С Невского берега, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

Общественныя и литературныя замтки и размышленія.

Журналъ-невидимка.— Прорицанія публициста ‘Всемірнаго труда’.— Новый романъ г. Боборыкина.— Перепутанный Фельетонистъ доктора Хана.— Нчто о литературной терпимости.— Слово о русскихъ лирикахъ Графъ А. Толстой и Нильскій.— Наши драматурги и слухи о частномъ театр.— Курьезы изъ судебной практики.— Патріархальный характеръ полемикъ нкоторыхъ московскихъ изданій.

Очень назидательно заглядывать иногда въ т музеи, гд въ спиртовыхъ банкахъ показываютъ разныхъ уродцевъ. Таже самая любознательность заставляетъ меня изрдка просматривать нкоторыя изъ петербургскихъ изданій. Подобная любознательность еще сильне возбуждается тмъ, что эти изданія но всегда легко даются въ руки… Искалъ я напр. ‘Всемірнаго труда’,— нигд нтъ. Спрашиваешь въ городскихъ библіотекахъ,— тамъ только улыбаются, словно принимаютъ такую просьбу за шутку… Шутить, дескать, вы изволите: такого журнала мы не держимъ.

— А почему не держите?

— Да никто не спрашиваетъ, вотъ почему-съ…

Препятствія возбуждаютъ всегда энергію. Къ тому же я очень хорошо зналъ, что журналъ доктора Хана съ лихвою вознаградитъ меня за долгіе поиски. А предчувствовалъ, что одинъ г. Соловьевъ своими статьями подаритъ мн нсколько часовъ самой искренней веселости. И вотъ поиски мои увнчались успхомъ: я добылъ нсколько разрозненныхъ книжекъ ‘Всемірнаго труда’.

Мои ожиданія сбылись: г. Соловьевъ меня выручилъ. Неутомимая письменность этого публициста не оцнена у насъ по достоинству. Положимъ, достоинства его чисто-отрицательныя, по они приносятъ или принесутъ еще журналистик драгоцнную услугу. Свойство его журнальнаго кликушества таково, что постоянно заставляетъ г. Соловьева договариваться до конца, и тамъ, гд его сотоварищи робютъ, мнутся, какъ будто имъ совстно своего собственнаго мннія, тамъ г. Соловьевъ неустрашимо и ихъ и самого себя выводитъ на свжую воду. Какъ турки рубятся, такъ г. Соловьевъ говоритъ и пишетъ, т. е. зажмуря глаза. Если недальновидный читатель по другимъ статьямъ ‘Всемірнаго труда’ не догадается о томъ, чего хотятъ вс эти журнальные мусорщики, то по статьямъ г. Соловьева онъ ихъ тотчасъ раскуситъ, смотря по темпераменту, или сильно нахмурится или же станетъ хохотать до упаду… Во всякомъ случа недоразумнія не будетъ, а это для большинства публики нашей очень полезно. Она сразу пойметъ, съ кмъ иметъ дло…

Съ этой точки зрнія г. Соловьевъ приноситъ большую услугу журналистик своимъ безсознательнымъ самобичеваніемъ и разоблаченіемъ. Гг. Стебницкіе, Авенаріусы, Боборыкины и другіе — и не видятъ своего главнаго врага, который повидимому держитъ совершенно ихъ сторону.

Да, г. Соловьевъ непремнно составитъ себ извстность. Разумется, этимъ восхищаться нечего. Если человкъ составляетъ себ извстность, по милости какого нибудь органическаго недостатка, отклоненія или нароста, то такой извстностью гордиться трудно. Слава знаменитой бороды Юліи Пастраны не составляетъ еще особенной привлекательности.

Во всякомъ случа достойна удивленія способность г. Соловьева писать много, проливать цлые потоки чернилъ, говорить обо всемъ, противорчить себ на каждомъ слов, восхищаться собой и вести полемику съ тмъ, что написалъ самъ. Г. Соловьевъ уже нсколько лтъ вызываетъ кого нибудь на литературный турниръ, но не нужно имть свденій и опытности доктора Балинскаго, чтобъ всякому уклониться отъ такого неловкаго ратоборства. Г. Соловьевъ смло можетъ сказать, что онъ одинъ въ русской журналистик. Другое дло — позабавить имъ читателя, для этого онъ даетъ намъ богатые матеріалы. Я всласть насладился теперь цвтами его критическихъ словоизверженій и хочу показать читателю нсколько курьезовъ изъ музея рдкостей ‘Всемірнаго Труда’.

Всякій разъ, когда мн приходится цитировать такого журналиста, какъ г. Соловьевъ, я чувствую нкоторую неловкость: а вдругъ мн не повритъ читатель, подумаетъ, что я переиначилъ какъ нибудь его слова, измнилъ ихъ? Такая мысль лезетъ насильно въ голову, потому что самъ едва вришь тому, что читаешь, что выписываешь у г. Соловьева. Вотъ онъ каковъ!..

Въ самомъ дл, плохо врится, что существуютъ такіе органы и такіе въ нихъ дятели, которые заявляютъ, напримръ, такія мннія:

‘Что за птица практикъ-беллетристъ, практикъ-художникъ или практикъ-критикъ? Отъ авторовъ публик ненужно никакого дла’… (Всем. Тр., No 4, стр. 185).

‘Всякій, кто слишкомъ старается обнаружить свою практичность и трезвость (мысли, что ли?) въ беллетристик, поэзіи или критик, обыкновенно выскакиваетъ изъ своей сферы и является только каррикатурой практическаго дятеля’. (Тамъ же).

Если у Всемірнаго Труда’ найдутся кой-какіе читатели, то одни ужь эти соловьевскіе афоризмы должны бросить ихъ въ краску. Афоризмы эти прямо говорятъ, что г. Соловьевъ, презирая въ писател трезвость мысли и стремленіе приносить практическую пользу своей дятельностью, требуетъ отъ него тупоумія, незнанія дйствительности и поруганія надъ всякимъ знаніемъ. По этой теоріи мы должны признать въ самомъ г. Соловьев замчательнаго критика: онъ не виновенъ ни въ трезвости мысли, ни въ пониманіи того времени и народа, посреди котораго онъ живетъ. Мы видимъ въ немъ только гомункула, приготовленнаго въ лабораторіи доктора Хана, этого крошечнаго филистера-Вагнера нашей прессы. Если по мннію г. Соловьева для мужчины не нуженъ трудъ, знаніе жизни и бодрость мысли, такъ можно себ представить, чего онъ требуетъ отъ женщины. Идеалъ его — дикая женщина, какъ и у поэта Л. Полонскаго. Вообще мнніе нашихъ лириковъ г. Соловьевъ сильно поддерживаетъ и, но свойственной ему привычк договариваться до конца, доводитъ ихъ до замчательнаго безобразія…

Не разсуждай, не хлопочи,

Безумство ищетъ, глупость судитъ,

Дневныя раны сномъ лечи,

А завтра будетъ то, что будетъ —

говоритъ одинъ нашъ поэтъ и полуироническій смыслъ этихъ словъ далъ г. Соловьеву задачу серьезно проповдывать умственное ничтожество и невжество.

Требуя отъ женщинъ одной дикости, этотъ гомункулъ говоритъ: ‘Вся сила женщины въ граціи и если бы больше всего было обращено вниманія на это характеристическое начало ея женственности, то скоре выработались для нея и формы труда (?!)’…

Къ какимъ это ‘формамъ труда’ приводитъ женская грація? Объяснять необъяснимое — невозможно…

О, отцы! Постигайте нотацію:

‘Дтскій садъ’ пусть забудется вами,

Въ дочеряхъ развивайте вы грацію,

А ужь трудъ он выберутъ сами.

‘Что красиво, то и нравственно!’ прорывается г. Соловьевъ. Мессалина была красива, слдовательно и нравственна. Врно? Г. Соловьевъ, какъ мы видимъ, очень любитъ красивыхъ женщинъ, и я желаю, чтобъ и он его также любили, но журналистик нтъ никакого дла до его нжностей. Пусть онъ пишетъ къ нимъ любовныя письма, гд можетъ писать и о томъ, что все ‘ красивое — нравственно ‘…

— ‘Задача жизни вовсе не въ томъ, чтобъ дйствовать и работать’, говоритъ г. Соловьевъ. Въ чемъ же? спрашиваете вы,— ‘Въ способности согрвать свое внутреннее существо ощущеніемъ красоты’… Бдные, слпые люди всхъ странъ и возрастовъ! Они работаютъ, учатся, гоняются за дломъ и знаніемъ и въ простот своего сердца не вдаютъ, что высокая цль всей жизни — ‘созерцаніе и ощущеніе красоты’… Зачмъ же г. Соловьевъ пишетъ свои критики — сидлъ бы гд нибудь, да ощущалъ женскую красоту… Вдь самъ же онъ такъ восхваляетъ праздность! ‘Праздность есть мать добродтелей’, пишетъ г. Соловьевъ. Да, отъ такой добродтельной матери всегда рождаются такіе добродтельные критики.

Измысливъ такіе ‘принципы жизни’, г. Соловьевъ безъ всякаго усилія договорился, наконецъ, и до такой мысли или, врне, безсмыслицы: ‘Народъ спасаетъ себя единственно повтореніемъ того, что сдлано предками…’

Предки придумали застнки, кнутъ, инквизицію, обзавелись всевозможными суевріями, слдовательно и потомки ихъ должны длать тоже самое, и лстница цивилизаціи состоитъ изъ единственной ступеньки, на которой мы должны переминаться съ ноги на ногу….

И такъ, г. Соловьевъ придумалъ для человчества новыя ‘прописи’ такого рода:

1) Будь сыномъ праздности и тогда достигнешь добродтели.

2) Люби только красивое, ибо все что красиво, то и нравственно.

3) Задача жизни — не трудъ, а созерцаніе красоты.

4) Грація женщинъ выработаетъ для нихъ новыя формы труда.

Вотъ къ какимъ выводамъ пришелъ одинъ изъ Навуходоносоровъ журнала ‘Всемірный Трудъ’…

Г. Соловьевъ не на шутку перепугался воображаемаго нашествія прогрессистовъ. Самое обыкновенное явленіе приводитъ его въ неописанный трепетъ. Такъ, напр., увидя въ клуб художниковъ людей, понимающихъ искуство la Прудонъ, г. Соловьевъ положилъ въ ротъ палецъ удивленія и воскликнулъ: ‘Аллахъ!… Не даромъ они засли тамъ…’ Онъ пишетъ: ‘Мы нарочно указываемъ на этотъ, въ сущности, ничтожный фактъ потому, чтобы показать, какою силою интриги, способностью являться во всевозможныхъ образахъ, поддлываться подъ вс положенія обладаютъ наши отрицатели. ‘

Вотъ до какой степени болзненно развито воображеніе г. Соловьева. Изъ простого посщенія какого нибудь клуба онъ выводитъ цлую исторію, повсюду видитъ тнь Ванко. О, прогрессисты! Если вы не хотите тревожить воображенія г. Соловьева, не хотите возбуждать въ немъ способностей Видока, то сидите постоянно дома, не ходите въ клубы, въ театры, даже на улиц не попадайтесь ему часто. Разумется, все это было бы страшно очень, если бъ не было черезъ чуръ смшно… Болзненная раздражительность г. Соловьева обращаетъ вс его гнвныя выходки въ жалкіе и смшные курьезы. Желая напр. уязвить Некрасова за его поэму ‘Судъ’, онъ называетъ его ‘литературнымъ покойникомъ’, который пишетъ себ журнальную эпитафію размромъ стиховъ, изобртенныхъ ‘Искрою’:

Вечерній звонъ, вечерній звонъ!

Какъ много думъ наводитъ онъ!’

Это называется: ‘у страха глаза велики’. Когда человка душитъ кошмаръ, ему не до соображенія: онъ легко старые стихи Козлова припишетъ ‘Искр’. ‘Судъ’ Некрасова есть дйствительно слабйшее изъ его стихотвореній и о немъ можно бы было сказать кое-что, тому кто понимаетъ дло, а г. Соловьева въ этой поэм возмутили три слдующія строчки:

А звонъ зловщій, роковой

Межъ тмъ на мигъ не умолкалъ,

Пока я брюки надвалъ.

Какіе брюки! съ негодованіемъ восклицаетъ г. Соловьевъ, разв можно въ стихахъ о брюкахъ говорить?— Еще бы! Тутъ невольно вспомнишь т времена, когда . Булгаринъ бранилъ Пушкина за то, что онъ въ стихахъ барышень назвалъ двченками…

Кром ‘.брюкъ’ г. Соловьевъ ничего не замтилъ въ ‘Суд’ Некрасова. Вообще говоря, отъ поэта онъ требуетъ немногаго, какъ оказывается. ‘Стихи могутъ писать только т, которымъ легко даются и стопа и рифма’. Г. Соловьевъ даже и того не вдаетъ, что множество людей владютъ рифмой, но поэтическаго дарованія не имютъ никакого, а потому имъ и стиховъ писать нтъ никакой надобности. Въ этомъ случа мысль г., Фета все-таки иметъ больше смысла. Поэтъ, по его мннію, только тотъ, кто способенъ броситься внизъ головою изъ четвертого этажа… На основаніи этого правила я, пожалуй, самого г. Соловьева готовъ назвать поэтомъ, потому что не знаю, гд больше храбрости — въ томъ ли, что человкъ бросается изъ окошка высокаго дома или въ томъ, что пишетъ такія статьи, какъ г. Соловьевъ… Право, въ послднемъ больше смлости и геройства…

По поводу романа г. Авдева ‘Межъ двухъ огней’ г. Соловьевъ былъ радъ удобному случаю поговорить на любимую ему тему — о незамужнихъ женщинахъ, которыхъ онъ называетъ ‘холостыми двушками’.

Этотъ кликушествующій публицистъ до сихъ поръ убжденъ, что, подъ вліяніемъ нкоторыхъ органовъ прессы, цлая серія двицъ дала зарокъ никогда не выходить замужъ, оставаться — холостыми.

Самъ сочинивши подобный фактъ, г. Соловьевъ признаетъ въ немъ великую ‘опасность для общества, для принциповъ жизни’…

Какъ теперь, такъ и всегда были двушки, которыя по тмъ или другимъ обстоятельствамъ, не выходили замужъ — дло весьма обыкновенное, но не такъ думаетъ г. Соловьевъ: на каждую такую двушку онъ смотритъ, какъ на своего заклятаго врага, какъ на язву общества… Пусть вс спсивыя невсты убоятся гнва г. Соловьева и не будутъ такъ разборчивы относительно жениховъ своихъ, а не то бда имъ!…

Послдній романъ г. Авдева совершенно умилилъ г. Соловьева. ‘Спасибо г. Авдеву!’ воскликнулъ онъ. Это ‘спасибо’ вырвалось у него единственно только потому, что романистъ ‘разршилъ спорный вопросъ’ и связалъ ‘законнымъ бракомъ’ своего героя Камышлинцева съ Анютой…

Такъ нынче пишутся у насъ критическія статьи!…

Теперь еще одно слово о г. Соловьев — и довольно. Забавнаго по немножку — иначе ужь будетъ скучно…

Свою статью ‘Критика направленій’ (хороша критика!) г. Соловьевъ оканчиваетъ предсказаніемъ, что вс отрицатели ‘не перенесутъ или не переживутъ появленія романа ‘Война и миръ’.

Какого бы кто ни былъ мннія о роман ‘Войпа и миръ’, но едва ли приходило кому нибудь въ голову объ убійственномъ значеніи этого произведенія: прудонистъ прочтетъ его и не переживетъ!…

Когда прежде мимо моихъ оконъ проносили или провозили покойниковъ, я не чувствовалъ особаго смущенія, но теперь, посл предсказанія г. Соловьева, всякій разъ, когда я увижу катафалкъ или ногребальную процессію, я невольно вздрагиваю и думаю про себя: это несутъ отрицателя, убитаго чтеніемъ романа ‘Война и миръ!’ Удивляюсь только одному — какъ это самъ я, прочитавши это произведеніе, остался въ живыхъ, пережилъ его появленіе?… Странно!

II.

Если по мннію г. Соловьева романъ г. Льва Толстаго можетъ на повалъ убить всхъ враговъ эстетики, то что можно сказать о роман г. Боборыкина, ‘Жертва вечерняя’, помщаемомъ въ томъ же самомъ ‘Всемірномъ Труд?’ Умереть — не умрешь отъ его чтенія, но заболть можно, и принимаясь за него, не дурно на всякій случай запастись книжкой извстнаго доктора Розенблюма. Романъ этотъ есть смсь самаго грязнаго цинизма, дтскаго незнанія жизни и презрнія ко всякой правдоподобности. Все то, что въ беллетристик и въ самой дйствительности прикрывается самымъ густымъ пологомъ или драпировкой, все это въ роман г. Боборыкина, въ видахъ наркотическаго возбужденія читателя, выводится наружу. Главная героиня этого романа изъ пустой, свтской женщины, которая не считала прислугу — за людей и не уважала барыни, у которой нтъ на плать воротничковъ, въ одинъ мсяцъ, но капризу романиста, превращается чуть не въ святую женщину, въ род ‘Родольфа’ въ ‘Парижскихъ тайнахъ’, и здитъ по разнымъ вертепамъ для спасенія падшихъ женщинъ. Не стсняясь ребяческимъ планомъ, романистъ водитъ свою героиню по ужаснымъ трущобамъ, но время ночныхъ оргій. Нкоторыя ‘жертвы общественнаго темперамента’, не смотря на испорченность свою, съ первыхъ словъ заслушиваются новой постительницы и съ слезами покаянія и раскаянія падаютъ къ ней на грудь, очищенныя, спасенныя… Очень правдоподобно…

Въ ‘Жертв вечерней’ г. Боборыкинъ, впрочемъ, и не хлопоталъ вовсе о такъ называемой ‘художественной правд’. Онъ избралъ первую попавшуюся подъ руку форму для изображенія разныхъ секретныхъ пріютовъ, скандальныхъ сценъ и будуарныхъ интрижекъ. Съ легкой руки ‘Повтрія’ русскимъ беллетристамъ полюбился легкій способъ привлекать къ себ читателей, и они прямо ведутъ ихъ въ спальни своихъ героевъ. Наши романисты и повствователи не только поднимаютъ передъ нашими глазами скромный, кисейный пологъ ночного ложа, но даже заставляютъ насъ заглядывать подъ кровать, чтобъ показалъ, что подъ ними находится.

Какъ мало церемонился г. Боборыкинъ съ подписчиками своей покойной ‘Библіотеки для чтенія’, такъ не церемонится и теперь съ бдными читателями ‘заведенія доктора Хана… Заведеніе, дйствительно, оказывается очень веселымъ,— просто хоть въ танцклассъ не ходи. Жестикуляція и кричаніе птухомъ г. Соловьева, канканированіе гг. Авенаріуса и Боборыкина, фельетонный таперъ г. Загуляевъ — чего же вамъ еще требовать отъ этого развеселаго пристанища?

Изъ числа дйствующихъ лицъ увеселительнаго изданія г. Хана, одинъ г. Загуляевъ оказывается мрачнымъ… Читая его хроники, невольно хочется повторить его же собственный, довольно популярный стихъ:

‘О, страшно, страшно, страшно несказанно…’

Среди безсрочно-отпускныхъ инвалидовъ ‘Всемірнаго Труда’, какъ-то странно видть такія имена, которыя, повидимому, вовсе не принадлежатъ къ этому заведенію юродивыхъ. Изъ скромности мы даже не назовемъ эти имена и пока прикроемъ ихъ фиговымъ листочкомъ. Впрочемъ, къ такой терпимости въ литератур — мы должны привыкнуть ужь давно. Мы знаемъ уже не одинъ примръ самоотрченія, не одинъ дятель изъ прогрессистовъ переродился у насъ въ самого свирпого ретрограда. Благо тому изъ нихъ, кто умлъ замолчать во время… Быстрый и ршительный переходъ въ лагерь ретроградовъ тотъ же самый г. Соловьевъ гд-то объясняетъ весьма откровенно. Вы, говоритъ онъ, насъ не признали, оттолкнули отъ себя, и мы съ досады, отъ оскорбленнаго самолюбія перешли на сторону вашихъ враговъ, стали проповдывать ретроградныя мннія. Это совершенно справедливо. Впрочемъ, объ отпаденіи подобныхъ неврныхъ друзей, разумется, никто никогда сожалть не станетъ. Это — всегда крошечныя бездарности, которыя служатъ лицамъ, а не длу, не имютъ собственныхъ взглядовъ, и если вы затронете ихъ самолюбія, то они готовы мстить вамъ всми средствами, часто не щадя даже собственной репутаціи. Попробуйте задть какъ нибудь мимоходомъ одного изъ нихъ, назовите его плохимъ подтипомъ, жалкимъ критикомъ и онъ никогда итого не забудетъ. Литературный клопъ самое злое наскомое. Если ты его раздавишь, говоритъ Гейне, то онъ

Отомститъ ужасной вонью…

Нтъ ужасне дуэлей,

Какъ съ клопами, у которыхъ

Презловонное оружье.

Избавь насъ Богъ отъ такихъ враговъ, хотя благоуханіе ихъ мщенія попадается намъ почти на каждомъ шагу.

За то мы лишены теперь благоуханной поэзіи нашихъ лириковъ, которые смолкли одинъ за другимъ. Одинъ еще Л. Полонскій откликается но-временамъ, помщая въ трехъ разныхъ журналахъ отрывки изъ своей безконечной и непонятной поэмы ‘Братья’. Тотъ же самый Я. Полонскій попробовалъ написать въ газет г. Корпіа фельетонъ въ стихахъ о голод, по и этого опыта у него не оцнили. Остальные лирики совершенно смолкли. Отъ воспванія красотъ ‘любезной природы’ поэзія ихъ сперва выродилась въ новый жанръ — поздравительныхъ и обденныхъ куплетовъ, и замерла на этомъ. Какъ на зло имъ не дутъ къ намъ ни братья-славяне, ни японцы, ни ташкентцы… Клубные повара и обденные поэты находятся въ одинаковомъ уныніи. Г. Фотъ молчитъ, Аполлонъ Майковъ видимо хочетъ занять амплуа г. Сомевскаго и пишетъ прозаическія замтки о самозванцахъ… Коротка же была псенка, нашихъ лирическихъ стихотворцевъ: современная жизнь не даетъ уже имъ нужныхъ матеріаловъ для творчества, для вдохновенія ихъ нтъ никакого возбужденія. Видимо, они почувствовали себя ‘лишними’ на чужомъ праздник и удалились… А Майковъ, который, но выраженію покойнаго А. Григорьева, ‘боролся съ Гейне’, борется теперь съ историкомъ Соловьевымъ, ‘Испанскіе мотивы’ Всевол. Крестовскаго преобразились въ любострастныя повсти Авенаріусовъ и Стебницкихъ, не хуже стиховъ Фета и Полонскаго могутъ писать куплеты прозаическіе рифмоплеты въ род г. Буренина и Чижика. Даже ‘Петербургскій житель’ можетъ сочинять стихи столько же звучные, какъ стихи давно-смолкшаго М. Розенгейма. Бдные стихотворцы!.. Стихли они и ихъ молчаніе болью отзывается въ моемъ сердц. Мою скорбь усмиряютъ только рдкіе аккорды лиры г. Полонскаго, котораго ‘разумъ, какъ онъ говоритъ самъ, свтитъ всмъ народамъ въ мір’… Это не совсмъ скромно, за то врно. Г. Полонскій не похожъ на всхъ остальныхъ смертныхъ и мрить его общею мркой нельзя. Изъ его стиховъ мы узнаемъ, что онъ, какъ Каліостро, живетъ уже нсколько столтій на бломъ свт, гд онъ

Скитался, какъ непомнящій родства,

По всмъ вкамъ, ища свои права,

и во время этихъ поисковъ то ‘уходилъ въ объятія земли’, то ‘ковалъ стихи въ огн своей души’. При такой дятельности, понятно, г. Полонскій смотритъ на настоящее время, какъ ламповщикъ Манфреда. Онъ говоритъ:

Терплю я современность, какъ больной

Свои недуги терпитъ…

И вотъ этотъ Вчный жидъ русскаго лиризма служитъ мн теперь единственнымъ утшеніемъ въ текущія времена, столь бдныя поэтическими произведеніями.

III.

Театральный сезонъ пришелъ къ концу. Конецъ его завершился еще новымъ превращеніемъ трагедіи графа Ал. Толстаго. Въ этой пьес, какъ уже извстно, въ роли Грознаго явился сперва г. Васильевъ 2, потомъ г. Самойловъ. Весной мы увидли г. Нильскаго въ Грозномъ. Разумется, посл игры двухъ первыхъ артистовъ, исполненіе г. Нильскаго было слабо, да къ тому же надуто-мелодраматично. Такъ думало большинство, но авторъ думаетъ иногда совершенно противное. Въ прошломъ мсяц я замтилъ, что наши драматурги ни чуть не выше актеровъ, исполняющихъ ихъ произведенія. Это оказалось совершенно справедливымъ. Очерчивая въ своей драм такую личность, какъ оаннъ IV, нашъ драматургъ часто поражаетъ своимъ взглядомъ на этого грознаго варвара. Такъ, напримръ, г. Аверкіевъ въ своей драм ‘Слобода-неволя’, длаетъ такое замчаніе: ‘Мн хотлось нарисовать Грознаго не какъ оанна царя, а какъ человка въ его домашней обстановк, въ его отношеніяхъ къ тмъ, кого любилъ онъ, (?!) для которыхъ онъ былъ не царемъ, (для кого это онъ могъ быть не царемъ?), а Ваней, Ванюшей блымъ голубемъ’…

Что вы на это скажете? оаннъ Грозный — Ванюша, блый голубь!.. Вотъ какіе баловники бываютъ русскіе драматурги!..

Я уже говорилъ прежде, чего требуетъ графъ А. Толстой отъ артиста, изображающаго его Грознаго: чтобъ онъ на сцен страхъ наводилъ на публику, чтобы дамы въ обморокъ падали… Хотя у г. Нильскаго нтъ средствъ для подобнаго исполненія роли, но риторства и ходульныхъ замашекъ оказалось много, и авторъ — пришелъ въ восхищеніе. Въ ‘письм къ другу’, напечатанномъ въ ‘Голос’, гр. А. Толстой заявляетъ, что лучшаго Грознаго онъ не видалъ еще на русской сцен и благословляетъ Нильскаго, какъ новаго, сильнаго трагика…

Блаженъ, кто вруетъ, тепло тому на свт!..

Свое посланіе къ г. Ростиславу гр. А. Толстой кончаетъ слдующимъ ршительнымъ отзывомъ: ‘Видть и слышать Нильскаго доставило мн художественное наслажденіе и я сожаллъ только объ одномъ, что, пріобрвъ въ немъ замчательнаго оанна, публика лишилась замчательнаго Годунова…’

Бориса же снова нужно автору, потому что онъ написалъ новую трагедію ‘едоръ оановичъ,’ которая будетъ, вроятно, тоже поставлена на сцену… Наши драматическіе писатели словно знаютъ изъ русской исторіи только одинъ эпизодъ и снабжаютъ насъ хрониками изъ временъ оанна IV и его дтей.

Воля ваша, а по моему мннію г. Дьяченко съ своими комедіями лучше всхъ этихъ иллюстрацій исторіи Карамзина,— кром шутокъ лучше. Г. Дьяченко человкъ безъ дарованія, безъ силы, но все а:е онъ добросовстне разныхъ драматическихъ хроникеровъ, безполезно убивающихъ свой талантъ на мертвечину и архивную перекопку. Для русскаго общества гораздо полезне смотрть любую плохую комедію изъ современной жизни г. Дьяченки, чмъ присутствовать на историческихъ русскихъ трагедіяхъ, изъ которыхъ она ничего не выноситъ. Положимъ, г. Дьяченко неумло относится къ длу, неспособенъ уловлять тонкихъ явленій современной жизни, но онъ наводитъ зрителя на мысль, затрогиваетъ его живые интересы — и за это за одно, при насущной драматической бдности, я готовъ простить г. Дьяченк даже его бездарность… Да и скажите на милость, во имя какого литературнаго преданія, во имя какихъ достоинствъ мы должны выше г. Дьяченки ставить напр. г. Потхина?.. Неумлости и блдности очень много и у послдняго. Посмотрите комедію его ‘Виноватая’, гд авторъ задумалъ въ лиц своего героя вывести передового современной) человка, но дло въ томъ, что отъ мысли до исполненія еще далеко. Авторъ всегда долженъ быть умне своихъ ‘умныхъ’ героевъ, иначе какъ разъ впадешь въ каррикатуру. Такъ и герой ‘Виноватой’ оказался жестокой насмшкой надъ молодымъ поколніемъ и замтьте совершенно помимо воли автора. Вотъ въ томъ-то и вся иронія. Этотъ ‘герой’ полюбилъ замужнюю женщину, обстановка которой была ему извстна: съ одной стороны безпутная мать и наглый фатишка братъ, съ другой — деспотъ мужъ, уже вогнавшій свою первую жену въ чахотку. И вотъ онъ, герой, оставшись съ любимой женщиной начинаетъ свое любовное признаніе по-базаровски — грубостью и дерзкими словами о томъ, что онъ не уважалъ ее прежде. Наши писатели иначе не могутъ вывести молодого образованнаго человка, какъ грубіяна и неряху. Такого же господина приходится играть и г. Нильскому въ ‘Виноватой’. Онъ ругается при первомъ признаніи въ любви. Затмъ, въ послднемъ акт, когда убжавшую изъ дому несчастную жену мать и братъ снова приводятъ къ мужу, передовой герой заключаетъ послднюю сцену словами, обращенными къ забитой, уничтоженной женщин:

— ‘Я васъ презираю!’ И уходитъ. Занавсъ опускается. У меня тоже руки опустились.

Вотъ какіе ‘умники’ выводятся въ нашихъ комедіяхъ.

Если писатель не съумлъ изъ разбросанныхъ чертъ уловить общія черты ‘новаго человка’, то онъ и не долженъ поднимать руку свою для его воспроизведенія, ипаче онъ впадетъ въ пасквиль, какъ Базаровъ, или напишетъ каррикатуру, какъ въ комедіи ‘Виноватая’. Вообще нужно замтить, что г. Потхинъ нкоторымъ своимъ успхомъ обязанъ единственно литератур, которая подняла его выше чмъ бы слдовало. Было, напр., время, когда журналистика объясняла г. Островскому его собственныя пьесы и указывала, почему именно могутъ имть значеніе его комедіи изъ ‘темнаго царства’. Тогда г. Островскій слушался этихъ совтовъ и подъ ихъ вліяніемъ написалъ даже свою ‘Грозу’. Время то миновало, и г. Островскій перешелъ теперь на дорогу Н. Кукольника.

Кстати о театр. Давно носившійся слухъ о разршеніи частныхъ театровъ въ Петербург начинаетъ подтверждаться. Это фактъ пріятный. До сихъ поръ о нашихъ драматическихъ талантахъ мы судили но игр театральныхъ чиновниковъ, которые обратили искуство въ исполненіе служебной обязанности. Постороннимъ же лицамъ, какъ извстно, доступъ на сцену очень затруднителенъ. Частный театръ можетъ дать просторъ развитію новыхъ сценическихъ дарованій. Въ послднее время въ Петербург давалось много любительскихъ спектаклей — въ театр пассажа и въ трехъ городскихъ клубахъ. Въ числ этихъ ‘любителей’ уже давно стали извстны по своему несомннному дарованію нкоторые диллетанты, напр. г. Раминъ, г-жа Рамина, г. Гуляевъ и другіе. Г-жа Рамина даже замчательная артистка для драматическихъ ролей… Во всякомъ случа отъ частнаго театра въ Петербург мы ожидаемъ многаго. Лишь бы былъ сдланъ первый шагъ.

IV.

Въ одномъ изъ послднихъ нумеровъ ‘Судебнаго встника’ появился на дняхъ ‘Отчетъ о дйствіяхъ совта присяжныхъ повренныхъ округа С.-Петерб. окружной палаты за второй годъ его существованія’. Отчетъ этотъ нельзя оставить безъ вниманія. Если отчеты комитета литературнаго фонда возбуждаютъ только улыбки и насмшки, то отчетъ совта присяжныхъ повренныхъ возбуждаетъ боле тяжелое чувство. Имя въ виду строгую нравственную отвтственность каждаго присяжнаго повреннаго передъ публикой, мы не должны проходить мимо такихъ фактовъ изъ ихъ дятельности, на которые указываетъ отчетъ ихъ совта.

Въ теченіи прошлаго года на разсмотрніе совта было принесено нсколько жалобъ отъ частныхъ лицъ на присяжныхъ повренныхъ, а также и нсколько сообщеній окружнаго суда о нихъ же… Укажемъ хоть на т случаи, въ которыхъ даже совтъ явился обвинителемъ присяжныхъ.

Одинъ изъ присяжныхъ, принявшій на себя веденіе дла по уполномочію истицы, неожиданно ухалъ изъ Петербурга, а дло передалъ другому присяжному, который къ слушанію дла въ судъ не явился. Благодаря неряшеству ихъ обоихъ истица должна была проиграть дло… Скажутъ, пожалуй, что это случайности… Странныя же однако совпаденія случайностей!.. Одинъ не является въ судъ но случаю отъзда, а другой, кому передано дло, не является просто, безъ всякаго предлога и объясненія. Первый подвергся за это — предостереженію а другой — выговору.

Другой присяжный повренный обвинялся въ переход съ одной стороны на другую, сперва онъ ходатайствовалъ отъ имени арендатора о взысканіи съ владльца имнія неустойки по контракту, а потомъ счелъ боле удобнымъ хлопотать отъ имени владльца о взысканіи но тому же контракту, но но другимъ основаніямъ, неустойки съ арендатора. Каково остроуміе со стороны двуличневаго адвоката! Хлопочетъ сначала за кредитора, а потомъ за владльца и за обоими — на законныхъ основаніяхъ. За такую находчивость онъ былъ наказанъ тоже предостереженіемъ.

Наконецъ третій присяжный повренный, по сообщенію окружного суда, назначенный защитникомъ по одному уголовному длу, въ самый день засданія заявилъ суду о своей внезапной болзни. Дло поэтому было отложено на мсяцъ. Когда же вновь наступилъ день назначенный для засданія суда, онъ снова прислалъ заявленіе о внезапной болзни. Засданіе продолжалось только потому, что одинъ изъ кандидатовъ на судебныя должности принялъ на себя защиту подсудимаго, котораго по суду и оправдали. Кажется, достаточно я этихъ трехъ случаевъ, чтобъ показать, что у насъ есть шутники на всхъ ступеняхъ общественной лстницы, даже есть шутники адвокаты… Нужно сожалть, что отчетъ совта присяжныхъ повренныхъ — безыменный. Открытый отчетъ могъ бы предупредить многихъ истцевъ и истицъ отъ неудачнаго выбора шутника-защитника.

Не могу умолчать при этомъ о подвигахъ нкоторыхъ частныхъ адвокатовъ, длающихъ нашествіе на провинцію. Одни изъ нихъ длаясь популярными по двумъ-тремъ счастливымъ защитамъ, въ короткое время наживаютъ большія деньги, другіе же…. Вотъ что, напр., сообщаетъ рыбинскій корреспондентъ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’. Одинъ изъ тамошнихъ адвокатовъ, выдавая себя самопроизвольно то за кандидата правъ, то за коллежскаго ассесора попалъ за это подъ судъ. Другой судился за участіе въ поддлк фальшивыхъ ассигнацій. Третій же оказался не только шутникомъ, но даже просто безобразникомъ. Защищая въ суд одно уголовное дло и проигравъ его, онъ началъ въ заключеніе смшить своею рчью публику. Затмъ, взявши съ собой музыкантовъ, отправился съ ними на тамошній городской бульваръ, при сбжавшейся со всхъ сторонъ толп, веллъ играть трепака, и пустился самъ всенародно плясать въ присядку. Сдлавъ на улиц нсколько скандаловъ, они. веллъ наконецъ остановить у бульвара прозжавшаго извощика, у него выпрягли лошадь и рыбинскій адвокатъ свши на лошадь задомъ на передъ, держась за хвостъ, отправился тихонько кататься мимо городского бульвара. Иные хохотали, иныхъ онъ разогналъ съ улицы споимъ поздомъ.

Бываютъ же иногда такія странныя положенія! Казалось бы, что адвокатъ долженъ быть защитникомъ общества, а у насъ приходится обществу искать защиты отъ адвоката… Да, слагаются новыя формы жизни, является новое поле для дятельности, но и въ новой форм и на новой арен все продолжаютъ рыскать и безчинствовать наши черноземные безобразники. И долго еще это будетъ…

Объ исторіи въ Московскомъ университет, конечно, знаютъ вс,— но конечно не вс знаютъ къ чему привела эта исторія нкоторыя московскія изданія, да и какія изданія?.. Большинство публики только, вроятно, по слухахъ иметъ понятіе о томъ, что въ Москв нашъ маститый ученый М. П. Погодинъ издаетъ газету ‘Русскій’. Газета эта выходитъ чисто по-московски, иногда выходитъ но листамъ, иногда нсколькими листами разомъ, иногда же вовсе пріостанавливается, если ея редактору пришла мысль хать въ ерусалима, или въ Абиссинію. Михаилъ Петровичъ такими пустяками, какъ своевременный выпускъ газеты, вовсе не стсняется. ‘Русскій’ теперь опять появился на московскомъ горизонт и появился не безъ скандала.

Вотъ что случилось. Редакторъ другого московскаго изданія ‘Современныя Извстія’ Н. Гиляровъ-Платоновъ, говоря объ университетской исторіи и полемик по ея поводу въ двухъ газетахъ, заявилъ нсколько мрачно, что ‘все это университетское столкновеніе не боле, какъ блистательный позоръ на всю Россію’. Онъ не пощадилъ об воюющія стороны и не утаилъ, что ‘на оффиціальныхъ собраніяхъ ученыхъ мужей дйствительно раздавались восклицанія: ‘щенокъ!’ и другія, еще боле нжныя, и дйствительно поднимались угрожающіе кулаки’. (Сов. Изв. No 190) Могъ ли ‘Русскій’ смолчать посл такого оскорбленія?..

И грянулъ бой, московскій бой!..

‘Университета но трогайте! Мсто свято есть!’ возопилъ ‘Русскій’. ‘Онъ стоитъ выше всхъ пререканій, случайностей и невзгодъ!.. ‘

Дале М. Погодинъ прямо уже впадаетъ въ спиритизмъ и увряетъ г. Гилярова-Платонова, что въ московскомъ университет ‘носятся тни Херасковыхъ, Мудровыхъ, Шаденовъ и другихъ…

Желая доказать, что со всякимъ бда можетъ случиться, почтенный профессоръ замчаетъ: ‘Прискорбныя явленія бывали и бываютъ всегда и везд. И прародитель рода человческаго, патріархъ Ной, упился однажды виноградомъ и только одинъ сынъ его Хамъ дерзнулъ глумиться надъ нимъ, за что и былъ наказанъ въ лиц всего своего потомства’…

‘Хамъ! Вотъ кого вы берете за образецъ!..’ (Русскій, No 20) Посл такого заявленія началась настоящая потасовка… Отъ Хама дло перешло уже прямо къ хамамъ вообще и остановилось на томъ, что Михаилъ Петровичъ назвалъ почему-то г. ГиляроваПлатопова Агрипиной Ивановной ‘Современныхъ Извстій’… Такое бабье и вовсе не остроумное прозвище показалось послднему ужасно остроумно-оскорбительнымъ и дружба московскихъ Кастора и Поллукса развялась дымомъ.

Чудеса длаются на свт?.. Тотъ самый мужъ, который открылъ когда-то походъ противъ ‘свистопляски’, даже слово это тогда измыслилъ, самъ предается теперь журнальному трепаку… о, Господи, спаси насъ!..

Анонимъ.

‘Дло’, No 5, 1868

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

Читайте также: