С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1870

Публицистика
Время на прочтение: 25 минут(ы)
Скачать в PDF

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

(ОБЩЕСТВЕННЫЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЛИСТОКЪ.)

I. ИСТОРІЯ ОДНОГО МАНДАРИНА. (Поэма въ проз). Анонима.
II. ИСПОВДЬ. (Изъ признаній уставшаго человка). Анонима.
III. ФЕВРАЛЬСКІЕ ЛИСТКИ. (Дневникъ петербургскаго старожила). Что въ имени теб моемъ?
IV. ИЗЪ ДТСКАГО МІРА. (Арабески). Миши Саратовцева.
V. ЮМОРИСТЪ СЪ ДВИЧЬЯГО ПОЛЯ. П. Размокропогодина.
VI. ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ? (Размышленія театрала) Стихотвореніе. L’homme qui rit.
VII. ИЗЪ АЛЬБОМА МЕЛОЧЕЙ. Н. Верхова и Л. Д.

ИСТОРІЯ ОДНОГО МАНДАРИНА.

Поэма въ проз.

(Подражаніе китайскому.)

I.

О, духъ времени! Незримо ты царишь надъ всей вселенной, и тому горе, кто съ тобой въ борьбу вступаетъ.
О, духъ времени! Всесильнй ты всего, чмъ міръ гордится: электричества съ парами и игольчатыхъ всхъ ружей.
Гордой царственной походкой, вс препятствія ломая, ты идешь неудержимо по планет нашей глупой.
Даже самъ султанъ Парижа (онъ иначе тамъ зовется) входитъ нынче въ соглашенье съ духомъ времени невольно.
Съ духомъ времени вступали часто люди въ бой открытый, но борьба для нихъ кончалась постоянно пораженьемъ.
Человчество, какъ море, разступилось предъ грядущимъ побдителемъ народовъ и его внчало въ лавры,
Лишь стояли на дорог неподвижно, какъ рутина, допотопные обломки уцлвшихъ предразсудковъ —
Въ вид рдкостныхъ субъектовъ, въ вихр жизни невозможныхъ, издающихъ ‘Русскій Встникъ’ иль ‘Домашнюю бесду’.
Духу времени не только подчинились люди, даже зври сдлались гуманнй, камни смотрятъ либерально.
Но бываютъ исключенья… и за нихъ-то мститъ природа, отвергая уклоненья отъ своихъ законовъ вчныхъ.
Но бываютъ исключенья… Тнь Конфуція! Молю я: робкой муз помоги ты и цошли ей вдохновенье,

II.

Свой разсказъ я начинаю. Въ славномъ город Пекин небольшое есть предмстье, окруженное садами, подъ названіемъ Лянъ-джури,
Что въ россійскомъ перевод будетъ по-просту Дмитровка. Въ томъ предмсть отдаленномъ отъ жилища Богдыхана —
Жилъ, а можетъ быть, и нын проживаетъ въ мрачномъ дом мандаринъ одинъ угрюмый Дзинъ-Чинъ-Чина-Почитай.
Мандаринъ честолюбивый съ дтства мучился желаньемъ быть ‘спасителемъ Китая’, позабывъ ту поговорку,
Что едва ли могутъ уши выше лба роста… Въ Пекин, чтобъ начать свою карьеру, онъ открылъ большую школу —
Для дтей обоихъ половъ, затаивши мысль такую: овладть душой и тломъ молодого поколнья,
Воспитать въ немъ уваженье, трепетъ къ собственной персон, а потомъ ужь постепенно въ руки взять и всхъ китайцевъ.
Хитрый планъ!.. Построивъ школу въ вид грознаго острога, мандаринъ дтей отвсюду набиралъ для воспитанья.
Набиралъ и скоро набралъ. Обучать пустился рьяно молодыхъ птенцовъ китайскихъ Дзинъ-Чинъ-Чина-Почитай.
Задался онъ очень смлой воспитательной системой, ‘экзекуціей моральной’ ту систему называя.
‘Страхъ — вотъ двигатель Китая’, мандаринъ такъ здраво мыслитъ: ‘потому на всхъ мальчишекъ буду дйствовать я страхомъ.
‘Пусть ихъ мысль страхъ вчный давитъ, постоянно и упорно, какъ китайскихъ женщинъ ноги давитъ узкая ихъ обувь.
‘Запугавъ ихъ шагъ за шагомъ, я дтей заставлю рабски, даже въ возраст ихъ зрломъ, одного меня лишь слушать…
‘Двадцать лтъ такой системы — и Китай мой весь наврно…’ Такъ мечталъ свой планъ коварный привести онъ въ исполненье…

III.

Шли года. У мандарина подвигалось дло бойко. Онъ чуть-чуть не въ идіотовъ обратилъ всю школу разомъ,.
Умъ запуганныхъ малютокъ,. одержимый вчнымъ страхомъ, отъ системы педагога началъ сильно помрачаться,
Поминутно передъ ними мандаринъ вщалъ: ‘О, дти! За порогомъ этой школы вы должны всего бояться.
‘По земл ходить вы бойтесь, потому что много гадовъ, подъ цвткомъ душистымъ скрытно, въ яркой зелени таится.
‘Бойтесь ркъ,— он умчатъ васъ въ край Европы развращенной.
Бойтесь воздуха — онъ дышетъ эпидеміей измны.
‘Бойтесь книгъ: печатать книги стали краской ядовитой и, вдыхая эту краску, вы наврно отравитесь…
‘Говорить другъ съ другомъ бойтесь… потому что, потому что… говорить могу я только, вы же слушайте въ молчань’,
Словомъ, не было предмета обыденнаго такого, о которомъ бы наставникъ не кричалъ всей школ: бойтесь!…
Покорялись, какъ барашки, дти взгляду мандарина, каждый вздоръ его казался имъ пророческимъ глаголомъ…
Мандаринъ ужь сталъ лелять очень сладкую надежду, что ему еще при жизни монументъ Китай поставитъ.
Монументъ во всю фигуру подъ шотландской шапкой съ лентой и въ короткой пестрой куртк итальянскаго фигляра.
(Такъ, замтимъ, наряжался постоянно сей китаецъ.) Но надежды мандарина разлетлись скоро прахомъ…

IV.

Обративъ въ тюрьму всю школу, мандаринъ такъ ухитрился, что въ той школ свтъ и воздухъ всмъ казался контрабандой.
Подъ его охраной зоркой въ домъ никто не смлъ прокрасться, ‘духа времени’ однако онъ не могъ подкараулить.
Этотъ духъ пройдетъ сквозь стекла, черезъ скважины дверныя, и заглянетъ мимоходомъ въ черепъ, даже въ самый узкій.
Духъ пробрался въ школу тайно и слдить сталъ невидимкой, какъ умня понемногу подростали ребятишки…
Онъ нашептывалъ имъ часто объ иной счастливой жизни, и о томъ, какъ ихъ морочитъ Дзинъ-Чинъ-Чина-Почитай…
Много чудныхъ, славныхъ сказокъ онъ разсказывалъ малюткамъ и малютки подростали, привыкая чаще думать…
Скоро вс они узнали, что въ цвтахъ не все же гады, что воды, умя плавать, вовсе нечего бояться,
Скоро вс они узнали, что печатаются книги постоянно черной краской, но совсмъ не ядовитой.
Скоро вс они постигли, что китаецъ лишь съ разсчетомъ ихъ запугивать старался и водилъ коварно за носъ…
Дти выросли и сами поступили въ мандарины, педагогъ же ихъ лукавый обратился скоро въ дтство.
И подъ свистъ и хохотъ общій, въ опуствшей, мрачной школ поселившись, онъ подъ старость окончательно рехнулся.
И свирпо негодуя на разнузданные нравы, онъ до нын по Пекину ходитъ съ длинною клюкою,
Проповдуя китайцамъ о погибели отчизны, но его весь городъ Пекинъ за блаженнаго считаетъ,
Лишь блюстители порядка пригрозятъ, иной разъ, палкой, но угрозы этой, впрочемъ, не приводятъ въ исполненье,
Да кричитъ ему отвсюду стая уличныхъ мальчишекъ: ‘Нтъ ли сказки пострашне, Дзинъ-Чинъ-Чина-Почитай?’

Анонимъ.

ИСПОВДЬ.

(Изъ признаній уставшаго человка.)

Чацкій.
А помнишь прежнее?
Платонъ Михайловичъ.
Нтъ, братъ, ужь я теперь не тотъ!
А. Грибодовъ.

Меня враги ругаютъ по привычк,
И по привычк вторятъ имъ друзья,
Не позабывъ моей старинной клички
И дней, когда былъ радикаломъ я.
Умренный, какъ Кашпирева органъ,
Оплакалъ я свой старый идеалъ,
Житейскими невзгодами издерганъ…
Какой же, господа, я радикалъ?
Другъ полу-мръ, полу-прогресса въ свт,
Пришелъ къ тому безъ всякой я тоски:
Нужны прыжки гигантскіе въ балет,
А въ жизни нужны мелкіе шажки,
При чтеніи о выходкахъ Рошфора
Я соду аккуратно принималъ,
И при его арест крикнулъ: forai,
Какой же, господа, я радикалъ?
Въ былые дни — не скрою — я открыто
На всхъ крпостниковъ точилъ языкъ,
Хоть слышалъ возраженія: ‘А вы-то,
Вы, сударь, сами тоже крпостникъ!’
Теперь, простясь съ крестьянами и съ дворней,
Не разъ по нихъ я искренно вздыхалъ…
Мн не къ лицу быть юноши задорнй…
Какой же, господа, я радикалъ?
Съ позднйшимъ, беззастнчивымъ строчилой
Я не свяжусь… На кой же это чортъ?
Сровъ — мой композиторъ самый милый,
Любезный мой писатель — Раппопортъ!
Еще перомъ владя очень смло,
Могу писать въ порядочный журналъ,
Но ни строки не дамъ въ изданье ‘Дло…’
Какой же, господа, я радикалъ!..
Свою жену люблю я и до нын
(И то сказать — лежитъ она въ гробу),
Не обращусь къ служанк, какъ къ рабын,
Хоть въ сущности и вижу въ ней рабу.
Въ моемъ мозгу нтъ нецензурной мысли
И я, скопивъ изрядный капиталъ,
Купилъ имнье славное на Висл…
Какой же, господа, я радикалъ?
Пылъ юности я схоронилъ съ годами,
Но голова моя еще свжа:
И гласностью и новыми судами
Доволенъ я… отчасти, дорожа
Явленьями, гд виднъ умъ и сила,
Но былъ бы лжецъ, когда бъ я не сказалъ:
‘Ахъ, прежде жить гораздо лучше было!’
Какой же, господа, я радикалъ?
Анонимъ.

ФЕВРАЛЬСКІЕ ЛИСТКИ.

(Дневникъ петербургскаго старожила.)

О чемъ говорятъ у насъ?— ‘Московскія Вдомости’, разстроивающія одну свадьбу,— Новая нравственная эпидемія.— Неудобство отъ постояннаго чтенія газетъ.— Слухи о перемн редакціи ‘Всти’.— Кто лучше: Скарятинъ или гр. Соллогубъ?— Реклама въ пользу клуба артистовъ.— ‘Мужскіе маскерады’,— Лность — какъ добродтель нашихъ художниковъ.— Г. Каменскій и его строгіе судьи.— Старыя мысли на новый годъ.— Два поэта-близнеца.— Скорбь о г. Фет.— Увеселенія, зависящія отъ климата.— Китайцы въ Европ и японцы на родин.— Новое изданіе ‘Художественный автографъ’ и его курьезы.— Остроуміе петербургскаго книгопродавца.

Понедльникъ. 2 февраля.

Наконецъ это длается нестерпимо скучно: вотъ уже боле мсяца, куда ни загляни — въ любую газету, въ гостиную, на улицу — везд только и разговоръ одинъ — ‘. Московскія Вдомости’ да исторія въ дом Тура… Ивановъ да Катковъ, Катковъ да Ивановъ!.. О первомъ даже еще больше толковъ, словно онъ Геростратъ и недавно сжегъ храмъ Діаны. Въ самомъ дл, это скучно:
Отъ Песковъ, отъ Коломны до невскихъ катковъ
Только слышится слово Катковъ да Катковъ…
И чему вс удивляются? Словно г. Катковъ вчера только народился вмст съ г. Аскоченскимъ, словно переводчикъ ‘Ромео и Юліи’ впервые заявляетъ передъ нами свои своеобразные пріемы проницательнаго публициста и ‘спасителя отечества’… Что за близорукость! Прежде ему чернилицы подносили, а теперь его или чернить начинаютъ, или же, какъ новинку, въ запуски расхваливаютъ и того гляди поднесутъ ему и песочницу.
‘Катковщина’ даже петербургскихъ барышень начинаетъ заражать. Я знаю одну изъ такихъ. Она была уже невстой и при вход своего жениха, всякій разъ краснла до самыхъ ботинокъ. Ужь ‘счастье было такъ возможно, такъ близко,’ но къ новому году барышня совсмъ преобразилась…
— ‘А какихъ вы убжденій?’ спросила она однажды очень строго своего суженаго. Тотъ отвтилъ.
Отвтъ его не понравился, рыженькія брови нахмурились и заключили вопросомъ:
— Значитъ, вы не за ‘Московскія Вдомости?’
— Нтъ.
— Если такъ, если у васъ такіе узкіе взгляды, то я не могу быть вашей женой. Прощайте…
Свадьба разстроилась. Суженый, имющій ‘съуженный взглядъ на вещи,’ ретировался въ отчаяніи. Напрасно: по моему мннію онъ въ выигрыш. Сами посудите: жена съ букетомъ ‘Московскихъ Вдомостей!’ Что это такое?..
Тьфу!.. Я самъ начинаю говорить о томъ, что мн смертельно надоло… Въ этомъ, какъ хотите, есть что-то эпидемическое…

Среда. 4 февраля.

Имющій дурную привычку ежедневно за чашкой кофе просматривать разныя газеты постоянно рискуетъ потерять хорошее расположеніе духа. Вотъ я и теперь огорченъ самымъ искреннимъ образомъ, прочитавши гд-то слухъ о переход газеты ‘Всть’ въ другія руки. Эту газету я всегда любилъ за ея галантерейность: читая ‘Всть’ г. Скарятина, живо чувствуешь, что ведешь бесду съ милымъ человкомъ, въ род Павла Кирсанова, съ человкомъ, на которомъ хоть и чищенныя, но все же блыя лайковыя перчатки. Вообще, эта газета не какая нибудь замарашка и отъ чтенія ея не сдлаются на рукахъ заусеницы… И вдругъ она переходитъ въ другія руки!.. Обидно!… Общество для поддержки ‘Всти’ должно бы что нибудь придумать, субсидію, что-ли… Однако, въ печальномъ слух о передач ‘Всти’ есть нчто и утшительное: пишутъ, что во глав новой редакціи этой газеты будетъ стоить гр. Соллогубъ. Послдняго я всегда уважалъ, о немъ могу сказать его же собственными словами, что ‘умъ его широкоплечъ.’ Къ тому же авторъ ‘Тарантаса’ и джентельменъ, что особенно доказываетъ его послдняя поэма ‘Нигилистъ’… Если почему либо ‘Всти’ необходимо обновленіе, то ужь лучше пусть такіе дятели, какъ гр. Соллогубъ, сдлаются ея кормчими. Я радуюсь,—
За тмъ,— членъ артистическаго клуба —
Я тамъ дни цлые повдаю молв
Про ‘Всть’ Скарятина подъ стягомъ Соллогуба…
Кстати, два слова объ артистическомъ клуб. Я дйствительный членъ этого общества, и имю на это право, какъ артистъ, написавшій портретъ во весь ростъ г. Стебницкаго (портретъ продается и его можно видть ежедневно до сумерекъ въ редакціи ‘Биржевыхъ Вдомостей’, цна 13,000 р. с., можно сдлать и уступку). Если г. Тургеневъ ршается писать рекламы въ пользу Я. Полонскаго и знакомой пвицы, сочиняющей романсы, то мн и Богъ проститъ всякое ‘похвальное слово’ артистическому клубу. Этотъ клубъ дйствительно достоинъ похвалы самой высокой пробы за его концерты ‘любителей,’ которые, кажется, меньше всего любятъ пть, за его ‘живыя картины’ съ лошадьми, вырзанными изъ толстой Папки, за его художественныя импровизаціи съ стихами графа Соллогуба, за его лекціи, кончающіяся балами, за его балы, ~ скучные, какъ лекціи, и, наконецъ… что бишь еще… да, за его ‘мужскіе маскарады во фракахъ’… Послдніе особенно оригинальны: ни одного почти женскаго домино вы не увидите, а если и мелькаетъ изрдка среди черныхъ фраковъ длинный дамскій шлейфъ, то и его можно заподозрить въ томъ, что онъ прикрываетъ собой тоже какого нибудь фрачнаго постителя. Что же это такое? Изгнаніе женщинъ изъ маскарада? Или же сами женщиныигнорируютъ подобныя развлеченія артистовъ? Однако же бываютъ он въ другихъ маскарадахъ и густыми толпами блуждаютъ почти до самаго утра по освщеннымъ заламъ, наглядно опровергая слова пресловутаго критика Н. Соловьева, ршившаго съ свойственнымъ ему глубокомысліемъ, что ‘наша женщина боле всего на свт сидитъ или лежитъ’ (?!).
Что же касается до главнаго ядра клуба артистовъ, т. е., до петербургскихъ художниковъ, то ихъ нельзя упрекнуть въ плодовитости. Къ нимъ даже нейдетъ эта старая эпиграмма:
Взглянувъ, артистъ, на твой треножникъ,
Могу одно сказать покуда:
Ты только потому художникъ,
Что ужь рисуешь очень худо.
Такое замчаніе къ нимъ нейдетъ по той простой причин, что они перестали почти совершенно работать и въ ихъ клуб давно уже не видать ни одного новаго, сколько нибудь сноснаго произведенія. Впрочемъ, и благо имъ за ихъ лность. ‘Лучше не длать ничего, чмъ длать что нибудь дурно,’ сказалъ одинъ китайскій философъ. Талантливыхъ художниковъ нтъ почти, и даже самъ г. Микшинъ вступилъ въ соперничество съ кандитеромъ Назаровымъ, съ тою только разницею, что Назаровъ измышляетъ бонбоньерки, подобныя моделямъ памятниковъ, а памятники Микшина очень смахиваютъ на бонбоньерки.
Изъ общей посредственности есть однако исключеніе — даровитый скульпторъ г. Каменскій. Его новая группа ‘Первый шагъ’ (это уже второе оригинальное его произведеніе,) выставленная теперь въ Академіи художествъ, привлекаетъ къ себ не мало восторженныхъ поклонниковъ. Хулителей тоже достаточно, особенно изъ среды академическихъ эстетиковъ, заденныхъ и зазженныхъ рутиной старыхъ школъ. Какъ имъ, въ самомъ дл, не волноваться при вид смлости молодого скульптора, который не побоялся взять для своей группы самый простой, обыденный сюжетъ: мать, учащая ходить своего ребенка. Предъ вами живая, прочувствованная фигура любящей матери съ нжностью и страхомъ слдящей за первымъ шагомъ своего сына (‘А вдругъ онъ упадетъ!’ читаете вы на лиц ея), который тоже съ ребяческой серьезностью весь занятъ вопросомъ — не оступиться и сохранить балансъ. По истин великая дерзость! кричатъ засиженные мухами рутинеры, которые воображаютъ, что изъ гипса и мрамора можно только воспроизводить однхъ обнаженныхъ Наядъ, Венеръ и другихъ милыхъ барынь эротической мифологіи… Порицаніе такихъ кладезей академической мудрости, разумется, лучшая похвала для г. Каменскаго.

Понедльникъ, 9 февраля.

Вотъ и пришелъ новый годъ и прошелъ новый годъ,— а я не замтилъ такого астрономическаго передвиженія, ничмъ особеннымъ себя незаявившаго. Все идетъ по старому!.. Оно, можетъ быть, и лучше: со старымъ мы сжились, а къ новому еще привыкать нужно. Да, все идетъ по старому въ новый годъ и я невольно твержу теперь стихи своего пріятеля:
И старая хандра и старческій недугъ!
Подъ окнами шипятъ шарманки старой звуки,
Я въ старомъ шлафорк, со мною старый другъ
И пьемъ мы старое бургонское отъ скуки.
Снуетъ по улиц безсмысленный народъ,
Пустой надеждою на счастіе лелемъ,
Но чтобъ быть истинно счастливымъ въ новый годъ,
То надо сдлаться на этотъ день — лакеемъ.
Вдь это, право, справедливо. Посмотрли бы вы, напр., на торжественное выраженіе лица швейцара артистическаго клуба (этотъ швейцаръ Е. Дроздовъ пользуется нкоторою знаменитостью), когда посл новаго года онъ раздавалъ постителямъ розовые листочки со стихами собственнаго издлія… На этомъ стихотворц я съ намреніемъ останавливаюсь, онъ занимаетъ теперь то амплуа, которое въ пятидесятыхъ годахъ занималъ не мене извстный пвецъ Петръ Татариновъ. Послднее произведеніе Е. Дроздова заслуживаетъ вниманія и по другому случаю, который сбилъ меня совершенно съ толку. Дло въ томъ, что его вирши начинаются такими строками:
Есть у каждаго дло текущаго дня,
Спеціальное, личное, частное,
Дло цлямъ извстнымъ причастное и т. д.
Я бы и не обратилъ вниманія на эти строки, еслибъ мн на дняхъ не попалась въ руки одна изъ книжекъ ‘Всемірнаго труда’. Перелистываю журналъ и нахожу стихотвореніе ‘поэта-солдата’ П. Мартьянова, посредствомъ сотрудничества котораго д. Ханъ, кажется, желаетъ свой ‘Всемірный трудъ’ исподоволь обратить въ ‘Чтеніе для солдатъ’. Пробгая солдатское стихотвореніе г. Мартьянова я съ изумленіемъ читаю его начало:
Есть у каждаго дло текущаго дня,
Спеціальное, личное, частное,
Дло цлямъ извстнымъ причастное и т. д.
словомъ, тоже самое начало, что и въ поздравительныхъ стихахъ Е. Дроздова. Кто же кому подражаетъ и кто у кого заимствуетъ вдохновеніе: швейцаръ ли у ‘поэта-солдата’, или послдній у стихотворца, булавою вооруженнаго? Гд начинается одинъ и гд кончается другой? Или же наконецъ, оба они — есть одно и то же лицо? Ничего не понимаю… Во всякомъ случа — одно ли это лицо или нтъ, — все равно, — но оцнивая ихъ поэтическую дятельность, я ихъ обоихъ ставлю все-таки неизмримо выше г. Фета, который нынче разучился даже писать хорошіе стихи. Въ его псняхъ никогда и прежде не было содержанія, но за то былъ музыкальный ритмъ, была мелодія, а нынче… послушайте хоть одинъ куплетъ изъ его послдняго стихотворенія ‘У гроба’ въ ‘Русск. Встник’:
Ужель добра поклонникъ страстный,
Заслыша смутный толкъ невждъ,
Ты обозвалъ (!) мечтой напрасной
Любимый строй живыхъ надеждъ. (?!)
Заслыша такіе звуки, какъ обозвать ихъ?.. ‘Ничего не понимаю, перечитываю вновь’..
Плачьте, музы! Фета нтъ!
Свистуны, не будьте колки:
Передъ нами жалкій слдъ
Лиры, сломанной въ осколки.

Четвергъ, 12 февраля.

Съ земнымъ шаромъ что-то случилось, онъ словно ‘сбился съ ногъ’,.какъ выражается одинъ мой знакомый. Природа начала везд пошаливать и нарушать прежніе свои законы. Климатъ всюду мняется: въ крещенскіе дни на Нев стояла чуть не оттепель, а въ Одесс въ то же время вс мерзли… Въ Харьков въ январ шли дожди, а въ Кіев цвты распускались. Въ настоящее же время весь Петербургъ похожъ на огромный лазаретъ. Особенно скорбятъ объ этомъ меломаны, видя, что по милости различныхъ недуговъ, представленія оперъ часто отмняются и любимые публикой пвцы заболваютъ. Даже неутомимая А. Патти не выдержала нашего капризнаго климата и означена теперь на афишахъ въ граф заболвшихъ артистовъ… Такіе неожиданные сюрпризы для присяжныхъ театраловъ дйствительно обидны: дешь слушать Патти, а въ театр встрчаешь только г. Раппопорта, на другой день скачешь послушать любимую оперу, но она отмняется и опять-таки встрчаешь вездсущаго г. Раппопорта… Можно, впрочемъ, встртить еще и пожаловавшихъ, наконецъ, къ намъ китайскихъ пословъ. Ихъ теперь развлекаютъ и возятъ по разнымъ гульбищамъ и имъ, говорятъ, боле всего пришлись по вкусу представленія въ театр Берга… Еще бы!.. Пусть же развлекаются китайцы, странствующіе по Европ для смягченія нравовъ, какъ думаютъ многіе. Едва ли, впрочемъ, это такъ. Странствовали по Европ и японцы, народъ еще боле воспріимчивый и чуткій, чмъ китайцы, учились они у европейцовъ уму-разуму, всматривались въ ихъ обычаи и въ ихъ жизнь, чтожъ, какой толкъ вышелъ изъ всего этого? На это отвчаютъ намъ послднія событія въ Японіи, гд за подавленіемъ возмущенія, начались самыя варварскія казни, уже немыслимыя нигд въ Европ. Особенно зврски казнили предводителей’ Одинъ изъ нихъ уже почти замученный и полу-живой былъ распятъ съ растопыренными ногами, а между ногъ, подпирая его, былъ вставленъ заостренный сверху колъ. Шею привязали къ кресту веревками, руки тоже. Распятому прокололи копьемъ сперва одинъ бокъ, потомъ другой бокъ и, обливаясь кровью, въ страшныхъ конвульсіяхъ несчастный только тогда испустилъ духъ, когда ему прокололи животъ и крючковатою палкою вытащили изъ него внутренности.
Вотъ вамъ и смягчающее вліяніе прогулки по Западной Европ!.. Чего въ самомъ дл ожидать отъ дикихъ людей, которые свой визитъ къ пріятелю оканчиваютъ часто тмъ, что въ чужомъ дом сами себ распарываютъ брюхо…

Пятница, 13 февраля.

Нсколько дней назадъ я писалъ о томъ, что наши художники ничего не длаютъ. Одинъ изъ художниковъ случайно заглянулъ въ мою рукопись и разобиделся.
— Такъ мы по вашему ничего не длаемъ?.. Погодите же немного…
Онъ быстро, убжалъ, но черезъ часъ возвратился съ большимъ альбомомъ въ рукахъ и торжественно положилъ его передо мною. Тетрадь мною развернутая оказалась новымъ, недавно вышедшимъ изданіемъ: ‘Художественный автографъ. Выставка академіи художествъ въ 1869 г.’
Ага! вотъ въ чемъ штука! Академическіе Нарцисы въ сроемъ самоуслажденіи не хотли понять, что послдняя выставка въ академіи была очень посредственна, и что художники тмъ боле выиграютъ въ глазахъ публики’ чмъ скоре публика забудетъ про эту выставку. Нтъ, Нарцисы палитры пожелали увковчить послдній художественный сезонъ и въ предисловіи къ своему изданію такъ объясняютъ его цль: ‘Настоящая тетрадь содержитъ въ себ автографическіе очерки, исполненные русскими художниками съ ихъ произведеній, находившихся на послдней годичной выставк. Мы желали доставить художникамъ случай собственноручно воспроизвести ихъ работы такимъ образомъ, чтобъ эти воспроизведенія живо напоминали оригиналы видвшимъ выставку, а невидвшимъ давали возможность составить о ней наглядное понятіе’…
Въ эрмитаж есть одна преграціозная картинка одного французскаго художника: прелестная двушка, увлеченная своей собственной красотой, съ цломудреннымъ упоеніемъ цлуетъ зеркало, въ которомъ отражается лицо. Но, г.г. художники, двушка эта дйствительно прекрасна и въ зеркал отражается дйствительно ея милое личико, — ваши же произведенія вовсе ‘некрасивы’, а альбомъ вашъ къ тому же не иметъ врности зеркала и васъ самихъ передаетъ намъ въ каррикатур. Я умолчу о ‘Жанр’, довольно удобно передаваемомъ въ очеркахъ рисунковъ на камн, да и то при хорошей отдлк, но вообразите себ пейзажъ г. Шишкина ‘Полдень’, гд все дло въ краскахъ и въ ихъ обаятельномъ обман, вообразите пейзажъ, гд надъ знойной дорогой нависли золотыя облака и золотистая мгла полудня и представьте, что такая картина передана чернымъ карандашомъ на каин — что это такое? Передъ вами какія-то грязныя пятна, размашистые, жирные штрихи — и ничего боле. Такихъ пейзажей въ альбом много и каждый пойметъ насколько они могутъ ‘живо напоминать оригиналы’… И такую забаву художники называютъ дломъ!.. Но лучше всего ихъ литературные автографы, т. е. подписи подъ картинами: потомство должно оцнить грамотность нашихъ художниковъ, которые пишутъ: етюдъ, сцна, ескизъ… и т. д…. всего не припомню…

Воскресенье, 15 февраля.

Зазжалъ въ одинъ книжный магазинъ. Какую книгу ни спрошу,— нтъ, говорятъ, къ слдующему дню приготовимъ. За то книгопродавецъ съ больтою расторопностью предлагалъ мн свои собственныя изданія. Между прочимъ я былъ свидтелемъ слдующей сцены. Книгопродавецъ нанялъ новаго молодого приказчика и о жаловань разсуждалъ съ нимъ полушутя, полусерьезно слдующимъ образомъ:
— ‘Ну-съ, теперь вопросъ о жаловань. Мои условія такія — я буду платить вамъ 25 р. с. въ мсяцъ, да сами вы украдете въ мсяцъ рублей семьдесятъ, слдовательно рублей 400 вы наврно получите. Согласны?’
Книгопродавецъ хитро взглянулъ на меня, воображая, что онъ очень остроуменъ. Но это не остроуміе, а цинизмъ. Кто въ самомъ дл виноватъ: приказчику даютъ ничтожное жалованье, держатъ его за работой чуть не цлыя сутки, заставляютъ одваться по модной картинк, да еще требуютъ отъ него абсолютной честности, а сами…. но здсь достаточно и нсколькихъ точекъ….

Что въ имени теб моемъ?

ИЗЪ ДТСКАГО МІРА.

(Арабески.)

I.
Укрощеніе пытливаго.

По метрическимъ книгамъ Ваня Стругаловъ значился рожденнымъ отъ коллежскаго совтника Петра Ивановича Стругалова и законной супруги его Зинаиды Львовны, въ двицахъ (до 27 лтъ, не въ обиду будь ей сказано) Боярышниковой. Ваня былъ мальчикъ, что называется, шустрый и злодйскіе какъ? почему? и зачмъ? которыми онъ любилъ угощать каждаго, вступавшаго съ нимъ въ разговоръ, не мало печалили его добрыхъ папашу и мамашу, счастливо изжившихъ свой вкъ безъ почему и зачмъ, а руководствовавшихся лишь обычными въ сей тлнной жизни: такъ приказано, или такъ самъ хочетъ, или бабушкина прабабушка такъ длала и проч. и проч. Особенно Ванюшино почему огорчало самого папашу, Петра Ивановича, ибо вопрошающій сынъ зачастую загибалъ сей глав семейства такіе вопросы, отъ которыхъ у маститаго чиновника просто выпирало вонъ кадыкъ, такъ какъ, дйствительно, приходилось выбирать любое изъ двухъ: либо проваливаться сквозь землю, либо нести какую-то неподобную гиль, слушая которую даже зеркала тускнли и линяла мебель.
— Папа, что такое затмніе? спроситъ, напримръ, Ваня у отца.
‘Помоги мн, Господи!’ чуть не со слезами взмолится Стругаловъ.— ‘Вотъ вопросецъ-то завалилъ!’ мысленно прибавитъ онъ, однако все-таки подавитъ внутреннюю скорбь и съ достоинствомъ отвтитъ:
— А это такъ, дружокъ, пертурбація такая… Такъ звзда объ звзду, или солнце объ мсяцъ… стремглавъ…— Да ты не бойся, матушка! вдругъ ни съ того, ни съ сего вывезетъ папаша.
— Кого не бойся? пялитъ глазенки на отца Ванюша.
— Его… затмнія-то этого самаго…
— Да я и не боюсь совсмъ, съ чего ты это взялъ?
— Нтъ, я такъ, къ слову… Ты, коли ежели во сн или что, такъ ты плюнь на него.
— А почему?
— Ну, почему, почему?.. потому что оно сейчасъ и пройдетъ.
— Кто пройдетъ?
— Кто, кто?.. затмніе…
— Ахъ, пана, какой ты странный? удивляется Ваня.— Я спрашиваю тебя, почему затмніе бываетъ, а ты говоришь — плюнь на него.
Тутъ папаша еще смелетъ что нибудь, сынъ подставитъ еще ворпосъ другой, а въ конц концовъ весь разговоръ сведется къ тому, что отецъ зарапортуется совсмъ.
— Да замолчи ты, Ваня, ради самого Создателя! едва сдерживая себя, уговариваетъ отецъ, чувствуя, что давно разстрлялъ уже всю объяснительную чушь и вотъ-вотъ сейчасъ даже и слова всякія, даже безсмысленныя, изсякнутъ совершенно и останутся одни лишь непонятные звуки.
Если же и отъ такихъ увщаній Ваня не унимался, папаша прибгалъ къ послднему средству — къ помощи мамаши (счь сына или унимать его другимъ, столь же легкимъ способомъ, Петръ Ивановичъ не позволялъ себ: не принято нынче, говорилъ онъ… разумется, не безъ боли въ сердц).
— Зинаида Львовна! звалъ папаша мамашу.
— Что, мой другъ? спрашивала Зинаида Львовна, дама, вся созданная изъ блеска и трепета, значительно, впрочемъ, пріукрашенная блилами и румянами.
— Да помоги же мн, наконецъ.
— Въ чемъ, мой другъ?
— Одоллъ совсмъ. Хоть убей, не отобьюсь отъ его почему,— ей-Богу!
— Ахъ, мой другъ, у меня у самой всю голову разломило отъ его вопросовъ. Я, право, и сама ужь не знаю, какъ и чмъ намъ отвадить его отъ этого? Еще сегодня madame Кошкина говорила йн, что она ршительно бы заболла, ршительно бы заболла, если бы у нея былъ такой неотвязчивый сынъ!
— Да вдь ты слышала, какъ онъ меня при предсдател срзалъ: ‘почему, говоритъ, ты, папа, постоянно приходишь изъ должности такой веселый и кричишь: иди, Зина, нынче мошну набилъ’?
— Какже, какже…
Такъ вдь хорошо, что предсдатель-то сдлалъ видъ, какъ будто не слышитъ, — а то вдь непріятности могли бы выйти… Понимаешь?…
Неизвстно, какъ бы долго продолжалось подобное предосудительное поведеніе Вани, если бы слдующій случай не послужилъ поводомъ къ другому случаю, а сей послдній не положилъ бы конецъ всмъ симъ пытливымъ пытаніямъ.
Разъ папаша Вани возвратился не въ дух изъ должности и вмсто заведеннаго: ‘иди, Зина! нынче мошну набилъ’, съ сердцемъ проворчалъ: ‘нашъ-то, кажется, самъ началъ теперь здоровенные куски рвать съ просителей — хапуга, какъ оказывается, порядочный’. Ваня, который случился здсь и слушалъ весь этотъ разговоръ, отлично запомнилъ слова папаши и ждалъ только случая. Случай сей — говоря высокимъ слогомъ — скоро представился…
Въ день рожденія мамаши, когда гости только-что сли за столъ (въ томъ числ, разумется, и начальникъ, не при немъ будь сказано), и когда мамаша только-что приготовилась рушить ароматный пирогъ, Ванюша, ни мало не медля, такъ-таки и бухнулъ именитому гостю.
— А тебя разъ папаша хапугой назвалъ. Это почему? уставился на предсдателя Ванюша.
Боже! что тутъ произошло! Я не говорю уже о томъ, что нкоторые гости cpsy обратились въ соляные столбы, что Ванюша былъ тотчасъ увлеченъ въ дтскую, что одинъ изъ присутствовавшихъ, желая замять скандалъ, вмсто пирога сталъ разрзывать ни въ чемъ неповинную салфетку, другой — опрокинулъ серебряную кадку съ замороженнымъ шампанскимъ, — словомъ, я не говорю о всеобщемъ смятеніи, которое, какъ и слдуетъ, было ничто въ сравненіи съ смятеніемъ самого Петра Ивановича, если еще и непровалившагося сквозь землю, то единственно потому, что невозможно было сквозь нее провалиться.
— Господи! уже черезъ мсяцъ говаривалъ Стругаловъ, — вотъ срамота, вотъ срамота-то была!
Послдствіемъ же всей этой срамоты оказалось то, что на слдующій же день въ семейномъ совт ршено было отдать Ванюшу въ пансіонъ, въ надежныя руки, дабы съ корнемъ вырвать изъ него это злодйское почему и вся, яже съ нимъ.
Сказано — сдлано. Ванюшу помстили куда слдуетъ. И вотъ, не прошло еще и трехъ мсяцевъ съ тхъ поръ, какъ Ваня находится въ чужихъ, опытныхъ рукахъ, а папаша съ мамашей и теперь уже радуются не нарадуются, глядя на своего любимаго сына. Спроситъ, напримръ, папаша сына, когда онъ бываетъ у нихъ въ воскресный или праздничный день:
— Нравится-ли теб, мой милый, твой пансіонъ?
— Мой пансіонъ, папенька, — точно по печатному, умцо таково отвчаетъ Ванюша,— не можетъ мн не нравиться, ибо въ онъ$ пансіонъ я отданъ любящими меня и всегда любимыми мною родителями.
— Не хочешь-ли, дружочекъ, чаю? спроситъ мамаша.
— Не смю утруждать васъ, милая мамаша, моими заявленіями,— почтительно отвтитъ Ванюша, — но всегда буду признателенъ, если получу отъ васъ съ материнскою нжностью предлагаемую мн чашку чаю.
— У васъ латинь-то учатъ? полюбопытствуетъ папаша.
— Въ семъ мертвомъ язык, — обстоятельно и кротко доложитъ Ваня, — мы вступили уже въ третье склоненіе, а въ семъ послднемъ, благодаря любви ко мн моихъ незабвенныхъ родителей, изучаемъ исключеніе объ именахъ на is, которое читается такъ:
Мужескаго же на is:
Postis, follis, magilis,
Panis, piscis, crinis, finis, и проч.
Словомъ, Ваня сталъ образованнымъ ребенкомъ и злодйское почему не вылетаетъ боле изъ его дтскихъ устъ. Папаша съ мамашей безмрно имъ довольны и скоро думаютъ перемстить Ванюшу въ московскій ликей для большаго укрпленія въ благонравіи и классицизм.

II.
На улиц.

Дти, не спшите такъ, смотрите себ подъ ноги, чтобы не поскользнуться и не расквасить носъ, да старайтесь вглядываться во все, что попадается вамъ на глаза…
Ахъ, дти, дти! не на то вы все, мои милыя, смотрите!
Вижу, смотрите вы, напримръ, съ особеннымъ любопытствомъ на эту дорогую соболюю опушку на этой прекрасной собольей шубк,— штука, дйствительно богатая. Но кто же, дти, не съуметъ возложить на свои плечи тысячную шубу, если таковая имется? Полюбуйтесь лучше вонъ тмъ мужиченкомъ, что бжитъ на противоложной сторон улицы, торопливо похватывая себя голыми руками и за носъ и за уши, деревенющіе отъ крутого мороза: это какой нибудь посыльный, котораго одинъ молодой человкъ послалъ къ другому по очень важному длу — о назначеніи rendez-vous одной препикантной блондиночк.
Мужикъ, это, дти, почтенный человкъ, это — опора отечества. Это, дти, одинъ изъ самыхъ любопытнйшихъ предметовъ для изученіи.
Почтененъ онъ, друзья мои, потому, что добываетъ дв-три деньги въ день на вс нужды, почтененъ потому, что почти безропотно отдаетъ все, все приноситъ въ жертву другимъ и самъ не получаетъ за это ничего, почтененъ потому, что часто, оторванный отъ семьи и брошенный чортъ знаетъ куда, онъ носитъ сосущую, хроническую скорбь тамъ гд-то далеко, въ сердечной глубин: скорбь о дряхломъ старик-отц, о безпомощной старушк кормилиц-матушк, объ изсохшей отъ слезъ молодой жен, которую онъ бросилъ и самъ не знаетъ какъ и на кого, часто объ дтяхъ, да не такихъ дтяхъ, какъ вы, а голыхъ, замаранныхъ, голодныхъ, холодныхъ, съ потрескавшимися то отъ холода, то отъ жара босыми ноженками.
Дти!.. вы не слышали плача этихъ горькихъ сиротъ, безголосаго, сиплаго плача, отъ котораго растопится всякое сердце, какое бы желзное оно ни было! Друзья мои! и не дай Богъ вамъ слышать этотъ разрывающій душу плачъ, если въ васъ не будетъ силъ унять его!
— Ты спрашиваешь, Саша, видлъ ли я такихъ дтей?
— Видлъ, мой другъ, видлъ. Ахъ, что это за несчастныя дти! У нихъ, друзья мои, не такъ, какъ у васъ — и одной такой игрушки нтъ, какихъ у васъ сотни. Зимой эти дти, за недостаткомъ теплой одежды, дрожа жмутся въ изб, вмст съ разными курами, поросятами, телятами, лтомъ ихъ можно видть на улиц играющими какой нибудь бычачьей или лошадиной костью, которую они преважно возятъ за собой, словно и Богъ знаетъ какой занимательный игрушечный экипажъ. А не то увидите вы ихъ нагими, на берегу маленькой деревенской рчки забавляющихся голышами (камни такіе), обмазывающихъ другъ друга липкой тиной, пересыпающихъ изъ кучи въ кучу жгучій, какъ огонь, песокъ, или бродящихъ по колна въ вод, въ которой они частенько-таки и тонутъ за недостаткомъ присмотра.
— Есть ли у нихъ няньки? ты спрашиваешь, Коля.
— Какія же, милый мой, няньки, когда матери этихъ дтей такъ же бдны, такъ же безпомощны, какъ и сами дти, когда этимъ матерямъ зачастую самимъ нечего сть.
— Ты, Маша, очень ужь засмотрлась, кажется, на того франта въ моднйшей французской шляп и, камчатскихъ бобрахъ, что прокатилъ мимо на рысак?
Да, дти, это тоже почтенный, но только въ своемъ род, человкъ. Онъ, если хотите, тоже мученикъ своего дла. Онъ спшитъ теперь къ мадамъ Лжищевой, чтобы съ безпримрною ловкостью раскланяться и воскликнуть заморской птицей: М’ame! Th’neur d’vous saluer! перебросить два-три слова о новой балетной звзд, объ игр m-lle Делапортъ въ ‘Frou-Frou’, а затмъ откланяться и стремглавъ летть къ мадамъ Вралищевой, тамъ продлать то же самое, что и у madame Лжищевой, потомъ быстро сорваться со стула, откланяться и снова летть стремглавъ къ madame Брехуновой съ тмъ же самымъ, отъ Брехуновой къ Шилохвостовой, отъ Шилохвостовой къ Трясогужиной, и т. д. и т. д. Имя этому денди — пустота, отчество — глупость, фамилія — развратъ!
— Ну, дти, беритесь вс за меня и пойдемъ теперь безъ разговоровъ, потому что вонъ идетъ извстный сикофантъ, который сейчасъ заоретъ: некуда! некуда! какъ только… Ни слова больше: эта рожа приближается!

III.
Дв капли воды ддушка!

Сережа былъ единственный двадцатидвухлтній ребенокъ у своихъ папаши и мамаши, ребенокъ тихій, послушный, кроткій, вполн добропорядочный. Я знаю, что многимъ покажется страннымъ наименованіе ребенкомъ двадцатидвухлтняго балбеса, — но что же длать: это врно!.. Да, признаться, если колупнуть поглубже въ семъ странномъ мір, то окажется всюду великое, великое множество ребятъ, не только двадцатидвухлтнихъ, но даже ребятъ такихъ лтъ, о числ которыхъ обыкновенно не распространяются въ порядочномъ обществ, а глухо произносятъ: ‘солидныхъ лтъ’.
Итакъ, Сережа, какъ уже и рчено было, состоялъ въ тихихъ, кроткихъ и послушныхъ ребятахъ у своихъ папаши и мамаши, каковыми качествами, разумется, доставлялъ родителямъ своимъ несказанное удовольствіе. ‘Дв капли воды ддушка! съ умиленіемъ и сердечной радостью говорила объ Сереж мамаша, хваля его добропорядочность:— тотъ тоже этакой скромный былъ!’ Но вдругъ на Сережу — не къ ночи будь сказано — напала великая блажь: захотлъ Сережа испытать свою силу богатырскую, людей посмотрть, себя показать-‘-сталъ Сережа проситься со двора неотступно.
— Милые папаша и мамаша! въ одно прекрасное утро возопилъ Сережа,— положите на меня свое родительское благословеніе, на вки нерушимое, и отпустите меня млада-вьюноша на улицу погулять, людей посмотрть, себя показать.
— Да вдь тебя тамъ собачка — гамъ! гамъ! пугалъ папаша.
— Или лошадка — топъ! топъ! стращала мамаша.
— Нтъ, милые папенька и маменька, я собачку палочкой отгоню, отъ лошадки въ ворота убгу! представлялъ свои резоны сынъ.
— Совершенный ты ддушка, Сереженька, сказала мамаша,— такой же характерный.
Но, какъ бы тамъ ни было, положили папаша съ мамашей на Сережу свое родительское благословеніе, на вки нерушимое, и отпустили со двора.
Вышелъ Сережа на улицу,— ну, извстно, ребенокъ малый — первымъ долгомъ зашелъ въ трактиръ, выпилъ для храбрости крохотную рюмочку хересу, а потомъ и пошелъ въ путь-дорогу. Шелъ, шелъ онъ, пришелъ на Невскій, видитъ — стоитъ трактиръ, зашелъ, выпилъ для храбрости большую рюмку водки, и пошелъ дальше. Шелъ, шелъ, вышелъ на Садовую, видитъ — стоитъ трактиръ, зашелъ, выпилъ полубутылку коньяку для храбрости, и опять въ путь. Такъ, смотря людей и показывая себя, проходилъ Сережа съ ранняго утра и до поздняго вечера, и когда вернулся въ родительскій домъ, то первымъ дломъ громко произнесъ:
— Милые папаша и мамаша, я грубить хочу!
— Боже мой! онъ пьянъ! съ ужасомъ возопилъ папаша.
— И на ддушку совсмъ не похожъ! горько воскликнула мамаша и повела сына спать.
Съ тхъ поръ Сережа боле со двора отпускаемъ не былъ, ибо въ семейномъ совт ршено было, что для того, чтобы на ддушку походить, Сереж не слдуетъ со двора выходить.
Не знаю, что будетъ дальше, но папаша и мамаша покуда совершенно довольны поведеніемъ Сережи: ‘дв капли воды ддушка!’ съ гордостью сообщаетъ всмъ мамаша..

Миша Саратовцевъ.

ЮМОРИСТЪ СЪ ДВИЧЬЯГО ПОЛЯ.

(По поводу одной публикаціи.)

Нтъ никакого сомннія’, что русскій человкъ — веселый человкъ. Къ его, можетъ быть, счастію ‘легкость въ мысляхъ’ у него чрезвычайная. Тамъ, гд нужно плакать, онъ часто очень добродушно смется, а подчасъ и самъ надъ собою подтруниваетъ. Да, русскіе люди по своему типу вовсе не угрюмыя созданія и веселья имъ не занимать-стать у французовъ, а между тмъ — странное дло!— юмористы у насъ большая рдкость. Въ лучшихъ произведеніяхъ современныхъ беллетристовъ, съ г. Тургеневымъ включительно, нигд не заявляетъ себя юмористическая жилка. Единственное исключеніе — Н. Щедринъ. Затмъ бдность юмористической литературы всего завтне длается по нашимъ юмористическимъ газетамъ. Возникали и изчезали такіе листки и газеты, есть и теперь нсколько юмористическихъ изданій, но между ними только одна ‘Искра’ иметъ право на существованіе.
Гд же наши юмористы? Ужь не въ Одесс ли, въ самомъ дл? Недавно былъ заявленъ гд-то слухъ, что въ Одесс затвается сатирическая газета. Мы пока еще не имемъ никакихъ данныхъ предполагать, что ядро русскаго юмора скрывается именно въ этомъ город, а потому одесскимъ предпринимателямъ изданія сатирическаго органа мы хотимъ дать совтъ. Есть, господа, на Руси великій, самый непосредственный юмористъ, мало у насъ оцненный и самъ еще непознавшій своего призванія, хотя нельзя сказать, что на губахъ его молоко не обсохло. Юмористъ этотъ — М. П. Погодинъ, и мы не шутя рекомендуемъ его вамъ: поклонитесь ему и попросите его взять въ руки бразды редакціи одесскаго юмористическаго изданія: въ успх нельзя сомнваться…
Къ сожалнію, очень немногимъ извстно, что въ Москв издавалась, и увы! уже прекратилась самая развеселая газета ‘Русскій’, гд главнымъ и единственнымъ ‘весельчакомъ’ былъ самъ М. П. Погодинъ. Въ этой газет — каждая строка, что твой баронъ Брамбеусъ… Михаилъ Петровичъ большею частію и не желалъ въ своей газет развлекать насъ ‘смхомъ и веселіемъ’, даже солиднымъ публицистомъ прикидывался, но внутренній комизмъ тмъ и драгоцненъ, что его ничмъ не заслонишь, что онъ выдаетъ себя во всякое время и во всякой форм. Начнетъ человкъ ученымъ притворяться, трактуетъ объ историческихъ документахъ, о проект памятника Богдану Хмльницкому, о ‘славянскомъ вопрос’, что ли, а своеобразный юморъ нтъ-нтъ, да прорвется и даетъ себя знать самымъ неожиданнымъ образомъ. Да что говорить объ историческихъ статьяхъ Михаила Петровича: Михаилъ Петровичъ простой замтки, обыкновенной публикаціи о случайномъ обмн шубы не уметъ написать, какъ пишутъ вс простые смертные. Такъ, напр., въ No 24 ‘Русскихъ Вдомостей’ появилась слдующая курьезная публикація Погодина:
‘Въ конц прошлой зимы (т. е. годъ тому назадъ?) въ день выборовъ городского головы, или около того дня, обмнена енотовая шуба, крытая темнымъ сукномъ (еще бы свтлымъ!) безъ висячаго воротника (?!?). Покорно просятъ обмнившаго доставить ее на Двичье поле, въ домъ М. П. Погодина и получить свою’…
Догадайтесь, пожалуйста: шутку ли шутитъ М. П., или говоритъ серьезно? Посудите сами: юмористъ черезъ годъ вспомнилъ, что у него обмнили шубу, и заявляя объ этомъ, прибавляетъ, что онъ носитъ енотовую шубу безъ висячаго воротника…. Какъ безъ воротника? Вдь такихъ шубъ еще отъ вка никто не видалъ, вдь подобныя публикаціи только и возможны въ юмористическихъ газетахъ… Неоцненный комикъ, ни въ чемъ и нигд себ неизмняющій!… Поймите же, господа:
Настоящій юмористъ
Даровитой нашей націи
Непремнно разсмшитъ
Даже въ самой публикаціи,
Объявляя про енотъ,
(Пресерьёзно, разумется,)
Что на немъ воротника
Даже вовсе не имется…
Заявленіе Михаила Петровича такъ оригинально, что передъ нимъ блднетъ даже публикація г. Руденко, который, какъ ходатай по дламъ, пишетъ самъ себ такую рекламу: ‘Извстный адвокатъ и литераторъ (?!) Иванъ Григорьевичъ Руденко, авторъ ‘Народной псни’, временно проживающій въ Челяб, въ интересахъ обращающихся къ нему объявляетъ, что онъ разсматриваетъ всякіе гражданскіе и уголовные процессы, защищаетъ желающихъ посредствомъ судоговоренія и печати’ и т. д. Какъ видите, тоже юмористъ въ своемъ род…

П. Размокропогодинъ.

ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ?

(Размышленія театрала.)

Жизнь есть театръ, гд слезы, шутки
Нашъ общій лозунгъ и пароль,
Гд изъ суфлерской скромной будки,
Сама судьба намъ шепчетъ роль.
Мы въ жизни вс актеры сами,
То въ вид маломъ, то въ большомъ,
Играемъ нынче — въ слезной драм,
А завтра въ фарс пресмшномъ.
Плывемъ въ ‘Грозу’ ‘Противъ теченья’,
Въ затишье — нжимъ нашу плоть
И говорятъ ‘Два поколнья’:
Вдь мы ‘Отрзанный ломоть’.
Твердимъ мы вс ‘Не въ деньгахъ счастье’,
Хуля, порой, ‘Гражданскій бракъ’,
Но видимъ: деньги, бракъ, участье —
Намъ всмъ — ‘Не по носу табакъ’.
Увлечены вс ‘Общимъ благомъ’,
По правд мы сказать должны,
Что путь свершая шагъ за шагомъ,
Мы только лишь ‘Говоруны’.
‘На бойкомъ мст’ важнымъ лицамъ
Мы любимъ кланяться подъ часъ,
И причисляютъ къ ‘Пвчимъ птицамъ’
Теперь ‘Воробушковъ’ у насъ.
Мы ищемъ вс ‘Подругу жизни’,
Но такъ ршила жизнь сама:
‘Женитьбъ’ счастливыхъ нтъ въ отчизн
И всюду ‘Горе отъ ума’.
‘Доходныхъ мстъ’ толпа желаетъ,
Творитъ на служб всякій вздоръ,
И лишь тогда бду познаетъ,
Когда прідетъ ‘Ревизоръ’.
‘Нероновъ’ корчимъ по пустому
Мы предъ прислугой и женой,
Кончая тмъ, что ‘Къ мировому!’
Сбираютъ насъ въ морозъ и въ зной.
L’homme qui rt.

ИЗЪ АЛЬБОМА МЕЛОЧЕЙ.

I.
На выборъ.

Отрадно сознавать себя бойцомъ за дло
И силой въ масс общаго труда:
Напоръ судьбы тогда ты встртишь смло —
Пусть жизнь тебя ломаетъ — не бда!
Но если жъ ты совсмъ уже не годенъ
И сознаешь (въ нашъ извращенный вкъ
Такой поступокъ право благороденъ),
Что ты сталъ лишній человкъ,
Теб тогда на выборъ остается
Одно изъ двухъ — ужь что ни говори —
Повситься, коль петля не сорвется,
Или идти въ сотрудники ‘Зари’.
Н. Верховъ.

II.
Юродивому карателю раскола.

Безстыдствомъ щеголяя въ каждой фраз
Полемики наглецъ журнальный ждетъ,
Но даже жалко кома самой грязи,
Чтобъ грязью былъ заброшенъ идіотъ.
Ничтожество и глупость — таже сила,
Они смутятъ Вольтера и Рабле:
Горбатыхъ, говорятъ, исправитъ лишь могила,
А черепъ дурака глупъ даже и въ земл.
Л. Д.

Ему же.

Раскольниковъ бранить онъ вслухъ,
Но это странно безъ конца,
Когда сектатора-скопца
Ругаетъ нравственный евнухъ.
Л. Д.
POST SCRIPTUM. Прошу редакцію ‘Дла’ удлить нсколько строкъ моему коротенькому и, надюсь, послднему отвту на рецензію ‘Отеч. Записокъ’, отвту, вызванному съ моей стороны ужь черезъ-чуръ развязнымъ критикомъ этого журнала. Отвтъ мой, какъ и слдовало ожидать, не понравился анонимному Скриблеру ‘Отечеств. Записокъ’, и онъ, пыхтя и заливаясь желчью, пустилъ противъ меня новую обличительную тираду, украшающую la Sourdine одну изъ страницъ декабрьской книжки органа г. Краевскаго. Очень жалко, что эта тирада попалась мн на глаза поздно, а именно посл выхода 1-й кн. ‘Дла’ и потому моя настоящая замтка опоздала, но, во всякомъ случа, я прошу дать ей мсто хоть ради того, чтобы редакція ‘Отечественныхъ Записокъ’ обратила наконецъ вниманіе на таланты своихъ скриблеровъ по части поддлки чужихъ фразъ и чтенія чужихъ переводовъ шиворотъ на выворотъ.
Посл перваго моего отвта (‘Рецензенту ‘Отечественныхъ Записокъ’, Дло, кн. II 1869 г.) у меня нтъ ни малйшаго желанія препираться съ нимъ о чисто-научныхъ матеріяхъ: это значило бы заниматься переливаніемъ изъ пустого въ порожнее, да на этотъ разъ рецензентъ ‘Отечественныхъ Записокъ’ выказалъ такую похвальную скромность относительно своихъ ученыхъ соображеній, что мн остается только пожелать ему этой скромности и на будущее время.
Но на счетъ знанія русскаго языка, какъ предмета, боле доступнаго масс читателей, позволю себ сдлать маленькую оговорку. Обвиняя меня въ научномъ ‘безграмотств’ (по-русски говорятъ безграмотность, и только просвирни употребляютъ слово безграмотство) и незнаніи русскаго языка, авторъ тирады, въ вид уликъ, указываетъ на глаголъ ‘воставить’ и какую-то ‘атласную постель’—выраженія, будто бы употребленныя мною на 102-й и 33-й страницахъ ‘Гигіены’. Мы удивляемся не тому, что въ книгу могла вкрасться самая обыкновенная опечатка (‘накопленіе крови можетъ составить (т. е. оставить) посл себя вредныя послдствія’, ‘Попул. Гигіена’, стр. 102), — но крайне удивляемся мы, какимъ образомъ подобный типографскій недосмотръ, нисколько впрочемъ неискажающій смысла, могъ поставить въ тупикъ — ‘рецензента’, человка, уже ex-officio пріобыкшаго ко всякой неряшливости въ печати. Вдь если бы, на основаніи корректурныхъ и типографскихъ ошибокъ, мы также захотли судить о степени знанія и добросовстности разныхъ русскихъ склиблеровъ, то должны были бы придти къ весьма печальнымъ для редакціи ‘Отеч. Зап.’ заключеніямъ. Развернувъ хоть бы послднюю (декабрьскую) книжку этого журнала, мы нашли бы слдующія красоты: латинскія слова malitia, vivificat, Hispaniam превращены въ ‘Отеч. Запискахъ’ въ malititia, vivicat, Hispalim, испанское majos — въ major, италіянское gioir — въ giojr, Поль-Луи Курье и Равальякъ окрещены въ Кюрье и Ровальяка, вм. вчерашняго, его, походы, напечатано вчерашняя, ег, походи т. д., и т.д. Мы этого, однакожъ, не сдлаемъ, хорошо понимая, что набрасываться на корректурные недосмотры, возводя ихъ въ суть дла, значитъ обнажать ахиллесову пяту своей собственной критики — ея крайнюю ненаходчивость и безтактность. Что касается ‘атласной постели’, то это — родная сестра блаженной памяти ‘кишечному каналу’ и принадлежитъ, подобно ему, къ собственнымъ галлюцинаціямъ почтеннаго рецензента, такъ какъ этого выраженія нтъ ни на 33-й, ни на какой другой страниц ‘Популярной Гигіены’. Фактъ этотъ, примыкая ко всему уже указанному и доказанному мною прежде, такъ краснорчиво рекомендуетъ библіографію ‘От. Зап.’, что вамъ остается только посовтовать редакціи снабжать своихъ запальчивыхъ скриблеровъ не только диксіонерами Рейфа, но и кружками холодной воды, чтобы, въ припадк горячешнаго состоянія, имъ не представлялось въ чужихъ книгахъ того, чего въ нихъ нтъ на самомъ дл.
Впрочемъ мы давно уже замчаемъ симптомы этого патологическаго состоянія ‘Отечеств. Записокъ’. Давно уже ученйшая редакція ихъ увертывается отъ прямыхъ объясненій на т вопросы, которые ставятся передъ нею ясно и категорически. Я, напримръ, спрашиваю ее: гд это она вычитала въ моемъ перевод кишечнаго канала или что она считаетъ изящне — вирши Реклама или какія нибудь другія вирши, проптыя нкіимъ піитой въ англійскомъ клуб?— а она, вмсто отвта на эти вопросы, выдумываетъ какую-то атласную кровать и поражаетъ меня нелпостью своего собственнаго изобртенія. Ее, напр., спрашиваетъ ‘Недля’, почему она помалчиваетъ о нкоторыхъ очень серьезныхъ вопросахъ нашей внутренней жизни и о такихъ грязныхъ выходкахъ, какъ полемическіе рапорты г. Каткова, или почему она въ ноябр держится однихъ убжденій, а въ декабр другихъ,— будьте уврены, что прямого отвта на это не послдуетъ, а приплетется кстати и не кстати покушеніе г. Генкеля на драгоцнную литерат. собственность такого знаменитаго скриблера, какъ Марко-Вовчовъ, и тутъ же, въ вид косвеннаго оправданія, начнется зубоскальство надъ тмъ, какъ мыши кота погребаютъ. Все это, можетъ быть, и хитроумно, но не совсмъ искренно и честно, гг. скриблеры ‘Отеч. Записокъ’, и я думаю, что предлагаемая вами яичница, съ разными либеральными приправами, никого не обманываетъ, кто въ состояніи отличить срое отъ благо.

И. П.

——

Въ январьской книжк ‘Дла’ считаемъ нужнымъ указать на слдующія опечатки: въ. стихотвореніи Дв собаки напечатано:
Дивился я не разъ, любезный Лютъ,
Тому, какъ ты, теб подобные, живутъ.
Нужно читать послднюю строку такъ:
Тому, какъ псы, теб подобные, живутъ.
Въ томъ же стихотвореніи напечатано:
Онъ шляется по гульбищамъ, куритъ.
Надо читать:
Онъ шляется по гульбищамъ, кутитъ.

‘Дло’, No 2, 1870

Минаев Дмитрий Дмитриевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1869
  2. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1868
  3. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1868
  4. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1870
  5. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1869
  6. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1868
  7. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1869
  8. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1870
Электронная библиотека