъ, трехъ пріятелей изъ русскихъ литераторовъ и прочелъ имъ только-что написанныя въ уединеніи, на водахъ, три послднія части ‘Обломова’, за исключеніемъ послднихъ главъ, которыя дописалъ въ Петербург, и опять прочелъ ихъ уже тамъ тмъ же лицамъ. Посл того весь отдался ‘Обрыву’, который извстенъ былъ тогда въ кружк нашемъ просто подъ именемъ ‘художника’.

Такимъ образомъ если считать подъ поэтическимъ творчествомъ не самый процессъ писанія, а задумываніе произведеній, то оказывается, что поэтическое творчество г. Гончарова не выходитъ за предлы 40хъ годовъ, въ остальное же, послдующее время своей жизни онъ былъ лишь исполнителемъ прежде задуманнаго, продолжалъ дйствовать по тмъ импульсамъ, которые получилъ въ достопамятное десятилтіе своей жизни. Поэтому, изъ всей плеяды, такъ называемыхъ, беллетристовъ 40-хъ годовъ, г. Гончаровъ боле, чмъ вс другіе, заслуживаетъ этого названія. Другіе, въ теченіи 50 хъ, 60-хъ, 70-хъ годовъ, задумывали подъ новыми впечатлніями новыя произведенія, о которыхъ имъ и не снилось въ 40-е годы, г. Же Гончаровъ посл 40-хъ годовъ ничего уже новаго не задумывалъ, даже и якобы новый типъ, Маркъ Волоховъ, является, по словамъ его, лишь видоизмненіемъ прежде задуманнаго типа, и такимъ образомъ р. Гончаровъ всецло принадлежитъ къ 40 мъ годамъ. Сообразно этому, казалось бы, естественно слдовало ожидать, что и произведенія г. Гончарова должны быть проникнуты духомъ 40-хъ годовъ въ боле его чистомъ и полномъ вид, чмъ произведенія прочихъ беллетристовъ его школы. Они и дйствительно рзко отличаются отъ послднихъ, только совсмъ въ иномъ род, чмъ въ прав были бы мы ожидать.

Здсь надо принять въ соображеніе одну маленькую, сказанную мимоходомъ, фразу изъ ‘исповди’ г. Гончарова, которая однакожъ бросаетъ яркій свтъ на его произведенія и объясняетъ, почему они, несмотря на свою исключительную принадлежность 40-мъ годамъ, однакоже въ меньшей степени выражаютъ въ себ духъ этой эпохи, чмъ произведенія прочихъ современниковъ г. Гончарова. Вотъ эта фраза: ‘на глубину я не претендую, говоритъ г. Гончаровъ:— поспшаю замтить, и современная критика уже замчала печатно, что я не глубокъ’.

Въ этой капл-фраз заключено цлое море смысла, и г. Гончаровъ, произнеся ее, могъ бы смло поставить точку въ своей авторской исповди. Да, это совершенная правда: г. Гончаровъ не отличается особенною глубиною, и изъ этого положенія проистекаютъ многія, весьма существенныя свойства его таланта. Неглубокій человкъ можетъ обладать бездною здраваго смысла, блестящаго практическаго ума, художественнымъ талантомъ первой величины и все-таки оставаться неглубокимъ. Главное свойство его заключается въ томъ, что вс предметы отражаются въ немъ преимущественно съ ихъ вншней поверхностной стороны, подобно тому, какъ они отражаются въ зеркал, и въ этомъ отношеніи сравненіе г. Гончаровымъ своего таланта съ зеркаломъ какъ нельзя боле удачно. Что-же касается до внутренней сути предметовъ, до тхъ сокровенныхъ связей и отношеній, какія существуютъ между ними, все это постигается неглубокимъ человкомъ очень смутно, или же совсмъ остается незалченнымъ. Тоже самое слдуетъ сказать и относительно тхъ идей, какія бродятъ въ данное время и составляютъ суть движенія вка. Если неглубокій человкъ иногда и постигаетъ ихъ, то, какъ бы ни были он новы, какъ бы ни шли он въ разрзъ со всею рутиною жизни, у неглубокаго человка он тотчасъ же принимаютъ видъ пошлыхъ, прописныхъ сентенцій, вслдствіе чего тотчасъ же теряется вся ихъ новизна и свжесть, и он принимаютъ такой видъ, что какъ будто дло ни о чемъ не идетъ боле, какъ лишь все о тхъ же самыхъ семи смертныхъ грхахъ и семи ангельскихъ добродтеляхъ. Но за то неглубокій человкъ отличается тмъ, что отъ его наблюдательнаго взора не ускользаютъ такіе мельчайшіе оттнки на поверхности жизни, какихъ никогда не замтить глубокому человку. Въ тоже время идеалы неглубокаго человка естественно отличаются большою опредленностью.

Г. Гончаровъ какъ нельзя боле ярко обнаруживаетъ въ сво* ихъ произведеніяхъ вс эти свойства неглубокаго человка. Сороковые годы были эпохою самаго горячаго поклоненія Западу, но не надо было обладать особенною глубиною, чтобы не ограничиваться при этомъ однимъ сопоставленіемъ западныхъ лакированныхъ сапоговъ съ русскими продырявленными лаптями, и энергической расторопности западнаго буржуа съ халатною распущенностью и обломовскимъ лежебочіемъ русскаго барина. Въ это время на Запад шло весьма важное и существенное философское и соціальное броженіе, которое отражалось въ умахъ и нашихъ мыслителей и художниковъ. Но это броженіе прошло совершенно безслдно для г. Гончарова, оно почти незамтно въ произведеніяхъ его. Изъ всего того, чмъ жили наши люди сороковыхъ годовъ и что ихъ мучало, г. Гончаровъ только и вынесъ, что удивленіе передъ чудесами западной промышленности и отрицаніе обломовскаго халата. За то изъ всхъ писателей сороковыхъ годовъ г. Гончаровъ одинъ только выступаетъ передъ нами съ такимъ ясно-опредленнымъ, отчеканеннымъ идеаломъ, подобнаго которому вы не найдете у всхъ прочихъ его современниковъ. Т, въ продолженіи всей своей дятельности, постоянно колеблятся, сомнваются, недоумваютъ, и симпатіи ихъ временами переходятъ то къ чистокровному русскому реакціонеру московскаго пошиба, то къ черноземной сил благодушнаго земца, то къ индиферентному либерализму просвщеннаго скептика, путешествующаго отъ скуки по заграничнымъ водамъ, то къ аскетизму монаха, то къ мужику. У г. Же Гончарова во всхъ произведеніяхъ, и въ Адуев-дяд, и въ Шгольц, и въ Тушин — рисуется передъ вами все одинъ и тотъ же типъ неустанно энергическаго, расторопнаго и рушащаго вс препятствія на пути къ обогащенію промышленника на образецъ западнаго буржуа. Послдовательность его въ этомъ отношеніи доходитъ до своего рода героизма: такъ, мы видимъ, что онъ мужественно вынесъ вс порицанія, съ какими набросились на него славянофилы, пришедшіе въ ужасъ, когда въ своемъ роман, въ противовсъ Обломову, онъ осмлился поставить не русскаго идеальнаго человка, а вдругъ нмца, и въ авторской исповди своей г. Гончаровъ выступаетъ противъ славянофиловъ положительно героемъ: ‘Ну что жь такое, говоритъ онъ:— что нмца? Ну да, нмца!.. Что же длать, если русскіе люди поголовно — Обломовы, и если живущіе среди нихъ нмцы, т самые колбасники, Шмерцы и Штольцы, которыхъ вы такъ ненавидите, одни только и подходятъ сколько-нибудь къ моему идеалу?’ Въ заключеніе всхъ свойствъ неглубокаго человка а полагаю, что нечего и распространяться о томъ, что врядъ во всей нашей современной литератур найдется такой мастеръ мелкаго письма и подробностей, какъ г. Гончаровъ.

Вс эти свойства таланта г. Гончарова отражаются и въ его ‘Фрегат Паллад’. Онъ самъ говоритъ въ своемъ предисловіи къ книг, что она не иметъ какого-либо ученаго, спеціальнаго значенія и не даетъ даже сколько-нибудь систематическаго описанія путешествія, съ строго*опредленнымъ содержаніемъ, а что это — ‘Лишь летучія наблюденія и замтки, сцены, пейзажи — словомъ очерки. Аесли г. Гончаровъ является въ книг преимущественно, какъ художникъ, то какимъ же инымъ могъ явиться онъ, какъ не Тмъ же самымъ, какимъ пребываетъ и въ своихъ романахъ? Таже вншняя наблюдательность, не простирающаяся въ глубь вещей, таже роскошь деталей, нюансовъ, богатство пейзажй, и въ заключеніе — тже идеалы. Образчикомъ всей книги можетъ служить слдующее мсто въ первомъ письм г. Гончарова:

‘Чудесъ, поэзіи! Я сказалъ, что ихъ нтъ, этихъ чудесъ: путешествія утратили чудесный характеръ. Я не сражался со львами и тиграми, не пробовалъ человческаго мяса. Все подходитъ подъ какой-то прозаическій уровень. Колонисты не мучатъ невольниковъ, продавцы негровъ называются уже не купцами, а разбойниками, въ пустыняхъ учреждаются станціи, отели, черезъ бездонныя пропасти вшаются мосты, Я съ комфортомъ и безопасно прохалъ сквозь рядъ португальцевъ и англичанъ — на мыс Доброй Надежды, малайцевъ, индусовъ и англичанъ — въ Малайскомъ Архипелаг и Кита, наконецъ, сквозь японцевъ и американцевъ — въ Японіи.)Что за чудо увидть теперь пальму и бананъ не на картин, а въ натур, на ихъ родной почв, сть прямо съ дерева гуавы, мангу и ананасы, не изъ теплицъ, тощіе и сухіе, а сочные, съ римскій огурецъ величиною? Что удивительнаго теряться въ кокосовыхъ неизмримыхъ лсахъ, путаться ногами въ ползучихъ ліанахъ, между высокихъ, какъ башни, деревьевъ, встрчаться съ этими цвтными, странными вашими братьями? К море? И оно обыкновенно во всхъ своихъ видахъ, бурное, или неподвижное, и небо тоже, полуденное, вечернее, ночное, съ разбросанными, какъ песокъ, звздами? Все такъ обыкновеино, все это такъ должно быть. Напротивъ, я ухалъ отъ чудесъ: въ тропикахъ ихъ нтъ. Тамъ все одинаково, все просто. Два времени года, и то это такъ говорится, а въ самомъ дл ни одного: зимою жарко, а лтомъ знойно, а у васъ тамъ на ‘дальнемъ свер’, четыре сезона, и то это положено по календарю, а въ самомъ-то дл ихъ семь или восемь. Сверхъ положенныхъ, тамъ въ апрл является нежданное лто, моритъ духотой, въ іюн непрошенная зима порошитъ иногда снгомъ, потомъ вдругъ наступитъ зной, какому позавидуютъ тропики, и все цвтетъ и благоухаетъ тогда на пять минутъ, подъ этими страшными лучами. Раза три въ годъ Финскій Заливъ и покрывающее его срое небо нарядятся въ голубой цвтъ и млютъ, любуясь другъ съ другомъ, и сверный человкъ, дучи изъ Петербурга въ Петергофъ, не насмотрится на рдкое ‘чудо’, ликуеть въ непривычномъ зно, и все заликуетъ: дерево, цвтокъ и животное. Въ тропикахъ, напротивъ, страна вчнаго зефира, вчнаго зноя, покоя и синевы небесъ и моря. Все однообразно!

И поэзія измнила свою священную красоту, ваши музи, любезные поэты, законныя дочери парнасскихъ Камень, не подали бы вамъ услужливой лиры, не указали бы на тотъ поэтическій образъ, который кидается въ глаза новйшему путешественнику. И какой это образъ! Не блистающій красотою, не съ атрибутами силы, не съ искрой демонскаго огня въ глазахъ, не съ мечомъ, не въ корон, а просто въ черномъ фрак, въ круглой шляп, въ бломъ жилет, съ зонтикомъ въ рукахъ. Но образъ этотъ властвуетъ въ мір надъ умами я страстями. Онъ всюду: я видлъ его въ Англіи — на улиц, за прилавкомъ магазина, въ законодательной палат, на бирж. Все изящество образа этого, съ синими глазами, блеститъ въ тончайшей и блйшей рубашк, въ гладко выбритомъ подбородк и красиво причесанныхъ русыхъ или рыжихъ бакенбардахъ. Я писалъ вамъ, какъ мы, гонимые бурнымъ втромъ, дрожа отъ свернаго холода, пробжали мимо береговъ Европы, какъ въ первый разъ палъ за насъ у подошвы горъ Мадеры ласковый лучъ солнца и, посл угрюмаго, сро-свинцоваго неба и такого же моря, заплескали голубыя волны, засіяли синія небеса, какъ мы жадно бросились къ берегу нагрться горячимъ дыханіемъ земли, какъ упивались за версту повявшимъ съ берега благоуханіемъ цвтовъ. Радостно вскочили мы на цвтущій берегъ, подъ олеандры. Я сдлалъ шагъ и остановился въ недоумніи, въ огорченіи: какъ, и подъ этимъ небомъ, среди ярко-блещущихъ красокъ моря и зелени… стояли три знакомые образа, въ черномъ плать, въ круглыхъ шляпахъ! Они, опираясь на зонтики, повелительно смотрли своими синими глазами на море, на корабли и на вздымавшуюся надъ ихъ головами и породную виноградниками гору. Я шелъ по гор: подъ портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькалъ тотъ же образъ, холоднымъ и строгимъ взглядомъ слдилъ онъ, какъ толпы смуглыхъ жителей юга добывали, обливаясь потомъ, драгоцнный сокъ своей почвы, какъ катили бочки къ берегу и усылали,въ даль, получая за это Отъ повелителей право сть хлбъ своей земли. Въ океан, въ мгновенныхъ встрчахъ, тотъ же образъ виднъ былъ на палуб кораблей, насвистывающій сквозь зубы: rule Britannia upon the sea. Я видлъ его на пескахъ Африки, слдящаго за работой негровъ, на плантаціяхъ Индіи и Китая, среди тюковъ чая, взглядомъ и словомъ, на своемъ родномъ язык, повелвающаго народами, кораблями, пушками, двигающаго необъятными естественными силами природы… Везд и всюду этотъ образъ англійскаго купца носится надъ стихіями, надъ трудомъ человка, торжествуетъ надъ природой!’

Однимъ словомъ, и во ‘Фрегат Паллад’ преслдуетъ насъ все тотъ же идеально-величавый образъ лавочника, который не покидаетъ г. Гончарова и во всхъ прочихъ произведеніяхъ его, во имя котораго онъ вооружается и противъ сантиментальной взбалмочности Адуева-племянника, и противъ спячки Обломова, и противъ пассивнаго эстетическаго эпикуреизма Райскаго, и противъ безшабашности Марка Волохова.

Но если все это такъ, то спрашивается: почему же г. Гончаровъ выдлилъ ‘Фрегатъ Палладу’ изъ всхъ прочихъ своихъ произведеній? Вдь если вс прочія свои произведенія онъ не печатаетъ на томъ основаніи, что для нихъ прошла пора, то почему же тогда не прошла пора и для ‘Фрегата Паллады’, имющаго одинаковое литературное значеніе съ ними, а если онъ все-таки счелъ нужнымъ издать ‘Фрегатъ’, то почему же не издать ему и остальное? Что же касается воспитательныхъ цлей, съ какими будто бы изданъ ‘Фрегатъ’, и до запросовъ педагоговъ, то интересно было бы знать, для чего понадобилась имъ эта книга? Единственно лишь для услажденія дтей въ часы досуга, для развитія въ нихъ художественнаго вкуса, пріученія къ образцовому слогу и ради кое-какихъ иллюстрацій при изученіи географіи, или же они мечтаютъ при этомъ и о боле серьзныхъ воспитательныхъ цляхъ? Но въ послднемъ случа, неужели ничего не могли они найти боле глубокаго, полнаго и научно-систематичнаго, чмъ эта книга, написанная вовсе не для дтей и чуждая какихъ бы то ни было педагогическихъ претензій?

<М. А. Протопопов?>

‘Отечественныя Записки’, No 8, 1879

Фрегатъ Паллада, очерки путешествія Ивана Гончарова, въ двухъ томахъ, изданіе третье, съ перемнами. Спб., 1879 г.

Читайте также: