С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

(Общественныя и литературныя замтки и размышленія.)

Общественныя и литературныя недоразумнія.— Драматурги и характеръ ихъ ‘творчества’.— Сценическія прописи г. Аверкіева.— ‘Заря’ и ея журнальные перлы.— Хлестаковщина Биржевыхъ вдомостей и литературный тріумвиратъ гг. Антоновича, Ник. Соловьева и Жуковскаго.— Г-жа Читау передъ публикой и г-жа Лавровская предъ судомъ г. Стасова.— ‘Нсколько словъ о воспоминаніяхъ’ Тургенева о Блинскомъ — Докторъ Ханъ и ‘женскій вопросъ’.— Новый способъ распространенія ‘Всти’.— Провинціальныя новости и курьезы.

Театральный сезонъ приближается къ концу. Зимній сезонъ журналистики тоже близокъ къ періоду ‘лтняго отдохновенія’ и наши журналы дали намъ все, что могли и общали дать изъ своего годоваго запаса. Назади насъ, такимъ образомъ, очутился цлый рядъ явленій и впечатлній, которыя невольно требуютъ теперь вашей поврки и нашей оцнки. Публика и читатели, оглядываясь назадъ, неизбжно должны въ настоящее время сводить счеты со всми дарами литературнаго и театральнаго сезона и придти къ какому нибудь общему заключенію.

Припоминая и разбирая вс эти ‘явленія’ сцены и нашей печати, кажется, не трудно угадать тотъ выводъ, къ которому должно придти большинство читающаго и размышляющаго общества. Прежде всего и больше всего оно должно испытывать самое продолжительное и непрерывное недоумніе, вытекающее изъ цлаго ряда литературныхъ произведеній, сценическихъ пьесъ, газетныхъ курьезовъ, непонятныхъ брошюръ и необъяснимыхъ полемикъ. Вс они вмст, и каждое изъ нихъ въ отдльности, составляютъ самую затйливую путаницу недоразумній и противорчій — смшныхъ или печальныхъ, наглыхъ или наивныхъ. Мы, зрители многихъ странныхъ фактовъ и журнальныхъ выходокъ, становимся въ положеніе человка, стоящаго передъ огромной картиной, которую писали нсколько художниковъ разомъ, не сговорившись впередъ о ея содержаніи и сюжет, Вообразите себ, что на одномъ и томъ же полотн одинъ художникъ рисуетъ похищеніе Елены, другой Шемякинъ судъ, третій уличную драку, а четвертый свиданіе Фауста съ Маргаритой, а подъ картиной стоитъ ея объясненіе въ вид такой надписи: ‘Вс мы жаждемъ любви’ или.— ‘На всякаго мудреца довольно простоты’.

Можно-ли къ такой картин относиться какъ къ нормальному явленію? Можно же серьезно доискиваться смысла въ ея содержаніи?

Точно также, какъ къ предполагаемой картин, мы должны от нестись и ко многимъ цвткамъ современной журналистики и драматической сцены.

Я зналъ одного пресловутаго автора (онъ кое-гд даже печаталъ), который, по собственному его признанію, прежде всего придумывалъ боле или мене пикантное названіе для статьи, а потомъ уже къ этому названію пригонялъ и самую статью. Можете себ представить, какое изъ этого выходило литературное произведеніе.

Таковы почти и вс наши драматическіе поставщики. Просмотрите любую пьесу гг. Дьяченки и Ал. Потхина и вы тотчасъ догадаетесь, что они сперва придумываютъ для афиши названіе комедіи, а потомъ ужъ въ пустую бутылку съ готовымъ ярлыкомъ и нацживаютъ свое драматическое пойло. ІТри торопливости такого разлива въ ихъ театральныхъ погребахъ иногда происходятъ комическія недоразумнія, какъ въ дешевыхъ провинціальныхъ трактирахъ. Подаютъ вамъ тамъ, напр., посудину съ ярлыкомъ: ‘Лафитъ’, а изъ посудины льется жидкость, которая называется, ‘Когоромъ’ или ‘Лисабонскимъ’, Вы не сердитесь и пьете, пьете, зная, что по тому же самому способу разливки васъ угощаютъ духовнымъ питіемъ гг. Дьяченко и Ал. Потхинъ съ К^о. Въ Александрпискомъ театр г. Дьяченко ставитъ комедію ‘Современная барышня’, но никакого даже намека на ‘современную барышню’ вы въ ней не встрчаете, да и вся комедія могла быть написана Храповицкимъ еще при Екатерин великой, Вы ясно видите, что г. Дьяченко наклеилъ не тотъ ярлыкъ на свое произведеніе.

Другой драматургъ, г. Аверкіевъ (да проститъ меня Мельпомена, что я этого геніально-бездарнаго стрижа ршаюсь называть драматургомъ!) свои ученическіе опыты, навянные блаженной памяти ‘Москвитяниномъ’, ршился наименовать ‘комедіей’ о Фрол Скабев и эту пятиэтажную, недостроенную, кадетскую пьесу поставилъ на русскую сцену и многіе ее смотрли и раекъ ей хлопалъ!… Не недоразумніе-ли это всеобщее? Какимъ образомъ этотъ ‘Фролъ Скабевъ’ очутился въ числ ‘литературныхъ‘ (а не макулатурныхъ) произведеній и украшаетъ третью книжку ‘Зари’?

Впрочемъ, и то сказать, вдь и сама ‘Заря’ есть ничто иное, какъ періодическое недоразумніе г. Кашпирева. Недоразумніе свое онъ доказываетъ каждою книжкой своего журнала. Во недоразумнію, онъ вообразилъ, что въ литератур существуетъ ‘проблъ’, который онъ вздумалъ подчернить своею ‘Зарею’. По недоразумнію онъ вообразилъ, что эту ‘Зарю’ могутъ только уничтожить съ лица земли потопъ, геологическій переворотъ и представленіе свта (No 3 ‘Зари’ стр. 201). По недоразумнію бдный издатель произвелъ г. Аверкіева въ беллетристы, а туманно-ерундливаго Н. Страхова въ свои ‘первые критики‘, и затмъ наивно удивляется что ‘литература не обмолвилась относительно Зари ничмъ, что стоило бы отвта и замчанія’, и до сихъ поръ ждетъ, когда она серьезно отнесется къ ея духу и содержанію.

Что за печальное заблужденіе!.. Неужели г. Кашпиревъ воображаетъ до сихъ поръ, что онъ длаетъ серьезное дло, если собираетъ разную литературную болтовню и ежемсячно отсылаетъ ее въ типографію Юлія Бокрама для напечатанія? Неужели литератур есть какое нибудь дло до такихъ ученическихъ упражненій? Кое-гд посмются, вотъ и только, г. Кашпиревъ, и отнесутся къ вашей ‘Зар’, какъ Пушкинъ въ своей эпиграмм отнесся къ ‘сосду Пахому’…

Кому, въ самомъ дл, придетъ въ голову безъ улыбки говорить или писать о ‘Зар’, гд самые ея сотрудники забавляются своимъ умньемъ изъ буквъ составлять слова, а изъ словъ комедіи, воспоминанія или рецензіи. Кельсіевъ пишетъ свои записки о разныхъ неудавшихся эмигрантахъ, но боле всего говоритъ о самомъ себ, очень напоминая того гейневскаго героя, который, расхваливая своего добраго благодтеля, въ заключеніе восклицаетъ,

Обнялъ бы его, да, говорятъ, нельзя:

Человкъ-то этотъ добрый — я.

Другой дятель ‘Зари’ г. Страховъ тоже начнетъ писать объ одномъ, а напишетъ совершенно о постороннемъ. Читаете вы его разборъ романа I. Толстаго ‘Воина и міръ’, а на самомъ дл находите, что это разборъ ‘Капитанской дочки’ Пушкина и воспоминанія объ Апол. Григорьев. Опять недоразумніе! Статья кончилась, а ожидаемаго разбора романа Л. Толстаго вы не встрчаете. За то, въ No 3 ‘Зари’ появилось нчто въ род отдльной рекламы о выход пятаго тома ‘Войны и мира’, гд ‘Заря’ съ дтскою смлостью заявляетъ, что этотъ романъ ‘есть произведеніе геніальное, равное всему лучшему и истинно-великому, что произвела русская литература,’ и что ‘русская литература можетъ причислить еще одного къ числу великихъ писателей‘. Неизвстный рекламистъ ‘Зари’ даже неудерживается при этомъ отъ такого восклицанія: ‘пусть всякій порадуется, что живетъ въ настоящее время’… Желалъ бы я знать, радуется ли графъ 1. Толстой, что живетъ въ одно время съ г. Кашпиревымъ и его сотрудниками?… Какъ бы ни былъ самообольщенъ авторъ ‘Войны и мира’, но едва-ли лестно для писателя примривать на себя внокъ ‘великаго человка’, сплетенный не изъ лавровъ, а изъ статей гг. Страхова, Аверкіева и Кельсіева…

Съ какимъ крайнимъ недоразумніемъ составители ‘Зари’ относятся вообще къ журнальному длу, видно изъ исторіи нелпаго стихотворенія ‘Дикарка’, напечатаннаго въ No 2 ‘Зари’. Помимо самаго акростиха ‘Дикарки’: ‘3аря Кашпирева умираетъ‘, стихотвореніе это написано такъ намренно-глупо, что трудно не понять мистификаціи неизвстнаго шутника, явившагося подъ фамиліей г. Фета. По одному набору безсвязныхъ словъ съ ‘апатическою скукой, шаловливой хандрой и съ поэтической мукой’, и наконецъ съ ‘растлвательно-прекраснымъ ароматно-лживымъ свтомъ‘, можно бы, кажется, угадать, что кто-то вздумалъ потшиться надъ тонкими эстетиками ‘Зари’, но ‘Заря’ не только что не догадалась, но даже въ своемъ ‘Заявленіи отъ редакціи’, объявила, что ее напрасно обвиняютъ ‘въ печатаніи безобразныхъ стиховъ’. Стихотвореніе фальшивое, но ничего безобразнаго въ немъ нтъ‘.

И посл всего этого ‘Заря’ еще ожидаетъ серьезныхъ отзывовъ о ея ‘дух’ и содержаніи!..

Въ ‘Зар’ тянутся теперь два романа гг. Писемскаго и Клюшникова: ‘Люди сороковыхъ годовъ’ и ‘Цыгане’. Если переставить названія и первый романъ назвать ‘Цыганами’, а второй ‘Людьми сороковыхъ годовъ’, то оба произведенія нисколько отъ этого не потеряютъ, а еще, пожалуй, выиграютъ. Цль же этихъ безцльныхъ произведеній остается тайной между небомъ и землей.

Кром ‘Дикарки’ въ ‘Зар’ есть еще стихотвореніе А. Майкова, гд поэтъ увряетъ, что онъ любитъ передъ иконой горящія восковыя свчи. Послднія, по его мннію, не просто свчи, а —

Это свтлое мгновенье

Въ дикомъ мрак и глуши, (?)

Память слезъ и умиленья

Въ вчность глянувшей души. (?)

Если такіе мало осмысленные куплеты принадлежатъ къ ‘цвтамъ поэзіи’, то въ этомъ случа можно воскликнуть словами другого неизвстнаго стихотворца ‘Зари’:

Аи-да какіе жъ вы

Цвтики маленькіе!..

Но все же лучше ‘цвтики маленькіе’, чмъ большой репейникъ, отъ котораго освободился г. Кашииревъ. Мы говоримъ о Стебницкомъ, отъ котораго отступилась даже ‘Заря’… Знаменательно!..

II.

Еще нсколько литературныхъ ‘недоразумній’.

Не помню, кто-то сравнилъ ‘Биржевыя вдомости’ г. Трубникова съ ‘биржевымъ сквэромъ’, гд, какъ извстно, можно найти попугаевъ всевозможныхъ цвтовъ и физіономій.

Попугаи ‘Биржевыхъ Вдомостей’ умютъ на вс лады болтать заученныя слова и фразы, нисколько не стсняясь общимъ диссонансомъ. Читая, напримръ, въ ‘Биржевыхъ Вдомостяхъ’ (No 73) длинную и безтолковую статью, я узналъ, что Биржевыя Вдомости сами называютъ себя ‘органомъ общественнаго мннія Новой Россіи‘…

Господи! Неужели г. Трубниковъ съ братіей считаютъ себя представителями Новой Россіи? И изъ кого состоитъ эта ‘новая Россія’ по ихъ мннію? Не ‘новую ли деревню’ съ Излеромъ включительно они именуютъ ‘Новой Россіей?’

— Попочка! ты здоровъ?..

Теперь остановлюсь на другомъ курьез, который поставилъ всю читающую публику въ нкоторое недоумніе.

Съ ужасомъ читалъ Бальтазаръ на стн непонятныя и страшныя слова: мани, тепелъ, фаресъ…

Съ неменьшимъ ужасомъ и съ примсью нкоторой ‘гражданской скорби’ должны мы сблизить три повидимому несоединимыя имени: критика Н. Соловьева и публицистовъ Антоновича и Жуковскаго.

Гг. Соловьевъ, Жуковскій и Антоновичъ! Разв возможно такое сближеніе, такой странный маскарадный тріумвиратъ?

Нкогда, когда эти три дятеля были дйствующими лицами въ журналистик, между первымъ и двумя послдними не было дйствительно никакого сходства. Надъ первымъ смялись, — послднихъ считали за безполезныхъ писателей. Но все перемнилось, когда тотъ, и другой, и третій эмигрировали изъ текущей журналистики: общее положеніе выселившихся дятелей породило между ними какую-то непонятную родственную связь и это роковое сродство не замедлило заявить себя фактомъ.

Прежде другихъ выступилъ на арену сближенія ‘выбывшій изъ строя’ И. Соловьевъ, тотъ самый ‘нищій духомъ’ Соловьевъ, который придумалъ нкогда такой афоризмъ: ‘Вывшиваніе соблазнительныхъ картинокъ въ окнахъ магазиновъ вредно со стороны общественной гигіены и медицинской полиціи’, Вознегодовавъ на своихъ бывшихъ товарищей по журналу, г. Соловьевъ напечаталъ противъ нихъ довольно странный протестъ, нчто въ род ‘соблазнительной картинки’. Богъ всть для чего, г. Соловьевъ началъ разсказывать публик пресмшную исторію о самомъ себ, о томъ что онъ получалъ анонимныя, будто бы дамскія письма съ приглашеніемъ на свиданіе въ Лтній садъ, куда онъ и ходилъ, но вмсто неизвстной обожательницы встрчалъ смявшихся надъ нимъ ‘двухъ извстныхъ русскихъ беллетристовъ’.

Таковъ билъ литературно-соблазнительный протестъ г. Н. Соловьева. Въ настоящее время совершенно неожиданно примру его послдовали гг. Антоновичъ и Жуковскій, выпустившіе брошюру подъ спекулятивнымъ названіемъ ‘Матеріалы для характеристики современной русской литературы‘ (Литературное объясненіе съ Н. А. Некрасовымъ).

Книжка съ такимъ заглавіемъ повидимому заслуживаетъ всеобщаго вниманія, но ея начинка доказала совершенно противное. Мы вс сверхъ ожиданія узнали изъ этой книжки, что гг. Антоновичъ и Жуковскій, очутившись въ положеніи ‘выбывшаго изъ строя я Н. Соловьева, являются только его подражателями и тоже сочинили ‘соблазнительную картинку’ въ вид своей брошюры. Хотя въ брошюр этой нтъ разсказа объ анонимныхъ дамскихъ письмахъ, о неудачныхъ прогулкахъ въ Лтнемъ саду, но по своему тону и скандалезному характеру она нисколько не уступаетъ въ курьезности протесту г. Н. Соловьева. Добросовстный читатель, еще непривыкнувшій къ тому, чтобъ обертки разныхъ кинженокъ и заглавія многихъ статей были совершенно не сходны съ ихъ внутреннимъ содержаніемъ, въ брошюр двухъ публицистовъ ршительно не находитъ никакихъ ‘матеріаловъ для характеристики современной русской литературы’, не встрчаетъ никакихъ ‘литературныхъ’ объясненій съ г. Некрасовымъ.

Объясненія эти положительно ‘нелитературныя’ и едва ли понятныя для всхъ непосвященныхъ въ частную жизнь писателей. Я не думаю разбирать этой брошюры, но, по обязанности фельетониста, указываю на нее, какъ на новую причину недоразумнія между публикой и литературой, указываю на нее, какъ на курьезное явленіе — не боле.

Серьезно на такую брошюру можетъ отвчать только г. Некрасовъ, а мы — только посмемся надъ ней. Къ тому же не вс намеки этого ‘литературнаго объясненія’ и понятны для насъ. Мы находимъ въ немъ сплетни о какихъ-то сплетняхъ, язвительныя замчанія о ‘сытныхъ трапезахъ’ г. Некрасова, (ай ай, какъ не стыдно г. Некрасову хорошіе обды имть, а не на діэт сидть!) о какихъ-то визитныхъ карточкахъ, которыя валяются на столахъ г. Некрасова (а зачмъ вы г. Антоновичъ чужія карточки разглядывала?), находимъ, наконецъ, въ брошюр намеки на никому неизвстныя сатиры г. Некрасова, которыя онъ будто бы писалъ на своихъ знатныхъ знакомыхъ, но которыя печатать не ршался… Въ заключеніе мы узнаемъ изъ ‘объясненія’, что г. Некрасовъ такой убогій поэтъ, что у него даже мыслишекъ своихъ нтъ, и что вс мысли для своихъ стихотвореній онъ заимствовалъ у своихъ сотрудниковъ, съ г. Антоновичемъ включительно. Желательно было бы при этомъ знать, для какого именно стихотворенія г. Некрасовъ заимствовалъ мысли у г. Антоновича? Ужъ не для того-ли, которое онъ читалъ въ англійскомъ клуб? Жаль, что на этотъ вопросъ нтъ объясненія въ книжк.

Во всякомъ случа видно, что гг., Антоновичъ и Жуковскій имютъ какіе-то личные счеты съ Некрасовымъ, раздражены лично противъ него и изъ своего неудовольствія желаютъ создать какое-то общее ‘литературное дло’. Изъ брошюры однако ясно видно, что это не литературное, а скоре денежное, дло между редакторомъ и его бывшими сотрудниками. Г. Жуковскій даже прямо и два раза упоминаетъ о какихъ-то 50 рубляхъ (это уже не чета извстному катконскому четвертаку) и приводитъ огромную выписку изъ приходо-расходной книги ‘Современника’. И вотъ такія-то дрязги выдаются за ‘матеріалы для характеристики русской литературы^‘.

Впрочемъ личное раздраженіе противъ Некрасова у двухъ прототиповъ Н. Соловьева распространяется и на всю текущую журналистику. Въ послднемъ случа гнвъ гг. Антоновича и Жуковскаго выражается въ вид остроумной, но болзненной галлюцинаціи. Имъ везд, видите ли, какъ тнь Банко, чудится г. Краевекій. Подобно помшанному игроку въ ‘Паковой дам’ Пушкина, который везд видитъ и постоянно твердитъ: ‘тузъ, дама пикъ и двойка’, гг. Антоновича, и Жуковскій въ каждомъ орган чуютъ духъ Андрея Александровича, и увряютъ, что ‘Дло’, ‘Искра’ и ‘Недля’ органы того же Краевскаго.

Не дай Богъ, но нужно бояться, чтобъ умоизступленіе двухъ ‘осоловьевившихся‘ публицистовъ не дошло до того періода, когда и самый ‘Космосъ’¹ они начнутъ заподозрвать въ томъ, что онъ органъ редактора ‘Голоса’. Чего добраго даже, что галлюцинація двухъ публицистовъ,— да сохранитъ ихъ Аллахъ отъ этого! дойдутъ до такой болзненности, что г. Антоновичъ будетъ считать себя за Краевcкаго, а Жуковскій — за ^Некрасова… Что тогда будетъ съ ‘Космосомъ’?

III.

Къ числу общественныхъ недоразумній мы должны также отнести весьма мало выясненныя отношенія артистовъ сцены къ публик и публики къ артистамъ. Т и другіе очень нердко становятся въ самое неловкое положеніе другъ въ другу, благодаря нкоторымъ невыясненнымъ недоразумніямъ. Укажемъ на два недавніе случая.

Одна актриса, именно г-жа Читау, во время артистическаго вечера въ клуб художниковъ начала читать ‘Записки съумасшедшаго’ Гоголя. Г-жа Читау читала очень долго, а главное такъ тихо, что въ зал почти никто ничего не слышалъ. Публика соскучилась и свое нетерпніе выразила не шиканьемъ, нтъ, а аплодисментами, сперва довольно умренными, а потомъ и громкими. Повидимому, въ этомъ деликатномъ выраженіи всеобщаго нетерпнія нтъ ничего обиднаго для артиста, но не такъ посмотрла на это г-жа Читау. Сойдя съ негодованіемъ съ эстрады, она вскор вновь на ней появилась и рзко, съ нкоторымъ театральнымъ эфектомъ, словно читала монологъ изъ французской мелодрамы, заявила зрителямъ залы, что публика въ лиц ея оскорбила артистку и женщину (!!) Публика въ первую минуту посл этого неожиданнаго протеста растерялась и даже какъ будто сочла себя виноватой. Въ сущности же она была совершенно права. Артистъ или артистка, являясь передъ обществомъ на сцен, не имютъ права жаловаться и протестовать противъ одобренія или порицанія публики. Допуская со стороны публики оваціи въ вид рукоплесканій, артистъ признаетъ этимъ самымъ шиканье: если можно восторгаться артистомъ, то значитъ можно и порицать его. Г-ж Читау въ клуб даже не шикали, а только хлопали — и она все-таки обидлась и произнесла свой гнвный дифирамбъ, явно не понимая, что публика иметъ полное право выражать ей свое мнніе о ея игр или чтеніи… Клубные слушатели выслушали жалобу по барски оскорбившейся актрисы и, съ рдкимъ для большинства, тактомъ отплатили ей самыми дружными рукоплесканіями.

Переходимъ къ другому случаю, гд роли совершенно перемняются. Тутъ ужъ не артистка, признающая себя оскорбленной нашей публикою, а публика, находящая, что ее оскорбила артистка. На этотъ разъ мы говоримъ о г-ж Лавровской, которая отказалась отъ подарка, поднесеннаго ей неизвстными цнителями въ театр.

Нкоторая часть публики и, разумется, вс артисты остались очень недовольны поступкомъ г-леи Лавровской, не желая или неумя понять, какъ глубоко-нравствененъ отказъ нашей молодой артистки.

Артистка является на сцен для всего театра, а не для одного или двухъ креселъ партера, а такъ какъ весь театръ не можетъ поднести ей подарка, то она совершенно вправ не принять его, какъ приношенія отдльной личности, у которой побужденія не всегда бываютъ чисты.

Если артистка знаетъ то капризное общество, которое сегодня осыпаетъ артистку на сцен цвтами и браслетами, а завтра въ клуб не желаетъ танцовать съ ней, какъ съ ‘актрисой’, въ одной и той же зал, то такая артистка еще боле вправ не принимать подарка отъ неизвстнаго жертвователя.

Можно-ли не уважать артистку за такую скромную гордость, за такое сознаніе чувства собственнаго достоинства? Странно, а между тмъ именно эти самыя свойства любимой публикой пвицы и вызвали неожиданныхъ хулителей, представителемъ которыхъ въ печати явился г. Стасовъ, напечатавшій въ С. П. Вдом. цлую статью о ‘печальнйшей скудости душевной’ тхъ артистовъ, которые отказываются отъ подарковъ или, какъ витіевато выражается самъ г. Стасовъ, ‘отъ ныншнихъ маленькихъ монументовъ (?!) общественной признательности’.

Нкоторые называютъ статью г. Стасова возмутительной. Это по моему неправда. Г. Стасовъ тотъ же Николай Соловьевъ, который вчно ухищряется сказать что нибудь свое и разршается только одними пошлыми нелпостями, что боле смшно, чмъ возмутительно. Къ юродству, даже литературному, нужно относиться снисходительно, потому что оно совершенно безвредно.

Г. Стасовъ оскорбился отказомъ г-жи Лавровской отъ подарка и нависалъ по этому поводу свою статью, которая вся основана на нсколькихъ, замчательныхъ по своей юродивости, афоризмахъ.

По мннію г. Стасова, артисту не нужно имлъ ‘благородной гордости (‘что намъ за дло до этихъ превосходныхъ качествъ’! восклицаетъ онъ), не нужно имть чувства собственнаго достоинства. ‘Нельзя весь свой вкъ, говоритъ этотъ Стасовъ, жить только чувствомъ собственнаго достоинства’.

Но лучше всхъ тотъ стасовскій афоризмъ, которымъ онъ хочетъ доказать артистамъ необходимость — принимать подарки. Вотъ его измышленіе: ‘хорошо думать о другихъ, но прежде всего нужно длать добро самому себ, надо себя не забывать

И это говоритъ россійскій публицистъ, а не взяточникъ изъ ‘Губернскихъ очерковъ’ Щедрина!..

Неужели же совтъ г. Стасова пройдетъ безслдно?

Много совтниковъ мудрыхъ у насъ,

Чтобъ Пояснитъ каждый шагъ, каждый грхъ,

Но передъ Стасовымъ вс они — насъ,

Стасовъ одинъ замняетъ ихъ всхъ.

Будемъ дивиться его мы уму,

Всмъ намъ совтъ онъ даетъ, господа:

‘Длай добро лишь себ самому,

Не забывай о себ никогда’.

Если твой другъ попадется въ тюрьму,

Не выручай его, что за бда!—

Длай добро лишь себ самому,

Не забывай о себ никогда.

Нищій протянетъ пустую суму,—

Голодъ не сдлаетъ нищимъ вреда.

Длай добро лишь себ самому,

Не забывай о себ никогда.

Вспыхнетъ пожаръ у сосда въ дому,

Спи,— привезется другими вода…

Длай добро лишь себ самому,

Не забывай о себ никогда.

Бросится въ прорубъ твой ближній — ему

Руку подать ли?— Не стоитъ труда.

Длай добро лишь себ самому,

Не забывай о себ никогда.

Если ты взятку получишь — тому

Ты не дивись и бери безъ стыда…

Длай добро лишь себ самому,

Не забывай о себ никогда.

Врьте же Стасову вы одному,

Помните мудрый совтъ, господа:

‘Длай добро лишь себ самому,

Не забывай о себ никогда’.

Печатный совтъ г. Стасова не пропадетъ даромъ. ‘Добро есть, братія, почитаніе книжное’…

Мы имемъ основаніе предполагать, что скоро дождемся новой статьи г. Стасова, написанной на тотъ же мотивъ, т. е. о неприличіи отказываться отъ подарка. Нужно замтить при этомъ, что г. Стасовъ твердо вруетъ въ то, что скоро наступитъ то время, когда подарки будутъ подноситься не однимъ только артистамъ сцены. ‘Дло не остановится на однихъ актерахъ, предсказываетъ онъ, но дойдетъ конечно (?) и до другихъ дятелей¹¹…

Протестуя противъ поступка г-жи Лавровской, г. Стасовъ, вроятно, не оставитъ безъ вниманія и поступка новаго президента С. Американскихъ Соединенныхъ штатовъ, генерала Гранта. Изъ газетъ извстно, что Грантъ получилъ недавно очень оригинальный подарокъ отъ одного изъ фабрикантовъ, который прислалъ ему дюжину носковъ, съ просьбою надть одну пару изъ этой дюжины во время церемоніала при вступленіи въ должность президента. Пріютомъ американскій фабрикантъ убдительно просилъ Гранта, чтобы онъ во время церемоніи немного приподнялъ панталоны, и публика могла видть цвтъ и узоръ его подарка.

Генералъ Грантъ,— представьте, г. Стасовъ!— отказался отъ подарка… Г. Стасовъ, неужели вы промолчите и не напишете протеста противъ новаго президента?..

Ума, умнья и таланта

Вдь вамъ не занимать-же стать?

Актрисъ умя обличать,

Ужель вы пощадите Гранта?

IV.

Въ апрльской книжк ‘Встника Европы’ г. Тургеневъ напечаталъ воспоминанія,, я затрудняюсь сказать безъ ошибки — окомъ эти воспоминанія. Хотя статья и называется ‘Воспоминаніями о Блинскомъ’, но они боле похожи на воспоминанія автора ‘Отцовъ и дтей’ объ автор ‘Дыма’. Они скоре похожи на отрывки изъ автобіографіи И. Тургенева, написанной съ большою тщательностью, съ сохраненіемъ самыхъ мелкихъ подробностей изъ его прошлой жизни. Какъ бы то ни было, эти автобіографическіе отрывки все-таки довольно любопытны: изъ нихъ мы до нкоторой степени можемъ довольно ясно уяснить себ многія черты изъ нравственной физіономіи творца ‘Пшаго’. Нкоторыя свденія, сообщаемыя Тургеневымъ о самомъ себ, повидимому только мелки и незначительны: у него найдутся поклонники, которые, вроятно, и въ самыхъ этихъ мелочахъ съумютъ отыскать нчто знаменательное.

Разв не любопытно, напримръ, узнать, что г. Тургеневъ въ юности любилъ бесдовать съ великосвтскими барышнями, изъ которыхъ одна сказала ему однажды о Лермонтов: ‘Avez-vous lu la ‘Douma?’ Qui pouvait s’attendre cela de la part de Lennon toffl Lui qui venait de dire: ‘Я, Матерь Божія, ныньче съ молитвою. C’est affreux!’

Разв не интересно знать, что въ 1836 году г. Тургеневъ очень часто ходилъ въ московскую кондитерскую Беранжэ, что въ т же времена онъ увлекался трескучими стихотвореніями Бенедиктова, его ‘Утесомъ’ и даже ‘Матильдой’ на жеребц, который гордился ‘усстомъ красивымъ и плотнымъ’.

Г. Тургеневъ признается, что онъ тогда ‘воспылалъ негодованіемъ на Блинскаго, за его строгіе и безпощадные отзывы о рифмованнихъ хлопушкахъ Бенедиктова.

Въ ‘воспоминаніяхъ о Блинскомъ’ мы встрчаемъ самыя неожиданныя вещи. Мы находимъ въ нихъ цлую главу (и очень скучную) изъ публичныхъ лекцій Тургенева о русской литератур, лекцій, читанныхъ имъ въ 1858 году. Мы узнаемъ, что въ 1807 г. Тургеневу сдлалъ визитъ Д. И. Писаревъ, ‘многообщавшій юноша’, какъ онъ его называетъ, что этому ‘многообщавшему юнош’ Тургеневъ прочелъ строгую натацію за статьи перваго о Пушкин и ‘Писаревъ ничего не отвчалъ мн’, прибавляетъ автобіографъ. Не оспаривая послдняго случая, мы, съ своей стороны, только признаемъ его довольно страннымъ, потому что очень хорошо знаемъ, какъ относился въ послднее время покойный Писаревъ къ автору ‘Дыма’, и знаемъ, что онъ не склоненъ былъ вовсе къ благоговйному передъ нимъ молчанію. Такъ мы помнимъ, что писалъ къ Тургеневу этотъ ‘много общающій юноша’о ‘муравьиной куч’, на которую услся авторъ ‘Дыма’…

О самомъ Блинскомъ г. Тургеневъ не передаетъ почти ничего новаго и какъ ни блдны ‘Литературныя воспоминанія’ И. Папаева, но въ нихъ о Блинскомъ гораздо боле сказано. Довольно странно, что г. Тургеневъ, знавшій хорошо и близко Блинскаго, съумлъ только замтить, что у перваго былъ теплый картузъ и старая енотовая шуба, что онъ былъ очень опрятенъ и носилъ срый сюртукъ на ват, и что ‘онъ любилъ расхаживать по комнат, постукивая пальцами красивыхъ и маленькихъ рукъ по табакерк съ русскимъ табакомъ’.

Передавая общими мстами о томъ, какъ много Блинскій работалъ, какъ мучился сомнньями въ разршеніи разныхъ философскихъ вопросовъ, упоминая о его страстномъ темперамент и болзни, которая его свела въ могилу, Тургеневъ длаетъ только два новыхъ открытія. Первымъ онъ желаетъ доказать политическое невжество Блинскаго, и говоритъ, что онъ ‘смшивалъ старшаго Питта (лорда Чатама) съ его сыномъ В. Питтомъ.’ Затмъ, какъ салонный писатель, болтавшій часто съ великосвтскими барынями и писавшій такіе стихи:

Скажи мн, ночь, въ кого ты влюблена?

г. Тургеневъ приводитъ еще одну новую черту изъ біографіи Блинскаго, и иметъ основаніе предполагать, что ‘Блинскій не былъ никогда любимъ женщиной’.

Въ ‘Воспоминаніяхъ’ Тургенева есть, впрочемъ, одно очень любопытное мсто о Блинскомъ или точне сказать о взгляд послдняго на талантъ г. Тургенева. Съ искренностью, достойною всякаго поощренія, Тургеневъ не щадитъ самого себя.

Признавая Блинскаго за самаго чуткаго, безошибочнаго критика, ‘подъ приговорами котораго подписалось потомство ‘, говоря, что ‘эстетическое чутье его было непогршимо’, Тургеневъ нескрываетъ, какъ относился къ нему знаменитый критикъ. Какъ сейчасъ увидимъ, Блинскій не очень-то имъ увлекался, хотя въ тоже самое время приходилъ въ восторгъ отъ ‘Бдныхъ людей’ . Достоевскаго. Тургеневъ пишетъ: Что касается собственно до меня, то должно сказать, что онъ (Блинскій) посл перваго привтствія, сдланнаго моей литературной дятельности, весьма скоро охладлъ къ ней (стр. 720) и особенныхъ надеждъ на меня не возлагалъ (тамъ же).

— ‘Мн кажется, у васъ чисто творческаго таланта нтъ — или очень мало — и вашъ талантъ однороденъ съ Далемъ. Это вашъ настоящій родъ, (стр. 727) сказалъ однажды Блинскій Тургеневу. Затмъ онъ совтовалъ писать послднему такіе очерки, какъ ‘Ермолай и Мельничиха’, и не одобрялъ ‘Брегтера, въ которомъ уже замтно безсильное желаніе творчества».

Что же бы сказалъ теперь Блинскій, если бы прочелъ романы: ‘Отцы и дти’ и ‘Дымъ’!

Такъ какъ самъ Тургеневъ заявилъ въ своихъ воспоминаніяхъ, что литературныя замчанія и критика Блинскаго есть неопровержимый ‘приговоръ’, подъ которомъ подписалось потомство, то нтъ сомннія, что Тургеневу нужно было нкоторое мужество, чтобъ не умолчать о замчаніяхъ Блинскаго, которыя приведены выше. Искренность Тургенева не лукавство ли смющагося авгура?

Въ заключеніе приведу одно, пожалуй, самое любопытное мсто изъ статьи г. Тургенева о проницательности того самаго редактора, надъ которымъ такъ глумился и Панаевъ въ своихъ ‘Литературныхъ воспоминаніяхъ’. Вотъ въ нсколькихъ строкахъ лучшая его характеристика. ‘Не могу, пишетъ Тургеневъ, на этомъ мст u упомянуть кстати о мистификаціи, которой въ то время подвергался одинъ издатель толстаго журнала, столь же одаренный практическими талантами, сколь обиженный природою насчетъ эстетическихъ способностей. Ему, напр., кто нибудь изъ кружка Блинскаго приносилъ новое стихотвореніе и принимался читать, не предваривъ своей жертвы ни однимъ словомъ, въ чемъ состояла суть стихотворенія и почему оно удостаивалось прочтенія. Тонъ сперва пускался въ ходъ ироническій, издатель, заключавшій изъ этого тона что ему хотятъ представить обращикъ безвкусія или нелпости, начиналъ посмиваться, пожимать плечами, тогда чтецъ переводилъ по немногу тонъ изъ ироническаго въ серьезный, важный, восторженный, издатель, полагая, что ошибся, не такъ понялъ, начиналъ одобрительно мычать, качать головою, иногда даже произносилъ: ‘не дури И хорошо!’ Тогда чтецъ снова прибгалъ къ ироническимъ нотамъ и снова увлекалъ за собою слушателя, возвращался къ восторженному настроенію — и тотъ опять похваливалъ. Кончалось тмъ, что несчастный издатель приходилъ въ совершенный тупикъ и уже не изображалъ на своемъ, впрочемъ выразительномъ, лиц ни сочувственнаго одобренія, ни сочувственнаго порицанія… Блинскій смялся до слезъ, когда ему сообщали подробности мистификаціи’.

Дйствительно, нельзя не разсмяться, даже спустя двадцать лтъ посл такихъ остроумныхъ продлокъ. Нынче, говорятъ, проницательный редакторсталъ догадливе и поручаетъ другимъ читать и оцнивать поэтическія произведенія.

По замчанію одного моего знакомаго, общественное вниманіе Петербурга всю зиму было занято ‘женскимъ вопросомъ вн научной почвы.’ Съ одной стороны, эстетики и присяжные театралы безъ умолку толковали о блестящихъ успхахъ г-жъ Лукки, Патти Деланортъ и объ отъзд г-жи Деверіи, съ другой стороны общественные судьи, практики и сплетники предавались разнообразнымъ толкамъ и соображеніямъ о Дарь Соколовой, оправданной судомъ присяжныхъ и о неизвстной дам, будто бы опоенной посл маскарада кофеиномъ.

Что же касается до ‘женскаго вопроса на научной почв’, до женскаго образованія и до права посщенія женщинами университета, то по этому вопросу послднее слово остается за докторомъ Ханомъ. Сей пресловутый редакторъ ‘Всемірнаго труда’ прямо заявляетъ: ‘мы не можемъ согласиться на счетъ общаго университета для молодежи обоего пола. Въ юные годы безпрестанное сближеніе лицъ обоего пола всегда (?) поведетъ къ разнымъ интригамъ и составитъ непреодолимую преграду къ свободному развитію…’ Какъ видите, у доктора Хана, какъ и у его сотрудниковъ, постоянно въ голов одна только клубника:. Глядя на жизнь и на житейскія отношенія сквозь призму такихъ произведеній своего журнала, какъ ‘жертва вечерняя’, ‘Новые люди’ и ‘Повтріе’, гд герои на каждой страниц упиваются клубникой, г. Ханъ прозрваетъ интриги даже въ университетскихъ аудиторіяхъ при сближенія лицъ обоего пола.

Если г. Ханъ въ данномъ случа не остается врнымъ истин, то, во всякомъ случа, не измняетъ самому себ и своему органу. Это все-таки похвально. Наши журналисты въ своемъ рвеніи но что бы то ни стало поддержать принципы своихъ изданій, доходятъ часто до самыхъ комическихъ положеній. Лучшимъ примромъ можетъ служить газета ‘Всть’. Всмъ, вроятно, извстно подобострастное отношеніе этой газеты къ патриціямъ и презрительное къ плебеямъ, всмъ извстно, что, по мннію этой газеты, дама высшаго сословія никогда не снизойдетъ до званія актрисы или пвицы. Пріздъ Аделины Патти поставилъ ‘Всть’ въ затруднительное положеніе въ послднемъ случа. Какъ было ей отнестись къ богатой аристократк, къ маркиз де-Ко, которая является на оперной сцен подъ псевдонимомъ А. Патти? Маркиза и пвица!.. Что сказать на это г. Скарятину?.. Думалъ онъ, думалъ я придумалъ маркизу де-Но признать за одно лицо, а Аделину Патти — за другое.

‘Аделина ІТатти — пишетъ ‘Всть’ — прелестная женщина небольшаго роста. При вид ея, боле всего поражаютъ ея большіе черные глаза и великолпные, черные, какъ смоль, волосы.’ Затмъ, въ той же стать ‘Всть’ продолжаетъ: ‘Сказавъ о впечатлніи, произведенномъ Аделиною Патти, мы не можемъ не упомянутъ о появленіи новой звзды первой величины на небосклон петербургскаго общества. Эта звзда — молодая иностранка, жена французскаго маркиза де-Ко.’ Затмъ идутъ похвали и разсужденія о поразительной красот маркизы, о ея застнчивомъ обращеніи, о привтливой улыбк и о родственныхъ связяхъ ея по мужу.

Для чего же ‘Всть’ прибгнула къ такой не хитрой, но очень смшной уловк? Псевдонимъ и настоящая фамилія примадонны, кажется, всмъ очень хорошо извстны, кром того, всмъ очень хорошо извстна двойственность и того петербургскаго публициста, о которомъ давно уже кто-то сказалъ:

Въ Швейцаріи проздомъ не безъ жара

Смялся онъ надъ нашей спсью барской,

А у вельможи русскаго въ швейцарской

Жалъ руку у ливрейнаго швейцара…

Вообще, вс послднія уловки газеты ‘Всть’ оказываются очень неловкими и смшными до крайности. Въ послднее время эта псевдо-салонная газета пришла къ печальному сознанію, что она почти ни кмъ не выписывается и не читается. Чмъ помочь горю въ такомъ случа?

И Скарятинъ — нашъ Солонъ Произнесъ съ привычнымъ жаромъ:

— ‘Хорошо! въ любой салонъ

Я пошлю газету — даромъ.’

Припомнивъ пословицу, что ‘даровому коню въ зубы не смотрятъ’, ‘Всть’ напечатала такой циркуляръ: ‘Убдившись, что нкоторыя лица знакомы съ ‘Встью’ лишь по отзывамъ непріязненныхъ ей газетъ (точь въ точь Чичиковъ, жалующійся на своихъ враговъ), редакція сдлала распоряженіе посылать безплатно свое изданіе тмъ изъ гг. предводителей дворянства, которыхъ нтъ въ списк ея подписчиковъ…’ То-есть, какъ видите:

Не отвяжетесь отъ ‘Всти’,

Такъ она любвеобильна:

Не возьмете добровольно,

Такъ получите насильно.

Какъ ни благодушенъ повидимому безкорыстный подвигъ ‘Всти’, но мы имли основаніе предполагать, что ея оригинальное великодушіе не приведетъ къ желанному распространенію идей этой газеты. Мы имли основаніе думать, что даровые читатели ‘Всти’ вправ посмотрть на эту газету какъ на баррикаду, а ‘баррикада’, но толкованію справочной книжки г. Генкеля, означаетъ ‘разный хламъ, выброшенный поперсгъ улицы‘. Наше соображеніе, къ несчастію г. Скарятина, уже до нкоторой степени оправдалось. Кром другихъ писемъ, въ С. Пб. В. появилось письмо къ редактору ‘Всти’ отъ предводителя дворянства борзенскаго узда черниговской губерніи М. Имшенецкаго, который, высказывая свое удивленіе при неожиданномъ полученіи ‘Всти’, такъ заканчиваетъ свое письмо: ‘Вы, вроятно, предполагали, что я, какъ предводитель дворянства, долженъ сочувствовать направленію вашего изданія, вы очень ошиблись… Съ изданіемъ вашимъ я не имю ровно ничего общаго и читать его — не имю силъ. Полученные въ моей канцеляріи 16 нумеровъ обратно посланы въ редакцію вашей газеты’.

Вотъ какова печальная судьба

Скарятина и ‘Всти’:

Выслушивать не лестный крикъ: bas!

Приходится имъ вмст.

VI.

Перемна декорацій. Мы переносимся въ провинцію.

…’Мы изъ провинціи рдко присылаемъ свои корреспонденціи, пишетъ ко мн одинъ губернскій Корытниковъ, потому что за исключеніемъ нкоторыхъ случаевъ, губернская жизнь проходитъ въ такомъ мертвомъ затишь, одинъ день и одинъ мсяцъ такъ похожи на другіе дни и мсяцы, что обыкновенному наблюдателю ршительно приходится молчать. Корреспондентъ — не художникъ, онъ не съуметъ, да по его и дло это, прибгать къ тонкому анализу внутренней провинціальной жизни, очень блдной и незатйливой, съ ея крошечными явленіями, стремленіями и интересами. Отъ корреспондентовъ требуютъ фактовъ, а не глубокомысленныхъ афоризмовъ, въ род афоризма М. Н. Каткова, сказавшаго однажды:

‘Москва есть то, что она есть…’

Мы, провинціальные наблюдатели, въ ожиданіи крупныхъ явленій или крупныхъ безобразій, (что у насъ почти одно и тоже) всю текущую, будничную сторону провинціальной жизни можемъ очень сжато, но врно обрисовать слдующими строками.

Только пробуждаемся

И за столъ садимся,

Сильно обжираемся,

Спать потомъ ложимся,

Снова просыпаемся,

Въ карточки сразимся,

До утра — ругаемся,

Къ утру — помиримся.

За то въ антрактахъ всего этого, въ вид общественнаго развлеченія бываютъ у насъ иногда безобразія, ухъ какія классическія безобразія!..’

Имя въ настоящее время передъ глазами нсколько фактовъ изъ провинціальной жизни, я совершенно соглашаюсь съ послдними словами моего пріятеля — губернскаго Корытникова. Перебирая эти факты, я нахожу ихъ, выражаясь языкомъ г. Старчевскаго и его ‘Сверной Пчелы’, ‘ниже всякаго приличія’ {Кстати о ‘Свер. Пчел’. Г. Старчевскій пишетъ о своей газет: ‘читатели увидятъ, что на столбцахъ ея не будетъ помщено ничего оскорбляющаго приличіе‘. Повидимому послдняя фраза очень понятна, но на самомъ дл это не такъ. Въ нашей печати самыя обыкновенныя выраженія потеряли свой первоначальный смыслъ и даже слово приличіе каждый журналистъ понимаетъ по своему. Такъ г. Ханъ считаетъ ‘неприличіемъ’ если лица обоего пола будутъ присутствовать вмст на лекціяхъ, такъ ‘Московскія Вдомости’ считаютъ ‘неприличнымъ’ преподаваніе химіи въ реальныхъ гимназіяхъ, потому что ученики будутъ шалитъ съ препаратами‘. Пока неизвстно, что разуметъ подъ словомъ ‘приличіе’ г. Старчевскій, но едва ли кто нибудь найдетъ приличными литературные пріемы ‘Сверичелы’, которая называетъ ‘Говоруновъ’ г. Манна ‘тонкою сатирою на нашу современную молодежь’, а пьесы г. А. Потхина не одобряетъ за ихъ ‘чрезмрную тенденціозность’.}.

Приведу на выдержку нсколько характерныхъ случаевъ изъ современныхъ провинціальныхъ нравовъ.

Кто не жилъ въ провинціальныхъ захолустьяхъ, тотъ себ представить не можетъ, до чего можетъ доводить тамъ людей скука. Я зналъ одну уздную барыню, очень несчастливую въ замужеств.

— ‘Вы никогда не любили вашего мужа?’

— ‘Никогда’, отвчала она мн съ какою-то апатическою откровенностью.

— ‘Зачмъ же вы вышли замужъ?’

— ‘Скучно ужъ очень мн было’…

Отвтъ, но моему, очень выразительный и уздно-трагическій. Жрецы богини емиды, живущіе въ настоящее время въ Новой Калитв Острожскаго узда и томимые самой безвыходной скукой вмсто развлеченія прибгли недавно къ оригинальнымъ судейскимъ забавамъ. Выслушавъ жалобу одного мужика, который обвинялъ свою жену въ неприличной жизни, которую она будто бы ведетъ по милости своей родной матери, скучающіе проказники призываютъ виновныхъ — мать и дочь. Началась сцена. Мужъ упрекаетъ жену за дурное поведеніе, жена отпирается, онъ начинаетъ корить тещу — теща отпирается тоже.

Уздные Соломоны, имя въ виду съ одной стороны принципъ сохраненія общественной нравственности, а съ другой стороны, желая позабавиться, придумали для виновныхъ совершенно своеобразное наказаніе: мать и дочь были выведены на слободскую площадь, гд имъ приказали мести и чистить навозъ, а затмъ он были запряжены въ наполненную навозомъ тлегу, которую вывезли сперва за слободу, гд былъ выброшенъ навозъ, и потомъ рысцей возвратились къ крыльцу волостнаго правленія. Тмъ и закончилась судейская потха, (Соврем. Извстія, No 2.)

VII.

Да, многое объясняется въ провинція — скукой. Люди ссорятся, сплетничаютъ, вступаютъ въ законные браки и совершаютъ незаконныя дла — все это въ большинств случаевъ отъ скуки. Ради скуки совершаются въ Воронеж побоища съ маркерами и старшинами клуба, ради скуки тамбовскіе гласные устраиваютъ обды, на которыхъ извстный Борисъ Чичеринъ объясняетъ причину этихъ обдовъ тмъ, что тамбовскіе гласные очень щекотливы и очень обходительны. Умиляясь тмъ, что за обдомъ присутствуетъ и губернаторъ и губернскій предводитель, г. Чичеринъ восклицаетъ: ‘Гг. сегодня въ нашей сред соединяется и тотъ, кто является стойкимъ защитникомъ нашихъ правъ и тотъ, кто по закону призванъ ограничивать эти права’… (!!)

Только одной скукой объясняются подобныя обденныя безсмыслицы. Задаемые скукой, провинціалы смются часто надъ тмъ, что вовсе не весело, по за то подъ часъ не замчаютъ многаго истинно смшного, совершающагося подъ самымъ ихъ носомъ. Не смшенъ-ли, напримръ фактъ, сообщаемый Соврем. Изв. (No 7) о грамотности и толковости уздныхъ почтовыхъ чиновниковъ. Недавно угличская почтовая контора доставила въ ярославскій статистическій комитетъ списокъ газетъ и журналовъ, получаемыхъ въ Углич. Въ числ названій журналовъ въ этомъ списк находится журналъ ‘Редакція Трудовъ’ (!!!) Могутъ-ли посл этого провинціалы удивляться неисправному полученію журналовъ и газетъ.

Провинціалъ умираетъ отъ скуки, и ему нтъ дла никакого, если его ближній умираетъ отъ чего нибудь другого. Вотъ примеръ. Въ Вязникахъ (владимірской губерніи) жена купца Елисавета Машенцова, въ начал прошлаго января, угорла, заснувши на лежанк. Спала она долго, мужъ, проходя случайно мимо, увидлъ, что жена умираетъ. Замтивъ въ ней еще признаки жизни, купецъ послалъ за докторомъ. Послдній явился, но, едва переступивъ порогъ и увидя угорвшую, сказалъ махнувши рукою:

— ‘Что тутъ съ ней длать! Она уже мертвая’.

Докторъ ушелъ, а между тмъ, какъ сообщаетъ корреспондентъ ‘Русскихъ вдомостей’, (No 11) обмершая въ продолженіи всего этого дня была еще теплою, біеніе жилъ продолжалось долго посл ухода доктора. Другого врача не нашла дома и больная умерла, лишенная всякой помощи.

Случай въ Елисаветдград еще возмутительне. Прослушайте русскую новеллу второй половины XIX столтія:

Въ Едисаветград въ уздномъ суд жили были два чиновника — пріятеля. Одинъ изъ нихъ Петръ Л… постоянно цлый годъ грозилъ второму г. С. и грозилъ безъ всякой, повидимому, причины.

— ‘Я, братъ, тебя уничтожу’…

Ну, и дйствительно уничтожилъ. Были они оба однажды въ гостяхъ и въ 11 часовъ собирались уже уходить домой, какъ г. С. опять услышалъ обычную угрозу пріятеля:

— ‘А я, братъ, тебя уничтожу’…

Не усплъ послдній проговорить свою угрозу, какъ бросился на товарища и несмотря на отпоръ послдняго, откусилъ у него весь носъ, пожевалъ его во рту, выплюнулъ на полъ и затеръ ногою. (Остатки носа съ трудомъ найдены были черезъ 2 часа.)

Оскорбитель предложилъ г. С. сто рублей за бесчестіе… Неужели такъ дешевы носы въ Елисаветград?.. Неужели нужны еще Крейцберги, а не цивилизація, для укрощенія такихъ зврей въ образ человческомъ?

Въ заключеніе остановимся на факт въ другомъ род и не такого мрачнаго свойства. Онъ принадлежитъ къ разряду совершенно невроятныхъ и новыхъ спекуляцій.

Къ одному адвокату, какъ передаютъ въ Судебномъ Встник, является довольно прилично одтый господинъ и проситъ совта но своему длу.

— ‘Л какое ваше дло?’ спрашиваетъ адвокатъ.

— ‘Я призванъ къ суду дать отвтъ по представленному ко взысканію съ меня заемному письму. Но я полагаю, что я не обязанъ платить, хотя я и дйствительно выдалъ это письмо’.

— ‘А почему же? удивляется адвокатъ.

— ‘А вотъ почему. На заемномъ письм я подписался: ‘титулярный совтникъ такой-то’. Ріо посл выдачи акта, я по Высочайше конфирмованному приговору суда подвергнутъ былъ тюремному заключенію, съ лишеніемъ всхъ особенныхъ правъ лично и по состоянію мн принадлежащихъ. Поэтому, такъ какъ заемное письмо выдалъ титулярный совтникъ N. N., а я теперь не титулярный совтникъ, а просто N. N., то и не обязанъ платить. Я и подписываюсь теперь ‘бывшій титулярный совтникъ’. ‘Я не намренъ отказываться отъ правъ, слдуемыхъ по конфирмаціи’.

Не находчивость-ли? Человкъ даже спекулируетъ собственнымъ безчестіемъ, на него наложеннымъ!

Анонимъ.

‘Дло’, No 4, 1869

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

Читайте также: