Васька-забалуй, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1893 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

ВАСЬКА-ЗАБАЛУЙ.

Васька, подручный старшаго дворника, вышелъ съ метлой на свой дворъ и остановился въ раздумь. Дрова онъ относилъ по всмъ пяти этажамъ и теперь въ вид отдыха взялся за метлу. Это былъ плечистый и коренастый мужикъ съ краснымъ дворницкимъ затылкомъ и окладистой русой бородой. Красная кумачная рубаха и сапоги гармоникой ‘доказывали’ отчаянное дворническое щегольство и собственное Васькино сердцедство. Мужикъ былъ въ самой пор, подъ тридцать, и могъ разсчитывать на внимане женщинъ, а ихъ было въ дом достаточно — цлыхъ пять этажей были набиты черными и блыми кухарками, горничными, кормилицами, нянями и просто ‘двушками при господахъ’.

Итакъ, Васька стоялъ посреди двора съ метелкой въ рукахъ и разсянно смотрлъ куда-то вверхъ, откуда сялся мелкй осеннй дождь. Дворъ походилъ на громадную шахту, изршеченную сотнями оконъ. Такъ какъ домъ принадлежалъ какому-то военному генералу, то на двор соблюдалась самая отчаянная чистота, за чмъ въ оба смотрлъ старшй дворникъ Иванъ Семенычъ, степенный старикъ, отвчавшй у экономнаго генерала и за управляющаго. Въ течене дня Васька подметалъ дворъ разъ десять. Сейчасъ онъ медлилъ приступить къ своимъ обязанностямъ, потому что еще не усплъ отдышаться отъ носки дровъ, а потомъ его мучила одна непрятная мысль, заставлявшая чесать затылокъ и длать гримасы.

Дло въ томъ, что, когда Васька поднимался съ вязанкой дровъ въ пятый этажъ, его встртила на лстниц кухарка изъ третьяго этажа, Даниловна, и крякнула ему вслдъ:

— Эй, ты, Забалуй… Что это ты, никакъ кофтами собрался торговать? Ахъ, безстыже твои глаза…

— Какая кофта? Чего ты мелешь-то, Даниловна?..

— А ты спроси верхнюю Аннушку, корсетку,— она теб скажетъ, какя такя кофты бываютъ… Ахъ, Забалуй, Забалуй!.. А нижняя Аннушка рветъ и мечетъ… ‘Все бы, гритъ, ему, прохвосту, простила, окромя вотъ этой самой кофты’. И еще гритъ, я изржу эту самую кофту на мелкя части — да, носи — не потеряй. Отъ нея станется, отъ нижней Аннушки.

На этотъ разговоръ хлопнуло нсколько дверей, и на лстницу высыпала любопытная часть человческаго рода. Послышался смхъ, остроты, и Васька поднимался со своими дровами какъ сквозь строй. Вотъ проклятыя бабы навязались! Васька ужасно озлился на верхнюю Аннушку, которой дйствительно подарилъ плисовую кофту и которая не утерпла, разболтала всмъ.

Теперь бабы проходу не дадутъ, а нижняя Аннушка непремнно устроитъ скандалъ.

Были дв горничныхъ Аннушки: одна во второмъ этаж — нижняя, а другая въ пятомъ — верхняя, она же и ‘корсетка’, потому что носила корсетъ. Васька, сначала пользовался всми благами любви у нижней Аннушки, а потомъ промнялъ ее на верхнюю. Вообще путаная голова и больше ничего. Обозленный Васька теперь напрасно придумывалъ, какую ему каверзу устроить ‘корсетк’, чтобы поправить свою собственную репутацю въ глазахъ общественнаго мння, глядвшаго на него изъ оконъ всхъ этажей. Онъ чувствовалъ, что сдлался центромъ общаго вниманя, и это еще больше его злило. Вотъ бы теперь попала ‘корсетка’ — въ самый бы разъ… Время было раннее, господа еще спали, а по двору шмыгали усилепно кухарки, ходившя въ лавку за провизей, и стремглавъ летли горничныя за сливками, сахаромъ и булками. Ни одна не прошла мимо Васьки, чтобы не отпустить по его адресу какого-нибудь ядовитаго замчаня, улыбки или краснорчиваго взгляда. Какъ есть осрамился Васька!.. Воздухъ, казалось, былъ насыщенъ однимъ словомъ: кофта! кофта! кофта!..

— Ахъ, ты, чтобъ тебя… дда-а!..— ворчалъ Васька, принимаясь наконецъ за работу съ такимъ ожесточенемъ, точно хотлъ навсегда вымести изъ русскаго лексикона проклятое слово.

Пользуясь сномъ господъ, кухарки и горничныя перебгали изъ кухни въ кухню, шушукались и лзли къ окнамъ, чтобы посмотрть, что длаетъ Васька Забалуй.

— Здорово влопался…

— Такъ ему и надо, Забалую. Вишь, какой затылокъ налъ!.. Вотъ у него въ голов-то и завелись пустяки.

И что это онъ польстился на ‘корсетку’? Нижняя Аннушка почище будетъ, корпусная изъ себя, и при этомъ у ней въ сундук всего накладено…

— ‘Корсетка’-то, вишь, помоложе, вотъ ему и лестно, псу… Онъ за ней обихаживалъ мсяца два. Проходу не давалъ, ну, той и надоло… Вс смются, ей обидно, а тутъ хоть не даромъ смяться будутъ, и кофта при этомъ. Три рубля отвалилъ…

— Я видла: о-отличная кофта!

Въ этихъ замчаняхъ сказывалась и ревность, и своя бабья зависть, и неудержимое желане вмшаться въ чужое дло. Въ громадномъ генеральскомъ дом женской прислуги было человкъ шестьдесятъ, и вс эти бабьи головы и бабьи языки были заняты теперь Васькой: какъ онъ вывернется изъ скандальной истори? Нижняя Аннушка не спустить ‘корсетк’, ужъ это врно. Вс замирали въ ожидани скандала. Васька въ этомъ бабьемъ царств разыгрывалъ роль моднаго тенора и не имлъ соперниковъ. Захаживали солдаты, военные, писарьки, приказчикъ изъ зеленной лавки, помощникъ парикмахера, но все это были такъ, не настояще: походятъ-походятъ, да поминай какъ звали. Тотъ же Васька проходу не дастъ. Крадется вечеркомъ по двору какой-нибудь солдатикъ, а Васька тутъ какъ тутъ.

— Ахъ, извините, ваше высокоблагороде: я не узналъ васъ по ногамъ-то. За генерала принялъ…

Одного писарька, ухаживавшаго за нижней Аннушкой, Васька прямо спустилъ съ лстницы, а тому и пожаловаться нельзя. Вообще, озорникъ… Жаловались на него кухарки Ивану Семеновичу, но строгй старикъ прямо отрзалъ:.

— У меня чтобъ баловства вашего женскаго ни-ни… А Васька правилно, ежели выгонитъ сторонняго непутеваго человка. Есть у васъ празд ники, ну, и знайте ихъ.

Женская прислуга почти въ полномъ состав не отличалась строгостью нравовъ. Очень ужъ много въ столиц соблазна, да и вс такя же, ни лучше ни хуже. Сыта, одта, въ тепл, да еще жалованье — чего же баб нужно? Чуть не понравились одни господа, сейчасъ къ другимъ,— батюшка Питеръ великъ, и всмъ мста хватитъ. Кого-кого тутъ ни было, со всхъ смежныхъ губернй набралось — Новгородской, Псковской, Тверской и даже Костромской, а всего больше изъ своей Петербургской. Простая деревенская баба необыкновенно быстро осваивалась съ легкимъ столичнымъ житьемъ, нагуливала тло и начинала рядиться въ кофты и дипломаты. Своя деревня забывалась, а съ ней и мужъ и семья. Въ результат получалась та столичная кухарка и горничная, которая побывала и на кон и подъ конемъ.

Васька уже кончалъ свою работу, когда показалась нижняя Аннушка — она шла съ корзиной въ мясную. Вс пять этажей замерли въ ожидани событй, но Аннушка даже не взглянула на измнщика и съ дловымъ видомъ прошла въ ворота.

— Ей-то какой интересъ въ Васьк,— резюмировалъ неизвстный бабй голосъ изъ четвертаго этажа.— Ей даже совсмъ наплевать…

— Обнаковенно, ежели обманщикъ…

— А вотъ она до той-то доберется, до ‘корсетки’,— х-ха..

— А ‘корсетка’ спряталась… Знаетъ кошка, чье мясо съла.

— Погоди, выйдетъ… Вотъ господа проснутся и въ сливочную пошлютъ. У нихъ третьяго-дня сливки-то брали… Такъ, одно слово, что господа. Сама-то барыня куски считаетъ и кастрюли лижетъ.

Васьк приходилось выслушивать эту бабью болтовню и молчать. Разв запрешь бабьи языки? Онъ только благочестиво отплевывался. Но вотъ вс этажи точно замерли. Васька понялъ, что это ‘корсетка’ вышла изъ своей кухни и спускается по лстниц. Давешняя злоба поднялась въ немъ съ новой силой. Разв запустить ей метлой по ногамъ? Еще заоретъ, подыметъ крикъ… Лучше выждать вечера и подкараулить гд-нибудь на лстниц, чтобы впередъ чувствовала, какъ надо языкъ держать за зубами.

‘Корсетка’, молодая двушка съ болзненнымъ лицомъ, дйствительно спускалась по лстниц и впередъ боялась встрчи съ Васькой. Когда она выглянула изъ подъзда, то первымъ дломъ увидла именно Ваську, стоявшаго съ метлой въ рук. Онъ смотрлъ на нее злыми глазами. ‘Корсетка’ такъ и замерла на мст. А тутъ еще, какъ на грхъ, въ воротахъ показалась нижняя Аннушка, возвращавшаяся изъ мясной. Она тоже остановилась. Соперницы жили на одной лстниц и должны были пройти одна мимо другой. Нижняя Аннушка, здоровая и краснощекая баба лтъ тридцати, перекинула свою корзину съ правой руки на лвую и сдлала шагъ впередъ. Во всхъ окнахъ мелькали любопытныя женскя лица. Вотъ соперницы уже совсмъ близко,— ихъ раздляетъ всего нсколько шаговъ. У нижней Аннушки выступили красныя пятна на лиц, она сжимаетъ кулакъ… Но въ самый критическй моментъ, когда соперницы готовы были вцпиться другъ въ друга, послышался старчески-дребезжащй голосъ Ивана Семеныча

— Васька, гд ты?

— Здсь, Иванъ Семенычъ…

— Подъ-ка сюды… Будетъ теб съ бабами лясы точить… Иди, иди, озорникъ…

Васька обрадовался счастливому случаю, изоавлявшему его отъ непрятности, и охотно пошелъ въ дворницкую. Пробгавшая мимо горничная объяснила налету, что къ Васьк прхала изъ деревни жена. Верхняя и нижняя Аннушки посмотрли другъ на друга и прошли мимо безъ всякихъ послдствй.

II.

Дворницкая длилась на дв каморки. Въ дальней жилъ Иванъ Семенычъ со своей старушкой, а передняя замняла контору. У дверей этой передней теперь стояла крестьянская баба въ лаптяхъ и съ замотанной головой какой-то полинявшей и грязной шалью. Она была средняго роста и казалась старше своихъ лтъ.

— Умаялась дорогой-то, милая?— участливо спрашивала толстая и обрюзгшая дворничиха.— Тоже не близкое мсто ваша-то Костромская губерня…

— До машины сорокъ верстовъ шла пшкомъ, а потомъ по машин все хала. Боялась все, потому какъ въ первый разъ… Непривычка.

— Ну-ка, иди, иди, Забалуй…— послышался въ дверяхъ голосъ Ивана Семеныча.— Вотъ теб какой гостинецъ прхалъ изъ деревни.

Мужъ и жена въ первую минуту не узнали другъ друга, а потомъ она повалилась ему въ ноги, какъ требовалъ деревенскй обычай.

— Ты это зачмъ объявилась-то сюда, Матрена?— сурово спросилъ Васька, принимая суровый видъ деревенскаго мужа.

— Не сама пошла, а батюшка послалъ…— покорно отвтила жена, глядя на мужа, какъ на высшее существо.— Разнемогся батюшка-то… Изъ силовъ вышелъ.

— Ну, а зять Иванъ?

— Охъ, и не спрашивай, Василй Спиридонычъ… Съ круга спился, изъ дому все тащитъ — никакого съ нимъ нтъ способа. Вотъ батюшка и послалъ меня… Крпко наказывалъ, чтобъ безъ тебя не выворачиваться домой, потому какъ силовъ нашихъ не стало.

— Да вдь я же деньги вамъ посылаю? Ну, работника бы взяли.

— Батюшка говоритъ, что деньгами-то человка не укупишь. Брали и работника — такой же пьяница, какъ зять. Вмст пировали…

— Это уже врно: по крестьянскому длу деньгами человка не купишь,— поддержалъ Иванъ Семенычъ, какъ-то особенно любовно поглядывавшй на эту простую деревенскую бабу, полную такой хорошей мужицкой заботы.— Врно батюшка-то говоритъ… Правильно. Старичка-то, видно, не обманешь деньгами, а то вы вс давно бы откупились отъ деревни.

Васька увелъ жену въ свою дворницкую и ршительно не зналъ, что ему говорить съ ней. Совсмъ чужая…

— Ты, можетъ, сть хочешь, Матрена?

— Нтъ, Василй Спиридонычъ, я пола еще на машин. Остатки были — корочекъ насушила на дорогу, ну, и сыта.

Деревенскя корочки покоробили Ваську, избалованнаго столичной дой и чаями. Онъ все смотрлъ на жену, точно хотлъ ее узнать.

— Вотъ что, Матрена, а какъ насчетъ ребятишекъ?..

— Старшенькая-то двчоночка въ прошломъ год померла, а мальчонка Спирька живъ. Здоровый такой растетъ… Какъ есть озорникъ. Батюшка-то отписывалъ теб насчетъ двчурки… Прибралъ ее Господь объ Успеньевомъ посту. Животомъ померла…

Пришли еще двое подручныхъ и тоже съ удивленемъ смотрли на жену Васьки Забалуя,— какъ есть самая простящая деревенская баба, рядомъ съ мужемъ такъ дура дурой. Васька почувствовалъ эти жестокя мысли, и ему сдлалось совстно. И зачмъ только претъ эта деревня въ городъ!.. Недаромъ говорится, что деревенская родня — какъ зубная боль, и вмст съ тмъ Васьк сдлалось жаль жены. Разв она такая въ двкахъ была? Ну, а тутъ пошли ребята, своя бабья работа безъ конца-краю,— хоть кто измотается.

Плохо спалось ночь Васьк Забалую. Все ему казалось, что онъ какъ будто и онъ, какъ будто и но онъ. Въ первую минуту ему показалось даже смшнымъ требоване родителя, чтобъ онъ, Забалуй, вернулся въ деревню. Что онъ тамъ будетъ длать? Каке таке деревенске заработки? А здсь онъ получаетъ десять рублей жалованья, да еще сколько на чаи перепадетъ. Ну-ка, попробуй, заработай такя деньги въ деревн… Съ другой стороны, передъ нимъ вставалъ отецъ и старая привычка повиноваться ему. Батюшка приказалъ — разв тутъ можно разговаривать? Дальше представилось Васьк рушившееся деревенское хозяйство,— легко сказать, весь домъ нарушался. Отецъ изработался, зять пьянствуетъ, жена вся вытянулась на работ… ‘Все равно, не поду,— думалъ Васька, перебирая эти соображеня въ ум.— Я имъ посылаю — чего же имъ еще нужно?..’ — Съ этимъ онъ и заснулъ.

Рано утромъ Васька, по обыкновеню, былъ уже на работ съ шести часовъ. Жена поднялась по-деревенски — чуть свтъ и вышла на дворъ посмотрть. Ее все удивляло: и громадный домъ, и множество оконъ, и то, откуда только народу въ такихъ домахъ наберется: Ваську опять конфузили и ея лапти и простая деревенская одежда. Вотъ подымутся кухарки — вконецъ засмютъ деревенскую дуру. А тутъ еще проклятая кофта… Васька впередъ переживалъ т непрятности, какя ему придется испытать, но по какой-то деликатности не могъ сказать жен, чтобъ она убиралась въ свою дворницкую и сидла тамъ. Все-таки жена, хоть и деревенская. Таская дрова, Васька поглядывалъ на жену и опять началъ злобиться: стоитъ какъ березовый пень, хоть ты ей коль на голов теши. Не понимаетъ того, глупая, что только мужа срамитъ: деревня какъ есть. Недаромъ и поговорка такая: Богъ да городъ, чортъ да деревня.

А Матрена все стояла и стояла. Вотъ начали просыпаться модныя городскя кухарки. Въ окнахъ начали показываться заспанныя женскя лица. Гд-то захлопали двери.

— Какъ это он только и живутъ,— удивлялась Матрена.— Одна страсть Господня… Кажется, трехъ дней бы не прожила, померла.

Всть о томъ, что къ Васьк прхала изъ деревни жена, облетла вс кухни еще съ вечера. Пересудамъ и догадкамъ не было конца. Зачмъ ее принесло? Сидла бы ворона въ своемъ гнзд, а то туда же, въ городъ потащилась. Конечно, Васька озорникъ и забалуй, но все-таки его жалли. Помилуйте, такой мужикъ — и вдругъ жена въ лаптяхъ!.. Утромъ вс проснулись съ мыслью о Васьк, что онъ будетъ длать и какъ покажетъ деревенскую жену. Тоже стыдно будетъ. Когда, проснувшись, кухарки увидали Матрону, стоявшую у воротъ, вчерашнее скептическое настроене сразу исчезло. Да, она стоитъ въ лаптяхъ, голова замотана по-деревенски платкомъ, на самой сарафанишко изъ линючаго ситца, а сверху крестьянскй зипунишко. Стоитъ и смотритъ, что длается на двор. Первая опомнилась Даниловна и проговорила:

— Что же она такъ-то стоитъ? Хоть бы кофемъ ее угостить… Тоже, поди, въ гости къ мужу бабочка прхала… Изъ себя-то ужъ только очень лядащая.

Это было началомъ вниманя къ деревенской Матрен. Другя бабы сейчасъ жe заразились этимъ настроенемъ, точно отъ Матрены на нихъ пахнуло свжимъ деревенскимъ воздухомъ, своей деревенской заботой и чмъ-то такимъ настоящимъ хорошимъ, отъ чего защемило на душ.

— Охъ, голубушка, сладко димъ, долго спимъ и чисто одваемся, а настоящаго-то и нтъ,— причитала Даниловна, угощая Матрену у себя на кухн.

— Чего настоящаго-то?

— А такъ…

Даниловна не досказала ‘настоящаго’ и только махнула рукой. Коли не понимаетъ деревенская ‘бабочка’, такъ оно и лучше…

Матрена сдлалась героиней дня. За ней вс ухаживали, дарили ей разные пустяки, точно это была сама живая совсть, которую надо задобрить. Даже нижняя Аннушка приняла участе въ общемъ движени. О ‘корсетк’ никто не проронилъ ни одного слова, какъ и о кофт.

Васька Забалуй видлъ все, что происходило, и какъ-то вдругъ озлобился на всхъ бабъ, проживавшихъ въ генеральскомъ дом. Какя это бабы? Ежели разобрать серьезно — такъ одно назване осталось, что будто баба. Онъ уже не боялся больше ни нижней Аннушки ни насмшекъ остальныхъ кухарокъ — вс, вс он опротивли ему, какъ опротивлъ онъ и самъ себ. Тоже, хорошй мужикъ, нечего сказать… Ни стыда ни совсти. Да ежели разобрать серьезно, такъ вс эти бабы пальца Матрены не стоятъ. У всхъ душонка-то мотается, какъ овечй хвостъ.

Черезъ три дня Васька пришелъ къ Ивану Семенычу и заявилъ:

— Значитъ, сходилъ я въ баню, Иванъ Семенычъ…

— Ну?

— Потомъ, значитъ, все чистое на себя надлъ… Ну, и того, шабашъ…

— Въ деревню дешь?

— Да, будетъ баловать… И то грховъ-то, какъ на черемух цвту.

Передъ Иваномъ Семенычемъ стоялъ совсмъ другой человкъ — настоящй крестьянинъ. И лицо у Васьки было другое и глаза смотрли прямо.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ВАСЬКА-ЗАБАЛУЙ.

Читайте также: