Дон-Кихот Ламанчский. Часть II, Сервантес Мигель Де, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Мигуэль Сервантесъ.

Донъ-Кихотъ Ламанчскій.

Романъ въ двухъ частяхъ.

Съ рисунками Густава Дорэ.

ПЕРЕВОДЪ СЪ ИСПАНСКАГО
Л. А. Мурахиной.

Часть II.

Москва.— Типографія Т-в’ И. Д. Сытина,
Валовая улица, свой домъ.— 1899 г.

Отъ автора къ читателю.

Представляю себ, съ какимъ нетерпніемъ, дорогой читатель, ты ухватился за это предисловіе, въ пріятномъ ожиданіи найти въ немъ язвительные упреки и оскорбительную ругань по адресу автора второго Донъ-Кихота,— того самаго Донъ-Кихота, который, какъ говорятъ, увидалъ свтъ въ Таррагон {Дло идетъ о сочинител, прятавшемся подъ именемъ лиценціата Алонзо Фернандена де-Авелланеда, книга котораго, ‘Донъ-Кихотъ’, вышла въ Таррагон.}. Къ сожалнію, я принужденъ обмануть твои ожиданія, такъ какъ все, что возбуждаетъ гнвъ въ самыхъ смиренныхъ сердцахъ, на меня не производитъ ни малйшаго дйствія. Если ты думалъ, что я, по крайней мр, назову сочинителя второго Донъ-Кихота осломъ, дуракомъ или болваномъ, то и въ этомъ случа ты жестоко ошибся: я ршительно не нахожу нужнымъ обращаться къ нему съ подобными эпитетами. Пувть самый грхъ его послужитъ ему наказаніемъ и не лишитъ его возможности благоденствовать.

Положимъ, мн было очень больно узнать, что онъ насмшливо называетъ меня ‘старымъ’ и ‘однорукимъ’, какъ будто въ моей власти остановить время или заставить его изойти безслдно для меня! И точно я лишился руки въ какой-нибудь пьяной драк, а не въ одномъ изъ самыхъ славныи сраженій прошедшихъ и будущихъ временъ {Въ сраженіи при Лепант.}. Если мои раны и увчья не озарены особеннымъ блескомъ славы въ глазахъ тхъ, которые видятъ ихъ, зато эти раны пользуются уваженіемъ лицъ, знающихъ, гд и какъ он были получены мною. Во всякомъ случа, лучше быть убитымъ или искалченнымъ въ битв, нежели остаться живымъ и цлымъ въ постыдномъ бгств. Я такъ проникнуть этою истиной, что горжусь своими ранами и безрукостью — этими знаками памяти о славномъ дл, и былъ бы въ отчаяніи, если бы, не имвъ счастія участвовать въ немъ, остался цлъ и невредимъ. Рубцы ранъ, украшающіе лицо и грудь солдата, могутъ быть названы звздами, которыя указываютъ путь къ небу славы и возбуждаютъ желаніе благороднаго соревнованія на пол битвы. Гораздо сильне огорчило меня со стороны лица, о которомъ идетъ рчь, то обстоятельство, что онъ называетъ меня завистливымъ и вдобавокъ еще разъясняетъ мн, что такое зависть, какъ будто я этого и самъ не знаю. Впрочемъ, зависть бываетъ. двоякая, и я знаю только одну — зависть къ знанію и уму, Если господинъ лиценціатъ намекаетъ на то, что я будто бы завидую одному извстному священнику-писателю {Лопе де-Вега, сдлавшемуся впослдствіи, какъ извстно, священникомъ.}, то онъ и въ этомъ очень заблуждается: я только преклоняюсь передъ его неутомимою благородною дятельностью.

Я чувствую, что ты, читатель, хочешь сказать мн, что я ужъ слишкомъ строго придерживаюсь границъ скромности. Можетъ-быть, ты съ своей точки зрнія и правъ, но я не люблю причинять людямъ лишнихъ непріятностей. Наврное, этому сенору не легко и безъ меня, разъ онъ не ршается открыто выступить въ свтъ, скрываетъ свое имя и отрекается отъ своей національности, точно онъ совершилъ какое-то тяжкое преступленіе. Если ты, читатель, случайно увидишь его, то скажи ему отъ моего имени, что я нисколько не считаю себя оскорбленнымъ имъ, и что я отлично понимаю, къ какимъ ухищреніямъ иногда прибгаетъ діаволъ, чтобы ввести людей въ искушеніе. Одно изъ его ухищреній состоитъ въ тонъ, что онъ вбиваетъ въ голову человка увренность, будто онъ, человкъ, способенъ написать и выпустить въ свтъ книгу, которая принесетъ и славу и деньги (послднія для подобныхъ людей, говорятъ, бываютъ дороже первой). Въ доказательство этой истины разскажи ему, пожалуйста, слдующую исторію.

Въ Севиль, однажды, жилъ сумасшедшій, у котораго безуміе выразилось въ такой странной и удивительной форм, что, кажется, никогда не бывало на свт ничего подобнаго. Онъ сдлалъ себ изъ тростника трубку съ заостреннымъ концомъ, затмъ, встрчая гд-нибудь собаку, втыкалъ ей эту трубку подъ хвостъ и дулъ въ нее до тхъ поръ, пока собака не длалась отъ воздуха круглою, какъ шаръ. Приведя бдное животное въ такое состояніе, онъ колотилъ его по брюху и говорилъ зрителямъ, всегда во множеств собиравшимся на это интересное зрлище: ‘Вы, вроятно, думаете, что надуть такимъ образомъ собаку — дло простое?’

Если ужъ этотъ сумасшедшій считалъ свое дло не легкимъ, то возможно ли допустить, чтобы было легко написать книгу? Если же, мой добрый читатель, эта сказка не понравится господину лиценціату, то разскажи ему еще слдующую, тоже о сумасшедшемъ и о собак.

Жилъ-былъ въ Кордов другой помшанный, имвшій обыкновеніе носить на голов большой камень. Когда онъ видлъ какую-нибудь собаку не на-сторож, то подкрадывался потихоньку къ ней и вдругъ сбрасывалъ на нее эту тяжесть, которую носялъ на голов. Собака съ громкимъ воемъ вскакивала и убгала безъ оглядки, куда глаза глядятъ. Однажды онъ устроилъ такую продлку съ собакой одного мелкаго торговца. Тотъ выбжалъ изъ своей лавки съ палкой въ рукахъ, сгребъ сумасшедшаго за шиворотъ и принялся колотить его, приговаривая: ‘Вотъ теб, дураку, за мою гончую! Какъ ты смлъ тронуть ее? Разв ты не замтилъ, что это гончая, а не простая собака?’ Натшившись надъ нимъ всласть, лавочникъ его отпустилъ. Урокъ подйствовалъ: сумасшедшій боле мсяца не показывался на улиц, а когда опять появился съ своимъ камнемъ, то сталъ видть въ каждой собак ‘гончую’ и почтительно обходилъ ее кругомъ. Такимъ образомъ онъ и пересталъ забавляться швыряніемъ тяжелыхъ камней въ ни въ чемъ неповинныхъ собакъ.

Выслушавъ этотъ разсказъ, господинъ авторъ второго ‘Донъ-Кихота’, быть-можетъ, перестанетъ швырять въ публику камнями своего ума въ форм книгъ. Скажи ему кстати, что я на его угрозы отнять у меня своею книгой доходъ обращаю столько же вниманія, сколько на прошлогодній снгъ. Я знаю, что Богъ милостиве людей. Недаромъ Онъ даровалъ мн разумъ и такихъ высокихъ покровителей, какъ великій графъ Демосъ и донъ Бернардо де-Сандоваль-и-Рохасъ, архіепископъ толедскій, великодушіе перваго и христіанскія добродтели послдняго всмъ извстны. Пока я нахожусь подъ покровительствомъ этихъ двухъ благородныхъ лицъ, пусть пишутъ противъ меня что хотятъ, я никого и ничего не боюсь. Но имй въ виду, дорогой читатель, что покровительство этихъ просвщенныхъ особъ пріобртено мною не лестью или какими-нибудь восхваленіями, а единственно дарованнымъ мн Богомъ разумомъ. Благодаря этому, я считаю себя боле богатымъ и счастливымъ, чмъ если бы фортуна вела меня другимъ, мене честнымъ путемъ на вершину человческаго благоденствія. Честь можетъ быть и у бдняка. Бдность можетъ на время затуманить благородство, но никогда не въ состояніи будетъ вполн затемнить его. Какъ бы слабо ни свтила добродтель, хотя бы даже сквозь рубище, высокія и благородныя души все-таки видятъ ее, уважаютъ и поддерживаютъ.

Боле ничего не говори господину ‘лиценціату’, и я теб боле ничего не скажу. Добавлю только, что эта вторая часть ‘Донъ-Кихота’, которую я преподношу теб, выкроена по тому же образцу и изъ того же матеріала, какъ и первая. Въ этой книг я доведу своего Донъ-Кихота до самаго конца его земного поприща. Я даже заставлю тебя присутствовать при его кончин и покажу теб его могилу, для того, чтобы не нужно было уже боле никому безпокоиться писать новые удостоврительные акты: даваемыхъ мною вполн достаточно. Довольно и того, что одинъ честный человкъ описалъ вс тайныя безумства Донъ-Кихота, другимъ соваться нечего. Избытокъ даже хорошаго обезцниваетъ его, а рдкость и плохого придаетъ ему, съ извстной точки зрнія, цну.

Прощай, дорогой читатель! Наслаждайся второю частью моего ‘Донъ-Кихота’, какъ ты наслаждался первою, но, наслаждаясь и смясь, пожалй моего героя и всхъ похожихъ на него.

0x01 graphic

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I,
о томъ, какъ священникъ и цырюльникъ вели себя во время болзни Донъ-Кихота.

Сидъ Гаметъ Бенъ-Энгели разсказываетъ, во второй части своего повствованія, что священникъ и цырюльникъ боле мсяца не показывались къ Донъ-Кихоту, чтобы не пробуждать въ немъ воспоминаній объ его безумныхъ похожденіяхъ. Тмъ не мене, они продолжали видться съ его экономкой и племянницей, которыхъ уговаривали ходить какъ можно лучше за больнымъ и давать ему такую пищу и питье, которыя могли бы подйствовать укрпляющимъ образомъ на его мозгъ и сердце — органы, изъ которыхъ проистекала его болзнь, по мннію его друзей. Экономка и племянница увряли, что ухаживаютъ за нимъ съ величайшею заботливостью и даютъ ему все, что слдуетъ въ его состояніи. Когда же он черезъ нсколько времени объявили, что Донъ-Кихотъ, видимо, поправляется и начинаетъ разсуждать совершенно здраво, священникъ и цырюльникъ пришли въ восторгъ и поздравили другъ друга съ блестящею мыслью привезти своего пріятеля домой въ вид очарованнаго плнника, какъ уже было разсказано въ первой части этого правдиваго и точнаго повствованія.

Узнавъ объ улучшеніи здоровья своего несчастнаго друга, священникъ и цырюльникъ ршили пойти и навстить его. хотя и сомнвались въ его полномъ выздоровленіи. Сговорившись ничмъ не напоминать своему пріятелю о странствующемъ рыцарств, чтобы не задть его едва зажившихъ душевныхъ ранъ, они отправились.’

Постители нашли Донъ-Кихота лежащимъ на постели, въ камзол изъ зеленой саржи и въ красномъ шерстяномъ колпак, пріобртенномъ имъ когда-то въ Толедо. Лицо у него было такое высохшее и желтое, что онъ отлично могъ бы сойти за египетскую мумію. Рыцарь принялъ своихъ друзей съ видимою радостью и на ихъ разспросы объ его здоровь отвчалъ ясно и толково, хотя и въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ. Бесда лилась непринужденно и свернула на тему о дйствіяхъ правительства. Одинъ порицалъ такое-то распоряженіе и указывалъ, какія слдовало бы сдлать въ немъ измненія, другой былъ недоволенъ новымъ закономъ и хвалилъ постановленія, сдланныя сто лтъ тому назадъ, и отмненныя, по его мннію, безъ всякой основательной причины,— словомъ, каждый изъ трехъ собесдниковъ являлся законодателемъ, новымъ Ликургомъ или Солономъ, способнымъ такъ передлать государственный строй, что и узнать его было бы нельзя. Донъ-Кихотъ говорилъ такъ логично и съ такимъ знаніемъ дла, что друзья его убдились въ полномъ возстановленіи умственныхъ способностей гидальго.

Племянница и экономка, присутствовавшія въ спальн Донъ-Кихота, плакали отъ радости, слыша, какъ ‘умно’ онъ разсуждаетъ. Не вмшиваясь въ бесду, он все время шептали про себя благодарственныя молитвы.

Желая окончательно убдиться въ здравомысліи Донъ-Кихота, священникъ измнилъ свое первоначальное ршеніе не упоминать о рыцарств, и вздумалъ испытать Донъ-Кихота, затронувъ эту опасную тему. Съ этою цлью онъ сталъ сообщать ему послднія новости изъ столицы и, между прочимъ, передалъ слухъ, что по Босфору движется сильный турецкій флотъ, но еще никто не знаетъ, куда он направляется и на чьихъ берегахъ слдуетъ ожидать разраженія страшной грозы. Онъ добавилъ, что въ виду этой опасности, король держитъ наготов громадную армію и повеллъ привести въ оборонительное положеніе берега Неаполя, Сициліи и Мальты.

На это Донъ-Кихотъ отвтилъ:

— Король дйствуетъ очень мудро, принимая мры, чтобы непріятель не могъ захватить врасплохъ его государства. Если бы онъ соблаговолилъ принять мой совтъ, я предложилъ бы ему одно новое мропріятіе, которое было бы цлесообразне всхъ остальныхъ.

‘Ну, вотъ’,— подумалъ священникъ,— ‘то говорилъ ужъ черезчуръ умно, а теперь, вроятно, опять понесетъ чушь!’

Цырюльникъ, думавшій почти то же самое, спросилъ Донъ-Кихота, въ чемъ именно состоитъ то мропріятіе, которое онъ желалъ бы посовтовать королю.

— Быть-можетъ, — добавилъ онъ, — оно принадлежитъ къ числу тхъ дерзкихъ указаній, которыми постоянно надодаютъ правителямъ..

— Мое предложеніе, господинъ брадобрей, — съ сердцемъ возразилъ Донъ-Кихотъ, — не изъ дерзкихъ, а изъ тхъ, которыя заслуживаютъ вчной признательности!

— Я сказалъ такъ только, въ вид шутки, — поспшилъ заявить цырюльникъ.— Но согласитесь, что государямъ иногда представляются такіе проекты, которые или совсмъ невозможны къ выполненію или же до такой степени не идутъ къ длу, что вмсто пользы могутъ принести только вредъ.

— Бываетъ, — согласился Донъ-Кихотъ.— Но мой проектъ и выполнимъ и вполн идетъ къ длу. Это самый удобный, разумный и цлесообразный проектъ, какой только можетъ быть придуманъ для обороны христіанъ отъ неврныхъ.

— Почему же вы, сеноръ Донъ-Кихотъ, не желаете подлиться съ нами этимъ проектомъ?— спросилъ священникъ.

— Потому что не хочу, чтобы завтра же узнали о немъ вс члены совта въ Кастиліи и, выдавъ его за свой, воспользовались славой, честью и выгодою, т.-е. плодомъ моихъ умственныхъ трудовъ, — отвчалъ Донъ-Кихотъ.

— Ну, я, со своей стороны, — воскликнулъ цырюльникъ, — могу поклясться, что ни одному смертному не скажу того, что услышу отъ васъ!

— И я поручусь за то, что онъ сдержитъ свою клятву, иначе приведу его къ церковному покаянію и заставлю уплатить большую пеню,— подхватилъ священникъ.

— Хорошо, — промолвилъ Донъ-Кихотъ.— А кто мн поручится за васъ, что вы сами не проболтаетесь?

— За меня вамъ порукою мой санъ, — съ достоинствомъ отвтилъ священникъ.

— Вы правы, — согласился Донъ-Кихотъ.— Ну, такъ вотъ въ чемъ состоитъ моя мысль. Пусть король публичнымъ вызовомъ предложитъ всмъ странствующимъ рыцарямъ, разсяннымъ по Испаніи, собраться въ назначенное время ко двору. Если явится хотя только полдюжины, то и между ними можетъ оказаться одинъ, который способенъ силою своей руки сломить могущество турокъ… Выслушайте меня внимательне, друзья мои, и вы убдитесь, что я говорю это не зря. Разв вамъ самимъ не приходилось слышать или читать, что бывали случаи, когда какому-нибудь одному странствующему рыцарю удавалось перебить армію въ двсти тысячъ человкъ, точно у нихъ у всхъ была одна голова или они были сдланы изъ тста? Безчисленное множество книгъ наполнено описаніями подобныхъ чудесныхъ подвиговъ… Да будь живъ сейчасъ знаменитый донъ Беліанисъ или кто-нибудь другой изъ славныхъ рыцарей прошедшихъ временъ, то никакія полчища неврныхъ не были бы намъ страшны… Впрочемъ, авось Господь оглянется на Свой народъ и пошлетъ ему на выручку защитника, который не уступалъ бы въ мужеств и отваг прежнимъ незабвеннымъ героямъ…. Боле я ничего не скажу.

— О, Пресвятая Два!— вскричала племянница.— Убей меня Богъ, если дядя не желаетъ опять сдлаться странствующимъ рыцаремъ!

— Я ни на минуту и не переставалъ быть имъ, — произнесъ Донъ-Кихотъ.— Я родился для того, чтобы быть странствующимъ рыцаремъ, имъ я и умру… И, поврьте мн, не даромъ я сказалъ, что Господь оглянется на…

— Позвольте мн, ваша милость,— перебилъ цырюльникъ, — разсказать вамъ кстати маленькую исторійку, которую я недавно слышалъ отъ одного прозжаго изъ Севильи. Она какъ разъ подходитъ къ тому, о чемъ вы говорите, и я никакъ не могу удержаться, чтобы не передать вамъ ея₂

Донъ-Кихотъ въ знакъ согласія молча кивнулъ головою, и цырюльникъ разсказалъ слдующее:

— Въ дом для умалишенныхъ, въ Севиль, былъ заключенъ одинъ человкъ, который спятилъ съ ума. Онъ изучилъ право въ оссунскомъ университет, и многіе увряли, что онъ сошелъ бы съ ума даже и въ томъ случа, если бы даже прошелъ саламанкскій университетъ. Посл нсколькихъ лтъ заключенія въ сумасшедшемъ дом этотъ лиценціатъ вообразилъ, что совершенно вылчился отъ своего безумія. Недолго думая, онъ взялъ да и написалъ архіепископу письмо, въ которомъ умолялъ сжалиться надъ нимъ и приказать выпустить его на свободу, такъ какъ къ нему вполн возвратился разсудокъ. При этомъ онъ добавилъ, что родные хотятъ насильно продержать его въ дом для умалишенныхъ до самой его смерти, чтобы окончательно воспользоваться его состояніемъ, которое уже вполовину расхищено ими. По прочтеніи этого письма, архіепископъ поручилъ одному изъ своихъ капелановъ справиться у директора дома для умалишенныхъ, правду ли написалъ лиценціатъ относительно своихъ родныхъ и дйствительно ли онъ теперь въ здравомъ ум? Вмст съ тмъ, архіепископъ уполномочилъ капелана требовать его именемъ выпуска лиценціата на свободу, въ случа, если директоръ подтвердитъ все написанное заключеннымъ. Директоръ отвтилъ на разспросы капелана, что лиценціатъ, какъ былъ сумасшедшимъ, такъ и остался имъ, хотя у него и бываютъ минуты просвтлнія, когда онъ кажется въ полномъ ум, посл чего онъ начинаетъ опять городить такую чепуху и выкидывать такія штуки, что и описать невозможно. Видя, что капеланъ смотритъ на него съ недовріемъ, директоръ предложилъ ему лично осмотрть этого лиценціата и поговорить съ нимъ, чтобы удостовриться въ томъ, что онъ не въ своемъ ум. Капеланъ согласился, но съ тмъ, чтобы его оставили совершенно одного съ больнымъ. Директоръ ввелъ его въ камеру къ сумасшедшему и удалился. Капелямъ пробесдовалъ съ заключеннымъ цлый часъ и во все это время тотъ не проронилъ ни одного слова, которое указывало бы на ненормальность его разсудка. Напротивъ, онъ говорилъ такъ связно, здраво и даже краснорчиво, что капеланъ вполн убдился въ томъ, что онъ вполн здоровъ умомъ. Между прочимъ, лиценціатъ сказалъ ему, что директоръ получаетъ отъ его родныхъ подарки и поэтому говоритъ, что онъ не въ своемъ ум, хотя у него бываютъ ясные промежутки. ‘Самый большой врагъ мой — мое богатство: изъ-за него мои наслдники держатъ меня тутъ взаперти, какъ опаснаго звря’, — прибавилъ лиценціатъ. Капеланъ поврилъ ему и ршилъ взять его съ собою къ архіепископу, чтобы тотъ самъ могъ потолковать съ нимъ и разобрать дло. Онъ возвратился къ директору и попросилъ его выдать одежду лиценціату и отпустить послдняго съ нимъ. Директоръ согласился, но предупредилъ капелана быть поосторожне съ человкомъ, который, по его мннію, все-таки былъ сумасшедшимъ. Когда лиценціата переодли въ его собственное платье, совершенно новое и приличное, онъ попросилъ позволенія проститься съ своими товарищами по заключенію. Капеланъ разршилъ ему это и даже вызвался самъ проводить его по камерамъ, желая видть настоящихъ сумасшедшихъ. Между прочимъ, лиценціатъ подошелъ къ одной клтк, въ которой содержался бснующійся, и сказалъ ему: ‘Не желаешь ли ты, товарищъ, дать мн какое-нибудь порученіе? Я ухожу отсюда, потому что Богъ, въ своей неизреченной милости, возвратилъ мн, недостойному, разсудокъ. Я теперь вполн здоровъ душою и тломъ, для Бога нтъ ничего невозможнаго. Надйся на Него, товарищъ, Онъ исцлитъ и тебя. Какъ только попаду домой, я пришлю теб хорошаго жаркого, чтобы ты могъ какъ слдуетъ пость. Мн кажется, мы и дуримъ тутъ только отъ того, что у насъ въ этомъ пріют желудокъ вчно пустъ, а голова наполнена втромъ. Ну, прощай, товарищъ! Не унывай, а уповай на Бога. Уныніе подрываетъ здоровье и вызываетъ преждевременную смерть’. Напротивъ находилась другая клтка, занятая тоже больнымъ, бсновавшимся по временамъ. Послдній приподнялся съ рогожи, на которой лежалъ, совершенно раздтый, и спросилъ, кто это хвалится такъ своимъ душевнымъ и тлеснымъ здоровьемъ. Лиценціатъ подошелъ къ нему и сказалъ: ‘Это я выздоровлъ, благодаря Божьей помощи. Прощай, товарищъ, я ухожу отсюда навсегда’.— ‘Смотри, не ошибись, другъ лиценціатъ,— проговорилъ сумасшедшій.— Мн думается, ты нисколько не здорове насъ, но тебя просто’водитъ за носъ дьяволъ, чтобы посмяться надъ тобою. Оставайся-ка лучше здсь, а то все равно приведутъ тебя назадъ’.— ‘Глупости болтаешь, брать!— возразилъ лиценціатъ.— Я знаю, что теперь я вполн здоровъ и никогда боле не возвращусь сюда’.— ‘Посмотримъ!— вскричалъ больной.— Ступай себ съ Богомъ, если ты такъ увренъ въ себ. Посл самъ сознаешься, что я былъ правъ. Клянусь именемъ Юпитера, представителемъ котораго я посланъ на землю, что Севилья поплатятся за то вопіющее беззаконіе, которое она сегодня совершаетъ, признавая тебя здоровымъ и выпуская на волю! Я такъ накажу ее за это, что память о моемъ гнв не забудется въ ней во вки вковъ!.. Ты не вришь мн, безмозглый баккалавръ? Разв ты не знаешь, что я — Юпитеръ Громовержецъ? Не знаешь, что я держу въ своихъ рукахъ разрушительные громы, которыми привожу въ трепетъ и содроганіе весь міръ? Да я ужъ и придумалъ наказаніе этому сумасшедшему городу! съ’этой самой минуты я не позволю упасть на него и на всю его область ни одной капл дождя въ продолженіе цлыхъ трехъ лтъ!.. Тогда поймутъ, что я значу… А! ты здоровъ душой и тломъ? Ты идешь на волю, а я больной… я сумасшедшій… меня держать въ клтк, какъ дикаго звря!.. Хорошо, хорошо… пусть такъ!.. Я скоре повшусь, чмъ выпущу на Севилью хоть одну капельку дождя въ теченіе трехъ… нтъ! десяти… пятидесяти… ста лтъ!’ Присутствующіе съ ужасомъ слушали оравшаго съ пною у рта и страшно кривлявшагося ‘Юпитера’. Одинъ лиценціатъ оставался невозмутимымъ. Обернувшись къ капелану и взявъ его за руку, онъ сказалъ ему убждающимъ тономъ: ‘Вы, пожалуйста, не обращайте вниманія на слова этого безумца… Если онъ — Юпитеръ и иметъ власть удерживать дождь, то я не Кто иной, какъ Нептунъ, богъ и отецъ земныхъ водъ, и во всякое время могу дать людямъ воды, сколько имъ нужно’. На это капеланъ отвчалъ: ‘Вполн врю вамъ, сеноръ Нептунъ, но все-таки нахожу неудобнымъ сердить сенора Юпитера, и поэтому прошу васъ пожаловать пока назадъ въ вашу камеру. Я пріду за вами въ другой разъ, когда сеноръ Юпитеръ успокоится и не будетъ имть ничего противъ вашего освобожденія’. Директоръ и его помощники, прибжавшіе во время рчи Юпитера, такъ расхохотались, что капелану сдлалось стыдно, и онъ поспшилъ убраться. Лиценціата тотчасъ же переодли въ прежнее’ платье и снова заперли въ его камеру. Вотъ и вся моя исторія,— заключилъ разсказчикъ.

— Такъ этотъ глупый анекдотъ, по вашему мннію, иметъ столько общаго съ предложеніемъ, которое я желалъ бы сдлать королю, что вы нарочно перебили меня, чтобы разсказать мн его!— воскликнулъ Донъ-Кихотъ.— Ахъ, сеноръ брадобрей, сеноръ брадобрей, какъ плохо зрніе у того, кто не видитъ дальше своего носа!.. Разв вы не знаете, что нельзя сравнивать разныя величины? Я не Нептунъ и вообще не богъ, и даже не требую, чтобы меня считали человкомъ чрезвычайнаго ума, мн только очень досадно, что люди никакъ не хотятъ понять, какую страшную ошибку они длаютъ, не желая возрожденія прежняго славнаго странствующаго рыцарства… Впрочемъ, нашъ развращенный вкъ недостоинъ того счастія, которымъ пользовались прошлые вка, ‘когда странствующіе рыцари брали на себя великую задачу защищать государство, покровительствовать слабому полу, поддерживать сиротъ, наказывать гордыхъ и возвеличивать смиренныхъ. Большинство ныншнихъ такъ называемыхъ ‘рыцарей’ предпочитаютъ щеголять въ парч, бархат и шелку, нежели носить латы и кольчугу. Ни одинъ изъ нихъ не согласится спать въ полномъ вооруженіи подъ открытымъ небомъ, подвергая себя всмъ капризамъ температуры и погоды. Нтъ боле и такихъ, которые, какъ бывало встарицу, простаивали цлую ночь на страж, опираясь на копье и всми ситами отгоняя отъ себя сонъ. Теперь не найдется уже ни одного, который бродилъ бы по лсамъ и горамъ въ поискахъ за опасными и славными приключеніями… Бывало, прежній рыцарь, настоящій герой безъ страха и упрека, вдругъ попадаетъ на пустынный и безплодный берегъ, о который сіъ оглушительнымъ шумомъ бьются волны расходившагося моря… На песк валяется небольшая лодка безъ руля, безъ парусовъ и даже безъ веселъ. Недолго думая, онъ сходитъ съ коня, спускаетъ лодку на бунтующія волны и садится въ нее. Утлое суденышко стрлою летитъ по разъярнному морю, то погружаясь въ бездонную бездну, то поднимаясь къ облакамъ. Отдаваясь на волю стихіи и судьбы, рыцарь вдругъ видитъ себя перенесеннымъ за нсколько тысячъ миль отъ того мста, гд онъ слъ въ лодку, къ зеленымъ берегамъ громаднаго острова. Онъ высаживается на этотъ островъ и совершаетъ рядъ такихъ подвиговъ, память о которыхъ была бы достойна увковченія не на обыкновенномъ пергамент, а на бронзовыхъ плитахъ… Въ настоящее же время лнь торжествуетъ надъ прилежаніемъ, празднолюбіе — надъ трудолюбіемъ, порокъ — надъ добродтелью, наглость — надъ заслугами, ложь — надъ истиною, гд прежде длали чудеса храбрости, вовсе не хвалясь ими, тамъ теперь отдлываются однимъ безстыднымъ хвастовствомъ… Скажите мн кто былъ храбре и цломудренне знаменитаго Амадиса Галльскаго, умне Пальмерина Англійскаго? Кто снисходительне и уступчиве Тиранта Благо, любезне Лизварта Греческаго? Кто получилъ такъ много ранъ и кто столько самъ нанесъ ихъ другимъ, какъ не донъ Веліанисъ? Кто неустрашиме Періона Галльскаго, предпріимчиве Феликса-Марса Гирканскаго, искренне Эспландіана? Кто отважне дона Сиронгиліо фракійскаго, смле Родомонта, трезве короля Собрина? Кто дерзновенне Рено, непобдиме Роланда и утонченне въ обращеніи Роджера, отъ котораго, какъ говорить Турпинъ въ своей ‘Космографіи’, происходятъ по прямой лиши герцоги Феррарскіе? Вс эти славные воины и множество другихъ, которыхъ я могъ бы вамъ перечислить, были странствующими рыцарями… цвтомъ странствующаго рыцарства!.. Такихъ героевъ или, по крайней мр, похожихъ на нихъ я желалъ бы найти нашему королю, тогда у него было бы на кого положиться, не нужно бы длать большихъ расходовъ, и христіанскій міръ скоро былъ бы избавленъ отъ турокъ… Но, пока что, а мн слдуетъ терпливо оставаться въ своей камер, такъ какъ господину ‘капелану’ не угодно выпустить меня… А все-таки, когда понадобится, я, несмотря на угрозы сенора Юпитера, сумю дать воды людямъ, погибающимъ отъ засухи! Это я говорю для того, чтобы сеноръ брадобрей зналъ, что я отлично его понялъ.

— Ваша милость напрасно изволите на меня гнваться,— смиренно проговорилъ цырюльникъ.— Я вовсе не имлъ намренія оскорбить васъ, сеноръ Донъ-Кихотъ. Богъ свидтель въ этомъ!

— Напрасно или не напрасно я гнваюсь, это ужъ мн лучше знать, — сухо возразилъ рыцарь.

— Ваши слова, сеноръ Донъ-Кихотъ, — началъ священникъ, долгое время сидвшій молча, — вызвали во мн нкоторое сомнніе, которое изгложетъ мою душу, если я не выскажу его…

— Такъ выскажите скоре, — сказалъ ДонъЖихбтъ.— Я вовсе не желаю, чтобы изъ-за меня была изглодана чья-нибудь душа, а тмъ боле ваша, мой другъ.

— Мое сомнніе состоитъ вотъ въ чемъ,— продолжалъ священникъ.— Существовали ли когда-нибудь на самомъ дл вс т странствующіе рыцари, о которыхъ вы, сеноръ Донъ-Кихотъ, изволили сейчасъ разсказать? Мн кажется, это, не боле, не мене, какъ плоды праздной фантазіи, въ род дтскихъ сказокъ.

— Это большое заблужденіе съ вашей стороны, къ сожалнію, раздляемое множествомъ людей, — сказалъ Донъ-Кихотъ.— Мн ужъ не разъ приходилось употреблять вс силы для того, чтобы вывести разныхъ лицъ изъ этого грустнаго заблужденія. Въ рдкихъ случаяхъ мн это не удавалось, обыкновенно, старанія мои увнчивались успхомъ. Дйствительность существованія странствующихъ рыцарей до того очевидна, что мн кажется, я самъ своими собственными глазами видлъ Амадиса Галльскаго. Я даже могу описать, какимъ онъ мн представлялся… врне сказать, представляется и въ настоящую минуту… Это былъ человкъ высокаго роста, съ блымъ лицомъ, съ прекрасною темною бородой и полу-строгимъ, полу-мягкимъ взоромъ. По характеру онъ былъ очень быстръ на ршенія, медленно воспламенялся гнвомъ и скоро снова успокоивался… Я могъ бы описать вамъ и всхъ остальныхъ рыцарей. Стоитъ только со вниманіемъ прочесть все, что о нихъ написано историками, чтобы понять, какая у каждаго должна была быть наружность, а наружность, какъ извстно, всегда соотвтствуетъ характеру человка.

— Позвольте спросить вашу милость,— вмшался сеноръ Николасъ,— какой вышины бываютъ великаны?.. Напримръ, великанъ Морганъ?

— Что касается великановъ, — отвтилъ Донъ-Кихотъ,— то вопросъ объ ихъ существованіи еще не вполн ршенъ. Положимъ, въ Священномъ Писаніи, — а въ немъ ни одно слово не можетъ быть подвержено сомннію, — говорится о великан Голіаф, который былъ вышиною въ семь съ половиною локтей, кром того, на остров Сициліи открыты кости ногъ и плечъ такихъ громадныхъ размровъ, какіе могутъ быть только у людей, вышиною въ башню… Тмъ не мене, я не могу наврное отвтить вамъ на вашъ вопросъ относительно великана Моргана. Полагаю, что онъ былъ не особенно крупнаго роста, потому что въ его жизнеописаніи сказано, что онъ часто ночевалъ въ домахъ, а этого не могло бы быть, если бы онъ обладалъ необыкновенными размрами.

— Само собою разумется, — подтвердилъ священникъ, и забавляясь серіозностью Донъ-Кихсъа, съ которою тотъ разсказывалъ о своихъ бредняхъ, попросилъ его описать наружность Рено де-Монтобана, Роланда и двнадцати французскихъ пэровъ, бывшихъ странствующими рыцарями.

— Рено, — отвтилъ Донъ-Кихотъ,— долженъ былъ имть продолговатое румяное лицо, большіе бойкіе глаза и громадный ростъ. Онъ обладалъ ужасно раздражительнымъ и вспыльчивымъ характеромъ, любилъ возиться съ воришками и тому подобными пропащими людьми. Что же касается Роланда, или Ротоланда, или Орланда (историки называютъ его то такъ то этакъ), то я убжденъ, что онъ былъ средняго роста, широкъ въ плечахъ и имлъ кривыя ноги. Онъ обладалъ смуглымъ лицомъ, густою рыжею бородой и косматымъ тломъ. Взглядъ у вето былъ суровый, а рчь короткая и рзкая. Несмотря на это, онъ отличался очень пріятными манерами и могъ считаться за образецъ рыцарской вжливости, что, впрочемъ, и не удивительно, такъ какъ онъ получилъ прекрасное воспитаніе.

— Ну, если Роландъ былъ такъ нехорошъ, какъ разсказываетъ ваша милость, то понятно, почему госпожа Анжелика Прекрасная пренебрегла имъ и отдала предпочтеніе маленькому красавцу мавру, который къ тону же обладалъ мягкимъ характеромъ, — замтилъ цырюльникъ.

— Эта Анжелика, — сказалъ рыцарь, — была женщина легкомысленная и прихотливая… вообще самая безпутная бабенка, прославившаяся столько же своими скандалезными приключеніями, сколько и красотою. Она отвергла любовь многихъ блестящихъ вельможъ и славныхъ рыцарей, чтобы связаться съ дряннымъ безбородымъ пажомъ, который не могъ похвалиться ни происхожденіемъ, ни богатствомъ, ни доблестями, и извстенъ только тмъ, что лишился жизни изъ-за привязанности къ своему господину. Знаменитый пвецъ красоты Анжелики, великій Аріосто, не ршился описывать ея некрасивыхъ похожденій, поэтому и заканчиваетъ исторію о ней слдующими словами: ‘А какимъ путемъ она завладла скипетромъ славнаго Катая, пусть повдаетъ другой’. Посл него одинъ андалузскій поэтъ восплъ ея слезы, а другой, родомъ изъ Кастиліи,— ея красоту…

— Неужели, сеноръ Донъ-Кихотъ,— спросилъ цырюльникъ, — не нашлось ни одного поэта, который написалъ бы на эту госпожу сатиру?

— Если бы Сакрипанъ или Роландъ были поэтами, то они наврное не упустили бы случая намылить ей голову, — отвчалъ Донъ-Кихотъ.— Поэты почти всегда мстятъ дамамъ, отвергнувшимъ ихъ любовь, хотя бы, и платоническую, сатирами и стихотворными клеветами… Конечно, ни одинъ истинно благородный и великодушный человкъ не позволитъ теб прибгнуть къ такому низкому способу мести… Но, какъ бы тамъ ни было, до сихъ поръ мн не попадалось ни одного стихотворенія, оскорбительнаго для памяти этой Анжелики, будоражившей когда-то весь міръ….

Въ это время со двора донеслись громкіе крики племянницы и экономки, которыя не за долго передъ тмъ вышли изъ спальни. Священникъ и цырюльникъ вскочили и пошли узнать, въ чемъ дло.

ГЛАВА II,
о спор Санчо Панцы съ племянницей и экономкой Донъ-Кихота, и о другихъ интересныхъ происшествіяхъ.

Шумъ происходилъ изъ-за того, что Санчо во что бы то ни стало хотлъ видть своего господина, а экономка и племянница не хотли пускать его и съ Силою отчаянія защищали отъ него наружную дверь, въ которую ломился оруженосецъ.

— Чего теб нужно, негодный бродяга?— визжала экономка.— Убирайся отсюда, покуда цлъ!.. Мы не позволимъ теб боле смущать нашего благодтеля и таскать его по пустынямъ и дремучимъ лсамъ!

— Врешь ты, чортова вдьма!— оралъ съ своей стороны во всю глотку Санчо.— Не я смущалъ и таскалъ по блу свту твоего хозяина, а онъ меня!.. Онъ разными ухищреніями заставилъ меня покинуть домъ, жену и дтей… Онъ общалъ мн островъ, но обманулъ!.. До сихъ поръ все жду… Я думалъ, что вотъ-вотъ онъ пришлетъ за мной и дастъ мн хоть какой-нибудь островишко, а онъ, видно, и забылъ обо мн… Вотъ я и пришелъ самъ напомнить о