Час в античном театре, Беляев Юрий Дмитриевич, Год: 1917 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Юр. Бляевъ

Часъ въ античномъ театр.

Восемь разсказовъ

Петроградъ. Библіотека ‘Вечерняго времени’. Изданіе В. А. Суворина. 1917

Nulle part la nature n’est ее poіnt subtіle, lgante et fіne.
Le Dіeu, quі fіt les colelіnes de Florence, taіt artіste.
Anatole France.

Флоренція 5-го апрля.

…Здсь весна. Истинная, роскошная, побдная весна. Вся Тоскана засыпана розовыми цвтами миндаля, и деревья, сплетенныя между собою втвями, напоминаютъ хороводы блаженныхъ флорентинокъ, какихъ можно видть на фрескахъ старушки Santa Marіa Novella.

Теплынь. Какъ ни соблазнительны художественныя сокровщиницы Флоренціи, а все-таки тянетъ за городъ. И посл завтрака поневол отдаешься въ руки субъекта съ цвтомъ лица, напоминающимъ сплый помидоръ, и въ расплюевскомъ цилиндр, одтомъ набекрень. Онъ весело щелкаетъ бичомъ и великодушно предлагаетъ свою клячу и коляску:

— На Фьезоле, синьоръ?..

И мы уже демъ. И знакомая дорога между стнъ, похожихъ на гробницы съ цвтами, увлекаетъ выше и выше…

Если завтра будетъ солнце,

Мы на Фьезоле подемъ…

Эта шаловливая псенка Кузьмина, распваемая во всхъ петербургскихъ кабарэ и ‘подвалахъ’, невольно приходитъ на умъ.

Расплюевъ тоже настроенъ игриво. Онъ посвистываетъ и то и дло сбиваетъ кончикомъ бича придорожную ромашку. Безпрестанно оборачивается ко мн и мелетъ всякую чушь, сообщая цнныя свднія въ род:

— Вотъ это, синьоръ, вилла… И тамъ вилла.. А тамъ — церковь… А то — монастырь… А это, синьоръ, сады… Вотъ маслины… вотъ яблони… а это миндаль… А это, на что смотритъ синьоръ, трава, самая обыкновенная трава, очень хорошая трава, похожая на салатъ… Лошади ее кушаютъ, а люди, синьоръ, не кушаютъ…

И онъ даже вздыхаетъ.

Поневол только и отвчаешь:

— Да… да…

— А это, синьоръ,— продолжаетъ Расплюевъ:— другой русскій синьоръ… очень богатый… и очень толстый… Смотрите, смотрите — настоящая бочка!.. И съ нимъ русскій проводникъ… я его знаю… О, это настоящій русскій синьоръ!..

Смотрю: мы обгоняемъ кого-то… Другой Расплюевъ тянетъ за поводъ совершенно распластавшуюся и выдохшуюся лошаденку, а въ колясочк, пригодной разв для куколъ, развалился необъятный ‘русскій баринъ’, быть можетъ, самъ Петръ Петровичъ Птухъ, и передъ нимъ на корточкахъ еще одно поджарое и чернявое существо съ миической кокардой на фуражк… На барин чечунчовая разлетайка, какія теперь можно встртить разв гд въ Бузулук, и кокосовый шлемъ на два козырька — по-россійски ‘здравствуйте-прощайте’, чечунчовое соотвтствіе и въ прочемъ костюм — очень просторномъ и небрежномъ. Толстякъ обливается потомъ и при вид меня говоритъ проводнику по-тамбовски:

— Слава Богу, не мы одни… Еще нашелся дуракъ, что въ такую жару…

— Зарко… зарко…— лепечетъ тотъ, и прононсъ сразу выдаетъ въ немъ потомка Мильтіада..

Мы тянемся еще выше. Фьезоле со своими темными, зубчатыми садами и скалоподобнымъ монастыремъ уже давно открылся на синев полуденнаго неба, а внизу сказочной скатертью-самобранкой раскинулась панорама Флоренціи.

Все тонуло и млло въ солнечной пыли. Одни черные кипарисы, точно монахи, торчали четко и крпко, да пыжились по пригоркамъ жирныя алоэ.

— Ну, и кляча же попалась! На живодерку бы ее! — отозвался позади баринъ.

Проводникъ только хихикнулъ…

— Буфетъ тамъ наверху есть? — продолжалъ толстякъ.

— Какъ-си, какъ-си… осень кароси буфетъ…

— Холоднаго теперь надо выпить да искупаться бы… Ты давеча про какія-то бани говорилъ…

Я не дослышалъ, что отвтилъ проводникъ, но понялъ, что подъ ‘банями’ подразумвались древнія термы на Фьезоле…

… Совершенно полоумный автомобиль махнулъ мимо насъ съ горы, утопивъ все въ известковой пыли… Наши коляски откинулись къ стн и невольно сцпились колесами.

— Мерзавецъ!.. Негодяй! — гремлъ баринъ въ сферической мгл.— Мою шляпу унесло!.. Я потерялъ мою шляпу!..

По счастью, кокосовый шлемъ упалъ мн на колни… Съ особеннымъ удовольствіемъ передалъ я толстяку его двукозырку:

— Вотъ ваша шляпа…

Надо было видть смущеніе и мгновенный наливъ помидора…

— Какъ-съ? — пролепеталъ онъ.— Вы — русскій?.. Я давеча не совсмъ того… деликатно…

— Пожалуйста…

— Нтъ… зачмъ же… помилуйте-съ… Не ожидалъ, признаюсь, не ожидалъ… А вы туда же… на верхушку-съ?

— Да.

— Отличное мстоположеніе… Настоящій бельведеръ… Да-съ… Покорно васъ благодарю…

Мы расцпились, и Расплюевъ погналъ.

Фьезоле — горное гнздо этрусковъ. За двнадцать вковъ до Рождества Христова оно уже высилось надъ окружными долинами и чего-чего не перевидало по это время!.. А все-таки люди не бросили насиженнаго мста, и современное Фьезоле, тоже уже насчитывающее лтъ за восемьсотъ, можетъ похвастаться красивой живучестью. Оно склонилось цвтущимъ гребешкомъ надъ пыльной дорогой и манитъ тнью остерій и степеннымъ благовстомъ колоколенъ.

Фьезоле — городъ отдыха, удовольствія. Но маленькая остерія, какая-нибудь невинная ‘Tea-room’, конечно, не то, что было раньше. Здсь жизнь била ключомъ, и веселая гора шумла съ утра и до ночи… Былъ театръ,— маленькій, прелестный театръ,— были термы по ‘послднему крику моды’, былъ культъ Вакха, покровителя Тосканской долины. Въ Фьезоле есть крохотный муниципальный музей, почти карикатура, почти музей пресловутаго Тараскона, но среди черепковъ этого музея можно все-таки кое-что вообразить о прошломъ… Вотъ обломокъ мраморной колонны, тонкой, какъ талія весталки, вотъ капитель, похожая на букетъ флорентинскихъ лилій, вотъ ручка мраморнаго кресла въ вид осклабившагося грифа, вотъ маски…

Къ несчастью, толстый баринъ въ чечунч не отстаетъ теперь отъ мемя ни на минуту… У него искательный тонъ, нкоторое замшательство въ рчахъ и во всей фигур…

— Хе-хе… Горшковъ-то сколько набили!.. Ну, побдитель, веди дальше…

Проводникъ-грекъ что-то объясняетъ шопотомъ, чтобы я не слышалъ…

— Такъ, такъ,— смачно отзывается баринъ.— А это что?.. Амфора?.. Какая же амфора, коли это — свиная туша?..

Русскій человкъ,— еще Гоголь сказалъ,— коли приклеитъ словечко, такъ и пойдетъ оно гулять по свту! Смотрю: врно, лежитъ румяная терракота на боку, а все-таки свиная туша!..

‘Ну, а себя съ чмъ сравнишь?’ думается невольно…

Кстати, онъ во-время уходитъ, оставляя меня одного подл шкапа со статуэтками. Тутъ — весь культъ этого маленькаго театра, культъ мизерный, какъ и онъ самъ. Нсколько фигурокъ танцовщиковъ и танцовщицъ — Павловы и Нижинскіе сдыхъ вковъ!..

… Театръ пустъ. Зной загналъ всхъ англичанъ и нмцевъ въ остерію, и я одинъ-одинешенекъ въ пустынномъ, разрушенномъ амфитеатр..

Какъ вамъ сказать?.. Это немного грустно. Въ самомъ дл, вдь древніе театры располагались на такихъ живописныхъ мстахъ, для которыхъ ‘мерзость запустнія’ оскорбительна. И оттого-то развалинъ театрика такъ же жаль, какъ жаль разрушеннаго храма, вырубленнаго лса, обмелвшей рчки… Скромные размры его не заставляютъ долго задумываться надъ бренностью міра сего. Нтъ. Это просто:

Кого-то нтъ, кого-то жаль….

Впечатлніе такое, будто гд-нибудь въ дачномъ мст около Петербурга, на развалинахъ сгорвшаго лтняго театра. Случалось вамъ видть такое?.. Была, скажемъ, въ прошломъ году на станціи Баламутовк аховая труппочка любителей, кутила, лнтяйничала, безобразничала, прогорла и наконецъ вовсе сгорла — и вообразите: въ самый день праздника мстной пожарной дружины! И вотъ въ этомъ году на пожарищ только и торчатъ обуглившіяся стны, раскрылась вся сцена съ рухнувшими колосниками съ намалеваннымъ тряпьемъ, зіяетъ не покрытая суфлерская дыра, и у самаго входа красуются облупленныя афиши… А вокругъ на припек нмая пустота… И жарко-то, и лнно, и противно…

Въ Фьезоле все облагородила цвтущая земля. Она насадила вокругъ развалинъ цлые кусты голубой медуницы, а по расщелинамъ — пучки маргаритокъ. Тишина, но тишина живая… Слышите: потрескиваютъ молодыя цикады? Видите: пчелы собираютъ медъ и порой откуда ни возьмись взлетаютъ цлой пригоршнею блыя бабочки,— точно клочки любовнаго письма!.. А вонъ и козелъ — здсь ему, рогатому персонажу первичнаго театральнаго дйства, почетъ и уваженіе!.. Вотъ пестрыя, хохлатыя куры… И наконецъ, откуда-то, словно изъ античнаго люка, появляется все тотъ же толстый баринъ и въ изнеможеніи опускается на обломокъ дорической капители…

Онъ безпомощно машетъ мн рукой и снимаетъ шлемъ…

— Ни буфета… ни простой какой будки съ лимонадами! — жалyется бдняга.

И потомъ внезапно и грозно вопрошаетъ проводника:

— Буфетъ у нихъ былъ?

Грекъ растерянъ.

— У кого, синьоръ?

— У кого? Ну, конечно, у тхъ вотъ, чей театръ былъ… Какъ, бишь, ихъ тамъ? У грековъ, что ли… У филистимлянъ?..

Проводникъ пожимаетъ плечами… Баринъ сердито фукаетъ и продолжаетъ разспросы:

— А ходили по билетамъ?

Теперь проводникъ уже утвердительно киваетъ головой,— что какъ же, молъ, разумется, ходили по билетамъ… Разв безъ билетовъ можно?

— Больше, чай, зайцами проскакивали… на даровщинку,— сомнвается баринъ.— Ну, веди меня въ эти… бани!

И онъ освобождаетъ дорическую капитель и снова скрывается среди срыхъ камней руины…

… Опять одинъ. Спускаюся внизъ, гд разрослась дикая масличная роща. Тамъ дрожитъ рдкая тнь, какъ сть съ золотыми пятнами — любимый эффектъ Семирадскаго…

Старая этрусская стна круто падаетъ въ пропасть, въ тнистый долъ, гд обычная картина бгущихъ по холмамъ блыхъ и розовыхъ гирляндъ напоминаетъ ‘молочныя рки’ и ‘кисельные берега’. И надо всмъ этимъ какъ будто витаетъ тнь великаго гршника Боккаччіо…

*** * ***

Зной валитъ прямо на голову.

Срый амфитеатръ отсюда кажется миражемъ… Воображеніе населяетъ его шумной, нетерпливой толпой, гладіаторами, мимами… Сегодня идетъ и трагедія, и послдняя новинка Плавта, и еще что-то,— кажется, гистріоны… Въ антрактахъ исполнители забгаютъ сюда, въ масличную рощу — передохнуть, покалякать, угоститься за счетъ поклонниковъ, да кстати глянуть на эту благодать, что разлилась по долин… Вс суетятся, бодрятся, злобствуютъ… У самаго обрыва я вижу молодого гладіатора, смуглаго, какъ мдь, ловящаго руку… актера въ безобразной трагической маск!.. И актеръ не дается отнкивается, а самъ между тмъ срываетъ свой лохматый, огненный парикъ, отнимаетъ личину — и прелестное молодое лицо является влюбленному гладіатору… Гд я встрчалъ эту голову?.. Она въ короткихъ, спутанныхъ, темно-русыхъ кудряхъ на топкомъ стебл шеи. Въ чертахъ есть мужество, но женственная мягкость загладила, затуманила иныя… И есть какая-то лукавая двойственность въ улыбк, въ косомъ разрз глазъ, въ округлости подбородка… И тнь этой двойственности падаетъ отъ кудрей на лобъ и отъ щеки на шею… Гд я видлъ это лицо?… Ну, разумется, у Леонардо! Вдь это и есть его излюбленная загадка пола, колебаніе тней и ангельски-демоническое обаяніе…

— Вероника!..— шепчетъ гладіаторъ. Вероника…

Стало-быть, подъ видомъ трагическаго актера скрывалась женщина?!.

…И толстый продавецъ вина, толкущійся тутъ же со своей амфорой, разсказываетъ мн:

— Замчательная двочка!.. Играетъ, какъ настоящій актеръ… Ея голосъ иногда подобенъ свирли, а иногда гремитъ, какъ труба легіонеровъ… Ее любитъ проконсулъ, но Вероника не смотритъ ни накого… Она любила одного юношу, который написалъ комедію и былъ освистанъ… Въ отчаяніи онъ бросился съ этой стны и разбился… Гладіаторъ Уго — полудикій сарматъ… Онъ ничего не понимаетъ въ искусств, но онъ любитъ Веронику и хочетъ умереть изъ-за любви.

… Налетвшее облачко на мгновеніе заслоняетъ солнце — и миражъ исчезаетъ…

Я неспшно бреду къ термамъ — и тамъ снова настигаетъ меня зной. Груды сложенныхъ камней точно указываютъ на бывшее здсь мсто наслажденій, со всми разновидностями древняго культа тла. Не видно никого. Одн цикады трещатъ, да зеленыя ящерицы шуршатъ подъ ногами… и вдругъ сквозь эту тишину и пустоту и автику раздается откуда-то голосъ тучнаго барина въ чечунч:

— А буфетъ при баняхъ былъ?.. ну, то-то!..

О, идиллія!..

Юр. Бляевъ

Часъ въ античномъ театр.

* * *

Читайте также:

*** * ***