Юр. Бляевъ
Юр. Бляевъ
Вдьмины метлы 1).
Вдьмины метлы 1).
* * *
* * *
* * *
* * *
Ведьмины метлы, Беляев Юрий Дмитриевич, Год: 1917
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Восемь разсказовъ
Петроградъ. Библіотека ‘Вечерняго времени’. Изданіе В. А. Суворина. 1917
1) ‘Вдьмины метлы’ — exoascus іnsіtіtіae — извстная болзнь деревьевъ. На втвяхъ появляются густые пучки тонкихъ вточекъ, разрастающихся вслдствіе раздраженія тканей, вызываемаго грибкомъ, поселяющимся внутри втвей. Болзнь эта сильно истощаетъ деревья.
…Старый екатерининскій большакъ. Столтнія березы, которыми онъ когда-то былъ обсаженъ, давнымъ-давно сгнили, и только кое-гд торчатъ одиночки — и помахиваютъ и шуршатъ зелеными вниками навстрчу прозжему. Рзвый втеръ скокомъ-бокомъ налетаетъ съ цвтущей гречихи, вьетъ пыльную верею, заплетается въ мелкія косички, перекувыркивается и бжитъ дальше по красно-серебристому отливу безконечныхъ полей.
Я ду въ телжк, похожей на корыто, трескучей и звонкой, гд каждая скобка, каждый гвоздь визжитъ и жалуется, въ ворох пыльнаго, крпкаго, какъ нюхательный табакъ, сна — по знакомымъ мстамъ, по родной сторон.
И узнаю и не узнаю многаго.
Все какъ будто измнилось, измельчало съ тхъ поръ, какъ я не былъ здсь. Да, оно, видно. такъ и есть. Вотъ хотя бы березы. Разв это он, полнотлыя великорусскія красавицы, съ русалочными волосами, съ блыми крпкими стволами, въ которыхъ угадывались и груди, и руки? Гнилыя колоды, обломленные сучья… И всюду и везд на уцлвшихъ втвяхъ — ‘вдьмины метлы’, болзненные изнурительные пучки зелени, издали похожіе на птичьи гнзда. ‘Вдьмины метлы’…
Кто эти вдьмы и сколько ихъ тутъ, когда — куда ни глянь — всюду видишь слды вчерашняго шабаша? Бывали у насъ въ старину и бабки-гадалки, и ворожеи, и знахарки,— да только не думается, чтобы знались он съ нечистой силой. Была помщица Рачкина, сырая вдова, съ капитальцемъ — такъ та на картахъ все гадала, пока исправникъ не открылъ ей своихъ чувствъ, были двицы Мартыновы, свирпыя хиромантки: он всмъ либо ‘внезапный интересъ’, либо насильственную смерть предсказывали, была еще миссъ Райтъ, бонной у троицкой княгини служила и теософическій журналъ выписывала,— но такихъ, чтобы на метл верхомъ летали и чортовы плевелы сяли,— нтъ, такихъ у насъ не водилось!…
Свертываемъ проселкомъ. демъ мимо темнаго барскаго сада, подъ навсомъ сладкихъ, гудящихъ липъ.
По прохлад тянетъ зарей и укропомъ. Лошадь весело пофыркиваетъ. Михей и тотъ прочистилъ пыльный носъ и съ удовольствіемъ тянетъ густую медовую струю. Я все еще думаю о вдьмахъ и мучительно перебираю въ голов уздныхъ чаровницъ, какъ вдругъ сверху на меня надаетъ что-то… Смотрю: внокъ изъ кашки. И слышу испуганное:
— Ай!
Поднимаю глаза. Двочка лтъ двнадцати, простоволосая, въ красномъ платьиц и коломянковомъ фартучк, босая, держится руками и ногами за толстый сукъ, повисла надо мной и вотъ-вотъ упадетъ…
— Стойте! Стойте!..
Михей осадилъ немного и пріостановилъ.
Я протягиваю руки, и двочка прыгаетъ въ телжку, какъ блка. Садится на козлы, лицомъ ко мн и смется…
— Кто ты такая?
— Катя Стрлкова… Мой папа графскій управляющій, а мама безстыдница.
— Кто-о?
— Безстыдница,— безъ малйшаго смущенія повторяетъ Катя:— она въ Петербург гуляетъ и скандалитъ. Папа плакалъ, билъ ее, а она все дебоширитъ…
Двочка такая забавная — и озорная и серьезная — съ ясными срыми глазами, до черноты обгорвшая, съ облупившимися кончикомъ носа и щечками. Накрестъ сложила руки и ноги. Говоритъ протяжно, значительно, словно сказку разсказываетъ:
— Да!.. Она въ прошломъ году, лтомъ, тутъ гостила… Папа былъ радъ, цловалъ ее, на рукахъ носилъ… А она взяла да намъ измнила… Папа ее опять побилъ… Вдьма ты, говоритъ… Вдьма и есть!..
— Ты не любишь ее? — спросилъ я.
— А за что ее любить? — тонепько пискмула Катя:— она намъ измнила… Ее никогда ночью дома не было. Она со всми помщиками гуляла.
Она нисколько не сердилась и дула губы только для приличія. Невольно у меня вырвалось:
— А ты на кого похожа: на маму?
— Вотъ еще! Конечно, на папу. Если бы я на нее была похожа, такъ лучше умереть. Ну ее совсмъ!
Двочка, какъ говорящая птица, повторяла чьи-то слова, часто забирала воздуху и коротко махала рукой.
— А красивая твоя мама?
Катя прищурилась.
— Извстно, красивая. А то за что бы онъ ее бралъ? Она вдь изъ исправительнаго.
— Откуда? — не понялъ я.
— Изъ исправительнаго. Еще двочкой туда попала, ну, папа увидалъ ее и сжалился.
Я смотрлъ на этого ребеика, слушалъ и не врилъ. Сколько жестокой, безпощадной правды заключалось въ этомъ наивномъ лепет. Маленькая раковина, слово въ слово, повторяла стенанія житейской бури.
Двочка сидла теперь хмурая и важная…
— Зачмъ же ты на дерево-то забралась?
— А такъ. Вдь я одна. Мн все можно.
И вдругъ измнилась сразу. Улыбнулась просительно и лукаво:
— Вы далече дете?
— Въ Ремешки…
— Довезите меня вонъ до той лозинки?
Она нарочно показала на самую дальнюю.
— А это ничего?
— Не… Ничего… Я оттуда бгомъ.
— Ну, ладно.
— А поправить мн можно?
И она уморительно сморщила облупившійся носикъ.
— Можно.
Михей подвинулся, и Катя быстро перемахнула къ нему, приняла вожжи, по-дтски растопырила ихъ и зачмокала.
Мы хали полемъ, и втеръ игралъ тонкими волосами двочки, похожими на ковыль. Я тихонько падлъ ей внокъ изъ кашки: она слегка обернулась и кивнула. А мы уже были у намченной лозинки. Михей забралъ вожжи. Катя затуманилась, подавила вздохъ и быстро соскочила.
— Ну, прощайте. Спасибо.
Она сдлала что-то въ род книксена и подала вялую ручку.
— Я тутъ пока постою, а потомъ побгу…
Мы похали. Нсколько разъ оглядывался я, махалъ шляпой и долго видлъ красное платьице и внокъ изъ кашки…
— Михей, ты знавалъ ее? — спросилъ я.
— Кого?
— А жену управляющаго? Вдьму?
— Знавалъ…
— Ну, что же?
— А что?
— Красива?
— Дрянь-баба. Какъ есть поскуда. Всхъ тутъ смутила. Даже деревенскими не брезговала. А двчонка ничего, разсудительная двчонка,— одобрилъ онъ.
Мы опять выбрались на большакъ, и новыя березы съ пучками ‘вдьминыхъ метелъ’ показывали, что и здсь пролетала нечистая сила. Михей сидлъ такъ, какъ и при Кат, словно она все еще была тутъ, и правилъ осторожно, боясь толкнуть ее…
Стрекоза сла на пустое мсто, погрлась, передохнула и стрекнула стеклышкомъ…
Только мы ее и видли.