Литературные законодатели, Страхов Николай Николаевич, Год: 1861 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

<Н. Н. Страхов>

Литературные законодатели

Письмо въ редакцiю ‘Времени’, по поводу статьи: ‘Литературные рабочiе’ (Современникъ. No 10)

‘Время’, No 11, 1861

Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1861/NOVEMBER/litzakon.htm

Мужайся, презирай обманъ,

Стезею правды бодро слдуй,

Люби сиротъ, и мой коранъ

Дрожащей твари проповдуй.

ИЗЪ КОРАНА.

Наша литература, какъ извстно, очень молода. Въ этомъ конечно нтъ еще никакой бды, никакого порока. Но не справедливо ли будетъ сказать, что по нкоторымъ своимъ сторонамъ наша литература молода не по лтамъ? Она какъ-будто поражена недугомъ, который мшаетъ ей крпнуть и развиваться. Вмсто того чтобы рости и мужать, она только тянется и остается при этомъ все тмъ же долговязымъ ребенкомъ. Напрасно она иногда принимаетъ на себя видъ опытнаго и благоразумнаго мужа, часто у нея недостаетъ той сдержанности, того умнья вести себя и соблюдать приличiя, которыя хранятъ отъ промаховъ и недаютъ проговориться. Поэтому отъ времени до времени у насъ попадаются образцы такого дтскаго простодушiя, такой доходящей до послдняго края наивности, что тотчасъ же обнаруживается истинный смыслъ и возрастъ литературы.

Вы понимаете, почему я особенно люблю вникать и углубляться умомъ въ такiя явленiя. Чт за удовольствiе вслушиваться въ офицiальныя рчи человка, когда онъ надваетъ на себя маску и прикидывается ученымъ, философомъ, филантропомъ, когда онъ постоянно насторож и непроронитъ лишняго слова, чтобы не испортить своей роли? Для меня гораздо интересне его искреннiя, дйствительныя чувства и мннiя. Выберите минуту, когда онъ будетъ спокойне, свободне на языкъ, когда въ немъ будетъ больше сладкой самоувренности и меньше опасенiй. Ничего неподозрвая, онъ вдругъ вамъ откроетъ чмъ онъ живетъ, чмъ дышетъ, и вы можете заглянуть на самое дно его души.

Недавно было испытано мною нчто похожее на подобное удовольствiе. Рекомендую вамъ статью: Литературные рабочiе, помщенную въ октябрьской книжк ‘Современника’ и подписанную двумя буквами Т. З. Такой прозрачной статьи, такой статьи, которая, какъ эта, была бы видна насквозь, увряю васъ вы не скоро найдете.

Авторъ, какъ это обыкновенно случается, есть человкъ сострадательный, гуманный, не занимающiйся пустяками, а стремящiйся принести дйствительную пользу. Въ своей стать, какъ легко догадаться уже по самому заглавiю, онъ иметъ въ виду искорененiе нкотораго зла, именно литературнаго пролетарiата. Намъ кажется, что литературный фондъ, какъ учрежденiе для пособiя нуждающимся литераторамъ, долженъ обратить особенное вниманiе на эту статью. Въ ней, если не ошибаемся, въ первый разъ является теоретическое обсужденiе вопроса, составляющаго для фонда главный вопросъ.

Метода фонда извстна. Извстно, какiя мры онъ употребляетъ противъ нужды, иногда претерпваемой литераторами. Метода г. Т. З. существенно уклоняется отъ прiемовъ фонда. Мры, предлагаемыя этимъ писателемъ, несравненно боле энергичны и могутъ быть названы дйствительно радикальными. Если мы выразимъ кратко, но точно его стремленiя, то увидимъ, что онъ желаетъ

1) уменьшить число выходящихъ книгъ и журналовъ,

2) уменьшить число лицъ, занимающихся литературою.

Вы понимаете, что если эти условiя будутъ осуществлены, то остальнымъ-то книгамъ и авторамъ будетъ очень хорошо, такъ что пожалуй литературному фонду некому будетъ и помогать.

Но какже однакожъ? восклицаете вы. Уменьшить число книгъ и журналовъ! Что за варварство! Что за вандализмъ! Какъ могла подобная мысль придти въ голову современному человку!

Напрасно вы удивляетесь. Еслибы вы прилежно изучали статьи г. Чернышевскаго, то вы бы давно уже знали, что варварство и глубокая цивилизацiя должны имть одн и т же формы. Статья г. Т. З. есть только новое доказательство этой общей истины. Эта статья необыкновенно послдовательна, притомъ совршенно ясно, что она прямо истекаетъ изъ глубокой образованности автора. Ни того ни другого нельзя отвергнуть, и иначе нельзя объяснить и самой статьи.

Судите сами. Г. Т. З. дотого развитъ, что онъ достигъ — чего бы вы думали? — истины. Онъ достигъ полной, совершенной истины, въ которую и вритъ незыблемо. Вс вопросы получили въ ум его ясное и отчетливое ршенiе. Вамъ не врится? Послушайте же, чт онъ самъ говоритъ:

‘Въ конц прошедшаго и въ начал ныншняго столтiя было такъ сильно умственное движенiе, явилось столько новыхъ идей и обновленныхъ теорiй, что для практическаго ихъ примненiя, даже хоть на-половину, нужно пожалуй не одинъ и не два вка. Сказать что-нибудь новое по общественнымъ вопросамъ теперь трудно, запасъ заготовленыхъ идей великъ, его хватитъ для популяризацiи на двсти, триста, а можетъ-быть и больше лтъ, имена дятелей, прокладывавшихъ дорогу въ дл мысли, извстны вс наперечетъ, — ихъ немного, о чемъ же хлопоты, о какомъ новомъ еще говорятъ, когда изъ задуманнаго несдлано и десятой доли? Разршать новые вопросы? Да какiе?’ (‘Соврем.’ 1861, окт., стр. 104)

У г. Т. З., какъ вы видите, вопросовъ несуществуетъ. Существуютъ только одни ршенiя. Онъ даже знаетъ наврное, что настоящiе, нершоные вопросы явятся нераньше какъ черезъ двсти или триста лтъ. Вникните теперь въ душу человка, достигшаго такой чистой истины, постарайтесь войти въ положенiе того, кто дошолъ до такихъ мыслей. Боже мой, какое блаженное состоянiе! Запасъ идей заготовленъ, дятелей немного и имена ихъ извстны: чт можетъ быть отрадне и благополучне? Признаюсь вамъ, часто я томился завистью, помышляя объ этой глубокой мудрости, которою, какъ очевидно, обладаютъ многiе изъ нашихъ писателей. Откуда они берутъ ее? Кто эти непогршимые дятели мысли, въ которыхъ можно вровать, какъ турки вруютъ въ свой коранъ? А что такiе ршители всхъ вопросовъ существуютъ, въ этомъ кажется нельзя сомнваться. Вы вроятно помните случай, когда г. Чернышевскiй предлагалъ свои книжки г. Юркевичу для обращенiя его на путь истинный. Эти книжки конечно принадлежатъ къ тому же разряду все разршающихъ книжекъ. Спустя мсяцъ, когда г. Чернышевскiй боролся съ г. Буслаевымъ, опять на сцену явились какiя-то книжки. Грозясь разбить наповалъ г. Буслаева, г. Чернышевскiй писалъ: ‘такъ и быть, соберу я свои книжки, которыя пораздавалъ знакомымъ и тогда — горе вамъ!’ Любопытство мое возрасло до крайности. Чтоже это, думалъ я, за чудодйственныя книжки? Стоитъ только имть ихъ, и можно разршать вс вопросы, небояться никакихъ противниковъ и вообще имть ума настолько, насколько допускаютъ это условiя нашей планеты.

Теперь вы видите, что варварство и цивилизацiя дйствительно сходятся. Въ эпохи варварства часто господствуетъ вра въ ложь, въ коранъ, въ то, что разъ навсегда ршено и записано, на высшихъ степеняхъ цивилизацiи является столь же незыблемая вра въ немногiя книги. Теперь совершенно ясно, что если ‘Современникъ’ такъ сильно ратовалъ противъ авторитетовъ всякаго рода, то этому нельзя давать общаго смысла, подобно многимъ другимъ онъ отвергалъ только чужiе авторитеты, чтобы тмъ крпче держаться своихъ.

Итакъ вс вопросы разршены и новыхъ не предвидится раньше, чмъ черезъ двсти или триста лтъ. Т, которые еще не родились, люди грядущихъ столтiй не будутъ имть предмета для новаго умственнаго движенiя и будутъ жить уже по готовымъ идеямъ. Спрашивается: какiя мннiя пораждаетъ такая глубокая вра въ душ твердо-врующихъ? Извстно всмъ, какiя мысли выразилъ калифъ Омаръ, когда ему предложили вопросъ, чт длать съ александрiйскою библiотекою. ‘Если въ этихъ книгахъ, говорилъ онъ, содержится тоже чт въ коран, он безполезны, если въ нихъ есть что-нибудь другое, он вредны: сжечь ихъ!’ И онъ въ самомъ дл будто бы сжогъ библiотеку.

Статья г. Т. З. написана на тему омаровой рчи, авторъ приходитъ къ заключенiямъ, вполн сходнымъ съ мннiями калифа.

Существующiя на свт книги онъ вообще считаетъ излишними и безполезными. Бываютъ, говоритъ онъ, между ними и хорошiя, но рдко, он считаются единицами и ‘въ цломъ составятъ какихъ-нибудь тридцать сочиненiй, и то далеко не ежегодно, а въ десять-пятнадцать лтъ’.

‘Для чего же исписывается — спрашиваетъ онъ — эта масса бумаги, которой въ одной Англiи выходитъ ежегодно двсти мильоновъ фунтовъ? Въ остальныхъ книгахъ и разныхъ литературныхъ издлiяхъ выворачиваются, перекраиваются и перешиваются на тысячу ладовъ все одн и тже давно извстныя мысли, распускается въ многословiе сказанное прежде гораздо короче и сильне.’

Калифъ Омаръ говорилъ съ древнею краткостью и простотою, поэтому его выраженiя точне чмъ у нашего автора. Въ самомъ дл, я осмлюсь поправить г. Т. З. Зачмъ это онъ жалетъ бумаги? На страниц 197 онъ опять повторяетъ жалобу, что ‘выходитъ очень много печатной бумаги’. Мн кажется, тутъ маленькое недоразумнiе. Печатной бумаги много потому, что много читателей. И слдовательно жалть ея нечего. Если Англiя требуетъ двсти мильоновъ фунтовъ, то столько и нужно отпустить на нее, необходимо только печатать на этой бумаги не то, чт теперь печатается, а нашъ коранъ, то-есть тотъ запасъ идей, котораго хватитъ на два или на три столтiя. Или можетъ-быть самое чтенiе безполезно, и нужно посократить его размры? Вопросъ глубокiй, Омаръ его не касался, а г. Т. З. слдовало бы опредлительне высказать свое мннiе.

Продолжая разсуждать по метод Омара, г. Т. З. находитъ, что если книги вообще бываютъ безполезны и излишни, то журналы и газеты еще безполезне и излишне. Онъ доказываетъ примрами и ссылками, что различныя газеты сообщаютъ одн и т же новости. ‘Зачмъ же, спрашиваетъ онъ, такое множество газетъ и журналовъ? Зачмъ одна Россiя издаетъ ихъ до двухсотъ?’

Пойдемъ дале. ‘Если въ этихъ книгахъ, говорилъ Омаръ, содержится что-нибудь другое, чмъ въ коран, то он вредны’. Такое мннiе о вредности книгъ вполн раздляетъ и г. Т. З. Онъ не выражаетъ его съ простотою и ясностью Омара, но вотъ чт онъ говоритъ объ авторахъ этихъ остальныхъ книгъ и разныхъ литературныхъ издлiй.

‘Къ несчастью — говоритъ онъ — очень и очень расплодились эти жалкiе литераторы, которые мшаютъ длу, которые заслоняютъ собою свтъ, которые пишутъ ложь и обманъ, которые сбиваютъ съ пути и вмсто здоровой пищи предлагаютъ гниль’.

Совершенно справедливо и послдовательно. Да, мшаютъ и очень мшаютъ длу многiе, вмсто здоровой пищи читателямъ предлагается нето-чтобы смертоносный ядъ, а просто фальшивыя блюда пустяковъ, безсодержательныя подобiя мыслей, такъ что апетитъ читателя только обманывается, а не раздражается и не удовлетворяется надлежащимъ образомъ. Все это справедливо. Кто не согласится, что глупостей и вздору печатается больше, чмъ хорошихъ вещей, кто не знаетъ, что мракъ и хаосъ даже особенно господствуютъ въ нашей литератур?

Но какъ же быть? Какiя средства можно употребить противъ этого зла? Хорошо было Омару: онъ былъ калифъ и распорядился очень просто — приказалъ сжечь негодную библiотеку. А мы чт сдлаемъ? Признаюсь, я съ недоумнiемъ и страхомъ слдилъ за мыслями разбираемой статьи и ждалъ рокового ршенiя. И дйствительно, ршенiе хотя никакъ не могло совпасть съ омаровскимъ, сильно его напоминаетъ. Вотъ оно:

‘Немшало бы — заключаетъ г. Т. З. — порастрясти нашу журналистику, разъяснить принципы и стремленiя каждаго изданiя, указать цль, которую преслдуютъ каждый журналъ и газета. Пусть только и живутъ на свт такiе журналы, около которыхъ, какъ извстныхъ опредленныхъ органовъ, должны групироваться люди извстнаго и опредленнаго образа мыслей, а остальнымъ журналамъ, отъ которыхъ тепло только ихъ издателямъ, незачмъ имть читателей, незачмъ существовать’.

Вотъ какое ршенiе. Я опять-таки замчу, что въ немъ недостаетъ ясности и точности, свойственной Омару. Это ршенiе необходимо требуетъ дополненiя, очевидно въ немъ даже забытъ главный предметъ статьи — литературные пролетарiи. Другая половина ршенiя, составленная по образцу первой, будетъ конечно гласить такъ:

Немшало бы порастрясти нашихъ литераторовъ, разъяснить таланты и знанiя каждаго, указать его цль и направленiе. Пусть только и живутъ на свт такiе литераторы, которыхъ образъ мыслей, талантъ и знанiя могутъ доставить дйствительную пользу читателямъ, а остальные, которые безъ всякой пользы работаютъ, лишь бы было имъ тепло, конечно могутъ существовать, но имъ незачмъ быть литераторами.

Нельзя не признать, что ршенiе истинно мудрое и милосердое. Прекрасно! Но трудно не замтить, что въ немъ нсколько отразилась калифская точка зрнiя на дла и потому исполненiе его встртитъ большiя затрудненiя въ современныхъ нравахъ. Нужно, говоритъ Т. З., порастрясти: совершенно справедливо, но какъ же это сдлать — порастрясти? Нкоторымъ газетамъ и журналамъ, опредляетъ г. Т. З., незачмъ существовать: святая истина, но какъ же прекратить ихъ существованiе? Еслибы г. Т. З. имлъ власть надъ русской литературой, то конечно онъ легко бы расправился, онъ бы свободно порастрясъ кого слдуетъ, онъ бы сказалъ газет или журналу: ‘теб незачмъ существовать!’ — и газета или журналъ исчезли бы.

Но какъ же быть теперь, въ нашъ вкъ скептицизма и недоврiя? Очень жаль, что г. Т. З., произнесши такой справедливый приговоръ, такъ мало сказалъ о мрахъ для его исполненiя. Все чт онъ предлагаетъ, мелькомъ, мимоходомъ, состоитъ въ томъ, что сотрудники должны сами бросить издателей.

‘Почему бы — пишетъ онъ — литераторамъ извстныхъ понятiй и убжденiй не составить литературной ассоцiацiи, не сжаться плотно въ литературное товарищество, вмсто того чтобы подчиняться и работать на одного редактора или издателя?’

Словомъ, дло кажется идетъ о систематическомъ возстанiи сотрудниковъ на редакторовъ и издателей. Нельзя сказать, чтобы эта мысль была новая или особенно блистательная, но мысль дльная. Очень жаль, что она неразвита какъ слдуетъ и что вс усилiя потрачены на омаровскiя соображенiя.

Одно худо. Еслибы г. Т. З. могъ распорядиться поомаровски, то при его глубокой и нами доказанной мудрости, онъ уничтожилъ бы у насъ литературный пролетарiатъ и учредилъ бы въ нашей литератур совершенное благочинiе. А теперь, употребляя обыкновенныя средства, возбуждая сотрудниковъ противъ издателей, онъ явно содйствуетъ — о ужасъ! — къ увеличенiю литературнаго пролетарiата.

Я докажу это его собственными словами. Г. Т. З. немножко знаетъ, чт и ккъ длается въ нашей литератур. ‘Явилось, говоритъ онъ, множество охотниковъ-издателей потому, что нкоторые прежнiе редакторы построили себ дома, обзавелись экипажами’. Признаюсь, я не вижу здсь ничего печальнаго, ни въ разсужденiи прежнихъ редакторовъ, ни въ отношенiи къ новымъ охотникамъ-издателямъ. Что литература даетъ доходъ — фактъ отрадный и нисколько не противный для того, кто сильно соболзнуетъ о бдныхъ литераторахъ. А что касается до новыхъ охотниковъ-издателей, то въ настоящее время, если не ошибаюсь, есть факты, доказывающiе, что одн деньги да охота издавать еще ничего не значатъ. Съ удовольствiемъ можно видть, что умъ и талантъ въ литератур отчасти важны и необходимы.

По мннiю г. Т. З., отъ этихъ охотниковъ-издателей происходитъ однакоже все зло. Потомучто ими ‘набираются сотрудники, вербуются кореспонденты, создаются повствователи’, и изъ этихъ новобранныхъ литераторовъ образуются литературные рабочiе, пролетарiи, люди излишнiе или даже вредные. У г. Т. З., какъ у настоящаго Омара, все длается сверху, все зависитъ отъ старшихъ. Но положимъ такъ, спрашивается, чтоже можно намъ-то сдлать противъ охотниковъ-издателей? Г. Т. З. совтуетъ возстанiе сотрудниковъ. Но еслибы у насъ совершилось это желаемое возстанiе, чт бы вышло? Слдствiемъ его безъ сомннiя было бы не уменьшенiе, а умноженiе газетъ и журналовъ. Ассоцiацiи сотрудниковъ образовали бы новые органы, какъ говорятъ офицiально. А между тмъ охотники-издатели продолжали бы — набирать сотрудниковъ, вербовать кореспондентовъ, создавать повствователей, притомъ чмъ сильне былъ бы наборъ, тмъ больше попалось бы негодныхъ рекрутовъ, такъ что умноженiе литераторовъ вообще и дурныхъ литераторовъ въ особенности былобы непомрное.

Ткъ это бывало и прежде, когда какой-нибудь кружокъ распадался и образовывалъ новый журналъ, такъ ‘Современникъ’ отдлился отъ ‘Отечественныхъ Записокъ’, такъ ‘Атеней’ и ‘Русская Рчь’ были отпрысками ‘Русскаго Встника’, такъ это будетъ непремнно и впередъ. Спрашивается: чтоже такое вы намъ предлагаете? Вс мы знаемъ, что если распорядиться поомаровски, то все можно устроить прекрасно, нтъ, вы научите насъ ккъ устроить дло, не будучи калифомъ?

Признаться вамъ, никогда я не воображалъ себя калифомъ и совершенно не понимаю этой роли. Вс сображенiя и тонкости г. Т. З., можетъ-быть имющiя полный смыслъ, если взять ихъ съ этой точки зрнiя, для меня, человка простого, показались пустыми и лишонными всякаго значенiя. Я не питаю желанiя распоряжаться чужими длами, я хочу просто работать. Для меня первый и важнйшiй вопросъ: что я могу сдлать? Крупицу дйствительной мысли, дйствительной пользы я предпочитаю самымъ пышнымъ мечтанiямъ о всеобщемъ искорененiи зла на земномъ шар.

Почитаю излишнимъ присоединять сюда еще множество поясненiй, которыя вызываетъ статья г. Т. З. Объяснять законность и нкоторую правильность ныншняго порядка литературныхъ длъ я не вижу нужды. Еслибы г. Т. З. шолъ послдовательно до конца, онъ увидлъ бы, что вс его желанiя сводятся на ршенiе двухъ вопросовъ:

1) ккъ заставить не писать каждого, кто негодится въ писатели?

2) ккъ воспрепятствовать быть редакторомъ каждому, кто негодится въ редакторы?

Неужели же нужно пускаться въ подробное объясненiе того, что средства для этого нтъ и быть не можетъ? Что дурные писатели и дурные редакторы составляютъ зло столь же неизбжное, какъ дурная погода или глупыя рчи? Что единственное спасенiе отъ этого зла можетъ заключаться въ публик, если она не станетъ читать глупыхъ сочиненiй и не будетъ подписываться на плохой журналъ? Что наконецъ въ этомъ отношенiи гораздо полезне самому умно писать, чмъ жаловаться на глупое писанье другихъ?

Говорить обо всемъ этомъ я нахожу затруднительнымъ. Я еще не знаю, чего хочетъ г. Т. З.: одного ли уничтоженiя литературнаго пролетарiата, или притомъ и процвтанiя русской литературы? Можетъ-быть это процвтанiе онъ считаетъ пустяками, которыми можно пренебречь. Для него, для человка имющаго свой коранъ, особенной прелести въ этомъ процвтанiи быть не можетъ. Какъ же я стану ему доказывать, что чмъ больше у насъ книгъ и журналовъ, тмъ лучше для литературы? Что тмъ свободне и многосторонне можетъ выражаться каждая мысль? Что тмъ большiй просторъ дается всмъ талантамъ, всмъ способностямъ? Что тмъ легче публика можетъ цнить и поощрять писателей?

Возьму примръ изъ журнальной же сферы. Недавно ‘Русское Слово’ заявило съ рдкою положительностью, что оно держится того же направленiя, какъ и ‘Современникъ’. Тамъ употреблялись фразы такого рода: мы и Современникъ, Современникъ и Русское Слово. Г. Писаревъ говорилъ тамъ: я и Чернышевскiй, мн съ Чернышевскимъ и т. п. По теорiи г. Т. З. выходитъ, что одинъ изъ этихъ журналовъ нужно уничтожить, и даже, пожалуй, что кому-нибудь изъ двухъ — или г. Писареву, или г. Чернышевскому — нужно перестать писать. Вотъ куда ведетъ этотъ взглядъ! Ужели же мн нужно доказывать, что оба эти журнала, какъ и оба писателя, важны и полезны? Здсь не можетъ быть и сомннiя, они даже совершенно необходимы для широкаго развитiя русской литературы, для полнаго ея раскрытiя. Вамъ и вашимъ читателямъ извстно, что я напримръ особенно дорожу дятельностью г. Писарева.

Но кто вритъ только въ себя, тому ничто не дорого. Вы скажете: различныя изданiя существуютъ, потомучто удовлетворяютъ извстнымъ потребностямъ, а онъ вамъ отвтитъ: я знаю, какiя потребности долженъ имть человкъ и какихъ недолженъ. Вы скажете: умъ требуетъ простора, свободнаго развитiя, разнообразнаго проявленiя, а онъ вамъ отвтитъ: я знаю вс проявленiя ума и напишу вамъ такой журналъ, что вс они тамъ будутъ.

Обо всемъ этомъ я не буду говорить. Вы знаете, что я вообще чуждаюсь полемики. Опровергать чужiя мннiя, вступать въ борьбу на поприщ какого-нибудь важнаго предмета, напримръ литературы, философiи, паденiя Рима и т. п., по-моему есть дло вовсе не такое плодотворное и законное, какъ многiе склонны полагать. Всему есть мра. Зачмъ же я буду преувеличивать значенiе своей дятельности и воображать, какъ Донъ-Кихотъ, что веду борьбу съ гигантами? Вотъ почему, какъ вамъ извстно, я не стремлюсь къ блистательнымъ подвигамъ и ограничиваюсь скромными характеристиками, легкими очерками и наблюденiями. Если я теперь такъ долго остановился на стать г. Т. З., то именно потому, что она съ необыкновенной ясностью характеризуетъ многiя мннiя ‘Современника’. Будучи примнены въ этой стать къ литературнымъ дламъ и отношенiямъ, эти мннiя обрисовались какъ нельзя выпукле. Литература, мiръ умственнаго движенiя, есть самое опасное поприще, пробный камень многихъ теорiй.

Для доказательства укажу вамъ еще на одно мсто въ той же книжк ‘Современника’, въ стать г. Чернышевскаго: Экономическiй прогрессъ (по Миллю). Замтьте вообще, что каждый разъ, когда г. Чернышевскiй касается въ своихъ статьяхъ до мiра наукъ, искуства, литературы, онъ подвергается явной опасности попасть въ такiе закоулки, изъ которыхъ и выходу нтъ. Нчто подобное случилось и теперь.

Если г. Т. З. обнаружилъ желанiе похозяйничать въ нашей литератур, то г. Чернышевскiй, какъ видно, питаетъ боле возвышенныя стремленiя того же рода. Онъ непрочь предписать нкоторые законы всеобщему движенiю наукъ, по-своему распорядиться явленiями всемiрной умственной жизни. Въ самомъ дл, вотъ какъ разсуждаетъ г. Чернышевскiй, стараясь объяснить, отчего земледлiе развивается медленно.

‘Отсталость земледльческаго искуства отъ фабричнаго дла иметъ свои причины только въ томъ, что до недавняго времени никому изъ людей первокласснаго ума не было охоты подумать объ усовершенствованiи земледльческихъ процессовъ, да и теперь почти никто изъ нихъ еще не занимается этимъ. Всмъ готовы заниматься генiальные люди: живописью и литературой, исторiею и медициной, а земледлiемъ теперь занимается только одинъ изъ нихъ — Либихъ, да и то занимается такъ себ, почти что только въ свободное время отъ другихъ трудовъ, а до Либиха не укажете вы ни одного великаго ученаго по теорiи земледлiя. Даже изъ людей второстепенныхъ, чуть ли не первый занялся этимъ дломъ Таэръ въ конц прошлаго вка. Вотъ это отчего, скажите намъ? Отчего напримръ Локкъ, вздумавъ сдлать экскурсiю за границы своего спецiальнаго предмета, своихъ отвлеченныхъ философскихъ изслдованiй, чтобы помочь добрымъ совтомъ житейскому быту, отчего онъ написалъ замтки о чеканк монеты, а не о какомъ-нибудь земледльческомъ предмет? Отчего напримръ Лейбницъ, хватавшiйся кром своей математики за все на свт — и за китайскiй языкъ, и за генеалогическiя таблицы, и за дипломатическiе вопросы, и богъ-знаетъ за сколько другихъ предметовъ, — отчего онъ не подумалъ о земледлiи? Отчего Кювье писалъ доклады по юридическимъ или административнымъ вопросамъ и не написалъ ниразу ни о какомъ земледльческомъ вопрос? Отвтъ простой, и это будетъ уже коренной отвтъ: чт у кого болитъ, тотъ о томъ и говоритъ, кто чмъ не безпокоится, тотъ о томъ и недумаетъ. Т классы, интересами которыхъ направлялась до сихъ поръ наука, не нуждаются въ хлб’. ‘Усовершенствованiе земледлiя нужно только одному простолюдину’.

Не знаю какъ вамъ, а мн эта тирада живо напомнила знаменитыя разсужденiя Кифа Мокiевича. ‘Вотъ напримръ зврь, говорилъ онъ ходя по комнат: — зврь родится нагишомъ. Почему же именно нагишомъ? Почему не такъ какъ птица?’ ‘Ну, а еслибы слонъ родился въ яйц? Вдь скорлупа чай сильно бы толста была, — пушкой не прошибешь, нужно какое-нибудь новое огнестрльное орудiе выдумать’.

Разв не совершенно такъ же разсуждаетъ г. Чернышевскiй? Вотъ — говоритъ онъ — Локкъ отличился въ философiи, Лейбницъ преусплъ въ математик, а Кювье сдлалъ большiя открытiя въ зоологiи. Отчего же именно такъ? Отчего никто изъ нихъ не подумалъ о земледлiи? Ну а что, продолжаетъ г. Чернышевскiй, чт еслибы они занялись хорошенько земледлiемъ? Вдь великихъ бы изобртенiй надлали. Хлба некуда было бы двать. Нужно бы было новые магазины построить.

Подобныя разсужденiя увлекательны. Еслибы кто-нибудь пожелалъ толстой скорлупы, то конечно ему трудно было бы заставить слона родиться въ яйц. Но здсь этого маленькаго затрудненiя по-видимому не существуетъ. Если человкъ очень уменъ, то чт ему стоитъ приложить свой умъ къ чему онъ ни вздумаетъ? Тутъ нужна только одна добрая воля.

Безъ сомннiя такъ. Но вопросъ кажется совсмъ иного рода. Не могу сказать, основательно ли Кифъ Мокiевичъ предполагалъ, что скорлупа слоноваго яйца должна быть очень толстая, но предположенiе г. Чернышевскаго, что земледлiе оказало бы великiе успхи вслдствiе трудовъ Локка, Лейбница и Кювье, совершенно неосновательно. Человчество уже довольно давно живетъ на земномъ шар и уже успло собрать нкоторые поучительные опыты. Одинъ изъ нихъ приходитъ мн на умъ. Есть наука, въ которой вс нуждаются, богатые и бдные, именно наука о сохраненiи и возстановленiи здоровья, медицина. Но именно потому, что въ этой наук во вс времена чувствовалась наибольшая нужда, именно потому, что эта наука была практическою по самому существу дла, что для нея практическая цль всегда стояла впереди чисто-научной, именно поэтому она есть безобразнйшая изъ всхъ наукъ, и исторiя ея есть цпь самыхъ разительныхъ уродливостей. А между тмъ мало ли людей посвящали себя медицин? Мало ли было между ними всякихъ второстепенныхъ и первостепенныхъ умовъ? Какая литература сравнится с литературою медицины? Какая наука можетъ считать у себя столько ученыхъ членовъ? И чтоже, далеко мы ушли въ медицин? Толстая вышла скорлупа? Много мы знаемъ и умемъ?

Примръ, приводимый мною, хорошъ тмъ, что иметъ громадные размры, такъ что сущность дла въ немъ обнаруживается съ совершенной отчетливостью и полнотою. Ни въ какой другой области наука такъ не унижалась, такъ не опошливалась, такъ не утрачивала всякаго своего достоинства, какъ въ медицин. Все чт на почв науки могло вырости дикаго, смшного, вреднаго, все чт могло заражать собою науку извн, — все это встрчается въ исторiи медицины въ такихъ широкихъ и крупныхъ чертахъ, до которыхъ далеко всякой другой наук. Никакое ученое сословiе, отъ древности и до нашихъ дней, не подвергалось такимъ постояннымъ нареканiямъ и справедливымъ насмшкамъ, какъ сословiе врачей.

Спросите же теперь медиковъ, въ какомъ положенiи ихъ наука? Они скажутъ вамъ, что они всего ждутъ отъ физiологiи, отъ химiи, отъ физики, они еще ждутъ настоящей науки, и это ожиданiе едва ли не составляетъ ихъ высшей мудрости. Я вовсе не думаю отвергать искуство и знанiе врачей, они безспорны, я хочу только сказать, что результаты вовсе не соотвтствуютъ усилiямъ, что много было доброй воли и очень немного добрыхъ слдствiй.

Не такъ легко дла на свт длаются, какъ воображаетъ г. Чернышевскiй. Не такъ легко заставить слона родиться въ яйц, и почти такъ же трудно измнить ходъ человческаго ума сообразно съ нашими желанiями. Вмсто того чтобы подчиняться нашимъ прихотямъ, умъ человческiй слдуетъ своей собственной природ и примняется къ сущности вещей. Конечно такъ и слдуетъ, такъ и лучше! Генiямъ слдуетъ удивляться нетолько по причин силы ихъ ума, но и потому, что они знали за что взяться, надъ чмъ работать.

Отвергать это значило бы неумть цнить ихъ великихъ длъ, значило бы ставить эти дла наравн съ тмъ, чт человкъ можетъ сдлать, когда вздумаетъ. Тотъ же Локкъ былъ медикомъ, медикомъ былъ Шиллеръ, и много другихъ людей принадлежали къ медикамъ, а прославились на другомъ поприщ. Медицина отъ нихъ не выиграла, едва ли много и могла выиграть, но еслибы они остались ей врны, какъ наук полезной, у насъ не было бы философа Локка и поэта Шиллера. А если вы возьмете предметъ прямо, то вы увидите его еще ясне. Нужно разсуждать такъ: не знаю сколько бы выиграло земледлiе, еслибы Галилеи или Ньютоны, вмсто своихъ открытiй, употребили на него свои труды, но знаю твердо, что ихъ открытiя въ физик и астрономiи принесли земледлiю величайшую пользу. Потомучто эти открытiя дали глубокое движенiе всмъ наукамъ о природ: и химiи, и ботаник, и проч. Такъ что если мы дождемся когда-нибудь чудесныхъ усовершенствованiй въ земледлiи, то оно будетъ обязано ими прямо Ньютону и Галилею.

Не чувствуете ли вы наконецъ, что разсужденiя нашихъ авторовъ, г. Т. З. и г. Чернышевскаго, имютъ какой-то странный, особенный характеръ? Они какъ-то лишены всякаго содержанiя, они какъ-будто висятъ на воздух и ни до чего дйствительнаго не касаются. Какимъ образомъ является эта непроизводительная трата мыслей, эта безплодная игра въ вопросы: чт было бы, еслибы случилось одно, чт случилось бы, еслибы не было другого? Признаюсь, въ этой пустот для меня есть даже что-то отталкивающее. Чт за тасованiе всхъ предметовъ, чт за самовольное хозяйничанье со всмъ, чт ни попадется: съ русскою литературою, съ генiальными людьми, съ земледлiемъ? Люди — это положимъ предметъ удобный для хозяйничанья. Не послушаются васъ русскiе литераторы, или тамъ генiальные люди, — вы станете на нихъ сердиться и бранить ихъ. Но почему же можно думать, что васъ непремнно послушается земледлiе? Вы вдь и имъ вертите въ вашихъ мечтахъ какъ попало. Вы вообразили, что оно совершенно въ вашей власти, что стоитъ вздумать — и оно процвтетъ, а если не процвтаетъ, такъ оттого, что это не вздумано.

Эта игра соображенiй проникнута такой глубокой наивностью, что теряетъ всякую серьозность, всякiй характеръ настоящей мысли, потомучто мысль по самой сущности всегда серьозна и плодотворна. И дйствительно это не мысли, а какiя-то попытки мыслить. Наивный теоретикъ всматривается въ дйствительность и съ изумленiемъ видитъ, что жизнь не подходитъ подъ его понятiя. Онъ находитъ, что на свт много глупцовъ, что печатается много плохихъ книгъ, что земледлiе идетъ не такъ успшно, какъ желалось бы. Какiя въ самомъ дл важныя и новыя открытiя! Наивный теоретикъ однакоже не замчаетъ этого и продолжаетъ разсуждать. Нельзя ли, думаетъ онъ, зажать ротъ глупцамъ и принудить ихъ неписать? Нельзя. Нельзя ли заставить Либиха поприлежне заниматься земледлiемъ? Онъ, говорятъ, хорошiй химикъ. Нельзя. Нельзя ли хоть уничтожить нкоторые безполезные газеты и журналы? Нельзя. Новое изумленiе, новое неудовольствiе для наивнаго мыслителя!

Въ сущности же вдь онъ удивляется только тому, что онъ не одинъ на свт со своими мыслями, а что есть и другiе, что существуетъ не одна только его играющая фантазiя, а есть также что-то твердое, ей противостоящее, жизнь, дйствительность. Онъ удивляется тому, что жизнь обнаруживаетъ передъ нимъ свои настоящiя, непослушныя его фантазiи свойства. Жизнь, какъ оказывается, совсмъ не то, что его мысль. Она заключаетъ въ себ что-то крпкое, тяжолое, глубокое, нчто боле дкое и жгучее, чмъ безплотныя и тихiя движенiя вашей мысли. Жизнь не даетъ собой распоряжаться и въ этомъ случа она права, потомучто сила на ея сторон.

И однакоже вдь справедливо говорятъ, что мысль управляетъ жизнью. Вдь дйствительно можно зажать ротъ глупцамъ — но только умными рчами. Вдь въ самомъ дл можно усовершить земледлiе — но только дйствительными изобртенiями. Вдь можно даже убить дурные журналы и газеты — но только хорошими журналами и газетами. Значитъ мысль иметъ-таки силу, но только дйствительная, настоящая мысль. И вотъ объ этомъ, объ отсутствiи этой живой мысли, — мысли принадлежащей къ самой жизни, къ дйствительности, объ этомъ можно пожалть ото всей души. Только родить ее, распоряжаясь похозяйски книгами и генiальными людьми, невозможно.

И приходится ждать ее отъ самой же жизни. Не будемъ же стснять жизнь, не будемъ ее насиловать. Пусть свободно разростается русская литература. Положимъ, что въ ней иногда попадаются разсужденiя во вкус Омара или Кифа Мокiевича, положимъ, что она нердко занимается плетенiемъ тонкой и ниначто негодной паутины, изобильно извлекаемой ею изъ собственнаго чрева, все-таки трогать ее неслдуетъ. Я съ умиленiемъ и нжностью смотрю на всякую убогую книжку, на самый плохой номеръ самаго плохого журнала. Чт-то будетъ, чт будетъ? думаю я. Не слышится ли живой голосъ? Не видно ли откуда-нибудь свта?

И никого не желалъ бы я стснять. Пусть вс трудятся по мр силъ и умнья. Самого г. Чернышевскаго, несмотря на его блистательныя дарованiя, я не ршился бы заставить писать о земледлiи. Самому г. Т. З., поршившему вс вопросы, я не далъ бы права сказать кому бы то нибыло: ‘теб незачмъ писать!’ Нтъ, низачто на свт!

Н. КОСИ…

<Н. Н. Страхов>

Читайте также: