Заметки летописца, Страхов Николай Николаевич, Год: 1864

Из истории литературнаго нигилизма (1890)
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Скачать в PDF
Н. Страховъ. Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861—1865.
С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., No 16. 1890.

ЗАМТКИ ЛТОПИСЦА.

Эпоха, 1864, апрль

О томъ, какъ ‘слезы спятъ въ равнин’
Новые нмецкіе философы
Споръ между г. Костомаровымъ и г. Каяловичемъ
Пшикъ
О женскомъ труд
Пушкина ругаютъ

О томъ, какъ ‘слезы спятъ въ равнин’

Объ этомъ мы читаемъ въ трогательномъ стихотвореніи, которое напечатано во 2 No ‘Современника’, за подписью Ив. Г. М.
Въ сердц грусть тяжелая,
Силъ нтъ съ ней разстаться!
Мысли не веселыя
Въ голову толпятся.
Позади — безцвтная
Дней былыхъ равнина,
Спятъ въ ней безотвтныя
Слезы гражданина…
Весьма любопытный образчикъ нашей современной поэзіи. Эта поэзія, какъ извстно, отличается не столько изяществомъ, сколько благородствомъ чувства. Весьма мтко говоритъ поэтъ, что у него нтъ силъ разстаться съ грустью: такъ мила ему эта грусть, такъ она его гретъ и вдохновляетъ! Слезы гражданина замняютъ теперь луну, дву, мечту прежнихъ поэтовъ. Что они спятъ въ равнин — это составляетъ одну изъ самыхъ милыхъ фантазій.

Новые нмецкіе философы.

Случайно попалась мн книжка одного изъ новыхъ нмецкихъ философовъ по имени Лёвенталя. Тоненькая брошюрка въ 36 печатныхъ страницъ, третье изданіе, 1861 года (были потомъ и еще изданія), подъ громкимъ заглавіемъ ‘System des Naturalismus’. Прибавить нужно, что имя автора я слышалъ нсколько разъ какъ что-то значительное.
Оказалось, что это родъ какой-то натурфилософіи, а какого свойства эта натурфилософія, сейчасъ видно изъ слдующихъ словъ предисловія:
‘Прямо же ввелъ въ нмецкую философію натурализмъ въ первый разъ Людвигъ Фейербахъ и его единомышленники — а вмст съ тмъ они ввели и самую философію въ число вопросовъ дня и жизни нмецкаго духа, хота это было сдлано большею частію только на проблематическомъ основаніи и было разработываемо Молешоттомъ, Фохтомъ и Бюхнеромъ почти въ вид догмата’.
Какъ видно, и претензія у автора не малая — устранить проблематичность Фейербаха и догматичность Молешотта, Фохта и Бюхнера.
Все это, впрочемъ, ничего, все позволительно и въ порядк вещей. Не буду также говорить о метод и о систем автора, ибо никакой методы въ этой систем не оказалось. Но мн попалась въ брошюрк диковинка, истинно достойная смха, и на ней-то я и остановлюсь ради удовольствія читателя.
Лёвенталь, между прочимъ, утверждаетъ, что свтъ и теплота получаются не отъ солнца, какъ видитъ читатель, это очень смло, ново и разрушаетъ одинъ изъ самыхъ распространенныхъ предразсудковъ. Но не въ этомъ еще диковинка, въ извстномъ смысл съ этимъ мнніемъ нашего философа могли бы даже согласиться физики, именно сказать, что земныя явленія свта и теплоты дйствительно не приходятъ къ намъ отъ солнца прямо и цликомъ, а только возбуждаются солнцемъ. Диковинка же состоитъ въ слдующемъ:
‘Теплота, какъ эффектъ расширенія, зависитъ, слдовательно, отъ степени давленія верхнихъ областей вещества.— отъ большаго или меньшаго удаленія нижняго небеснаго тла отъ верхняго.— Но наша, какъ изв&#1123,стно, лтомъ находится въ большемъ разстояніи отъ солнца, чмъ зимою, вотъ отчею зимою то расширеніе (теплота), которое происходило уничтожается.
И такъ, вотъ отчего лтомъ бываетъ тепло, а зимою холодно. Дйствительно, во время нашего лта, то есть лта свернаго полушарія, того лта, теплотою котораго наслаждается философъ Лёвенталь, земля бываетъ дальше отъ солнца, чмъ во время нашей зимы. Но философъ судитъ ужь очень субъективно, онъ думаетъ, что когда для него наступаетъ лто, то оно наступаетъ для всей земли, и что когда ему холодно, то весь земной шаръ зябнетъ. Онъ забываетъ, что во время нашего лта на другомъ полушаріи зима, а когда у насъ зима — тамъ лто. Какое же значеніе здсь можетъ имть большее или меньшее удаленіе земли отъ солнца?
О, гонители предразсудковъ!
Приведу другой примръ новой нмецкой мудрости. Въ журнал Ноака ‘Psyche’ въ первой тетрадк 5-го тома, 1862 г., помщена шутка подъ заглавіемъ: Разговоръ между духомъ Канта и профессоромъ Іенскаго университета Фортлаге’. Для большей ясности дла замтимъ, что журналъ этотъ держится матеріализма, что въ немъ есть родъ философскаго, что въ каждомъ номер бранятъ Куно Фишера и пр. Въ статейк, которой заглавіе мы привели, разсказывается, что Фортлаге сидитъ ночью въ своемъ кабинет и размышляетъ объ ученіи Канта, именно горюетъ, что матеріалисты не знаютъ этого ученія и потому коснютъ въ своемъ заблужденіи. Вдругъ является духъ Канта и начинаетъ объяснять профессору настоящій смыслъ своего ученія, изъ объясненій выходитъ, что кантовская философія будто бы совершенно согласна съ матеріализмомъ.
Не стану излагать разговора, замчу только одну забавную черту. Духъ Канта подсмивается надъ профессоромъ Фортлаге, зачмъ онъ засидлся за полночь.
‘Вотъ матеріалисты’,— говоритъ онъ,— ‘т теперь уже спять, они, какъ люди трезвые, не проводятъ полночи за своей конторкой, а рано идутъ въ постель и рано встаютъ и пр.’. Германія, такъ Германія и есть!
Главное же, на что мы хотимъ обратить вниманіе, есть то понятіе о кантовской философіи, которое излагается въ этомъ разговор. Достаточно будетъ привести заключительныя слова, которыя авторъ влагаетъ въ уста самого духа Канта.
‘Вотъ положеніе’,— говоритъ этотъ духъ,— ‘которое пролегомены выставляютъ какъ главное положеніе и вмст какъ результатъ всей критики чистаго разума:’Всякое познаніе изъ одного чистаго разсудка или изъ одного чистаго разума ничто иное, какъ одна видимость, и истина заключается въ одномъ опыт. Посредствомъ всхъ своихъ чистыхъ принциповъ разумъ научаетъ насъ никакъ не боле, какъ только предметамъ возможнаго для насъ опыта, да и относительно этихъ предметовъ только тому, что можетъ быть дйствительно дознано на опыт’.
Хотя эти слова и выставлены какъ буквальная выписка изъ Канта, и даже обставлены кавычками, но въ самомъ дл они представляютъ умышленно искаженное мсто изъ Канта. Объ этомъ догадается всякій хотя бы по фраз: истина заключается въ одномъ опыт. Говорить такимъ образомъ Кантъ не могъ.
Для сравненіи приведемъ подлинныя слова Канта изъ Prolegomena ( 59).
‘Такимъ образомъ мы не отказываемся отъ нашего прежняго положенія, которое есть результатъ всей критики: ‘что нашъ разумъ посредствомъ всхъ своихъ принциповъ научаетъ насъ никакъ не больше, какъ только предметамъ возможнаго опыта, да и относительно этихъ предметовъ только тому, что можетъ быть дознано на опыт’, но это ограниченіе еще не значитъ, чтобы онъ (разумъ) не могъ довести насъ до объективной границы опыта, именно до отношенія къ чему-то такому, что само не есть предметъ опыта, и однако же, должно быть послднимъ основаніемъ всякаго опыта и пр.’.
И такъ, нмцы забыли Канта! Они не понимаютъ его, умышленно или неумышленно, но они искажаютъ его слова, они хотятъ выставить его проповдникомъ голаго эмпиризма.
Впрочемъ, самое замчательное во всемъ этомъ, конечно великая сила славнаго имени Канта. Собственно говоря, въ глазахъ Ноака и его единомышленниковъ Кантъ долженъ бы принадлежать къ такимъ же сумасбродамъ, какими они считаютъ Гегеля, Шеллинга и другихъ. Но, издваясь надъ самыми великими философами, нмцы все еще не смютъ коснуться Канта. До сихъ поръ это имя остается несокрушимымъ, до сихъ поръ назвать Канта значитъ назвать философію. И вотъ почему они ограничиваются только тмъ, что всячески стараются перетолковать его каждый по своему. Нужно, слдовательно, и за то быть благодарнымъ.

Споръ между г. Костомаровымъ и г. Кояловичемъ.

Г. Кояловичъ печатаетъ въ начиная съ No 14, свои лекціи по исторіи западной Россіи. Г. Костомаровъ началъ съ нимъ полемику въ No 118 газеты Голосъ. Въ No 100 Русскаго Инвалида появился Отвтъ г. Костомарову г. Кояловича. Споръ, по видимому, общаетъ быть очень долгимъ и, по важности дла, заслуживаетъ самаго полнаго вниманія.
Извлекаемъ изъ прекрасной статьи г. Кояловича постановку вопроса.
‘По мннію г. Костомарова, весь русскій народъ раздляется на дв втви: сверно-русскую и южно-русскую. Сверно-русская — это, очевидно, великоруссы, южно-русская — это малороссы’.
Взглядъ г. Кояловича совершенно иной.
‘Мы ставимъ’,— говоритъ онъ,— ‘главнйшею задачей нашихъ лекцій показать, какъ единый русскій народъ раздлился на дв половины, восточную и западную, и потомъ соединился опять’.
Въ другомъ мст, упоминая о мелкихъ нападкахъ г. Костомарова, г. Кояловичъ говоритъ:
‘Мн думается, что г. Костомарову не объ этомъ слдовало бы и спорить здсь, а о томъ, врно или нтъ мое раскрытіе историческаго раздленія тогдашней Россіи и русскаго народа на дв половины, восточную и западную. Я даже думаю, что ему слдовало обратить за это особенное вниманіе и поспорить со мною со всею серіозностію. Вдь это капитальный пунктъ нашихъ разнорчій, на которомъ должно разрушиться одно изъ двухъ: или мое раздленіе русской исторіи на восточную и западную, или г. Костомарова — на сверную и южную. Читатели теперь, вроятно, водятъ уже, что, не смотря на видимую близость словъ, обозначающихъ наши разнорчія, на дл между нами бездна. Тутъ или вся моя теорія русской исторіи должна пасть безвозвратно, или вся теорія г. Костомарова.— Примиренія между нами нтъ. Тутъ у насъ борьба на жизнь и на смерть. Отъ всей души желаю, чтобы она, не касаясь нашихъ добрыхъ отношеній личныхъ, повела насъ обоихъ въ неутомимому разъясненію русской и западно-русской исторіи’.
Лекціи г. Кояловича естественнымъ образомъ обнимаютъ только одну сторону дла. Въ нихъ, говоритъ г. Кояловичъ,
‘иы только разъясняемъ этотъ вопросъ въ западно-русской его половин и думаемъ, что имемъ неопровержимыя основанія, чтобы, считать эту половину — западно-русскую — цльною’.
Противъ этой-то цльности западной половины русскаго народа главнымъ образомъ и были направлены возраженія г. Костомарова. Онъ высказался въ этомъ отношеніи весьма ясно слдующимъ образомъ:
‘Считать южно-русское племя съ блорусскимъ за одинъ западно-русскій народъ нтъ основаній, совмстное изслдованіе ихъ судьбы безъ Великороссіи допустить можно только по отношенію къ государственному единству, соединявшему ихъ подъ властью Польши’.
Въ опроверженіе такого мннія, г. Кояловичъ группируетъ въ своей стать нсколько самыхъ общихъ и наиболе выдающихся доказательствъ.
‘Мы спрашиваемъ’,— говоритъ онъ,— ‘г. Костомарова прежде всего, зачмъ въ его словахъ дано мсто только польскому государственному единенію западной Россіи, а опущено Литовское, котораго важности никакъ нельзя отвергать, потому что оно по преимуществу дало широкое развитіе тому внутреннему объединенію западной Россіи, котораго г. Костомаровъ почему-то не хочетъ видть, но которое очевидно всякому неспеціалисту? Мы спрашиваемъ г. Костомарова, что такое, если не внутреннее народное объединеніе,— тотъ поразительный протестъ всего литовскаго княжества противъ слитія съ Польшей, который длалъ столько шуму и бдъ въ XV столтіи и до самаго люблинскаго сейма? Что такое, если не народное объединеніе, тотъ религіозный протестъ западной Россіи противъ Польши, который выразился въ противодйствіи уніи, и во время котораго, въ 1623 году, жители всей западной Россіи, во всеуслышаніе говорили о себ, что истребить вру русскую можно не иначе, какъ истребивъ всхъ русскихъ? Что такое, если не внутреннее объединеніе, выразилось въ борьб казачества противъ Польши, казачества, элементы котораго самъ г. Костомаровъ не ограничиваетъ одною Малороссіей? Что такое, наконецъ, если не внутреннее объединеніе, выразилось въ томъ вковомъ факт, на который не хотятъ обратить вниманіе люди воззрній г. Костомарова, но который иметъ громадное значеніе въ изслдованіи единенія западной Россіи, именно литературный и государственный западно-русскій языкъ, который не былъ ни малороссійскій, ни блорусскій, а просто западно-русскій, равно понятный обоимъ племенамъ, на которомъ цлые вка писали, на которомъ писалъ воззванія въ народу самъ Хмльницвій, просимъ обратить на это вниманіе г. Костомарова и его друзей? Неужели и это не внутреннее, не народное объединеніе западной Россіи? Читатели, надюсь, согласятся, что все это такія доказательства историческаго брака Малороссіи съ Блоруссіей, которыя способны уничтожить всякія возраженія противъ его дйствительности и дать полное право считать об части западной Россіи неразрывно соединенными, видть одинъ западно-русскій народъ, въ которомъ общее единство, общіе интересы не должны быть подавляемы частными особенностями и интересами. Такъ я и поступаю въ моихъ лекціяхъ,— называю оба племени однимъ западно-русскимъ народомъ, и въ тхъ случаяхъ, когда идетъ вопросъ не объ національныхъ особенностяхъ, не отрываю отъ этого народа и литвиновъ, потому что сами они въ такихъ случаяхъ не отрывались отъ русскихъ западной Россіи, а дйствовали съ ними за одно’.
Таково начало ученаго диспута. Пожелаемъ ему всякаго успха не въ примръ другимъ нашимъ диспутамъ, которые производили одинъ шумъ и не приводило нивъ какому ясному заключенію. Припомнимъ здсь читателямъ споръ изъ-за малороссійскаго языка. Кажется, предметъ достаточно важенъ и заслуживалъ бы основательной обработки, между тмъ дло ограничилось тмъ, что одни кричали: это не языкъ, а нарчіе! другіе же отвчали: нтъ не нарчіе, а языкъ! Нтъ нарчіе! Нтъ языкъ! и т. д.
Тмъ дло и кончилось.
Въ предстоящемъ спор мене всего ожидаемъ мы торжества и побды со стороны г. Костомарова. Всмъ и каждому извстно, что г. Костомарова постоянно упрекаютъ въ отсутствіи безпристрастія, въ нкоторыхъ неправильныхъ симпатіяхъ и антипатіяхъ. Этотъ упрекъ, по нашему мннію, еще не иметъ существенной важности. Сами по себ взятыя симпатіи и антипатіи суть дло хорошее. Он побуждаютъ въ труду, он сообщаютъ историку чуткость и проницательность, помогаютъ ему понимать и открывать то, чего никакъ не замтитъ человкъ холодный.
Вотъ и въ настоящей стать г. Кояловича есть упрекъ г. Костомарову въ пристрастіи, и упрекъ весьма рзкій.
‘Я могъ бы вдаться’,— пишетъ г. Кояловичъ,— ‘въ разъясненія того мннія, что г. Костомаровъ смотритъ на великоруссовъ какъ на какихъ-то каналій, отъ которыхъ нужно дергать себя подальше и съ утра до вечера на каждомъ шагу показывать имъ, что мы ихъ понимаемъ, т. е. показывать имъ постоянно всю ихъ негодность, вс плутни, вс беззаконія. Я могъ бы доказать, что этимъ взглядомъ проникнуты дйствительно вс историческія сочиненія г. Костомарова, и что это составляетъ самую печальную сторону трудовъ его, не раскрытую надлежащемъ образомъ только благодаря жестокому у насъ невниманію къ наук русской исторіи’.
Такъ вотъ какъ онъ смотритъ? Этакой же онъ сердитый!
Гораздо хуже и важне намъ кажутся не симпатіи и антипатіи г. Костомарова, а тотъ недостатокъ научной строгости, то отсутствіе настоящихъ научныхъ пріемовъ, которымъ онъ постоянно страдаетъ и которое доходитъ до того, что нтъ возможности довриться ни одной его строк.
Г. Костомаровъ два раза потерплъ ршительное пораженіе на поприщ филологіи. Съ перваго взгляда тутъ нтъ ничего особеннаго, потому что г. Костомаровъ не знатокъ въ филологіи и, слдовательно, легко могъ ошибиться. Но ошибка ошибк рознь.
Въ первый разъ дло шло о литовскомъ происхожденіи нашихъ первыхъ князей. Г. Костомаровъ доказывалъ его также тмъ, что производилъ имена князей отъ литовскихъ словъ, причемъ бралъ всякія слова, какія ему попались. Противъ г. Костомарова выступилъ тогда г. Щегловъ, тоже вовсе не знатокъ филологіи, и побилъ его на-голову тмъ простымъ замчаніемъ, что для именъ ни въ одномъ язык не употребляются всякія слова, что имена всегда представляютъ извстные любимые корни и извстное любимое словообразованіе, напр., Изъяславъ, Святославъ, Вячеславъ и пр. Отсюда слдовало, что при опредленіи сходства двухъ языковъ, всегда нужно сравнивать имена съ именами, а не съ другими какими нибудь словами.
Г. Костомаровъ принужденъ былъ сдаться и потомъ сталъ уже искать сходства варяжскихъ именъ съ названіями литовскихъ деревень, рчекъ и т. п. Всетаки это было хоть немного лучше, чмъ идти, что называется, зря, какъ онъ длалъ прежде.
Второй случай былъ еще хуже. Одну изъ своихъ книгъ, именно Сверо-Русскія народоправства, г. Костомаровъ началъ такъ:
‘Русско-славянскій народъ раздляется на дв втви, различаемыя въ отношеніи къ рчи но двумъ главнымъ признакамъ: одна перемняетъ о въ а тамъ, гд надъ этимъ звукомъ нтъ ударенія, и произносить какъ мягкое е, другая ‘охраняетъ коренной звукъ о и произноситъ какъ мягкое и. Къ первой принадлежатъ блоруссы и великорусы, ко второй малороссіяне или южноруссы и новгородцы’.
Что же оказывается? Г. Гильфердингъ объяснилъ г. Костомарову, что въ филологіи различіе въ произношеніи гласныхъ буквъ никогда не принимается за характеристическую особенность, что если иметъ въ этомъ отношеніи важность произношеніе отдльныхъ буквъ, то иметъ важность произношеніе согласныхъ, а не гласныхъ.
Оказывается, слдовательно, что и тутъ г. Костомаровъ поступилъ зря, взялъ попало и какъ попало. Не ясно ли отсюда отсутствіе у него всякой ученой привычки, всякаго правильнаго пріема? Разв похоже сколько нибудь на ученаго — отыскивая происхожденіе какого нибудь слова въ извстномъ язык, брать въ этомъ язык всякое слово, какое попадется? Разв не полный недостатокъ основательности,— различая два предмета, хвататься за первый попавшійся признакъ и вовсе не подумать о томъ, важенъ ли онъ или нтъ?

Пшикъ.

Не успли мы окончить сихъ печальныхъ соображеній, какъ уже появился отвтъ г. Костомарова (Отвтъ на отв&#1123,тъ г. Кояловича, ‘Голосъ’, 127), весьма крохотная статья. Оказывается, что наши надежды были тщетны, изъ полемики, которая началась, вышелъ одинъ пшикъ. Пшикъ вышелъ по милости г. Костомарова и изображается именно его послднею статьею. Г. Костомаровъ просто не подымаетъ перчатки, хотя и сохраняетъ геройскій видъ. ‘Сказать теперь г. Кояловичу мн приходится мало’, пишетъ онъ съ такимъ видомъ, какъ будто онъ готовъ на все отвчать и ни въ чемъ не опровергнутъ. А между тмъ вслдъ за этимъ не отвчаетъ на множество возраженій, да и вообще ровно ничего не говоритъ.
‘О древности блорусскаго племени’,— пишетъ онъ,— ‘я выразился въ своемъ возраженіи сжато и потому можетъ быть не точно’. Говоря сжато и совершенно точно, это значитъ: сказалъ Богъ знаетъ что.
Относительно главной точки спора г. Костомаровъ ограничился такими словами:
‘Вообще въ своемъ возраженіи я хотлъ сказать, что блорусское и великорусское племена находятся между собою въ большей близости, чмъ съ малороссійскимъ, и потому могутъ считаться не столько втвями однаго народа, сколько развтвленіями одной втви. Боле ничего’.
Нтъ, не ничего. И это хорошо, но было сказано больше, было сказано, что совмстное изслдованіе судьбы племенъ малороссійскаго и блорусскаго безъ Великороссіи можно допустить только по отношенію къ государственному единству, соединявшему ихъ подъ властью Польши. Противъ этого вооружался г. Кояловичъ и на его возраженія ничего не отвчаетъ г. Костомаровъ.
Вотъ вамъ и ученый споръ!

О женскомъ труд.

Прежде всего я считаю необходимымъ заявить прямо и положительно, что въ нашемъ образованномъ обществ, а въ особенности въ Петербург, въ послдніе годы не рдко говорятъ и часто печатаютъ о новыхъ принципахъ и новыхъ людяхъ, которые слдуютъ этимъ принципамъ. Въ литератур нашей есть уже даже романъ, трактующій весьма пространно и серіозно объ этихъ ‘новыхъ людяхъ и принципахъ’, не говоря уже о двухъ-трехъ журналахъ, которые исключительно посвящены имъ.
Явленіе это, какъ и всякое общественное явленіе, весьма сложно, многосторонне, представляетъ разнообразнйшія уклоненія, искаженія и развтвленія. Всякому благомыслящему человку слдуетъ желать, чтобы оно поскоре выяснилось, чтобы его хорошія стороны рзче выступили, чтобы общество могло съ полнымъ сознаніемъ и съ полнымъ усердіемъ поддерживать эти свтлыя стороны, а чтобы темныя стороны были отличены отъ свтлыхъ и подверглись бы справедливому осужденію общества. Кажется, дло къ этому и близится.
Обратимся въ частному случаю, о которомъ хотимъ говорить. Къ послдніе годы у насъ появились новые принципы относительно труда. Принципы эти въ своей сущности заслуживаютъ величайшаго одобренія. Они состоятъ въ томъ, что трудъ есть дло почтенное, и что даже стыдно человку жить на свт не трудясь, а пользуясь только плодами чужихъ трудовъ. Это были дйствительно новые принципы, ибо до сихъ поръ есть люди, а прежде было и очень много такихъ, которые считали нисколько не зазорнымъ жить чужими трудами, и даже, на оборотъ, считали всякій трудъ для себя стыдомъ и униженіемъ.
Дале, въ частности, явился принципъ женскаго труда, мысль еще боле новая для нашего общества, чмъ мысль о мужскомъ труд. Ибо женщинъ многіе почитали и почитаютъ какъ бы созданными самою природою для бездйствія, для занятія одними нарядами и удовольствіями.
Если ничего недлающіе мужчины ощущали иногда угрызеніе совсти и встрчали иногда осужденіе, то ничего недлающія дамы считались ршительно явленіемъ вполн нормальнымъ, совершенно законнымъ. При такомъ взгляд на дло обыкновенно матеріальное обезпеченіе женщинъ цликомъ возлагалось на мужчинъ, а слдовательно, и вполн зависло отъ мужчинъ. Новый принципъ отрицаетъ такое одностороннее отношеніе. Женщина должна стремиться пріобрсти такую же независимость въ матеріальномъ отношеніи, какою пользуется мужчина. Вс пути и возможности къ пріобртенію такой независимости должны быть ей открыты. Только такимъ образомъ можетъ быть устранено, или лучше, смягчено и ослаблено многообразное зло, происходившее отъ того, что мужчины непремнно должны были обезпечивать женщинъ, а женщины не иначе могли обезпечивать себя какъ посредствомъ мужчинъ.
Вотъ наши новые принципы. Конечно, въ головахъ многихъ они являлись не въ такой простой и отвлеченной форм, а получали весьма подробное и сложное развитіе, большею частію совершенно фантастическое, мечтательное. Такъ, напримръ, иные были вполн убждены, что мужчины и женщины обладаютъ совершенно одинаковыми силами и способностями. Понятно, однако, что подобныя утопіи могли имть вредное дйствіе только до тхъ поръ, пока примненіе принциповъ ограничивалось частными случаями. Какъ скоро примненіе ихъ приняло значительные размры, какъ скоро пришлось проводить ихъ въ дйствительность, тотчасъ стало ясно, что годно для дла и что нтъ, тотчасъ привилось отказаться отъ всякихъ фантастическихъ предположеній.
Объ нкоторыхъ опытахъ приложенія новыхъ принциповъ мы имемъ уже публикованныя свднія, и на нихъ-то и хотимъ указать.
Во-первыхъ, въ Петербург, составляется Общество Женскаго Труда. Лица, возымвшія эту мысль, уже составили полный проектъ, и напечатали его для всеобщаго свднія. Сколько намъ извстно, проектъ встртилъ всеобщее сочувствіе, и лица изъ всхъ слоевъ и положеній готовы принять участіе въ составленіи общества. Таково, безъ сомннія, главное условіе его благосостоянія. Составляемое общество тогда будетъ крпко и благотворно, когда будетъ опираться на всю массу образованныхъ и даже необразованныхъ людей, когда будетъ въ неразрывной, тсной связи съ этою массою. Только въ такомъ случа будетъ возможно полное довріе между обществомъ и массою, и правильное взаимное дйствіе между ними.
Въ предисловіи составители проекта говорятъ:
‘Одно изъ самыхъ трудныхъ положеній въ нашемъ обществ есть положеніе женщины’.
‘Большая часть занятій для нея закрыты не по неспособности ея къ нимъ, а по непривычк общества видть женщину на мст, которое, обыкновенно, занимаютъ мужчины’.
‘Отсюда вытекаютъ послдствія, весьма вредно отзывающіяся на общественномъ благоустройств’.
‘1) Значительное число нравственныхъ и умственныхъ силъ, которыя могли бы быть употреблены женщинами на общественное дло, пропадаютъ даромъ’.
‘2) Находящіяся въ нищет женщины увеличиваютъ собою число лицъ, которымъ общество обязано помогать совершенно непроизводительно для себя’.
‘3) Случается, что женщины, попадая въ подобное затруднительное положеніе, обращаются къ безнравственнымъ средствамъ для доставленія себ возможности существованія. Он или прямо продаютъ себя всякому встрчному, или употребляютъ самыя недостойныя средства, чтобы вступить въ бракъ и свалить на мужа заботу о своемъ существованіи и о существованіи дтей своихъ’.
‘4) Трудность для женщины обезпечить себя собственными силами унижаетъ женщину въ глазахъ мужчины, при недостаточной образованности послдняго. Онъ смотритъ на женщину въ семь, какъ на существо, вполн зависимое отъ его произвола, на существо низшее и т. под.’.
‘5) Имя исключительное право на большинство общественныхъ занятій, мужчины, не получившіе образованія, безполезно тратятъ физическія свои силы на занятія, нетребующія вовсе такихъ силъ, между тмъ какъ они могли бы съ гораздо большею пользою для общества направить свою дятель* ность-на другую работу, раздливъ свои ныншнія занятія съ женщинамиў.
‘Вс эти неудобства, нравственныя и экономическія, побуждаютъ учредить Общество, которое бы имло въ виду устроить женскій трудъ на боле прочныхъ основаніяхъ’.
Выпишемъ также первые два параграфа предполагаемаго устава. Они объясняютъ цль общества.

1

‘Общество женскаго труда есть Общество благотворительное’.

2.

‘Общество иметъ цлью:
‘1) Доставлять трудъ женщинамъ, т. е. указывать мста, гд требуется женскій трудъ, давать имъ работы въ различныхъ сферахъ дятельности, доступныхъ для женщинъ въ настоящее время, и вообще служить посредникомъ между лицами, нуждающимися въ женскомъ труд и предлагающими его’.
,2) Изыскивать, кром нын существующихъ сферъ женской дятельности, еще такія, гд женскій трудъ теперь не участвуетъ, но могъ бы быть допущенъ съ большею или равною пользою, чмъ трудъ мужской’.
‘3) Ходатайствовать о допущеніи женщинъ къ такимъ родамъ дятельности’.
‘4) Приглашать женщинъ, ищущихъ, при посредств Общества, труда,— составлять артели для различныхъ предпріятій и содйствовать устройству этихъ артелей, въ случаяхъ надобности, денежными ссудами въ размрахъ, сообразныхъ съ объемомъ и важностью того предпріятія, для котораго устраивается артель, и тогда, когда возвращеніе ссуды гарантируется большею или меньшею вроятностью успха предпріятія’.
‘5) Доставлять участницамъ Общества средства изучать т предметы, которыми он желаютъ заниматься, если при этомъ изученіи имются въ виду какія либо практическія цли’.
‘6) Открывать торговыя и промышленныя заведенія и проч. съ цлью доставленія женщинамъ труда’.
‘7) Выдавать пособія нуждающимся женщинамъ-членамъ Общества, когда въ данное время нельзя пріискать для нихъ какого либо занятія, эти пособія возвращаются Обществу, когда лица, ихъ получившія, достали себ занятія и имютъ возможность возвратить сдланное имъ пособіе’.
Въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’ (No 105) въ передовой стать, которая въ оглавленіи носитъ названіе — Женскій трудъ и обезьянство, мы встртили заявленіе нкоторыхъ весьма важныхъ фактовъ, относящихся къ настоящему предмету. Статья указываетъ на то, что Общество женскаго труда иметъ благотворительный характеръ, что оно на первыхъ трахъ по необходимости должно взять на себя роль опекуна надъ женщинами, именно указывать имъ, которыми бы он могли выбраться изъ своего тяжелаго положенія. ‘Сколько намъ извстно’,— говоритъ статья,— ‘общество главнйшее вниманіе думаетъ обратить на 4 и 6 пункты (втораго ) своего проектированнаго устава, то есть приглашать женщинъ, ищущихъ при посредств общества труда,— составлять артели для различныхъ предпріятій…. открывать торговыя и промышленныя заведенія и проч. съ цлію доставленія женщинамъ труда’.
‘Посл всего сказаннаго, читатели имютъ право предложить вопросъ: неужели же среди женщинъ петербургскаго населенія не нашлось нсколькихъ личностей, которыя, будучи развитыми настолько, что въ состояніи понять свое паразитство, и имя, при посредств отцовъ или мужа, порядочныя средства къ жизни, остались холодны къ тому, что говорится о нихъ? Положимъ, у нихъ до настоящаго времени не было толчка, но вдь теперь такъ много разъяснилось и формулировалось. Неужели же и эти умныя, достаточныя и желающія трудиться женщины будутъ ждать полнаго учрежденія общества, чтобы прекратить свое пошлое существованіе и заняться чмъ нибудь дльнымъ, хоть для того, наконецъ чтобы другимъ открыть дорогу?’ Дйствительно, если бы на этотъ вопросъ пришлось отвчать отрицательно, то общее недовріе къ способности и желанію женщинъ трудиться пріобрло бы себ весьма важный аргументъ. Къ счастію, мы должны заявить, что такія женщины есть’…
И такъ, независимо отъ предлагаемаго общества, женскій трудъ уже принялся и развивается. Статья сообщаетъ объ этомъ такія свднія:
‘Въ Петербург существуетъ уже, сколько намъ извстно, два частныхъ женскихъ общества. Пробуя пока на практик свои силы, они существуютъ еще не офиціально, но потомъ хотятъ просить утвержденія своихъ уставовъ я сдлать свое существованіе вполн гласнымъ. Первое изъ этихъ обществъ занимается пока изданіемъ книгъ, преимущественно дтскихъ, оно уже издало три выпуска одной книги (не имется ли зд&#1123,сь въ виду книжка: ‘Сказки ‘, на которой надписано: ‘изданіе переводчицъ’?)и, говорятъ, намрено значительно расширить свою издательскую дятельность. Основанія общества — чисто артельныя, каждый членъ вмст съ тмъ работникъ. Но понятно, что у насъ трудно основывать существованіе общества на издательской дятельности. Учредительницы знали это, ‘такъ какъ’,— говорятъ они въ своемъ устав,— ‘изданіе книги представляетъ выгоду наискорйшаго оборота капитала и требуетъ наименьшихъ затратъ, то женская артель начнетъ свои дйствія съ изданія книгъ преимущественно, но не исключительно, дтскихъ, учебныхъ и педагогическихъ’. Но ‘общество иметъ въ виду на первый разъ еще предпріятія: переплетную, книжный магазинъ и типографію’. Интересно, что ‘членами артели принимаются исключительно женщины, безъ различія сословій’. До сихъ поръ, какъ намъ разсказывали, ни въ одномъ собраніи артели не участвовали мужчины, тмъ интересне будетъ узнать судьбу этого дла, основаннаго самими женщинами безъ всякой посторонней помощи’.
‘Второе общество, основанное также на артельныхъ началахъ и существующее независимо отъ перваго, устроило переплетную Артельщицы имютъ мастера, получающаго ежемсячное жалованье, и подъ его руководствомъ занимаются работами. Большая часть ихъ живутъ вмст, что, слдовательно, даетъ имъ возможность истрачивать весьма немного на свое содержаніе. Необходимо замтить, что и эта артель устроилась безъ малйшей помощи мужчинъ’.
И такъ, у насъ существуетъ не только просто женскій трудъ, но есть даже мста, гд господствуетъ исключительно женскій трудъ. Мы полагаемъ даже, что статья, изъ которой мы выписываемъ, принадлежитъ исключительно женскому перу. Такое заключеніе (если требуется привести аргументы) мы выводимъ, главнымъ образомъ, изъ исключительнаго употребленія въ ней чисто мужскихъ выраженій, напр., издательская дятельность, пошлое существованіе, отвчать отрицательно и пр.
Извлекаемъ изъ любопытной статьи еще слдующій фактъ:
‘Дла женской ‘переплетной’, принимая въ соображеніе недавность ея существованія, идутъ весьма успшно. Этому, конечно, много помогаетъ то, что работницы, имя въ виду свою собственную выгоду, трудятся съ утра до ночи, и если занимаются чмъ нибудь постороннимъ, то только между дломъ. Такъ, напр., они слдятъ за тмъ, что длается вокругъ нихъ, но какимъ образомъ? Вс работницы, по-очереди, читаютъ вслухъ то, что назначается по общему согласію. Чтеніе это происходитъ во время работы, и, слдовательно^ одно другому не мшаетъ’.
Вотъ главные существенные факты, которые мы нашли въ стать и которые не только поинтересуютъ читателей, но, безъ сомннія, вызовутъ къ себ у каждаго искреннее сочувствіе. Остановимся еще на нкоторыхъ заявленіяхъ статьи, весьма важныхъ для настоящаго пониманія дла.
1) Статья всячески вооружается противъ подозрній, которыя такъ обыкновенны въ этомъ случа. Именно, она положительно заявляетъ, что, кром прямаго труда и пользы, въ этихъ новыхъ- обществахъ не скрывается никакой задней мысли, что будетъ чистой ложью и клеветой, если кто причислитъ участвующія въ нихъ лица къ списку людей подозрительныхъ, сходящихся не безъ заднихъ цлей. Они хотятъ трудиться, извлекать пользу изъ своего труда и больше ничего. Статья находитъ, что только при этомъ условіи и можетъ идти хорошо дло.
‘Мы уже имемъ’,— говоритъ она,— ‘передъ глазами слишкомъ много печальныхъ примровъ, доказавшихъ, что все, начатое не по необходимости, а по одному принципу, не только само рушилось, но увлекало за собою много насущно-необходимаго, много истинно-полезнаго’.
Слова можетъ быть не совсмъ точныя, но во всякомъ случа прекрасныя, выражающія искренее желаніе длать настоящее дло.
Это подтверждается еще боле слдующимъ обстоятельствомъ.
2) Статья вооружается противъ обезьянства въ этомъ дл и заявляетъ существованіе его въ большихъ размрахъ.
‘Заговоривъ о короткихъ волосахъ и простыхъ нарядахъ (статья упоминала о нихъ, какъ о подозрительныхъ признакахъ), чтобы быть вполн безпристрастными, намъ необходимо замтить, что, дйствительно, между стрижеными двками’, но выраженію г. Аскоченскаго, есть много лицъ, не заслуживающихъ ни малйшаго, обезьянствующихъ, усвояющихъ только форму и наивно думающихъ, что достаточно надть простое платье и остричь волосы, чтобы быть прогрессистками. Но гд же нтъ уродливыхъ фактовъ, особенно во времена переходныя, неустановившіяся? И слдуетъ ли изъ-за этихъ уродствъ, которыя со временемъ исчезнуть сами собою, забрасывать грязью десятки дйствительно честныхъ натуръ?’
Опять скажемъ,— прекрасныя слова, и мы очень рады появленію ихъ въ печати. Положимъ, что эти уродства, какъ говоритъ статья, исчезнутъ сами, но указывать на нихъ непремнно слдуетъ, именно ради тхъ честныхъ натуръ, на которыя они бросаютъ тнь. Къ сожалнію, у насъ до сихъ поръ слдовали совершенно противоположной метод, именно старались покрывать всякую глупость и всякое уклоненіе. Эта политика потворства, которой держится боле или мене каждая партія, но которую слдуетъ терпть только какъ неизбжное зло, какъ горькую необходимость, и отъ которой слдуетъ отказываться при первой представившейся возможности,— ага политика была у насъ провозглашена величайшей мудростію и практиковалась въ самыхъ широкихъ размрахъ. Нашлись же у насъ рыцари, которые преломили копье съ г. Тургеневымъ даже за такую даму, какъ Авдотья Кукшина. Понятно, что, при такомъ ход длъ, даже самыя чистыя желанія и убжденія были уронены въ глазахъ общества, потеряли всякое его довріе и уваженіе. Поправить ~это дло можно только однимъ — отказаться отъ всякаго лукавства и укрывательства. Кажется, дло уже и вступаетъ на этотъ путь. Дожили мы, наконецъ, до этого, теперь, какъ говорится, въ газетахъ объявлено, что существуетъ въ Петербург много Кукшиныхъ, и что эти Кукшины не заслуживаютъ ни малйшаго уваженія.
3) Статья, наконецъ, вооружается противъ какого-то третьяго общества, о которомъ отзывается довольно темно. Общество это состоитъ изъ нсколькихъ молодыхъ людей мужскаго пола, они принуждены были судьбою перемнить свои прежнія умственныя занятія на чисто_ механическія и устроили тоже-переплетную. Но статья предполагаетъ, что все это сдлано изъ моды, изъ пустаго подражанія, а это очень дурно, по мннію статьи. Такое неблагопріятное мнніе относительно устроившагося общества статья основываетъ на томъ, что молодые люди присвоили своей переплетной весьма странное названіе. Это странное названіе статья не сказываетъ, но, въ вид примра, приводитъ три названія: ‘положимъ’,— говоритъ она,— ‘переплетная названа чиновничьей, студентской или офицерской’. Въ этомъ обстоятельств статья видитъ явный знакъ, что все дло есть пустое обезьянничанье, не имющее никакого смысла и по тому самому могущее повредить серіозному длу женскихъ артелей, только что начинающихъ свое существованіе и такъ много общающихъ впереди. Доводы статьи совершенно справедливы. ‘Если они’,— разсуждаетъ она,— ‘завели переплетную не ради шутки, а для того, чтобы жить этимъ трудомъ, то они должны изъ чиновниковъ, студентовъ или офицеровъ обратиться просто въ переплетчиковъ, въ работниковъ. Кто далъ имъ право называть себя тмъ именемъ, которое они перестали уже носить?*
Всему этому, повторяемъ, нельзя. не сочувствовать вполн. Не нужно при этомъ, конечно, забывать дйствительнаго, полнаго значенія женщины въ человческой жизни, не нужно смотрть на нее какъ на одну рабочую силу. Какъ работникъ, какъ добыватель цнностей, женщина всегда уступитъ мужчин и, слдовательно, такой взглядъ на нее обрекалъ бы ее на вчное экономическое подчиненіе мужской половин общества. По счастію, достоинство человка, такъ сказать, его цна для другихъ, измряется другою, не экономическою мркою. И потому, женщина можетъ обладать полнымъ равенствомъ съ мужчиною въ силу своего духовнаго значенія, какъ жена, мать, какъ живая связь людей между собою, по поводу которой именно и сказано: не добро быть человку единому.
Но, такъ какъ это высокое значеніе часто забывается женщинами и попирается мужчинами, то необходимо, чтобы у женщинъ былъ твердый якорь, на которомъ он могли бы держаться при безпрерывныхъ опасностяхъ Этотъ твердый якорь — самостоятельная работа, независимое экономическое положеніе.

Пушкина ругаютъ.

Начало этой исторіи, вроятно, памятно читателямъ Г. Погодинъ, ратуя противъ Костомарова, сослался на стихи Пушкина:
Тьмы низкихъ истинъ мн дороже
Насъ возвышающій обманъ.
Сослался онъ на нихъ въ простот души, предполагая, что каждое слово великаго поэта иметъ для насъ авторитетъ, составляетъ нчто важное и достойное вниманія.
Г. Костомаровъ отвчалъ, что ему удивительно, какъ можно ссылаться на эти пошлые стихи. Ибо какъ можетъ обманъ быть дороже истины?
Недавно г. Костомарову нашелся потакатель. Г. Орестъ Миллеръ въ своей стать ‘Русскій народный эпосъ передъ судомъ г. Соловьева’ (смотри ‘Библ. для Чт.’, мартъ. Критика, стр. 54), отзываясь неодобрительно о нкоторыхъ выходкахъ г. Погодина противъ г. Костомарова, для вящей силы прибавилъ:
‘Онъ (Погодинъ) вооружается противъ г. Костомарова даже такимъ стихотвореніемъ Пушкина, въ которомъ между прочими странностями, народъ честится ‘безсмысленнымъ’. Именно, съ той точки зрнія, которой держится ‘День’, эти стихи и должны представляться такими, какими они представились г. Костомарову — пошлыми, и только пошлыми, хотя бы ихъ написалъ Пушкинъ.
Фактъ презнаменательный. Появились, изволите видть, нынче точки зрнія, съ которыхъ стихи Пушкина кажутся пошлыми, исполненными странностей и т. п. Представителями и носителями этихъ точекъ зрнія являются такіе люди, какъ г. Костомаровъ и г. Орестъ Миллеръ (о ‘Дн’ мы не говоримъ, ибо г. Орестъ Миллеръ только навязываетъ ему свою мысль), то-есть люди, судя по всему, образованные, свдущіе, преданные наук и притомъ люди зрлыхъ лтъ, а слдовательно, должно быть и зрлыхъ мыслей.
Кто же не одобряется ими? Пушкинъ, не одобряется самое прекрасное, самое свтлое явленіе нашей литературы. Пушкинъ у насъ есть явленіе, выходящее изъ ряду вонъ, онъ былъ воплощенный поэтъ, вс движенія его души и мысли носятъ на себ глубокій поэтическій характеръ, носятъ на себ печать красоты и гармоніи. И вдругъ — его стихи оказываются пошлыми! Ищите пошлости во всемъ, въ чемъ хотите, только не въ Пушкин.
Дале — Пушкинъ былъ простой, прямой, здравый человкъ, человкъ съ чистымъ сердцемъ, съ теплою и свтлою душою. Не было на его душ никакой болячки, не было въ его духовномъ стро никакого искаженія и извращенія, онъ былъ человкъ въ высокой степени нормальный. И вдругъ въ его стихахъ находятъ странности самаго дурнаго качества!
Правильное отношеніе къ Пушкину можетъ быть только одно — благоговніе передъ великимъ явленіемъ. Его мысли и рчи должны быть разсматриваемы какъ нкоторыя образцы прекрасныхъ человческихъ мыслей, прекрасной человческой рчи. Въ этомъ смысл, въ его мысляхъ и рчахъ воплощается несравненно больше мудрости, чмъ во множеств томовъ и головъ современныхъ мудрецовъ. Къ произведеніямъ Пушкина нужно приступать не иначе, какъ съ цлью питаться ими, извлекать изъ нихъ тотъ свтъ, то тепло, которыми они проникнуты.
Таково вообще значеніе поэтовъ, а изъ новыхъ поэтовъ всхъ народовъ едва ли есть другой боле чистый поэтъ, чмъ Пушкинъ.
Но приступимъ къ длу. Въ чемъ обвиняютъ Пушкина? Говорятъ, что онъ назвалъ народъ безсмысленнымъ. Посмотримъ, гд и какъ. Это мсто находится въ стихахъ, гд поэтъ говоритъ о слав. Поэтъ задумывается надъ глубокимъ, таинственнымъ смысломъ славы. Вотъ эти удивительные стихи:
Да, слава въ прихотяхъ вольна.
Какъ огненный языкъ, она
По избраннымъ главамъ летаетъ,
Съ одной сегодня исчезаетъ,
И на другой уже видна.
За новизной бжать смиренно
Народъ безсмысленный привыкъ,
Но намъ ужь то чело священно,
Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.
Поэтъ находитъ, что слава причудлива, загадочна, она, подобно огненному языку, вдругъ исчезнетъ съ одной головы, вдругъ вспыхнетъ на другой, народъ, т. е. толпа, множество, масса, бжитъ за новизной, сегодня поклоняется одному, завтра другому, онъ не даетъ себ отчета въ своихъ симпатіяхъ, онъ безсмысленно, какъ стихія, покоряется имъ, онъ непостояненъ, измнчивъ и, прославляя новыхъ идоловъ, забываетъ старыхъ.
Но мы, однако же, знаемъ, что люди, на которыхъ намъ указываетъ слава — избранныя головы, но мы не должны безсмысленно увлекаться новымъ, но избранники славы для поэта, для историка, для мыслящаго человка имютъ не мимолетное значеніе, они, какъ сказано дальше въ стихахъ, властвуютъ надъ нашими душами. Словомъ, какъ ни прихотлива слава,
Но намъ ужь то чело священно,
Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.
Само собою разумется, что подъ славою здсь понимается добрая слава, благоговніе, удивленіе, прославленіе. у
По нашему, это прекрасныя мысли.
Если народъ здсь названъ безсмысленнымъ, то вдь тутъ же названо священнымъ то чело, на которомъ онъ видитъ славу. Возможно ли не понимать, что въ этомъ противорчіи и выражается вопросъ, дума поэта?
Есть, однакожъ, люди, которые этого не понимаютъ, въ нимъ-то и принадлежатъ г. Орестъ Миллеръ и г. Костомаровъ, Пушкинъ вотъ задумывается надъ таинственными источниками симпатій человчества, надъ глубокимъ значеніемъ избранниковъ славы, но г. Костомаровъ надъ этимъ не задумывается. Г. Костомаровъ, вроятно, готовъ по пальцамъ объяснить, какъ и на чемъ опирается слава, откуда происходятъ симпатіи человчества въ тмъ и другимъ лицамъ. Г. Костомаровъ такъ хорошо это знаетъ,— что причисляетъ даже къ своимъ обязанностямъ заниматься разбиваніемъ народныхъ кумировъ. Чтожъ? Съ Богомъ! пускай себ упражняется, если ему рукъ своихъ не жалко. Мы же предпочтемъ вмст съ Пушкинымъ вдумываться въ смыслъ народныхъ кумировъ, мы не погонимся за новой мудростію,
За новизной бжать смиренно
Народъ безсмысленный привыкъ,
Но намъ ужь то чело священно,
Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.
Перейдемъ теперь въ другому обвиненію. Дло идетъ объ истин. Пушкинъ задумался надъ тмъ значеніемъ, которое можетъ имть для людей истина. Все стихотвореніе, изъ котораго мы приводимъ отрывки, иметъ эпиграфомъ знаменитый вопросъ: что есть истина? вопросъ, нкогда сдланный Пилатомъ. Свою думу поэтъ выразилъ въ слдующихъ стихахъ:
Да будетъ проклятъ правды свтъ,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, къ соблазну жадной,
Онъ угождаетъ праздно! Нтъ,
Тьмы низкихъ истинъ мн дороже
Насъ возвышающій обманъ.
Вотъ полная мысль поэта. Возможно ли не повторять съ полнымъ сочувствіемъ этихъ энергическихъ стиховъ? Г. Костомаровъ находитъ эти стихи пошлыми. Нужно достигнуть до значительной степени пошлости пониманія, для того, чтобы не видать настоящаго смысла этихъ стиховъ и понять ихъ именно въ пошломъ смысл.
Бываютъ ли случаи, когда правда производитъ зло, когда она угождаетъ посредственности, когда льститъ зависти и порождаетъ соблазнъ? Бываютъ, и такіе случаи проклинаетъ поэтъ. Бываетъ ли обманъ, который насъ возвышаетъ? Бываетъ, и такой обманъ поэту дороже тьмы низкихъ истинъ.
Любопытно бы знать, въ какой степени пошлости понялъ г. Костомаровъ слово обманъ? Пушкинъ подъ обманомъ могъ вообще разумть здсь такія явленія, какъ, напримръ, искусство, которое, по замчанію Аристотеля, истинне, чмъ дйствительность. Къ частности же, тутъ дло идетъ именно о томъ обман, который называется народнымъ миомъ. Относительно Наполеона составился миъ, что онъ въ Яфф, когда солдаты были поражены чумою, навстилъ госпиталь и пожималъ руку больнымъ для ихъ ободренія. Бурьеннъ въ своихъ запискахъ отрицаетъ это ‘сказаніе’ (такъ это названо у Пушкина), именно утверждаетъ, что Бонапарте не прикоснулся ни къ одному изъ зачумленныхъ.
Вотъ въ этой-то истин я не нашелъ никакой особенной сласти Пушкинъ. Онъ предпочелъ ей сказаніе, героическую черту, созданную благороднымъ энтузіазмомъ къ Наполеону и показывающую, какими глазами смотрлъ на него народъ. Г. Костомаровъ расходится съ Пушкинымъ, ему боле нравится истина, чмъ сказаніе, и онъ называетъ пошлостію сожалніе поэта о томъ, что оказался ложью такой прекрасный, возвышающій насъ разсказъ. Г. Костомаровъ даже, вроятно, не замтилъ этого сожалнія, онъ, кажется, полагаетъ самымъ пошлымъ образомъ, что Пушкинъ предпочитаетъ обманъ истин. Между тмъ у Пушкина поэту, произносящему выписанные нами стихи объ истин, другъ отвчаетъ:
Утшься!…..
Утшься, читатель. Было бы очень горько, если бы нашъ Пушкинъ писалъ пошлые стихи. Но этой низкой истины, какъ она ни дорога г. Костомарову, не существуетъ. Нашъ поэтъ высокъ и чистъ умомъ. Онъ понималъ, какъ часто знаніе людей и свта приводитъ къ сомннію, въ соблазну, къ неврію въ добро, какъ много есть такъ называемыхъ истинъ, которыя приходятся по вкусу посредственности, зависти, пошлости. Онъ зналъ, что нтъ ничего истинне и дороже, какъ вра въ добро, что самое глубокое знаніе жизни заключается въ умньи цнить и понимать высокое, прекрасное, героическое.
Страхов Николай Николаевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Нечто о петербургской литературе, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861
  2. Еще о петербургской литературе, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861
  3. Счастливые люди, Страхов Николай Николаевич, Год: 1865
  4. Пример апатии, Страхов Николай Николаевич, Год: 1862
  5. Нечто о полемике, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861
  6. Литературные законодатели, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861
  7. Об индюшках и о Гегеле, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861
  8. Письмо в редакцию ‘Эпохи’, Страхов Николай Николаевич, Год: 1864
Электронная библиотека