Нечто о полемике, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

<Н. Н. Страхов>

Нчто о полемик

(Письмо въ редакцiю ‘Времени’)

______

‘Время’, No 8, 1861

Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1861/AUGUST/polem.htm

Въ настоящее время въ журналахъ много полемики. Поговоримте о полемик.

У меня есть прiятель, человкъ немножко лнивый, но весьма любознательный. Къ сожалнiю, главнымъ источникомъ мудрости для него служатъ русскiе журналы. Пока не раздаются бранные клики, онъ довольно спокойно наслаждается произведенiями нашихъ писателей, но какъ скоро начинается полемика, онъ почти всегда приходитъ въ волненiе и негодованiе. ‘Помилуйте! восклицаетъ онъ, вмсто того, чтобы разъяснять дло, они только стараются наговорить другъ другу какъ можно больше непрiятностей. Любопытнйшiй вопросъ, а нтъ никакой возможности узнать, какъ разршить его. Читаешь, читаешь и кончишь тмъ, что повришь взаимнымъ увренiямъ противниковъ въ ихъ тупоумiи и невжеств!’ Не берусь ршить, справедливо ли это мннiе или нтъ, замчу только, что оно очень распространено у насъ. Многiе пришли къ странному убжденiю, что полемика роняетъ въ глазахъ публики об спорящiя стороны, что отъ обоюдно-наносимыхъ ударовъ остаются только раны и увчья, но нтъ ни славы, ни побды. И вотъ почему литераторы, въ видахъ взаимнаго своего сохраненiя, часто совтуютъ избгать полемики, какъ вещи во всякомъ случа вредной.

Я говорю — это странное мннiе. Потомучто полемика въ настоящемъ своемъ смысл есть не только вещь хорошая, но и необходимая, неизбжная. Что дурная полемика вредна, это другое дло, и что у насъ полемика очень дурна, въ этомъ конечно нтъ ничего изумительнаго и съ этимъ всякiй согласится.

И такъ есть разные роды полемики и между ними нужно длать строгое различiе. Настоящая полемика есть борьба идей, взглядовъ, къ сожалнiю, таковой у насъ не имется. Но есть другая полемика, другой сортъ полемики, который представляетъ борьбу лицъ, кружковъ — таковая у насъ въ изобилiи. Вотъ мои главныя положенiя, которыя я постараюсь развить.

Полемика идей есть дло необходимое и полезное. Какъ скоро взгляды расходятся, борьба между ними неизбжна, и служитъ ко взаимному уясненiю. Если у насъ являются только рдкiе и слабые слды такой борьбы, то это вполн удовлетворительно объясняется тмъ, что полемика идей есть дло необыкновенно трудное. Хорошая полемика такого рода есть истинная драгоцнность, и значительные образцы ея только изрдка встрчаются въ самыхъ развитыхъ литературахъ. Отчего такъ, вы сейчасъ увидите, если примете во вниманiе, какихъ тяжкихъ и неудобоисполнимыхъ условiй требуетъ хорошая полемика.

Первое условiе — нужно понимать мысль своего противника. Это условiе, какъ оно ни трудно, иногда исполняется, но у насъ исполненiе его встрчаетъ почти непреодолимыя трудности.

А второе условiе подобно первому: нужно понять мысль противника лучше, чмъ понимаетъ ее самъ противникъ, потомучто нужно отвчатъ на эту мысль, судить ее. Вотъ это второе условiе, изъ котораго вытекаетъ, что истинная полемика есть прогрессъ, движенiе мысли впередъ, — это условiе уже ршительно почти нигд не соблюдается.

Эти условiя могутъ показаться легкими только человку несвдущему и неопытному. Въ сущности они чрезвычайно тяжелы.

Понимать вообще есть дло страшно трудное. Люди не только не понимаютъ чужихъ мыслей, но, по справедливому замчанiю, которое право не я сдлалъ, они часто не понимаютъ своихъ собственныхъ мыслей. Обратитесь къ житейскому опыту: чт движетъ людьми, чт ихъ воодушевляетъ и заставляетъ дйствовать? Страсти, желанiя, привычки, предразсудки, все чт вамъ угодно, но только не ясное сознанiе. Точно тоже бываетъ и тогда, когда люди мыслятъ. Разглагольствуетъ ли кто-нибудь въ обществ или чертитъ перомъ по бумаг, — его перомъ или языкомъ управляютъ страсти, желанiя, привычки и предразсудки: и чмъ сильне они его вдохновляютъ, тмъ быстре сыплются слова съ языка, тмъ быстре ходитъ его перо, но въ заключенiе, все-таки онъ самъ хорошенько не понимаетъ, чт онъ пишетъ или чт говоритъ. Все это не такъ дурно, какъ можетъ показаться съ перваго взгляда. Потомучто такимъ образомъ можно писать серьозныя статьи, или стихи и повсти, даже издавать журналы или энциклопедическiе словари, совершенно не понимая, чт такое самъ длаешь. Пониманiе задержало бы всю эту дятельность и слдовательно лишило бы насъ ея плодовъ.

Но если трудно понимать себя, то еще трудне понимать другихъ. И если возможно, не понимая своихъ собственныхъ мыслей, исписать очень много бумаги, то, къ несчастiю, не понимая чужихъ мыслей, невозможно произвести ни одной строчки хорошей полемики. Теперь примите въ соображенiе ту разрозненность умовъ, которая господствуетъ у насъ и о которой я вамъ уже писалъ, припомните стремленiе каждаго изъ нихъ мыслить самостоятельно, самобытно, и вы легко убдитесь, что полемики идей у насъ и ожидать трудно. Недавно открылся фактъ, который, признаюсь, я давно подозрвалъ, и который весьма важенъ для настоящаго перiода нашей литературы. Именно оказалось, что наши журналисты не читаютъ другъ друга. При такомъ положенiи дла, въ литератур можетъ господствовать всевозможная безсвязица и разноголосица, совершенный хаосъ, а ужь никакъ не борьба. Я знаю, что эти господа при этомъ опирались на высокое мннiе о собственной проницательности. Мы-де и не читаемъ другихъ, а понимаемъ ихъ насквозь! Но, по вышеизложеннымъ причинамъ, то есть по трудности такого дла, какъ пониманiе, я мало склоненъ доврять такой необыкновенной проницательности. Я замчаю только, что излишняя самоувренность въ себ есть именно признакъ непониманiя другихъ. Кто думаетъ, что онъ одинъ уменъ, а вс другiе глупы, тотъ очевиднйшимъ образомъ не понимаетъ другихъ и почти столь же очевидно не понимаетъ и себя.

Ко всему этому необходимо прибавить, что и самый принципъ пониманiя совершенно чуждъ нашей полемик. Мы стараемся не уяснить себ мысль противника, а напротивъ, затемнить ее какъ можно больше, сдлать изъ нея не мысль, а нелпость, запутать и исковеркать ее на сколько хватитъ силы. И тотъ у насъ молодецъ, кто всхъ больше на это мастеръ. Каждый хлопочетъ всми средствами превратить своего противника изъ человка способнаго сказать что-нибудь разумное, въ глупца, способнаго произносить только одни безсвязныя слова. Наша полемика состоитъ не въ пониманiи мыслей другихъ, но въ ихъ искаженiи, въ ней нтъ никакого желанiя подняться, и тмъ стать выше другихъ, но господствуетъ постоянное стремленiе — столкнуть другихъ ниже себя. Фантастическое и безплодное занятiе!

Вслдствiе всхъ этихъ причинъ понятно, почему полемики идей у насъ очень мало, чтобъ не сказать, что совсмъ нтъ. Зато тмъ сильне у насъ личная полемика. Можетъ-быть при этихъ моихъ словахъ вами овладетъ нкоторое недоумнiе. Ужели возможна, скажете вы, полемика лицъ? Если она основана не на идеяхъ, то на чемъ же она можетъ основаться? Если люди не понимаютъ другъ друга, то какъ же они могутъ спорить?

Но то, чт такъ трудно въ теорiи, легко на практик. Вс говорятъ разомъ, никто другъ друга не понимаетъ и не слушаетъ… помилуйте! да это обыкновеннйшее дло въ мiр, и нтъ ничего удивительнаго въ томъ, что оно въ широкихъ размрахъ повторилось и въ нашей литератур.

_______

Наблюдая за тмъ, какъ длается у насъ это важное дло, я собралъ нкоторыя замчанiя, которыя и сообщу вамъ. Полемика идей опирается на идеяхъ, но, спрашивается, на чемъ опирается полемика лицъ? Отвчаю — на авторитет лицъ, или, если полемика ведется отъ лица журналовъ, то на авторитет журналовъ. Въ борьб идей господствуетъ власть общихъ началъ, въ полемик лицъ — грубая сила частныхъ мннiй. Орудiемъ для борьбы идей служитъ мысль, орудiемъ въ полемик лицъ служитъ попреимуществу слово. Цль борьбы идей есть уясненiе мыслей, цль личной полемики — пониженiе авторитетовъ.

Полемика лицъ и кружковъ состоитъ въ томъ, что писатели или журналы отзываются презрительно или высокомрно, насмшливо или бранно о другихъ писателяхъ и о другихъ журналахъ, или вообще о какихъ-нибудь лицахъ, но притомъ такъ, что причины отзыва выставляются въ такой малой мр, въ какой заблагоразсудится автору, напримръ можетъ быть вовсе не выставлено причинъ. Главное здсь — лицо или журналъ, а не мысль. Общая формула этой полемики такая: такой—то отдлалъ такого. Такъ какъ насмшка или брань безъ видимой опоры не составляетъ собственно сужденiя или отзыва, то въ послднее время очень удачно введено въ употребленiе слово свистать. Свистать не значитъ излагать свои разсужденiя, или произносить надъ чмъ-нибудь свое сужденiе, свистъ не иметъ въ себ никакой опредленности, свойственной словамъ или мыслямъ. Поэтому высшее и вполн врное выраженiе личной полемики есть свистъ.

Вы видите, что личная полемика представляетъ несравненно бльшую простоту, чмъ полемика идей. Здсь не нужно искать общихъ началъ, не нужно понимать мысли противника, и если бы какъ-нибудь случилось, что она была понята, не нужно искать на нее отвта. Понятно, что наша юная литература гораздо съ бльшимъ успхомъ могла подвизаться на поприщ этой полемики, чмъ на поприщ полемики идей. И дйствительно, нкоторые журналы дали личной полемик значительное развитiе. Свои фельетоны, критики, рецензiи, внутреннiя обозрнiя они стали пересыпать всевозможными литературными и нелитературными именами, древними и новыми, щипля и терзая ихъ всяческимъ образомъ. Въ этомъ же дух было написано множество стихотворенiй. Весьма любопытно бы было, если бы журналы, систематически занимающiеся подобнымъ упражненiемъ, ршились дать ему надлежащую выпуклость и законченность. Можно было бы завести у себя особый, самый убiйственный отдлъ, подъ грознымъ заглавiемъ:

БРАНЬ

и писать въ этомъ отдл краткiя и выразительныя статьи такого содержанiя:

Статья 1. Въ ‘Русскомъ Встник’ статья такого то — отвратительная чушь.

Статья 2. Мы нашли въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ статью такого-то. Непроходимая дичь!

Статья 3. Въ ‘Современник’ читатели встртятъ статью такого-то. Какая невообразимая ерунда!

Статья 4. Появилась въ ‘Русскомъ Слов’ статья такая-то. Господи, какъ глупы-то бываютъ люди! и т. д.

Сомнваться здсь нечего. Такiе отзывы имли бы за себя авторитетъ того журнала, въ которомъ бы они помщались. А между тмъ, если бы дло велось такимъ образомъ на чистоту, безъ обиняковъ и околичностей, его теченiе и его результаты обнаружились бы гораздо отчетливе.

Не смотря однакоже на чрезвычайно сложныя формы, въ которыхъ свистъ является въ нашихъ журналахъ, можетъ-быть мы успемъ прослдить важнйшiя черты этого интереснаго предмета.

Прежде всего замчу, что не только какой-нибудь толстый журналъ, но и самый тоненькiй и неизвстный человкъ иметъ полнйшее право свистать по мр силъ и возможности. Право на свистъ есть неотъемлемое право каждаго пишущаго, и нельзя потерпть ни малйщаго его стсненiя. Но разумется, извстный человкъ и извстный журналъ иметъ на свистъ больше права, по той причин, что свистъ его иметъ больше значенiя. Именно значенiе свиста строго пропорцiально авторитету свистящаго. Вольтеръ цлую жизнь свисталъ и не безъ толку и не безъ послдствiй. (А вдь какъ сердились на него, и именно за свистъ.) Журналъ съ большимъ авторитетомъ иметъ право мимоходомъ свиснуть на кого угодно, потомучто его свистъ обратитъ вниманiе и будетъ имть всъ. Лицо же безъ авторитета, если станетъ свистть, можетъ только натрудить свои легкiя безъ особенной пользы для общества.

Но отсюда же видно, что свистъ, особенно въ большомъ количеств, есть вещь весьма опасная для того кто свищетъ.

Когда журналъ свиститъ, онъ опирается на свой авторитетъ: слдовательно онъ рискуетъ своимъ авторитетомъ, онъ ставитъ его на карту и слдовательно можетъ сильно проиграться. Кто мыслитъ и разсуждаетъ, тотъ ничмъ не злоупотребляетъ, кто свиститъ, тотъ можетъ злоупотреблять своимъ авторитетомъ, потомучто дйствуетъ бездоказательно, ибо свистъ есть бездоказательный приговоръ, бездоказательное осужденiе. Кто мыслитъ и разсуждаетъ, за того отвчаютъ его разсужденiя. Кто свиститъ, тотъ самъ отвчаетъ за свой свистъ и подвергается опасности потерять свой свистящiй авторитетъ. Есть многiе, которые сильно боятся свиста можетъ-быть и за себя, но чаще за другихъ. Что касается до меня, то я, признаюсь, еще больше боялся и боюсь за свистящихъ. Меня всегда беретъ страхъ при вид ихъ необыкновенной смлости.

Возможно ли иногда такъ легкомысленно рисковать собою!

Но такъ всегда бываетъ, если чмъ можно злоупотреблять, всегда найдутся злоупотребляющiе. Отыскивая причины этого злоупотребленiя, я, кажется, достигъ нкотораго свта истины въ этомъ дл. Свистящiе, мн кажется, ршаются злоупотреблять этою громадною силою — свистомъ, только потому, что увренные въ громадности этой силы, придаютъ своему личному, фальшивому и потому безсильному свисту тоже огромное значенiе. Не всякiй артиллерiйскiй подпоручикъ можетъ сдлаться Наполеономъ. Они безъ сомннiя убждены, что въ рукахъ ихъ находится какая-то большая сила, т. е. что напечатавши свой свистъ, они много сделаютъ въ отношенiи къ освистанному предмету. Они опираются при этомъ на нашъ старинный предразсудокъ, по которому

Печатный каждый листъ быть кажется святымъ.

Какое странное заблужденiе! Конечно, въ обществ мало развитомъ, не привыкшемъ къ печати, сама печать, т. е. печатныя буквы, уже есть сила, но не должно забывать, что въ развитомъ обществ печатныя буквы постепенно теряютъ свою силу и сила остается только за однимъ — за мыслью. Какая дикая мысль — воображать, что печатный станокъ самъ по себ иметъ силу! Возможно ли думать, что достаточно обладать такимъ станкомъ, для того чтобы наносить другимъ радость и огорченiе, чтобы однихъ возвеличивать, а другихъ губить? Если бы онъ давалъ каждому, его имющему, такую силу, то онъ былъ бы самымъ анархическимъ и гибельнымъ изобртенiемъ. По счастiю, сила этого станка совершенно другая. Не много и не надолго вы можете сдлать посредствомъ него съ другими, но зато вы все можете сдлать съ собою. Вы можете погубить себя или возвеличить, но во всякомъ случа посредствомъ этого драгоцннаго станка вы можете обнаружить себя до конца, можете напечатать и разослать по всему свту и свой умъ, сколько его у васъ есть, и всю свою глупость, со всмъ ея безобразiемъ. И потомъ уже нтъ спасенiя и нтъ покаянiя, топоромъ не вырубить того, чт вы съ собой сдлали.

Возвеличить же и погубить другихъ можетъ не вашъ станокъ, а только одно — ваша мысль. Такъ должно быть, такъ бываетъ, и еще въ большей степени такъ будетъ впередъ.

Конечно однакоже, покамстъ будетъ то чт будетъ, бываетъ на свт много нехорошаго. Изъ того, чт я сказалъ до сихъ поръ, легко видть, что такая полемика, какъ у насъ, можетъ существовать только при двухъ условiяхъ: 1) при большомъ уваженiи печати въ публик и 2) при большомъ развитiи частныхъ авторитетовъ.

Гд нтъ авторитетовъ, тамъ нельзя злоупотреблять ими, и гд печатное не кажется святымъ, тамъ нельзя злоупотреблять печатью. Уваженiе къ печати — дло давно извстное, но что касается до силы частныхъ авторитетовъ, то ее недурно описать подробне. Совершенно ясно, что наша литература иметъ устройство въ высшей степени монополистское. Вся она сосредоточивается въ журналахъ, каждый журналъ есть большой монополистъ, страшный богачъ, передъ которымъ отдльные писатели большею частью мелкiе торгаши. Слдовательно давить и притснять этихъ мелкихъ людей у насъ дло боле возможное, чмъ гд-нибудь. А чт возможно, то отчасти и длается. Извстно, что такое монополистское устройство наша литература получила по совершенно особеннымъ обстоятельствамъ. Припомните то время, когда литература не могла имть боле трехъ или четырехъ журналовъ. Теперь это монополистское устройство ослабло вслдствiе размноженiя журналовъ, и разумется, съ еще бльшимъ увеличенiемъ числа ихъ, должно современемъ исчезнуть.

Но въ настоящее время журналъ съ авторитетомъ, все равно, фальшиво или правильно прiобртенъ этотъ авторитетъ — есть большой хозяинъ въ литератур. Съ монополiею неразлучны и вс злоупотребленiя монополiи. Журналы чувствуютъ свою власть и иногда пренаивно ее высказываютъ. Недавно — трудно поврить! — одинъ журналъ требовалъ отъ нкотораго писателя, чтобы тотъ молчалъ, а не то грозилъ освистать его. Очевиднымъ образомъ рчь совершенно нелитературная, то есть нечестная. Журналъ, если понимать его литературно, не можетъ грозить, не можетъ признавать себя разбойникомъ, который кого хочетъ, того обдеретъ. Журналъ долженъ дйствовать справедливо. Онъ непремнно долженъ освистать того, кого нужно освистать, и никакъ не долженъ свистать тамъ, где не слдуетъ.

Если же журналы грозятъ, если они явно пользуются силою монополiи, то разумется есть и т, кто боится этой грозы, есть такiе, которые страдаютъ отъ этой монополiи. И дйствительно, то чт не опасно для большихъ людей, можетъ быть весьма больно для маленькихъ. Но да утшатся эти страдальцы! Монополисты денежные наживаются злоупотребленiями, монополисты литературные отъ злоупотребленiй банкрутятся. Каждое несправедливое слово ложится не только на того, о комъ сказано, но и на того, кто сказалъ его. Каждая минута требуетъ отчета у монополистовъ, и если они такъ дурно употребляли свой капиталъ — авторитетъ, то настанетъ время, когда у нихъ не будетъ ни копейки(1 ).

________

Какъ бы то ни было, но только одинъ изъ элементовъ нашей полемики составляютъ жалобы на такъ называемыхъ свистуновъ, грустныя стованiя на ихъ неуважительность и дерзость. Признаюсь вамъ, я никакъ не могу сочувствовать этому унылому настроенiю. Жалоба всегда есть причина нкоторой слабости, нкотораго упадка духа. А унынiе совсмъ нейдетъ къ намъ, русскимъ людямъ. Мы, какъ извстно всему свту, народъ бодрый и смлый. У насъ все можно, все нипочемъ. Мы — гнемъ не паримъ, переломимъ не тужимъ.

И притомъ всмъ намъ извстно отъ нжнаго дтства, что плачемъ горю не поможешь. Напрасно вы будете расточать благороднйшее негодованiе: тутъ мало благородства и высокихъ чувствъ. Въ литератур требуется еще нчто другое, нужно длать, нужно работать, а иначе — горе только стующимъ и плачущимъ!

Жалоба есть признанiе слабости, а слабость — дурной совтчикъ. Поэтому и люди жалующiеся въ нашей литератур нердко прибгаютъ къ неправильнымъ мрамъ. Они, напримръ, чтобы защититься отъ своихъ противниковъ, часто хватаются за авторитеты, ища спасенiя подъ ихъ же крыльями. Напрасныя старанiя! Авторитеты не помогутъ тому, кто самъ не уметъ дйствовать. Точно такъ недавно еще можно было подумать, что нкоторые наши литераторы готовы подать просьбу въ Академiю Наукъ, и умолять это многоученое собранiе разршить ихъ недоумнiя. Но увы! если бы Академiя Наукъ имла силу точно разршать вс вопросы, — хорошо было бы жить на свт! Академiя Наукъ отлично уметъ опредлять восхожденiе и захожденiе небесныхъ свтилъ, но въ какое неописанное смущенiе она пришла бы, если бы мы вздумали потребовать отъ нея — опредлить движенiе свтилъ литературныхъ! Нтъ, Академiя Наукъ намъ не поможетъ, если мы сами не умемъ справиться со своимъ дломъ!

И такъ жалобы во всякомъ случа несправедливы. Если люди не умютъ быть довольными въ литературномъ мiр, то спрашивается, гд же въ другой сфер они могутъ ожидать счастья? Потомучто вдь литературный мiръ есть лучшiй изо всхъ мiровъ, какiе есть въ подсолнечной. Въ немъ вс явленiя имютъ наиболе правильный, законный и твердый ходъ. Въ немъ заслуги никогда не теряются, а все дурное гибнетъ непремнно. Въ немъ соблюдается тотъ утопическiй законъ, что всякому воздается по его способности и всякой способности по дламъ ея. Я разумю здсь конечно не деньги — презрнный металлъ, но то, чт должно быть дороже для литературы, то есть славу и значенiе въ общемъ дл.

________

И такъ я становлюсь на сторону свистуновъ. Извстно всмъ, что мы издавна были вопитываемы въ страх къ авторитетамъ, въ почтительности всевозможной. Мы привыкли думать:

Какъ можно смть

Свое сужденiе имть?

Нкоторые смлые люди показали намъ, какъ можно смть, и вотъ мы развязали себ языки. Чт же тутъ дурного кром хорошаго? Вы не уважаете разныхъ важныхъ писателей и дятелей, не уважаете разные важные предметы: и прекрасно! не уважайте и высказывайте свое неуваженiе. Не нужно намъ никакого фальшиваго, поддльнаго, вынужденнаго уваженiя!

Дло уяснится само собою. Вы, напримръ, не уважаете какого-нибудь великаго человка и отзываетесь о немъ дурно и непочтительно. Отчего же нтъ? Не забывайте только, что въ этомъ ваша бда, а не бда того, о комъ вы говорите. Потомучто вдь это еще вопросъ, нужно ли ему ваше почтенiе или нтъ. Можетъ-быть онъ и безъ него обойдется. И въ самомъ дл, на кой оно ему прахъ?

Уваженiе лестно для человка отъ тхъ людей, которыхъ онъ самъ уважаетъ, всякiй цнитъ выше всего мннiе тхъ, кого онъ самъ высоко цнитъ. Этого мало, что вы сами на себя надли судейскую мантiю: судьею васъ все-таки не признютъ до тхъ поръ, какъ вы не будете достойны этого званiя.

И такъ впередъ! Пусть вс высказываются, пусть вс говорятъ по мр силъ и умнья. Только такимъ образомъ мы научимся наконецъ, чт значитъ высказываться, и можетъ быть современемъ станемъ дорожить своимъ мннiемъ и не бросать его легкомысленно на втеръ.

Съ удовольствiемъ можно замтитъ, что въ настоящее время этотъ прогресъ весьма силенъ у насъ. Брань, голословное осужденiе, однимъ словомъ свистъ, не заключающiй въ себ никакого разумнаго соображенiя, уже потеряли много значенiя. Кто бы вы ни были, если вы чуть замтны, вы можете быть уврены, что въ журналахъ васъ будутъ бранить. Будутъ ли хвалить — за это вамъ никто не поручится. При такомъ положенiи, когда свищутъ разомъ на всхъ, отъ этого свисту никому ни тепло, ни холодно.

Но такъ и должно быть въ развитомъ обществ. Въ развитомъ обществ пустыя слова не должны имть никакого значенiя, общество тмъ лучше, чмъ больше и исключительно оно даетъ всъ мысли передъ словомъ, сужденiю передъ свистомъ.

И такъ мы учимся, мы совершенствуемся. Передъ нами открывается совершенно безоблачная, ясная перспектива. Иногда говорятъ, что наша критика и полемика роняетъ достойные авторитеты, топчетъ въ грязь великiя имена. Какiя страшныя и жалкiя опасенiя!

Невольно приходитъ мн въ голову по этому случаю одно имя, единственное, которое я приведу въ примръ — имя Пушкина. Когда я произношу это дорогое имя, то передъ этою великою дйствительностью вся наша современная журналистика вдругъ принимаетъ совершенно фантастическiй, мечтательный видъ, и мн кажется, что я попалъ въ царство тней. Для меня становится комическою дерзость тхъ, кто всуе произноситъ это имя, не замчая, сколько вредитъ онъ себ своими сужденiями, и не понимая, что они не имютъ никакого значенiя для Пушкина. Дло, совершонное Пушкинымъ, представляется незыблемымъ памятникомъ:

Ни вихрь его, ни громъ не сломитъ быстротечный,

И времени полетъ его не сокрушитъ.

Между тмъ нашлись же мечтатели, которые взялись за фантастическую работу — какъ-нибудь покачнуть или сломить эту твердыню. Они почти воображаютъ, что въ ихъ власти ршить судьбу Пушкина, и добросовстнйшимъ образомъ принимаются ее ршать, а вдь совершенно ясно, что судьба его таинственно заключена въ немъ самомъ и ни отъ кого не зависитъ. На Пушкина былъ направленъ въ наши дни и чистйшiй свистъ, но какой же маловрный испугается за Пушкина? Напротивъ, кто скоре не испугается за свистуновъ?

Какъ безопасенъ отъ нашей полемики Пушкинъ, такъ безопасно и все чт иметъ дйствительную, а не фальшивую цну. Наша критика и полемика въ этомъ случа преувеличиваетъ свою собственную силу и не замчаетъ всей своей слабсти. Въ вашемъ журнал было начато перечисленiе явленiй, пропущенныхъ нашею критикою. Вы долго еще будете ихъ перечислять. И къ этому отдлу вы легко можете присоединить многiе другiе, напримръ явленiя, искажонныя нашею критикою, явленiя, преслдуемыя нашею критикою, явленiя, захваленныя нашею критикою и т. д. Однимъ словомъ, общiй фактъ тотъ, что наша изящная литература развивается въ настоящее время помимо критики. Если посмотрть хорошенько, то наша изящная литература представляетъ богатое развитiе, лучшее развитiе, чмъ какая бы то ни была другая отрасль литературы. Частенько критика пробовала свистть на нашихъ творческихъ писателей, но это свистнье не имло никакого влiянiя на значенiе ихъ въ публик и на ихъ развитiе. Сила беретъ свое.

Есть и другая область, хотя не столь богатая у насъ, какъ область изящной литературы, но столь же мало доступная для влiянiя личной полемики и свиста, — именно область науки. Труды нашихъ ученыхъ, каковы бы они ни были, имютъ свое настоящее значенiе только въ наук, судящей ихъ безпристрастно и нелицемрно. Поэтому, если тотъ или другой ученый, по слабости характера, боится свиста или очень хлопочетъ о популярности, то это еще ничего не значитъ. У него все-таки есть твердая точка опоры, есть врное прибжище отъ литературной бури, именно наука. Если наука его забракуетъ, то онъ погибъ дйствительно, если же она его признетъ, то тутъ ужь ничего сдлать нельзя: тутъ сколько ни свисти, останешься только при своемъ свист.

Говорю все это потому, что широко развившаяся личная полемика задваетъ всхъ и каждаго, она забываетъ свои настоящiя границы и часто принимается грозить и пугать тхъ, кто отъ нея вполн безопасенъ.

И такъ во всхъ этихъ явленiяхъ, совершающихся въ нашей литератур, я не вижу ничего, опаснаго и даже ничего дурного. Все совершается естественнымъ порядкомъ, злоупотребленiе и насилiе бываетъ какъ и везд, но только нигд они такъ быстро не сглаживаются и нигд не приносятъ такъ мало вреда.

Широкое развитiе брани уронитъ брань.

Широкое развитiе неправильной и преувеличивающей свою силу полемики, уронитъ и эту неправильность и это преувеличенiе.

Чему быть, того не миновать. Чему остаться, т останется и чему погибнуть, то погибнетъ.

_________

Въ этихъ розовыхъ мечтахъ и надеждахъ меня не смущаетъ даже одна мрачная черта, безпрерывно встрчающаяся въ нашей полемик. Я говорю объ упрекахъ въ недобросовстности. Какъ бы мирно ни начался у насъ споръ, кончится онъ всегда тмъ, что противники станутъ упрекать одинъ другого въ недобросовстности. Недобросовстность — скверное дло! Но едвали можно въ этомъ случа врить спорящимъ. Подобные упреки есть непремнное слдствiе всякого плохого спора, такъ что въ нихъ можно видть только ясный признакъ нашего неумнья спорить. Напротивъ, трудно представить себ литературу боле благородную, чмъ наша молодая литература. Недобросовстные писатели у насъ были, но вс знаютъ ихъ по пальцамъ, въ настоящее же время, за рдкими и всеобще презираемыми исключенiями, въ нашей литератур нтъ недобросовстныхъ писателей. Это намъ можно сказать громко, и этимъ мы явно можемъ гордиться. Но слишкомъ гордиться тоже не слдуетъ. Благородныя дла гораздо выше однихъ благородныхъ чувствъ. И есть, говорятъ, нчто хуже, чмъ недобросовстность. Простота, по нашей пословиц, хуже воровства. И въ самомъ дл, хорошо ли будетъ, если то, чт въ жару спора называется недобросовстностью, на самомъ дл окажется другимъ, именно не боле, какъ разыгравшимся тупоумiемъ?

Въ нашей полемик встрчается на каждомъ шагу и маленькая ложь, и маленькая клевета. Говорю это смло — ложь и клевета, ложь — потомучто вполн врно можно судить только о чужой мысли, а судить о лиц чрезвычайно трудно, клевета — потомучто дурное и неправильное мннiе о лиц, распространяемое въ публик, есть клевета. Между-тмъ никого въ нашей литератур нельзя назвать лжецомъ и клеветникомъ. Все происходитъ, какъ я сказалъ, оттого, что люди не понимаютъ сами, чт они думаютъ. Иной воображаетъ, что говоритъ остроумнйшую колкость и никакъ не догадывается, что эта колкость есть просто ложь, или личность. Люди бранятся и принимаютъ брань за остроумiе, ложь за обнаруженiе истины, клевету чуть ли не за геройство. Все это естественно, но все это едва ли утшительно. А между-тмъ благородство направленiя не подвергается никакому сомннiю.

Скажу боле: въ настоящую минуту наша литература почти исключительно руководствуется благороднйшими чувствами. Посл той общей картины полемики, которую я набросалъ вамъ въ крупныхъ чертахъ, естественно является вопросъ о главныхъ пружинахъ полемики. Какiя бы плохiя формы она ни принимала, она должна же въ чемъ-нибудь корениться. Дйствительно, и въ этомъ случа справедливо, что ничто не бываетъ безъ причины. Причина для нашей полемики есть, и притомъ она есть истинно человческая причина, то-есть состоитъ въ идеяхъ, въ убжденiяхъ. Слдовательно сущность полемики хорошая, только форма не соотвтствуетъ этой сущности, форма — дурная, фальшивая, безплодная.

Бываетъ у насъ брань и изъ одного удовольствiя брани, то есть изъ того, что языкъ чешется, бываетъ брань и по чисто личнымъ, индивидуальнымъ расчетамъ, но вообще, въ огромномъ большинств случаевъ, лица служатъ представителями идей, кружки образуются по сходству убжденiй. Убжденiя — дло святое, а все-таки не мшаетъ понимать то, чт самъ длаешь и говоришь. Недурно бы было, если бы иной, славящiйся твердостью убжденiй, понималъ, что изъ этой твердости у него ничего хорошаго не выходитъ, а выходитъ только нетерпимость и фанатизмъ. Нетерпимость, по которой онъ готовъ забросать камнями всякаго, кто только покажется ему несогласнымъ съ его убжденiями, фанатизмъ, по которому онъ слпо вруетъ въ своихъ собственныхъ идоловъ и слпо глухъ ко всякому другому голосу и всякой другой мысли. Недурно бы было, если бы люди убжденiй убдились, что однихъ убжденiй мало, что и убжденiе ихъ и все на свт можетъ быть зломъ, что напримръ вмсто плодотворной борьбы идей, оно порождаетъ слпоту и глухоту, при которой такая борьба невозможна, при которой только и возможенъ свистъ и личная полемика. Тамъ, гд лица только того и ищутъ, чтобы сдлаться врагами, тамъ они и довольствуются тмъ, что смотрятъ другъ на друга враждебно, свистятъ и перебрасываются камешками.

Читая иныя полемическiя статьи, нельзя не подивиться той искренности и прямот, съ которою въ нихъ излагаются изумительнйшiя вещи. И публика любитъ за это такiя статьи. Она любитъ ихъ искренность и прямоту, любитъ тотъ жаръ, который служитъ имъ подкладкою, который проглядываетъ изъ-за хитрой и пестрой сти словъ. Можетъ-быть и долго еще будутъ находиться читатели, которые съ удовольствiемъ будутъ повторять:

Они немножечко дерутъ,

За то ужь въ ротъ хмльного не берутъ

И вс съ прекраснымъ поведеньемъ!

Но вдь все-таки дло въ дл, а не въ поведенiи. Чт если заговорятъ иначе? Чт если скажутъ: намъ надола ваша искренность и прямота, мы сыты по горло вашею искренностью и прямотою, да нтъ ли же у васъ еще чего-нибудь, кром вашей искренности и прямоты?

И дйствительно, являются какiе-то зловщiе признаки, о которыхъ я съ ужасомъ помышляю и о которыхъ страшно какъ-то и говорить. Начну издалека. Среди своей полемики нкоторые журналы договорились до вещи довольно опасной. Они утверждаютъ, что они презираютъ литературу. Припомните въ самомъ дл, кто не потшался надъ нашею современною литературою, кто не отзывался о ней свысока? И дтская-то она, и забiяческая, и везд въ ней хаосъ и мракъ, и отсталая она, и недозрлая и т. д. Таковъ общiй голосъ. Отзываясь такимъ образомъ, можетъ быть каждый журналъ выгораживалъ однакоже самъ себя, но вдь это старая штука, себ-то каждый кажется лучше, чмъ другимъ.

И такъ можетъ-быть эти отзывы разовьются въ ясное недовольство литературы собою самою. Если такъ, то это сознанiе своихъ недостатковъ будетъ весьма полезно, и чмъ скоре оно совершится, тмъ лучше.

Но мн приходитъ при этомъ въ голову другая, очень странная мысль: у меня шевелится вопросъ такого рода: не презираетъ ли общество литературу? Не будемъ пугаться и разсмотримъ это предположенiе съ надлежащимъ хладнокровiемъ. Презрнiе общества къ литератур не есть у насъ дло новое или безпримрное. Оглянемся назадъ и мы увидимъ напримръ, что во все время Пушкина оно было довольно сильно. Маленькiй кружокъ Пушкина и его друзей съ высокомрiемъ смотрлъ на огромное большинство тогдашней литературы. Взглядъ Пушкина былъ безъ сомннiя вполн раздляемъ и нкоторою частью тогдашняго общества. Теперь, издали, мы совершенно ясно видимъ, что этотъ презрительный взглядъ былъ правъ, что литература его заслуживала. Затмъ, когда сталъ писать Блинскiй, онъ опять удивилъ нашу литературу своею строгостью. За Блинскимъ, какъ извстно, шла толпа лучшихъ людей его времени и слдовательно опять была избранная часть общества, которая презирала многихъ тогда процвтавшихъ дятелей. Нтъ никакого сомннiя, что въ настоящее время наша литература мене, чмъ когда-нибудь заслуживаетъ презрнiя, мы все-таки замтно ушли впередъ, но нкоторая доля презрнiя все-таки можетъ существовать. Если есть литераторы, которые презираютъ литературу, то гораздо больше должно быть число лицъ непишущихъ, которыя раздляютъ ихъ взглядъ.

Разглядть ихъ очень трудно, потомучто у насъ вообще трудно подсмотрть отношенiе между обществомъ и литературою. Вслдствiе монополистскаго устройства, вслдствiе исключительнаго развитiя журналистики, наши критики и публицисты рзче чмъ гд-нибудь отдляются отъ общества. Половина нашихъ дятельныхъ литераторовъ — срочные журнальные работники. Слдовательно литература ограничивается немногими лицами, и она далеко не составляетъ органа всего общества. Литература еще не вошла вполн въ наши нравы, множество образованныхъ людей никогда не вздумаютъ взять пера въ руки. И по всему этому легко можетъ быть, что вн литературы составилась или еще составляется масса образованныхъ людей, которые чмъ ясне сами участвуютъ въ литератур, тмъ хладнокровне и строже ее судятъ.

Признаюсь вамъ, мн было бы прiятно такъ думать. Наша литература, положимъ, прекрасная литература, но хорошо бы было, если бы общество стояло выше даже этой прекрасной литературы. Самодовольство есть вещь весьма опасная. Я всегда съ нкоторымъ огорченiемъ встрчалъ признаки самодовольства какъ въ частныхъ лицахъ, такъ и въ литератур. Прекрасно бы было, еслибы это самодовольство исчезло въ литератур до послдняго слда. Писатели не будутъ такъ развиты и свободны въ своихъ движенiяхъ, но это ничего. Когда передъ ними какъ призракъ будетъ постоянно мелькать суровый ликъ общественнаго мннiя, они конечно не такъ легко будутъ принимать на себя видъ его руководителей и представителей, но за то, я надюсь, они станутъ боле усердными и мене небрежными служителями общества. Они не будутъ уже кокетничать съ публикою и стараться ей понравиться, какъ малому ребенку, они перестанутъ шалить, какъ скоро замтятъ, что публика не ребенокъ, а грозный судья, который за ними наблюдаетъ. Весьма полезны т литераторы, которые пишутъ для особой публики, они имютъ полное право приноровляться къ ней и писать не спроста, а такъ, чтобы угодить своей публик. Но должны же наконецъ у насъ явиться и такiе, которые пишутъ для публики вообще, слдовательно не примняясь ни къ чему, а стараясь работать возможно лучше, по мр силъ своихъ и средствъ. Должна же явиться у насъ и такая публика, которая не требуетъ, чтобы къ ней примнялись, а съуметъ безъ этого оцнить всякiй истинный и полезный трудъ. Если такая публика у насъ уже есть, то тмъ лучше для насъ.

Я знаю, что опасенiе общественнаго суда вовсе не въ нравахъ нашей литературы. Но тутъ нтъ ничего дурного и скоре здсь видна хорошая черта — увренности въ сочувствiи другихъ. Наша литература не привыкла къ презрнiю. Напротивъ, въ ней живо слышенъ голосъ юношеской самоувренности, которая не можетъ и подумать, что ее поймутъ дурно и посмотрятъ на нее косо. Такъ говорливый юноша ораторствуетъ съ благороднйшимъ жаромъ среди большого общества. Смло касается онъ самыхъ разнородныхъ вопросовъ, ршительно судитъ про всхъ и обо всемъ, и въ своемъ увлеченiи не замчаетъ, что многiе уже стали переглядываться и покачивать головами, слушая его юношескiя рчи. Не будетъ большой бды, если онъ наконецъ замтитъ, что его слушаютъ уже не съ тою благосклонностью, съ какою встртили его первыя рчи. Благородному юнош съ его неподдльнымъ жаромъ легко поправить дло. И дло отъ этого не только не проиграетъ, а напротивъ, безконечно выиграетъ. Онъ заставитъ уважать себя всхъ, и всхъ прислушиваться къ своему голосу.

_________

Когда говорятъ о недостаткахъ нашей литературы, то всегда припоминаютъ, что она встрчала препятствiя въ постороннихъ для нея обстоятельствахъ. Замчанiе справедливое, и предметъ этотъ стоитъ полнаго вниманiя. Дйствительно, по нкоторымъ обстоятельствамъ литература наша получила не совсмъ правильное развитiе. Мы не видимъ своихъ границъ, мы не сознаемъ хорошенько чт мы длаемъ, мы, какъ фантасты, готовы вообразить себя рыцарями и ежеминутно принимаемъ свое перо за смертоносное копье… Обстоятельства можетъ-быть дйствительно повредили нашей литератур. Но жалобы на обстоятельства имютъ въ ней ложный тонъ, оскорбляющiй мое ухо. Поясню дло примромъ.

Вообразите купца, котораго дла идутъ очень дурно, который всюду находитъ неудачу. Какой жалобы всего естественне ожидать отъ него? Если вы спросите его самого, онъ непремнно пожалуется на свои обстоятельства: тотъ надулъ его, тотъ не представилъ вовремя товара, тамъ случилась буря, тамъ неурожай и проч. Весьма возможно, что обстоятельства дйствительно виноваты въ бдствiяхъ купца, но для васъ конечно интересне вопросъ, дйствительно ли невиноватъ самъ купецъ. Попробуйте же спросить постороннихъ, обратитесь къ сосдямъ, и посмотрите, чт они скажутъ. Они наврное станутъ говорить, что купецъ вашъ не умлъ примниться къ обстоятельствамъ и т. п.

Но этого мало. Легко можетъ быть, что вы услышите такiя рчи: куда-де ему въ торговлю соваться! Найдутся люди посмышлене его и побойче! Зачмъ же ему было давать потачку? Извстно, дло торговое, подломъ ему!

Такъ что изъ обстоятельствъ вывести заключенiе чрезвычайно трудно. Не знаешь, не то извинить купца, не то бранить! Самому же купцу всего важне сознавать, чт произошло отъ обстоятельствъ, и чт отъ его собственной вины. Если купецъ самъ дйствительно не виноватъ, тогда онъ можетъ, напримръ, съ твердостью просить помочь ему. Онъ постоянно былъ акуратенъ, всему виною были обстоятельства, и слдовательно ему можно дать взаймы денегъ. Но совершенно другое дло, если кто-нибудь приступитъ къ вамъ съ такою жалобою: я разорился не только отъ обстоятельствъ, но и отъ собственнаго неумнья и нерасторопности, но дайте мн денегъ — и я, клянусь, буду впередъ акуратне.

До свденiя одного изъ нашихъ (даровитыхъ впрочемъ) литераторовъ достигло, что его называютъ невждою. Чмъ же, вы думаете, онъ утшился и чмъ защитился? Онъ отвчалъ, что были люди, которые и Гегеля, и Канта, и Декарта называли невждами. По моему мннiю, весьма слабое утшенiе! Конечно, весьма возможно, весьма легко можетъ случиться, что человка на самомъ дл свдущаго назовутъ невждою. Но чт же изъ этого слдуетъ? Упомянутый литераторъ въ дйствительности все-таки можетъ быть невждою. Такъ точно иногда дурно защищаютъ и утшаютъ нашу литературу. Весьма возможно, что только вслдствiе обстоятельствъ у насъ нтъ ни Гегелей, ни Кантовъ, ни Декартовъ, но въ дйствительности можетъ-быть и мы совершенно неспособны произвести ни Гегелей, ни Кантовъ, ни Декартовъ.

Главное наше зло безъ сомннiя въ томъ, что мы живемъ въ фантастическомъ мiр и не можемъ разглядть нашего дйствительнаго положенiя. Литература всегда будетъ и должна быть служительницею общихъ идей, только въ нихъ ея сила. По самой сущности дла, передъ общими авторитетами науки, искусства, поэзiи все должно одинаково преклоняться. И публика плоха, если она не понимаетъ ихъ и принимаетъ за нихъ что-нибудь другое, чмъ и забавляется, и журналы будутъ пустословiемъ, если они вздумаютъ помимо ихъ служить чему-нибудь другому. Шутитъ или легкомысленно обращаться съ авторитетомъ науки и искусства — невозможно. Этотъ авторитетъ есть достоянiе, прiобртенное цлою жизнью человчества. Существованiе этого авторитета есть признакъ того, что въ человческой жизни уже не можетъ быть хаоса и колебанiя, что она уже не можетъ распасться на атомы. Человческая жизнь въ извстной степени уже окрпла, выработалась, сложилась, она уже не просто жизнь, и никогда не можетъ быть просто жизнью, она есть жизнь историческая. Человчество выработало себ почву, твердыя точки опоры, исторiю. Въ настоящее время человку уже невозможно отказаться отъ исторiи, невозможно быть отдльнымъ, такъ сказать первозданнымъ человкомъ, невозможно разорвать свою связь съ общимъ человческимъ мiромъ.

И дйствительно, какъ ни хаотичны бываютъ явленiя нашего литературнаго мiра, очевидно они не могутъ, не смютъ отказаться отъ общаго авторитета науки и искусства. Журналъ, хотя бы и не хотлъ беззавтно служить и исключительно подчиняться этому авторитету, никакъ однакоже не можетъ отказаться ни отъ науки, ни отъ поэзiи. И большею частiю вся бда въ томъ и состоитъ, что такъ или иначе, но только во что бы то ни стало, нужно являться передъ публикою и тонкимъ критикомъ, и жаркимъ поборникомъ науки. Отсюда проистекаютъ величайшiя странности. Вмсто того чтобы говорить о томъ, чт его дйствительно занимаетъ, писатель безсознательно берется за то, чт ему чуждо и при томъ выказываетъ полную самоувренность. Мы-де и поэзiю понимаемъ, и очень тонко можемъ судить о нашихъ поэтахъ, мы и философiю отлично знаемъ, и исторiю разумемъ не хуже другихъ, да и въ химiи тоже маракуемъ. И вотъ вслдствiе этихъ большихъ претензiй творятся дла, достойныя смха. Пишутся критики и умныя статьи, въ которыхъ поэзiя и наука извращаются самымъ благонамреннымъ образомъ… Конечно, наук и поэзiи при этомъ нечего бояться, но какъ не побояться за тхъ, кто съ ними неосторожно обращается?

Н. К.

(1 ) Конечно такiя надежды совершенная утопiя, но нельзя же иногда не потшиться утопiей. Ред.

<Н. Н. Страхов>

Нчто о полемик

Читайте также: