С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

(Общественный и литературный листокъ.)

Характерныя свойства славянскаго племени.— Скромные мысли о моихъ собственныхъ скромныхъ достоинствахъ.— Нчто объ индійскомъ поэт и г. Лохвицкомъ.— Петербургское лто и его удобства.— Чему русскіе въ настоящее время учатся у парижанъ?— Землетрясеніе въ г. Опочк и тамошній домовладлецъ.— Герои гг. Гончарова и неизвстнаго автора книги: ‘Десять лтъ изъ жизни редактора’.— Публикація о книг, замняющей всякую рецензію.— Письмо Блинскаго къ друзьямъ и кое какія размышленія по поводу этого письма.

‘Человкъ бываетъ скверенъ и золъ, но люди вообще — добры и хороши’, говоритъ Ж. Ж. Руссо.

Не знаю, насколько это справедливо относительно французовъ, но что касается до моихъ любезныхъ соотечественниковъ, то къ нимъ, по моему скромному мннію, совершенно приложимъ афоризмъ французскаго чудака-мыслителя.

Типическія черты россіянъ издавна вплоть до нашего времени — прекраснодушіе, уживчивость и безконечное ликованіе. Мы не умемъ хмуриться, ворчать и жаловаться на свою судьбу. Во тьм мы умемъ прозрвать свтъ, въ рачьемъ движеніи общественнаго прогресса видимъ зарю золотого вка, и даже ‘Зар’ г. Кашпирева не отказываемъ въ прав существованія.

Отдльныхъ ворчуновъ и недовольныхъ у насъ немного, и общество, бросая на нихъ косые взгляды, выражаетъ имъ свое прямое неодобреніе и удивляется ихъ одинокимъ свисткамъ и шиканью. Россійскіе граждане боле склонны къ рукоплесканіямъ и одобренію и самыя ихъ потасовки и житейскія дрязги имютъ боле цинцинатовскій характеръ.

Все это служитъ признакомъ величія души, въ чемъ сознаться мн тмъ пріятне, что тоже самое свойство я нахожу въ своей собственной консервативной натур, въ чемъ и сознаюсь съ гордостью.

‘Сознавай свои недостатки, но и уважай свои добродтели’, сказалъ одинъ индійскій поэтъ, и я правилу этому слдую охотно, и мн очень пріятно, что на авторитетъ того же индійскаго поэта сослался недавно такой почтенный дятель, какъ г. Лохвицкій, и сослался не въ какомъ нибудь фельетон, а въ суд, въ своей защитительной адвокатской рчи {Въ извстномъ дл генеральши Хомутовой, ея защитникъ г. Лохвицкій оправдывалъ подсудимую такимъ аргументомъ: ‘одинъ старинный индійскій поэтъ сказалъ, что любовь у счастливыхъ любовниковъ узнается по ихъ глазамъ, и другихъ средствъ мы часто не находимъ.}.

И такъ, мн тмъ пріятне быть гражданиномъ моего отечества, что одна изъ самыхъ главныхъ общественныхъ добродтелей, не чужда и мн самому.

Признавая во всемъ, что совершается вокругъ меня, ‘стихійнозоологическій законъ’, открытый графомъ Львомъ Толстымъ, я воспиталъ въ себ способность мириться со всякимъ фактомъ, со всякимъ явленіемъ. ‘Что дйствительно, то и разумно’, повторяю я всегда и кстати и не кстати слова Гегеля.

Въ непослдовательности исторіи есть своя логика, въ безобразіи есть своя красота. Недаромъ сказалъ одинъ умный нмецъ, что каррикатура есть идеалъ вверхъ ногами.

Многіе находятъ, что неприлично смяться надъ уродливыми карликами, но въ тоже время потшаются надъ нравственными уродцами, глумясь надъ ихъ глупостью и другими боле или мене непривлекательными свойствами. Разв это логично?

Я не смюсь ни надъ чмъ, ничего не отрицаю, находя во всемъ свою привлекательную сторону.

Если мою голову до нкотораго временного отупенія зашибутъ упавшій карнизъ дома Краевскаго или пять томовъ ‘Обрыва’, если я вылечу изъ вагона позда, соскочившаго съ рельсовъ, и лишусь при этомъ только одного глаза, то, по зрломъ размышленіи, я и въ томъ я въ другомъ и въ третьемъ случа найду нкоторое утшеніе. Во-первыхъ, потому, что ‘временное’ отупеніе мн никакого вреда не сдлаетъ и даже возвыситъ меня въ глазахъ многихъ почтенныхъ и уважаемыхъ мною гражданъ, у которыхъ ‘тупоразумніе’ пользовалось всегда особеннымъ почетомъ, что же касается до другого случая — др лишенія глаза, то и подобное неудобство можно перенести съ твердостью, ибо у меня остатся въ наличности другой здоровый глазъ съ придачею жизни, которую не раздавилъ сорвавшійся съ рельсовъ поздъ. И я еще стану жаловаться?

Какъ человкъ, у котораго, по выраженію Лермонтова: ‘въ душ есть душа’, я чуждъ всякаго жесткаго, холоднаго нигилизма.

Я отрицаю только одно ‘отрицаніе’.

Луна, какъ извстно, одностороння относительно земли, но люди также односторонни относительно луны. Видя пятна на одной ея сторон, мы и на другой предполагаемъ такія же пятна… Но этой стороны я не вижу, и мн никто не запретитъ предполагать, что она ничмъ не запятнана.

Прежде думали, что ‘лицо есть вывска души’, нынче наука обращаетъ вниманіе и на человческій затылокъ.

По иному затылку можно узнать цлую біографію человка. По моему мннію, люди вообще раздляются на два сорта: на ‘личности’ и на ‘затылки’.

Про иного мы говоримъ: ‘эта личность мн не нравится’, про другого мы вправ сказать: ‘ахъ, я безъ ума отъ этого затылка!..’

Но я уклоняюсь въ сторону.

Упоминая о своей выносливости и благодушіи, я хотлъ только выразить этимъ общую черту благодушнаго и терпвшаго русскаго гражданина, который, по замчанію поэта, во всемъ покоряется Божьей вол:

Избу сожгутъ — ночуетъ въ пол,

Обидитъ кто нибудь — молчитъ..

Въ настоящую минуту, по случаю тропическаго жара, соотечественники мои обратились въ нкій сиропъ благодушія. Всякое нарушеніе этого благодушія было бы возмущеніемъ общественнаго спокойствія. Поэтому похвально длаютъ т редакторы, которые на лто прекращаютъ свои изданія, общая осенью, и особенно зимой вознаградить свои каникулы не только обиліемъ объявленій о подписк, но и разнообразіемъ ихъ. До какой степени лтній жаръ размягчаетъ ваши, и безъ того не слишкомъ крпкіе, мозги, это доказываетъ всего лучше докторъ Ханъ, въ своемъ ‘Всемірномъ Труд’. Печатая романъ В. Гюго (L’homme qui rit), онъ въ то* же время напускаетъ какого-то изъ своихъ несчастныхъ паціентовъ на этого писателя, такъ что благодушіе тутъ уже длается ршительною глупостію. Впрочемъ лтомъ насъ ничмъ не возмутишь, ничмъ не удивишь. Кажется, еслибы гд нибудь случилось землетрясеніе, то безпечный великороссъ и ухомъ бы не повелъ при такой неожиданной оказія. Впрочемъ, что я говорю о землетрясеніи! Мн положительно извстно, что въ начал ныншняго года въ г. Опочк дйствительно было землетрясеніе, цлый городъ ясно чувствовалъ три довольно сильные удара, такъ что дрожали городскія зданія, а между тмъ, изъ гражданъ мирной Опочки, никто не единымъ словомъ не обмолвился въ газетахъ объ этомъ происшествіи. Одинъ мстный домовладлецъ, выстроившій новый домъ, по своему объяснилъ подземные удары…

— ‘Это въ моемъ дом новый лсъ трещалъ,’ заявлялъ онъ своимъ городскимъ сосдямъ. Сосди видимо успокоились и скоро позабыли о землетрясеніи.

——

У каждой книги есть своя публика. Какъ ни скученъ, ни утомителенъ новый романъ Гончарова ‘Обрывъ’, но у него есть свои читатели и въ особенности читательницы. Многія изъ нихъ очарованы и (припоминая старое выраженіе Пушкина) огончарованы ‘Обрывомъ’.

Можетъ быть, увлеченіе нкоторыхъ полюстровскихъ и муринскихъ барышень раздляютъ и многіе журналисты (это мы вроятно скоро узнаемъ), можетъ быть, какая нибудь ‘Варя* романъ Гончарова, какъ ‘Войну и миръ’, признаетъ произведеніемъ геніальнымъ — мы не хотимъ этого впередъ угадывать.

Оставляя въ сторон цлый рядъ нравоописательныхъ сценъ ‘Обрыва’, которыя претендуютъ на художественность, я на этотъ разъ останавливаю вниманіе читателей на главномъ геро ‘Обрыва’ Марк Волохов, который является однимъ изъ представителей нашего молодого поколнія.

Ужасенъ былъ Базаровъ, безобразны были герои гг. Стебницкихъ, Авенаріусовъ, Мордовцевыхъ, но герой Гончарова перещеголялъ ихъ всхъ. Создавая своего Марка Волохова, г. Гончаровъ нашелъ себ если не по таланту, то по смлости вымысла только одного соперника въ лиц безыменнаго автора книжонки ‘Десять лтъ изъ жизни редактора’.

Оба они не жалли самыхъ черныхъ красокъ для малеванія своихъ героевъ. Не знаешь, кому отдать преимущество — Раздолину-ли, редактору журнала, въ книг ‘Десять лтъ’, или гончаровскому Волохову.

Это не только не типы, но даже не портреты, даже не каррикатуры, а какіе-то мамонты нравственнаго міра, порожденные до чудовищности болзненной фантазіей двухъ авторовъ.

Мы не поемъ гимновъ никому, не восторгаемся нашею молодежью, нашими журналистами, но все-таки не можемъ не удивляться безцеремонности писателя, который такого урода, какъ напр. Волоховъ, ршается выставлять художественнымъ типомъ своего романа. Полюбуйтесь, въ самомъ дл, на этого мамонта, столь добросовстно выдаваемаго романистомъ за ‘новаго русскаго человка’.

Волоховъ прежде всего неопрятенъ и грязенъ.

Онъ снятъ не въ комнат, а на двор, въ телг.

Въ гости входитъ не въ дверь, а прямо влзаетъ въ окошко.

Занимаетъ деньги и впередъ объявляетъ, что никогда не платитъ долговъ своихъ.

Воруетъ яблоки въ чужихъ садахъ и прикидывается прудонистомъ, возводитъ свое воровство въ принципъ.

Чтобъ выманить обманомъ деньги, поддлывается подъ чужой почеркъ и пишетъ фальшивыя письма.

Вотъ главныя черты этого Волохова, тщательно обрисованныя романистомъ, который свое фантастическое пугало выдаетъ за главнаго героя, за новаго человка, за соблазнителя умной и прекрасной двушки.

Раздолинъ, герой ‘Десяти лтъ’, главнымъ своимъ достоинствомъ выставляетъ свою безнравственность, мало этого: онъ говоритъ съ самохвальствомъ, что онъ печатаетъ въ своемъ роман только одни безнравственныя пов&#1123,сти, и при этомъ уговариваетъ одного молодого писателя написать безнравственную повсть, увряя, что за такія повсти въ ихъ журнал платятъ отъ 200 до 500 р. с. за печатный листъ.

Софья, дочь другого редактора, сама себя рекомендуетъ всмъ такимъ образомъ: ‘У меня пять мужей, я развратна и развращаю другихъ’. Она съ улицы приводитъ домой студента и всмъ присутствующимъ рекомендуетъ его, какъ своего ‘пятаго мужа’.

Вс эти клеветы были бы только пошлы и безвредны, если бы у насъ не встрчались такіе доврчивые люди, которые готовы на слово врить въ существованіе подобныхъ передовыхъ уродовъ. Да, они готовы врить, и вотъ почему журналистика обязана раскрывать имъ глаза и показывать всю циническую неправду такихъ произведеній, какъ ‘Обрывъ’ и ‘Десять лтъ изъ жизни редактора’. Авторъ послдней книжки оказался, впрочемъ, скромне перваго: онъ постыдился выставить свое идя на книг, а господинъ Гончаровъ — росписался очень храбро. Еще бы!

Смлость, говорятъ, города беретъ.

—-

Мы уже говорили о томъ, что эстетически-ерундливый органъ г.г. Страхова и Кашпирева ‘Заря’, органъ враждебный всякому явному и скрытому нигилизму — произвелъ графа Л. Толстаго въ геніальные писатели. Каково же положеніе доврчиваго читателя, если онъ вслдъ за этимъ приговоромъ прочелъ въ ‘Русскомъ Встник’ рецензію г. Щебальскаго, который того же графа Льва Толстаго, за тотъ же самый романъ его ‘Война и миръ’, прямо называетъ нигилистомъ.

Что остается посл того думать проницательному читателю?

А вотъ другой курьезъ. Еще не такъ давно, въ своей пресловутой книжк ‘Литературныя объясненія’ съ г. Некрасовымъ, г. Антоновичъ не шутя называлъ ‘Искру’, ‘Дло’ и ‘Недлю’ прошлаго года — органами А. Краевскаго. Двухъ мсяцевъ не прошло посл этого заявленія, какъ въ ‘Современной лтописи’ г. Каткова появилась статейка какого-то г. Б. М., который напечаталъ между прочимъ слдующее: ‘Недля’, ‘Дло’, состоящіе, какъ говорятъ, въ личномъ владніи г. Стасюлевича и т. д. Кому же именно — Стасюлевичу или Краевскому мы обязаны своимъ существованіемъ? И кому изъ нихъ лучше принадлежать? Ршите, всеразршающій г. Антоновичъ.

Выше я сказалъ, что у каждой книги есть своя публика. Кажется, есть однако исключенія. На такое раздумье навела меня курьезно-безграмотная публикація никому неизвстнаго стихотворца г. Божича-Савича слдующаго содержанія:

Поэма, думмы, мелкіе произведенія и псьни…

Четыре ошибки на одной строк.

Трудно думать, что у такой книги будутъ читатели, хотя бы ихъ авторъ обладалъ талантомъ стихотворца ‘Всемірнаго Труда’ Петра Мартьянова.

——

Смерть не все уноситъ въ могилу.

Боле двадцати лтъ тому назадъ (28 мая 1848 года) умеръ Блинскій, и только теперь изъ его собственнаго письма узнаемъ мы, что длали съ Блинскимъ его журнальные друзья и литературные антрепренеры. Напечатанное недавно письмо Блинскаго къ его московскимъ друзьямъ нужно признать замчательнымъ документомъ, дающимъ богатые матеріалы для исторіи журналистики сороковыхъ годовъ. {‘Письмо Блинскаго къ его московскимъ друзьямъ’ появилось на дняхъ на страницахъ С. Петербургскихъ Вдом. (NoNo 187 и 188,. Бдный Блинскій! Не только при жизни его эксплуатировали, но даже посл смерти его письмо появляется въ той газет, куда бы онъ, даже подъ страхомъ голодной смерти, не отдалъ никогда ни единой своей строчки.} Это письмо тмъ любопытне, что оно было писано знаменитымъ критикомъ ровно за годъ до его смерти: въ немъ мы находимъ послднее его слово, послдніе стоны измученнаго русскаго писателя. Кром того, даже помимо историческаго значенія этого письма, оно поучительно и для многихъ современныхъ журнальныхъ дятелей: нкоторые изъ нихъ найдутъ въ немъ урокъ и строгое предостереженіе, а нкоторые и безпощадный приговоръ.

Письмо Блинскаго къ В. П. Б—ну можетъ быть драгоцнной характеристикой того кружка, среди котораго дйствовалъ первый, и отношеній тхъ людей, которые загребали жаръ его руками.

Письмо Блинскаго къ московскимъ друзьямъ помчено 4, 5 и 8 ноябр. 1847 г., гд онъ говоритъ: ‘желаю чтобъ это письмо было прочтено соборн, всмъ тмъ, до кого оно касается’ (Курсивъ въ подлинник).

Чтобы вполн понять причину горечи и раздраженія этого письма, нужно припомнить положеніе Блинскаго въ то время. Припомнимъ, что, переселившись изъ Москвы въ Петербургъ, Блинскій создалъ ‘Отечественныя Записки,’ но От. Зап. въ свою очередь замучили, убили Блинскаго. Когда наконецъ Блинскій перешелъ въ новый журналъ ‘Современникъ,’ тогда знаменитый публицистъ былъ уже полу-мертвецомъ, стоявшимъ въ гробу одною ногою. Заграничная поздка принесла ему мало пользы: было уже поздно.

При переход въ новый журналъ, Блинскій вс свои надежды возложилъ на успхъ ‘Современника’. ‘Современникъ — вся моя надежда,’ писалъ Блянскій въ Москву, ‘безъ него я погибъ, въ буквальномъ, а не въ переносномъ значенія слова’. По справедливому мннію Блинскаго, успхъ Современниуна завислъ отъ перехода изъ От. Записокъ главныхъ участниковъ и сотрудниковъ, дававшихъ имъ духъ и направленіе. Объ этомъ переход и было заявлено ‘Современникомъ’, и такое заявленіе поставило Современникъ на ноги въ первый же годъ его существованія.

Въ скоромъ времени отступничество нкоторыхъ московскихъ друзей Блинскаго сильно огорчило его и было причиной его длиннаго, горячаго письма къ нимъ. ‘Сколько я помню,’ говоритъ онъ въ своемъ письм, наши московскіе друзья-враги дали намъ свои имена и труды, сколько по желанію работать въ одною журнал, чуждомъ всякихъ постоянныхъ вліяній, столько же и по желанію дать средства къ существованію нкоему Блинскому’.

Московскіе пріятели однако не выручили. Кавелинъ, Грановскій я Б-въ продолжали участвовать въ От. Запискахъ. Б. и Г-нъ дарили своя статьи К….жу. ‘Вс ршились погубить меня,’ пишетъ Блинскій, ‘но не вдругъ, и не прямо, а помаленьку и косвеннымъ путемъ, подъ видомъ состраданія къ К….ну’.

Сострадательность московскихъ друзей Блинскаго должна казаться боле чмъ странной, если мы припомнимъ ту жалкую роль, которую долженъ былъ играть Блинскій въ Отеч. Запискахъ, измученный, утомленный обязанностями, которыя возлагала на него редакція От. Зап. Московскіе пріятели Блинскаго очень хорошо знали то ярмо, которое несъ критикъ у К—го, знали, что съ судьбою Современника связала и судьба ихъ больного, полумертваго друга и все-таки продолжали питать состраданіе къ К…ну!!. Наша публика только теперь получаетъ понятіе о томъ, что длала съ Блинскимъ редакція Отеч. Зап., но друзья Блинскаго знали объ этою очень хорошо и въ сороковыхъ годахъ. ‘Въ Отеч. Запискахъ,’ говоритъ Блинскій, ‘я писалъ даже объ азбукахъ, псенникахъ, гадательныхъ книжкахъ, поздравительныхъ стихахъ швейцаровъ клуба (право!), о клопахъ, наконецъ, о нмецкихъ книгахъ, въ которыхъ не умлъ даже перевести заглавія, писалъ объ архитектур, о которой я столько же знаю, какъ и объ искуств плести кружева. Меня сдлали не только чернорабочимъ, водовозною лошадью, но и шарлатаномъ, который судитъ о томъ, въ чемъ не смыслитъ ни малйшаго толку’.

И посл всего этого, друзья Бли яснаго все-таки продолжали сожалть редактора От. Зап.?!.

Нкто С—въ писалъ въ то время къ Блинскому, что московскіе друзья его питаютъ въ ‘Современнику’ больше симпатіи, чмъ въ ‘Отечеств. Запискамъ’, но сожалютъ также и К….го…. ‘О, милый, добрый, наивный С—въ!’ восклицаетъ Блинскій въ письм къ Б—ну. ‘О, драгоцнный субъектъ для психіатрическихъ наблюденій доктора Крупова надъ человческимъ родомъ! Ко мн питаютъ больше симпатіи, чмъ къ К….му! Quel honneur, quel honneur! Услышавъ объ этомъ, я выросъ въ собственныхъ глазахъ и подбжалъ въ зеркалу, чтобъ увидть ликъ человка, который лучше даже К….го. Цлый день ходилъ я индйскимъ птуховъ, такъ что жена спросила меня, не получилъ-ли я наслдства отъ богатаго дяди, индйскаго набоба. Намъ желаютъ всевозможныхъ успховъ, но жалютъ и К…го!..’

Понятно, что подобныя выходки и невнимательность московскихъ друзей сильно крушили и волновали Блинскаго, имвшаго право сказать, что ‘наши пріятели, поступаютъ, какъ враги, и губятъ насъ’.

Друзья изъ ложной деликатности и отъ неумнья отдлаться отъ Б….го, продолжали печатать свои статьи въ Отеч. Запискахъ. Б—въ, работавшій съ Блинскимъ въ ‘Телескоп’ и ‘Наблюдател’, не примкнулъ въ молодому кружку возникающаго ‘Современника’, а остался въ От. Запис. Кавелинъ и Грановскій тоже. Г., изъ ложной деликатности передъ К—къ, не хотлъ отдать Блинскому своей повсти и отдалъ ее К—му, хотя и пришелъ въ восторгъ отъ замчанія Блинскаго, которое и теперь примнимо къ нкоторымъ дятелямъ, пережившимъ и уморившимъ Блинскаго, ‘Мднолобые, писалъ Блинскій къ Г—ну потому и успваютъ въ своихъ длахъ, что поступаютъ съ честными людьми, какъ съ подлецами, а честные люди поступаютъ съ мднолобыми, какъ съ честными людьми’.

Этотъ афоризмъ должны выучить наизусть вс металическіе лбы нашихъ позднйшихъ дней и немногіе честные люди, которыхъ трудами и силами и донын пользуются металическіе лбы, везд и во всемъ преуспвающіе. {Металическіе лбы преуспваютъ и въ наши дни, и даже издаютъ журналы, въ которомъ участвуютъ честные люди. Кстати разскажу здсь анекдотъ объ одномъ изъ такихъ издателей. Къ этому издателю года два назадъ явился одинъ изъ его прежнихъ сотрудниковъ просить работы.

— Я теперь издаю журналъ либеральный, отвчалъ издатель, и пожалуй, васъ туда не пустятъ мои новые сотрудники. Но я знаю ваши убжденія и найду для васъ работу. Видите-ли, мн нужно присматривать за моими новыми сотрудниками. Самому мн нтъ времени. Хотите вы читать мой журналъ и слдить за тмъ, чтобъ въ немъ никто какъ нибудь не проврался. Жалованья я дамъ сто рублей въ мсяцъ. Это будетъ нчто въ род цензуры вн цензуры, полиціи вн полиціи. Хотите? Сотрудникъ былъ сговорчивъ согласился. Почтенная его дятельность, говорятъ, продолжается и до сихъ поръ.}

Удивительная однако судьба русской журналистики! Въ ней не разъ раздавались протесты и насмшки противъ мимолетныхъ явленій журналистики, въ род журналовъ гг. Артоболевскаго, Мессарошей, Стелловскаго и др., и въ тоже самое время почти умалчивалось о заматарлыхъ журнальныхъ спекуляторахъ, которые со временъ Блинскаго и до текущихъ дней эксплуатируютъ силы честныхъ и даровитыхъ дятелей, попавшихъ къ нимъ на удочку.

Когда же наконецъ литературная честность и дарованія поймутъ свою силу и освободятся отъ барщины въ пользу различныхъ журнальныхъ барышниковъ и пристанодержателей! Двадцать лтъ спустя посл смерти Блинскаго намъ приходится быть свидтелями тхъ же самыхъ явленій, которыя глубоко возмущали автора ‘Литературныхъ мечтаній.’

Блинскій очень мтко характеризируетъ въ своемъ письм непрактическую заносчивость и близорукость большинства нашихъ писателей: ихъ трудами и силами пользуются люди, для которыхъ все равно, что журналъ издавать, что торговыя бани или игорный домъ содержать: лишь бы только прибыль бала. ‘Знаю горькимъ опытомъ,’ пишетъ Блинскій, ‘что съ славянами пива не сваришь, что славянинъ можетъ длать только отъ себя, а для совокупнаго дружнаго дйствія обнаруживаетъ сильную способность только по части обдовъ въ складчину. Никакого практическаго чутья, что заломилъ, то и давай ему — никакой уступки ни въ самолюбіи, ни въ убжденіи, лучше ничего не станетъ длать, нежели длать настолько, насколько возможно, а не настолько, насколько хочетъ. А посмотрть на дл, глядишь — возитъ на себ К—го, который детъ, да посмивается надъ нимъ же’…

Читая эти строчки, смло можно подумать, что они писана не въ 1847 году, а на дняхъ, вчера, сегодня, что даже не высохли чернила, которыми они написаны.

Да, таковы мы и теперь братья-писатели, и въ нашей судьб, дйствительно, ‘что-то лежитъ роковое’. Мы устали, не попробовавши своихъ силъ, излнились, сдлались апатичны. Умъ, дарованія и честность въ журналистик подчинились ловкости богатыхъ издателей, которые даже не могутъ быть корректорами собственныхъ журналовъ. Мы до сихъ поръ не хотимъ понять, что имя подобнаго издателя, напечатанное на обложк журнала, на сотрудника должно производить тоже самое впечатлніе, какое испытываютъ провинціала, когда ворота ихъ дома запачкаютъ дегтемъ. Нтъ, мы выше подобныхъ предразсудковъ и никакія дегтярныя имена нашихъ издателей насъ не возмущаютъ… Что бсило Блинскаго, то насъ вовсе не безпокоитъ. ‘Какой нибудь Гречъ,’ пишетъ Блинскій, ‘и тотъ не даромъ пріобрлъ себ извстность и что нибудь да сдлалъ. А К….скій!.. ни ума, ни таланта, ни убжденія… ни знанія, ни образованности — и издаетъ журналъ, бывшій лучшимъ журналомъ…’

Что друзья Блинскаго очень хорошо знали того, кому они оказывали свое замоскворецкое состраданіе, это длается яснымъ изъ слдующаго отрывка изъ письма Блинскаго: ‘Нтъ, господа, вамъ нечего было колебаться,’ пишетъ онъ, ‘между нимъ, постороннимъ вамъ… (пропускъ въ текст, напечатанномъ въ газет В. Корща) и мною, котораго вы зовете своимъ, въ благороднйшемъ значенія этого слова, да къ тому же еще и нищимъ. Не врю я этой всеобщей любви, равно на всхъ простирающейся и неотличающей своихъ отъ чужихъ, близкихъ отъ далекихъ… Это любовь философская, нмецкая, романтическая. Можетъ быть, оно хорошо, да чортъ съ ней!.. Но вдь вы къ довершенію эксцентричности вашего средневковаго поступка, еще знали, что К…й человкъ, готовый высосать кровь изъ бднаго работника, вогнать его въ чахотку и хладнокровно разсчитывать на работу его послднихъ дней, потомъ при разсчет… (пропускъ) Странное дло! Года два или три назадъ К…ій здилъ въ Москву, тогда онъ еще только начиналъ обозначаться — и его приняли холодно, презрительно и покойникъ Крюковъ и здравствующій понын Ис—ръ и вс вы. А прошлое лто пріхалъ Б..лй въ Москву уже съ кленіонъ на лбу, и его приняли хорошо и къ нему пошли обдать, не будучи даже уврены, что это онъ даетъ… Мало того, К—ій осмлился даже предложить теб, въ вид условія его драгоцннаго у тебя пребываніи, чтобъ ему не встрчаться съ Кетчеромъ. Теб бы слдовало замтить ему, что ему стоитъ только взять шляпу и уйти, когда войдетъ Бетчеръ, но ты, кажется, ничего ему на это не сказалъ, и онъ иметъ полное право думать, что онъ предпочтемъ честному и благородному человку, нашему общему другу.’

Письмо Блинскаго такъ любопытно, что я извиняюсь передъ читателемъ не въ томъ, что длаю изъ него много выписокъ, но въ томъ, что этихъ выписокъ слишкомъ мало. Письмо это долго хранилось подъ спудомъ, но, являясь только теперь на божій свтъ, оно является боле чмъ кстати. Въ немъ мы видимъ обоюдоострый смыслъ: въ немъ мы находимъ и историческія воспоминанія о дятеляхъ сороковыхъ годовъ и довольно внушительный, замогильный урокъ для нкоторыхъ теперешнихъ журнальныхъ промышленниковъ и ихъ оброчныхъ сотрудниковъ.

Для полнйшей характеристики издателя, заставлявшаго Блинскаго писать о клопахъ и гадательныхъ книжкахъ, вотъ два анекдота изъ письма къ Б—ну.

Когда маститый издатель нанялъ для себя великолпный отель на Невскомъ проспект за 4000 р. асс., то замтилъ, что въ его квартир есть лишняя комната, изъ которой онъ придумалъ извлечь выгоду. Онъ отдалъ эту комнату двумъ своимъ сотрудникамъ Буткову и Крошеву, взявъ съ каждаго по 100 р. серебромъ. Бутковъ былъ обязанъ К—ну. Послдній избавилъ его отъ рекрутчины, за что, съ своей стороны, завалилъ его работой по горло, закабалилъ его при своемъ журнал. Бутковъ не выдержалъ такой кабалы въ дом своего спасителя и задумалъ бжать отъ него. Кром того, что баринъ заваливалъ его работой, но и барскіе лакеи грубили, не убирали его комнаты, не топили — такъ что бдный сотрудникъ сталъ мерзнуть. Однажды, пишетъ Блинскій, Бутковъ сталъ просить у Н—ва ‘Отеч. Зап.’

— Да за чмъ вамъ мои От. Зап.? вдь вы живете не только въ дом К—го, но даже у него на квартир, вдь вы сотрудникъ От. Зап.— чтожъ вы не возьмете ихъ у К—го?

— Сколько разъ просилъ — не даетъ, говоритъ: подпишитесь!..

Съ другимъ своимъ protg Крешевымъ, К—ій стснялся еще мене. Крешевъ работалъ въ От. Зап. и употреблялся для посылокъ, какъ разсыльный.

— Позвать ко мн Крешева, говоритъ разъ К—ій лакею. Крешевъ является.

— Сходите туда и туда, да не торопитесь, время терпитъ, лишь бы только сегодня.

Крешевъ обгалъ весь городъ, исполнилъ возложенныя на него порученія и явился въ своему патрону съ отчетомъ, прося цлковый, чтобъ заплатить извощику.

— Какъ цлковый! Зачмъ цлковый! съ ужасомъ воскликнулъ патронъ.

— Да вдь я здилъ для васъ туда и сюда, былъ въ разныхъ концахъ Петербурга.

— Да вдь я же васъ просилъ не спшить, сказалъ, что время терпитъ, вы могли бы и пшкомъ сходить.

‘Честные люди,’ говоритъ по этому поводу Блинскій, ‘всегда имютъ дурную привычку со стыдомъ опускать глаза передъ нахальствомъ. Крешевъ струсилъ, какъ Грановскій передъ По….мъ, когда тотъ, ругая его, просилъ у него статью, Крешевъ сталъ просить цлковый въ счетъ слдующей ему платы. ‘А, это другое дло, сказалъ смягченный редакторъ, на свой счетъ возьмите,— только что вамъ за охота мотать ‘

Отвтъ, достойный Фальстафа.

Въ письм Блинскаго разсыпано такъ много врныхъ опредленій, характерныхъ чертъ и анекдотовъ, что всхъ ихъ нтъ возможности привести здсь.

Въ воспоминаніяхъ Тургенева о Блинскомъ, недавно напечатанныхъ, мы не нашли ровно ничего новаго, кром разв одного замчанія о томъ, что Блинскій не былъ никогда любимъ женщиной. За то Блинскій въ своемъ письм однимъ словомъ обрисовалъ Тургенева, по одному выраженію въ письм мы ясно можемъ видть, какого мннія былъ Блинскій о нашемъ беллетрист. ‘Недавно получилъ я письмо отъ Тургенева {Не забудьте, что эти слова писаны въ 187 году, когда Тургеневу было около тридцати лтъ, когда были напечатаны многія его стихотворенія и повсти, когда онъ сдлался уже извстнымъ беллетристомъ.} и радъ, что этотъ несовершеннолтній юноша не пропалъ, а нашелся.’

‘Не поздоровится отъ этакихъ похвалъ!’

Однимъ выраженіемъ обрисована Блинскимъ и вся дятельность . Достоевскаго. Повсть его ‘Хозяйка’ онъ называетъ ‘нервической чепухой.’ Это замчаніе не только врно относительно той повсти, о которой упомянулъ Блинскій, но иметъ даже пророческій смыслъ и примнимо ко многимъ произведеніямъ Достоевскаго, писаннымъ гораздо поздне. Прочтите ‘Идіота’, если вы только въ состояніи его прочитать и посмотрите: не нервическая ли чепуха весь этотъ романъ отъ первой страницы до послдней?

Можетъ быть, намъ еще придется снова вернуться къ замогильному письму Блинскаго, но на этотъ разъ ни остановимся.

Анонимъ.

—-

P. S. Письмо корректора къ Анониму.

М. Г. Прочитавъ вашъ отзывъ въ корректур о письм Блинскаго къ его московскимъ друзьямъ, я сильно заподозрилъ его въ пристрастіи, и просилъ редакцію ‘Дла’ помстить немедленно мое нижеслдующее возраженіе, адресованное къ вамъ, по чину, въ форм покорнйшаго письма. Редакція соизволила на мою просьбу, и тмъ, смю надяться, оказала немаловажную услугу общественному длу. Вы, конечно, знаете, м. г., что Блинскій былъ человкъ раздражительный, и потому легко могъ преувеличить свои антипатіи въ г. К—скому. По крайней мр, онъ совершенно не правъ, говоря, что у г. К—скаго нтъ ни знаній, ни ума, ни убжденій. Относительно знаній сего наститаго мужа есть документальныя доказательства. Въ каталог русскимъ книгамъ книгопродавца и душеприказчика ‘Зари’ Базунова значится, что г. К—скій писалъ объ историч. таблицахъ В. Жуковскаго и о Борис Годунов. Хотя, кром г. Межова, вроятно, никто больше не читалъ этихъ произведеній, и кром Базунова никто не упоминалъ о нихъ, но все же безъ знанія нельзя трактовать о такихъ важныхъ вопросахъ, какъ историческія таблицы В. Жуковскаго. Разсудите сами, можно ли безъ прочтенія хоть исторіи Байданова сочинить такую ученую диссертацію, какъ Борисъ Годуновъ. И могъ ли Блинскій, писавшій даже о клопахъ въ ‘Отеч. Запискахъ’, не знать, что именно К—скій есть подлинный авторъ вышеупомянутыхъ сочиненій, открытыхъ г. Межевымъ въ архивномъ мусор нашей журналистики. Нтъ, Блинскій зналъ, но не хотлъ, по чувству литературной конкурренціи, указать на сіи подвиги человческаго ума. Что же касается убжденій, то, очевидно, что Блинскій имлъ на этотъ счетъ совершенно превратныя понятія. Согласитесь, можно ли не имть никакихъ убжденій, когда мняешь ихъ чуть не каждый день. Всякій мало-мальски грамотный человкъ, даже не писавшій о клопахъ у г. К—скаго, пойметъ, что если редакторъ измняетъ свои убжденія каждый день, значитъ у него ихъ много, и обвинять его въ неимніи ихъ, но меньшей мр, неблагонамренно. Правда и то, что во время Блинскаго, г. К—скій еще не проявилъ вполн этой способности,— тогда еще существовала какая-то ложная стыдливость насчетъ множества убжденій, имющихся у одного и того же редактора, но когда ‘Встникъ Европы’ всенародно объявилъ, что направленіе журнала — пустая фраза, что можно печатать рядомъ романъ г. Гончарова и длинныя рацеи о Маццини,— всякая ложная стыдливость на счетъ убжденій должна была изчезнуть въ журналистик, и если Блинскій не понимать этого, то вамъ легко было и понять и защитить отъ несправедливаго упрека г. К— скаго. Кажется, вы живете не въ 1847 году, а въ 1869, когда писательская и редакторская дятельность тмъ и красна, что можетъ имть каждую минуту такія убжденія, какія угодно приказать. И въ самомъ дл, что это былъ бы за чудакъ редакторъ, который бы, работая нкогда съ Блинскимъ, потомъ съ г. Громекой и Заринымъ,— въ одномъ либеральномъ орган съ Некрасовымъ и Елисевымъ, въ другомъ мене либеральномъ съ Панютинынъ и Загуляевымъ, работая неустанно и нашимъ и вашимъ,— повторяю, что его былъ бы за чудакъ, имющій одно какое нибудь убжденіе, а не десять, не сто, не столько же убжденій, сколько у метлы отдльныхъ прутиковъ. Поймите, м. г., всю несобразительность Блинскаго и вашу собственную опрометчивость. Наконецъ осмливаюсь перечитъ вамъ я насчетъ ума г. К—скаго. Что у него есть умъ, и притомъ критическій, слдовательно по преимуществу глубокій и проницательный — это доказывается, во-первыхъ, тмъ, что онъ отвергъ Блинскаго наканун его смерти (какая необыкновенная дальновидность!), а во-вторыхъ, тмъ, что тотъ же г. К—скій въ интимномъ разговор съ Незнакомцемъ, говоря о воскресныхъ фельетонахъ ‘Голоса’ назвалъ ихъ ‘публичнымъ домомъ’ (зри Петерб. Вдом. No 190). Скажите по совсти, кто бы современнымъ умомъ могъ такъ глубоко заглянуть въ самую сущность дла и кто бы могъ такъ характеристично опредлить достоинствъ этихъ фельетоновъ. Вдь вы этого не могли придумать, да и Блинскій съ его умомъ, едва ли могъ такъ умно выразиться. Кто же въ прав отказать посл этого въ ум г. К—скому?

Въ заключеніе прошу извиненія у друзей Блинскаго, что я осмлился принять на себя защиту и притомъ въ такомъ мальчишескомъ орган, какъ ‘Дло’, столь знаменитаго мужа, какъ г. К—скій. Мн ли скромному корректору состязаться съ такимъ авторитетомъ, какъ Блинскій, и за такого знаменитаго писателя, какъ авторъ диссертаціи ‘Объ историч. таблицахъ’ В. Жуковскаго.

‘Дло’, No 7, 1869

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

Читайте также: