Замтки о современномъ роман*).
Замтки о современномъ роман*).
*) Изъ публичныхъ лекцій Объ искусств. Первая и третья лекція были напечатаны въ журнал Артистъ за ныншній годъ.
В. Гольцевъ.
‘Русская Мысль’, кн.VII, 1891
Заметки о современном романе, Гольцев Виктор Александрович, Год: 1891
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Жалобы на упадокъ современнаго романа слышатся давно и настойчиво. Но вполн ли основательны эти жалобы? Дйствительно, мы не Вадим покуда художниковъ, равныхъ по дарованію Тургеневу или Толстому, но Тургеневы и Толстые у всхъ народовъ являются рдкими исключеніями. Если присмотрться пристально, то въ многочисленной групп русскихъ беллетристовъ мы выдлимъ немало людей съ крупными талантами, съ чуткою мыслью и горячо любящимъ сердцемъ. Въ ихъ произведеніяхъ отражаются думы и чувства разныхъ слоевъ нашего общества, эти произведенія составляютъ любимое и главное чтеніе большинства нашего образованнаго общества. Понятенъ поэтому тотъ значительный интересъ, который связывается съ вопросами: отражаются ли въ романахъ, повстяхъ и разсказахъ современныхъ нашихъ писателей главныя теченія русской общественной мысли, изображаются ли въ нихъ т стремленія, которыя испытываютъ люди даннаго историческаго момента, и какъ изображаются, т.-е. съ достаточною ли полнотой, яркостью и типичностью?
Въ неразрывной связи съ отвтами на эти вопросы будетъ находиться и наше сужденіе о современномъ роман, нравственная оцнка его достоинствъ и недостатковъ.
Я могу, конечно, остановиться только на нкоторыхъ произведеніяхъ нишей современной литературы. Содержаніе этихъ произведеній я долженъ предположить извстнымъ.
Остановлюсь, прежде всего, на большомъ роман П. Д. Боборыкина: На ущерб. Авторъ хотлъ прежде назвать свое произведеніе Обойденные, но потомъ вспомнилъ, что у насъ уже есть романъ съ такимъ названіемъ. Это послднее названіе лучше передаетъ мысль, положенную П. Д. Боборыкинымъ въ основу его романа. Онъ хотлъ изобразить, какъ новая историческая волна обошла и отодвинула людей, которые стояли прежде впереди общественнаго движенія. Эти люди оказались не у длъ. На ихъ мсто выступили новые люди, юркіе, не особенно разборчивые на средства, люди съ очень пониженными нравственными и общественными требованіями. Они, благодаря тому, что двигаются по втру, быстро занимаютъ сцену.
Все это такъ, подобныя явленія замчаются въ современномъ русскомъ обществ, и, тмъ не мене, романъ П. Д. Боборыкина производить довольно смутное впечатлніе.
Вы видите живыхъ, даже знакомыхъ людей,— до такой степени знакомыхъ, что ихъ иной разъ,— безъ достаточнаго, впрочемъ, основанія,— называютъ по именамъ. Авторъ самъ вводитъ читателя въ заблужденіе, давая нкоторымъ изъ своихъ дйствующихъ лицъ такія вншнія черты, ставя этихъ лицъ въ такія условія, которыя очень напоминаютъ факты дйствительной жизни. Въ этомъ заключается прегршеніе противъ правила, выставленнаго Тэномъ: художникъ долженъ давать типы, изображать существенный и важный характеръ данныхъ явленій и отношеній.
Кто читалъ романъ На ущерб, тотъ, вроятно, согласится со мгіою, что многочисленныя лица, выведенныя П. Д. Боборыкинымъ, и ихъ личныя дла и длишки заслоняютъ изображеніе того общественнаго теченія, какое задумалъ дать авторъ. Важное перемшано съ мелочнымъ, приключенія нкоторыхъ дамъ и страданія ихъ обожателей отодвигаютъ на задній планъ серьезную задачу романа. Только одно лицо удалось г. Боборыкину создать до типа — студента новйшей эпохи, Капцова, съ его глубокимъ презрніемъ къ идеализму, въ идеалисту-отцу, котораго онъ иначе не называетъ, какъ фатеромъ, съ его узкимъ и грубымъ нравственнымъ кодексомъ. Въ Капцов авторъ удачно соединилъ т черты, которыя характеризуютъ молодыхъ людей этого типа. Я сказалъ характеризуютъ, но спшу оговориться. Мн кажется, что это уже анахронизмъ, что въ свою очередь Еапцовы быстро пошли на ущербъ.
Если дйствующія лица романа недостаточно типичны, если ихъ личная судьба не сливается съ общественными теченіями, которыя въ роман изображаются, то это является, конечно, существеннымъ недостаткомъ художественнаго произведенія и, вмст съ тмъ, затрудняетъ нравственную оцнку тхъ лицъ и тхъ общественныхъ отношеній, картину которыхъ задумалъ намъ дать авторъ. По отношенію къ Еапцову сужденіе не можетъ быть запутаннымъ: черты, его изображающія, настолько ярки и существенны, что читателю остается стать либо противъ Еапцова, либо за него. Замтьте, такимъ образомъ, что чмъ цльне, въ художественномъ смысл слова, данный характеръ или данный романъ, тмъ повелительне вызываетъ онъ опредленные нравственно-общественные вопросы. Передъ многими другими лицами въ произведеніи г. Боборыкина мы останавливаемся въ недоумніи,— ихъ расплывчатыя черты допускаютъ разнообразныя толкованія и разнообразную нравственную оцнку.
Два другихъ писателя пробовали въ недавнее время изобразить въ художественной картин важные моменты въ процесс русской жизни. Я имю въ виду романъ А. И. Эртеля Гардинины и уральскую лтопись Д. Н. Мамина Три конца. Разборъ двухъ этихъ произведеній подтвердитъ только что высказанныя мысли.
А. И. Эртель задумалъ изобразить медленное паденіе прочнаго крпостнаго строя жизни въ южной полос Россіи. По моему мннію, эта часть задачи удалась автору. Мы видимъ, какъ новый духъ, новыя воззрнія просачиваются въ патріархальную твердыню и расшатываютъ ея основанія. У крестьянъ является мысль бросить вковую кабалу, идти въ отхожіе промыслы, въ деревн заводится школа, сынъ крпостнаго становится студентомъ-медикомъ, и его появленіе въ деревн, его сближеніе на равной ног съ господами наносятъ новый ударъ крпостническому міровоззрнію. Авторъ отмтилъ типическія черты новаго движенія, а не одн его лучшія стороны. И въ старомъ быт было кое-что хорошее,— все же люди въ немъ жили, нердко добрые и умные люди,— и въ новыхъ порядкахъ приносилось нчто плохое,— не могли эти порядки сразу пересоздать людей. Но въ произведеніи А. И. Эртеля вы чувствуете всю неправду крпостнической Россіи и всю благотворность того духа, который повялъ надъ нашею землей въ благословенный день 19 февраля 1861 г.
На этомъ общемъ фон, который — слдуетъ прибавить — нсколько загроможденъ ненужными подробностями, утомляющими вниманіе читателей, г. Эртель выводитъ нсколько новыхъ лицъ изъ такъ называемой у насъ интеллигенціи. Остановимся на этихъ лицахъ.
Дйствіе романа начинается въ Петербург, въ дом Гардениныхъ. Элизъ Гардешша — героиня произведенія. Однимъ изъ героевъ является упомянутый мною студентъ, Ефремъ, сынъ конюшаго, Капитона Аверьяныча. Элизъ изображена нервною, болзненною, впечатлительною двушкой, которую тяготитъ пустая и безсмысленная жизнь великосвтскаго общества. Въ Ефрем мы находимъ нкоторыя черты базаровскаго нигилистическаго типа. Онъ честный, трудящійся человкъ. Но оба они — и Элизъ, и Ефремъ-для насъ недостаточно ясны, недостаточно типичны. Конечно, такіе люди бываютъ. Однако, для того, чтобы судить о подобномъ человк, надо знать его вполн, со всми мелочами, съ начала и до конца жизни. Такъ знать человка могутъ лишь его давніе и близкіе знакомые, такого изображенія художникъ дать не можетъ: это было бы безконечно длинно и скучно. Романистъ долженъ передумать и перечувствовать вс отдльные поступки выводимаго имъ лица, выдвинуть и подчеркнуть изъ нихъ только существенныя и на нихъ сосредочить вниманіе читателей. По отношенію къ Элизъ s Ефрему А. И. Эртелю это не удалось. Просто какъ людей мы узнаемъ ихъ недостаточно, а типовъ въ нкхъ мы не видимъ. Неопредленно поэтому и наше нравственное сужденіе о нихъ,— для него не хватаетъ общей и принципіальной основы.
Въ роман Гарденины мы встрчаемъ изображенія и другаго рода. Таковы бывшіе крпостные, насквозь проникнутые воззрніями и чувствованіями, на которыхъ покоился и которыя воспитывалъ крпостническій строй. Таковы Татьяна и Иванъ едотычъ, ищущій правды и добрыхъ путей. Авторъ подмтилъ религіозно-нравственныя теченія въ глубин народа, и въ этомъ лежитъ новое достоинство его произведенія, о которомъ весьма сочувственно отзывается графъ Л. И. Толстой.
Эпоху знаменательнаго перелома въ нашей жизни, т.-е. паденіе крпостнаго права, и новый строй, возникшій на его развалинахъ, изображаетъ и г. Маминъ въ своихъ Трехъ концахъ. Три конца — это три обособленныя группы населенія уральскихъ заводовъ, живущихъ и совмстною заводскою жизнью: великоруссы-православные, старовры и малороссы. Авторъ съузилъ свою тему изображеніемъ только опредленной мстности и въ этихъ предлахъ разработалъ ее весьма тщательно. Для общаго знакомства съ Уральскимъ краемъ произведеніе Д. Н. Мамина составляетъ въ высшей степени полезное пособіе. Десятки томовъ этнографическаго описанія не представили бы жизни этого края такъ живо и наглядно, какъ сдлалъ это авторъ Трехъ концовъ. Но основательность тхъ требованій отъ искусства, которыя представляетъ Тэнъ, вновь подтверждается разборомъ послдняго произведенія Сибиряка. Онъ самъ назвалъ его не романомъ, а лтописью. Въ ней выведено такое множество лицъ, что читателю трудно запомнить ихъ имена и слдить за ихъ судьбой. Множество подробностей подавляетъ вниманіе, затемняетъ общій смыслъ цлаго. Разсказываются въ Трехъ концахъ мрачныя вещи. Кто прочелъ лтопись Д. Н. Мамина, тотъ, наврное, помнитъ Петра Елисеича, заводскаго крпостного, получившаго вмст съ нсколькими товарищами, по вол барина, владльца заводовъ, высшее техническое образованіе въ Париж. Ему довелось, какъ отличному студенту, обдать во дворц французскаго короля, передъ нимъ открывалась блестящая будущность, но добрый баринъ умеръ, не освободивши своихъ крпостныхъ, — и вотъ они попали въ такую тяжкую кабалу, въ такія горькія условія подневольной жизни, что почти вс погибли, вс были принижены и придавлены.
Г. Маминъ знакомитъ насъ съ внутреннимъ міромъ Трехъ концовъ, съ особенностями каждаго изъ этихъ концовъ, съ тмъ глубокимъ броженіемъ, которое вызвано было въ заводскомъ мір паденіемъ крпостнаго права. Повсюду въ лтописи мы видимъ руку знатока, тщательное и любовное изученіе роднаго края, по временамъ появляются ярко нарисованныя фигуры, иногда дйствіе захватываетъ васъ своею драматичностью, но все же это беллетристическая лтопись, а не художественный романъ. Авторъ не съумлъ сосредоточить существенныя особенности изображаемой имъ жизни въ немногихъ лицахъ, доведенныхъ въ процесс художественнаго творчества до значенія типовъ, у читателя, кром знакомства съ оригинальнымъ заводскимъ укладомъ жизни, съ многими нравственными и экономическими особенностями этой жизни, остается общее гуманное впечатлніе’ Посл ужасовъ крпостнаго права глаза, все-таки, отдыхаютъ на картин новой жизни, которая принесла съ собою немало и своего злаго, но которая освободила человка, создала для личности человчески-достойныя условія существованія.
Уральская лтопись Д. Н. Мамина не произвела, кажется, сильнаго впечатлнія на читателей, не вызвала значительнаго интереса. На это, помимо указанныхъ недостатковъ произведенія талантливаго беллетриста, существуетъ еще одна причина. Дло въ томъ, что Три конца въ дйствительности лтопись, авторъ разсказываетъ про событія минувшаго времени, безвозвратно-отошедшаго въ вчность. Время это множествомъ незамтныхъ привычекъ понятій все еще тянетъ насъ назадъ, — иной фазъ очень сильно,— но живаго интереса уже не представляетъ. У насъ появилось много новыхъ чувствованій, идей и стремленій, насъ волнуютъ интересы настоящаго и ближайшаго будущаго. Мы ищемъ въ современномъ роман отвта на эти вопросы, изображенія родственныхъ намъ по духу и дйствіямъ людей.
И русскій романъ даетъ такіе отвты, быть можетъ, не вполн удовлетворительные, не достаточно ясные, по многимъ причинамъ, но, во вся’онъ случа, заслуживающіе большаго вниманія. Такъ, нсколько лтъ тому назадъ въ Русской Мысли появилось начало очень талантливаго произведенія В. Г. Короленко: Прохоръ и студенты. Къ сожалнію, автору не пришлось его продолжать. В. Г. Короленко задумалъ изобразитъ смну въ молодежи нсколькихъ теченій мысли,— тотъ процессъ общественнаго развитія, который въ недавніе годы, въ послднія два десятилтія, переживало у насъ молодое поколніе. Еще боле близкой къ намъ злоб дня посвящена повсть г. Баронина: Борская колонія. Она затрогиваетъ важный вопросъ, который иметъ большое значеніе для нашей общественной жизни въ настоящее время и указываетъ на ту внутреннюю работу мысли, которую переживаютъ теперь многіе изъ русскихъ образованныхъ людей.
Стремленіе идти въ народъ, опроститься, какъ извстно, возникло уже давно въ нашемъ обществ. Явились у насъ и писатели-народники, къ числу которыхъ относятъ, не совсмъ правильно, Г. И. Успенскаго, къ числу которыхъ несомннно принадлежитъ H. Н. Здатовратскій. Выведенъ народникъ и въ томъ роман И. Д. Боборыкина, о которомъ мы говорили выше, отчасти въ лиц Благомирова, отчасти въ лиц бывшаго профессора Кустарева. Но эти образы блдны,— читателю ясно, что авторъ не сочувствуетъ народническимъ теоріямъ. Западникъ и либералъ Зваяцевъ обращается къ Кустареву съ рзкимъ вызовомъ и не встрчаетъ достаточно сильнаго отпора. ‘Да скажите, пожалуйста, господа народники,— восклицаетъ Званцевъ,— кто же, какъ не вы, уже больше девяти лтъ назадъ началъ травить интеллигенцію, кто развелъ повсюду эту постыдную крамолу, и противъ чего? Противъ науки, противъ знанія, противъ законовъ природы. Вы носите ученыя степени, и въ каждомъ изъ васъ, господа, сидитъ врагъ положительнаго знанія,— мистикъ! отрицатель цивилизаціи и культуры!’
‘— Пошлой цивилизаціи,— да!’ — только и нашелся возразить Кустаревъ, а въ конц бесды онъ разражается слдующею рчью: ‘Нашему брату и придется разойтись окончательно съ тмъ, кто не полагаетъ разницы между нами и гасильниками. Надо умть приносить жертвы, когда живешь не для огражденія своего либеральнаго обличья, а для чего-то поважне… Кто бы ни длалъ то, что нужно для страны, какъ воздухъ,— это все равно! И мы были слишкомъ брезгливы,— это врно. Нужно играть роль не для роли, а для дла. И т изъ насъ, кто много потерялъ времени зря, ограждая свое обличье, искренно каются и готовы взяться за умъ’.
Званцевъ хватилъ черезъ край, сказавши, что наши народники шли противъ законовъ природы, но и Кустаревъ взводить на народниковъ большую напраслину, утверждая, что для нихъ такъ дешево обличье, то-есть человческое достоинство. Сложное и любопытное движеніе, извстное подъ именемъ народничества, требуетъ боле внимательнаго и обстоятельнаго изученія. Изображено оно у г. Боборыкина въ немногихъ отрывочныхъ и довольно случайныхъ чертахъ. Это движеніе составляетъ содержаніе и повсти г. Баронина Борская колонія.
Въ Борской колоніи разсказывается, какъ группа молодыхъ людей задумала ссть на землю, какъ этотъ планъ былъ осуществленъ и какъ распалась немногочисленная колонія отъ внутреннихъ раздоровъ, отъ неудовлетворенности, какую чувствовали въ ней участники неудачнаго предпріятія. Подобныхъ колоній возникало не мало, существуютъ он и въ настоящее время. Удалось ли г. Баронину изобразить типическія особенности этого явленія, его общественно-психологическія причины? Иными словами: по прочтеніи Борской колоніи, вполн ли мы понимаемъ то стремленіе молодежи, которое описываетъ авторъ въ своей повсти?
Отмтимъ, прежде всего, что Борская колонія создается случайно, вслдствіе разговора двухъ пріятелей, Грубова и Перазова. Первый выразилъ желаніе,— дло было въ лсу, въ знойный лтній день,— навсегда остаться въ деревн. ‘Я бы желалъ,— говорилъ Грубовъ,— дышать этимъ смолистымъ воздухомъ, вставать вмст съ горячимъ солнечнымъ лучомъ, купаться въ Боровк среди ея водяныхъ лилій, спать на шалфе, гулять подъ этими соснами. По, увы, для этого необходимо, все-таки, имть землю, хуторъ и прочую благодать’. Перазовъ вскор увлекается мыслью своего товарища, начинаетъ развивать планъ поселенія,— у него есть хуторъ,— и отдаетъ свой клочокъ земли Грубову для устройства колоніи съ тмъ, чтобы и онъ, Перазовъ, былъ принятъ въ число ея членовъ.
И такъ, колонія возникла неожиданно. Перазовъ никогда не видалъ какъ ростетъ горохъ, но выразилъ полнйшую увренность, что дло отлично пойдетъ на ладъ. ‘Для интеллигентнаго человка,— говоритъ онъ,— нтъ ничего невозможнаго’.— ‘Есть,— возражаетъ Грубовъ,— невозможно выворотить себя на изнанку — это первое. Для нашего же брата есть сотни другихъ преградъ: надо принимать въ разсчетъ историческую лнь, неудержимую потребность болтать, бездльничать, привычку много спать и мало думать, оборванные нервы, пеструю, составленную изъ лоскутковъ душу и такъ дале, и такъ дале… Люди мы во всхъ смыслахъ неправильные, съ неправильно бьющимся сердцемъ, съ безконечною раздражимостью, и потому всякое дло мы длаемъ торопливо, кое какъ, лишь бы скачать съ рукъ. Мы только любимъ говорить о работ, но всякую работу длаемъ скверно, а сознаніе негодности всякой нашей работы въ свою очередь опять рветъ намъ нервы, сжимаетъ намъ сердце, треплетъ душу… А, вообще говоря, ссть на землю, какъ ты выражаешься, полезное дло для тхъ изъ насъ, которые ходятъ колесомъ, почти не касаясь земли’.
Вотъ характеристика людей, которые собираются устроить колонію. Но всегда ли такія колоніи возникали столь случайно? Неужели стремятся ссть на землю только люди съ оборванными нервами, неумющіе работать, до того времени ходившіе по земл колесомъ? Очевидно, что отвтъ на эти вопросы долженъ быть отрицательный. И здороваго человка, вполн способнаго къ труду, могутъ побдоносно притянуть къ себ смолистый воздухъ, благодатный просторъ полей, простота и справедливость многихъ деревенскихъ отношеній. Какъ бы мы ни думали о самомъ движеніи, мы не можемъ признать, чтобы Борская колонія была типическимъ явленіемъ, чтобы по ней можно было судить о всхъ другихъ подобныхъ колоніяхъ. Не создавши типа, г. Баронинъ лишилъ насъ возможности понять явленіе во всемъ его объем, уловить его общій смыслъ съ нравственной и общественной точекъ зрнія.
Остановлю ваше вниманіе еще на одной повсти, въ которой отражаются современныя общественныя теченія. Въ трехъ послднихъ книжкахъ Русской Мысли за 1890 годъ печаталась повсть П. Д. Боборыкина Поумнлъ. Я передамъ въ немногихъ словахъ ея содержаніе. Поумнлъ Александръ ‘Ильичъ Гаяринъ, когда-то бывшій человкомъ радикальнаго образа мыслей. Онъ постепенно началъ длать карьеру, сначала въ провинціи, а потомъ въ Петербург. Не поумнла его жена, Антонина Сергевна. Она, попрежнему, полна свтлыхъ грезъ, она, попрежнему, поклоняется тому, что было для нея дорогимъ и святымъ въ пору молодости. Отсюда происходитъ тягостный разладъ въ семейной жизни Гавриныхъ. Александръ Ильичъ недоволенъ женою. ‘Гостиной она не создастъ, связей не поддержитъ, будетъ только всхъ отталкивать и пугать, напоминать объ его прошедшемъ, вызывать глупые, вредные толки’. У Гаарина развилась жажда власти, желаніе играть крупную роль и въ служебномъ мір, и въ великосвтскомъ обществ. А въ то время, когда Александръ Ильичъ прокладываетъ себ ходы, Антонина Сергевна принуждена здить по городу съ визитами. ‘Въ Петербург она только вторую недлю и чувствуетъ уже во всемъ тл небывалую усталость и безпробудную тоску… Срое небо, улицы, комнаты, гости, вызды,— все давитъ ее съ утра, какъ только она проснется. Она почти съ ужасомъ замчаетъ, что и дти не скрашиваютъ ея постылой жизни…’ Вліяніе энергичнаго и умнаго отца-карьериста превозмогло: у Лили нтъ никакого трогательнаго порыва, нтъ истинной дтской ласки, въ четырнадцать лтъ она помшана на comme il faut. Сынъ Сережа, лицеистъ, воображаетъ себя чистокровнымъ аристократомъ, кичится превосходительствомъ отца и происхожденіемъ бабушки, урожденной княжны Токмачъ-Пересвтовой. И Антонина Сергевна думаетъ: ‘Онъ не будетъ кутилой и учится недурно, но лучше бы изъ него вышелъ повса, чмъ тотъ высокоприличный салонный службистъ,— слово, которое она отъ него же впервые и услыхала’. Антонину Сергевну раздражаютъ петербургскіе салоны. Особенно возмутило ее отношеніе общества, собиравшагося у богатой закладчицы Лушкиной, къ большому скандалу, бывшему на университетскомъ обд. Посл одной рчи, сказанной въ дух протеста противъ возростающей расовой нетерпимости, нашлись участники обда, поднявшіе крики и шиканье. Это извстіе особенно огорчило Антонину Сергевну. Въ ней всегда жило почтительное чувство къ университету, къ студентамъ, къ тмъ, кто получилъ высшее образованіе,— настоящее, какъ она выражалась,— а не въ привилегированныхъ, сословныхъ заведеніяхъ. Салонъ закладчицы Лушкиной былъ, конечно, на сторон шикавшихъ.
Антонин Сергевн жилось тяжело, и вотъ она ршилась, не сказавши мужу, похать на вечеръ, устроенный литературнымъ фондомъ въ память знаменитаго, за годъ передъ тмъ умершаго, писателя. Не стану приводить выдержки изъ этой сцены: ее надо прочесть цликомъ. На васъ поветъ изъ разсказа немолодаго уже писателя такою бодростью мысли, такою врой въ лучшія упованія молодости, что вамъ станетъ тепло и отрадно. Спасибо писателю за такія минуты, а въ наше время двойное спасибо.
Антонин Сергевн захотлось искренняго разговора съ хорошимъ человкомъ, захотлось убдиться, что не все еще погибло, что она не обречена до конца жизни бродить среди повапленныхъ гробовъ,— эти слова были только что произнесены съ эстрады. Но на этомъ же вечер Гаярина встртила стараго знакомаго, Ихменьева, который охлаждаетъ ея восторгъ и старается доказать, что борьба ей не по силамъ, а возрожденіе общества — близкое, немедленное — миражъ.
Александръ Ильичъ Гаяринъ достигаетъ своихъ цлей, передъ нимъ раскрывается дорога къ власти и великосвтскому почету. ‘Что мн за дло до общественнаго мннія!— восклицаетъ Гаяринъ.— Гд оно у насъ?… Въ газетахъ, что ли? Имъ скажутъ цыцъ — и кончено. Власть должна быть въ рукахъ, фактическая власть!… Не для своихъ мелкихъ цлей,— я не корыстолюбецъ,— а для дла’. Антонина Сергевна потеряла любимаго человка, и, вмст съ тмъ, для нея сталъ потерянъ и смыслъ собственнаго существованія.
Въ повсти П. Д. Боборыкина, какъ вы видите, намчены ныншнія злобы дня. Авторъ схватываетъ на-лету нкоторые факты, боле или мене характерные для настоящаго историческаго момента, изображаетъ, съ большею или меньшею яркостью, новыхъ людей, кашъ, въ своей сред, является Александръ Ильичъ Гаяринъ. Кром того, Поумнлъ наводить насъ на мысль о причинахъ того семейнаго разлада, который такъ широко распространенъ въ русскомъ обществ.
Вопросъ о семейныхъ отношеніяхъ былъ поставленъ у насъ полвка тому назадъ знаменитымъ романомъ Герцена Кто виноватъ? Съ тхъ поръ вопросъ этотъ не сходить съ очереди, иной разъ отступая, однако, на задній планъ, а въ другой выдвигаясь ршительно впередъ. Въ ближайшіе къ намъ годы мы замчаемъ послднее. И не въ Россіи только, но и на Запад замчается оживленное вниманіе къ вопросамъ о любви въ семь и о любви вопреки семь. Мопассанъ въ роман Наше сердце и Бурже въ роман Сердце женщины (оба эти произведенія вышли единовременно, кром того, тогда же появились Три сердца и еще нсколько сочиненій, посвященныхъ сердцу) трактуютъ сложный психологическій вопросъ двойной любви. У Мопассана въ такомъ состояніи находится мужчина, у Бурже — женщина. Сходною чертой является слабое развитіе идеальныхъ стремленій, общихъ мужчин и женщин. Въ роман Сенкевича Безъ догмата мы видимъ тоже больную любовь. Въ Смерти Ивана Ильича намъ было недавно представлено глубокое разложеніе семьи въ русскомъ образованномъ обществ. Снаружи все кажется приличнымъ, и это приличіе замняетъ собою нравственное благообразіе. Но внутри семья подточена, связи, которыя держутъ ея отдльныхъ членовъ, надорваны или совсмъ отпали. Въ другомъ, позднйшемъ произведеніи того же геніальнаго художника,— въ Крейцеровой сонат,— дло доходить до трагической развязки, до убійства мужемъ жены изъ ревности. И замчательная вещь: въ то время, когда большинство, повидимому, мужчинъ не признавало въ Познышев нормальнаго человка, ршительно отрицало, чтобы побужденія, мысли и чувства Познышева были типичною принадлежностью современнаго строя семейныхъ отношеній, — многія женщины находили, что въ Крейцеровой сонат — все правда. Что это значить? Конечно, женщина больше терпитъ въ семь, мужчина, по всей вроятности, бываетъ боле грубъ. Во вся ли истина заключается въ этомъ предположеніи? Дйствительно ли безспоренъ тотъ постоянный перевсъ добра и нжности, который предполагается въ женщин по сравненію съ мужчиной?
Доброта и нжность — качества прекрасныя, но довольно неопредленныя. Что даетъ имъ содержаніе? На что направлены эти добрыя чувства? Ихъ относительнаго достоинства мы не можемъ не измрять тми предметами, на которые любовь и нжность направлены. Нкоторые, говорятъ, любятъ маленькую собачку или кошку такъ же интензивно, какъ Клара любила Эгмонта. Быть можетъ, это и такъ. Измрить личное горе или личную радость — дло трудное, если только эта задача не принадлежитъ къ числу задачъ совсмъ невозможныхъ. Во всякомъ случа, несомннно, что страстная любовь къ собаченк намъ смшна, а передъ любовью Клары къ Эгмонту мы останавливаемся съ благоговйнымъ сочувствіемъ. По мр того, какъ увеличивается умственное богатство человка, умножается количество идей, доступныхъ нашему уму, — совершенствуются я наши чувства. Мы начинаемъ любить эти идеи въ другомъ человк, насъ привлекаетъ къ себ все боле и боле нравственная красота, все наше существо пріобртаетъ боле сложности, мы вырабатываемъ въ себ способность подмчать и цнить въ другомъ такія тонкія свойства, которыя прежде ускользали отъ нашего вниманія.
Я ограничусь этимъ замчаніемъ о роли нравственнаго и умственнаго развитія для правильнаго развитія чувства. Для меня достаточно указать на то большое зло, которое подтачиваетъ у насъ основы семейнаго счастія. Спросите у многихъ изъ образованныхъ женщинъ, что такое право, справедливость, таковъ? Рдко кто отвтитъ на эти вопросы, а нкоторыя непремнно обидятся на неумстность подобныхъ вопросовъ. Между тмъ, въ области этихъ вопросовъ вращаются существенно-важные интересы многихъ отцовъ, мужей, братьевъ. О какомъ же нравственномъ единеніи между мужемъ и женой можетъ быть рчь, когда послдняя не знаетъ и не понимаетъ большей части идей, которыми живетъ, страдаетъ и радуется первый?
Намъ часто указываютъ на то, что крестьянская семья стоить неизмримо выше семьи другихъ классовъ русскаго общества. И въ этомъ есть значительная доля правды. Но въ чемъ же причина такой существенной разницы? Мн причина эта представляется въ томъ, что въ крестьянской сред между мужчиной и женщиной больше равенства и въ области умственнаго развитія, и въ области труда. Чмъ мене мста въ духовной жизни мужчины и женщины занимаютъ общіе для нихъ интересы, тмъ уже и односторонне ихъ союзъ, тмъ мене прочны основанія той общественной ячейки, которая называется семьею. Я не буду настаивать на этой мысли, которая представляется мн почти очевидною истиной. Конечно, и при иныхъ условіяхъ, при духовномъ равенств мужа и жены, семейное счастіе можетъ быть разбито новою любовью. Но сильная, глубокая и вторая любовь является исключеніемъ, тогда какъ можно считать общимъ правиломъ, что хорошіе и честные люди постараются устроить свою жизнь такъ, чтобы не нарушалась ни справедливость, ни права сердца и разума.
Съ нашей точки зрнія, поэтому, та постановка семейнаго вопроса, которая сдлана въ Крейцеровой сонат, не только не составляетъ шага впередъ, но обнаруживаетъ регрессъ въ нашей литератур. Нельзя забывать, что между строемъ семьи и строемъ всего общества существуетъ тсное соотношеніе. Семья не можетъ и не должна изолироваться отъ тхъ общихъ вопросахъ, которыми живетъ народъ въ извстное время. Разумется, когда на улиц жестокій морозъ или завываетъ метель, пріятно укрыться подъ домашній кровъ, обогрться у домашняго очага. Но нельзя остаться равнодушнымъ къ тому, что происходитъ за порогомъ вашей комнаты, нельзя спокойно сидть сложа руки, когда нужда и горе другихъ стучатся вашу дверь. А, между тмъ, проповди индивидуализма, того, что въ дутомъ мст я называю нравственнымъ манчестерствомъ, сильно звучатъ въ современной нашей художественной литератур. Я остановлю на нсколько минутъ ваше вниманіе не на нравоучительныхъ произведеніяхъ графа Л. Н. Толстаго, а на послдней сказк H. С. Лскова, напечатаной въ ноябрской книжк Русскаго Обозрнія За прошлый годъ.
Сказка называется Часъ воли Божіей. Не стану разсказывать ея содержала, но вотъ ея назидательный смыслъ.
Жилъ былъ король Доброхотъ. Величали его такъ за то, что онъ не любилъ воевать, а всмъ людямъ добра хотлъ. Но только это дло у него не спорилось. Совтники его обманывали, и народу (по ихъ словамъ, терпливому, выносливому) приходилось плохо. Старая мамка научила короля спросить совта у старцевъ-пустынниковъ. Старикъ-Дубовикъ на вопросъ короля: отчего на свт доброе не спорится и не ладится? отвтилъ такими словами: оттого, что люди не знаютъ, какой часъ важне всхъ. Старикъ-Половикъ къ этому прибавилъ: оттого, что не знаютъ, какой человкъ нужне всхъ. А третій старецъ сказалъ: оттого, что не знаютъ, какое дло дороже всхъ. Разгадала подлиный смыслъ этихъ словъ двушка Жалостница, которая всхъ равно жалла, а сама о себ вовсе не думала. Часъ важне всхъ теперешній, потому что всякій человкъ только въ одномъ своемъ теперешнемъ час властенъ. Нужне всхъ тотъ человкъ, съ которымъ сейчасъ имешь дло, потому что отъ тебя сейчасъ зависитъ, какъ ему отвтить, чтобы онъ радъ или несчастливъ сталъ. Всхъ длъ дороже то добро, которое ты въ сей часъ этому человку поспешь сдлать. ‘Если,— прибавила двица Жалостница,— станете жить вс по этому, то все у васъ заспорится и сладится’. А на людей глядя самъ не выростешь.
Посолъ поспшилъ вернуться къ королю и принесъ ему ‘свтлый Божій даръ — простоту разумнія’. Но король принять этотъ даръ не ршился, и все въ его царств пошло попрежнему: ‘Не пришелъ еще, видно, часъ воли Божіей’.
Санъ моралистъ признаетъ, такимъ образомъ, что простота разумнія не ршаетъ еще вопросовъ, которыми живетъ и страдаетъ общество. Передо мною случайно можетъ оказаться любой человкъ, а подумавши, я увижу такого человка, которому буду особенно нуженъ. Конечно, мн сейчасъ можетъ придти въ голову добрая мысль, но на ея осуществленіе могутъ понадобиться долгіе годы настойчиваго труда, въ постоянномъ союз съ другими людьми. Та анархическая нравственная теорія, о которой я упоминалъ, нашла себ яркое выраженіе въ сказк H. С. Лскова. Но добро въ мір совершается и личными, и общественными усиліями. Забывать послднее именно и значить класть нравственное предписаніе въ золотой ларецъ и убирать этотъ ларецъ въ темный подвалъ подъ семь замковъ и за семью печатями. Несомннно, что въ нападеніяхъ на современную цивилизацію есть много врнаго, не больше, однако, чмъ въ пламенныхъ рчахъ Ж.-Ж. Руссо, которыя глубоко волновали образованный міръ въ прошломъ вж. Руссо проклиналъ городъ, культуру, звалъ къ золотому времени мнимаго естественнаго состоянія. Наука и искусство,— страстно доказывалъ онъ,— принесли вредъ человчеству, разрушили и исказили т добрыя свойства, которыми человкъ надленъ отъ природы. Замтимъ, однако, что великій писатель, давшій намъ Эмиля, написалъ и знаменитый Общественный договоръ.
Для современной русской беллетристики характерно то обстоятельство, что положительныя лица, прямыя цли и ясныя нравственныя обязательства выставляются только у тхъ писателей, которые прямо и косвенно примыкаюгь къ движенію, главнымъ иниціаторомъ котораго слдуетъ тризнать творца Войны и мира, графа Л. Н. Толстаго. Въ нравоучительныхъ повстяхъ и разсказахъ этихъ писателей выступаютъ фигуры смиренныхъ и добрыхъ людей, живущихъ любовью къ ближнимъ и трудомъ рукъ своихъ. Напомню, напримръ, о Скоморох Панфалон Н. С. Лскова, объ его Гор или Сказаніи о еодор-христіанин и друг его Абрам-жидовин. Во всхъ этихъ произведеніяхъ авторъ воплощаетъ въ живыя лица проповдь христіанской любви и полной вротерпимости. Приведу немного выдержекъ, чтобы точне опредлить характеръ того строя мыслей, представителемъ которыхъ является въ настоящее время авторъ Соборянъ. Въ Византіи, — разсказываетъ H. С. Лсковъ, — жили нкогда два сосда, одинъ еврей, другой христіанинъ. Сыновья этихъ людей росли вмст и искренне любили другъ друга. еодоръ-христіанинъ поступилъ въ школу, въ ту же школу отданъ былъ и Абрамъ-жидовинъ. Сначала все шло хорошо. Ихъ наставникъ Панфилъ пріучалъ жить дтей, какъ дтямъ одного отца, создавшаго небо и землю, и всяческое дыханіе — эллина же и іудея. Но вотъ учреждаются въ Византіи младопитатели, школы раздляются по религіямъ, младопитатели начинаютъ зорко слдить за училищами, все ли тамъ длается по строгимъ правиламъ начальства, и Панфилъ, не желая дйствовать противъ совсти, закрываетъ свое училище. Начинаются религіозные раздоры, а отсюда много горя и бдствій. еодоръ и Абрамъ остались, однако, въ согласіи и дружб. еодоръ говоритъ разъ Абраму:
— Мн жалостно видать, сколько черезъ споры о вр сдлалось распрей въ людяхъ.
А Абрамъ ему отвчалъ:
— Этому такъ и слдуетъ быть. Если очи наши не на одинаковую даль и не на равную высь видть могутъ, то кольми паче пониманіе не одинаково все постигать можетъ, а должно разнствовать. Если бы это побыло угодно Богу, то вс бы люди одинаково все видали и одинаково понимали, но Богъ не такъ создалъ, а создалъ различіе въ пониманіи. Оттого и разныя вры.
— Это такъ,— говоритъ,— но только распри, которыя черезъ это настаютъ, душ моей тягостны.
— Распри,— отвчалъ Абрамъ,— тоже отъ непониманія, что вс вры къ одному Богу ведутъ. Кто умный богочтитель, тотъ во всякой вр пожелаетъ почтить ея истину.
Конечно, съ проповдью вротерпимости и гуманной любви выступали у насъ въ послднее время и беллетристы другаго направленія, т, у которыхъ сильно бьется общественное сознаніе, крпка вра въ лучшіе завты европейской мысли. Напомню, напримръ, объ этюд Г. А. Мачтета: Жидъ. Но надо отдать справедливость писателямъ, примыкающимъ къ движенію, такой могучій толчокъ которому данъ Л. Н. Толстымъ: именно они ведутъ эту проповдь съ необычайною энергіей, съ удивительною преданностью своимъ идеаламъ, а иногда и съ не мене удивительнымъ талантомъ.
Необходимо упомянуть, наконецъ, еще объ одной групп современныхъ беллетристовъ, въ которой находится нсколько несомннно въ высокой степени даровитыхъ людей. Группа эта горделиво отказывается слдовать за какимъ-либо идейнымъ знаменемъ. У нея свое знамя: изображеніе жизни въ искусств, объективное изображеніе, въ которомъ художникъ не ищетъ общественной правды, не стремится къ справедливости. Эти вольные ландскнехты нашей оеллетристики сегодня ночуютъ въ одномъ мст, завтра перекочевываютъ въ другое. Беззаботная группа попадаетъ иногда въ удивительныя трущобы. Она то блеснетъ яркимъ изображеніемъ какого-либо важнаго явленія нашей жизни, то представитъ рядъ талантливо, тщательно нарисованныхъ картинъ, въ которыхъ нтъ никакого смысла. Само собою разумется, что нкоторыя отдльныя произведенія этой школы заслуживаютъ полнаго вниманія, а самая школа нарушаетъ основныя требованія истинно-художественнаго творчества и является печальнымъ показателемъ того равнодушія къ нравственно-общественнымъ вопросамъ, которымъ поражена извстная часть нашего общества.
Подведемъ итогъ всему сказанному. Въ современной русской беллетристик отражаются до извстной степени т общественныя теченія, которыя характеризуютъ наши дни. Въ романахъ, повстяхъ и разсказахъ нашихъ писателей мы видимъ и вдумчивое отношеніе къ явленіямъ русской жизни, и талантливое ея изображеніе. Но, къ сожалнію, нтъ ни одного большого произведенія въ послдніе годы, которое давало бы намъ цльную, стройную картину общественнаго движенія, яркія, типическія фигуры людей, на которыхъ лежала бы печать времени. Вслдствіе этого, объ умонастроеніи общества, о тхъ чувствахъ, которыя волнуютъ его на извстной глубин, мы можемъ судить только по совокупности современной беллетристики, да и то съ большею или меньшею приблизительностью. Ярче всего выступаетъ одно движеніе — народническое, въ особенности въ новомъ его измненіи, въ форм ученія Л. Н. Толстаго съ примыкающею къ нему гуманною проповдью Н. С. Лскова.
Нельзя не отмтить связи, которая существуетъ между этимъ теченіемъ мысли и тми идеями, страстнымъ проповдникомъ которыхъ былъ покойный . М. Достоевскій. Въ сорокъ девятомъ нумеръ Недли (1890 г.), въ стать Толстовцы, я прочелъ слдующія любопытныя строки: ‘Надняхъ, какъ-то, — разсказываетъ авторъ, — сидитъ у меня одинъ городской знакомый, докторъ. Входитъ толстовецъ съ мозолистыми руками и мужицкимъ видомъ, съ вдумчивымъ и кроткимъ выраженіемъ интеллигентнаго лица. Докторъ съ видимымъ интересомъ присматривается къ вошедшему: ему еще не случалось встрчаться съ людьми этого типа. Алеша Карамазовъ, — говорить онъ мн потомъ,— part’. Къ сожалнію, я не имю возможности остановиться на этой связи и напомню только о той мистической теоріи, которую развиваетъ одно изъ дйствующихъ лицъ въ роман Всы,— лицо, которому явно симпатизируетъ самъ Достоевскій и которое утверждаетъ, что народъ — это тло Божіе.
Мы должны, во всякомъ случа, признать, что до настоящаго времени и толстовцы изображены въ нашей беллетристик недостаточно типично, что затрудняетъ нравственно-общественную оцнку этого важнаго явленія въ нашей жизни. Конечно, на ряду съ этимъ явленіемъ существуютъ и развиваются другія теченія, живутъ старыя и вчно-юныя идеи о нравственной красот просвщенія, о морализирующей сил научнаго мышленія и гуманныхъ учрежденій, но въ наши дни временно господствуютъ теченія, между которыми, однако, нтъ ничего общаго: преклоненіе передъ дйствительностью и полное отрицаніе современнаго культурнаго строя отодвигаютъ на задній планъ старыя европейскія традиціи, которыя живы у насъ съ людей сороковыхъ годовъ. Но художникъ долженъ идти впереди своего времени, его долженъ притягивать къ себ съ побдоносною силой высокій идеалъ, стоящій надъ дйствительною жизнью, его путь долженъ опредляться, по глубокому замчанію графа Л. Н. Толстаго, если я не ошибаюсь, днемъ — солнцемъ, а ночью — звздами. Мы ждемъ художника, который воплотилъ бы въ живой образъ наши горячія ожиданія. Если мы не видимъ сейчасъ въ окружающей насъ жизни такого живаго образа, то лишь потому, что мы не художники. Талантъ по отношенію къ духовному знанію то же, что телескопъ и микроскопъ по отношенію къ глазу. Благодаря таланту, человкъ видитъ безконечно дальше, чмъ хватаетъ глазъ обыкновеннаго человка, видитъ такія подробности, которыя совершенно ускользаютъ отъ простаго наблюдателя. Изъ существующихъ, но разсянныхъ элементовъ дйствительности, изъ признаковъ, которые не успли еще обозначиться ярко для всхъ, художникъ создаетъ картину, которая поражаетъ всхъ именно жизненною правдой и вноситъ благодатный свтъ въ туманную современность. Елену въ тургеневскомъ Наканун почти никто не видалъ или не понималъ, покуда она не появилась въ этой знаменитой повсти. Это такой Базаровъ и какъ слдуетъ къ нему относиться,— эти вопросы привлекли страстное вниманіе въ особенности посл выхода въ свтъ романа Отцы и дти. Конечно, не изъ себя выдумалъ художникъ Страсбургскій соборъ, но соборъ этотъ созданъ тмъ образомъ, который возникъ и развился въ душ художника. По мр того, какъ усложняется личная и общественная жизнь, какъ переплетаются различныя и противуположныя теченія врованій и взглядовъ,— требуется все большая и большая зоркость глаза и все большая и большая творческая способность, чтобы не растеряться въ многообразіи явленій, не заблудиться въ мелочахъ. Поэтъ можетъ воспвать
И въ пол каждую былинку,
И въ неб каждую звзду,
но потому только, что въ глубин его души живъ и ясенъ общій смыслъ міра, въ которомъ, по его мннію, занимаютъ свое мсто и звзды, и былинки. ‘Художественное воспроизведеніе идеала, — говорилъ И. С. Тургеневъ въ своей рчи въ знаменитые пушкинскіе дни,— лежитъ въ основ жизни первобытныхъ народовъ, представляетъ одно изъ коренныхъ свойствъ ихъ. Оно является въ самые ранніе періоды развитія. Уже въ каменный періодъ, когда первобытный человкъ начертилъ на каменномъ осколк грубое изображеніе медвдя, онъ пересталъ быть дикаремъ. Когда же творческая сила сіяетъ выраженіемъ своею искусства, тогда народъ получаетъ мсто въ исторіи человческихъ обществъ и вступаетъ въ братскій обмнъ съ другими. Физіономію народу даетъ только искусство, его душа — не умирающая и переживающая существованіе самаго народа. Что осталось намъ отъ Греціи, отъ древней Греціи? Ея душа, поэзія ея перваго поэта Гомера, ея искусство’.
Великій художникъ преувеличилъ значеніе искусства. Физіономія народа отражается и въ общемъ склад его міропониманія, и въ его учрежденіяхъ. Отъ древней Греціи, крон произведеній искусства, осталась еще нетлнная философская и народная мысль и поучительный политическій опытъ. Но странно было бы признавать роль искусства маловажною, когда его процвтаніемъ отмчаются міровыя эпохи, когда художественныя созданія волнуютъ и потрясаютъ душу человка. Какъ могучій проводникъ правды и добра, искусство незамнимо. Трудно найти ему соперница и въ сил ала, когда искусство утратитъ высокій нравственный идеалъ и пойдетъ въ услуженіе позорнымъ инстинктамъ времени. Душу Греціи намъ передали уцлвшія произведенія ея великихъ художниковъ, но въ этой душ выразилось все духовное богатство эллинизма, все то, чмъ жили и къ чему стремились греки.
Въ современномъ русскомъ роман, въ лучшихъ его представителяхъ, также ветъ духъ времени. Въ разныхъ направленіяхъ, на которыя развтвляется наше личное и общественное развитіе,— поскольку оно выражается въ беллетристик,— мы ноженъ уловить и общія черты. Безпристрастный наблюдатель, чешскій профессоръ Хостинскій, говорить, что русскій реализмъ заключаетъ въ себ такую серьезную нравственную тенденцію, что именно въ этомъ реализм слдуетъ видть одного изъ сильнйшихъ враговъ современнаго пессимизма, тхъ малодушныхъ теорій, которыя развиваются или болзненнымъ умомъ, или пресыщеннымъ эгоизмомъ. Та литература,— прибавляетъ Хостинскій,— которая ищетъ (и находитъ) скрытый нравственныя движенія въ совсмъ погибшей, на первый взглядъ, душ, заключаетъ въ своей основ непоколебимую вру и не даетъ мста отчаянію и безнадежности.
Во что же долженъ поддерживать и отчасти теперь поддерживаетъ вру современный русскій романъ? Нтъ сомннія, что онъ укрпляетъ въ насъ сознаніе человческаго достоинства и глубокую надежду на побду разума и любви надъ невжествомъ и злобою. Нельзя не пожелать, чтобы гуманная мысль горла все ярче и ярче въ художественныхъ созданіяхъ нашей литературы, чтобы художники наши все полне и искренне проникались тми идеями, къ которымъ приводить благодатный источникъ европейскаго научнаго знанія. Къ художнику мы подходимъ съ высокими требованіями, потому что ему много дано отъ природы, потому что онъ обладаетъ талантомъ, который долженъ быть отшлифованъ разумнымъ и долгимъ трудомъ. Въ предразсвтные сумерки мы стоимъ передъ туманною цпью горъ и, волнуясь, полные радостной тревоги, ждемъ, когда же загорится яркій солнечный лучъ на этихъ вершинахъ.