В девятом часу, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

Въ девятомъ часу.

Миссъ Элла Арчеръ всегда испытывала пріятное чувство, когда степной иноходецъ вихремъ приносилъ ее къ большому одноэтажному дому, совсмъ спрятавшемуся въ густой заросли черемухъ и рябинъ. Изъ зеленой гущи выставлялся только одинъ мезонинъ, глядвшій на облегавшую кругомъ степь двумя крошечными оконцами. Это былъ своего рода степной оазисъ, напоминавшій миссъ Элл фермы ея далекой родины, съ тою разницей, что на этой ферм добывали не пшеницу и кукурузу, а разсыпное степное золото. Иноходецъ зналъ дорогу и какъ вкопанный останавливался у крошечнаго крылечка, точно приглашавшаго войти въ этотъ старинной архитектуры домъ. Миссъ Элла съ граціей восемнадцатилтней двушки спрыгивала съ сдла, перекидывала черезъ лвую руку шлейфъ своей синей амазонки, привязывала иноходца къ столбу и легкою походкой вбгала на крылечко. Она отлично изучила расположеніе этого стариннаго раскольничьяго дома и могла бы пройти въ опочивальню старой бабушки Маремьяны съ завязанными глазами.

Такъ было а теперь. Миссъ Элла прошла большую переднюю, гд пахло годовалыми наливками, роснымъ ладаномъ и скитскими свчами изъ желтаго воска, и начала подниматься по крутой лсенк на антресоли. На площадк, гд лсенка длала поворотъ, она встртила двочку лтъ девяти въ темномъ сарафан и съ парчевою повязкой на лбу.

— Пріхалъ?— спросила миссъ Элла картавымъ по-дтски голосомъ.

— Съ часу на часъ ждемъ барышню… Тиниграмма пришла,— отвтила двочка, улыбаясь одними глазами, большими и темными, придававшими этому дтскому личику не по лтамъ строгое выраженіе.— Баушка ужъ спрашивала про тебя…

Миссъ Элла поднялась по второй лсенк и, нагнувшись, прошла черезъ низенькую дверку, которая вела въ опочивальню ‘самой’. Это была большая, низкая комната, выходившая тремя небольшими оконцами на дворъ. Передній уголъ былъ занятъ большимъ иконостасомъ, передъ которымъ теплилась неугасимая лампада. Около задней стны нагромождены были горками сундуки, а напротивъ двери у стны стояла кровать, задернутая ситцевымъ пологомъ. ‘Баушка’ Маремьяна уже цлый годъ не вставала съ постели. Ей было всего пятьдесятъ лтъ, но она казалась гораздо старше благодаря изнурительной болзни. Миссъ Элла всегда съ особеннымъ чувствомъ уваженія смотрла на это строгое женское лицо, напоминавшее лики старинныхъ раскольничьихъ угодниковъ,— въ немъ было столько скрытой силы и какой-то особенной доброты.

— Ну, здравствуй, Еленушка,— заговорила Маремьяна Ефимовна, выпрастывая руку изъ-подъ одяла.— Опять на вершной пригнала? Ну-ка, повернись…

Миссъ Элла повернулась. Баушка Маремьяна только покачала головой. И красива эта американочка, всмъ взяла: и ростомъ, и походкой, и удалью, и свтло-русою косой до пояса. Свженькая такая всегда, чистенькая, а большіе срые глаза смотрятъ и смло и по-ребячьи. Нравилось баушк и это худенькое личико съ тонкимъ носикомъ и строгимъ ртомъ. Хоть куда двушка, даромъ что американочка.

— Хвостище-то какой нацпила,— подивилась больная.— Нехорошо это. Тоже вотъ мужскіе штаны носишь, когда на вершной гоняешь… Ахъ, нехорошо!.. Брось кнутъ-то, не пастухъ конскій…

Эти попреки повторяли, и каждый разъ, а миссъ Элла только улыбалась. Она знала, что баушка сейчасъ же прибавитъ.

— Ну что же, у васъ свой американскій законъ для двушекъ,

— Такого закона нтъ,— объясняла миссъ Элла ломанымъ языкомъ.— А такъ, обычай… принято…

— Ладно, ладно… Садись, такъ гостья будешь.

Миссъ Элла чувствовала, что ‘баушка’ любитъ, и сама ее любила. Это было какое-то особенное острое чувство соединявшее двухъ женщинъ-антиподовъ. Американская миссъ понимала, что говоритъ ‘баушка’ на своемъ мудреномъ варварскомъ язык, а баушка понимала въ свою очередь картавыя слова своей гостьи-басурманки. Иногда баушка брала косу миссъ Эллы, долго ее перебирала въ рукахъ о говорила.

— Правильная, двушка, у тебя коса… Сарафанъ бы на тебя одть да платочкомъ повязать,— совсмъ бы хороша двушка. Охъ-хо-хо!..

Одно не нравилось миссъ Элл,— очень ужъ одолвая, ее баушка всякимъ угощеньемъ: а пряники, и орхи, и варенье, и разныя домашнія постряпеньки.

— Ну, ты сегодня въ самый разъ пріхала,— заявила, больная, когда гостья сла на низенькую скамеечку у изголовья.— Съ часу на часъ ищемъ нашу жаръ-птицу. Я ужъ лошадей за ней послала.

— Мн говорила двочка…

— Вотъ-вотъ… Какъ инь прідетъ, такъ и я умру,

— Ахъ, не говорите такъ.

— А почему не говорить? Вс помремъ, когда время придетъ. Бояться надо жить, а не помирать… Вотъ только дожидаюсь Аннушки. душенька вся изболлась по ней… Сказывали мн, что она и косу себ обрзала. Охъ, грхи, грхи…

— Коса вырастетъ,

— Озорница она, вотъ что… Пряменько надо говорить. Только бы ее домой залучить, а тамъ ужъ я расправлюсь съ ней своимъ судомъ, Безстыдница она… да. Ты вотъ американскаго закону, а небось, косы себ не обржешь…

— Вы не волнуйтесь,— уговаривала миссъ Элла,— вамъ это вредно. Нужно себя беречь…

— Не для кого,— сурово отвтила Маремьяне Ефимовна.— Было время, когда я была нужна, было да прошло…

Старуха замолчала. Она чутко-. прислушивалась къ каждому шороху, ожидая, когда дрогнетъ дорожный колокольчикъ. Аннушка могла пріхать каждую минуту… Въ комнату нсколько разъ входила и выходила двочка съ темными глазами, и больная каждый разъ вздрагивала.

— Никого нтъ, Сима?

— Нту, баушка…

— Ты у меня смотри, не прозвай. Изъ свтелки-то смотри на дорогу,— видно будетъ, какъ пыль подымется… Ты и бги ко мн живымъ духомъ. Поняла?

— Поняла, баушка.

Сима убгала, и больная опять начинала молча волноваться. Чтобы выиграть время, она разспрашивала американку, какъ они живутъ у себя на пріиск.

— Идетъ золото-то?

— Папа длаетъ опыты съ химическимъ способомъ обработки золотоносныхъ песковъ.

— Что-то ужъ очень долго ваши опыты идутъ. Деньги вдь нужны на опыты-то… Мн Савелій Ефимовичъ сказывалъ, что ничего у васъ не выйдетъ.

— А мы надемся, что выйдетъ.

— Легкія ваши американскія денежки, вотъ и надетесь.

— Папа не одинъ, а у насъ цлая компанія…

— Вотъ-вотъ… У васъ все канпанія, Можетъ, и гршно это… Больно ужъ хитрите. Богъ не даетъ вамъ золота, такъ вы хитростью хотите взять. Охъ, насмотрлась я на вашего брата. Еленушка… Всякаго вдь народу ко промысламъ бродитъ: и нмцы и французы, и англичане, а теперь американцы присунулись. Что же, такіе же люди, какъ и мы гршные, хоть у каждаго и есть свой законъ. Да, насмотрлась я всячины… Ну мужчины больше на отличку, а что касаемо женскаго полу, такъ женская часть по всякому закону одинакова…

Этотъ интересный разговоръ былъ прерванъ вбжавшею Симой.

— Баушка, дутъ!..

II.

Миссъ Элла вышла изъ комнаты, чтобы не помшать первымъ минутамъ родственнаго свиданія. Она прошла въ столовую и мелькомъ видла въ окно, какъ черезъ переднюю быстро прошла средняго роста двушка въ дорожномъ костюм. Это и была та таинственная Аннушка, которая держала весь этотъ домъ въ какомъ-то оцпенломъ состояніи. Миссъ Элла познакомилась съ семьей Олькиныхъ посл катастрофы, т.-е., когда Аннушка уже ушла изъ дому.

Въ столовой шагалъ изъ угла въ уголъ самъ Савелій Ефимычъ, пожилой мужчина съ сильною просдью. Онъ не ршился выйти навстрчу къ дочери и былъ радъ, что въ такую минуту, подвернулась миссъ Элла.

— Видли: пріхала?— какъ-то виновато бормоталъ онъ, скашивая глаза въ переднюю.

— Да.

— Пусть она сперва съ крестной переговоритъ. Бабы лучше промежду себя столкуются. Да и дло такое… особенное… Садитесь, барышня. Ну, а какъ тятенька орудуетъ? Все собираюсь къ вамъ прокатиться, да не удается… То да другое, а время идетъ-съ.

Онъ говорилъ совсмъ не о томъ, что сейчасъ его занимало… но миссъ Элла слушала его внимательно и еще внимательне слдила за нимъ своими дтскими глазами. Какіе странные люди эти русскіе и отчего волнуются… Кажется, чего проще: двушка хотла быть самостоятельной — и только. Каждый человкъ иметъ право на самостоятельность, Всего удивительне то, что вс они любятъ другъ друга, любятъ и мучаются. Странно… Втайн миссъ Элла больше сочувствовала Аннушк, все преступленіе которой заключалось въ томъ, что она противъ желанія родныхъ ухала въ Петербургъ учиться. Опять странность, т.-е. странный составъ преступленія. Вспомнивъ жалобу ‘баушки’ на обрзанную косу, миссъ Элла улыбнулась про себя. Эти русскія протестантки поступаютъ очень ршительно….

— Да, пріхала…— думалъ вслухъ Савелій Ефимычъ, желавшій что-то высказать.— Барышня, а у васъ тамъ, въ Америк, это случается?

— Никогда!..

— Да вдь у меня одна дочь-то, барышня? Кажется, всего у нея было достаточно: живи к радуйся. Да… Ни въ чемъ отказу не знала, и вдругъ…

— У каждаго могутъ быть свои желанія…

— Ахъ, не то, барышня! Мы-то разв зла ей желаемъ? Пусть тамъ учатся другія… поповны, чиновничьи дочери, сдлайте одолженіе. Даже весьма это хорошо. Да-съ… А тутъ совсмъ другое… У тхъ-то ничего дома на останется, а тутъ вдь все ея, значитъ, Анюты. Такъ я говорю? И промысла, и всякое обзаведеніе, и капиталъ, а она, изволите видть, бжать изъ дому. Это ужъ, прямо сказать, выходитъ въ род заразы… Понятія у нея нтъ настоящаго. Ну, я умру, тогда что будетъ? Однихъ рабочихъ близко тыщи человкъ кормится… да.

— Я васъ что-то плохо понимаю,— остановила его миссъ Элла, длая строгое лицо.— Можетъ-быть, я плохо понимаю русскій языкъ…

— Чего же тутъ не понять?— удивился Ольхинъ.— Самое простое дло, барышня… Значитъ, когда я овдовлъ, ну, былъ еще человкъ въ пор и могъ жениться на второй жен. Такъ-съ? Вдь это и въ Америк случается?

— Да…

— Хорошо-съ. И была у меня на примт одна двушка, дйствительно, а сестра Маремьяна Ефимовна и говоритъ… Она вдь строгая у насъ, начетчица… Да. Такъ она и говоритъ мн: ‘Братецъ Савелій Ефимычъ, не вводите мачеху въ домъ, не берите грха на душу’… Понимаете? Дйствительно, дочь растетъ, оно какъ будто и не того… совстно, значитъ, передъ дочерью. Ну, и того… Вотъ, какъ видите, не женился. Сестрица Маремьяна Ефимовна души не чаяла въ Анют… Растили, радовались… Въ гимназію отдали учиться, потому какъ чувствуемъ свою-то темноту. Не прежнія времена, однимъ словомъ… Хорошо. Вспоили, вскормили, выучили, а она возьми да и уйди отъ насъ, т.-е. не по-хорошему уйди. Вотъ вы говорите:, у ней есть свое желаніе, а разв у насъ нтъ своего желанія? Напримръ, какъ это можно, чтобы весь домъ опустлъ?.. И въ Америк то же самое:, каждый домъ женщиной держится. А у насъ: вдругъ ничего.

— Вы все о себ только думаете, а вы подумайте о ней…

— Думалъ-съ довольно, сударыня. И даже вотъ какъ было подумано. Маремьяна-то Ефимовна женщина серьезная…

Старика охватила жажда высказаться, врне — исповдаться. Черта спеціально-русская. Что ему эта американочка? Но она такъ хорошо его слушаетъ, какъ докторъ, который считаетъ пульсъ больного. Да, да, пусть слушаетъ… Что же тутъ скрывать? Но въ половин этой исповди прибжала сверху Сима и заявила, что ‘баушка’ зоветъ къ себ барышню.

— Ну что, помирились он?— шопотомъ спрашивалъ Савелій Ефимычъ.— Сильно начадила Маремьяна-то Ефимовна?

— По первоначалу-то очень круто приняла,— объяснила двочка.— Хотла назадъ отправлять…

— Ну, а потомъ?..

— Потомъ-то какъ будто стишала… Такъ, сидятъ, разговариваютъ. Теперь вотъ за барышней послали…

Савелій Ефимычъ перекрестился. Ахъ, если бы Маремьяна Ефимовна только не перекрутила бы… Дло молодое, сейчасъ вскипитъ.

— Вы ужъ того, барышня,— просилъ онъ, провожая миссъ Эллу до дверей,— чтобы сестрица Маремьяна Ефимовна не разгорячилась…

— Хорошо, хорошо.

— Вы этакъ свое словечко замолвите… У Анюты тоже вдь характеръ-то весь въ крестную. Такъ вы того…

Миссъ Элла поняла все, что было нужно, и только улыбнулась. Да, это были невыдержанныя натуры даже въ своихъ лучшихъ чувствахъ. Въ нихъ было что-то такое дтское по наивности экспрессіи.

III.

Когда миссъ Элла вошла въ опочивальню, со скамеечки у кровати поднялась двушка средняго роста и пошла къ ней навстрчу.

— Пониже кланяйся-то, озорница,— замтила Маремьяна Ефимовна, когда двушки здоровались,— Замсто родной была Еленушка, хоть и американскаго закону. Не забывала меня, старуху. Вотъ при ней и хочу теб сказать словечко… Садись, Еленушка.

— Тетя, вдь еще успете,— просила Аннушка мягкимъ, груднымъ голосомъ,— я еще съ отцомъ не успла поздороваться,

— Успешь,— уже сурово отвтила больная,— Отецъ-то никуда не уйдетъ, а у меня сердце горитъ. Садись, Еленушка, на свою скамеечку, а ты, озорница, постой… Что заслужила, то и получишь.

Получилась довольно живописная группа. Больная приподнялась на своей подушк, и это усиліе заставило ее нсколько времени отдыхать, Аннушка стояла съ опущенными глазами. Это была типичная русская двушка, съ удлиненнымъ немного, мягкимъ оваломъ лица, съ мягкимъ носомъ и характернымъ разрзомъ рта. Глубину сцены занимала Сима.

Двочка стояла у косяка двери и внимательно слдила своими темными глазами за всмъ происходившимъ.

— Ну, такъ вотъ а и хочу теб сказать, Аннушка, все при ней,— заговорила больная, гладя руку миссъ Эллы,— Полюбила я ее, какъ родную кровь. Да… Вонъ изъ-за какого окіянъ-моря прилетла, а сидитъ около меня, И все это не отъ человка, а отъ Бога, чтобы жили въ одну душу.

Больная должна была перевести духъ, чтобы собраться съ силами.

— Да… Была я вотъ такою же двушкой, какъ вы сейчасъ,— продолжала она ослабвшимъ голосомъ.— Да… Ну, живу у брата а никакого зла-горя не вдаю, у самой на ум одно веселье… Двичье дло, не о чемъ печаливаться. Ну, а тутъ умираетъ у братца Савелья Ефимыча жена отъ родовъ… Трехъ днъ осталась Аннушка-то отъ матери… Вотъ братецъ Савелій Ефимычъ и поставилъ меня въ крестныя. Испугалась я до смерти, когда онъ мн это сказалъ. Отвтъ великъ… Молода была, а тоже поняла все. Ну, назначили крестины… стою я у купели, держу Аннушку на рукахъ, а у самой головушка кругомъ идетъ, Мы вдь по старой вр, Еленушка, строго у насъ… Держу я Аннушку на рукахъ, и кажется мн, что вс угодники строго-строго глядятъ прямо на меня, а за мной видимо-невидимо народу стоитъ… тоже угодничкт Божіи, мученики, страстотерпцы, подвижники, и тоже вс смотрятъ на меня… Вдь мать-то родная только одно тло родила, а я длалась крестной матерью. Какой отвтъ-то великій за живую душу… И я, недостойная, сподобилась принять предъ Богомъ эту живую душу и сподобилась пріобщить ее къ сонму христіанскому. Дрожу вся, а самой и радостно и страшно, и слезы сыплются, ‘Господи, помоги недостойной раб Твоей Маремьян!’ И Господь мн открылъ все, недостойной. Не простую двочку я на рукахъ держала, а сиротку,— отвтъ-то въ десять разъ побольше. Сама въ сиротств выросла… И поняла я, что жто и есть моя настоящая судьба, и что Господь мн посылаетъ великое счастіе вырастить сироту, душу воспитать, ангельскимъ крыломъ охранять ее отъ всякаго зла. И дала я тутъ же великій обтъ не оставлять ея…

Больная откинулась на подушку и лежала нсколько времени съ закрытыми глазами.

— Вотъ вы слушаете меня, двушки,— про долагала она уже окрплымъ голосомъ,— слушаете и думаете, что это, молъ, подвигъ Маремьяны Ефимовны… А подвига-то и не было, милыя, а одна радость. Рощу сиротку и радуюсь… Да и не, одна я такая, а много насъ — вдь и другія такъ же длаютъ. Какъ же иначе-то? Былъ у меня, дйствительно, и женихъ… сватовъ засылалъ… Ну, я ему самому все и обсказала. Веселая такая выхожу, держу на руках Аннушку, годовая она была тогда… Выслушалъ онъ меня, заплакалъ… ‘Что же,— говоритъ,— Маремьяна Ефимовна, отъ своей судьбы на уйдешь. Не судилъ намъ Богъ съ вами вмст вкъ вковать’… Хорошій былъ человкъ… да… И братца Савелія Ефимыча уговорила не жениться во второй разъ, не вводить мачеху въ домъ. И онъ укрпился… Тоже милость Божія. Ну, живемъ мы и ростамъ сиротку… Подошло время, что надо и о душ позаботиться. Что знали да умли — всему сама научила. Вижу — мало. Поумне насъ есть добрые люди… На промыслахъ-то всякаго народу достаточно, ну, такъ я присмотрлась. Однимъ я согршила, что нравились мн заграничные люди… Басурманы, не нашей вры, а нравятся. Все-то они знаютъ и живутъ ужъ очень чисто. Никакого безобразія… Вотъ мы и задумали поучить нашу Аннушку. Крпко я думала объ этомъ, со слезами молилась… Ну, сама и свезла Аннушку въ гимназію. Ничего, все правильно… Платьица коричневенькія на всхъ, переднички бленькіе, волосики зачесаны гладко… Порядокъ. Боялась я больше всего только ихней гражданской печати и сама читала ихнія книги. Ничего, другое пойму, другое не пойму, а худого ничего нтъ въ гражданской печати…

Маремьяна Ефимовна даже улыбнулась и прибавила:

— Что я длала по первоначалу-то… Аннушка заснетъ ребячьимъ дломъ рано, а я возьму ея книжки да по листочку всю гражданскую печать и перекрещу, а которая книга съ цифрами, такъ я ее и ладаномъ подкажу… Не любила я этихъ цифръ до смерти. Не женское это дло… Да. Такъ пусть, молъ, тамъ учатъ, а того не знаютъ, какъ крестная-то всхъ ихъ перехитрила.

Миссъ Элла, несмотря на торжественность момента, тоже не могла удержаться отъ смха. Только одна Аннушка стояла допрежнему молча и старалась не смотрть на крестную.

— Да, такъ все это только присказка,— продолжала больная, усаживаясь на кровать.— Человкъ растетъ, а съ нимъ растутъ и его мысли… Выростили мы Аннушку, а она взяла да и, откололась отъ насъ, какъ чужая. Да… Главное, ничего никому не сказала, а отпала, какъ сухой листъ отъ дерева. Думаетъ, что она первая такая-то, а до нея ужъ никого и не было подобныхъ…

— Тетя, кажется, довольно,— замтила Аннушка.— Миссъ Элл совсмъ не интересно знать наши семейныя дла.

— А вотъ и интересно… Пусть послушаетъ, какъ думаетъ старая раскольничья начетчица. И ей будетъ польза… Да, такъ я это давно замтила, что начала моя Аннушка какъ будто сторониться меня… Обидно мн это, а сама виду не показываю. А сказать правду, такъ и обижаться нечмъ… Когда была маленькой и выучилась ходить, такъ все ладила убжать отъ крестной, потому какъ свои ноги почувствовала. Это ужъ такъ всегда бываетъ… Хорошо. Ничего не говорю. Ну, а ужъ когда она совсмъ-то откололась, тутъ я, пожалуй, обидлась. Нтъ, не то: жаль стало. Вдь русская баба жальливая… Это ее и губитъ пожалла другого, а сама пропала. И меня купила жалость къ сирот… А обидно вотъ что было, Еленушка: не понимаетъ моя Аннушка, что не одна она такая-то да и не первая, да и не свои слова говоритъ, а которыя въ книжк гражданской яочати прочитала. А я-то уже радовалась на нее, когда она свою гимназію кончила: сурьезная двушка растетъ.

— Что же теб обидно было, тетя? Я ршительно не понимаю.

— А вотъ это самое!.. Что ты думаешь, до тебя-то моды не знали? Еще какъ знали-то… Ты свою совсть хотла соблюсти, а они свою соблюдали да еще какъ соблюдали-то. И муки перенесли за совсть-то, и кровь проливали, и смерть принимали безбоязненно… Ты-то ужъ, милая, по широкой дорожк да по готовой вошла. Вотъ и Еленушка за своимъ моремъ-окіяномъ то же самое передумывала. Великое это дло, одна душа. Слова-то могутъ быть и разныя, ь душа одна. Вдь я-то какъ радовалась на тебя, Аннушка не пропали даромъ мои груды. Да… Хоть и по гражданской печати выучилась, а по нашей дорожк, молъ, пойдешь. Да еще ученой-то куда легче. Даже такъ, думки про себя своимъ умомъ, что самое это настоящее дло: нашу сестру раскольницу навсегда учили… Она блюла древлее благочестіе., она же рожала и выращивала великихъ предстателей, которые и смерть принимали, какъ радость. Самое это настоящее дло, чтобъ двушку учить… А вотъ ты и забыла, что до тебя-то, милая, было. До тебя еще совсть-то копилась, а ты-то, милая вышла уже ни готовое, по евангельской притч, въ девятомъ часу… И ты Еленушка, тоже. Великое это дло и великій отвтъ вы понесете.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ дв недли бабушка Маремьяна Ефимовна умерла. На раскольничій могильникъ ея гробъ-колоду провожала вмст съ другими и миссъ Элла. Когда было все кончено и надъ могилой выросъ холмикъ свжей земли, американка взяла подъ руку плакавшую Аннушку и проговорила:

— Да, это была женщина большой души…

1897.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

Въ девятомъ часу.

Читайте также: