Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая, Сервантес Мигель Де, Год: 1616 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СЛАВНЫЙ РЫЦАРЬ ДОНЪ-КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ.

Мигеля Сервантеса.

Томъ II

НОВЫЙ ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ

СЪ ПРИМЧАНІЯМИ и СТАТЬЕЮ Л. ВІАРДО

‘ЖИЗНЬ и ПРОИЗВЕДЕНІЯ СЕРВАНТЕСА’ и 39-ю КАРТИНАМИ

Густава Доре.

МОСКВА.

Изданіе книжнаго магазина Г. Кольчугина.

1895.

http://az.lib.ru/

ДОНЪ-КИХОТЪ ЛАМАНЧСКІЙ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

КЪ ЧИТАТЕЛЮ.

Боже мой! Съ какимъ нетерпніемъ, знатный или, быть можетъ, плебейскій читатель, ты, вроятно, ждешь этого пролога, думая найти въ немъ месть, ссоры, оскорбительные упреки по адресу автора другого Донъ-Кихота, т. е. того, который зачатъ, говорятъ, въ Тордезильяс, а рожденъ въ Таррагон {Это тотъ писатель, который скрылся подъ псевдонимомъ лиценціата Алонсо Фернандеца де Авельянеда, родомъ изъ Тордевильяса, а книга котораго напечатана была въ Таррагон.}. Но я, право, не могу дать вамъ этого удовлетворенія, ибо если оскорбленія вызываютъ гнвъ въ самихъ смиренныхъ сердцахъ, то мое составляетъ исключеніе изъ этого правила. Разв теб хочется, чтобъ я доказалъ ему, что онъ оселъ, дуракъ, нахалъ? Я и не подумаю сдлать этого. Пусть его грхъ накажетъ его, пусть онъ стъ его съ хлбомъ и пусть наслаждается.

Что меня дйствительно сердятъ, такъ это то, что онъ меня обидно называетъ старикомъ и безрукимъ, точно въ моей власти задержать время, сдлать такъ, чтобъ оно для меня не проходило, или точно у меня сломана была рука въ трактир, а не въ самой блистательной битв, какую только видали или увидитъ настоящія и будущія времена {Битва при Лепанто.}. Если раны мои не отличаются блескомъ славы въ глазахъ тхъ, кто ихъ видитъ, то ихъ, по крайней мр, цнятъ т, кто знаетъ, гд он мною получены, ибо солдату боле подобаетъ умирать въ сраженіи, чмъ оставаться свободнымъ въ бгств. Я такъ проникнутъ этимъ, что если бы мн сейчасъ предложили сдлать для меня невозможное, то я предпочелъ бы лучше опять очутиться въ этомъ удивительномъ сраженіи, чмъ излчиться отъ моихъ ранъ, не бывъ участникомъ его. Раны на лиц и груди солдата — это звзды, ведущія другихъ къ небу чести и къ желанію благородныхъ похвалъ. Съ другой стороны, надо еще замтить, что люди пишутъ не сдыми волосами, а умомъ, который иметъ обыкновеніе съ годами крпнуть.

Еще мн не понравилось, что онъ называетъ меня завистливымъ и объясняетъ мн, точно и этого не знаю, что такое зависть, да, сказать по правд, изъ двухъ родовъ зависти я знаю только благородную, святую и доброжелательную. Какъ же я, спрашивается, стану задвать священника, особенно когда онъ съ этимъ званіемъ составляетъ еще званіе офицера инквизиціи {Намекъ на Лопе де Вега, который дйствительно былъ священникомъ и офицеромъ инквизиціи, посл того какъ два раза былъ женатъ.}. Если онъ говоритъ это о томъ, кого, повидимому, подразумваетъ, такъ онъ жестоко ошибается, потому что я обожаю геній этого человка, восхищаюсь его произведеніями и хвалю его постоянную, славную дятельность. Во всякомъ случа, я весьма благодаренъ господину автору за то, что онъ сказалъ, что мои Новеллы боле сатиричны, чмъ образцовы, но что он хороши и не были бы хороши, если бы въ нихъ не было всего понемногу.

Ты, кажется, хочешь сказать, читатель, что я странно воздерживаюсь и черезчуръ держусь въ границахъ моей скромности, но я знаю, что не слдуетъ прибавлять огорченія къ огорченію, а испытываемое этимъ господиномъ уже и такъ довольно велико, если онъ не ршается явиться прямо и открыто и скрываетъ свое имя и свое отечество, точно совершилъ покушеніе на оскорбленіе величества. Если теб случится съ нимъ познакомиться, скажи ему отъ моего имени, что я не считаю себя оскорбленнымъ, что я отлично знаю, что такое искушенія дьявола, и знаю, что одно изъ сильнйшихъ, которыми онъ движется, это вбивать человку въ голову, будто онъ можетъ сочинить и напечатать книгу, которая принесетъ ему столько же славы, сколько денегъ, и столько-же денегъ, сколько славы. А въ доказательство этой истины, я хочу даже, чтобъ ты съ своимъ умомъ и умніемъ разсказалъ ему слдующую исторію:

‘Былъ въ Севиль сумасшедшій, который ударился въ милйшее чудачество, какое только приходило въ голову сумасшедшему. Онъ сдлалъ тростниковую трубочку, заостренную къ концу, ловилъ на улиц или въ иномъ мст какую-нибудь собаку и, зажавъ ей ногой одну лапку и приподнявъ рукой другую, старательнйшимъ образомъ вставлялъ ей заостренный конецъ трубочки въ одно мсто и, дуя въ другой конецъ, длалъ бдное животное круглымъ, какъ шаръ. Приведя его въ такое состояніе, онъ давалъ ему два удара рукой по животу и отступалъ, говоря присутствующимъ, которыхъ всегда набиралось много: ‘Теперь ваши милости уже не станете думать, что надуть эту собаку легкій трудъ?’ Станете ли вы теперь думать, что написать книгу легкій трудъ? Если этотъ разсказъ, другъ читатель, ему не понравится, такъ разскажи ему вотъ этотъ другой, тоже о сумасшедшемъ и собак.

‘Жилъ въ Кордов другой сумасшедшій, имвшій обыкновеніе носить на голов кусокъ мраморной плитки или камень, не изъ легкихъ. Встрчая собаку, которая не держалась на сторож, онъ подходилъ къ ней и съ размаху ронялъ на нее свою ношу. Собака, покатившись отъ удара, испускала вой и бросалась спасаться черенъ три улицы. Случилось такъ, что между собаками, на которыхъ онъ ронялъ свою ношу, попалась собака колпачника, которую хозяинъ очень любилъ. Камень упалъ ей на голову, и собака пронзительно завизжала. Хозяинъ, видя причиненное ей зло, пришелъ въ ярость, схватилъ аршинъ, бросился на сумасшедшаго и поколотилъ его отъ головы до пятокъ. При каждомъ удар онъ приговаривалъ: ‘Песій воръ! Разв ты не видлъ, злодй, что моя собака ищейка’? И повторяя разъ на разомъ слово ‘ищейка’, онъ до полусмерти избилъ сумасшедшаго. Наказаніе возимло дйствіе: сумасшедшій ушелъ и цлый мсяцъ не показывался на улиц. Посл этого онъ явился съ тни же штуками и съ еще большею тяжестью. Онъ подходилъ къ тому мсту, гд находилась собака, мтилъ въ нее, но не ршался опускать камни, говоря: ‘Стой! это ищейка.’ И какую бы собаку онъ вы встртилъ, хоть бы это былъ догъ или шпицъ, онъ говорилъ, что это ищейка, и уже никогда не опускалъ на нихъ своего камня’.

Можетъ быть, также будетъ и съ этимъ историкомъ: онъ уже не ршится опускать ношу своего ума въ книгахъ, которыя, если он дурны, жестче камня. Еще скажи ему, что я ни въ грошъ не ставлю его угрозы лишить меня своей книгой дохода и, сообразуясь съ знаменитой интермедіей Perendenga {Маленькая современная пьеса, авторъ которой неизвстенъ.}, отвчаю ему: ‘Да здравствуетъ за меня veinticuatro, сударь мой {Las coplas de Mingo Revulgo. Это родъ сатирической жалобы на царствованіе Генриха IV (el impotente). Одни приписываютъ ее Хуану де Мена, автору поэмы el Laberinto, другіе Родриго Кота, первому автору Селистины, третьи, наконецъ, хроникеру Фернандо дель Пулмаръ. Этотъ послдній, по крайней мр написалъ на ней комментаріи въ конц хроники о Генрих IV, написанной Діего Энрикесомъ дель Кастильо.}, а Христосъ за всхъ!’. Да, да здравствуетъ великій графъ Лемосскій, котораго христіанская добродтель и всмъ извстная щедрость поддерживаютъ меня противъ всхъ ударовъ моей злой судьбы, и да здравствуетъ высокое милосердіе свтлйшаго архіепископа Толедскаго Донъ-Бернардо де Сандовалъ-и-Рохасъ! А тамъ пусть хоть не будетъ ни одной типографіи на свт или пусть он печатаютъ противъ меня столько книгъ, сколько буквъ въ псн Минго Ревульго {Veinticuatros называются регидоры или муниципальные чиновники въ Севиль, Гренад и Кордов, съ тхъ поръ какъ число ихъ сокращено было Альфонсомъ Судіей съ тридцати шести до двадцати четырехъ.}. Оба эти вельможи, безъ мести съ моей стороны и безъ иныхъ задабривающихъ восхваленій, единственно по доброт душевной, приняли на себя трудъ великодушно прійтя во мн на помощь, въ этомъ отношеніи я считаю себя боле счастливымъ и богатымъ, чмъ еслибы судьба обычными путями возвела меня на вершину счастья. У бдняка честь можетъ остаться, а у злодя нтъ: бдность можетъ покрыть облакомъ благородство, но не можетъ совсмъ помрачить его. Если только добродтель хоть сколько-нибудь свтитъ, хотя бы лишь черезъ щели нищеты, она въ конц концовъ добьется со стороны высокихъ и благородныхъ умовъ уваженія и, слдовательно, покровительства.

Больше не говори ему ничего, и я ничего не стану говорить теб, и только обращу твое вниманіе на то, что эта вторая часть Донъ-Кихота, которую я теб предлагаю, выкроена по той же выкройк и изъ того же сукна, какъ первая. Въ ней я даю теб Донъ-Кихота доведеннымъ до конца, умершимъ и погребеннымъ, чтобъ никто не вздумалъ выдавать ему новыхъ свидтельствъ, потому что и старыхъ совершенно достаточно. Достаточно также, чтобъ одинъ честный человкъ далъ отчетъ о его скромныхъ сумасбродствахъ, и чтобъ другіе уже не вмшивались въ кто дло. Обиліе всего, даже хорошаго, сбавляетъ цну, а рдкость даже дурного сразу поднимаетъ ее. Я забылъ предупредить тебя, чтобъ ты ждалъ Персилеса, который я кончаю, и второй части Галатеи.

0x01 graphic

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

О томъ, какъ священникъ и цирюльникъ бесдовали съ Донъ-Кихотомъ о его болзни.

Сидъ Гамедъ Бенъ-Энгели разсказываетъ во второй части этой исторіи, а именно при описаніи третьяго вызда Донъ-Кихота, что священникъ и цирюльникъ почти цлый мсяцъ не посщали его для того, чтобы не вызвать въ немъ воспоминанія о недавнихъ событіяхъ. Несмотря на это они часто навдывались въ племянниц и экономк и убждали ихъ какъ можно лучше ухаживать за Донъ-Кихотомъ, давая ему сть такія кушанья, которыя цлительно дйствуютъ на умъ и сердце, тактъ какъ отъ разслабленія послднихъ, какъ можно заключить по зрломъ размышленіи, и возникла его болзнь. Т отвчали, что он не забываютъ этого и на будущее время, на сколько хватитъ силъ, будутъ заботиться о его здоровь, что он замчаютъ являющіяся по временамъ у ихъ господина свтлыя минуты, когда онъ бываетъ въ полномъ разсудк. Оба друга были чрезвычайно обрадованы этимъ извстіемъ, полагая, что этимъ они обязаны счастливой мысли увезти его очарованнымъ домой на телг, запряженной волами, какъ это было разсказано въ послдней глав первой части этой большой и правдивой исторіи. Поэтому они ршили навстить его и посмотрть, какъ подвигается его выздоровленіе, въ которомъ они все еще сомнвались, они сговорились между собою не затрогивать въ разговор ничего такого, что касалось бы странствующаго рыцарства, чтобы, какъ-нибудь неосторожно опять не разбередить едва начавшія заживать раны.

Когда они вошли къ нему, онъ сидлъ на своей кровати одтый въ камзолъ изъ зеленой фланели, съ пестрой толедской шапочкой на голов, и былъ такъ худъ и изнуренъ, что, казалось, на немъ была только одна кожа да кости. Онъ принялъ ихъ очень ласково, они освдомились у него относительно его здоровья, и онъ отвчалъ в& вс ихъ вопросы очень разумно и въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ. Въ разговор они коснулись между прочимъ и такъ называемыхъ политическихъ и государственныхъ вопросовъ, при чемъ, бесдуя, старались искоренить то то, то другое злоупотребленіе, отмняли одинъ старый обычай и вводили на его мсто другой — новый,— короче сказать, каждый изъ троихъ собесдниковъ изображалъ изъ себя въ это время новаго законодателя, нчто въ род второго Ликурга или новоиспеченнаго Солона, и такимъ образомъ они до такой степени преобразовали на словахъ государство, что его въ конц концовъ нельзя было узнать. О каждомъ предмет, про который шла рчь, Донъ-Кихотъ говорилъ такъ разумно, что оба друга, испытывавшіе его, боле не сомнвались въ совершенномъ возстановленіи его разсудка. Племянница и экономка присутствовали при этомъ разговор и не знали, какъ благодарить Бога за то, что ихъ господинъ разсуждалъ такъ здраво. Но священникъ перемнилъ свое первоначальное намреніе не затрогивать ничего, что касалось бы рыцарства, такъ какъ онъ вполн хотлъ убдиться въ дйствительности выздоровленія Донъ-Кихота. Поэтому онъ разсказалъ одну за другой нсколько новостей изъ столичной жизни и, между прочимъ, что, какъ ему передавали за достоврное, турки выступили въ походъ съ большимъ флотомъ, неизвстно, въ чемъ состоитъ ихъ намреніе и надъ какою страной разразится эта гроза, но такъ какъ страхъ нападенія турокъ почти изъ году въ годъ овладваетъ христіанскимъ міромъ, то его величество король повеллъ привести въ оборонительное положеніе какъ берега Неаполя и Сициліи, такъ и островъ Мальту.

Донъ-Кихотъ отвтилъ на это: ‘Его величество поступаетъ какъ предусмотрительный воинъ, во-время заботясь объ оборон своихъ владній, для того, чтобы врагъ не напалъ на нихъ врасплохъ. Если бы онъ однако захотлъ послушаться моего совта, то я рекомендовалъ бы ему такую мру, которая, по всей вроятности, въ эту минуту мене всего можетъ прийти ему въ голову.’

Услышавъ эти слова, священникъ сказалъ про себя: ‘Помилуй Богъ тебя, бдный Донъ-Кихотъ! Кажется, ты съ высочайшей вершины твоего сумасшествія стремишься низринуться въ глубокую пропасть твоего простодушія.’ Цирюльникъ же, который напалъ на ту же самую догадку, спросилъ его, въ чемъ собственно заключается та мра, которую онъ считаетъ такою цлесообразной. и не принадлежитъ ли она къ числу тхъ необдуманныхъ проектовъ, которые такъ часто представляютъ на одобреніе государей. ‘Мой проектъ, господинъ брадобрей,— сказалъ Донъ-Кихотъ,— не будетъ необдуманнымъ, напротивъ, онъ очень обдумавъ. — Я не говорю ничего,— возразилъ цирюльникъ,— я хотлъ только сказать, что большая часть плановъ, которые представляются на усмотрніе его величества, или невыполнимы, или просто несуразны, или даже могутъ быть вредны какъ для короля, такъ и для государства. — Мой планъ,— отвтилъ Донъ-Кихотъ,— нельзя назвать ни невыполнимымъ, ни несуразнымъ, напротивъ, онъ самый легкій, самый лучшій, самый удобоисполнимый и самый короткій, который рождался когда-либо въ чьей-либо изобртательной голов. — Однако, вы не ршаетесь сообщить намъ его, господинъ Донъ-Кихотъ,— сказалъ священникъ. — Мн бы не хотлось длать его извстнымъ теперь,— отвтилъ Донъ-Кихотъ,— такъ какъ въ такомъ случа онъ завтра же утромъ дойдетъ до ушей господъ королевскихъ совтниковъ, и другіе получатъ благодарность и награду за мой трудъ. — Что касается меня,— сказалъ цирюльникъ,— то общаю вамъ передъ Богомъ, что ничего изъ сообщеннаго вами не узнаетъ отъ меня ни король, ни оруженосецъ, ни какой-либо другой смертный,— клятва, которой я научился изъ романса о священник, указывавшемъ королю разбойника, который укралъ у него сто пистолей и быстраго мула. — Я не знаю этой сказки,— сказалъ Донъ-Кихотъ,— но для меня довольно клятвы, потому что я знаю, что господинъ цирюльникъ — честный человкъ.

— Если бы даже вы этого не знали,— сказалъ священникъ,— то я ручаюсь за него и увряю, что онъ будетъ въ этомъ случа нмъ, какъ рыба, подъ страхомъ тяжкаго наказанія.

— А кто поручится за васъ, господинъ священникъ? — спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Мой санъ,— отвтилъ священникъ,— онъ вмняетъ мн въ обязанность соблюденіе тайнъ.

— Ну такъ клянусь небомъ! — воскликнулъ Донъ-Кихотъ,— что другое можетъ сдлать его величество, какъ не объявить всенародно, чтобы вс странствующіе по Испаніи рыцари въ назначенный день собрались при двор? Если бы ихъ явилось даже не боле полдюжины, то и тогда среди нихъ могъ выискаться такой, котораго одного было бы достаточно, чтобы уничтожить все могущество турокъ. Слушайте меня внимательно, господа, чтобы вы могли хорошенько понять мою мысль. Разв это неслыханная вещь, чтобы одинъ странствующій рыцарь сразилъ войско въ двсти тысячъ человкъ, какъ если бы у нихъ всхъ была только одна шея, или они были бы испечены изъ марципана? Скажите мн пожалуйста, много ли существуетъ исторій, которыя не были бы наполнены подобными чудесами? Если бы только въ настоящее время жилъ среди васъ славный Донъ-Веліанисъ или одинъ изъ безчисленныхъ потомковъ Амадиса Галльскаго, и захотлъ помряться съ туркомъ, то я бы не пожелалъ быть на мст послдняго. Но Богъ помилуетъ народъ свой и пошлетъ того, кто, не будучи татъ могучъ, какъ прежнія странствующіе рыцари, все-же не уступитъ имъ въ мужеств. Господь слышитъ меня. Больше я ничего не скажу.’

‘Ахъ, умереть мн! — вскричала племянница,— если дядя опять не думаетъ о томъ, какъ бы сдлаться странствующимъ рыцаремъ.

— Я буду жить и умру странствующимъ рыцаремъ,— сказалъ Донъ-Кихотъ,— и пусть турокъ наступаетъ и отступаетъ, сколько его душ угодно, я повторяю еще разъ: господь слышитъ меня.’

Въ это время цирюльникъ перебилъ его слдующими словами: ‘Позвольте мн, господа, разсказать вамъ маленькую исторію, которая произошла въ Севиль и которой мн очень бы хотлось подлиться съ вами, потому что она какъ нельзя боле подходитъ къ настоящему случаю.’

Донъ-Кихотъ и священникъ изъявили на это свое согласіе, другіе тоже начали прислушиваться, и онъ началъ такимъ образомъ:

— Въ сумасшедшемъ дом въ Севиль находился человкъ, котораго посадили туда его родственники, такъ какъ онъ лишился разсудка. Онъ получилъ степень лиценціата въ Оссун, но если бы онъ получилъ ее даже въ Саламанк, то и тогда бы онъ, по всеобщему мннію, остался сумасшедшимъ. Посл того, какъ этотъ лиценціатъ провелъ тамъ нсколько лтъ, онъ забралъ себ въ голову, что онъ въ здравомъ ум и твердой памяти, и написалъ къ архіепископу, прося его убдительно и въ изысканныхъ выраженіяхъ освободить его изъ заключенія, въ которомъ онъ находился, такъ какъ, благодаря милосердію Божію, къ нему вернулся разсудокъ, родственники его, писалъ онъ, оставляютъ его тамъ для того, чтобы воспользоваться его состояніемъ, и, вопреки справедливости, хотятъ, чтобы его до самой смерти считали за сумасшедшаго.

Архіепископъ, тронутый его многочисленными разумно и складно составленными письмами, приказалъ одному изъ своихъ капеллановъ освдомиться у смотрителя больницы, правда ли все то, о чемъ писалъ лиценціатъ, онъ приказалъ ему также самому поговорятъ съ нимъ и въ случа, если окажется, что онъ въ здравомъ ум, взять его оттуда и возвратить ему свободу. Капелланъ отправился туда, и смотритель сказалъ ему, что этотъ человкъ до сихъ поръ еще сумасшедшій, что хотя онъ и говоритъ часто очень разумно, но подъ конецъ понесетъ опять такую чепуху, которая сразу перевситъ вс его разумныя рчи, если онъ пожелаетъ вступить съ нимъ въ разговоръ, онъ самъ убдится въ справедливости его словъ.

Чтобы сдлать испытаніе надъ сумасшедшимъ, капелланъ веллъ отвести себя къ нему, говорилъ съ нимъ боле часа, и въ продолженіе всего этого времени тотъ не проронилъ ни одного неразумнаго слова, напротивъ,— говорилъ такъ складно, что капелланъ принужденъ былъ поврить къ совершенное выздоровленіе сумасшедшаго.

Между прочимъ послдній жаловался на смотрителя, преслдовавшаго его потому только, что ему жаль было лишиться подачекъ, которыя онъ получалъ отъ его родственниковъ за то, чтобы утверждать, что онъ сумасшедшій, хотя по временамъ у него и являются свтлыя минуты. Величайшимъ несчастіемъ для него было его большое состояніе, такъ какъ, чтобы воспользоваться имъ, его враги оклеветали его и отрицаютъ фактъ милости, явленной ему господинъ Богомъ, Который обратилъ его снова въ человка изъ неразумнаго животнаго. Короче сказать, онъ съумлъ такъ много наговорить, что набросилъ тнь на смотрителя, изобразилъ своихъ родственниковъ безжалостными скрягами, а себ самому придалъ такъ много ума, что капелланъ ршилъ взять его съ собою для того, чтобы архіепископъ увидалъ его и лично могъ убдиться въ положеніи дла. Съ этимъ намреніемъ добрый капелланъ приказалъ смотрителю возвратить лиценціату платье, которое тотъ носилъ до поступленія въ сумасшедшій домъ. Смотритель напомнилъ ему, чтобы онъ подумалъ, что длаетъ, такъ какъ лиценціатъ, на самомъ дл, все еще не въ своемъ ум, но вс представленія и увщанія смотрителя были напрасны, и капелланъ стоялъ на томъ, чтобы ваять лиценціата съ собою. Смотритель повиновался, такъ какъ понималъ, что такова была воля архіепископа, и на лиценціата было снова надто его платье, которое было еще ново и совершенно прилично. Какъ только лиценціать увидлъ, что съ него сняли платье сумасшедшаго и надли платье человка въ здравомъ ум, онъ сталъ просить капеллана позволить ему проститься съ его безумными товарищами. Капелланъ сказалъ, что онъ самъ войдетъ съ нимъ и посмотритъ сумасшедшихъ, которые находились въ заведеніи. Такимъ образомъ, они отправились наверхъ въ сопровожденіи нсколькихъ другихъ присутствовавшихъ при этомъ особъ, и, когда вс подошли къ клтк съ находившимся въ ней безпокойнымъ сумасшедшимъ, который какъ разъ въ это время утихъ, лиценціатъ сказалъ, обращаясь въ нему: ‘Мой другъ, подумай, не имешь ли ты чего поручить мн, я ухожу домой. Такъ какъ Богъ, въ своей безграничной благости и милосердіи, вернулъ мн мой разсудокъ безъ всякой заслуги съ моей стороны, то я сталъ здравъ и разуменъ, потому что для Бога ничего нтъ невозможнаго. Полагайте всю надежду вашу и все упованіе ваше только на Него, ибо, возвративъ мн разсудокъ, Онъ возвратитъ его и всякому другому, кто уповаетъ на Него, и позабочусь о томъ, чтобы какъ прислали чего-нибудь хорошенькаго пость, шьте только какъ можно лучше, ибо я твердо убжденъ, такъ какъ и мн пришлось испытать это, что вс ваши бснованія возникаютъ изъ того, что наши желудки пусты, а ваши головы полны втра. Побольше мужества только, побольше мужества, потому что унынье въ несчастіи расшатываетъ наше здоровье и влечетъ за собою смерть.’ Все, что говорилъ лиценціатъ, слышалъ другой безумный, находившійся въ клтк напротивъ бшенаго, онъ вскочилъ со стараго матраца, на которомъ лежалъ совершенно голый, и спросилъ громкимъ голосомъ, кто тамъ такое уходитъ здравый и разумный? — Это я, другъ мой,— сказалъ лиценціатъ. — Я ухожу потому, что пребываніе мое здсь больше не нужно, и за это и приношу безконечную благодарность небу, которое ниспослало мн эту великую милость. — Подумай, что ты говоришь, лиценціатъ,— возразилъ безумный.— Не давай себя ослпить чорту, а силы лучше смирно и оставайся въ поко въ своей клтк, и теб не нужно будетъ снова возвращаться въ нее. — Я знаю, что я здоровъ,— отвтилъ лиценціатъ,— и что мн не нужно будетъ больше возвращаться сюда для того, чтобы снова начать лченіе. — Ты здоровъ? — вскричалъ безумный,— хорошо, это мы увидимъ, ступай съ Богомъ, но клянусь теб Юпитеромъ, котораго величіе я представляю здсь на земл, что прегршеніе, которое содлала сегодня Сивилла, отпуская тебя изъ этого дома и объявляя тебя за человка съ здравымъ разсудкомъ, я накажу такъ, что во вки вковъ не забудутъ объ этомъ, аминь. Знаешь ли ты, жалкій лиценціатишка, что я могу сдлать то — такъ какъ я Юпитеръ-громовержецъ и въ рукахъ моихъ держу огненныя громовыя стрлы,— отчего міръ потрясется и распадется въ прахъ? А на этотъ невжественный городъ я наложу только одно наказаніе — я не дамъ пролиться надъ нимъ и надъ окрестъ лежащими мстами дождя въ теченіи полныхъ трехъ лтъ, считая со дня и часа объявленія этого наказанія. Ты свободенъ?! ты здоровъ?! ты въ полномъ разсудк?!.. А я сижу въ клтк!.. прежде чмъ я позволю пойти дождю, я скоре повшусь.’

Вс присутствовавшіе были поражены этимъ крикомъ и рчью сумасшедшаго, лиценціатъ же повернулся къ капеллану, взялъ его за руку и сказалъ ему: ‘Будьте покойны, мой благодтель, и не обращайте вниманія на то, что говоритъ этотъ сумасшедшій, потому что, если онъ Юпитеръ и не хочетъ позволить идти дождю, то я Нептунъ — отецъ и богъ водъ, и повелю идти дождю, если это будетъ нужно и угодно мн. — Не смотря на это,— возразилъ капелланъ,— было бы неблагоразумно гнвить Юпитера. Оставайтесь же здсь въ вашей комнат, мы вернемся и возьмемъ васъ отсюда въ другой разъ, когда время и обстоятельства будутъ боле благопріятны для этого.’

Смотритель и зрители засмялись, къ большому неудовольствію капеллана. Съ лиценціата сняли его платье, онъ остался въ госпитал, какъ былъ прежде, и… этимъ кончается моя исторія.’

— Такъ это та самая исторія,— сказалъ Донъ-Кихотъ,— которая такъ подходитъ къ случаю, что вы не могли обойтись безъ того, чтобы не разсказать ея? — Ахъ, господинъ борододеръ, господинъ борододеръ! какъ же долженъ быть слпъ тотъ, кто не можетъ видть дальше своего носа! Какъ возможно, что вы до сихъ поръ не знаете, что вс сравненія, длаемыя между талантомъ и талантомъ, красотой и красотой, поломъ я поломъ,— гнусны и непристойны? Я, господинъ цирюльникъ, не богъ водъ Нептунъ, и не требую, чтобы меня считали за человка въ здравомъ ум, если этого нтъ на самомъ дл. Я стараюсь только доказать міру заблужденіе, въ которомъ онъ находится, не возвращаясь къ тому блаженному времени, когда процвталъ орденъ странствующихъ рыцарей. Но нашъ выродившійся вкъ недостоинъ вкусить того великаго счастья, какимъ пользовались т времена, когда странствующіе рыцари вмняли себ въ трудъ и обязанность оборонять государства, защищать двъ, помогать старымъ и вдовымъ, наказывать высокомрныхъ и вознаграждать смиренныхъ. Большая часть ныншнихъ рыцарей больше шумятъ шелкомъ и парчею, чмъ гремятъ оружіемъ. Никто изъ нихъ не спитъ теперь въ пол подъ открытымъ небомъ и въ полномъ вооруженіи, никто изъ нихъ не довольствуется теперь легкимъ сномъ, не вывнимая ногъ изъ стремянъ, опершись на копье, какъ длали прежніе странствующіе рыцари. Теперь нтъ ни одного рыцаря, который то странствовалъ бы по лсамъ и пустынямъ, то достигалъ бы безмолвнаго песчанаго берега почти вчно бушующаго моря, гд зачастую находился утлый челнъ безъ мачты, паруса, веселъ или руля, безстрашно садился бы въ него и предавался на волю ревущихъ волнъ, которыя то подымутъ его до облаковъ то повергнутъ въ бездну. Но мужественно выставляетъ онъ грудь навстрчу неиствующей стихіи, и прежде, чмъ успетъ подумать, онъ уже за три тысячи миль отъ того мста, откуда отплылъ, и высаживается на берегъ далекой и невдомой страны, гд приходится испытать ему много чудесныхъ приключеній, достойныхъ не только быть начертанными на пергамент, но даже вырзанными на скрижаляхъ. Въ наше же время лность господствуетъ надъ прилежаніемъ, праздность надъ трудомъ, порокъ надъ добродтелью, теорія надъ дйствительнымъ умньемъ владть оружіемъ, которое существовало и процвтало только въ давно минувшій золотой вкъ, вкъ странствующаго рыцарства. Скажите мн на милость, кто былъ когда-либо благородне и храбре знаменитаго Амадиса Галльскаго? Кто былъ мудре Пальмерина Англійскаго? Кто былъ обходительне и вжливе Тиранта Благо? Кто былъ учтиве Лизуара Греческаго? Кто стремительне поражалъ мечомъ и боле другихъ былъ поражаемъ имъ, чмъ Донъ-Беліанисъ? Кто былъ неустрашиме Періона Галльскаго? Кто мужествевне противостоялъ опасностяхъ, чмъ Феликсъ Марсъ Гирканскій? Кто былъ откровенне Эспландіона? Кто былъ стремительне Дона Эйронгильо ракійскаго? Кто — неукротиме Родомонта? Кто осмотрительне короля Собрино? Кто — мужественне Рейнальда? Кто — непобдиме Роланда? И кто былъ благородне и боле блестящъ, чмъ Руджіеро, отъ котораго, какъ говоритъ Тюрпенъ въ своей космографіи, происходить ныншніе герцоги Феррара? Вс эти рыцаря и много другихъ, которыхъ я могъ бы назвать, были странствующими рыцарями, доставившими рыцарству честь и славу. Такими или похожими на такіе должны были бы быть рыцари, которыхъ предполагаетъ мой проектъ, и тогда у его величества были бы надежные слуги, и онъ могъ бы сберечь много денегъ, и турокъ съ досады вырвалъ бы себ всю бороду. Впрочемъ, я остаюсь у себя въ комнат, потому что капелланъ не хочетъ меня взять съ собою, и если Юпитеръ, какъ сказалъ цирюльникъ, не позволитъ идти дождю, то я буду здсь и заставлю идти дождь, когда мн это заблагоразсудится, и говорю это для того, чтобы господинъ борододеръ зналъ, что я его понялъ. — Клянусь вамъ, господинъ Донъ-Кихотъ,— возразилъ цирюльникъ,— я сказалъ это не съ дурныхъ умысломъ,— мое намреніе было чисто, Богъ тому свидтель, и ваша милость не должны сердиться на меня. — Долженъ-ли я сердиться или нтъ,— отвтилъ Донъ-Кихотъ,— это мое дло.’

Посл этого священникъ проговорилъ: ‘Къ счастью я не сказалъ до сихъ поръ почти еще ни одного слова, а я очень хотлъ бы освободиться отъ одного сомннія, которое отягощаетъ и гложетъ мою совсть и которое возникло изъ того, что сказалъ господинъ Донъ-Кихотъ. — Вмст со многимъ другимъ,— отвтилъ Донъ-Кихотъ,— и это позволяется сказать господину священнику, пусть же разскажетъ онъ про свое сомнніе, ибо нтъ ничего пріятнаго, когда сердце и совсть отягчены сомнніемъ. — Итакъ съ вашего любезнаго позволенія скажу я вамъ,— сказалъ священникъ,— въ чемъ состоитъ мое сомнніе. Дло въ томъ, господинъ Донъ-Кихотъ, что я никакъ не могу убдить себя въ томъ, чтобы та куча странствующихъ рыцарей, которыхъ вы перечислили, дйствительно существовала и была настоящими людьми изъ мяса и костей, мн думается, что будто бы все это выдумки, басни, ложь и сновиднія, разсказываемыя только что проснувшимися или, врне сказать, наполовину заснувшими людьми. — Это другая ошибка,— отвтилъ Донъ-Кихотъ,— въ которую впадаютъ многіе, не желая врить, что на свт существовали такіе рыцари, и мн нердко приходилось у различнаго рода людей и при различныхъ случаяхъ стараться искоренять это почти всеобщее заблужденіе. Мн однако рдко удавалось это сдлать, несмотря на то, что опорою въ выражаемомъ мною мнніи служитъ истина, и непогршимость его такъ очевидна, что я почти могу сказать, что видлъ Амадиса Галльскаго собственными своими глазами. Онъ былъ человкъ высокаго роста, лицо у него было блое съ черною, густою бородой, въ его взор была какая-то смсь суровости и кротости, онъ былъ кратокъ на словахъ, трудно доступенъ для гнва и легко умиротворяемъ. И точно такъ же, какъ описалъ я валъ сейчасъ Амадиса, мн кажется, я могъ бы изобразить я представить вамъ всхъ странствующихъ рыцарей, которые попадаются только въ романахъ всего міра. Ибо при помощи моего убжденія, что они были именно такими, какими описываютъ ихъ намъ историки, и судя по дяніямъ, которыя они совершали, и по характеру, которымъ они обладали, можно съ нкоторою опредленностью сказать, какіе были у нихъ черты, цвтъ лица я вообще вся ихъ наружность. — Въ такомъ случа, господинъ Донъ-Кихотъ, какъ полагаете вы, какой величины былъ великанъ Моргантъ? — спросилъ цирюльникъ. — Что касается великановъ,— отвтилъ Донъ-Кихотъ,— то мннія расходятся относительно вопроса, существовали ли таковые на свт или нтъ. Однако Священное Писаніе, которое не можетъ уклоняться отъ истины ни на одинъ волосъ, убждаетъ насъ въ ихъ существованіи, разсказывая вамъ о длинномъ филистимлянин Голіа, который былъ семи съ половиной локтей вышины, что представляетъ необычайныя ростъ. Кром того на остров Сицилія нашли кости рукъ и плечевыя такой величины, что он, безъ сомннія, могли принадлежать только великанамъ, которые были ростомъ съ башню — истина, которую геометрія ставитъ вн всякаго сомннія. При всемъ этомъ я не могу сказать съ точностью, какой вышины былъ этотъ Моргантъ, хотя я не могу допустить, что онъ былъ очень великъ, потому что въ подробной исторіи его дяній упоминается, что онъ спалъ подъ кровлею. А такъ какъ онъ находилъ дома, которые могли укрывать его, то ясно, что онъ не долженъ былъ быть чрезмрно великъ. — Совершенно справедливо,— сказалъ священникъ,— и, такъ какъ ему доставляло удовольствіе слушать чепуху, которую несъ рыцарь, онъ спросилъ Донъ-Кихота, что онъ думаетъ о наружности Рейнальда Монтальбанскаго, Роланда и другихъ двнадцати пэровъ Франціи, которые вс были странствующими рыцарями. — Относительно Рейнальда,— отвтилъ Донъ-Кихотъ,— я позволю себ утверждать, что у него было широкое лицо съ яркимъ румянцемъ, большіе, блестящіе, нсколько навыкат, глаза, онъ обладалъ вспыльчивымъ и раздражительнымъ характеромъ и былъ другомъ негодяевъ и разбойниковъ. Что касается Роланда, Ротоланда или Орланда, такъ какъ вс эти имена даетъ ему исторія, то я держусь того мннія и даже убжденъ въ томъ, что онъ былъ средняго роста, широкоплечъ, съ немного кривыми ногами, смуглолицъ, съ рыжею бородой и волосами на всемъ тл, взглядъ его былъ, суровъ, и самъ онъ былъ неразговорчивъ, впрочемъ чрезвычайно вжливъ и благовоспитанъ. — Если этотъ Роландъ не былъ привлекательне того, чмъ вы его описываете,— возразилъ священникъ,— то не диво, что прекрасная Анжелика отвергла его и предпочла ему красиваго, веселаго, обходительнаго молодого мавра, съ пушкомъ на мст бороды, которому она отдалась, и она поступила вполн благоразумно, отдавъ предпочтеніе нжности Медо