С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1869

Публицистика
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Скачать в PDF

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

(Общественный и литературный листокъ.)

I. ПОВАЛЬНОЕ НЕДОРАЗУМЕНІЕ. (Стансы бывшаго крпостного) Анонима.
II. НЕПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫЯ СИЛЫ. (Заупокойная замтка о художественной академический выставк) Вологжанина.
III. ИНТИМНАЯ БЕСДА. Анонима.
IV. ШАГЪ ВПЕРЕДЪ И ДВА НАЗАДЪ. N. N.
V. ПЕТЕРБУРГСКІЕ ПРОЗАИКИ И МОСКОВСКІЕ СТИХОТВОРЦЫ. (Поучительная параллель). Анонима.
VI. МИКРОСКОПЪ. (Разныя замтки, мелочи, слухи). L’homme qui rit.

ПОВАЛЬНОЕ НЕДОРАЗУМНІЕ.

(Стансы бывшаго крпостного.)

Свобода очень хороша,
Когда дана она народу,
И, какъ ревизская душа,
Могу сказать я не грша,
Что вс мы чтить должны свободу,
Свободу знаю я изъ книгъ,
Но всежъ быть вольнымъ не привыкъ.
Кто вкъ ходилъ въ одной дерюг,
Въ лаптяхъ, не зная сапога,
Тотъ на конфортъ глядитъ въ испуг,
Такъ лопарю на тепломъ юг
Все снятся вчные снга,
Мятель и сверныя вьюги,—
И я — скажу вамъ на прямикъ —
Къ порядкамъ новымъ не привыкъ.
Свтъ ржетъ зрнье посл мрака.
Свою собаку на двор
Спустите съ цпи и, однако,
Опять къ привычной конур
Ползетъ глупая собака,
А я не песъ, не глупъ, не дикъ,
Но всежъ быть вольнымъ не привыкъ.
Бднякъ, прожившій вкъ въ загон
И очутившійся самъ-другъ,
Въ какомъ нибудь большомъ салон,
Куда двать не знаетъ рукъ,
Роняетъ шляпу при поклон…
Такъ точно я гляжу вокругъ,
И признаюсь вамъ въ грустномъ тон,
Что я, робя каждый мигъ,
Къ порядкамъ новымъ не привыкъ.
Во мн есть умъ и безпристрастность,
Чтобъ гласность чтить, но вотъ вопросъ:
Какъ дать уму такую ясность,
Чтобъ различить вполн опасность:
Гд начинается доносъ,
И гд должна кончаться гласность?
Я становлюсь, друзья, въ тупикъ,
Я къ новой роли не привыкъ.
Свобода личности есть сила.
Заявишь личность иногда,
Кого нибудь ударишь въ рыло
И, смотришь, дло, господа,
Доходитъ тотчасъ до суда,
На вс лады заголосила
О томъ печать, гамъ, свистъ и крикъ…
Нтъ, я быть вольнымъ не привыкъ.
Познавъ, что ‘собственность есть кража,’
Хочу я жить въ квартир такъ,
Чтобъ не платить,— виновенъ я же:
Стремленій мудрыхъ не уважа,
Меня изъ третьяго этажа,
Хозяинъ гонитъ на чердакъ,
Иль прогоняетъ вовсе даже,
Какъ будто я простой мужикъ!
Нтъ, я быть вольнымъ не привыкъ…
О солидарности, о стачк
Журналы русскіе поютъ,
А межъ собою на кулачки
Стною на-стну идутъ.
Везд свирпствуютъ горячки:
Фразерства, сплетенъ, клеветы…
Иной съ начальникомъ — на ‘ты’,
И съ словомъ ‘вы’ подходитъ къ прачк…
Сумбуръ, хаосъ и тьма интригъ…
Нтъ, я быть вольнымъ не привыкъ.
На перепуть къ новой жизни
Кружится наша голова
И мы, сказавъ: все трынъ — трава,
Идемъ — кто въ лсъ, кто по дрова…’
И многимъ гражданамъ въ отчизн
Я на ушко шепну слова,
Не прибгая къ укоризн:
Къ порядкамъ новымъ, о, друзья,
Вы не привыкли, какъ и я.
Анонимъ.

НЕПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫЯ СИЛЫ.

(Заупокойная замтка о художественной академической выставк.)

Двери Академіи Художествъ захлопнулись передъ ‘чернью непросвщенной’, выставка кончилась. Теперь, на досуг, ‘чернь непросвщенна’ можетъ отдать себ отчетъ въ томъ, что она созерцала недавно. Во-первыхъ, она была ослплена яркостью и блескомъ красокъ, во-вторыхъ, была поражена,— не въ первый разъ, впрочемъ, ей приходится поражаться, — изумительною наивностью и недомысліемъ русскаго художественнаго генія, а въ-третьихъ, выходя изъ академическихъ залъ, ‘чернь’ чувствовала себя въ томъ непріятномъ положеніи, въ какомъ бы почувствовалъ себя человкъ, спросившій бифштексъ и получившій вмсто того котлетку, состряпанную изъ чего-то, похожаго на жареные подтяжки, на кушанье, приготовленное трущобными поварами греческихъ кухмистерскихъ… Цлый годъ сиднемъ сидлъ пресловутый Бова-силачъ — русскій художественный геній, наконецъ разршился онъ… бездной уродцевъ и мертворожденныхъ. Гора родила мышь.
Нкоторые постители выставки недоумвали даже, гд они очутились — на выставк ли художественной или на выставк (рисованнаго) рогатаго скота, собакъ и другихъ животныхъ, ибо кругомъ они видли такія картины: ‘Боровы въ пол’ г. Маури, ‘Утки въ вод’ г. Зурланда, ‘Овцы въ лсу’ его же, ‘Собака’ и ‘Голова теленка’ г. Бема, ‘Слонъ и носорогъ’ г. Шандоровскаго и пр. и пр. Только увидя портретъ автора ‘Взбаломученнаго моря’, А. Писемскаго, изображеннаго г. Перовымъ, публика могла догадаться, что она находится не на зоологической, а на художественной выставк {Между прочимъ, нужно замтить, что портретъ г. Писемскаго даетъ нкоторый матеріалъ будущимъ его біографамъ, въ род гг. Шубинскаго и Семевскаго, которымъ дороги, самыя ничтожныя мелочи изъ обыденной жизни знаменитыхъ дятелей. По портрету они могутъ узнать, что маститый романистъ носилъ всегда на ше шнурокъ, на которомъ вислъ черешневый мундштукъ для сигаръ — свденіе для поклонниковъ очень любопытное’.’}.
На нкоторыхъ картинахъ, мы остановимъ теперь наше вниманіе.
Г. Бронниковъ представилъ, напримръ, публик ‘Заключеннаго патриція въ темниц’—вещь весьма неудобную для пониманія. Передъ вами сидитъ господинъ, въ неестественной академической поз, въ пышномъ костюм опернаго тенора, за нимъ — на заднемъ план — мелькаетъ чья-то сумрачная фигура… Кое-какъ, пожалуй, зритель еще догадается, что художникъ мнилъ изобразить тюрьму — не тюрьму, а нчто въ род этого: для тюрьмы комната слишкомъ свтла, но въ пользу перваго предположенія говорятъ ршетки въ окнахъ и мрачная тнь, долженствующая, разумется, изображать свирпаго стража. Но почему должно прозрть въ сидящемъ на вытяжку comme il faut патриція — достоврно неизвстно. Г. Бронниковъ нарисовалъ еще группу голыхъ женщинъ во всевозможныхъ положеніяхъ — въ положеніяхъ, должно прибавить, часто до чрезвычайности натянутыхъ. Надпись подъ картиной гласитъ: ‘Римскія бани’. Тотъ, кто иметъ понятіе о баняхъ, о тхъ сладострастныхъ оргіяхъ, какія происходили въ нихъ, о волшебно-изящной обстановк этихъ роскошныхъ храмовъ любви, тотъ — повторяемъ мы — только съ чувствомъ сожалнія посмотритъ на ‘Римскія бани’ г. Бронникова — на эту безвкусную, неграціозную пачкотню. Очевидно, не нравы, не характеръ римлянокъ, не римскую жизнь, не какой нибудь моментъ изъ нея хотлъ изобразить похотливый художникъ. Онъ просто онъ хотлъ изобразить нсколько обнаженныхъ женскихъ тлъ — и изобразилъ. За своихъ голыхъ женщинъ г. Бронниковъ долженъ выслушать отъ насъ голую правду. Вдь для того, чтобы воспроизвесть въ живыхъ образахъ какую нибудь характеристическую черту изъ жизни давно упершаго общества — надо быть хорошо знакомымъ гь тнь обществомъ, съ тою жизнію, погребенною подъ развалинами — да при томъ имть и фантазію погоряче. Для выполненія же подобной задачи у г. Бронникова, видимо, не хватаетъ ни силъ, ни средствъ. О римскихъ женщинахъ онъ, кажется, только и знаетъ, что они ходили съ римскими носами, а такого знанія, я думаю, недостаточно. Его картинка: ‘Монахъ въ мастерской художника’ именно и замчательна въ томъ отношеніи, что она ясно указываетъ на то, что можетъ безъ ущерба для своей профессорской репутаціи сдлать г. Бронниковъ.
Картина г. Торопова: ‘Приказъ объ отставк’ — ничто иное, какъ варіяція на общеизвстную, пережеванную тэму и сказать о ней боле нечего… Въ виду стремленій къ образованію, ясно выраженныхъ въ настоящее время русскими женщинами, въ виду основанія высшаго учебнаго женскаго заведенія — картинку г. Лесли ‘женскій вопросъ’ можно назвать — по меньшей мр — безтактною, тупою, невжественною до дикости профанаціей лучшихъ стремленій лучшихъ людей современнаго образованнаго міра. Или, можетъ статься, художникъ считаетъ свое произведшее сатирою. Нтъ! До сихъ поръ никогда еще сатира не возставала противъ свта: всегда бичевала только невжество и мракъ. Или, быть можетъ, г. Лесли позавидовалъ г. Авенаріусу и восхотлъ сдлаться Авенаріусомъ живописи? Незавидная роль!.. У нашихъ художниковъ какъ-то все на выворотъ. Въ добрыхъ начинаніяхъ они готовы видть общественныя язвы, а когда они видятъ дйствительныя язвы, то изображать ихъ не ршаются. Такъ, напримръ, академія выставила нсколько Іововъ и,— странное дло!— ни у одного Іова на тл не видно, вопреки исторіи, ни одного струпа, ни одной гнойны. Художники, вроятно, сочли неприличнымъ слдовать правд, искажая ее во имя эстетической чистоплотности. Что вс академическіе Іовы плохи,— они сами достойны плача Іова, — это естественно. На премію, т. е. по заказу или — врне — по указк-испоконъ вка не было еще написано ничего хорошаго. Если бы Рафаэль вздумалъ по академической програм конкурировать на 2-ю золотую медаль, то онъ, конечно, срзался бы отличнйшимъ манеромъ, т. е. медали бы не получилъ, а получилъ бы ее какой нибудь Егоровъ или Пахомовъ. По указк работаетъ и получаетъ премію только одна посредственность: ибо только жалкая посредственность можетъ слпо удовлетворять художественной рутин и олимпійскому тупоумію. О ‘Разрушенія Содома’ г. Семирадскаго, какъ объ ученическомъ опыт, не стоило бы и заикаться, если бы творецъ этого разрушенія не былъ ‘удостоенъ’ за дло рукъ своихъ ‘первою преміей на третныхъ экзаменахъ’. Очевидно, академическіе олимпійцы поощряютъ г. Семирадскаго идти по пути содомныхъ грховъ, но г. Семирадскій еще можетъ спастись: лучше поздно, чмъ никогда… Разрушенія Содома на картин разсмотрть никто не могъ: видли раздавленныя и придавленныя человческія тла, видли громаду разваливающихся кирпичей — и только. Сюжетъ, повидимому, страшный, трагическій, а вы готовы передъ картиной смяться… Если бы художникъ, не гоняясь за ветхозавтными преданіями, вмсто разрушенія Содома изобразилъ разрушеніе Колтовской церкви въ 1864 году — то его картина имла бы смыслъ вообще, а для ученыхъ архитекторовъ въ особенности. Картина бы вышла понятне, естественне, ближе къ правд, а слдовательно и интересне.
Изъ картинъ, смастеренныхъ съ эффектомъ, съ шикомъ, такъ сказать, бросаются въ глаза дв: ‘Амазонка’ и ‘Франческа ли Римини и Паоло ли Паоленто’. Костюмы — великолпны, позы — изящныдо отвращенія, тни брошены удачно, обстановка вообще и въ деталяхъ — превосходна, словомъ техническая часть, форма — блистательна… Но содержаніе, мысль… Не ищите здсь мысли… ‘Lasciate ogni sperauza voi ch’entrate!..’ Положеніе Паоло Малатесты еще выражаетъ кое-какую страсть, но Франческа боле походитъ на тнь, явившуюся изъ могилы, чмъ на живую дву, съ трепетомъ поддающуюся страстному обаянію первой любви… Такимъ образомъ, мысль Данте выразилась весьма неудачно. И зачмъ браться не за свое дло… Господа художники! Вы Гоголя и Пушкина до сихъ поръ иллюстрировать не умете, а за Данте беретесь!.. Г. Мясодовъ, посягающій на сюжеты изъ ‘Божественной Комедіи’, гораздо бы лучше сдлалъ, еслибъ послдовалъ примру двухъ скромныхъ своихъ собратьевъ по искуству — А. Боброва и Еф. Иванова. Такъ первый изъ нихъ изобразилъ ‘Внутренность комнаты’, а второй ‘Огородныя овощи’. Не затйливо, но за то скромно! Такъ и г. Мясодовъ гораздо бы боле выигралъ въ общемъ мнніи, если бы вмсто Франчески нарисовалъ ‘вилокъ капусты’ или ‘внутренность шкапа’, принадлежащаго Андрею Краевскому.
Странный фактъ подмтилъ зритель: мертвые на картинахъ нашихъ художниковъ выходятъ несравненно лучше живыхъ и приходится сказать, что мертвые живе живыхъ. Въ произведеніи, напримръ, г. Плшанова, убіеннаго царевича за трупъ принять можно, но живыхъ людей, группирующихся вокругъ него, можно принять за костюмированные манкены, за куклы, за автоматовъ — за что хотите, только ужь никакъ не за живыхъ людей. Лицо погребаемаго монаха, на картин г. Верещагина, выразительне лицъ живой братіи, толпящейся кругомъ могилы, лицо нертвеца производитъ впечатлніе сильне, нежели вс живыя лица, вмст взятыя, поза мертвеца естественне положеній тлъ живыхъ… Почему? Почему мертвое художникамъ удается? Не потому ля, можетъ быть, что они съ мертвыхъ вс свои картины пишутъ, вс помыслы свои устремляютъ въ мертвый міръ древности? Не отъ того ли, что они отрываются отъ всего живого и всецло отдаются мертвечин?
Почему также подъ одной изъ головокъ подписано: ‘Головка помпеянки’? Почему же именно помпеянки? Почему не еврейки? Равно безобидно можно бы было подписать: головка Саши, Кати или Даши, m-elle N. N. или m-elle М. М… Почему дв двочки названы ‘римскими двочками’? Почему одинъ изъ ландшафтовъ названъ ‘полднемъ’, когда его столько же можно было назвать ‘утромъ’, ‘вечеромъ’ или ‘сумерками’? Мы посовтовали бы художникамъ не подписывать своихъ картинъ. Подписи — неистощимый источникъ остроумныхъ шутокъ, доходящихъ часто до высокаго юмора — шутокъ на ихъ же счетъ. Хорошая картина понятна и безъ подписи, а плохую, безсмысленную не объяснитъ и самый длинный текстъ. Когда, наконецъ, художники наши перестанутъ мечтать о ‘потоп’ и о тому подобныхъ грандіозныхъ сюжетахъ, когда они перестанутъ растрачивать свои силы втун? Но если бы мы стали спрашивать у художниковъ подробнаго отвта на интересующіе насъ въ настоящее время вопросы, то намъ пришлось бы исписать цлую книгу словомъ ‘почему’, а отвтъ отъ безотвтнаго мы все-таки не получили бы.
Напрасно нашъ художественный геній хочетъ скрыть убогость своихъ скудныхъ средствъ подъ яркостью и блескомъ красокъ. Напрасно!.. Чудовищное тупоуміе ключомъ бьетъ — брызжетъ изъ его произведеній. Выставка ныншняго года еще разъ ясно показала, до чего артистическій аскетизмъ, удаленіе отъ міра живыхъ можетъ довести существа, созданныя по образу и подобію Божію. Рутинный догматъ псевдоклассицизма губить все, къ чему ни прикасается… Эти жалкіе Іовы, напримръ! Не пародія ли, не насмшка ли она надъ искуствомъ, надъ здравымъ смысломъ, надъ современными требованіями? Неужели, художникъ, до твоей мастерской не долетаетъ жизни шумъ? Не погребай же себя заживо! Посмотри, какимъ бурнымъ, кипучимъ потовомъ несется мимо тебя жизнь! Окунись же въ этотъ шумный, пестрый водоворотъ! Прислушайся, весела ли и дйствительно ли беззаботнауа веселая, свтлая псня, которая носится надъ міромъ, силясь заглушить вопли и стоны, рвущіеся безобразнымъ, надрывающимъ душу аккордомъ изъ этой темной юдоли плача и скорбей? Не бги же, художникъ, въ ‘широкошумныя дубровы’, а заставь служить свое искуство тому же, чему нын служатъ вс лучшія силы ума человческаго, т. е. на благо братьевъ-людей! Не уподобляй искуство тмъ погремушкамъ, что бренчатъ на шапк арлекина! Не пойте намъ ‘о блаженств безгршныхъ духовъ, подъ кущами райскихъ садовъ!..’ Довольно! Пойте намъ о человк — и только о человк, о его грхахъ, о его блаженствахъ и печаляхъ, ибо только его радости, его горе, его стремленія понятны намъ!
Впрочемъ, въ темномъ царств нашей отечественной живописи сквозитъ блдноватый, передразсвтный лучъ. Этимъ лучомъ является на этотъ разъ недурная по замыслу картина г. Брянскаго ‘Тяжелая минута’. Тяжелою минутой художникъ назвалъ минуту отправленія матерью ребенка въ Воспитательной домъ. Минута, дйствительно, тяжелая…
Передъ вами стоитъ блдная, худенькая двочка съ распущенными волосами. Очевидно, она только-что встала съ постели посгі тяжкой болзни. На ней ночная кофта. Ея тонкія, еще ночи дтскія руки, ея несложившійся бюстъ, самое выраженіе утоненнаго лица показываетъ, что эта двочка еще ребенокъ. Но оні много жила. Она — мать. Грустенъ ея прощальный взглядъ, послдній взглядъ, которымъ она благословляетъ своего первенца. Онъ будетъ для нея чужой. Она не узнаетъ радостей материнства, не дождется отъ своего дитяти слова ‘мама’ — перваго слова, этой музыки, которая звучитъ для слуха матери слаще всякой мелодія… Волчица кормитъ своихъ волчатъ, ласкаетъ ихъ. Собака играетъ съ своими малыми щенятами… Человкъ не иметъ мста при матери. Человкъ лишается нжныхъ ласкъ матери, самыхъ, бытъ можетъ, безкорыстныхъ, святыхъ ласкъ, лишается той заботливо, которая не измнитъ, не выдастъ, не продастъ… И что ожидаетъ этого будущаго человка? На первыхъ порахъ Воспитательный домъ, и затмъ горькая жизнь въ какой нибудь деревушк. Природа создала въ немъ — въ зародыш — умное, доброе, быть можетъ, даже геніальное существо, полезнаго члена человческой семьи, а изъ грязныхъ рукъ чухонки онъ выйдетъ или воромъ-грабителемъ, уйдетъ въ Сибирь, или же сдлается полуидіотомъ, полузвремъ. При взгляд на изнуренное, грустное личико двушки, думается, спрашивается: кто же отецъ этого будущаго вка? Фатъ ли бездушный или какой нибудь бднякъ, неслушающій Мальтуса, бднякъ страстно любящій и въ любви находящій свтъ своей труженнической жизни, длящій съ милой и любовное ложе, и кусокъ черстваго хлба?..
Другую, картину, нелишенную человческаго смысла, дать г. Маковскій, подъ рубрикой: ‘Наставленіе матери’.
Зритель видитъ передъ собой мать и дочь — поучающую старость и шаловливое, живое дтство. Мать — толстая баба съ брюзгливымъ, оплывшимъ лицомъ — преподаетъ своему дтищу старческую мораль. Двочк скучно слушать все одн и т же псни старой птицы, двочка надула губы, съ недовольной миной, нехотя покоряется необходимости. По ея глазкамъ, по ея поз уже можно что она не очень внимательно прислушивается къ словамъ дешевой мудрости. Если картина г. Маковскаго не будитъ въ зрител столько мыслей и чувствъ, какъ картина г. Брянскаго, то и въ ней все-таки есть великое достоинство. Это достоинство — правда. Еще должно замтить, что отдлка картины г. Брянскаго мстами слаба, но тмъ не мене картина показываетъ въ художник присутствіе нкотораго человческаго смысла, чего объ остальномъ сонм нашихъ художниковъ сказать, къ сожалнію, нельзя. Но научиться управляться съ красками и кистью легче, чмъ передлать свою голову…
Удивительное однако дло. Эта картина г. Маковскаго, недурно задуманная и исполненная, осталась почти совершенно незамченной на выставк, между тмъ, какъ передъ другой большой его картиной ‘Народное гулянье во время масляницы на Адмиралтейской площади’ сновала постоянно большая толпа. ‘Народное гулянье’ далеко но художественное произведеніе, а скоре большой раскрашенный фотографическій снимокъ, картина, словно написанная на заказъ какому нибудь купеческому сынку. Произведеніе это напоминаетъ картинки стереоскоповъ, картинки съ группами людей, которые приняли ту или другую позу, то или другое положеніе. Г. Маковскій не съумлъ уловить, какъ веселится черный народъ на такъ называемыхъ ‘народныхъ гуляньяхъ.’
Мы не намревались длать подробный обзоръ художественной выставки. Къ чему? Объ ней столько уже философскихъ трактатовъ написали умные люди! Достаточно. Конечно, желательно было бы, чтобъ искуство перешло изъ лагеря схоластики на почву реализма — желательно было бы ради его самого. Но мы не льстимъ себя надеждою на мгновенное превращеніе въ золото всего того, что блеститъ. Что мы не обольщаемся таковой сумасбродной надеждой, тому доказательствомъ послужитъ то, что мы предскажемъ о состав будущей художественной выставки.
Г. Верещагинъ напишетъ ‘Головку сиракузянки’, г. Юрасовъ — пейзажъ на тэму стиха г. Полонскаго: ‘Что думаютъ сосны, когда они спятъ’, портретъ Д. С. С. и кавалера многихъ орденовъ NN: г. Розановъ представитъ портретъ троюроднаго дяди художника съ материнской стороны, г. Швайкевичъ — портретъ своей двоюродной тетки, а г. Перовъ — портретъ г. Писемскаго, выходящаго изъ ванны. Г. Бронниковъ на утшеніе публики приготовитъ картинку съ голыми тлами — на мотивъ извстной псенки: ‘Лишь только занялась заря…’ ‘Атака при Черной рчк’ г. Вилевальде будетъ изображать баталію, т. е. лошадиныя морды и блестящія каски, безпорядочно сваленныя въ кучу и къ довершенію эффекта подернутыя тамъ и сямъ струйками синеватаго дыма. Достоинство сей картины заключаться будетъ въ томъ, что на нее вс будутъ смотрть и никто ничего не пойметъ. На картин г. Брокнера подъ рубрикой: ‘Часовня Иверской Божіей Матери’ будутъ собственно представлены дв торговки съ калачами, а на заднемъ план толстый купецъ, правой рукой творящій крестное знаменіе, а лвою сжимающій тугонабитую мошну. Это будетъ картина изъ лучшихъ. Картина того же художника: ‘Одна изъ колоннъ Казанскаго собора’, будетъ проникнута особеннымъ смысломъ, который, впрочемъ, для непосвященнаго большинства останется непроницаемъ.
Затмъ мы увидимъ на выставк слдующія произведенія: ‘Майскій парадъ’, восьмисаженная картина, нарисованная одною лиловой краской — К. Маковскаго.
‘Переходъ Суворова… изъ комнаты въ комнату’, картина г. Плшанова, составленная по новйшимъ историческимъ изслдованіямъ гг. Щебальскаго, М. Погодина и Шедо-Ферротти.
Портретъ собачки княгини С—кой — представитъ художникъ Литовченко.
Г. Мясодовъ опять возмется за Данте и выставитъ этюдъ на тэму дантовскаго стиха: ‘Jo fei giubetto а me delle mie case* (я повсился въ собственномъ дом). Повшеннаго будетъ изображать русскій художникъ, умирающій отъ бдности… Фантазіи для сюжетовъ.
‘Видъ дерева, ростущаго въ Лтнемъ саду’ — г. Жижиленко.
Затмъ нсколько бюстовъ г. Опекушина: 1) Художникъ М. Микшинъ смющійся, 2) М. Микшинъ завивающійся, 3) М. Микшинъ — съ зубочисткой, 4) М. Микшинъ — чихающій, 5) М. Микшинъ передъ умывальникомъ и пр. и пр. Вс эти бюсты займутъ особую залу, которая по каталогу будетъ называться ‘Микшинскою залою…’
‘Но умолкни мой стихъ…’ До слдующей годичной выставки, мы прощаемся съ нашими художниками.

Вологжанинъ.

ИНТИМНАЯ БЕСДА.

— ‘Вашъ начальникъ нрава, говорятъ, крутого?’
— ‘Тише, тише, тише! Что вы!.. Что за слухи!…
Въ мір человка не найти такого:
Добръ и справедливъ онъ, честное вамъ слово,
Онъ не только ближнихъ, не обидитъ мухи.’
— ‘Онъ въ отставку подалъ…’
— ‘Да? Что жъ вы молчите!
Лучше всхъ подарковъ всть такого сорта…
Коли правду точно вы узнать хотите —
Это человкъ былъ даже хуже чорта,
И въ его прошедшемъ есть такія пятна…..’
— ‘Онъ свою отставку взялъ на дняхъ обратно…’
— ‘Взялъ назадъ?.. А я-то… Впрочемъ, чтожъ такое:
Только ради шутки нсколько легко я
Говорилъ о граф…. Вотъ вамъ Богъ свидтель:
Нашъ начальникъ — общій другъ и благодтель,
Мы души не чаемъ въ нашемъ генерал!..’
— ‘Да вчера онъ умеръ. Разв вы не знали?’
— ‘Умеръ. Полно, такъ-ли?… Вы не лжете если,
Я готовъ издохнуть, сидя здсь на кресл,
Коль совру предъ вами, да и врать къ чему же?—
Въ мір человка не бывало хуже:
Золъ, сваливъ, развратенъ и,— того не скрою,—
Жилъ онъ передъ смертью съ собственной сестрою,—
Но должна казаться для судебной власти
Смерть его, однако, истинной потерей:
Мн сказалъ недавно приставъ нашей части,
Что замшанъ даже онъ въ поддлк серій.
Анонимъ.

ШАГЪ ВПЕРЕДЪ И ДВА НАЗАДЪ.

(Изъ памятной книжки.)

Извините, читатель, если мы начнемъ съ исторіи. Поэтъ Дмитріевъ, разсказывая о добромъ старомъ времени и о безграмотности нашего столбового дворянства, передаетъ намъ въ своихъ воспоминаніяхъ слдующій фактъ: ‘Барыни и двица были почти вс безграмотныя. Мать первой супруги нашего поэта Ив. Мих. Долгорукаго (онъ самъ говоритъ это въ своихъ запискахъ) не умла ни читать, ни писать. Въ двнадцати верстахъ отъ насъ въ деревн Ивашевк было много дворянъ и дворянокъ, и во всей деревн былъ только одинъ грамотникъ, дворовый человкъ одной изъ барынь, адъка, который писалъ за всхъ письма къ мужьямъ и родственникамъ, когда они были въ отлучк! Собственно о воспитаніи едва ли было какое понятіе, потому что и слово это принимали въ другомъ смысл. Одна изъ этихъ барынь говаривала: могу сказать, что мы у нашего батюшки хорошо были воспитаны: одною меду не впродъ было.’ (Мелочи изъ запаса моей памяти. 1869 г. Стр. 17). Читатель, вроятно, подумаетъ, что Дмитріевъ повствуетъ о временахъ Владиміра Мономаха или, по крайней мр, Дмитрія Донского. Нтъ, это было очень недавно, лтъ за сорокъ до рожденія г. Скарятина, и намъ остается только пожалть о томъ, что редакторъ ‘Всти’ родился нсколько позже своихъ настоящихъ подписчиковъ и почитателей. Если одинъ дворовый человкъ, адька, могъ писать письма для цлаго стада барынь, то почему бы тому же самому адьк не услаждать своихъ господъ чтеніемъ такихъ органовъ, какъ ‘Всть’.
Впрочемъ, судя по отчетамъ нашего земства, мы можемъ надяться, что лтъ черезъ сорокъ опять поровняемся съ нашими благородными предками въ умственномъ прогресс и медъ будемъ считать главнымъ элементомъ нашего воспитанія. Мнніе наше опирается на такія точныя статистическія данныя, противъ которыхъ едва ли кто ршится возражать. Такъ полтавское земство объявило, что при переход народныхъ училищъ отъ Мин. Гос. Имуществъ подъ вденіе училищныхъ совтовъ было 89 сельскихъ школъ, теперь ихъ осталось только 81, учащихся, разумется, на бумаг, было 5,187, теперь, на той же бумаг, осталось только 4,616. Если черезъ каждые три года чисто учениковъ и слдовательно людей грамотныхъ будетъ убывать на 571, то черезъ двадцать лтъ, на основаніи математической вроятности, не останется ни одного адьки на всю полтавскую губернію.
Желая, вроятно, какъ можно скоре приблизить насъ къ этой вождленной эпох, когда некому будетъ читать ни ‘Всти’, ни ‘Голоса’ (г. Ераевскому впрочемъ до потомства нтъ никакого дла, вдь потомство не будетъ платить денегъ), московское земство ршилось собранный имъ капиталъ на устройство приходскихъ училищъ положить въ московскій банкъ для приращенія процентовъ, вмсто того, чтобы употребить его на распространеніе школъ. Это гораздо логичне и дальновидне полтавскаго земства. Тамъ полнаго помраченія можно ожидать только черезъ двадцать лтъ, а въ великой московской земл оно должно наступить лтъ черезъ десять. А для кого же тогда, спросятъ насъ, будетъ сочинять М. Н. Катковъ свои громоносныя передовыя статьи о бунтахъ и пожарахъ? Для кого будетъ нужна его ‘чернилица разума?’ Соображайте сами, проницательный патріотъ, а мы констатируемъ вамъ только факты и неизбжныя ихъ послдствія. Полагаемъ впрочемъ, что если достаточно меду или патоки для нашего воспитанія, то, съ этой стороны, наша умственная сокровищница еще долго не оскудетъ.

N. N.

ПЕТЕРБУРГСКІЕ ПРОЗАИКИ И МОСКОВСКІЕ СТИХОТВОРЦЫ.

(Поучительная параллель.)

Есть извстный сортъ людей, имющихъ претензію на званіе литературныхъ дятелей, которые находятъ для себя выгоднымъ устно и печатно уврять общество въ томъ, что наша журналистика занимается только одними личными перебранками и, какъ выражаются они, ‘бросаетъ грязью въ честныя литературныя имена’.
Разнымъ газетнымъ выскочкамъ и номадамъ тмъ боле удобно распускать такіе слухи, что поле русской журналистики дйствительно представляетъ изъ себя очень часто печальную картину безобразныхъ выходовъ, сплетенъ и рукопашныхъ побоищъ. Все это такъ, но общество не должно забывать, что въ большинств случаевъ главными героями скандалезныхъ литературныхъ явленій являются именно эти самые номады и непризнанные самозванцы, литературные ‘Иваны, непомнящіе родства’. Общество не должно забывать, что собственно литература состоитъ, во-первыхъ, изъ писателей, а, во-вторыхъ, изъ людей къ литератур прикосновенныхъ. Отъ набга послднихъ журналистик трудно отдлаться, несмотря на все ихъ тормозящее значеніе. Литературу нельзя сравнивать съ какою нибудь строго очерченною ученою корпораціею, въ которую доступъ обусловливается извстными званьями, талантомъ и учеными степенями. Входъ въ прессу доступенъ каждому грамотному и даже безграмотному проходимцу. Наша пресса еще доступне, если мы вспомнимъ о томъ, въ рукахъ какихъ антрепренеровъ и лавочниковъ находятся многіе органы русской печати. Иному на роду написано быть сидльцемъ, ростовщикомъ, или, по крайней мр, ветеринаромъ, а онъ, смотришь, издаетъ учено-литературное ‘Revue’. Такимъ образомъ, если во глав журнала становится беззастнчивый и невжественный спекуляторъ, смотрящій на журнальное дло съ цинической точки торгаша, то понятно, чего онъ ищетъ, онъ ищетъ барышей и сотрудниковъ —
Числомъ поболе, цною подешевле,
и вотъ со всхъ сторонъ являются къ нему обязательные ‘ Иваны, непомнящіе родства’, готовые строчить все, что угодно, по заказу, и затмъ литературное бродяжничество является во всемъ своемъ блеск, или врне — во всей своей мрачности. Вс эти маленькія шавки при всемъ своемъ ничтожеств и безсиліи, очень злы и обидчивы. Когда такой шавк, которая постоянно вертится у васъ подъ ногами, вы дадите пинка, она этого не проститъ вамъ: она всю жизнь свою готова визжать около вашего кабинета или даже около кухни, чтобъ досадить вамъ своимъ визгомъ. Вы мимоходомъ назовете самозванца его собственнымъ именемъ, и Иванъ, непомнящій родства, начнетъ шипть изъ своей чернилицы: ‘Смотрите, добрые люди, онъ бросаетъ грязью въ честныя имена своихъ собратьевъ’, и найдутся добрые люди, которые поврятъ безпаспортному Ивану, только насильственно прикосновенному къ литератур. Самъ же Иванъ никогда, какъ вс ничтожности, не позабудетъ вашего случайно-брошеннаго слова или мткаго замчанія. Онъ начнетъ копаться не только въ вашихъ произведеніяхъ, не только въ вашей совсти, но даже въ вашихъ домашнихъ длахъ и наклонностяхъ, въ вашемъ кошельк начнетъ пересчитывать деньги, и съ такимъ усердіемъ, что невольно хочется изъ жалости предложить ему на чай свертокъ мдной монеты.
И такіе господа осмливаются называть себя литературными дятелями!.. Пусть же знаютъ многіе доврчивые, добрые люди, что литература не всегда только служитъ однимъ своимъ личнымъ цлямъ, что журналисты очень часто размаскировываютъ передъ обществомъ не своихъ ‘братьевъ-писателей’, а выскочекъ и журнальныхъ Отрепьевыхъ, которые только пачкаютъ и бумагу, и литературу.’ Пусть знаютъ добрые люди, что литература сама должна охранять себя отъ нашествія продажныхъ ремесленниковъ печатнаго слова и праздношатающихся…
Разъ навсегда мы считали, нужнымъ оговориться по этому поводу, дабы читатели видли, что мы проводимъ рзкую границу между ‘писателями’ въ строгомъ значеніи этого слова, и между людьми, только случайно прикосновенными къ литератур. Съ первыми мы можемъ не соглашаться, нападать на ихъ мннія, спорить съ ними, но никогда не станемъ смшивать ихъ съ разными авантюристами печати, которымъ даютъ пріютъ разные патологическіе органы въ род ‘Всемірнаго труда’ и ‘Зари’.
Серія {Если ужъ серіи — то изъ числа фальшивыхъ серій.} ‘пребывающихъ въ неизвстности’ авантюристовъ, которые въ тоже самое время, какъ говоритъ Фамусовъ, ‘людишки — пишущій народъ’,— очень многочисленна и притомъ разнохарактерна. Въ Петербург и въ Москв есть прелюбопытные типы, носящіе на себ свой особый, мстный отпечатокъ. Чтобъ ознакомиться съ этими типами, мы бы напрасно стали искать ихъ въ самой литератур. Нтъ, какъ ни странно это, но съ такими темными дятелями публика знакомится не на ихъ литературныхъ произведеніяхъ (увы! ихъ никто не знаетъ), а по ихъ судебнымъ процессамъ, въ которыхъ они любятъ дебютировать, вроятно въ видахъ своей популярности. Эти крошечные Геростраты совершенно вправ пародировать слова Юлія Цезаря, сказавши: ‘лучше громко прославиться по суду, чмъ остаться незамченнымъ въ литератур’.
На этотъ разъ мы остановимся на двухъ типахъ рыцарей тьмы, изъ которыхъ одинъ принадлежитъ Петербургу, другой возродился въ блокаменной старушк Москв. Который изъ нихъ привлекательне — ршите сами. Дла обоихъ разбирались сперва у мировыхъ судей, а потомъ и въ мировомъ създ и въ окружномъ суд. (См. ‘С.-Пет. Вд.’ No 259 и ‘Судебный Вст.’ No 237). Сказаніе, какъ увидите, не вымышленное, а взятое цликомъ изъ судебныхъ хроникъ.
Начнемъ съ Петербурга, а потомъ, не дожидаясь поправки моста черезъ Мету, и въ Москв побываемъ…
Жили да были два друга — гг. Щегловъ и Заринъ… Но, можетъ быть, читатели не знаютъ, кто такіе гг. Заринъ и Щегловъ? Не знаете, я въ этомъ увренъ. Они прославились только своей ссорой и дломъ въ камер мирового судьи, хотя и состоятъ въ то же время въ качеств почти неизвстныхъ дятелей, прикосновенныхъ къ литератур. Кром того, какъ оказалось на суд, одинъ изъ нихъ адвокатъ, а другой — педагогъ… Люди, какъ видите, изъ ряду вонъ… И такъ г. Щегловъ былъ другомъ г. Зарина, а г. Заринъ былъ другомъ г. Щеглова. Солидарность свою они доказали печатно, участвуя вмст когда-то въ погибшей по худосочію ‘Библіотек для чтенія’, въ томъ же журнал, гд ратовалъ съ ними за одно тотъ ужасный Охочекомонный, приводившій нкогда въ содроганіе самыхъ умренныхъ и снисходительныхъ читателей…
Десять лтъ продолжалась дружба новйшихъ Ивана Ивановича съ Иванокъ Никифоровичемъ, но, hlas! ничто не прочно подъ луною, — и дружба ихъ окончилась гораздо скандальне дружбы гоголевскихъ героевъ
Вотъ что узнаемъ мы изъ доклада мировому създу.
Десятилтній другъ г. Зарина, г. Щегловъ былъ однажды у перваго въ гостяхъ. Напившись чаю вмст, г. Заринъ куда-то отлучился, а десятилтній другъ остался бесдовать съ женою г. Зарина и съ ихъ общею знакомою г-жею Б. Бесда была скоро смущена, ибо г. Щегловъ (публицистъ и педагогъ) ‘постепенно впалъ въ азартъ и обозвалъ гостью Зариныхъ браннымъ словомъ’. Обиженная хозяйка просила домашняго друга удалиться и навсегда оставить ихъ домъ, но другъ ушелъ только тогда, когда наговорилъ дерзостей и хозяйк, и своимъ крикомъ разбудилъ маленькаго хозяйскаго сына.
Вы не врите читатель? Такъ загляните въ No 259 ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’.
Мужъ оскорбленной жены, узнавъ отъ нея всю исторію, написалъ на другой день въ другу, ‘впадающему въ азартъ’, письмо, заявляя ему, что онъ прерываетъ съ нимъ вс сношенія и проситъ его не ходить, не писать къ нему. Но г. Щегловъ не унялся и написалъ отвтъ, прося письменно или лично объясниться съ г. Зоринымъ о причин отказа отъ дому, ‘чего онъ не заслуживаетъ, потому что не считаетъ себя виноватымъ’.
О, г. Щегловъ! Духъ Охочекомоннаго витаетъ надъ вами!.. Можно-ли васъ обвинять за то, что вы впали въ азартъ, наговорили дерзостей двумъ дамамъ и своимъ галантерейнымъ обращеніемъ разбудили спящаго ребенка въ квартир вашего пріятеля!.. Почему же вамъ считать себя виноватымъ?
Письмо г. Щеглова было ему возвращено назадъ нераспечатаннымъ, съ припиской о томъ, что его писемъ читать не желаютъ и что примиреніе невозможно.
Г. Щегловъ опять-таки не унялся, шлетъ другое письмо, опять возвращенное ему назадъ нераспечатаннымъ при записк г-жи Зариной, которая въ справедливомъ негодованіи писала ему, что его поступокъ такъ возмутилъ ея мужа, и въ особенности ее, что они стыдятся даже за прежнее съ нимъ знакомство, что только ‘тупость чувства и крайняя безсовстность’ могутъ побуждать его добиваться напрасныхъ объясненій.
Замтьте, что г. Щегловъ, оскорбивъ двухъ женщинъ, проситъ объясненій, а не извиненія за свою рыцарскую выходку. Мало того, на записку г-жи Зариной онъ снова пишетъ отвтъ и оправдывается — чмъ бы вы думали? тмъ, что считаетъ ее не за жену Е. Зарина, а за его двоюродную сестру.
Вы не врите, читатель! Прочтите указанный номеръ газеты…
Передъ нами ех-писатель и педагогъ, оправдывающій себя тмъ, что онъ оскорбилъ ‘незаконную жену’ своего пріятеля!!.. Но и этимъ онъ не ограничился и видя, что и дальнйшія его письма возвращаются назадъ, посылалъ по почт два письма на имя дачнаго домовладльца г. Зарина, съ передачею послднему и на наружной сторон конвертовъ (это уже просто озорничество!) длалъ свои замтки о томъ, что Заринъ живетъ гражданскимъ бракомъ, и что его жена ему не жена, а двоюродная сестра… Тоже самое утверждалъ ‘прогрессивный другъ’ и мировому судь, несмотря на то, что обвинитель и въ этомъ обличилъ его метрическою записью о своей свадьб, сказавъ съ свойственною г. Зарину силою, что г-жа Зарина ему ‘предъ лицомъ неба и земли дйствительно законная жена’.
Пожалйте, господа, о дтяхъ, воспитаніе которыхъ поручалось такому дикому педагогу, который смло оскорбляетъ женщину, на основаніяхъ указанныхъ выше. Недовольный справедливымъ приговоромъ мирового судьи, приговорившаго его къ 3-хъ мсячному тюремному заключенію, г. Щегловъ апеллировалъ въ създъ, гд опять принялся доказывать ‘незаконную связь’ двухъ супруговъ, съ явнымъ желаніемъ оскандализировать ихъ. Но весь скандалъ палъ на голову одного г. Щеглова, который, по его заявленію, справки о законномъ сожительств Зариныхъ наводилъ въ полиціи и даже входилъ по этому случаю въ объясненія съ дворниками (!!!?).
Дло говоритъ само за себя и его объяснять нечего, и только нужно сожалть, что създъ на этотъ разъ былъ странно снисходителенъ къ обвиняемому и ршеніе мирового судьи отмнилъ.
Судъ общественнаго мннія будетъ, вроятно, строже… По крайней мр, дамы наврно будутъ бояться бесдовать за чашкой чая съ г. Щегловымъ…
Родители, бдныя дти которыхъ должны были учиться у такого педагога, должны, однако, утшиться: благоразумное начальство заставило выйдти въ отставку такого свирпаго, съ готентотскими взглядами наставника. За дтей мы искренно радуемся.
Типъ заштатнаго петербургскаго публициста и педагога настолько мраченъ и антипаченъ, что мы съ большей охотой перейдемъ теперь къ другому типу, уже московскаго происхожденія, а именно къ г. Бшенцеву и къ его процессу съ г. Миллеромъ (редакторомъ одной московской газеты) и съ г. Постниковымъ.
Не забудьте, что это процессъ — ‘по дламъ печати’, и повидимому долженъ представлять нчто серьезное.
Г. Бшенцевъ — стихотворецъ. Вы его не знаете, я его не знаю, и, вроятно, въ Петербург и въ провинціи никто не читалъ г. Бшенцева. Объ этомъ, впрочемъ, нужно сожалть, потому что — судя по отзывамъ о немъ г. Постникова — это долженъ быть прелюбопытнйшій экземпляръ московскаго виршеплета, до изступленія влюбленнаго въ собственную музу, что не мшаетъ, повидимому, послдней часто подсмиваться надъ своимъ поэтомъ. Это мы сейчасъ увидимъ. Дло, разбиравшееся въ окружномъ московскомъ суд, вышло вотъ изъ-за чего.
Г. Бшенцовъ,— такъ начинаетъ свое патріархальное повствованіе г. Постниковъ,— не разъ въ разговор со мною спрашивалъ моего мннія о своихъ стихотвореніяхъ. На это Постниковъ высказалъ ему свой взглядъ и при этомъ для примра прочелъ одно изъ его стихотвореній сперва обыкновеннымъ способомъ, а потомъ снизу вверхъ и доказалъ, что смыслъ стихотворенія отъ этого нисколько не пострадалъ.
Какъ видите, поэтъ — обоюдоострый!
Читать его могли бы вы
И вкривь, и вкось, и поперегъ:
Хорошъ отъ ногъ до головы,
И милъ отъ головы до ногъ..
Но стихотворецъ осерчалъ за такое объясненіе, и когда г. Постниковъ напечаталъ въ газет критическую замтку о чтеніи стихотворца въ одномъ изъ клубовъ, тогда г. Бшенцевъ пожелалъ отомстить автору замтки во 1-хъ тмъ, что показывалъ ему въ танцахъ какія-то ‘неприличныя фигуры языкомъ’ (!?!), а во 2-хъ, подалъ на него жалобу въ судъ…
Бшенцевъ жалуется на противника за то, что тотъ напечаталъ какой-то разговоръ его о дворянскомъ клуб, и этотъ разговоръ — говоритъ разгоряченный піита — ‘будучи представленъ въ искаженномъ вид (ужасное преступленіе!) причиняетъ мн боле нежели матеріяльный ущербъ — вредъ нравственный (?!), ставя меня въ антагонизмъ съ обществомъ, которое можетъ лишитъ меня своего добраго расположенія.
Въ самомъ дл ужасно! При вид искаженныхъ словъ г. Бшенцева, что скажетъ о немъ общество, Москва, цлая Россія и наконецъ цлая Европа? Ну какъ тутъ съ досады не показать во время танцевъ языка человку, какъ оставить безъ жалобы такого оскорбленія! Г. Бшенцевъ, по его собственному выраженію, изливаетъ на дворянскій клубъ ‘фіалъ своей любви’, э, тутъ въ газет мннія его о клуб пересказываются безъ стенографической точности.
‘Вдь посл того разговаривать нигд нельзя, восклицаетъ съ лирическимъ отчаяніемъ несчастный обладатель ‘фіала любви’ — ‘это поведетъ къ тому, что придется каждое слово обдумывать’.
Московскіе стихотворцы, какъ видно, не знаютъ, что всегда и везд нужно обдумывать — какъ длаютъ это вс умные люди — каждое свое слово.
Нтъ, за свою литературную славу г. Бшенцевъ готовъ на все, даже на дикій пасквиль, лишенный всякаго смысла. По словамъ защитника Постникова, г. Бшенцевъ, способный обижаться пустяками и безпокоить изъ-за мелкаго самолюбія судъ, въ тоже самое время самъ позволяетъ себ возмутительныя выходки. Такъ, когда покойный Добролюбовъ въ своемъ отзыв посмялся надъ жалкими потугами музы московскаго поэта, тогда г. Бшенцевъ прислалъ въ редакцію ‘Современника’ стихотвореніе, въ которомъ говоритъ, что у Добролюбова ‘продажное перо’…
Кажется, московскій стихотворецъ передъ вами весь, на лицо. Теперь остается только дло за его стихами. Когда нибудь я ихъ добуду и подлюсь своими впечатлніями съ читателями… Предвкушаю впередъ всю ихъ прелесть…
Гг. москвичи! Нтъ-ли у васъ книжки стихотвореній Бшенцева? Пришлите. Въ книжныхъ лавкахъ такой рдкости не отыщешь, а самъ г. Бшенцевъ, повидимому, очень мало заботится о распространеніи своихъ произведеній. Пусть онъ хоть послдуетъ примру другого московского пвца Оглобина, который _придумалъ оригинальный способъ знакомить публику съ своимъ талантомъ. Недавно въ Москв во время представленія итальянской оперы въ Большомъ театр остроумный поэтъ забрался на самый верхъ театра къ отверстію надъ газовою люстрой, и въ третьемъ дйствіи во время самой патетической сцены спустилъ на голову изумленныхъ зрителей цлый дождь печатныхъ листиковъ. Листики оказались стихотвореніемъ г. Оглоблина. Публика волей-неволей должна была прочесть ихъ и узнать имя автора. ‘Насильно милъ не будешь,’ говоритъ пословица,— это такъ, но за то насильно можно заставить читать свои произведенія, что и доказалъ г. Оглоблинъ.
Г. Бшенцевъ, что же вы не соблазнитесь его примромъ?

Анонимъ.

МИКРОСКОПЪ.

(Разныя замтки, мелочи, слухи.)

Было время, когда наши журналисты совстились признаваться въ томъ, что въ ихъ дятельности нтъ никакого направленія, что они чужды всякой тенденціи. Блаженной памяти ‘Свточъ’, издававшійся, кажется, только для потхи своего редактора,— ‘Свточъ’, и тотъ, для благовидности, сочинилъ для себя мудреную задачу — какое-то непонятное примиреніе востока съ западомъ. Прежде каждый органъ стыдился признаваться въ своей безцльности. Даже у ‘Ерунды’ Камбека трепалась какая-то тенденція. въ самомъ дл, какъ-то странно и неловко признаваться, какъ отдльному человку, такъ и цлому журналу, въ томъ, что я-молъ, господа, пишу самъ не зная о чемъ, никакихъ убжденій не имю, а пою только то, что ‘на душ споется…’ Всякому тяжело давать росписку въ собственной тупости и безсодержательности.
Въ наши дни люди и журналы бросили такую щепетильность и стали гораздо безцеремонне. Припомнимъ объявленіе ‘Встника Европы’ о направленіи въ литератур,— ‘Встника Европы’, который рядомъ съ похвальной монографіей Мадзини печаталъ потомъ художественно-ерническій романъ Гончарова. Припомнимъ… но и припоминать намъ нечего, когда у насъ теперь передъ глазами послдній самый яркій примръ литературной безцеремонности. Редакція будущей семейной газеты ‘Нива’ публично хвастается въ настоящее время своею безтенденціозностью и отсутствіемъ всякаго направленія, съ чмъ мы и поздравляемъ будущихъ читателей ‘Нивы’, которые съ января мсяца могутъ распвать псенку на мотивъ стихотворенія А. Майкова:
По ‘Нив’ прохожу я узкою межой,
Гд нтъ тенденціи и мысли никакой,
Гд можно все и сверху внизъ читать,
И снизу вверхъ прочитывать опять,
А ерунда все будетъ ерундой
На ‘Нив’, гд иду я узкою межой.
Какое раздолье представляетъ ‘Нива’ тмъ изъ нашихъ застывшихъ беллетристовъ и сладкогласныхъ лириковъ, для которыхъ тенденція страшне всякаго тарантула, и которымъ предоставляется теперь полная свобода сочинять безсмысленныя повсти и распвать псенки la Фетъ въ род слдующей:
Ты предо мною сидишь,
Весь я горю отъ любви,
Умъ я теряю всегда
Если сидимъ vis—vis.
Сядь же напротивъ меня,
Или къ себ подзови:
Будемъ мы молча сидть
Цлую ночь vis—vis.
Художники и эстетики ‘Нивы’ однако не прочь поспекулировать. Редакція ‘Нивы’ печатно объявляетъ о выдач преміи въ 1000 р. тому, кто представитъ ей художественное произведеніе въ 8 печатныхъ листовъ. Премія эта составитъ въ тоже время и плату за статью.
Шарлатанская публикація длается очень ясной. ‘Нива’ обыкновенную плату за литературный трудъ называетъ громкимъ словомъ премія. Всмъ журналамъ случается платить за статьи даже боле 125 р. с. съ листа, какъ общаетъ ‘Нива’, но никому въ голову не приходило до сихъ поръ называть такой гонорарій — наградой, да еще объявлять объ этомъ въ красной строк.
О, ‘Нива!’ Съ видомъ очень смлымъ
Дорогой трудной ты идешь:
Какой-то вздоръ считаешь — дломъ,
И плату — преміей зовешь.
Ахъ, ‘Нива’! за свое явленье
Ты стоишь преміи сама…
Но погоди: придетъ зима
И мы почтимъ твои творенья.

* * *

Шиллеръ и Гете охарактеризовали извстнаго Лафатера слдующими словами, своего ксеніона: ‘Жаль, что природа создала изъ тебя одного человка, потому что матеріалъ былъ и для достойнаго дятеля, и для жалкаго писателя’. Хотя Лафатеръ иметъ мало сходства съ г. Мордовцевимъ, но послднее опредленіе къ нему очень подходитъ. Онъ является для насъ, съ одной стороны, почтеннымъ изслдователемъ нкоторыхъ эпизодовъ русской исторіи, а съ другой стороны — самымъ убогимъ, пришибленнымъ беллетристомъ доктора Хана… ‘И какъ это васъ, Михаилъ Васильевичъ, на все хватаетъ’, говорилъ Кречинскому Расцлюевъ… Г. Мордовцеву замтили въ ‘Дл’, что его ‘Знаменія времени’, помщенныя въ ‘Всемірномъ Труд’, отличаются замчательной юродивостью и напоминаютъ горячечный бредъ больного человка, но г. Мордовцевъ такъ озлился на ‘Дло’, что не удержался его обругать даже въ беллетристическомъ произведеніи, вложивъ свою брань въ слова какого-то помшаннаго Мяти… Впрочемъ, мы до нкоторой степени оправдываемъ двойственность дятельности г. Мордовцева. По нашему мннію, свои историческіе этюды онъ пишетъ въ здоровомъ и нормальномъ состояніи, когда же на него находитъ припадокъ лунатизма, тогда онъ садится и творитъ для ‘Всемір. Труда’ какія-то литературныя галлюцинаціи. Чтожъ, у каждаго есть свои недуги и свои слабости. Микель-Анжело писалъ плохія вирши, но считалъ себя великимъ поэтомъ. Такъ и г. Мордовцевъ, кажется, сильно вруетъ въ свое художественное дарованіе, которымъ его, однако, Богъ обидлъ.

* * *

Печальный слухъ передаетъ одна петербургская газета. Вотъ что говоритъ она: ‘Намъ сообщаютъ, что извстный Кельсіевъ лишился разсудка, и въ настоящее время находится въ дом умали. шейныхъ.’ Сожалемъ г. Кельсіева, если это извстіе справедливо. Хотя къ литературной дятельности этого писателя мы никогда не относились симпатично, но ‘отъ убитаго недруга нтъ дурного запаха,’ сказалъ одинъ римскій полководецъ.
Впрочемъ, и то сказать: отъ ‘Всемір. Труда’ или ‘Голоса’ до желтаго дома одинъ только шагъ, если врить словамъ одного современнаго психіатра.

* * *

Одинъ изъ сотрудниковъ ‘Всемір. Труда’ объявляетъ подписчикамъ этого журнала, что онъ въ грезахъ недавно обнималъ воздушный станъ ‘какой-то женщины’, повитой тоской мучительной страсти’ (все это изображено въ стихахъ) и, обращаясь къ этой неизвстной барын, восклицаетъ:
Ты хороша, какъ, мысль, какъ грхъ, какъ увлеченье…
Во сн можно обнимать, кого угодно, можно обнимать даже необъятное, г. стихотворецъ, но на яву нельзя злоупотреблять словами. Не всякая мысль бываетъ хороша,— напр. мыслы гг. Загуляева или Щеглова вы едва ли сами признаете хорошими, затмъ и грхи же вс привлекательны. напр., разв грлъ, за который осудили г. Лаврова — красивъ?.. Согласитесь, благовидно-ли вы поступили бы, если бы какой нибудь барышн написали такіе стихи:
Ты хороша… нметъ слово…
Ужель примра ваять мн не съ кого?
Ты хороша, какъ мысль Щеглова,
Ты хороша, какъ грхъ Краевскаго.
До крайней мр, я совтую поэту ‘Всемір. Труда’ въ тхъ случаяхъ, когда стихи его двусмысленны, длать къ нимъ ученыя коментаріи, съ объясненіемъ того, что, напр., авторъ подразумеваетъ вообще подъ словами ‘мысль* или ‘грхъ’…

* * *

Очень недавно у мирового судьи разбиралось боле чмъ странное дло. Нкто г. Ярморкинъ просилъ судью понудить редоктора ‘Пет. Газ.’ г. Илью Арсеньева возвратить ему, Ярморкину, рукописную статью, отданную илъ редактору при свидтеляхъ. При этомъ Ярморкинъ заявилъ судь, что эта рукописная (замтьте!) статья послужила поводомъ къ его арестованію въ секретномъ отдленіи полиціи, гд ему сдлали внушеніе, что ‘если онъ будетъ печатать статьи противъ полиціи, то его немедленно вышлютъ изъ столицы’. Хотя статья и не была напечатана, прибавляетъ онъ, но какими-то судьбами сдлалась извстна полиціи.
Арсеньевъ однако отказался выдать истцу рукопись обратно, отзываясь тмъ, что она редакціей уничтожена.
‘Судебный Встникъ’, помщая у себя этотъ процессъ, прибавляетъ: ‘Мы ршительно становимся въ тупикъ передъ заявленіемъ г. Ярморкина. Дйствительно, г. Ярморкинъ передаетъ въ редакцію ‘Пет. Газ.’ статью о какихъ-то дйствіяхъ полиціи. Статья эта, которая до напечатанія не можетъ быть никому извстною, длается извстною полиціи. Какимъ образомъ? Какое можетъ быть литературное отношеніе между редакціей газеты и полиціей? Принимаетъ, что ли, полиція постоянное участіе въ трудахъ редакціи? Это какая-то Шахерезада.’.*
Нкоторое ‘строгіе цнители и судьи’ въ различныхъ углахъ газетъ и всевозможными шрифтами стараются въ перегонку изливать свой гнвъ на такія оперетки, какъ ‘Прекрасная Елена’ и ‘Фаустъ на изнанку’, доказывая ихъ пустоту, безсодержательность и пошловатость. Положимъ, что эти пьесы дйствительно пусты, я не стану спорить съ господами, у которыхъ налицо только одна изнанка логической мысли. Соглашаюсь, что вс эти Елены и Фаусты далеко не серьезныя произведенія, но, съ другой стороны, разв вс эти ‘Василисы Мелентьевны’, ‘Фролы Скобевы’, ‘Самозванцы’ — серьезныя пьесы? Разв въ нихъ больше содержанія и таланта, разв он помогаютъ тому воспитательному значенію нашихъ театровъ, о которомъ такъ любятъ кричать враги веселыхъ остроумныхъ оперетокъ и мрачные шаманы искуства? Вдь ‘Фролы Скобевы’ еще пошле этихъ оперетокъ, но они скучны и бездарны и ихъ за то не преслдуютъ. Наши филистеры боятся смха, въ какой бы форм онъ ни проявлялся, боятся, потому что сани смяться не умютъ, боятся, потому что хотятъ слыть серьезными людьми, боятся и не любятъ его, потому что инстинктивно понимаютъ, что сами они даютъ неистощимый матеріалъ для самыхъ веселыхъ и злыхъ каррикатуръ и оперетокъ… Потому-то ‘Василис Мелентьевн’ они и прощаютъ ея сухость и безцльность: ‘Василиса Мелентьевна’ ихъ не обижаетъ… Неуклюжій филистеръ изъ боязни быть смшнымъ, совстится улыбаться, не замчая, что его накладная серьезность и гримасы до нельзя смшны и комичны. Милые филистеры!
Да, вамъ веселье не къ лицу,
Могу сказать я безъ ошибки:
Идутъ гримасы къ мертвецу,
Пристали къ юности улыбки.
И такъ, не смйтесь, господа!
Чтобъ васъ избавить отъ труда,
При первомъ случа, надъ вами
Мы посмемся лучше сами.

* * *

Во время прерванная рчь можетъ замнить иногда съ успхомъ самое строгое наказаніе. Это неравно доказалъ московскій артистъ г. Шумскій. Во время представленія въ Маломъ московскомъ театр (6 ноября) пьесы ‘Отцы и дти’, въ партеръ вошли два господина, какъ сообщаютъ ‘Современныя извстія’, съ такимъ громомъ и шумомъ, что поднялось всеобщее шиканье. Развязные господа продолжали однако шествовать впередъ съ тмъ же шумомъ и грохотомъ.
Такъ какъ за этимъ грохотомъ голосъ актеровъ былъ не слышенъ, то г. Шумскій остановился отвчать на вопросъ г-жи Федотовой и продолжалъ молчать до тхъ поръ, пока, наконецъ, шумвшіе совершенно не услись на своихъ мстахъ. Молчаніе длилось минуты три. Публика тоже стихла, и среди всеобщей тишины только раздавался шумъ и громкіе шаги двухъ постителей. Когда они, наконецъ, услись, публика дружными рукоплесканіями выразила г. Шумскому свое сочувствіе за урокъ, данный имъ двумъ нахаламъ.
Одинъ изъ нарушителей спокойствія былъ въ тотъ же вечеръ посаженъ на гауптвахту.
Нкоторые любители гордятся и считаютъ за большую для себя честь, когда какая нибудь сценическая знаменитость собственно для однихъ ихъ прочитаетъ или споетъ что нибудь. Нарушители же спокойствія въ Маломъ театр могутъ тоже гордиться и записать въ свою памятную книжку: ‘Сегодня, 6 ноября 1869 года, артистъ Шумскій собственно для однихъ только насъ прервалъ на сцен свой разговоръ и замолчалъ минуты на три…’

* * *

Въ ‘С.-Петербург. Вдомостяхъ’ было какъ-то заявлено объ оригинальномъ педагогическомъ пріем, употребляемомъ въ петербургскомъ пансіон г. Гирса учителемъ нмецкаго языка, заставляющимъ своихъ учениковъ въ класс давать другъ другу пощечины. Такъ какъ г. Гирсъ ни словомъ не отозвался на это заявленіе, то таже газета сообщила еще дополнительныя свденія объ этой исторіи. Фамилія нмецкаго педагога г. Тейбнеръ. О поступк его узнало начальство пансіона, но объяснило его — шуткой?!!.. Какъ вамъ нравится такое объясненіе!.. Дтей пріучаютъ съ дтства не краснть при полученіи пощечинъ, проводятъ систему взаимнаго мордобитія, а начальство пансіона, узнавъ объ этомъ, позволяетъ нмецкому педагогу по прежнему оставаться въ училищ, а воспитаннику напваетъ псенку:
Разв, дти, вы не знали:
Вдь онъ шутилъ, вдь онъ шутилъ!..
Любой изъ воспитанниковъ этого шутника-педагога, вроятно, съ удовольствіемъ будетъ вспоминать впослдствіи о своемъ воспитател, произнося съ истиннымъ чувствомъ:
Онъ никогда, наукой озабоченъ,
На насъ руки своей не поднималъ,
И только насъ, для шутки, заставлялъ
Давать другъ другу нсколько пощечинъ.
Нечего сказать, пріятное воспоминаніе оставить по себ г. Тейбнеръ.

* * *

Вроятно, многимъ извстно, что нашъ маститы* романистъ Тургеневъ написалъ комическую пьесу ‘Le dernier des sorciers’, положенную за музыку. Пьеса эта давалась ныншнею осенью въ Бадшъ-Бадеп. Роль самого колдуна принялъ на себя самъ г. Тургеневъ, но такъ какъ онъ пть не въ состояніи, то партію его выполнялъ г. Вмльде, стоя за кулисами, а самъ г. Тургеневъ, бывшій на сцен, только раскрывалъ ротъ и длалъ приличныя пнію движенія. Пишутъ, что комическій эффектъ вышелъ чрезвычайный, и притомъ эффектъ совершенно новый. Мы этому охотно вримъ и думаемъ, отчего бц г. Тургеневу этотъ новый родъ сценическаго искуства не примнить до нкоторой степени и къ своей литературной дятельности. На сцен онъ допускаетъ пть за себя другого, а санъ только пантомины длаетъ, пусть и въ литератур г. Тургеневъ составляетъ только планъ романа или повсти, а пишетъ ихъ кто нибудь другой, ну, хоть, напр., Роммеръ или Ольга Н. Подписываться, можно такъ: задумалъ — иванъ Тургеневъ, а сочинялъ — такой-то (имя ревъ)… Пантомима тоже выйдетъ эффектная, да и самое произведеніе едва-ли отъ этого проиграетъ… Что скажетъ на это Косица?..

* * *

Въ г. Шу случилось ужасное происшествіе… Заране содрогайтесь, читатели. Одна испорченная и неблаговоспитанная крестьянка… украла съ (порода рдьку, стоящую по оцнк — копйку серебра. Дло дошло до судьи, какъ пишутъ въ ‘Совр. Изв.’ и неумолимый судья не могъ легко отнестись къ этому преступленію, за которое я опредлилъ посадить бдную женщину въ казаматку… Для всхъ горька рдька, но врно не настолько, сколько для этой крестьянки.
Въ ‘Опочк’,— пишутъ въ той же газет — тоже произошло нчто подобное. Модистка, составляя счетъ за работу, ей заказанную, вольно или невольно,— всего врне, что по ошибк,— прописала въ немъ лишнихъ девятнадцать съ половиною копекъ, и за такое незнаніе арифметики судья Травинъ приговорилъ обвиняемую — на мсяцъ въ тюрьму… О, вы, столичныя модистки! знаете-ли вы объ этомъ случа? Вы, которыя въ своихъ счетахъ ошибаетесь, не на какія нибудь 19 1/2 к., а на десятки и сотни рублей, примите къ свденію этотъ случай и никогда не устраивайте своихъ магазиновъ въ г. Опочк…

* * *

‘Русскія Вдомости’ (No 248) сообщаютъ случай еще лучше. Въ г. Москв мщанйнъ Иванъ Гавшинъ, за подозрніе въ воровств, былъ приговоренъ мировымъ судьею городского участка Къ трехъ-мсячному заключенію въ тюрьму, но, высидвъ въ тюрьм эти три мсяца, оказался невиннымъ по приговору мирового създа… Этотъ случай возвращаетъ насъ къ тому ‘доброму старому времени’, когда свобода и спокойствіе гражданъ на каждомъ шагу нарушались Произволомъ судебной власти. Поборники новыхъ судебныхъ учрежденій, мы тмъ боле скорбимъ, чмъ чаще встрчаемъ въ лиц представителей новой судебной реформы, старыхъ людей, которые представляютъ изъ себя надгробныя эпитафіи ‘доброму, старому времени!..’

* * *

Не вс судьи бываютъ такими мрачными, какъ т, о которыхъ говорено выше,— попадаются между ними и шутники самыхъ оригинальныхъ свойствъ. Объ одномъ изъ такихъ шутниковъ симбирскій корреспондентъ ‘Совр. Изв.’ (No 265) сообщаетъ преукорительныя свденія. Одинъ изъ тамошнихъ уздныхъ мировыхъ судей, нужно предполагать, родился скоре комикомъ, чмъ администраторомъ, а потому свое комическое дарованіе и старается примнить къ своей судейской должности. Забавляется онъ вотъ какимъ образомъ. За неимніемъ, какъ видно, никакихъ длъ, онъ подаетъ отъ себя самому же себ прошенія, кладя ихъ съ поклономъ себ на столъ, и потомъ заходитъ за ршетку на свое судейское мсто, надваетъ на себя цпь, читаетъ во всеуслышаніе свое собственное прошеніе и приступаетъ къ судоговоренію.. Такимъ образомъ разбиралъ онъ дло о покраж изъ его сада клубники, которое окончилось мировой, потому что лакомка-крестьянка, посягнувшая на судейскую клубнику, согласилась во избжаніе дальнйшаго судопроизводства, заплатить судь-истцу 5 р. сер. штрафу, которые онъ и взялъ, при чемъ какъ истинный джентльменъ, называлъ крестьянскую бабу не иначе, какъ ‘милостивая государыня’…
Другое дло онъ производилъ для разнообразія инымъ образомъ. По подач самому себ прошенія объ увоз у него съ поля сноповъ ржи, и по прочтеніи этого прошенія, положилъ резолюцію: ‘пригласить’ для разбирательства почетнаго мирового судью такого-то’. Приглашенный въ назначенный срокъ явился. Началось разбирательство. Судья-истецъ краснорчиво и горячо объяснилъ всю тяжесть проступка обвиняемаго, говорилъ о неуваженіи къ чужой собственности и требовалъ строжайшаго наказанія преступнику. Когда очередь дошла до отвтчика, то онъ ничего не могъ сказать въ свое оправданіе и только спутался. Тогда судья-истецъ, врный своему врожденному комизму и желая удивить своимъ состраданіемъ къ ‘меньшему брату’, обратился къ почетному мировому судь и къ обвиняемому съ просьбой:
— ‘Такъ какъ защита обвиняемаго слаба, то не позволите-ли вы мн принять эту защиту на себя, хотя и противъ себя?’
Согласіе послдовало съ обихъ сторонъ и судья-истецъ-адвокатъ сталъ на мсто обвиняемаго, и такъ увлекся своей защитительною рчью, что отдлалъ самого себя, какъ говорится, не на животъ, а на смерть. Несмотря однако на энергическую защиту, крестьянинъ все-таки былъ приговоренъ въ штрафу…
Въ нашей судейской практик такихъ курьезовъ мы еще не встрчали… Все на свт какъ-то длается на выворотъ. На сцен наши театральные комики серьезны, какъ глубокомысленные судьи, а въ судебныхъ камерахъ провинціальные судьи розыгрываютъ веселые водевильчики, которые могутъ разсмшить самаго угрюмаго человка… Дивныя дла творятся въ мір…

L’homme qui rit.

‘Дло’, No 11, 1869

Минаев Дмитрий Дмитриевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1869
  2. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1868
  3. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1868
  4. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1870
  5. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1869
  6. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1868
  7. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1869
  8. С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1870
Электронная библиотека