С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1870 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

(ОБЩЕСТВЕННЫЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЛИСТОКЪ.)

I. Новогоднія иллюзіи — Анонима.

II. Безъ вины виноватый. (Арабески) — Миши Саратовцевъ.

III. Для чего существуютъ телеграфы? (Вопросъ съ отвтомъ) — Гражданина.

IV. Изъ альбома наблюдателя — ***

V. Микроскопъ. (Мелочи, новости и слухи) — L’homme qui rit

НОВОГОДНІЯ ИЛЛЮЗIИ.

(Посвящаю братьямъ-китайцамъ)

Подноси сосдъ сосду!..
(Изъ старой студенческой псни.)

Ожиданіе гостей и нкоторое раздумье.— Европейская жизнь и русское затишье.— Клеветы на нашъ климатъ.— Гамлетъ и Полоній, Катковъ и публика — Образчики ‘здоровой’ русской гласности.— Старая сказка.— Наши увеселенія и разнообразіе общественной жизни.

Этотъ хоровой припвъ старой студенческой псни не выходитъ изъ моей головы съ той минуты, когда я узналъ, что въ Петербургъ въ скоромъ времени пожалуютъ самые рдкіе гости въ мір, извстные домосды-китайцы. Эта мысль меня очень смущаетъ и волнуетъ мое патріотическое чувство. Не то что бы я опасался за русское гостепріимство, я впередъ увренъ, что у насъ съумютъ съ чисто-русскимъ радушіемъ встртить узкоглазыхъ сосдей, назовутъ ихъ нашими милыми монгольскими ‘братьями’, накормятъ и напоятъ до разстройства пищеваренія и окропятъ ихъ затрапезной поэзіей майковской музы. Все это прекрасно, но все это только одна ‘буфетная’ сторона дла. Кром жирныхъ обдовъ и тощихъ стихотворныхъ привтствій вамъ нужно угостить сановныхъ постителей чмъ нибудь пикантнымъ, чтобъ имъ въ носъ бросилось… Вотъ почему волнуется мое патріотическое самолюбіе. Оно бы не такъ смущалось, еслибъ милые гости пріхали къ намъ прямо изъ Китая, изъ своего Пекина, во они побывали уже въ западной Европ и только оттуда прідутъ въ нашу невскую столицу. Разумется, въ западной Европ одна гниль, мишурный блескъ, что такъ упорно силился доказать домашній мыслитель кашпиревской ‘Зари’. Но все-таки… все-таки я робю за то нравственное угощеніе, которое мы должны поднести нашимъ ‘братьямъ-китайцамъ’.

Какъ мирный русскій гражданинъ, я горжусь нашимъ патріархальнымъ затишьемъ, но какъ общественный наблюдатель и хроникеръ, я, среди всеобщаго благодатнаго затишья, очень часто грызу свое перо, а меня въ свою очередь грызетъ скука… Хроникеру нужны жизнь, движеніе, безпрестанная перемна декорацій и вотъ въ этомъ случа Западная Европа словно создана для фельетонистовъ, да что… она сама есть нчто въ род милліонногоголоваго, живого фельетона… Каждый парижанинъ, напр., можетъ быть въ настоящее время блестящимъ фельетонистомъ, и каждый фельетонистъ обязательно долженъ быть остроуменъ, какъ всякій парижанинъ.

Мы дорожимъ своимъ славянскимъ затишьемъ и непривычный для насъ европейскій гулъ даже издалека насъ нсколько коробитъ… За то какая пожива для общественнаго наблюдателя: пресловутое открытіе новаго веселенькаго собора, суэзское торжество, дло Тропмана и его казнь, печальная исторія Нуара и т. д. Одна картина слдуетъ за другой… Не знаешь, на чемъ остановить свое вниманіе.

Въ столицахъ шумъ, гремятъ витіи,

Кипитъ славянская война,

А тамъ, во глубин Россіи,

Царитъ нмая тишина…

Любо намъ купаться въ этой тишин, но для гостей, россіяне, нужны развлеченія, и объ этомъ слдуетъ поразмыслить… Но, однако, позвольте, милостивые государи: чрезмрное усердіе приводитъ часто къ болзненной подозрительности, ни на чемъ неоснованной. ‘Кто одержимъ страхомъ болзни, сказалъ Монтескье, тотъ уже зараженъ болзнію страха’. Излишняя мнительность до добра не доводитъ, что намъ наглядно доказала газета г. Каткова, котораго патріотическая подозрительность завела въ такія дебри несуществующихъ въ природ ужасовъ, что онъ, наконецъ, самъ заблудился въ нихъ, какъ въ дантовскомъ лсу, и не находитъ выхода.

Поэтому, отбросивъ въ сторону всякую мнительность, разсмотримъ скромно: разв мы, съ самомъ дл, не можемъ потягаться съ дряхлой Европой разнообразіемъ нашей общественной, городской жизни въ разныхъ ея проявленіяхъ? Униженіе паче гордости, и мы, раскинувъ умомъ, должны отнестись къ самимъ себ строго, но справедливо. Оглянемся же вокругъ, братія, и поищемъ монументовъ нашей нравственной и матеріальной силы. Сравнимъ безпристрастно все происходившее за послднее время вн нашего отечества съ тмъ, что совершается въ его ндрахъ. Такая мысль, пожалуй, пришлась бы не но вкусу какому нибудь заносчивому европейцу (къ счастію, для нихъ русскій языкъ — тараборская грамота), но такъ какъ я пишу не для нихъ, а для своихъ любезныхъ земляковъ, то думаю, что мое сравненіе не покажется слишкомъ дерзкимъ для послднихъ. Не такъ-ли?

Если наблюдательные китайцы наслушались и насмотрлись въ Европ разныхъ курьезовъ, то паши всероссійскіе курьезы себя въ грязь лицомъ не ударятъ передъ ними. На Россію давно привыкли клеветать иностранцы и даже такъ оклеветали ея климатъ, что одинъ итальянскій пвецъ, наслушавшись такихъ клеветъ, ршился лучше нарушить контрактъ съ нашею театральной дирекціей и заплатить неустойку, чмъ хать въ ‘страну блыхъ медвдей’, въ которой онъ можетъ застудить свое соловьиное горло… Обманутый пвецъ изъ примра Патти можетъ понять свою ошибку, Патти нашла у насъ и теплую зиму, и горячія привтствія, забросанная дорогими цвтами брилліантами, и собольими мхами. Ныншней зимой, напримръ, въ Петербург тепло было такъ чувствительно, что даже ледъ нсколько разъ трогался на Нев, а ледъ вдь не чувствительная барышня, которая можетъ ‘трогаться’ разными пустяками. Слдовательно, климатъ въ сторону. Пойдемъ дале.

Многіе давно ужъ удивляются заносчивости и ‘марсельезпости’ большей части парижской прессы и въ своей необузданности, какъ выражаются почтенные корреспонденты русскихъ газетъ, она дошла до геркулесовыхъ столбовъ, сама не имя силы геркулеса. Мы знаемъ, что парижская печать умла слона (извстно, кто въ Париж слонъ) обратить въ муху… По постойте, наши ‘Московскія Вдомости’ поступили еще хитре: он изъ мухи сдлали слона я начали всхъ пугать его фантастическимъ хоботомъ. Да, они сотворили эту диковинку, хотя она имъ на этотъ разъ и не удалась. Напрасно восклицали они цлому краю, внушительно ероша свои волосы (жестъ актеровъ александрійскаго театра):

А видлъ ли слона? Каковъ собой на взглядъ?

но никто не видалъ этого измышленнаго чудовища, потому что настоящаго слона — заслонить и не замтить довольно трудно. ‘Московскія Вдомости’ вздумали повторить передъ русской публикой сцену Гамлета съ Полоніемъ.

Гамлетъ. Не правда-ли, что это облако похоже на верблюда?

Полоній. Да, принцъ, совершенный верблюдъ.

Гамлетъ. Постойте, нтъ, въ немъ ужасное сходство съ китомъ…

Полоній. Дйствительно, китъ, настоящій китъ…

Такъ говорилъ Полоній, считая Гамлета за помшаннаго. Не зная, тоже ли думаетъ наша публика о Гамлет ‘Московскихъ Вдомостей’, но, во всякомъ случа, она догадалась, что верблюды и киты этой газеты существуютъ только въ мозгу ея редакторовъ. Это общее равнодушіе публики къ ‘краснымъ’ миражамъ московской газеты и взрывъ единодушнаго почти негодованія всей прессы {Жалкимъ исключеніемъ являются только одни ‘Бирж. Вдом.’, которыя боятся ‘смть — свое сужденіе имть’, отказываются отъ собственной сообразительности, журнальнаго такта и занимаются только грязной перефразировкой передовыхъ статей ‘Москов. Вдом.’ Какъ есть свтила, живущія заимствованнымъ свтомъ, такъ есть органы, которые не имютъ даже самостоятельныхъ черныхъ пятенъ и самую грязь, клевету, фискальство заимствуютъ отъ своихъ собратій высшаго полета,}, видимо смутило нашихъ ‘спасителей отечества…’ Они поняли, что пересолили и имъ ничего боле не оставалось, какъ принести покаянную, что они и сдлали подъ впечатлніемъ первой минуты. Что будетъ дальше, въ какія дудочки задудятъ они — это еще неизвстно.

Извстно только одно, что гора родила мышь, или еще врне мышь родила гору (‘Гору’ призрачныхъ монтаньяровъ). Однако то, что разгадано нами, то ‘братьямъ-китайцамъ’ можетъ показаться еще большой диковинкой и не мшало бы, чтобъ какой нибудь драгоманъ въ Петербург хоть отчасти познакомилъ ихъ съ характеромъ газеты московскаго ex-диктатора, дабы его слава распространилась еще дальше,

Отъ потрясеннаго Кремля

До стнъ недвижнаго Китая…

Тотъ же самый драгоманъ можетъ и даже обязанъ ознакомить до нкоторой степени китайское посольство съ шириною нашей чуткой и неутомимой гласности. Пусть подивятся ей китайцы, сидящіе въ своемъ Пекин, какъ въ каменномъ гробу, и незнающіе никакой общительности. Но только потомки мудраго Конфуція, но даже мы сами должны удивляться успху нашей гласности, отъ взгляда которой ничто не скроется. На крупныхъ фактахъ она не останавливается, не обращаетъ ни нихъ вниманія. Есть другіе факты, повидимому, крошечные, —

Есть, право, мене булавочной головки,

но въ те же время многознаменательные, я вотъ ихъ-то везд ищетъ наша гласность, и только гд ихъ завидитъ, ‘прямо вцпится въ глаза’. Она вполн слдуетъ замчанію Наполеона I, сказавшаго, что ‘микроскопъ слдуетъ ввести въ нравственную жизнь каждаго общества’.

Недавно въ Петербург застрлился одинъ почтальонъ. Случай самоубійства печальный, но не рдкій въ такомъ большомъ город, какъ въ Петербург. Гд нибудь въ Париж или Берлин заявили бы о такомъ факт въ полицейской газет — и только, но мы не отличаемся такою скромностью. Цлая дюжина столичныхъ газетъ на перебой впродолженіи цлой недли разсказывали объ этомъ почтальон, застрлившемся пулей изъ казеннаго пистолета. Какую газету не развернешь, непремнно наткнешься на почтальона и на казенный пистолетъ. Это до того но дйствовало на мои нервы, что я нсколько ночей сряду во сн видлъ, какъ почтальонъ стрляетъ себя изъ казеннаго пистолета.

Другой случай, тоже рдкій, такого рода. Нкто г. Дубенскій способствовалъ задержанію рысаковъ съ санями, увлекшими одного несчастнаго съ Большой Морской до памятника Николая. ‘Гласность’ наша поспшила навести справки и снова во всхъ газетахъ появилось извстіе о мст жительства г. Дубенскаго (Сергіевская ул., возл Таврическаго сада, домъ Чевакинскихъ, No 56), о томъ, что онъ большой любитель лошадей, и даже о томъ, наконецъ, что между его рысаками есть весьма дорогая лошадь, подъ названіемъ ‘Летунъ’.

Солидный читатель пойметъ всю серьезность этого извстія. Общество всегда должно относиться съ полнымъ сочувствіемъ и благодарностью къ рдкимъ явленіямъ гуманнаго чувства въ нашихъ _z гражданахъ, и каждому, вроятно, лестно и пріятно узнать привычки, вкусы и занятія такого гуманнаго гражданина. Не правда-ли? Однако, существуетъ разрядъ вчно раздражительныхъ и всмъ недовольныхъ господъ, которые въ состояніи ворчать ‘на чай хозяйскій, очень сладкій’, на снгъ, за то, что онъ блъ, и на траву — зачмъ она зеленая. Одинъ изъ такихъ безпокойныхъ людей, указывая мн на приводимую выше статью, по обычаю, началъ ворчать.

— Помилуйте, говорилъ онъ, — г. Дубенскій — человкъ вполн достойный, да зачмъ намъ адресъ его сообщаютъ? Онъ самъ можетъ быть этимъ недоволенъ, да я мы къ нему съ визитомъ хать не намрены. Онъ, положимъ, сдлалъ доброе дло, ну, и хвали его за это дло доброе, а кому нужно знать, что онъ любитъ лошадей и что у его рысака есть псевдонимъ — ‘Летунъ’? Что за болтливость такая! Пожалуй и про меня напишутъ по какому нибудь случаю, что я терпть не могу свою жену и что мою содержанку зовутъ Викторіей… Болтуны, эти газетчики! окончилъ онъ съ видимой досадой…

Съ подобными людьми, разумется, спорить нельзя и они никогда не въ состояніи оцнить подобно мн и вамъ, читатели, всю сладость нашей гласности, врной рецепту Наполеона I.

Китайцы, надюсь, насъ за это оцнятъ, хоть наша гласность и заимствованная… Чтожъ! Въ вид займа всегда можно пользоваться съ апломбомъ чужими хорошими мыслями, звонкими фразами и звонкою монетою. Сама Россія, не теряя своего достоинства, занимаетъ у Европы не одни идеи, но даже и деньги — (12 милліоновъ фунтовъ стерлинговъ) и, безъ сомннія, продолжаетъ считаться первоклассной державой.

Нашъ славянскій девизъ: ‘будь доволенъ тмъ, что имешь и не желай большаго’… Всякому изъ людей, желающему стать выше своихъ денежныхъ или нравственныхъ средствъ, я припомню только одинъ старый англійскій анекдотъ, очень наивный, но весьма поучительный. Одному убогому бдняку кому-то вздумалось подарить брилліантовую булавку. Міръ бдняка былъ нарушенъ, онъ по необходимости долженъ былъ купить новый, дорогой галстухъ, въ который можно бы было не красня воткнуть драгоцнную булавку, за галстухомъ потребовался новый жилетъ, за жилетомъ блье и новый сюртукъ, потому что старый былъ слишкомъ истасканъ и потертъ, сравнительно съ галстухомъ и жилетомъ, и въ конц концовъ бднякъ совершенно раззорился чрезъ свою брилліантовую булавку, которую и принужденъ былъ продать. ‘Сатира и мораль — смыслъ этого всего’…

Будемъ же довольны тмъ, что мы имемъ, и даже тмъ, чего не имемъ вовсе… Конечно, для встрчи китайцевъ у насъ, положимъ, не будетъ торжества, подобнаго открытію Суэзскаго канала, но еслибъ дло дошло до канала (погубитъ меня страсть къ сравненіямъ!), то мы могли бы указать любознательнымъ постителямъ на нашъ Екатерининскій каналъ: его мы не открываемъ, а зарыть хотимъ для постройки бульвара, если найдется три лишнихъ милліона…

Пускай додумалась Европа до канала

Суэзскаго… Но русскій не дремалъ,

Европа насъ и тутъ не доканала:

Мы сами зарывать хотимъ каналъ.

Что же касается до удовольствій и разнообразія впечатлній, то ‘братья-китайцы’ найдутъ у насъ всего понемножку: французскіе спектакли, киргизъ-кайсацкіе нравы, англійскій портеръ, римскія драмы (тутъ г. Жандръ выручитъ), ‘испанскіе мотивы’, греческія кухмистерскія, китайскія шляпки и американскія ботинки. Мы покажемъ нашимъ гостямъ балы, на которыхъ читаютъ публичныя лекціи. Мы покажемъ нашимъ дорогимъ сосдямъ столичныхъ полицейскихъ чиновниковъ, обладающихъ галантерейнымъ обращеніемъ и литературнымъ стилемъ, и представимъ имъ литераторовъ, больше склонныхъ быть полицейскими чиновниками. Наконецъ, — нельзя вдь не ознакомить китайцевъ съ какимъ нибудь образчикомъ русской беллетристики, — г. Тургеневъ, переводившій свой новый разсказъ ‘Странная исторія’ на нмецкій языкъ, переведетъ его и на китайскій. Это тмъ удобне совершить, что разсказъ состоитъ только изъ нсколькихъ страничекъ. Китайскіе романисты, столь плодовитые въ своихъ произведеніяхъ {Недавно иностранныя газеты извщали, что одинъ китайскій романистъ, писавшій лтъ двадцать свой романъ, наконецъ его окончилъ, и этотъ романъ состоитъ боле чмъ изъ пятидесяти томовъ. Китайскій ‘сочинитель’ перехитрилъ даже г. Гончарова, писавшаго свой ‘Обрывъ’ только десять лтъ.}, пусть видятъ, что не нужно великимъ талантамъ писать многотомныхъ романовъ для утвержденія своей славы, но что для нихъ довольно и одного почтоваго листа исписанной бумаги.

Будемъ же безъ страха ожидать гостей и за сытной трапезой споемъ имъ псенку: ‘подноси сосдъ сосду’!

Анонимъ.

II.
БЕЗЪ ВИНЫ ВИНОВАТЫЙ.

(Арабески.)

I.
Гусары.

Петя и Коля были маленькія и счастливыя дти большихъ папаши и мамаши Сыромятниковыхъ, родителей достойныхъ всякаго уваженія, ибо папаша Сыромятниковъ былъ человкъ домовитый, хапанулъ и положилъ въ банкъ недавно уже шестидесятую тысячу, мамаша же добро, плывшее въ мужнины руки, всегда умла и тратить и беречь самымъ хозяйственнымъ образомъ. Словомъ, матеріальныя средства дтей Сыромятниковыхъ, благодаря стараніямъ главъ семейства, были таковы, что Пет и Кол, по всмъ соображеніямъ, въ будущемъ предстояла самая завидная перспектива, именно — расточить немалые-таки капиталы самымъ звроподобнымъ манеромъ!

‘Помогъ бы только мн Богъ,— часто думалъ про себя въ часы досуга papa Сыромятниковъ,— а то черезъ годикъ-другой махну-ка я ихъ къ Каткову съ Леонтьевымъ въ ликей: учатъ тамъ или не учатъ, а ужь и то одно лестно, что статскіе совтники, а не лохматые какіе нибудь дломъ-то завдуютъ. Ну, а потомъ хоть по дипломатической части, или куда тамъ придется:— на прожитокъ-то имъ хватитъ…’

‘Ничего бы итакъ не желала,— мечтала, то же про себя, madame Сыромятникова,— какъ пустить ихъ по судебной части… ну, хоть въ прокуроры что-ли. Кажется, право, тогда бы такъ и не вышла изъ суда, все бы слушала, какъ они обвиняютъ тамъ. Вдь жалованья-то, пожалуй, тогда имъ и не нужно будетъ: мы съ мужемъ уже озаботились на этотъ счетъ.’

Между тмъ какъ такія благія предначертанія зрли въ головахъ родителей, въ ум дтей совершалось иное…

Однажды, утромъ, Петя и Коля неожиданно въхали на своихъ игрушечныхъ лошадяхъ въ гостиную, гд мама ихъ, пользуясь досугомъ, развалившись на диван, только-что задумала крпкую думу о томъ, какую кличку дать щенку, недавно произведенному на свтъ ея любимой болонкой.

— Maman, пустите насъ въ гусары! махая картонными саблями и стремительно соскакивая съ лошадей, возопили дти, нарушая тмъ покой мамаши и перевертывая вверхъ ногами всю стройную канитель собачьихъ кличекъ, вытянувшуюся было въ ея голов.

— Въ какіе гусары? изумленно вопросила госпожа Сыромятникова.

— Въ всамдлишые гусары, дружно отвчали Петя и Коля.

— Но вдь вы еще малы для этого, совершенно резонно замтила имъ мать.— Вдь настоящій гусаръ долженъ и на лошади, и въ балет, и во французскомъ театр, и съ женщинами…

— Ахъ, мама! мы хотимъ только съ женщинами, единогласно воскликнули дти, потрясая саблями.

Но такъ какъ голова мамаши была занята совершенно инымъ, то она (т. е. мамаша) не обратила особеннаго вниманія на эту дтскую затю и, успокоивши кое-какъ Петю и Колю, удалила ихъ изъ гостиной, чтобы на досуг связать въ ум своемъ только-что порванную нить собачьихъ кличекъ.

Прошло нсколько часовъ. Къ обду Сыромятниковъ возвратился со службы. Едва вошелъ онъ въ гостиную, какъ дти, выхавши изъ своей комнаты на игрушечныхъ лошадяхъ, вмсто того, чтобы произнести обычное: bonjour, monsieur papa, comment vous portez vous? единогласно прокричали:

— Папа, пусти насъ въ гусары, мы только съ женщинами хотимъ…

Сыромятниковъ отороплъ.

— Кто научилъ этому дтей? строго спросилъ онъ жену.

— Кто? что? испуганно уставилась на него жена.

Впрочемъ, недоразумніе было устранено въ тотъ же вечеръ. Оказалось, что причиною всему лакей Иванъ, жившій когда-то у какого-то отставного забулдыги гусара и теперь заблагоразсудившій посвятить Петю и Колю въ тайны забулдыжной этой жизни. Ивану тотчасъ же было отказано отъ мста, причемъ разсчетъ ему былъ произведенъ Сыромятниковымъ въ собственномъ кабинет, откуда опальный лакей, быстро выскочивъ, громко произнесъ: ‘Нтъ, вы драться не смете! Я и къ мировому пойду, — не великъ баринъ.’

Дти въ гусары не поступили, по крайней мр, на другой день ихъ еще видли на игрушечныхъ лошадкахъ.

II.
Мужики.

Разъ, зимою, случилось какъ-то уже знакомымъ намъ Пет и Кол освдомиться, что къ старой ихъ нян пришелъ въ гости изъ деревни землякъ. Дти до того времени никогда не видли настоящаго деревенскаго мужика: они воображали, что въ деревняхъ живутъ лишь кучера въ плисовыхъ поддевкахъ, кумачныхъ рубахахъ и съ трубками въ зубахъ, или лакеи во фракахъ, блыхъ галстухахъ и съ гармо-‘ пиками, или, наконецъ, юркія, гордыя горничныя и старыя няни въ обширныхъ кринолинахъ и шерстяныхъ или шелковыхъ платьяхъ, потому, естественно, дтское любопытство, при извстіи о появленіи на кухн заправскаго мужика въ лаптяхъ и нагольномъ полушубк, было возбуждено въ крайней степени. Тотчасъ Петя и Коля, по обычаю, въхали на своихъ игрушечныхъ лошадяхъ въ гостиную и единогласно возопили: ‘мама, покажи намъ мужика!’ Maman долго уклонялась, представляя разнообразные резоны,— все напрасно, въ конц концовъ пришлось-таки уступить, и мужикъ былъ введенъ въ дтскую, гд и остановился у порога. Петя и Коля долго молча и пристально смотрли на мужика, мужикъ, въ свою очередь, смотрлъ то на дтей, тона присутствовавшую тугъ же барыню Сыромятникову.

— Ну, что же вы молчите? обратилась maman къ дтямъ,— поговорите съ нимъ о чемъ нибудь.

— Мы не умемъ, застнчиво отвтствовали дти.

— Чего же гутъ не умть, ободряла madame Сыромятникова.— Ну, спросите его, пьетъ ли онъ водку?

— Мужикъ, ты льешь водку? единогласно вопросили Петя и Коля.

— Балую маленько, отозвался мужикъ.

— Maman, что онъ говоритъ?

— Онъ говоритъ: да, пью, пояснила Сыромятникова.

— А теб не противно? бойко спросилъ Петя.

— Зачмъ противно. Съ устатковъ-то или съ морозу оно въ самый разъ…

— Maman, что онъ говоритъ?

— А онъ говоритъ, что, дескать, посл работы или въ холодъ…— Какъ ты сказалъ? переспросила барыня мужика.

— Пишто, молъ…

— Ну, дти, этого я и сама не понимаю.

— А что ты работаешь? вопросилъ Коля.

— Всяко работаемъ: ину пору пашемъ, боронимъ, семъ, ину — косимъ, молотимъ, вемъ, мелемъ, дрова изъ лсу изымаемъ,— всяко работаемъ, что по крестьянству занадобится.

— А мы бы могли у васъ работать? допрашивалъ Коля.

Мужикъ усмхнулся.

— Ид же вамъ — ваше дло господское… омнаковенно,— добавилъ мужикъ,— коли ежели крестьянинъ сработаетъ, такъ вы его хлбъ я стравите.

— Это что такое — стравите?

— А скушаете, значитъ, на’доброе здоровье.

— Нтъ, ты скажи, отчего же мы не можемъ работать у васъ? приставали дти.

— Мстовъ у насъ такихъ нтъ… Рази въ подпаски васъ поворотить. подумавъ, прибавилъ мужикъ.

— Какъ ты сказалъ? переспросила госпожа Сыромятникова.

— Въ подпаски, говорю, то есть, молъ, къ пастуху въ подручные… свиней тамъ, али овецъ, али коровъ пасти…

— Ну, ты, любезный, кажется, совсмъ заврался,— перебила его madame Сыромятникова,— забылъ, что съ благородными дтьми разговариваешь.— Выведите-ка его! обратилась барыня къ прислуг.

И смущеннаго мужика прислуга тотчасъ же спровадила опять на кухню.

Между тмъ мысль о деревн и какой-то крестьянской работ крпко засла въ дтскія головы (деревня представлялась имъ чмъ-то въ род петербургскаго Лтняго сада, а мужичья. работа въ род пересыпанья дтскими лопатками песку изъ одной кучи въ другую.) Едва вернулся со службы самъ monsieur Сыромятниковъ, какъ оба мальчика, по обычаю, выхали къ нему на встрчу на игрушечныхъ лошадяхъ и вмсто заведеннаго: bonjour, monsieur papa, comment vous portez vous? громко возопили:

— Папа, пусти насъ въ мужики!

Папа, только-что вложившій въ этотъ день въ банкъ еще новую тысячу и посему мысленно соображавшій, что пора бы ему уже и въ генералы (онъ былъ статскій совтникъ), совершенно отороплъ, слыша такое восклицаніе. Онъ легко отвелъ рукою съ мольбой простиравшіяся къ нему дтскія рученки и быстро устремился въ гостиную.

— Другъ мой! обратился Сыромятниковъ къ жен,— я тутъ ровно ничего не понимаю. Къ нимъ должно быть въ мое отсутствіе кого нибудь пускали? съ ужасомъ прибавилъ онъ, указывая на дтей.

— Кого же? словно обожженная вскочила съ мста мадамъ Сыромятникова и, нагнувшись, тревожно высматривала, не затаился ли какой нибудь Болоховъ подъ мебелью.

‘Что-то скажетъ теперь Михаилъ Никифоровичъ?’ глубоко вздохнувъ подумалъ Сыромятниковъ: изъ глазъ его точились слезы отчаянія.

— Гд же, гд же онъ? приступала къ мужу супруга.

— Кто?

— Да о комъ ты говорилъ.

— Я не знаю,— въ упоръ глядя на жену пробормоталъ мужъ.— Я говорю только, что, вроятно, въ мое отсутствіе кого нибудь пускали къ дтямъ, потому что у нихъ вдругъ явились чортъ знаетъ какія желанія!

— Папа, не губи ты насъ! пусти, ради Бога, въ мужики, въ подпаски! ревли дти, хватая отца за руки.

— Слышишь! слышишь!

— Ахъ! догадалась наконецъ супруга.— Успокойся, мой другъ, это пустяки… Это, видишь-ли, къ нимъ приводили изъ кухни на показъ настоящаго мужика,— вотъ они теперь и захотли въ пейзане.

— Какъ, мужика?! воскликнулъ, словно громомъ пораженный, мужъ.

— Да къ нян мужикъ пришелъ, такъ его и показывали.

— Господи, мой Боже! схватилъ себя за голову Сыромятниковъ.— А я все хотлъ ихъ въ дипломатическій корпусъ, — съ какими теперь манерами я ихъ опредлю? чуть не рыдалъ несчастный отецъ.

— Напротивъ, возразила жена, отдаваясь своимъ завтнымъ планамъ о будущей судьб дтей: — Напротивъ, для служащихъ по судебной части это даже необходимо: тутъ они, по крайней мр, заране ознакомятся съ людьми, которыхъ имъ со временемъ придется обвинять.

И долго все въ такомъ род гнули каждый свое папаша, мамаша и дти, между тмъ какъ виновникъ всей этой передряги — нянькинъ землякъ — извстясь о барскомъ гнв, уже давно стремительно улепетнулъ.

На слдующій день Петя и Коля, по обычаю, безмятежно гарцевали на своихъ игрушечныхъ лошадкахъ,— мужиковъ отнюдъ не велно было показывать имъ на глаза.

III.
Новый годъ.

Пет мамаша подарила на новый годъ оловянныхъ солдатиковъ, Кол — деревянную пушку. Стрляя гороховыми ядрами по оловянному воинству и обозрвая на своихъ игрушечныхъ лошадяхъ поле битвы, дти не мало удивлялись тому, за какія такія провинности гороховыя ядра немилосердно валятъ съ ногъ ни въ чемъ, повидимому, непричинныхъ тутъ оловянныхъ дураковъ. Но такъ какъ на разршеніе таковой задачи дтскаго ума не хватало, мамаша же, принимая визитирующихъ, наотрзъ отказалась дать какое либо объясненіе, а папаши не было дома (въ этотъ день онъ долженъ былъ записаться съ поздравленіемъ у сорока пяти начальниковъ и лично или черезъ визитныя карточки поздравить еще девяносто пять человкъ),— то дти ршили слзть съ коней и подслушивать у двери гостиной происходившіе тамъ между мамашей и гостями разговоры.

Переслушавъ множество разнообразныхъ и интересныхъ повствованій, отъ наградъ до модныхъ новостей включительно, дти особенно увлеклись, понятнымъ всякому благовоспитанному ребенку, разсказомъ какого-то молодого джентльмена, съ восторгомъ сообщавшаго ихъ maman, какъ другой, знакомый ему джентльменъ, на удивленіе всему петербургскому полусвту, вывезъ себ изъ Парижа къ новому году такую француженку, о которой ни въ сказк сказать, ни перомъ написать.

Приближалось время къ обду. Дти уже давно прекратили свою гороховую канонаду и съ трепетнымъ нетерпніемъ ожидали прибытія папаши. Наконецъ звякнулъ звонокъ и monsieur Сыромятниковъ, довольный и улыбающійся, вошелъ въ гостиную. Едва только усплъ онъ снять перчатку съ лвой руки и коротко сообщить своей супруг о томъ, что, росписавшись у его высокопревосходительства, онъ поспшилъ сдлать тоже у его сіятельства, — какъ дти въхали произвольнымъ алюромъ въ гостиную, на своихъ игрушечныхъ лошадкахъ и вмсто обычнаго: bonjour, monsieur papa, comment vous portez vous? неистово возопили:

— Лапа, подари намъ на новый годъ по француженк?

Нана чуть не упалъ въ обморокъ отъ ужаса: грудь его тяжело вздымалась подъ глубокими вздохами, руки дрожали, изъ глазъ капали слезы на холодный песокъ.

— Да кто же учитъ всякому вздору въ мое отсутствіе? громовымъ голосомъ вопросилъ онъ жену, вращая очами.

— Кто же? никто! въ испуг вскочила madame Сыромятникова и, въ забывчивости схвативъ мужнину треху гольную шляпу, надла ее на голову одной изъ игрушечныхъ лошадей.

— Ахъ, папа, не губи ты насъ! подари по француженк! вопіяли дти.

— Кто нибудь да научилъ! неистовствовалъ Сыромятниковъ.

— Успокойся, мой другъ,— ударивъ себя по лбу, догадалась, наконецъ, maman Сыромятникова:— я теперь понимаю все…

Тутъ, взявши мужа за руки, она почти силой посадила его возл, себя на диванъ и въ короткихъ словахъ передала разсказъ о замчательной француженк, вывезенной изъ Парижа извстнымъ имъ джентльменомъ.

— Ну, слава Богу! свободно вздохнулъ Сыромятниковъ.— А я-то чортъ знаетъ, что подумалъ!… Вонъ, даже перчатку изжевалъ, такъ разстроился, — прибавилъ онъ, показывая какую-то неопредленную массу.

Послдствіемъ этого маленькаго недоразумнія — какъ всякій догадается — была лишь покупка новыхъ перчатокъ. Дтямъ, разумется, француженки подарены не были, и на слдующій день ихъ еще видли гарцующими на своихъ лошадяхъ.

Миша Саратовцевъ.

III.
ДЛЯ ЧЕГО СУЩЕСТВУЮТЪ ТЕЛЕГРАФЫ?

(Вопросъ съ отвтомъ.)

На самые простые вопросы иногда бываетъ довольно трудно отвчать. Чаще всего такіе вопросы задаютъ дти. Мн пришелъ на память вопросъ ребенка, который, при мн, приступилъ къ своему отцу съ такими замчаніями. Папаша былъ простоватъ, хоть и себ на ум, а мамаша слыла ‘ученою женщиною’.

— Чужое брать вдь грхъ большой, папаша?

‘Да, мой другъ, большой грхъ,’ отвчалъ сыну папаша, за которымъ такихъ грховъ много водилось.

— И это воровствомъ называется?

‘Да… подчасъ…’ заикается родитель…

— ‘Вдь брать себ чужія игрушки, вещи, книги, тоже воровство, папа? допытывался мальчикъ.

‘Именно. Никогда не бери чужаго…

— ‘А какъ же ты, папаша, всегда чужія слова берешь: что мама утромъ скажетъ, ты, гостямъ, какъ свое, вечеромъ повторяешь.’ (Такой же вопросъ не дурно сдлать многимъ изъ пишущей братіи).

Простоватый ‘папа’ совершенно растерялся при такомъ неожиданномъ замчаніи и его только выручила изъ бды вошедшая ‘ученая мамаша,’ которая запретила сыну ‘говорить глупости и отослала его въ дтскую. Родители, неумющіе отвчать на вопросъ дтей, всегда защищаются этимъ мудрымъ ‘не говори глупостей…’

Еслибъ телеграфисту со станціи какой нибудь ребенокъ задалъ вопросъ: ‘для чего существуютъ телеграфы?’ то первый, не находя отвта, вроятно тоже бы сказалъ: ‘не говори глупостей и или играть.’

Но мы не дти, играть не пойдемъ, и сейчасъ допытаемся у телеграфиста станціи Николаевской желзной дороги — какъ онъ смотритъ на свое телеграфное дло. Въ этомъ случа намъ поможетъ корреспонденція ‘Русскихъ Вдомостей’ (No 91), гд разсказанъ такой случай.

Поздній вечеръ. Дйствіе у станціи. Входитъ въ гуртъ быковъ полупьяный приказчикъ и говоритъ своему подручному, только-что вышедшему изъ питейнаго дома.

— А что, Петруха?

— Какъ что? Чортъ ли мы здсь стоимъ до 12-ти ночи. Надо лепешу подать хозяину.

— Ступай подавай.

Вотъ и идетъ онъ въ телеграфную контору. Телеграфистъ спрашиваетъ: что ему нужно?

— Да вотъ, говоритъ, нужно лепешу подать.

Телеграфистъ видя его подъ хмлькомъ, и вздумать позабавиться и говоритъ:

— Какую теб, старикъ: словесную или письменную?

— Да лучше, думаю, будетъ словесную.

Тогда ему открыли крышку у аппарата и говорятъ: ‘ну, старикъ, подавай!’

— Какъ же мн подавать-то, научи, братъ.

— А вотъ какъ. Возьми, да упрись въ колни руками, да какъ твоего хозяина звать и кричи туда.

И вотъ онъ упирается въ колни руками и, опасаясь, чтобъ не оставить въ аппарат носа, поминутно отскакивая отъ него, начинаетъ подавать ‘лепешу,’ крича, что есть духу въ аппаратъ: Николай Фомичъ! Я съ быкамъ пришелъ слава Богу, благополучно, говядину мороженую грузятъ, а на быковъ вагоновъ нтъ. Евто все распоряжается начальникъ станціи… (слдуетъ крпкое словцо.) Уточкинъ.

— Старикъ, я думаю теб нуженъ отвть отъ хозяина?

— Какъ же, не нужно, встимо, нужно.

— Ну, такъ кричи, чтобъ прислали отвтъ. Тотъ кричитъ: ‘Николай Фомичъ! присылай отвтъ скоре!’ Черезъ нсколько минутъ былъ готовъ ему отвтъ, написанный шутникомъ-телеграфистомъ на бланк и всунутый въ аппаратъ. Аппаратъ для виду пустили входъ, за тмъ позвали гуртовщика.

— Старикъ, теб идетъ отвтъ.— Тогда нашъ старикъ всталъ со стула и жадно сталъ слушать предполагаемый отвтъ хозяина:

‘Начальникъ станціи молодецъ — читаетъ ему телеграфистъ — а ты дуракъ, старый чортъ! ты бы просилъ честью начальника и теб бы давно быковъ поставили. Новиковъ.

Вотъ для чего существуютъ у насъ телеграфы, вотъ почему депеши часто опаздываютъ. Петербургъ сидитъ безъ говядины, а телеграфисты потшаются надъ безграмотными гуртовщиками.

Гражданинъ.

IV.
ИЗЪ АЛЬБОМА НАБЛЮДАТЕЛЯ.

Дорожныя раздумья.

Охотникамъ до сильныхъ ощущеній

Въ Россіи странствовать пріятно. На пути

Ихъ ожидаетъ бездна приключеній,

Какихъ нигд на свт не найти.

Перешагнувъ столичную заставу,

Найдется, чмъ намъ разогнать тоску:

То рухнетъ мостъ подъ поздомъ въ рку,

То съ полотна вагонъ спрыгнетъ въ канаву.

Духовную кладите вы въ карманъ,

Бда случится поздно или рано:

То на пути лишишься чемодана,

То самого упрячутъ въ чемоданъ.

Совтъ публицистамъ.

Его смирить, когда безуменъ онъ,

Трудомъ считайте исполинскимъ,

Онъ можетъ быть, поврьте, усмиренъ

Однимъ профессоромъ Балинскимъ.

Счастливый мужъ.

(Изъ Фигаро).

— Докторъ, скоро-ль я умру?

Говоритъ больной въ постели.

Отвчаетъ грустно врачъ:

‘Не прожить вамъ и недли’.

— Чрезъ недлю? какъ я радъ!

Вы утшили больного.

Слава Богу, значитъ я

Скоро холостъ буду снова.

Ложный слухъ.

Чтобъ утонуть въ рк, въ немъ сердце слишкомъ робко,—

Къ тому же, господа, въ вод не тонетъ пробка.

VII
МИКРОСКОПЪ.

(Разныя замтки, новости, слухи.)

Близорукій лекторъ.

Въ клуб художниковъ начались музыкальныя лекціи г. Срова. На первой лекціи клубная зала была почти пуста, публики хватило только на первые два ряда креселъ. Несмотря однако на это, ораторъ такимъ образомъ началъ свою лекцію: ‘Я былъ увренъ, и неошибся въ томъ, что моя первая лекція привлечетъ большую массу публики…’ Что это — близорукость, или же у самолюбія, какъ и у страха, глаза велики?..

Недоразумніе.

А. Милюковъ, редактирующій теперь ‘Сынъ Отечества’, неужели тотъ самый А. Милюковъ, жаркій послдователь Блинскаго, авторъ книги: ‘Очерки русской поэзіи?’ Неужели тотъ самый? Въ прозу ‘Сынъ Отечества’ мы боимся заглядывать — до того она безцвтна и мизерна, чтобъ не сказать больше… А каковы стихи, которые г. Милюковъ помщаетъ въ своемъ журнал, хоть, напримръ, въ лиц г. Боева, который довелъ до nec plus ultra опашливаніе гейневской манеры въ поэзіи, строча такія вирши:

Я во сн все вижу карты.

Видлъ я тому два дня:

Золотой поставленъ столикъ

Будто въ сердц у меня (!!?)

Въ сердц стоитъ столъ!.. Что за поэтическій образъ, достойный такой газетки, какъ ‘Сынъ Отечества’, газетки, которую нельзя положить ни на какой столъ безъ нкоторой брезгливости. А вотъ другой поэтъ П. М—въ, такъ ужь совсмъ не грамотный:

О, изголовье мое одинокое!

Гд-то мой милый, гд мой любезный?

Снится все парусъ мн, море далекое…

Тамъ онъ одинъ, одинъ надъ темною бездной (!!?)

И такія вирши выходятъ изъ подъ редакціи автора ‘Очерковъ русской поэзіи’… Не вримъ глазамъ.

Что съ возу упало, то и пропало.

Въ Одесс случилась небольшая пропажа: пропало 18,000 р. еврейскихъ сиротскихъ денегъ. Почему они пропали, и куда они пропали — до сихъ поръ неизвстно. Понятно, дло сиротское, и сиротамъ плохо живется на бломъ свт, который всегда для нихъ черепъ…

Новая игрушка.

Въ кандитерской Вольфа появилась новая игрушка — березовыя розги, настоящія березовыя розги, связанныя въ красивый пучекъ пестрой лентой. Въ корню пучка — устроена маленькая бонбоньерка для конфектъ. И сладко, и поучительно!.. Что за остроуміе!..

‘Дло’, No 1, 1870

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

НОВОГОДНІЯ ИЛЛЮЗIИ.

II.БЕЗЪ ВИНЫ ВИНОВАТЫЙ.

I.Гусары.

II.Мужики.

III.Новый годъ.

III.ДЛЯ ЧЕГО СУЩЕСТВУЮТЪ ТЕЛЕГРАФЫ?

IV.ИЗЪ АЛЬБОМА НАБЛЮДАТЕЛЯ.