О современномъ нмецкомъ театр.
О современномъ нмецкомъ театр.
Всев. Чешихинъ.
Примчанія къ IV тому.
Примчанія къ IV тому.
О СОВРЕМЕННОМЪ НМЕЦКОМЪ ТЕАТР
О СОВРЕМЕННОМЪ НМЕЦКОМЪ ТЕАТР
Русскіе переводы.
О современном немецком театре, Шиллер Фридрих, Год: 1805
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Собраніе сочиненій Шиллера въ перевод русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ IV. С.-Пб., 1902
Переводъ Всеволода Чешихина
Духъ ныншняго десятилтія въ Германіи отличается отъ предшествующихъ лтъ главнымъ образомъ тмъ, что онъ обусловилъ живйшій подъемъ драмы почти во всхъ областяхъ нашего отечества. Замчательно при этомъ, что никогда еще люди не рукоплескали добродтели и не освистывали порока съ такимъ усердіемъ, какъ именно въ эту эпоху. Жаль, что они длаютъ это только въ театр. У египтянъ на каждый больной органъ полагался особый врачъ, а паціентъ все-таки умиралъ,— благодаря избытку докторовъ. Для каждой страсти у насъ есть особый сценическій палачъ, — и все-таки мы ежедневно должны оплакивать какую-нибудь несчастную жертву страстей. Для каждой добродтели завели мы особаго панегириста,— и какъ будто, за своимъ энтузіазмомъ, забываемъ самую добродтель. Мн кажется, повторяется исторія съ подземными кладами волшебной сказки. ‘Не кричать въ присутствіи Духа’,— правило, которое долженъ помнить заклинатель. Сокровище надо подымать въ глубокомъ молчаніи: одинъ крикъ,— и ларецъ низвергается внизъ на десятки тысячъ саженей.
Казалось бы, театръ, это открытое зеркало человческой жизни, на которомъ малйшія движенія сердца рисуются въ расцвченномъ, широкомъ отраженіи, на которомъ вс эволюціи добродтели и порока, вс сложнйшія интриги случая, весь замчательный укладъ высшаго предопредленія, въ дйствительной жизни такъ часто ускользающій отъ наблюденія по необъятности жизненнаго масштаба, театръ, воспроизводящій все это въ масштабахъ и формахъ, доступныхъ для воспріятія даже близорукому глазу, храмъ искусства, въ которомъ истинный и искренній Аполлонъ, какъ нкогда въ Додон и Дельфахъ, обращается прямо къ сердцу съ самоличными драгоцнными изреченіями,— этотъ театръ, казалось бы, долженъ былъ бы запечатлвать въ душ чистыя понятія блаженства и страданія съ тмъ большею опредленностью, что чувственное воспріятіе, вообще, живе традиціонныхъ сентенцій… Долаюена бы, сказалъ я, но, если послушать покупателя, какимъ только требованіямъ не долженъ былъ бы удовлетворять товаръ? Какими только силами не должны были бы обладать принимаемые нами капли и порошки, лишь бы ихъ выносилъ желудокъ, да отъ нихъ насъ не тошнило бы? На сколькихъ Донъ-Кихотовъ глядитъ изъ-за ‘Петрушкиныхъ ширмъ’ комедіи ихъ собственный шутовской колпакъ, на сколькихъ Тартюфовъ — ихъ маска, на сколькихъ Фальстафовъ — ихъ рога, и, однако, одинъ зритель подмигиваетъ другому на ослиное ухо и рукоплещетъ остроумному поэту, снабдившему его сосда столь нелестнымъ украшеніемъ. Умилительныя картины, заставляющія весь зрительный залъ заливаться слезами, сцены ужаса, раздирающія нжную ткань истерической нервной системы: ситуаціи, вызывающія напряженное ожиданіе, отъ котораго стсняется дыханіе и сердце бьется неровными ударами,— какъ все это, въ конц концовъ, дйствуетъ?— Да такъ же, какъ дйствуетъ на волну игра красокъ на ея поверхности, подъ милымъ трепетомъ солнечнаго луча. Кажется, цлое небо легло на море, въ восторг бросаетесь вы туда, и падаете въ холодную воду.
Когда сатанинскій Макбетъ, съ каплями холоднаго пота на чел, съ дико блуждающимъ взоромъ, шатаясь, выходитъ изъ спальни, гд онъ совершилъ преступленіе,— у какого зрителя не пробжитъ по тлу холодная дрожь? И, однако, какой Макбетъ изъ публики уронитъ изъ-подъ своего платья, въ этотъ мигъ, кинжалъ, отрекаясь отъ своего преступнаго замысла? Или, если преступленіе уже совершено, сброситъ съ себя маску? Онъ утшаетъ себя тмъ, что злоумышляетъ онъ во всякомъ случа не противъ короля Дункана! Если Сара Самсонъ отравляется, карая себя за ложный шагъ, то предотвратитъ ли она своихъ зрительницъ отъ обольщенія? Станетъ ли какой-нибудь супругъ ревновать умренне изъ-за того, что венеціанскій Мавръ обнаружилъ такую трагическую опрометчивость? Перестанетъ ли Условность тиранизировать Природу изъ-за того, что на сценфигурируетъ противуестественная мать, которая, загубивъ дочь и раскаявшись, пронзаетъ вашъ слухъ хохотомъ безумія?— Я могъ бы нагромоздить примровъ сколько угодно. Посл того, какъ Одоардо броситъ къ ногамъ князя-гршника клинокъ, дымящійся кровью дочери, принесенной въ жертву — вотъ-молъ теб та, которую ты хотлъ взять въ любовницы!— какой князь среди публики возвратитъ поруганную имъ дочь ея родителю? Будьте довольны, если ваша игра заднетъ его за живое настолько, что его сердце стукнетъ два или три раза сильне подъ орденскою лентою, да и это легкое умиленіе разсется при первыхъ же звукахъ шумнаго allegro.
Бываетъ и такъ, что ваша Эмилія стонетъ такъ обольстительно, падаетъ на полъ съ такою прелестною томностью, придаетъ послднему своему издыханію такую деликатную грацію, что своими умирающими прелестями она возбуждаетъ чувственное поползновеніе, — и немедленно по окончаніи представленія, за кулисами, вашему трагическому искусству приносится унизительная жертва… Невольно думается, временами, что слдовало бы вернуть рчь маріонеткамъ и поощрить машинистовъ къ созданію деревянныхъ Гарриковъ,— по крайней мр, вниманіе публики, дробимое между пьесами авторомъ и актеромъ, отвлеклось бы отъ послдняго и сосредоточилось бы на двухъ первыхъ. Многоопытная итальянская Ифигенія, которая только-что перенесла насъ своею удачною игрою въ Авлиду, кокетливымъ взоромъ, брошеннымъ изъ-подъ маски, въ одинъ моментъ разрушаетъ всякую иллюзію, Ифигеніи и Авлидыкакъ не бывало, и симпатія къ артистк исчезаетъ въ чувств восхищенія женщиною. Разв склонности женскаго пола на сцен не т же, что и въ жизни? Великая Елисавета скоре бы простила оскорбленіе своего величества, чмъ сомнніе насчетъ ея красоты. Можно ли требовать, чтобы актриса была большимъ философомъ, чмъ королева? Могла ли бы актриса — разъ уже рчь идетъ о самопожертвованіи — заботиться о своей сценической слав боле чмъ о слав закулисной? Сомнваюсь. Пока жертвы сластолюбія будутъ изображаемы жрицами сластолюбія, пока сцены страданія, страха и ужаса будутъ служить лишь поводомъ для актрисы — выставить на-показъ маленькую ножку и изящные изгибы, словомъ пока трагедія будетъ сводницею извращенныхъ сладострастниковъ, выражаясь мягче — пока театръ будетъ не школою, а мстомъ развлеченія, имющимъ цлью оживлять звающую скуку, убивать постылые зимніе вечера и обогащать большую толпу нашихъ милыхъ празднолюбцевъ сокровищами мудрости въ вид кредитныхъ бумажекъ сентиментальностей и галантныхъ непристойностей, пока актриса трудится, главнымъ образомъ, изъ-за туалетовъ и ужиновъ,— до тхъ поръ наши драматическіе писатели должны будутъ отрекаться отъ патріотическо-тщеславной мечты — быть просвтителями народа. Пока сама публика не возвысилась до своего театра, трудно театру возвыситься до публики.
Однако, какъ бы намъ не зайти слишкомъ далеко и не вмнить въ вину публик провинностей автора. Я замтилъ въ современной драм дв преобладающихъ моды, два противуположныхъ конца, между которыми расположены истина и естественность. Дйствующія лица Пьера Корнеля суть холодные коментаторы собственныхъ страстей — старчески-умные педанты въ отношеніи собственныхъ чувствованій. Тснимый врагами, Родриго на открытой сцен читаетъ публичную лекцію о своихъ затрудненіяхъ и изслдуетъ свои ощущенія такъ же тщательно, какъ парижанка изучаетъ передъ зеркаломъ свои гримасы. Пошлое приличіе вытснило съ французской сцены живого человка, котурнъ обратился въ танцовальный башмакъ. Наоборотъ, въ Англіи и Германіи (въ послдней, впрочемъ, поздне,— а именно, когда Гете прогналъ комми-вояжеровъ драматической моды за Рейнъ) природа, если можно такъ выразиться, открывается во всемъ своемъ безстыдств, увеличиваетъ вс свои веснушки и родинки подъ выпуклымъ зеркаломъ необузданнаго юмора, своенравная фантазія пламенныхъ поэтовъ облыжно творитъ изъ нея чудовище и выбалтываетъ про нее позорнйшіе анекдоты. Въ Париж любятъ хорошенькихъ полированныхъ куколокъ, съ которыхъ искусство сшлифовало прочь вс угловатости природы. Тамъ взвшиваютъ чувство гранами и духовную пищу ржутъ діететически, щадя нжные желудки хрупкихъ маркизъ. Мы же, нмцы, какъ и крпкосердые британцы, привыкли къ боле крупнымъ дозамъ, наши герои подобны Голіафамъ на старыхъ коврахъ,— они грубы и колоссальны и нарисованы для любованія издалека. Въ хорошей копіи съ натуры должны быть совмщены оба направленія: требуется и благородная смлость, чтобы высосать мозгъ изъ костей природы и достичь ея подъема и размаха, но также и робкая осторожность, чтобы сглаживать т рзкія черты, какія позволяетъ себ природа, въ широкихъ своихъ декораціяхъ, при нашей переработк послднихъ въ миніатюры. Вс мы, люди, стоимъ передъ вселенною, какъ муравьи передъ большимъ, величественнымъ дворцомъ. Постройка непомрно велика для насъ. Своимъ взоромъ наскомаго мы останавливаемся на одномъ флигел и находимъ неумстными т или иныя колонны и статуи, но зрніе существа боле совершеннаго обняло быипротивуположный флигель и замтило бы тамъ колонны и статуи, размщенныя въ строгой симметріи съ ихъ сотоварками. Писатель, со своей стороны, долженъ разсчитывать на муравьиное зрніе и изображать свои постройки въ уменьшенномъ вид, въ пол нашего наблюденія, гармоніею въ маломъ онъ долженъ подготовлять насъ къ гармоніи въ великомъ, отъ симметріи въ частяхъ онъ долженъ вести насъ къ симметріи въ цломъ и побуждать насъ, посредствомъ первой, изумляться передъ послднею. Промахъ въ этой соразмрности есть несправедливость по отношенію къ вчному Существу, о которомъ мы должны судить по безконечному абрису мирозданія, а не по отдльнымъ, выхваченнымъ изъ него, фрагментамъ. Даже при врнйшей передач природы (поскольку можемъ мы ее воспринять) и скажется замыслъ Провиднія, которое, быть можетъ, только въ грядущемъ столтіи запечатлетъ совершенствомъ дла этого вка.
Однако, не всегда можно винить автора, въ случа, если имъ не достигнута конечная цль драмы. Надо побывать на подмосткахъ и понаблюдать,— какъ воплощаются созданія фантазіи актерами. Къ актеру предъявляются два требованія, трудныхъ для него, но неизбжныхъ. Прежде всего, играя роль, онъ долженъ забыть самого себя и своихъ зрителей, чтобы онъ могъ войти въ роль, но затмъ онъ долженъ вновь сознать себя и публику, для того, чтобы отозваться на вкусъ послдней и умрить свой темпераментъ. Въ огромномъ большинств случаевъ этому вкусу приносится въ жертву темпераментъ, и однако — разъ ужъ актеръ недостаточно даровитъ для выполненія обоихъ требованій — лучше бы онъ поступалъ какъ разъ наоборотъ, т. е. погршая противъ вкуса въ пользу темперамента. Отъ чувствованія до выраженія этого чувствованія проходитъ нкоторое минимальное количество времени, какъ отъ взблеска молніи до громового раската, разъ человкъ подпалъ подъ вліяніе аффекта, ему уже нечего приспособлять къ аффекту свои тлодвиженія,— напротивъ, ему уже трудно, даже невозможно сдерживать невольные свои жесты. Актеръ, до извстной степени, находится въ положеніи лунатика, я наблюдалъ замчательное сходство между обоими. Если лунатикъ, при кажущемся полномъ отсутствіи сознанія, при гробовомъ сн вншнихъ чувствъ, можетъ, во время своего ночного странствія, взвшивать, съ непостижимою опредленностью, каждый свой шагъ, избгая опасности, которая потребовала бы всего присутствія духа отъ человка бодрствующаго, если привычка можетъ до такой чудесной степени руководить его шагами,если (прибгая къ новому объясненію феномена) сумеречное состояніе или поверхностное и мимолетное движеніе чувства можетъ осуществить столь многое,— то почему бы и тло актера, столь врно сопровождающее душу во всхъ ея измненіяхъ, не могло бы выдерживать образъ и тонъ эмоціи, не нарушая сценической иллюзіи? Если эмоція не позволяетъ себ излишества (а если она истинна, она не можетъ себ этого позволить, да и не должна — поскольку она развивается въ благородной душ), то можно быть убжденнымъ въ томъ, что и органы тла не изобразятъ, по ошибк, нчто уродливое. Какъ и при лунатизм, самозабвеніе актера, всецло отдавшагося своей иллюзіи, не исключаетъ наличности незамтнаго воспріятія всего окружающаго — воспріятія, которое ведетъ актера, точно лунатика, мимо всего натянутаго и неприличнаго, по узкому мостику истины и красоты. Въ такомъ предположеніи нтъ ничего невозможнаго.— Зато какія злоключенія ждутъ актера при противуположной манер его игры, т. е. когда онъ старательно и трусливо резонируетъ относительно своего истиннаго положенія на сцен и уничтожаетъ свое творческое мечтаніе идеею объ окружающей его дйствительности. Горе ему, если онъ начнетъ думать о томъ, что на каждый его жестъ направлены тысячи глазъ, что каждое ro слово поглащаютъ столько же ушей… Я однажды былъ свидтелемъ того, какъ эта несчастная мысль: меня наблюдаютъ’—выбросила нжнаго Ромео изъ объятій вдохновенія. Это было именно паденіе лунатика, въ припадк головокруженія, вызванномъ дружескимъ окрикомъ и застигнувшемъ человка на вышин отвсной крыши. Скрытая опасность не существовала для него, но внезапный видъ отвсной крутизны сбросилъ его внизъ, на врную смерть. Испуганный актеръ внезапно остановился въ глупйшемъ столбняк, естественная грація позы выродилась въ сутуловатость,— точно онъ собирался примривать платье. Симпатія зрителей разсялась въ дружномъ хохот.
Обыкновенно наши актеры заучиваютъ особый жестъ для каждаго рода эмоціи и прибгаютъ къ нему съ поспшностью, предупреждающею самый аффектъ. Гордости обыкновенно свойственно смотрть черезъ плечо и упирать руки въ боки. Гнвъ сжимаетъ кулаки и скрежещетъ зубами. Я видлъ, какъ въ одномъ театр Презрніе обыкновенно лягалось. Скорбь театральной героини прячется за чистымъ носовымъ платкомъ. Ужасъ бжитъ со всхъ ногъ и падаетъ съ размаху — и на сцен, и въ мнніи публики! Трагики, обыкновенно — басисты, эти матадоры театра излагаютъ свои чувства ругательскимъ рычаніемъ, свое слабое знакомство съ языкомъ аффекта они прикрываютъ дикостью крика и жестикуляціи, они расправляются со своею ролью, точно съ преступникомъ, колесуя ее вдоль и поперекъ. Наоборотъ, нжные, чувствительные любовники излагаютъ свои кроткія и меланхолическія тирады монотоннымъ завываніемъ, утомляющимъ ухо до омерзнія. Декламація — вотъ первый камень преткновенія для большинства нашихъ актеровъ,— а вдь именно въ декламаціи — дв трети всей сценической иллюзіи. Путь уха — самый доступный и ближайшій путь къ нашему сердцу, суроваго завоевателя Багдада, передъ которымъ Менгсы и Корреджіо тщетно тратили бы свое живописное мастерство, смирила именно музыка. Къ тому же, намъ легче закрыть оскорбленные глаза, чмъ заткнуть ватою оскорбленныя уши {Еще вопросъ: но выигрываетъ ли роль отъ исполненія ея простымъ любителемъ, сравнительно съ актерскимъ ея исполненіемъ? У профессіональнаго актера зачастую исчезаетъ способность чувствованія, какъ у не въ мру занятаго врача исчезаетъ способность къ діагнозу. Остается лишь механическая ловкость, аффектація, кокетничаніе гримасами страсти. Стоить вспомнить о томъ, какъ счастливо удавалась роль Заиры, во Франціи и въ Англіи, подходящимъ, хотя и неопытнымъ любительницамъ (см. Гамбургскую драматургію Лессинга, 10-й этюдъ, стр. 121 и 122). Пора бы уже повсемстно бросить предразсудокъ, будто любительскіе спектакли неприличны для людей привиллегированныхъ классовъ. Конечно, это только способствовало бы распространенію хорошаго вкуса и вообще оживило бы и утончило чувство красоты, добра и истины, да и къ тому же побудило бы профессіональныхъ актеровъ къ боле ревностному старанію поддерживать славу своего сословія.}.
Итакъ, если авторы, актеры и публика находятся не въ состояніи упадка, то легко можетъ оказаться, что отъ полновсной смты, которую выводитъ на бумаг патріотическій радтель театра, останется самый жалкій итогъ. Неужели мы можемъ упустить хоть на мигъ изъ виду это заслуженное учрежденіе? Пусть театръ утшается тмъ, что онъ длитъ одинаковую судьбу со своими боле достойными сестрами, моралью и — съ благоговніемъ прибгаю я къ этому сравненію — съ религіею, которыя об, красуясь въ почетномъ убранств, не изъяты отъ кощунства тупой и грязной толпы. За театромъ, какъ-ни-какъ, всегда останется та заслуга, что другъ правды и здравой естественности временами находитъ въ немъ свой міръ, при зрлищ чужой судьбы, задумывается надъ собственнымъ рокомъ, укрпляетъ духъ свой на сценахъ страданія и воспитываетъ свое чувство на ситуаціяхъ несчастія. Благородная, искренняя душа всегда вынесетъ изъ зрительнаго зала новую, живительную теплоту, но и въ боле грубыхъ сердцахъ порою зазвучитъ тихимъ отголоскомъ какая-нибудь забытая струнка человчности.
Статья эта появилась въ журнал ‘Das Wrtembergische Repertorium’ за 1782 г. Въ основу ея положена мысль о необходимости нравственно-воспитательнаго воздйствія сцены, что зависитъ отъ гармоническаго сочетанія трехъ взаимодйствующихъ элементовъ: поэта, публики, исполнителей.
Стр. 218. Додона — городокъ въ древней Греціи, гд было знаменитое прорицалище Зевса (не Аполлона, какъ у Шиллера).— Тартюфъ геніальный образъ ханжи и лицемра, созданный Мольеромъ въ комедіи того-же названія (1667). Фальстафъ — типъ стараго циника, фанфарона и распутника, не теряющаго самоувренности, несмотря на свои неудачи, созданный Шекспиромъ въ ‘Генрих IV’ (1598) и ‘Виндзорскихъ проказницахъ’ (1602).
Стр. 219. Макбетъ въ одноименной трагедіи Шекспира (1608).— Король Дунканъ тамъ же.— Сара Самсонъ — героиня трагедіи Лессинга ‘Miss Sara Sampson’ (1755).— Венеціанскій мавръ — Отелло, герой одноименной трагедіи Шекспира (1622). На сцен фигурируетъ противоестественная матъ намекъ на драму Генрихи Леопольда Вагнера ‘Раскаяніе посл проступка’ (1755), въ заключеніи которой ‘противоестественная мать’, погубивъ свою дочь, между прочимъ говоритъ: ‘Никто не хочетъ смяться, а я ужъ такъ настроилась… Тралала, тралала, тралала’,— а затмъ пытается покончить съ собою. Одоардо — отецъ Эмиліи Галотти въ трагедіи Лессинга (1771). Гаррикъ — великій англійскій актеръ (1716—1779). Итальянская Ифигенія — намекъ на актрису, исполнявшую заглавную роль въ знаменитой трагедіи Эврипида (485—407 г. до P. X.) ‘Ифигенія въ Авлид’.— Великая Елизавета королева англійская, которую поэтъ вывелъ впослдствіи въ ‘Маріи Стюартъ’. Пьеръ Корнель великій французскій драматургъ (1606-1684).
Стр. 220. Родриго — герой извстнйшей трагедія Корнеля ‘Сидъ’ (1686). Гете прогналъ коммивояжеровъ драматической моды за Рейнъ — намекъ на національно-нмецкую трагедію Гете ‘Гецъ-фонъ Берлихингенъ’ (1773), которая окончательно уничтожила французское вліяніе на нмецкой сцен.
Стр. 221. Ромео — въ трагедіи Шекспира ‘Ромео и Юлія’ (1597) — Суровый завоеватель Багдада… смирила музыка. Неизвстно, кого изъ многочисленныхъ завоевателей малоазіатской столицы имлъ въ виду Шиллеръ. Калифъ Гади (братъ Гарунъ-аль Рашида), несмотря на свою свирпость, плакавшій при звукахъ музыки, былъ не завоевателемъ, а властелиномъ Багдада. Менгсъ — внаненитый нмецкій живописецъ Антонъ-Рафаель Mengs (1728—1779).Корредоюіо — знаменитый итальянскій живописецъ Антоніо Аллегри (1491—1534) изъ городка Coaregglo Po^b Заиры — въ одноименной трагедіи Вольтера (1732).
1. Анонимъ. Въ изд. Гербеля.
2. Всеволодъ Чешихинъ. Переведено для настоящаго изданія.