Лазурный край, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1890

Книга очерков
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Скачать в PDF

Василій Немировичъ-Данченко.

ЛАЗУРНЫЙ КРАЙ.
Очерки, впечатлнія, миражи и воспоминанія.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе Я. . Мертца.
1890.

Соперникъ Венеціи.

I.
Тріестъ.

— Слопаютъ они насъ?— слышу голосъ соотечественника и никакъ не могу понять, сплю ли я и мн снится, или — такъ и есть въ дйствительности.
— Ну, вотъ! Подавятся… такъ мы имъ и дались въ руки!
— Именно, и даже очень легко… Потому, если бы они разомъ навалились, ну, точно-что, подавиться можно, а, вдь, они какъ: помаленечку, да полегонечку. Какъ не слопать, помилуйте! У нихъ ужъ все загодя расписано. Гд колбасу сть, гд сигару курить, гд пиво пить!
Я просыпаюсь. Въ купэ вмст со мною оказываются двое, очевидно — наши. Крутыя лица, носы вверхъ смазаны, добродушные глаза попрятались въ щелки.. Скулы мясистыя, щеки отвислыя. Русскіе и, непремнно, изъ-за Москвы. Разговоръ шелъ все о томъ же предмет, о неизбжности яко-бы войны съ германцами. Все равно — спать не дадутъ, я вмшался…
— Изъ-за чего же намъ воевать съ ними?
— Да ужъ такъ…
— То-есть, какъ же такъ?
— Не уйдешь. У нихъ готово… Помилуйте, имъ тоже ждать нельзя. Эйнъ, цвей, дрей, въ лучшемъ вид. Они все знаютъ. Сказывали, ужъ и теперь записано съ кого сколько взять. Гд какой живорыбный купецъ живетъ, насколько его распотрошить можно.
Было это нсколько лтъ назадъ. Въ Австріи жилъ еще кронъ-принцъ Рудольфъ, а въ нашихъ богоспасаемыхъ палестинахъ не оказыкалось еще человка, не врившаго въ неминуемую близость войны съ сосдями.
Спутники встртились преоригинальные. Кром русскаго, ни одного языка не знаютъ, дутъ изъ Нижняго въ Вари, поклониться мощамъ св. Николая Мирликійскаго. Это съ Волги, прямо въ южную Италію!
— По обту?— спрашиваю.
— Нтъ, такъ… Дома-то мы очумли совсмъ. Въ мозгахъ моль завелась,— такъ провтриться не мшаетъ.
— Какъ же вы объясняетесь? Есть съ вами хоть словарь какой-нибудь?
— Это зачмъ, такъ смшне….
— Да васъ не поймутъ.
— Ну, вотъ! Ему, нмцу, гульденъ покажи, онъ тебя завсегда уважитъ.
— Его только гульденомъ помануть, а онъ ужъ тутъ — во! Сейчасъ и предъявится, какъ свчка загорится передъ тобой!— оживился его товарищъ.
Какъ ни велика сила гульдена, тмъ не мене соотечественники два раза уже попали въ не надлежащіе позда и, вмсто Вны, чуть не прохали разъ въ Краковъ, а другой — въ Прагу. Теперь, къ счастью, они наткнулись на кондуктора иллирійца, который съ грхомъ пополамъ понималъ ихъ, и потому они хали пока благополучно.
Поздъ шелъ тише и тише. Начались подъемы на Земморингъ. Поднялась луна. Фантастическая картина дикихъ горныхъ вершинъ, черныхъ агатовыхъ скалъ среди блыхъ снговыхъ полянъ, панорама мрачныхъ, иззубренныхъ кряжей, обрывавшихся въ мирно спавшія далеко внизу долины, заинтересовала даже и нижегородскихъ пилигримовъ.
— Ужъ и выбрали себ мсто, нечего сказать!— сожалли они.— Къ плшкамъ прицпились и висятъ.
— Чмъ дурно?
— Тмъ и дурно, что безобразно. Нешто это жительство. Это, ежели птицамъ, за первый сортъ, потому что птиц воздухъ нуженъ, а человку невозможно. Лса точно… лса, ахъ, хороши! И сколько ихъ: видимое дло, народъ глупый. Къ гульдену привержены, а лса стоятъ. Снять ихъ — хорошія деньги заработаешь. А они, дураки, и лсовъ не сымаютъ…
Лунный свтъ выхватывалъ изъ мрака глубочайшія долины. Оттуда то серебрились кровли тсно сплотившагося вокругъ стараго готическаго храма города, то крутой изгибъ рки, сжатой стремнинами. Одинокія деревушки часто лпились къ самому полотну желзной дороги, забрасывавшей ихъ черепичныя кровли снопами искръ.
— Ахъ, тснота!…— сокрушался соотечественникъ.— Изъ-за чего только люди бьются?
— Ну, имъ получше живется, чмъ нашему крестьянину. Вотъ изъ-за чего наши бьются?
— Нашъ Бога помнитъ… А то что за безобразіе, помилуйте! Въ Вн останавливались мы, какъ это гостиница-то?
— Вандель,— отозвался другой.
— Во… Оно самое. Тутъ сейчасъ церква святого Петра, а черезъ улицу-то, и улица узкая — шаговъ пять,— Эльдорадо. Притонъ такой, съ двицами.
— У нихъ неблагородно. Гд храмъ, сейчасъ и кабакъ.
— Ну, а вы Эльдорадо почемъ знаете?
— Намъ нельзя не знать… Мы люди дорожные. Теперь дьяволу по пути надъ нами власть дана, чтобы искушать насъ. Это его счастіе. Не нашъ грхъ! Мы теперь ему, какъ бы, на пропитаніе.
Нужно признаться, что благополучные соотечественники заграницей въ малыхъ количествахъ еще ничего, но въ большихъ — нестерпимы. Сначала я смялся, потомъ заскучалъ, тмъ боле, что разговоръ все вертлся около ‘несомннной, по ихнему, глупости иностранцевъ’. Я постарался заснуть и проспалъ до Лайбаха, когда меня разбудилъ новый пассажиръ, занявшій мсто рядомъ. Оказался славянинъ изъ Истріи. Боле оригинальнаго австрійца я до тхъ поръ еще не встрчалъ. Потомъ пришлось привыкнуть къ подобному типу. Представьте себ лингвиста, говорящаго чуть не на всхъ языкахъ: на французскомъ, англійскомъ, итальянскомъ, испанскомъ, русскомъ, даже турецкомъ (онъ былъ морякъ). Съ однимъ только незнакомъ былъ этотъ подданный габсбургскаго дома — съ нмецкимъ.
Я удивился этому.
— У насъ многіе такъ. Намъ, у себя, въ Тріест, нмецкій языкъ вовсе не нуженъ. А мн, тмъ боле,— я изъ Полы.
— А для офиціальныхъ сношеній?
— Мы пишемъ по итальянски и по славянски. Тмъ, которые имютъ близкія сношенія съ мадьярами, тмъ, скверно. Мадьяры всюду вводятъ свой языкъ, учрежденія. Боятся своей малочисленности, и потому терроризуютъ населеніе. А съ австрійцами жити можно. Австрійцы не особенно стсняютъ. Мы не любимъ ихъ, но миримся съ нашимъ положеніемъ, тмъ боле, что они очень мало вмшиваютя въ нашу жизнь. Мы даже ихъ и не знаемъ вовсе.
Нельзя, вообще, судить по порядкамъ мадьярскимъ о ныншнемъ австрійскомъ режим. Зашла рчь о сближеніи съ Россіей и съ другими славянскими народностями. Я привожу здсь мнніе моего спутника только потому, что, посл, въ Тріест, Капо-д’Истріи, Дивач, Фіуме и Пол мн пришлось слышать варіаціи все на ту же тему. Мы почему то у себя дома воображаемъ, что славяне но всть какъ любятъ насъ и только о томъ и мечтаютъ, что-бы подъ главенствомъ Россіи сплотиться въ одно великое славянское государство съ исправниками, становыми и урядниками. Все это очень лестно для насъ, но, по справкамъ съ дйствительностью, оказывается далеко-не врно. Далматинцы, напримръ, думаютъ совершенно иначе: Россію и русскихъ они любятъ вдалек, какъ отвлеченное понятіе, общаго жe съ нами они ничего имть не хотятъ. Узнавая въ васъ русскаго, они сейчасъ жe подчеркиваютъ духовное сродство, говорятъ о нашей литератур, щеголяютъ знаніемъ нашихъ поэтовъ, но что касается до политическаго объединенія, то оно возбуждаетъ въ нихъ только насмшливую улыбку. Россія — вдалек, какъ сильное славянское государство, разумется, нужна имъ. Въ случа чего все-таки поддержка, но только вдалек. Вблизи, избави Боже! Когда надо произвести давленіе на Австрію, добиться тхъ или другихъ правъ,— математическое понятіе идеальной Россіи выступаетъ на первый планъ. Они имъ пугаютъ кого слдуетъ, и затмъ опять, до слдующаго раза, складываютъ этого размалеваннаго дракона въ кунсткацеру.
Австрійцы, оказывается, именно, и поддерживаютъ здсь собственное обаяніе, предоставляя полнйшій просторъ національной борьб всевозможныхъ племенъ, забросившихъ свои обрывки въ Истрію и Далмацію. Правительство само стоитъ въ сторон и только исправно сбираетъ подати и еще исправнй пополняетъ флотъ превосходными моряками изъ берегового населенія. Когда ему нужно осадить зазнавшихся итальянцевъ, оно обращается къ славянамъ, когда эти, ему кажутся опасными, оно заигрываетъ съ итальянцами. Въ то же самое время, предоставляя, относительную свободу мстной печати, оно, какъ умный кочегаръ, спасаетъ самый механизмъ, во время открывая клапаны и такимъ образомъ давая выходъ излишку накопившихся паровъ. Въ высшей степени подозрительное, полицейско-придирчивое въ Босніи и Герцоговин, затопившее этотъ присоединенный край цлымъ моремъ фратровъ, шпіоновъ, тайныхъ и явныхъ, здсь оно вполн спокойно за свою власть. Острова Адріатики почти вовсе не знаютъ австрійскаго чиновника. Итальянцы съ такою ревностью слдятъ за славянами и обратно, что ни малйшее движеніе не можетъ укрыться отъ центральнаго управленія. Въ нашемъ позд къ утру оказался итальянецъ изъ Венеціи, котораго мой спутникъ-далматинецъ назвалъ эмиссаромъ ‘Italia-irridenta’. Этотъ ‘бунтарь’ свободно разъзжаетъ по всей Далмаціи, живетъ въ Тріест, произноситъ соотвтствующія рчи и ‘ничесо-же сумняшеся’ спокойно отправляется домой… Разумется, случись что-нибудь серьезное, начнись движеніе, опасное по своему характеру, австрійцы не постснятся дйствовать надлежащимъ порядкомъ {Это писалось до обостренія итальянскаго движенія въ Тріест. Какъ читатель видитъ — авторъ не обманулся въ своихъ ожиданіяхъ. Тогда Italia irridenta дйствовала во всю. Крисни еще не появлялся на горизонт.}.
Подъ утро — поднявшееся солнце разогнало предразсвтный туманъ и направо отъ насъ, внизу, подъ высокими горами, на красивыхъ берегахъ. Мюра раскинулась столица Штиріи — Гратцъ. Величавый Шлосбергъ вырзался всми своими башнями на голубыхъ небесахъ. Казалось, онъ вислъ надъ ркой… Еще минута — и поздъ уносилъ насъ дале и дале, по сторонамъ мелькали чудныя картины, долина за долиной, съ цвтущими горами и селами, синія ущелья, все боле и боле скалистыя обрывы… Не успли мы всмотртся въ ихъ заваленныя утесами массы, какъ направо примерещилось и опять спрягалось голубое марево… Вновь показалось… Раскинулось шире… Взглядъ старается проникнуть сквозь легкую пелену тумана въ заманчивую даль Адріатики… Какимъ тепломъ ветъ оттуда! Югъ, точно просыпающійся, протягиваетъ намъ ласковыя объятія, свжая зелень чаруетъ взглядъ… И небо темне и воздухъ полонъ нги… А тутъ еще, какъ нарочно, сидящій рядомъ далматинецъ съ видимымъ интересомъ справляется:
— Правда-ли, что въ Россіи восемь мсяцевъ зима, а четыре — дурная погода?..
— Да вдь вы-же были въ Россіи?
— Я былъ не въ Россіи, а въ Одесс…— совершенно резонно отвчаетъ онъ, вполн убжденный, что Одесса иметъ мало общаго съ нашимъ отечествомъ.— Тамъ евреи, греки и итальянцы — а русскихъ нтъ!— поясняетъ онъ свою мысль.
Сквозь легкую, голубую пелену тумана, лежавшаго на лазурномъ мор, изрдка мелькалъ то пароходъ, торопившійся куда-то, то парусное судно, едва замтное посреди спокойнаго простора… Глазъ съ трудомъ различалъ тихія волны, медленно катившіяся къ полусоннымъ берегамъ. Становилось тепле. Чмъ выше подымалось горячее солнце поэтическаго юга, тмъ ясне длалось кругомъ. Вонъ, впереди, весь затопленный чащею вчной зелени, гористый мысъ, все ниже опускается онъ къ блой кайм, которую пнистыя волны прибили къ самому берегу… Мысъ заканчивается длиннымъ выступомъ. Онъ тоже весь завернулся въ зеленое облако задумчиваго сада — и только у самой лазурной глубины на немъ, вдругъ, какъ чудный, стройный сонъ, поднялся мраморный замокъ, обратившій къ югу яркія блистающія очи… Я не знаю ничего красиве, заманчиве этого Мирамаре, гд растрлянный потомъ Максимиліанъ провелъ когда-то лучшую пору такъ трагически прерванной, жизни. Странна была судьба этого принца — идола славянъ Далмаціи и Истріи, до сихъ поръ оплакивающихъ въ немъ пламеннаго защитника своихъ вольностей. Любимый народомъ и ненавидимый Вной, онъ не зналъ, куда ему спрятаться отъ страстныхъ запросовъ однихъ и слишкомъ явнаго недоврія другихъ. Это былъ человкъ вовсе не созданный для трона, на которой его привели интриги Наполеона, коварство Вны и честолюбіе жены. Только, когда изъ лона прозрачныхъ водъ Адріатики поднялся этотъ Мирамаре, прислонившійся, съ одной стороны, къ роскошно раскинувшемуся саду, а съ другой — заглядвшійся въ безконечную даль, на самомъ краю которой невидимая, только мерещится влюбленному взгляду,— задумчивая Венеція,— Максимиліанъ нашелъ, куда ему прятаться для ‘сладкой лни и мирныхъ грезъ’. И какъ идетъ имя, данное этому замку — Мирамаре,— ‘любуйся моремъ’. Оно такъ же звучно, какъ красивъ онъ самъ.. Потомъ я нсколько разъ посщалъ эту бломраморную виллу. Какіе дивные уголки, какая невиданная роскошь растительности. Садовники здсь — истинные художники, сочетаніе деревьевъ всхъ пяти частей свта — гармонично какъ строфы вдохновенной поэмы. Цвтники будятъ въ сердц поэтическую грезу. И всюду вы видите не только то, что передъ вами — но и изумительныя по красот дали. Отсюда не хочется уходить, тмъ боле что замокъ съ своими сказочными изъ тысячи и одной ночи садами открытъ съ девяти утра до девяти вечера каасдому. Мирамаре въ десяти минутахъ отъ станціи Гриньяно, которое кажется со всхъ сторонъ заваленнымъ каменьями. Смотришь на этотъ чудовищный хаосъ кругомъ и, невольно, въ голов является картина каменнаго дождя, поразившаго этотъ край. Иначе не знаешь, чмъ и объяснить густой слой осколковъ скалъ и утесовъ, засыпавшихъ мирное Карсо, какъ называется этотъ край. Какихъ нужно было усилій и знанія, чтобы на клочк безплодной земли создать цвтущій уголокъ, развести рощи, отъ которыхъ на васъ ветъ, вмст съ благоуханіями Востока и воспоминаніями о красот итальянскаго возрожденія! И вся дорога отсюда до Тріеста — непрерывный рядъ постоянно смняющихся картинъ. Направо все то-же море, все та-же, вчна манящая къ себ, голубая даль, налво — скалы и утесы Истріи, гд, словно чудомъ, изъ разсянны выглянутъ — то красивая вилла, то таинственный садъ, то зазмится гремучая реченка, торопливо сбрасывающаяся со скалы на скалу, съ уступа на уступъ, чтобы скорй съ послдней высоты упасть въ спокойныя, вчно разрытыя, материнскія объятія теплой Адріатики… А вдали — этотъ полувоздушный миражъ Тріеста, который недаромъ называется Австрійской Венеціей.

II.
Тріестъ на первыхъ порахъ.

Изъ Набрезины, передъ самымъ Тріестомъ, къ намъ сло нсколько итальянцевъ.
Тотчасъ-же поднялись рчи о знаменитомъ политическомъ процесс, при чемъ между бывшими здсь далматинцами и новыми пассалсирами завязался отчаянный споръ.
— Тріестъ — это клочекъ Италіи, еще томящійся въ когтяхъ габсбургскаго орла!— ораторствовалъ смуглый венеціанецъ.— Тріестъ и Южный Тироль — вчный упрекъ нашимъ объединителямъ.
— Позвольте,— вступились далматинцы.— Тріестъ — чисто славянскій городъ, населеніе кругомъ славянское. Венеціанскій Левъ св. Марка здсь пришелецъ… Хозяева въ этой стран — мы.
Шумъ подымался невообразимый. Спокойне всхъ держался старикъ, съ которымъ мы сошлись очень быстро. Узнавъ, что я русскій, онъ сейчасъ же познакомился со мною и заговорилъ о союз славянскихъ расъ, т.-е., главнымъ образомъ, Россіи съ расою латинскою. Зашелъ разговоръ о нашемъ отечеств, и синьоръ Виченцо ди-Кастро, нкогда знаменитый падуанскій профессоръ, а теперь извстный писатель, самъ, и отецъ немене извстнаго писателя, поразилъ меня, точными свдніями о Москв, о Волг, о нашихъ общественныхъ слояхъ, о народ,— свдніями, которыми насъ, вообще, далеко не избаловали иностранцы. Этой случайной встрч съ маститымъ представителемъ итальянской науки я былъ обязанъ потомъ пріятнйшими минутами, проведенныя мною въ интеллигентныхъ кружкахъ Венеціи, Падуи, Вероны, Милана и Болоньи. Одинъ изъ краснорчивйшихъ представителей лиги мира, ди-Кастро съ отвращеніемъ встрчалъ патріотическіе и хищные споры различныхъ народцевъ, сбитыхъ на небольшомъ полуостров Адріатическаго моря. Странно было подъ вчно голубымъ небомъ, у ласковаго лазурнаго простора спокойно колышущихся волнъ, прислушиваться въ девизамъ борьбы и власти, къ крикамъ взаимной вражды и ненависти. Спорили на всевозможныхъ языкахъ: на итальянскомъ, сербо-иллирійскомъ, французскомъ, нмецкомъ, даже на греческомъ. Цлый калейдоскопъ, вавилонское столпотвореніе нарчій, одуряющій вихрь звонкихъ фразъ, прикрывающихъ себялюбивыя и эгоистическія мысли, отъ котораго что-то жестокое и холодное, какъ проклятіе, проникало въ душу… Лучше всего, что самымъ ярымъ защитникомъ славянства являлся здсь родовитый славянскій графъ, незнающій, тмъ не мене, славянскаго языка вовсе и принужденный говорить на итальянскомъ, а за центральную власть стоялъ нмецъ, родившійся въ Пол, и потому не вдающій вовсе отечественнаго языка и отвчавшій по далматински! Оба съ трудомъ понимали другъ друга, пока въ споръ не впутался яро и свирпо, точно сорвавшійся съ цпи итальянецъ, но по… нмецки… Въ конц концовъ, вс эти Демосены вылупили глаза одинъ на другого, очевидно, не понимая, въ чемъ дло.
— Вы знаете, какъ это ни странно, но славянская аристократія у насъ почти не знаетъ своего языка,— объяснили мн.
— Почему это?
— Еще очень недавно родное слово считалось здсь языкомъ мужиковъ. Его презирали. Случалось даже, что изучали другіе славянскіе языки, но, тмъ мене, знакомились съ своимъ. У насъ есть люди образованные, вліятельные, которые въ 50 лтъ отъ роду сли за нашу азбуку. Графъ, на котораго вы смотрли съ такимъ удивленіемъ, вовсе не исключеніе въ этомъ род. Скоре общее правило. Были и такіе, которые перевернули фамилію на итальянскій ладъ и стараются прослыть настоящими итальянцами. Я могу вамъ назвать нсколько древнихъ родовъ Истріи, которые уничтожили свои родословныя и приписываютъ собственное происхожденіе венеціанскимъ выходцамъ въ Рагузу, Каттаро, Цару, Полу.
Подъ шумъ этой ожесточенной взаимной травли — нашъ поздъ подошелъ къ Тріесту.
Не усплъ я выйти изъ вагона, какъ на платформ разыгралась уморительная сцена.
— Батюшки?.. Что-же это… Куда-же это насъ завезли?..
Смотрю — все т-же соотечественники, собиравшіеся въ Бари на поклоненіе къ св. Николаю.
— Что съ вами?
— Запутались опять!
— Какъ такъ?
— На кондуктора понадялись… Гульденомъ его помянули… Онъ ничего, взялъ какъ слдуетъ… Въ Набрезин смнять вагонъ слдовало, а мы въ Тріестъ попали!
— Отчего же не вы смняли?
— Да мы въ другой перешли… Анъ и тотъ приволокъ насъ сюда.
— Ну, теперь ждите вечера…
— Видно, угодникъ по всмъ мытарствамъ водитъ насъ… Что-жь длать!.. Его святая воля.
— Позжайте въ отель.
— Только скажите вы намъ, въ какой мы теперь, примрно, держав?
— Въ Австріи.
— И вчера въ Австріи?
— И вчера.
— Ишь она какая… Значительная. Такъ въ гостиницу, значитъ. А не ограбятъ въ гостиниц?
И соотечественники, сгибаясь подъ тяжестью сакъ-вояжей, побрели къ выходу, заплативъ предварительно штрафъ и плату отъ Набрезины къ Тріесту.
— Дураковъ учить надо!— утшалъ себя одинъ.
— Такъ смшнй!— филосовски замтилъ другой.
На томъ они оба и успокоились, хотя, очевидно, вра во всемогущество гульдена у нихъ поколебалась.
Русскіе такъ мало посщали и посщаютъ этотъ прелестный уголокъ Адріатическаго моря, что я считаю возможнымъ остановиться на немъ нсколько доле. Широкія, отлично обстроенныя улицы нижняго Тріеста, по которымъ я халъ теперь, не имютъ ничего общаго съ старинными, узкими ‘vicolo’ и ‘пьяццами’ съ ладонь величиной въ старомъ город, занявшемъ собою гору, съ самой вершины которой, словно нахмурившись, смотритъ въ безконечную даль средневковый замокъ. Не знаю какъ кому, но мн историческій Тріестъ нравится больше, чмъ современная часть его, обставленная громадными домами въ восемь и десять этажей, не пошловатой внской архитектуры, отъ которой такъ и пахнетъ разбогатвшимъ лавочникомъ, а боле благородной и простой, на которой, очевидно, отразились традиціи лучшихъ временъ итальянскаго искусства. Нтъ аляповатыхъ лпныхъ работъ, невжественнаго смшенія всевозможныхъ стилей, везд линіи строги, просты, все цльно, и, даже если хотите, величаво. Разумется, я говорю не про торговую часть города. Биржевика въ семи водахъ мой, какъ зайца, ничего изъ него не сдлаешь, и изъ ожирлаго буржуа никакъ не выйдетъ Аполлонъ Бельведерскій. Но и пузатое кулачество все-таки не претъ здсь съ своими затями на выносъ, а старается подойти подъ общій колоритъ новаго города. Оно обстроило домами улицы: св. Антонія, Спиридіона, Понте-Росса, св. Николая, но скромно и красиво. Зато какъ хороши новыя площади, какъ хороша Акведота,— улица, о которой мн еще придется говорить впослдствіи! Наскоро мн пришлось знакомиться съ этимъ, пока омнибусъ изъ отеля ‘Aquila Nera’ (Чернаго Орла), влекомый парою печальныхъ россинантовъ, съ подобіемъ Донъ-Кихота на козлахъ, тащилъ насъ по улицамъ и площадямъ…
— Что это, хорошій отель?— спрашиваю я у итальянца, котораго я принялъ за артельщика изъ гостиницы.
— Еще-бы!..— съ гордостью поднялъ онъ плечи.— Еще-бы не хорошій! Онъ — мой.
— Какъ, вы хозяинъ?
— Si, Signor…
— Что-жъ вамъ за охота здить самимъ?
— Расходъ на одного человка остается въ карман. Знаете, есть отели красиве и нове моего, но у меня останавливаются патріоты! Итальянцы, прізжая въ Тріестъ, считаютъ обязанностью побывать въ Черномъ Орл. Потомъ — мой отель дешевле другихъ. Ессо, signor, путешественники странный народъ. Они готовы спорить изъ-за всякаго франка, мы имъ уступаемъ гульдены, не ставимъ имъ въ счетъ тысячи мелкихъ услугъ, а они всякую блоху, съ особеннымъ трудомъ пойманную у себя на кровати, тычутъ въ носъ, точно мы не видали блохъ!
— Такъ у васъ есть блохи?
— Гд ихъ нтъ, и почему-бы имъ не быть? Гд есть люди, тамъ есть и блохи!— съ глубокимъ убжденіемъ ршилъ хозяинъ Аквила-неро.
— Ну, это не утшительно!
— Блоха, вдь, не скорпіонъ,— утшилъ онъ меня! И даже не фаланга!
Номеръ, отведенный мн, вполн оправдалъ сдланную хозяиномъ рекомендацію. Блохъ было много, удобствъ мало. Въ то время, какъ на улицахъ была жара — въ номер я дрожалъ отъ холода. Пришлось приказать затопить каминъ — новая бда, дымъ оттуда повалилъ не въ трубу, а прямо на меня. Очевидно, это случалось часто, потому что стны и потолокъ были замтно закопчены.
— Бываетъ ли у васъ здсь солнце когда-нибудь?— спрашиваю у ‘директора’. Старшій лакей носитъ здсь такое величественное званіе.
— Солнце всегда, когда угодно синьору.
— Я хочу сейчасъ.
— Сейчасъ солнца не полагается.
— Окна обращены на сверъ?
— Нтъ, на югъ.
— Вдь, вотъ гд онъ.
— Это по вашему. Мы считаемъ югъ тамъ! И онъ наивно показалъ на сверъ. Впрочемъ, если хотите, вамъ отведутъ комнату на ‘югъ’ по вашему. Я сейчасъ скажу объ этомъ ‘министру’.
Званіе министра носилъ управляющій отелемъ.
Мое желаніе было удовлетворено. Мн отвели комнату, дйствительно, на югъ но… въ ней не было оконъ, она оказалась темной, и потому я опять вернулся назадъ…

[]

III.
Сербская церковь.— Море и портъ:— Тергестео и невроятные буржуа.— Леопольдъ I и Карлъ VI.

Тріестомъ гордятся его граждане. Какъ вс старинные города, онъ иметъ исторію, восходящую непремнно къ Ною. Не потому-ли жители его славятся пьянствомъ? По преданію, Тріестъ существовалъ уже за 2,000 до P. X., будучи основанъ однимъ изъ ближайшихъ потомковъ Ноя. Потомокъ этотъ до того плнился красотой положенія и моремъ, что не захотлъ никуда итти дале. Времена были подходящія. Что приглянулось, то и бери. Потомъ эту мстность окрестили въ Monte Milliano, и уже въ качеств таковой она была завоевана Кайемъ Семпроніемъ. Римляне назвали ее Tergest и возвели городъ въ высокій санъ римской колоніи. Повышеніе это жителямъ неособенно понравилось. Они нсколько разъ возставали, прогоняли чужеземцевъ, тогда являлись легіоны, избивали кого слдуетъ, оставляя женщинъ и младенцевъ. Когда младенцы подростали, они опять начинали бунтовать, благодаря чему тріестцы до сихъ поръ гордятся своею исторіею и называютъ себя свободолюбивыми. Въ настоящее время для Австріи Тріестъ играетъ ту-же роль, какую Гамбургъ для Сверной Германіи. Тутъ бьется сердце морской торговли, отсюда разгоняется кровь по безчисленнымъ маленькимъ коммерческимъ городкамъ-пульсамъ. Тріестъ — былъ при мн порто-франко, и хотя я сюда попалъ не въ коммерческій сезонъ, но весь его огромный портъ загромождали безчисленные корабли. Суда всевозможныхъ флаговъ приходили и уходили. Громадные пароходы, точно сказочныя чудовища, спали на недвижной поверхности Адріатики, защищенной отъ волнъ и втра молами далеко вдвинувшимися въ море. Впереди, вся на свту, точно серебряная, сверкала подъ солнцемъ массивная башня маяка. Шумъ, говоръ, псни неслись съ несчетныхъ палубъ, съ одной на другую перекликались загорлые, обожженные южнымъ солнцемъ и обвянные всемірными втрами матросы. И какихъ типовъ не было только между ними! Вотъ, напримръ, на набережной, передъ палаццо Карчіоти — посмотрите: неаполитанцы въ красныхъ колпакахъ, лакированныя шляпы матросовъ съ военныхъ кораблей, темныя фески левантинцевъ, черныя негра, пришедшіе на египетскихъ судахъ, красивыя черты тунисцевъ и триполійцевъ, въ которыхъ еще хранится благородный мавританскій типъ, сильные и ловкіе далматинцы, каттарцы, съ ихъ рзко опредленными лицами и живописными костюмами, босняки въ пестрыхъ курткахъ, рыжіе бритты и, словно высохшіе на безжалостномъ солнц Прованса, марсельцы, лнивые испанцы и страшно суетливые, остроглазые хищные генуэзцы, тутъ-же медлительные и спокойные блокурые шведы и неуклюжіе, какъ боровы, какъ боровы неповоротливые и, какъ боровы-же, тупые нмцы,— все это мшается въ толпу, пеструю, живописную, крикливую, охватывающую васъ сразу мятелью всевозможныхъ звуковъ — такъ что, въ конц-концевъ, вы теряетесь, голова кружится и невольно уходишь успокоиться въ ближайшій храмъ, всегда гостепріимно отпертый и отдланный съ такою роскошью и вкусомъ, къ какой насъ не пріучилъ византійскій складъ нашихъ церквей, хотя и эта въ томъ-же стил. Оказывается, что это св. Спиридіона сербско-иллирскій православный соборъ, выстроенный на гроши, собранные съ прибрежныхъ жителей. Тутъ уже царятъ тишина и прохлада. Много молящихся — все знакомые славянскіе типы, костюмы, какіе видли на Черной Гор, въ Рагуз и въ Каттаро…
Здсь въ св. Спиридіон опять пришлось встртиться съ нсколькими знакомыми изъ Далмаціи. Одинъ толкавшійся вмст со мною по Черногоріи и Босніи, другой, еще при мн изгнанный изъ Блграда за то, что, положившись на права, даруемыя сербскою конституціей, вздумалъ адресовать г. Христичу нсколько правдивыхъ словъ въ мстной газет. Зашла рчь объ Австріи и ея отношеніи къ славянскимъ народностямъ.
И мн вновь пришлось услышать, что Австріей въ послднее время они очень довольны. Было это въ 1885 году.
— Будетъ принцъ Рудольфъ императоромъ — станетъ еще лучше. Говорили здсь.
— Почему?
— Мы вс знаемъ, что онъ любитъ славянъ. Онъ соединитъ подъ своею рукой и сербовъ, и болгаръ, и черногорцевъ. Славянскія автономіи, на равныхъ правахъ и съ сохраненіемъ внутренней независимости — войдутъ въ общій союзъ.
— А нмцы?
— Нмцевъ въ Австріи и теперь мало, и они почти уже не играютъ никакой роли.
— Ну, а мадьяры?
— Мадьяры утонутъ въ славянскомъ мор.
— Что же это славянская имперія будетъ?
— Да, мы хорошо знаемъ принца Рудольфа и вримъ ему!
И эта вра слышна была повсюду.
Т-же симпатіи, которыми пользовался Максимиліанъ, только въ еще большей степени, привязывали славянскія населенія къ наслднику австрійскаго престола. Онъ также является и любимцемъ мстной интеллигенціи. Она признала въ немъ замчательнаго ученаго, глубоко любившаго науку и много послужившаго ей. Извстны нкоторыя открытія, сдланныя имъ дйствительно въ медицин. Разсказываютъ, какъ посл одной затруднительной операціи, гд онъ явился достойнымъ соперникомъ Бильрота, этотъ профессоръ, присутствовавшій тутъ, подошелъ къ нему.
— ‘Благодарю васъ, коллега!’ — и онъ пожалъ руку наслднику австрійскаго престола.
Политическія партіи и люди всхъ оттнковъ соціальнаго движенія высоко цнила въ молодомъ принц глубокое уваженіе, не разъ высказываемое имъ, къ свободному развитію страны. Принципъ невмшательства подчеркивался имъ съ особенной энергіей. Не мудрено посл этого, что какъ галичанинъ, такъ и хорватъ, и далматинецъ съ равными надеждами смотрли на принца Рудольфа.
Подумаешь давно ли это было! а что осталось ото всхъ подобныхъ упованій. Ни одинъ цвтокъ осенью, не облетаетъ такъ быстро какъ надежды человка. Смерть принца Рудольфа была дйствительно тяжелымъ ударомъ для австрійскихъ славянъ. Изъ церкви св. Спиридіона я отправился, вмст съ моими спутниками, въ Торгестео.
Торгестео — громадный, оконченный въ 1842 году дворецъ, принадлежащій городу. Онъ занимаетъ цлый островъ. Внутри дв громадныя галлереи, перескающіяся крестообразно и освщаемыя сверху сквозь стеклянную крышу. Величина и роскошь этой постройки — подавляютъ. Отъ двнадцати часовъ до двухъ пополудни — здсь и въ залахъ нижняго этажа собирается биржа. Сверхъ того, тутъ-же находятся кофейни, кабинеты для чтенія съ газетами на всхъ языкахъ, при чемъ входъ безплатный для всхъ, а не для однихъ путешественниковъ, какъ увряютъ гиды.
Въ Торгестео — опять таже разноязычная толпа.
Буржуа — самые невроятные — совершаютъ здсь вс свои сдлки. Пестрый и живописный востокъ, знойный югъ, холодный сверъ присылаютъ сюда, въ громадныя залы, своихъ представителей. Чалмы всхъ цвтовъ, модныя шляпы, фески.. Проглотившій аршинъ и не подавившись имъ, англичанинъ сталкивается здсь съ неподвижнымъ египтяниномъ, юркій и бойкій французъ — агентъ торговыхъ домовъ — за одинъ разъ ведетъ переговоры и съ горбоносымъ грекомъ, и съ туповатымъ румыномъ, и съ соннымъ туркомъ… Невроятно толстые евреи съ часовыми цпочками, на которыхъ можно было-бы привязывать самыхъ злобныхъ псовъ, внскіе, едва оперяющіеся, жидки изъ коммерческихъ конторъ, все это бгало взапуски, суетилось, потло, пожимало другъ другу руки, записывало что-то въ памятныя книжки и вновь бгало, суетилось, потло. Постороннимъ входъ воспрещается на это время. Но воспрещается только на бумаг. Когда я наблюдалъ весь этотъ шабашъ, ко мн подошелъ какой-то господинъ со значкомъ Торгестоо.
— Вы туристъ?
— Да!…— Ну, думаю, сейчасъ выгонютъ.
— Не угодно-ли вамъ посмотрть устройство Торгестео?
И самымъ обязательнымъ образомъ онъ меня провелъ по всмъ галлереямъ, заламъ, кабинетамъ.
— Говорятъ, что запрещено посщать биржу?
— Это одно изъ правилъ, никогда и никмъ не исполняющихся. Мы давно отказались въ этомъ отношеніи отъ всякихъ тайнъ.
Кром Торгестео, есть еще старая биржа на piazza della Borsa. Роскошное зданіе ея давно оставлено коммерческимъ міромъ: оно оказалось тсно и служитъ для другихъ цлой. Я невольно засмялся, попавъ сюда. Передъ нимъ на площади, на старинной колонн, стоитъ Леопольдъ -й. Боле растопыреннаго гуся я еще не встрчалъ ни на одномъ памятник. Несмотря на то, что императоръ является здсь закованнымъ въ сталь — поза, данная ему, отнюдь — невеличава. Католическіе монахи прежде такимъ образомъ изображали святыхъ на верхушкахъ каменныхъ столбовъ. Гораздо лучше на другой площади Тріеста монументъ Максимиліану. Винкельману воздвигнутъ здсь красивый памятникъ на кладбищ, гд похороненъ былъ знаменитый ученый. Какъ извстно, геніальный изслдователь древности, по дорог изъ Рима въ Вну, остановился въ одной изъ большихъ гостиницъ Тріеста. Тутъ онъ познакомился съ Пистойцемъ Арканджели, который, вообразивъ, что иметъ дло, съ богачомъ, убилъ Винкельмана и ограбилъ его. Памятникъ поставленъ въ 1820 году, причемъ въ подписк на него принимала участіе вся Европа, Онъ въ маленькомъ атріум. Въ центр — бюстъ Винкельмана, вокругъ — аллегорическіе барельефы. Все это талантливо исполнено скульпторомъ делль-Босса. Я миную разныхъ, точно высохшихъ на солнц Карловъ, фонтаны Маріи-Терезіи съ женскими фигурами, словно влзающими въ Силоамскую купель для избавленія отъ поразившей ихъ проказы, пряничныхъ всадниковъ, сидящихъ на невозможныхъ лошадкахъ съ хвостами, въ вид дыма, подымающагося въ хорошую погоду изъ трубы, и скажу только о двухъ улицахъ, которыми гордится Тріестъ, о Корсо и Акведота.

IV.
Акведота.— Сальвини въ Паоло.— Какъ веселится народъ.— Карнавалъ.— Тріестъ ветхаго завта.— Гд нмецкій языкъ.

Акведота — длинная, широкая улица съ бульварами и садами, которые теперь уже зеленли — обставлена чудесными большими домами. Каменныя стны однихъ украшены прекрасно исполненными статуями. Между другими здсь замчательна Политеама Россетти съ Ридотто, танцовальными залами и другими помщеніями. Тріестъ, вообще, очень богатъ ими. Кром Ридотто тутъ есть публичныя залы для баловъ Ара, Монтеверде, Казино-Шиллеръ. Разумется, и у насъ такихъ много, но эти отличаются тмъ, что въ нихъ веселятся, исключительно, крестьяне и городскіе ремесленники, прислуга… И какъ веселят
Немирович-Данченко Василий Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Урал, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1904
  2. Севилья, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1892
  3. Кама, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1904
  4. Елец, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1885
  5. Лазурный край, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1890
  6. Лазурный край, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1890
  7. Край Марии Пречистой, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1902
  8. Лазурный край, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1890
Электронная библиотека