Театр, как моральное учреждение, Шиллер Фридрих, Год: 1784 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

Собраніе сочиненій Шиллера въ перевод русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ IV. С.-Пб., 1902

Переводъ Всеволода Чешихина

Театръ, какъ учрежденіе нравственное.

(Прочитано въ публичномъ засданіи курфюрстскаго нмецкаго общества въ Маннгейм, въ 1784 году).

По замчанію Зульцера, театръ обязанъ своимъ возникновеніемъ всеобщей, непреодолимой склонности къ новому и чрезвычайному и человческой потребности въ возбужденномъ состояніи духа. Утомленный высшими стремленіями духа, угнетенный однообразными, часто изнуряющими сердце профессіональными занятіями, пресыщенный чувственностью, человкъ долженъ чувствовать въ своемъ существ пустоту, противную его вчному стремленію къ дятельности. Натура наша одинаково неспособна какъ слишкомъ долго пребывать въ животномъ поко, такъ и слишкомъ долго предаваться утонченной умственной работ, и потому требуетъ средняго состоянія, примиряющаго дв крайности, спускающаго слишкомъ сильное напряженіе до мягкой гармоничности и облегчающаго поочередный переходъ изъ одного настроенія въ другое. Эту именно полезную перемну можетъ доставить человку только чувство прекраснаго, чувство эстетическое. Такъ какъ, однако, основной пріемъ всякаго мудраго законодателя — выбирать изъ двухъ дйствій сильнйшее, то онъ не можетъ довольствоваться простымъ игнорированіемъ склонностей своего народа, напротивъ, онъ старается, насколько возможно, сдлать эти склонности орудіемъ высшихъ соображеній и обратить ихъ въ источники блаженства. Потому-то законодательство прежде всего обратило вниманіе на театръ, который открываетъ безконечный кругъ дятельности духу, жаждущему этой дятельности, даетъ пищу всякой духовной сил, не напрягая чрезмрно ни одну изъ нихъ, и съ образованіемъ ума и сердца соединяетъ благороднйшее развлеченіе.

Тотъ кто первый сдлалъ замчаніе, что надежнйшая опора государства есть религія и что сами законы безъ нея безсильны — быть можетъ, помимо собственнаго желанія и сознанія, взялъ тмъ самымъ подъ свою защиту театръ съ лучшей его стороны. Именно та-же недостаточность, та-же неустойчивость политическихъ законовъ, которая обусловила неизбжность религіи для государства, опредлила разъ навсегда нравственное значеніе театра. Законы — соображаетъ всякій законодатель,— сводятся къ отрицательнымъ требованіямъ долга, религія заявляетъ требованіе положительнаго дйствія. Законы стсняютъ дйствія, подрывающія общественную связь, религія предписываетъ дйствія, укрпляющія эту связь. Законы властвуютъ лишь надъ явными проявленіями воли, они управляютъ лишь поступками, компетенція же религіи простирается до самыхъ затаенныхъ уголковъ сердца и слдитъ за мыслями до самаго внутренняго ихъ источника. Законы гибки и измнчивы, какъ прихоть и страсть, религія же связуетъ сурово и навки. Но сдлаемъ предположеніе невозможное, а именно, что религія пользуется этою огромною силою въ сердц каждаго человка, спрашивается: будетъ ли она, или можетъ ли она завершить собою весь кругъ образованія?

Религія (я говорю на этотъ разъ о политической, а не божественной ея сторон) привлекательна для массъ чувственною своею стороною, быть можетъ, неотразимо дйствіе только чувственнаго ея элемента. Лишивъ ея этого ея элемента, мы лишаемъ ее всякой силы. Въ чемъ же тайна воздйствія сцены? Для огромнаго большинства людей религія перестала бы существовать, съ момента уничтоженія ея райской и адской символики, а вдь, на самомъ дл, все это — воздушные замки, загадки безъ разгадокъ, угрозы и призывы изъ невдомой дали… Для религіи и законодательства — прямой интересъ въ томъ, чтобы вступить въ союзъ съ театромъ,— съ тмъ театромъ, гд все наглядно, современно и жизненно, гд порокъ и добродтель, блаженство и страданіе, глупость и мудрость предстаютъ передъ зрителемъ въ тысяч понятныхъ и правдивыхъ образовъ, гд Провидніе разршаетъ свои загадки, распутываетъ передъ всми свои узлы, гд сердце человческое, на пытк страсти, исповдуетъ свои сокровеннйшіе замыслы, гд падаютъ вс личины, улетучиваются вс румяна, и одна неподкупная истина произноситъ свои Радамантовы приговоры.

Компетенція театра начинается тамъ, гд кончается сфера писаннаго закона. Когда правосудіе ослплено златомъ и роскошествуетъ на. содержаніи у порока, когда наглость силы начинаетъ глумиться надъ правдою и малодушный страхъ, связываетъ руку власти, — театръ, въ свою очередь, беретъ мечъ и всы и тащитъ порокъ къ страшному суду. Все царство фантазіи и исторіи, прошедшее и грядущее — въ полномъ его распоряженіи, ждетъ только отъ него знака. Смлые преступники, уже давно истлвшіе въ прах, воскрешены здсь архангельскою трубою поэзіи и, въ ужасающее поученіе потомству, излагаютъ свою позорную жизнь. Ужасы прошлыхъ вковъ, подобные отраженіямъ въ изогнутыхъ зеркалахъ, проходятъ предъ нашими глазами въ безсиліи своемъ, и съ сладострастіемъ ненависти мы проклинаемъ ихъ память. Если насъ перестала поучать мораль, если религія не находитъ въ насъ вры, если для насъ и законъ уже больше не писанъ,— то все же на насъ поветъ ужасомъ отъ Медеи въ мигъ, когда она, свершивъ дтоубійство, шатаясь, спускается съ лстницы дворца. Спасительный ужасъ невольно овладваетъ всми, и въ тишин залы зритель наслаждается своею чистою совстью въ мигъ, когда лэди Макбетъ, страшная сомнамбула, моетъ руки и призываетъ вс благовонія Аравіи — уничтожить отвратительный запахъ убійства. Насколько видимое представленіе дйствуетъ сильне мертвой буквы и холоднаго разсказа, настолько же театръ дйствуетъ сильне и продолжительне морали и права.

Театръ, однако, не ограничивается поддержаніемъ мірской справедливости, у него есть еще своя особая, широкая сфера. Театръ наказуетъ тысячи пороковъ, оставляемыхъ судомъ безъ наказанія, и рекомендуетъ тысячи добродтелей, о которыхъ умалчиваетъ законъ. Такимъ образомъ, онъ идетъ по пути мудрости и религіи. Театръ почерпаетъ изъ этого чистаго источника свои поученія и образцы и облачаетъ строгій долгъ въ прелестный, заманчивый нарядъ. Какими великолпными ощущеніями, ршеніями, страстями, наполняетъ онъ нашу душу, какіе божественные идеалы выставляетъ онъ намъ для соревнованія!.. Когда благостный Августъ, великій какъ его боги, протягиваетъ руку Цинн, измннику, который уже читаетъ смертный приговоръ на его устахъ, со словами: ‘Будемъ друзьями, Цинна!’ — кто среди зрителей не пожелалъ бы, въ это мгновеніе, протянуть руку своему смертельному врагу, подражая божественному римлянину?… Когда Францъ фонъ-Зикингенъ, идя карать князя и бороться за чужія права, нечаянно озирается и видитъ дымъ въ крпости, гд остались безъ помощи его жена и дитя, и продолжаетъ свой путь, во имя даннаго слова,— сколь великимъ кажется тогда человкъ, сколь ничтожною и презрнною — страшная непреодолимая его судьба!

Насколько привлекательны добродтели, настолько же отвратительны пороки въ страшномъ зеркал драмы. Когда безпомощный, впавшій въ дтство Лиръ въ бурю и грозу тщетно стучится въ ворота своей дочери, когда онъ развваетъ свои сдые волосы по втру и разсказываетъ бушующей стихіи о противоестественной своей Реган, когда его яростная скорбь, наконецъ, изливается въ страшныхъ словахъ. ‘Я отдалъ вамъ все!’ — какъ отвратительна для насъ въ ту минуту неблагодарность, какъ торжественно общаемъ мы себ тогда почитать и любить нашего родителя!

Но поле дйствія театра простирается еще дале. Даже въ области человческихъ чувствъ, заниматься которыми религія и право считаютъ ниже своего достоинства, театръ продолжаетъ заботиться о нашемъ образованіи. Благоденствіе общества нарушается глупостью столь же часто, какъ и преступленіемъ и порокомъ. Опытъ, старый, какъ міръ, учитъ насъ, что на ярмарк житейской суеты величайшія тяжести зачастую висятъ на малйшихъ и тончайшихъ нитяхъ и что, прослдивъ дйствія до ихъ источника, мы десять разъ разсмемся, прежде чмъ однажды ужаснемся. Съ каждымъ новымъ днемъ моей зрлости мой списокъ злодевъ становится все короче, а реестръ глупцовъ все многоименне и длинне. Если вс моральныя провинности слабаго пола проистекаютъ изъ одного и того же источника, если вс чудовищныя крайности когда-либо заклейменныхъ пороковъ суть лишь измненныя формы и высшія степени чувства, всмъ намъ одинаково дорого (какъ бы мы его ни осмивали временами) — то почему бы и сильному полу не подвергаться тому же закону природы? Мн извстенъ лишь одинъ секретъ, какъ уберечь себя отъ порчи: надо укрплять свое сердце отъ слабостей.

Именно такого, приблизительно, дйствія вправ ожидать мы отъ театра. Театръ держитъ зеркало передъ толпою глупцовъ и посрамляетъ цлебною насмшкою глупость въ тысяч ея формъ. Эффектъ, который достигается въ трагедіи посредствомъ умиленія и ужаса, достигается въ комедіи (и, пожалуй, еще скоре и пряме) посредствомъ шутки и сатиры. Если бы мы вздумали оцнивать комедію и трагедію по степени достигнутаго эффекта, то опытъ, пожалуй, побудилъ бы насъ отдать предпочтеніе первой. Насмшка и презрніе язвятъ самолюбіе чувствительне, чмъ возмущеніе, терзающее совсть. Наша трусость прячетъ насъ отъ ужаса, но та же трусость предаетъ насъ жалу сатиры. Законъ и совсть предотвращаютъ насъ отъ преступленій и пороковъ, но предотвращать насъ отъ смшныхъ недостатковъ можетъ только тонкій комизмъ, настоящее поприще для котораго — это театръ. Случается, что мы уполномочиваемъ друга — слдить за нашими нравами и нашимъ сердцемъ, но мы съ трудомъ прощаемъ ему единую улыбку по нашему адресу. Наши погршности выносятъ надзирателя и судію, наше своенравіе не терпитъ даже свидтеля… Одинъ театръ можетъ высмивать наши слабости, такъ какъ онъ щадитъ нашу щепетильность и не хочетъ знать имени виновнаго глупца. Не красня, глядимъ мы на зеркало, передъ которымъ пала наша личина, и втихомолку благодаримъ судьбу за то, что увщаніе такъ снисходительно.

Но всмъ этимъ еще далеко не исчерпывается дйственная сила театра. Театръ, боле, чмъ какое либо другое общественно-государственное учрежденіе,— школа житейской мудрости, путеводитель по гражданской жизни, врный ключъ къ недоступнйшимъ тайникамъ человческой души. Я согласенъ, что себялюбіе и зачерствлость совсти не рдко уничтожаютъ лучшее дйствіе театра, что тысячи пороковъ съ мднымъ лбомъ стоятъ передъ его зеркаломъ, а тысячи добрыхъ чувствъ безплодно отскакиваютъ отъ каменныхъ сердецъ зрителей, я самъ того мннія, что едва-ли Мольеровскій Гарпагонъ исправилъ какого-либо ростовщика, что самоубійца Бэверлей едва ли отвратилъ своихъ собратій отъ сквернаго игорнаго азарта, что несчастная разбойничья исторія Карла Моора едва-ли способствовала безопасности большихъ дорогъ, — но даже если мы и ограничимъ сферу массового дйствія театра, если даже мы будемъ столь несправедливы, что станемъ ее вовсе отрицать,— не остается ли, тмъ не мене, вліяніе театра неизмримо-огромнымъ? Если театръ не уничтожаетъ и не уменьшаетъ всю силу пороковъ, то не ознакомляетъ ли онъ насъ съ послдними? Съ извстными негодяями и глупцами мы принуждены сталкиваться въ нашей жизни. Мы должны или уклоняться отъ нихъ, или итти имъ навстрчу, мы должны или осилить ихъ, или поддаться имъ. Но, благодаря театру, они не могутъ боле застать насъ врасплохъ, мы уже подготовлены къ ихъ затямъ. Театръ выдалъ намъ ихъ тайну и сдлалъ ихъ понятными и безвредными для насъ. Театръ сорвалъ съ лицемра искусную маску и указалъ намъ на сть, которою опутывали насъ коварство и интрига. Театръ вытаскиваетъ обманъ и ложь изъ ихъ кривыхъ лабиринтовъ и показываетъ дневному свту ихъ ужасную наружность. Пускай умирающая Сара не испугаетъ ни одного распутника, пускай вс образы наказаннаго обольщенія окажутся не въ силахъ охладить его пылъ, и пускай даже извращенная актриса намренно будетъ затушевывать несимпатичную ей идею пьесы,— достаточно того, что доврчиво — невинная зрительница все-таки познакомилась съ кознями порока, что театръ научилъ ее не доврять клятвамъ обольстителя и страшиться его обожанія.

Театръ знакомитъ насъ не только съ людьми и ихъ характерами, но и съ рокомъ, пріучая насъ къ великому искусству терпнія. Въ сумятиц нашей жизни случайность и планомрность играютъ одинаково важную роль, послдняя зависитъ отъ насъ, а первой мы должны слпо подчиняться. Для насъ прямая выгода — научиться встрчать неизбжную судьбу съ нкоторымъ самообладаніемъ, посл того какъ наша мудрость и наше мужество уже упражнялись въ чемъ-то подобномъ и наше сердце закалилось въ ударахъ. Театръ развертываетъ предъ нами разнообразную панораму человческихъ страданій. Театръ искусственно вводитъ насъ въ сферу чужихъ бдствій и за мгновенное страданіе награждаетъ насъ сладостными слезами и роскошнымъ приростомъ мужества и опыта. Театръ ведетъ насъ къ покинутой Аріадн на Наксосъ, полный отголосковъ ея горя, спускается вмст съ нами въ подвалъ ‘голодной башни’, къ Уголино, подымается съ нами на окровавленный помостъ, вс мы прислушиваемся къ страшному голосу послдняго часа. Все то, что чувствуетъ наша душа въ вид смутныхъ, неясныхъ ощущеній, театръ преподноситъ намъ въ громкихъ словахъ и яркихъ образахъ, сила которыхъ поражаетъ насъ — и мы уже не дивимся, напримръ, тому, что благосклонность королевы покидаетъ, въ стнахъ Тоуэра, обманутаго фаворита, или тому, что передъ смертью испуганный Францъ Мооръ не находитъ боле утшенія въ своей софистической, мнимой мудрости (вчность высылаетъ мертвеца, открывающаго тайны, недоступныя живущимъ, и, слушая голосъ изъ могилы, закоснлый злодй теряетъ послднюю, внутреннюю точку опоры).

Но мало того, что театръ знакомитъ насъ съ судьбами человчества, онъ также учитъ насъ быть боле справедливыми къ судьбамъ несчастныхъ и судить о нихъ съ большею снисходительностью. Лишь посл того, какъ мы измрили всю глубину человческаго бдствія, мы имемъ право произносить свой приговоръ надъ преступникомъ. Какое изъ преступленій позорне воровства?— и, однако, нашъ обвинительный приговоръ мы смягчаемъ слезою состраданія, слдя за роковыми обстоятельствами, подъ давленіемъ которыхъ Эдуардъ Рубергъ совершаетъ это преступленіе…

Самоубійства мы гнушаемся, какъ нечестія, но въ мигъ, когда Маріанна, осаждаемая угрозами гнвнаго отца, любовью и страхомъ заключенія въ монастырь, принимаетъ ядъ,— кто первый изъ насъ броситъ камнемъ въ эту, плача достойную, жертву проклятой необходимости?… Человчность и терпимость становятся, мало-по-малу, господствующими чувствами нашего времени, лучи ихъ проникли въ судебную залу и еще дальше — въ сердца нашихъ князей. Кто знаетъ, какая доля въ этомъ божественномъ дл принадлежитъ нашимъ театрамъ? Не они ли ознакомили человка съ человкомъ и раскрыли тайный механизмъ людскихъ дяній?

Наиболе высокопоставленный изъ всхъ общественныхъ классовъ иметъ основаніе быть особенно благодарнымъ театру. Лишь въ театр великіе міра сего слышатъ нчто рдкое или даже прямо для нихъ невозможное — правду, и видятъ то, чего не видятъ кругомъ себя никогда или встрчаютъ очень рдко — человка.

Велики и разнообразны заслуги хорошаго театра въ отношеніи нравственнаго воспитанія. Не меньшія заслуги, однако, принадлежатъ театру и въ сфер умственнаго просвщенія. Именно въ этой высшей сфер свтлая голова и пламенный патріотъ можетъ использовать, какъ слдуетъ, вс средства театра. Онъ окидываетъ взоромъ все человчество, сравниваетъ народы съ народами, столтія со столтіями, и видитъ, сколь рабски скована огромная масса народа цпями предразсудка и предвзятости, подкапывающихся подъ ея благосостояніе, видитъ, что боле свтлые лучи истины озаряютъ лишь немногія отдльныя головы, добивающіяся ничтожныхъ выгодъ, быть можетъ, съ затратою цлой жизни. Театръ ставитъ передъ вдумчивымъ законодателемъ вопросъ: какимъ образомъ пріобщить всю націю къ благамъ просвщенія?

Театръ есть общій каналъ, по которому бгутъ лучи истины отъ мыслящей, лучшей части народа внизъ, а оттуда, въ мягкомъ отраженіи, распростираются по всему государству. Отсюда, по всмъ жиламъ народа, растекаются боле врныя понятія, просвтленныя правила, очищенныя чувства, исчезаютъ туманы варварства и мрачнаго суеврія, ночь уступаетъ мсто побдоносному свту.

Изъ всхъ столь роскошныхъ плодовъ хорошаго театра я хочу особо указать еще на два слдующихъ. Не стала ли, за послдніе годы, терпимость къ религіямъ и сектамъ общимъ достояніемъ?— Но еще ране того, какъ еврей Натанъ и сарацинъ Саладинъ посрамили насъ, проповдуя намъ, что преданность Богу вовсе не зависитъ отъ нашихъ представленій о Божеств, еще ране того, какъ осифъ Второй сразился съ ужасною гидрою вроисповдной ненависти,— театръ насаждалъ въ наши сердца человчность и кротость, отвратительные образы языческо-жреческой ярости пріучали насъ избгать религіознаго фанатизма, христіанство омывало свои пятна передъ этимъ колоссальнымъ зеркаломъ. Со столь же счастливымъ успхомъ театръ могъ бы бороться и съ ошибками воспитанія: публика уже ждетъ пьесы, гд будетъ затронута эта замчательная тема. Нтъ для государства дла боле важнаго по его результатамъ, чмъ дло воспитанія, а вдь именно оно безъ всякаго ограниченія вврено, предано въ жертву заблужденію и легкомыслію гражданъ, боле, чмъ какое-либо другое государственное дло. Лишь театръ могъ бы напомнить государству, въ трогательныхъ и потрясающихъ образахъ, о несчастныхъ жертвахъ пренебрежительнаго воспитанія, театръ побудилъ бы нашихъ упрямыхъ отцовъ отказаться отъ эгоистическихъ правилъ, а нашихъ матерей — любить съ большею разсудительностью. Ложныя понятія ведутъ на путь заблужденія даже наставниковъ съ наилучшимъ сердцемъ, тмъ хуже, когда они еще хвалятся своею методою и систематически губятъ нжные отпрыски въ своихъ филантропинахъ и педагогическихъ оранжереяхъ.

Если бы государственные вожди и дятели только захотли, они могли бы также изучать въ театр мннія народа о правительств и правителяхъ… Со сцены могла бы говорить и законодательная власть своимъ подданнымъ языкомъ символовъ, могла бы защищаться отъ нареканій, прежде чмъ они высказаны, и подкупать въ свою пользу духъ сомннія, незамтно для послдняго. Даже промышленность и духъ изобртательности могли бы и должны бы выносить изъ театра новое одушевленіе,— если только поэты сочли бы своимъ долгомъ быть патріотами, а государство снизошло бы до привычки выслушивать ихъ.

Я не могу обойти здсь вопроса о великомъ вліяніи, какое могъ бы оказать на духъ націи хорошо поставленный театръ. Духомъ націи я называю всенародное сходство и согласіе въ мнніяхъ и склонностяхъ по поводу явленій, возбуждающихъ въ другихъ народахъ другія мысли и чувства. Лишь театръ можетъ въ высокой степени способствовать этому согласію, такъ какъ онъ объемлетъ цлую область человческаго познанія, исчерпываетъ вс житейскія ситуаціи и освщаетъ вс уголки сердца человческаго — такъ какъ онъ вмщаетъ вс классы и сословія и находитъ самый торный путь къ разуму и сердцу. Если бы во всхъ нашихъ пьесахъ господствовала единая тенденція, если бы наши поэты пришли ко взаимному соглашенію объ этомъ предмет и заключили бы, во имя этой цли, тсный союзъ, если бы лишь строгій выборъ руководилъ ихъ работами, а перо ихъ или кисть были посвящены лишь народу, если бы, словомъ, мы когда-либо дожили бы до народнаго театра,— то мы стали бы націею! Что такъ крпко спаяло Элладу? Не что иное, какъ патріотическое содержаніе пьесъ, какъ греческій духъ, отразившій въ нихъ побды интересовъ государственности и человчности.

Есть за театромъ еще одна заслуга — заслуга, которую я констатирую съ тмъ большимъ удовольствіемъ, что, по моему, ея мсто въ ряду ея предшественницъ заране за нею обезпечено. Все, что я только что доказывалъ относительно вліянія театра на нравы и просвщеніе, было боле или мене спорно, но даже враги театра должны признать вмст со мною, что въ ряду всхъ изобртеній роскоши, среди всхъ учрежденій для общественнаго увеселенія, театръ занимаетъ первое мсто. Но заслуги театра въ этой сфер важне, чмъ обыкновенно полагаютъ.

Натура человческая не выноситъ непрерывной и вчной пытки профессіональныхъ занятій, а привлекательность чувственныхъ развлеченій исчезаетъ съ ихъ удовлетвореніемъ. Человкъ, пресыщенный животнымъ наслажденіемъ, утомленный продолжительнымъ трудомъ, мучимый вчнымъ стремленіемъ къ дятельности, жаждетъ лучшихъ, избранныхъ удовольствій, не находя ихъ, онъ безъ удержу набрасывается на дикія развлеченія, ускоряющія его паденіе и вредныя для общественнаго спокойствія. Вакхическія радости, гибельная азартная игра, тысячи безумствъ, изобртаемыхъ праздностью, всегда неизбжны тамъ, гд законодатель не уметъ руководить потребностью народа въ развлеченіи. Человкъ дловой подвергается опасности предать въ жертву злосчастному сплину ту жизнь, которую онъ великодушно жертвовалъ государству, ученый — опасности опуститься до тупого педантизма, чернь — животнаго. Театръ есть мсто такого развлеченія, гд удовольствіе сочетается съ поученіемъ, покой — съ напряженіемъ, времяпровожденіе — съ назиданіемъ, гд ни одна душевная сила не напрягается въ ущербъ другой, гд ни одно наслажденіе не покупается цною благосостоянія всего организма. Когда тоска гложетъ наше сердце, когда хмурая хандра отравляетъ намъ минуты уединенія, когда намъ опостыллъ свтъ и трудъ, когда тысячи тягостей гнетутъ намъ душу, когда наша возбудимость изнемогаетъ подъ бременемъ профессіональныхъ занятій,— тогда-то и идемъ мы въ театръ. Въ искусственномъ мір сцены мы забываемъ, мечтая, міръ дйствительный, мы сами находимъ вновь самихъ себя, вниманіе наше пробуждается, спасительныя страсти потрясаютъ нашу сонную натуру и гонятъ кровь въ освжительный круговоротъ. Здсь несчастный вмст съ чужимъ горемъ оплакиваетъ свое собственное. Счастливецъ отрезвляется, беззаботный задумывается. Слабохарактерный учится быть мужчиною, грубый извергъ начинаетъ впервые чувствовать. И наконецъ — какое торжество природы, попираемой и всегда воскресающей природы!— бываютъ моменты, когда люди всхъ круговъ, сословій и состояній, отбросивъ вс цли искуственности и моды, освободившись отъ всяческаго гнета судьбы, побратавшись въ единой, захватившей всхъ ихъ симпатіи, слившись въ единый полъ, забываютъ самихъ себя и весь міръ и приближаются къ божественному своему первоисточнику. Каждый въ отдльности наслаждается восторгами всхъ вообще и собственные свои восторги воспринимаетъ изъ тысячи глазъ въ усиленномъ и украшенномъ вид — и грудь его переполнена блаженствомъ желанія — быть человкомъ!

Всев. Чешихинъ.

Примчанія къ IV тому.

ТЕАТРЪ КАКЪ УЧРЕЖДЕНЕ НРАВСТВЕННОЕ.

Эта лекція была прочитана въ іюн, черезъ полгода посл того, какъ Шиллеръ сдлался дйствительнымъ членомъ указаннаго въ подзаголовк ученаго общества, а затмъ напечатана въ первомъ выпуск, ‘Рейнской Таліи’ и перепечатана еще при жизни поэта (1872) среди его ‘Мелкихъ прозаическихъ статей’. Основная мысль ея совпадаетъ съ воззрніями, изложенными въ первой, но развита здсь сильне и полне. Комментаторы отмчаютъ здсь зародыши идей, развитыхъ впослдствіи въ ‘Письмахъ объ эстетическомъ воспитаніи

Стр. 222. Зульцеръ — нмецкій эстетикъ оганнъ Георгъ Sulzer (1720—1779), въ свое время весьма авторитетный и высказавшій приведенную Шиллеромъ мысль въ своихъ произведеніяхъ ‘Allgemeine Theorie der schnen Knste’ и ‘Ueber die Ntzlichkeit der dramatischen Dichtkunst’.

Стр. 223. Радамантовы приговоры, Радамантъ — въ греческой миологіи — одинъ изъ трехъ судей загробнаго міра. Августъ протягиваетъ руку Цинн, знаменитая фраза ‘Soyons amis, Cinna, c’est moi qui t’en convie’ въ трагедіи Корнеля ‘Цинна’ (1640). Францъ фонъ Зикингенъ въ пьес незначительнаго нмецкаго драматурга Антона фонъ Клейна (1748—1810), съ которымъ Шиллеръ встрчался въ Мангейм. Регана въ ‘Лир’ Шекспира.

Стр. 224. Гарпагонъ извстный образъ скупца, созданный Мольеромъ въ ‘Скупомъ’ (1668). Бэверлей — герой драмы нмецкаго поэта Фридр. Людв. Шредера ‘Бэверлей или Игрокъ’ (1791).— Умирающая Сара — см. прим. къ стр. 219.

Стр. 226. Аріанда на Наксос — въ трагической кантат Генр. Вильг. фонъ Герстенберга ‘Ariadne auf Naxos’ (1767), громадный успхъ имла долго упоминаемая ниже трагедія его ‘Уголино’ (1768) — драматизированный эпизодъ изъ ‘Божественной Комедіи’ Данта: пизанскій графъ Уголино былъ запертъ своими политическими врагами въ ‘башню голода’ съ двумя сыновьями и тремя внуками, которые постепенно умирали одинъ за другимъ на его глазахъ. Благосклонность королевы покидаетъ… обманутаго фаворита — драматическій эпизодъ изъ жизни Елизаветы англійской и ея возлюбленнаго графа Эссекса, обработанный въ драм Корнеля.— Эдуардъ Кубергъ — герой драмы нмецкаго писателя Иффланда (1759—1814). ‘Verbrechen aus Ehrsucht’.— Маріанна героиня одноименной трагедіи нмецкаго драматурга Фрид. Вильг. Готтера (17461797).

Стр. 226. Еврей Натанъ и сарацинъ Саладинъ въ ‘Патан Мудромъ’, драм Лессинга (1779) — осифъ Второй императоръ австрійскій (1765—1790), носитель идеи ‘просвщеннаго абсолютизма’ и борьбы съ клерикальными и феодальными элементами. Филантропинъ — такъ называлось воспитательное заведеніе, учрежденное извстнымъ нмецкимъ педагогомъ Базедовымъ (1723—1790) въ Дессау.

Русскіе переводы.

1. П. В. К—ій. Дйствіе и всеобщее вліяніе хорошаго театра. (Изъ ‘Таліи’ г. Шиллера. ‘Новости рус. литературы’ 1802. II, No 27, 28,29).

2. ‘Театръ, разсматриваемый, какъ нравственное учрежденіе’. (‘Репертуаръ и Пантеонъ’1847 г. т. II.

3. Анонимъ, въ изд. Гербеля.

4. Всеволодъ Чешихинъ. Переведено для настоящаго изданія.

Театръ, какъ учрежденіе нравственное.

Примчанія къ IV тому.

ТЕАТРЪ КАКЪ УЧРЕЖДЕНЕ НРАВСТВЕННОЕ.

Читайте также: