Д. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ТОМЪ ВОСЬМОЙ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ # ПЕТРОГРАДЪ
1916
СУБЪЕКТЪ.
I.
II.
III.
Субъект, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1880
Время на прочтение: 21 минут(ы)
— Что же вы смотрли, Жоржъ? Гд вы были все время?— съ раздраженіемъ въ голос спрашивала Анна Павловна.— Теперь я могу говорить съ вами откровенно, потому что все кончено… Ахъ, Боже мой, Боже мой… Я говорю о моей бдной Эллисъ, точно она умерла… И умерла. Да… Нтъ Эллисъ! Понимаете вы это, несчастный вы человкъ?.. И знаете: если кто виноватъ во всей этой исторіи, такъ вы…
— Я?!…
— Да, вы… вы… вы!..
Жоржъ вытянулъ губы, поднялъ брови и сквозь зубы издалъ неопредленный звукъ. Это былъ совсмъ приличный молодой человкъ, т.-е. молодой человкъ относительно: подъ тридцать, а можетъ, и за тридцать лтъ. Петербургскіе молодые люди въ этомъ отношеніи удивительный народъ,— какъ будто и молодой, какъ будто и старикъ. Во всякомъ случа, онъ находился въ томъ критическомъ возраст, когда мамаши, имющія взрослыхъ дочерей, относятся къ такимъ молодымъ людямъ съ особенной материнской внимательностью. Ничего особеннаго Жоржъ, конечно, не представлялъ, но зато былъ приличенъ безусловно. Всегда одтъ прилично, какъ одваются солидно-богатые люди, всегда гладко выбритъ, спокоенъ и сдержанъ. Правда, что у этого типа молодыхъ людей лицо является точно дополненіемъ всхъ остальныхъ приличій, но вдь Жоржъ не готовился быть опернымъ пвцомъ, адвокатомъ, моднымъ дамскимъ портнымъ — слдовательно онъ могъ обойтись даже и совсмъ безъ лица. Онъ бывалъ въ дом около трехъ лтъ, сдлался почти своимъ человкомъ, а между тмъ Анна Павловна только сейчасъ замтила, что у Жоржа русые волосы, предательски начинавшіе рдть на макушк, маленькія уши, неопредленнаго цвта глаза и правильный носъ, совершенно правильный, точно онъ былъ взятъ съ какого-то другого лица. Анна Павловна посмотрла на Жоржа прищуренными глазами, чувствуя, какъ ненавидитъ его теперь всей душой — вотъ именно — за приличіе.
— Скажите, пожалуйста, Жоржъ, сколько вамъ лтъ?— спросила она совершенно неожиданно даже для самой себя.
— Мн?.. Гм… Вопросъ довольно смлый, Анна Павловна, и… и, говоря между нами, запоздалый.
— Подъ сорокъ,— ршила Анна Павловна, довольная, что хоть этимъ можетъ кольнуть его.— Вонъ у васъ гусиныя лапки около глазъ появляются… макушка лысетъ… однимъ словомъ, подержаный джентльменъ.
— Если хотите, я согласенъ на все…
— Вы меня возмущаете, Жоржъ… Я нарочно послала за вами, чтобы сообщить эту ужасную всть… Даже сразу не ршалась сказать вамъ всего прямо, чтобы не убить васъ такой неожиданностью. А вы… Я знаю, что вы любите Эллисъ. Да?..
— Да…
— У васъ было объясненіе, я знаю… Помните, когда вы здили на тройкахъ? Эллисъ вернулась такая взволнованная… Бдная двочка воображала, что я ничего не вижу, не понимаю и не чувствую, точно родилась старухой… Впрочемъ, это общая ошибка всхъ молодыхъ людей. Что же вы мн ничего не отвчаете?..
— Виноватъ, я не понялъ хорошенько вашего вопроса…
— Ахъ, Боже мой! Да вы каменный столбъ какой-то… Было у васъ объясненіе съ Эллисъ?..
— Да…
— Ну, и что же?
— Она просила подождать…
— Чего подождать?
— Она хотла серьезно подумать… Вообще не ршалась…
— Вы длали ей предложеніе?
— То-есть какъ вамъ сказать… гм… Я сказалъ, что очень ее люблю…
— Нуда,— это совершенно одно и то же… Порядочный молодой человкъ не будетъ шутить подобными словами. Конечно, Эллисъ стснялась мн объяснить все, потому что… Ахъ, это было такое деликатное, нжное созданіе…
Анна Павловна прибгла къ помощи своего надушеннаго кружевного платка, чувствуя, что въ ея годы даже плакать некрасиво. Вдь хорошо только молодое горе, и только оно вызываетъ искреннее сочувствіе, а старыя слезы никому не нужны. Вотъ сейчасъ у ней опухнуть вки, по лицу пойдутъ какія-то ржаво-красныя пятна, подъ глазами выступятъ мшки, и вся кожа на лиц приметъ такой противный, дряблый видъ, какъ всякая старая кожа. Рано посдвшіе волосы придавали Анн Павловн эффектный видъ — это единственное, что у нея оставалось, а прежней красоты не было и въ помин. Да она и помирилась съ собственной старостью, помирилась во имя своей Эллисъ, въ которой начинала жить повторенной жизнью, какъ вс матери. О, ея Эллисъ будетъ застрахована отъ тхъ спеціальныхъ ошибокъ, которыя съ такой роковой послдовательностью повторяются всми женщинами и которыя непоправимы. Прежде всего молодыя двушки совсмъ не знаютъ, что такое мужчина, потому что видятъ всего двухъ-трехъ молодыхъ людей и въ этихъ предлахъ длаютъ свой выборъ. Эллисъ вращалась въ большомъ кругу и быстро усвоила себ равнодушно-ироническій тонъ по отношенію къ молодымъ людямъ. Она ставила даже втупикъ своими смлыми отвтами и находчивостью. Въ этомъ получалась пикантная прелесть: молоденькая двушка держала себя, какъ понимающая все женщина. И вдругъ Анна Павловна требовала сочувствія отъ Жоржа, а тотъ только вжливо мычалъ.
— У васъ не кровь въ жилахъ, а мутная вода!— заявила Анна Павловна, выходя изъ себя окончательно.— Упустить такую двушку, какъ Эллисъ… Ну, скажите, гд вы были раньше? Что вы думали? Вдь вы ужъ прошли весь кругъ вашихъ скверныхъ удовольствій’: вс кабаки, ces dames, легкія интрижки съ замужними женщинами,— оставался послдній шагъ. Я знаю, что у васъ есть небольшое состояніе, какая-то тамъ служба, ну, однимъ словомъ, вамъ нужно было жениться на Эллисъ. Понимаете, что я говорю съ вами, откинувъ всякую материнскую гордость, потому что меня это убиваетъ…
Быстро поднявшись, Анна Павловна сдлала туръ по комнат, шурша шелковымъ платьемъ о мебель,— ея гостиная была заставлена всевозможной мебелью, какъ въ мебельномъ магазин.
Жоржъ слдилъ за ней прищуренными глазами, и чуть замтная улыбка скользнула по его губамъ. Право, эта Анна Павловна была еще ничего, особенно, когда повертывалась спиной: такой высокій ростъ, стройная фигура, однимъ словомъ, женщина вполн, если бы не поблекшее прежде времени лицо.
— Что же вы молчите, Жоржъ?
— Что же я скажу, Анна Павловна?
Гостиная, гд происходилъ настоящій разговоръ, по наружному виду говорила о привычкахъ къ настоящей, солидной и тяжелой роскоши, но опытный глазъ замтилъ бы, что вся эта обстановка точно омертвла. Кое-что нужно было подновить, кое-что убрать, кое-что прибавить, а главное — не чувствовалось уже здсь живой руки, которая любовно слдила бы за всми этими мелочами обстановки. Разнохарактерная мебель толпилась здсь по старой привычк, потому что нужно же было гд-нибудь стоять. Анна Павловна уже давно не слдила за ней, доволствуясь настоящимъ. Если заводить, такъ заводить все новое, а Эллисъ ничего не нужно. Странная это двушка, и даже это двичье равнодушіе къ ней идетъ.
Въ заключеніе сцены съ Жоржемъ, Анна Павловна достала письмо Эллисъ и прочла его съ нкоторыми купюрами.
— ‘Тебя удивитъ это письмо, моя родная’,— читала Анна Павловна, наслаждалась своимъ собственнымъ горемъ.— ‘Тебя удивитъ’… Конечно, удивитъ, хоть до кого доведись!.. ‘Меня тоже удивляетъ, и я до сихъ поръ не могу понять, какъ все это случилось’. А вотъ я такъ понимаю: Эллисъ — ребенокъ, и будь она при мн — никогда ничего подобнаго не случилось бы. Похала погостить къ тетк въ провинцію на дв недли, и теперь… извольте радоваться… Въ послднюю зиму у Эллисъ сильно измнился цвтъ лица, и я сама настояла на этой поздк. Да… ‘Мой мужъ — какъ мн странно писать это слово!— мой мужъ, вроятно, теб не понравится съ перваго раза, а потомъ ты сама его полюбишь. Есть люди, къ которымъ нужно привыкнуть — Сергй именно такой человкъ’… Воображаю, хорошъ гусь! ‘Онъ изъ старинной дворянской семьи, иметъ небольшія средства’… Нтъ, довольно, довольно! Я больше не въ состояніи… Разв это походитъ на мою Эллисъ?.. Нтъ, я уврена, что это было временное сумасшествіе, и даже наука признаетъ такіе случаи.
— Д-да…— протянулъ Жоржъ, разсматривая выхоленные ногти.— Конечно… А какъ фамилія этого… гм…
— Этого субъекта, вы хотите сказать? И фамилія вульгарная: Сергунинъ, Сергй Владимировичъ… Нтъ, я въ отчаяніи… Даже, знаете, я начинаю сомнваться въ подлинности этого настоящаго письма… Не мистификація ли?.. Вдь вы знаете руку Эллисъ, вотъ посмотрите…
Жоржъ взялъ смятое письмо, внимательно разсмотрлъ знакомый тонкій почеркъ и даже прочиталъ маленькую приписку, пропущенную Анной Павловной: ‘Скажу теб, мама, по секрету, что я счастлива и очень люблю моего Сергя’…
— Дда…— промычалъ Жоржъ, возвращая письмо.
— Что — да?..
— Это ея рука… Писала Эллисъ. Да…
Вся эта сцена ужасно утомила Анну Павловну. Она вышла изъ своей обычной роли выдержанной свтской женщины и даже говорила совсмъ другимъ языкомъ, почти вульгарно, чего съ ней тоже не случалось раньше. Правда, дома она не любила стсняться выраженіями, но это было только дома, безъ постороннихъ глазъ. Жоржъ даже удивился, когда Анна Павловна заговорила съ нимъ именно этимъ домашнимъ языкомъ. Это даже немного покоробило его въ первую минуту, а потомъ онъ пожалъ плечами, какъ человкъ, привыкшій прощать женщинамъ все. Напримръ, сейчасъ — для чего Анна Павловна вызвала его, Жоржа? Чмъ онъ можетъ быть ей полезенъ?.. Именно женская логика только и могла придумать подобную нелпость. Въ повренные Жоржъ не годился, утшать не умлъ, а женскихъ слезъ не выносилъ. Высидвъ ровно столько времени, сколько требовало приличіе, Жоржъ поднялся.
— Вы уходите?— съ какимъ-то ужасомъ прошептала Анна Павловна, хватая его за руку.— Какъ же я… я останусь одна?.. А я еще считала васъ близкимъ человкомъ, почти роднымъ…
— Что же я могу сдлать для васъ, Анна Павловна?..
— Вотъ именно отъ васъ я не ожидала этого… Бываютъ такія положенія, когда женщина чувствуетъ себя беззащитной и безпомощной… когда ей нужна твердая мужская рука… Да… Если бы живъ былъ покойный Nicolas… Да, этого ничего не случилось бы…
Для чего была потревожена тнь покойнаго Nicolas, для чего Анна Павловна театральнымъ жестомъ приложила платокъ къ глазамъ? Это ужъ было слишкомъ… Жоржъ зналъ, что ‘покойный Nicolas’ являлся въ этомъ дом только парадной тнью, призываемой только въ исключительныхъ случаяхъ. Въ дйствительности это былъ очень скромный старичокъ-генералъ, женившійся въ преклонномъ возраст на очень молодой особ. Анна Павловна хотла занять мсто въ обществ, быть богатой, и промняла на эти блага свою молодость и красоту. При такихъ условіяхъ семейная жизнь, конечно, существовала только для общества, хотя Анна Павловна и неособенно компрометировала своего генерала. Завершился этотъ союзъ рожденіемъ Эллисъ. Nicolas былъ въ восторг, знакомые поздравляли его и улыбались. Впрочемъ, старикъ не долго наслаждался новымъ счастьемъ и скоро умеръ, оставивъ Анн Павловн солидное состояніе. Пока Эллисъ фигурировала въ роли куколки, Анна Павловна успла кое-что взять у жизни, и Жоржъ слыхалъ о ея подвигахъ много пикантныхъ подробностей. Но въ свое время все прошло. Анна Павловна успокоилась и посвятила себя окончательно воспитанію Эллисъ. Обращеніе къ тни покойнаго Nicolas вызвало на лиц Жоржа новую улыбку. О, милыя женщины, милыя до несправедливости!..
— Я съ вами серьезно хочу посовтоваться,— заговорила Анна Павловна дловымъ тономъ.— Будьте мужчиной и выслушайте меня… Я убждена, что Эллисъ сдлала свое замужество въ состояніи полной невмняемости. Женщины такъ легко поддаются гипнотизму и внушеніямъ… да. Да, я убждена и поэтому хочу начать хлопоты о расторженіи этого несчастнаго брака. У меня есть кой-какія связи, наконецъ я сама отправлюсь къ митрополиту…
Голова Жоржа сдлала отрицательное движеніе, а потомъ онъ сдлалъ большіе глаза.
— Поймите, ради Бога, одно, что я мать, что Эллисъ моя… и только моя. Я всмъ пожертвовала для нея, и если бы покойный Nicolas…
— Нтъ, это нужно оставить, Анна Павловна,— ршительно заявилъ Жоржъ.— Если не хотите показаться смшной… Да… Вы только скомпрометируете и себя и Эллисъ.
Послдняя фраза придавила Анну Павловну, какъ могильная плита. Показаться смшной? Да, онъ правъ, этотъ Жоржъ…
‘Субъектъ’ явился совершенно неожиданно,— онъ умлъ длать все неожиданно. Анна Павловна еще лежала въ постели, когда горничная Маша подала ей на серебряномъ подносик визитную карточку. Кто бы могъ ворваться въ домъ ни свтъ ни заря?
— Что же, ты не могла сказать, что я еще сплю?— накинулась Анна Павловна на горничную.— Не знаешь даже этого…
— Я имъ говорила, но они велли передать карточку, а сами пошли въ гостиную…
— Интересно, кто это можетъ распоряжаться въ моемъ дом! Кто — они?
— Незнакомый мужчина…
Пробжавъ карточку, Анна Павловна почувствовала, какъ у нея затряслись руки и ноги. Это онъ, субъектъ… Она, противъ обыкновенія, быстро поднялась съ постели и принялась за очень сложный утренній туалетъ. Горничная, подавая воду и полотенце, замтила, какъ барыня волнуется, и поэтому сдлала безнадежно-глупое лицо.
А ‘субъектъ’ расхаживалъ по гостиной и тоже волновался. Это былъ средняго роста, коренастый и плотный провинціалъ съ русой бородкой и волнистыми темными волосами. Широкое русское лицо съ мягкимъ носомъ и добрыми срыми глазами было полно какой-то тяжелой ршимости. Онъ останавливался, пощипывалъ бородку и опять начиналъ торопливо шагать, точно хотлъ унять какую-то неугомонную мысль. Черная пара сидла на немъ почти мшковато,— какъ одвается старое московское барство. Именно такой костюмъ шелъ къ его фигур и русскому лицу, не вызывая мысли о щегольств или рисовк,— здсь костюмъ являлся въ служебной роли, какъ всякая другая необходимая вещь.
‘Однако эта madame любитъ заставлять себя ждать…’ — думалъ онъ, морща густыя брови
Ему пришлось прождать, по меньшей мр, часъ, несмотря на то, что Анна Павловна торопилась самымъ добросовстнымъ образомъ. На обстановку онъ обратилъ вниманіе какъ разъ настолько, насколько она мшала ему свободно двигаться. Къ чему нагорожено здсь столько ненужныхъ вещей? Впрочемъ, онъ нсколько разъ внимательно обвелъ комнату глазами, точно провряя томившую его безпокойную мысль. Да, вотъ здсь выросла его Эллисъ, а всякая обстановка до извстной степени отражаетъ на себ привычки и вкусы хозяевъ. Но что могли отвтить ему эти диванчики, козетки, пуфчики, столики и стеганыя кресла, кром того, что время здсь проходило въ томительномъ петербургскомъ бездль, въ погон за удовольствіями и сытой скук? Нтъ, это была грустная ошибка, что Эллисъ провела столько лтъ именно здсь… Онъ какъ-то враждебно оглянулъ еще разъ гостиную, быстро повернулся на каблукахъ и чуть не сшибъ съ ногъ Анну Павловну, которая величественно приближалась къ нему своими неслышными шагами.
— Виноватъ, madame…
Она смрила его съ ногъ до головы и опустилась на ближайшее кресло,
— Что вамъ угодно отъ меня, милостивый государь?— спросила она тихимъ голосомъ умирающей жертвы.— Вы врываетесь ко мн въ домъ, позабывъ всякія приличія, даже то, что я женщина, что я наконецъ старуха…
— Я думалъ… Простите, Анна Павловна,— бормоталъ субъектъ, растерявшись отъ неожиданнаго пріема.— Не ушибъ ли я васъ? Я думалъ, что мы встртимся нсколько иначе…
— Вы думали? Кто вамъ далъ такое право? А я думала совсмъ другое, милостивый государь… Да-съ. Я думала, что если человкъ украдетъ что-нибудь, нтъ, хуже — ограбитъ на большой дорог, то, по крайней мр, такой человкъ не является въ домъ ограбленнаго съ сознаніемъ собственнаго достоинства. Законъ караетъ такого грабителя, противъ него общественная совсть, наконецъ онъ самъ смутно сознаетъ свою вину… Вн закона стоитъ только случай самаго ужаснаго грабежа, именно, когда воруютъ дочерей. И вы еще разсчитывали на другую встрчу!.. Вдь я васъ совсмъ не знаю, да, можетъ-быть, и не пожелаю знать никогда: этого права никто у меня не отниметъ. Сейчасъ мы говоримъ на разныхъ языкахъ, но вы семейный человкъ, можете сдлаться отцомъ и тогда… Вы не проводили безсонныхъ ночей надъ колыбелью ребенка, вы не дрожали за его жизнь, вы не отдавали ему всего себя, не ждали долгихъ-долгихъ лтъ, пока изъ ребенка вырастетъ большой человкъ, наконецъ вы не трепетали за его будущность — да, ничего этого вы не испытали и поэтому являетесь съ такой смлостью въ тотъ самый домъ, въ которомъ не успла еще остыть память о любимомъ существ, гд каждая мелочь напоминаетъ о его дтств и гоности, гд сейчасъ разоренное гнздо… Кто вы такой?..
— Прежде всего, я имю смлость считать себя порядочнымъ человкомъ, Анна Павловна,— глухо отвтилъ ‘субъектъ’, проводя рукой по волосамъ.— А затмъ, все, что вы сейчасъ высказали, только длаетъ вамъ честь, если бы… если бы я могъ врить вамъ.
— Вы, кажется, принимаете меня за тещу изъ юмористическаго журнала?..
— Нтъ… Скажу одно: фактъ существуетъ, слдовательно, такъ или иначе, необходимо съ нимъ примириться.
— Онъ существуетъ для васъ, а не для меня. Да… Меня никто но спрашивалъ о согласіи, никто не совтовался со мной…
— Въ этомъ случа, вамъ остается только представить себ, что я пришелъ къ вамъ сейчасъ именно за такимъ совтомъ…
— Да? Я тоже скажу вамъ откровенно, милостивый государь, что вы сдлали громадную ошибку… да. Я это должна вамъ сказать… Вы не знали ни той обстановки, въ которой выросла ваша жена, ни ея привычекъ, ни того круга, къ которому она принадлежитъ по своему рожденію и воспитанію. И что же вы можете предложить взамнъ всего этого? Вашу любовь? Ха-ха!.. Какое счастье для Эллисъ!.. Больше: благодяніе… Ее любитъ какой-то неизвстный человкъ — нтъ, это кружитъ даже мою голову. Я васъ должна принять съ распростертыми объятіями, подавленная величіемъ совершившагося факта…
‘Субъектъ’ неожиданно заходилъ по гостиной, заложивъ руки за спиной, точно прогуливался но собственному кабинету. Это уже было слишкомъ… Анна Павловна смотрла на него большими глазами и не могла проронить ни одного звука. А у него въ голов вихремъ пронеслись свои мысли… О, сколько онъ желалъ сейчасъ высказать вотъ этой бонтонной дам, но слова замирали на язык, и только кровь стучала въ голов.
— Да, мы говоримъ на разныхъ языкахъ…— тихо началъ онъ, быстро останавливаясь и глядя прямо въ глаза Анн Павловн.— Пока могу сказать только одно: спросите Эллисъ, счастлива ли она. Она здсь и можетъ вамъ отвтить сама…
— Эллисъ здсь?.. Эллисъ…
Вся выдержка, весь гордый тонъ Анны Павловны смнились изнемогающей слабостью, именно тмъ, чего она такъ боялась. Эллисъ здсь и не пришла первой, не бросилась къ ней на грудь… О, она сумла бы защитить бдную двочку, успокоить, приласкать, открыть глаза… Гд же она? Гд Эллисъ?..
— Отчего же она по здсь?— растерянно шептала Анна Павловна.— Я ей не чужая… По крайней мр такой была раньше… Отчего она не пріхала прямо ко мн въ домъ?
— Вы забыли одно: Эллисъ не одна…
— Ахъ, да… Я и забыла! Что же, вы нашли, что Эллисъ не могла остановиться у родной матери?.. Это очень опасно… да?.. Вотъ до чего я дожила!
— Видите ли, я разсчитывалъ переговорить съ вами кой о чемъ, но сейчасъ убдился, что это невозможно…
— Я высказала все, и мн больше нечего говорить. Надюсь, что мы понимаемъ другъ друга… Что касается Эллисъ, то можете ей передать…. передать…
Анна Павловна расплакалась самымъ глупымъ образомъ. Рыданія ее душили.
— Вамъ, вроятно, смшно видть мои слезы?..— шептала она.— Уходите… Я не нуждаюсь въ сочувствіи…
‘Субъектъ’ что-то растерянно бормоталъ, но Анна Павловна не могла его слушать и даже не замтила, какъ онъ исчезъ. Вотъ это мило: оставить женщину въ такой моментъ… Зврь, и тотъ прлъ бы больше чувства. И это человкъ, которому принадлежитъ Эллисъ?.. Бдная, несчастная Эллисъ…
Анна Павловна серьезно слегла въ постель, разбитая, уничтоженная, жалкая. Поднялись старыя мигрени, которыя умла успокаивать одна Эллисъ. Да, она одна… Анну Павловну охватило подъ конецъ какое-то холодное отчаяніе и молчаливое озлобленіе. Ну что же, скверно, вся жизнь проиграна, впереди ничего,— ну и что же? А ничего… Пусть все идетъ къ чорту.
Анна Павловна забылась, а когда открыла глаза — у ея изголовья сидла Эллисъ. Она стала еще лучше, чмъ была раньше. Въ этомъ красивомъ женскомъ лиц проступило какое-то новое выраженіе, серьезное и глубокое. Все такая же стройная, свжая, красивая, а лицо другое. Анна Павловна молча прижала къ своей груди эту чудную головку съ тонкимъ профилемъ, молча цловала эти золотистые волосы, блую точеную шейку, большіе срые глаза съ такими тяжелыми длинными рсницами, и въ то же время не могла освободиться отъ мысли о ‘субъект’ съ его неуклюжей фигурой, вульгарнымъ лицомъ и всмъ складомъ провинціала. Эллисъ чувствовала эту мысль и стыдливо прятала лицо на материнской груди.
— Мама, я такъ счастлива…— шептала она.
— Ты? Счастлива?!.. О, несчастная!
Анна Павловна однимъ жестомъ отстранила Эллисъ и молча осмотрла ее, отыскивая признаки сумасшествія. Она счастлива… Эллисъ счастлива… Анна Павловна истерически расхохоталась, а Эллисъ сидла рядомъ, опустивъ глаза.
— Есть, милая, вещи, о которыхъ не принято говорить… изъ приличія,— съ разстановкой проговорила Анна Павловна, длая такой жестъ, точно отгоняла мухъ.— Понимаешь? Я не хочу знать этого субъекта.
— Ахъ, мама, мама…
— Ни слова!.. Всему есть границы, мра и названіе. Я прошу у тебя такъ немного… Никогда, ни одного слова!
— Но онъ меня такъ любитъ… безумно любитъ…
— Замолчи, несчастная!..
Наступила тяжелая пауза. Въ голов Анны Павловны бурнымъ потокомъ неслись самыя горькія мысли, и она не могла ихъ высказать. Эллисъ молчала, придавленная своимъ собственнымъ настроеніемъ. Да и что она могла сказать, когда мать не желала ея понимать? Это была ужасная минута.
— Мама, я теб должна сказать одну вещь…— заговорила Эллисъ въ припадк необыкновенной ршимости: она такъ долго готовилась къ этому роковому объясненію.— Ты въ состояніи меня выслушать серьезно?
— Я все въ состояніи перенести теперь…
Эллисъ сдлала паузу, пощипала какую-то бахромку у своего платья, взглянула на мать сбоку и проговорила:
— Мама, мн не слдовало выходить замужъ…
— О!..
— Не потому, почему ты думаешь, мама… Онъ слишкомъ меня любитъ, и въ этомъ все несчастіе. Это какое-то безумное чувство… Онъ молится на меня и плачетъ въ то же время… Однимъ словомъ, я не сказала ему многаго, о чемъ обязана была предупредить. Ты меня понимаешь?..
— Эллисъ… что я слышу? Ты… ты…
— Да, мама, я нехорошая… Я была такая глупая… Вдь нелпо связывать нравственность съ…
— Молчи, молчи, ради Бога, молчи!.. Ты меня сегодня убила два раза… Гд же онъ, этотъ мерзавецъ, который могъ обмануть тебя и бросить?!.. Гд онъ?!.. Говори…
— Это была одна минута физическаго безумія, только одна минута… Я его даже не любила.
— Гд онъ? Кто, онъ?
— Ты его знаешь…
Голова Анны Павловны безсильно упала на подушку. А, вотъ въ чемъ дло… Интересно, что теперь будетъ длать субъектъ!.. Да, милая комбинація… Анна Павловна уже назвала про себя Жоржа. Да, это онъ, онъ… Ахъ, мерзавецъ, а она еще сегодня разговаривала съ нимъ, какъ съ другомъ. Но гд же у Эллисъ были глаза?.. Это такая холодная, расчетливая натура, и вдругъ… Нтъ, это что-то невозможное. Эллисъ нарочно клевещетъ на себя, чтобы примирить ее съ тмъ несчастнымъ.
— Это ты придумала?— спросила Анна Павловна какимъ-то умоляющимъ голосомъ.
Эллисъ закрыла лицо руками.
Анна Павловна нсколько времени оставалась неподвижной, какъ человкъ, упавшій съ большой высоты, а потомъ проговорила совершенно спокойно:
— Твоему субъекту ничего не остается, какъ только убить Жоржа… Да, всякій порядочный человкъ долженъ такъ сдлать.
Сергунины остановились въ одномъ изъ лучшихъ отелей. У Сергя Владимировича были и родные и знакомые въ Петербург, но онъ никуда не показывался, пригнетенный одной мыслью. Цлые дни онъ оставался дома, шагалъ по своему номеру и курилъ папиросы до одуренія. Эллисъ узжала къ матери и проводила часть дня тамъ. Ея удрученный видъ нагонялъ на него тоску еще больше.
— Сережа, подемъ домой,— повторяла Эллисъ каждый день.— Въ деревн такъ хорошо…
— Да, подемъ… Мн нужно здсь кончить только одно дло.
Затмъ онъ подсаживался къ ней, обнималъ ее одной рукой, смотрлъ ей въ глаза и говорилъ:
— Эллисъ, ты меня любишь?
— Къ несчастію, да…
— Почему къ несчастію?..
— Потому что въ этомъ и мое и твое несчастіе. Ты видишь, что я съ тобой сдлалась совсмъ другая… Теперь мн Петербургъ противенъ, и я удивляюсь, какъ я могла раньше Здсь жить. Ахъ, Сережа, Сережа…
Онъ сжималъ ея руки и шепталъ:
— Эллисъ, Эллисъ…
Въ ея отсутствіи онъ каждый разъ переживалъ пытку. О, если бы она знала все, то не оставляла бы его одного! Это было ужасное состояніе… Онъ даже боялся выходить на улицу. Ему казалось, что встрчные останавливались и съ обиднымъ сожалніемъ смотрли не него. Онъ старался угадать тайную мысль, сквозившую на этихъ лицахъ: ‘Это тотъ самый Сергунинъ… мужъ Эллисъ, которая… Однимъ словомъ, счастливая парочка’.
Еще хуже было оставаться одному въ номер. Когда все стихало, Сергунинъ начиналъ испытывать припадки какого-то дтскаго страха. Онъ слышалъ свои мысли — именно слышалъ. Больше,— онъ ихъ почти видлъ, съ такой яркостью он проходили въ его голов. Въ немъ съ страшной силой боролись два противоположныхъ чувства — любовь къ жен и ненависть къ ней же. Счастье проходило минутами тяжелаго забытья, а затмъ начиналось ревнивое похмелье, за каждой улыбкой, за каждымъ взглядомъ, за каждымъ движеніемъ Эллисъ онъ чувствовалъ другого человка. О, какъ онъ ее любилъ и какъ ненавидлъ… А выходъ былъ только одинъ: бросить ее и все позабыть. Вдь это такъ часто длается, на каждомъ шагу, и никто не обвинилъ бы его. Но на этомъ пункт заканчивалась логика, и начинался тяжелый сумбуръ. Во-первыхъ, Сергунинъ ршительно не могъ себ представить, какъ онъ будетъ жить одинъ, безъ Эллисъ, безъ милой, любимой Эллисъ, во-вторыхъ, онъ давно ей простилъ все, нтъ — онъ даже не обвинялъ ее ни въ чемъ (разв Эллисъ можетъ быть въ чемъ-нибудь виновата?), наконецъ, его сердце наполнялось щемящей жалостью къ ней, и еще наконецъ — она его любила, а любовь очищаетъ все, все освящаетъ и все животворитъ.
— О, безумецъ, безумецъ…— шепталъ Сергунинъ, хватаясь въ ужас за голову.— Какое я имю наконецъ право обвинять? Разв у меня не было своего прошлаго, какъ у всякаго мужчины? Наконецъ все это такъ грубо, какая-то зоологическая правда…
Но эти хорошія, любящія, нжныя мысли смнялись сейчасъ же тяжелыми сомнніями, недовріемъ и угнетеннымъ состояніемъ. Разв онъ зналъ что-нибудь о прошломъ Эллисъ? Ничего, кром того, что оно было и что разсказала ему сама Эллисъ… Но вдь она не могла всего разсказать изъ естественнаго чувства самозащиты, стыда и просто изъ сожалнія къ нему. Вотъ проклятое слово: сожалніе… Все, что угодно, только не сожалніе. Кулаки Сергунина сжимались, онъ начиналъ задыхаться, въ ушахъ шумло… Иногда такъ продолжалось цлый день, и онъ чувствовалъ, что начинаетъ сходить съ ума. Въ одну изъ такихъ тяжелыхъ минутъ, не отдавая себ отчета, что длаетъ, онъ заявился къ Анн Павловн. Это было часовъ въ десять ночи, и Анна Павловна даже струсила.
— Вы меня такъ напугали, Сергй Владимировичъ…— проговорила она съ легкимъ упрекомъ.
— А что?
— У васъ такой странный видъ…
Но онъ уже не слышалъ ея словъ и погрузился въ свою сумасшедшую задумчивость. Слъ въ кресло, опустилъ голову и сидитъ. Анна Павловна наблюдала его нсколько времени, а потомъ подошла, положила руку на плечо и проговорила:
— Мн васъ отъ души жаль…
— Что-о?..
Онъ вскочилъ, какъ ужаленный, и посмотрлъ на нее совсмъ дикими глазами.
— Т.-е. я сочувствую вамъ,— поправилась Анна Павловна, отступая.— Т.-е. я понимаю ваше положеніе… И, знаете, на вашемъ мст я… Вы его знаете?..
— Да…
— И что же вы думаете длать?..
— Я его убью…
Анна Павловна молча и крпко пожала ему руку съ ней говорилъ сейчасъ настоящій мужчина, а не тряпка. Она теперь ненавидла Жоржа, какъ умютъ ненавидть только смертельно оскорбленныя женщины. Молчаливое одобреніе вырвавшагося признанія служило только продолженіемъ ея собственныхъ мыслей. Затмъ она подсла рядомъ и тмъ же ласковымъ полушопотомъ начала говорить, какая Эллисъ славная, какъ она страдаетъ, какъ любитъ и какою тяжелой цной платитъ за свою дтскую доврчивость. Она была обманута самымъ позорнымъ образомъ, обманута, какъ ребенокъ, и кмъ же? Человкомъ, который былъ принятъ въ дом, въ порядочности котораго не могло быть сомннья и который заслуживаетъ только одного… Да, это былъ настоящій смертный приговоръ Жоржу, и Анна Павловна, наблюдая искаженное лицо зятя, впередъ торжествовала.
— Нужно быть мужчиной…— шептала она, провожая зятя.
А онъ уходилъ отъ нея въ какомъ-то туман, точно приговоренный къ смерти. Для него теперь все было ясно, и онъ во всхъ мелочахъ рисовалъ себ картину того, что будетъ. Правда, въ душ далекимъ эхомъ проснулось прошлое — своя провинція, родная семья, доврчивые простые люди, воспоминанія дтства и юности. Господи, неужели онъ когда-нибудь думалъ, что дойдетъ до такихъ звриныхъ мыслей? А впереди кровь… скамья подсудимыхъ… можетъ-быть, каторга. Но главное — облегчить наболвшее, истерзанное сердце, спять мертвую тяжесть съ души и вздохнуть легко хоть одинъ разъ. По натур онъ не былъ злымъ человкомъ, но теперь весь точно замеръ на одной мысли… Устранится причина страданій, обида будетъ смыта кровью, и онъ смло можетъ смотрть всмъ въ глаза. Онъ даже видлъ себя на скамь подсудимыхъ, слышалъ свою короткую оправдательную рчь: ‘Я ее безумно любилъ’… Въ этой фраз сконцентрировалась вся его жизнь. Да, онъ всмъ это скажетъ, открыто скажетъ, а тамъ будетъ то, что будетъ. Хуже той каторги, которую онъ сейчасъ вынашивалъ въ своей душ, хуже этого ничего не можетъ быть.
Адресъ Жоржа онъ получилъ отъ Анны Павловны, т.-е. она сунула ему какую-то бумажку, и онъ прочиталъ ее только на улиц. Нужно было итти на Вознесенскій. Сергунинъ отправился прямо туда, чтобы не терять напрасно времени. Опредленнаго онъ сейчасъ ничего не имлъ въ виду, а только желалъ встртить этого таинственнаго врага и переговорить съ нимъ. Кто онъ такой, какой у него видъ, какіе глаза, какой голосъ — все, все увидть своими глазами. Въ глазахъ у Сергунина двоилось, такъ что онъ съ трудомъ отыскалъ номеръ дома. У Жоржа была своя очень приличная квартира. Дверь отворилъ приличный ‘человкъ’.
— Дома?
— Никакъ нтъ-съ…
— Не можетъ быть: сейчасъ полночь. Ты скрываешь.
— Раньше пяти утра баринъ не приходятъ, а то и совсмъ не ночуютъ.
— А днемъ когда бываетъ онъ дома?
— Разное… Въ другой день и совсмъ не бываютъ, ежели къ знакомымъ заберутся.
Видимо, лакей лгалъ по-сказанному, какъ по-писаному, скрывая барина. Сергунинъ засмялся ему въ лицо, повернулся и пошелъ обратно.
— Баринъ, какъ о васъ доложить?
— Никакъ… Я зайду на-дняхъ.
Ясно было одно, что Жоржъ трусилъ и принялъ свои мры. О, жалкій и ничтожный человкъ… Именно эта подлая трусость придала Сергунину новыя силы. Да, онъ отыщетъ этого подлаго труса на дн морскомъ, онъ его настигнетъ, какъ карающая судьба… Скрываются только низкіе людишки, которые напоминаютъ убгающее скверное наскомое.
На другой день Серіунизъ былъ на квартир Жоржа пять разъ и пять разъ не засталъ его дома. Теперь не оставалось уже тни сомннія: Жоржъ прятался, какъ клопъ.
На третій день Жоржа тоже не оказалось дома. Лакей все приставилъ съ фамиліей.
— Да вдь ты знаешь меня,— сказалъ въ послдній разъ Сергунинъ.— И баринъ знаетъ…
— Они, точно, приказывали, что ежели, значитъ, придетъ одинъ господинъ изъ евреевъ… по вексельной части…
Сергунинъ сунулъ лукавому рабу ассигнацію и прекратилъ свои напрасные визиты, потому что этимъ путемъ, очевидно, ничего не добьешься, а даже напротивъ — Жоржъ со страху улизнетъ изъ Петербурга. Необходимо, слдовательно, добывать его другимъ путемъ
— О, я тебя добуду, трусишка!— говорилъ вслухъ Сергунинъ, ощупывая лежавшій въ карман револьверъ.
Дома онъ старался ничмъ не выдать своихъ плановъ и даже принималъ веселый видъ. Эллисъ наблюдала его такими пытливыми глазами и, кажется, еще никогда не была такъ красива, какъ въ эти моменты: бровки сдвинуты, губы складывались по-дтски серьезно, а въ глазахъ плавали какія-то блестки.
— Мы скоро узжаемъ въ деревню,— повторялъ Сергунинъ, лаская ее.— Теб вдь тамъ нравится?.. Мы заживемъ тихо и мирно. Будемъ трудиться…
— Да, да… Только, ради Бога, скоре.
— О, скоро, скоро!..
Бдняжка, она ничего не подозрвала!
Часто, когда Эллисъ засыпала, онъ прислушивался къ ея ровному дыханію, точно хотлъ подслушать т мысли, которыя теперь незримо переливались въ этой чудно-красивой головк. Гд эти мысли витаютъ? Съ какой радостью онъ отдалъ бы всю свою жизнь, только раскрылась бы эта душа и сняла съ него сомннія, тревогу и муки. А если она, Эллисъ, его не- любитъ? А если онъ совершенно напрасно мучитъ себя?.. Не разъ онъ будилъ жену, чтобы лишній разъ спросить ее, любитъ ли она его.
— Ты меня пугаешь Сережа…— шептала она, обнимая его.— Люблю, люблю… Разв ты это то не чувствуешь?.. Вдь этого нельзя разсказать никакими словами, а только можно чувствовать…
— Милая, милая…
На мгновеніе онъ почти пьянлъ, и тмъ тяжеле было пробужденіе. Онъ зналъ эти приступы глухой мертвой тоски по горловымъ спазмамъ и старался ее парализовать разными искусственными средствами. А главное все-таки найти его, свой позоръ, свое несчастіе…
Убдившись, что на квартир поймать Жоржа невозможно, Сергунинъ ршился разыскать его въ одномъ изъ тхъ кабаковъ, гд живутъ изо дня въ день этого сорта люди. Но это оказалось гораздо тяжеле, чмъ онъ предполагалъ, потому что вс эти привилегированные кабаки, модные рестораны и разные веселые уголки вызывали въ его воображеніи цлый рядъ самыхъ ревнивыхъ картинъ. Вдь это цлая школа, которую проходятъ даже семейные петербургскіе люди. Онъ здсь встрчалъ женщинъ и двушекъ совсмъ приличныхъ, принадлежавшихъ къ обществу и пропитывавшихся этимъ ядомъ грубаго уличнаго и тонкаго заугольнаго веселья. Да, и его Эллисъ прошла ту же школу… Она даже сама мелькомъ разсказывала иногда объ этихъ притонахъ, съ наивной предосторожностью ссылаясь на третьихъ лицъ. Она тоже была пропитана этимъ тайнымъ кабацкимъ ядомъ и, можетъ-быть, даже вспоминала о немъ съ тайнымъ вздохомъ.
О, это была медленная пытка, ужасная и безпощадная! Вдь здсь веселилась его Эллисъ, здсь она впитывала въ себя міазмы столичной прожорливой улицы и здсь потеряла все то, чмъ такъ онъ полонъ, онъ, наивный провинціалъ, еще не утратившій чувства омерзнія, здоровой гадливости. Сколько нужно времени, чтобы вытравить изъ нея самое воспоминаніе объ этихъ зараженныхъ мстахъ и удовольствіяхъ, и только одна любовь можетъ ее снасти.
Разъ, когда онъ ходилъ по одному изъ такихъ загородныхъ садовъ, вглядываясь въ лица и отыскивая своего врага, его вниманіе обратилъ на себя господинъ, сидвшій за отдльнымъ столикомъ. Молодой человкъ неопредленныхъ лтъ, одтъ безукоризненно, какъ одваются этого сорта молодые люди. Сергунинъ даже вздрогнулъ: это былъ онъ, Жоржъ… Чтобы проврить себя, Сергунинъ досталъ его фотографію, тайно врученную ему Анной Павловной, и сравнилъ. Да, это былъ онъ… У Сергунина пошли мурашки по спин. Наступила желанная минута. Чтобы не выдать своего волненія, онъ отправился въ буфетъ и залпомъ выпилъ дв рюмки коньяку. Потомъ онъ прошелъ мимо своего тайнаго врага, охваченный страхомъ, что тотъ убжитъ. Но Жоржъ сидлъ у своего столика въ той же скучающей поз и соломинкой тянулъ какое-то пойло изъ высокаго стакана.
— Вдь это, кажется, Жоржъ?— обратился Сергунинъ къ старому лакею.
— Они-съ…
Сергунинъ даже улыбнулся, счастливый собственной находчивостью. Вдь въ этихъ кабакахъ вс завсегдатаи извстны подъ своими домашними кличками,— это одна семья. Вмст съ тмъ Сергунинъ удивлялся, что къ такую минуту его могли забавлять такіе пустяки.
Прежде чмъ подойти, онъ сдлалъ нсколько туровъ. Мимо двигалась тысячная толпа праздныхъ людей, точно волна. Но Сергунинъ больше никого по замчалъ, охваченный какой-то томящей жаждой поскоре увидть, какъ вотъ этотъ самый Жоржъ испугается, поблднетъ, сдлаетъ жалкое лицо и даже, можетъ-быть, побжитъ.
— Можно занять это мсто?— вжливо сказалъ Сергунинъ, подойдя къ Жоржу.
— Пожалуйста…— лниво отвтилъ Жоржъ, не выпуская своей соломинки.
Сергунинъ непріятно былъ пораженъ своимъ собственнымъ голосомъ, точно это говорилъ не онъ, а кто-то другой — хрипло и непріятно. Затмъ ему пришлось перевести духъ, точно онъ взобрался на высоту. А Жоржъ продолжалъ сосать свою соломинку, ничего не замчая. Это равнодушіе еще больше возмутило Сергунина, придавъ ему силы.
— Вы, вроятно, не знаете меня…— обратился онъ къ Жоржу, стараясь произносить слова твердо и отчетливо.— Моя фамилія — Сергунинъ…
На него поднялись апатичные глаза Жоржа — и только. Впечатлніе выразилось неопредленнымъ звукомъ, выпущеннымъ сквозь зубы.
— Сергунинъ?.. Ахъ, да… Чмъ могу служить вамъ?..
Спокойствіе Жоржа подняло въ Сергунин всю кровь. Оно не спускалъ глазъ съ врага и, подавая свою визитную карточку, проговорилъ уже вызывающимъ тономъ:
— Предоставляю, конечно, вамъ выборъ оружія, мста и времени…
Жоржъ внимательно прочиталъ карточку, адресъ ея владльца и, лниво поднявъ глаза, спросилъ:
— Вы провинціалъ?..
— Да… Но, надюсь, это къ длу не относится, тмъ болю, что мы, кажется, понимаемъ другъ друга безъ словъ…
— Это… это вызовъ на дуэль?..
— Да…
Жоржъ выпустилъ свою соломинку, откинулся на спинку садоваго стула и заговорилъ своимъ равнодушнымъ тономъ:
— Я понимаю ваше настроеніе и… даже сочувствую вамъ. Да… Но вдь дуэль — самая несправедливая вещь… да. Я понимаю, что вы будете стрлять въ меня, но не понимаю, что вамъ за охота подставлять свою голову. Вдь вы ничего дурного не сдлали… да? Вы — оскорбленный человкъ, и несправедливо именно вамъ рисковать своей жизнью.
— Пожалуйста, нельзя ли безъ нравоученій!..
— Но вдь я могу же высказать свое убжденіе, принимая вашъ вызовъ?
— Убжденіе? Ха-ха…
Жоржъ смутился, пожевалъ губами и тоже улыбнулся. Придвинувшись ближе, онъ внимательно оглядлъ своего противника и заговорилъ, не повышая тона:
— Представьте себ такую комбинацію: вдругъ я убиваю васъ… Помимо того, что я отниму жизнь у хорошаго человка, я еще сдлаюсь посмшищемъ. Вс будутъ указывать на меня пальцами, ‘Вотъ этотъ Жоржъ убилъ на дуэли оскорбленнаго мужа’. Въ моемъ положеніи показаться смшнымъ — это граница самаго послдняго. Я наконецъ чувствую, что вы дйствительно хорошій человкъ, полезный членъ общества, прекрасный семьянинъ, и вдругъ я, Жоржъ, убью васъ… По какому праву?.. Дуэль можетъ быть только на равныхъ основаніяхъ, и я, защищаясь, сдлаю величайшую несправедливость.
— Я васъ не понимаю. Можетъ-быть, вы трусите?.. Тогда я васъ заставлю принять вызовъ… Вы скрывались все время отъ меня, но я все-таки нашелъ васъ и найду, если бы вы вотъ убжали сейчасъ.
— Я? Скрываюсь?.. Ахъ, да, это мой лакей напуталъ… Представьте себ, онъ принялъ васъ за одного изъ моихъ кредиторовъ.
Сергунинъ поднялся съ видомъ человка, которому нечего больше говорить. Безстрастный тонъ Жоржа его обезкуражилъ. Онъ ожидалъ совсмъ не такого эффекта. Жоржъ тоже поднялся.
— Послушайте…— заговорилъ Жоржъ, подбирая слова.— Говоря откровенно, мн драться на дуэли просто смшно. Да… Вы сдлаете мн большое одолженіе, если просто… да, просто возьмете и убьете меня. Я говорю совершенно серьезно… Я самъ давно подумывалъ объ этомъ, но какъ-то не хватало силенки. Ну, васъ будутъ, конечно, судить… потомъ, конечно, оправдаютъ. Вс симпатіи на вашей сторон… Прошу васъ объ одномъ: ради Бога, не волнуйтесь и цльтесь врне, чтобы — кракъ! и — наповалъ… Серьезно вамъ говорю.
Сергунинъ неожиданно слъ. Вся энергія оставила его разумъ. Гд онъ? До какихъ предловъ можетъ дойти человческое ничтожество? И его Эллисъ такая же… Когда пройдетъ чадъ призрачнаго чувства, что останется? Разв она могла любить,— она вдь такая же, какъ вс… Нтъ, это уже слишкомъ… А Жоржъ, не торопясь, раскурилъ свою сигару, галантно раскланялся и, не торопясь, исчезъ въ публик.
Поздно ночью садовая публика была встревожена выстрломъ въ отдльномъ кабинет. Тамъ лежалъ на полу съ прострленной головой Сергунинъ. На стол валялась оставленная имъ записка о томъ, чтобы въ смерти его никого не обвинять.
— Какой странный субъектъ!— спокойно замтила Анна Павловна, когда на другой день узнала объ этомъ происшествіи.