СОНЕТЫ.
I.
II.
III.
IV.
V.
Ив. Ивановъ.
Сонеты (Шекспира), Иванов Иван Иванович, Год: 1905
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 5, 1905.
Съ тхъ поръ какъ во второй половин XVIII вка поэтическую геніальность Шекспира безповоротно признало общественное мнніе всего цивилизованнаго міра, — на всхъ языкахъ, преимущественно на нмецкомъ и англійскомъ, изъ года въ годъ стала расти безконечная литература о Шекспир и его произведеніяхъ. Съ самаго начала среди этого громаднаго потока оказался одинъ незыблемый камень преткновенія.
Неутомимые изслдователи могли обсудить и выяснить малйшую подробность въ драмахъ Шекспира, сосчитать строки, римы, открыть происхожденіе именъ даже третьестепенныхъ дйствующихъ лицъ,— но одинъ вопросъ стоялъ предъ ними вчной загадкой,— и какъ разъ самый важный и завлекательный.
Кто былъ Шекспиръ, какъ человкъ, какъ нравственная личность? Какія идеи можно назвать его убжденіями, изъ какихъ чувствъ слагалось счастье и горе его сердца? На эти вопросы, нтъ ясныхъ, достоврныхъ отвтовъ.
Драмы, по своему существу,— родъ поэзіи самый не благодарный для опредленія личности поэта. Чьими словами онъ говоритъ, чьей судьб принадлежитъ его не творческое только, a личное участіе? — Отвты тмъ трудне, чмъ глубже и разносторонне талантъ драматурга.
Не то — лирическое произведеніе. Оно — субъективно по преимуществу, оно — плодъ случая и настроенія, слдовательно,— страница автобіографіи или исповди.
И вотъ среди произведеній Шекспира оказалось, повидимому, не малое количество такихъ страницъ, — сто пятьдесятъ четыре лирическихъ стихотворенія.
Можно бы ожидать, что томительные толки шекспирологовъ за Шекспиромъ-человкомъ должны прекратиться или, по крайней мр, не казаться больше безнадежными. Предъ нами — руководящій свтъ, зажженный рукою самого поэта.
Такъ многіе и поняли значеніе шекспировскихъ сонетовъ,— и что особенно любопытно,— ршительными сторонниками автобіографическаго значенія сонетовъ явились даровитые поэты разныхъ національностей.
Гете слдуетъ поставить во глав,— по времени и по ршительности заявленій. По его мннію, — въ сонетахъ Шекспира нтъ ни одной буквы, которая не была бы пережита, перечувствована и выстрадана поэтомъ.
Еще изящне выразился Вордсвортъ: сонеты — ключъ, отмыкающій шекспировское сердце. Несомннно,— такъ же думалъ и Викторъ Гюго. Его сынъ перевелъ произведенія Шекспира. Въ стать о сонетахъ онъ не только призналъ автобіографическое содержаніе этихъ стихотвореній, но даже извлекъ изъ нихъ цлый законченный романъ, будто бы пережитый Шекспиромъ. Нельзя сомнваться, что этотъ именно взглядъ принадлежалъ и самому отцу переводчика, краснорчиво рекомендовавшему публик трудъ своего сына.
У этихъ трехъ поэтовъ, столь искренно оцнившихъ сонеты Шекспира, нашлись единомышленники и среди ученыхъ и среди другихъ поэтовъ. Было даже заявлено, что поэты лучше критиковъ способны понимать поэтовъ1.
И тмъ не мене поэтическое пониманіе шекспировскихъ сонетовъ оказалось далеко не для всхъ убдительнымъ,— и прежде всего потому, что пониманіе это было подсказано скоре художественнымъ воображеніемъ и взволнованнымъ чувствомъ, чмъ спокойной и внимательной критикой предмета.
Достаточно одного факта: Шекспиръ оставилъ намъ с_о_н_е_т_ы,— и сомнніе въ подлинности ключа, будто 6ы отмыкающаго его сердце, — является неизбжно. Иначе придется доказать, что Шекспиръ, какъ авторъ сонетовъ, — представляетъ среди всхъ сонетчиковъ своего времени — единственное исключеніе и какъ человкъ, и какъ писатель. Но доказать это нтъ возможности, — благодаря тмъ же сонетамъ. Они и подъ перомъ геніальнаго драматурга не утратили своего обычнаго характера, пережившаго во всей неприкосновенности не одно столтіе и не одну сотню сочинителей разныхъ національностей. Формула и манера оказались сильне генія и личности,— врне, ни геній, ни личность Шекспира и не пытались ихъ переиначивать, не ставя передъ собой иныхъ цлей, кром традиціонныхъ.
Среди всхъ родовъ поэзіи нтъ боле искусственнаго, разсудочно-придуманнаго, чмъ сонеты,— одинаково — и въ содержаніи и въ форм.
Сонетъ возникъ въ утонченно-аристократической тепличной атмосфер провансальской рыцарской жизни, среди жеманно-сентиментальнаго культа дамъ, риторически-разукрашенныхъ восторговъ и вздоховъ трубадуровъ. Сонетъ долженъ былъ выражать не столько самое чувство, сколько пользоваться чувствомъ, какъ отвлеченнымъ понятіемъ, для боле или мене удачнаго римованнаго разсужденія.
Въ провансальскихъ замкахъ необыкновенно много разговаривали о всемъ, что касалось любви. Устраивались даже особые парадные диспуты о любовныхъ вопросахъ,— ‘суды любви’,— и, естественно, чисто-формальное краснорчіе, риторика по правиламъ — блестящая и виртуозная, но холодная и безсильная,— душила непосредственный порывъ искренняго чувства и устраняла его изъ области изящной поэзіи, какъ нчто дикое, безформенное, для просвщеннаго свтскаго поэта унизительное.
И именно на этомъ пол слдуетъ искать первоисточникъ междоусобицы, съ такой силой впослдствіи изображенной Мольеромъ. Это — междоусобица искусственной риторической лирики и подлинной сердечной лирической поэзіи,— и Мольеръ имлъ вс основанія — и историческія и теоретическія — представить эту междоусобицу, какъ борьбу двухъ принципіальныхъ враговъ — искренней народной псенки и жеманнаго придворнаго сонета.
Провансальская поэзія нашла себ вторую родину,— въ Италіи. Здсь, при дворахъ владтелей разныхъ наименованій — откровенныхъ или по-республикански замаскированныхъ, въ род флорентійскихъ Медичи, расцвло старое искусство трубадуровъ,— излагать стихами метафизику любви. Сонетъ давно усплъ усвоить опредленную вншнюю форму, стать стихотвореніемъ съ извстнымъ количествомъ строкъ, съ обязательнымъ чередованіемъ римъ,— въ общемъ точно формулированной ораторской рчью въ честь возлюбленной.
Знатные господа имли къ своимъ услугамъ оды, знатныя дамы — сонеты, и на итальянской почв содержаніе сонета съ теченіемъ времени становилось все боле отвлеченнымъ, метафизичнымъ. И все равно какъ въ панегирик и од для историка было бы опрометчивымъ отыскивать истинное изображеніе лицъ и событій, такъ для психолога — одна изъ труднйшихъ, часто неразршимыхъ задачъ по узорамъ и краскамъ сонета установить дйствительныя отношенія лицъ.
И задача становилась тмъ запутанне, чмъ больше было y автора основательныхъ или своевольныхъ притязаній на тонкость ума и стиля. Именно въ Италіи, научившей потомъ писать сонеты испанцевъ, французовъ и англичанъ, производство сонетовъ стало занятіемъ чрезвычайно изысканнымъ, со всевозможными хитростями книжной учености и философическаго резонерства. О поэзіи и чувств здсь не могло быть и рчи,— по самой простой причин.
Обычный предметъ воспваній — любовь — y итальянскихъ сонетчиковъ превратился въ мистическое представленіе, полу-католическаго, полу-платоновскаго состава, не имвшее соотвтственнаго образа въ доступной человку дйствительности.
Предметъ восторговъ по прежнему назывался женскимъ именемъ,— но въ изображеніяхъ поэта было бы столь же безполезно искать психологіи и біографіи реальнаго лица, какъ географически опредлять мстоположеніе Утопіи.
Классическимъ образцомъ для всхъ сонетистовъ остался Петрарка съ его безнадежно-любимой, недосягаемо-совершенной, неуловимо-призрачной Лаурой. Его филигранная, нердко чисто-техническая работа надъ всевозможными сонетами, имющими отношеніе къ предмету его всесторонне обдуманныхъ восторговъ, не могла не убдить всякаго читателя въ двухъ истинахъ: о любви можно писать очень красиво и очень мило, на самомъ дл не любя, стихи сочинять можно съ большимъ успхомъ безъ всякаго участія чувства, вдохновенія,— съ однимъ умньемъ — владть литературнымъ языкомъ. Въ общемъ, об истины сводились къ одной: если поэты родятся, то сонетисты — длаются.
И они, дйствительно, начали длаться въ громадномъ количеств. Въ Италіи, во Франціи и въ Англіи считали десятками и сотнями людей, ‘писавшихъ по-петрарковски’. Такъ именно выражается одинъ изъ современниковъ Шекспира — Габріель Гарвей. Выраженіе — въ устахъ автора, искреннее и хвалебное, на самомъ дл — для сонетистовъ, какъ поэтовъ — уничтожающее.
Вс они писали по какому-нибудь, вполн откровенно заимствовали, переводили, подражали, передлывали. Въ Италіи въ XVI вк упражнялось около семисотъ сонетистовъ. Въ Англіи во времена Шекспира ихъ числилось до трехсотъ. Высчитано, что въ теченіе только шести лтъ, съ 1591 по 1597 годъ, въ печати появилось тысяча двсти любовныхъ сонетовъ. Только въ печати,— громадное количество ходило еще въ рукописяхъ и до нашего времени не дошло2. Такое изобиліе, несомннно, доказываетъ легкость работы, вырожденіе сонета въ литературный шаблонъ.
Такъ это и было.
Со временъ Петрарки для автора сонетовъ установилась опредленная программа. Предметомъ его стихотворческаго мастерства должна быть непремнно неудачная любовь. Красавица вчно манитъ надеждой и вчно повергаетъ въ отчаяніе. Таковъ безвыходный драматизмъ судьбы сонетиста. Дам, къ которой обращенъ сонетъ, полагалось обязательно быть жестокой, a автору сонетовъ безнадежно и платонически страдающимъ. Это отнюдь не доказывало дйствительныхъ страданій. Одинъ изъ англійскихъ сонетистовъ — Джильсъ Флетчеръ, откровенне другихъ, прямо заявлялъ въ предисловіи къ сборнику своихъ сонетовъ: пожалуй, кто-нибудь сочтетъ его влюбленнымъ, потому что написалъ любовные сонеты,— ничего подобнаго: ‘всякій можетъ писать о любви и не быть влюбленнымъ, все равно какъ — о земледліи, ни разу не державши плуга въ рукахъ’.
И на самомъ дл,— трудне, пожалуй, было даже влюбиться, чмъ написать сонетъ. Въ особенности знакомство съ французскимъ и итальянскимъ языками могло замнить для поэта — и талантъ и страсть. Компиляторство сонетистовъ доходило до того, что они даже о своей мнимой оригинальности заявляли читателямъ чужими стихами. Такъ, напримръ, одинъ изъ извстнйшихъ англійскихъ сонетистовъ Драйтонъ гордо говоритъ о себ: ‘Я не украшаю себя остроуміемъ другихъ поэтовъ’. И именно это заявленіе слово въ слово заимствовано y другого современнаго сонетиста,— Филиппа Сиднея, открыто укорявшаго своихъ собратьевъ въ поддльныхъ чувствахъ, въ повальной чисто-словесной подражательности Петрарк. Тотъ же — Габріель Гарвей, восторженный поклонникъ Петрарки и писаній ‘по-петрарковки’, объ англійскихъ сонетахъ, безъ всякихъ ограниченій, высказывается такъ: ‘Любовные сонеты, гд въ самыхъ разукрашенныхъ словахъ выражается самое рыцарственное настроеніе,— не больше какъ искусные продукты ловкихъ перьевъ’3.
Но помимо любовныхъ сонетовъ — существовалъ другой родъ столь же искусственный,— сонеты съ другими темами. Возникли они вполн естественно,— въ той самой атмосфер свтскости и аристократизма, гд вообще расцвло производство сонетовъ.
Въ этой атмосфер поэтъ не считался за почтенную особу, хотя его талантъ или искусство и признавалось нелишней принадлежностыо комфорта и веселаго времяпровожденія. Поэтъ работалъ на господъ такъ же, какъ всякій другой человкъ третьяго сословія — ремесленникъ или художникъ. Его не уважали, его не цнили, a ему покровительствовали, къ нему снисходили. Онъ имлъ дло не съ публикой, какъ представитель высшихъ духовныхъ силъ, a подобострастно искалъ вниманія покровителей и отъ нихъ ждалъ всяческаго поощренія. И пока высшія сословія оставались единственными цнителями искусства, культурно и матеріально правоспособными,— писатель неизбжно является кліентомъ богатаго и знатнаго читателя-господина. Отсюда — посвященія,— одно изъ характернйшихъ явленій стараго, аристократическаго періода литературы.
Авторъ, въ самыхъ изысканныхъ и стремительныхъ выраженіяхъ, свидтельствовалъ своему покровителю всевозможныя чувства преданности и благоговнія. Вошло въ обычай, чтобы прозаическое посвященіе сопровождалось столь же восторженнымъ стихотворнымъ посланіемъ. Сонетъ, по своей природ, какъ нельзя больше оказался приспособленнымъ для подобной цли.
Посвященіе — панегирикъ, стихотвореніе должно быть одой. Можно бы и сочинить просто оду, но ода полагается на торжественные случаи, по какому-нибудь публичному поводу, сонетъ, — ода частнаго, интимнаго характера. Риторическое содержаніе сонета, способное воспринять какія угодно ухищренія досужей техники, предоставляло сочинителямъ обширный просторъ для ихъ настроеній кстати. И рядомъ съ любовнымъ, кавалерскимъ сонетомъ, возникъ кліентскій сонетъ,— чрезвычайно популярный въ шекспировской Англіи.
Одинъ и тотъ же сочинитель могъ быть и кавалеромъ и кліентомъ,— исключительно въ зависимости отъ одного своего покровителя. Онъ могъ писать любовные сонеты по желанію своего господина, въ честь предмета его увлеченія, — и уже отъ себя сочинять сонеты во славу самого господина. Кліентскіе сонеты, скоре по тону заслужившіе наименованія служительскихъ, считались также сотнями во времена Шекспира. И если ихъ по количеству все-таки меньше, чмъ любовныхъ, — объясняется это не высшимъ качествомъ жанра, a тмъ, что любовные сонеты писались и литераторами и знатными господами, a литераторы писали эти сонеты и за свой и за чужой счетъ.
Естественно,— и кліентскій сонетъ явился такимъ же шаблономъ, какъ и любовный. Герой сонета — высокоблагородное лицо, непремнно моложе своего пвца, юноша цвтущій красотой, a самъ пвецъ — много пережившій Одиссей, хотя бы ему было лтъ около тридцати. Пркровитель — весна, кліентъ — осень или зима,— таковъ этикетъ. Дальше идутъ — другія, нравственныя качества. Они должны быть вс въ превосходной степени. Знатный господинъ бросилъ благосклонный взглядъ на литератора,— и за это въ сонетахъ онъ — недосягаемое совершенство. Онъ долженъ быть безсмертенъ. Это беретъ на себя уже самъ поэтъ. Онъ обезпечиваетъ своему доброму господину вчную славу въ потомств, порукой — его стихи. Это такой же необходимый элементъ формулы, какъ молодость и доблести покровителя. Ты жалуешь мн благосклонность, я теб — безсмертіе, обычная сдлка между худороднымъ сонетистомъ и высокопоставленнымъ любителемъ сонетовъ.
Таковъ общій для всхъ обязательный планъ. Существовали и другія темы, не столь распространенныя,— но отнюдь не индивидуальныя.
Сонетистъ-кліентъ могь весьма легко встртить въ лиц покровителя юношу, не расположеннаго къ узамъ брачной жизни. Для семьи юноши это нерасположеніе, естественно, являлось большимъ горемъ. И вотъ задача — убдить молодого любителя свободныхъ удовольствій жениться въ интересахъ своего благороднаго рода. У сонетиста не было основаній не сочувствовать этой важной задач,— тмъ боле, что она могла внушить нсколько новыхъ варьяцій по части восторговъ предъ молодостью и красотой юноши4.
Варьяціи извстныя, разъ ты красивъ,— ты долженъ оставить на земл свое живое изображеніе. Дти увковчиваютъ отца. Они сосредоточиваютъ въ себ его достоинства и даютъ имъ новую жизнь въ то время, когда родителя постигаютъ старость и смерть.
Наконецъ, самый важный варьянтъ — знатный покровитель могъ снизойти до пріятельскихъ отношеній съ литераторомъ. Сонетистъ могъ воспвать друга и дружбу, не разставаясь съ своими чувствами кліента. И его работа чрезвычайно выигрывала. Если любовный сонетъ многимъ обязанъ платоновскимъ идеямъ объ особаго рода любви ‘безъ наслажденія’ — выраженіе самого Платона, то дружескій сонетъ могъ почерпнуть въ античной литератур сколько угодно матеріала. Дружба y античныхъ философовъ считалась благороднйшимъ источникомъ личнаго счастья. Одни стоики посвятили этому предмету множество самыхъ краснорчивыхъ размышленій, — и усердному сонетисту оставалось только перелагать въ стихи выточенныя бойкія изреченія Сенеки одного и того же смысла: ‘Другъ — второе я’, ‘Два друга — одна душа въ двухъ тлахъ*.
Такъ постепенно расширялась область сонета,— и расширеніе неуклонно шло въ одномъ направленіи: поэзія все больше исчезала и уступала мсто риторик и резонерству. Въ стихахъ стали ршать головоломные вопросы философіи и религіи. Появился особый родъ духовныхъ сонетовъ, и они соревновали съ проповдями столь же успшно, какъ кліентскіе сонеты съ панегириками. Сборники такъ и назывались: Духовные сонеты въ честь Бога и его святыхъ. Одинъ изъ современниковъ Шекспира, Генрихъ Локъ, передлалъ въ стихи Экклезіастъ и приложилъ къ своей передлк рядъ сонетовъ о страданіяхъ Христа и нсколько сонетовъ, внушенныхъ ему его ‘чувствительной совстью’. И подобные сонеты насчитывались также сотнями. Шекспиръ имлъ полное основаніе, одновременно съ пснями въ честь жестокой возлюбленной, благороднаго покровителя и безгранично обожаемаго друга,— разсуждать въ форм сонета о четырехъ элементахъ, составляющихъ человческую природу. И это разсужденіе было такимъ же ученымъ отголоскомъ древности, какъ и возвышенная любовь и идеальная дружба сонетистовъ.
Естественно,— при такомъ превращеніи сонета, быстро наступило его вырожденіе. За производство сонетовъ ухватились ршительно вс, кого могло мучить литературное тщеславіе или кто желалъ использовать свой досугъ на модное щегольское бездлье. Въ исторіи искусственной, формулированной литературы сонетъ былъ предшественникомъ классической трагедіи и имлъ одинаковую съ ней участь, столь ядовито осмянную Вольтеромъ.
По его словамъ,— всякій, y кого не было ни литературнаго таланта, ни знакомства съ жизнью, могъ смло приняться за классическую трагедію. Она не требовала ни того, ни другого.
Тоже самое въ XVI вк въ Англіи говорили о сонетистахъ, возмущались ‘послдняго сорта стихоплетами, которые къ стыду своему и къ стыду поэтическаго искусства ежедневно производили незаконнорожденные сонеты’5. И еще мода на сонеты не успла отцвсть,— многочисленныя пародіи безпощадно преслдовали сонетистовъ.
Какъ разъ въ этотъ моментъ по рукамъ друзей Шекспира ходили его сонеты и среди знатоковъ слыли ‘сахарными’.
Первое извстіе о сонетахъ Шекспира относится къ 1598 году. Фрэнсисъ Миресъ ‘magister articum обоихъ университетовъ’, человкъ ученый, по занятіямъ учитель и составитель учебниковъ, издалъ книгу — Сокровищница мудрости — Palladіs Тamia,— сборникъ отрывковъ изъ сочиненій классическихъ писателей. Здсь одна глава посвящена сравнительной характеристик древнихъ и новыхъ поэтовъ, и Шекспиръ поставленъ на первое мсто — во всхъ родахъ поэзіи, между прочимъ, за ‘сахарные сонеты’ (Sugred sonnets), извстные ‘его личнымъ друзьямъ’.
Въ слдующемъ году явился сборникъ стихотвореній разныхъ авторовъ — Страстный пилигримъ, The Passionate Pilgrim, здсь было напечатано два шекспировскихъ сонета — 138 и 143 — и второй, одинъ изъ самыхъ важныхъ, изображающій въ нсколькихъ строкахъ отношенія поэта къ другу и къ возлюбленной. Весь сборникъ издатель приписывалъ Шекспиру, очевидно — полагаясь на популярность поэта, такъ прославленнаго ученымъ Миресомъ (см. предисловіе къ ‘Страстному пилигриму’).
Самъ Шекспиръ, очевидно, не принималъ никакого участія въ изданіи, и десять лтъ спустя другой издатель — Томасъ Торпъ издалъ цлую книгу сонетовъ Шекспира, также безъ разршенія автора. Понятія о литературной собственности во времена Шекспира не существовало, и всякій могъ издать за свой счетъ чье угодно произведеніе,— лишь бы добыть рукопись.
Одно время сонеты Шекспира, несомннно, читались охотно, это мы знаемъ отъ Габріэля Гарвея. По его словамъ,— среди публики однимъ боле всего нравятся сонеты и поэмы Шекспира, a другимъ — боле требовательнымъ — ‘Гамлетъ’.
Слдовательно,— и въ період популярности сонеты, по свидтельству вполн освдомленнаго современника, не могли похвалиться особенно почтенной публикой.
Дальнйшая судьба ихъ не противорчитъ этому факту.
Второе изданіе сонетовъ появилось только въ 1640 году вмст съ произведеніями, не принадлежавшими Шекспиру. Сонеты были здсь раздлены на группы, съ особыми заглавіями. Издатель нашелъ нужнымъ заврить читателей въ нравственной безукоризненности шекспировскихъ стихотвореній.
Наступилъ снова большой промежутокъ,— и сонеты Шекспира стали вновь издаваться только въ XVIII вк. Но читали ихъ и теперь не съ большимъ вниманіемъ, чмъ раньше. Издатели долго полагали, что сонеты обращены авторомъ къ одному лицу, именно къ его возлюбленной. Только во второй половин ХVIII вка обратили должное вниманіе, что многіе сонеты написаны не къ женщин, a къ молодому человку.
Но открытіе не помогло слав сонетовъ. Напротивъ,— y многихъ возникло чрезвычайно предосудительное представленіе объ отношеніяхъ поэта къ другу, вызвавшему y него подобныя стихотворныя обращенія. Впослдствіи въ критической литератур оказалось возможнымъ даже цлое теченіе, направленное на возстановленіе нравственной чести Шекспира6. Лучшій издатель сочиненій Шекспира въ XVIII вка — Георгъ Стивенсъ, образцовый знатокъ предмета, одинъ изъ ученйшихъ родоначальниковъ шекспирологіи,— исключилъ въ своемъ изданіи сонеты Шекспира и даже открыто заявилъ: ‘строжайшее парламентское постаноаленіе было бы не въ состояніи притянуть читателей къ этимъ стихотвореніямъ’7.
Но, мы знаемъ,— народились критики съ совершенно другимъ взглядомъ,— прежде всего поэты, ихъ ршительныя заявленія стали во глав громадной литературы о сонетахъ, наполнившей весь XIX вкъ и до сихъ поръ не сказавшей своего послдняго слова.
Эта литература о шекспировскихъ сонетахъ — въ своемъ род любопытное явленіе. Въ цломъ она яркій образчикъ всевозможныхъ хитросплетеній ученйшихъ извн и вполн произвольныхъ по существу, способныхъ тшить самолюбіе и воображеніе изобртателей тамъ, гд отсутствіе такихъ данныхъ въ частной задач и научная неустойчивость самаго предмета могутъ поощрять y изслдователя одностороннее юридическое усердіе или просто игру схоластическаго резонерства. Именно литературные вопросы — благодарнйшее поприще для самаго фантастическаго жонглерства фактами, именами и особенно цитатами. И авторы безчисленныхъ статей о сонетахъ широко воспользовались случаемъ, безпрестанно напоминая жестокую шутку Гоголя на счетъ тонкости ученыхъ подходовъ,
Предстояло ршить множество вопросовъ.
Первая же страница перваго изданія сонетовъ кишла загадками. На ней находилось буквально такое посвященіе: единственному виновнику нижеслдующихъ сонетовъ мистеру В. Г. всякаго счастья и того безсмертія, общаннаго нашимъ вчно живущимъ поэтомъ, желаетъ доброжелательный предприниматель этого изданіи Т. Т’.
Подпись не подлежитъ сомннію — Томасъ Торпъ,— издателъ-хищникъ, какихъ было не мало въ шекспировское время. Но кому онъ посвящалъ сонеты? Здсь все — загадка. Мы взяли слово виновникъ, какъ самое общее значеніе англійскаго begetter. Но что значитъ виновникъ, begetter? Его можно понять и какъ авторъ, и какъ вдохновитель и даже какъ доставитель — подразумваются — рукописи сонетовъ. Вс эти значенія одинаково приложимы къ роковому слову, употребленному Торпомъ.
Истинное значеніе словъ зависитъ отъ разгадки В. Г.,— и наоборотъ разгадка буквъ зависитъ отъ значенія слова.
Были предложены вс три значенія: во-первыхъ, авторъ, тогда буквы означаютъ William Himself, т. е. самъ Вилліамъ,— Торпъ посвящалъ сонеты самому автору8. Потомъ — доставитель, тогда буквы — имя товарища Торпа, также издателя-хищника, добывавшаго рукописи — Вилліама Голля (W. Hall). Этотъ Голль оказалъ услугу Торпу и тотъ отплатилъ ему не совсмъ складнымъ, но торжественнымъ посвященіемъ. И начальныя буквы употреблены именно потому, что между Торпомъ и Голлемъ существовали дружескія отношенія и самъ Голль былъ извстенъ только въ тсномъ кругу. Будь это знатное лицо — такая форма была бы неумстна, Торпъ не осмлился бы назвать это лицо ‘мистеромъ’. Съ точки зрнія елизаветинскаго времени это было бы даже преступленіемъ9.
Оба эти толкованія, особенно первое, не встртили y изслдователей добраго пріема, хотя второе кажется правдоподобнымъ. Ко всмъ приведеннымъ соображеніямъ можно прибавить еще одно, не пришедшее на умъ автору гипотезы.
Посвященіе адресовано: ‘единственному’ — to the onlie begetter. Вдохновителей же сонетовъ, по крайней мр, два, это ясно при самомъ поверхностномъ знакомств съ ними. Торпъ, вообще достаточно наметавшійся въ современной ему литератур и даже умвшій при случа не безъ ядовитости посмяться надъ благородными покровителями литературы, — врядъ ли могъ не замтить столь простой вещи и тогда y него не было возможности посвящать изданіе единственному вдохновителю. Другое дло, разумется, доставитель.
И тмъ не мене, въ литератур получило ршительное преобладаніе толкованіе вдохновителю и изыскатели раздлились на два лагеря — по числу кандидатовъ во вдохновители: одинъ графъ Соутгэмптонъ, другой графъ Пемброкъ. Слабе почва, повидимому, y пемброкистовъ.
Доводы въ пользу Пемброка: его имя безъ титула Вилліанъ Гербертъ, т. е. иметъ иниціалы W. Н., издатели сочиненій Шекспира въ 1623 году посвятили ему свое изданіе. Это было семь лтъ спустя посл смерти поэта и издатели говорили о благожелательности Пемброка и его брата къ поэту при его жизни. Но все это мало убдительно.
Во-первыхъ,— неизвстно, чтобы Шекспиръ лично былъ близко знакомъ съ Вилліамомъ Пемброкомъ. Графъ состоялъ обергофмейстеромъ и въ его высшемъ завдываніи находились театры. Это могло уполномочить издателей драматическихъ произведеній популярнйшаго автора по-святить ихъ графу.
Вдохновителемъ сонетовъ Вилліамъ Пемброкъ врядъ ли могъ быть по очень простой причин. Сонеты если не вс, то большая часть, существовали уже въ 1598 г. Въ одномъ изъ сонетовъ (104) говорится, что тотъ знаетъ своего друга-покровителя уже три года,— слдовательно, по крайней мр, съ 1594 года. Въ это время Вилліаму Герберту было около 14 лтъ,— и въ Лондонъ онъ прибылъ впервые только въ 1598 году. Какъ онъ могъ при такихъ условіяхъ стать предметомъ необыкновенно изысканныхъ восхваленій и любовныхъ восторговъ?
Графъ Соутгэмптонъ — боле сильный кандидатъ. Правда,— съ перваго шага встрчается нкоторое затрудненіе. Имя графа безъ титула — Henry Wriothsly, — зачмъ Шекспиръ переставилъ начальныя буквы? Но исторически извстенъ только одинъ знатный покровитель Шекспира,— графъ Соутгэмптонъ. Ему поэтъ посвятилъ свои об поэмы. И вообще графъ занималъ въ литератур исключительное положеніе. Хорошо образованный, съ художественнымъ вкусомъ, щедрый и рыцарственный — онъ былъ предметомъ самыхъ восторженныхъ восхваленій современныхъ поэтовъ. Писатели называли его своимъ свтомъ и жизнью. Столь же горячо они прославляли и его красоту, объявляли его образцомъ стариннаго рыцарства — по доблести, добросердечію и вншней привлекательности.
Все это соотвтствуетъ шекспировскому изображенію друга-покровителя. Соотвтствуетъ и возрастъ Соутгэмптона,— онъ былъ всего на девять лтъ моложе поэта. Соотвтствуютъ положенію графа, по мннію изслдователей, и т сонеты, гд поэтъ усиленно убждаетъ своего знатнаго друга жениться и имть сына для продолженія благороднаго рода. Графъ былъ не женатымъ, когда писались сонеты.
Все это для многихъ не доказываетъ, чтобы сонеты были посвящены Торпомъ Пемброку или Соутгэмптону, a только, что вдохновителемъ ихъ былъ тотъ или другой графъ. Эти два разныхъ вопроса и притомъ, не допускающіе, чтобы Торпъ могъ назвать мистеромъ какого бы то ни было лорда, вполн допускаютъ, что самъ поэтъ писалъ сонеты въ честь того или другого графа.
Но и касательно Соутгэмптона имется затрудненіе. Если онъ и покровитель и другъ поэта,— тогда, значитъ, его надо признать соперникомъ поэта въ любви.
Въ сонетахъ разсказывается цлое романическое приключеніе, героиня — нкая черноволосая женщина,— не отличающаяся ни красотой, ни добродтелями, герой самъ поэтъ, безнадежно влюбленный, и его молодой другъ, счастливый побдитель. Является новый вопросъ: кто эта брюнетка?
Опредленныхъ данныхъ — никакихъ, и все дло въ томъ, кому посчастливится извлечь изъ старой англійской хроники женское имя, боле или мене подходящее къ загадк сонетовъ. Независимо отъ имени,— Франсуа Виктора Гюго составилъ цлую драму, изъ шекспировскихъ сонетовъ, расположивъ ихъ въ желательномъ порядк. Драма не лишена интереса,— но она цликомъ на отвтственности французскаго переводчика.
Оказывается, Шекспиръ пережилъ съ брюнеткой чрезвычайно многообразную трагедію. Во первыхъ, она измучила его, какъ кокетка, совершенно равнодушная къ его высшимъ духовнымъ качествамъ и готовая подарить свою благосклонность какому нибудь свтскому франту. Другая драма — желаніе поэта врить въ цломудріе своей мучительницы, не смотря на самыя убдительныя доказательства противнаго. Такъ вдь часто страсть заставляетъ человка видть ангела чистоты въ лиц куртизанки! Наконецъ, третья и самая ужасная драма: счастливымъ соперникомъ поэта оказывается его обожаемый другъ. Посл мукъ неизвстности, ревности, посл колебаній между оскорбленной страстью и самоотверженной дружбой — поэтъ навсегда отказывается отъ возлюбленной и всю силу чувства сосредоточиваетъ на друг.
Подтвержденіемъ всхъ этихъ моментовъ трагедіи являются сонеты, хотя и нельзя доказать, что они были написаны шагъ за шагомъ, подъ вліяніемъ настроеній, образовавшихъ столь цльную и стройную психологическую канву. Но злокозненная брюнетка и ея интрига съ другомъ поэта якобы не подлежатъ сомннію.
Если другомъ признать Соутгэмптона,— остается его любовная исторія съ Елизаветой Вернонъ, двоюродной сестрой графа Эссекса. Исторія окончилась бракомъ — безъ вдома королевы, за что графъ поплатился тюремнымъ заключеніемъ. Отождествить Елизавету Вернонъ съ черноволосой дамой сонетовъ — нтъ никакой возможности. Съ Пеиброкомъ вопросъ становится легче.
У Пемброка было приключеніе съ фрейлиной Елизаветы, Маріей Фиттонъ,— чрезвычайно веселой двицей. Отважные критики, обладающіе извстнымъ запасомъ воображенія, поспшили создать цлый романъ между поэтомъ и этой фрейлиной. Съ ней будто бы Шекспиръ прошелъ школу женской великосвтской любви и измны10.
На самомъ дл, — мы можемъ только предполагать, что Шекспиръ могъ встрчать Марію Фиттонъ при двор. Кром того, ея сохранившіеся портреты доказываютъ, что она отнюдь не была брюнеткой, a если не блондинкой,— по крайней мр, шатенкой съ срыми глазами11. И вообще Марія Фиттонъ была привлечена къ шекспировскоиу вопросу пемброкистами,— лишь бы чмъ-нибудь обставить весьма шаткую гипотезу.
Таковы результаты изысканій изслдователей, вровавшихъ въ автобіографическое содержаніе сонетовъ. Ни одинъ изъ вопросовъ не получилъ сколько нибудь удовлетворительнаго ршенія. Безнадежность поисковъ навела другихъ критиковъ на мысль,— совершенно иначе понимать сонеты, не искать въ нихъ ни исторіи, ни психологіи,— разв только за очень немногими исключеніями.
Наиболе умренные представители этого направленія, видятъ въ Шекспир, какъ автор сонетовъ, очень искуснаго послдователя современной моды. На сонеты былъ спросъ, — и, естественно, Шекспиръ принялся сочинять ихъ, пользуясь общераспространенными мотивами сонетоманіи. Только изрдка приходилось ему коснуться событій и чувствъ, его лично касавшихся,— напримръ, исторія съ измной черноволосой дамы, вроятно, достояніе его личнаго опыта. Все остальное или навяно, или прямо заимствовано.
Боле крайніе отрицатели автобіографическаго значенія сонетовъ ищутъ въ нихъ или сатиру, т. е. пародію на сонетистовъ, или аллегорію, т. е. стихотворное обсужденіе разныхъ олицетворенныхъ нравственныхъ понятій,— о любви идеальной и любви чувственной. Другіе видли въ сонетахъ разработку библейскихъ мотивовъ, третьи, наконецъ, считали ихъ плодомъ заказной работы: Шекспиръ, по желанію Соутгэмптона, воспвалъ его романъ съ Елизаветой Вернонъ12. На доказательство нкоторыхъ этихъ идей потраченъ большой запасъ учености,— но въ общемъ литература о сонетахъ не встртила признательности даже y самыхъ сдержанныхъ шекспирологовъ. Доуденъ, перечитавъ множество нмецкихъ и англійскихъ изслдованій, стовалъ до какой степени мало они помогли ему понять сонеты, и заявлялъ, что напрасно потратилъ трудъ и время.
Несомннно, — самъ Шекспиръ еще обидне отозвался бы о ретивыхъ воздлывателяхъ столь безплодной нивы. Онъ самъ произнесъ простой судъ надъ тмъ, что потребовало y другихъ столько усидчивости и глубокомыслія.
Если бы до насъ не дошли подлинные сонеты Шекспира, a только извстіе, что Шекспиръ писалъ сонеты, ученымъ потребовалось бы немало труда доказать правдоподобность извстія.
Именно отъ Шекспира меньше всего можно было бы ожидать сонетовъ, по крайней мр, какъ серьезныхъ произведеній, предназначенныхъ раскрыть его сердце. Миресъ, восхваляя сонеты, и, можетъ быть, не безъ ироніи пользуясь эпитетомъ ‘сахарный’, перечисляетъ двнадцать пьесъ Шекспира,— среди нихъ только одна трагедія,— остальныя хроники изъ англійской исторіи и комедіи, потомъ ‘Венеціанскій купецъ’ далеко не изъ лучшихъ драмъ Шекспира, и ‘Титъ Андроникъ’, который даже не всми приписывается Шекспиру. Поэтъ находился въ первомъ період своей дятельности и не брезгалъ, по злобному, но справедливому выраженію Грина, разукрашивать себя ‘чужими перьями’. Настоящаго Шекспира еще не было въ литератур, дйствовалъ очень бойкій передлыватель, подражатель, послушный и ловкій исполнитель предписаній современной моды.
Въ результат, комедіи, поэмы и сонеты — для избранныхъ любителей, среди которыхъ вербовались покровители и меценаты, историческія хроники — для народа, самой многочисленной театральной публики. Аристократическій вкусъ требовалъ не вдохновенія, не моральной правды, a фразистаго щегольства и разнаго рода сценическихъ хитростей. Шекспиръ все это и исполнялъ въ большомъ количеств. Въ комедіяхъ нтъ той геніальной психологіи, какую мы знаемъ по шекспировскимъ трагедіямъ. Вс дйствующія лица — и мужчины и женщины — общія мста, даже не типы, олицетворенныя формулы любовнаго увлеченія,— для женщинъ очень благороднаго и постояннаго, для мужчинъ — большей частью — легкомысленнаго и эгоистическаго. Вниманіе автора сосредоточено здсь не на чувствахъ, a на словахъ. Цлыя сцены — словесные турниры, часто при очень искусственномъ остроуміи и самой натянутой игр словъ. Но таковъ спросъ былъ тамъ, гд сонетъ считался высшей формой лирической поэзіи.
Какъ самъ Шекспиръ относился къ этому спросу?
Его настоящаго таланта нтъ въ комедіяхъ,— но духъ его чуется въ ихъ тон. Онъ видимо забавляется и любовью, и краснорчіемъ влюбленныхъ. Для него это не живые люди и не серьезныя рчи, a нарядныя, необыкновенно болтливыя куклы, приведенныя въ движеніе театральныхъ длъ мастеромъ для потхи жеманной, художественно-неразвитой, но неизбжной публики. И Шекспиръ пишетъ даже особую комедію — сплошь изъ однихъ издвательствъ надъ любовными увлеченіями краснорчивыхъ дамъ и особенно кавалеровъ — ‘Сонъ въ лтнюю ночь’, гд заставляетъ шаловливыхъ эльфовъ забавляться высокопарными чувствами утонченныхъ господъ. И это издвательство — обычное отношеніе Шекспира къ той форм любви, какая разыгрывается на сцен его комедій и какая воспвалась въ современныхъ сонетахъ.
Когда мы сопоставимъ комедіи Шекспира и его сонеты, — мы немедленно убдимся, что эти произведенія одного порядка и во мнніи самого Шекспира какъ поэта и какъ человка занимали одно и то же мсто.
Сюжеты комедій вс заимствованы, часто они просто драматическое изложеніе чужой повсти, мотивы сонетовъ — такая же композиція. Вс пріемы объясненій въ любви или въ дружб — ходячая риторическая монета сонетистовъ. Даже т мотивы, какіе, повидимому, должны бы составлять личное достояніе поэта,— оказываются общественной собственностью, напримръ, столь точно описанная Шекспиромъ ‘черная дама’. Черный цвтъ женскихъ волосъ и глазъ занимаетъ Шекспира и въ комедіяхъ: ‘Безплодныя усилія любви’ и ‘Сонъ въ лтнюю ночь’ и везд въ одномъ смысл: вопреки разсудку и природ ‘черныя’ женщины кажутся влюбленнымъ несравненными красавицами. Это противорчіе оказалось благодарной темой для философскихъ и лирическихъ размышленій.
Прежде всего — англійскій языкъ даетъ поводъ написать цлый сонетъ. По-англійски одно и то же слово fair — значитъ и прекрасная и блокурая, слдовательно неблокурая, т. е. черноволосая — не красавица по значенію самого слова (son. 127). A между тмъ поэту именно такая женщина кажется красиве всхъ. Почему? На это есть причина, какую нелегко понять читателю,— и по существу и по форм выраженія. ‘Черные глаза’ красавицы носятъ трауръ по тмъ, кто, не родившись красивыми (или блокурыми), клевещетъ на природу поддльнымъ эффектомъ, производя впечатлніе красоты13.
Это такъ хитроумно, что даже не всми переводчиками переведено сполна14. Игра словами возобновляется и въ другомъ сонет (132). Поэтъ снова заявляетъ, что глаза его возлюбленной въ траур,— пусть же этотъ трауръ будетъ по немъ,— это значитъ красавица его жалетъ. Не мене тонокъ также сонетъ, объясняющій чисто-физически, почему въ дйствительности некрасивая женщина кажется поэту красивой (148). Это потому, что поэтъ не спитъ и плачетъ,— и этого желаетъ лукавая возлюбленная, чтобы онъ изъ-за слезъ не разглядлъ ея отталкивающихъ недостатковъ — O cunning Love! With tears thou Keep’st me blind!
Въ одномъ изъ сонетовъ, обращенныхъ къ другу, поэтъ пользуется чрезвычайно характерными выраженіями: ‘Я начинаю съ самимъ собой формальную тяжбу (a lowful plea): настоящая гражданская война (civil war) между моей любовью и ненавистью (son. 35). Лучшей характеристики нельзя изобрсти для сонетовъ драматическаго содержанія.
Они — въ полномъ смысл юридическія произведенія, употребляются даже юридическіе термины ‘сторона’, ‘адвокатъ’. Съ одной стороны — здравый смыслъ, общественное мнніе, съ другой — страсть, чувственное ослпленіе. Я знаю и въ то же время врю противоположному (son. 138), пять чувствъ говорятъ, что не стоитъ любить, но обезумвшее сердце (on fouilsh heart) желаетъ быть рабомъ (son. 146) сердце знаетъ, что сердце влюбленной ‘пастбище всего міра’, и тмъ не мене считаетъ это пастбище ‘укромнымъ уголкомъ’ (son. 137). Таковы гражданскія войны, изображаемыя сонетами. Можно представить,на какое разстояніе шумъ этихъ войнъ долженъ изгнать и чувство и поэзію
Но еще лучше той же цли достигаетъ удивительное остроуміе и игра словъ. Здсь особенно любопытны два сонета (135, 136), написанные на слово will. Замчательны они потому, что нкоторымъ и даже очень почтеннымъ изслдователямъ послужили лишнимъ указаніемъ въ поискахъ за невдомымъ другомъ поэта. Изъ сонетовъ будто бы видно, что этого друга звали такъ же какъ и самого поэта — Вилліамъ15. На самомъ дл, Шекспиръ забавляется игрой словъ: Will, уменьшительное отъ Вилліамъ,— имя поэта, и въ то же время will — слово съ разными значеніями, между прочимъ прихоть, желаніе въ смысл чувственнаго настроенія. Шекспиръ и внушаетъ дам — ко многимъ ея желаніямъ этого свойства — прибавить еще одно: ко многимъ will еще одного Will’а, т. е. самого поэта, и тогда поэтъ — Will — будетъ ея желаніемъ — ея will16. По-англійски это не лишено извстной виртуозности, но, разумется, въ самый ршительный ущербъ искренности и поэтичности и совершенно въ дух эвфуистическихъ поединковъ героевъ и героинь комедій.
Поединки эти навяны модой,— также и весь романъ съ ‘черной дамой’. Трудный вопросъ, какъ черноволосая женщина можетъ казаться красавицей, — ршилъ до Шекспира одинъ изъ знаменитыхъ сонетистовъ — Филиппъ Сидней, и даже ‘глаза въ траур’ Шекспиръ заимствовалъ y него. Не является плодомъ его личнаго чувства и его чрезвычайно суровое негодованіе на жестокую красавицу. У сонетистовъ было въ обыча самые выспренніе восторги чередовать съ уничтожающими воплями ненависти. Это имъ казалось вполн драматичнымъ. Они изобртали отчаянные эпитеты для своихъ безжалостныхъ мучительницъ, въ род: ‘бшеная тигрица’, ‘Медуза’, ‘убійца’, ‘тиранка’. Любовная лесть и громы ненависти до такой степени неустанно шли другъ за другомъ, что это постоянство даже вызвало пародіи въ особыхъ сонетахъ-сатирахъ. И, что особенно любопытно, именно черноволосыя сирены удостоивались одинаково восторженныхъ комплиментовъ и жестокихъ нареканій. И Шекспиръ въ точности выполнилъ программу. И не только относительно ея, но и его, т. е. друга.
Въ одномъ изъ сонетовъ онъ ясно намтилъ усвоенную имъ традиціонную задачу: ‘у меня дв любви — утха и отчаяніе… мой свтлый ангелъ — истинно прекрасный мужчина, мой злой духъ — нарумяненная женщина’ (son. 144). И касательно друга поэтъ использовалъ всю риторику, какая имлась въ ходячемъ репертуар сонетистовъ. Многія подробности онъ прямо изъ чужихъ сонетовъ перевелъ въ свои: напримръ, сравненіе мозга поэта съ записной книжкой, посвященной другу (son. 122), ‘гражданская война’ между глазами и сердцемъ изъ-за того,— чье достояніе составляетъ другъ,— воспроизведеніе таковой же междоусобицы y другихъ сонетистовъ (son. 46, 47), укоризны по адресу цвтовъ, заимствовавшихъ свои прелести y идеально-прекраснаго друга,— вызваны, несомннно, не столько красотой друга, сколько изяществомъ чужихъ сонетовъ (son. 99). Что касается комплиментовъ другу,— здсь Шекспиръ, вроятно, превзошелъ всхъ соперниковъ. Именно хвалебные сонеты въ честь друга до такой степени риторичны, искус-ственно взвинчены, что подозрніе насчетъ пародіи и сатиры является невольно. Во всякомъ случа, о почтительномъ отношеніи самого поэта къ изображаемымъ чувствамъ не можетъ быть и рчи. Доказательствъ сколько угодно,— едва ли не вс сонеты. Если бы ихъ можно было счесть искренними, свободнымъ изліяніемъ подлиннаго чувства, — пришлось бы глубоко пожалть о сердц, отмыкаемомъ подобнымъ ключемъ.
У сонетистовъ было въ обыча писать по адресу друзей стихи, скоре умстные для женщины и то не совсмъ требовательной по части литературнаго тона. Другу XVI вка ничего не стоило написать своему избраннику о томъ, какъ изнывалъ предъ его портретомъ и не могъ на него наглядться. Шекспиръ своего друга находитъ красиве Адониса и даже Елены (son. 53). Что касается нравственнаго преклоненія предъ другомъ,— ему нтъ границъ.
Другъ для поэта — весь міръ: онъ — все его искусство thou art all my art (son. 78, 38), онъ для него выше всего общественнаго мннія, онъ до такой степени господствуетъ надъ умомъ поэта, что вн его — вся вселенная кажется поэту мертвой (son. 112), другъ для поэта равносиленъ жизни,— до такой степени, что другъ даже не можетъ терзать его своимъ непостоянствомъ, поэтъ умретъ немедленно при первыхъ же признакахъ охлажденія (son. 92), достойно восхвалить такого героя нтъ возможности: его совершенства обширны какъ океанъ — your worth wide as the ocean is (son. 80) и самая лучшая похвала сказать ему: ‘вы — есть вы’ (son. 84). Но и этого мало. Вс похвалы, какія только въ минувшія времена расточались въ честь дамъ и кавалеровъ, все, что когда либо говорилось о высшей красот,— все это не больше какъ пророчество о друг поэта, наброски его образа (son. 106). Если правда, что ничего нтъ новаго, все существующее — уже раньше существовало,— поэтъ хотлъ бы перенестись въ далекое прошлое и взглянуть, какіе восторги древнему міру внушило такое поразительное чудо, какимъ является другъ поэта (son. 59).
Естественно, скромность самого поэта предъ этимъ чудомъ — несказанна. Слова друга производятъ на него непостижимое дйствіе: пусть другъ обвинитъ его въ чемъ угодно,— онъ немедленно подтвердитъ его обвиненіе, пусть онъ скажетъ, что поэтъ — хромъ, и поэтъ тотчасъ захромаетъ (son. 59).17 Онъ до такой степени проникнутъ сознаніемъ своихъ недостатковъ, что общаетъ даже не узнавать публично своего друга изъ страха скомпрометировать его (son. 46). Поэтъ мирится и съ рдкими свиданіями,— для него другъ — будто сокровище для богача, a богачъ, какъ, извстно, не желаетъ ежечасно созерцать казну, чтобы не притупить наслажденія (son. 52). Поэтъ, очевидно, до такой степени заострилъ свой стихъ, что онъ готовъ дать противоположный, отнюдь не желательный смыслъ.
Такое же странное впечатлніе оставляютъ сонеты ревности. ‘Черная дама’ соблазнила друга поэта и заставила его ршать тягостную задачу: разорвать ли съ другомъ или благословить его на счастье съ измнницей. Эта тема, по словамъ основательнйшихъ изслдователей сонетовъ, не встрчается въ сонетахъ елизаветинскаго времени,— она принадлежитъ исключительно Шекспиру18. Доказываетъ ли это, однако, что дилемма пережита поэтомъ лично? Та же тема разрабатывается въ комедіи ‘Два Веронца’. Здсь также одному изъ друзей приходится ршаться на самоотверженный шагъ — уступить другу любимую двушку. Но та же тема внесена и въ книгу Лилли: ‘Анатомія остроумія’ — общепризнанное руководство хорошаго тона въ XVI вк. Не свидтельствуетъ ли этотъ фактъ о томъ, что дилемма шекспировскихъ сонетовъ одинъ изъ любовно-риторическихъ тезисовъ эпохи Возрожденія? И это согласно съ духомъ эпохи. Она возвела дружбу на сверхъестественную высоту, создала настоящій культъ друга ‘второго я’,— чмъ же она могла освятить этотъ культъ, какъ не величайшей, возможной для человка жертвой?
A какая жертва можетъ быть тягостне — отреченія отъ чувства любви и ревности ради дружбы? И Шекспиръ, вводя этотъ мотивъ въ свои сонеты, только доходилъ до крайняго предла на томъ самомъ пути, гд онъ разсялъ столько изумительныхъ цвтовъ преданнаго и даже самоуничижительнаго краснорчія.
И Шекспиръ дйствительно не пожаллъ красокъ. Посл обязательныхъ жалобъ на коварство своего ‘злого духа’,— поэтъ начинаетъ псню самоотреченія. Сначала онъ заявляетъ: его величайшее горе не въ томъ, что она принадлежитъ ему, хотя поэтъ и очень любилъ ее, a въ томъ, что о_н_ъ принадлежитъ е_й. Но здсь же скрывается и утшеніе. ‘Если, разсуждаетъ поэтъ, я теряю тебя,— моя потеря становится выигрышемъ моей возлюбленной, a если я ее теряю, мой другъ выигрываетъ отъ моей потери. Если я теряю васъ обоихъ, вы оба находите другъ друга и, слдовательно, ради меня, вы возлагаете на меня, этотъ крестъ. И вотъ что меня утшаетъ: Мой другъ и я одно. Сладкое обольщеніе! Значитъ она любитъ только меня’ (son. 42).
Все это переложено въ сонеты и все это можно бы принять за иронію,— но все это совершенно въ тон другихъ сонетовъ. Въ одномъ изъ нихъ Шекспиръ признаетъ друга лучшей частью самого себя и поэтому затрудняется какъ слдуетъ воспвать его (son. 39). Эта часть пригодилась и теперь, когда пришлось какъ слдуетъ, соблюдая приличіе — With manners, уступить другу свою возлюбленную.
Мы не можемъ опредлить, въ какомъ отношеніи эта драма, имющая комическую развязку, стоитъ къ другому, очень важному длу между поэтомъ и его другомъ,— къ вопросу о женитьб друга. Въ семнадцати первыхъ сонетахъ, открывающихъ сборникъ,— поэтъ убждаетъ друга жениться. Это, несомннно, наиболе привлекательная и искренняя группа сонетовъ. Искренность чуется тамъ, гд Шекспиръ касается грустной темы о скоротечности жизни, молодости, красоты. Можно указать сонетъ — безусловно поэтичный, немногословный, простой, полный граціозной меланхоліи (son. 12). Но всюду на первомъ мст — физическая красота юноши и вопросъ объ ея увковченіи въ потомств,— и посл дйствительно лирическихъ аккордовъ неизмнно раздается условная шаблонная нота оффиціальнаго сонетиста. Какимъ образомъ подъ шумъ этихъ нотъ Шекспиръ могъ сообщать тайны своей души и даже могъ ли онъ думать объ этомъ, сочиняя сонеты?
Одна изъ вполн опредленныхъ личныхъ идей, какія можно извлечь изъ сонетовъ Шекспира,— его отношеніе къ правд и поэзіи сонетовъ. Если блестящіе герои его комедій — явленіе для него не серьезное, люди, непремнно кончающіе ‘комически’ даже при самыхъ, повидимому, ‘трагическихъ’ чувствахъ, то точно такимъ же образомъ относится онъ и къ вншней форм, въ какой выражаются эти чувства. Форма эта — сонетъ. Шекспиръ не желалъ пропустить случая — посмяться и надъ сонетистами, и надъ ихъ работой. Для него утонченность фразъ, изысканность, риторика — безусловно ненавистные пустяки. На нихъ его герои основываютъ свой протестъ противъ современной моды подражать иноземному, противъ ‘пестраго’, изолгавшагося вха. На сцен Шекспира въ стихахъ занимаются игрой словъ или невмняемые педанты въ род Олоферна и Мальволіо, или праздные спеціалисты любовныхъ приключеній, въ род героевъ комедіи ‘Безплодныя усилія любви’ и ‘Много шуму изъ ничего’. Они постоянно твердятъ о сонетахъ. У нкоторыхъ хватаетъ ироніи настолько, чтобы эти свои произведенія обзывать ‘плодами разстроеннаго мозга’, другіе даже, въ род Меркуціо, доходятъ до постоянной сатиры надъ ‘жеманными сумасбродами съ приторными восклицаніями’ и осмливаются даже посмиваться надъ Петраркой, такимъ ‘удальцомъ на римы’.
Но въ царств хорошаго тона это явленія исключительнаго здраваго смысла,— большинство разгуливаетъ съ рукописями собственнаго сочиненія и повряетъ свою тоску, заключенную въ стихи, даже неодушевленнымъ предметамъ.
Все это обычные спутники ‘комической’ любви. Совершенно иная любовь та, какую поэтъ считаетъ настоящимъ, глубокимъ чувствомъ. Это знаютъ герои трагедій — Джульетта, Гамлетъ, Отелло.
Джульетта убждена, что истинному чувству не дано высказываться въ громкихъ выраженіяхъ и она съ перваго же слова прерываетъ Ромео, готоваго, по примру модныхъ воздыхателей, разразиться залпомъ напыщенныхъ клятвъ. Гамлетъ до глубины души возмущается риторикой Лаэрта на могил Офеліи, и Шекспиръ въ уста этого близкаго своему сердцу героя вложилъ вообще все свое возмущеніе противъ всяческой фальши въ жизни и искусств. Будто съ умысломъ онъ заставляетъ датскаго принца сталкиваться съ жеманствомъ и словесной шумихой всюду — и среди народа, въ сцен съ могильщиками, и при двор — съ Лаэртомъ и Озрикомъ. ‘Нашъ вкъ помшанъ на остротахъ’,— говоритъ онъ по поводу могильщика, играющаго словами. Озрикъ заставляетъ его замтить: ‘Онъ и за грудь матери не принимался, я думаю, безъ комплиментовъ. Онъ какъ и многіе того же разбора. въ которыхъ влюбленъ пустой вкъ, поймали только наружность разговора, родъ шипучаго газа’. Въ лиц герцога героя ‘Двнадцатой ночи’, Шекспиръ вывелъ своего рода Альцеста по части художественныхъ вкусовъ. Герцогъ старинную простую псню предпочитаетъ ‘краснымъ словамъ’, плняющимъ ‘нашъ пестрый вкъ’.
Гд фраза — тамъ ложь, и прямодушные, честные герои Шекспира сами заявляютъ, что имъ невдомо это искусство. Между Генрихомъ V и Оттело ничего нтъ общаго, какъ влюбленными,— но какъ люди они одинаково не искусны въ риторик чувства. Въ хроник даже французы издваются надъ сонетами, a англійскій король крайне сурово отзывается о ‘молодцахъ съ безконечной болтовней, которые умютъ такъ подримовать себя къ расположенію женщинъ’. ‘Всякій краснобай хвастунъ’,— замчаетъ король. Поэтому искренній, дйствительный герой и не искусенъ ‘въ кудрявыхъ фразахъ’.
Отвращеніе Шекспира къ ‘кудрявымъ фразамъ’ тмъ глубже, что оно результатъ одного изъ самыхъ яркихъ чувствъ поэта — негодованія на чужебсіе. Почти не касаясь современной общественности, Шекспиръ допустилъ исключеніе, вывелъ Чайльдъ Герольда XVI вха — меланхолика Жака, привезшаго въ родную Англію изъ веселыхъ путешествій по чужимъ краямъ немощное томленіе духа и неизбжную риторику опустошеннаго сердца. Подъ пару ему — еще боле красочный продуктъ заграничной культуры — гидальго Армадо, фанатикъ ‘пышныхъ фразъ, ‘врный рыцарь моды’.
Сонеты являлись самымъ моднымъ привознымъ товаромъ, и всякому поэту, желавшему имть читателей въ ‘свт’, необходимо было пуститься въ домашнее производство ходкаго продукта. И Шекспиръ, по примру другихъ, началъ усердно чеканить фальшивое золото поэзіи, ни на минуту лично не заблуждаясь насчетъ истиннаго качества своей работы. Несомннно, фактическіе поводы y него существовали,— и наиболе естественный поводъ — отношенія къ покровителю-другу. Но былъ ли это графъ Соутгэмптонъ, которому Шекспиръ посвятилъ свои поэмы, или другое знатное лицо,— сонеты отнюдь не характеризуютъ ни дйствительныхъ чувствъ поэта, ни дйствительныхъ взаимныхъ положеній. Все это — сочиненія на тему, независимую отъ настроеній отдльнаго сочинителя. Это еще боле приложимо къ любовнымъ сонетамъ,— здсь и героиня, по вншности и нравственнымъ свойствамъ,— рзко вырисованная копія.
Но и усиленная подражательность не мшала, конечно, такому поэту, какъ Шекспиръ, обнаруживать въ частностяхъ большое изящество стиля и, несмотря на оковы формулы, силу чувства. Граціозна картина, гд поэтъ сравниваетъ свою возлюбленную съ хозяйкой, бросающей своего ребенка — чтобы догнать убгавшую домашнюю птицу: покинутый ребенокъ — это самъ поэтъ — тщетно кричитъ и тянется къ матери, a та ловитъ бглянку — соперника поэта — (son. 143). Столь же изящно и чувство, съ какимъ поэтъ смотритъ на клавиши, къ которымъ прикасаются пальцы его возлюбленной, онъ завидуетъ имъ, и уста его, которымъ слдовало бы быть на мст клавишей, краснютъ отъ дерзости и пр. (son. 128).
Относительно чувства — еще боле яркіе образцы. Сонеты писались въ теченіе многихъ лтъ. Въ одномъ иносказательно говорится о смерти Елизаветы (son. 107), слдовательно о событіи 1603 года. Миресъ сообщаетъ о сонетахъ въ 1588 году, въ сонетахъ говорится о трехгодичномъ знакомств съ другомъ,— можно, поэтому, предполагать, что сонеты писались по крайней мр съ 1594 года,— всего въ теченіе почти десяти лтъ. Въ такой промежутокъ времени поэту пришлось пережить, несомннно, не мало горькихъ опытовъ,— тмъ боле, что эти годы — самый горячій періодъ его житейской борьбы. Недаромъ, меланхолическія ноты въ сонетахъ, мы видли,— самыя искреннія и именно этотъ періодъ закончился созданіемъ ‘Гамлета’.
Грустное настроеніе безпрестанно прорывается даже въ комедіяхъ,— и уже во ‘Сн въ лтнюю ночь’ мы слышимъ: ‘все свтлое такъ быстро въ жизни гаснетъ’. Естественно — это раздумье проникло и въ сонеты. Только видимая странность рчи насъ не должна здсь вводить въ заблужденіе: за этой странностью, по обычаю времени, вполн удобно можетъ скрываться сонетный шаблонъ.
Напримръ, сонетъ, очень похожій на исповдь и заслужившій поэтому большое сочувствіе шекспирологовъ: въ немъ поэтъ возмущается противъ чувственной страсти и это возмущеніе одно изъ самыхъ обычныхъ темъ сонетистовъ. (son. 129). И понятно, почему. Сонетисты притязали на платоническую любовь, ‘святую любовь’, по ихъ выраженію, — и обязаны были въ стихахъ возставать противъ ‘земного’ вожделнія. Это — любимая задача y риторовъ возрожденія обсуждать относительныя качества духовной и тлесной любви, и Шекспиръ далъ свой образчикъ,— и даже не одинъ, a два: въ поэм ‘Венера и Адонисъ’ — Адонисъ мечетъ громы въ томъ же направленіи.
Не подлежитъ сомннію искренность настроенія въ четырехъ сонетахъ,— и только они могутъ быть признаны строго автобіографическими и это ясно съ перваго взгляда.
Въ трехъ изъ этихъ сонетовъ Шекспиръ говоритъ о самомъ жгучемъ для него вопрос, о своемъ общественномъ положеніи — актера. Исторически вполн точно онъ называетъ его ‘отверженнымъ’ — my outcast state (son 29), потомъ онъ чрезвычайно сильно описываетъ его и столь же врно, съ точки зрнія англійскаго общественнаго мннія XVI вка. Ему приходится жить на счетъ публики и поэтому на его имени лежитъ клеймо и его ‘природа’ запачкана ремесломъ, будто рука красильщика (son. 111). Въ третьемъ сонет поэтъ говоритъ о практическихъ результатахъ своего ремесла: онъ метался изъ стороны въ сторону, являлся шутомъ, пренебрегалъ своими личными чувствами, торговалъ тмъ, что дороже всего (son. 110).
Это звучитъ искреннимъ покаяніемъ. Наконецъ, четвертый сонетъ (66) будто итогъ всего, что такъ горько передумано и такъ больно перечувствовано. Это монологъ Гамлета: быть иль не быть, только съ заключеніемъ въ стил сонета. Не ‘сознаніе’ мшаетъ поэту умереть, a жалость — оставить ‘свою любовь одну’.
И остальные сонеты оканчиваются также по правилу,— но подлинное значеніе ихъ, какъ лирическихъ стихотвореній — тмъ и подчеркивается, что эти заключенія кажутся искусственной прицпкой, вынужденнымъ комплиментомъ. Въ общемъ предъ нами — любопытное сопоставленіе.
Въ ‘Гамлет’ очень искусно, но настойчиво поставленъ мучившій Шекспира вопросъ объ актерскомъ званіи. Высокопросвщенный принцъ принимаетъ ихъ отъ всего сердца, зато Полоній намренъ принять ихъ ‘по заслугамъ’. Въ XVI вк — для актеровъ это значило безъ всякихъ заслугъ, и принцъ немедленно читаетъ поученіе чванному глупцу. Это параллель для трехъ сонетовъ, изображающихъ ‘отверженное состояніе’. И быть иль не быть — повтореніе четвертаго сонета — общаго изображенія нравственной смуты и муки человческой жизни.
И скольхо въ этой картин несомннно личныхъ мукъ Шекспира, какъ художника, и какъ невольнаго сонетиста!
Онъ жалуется на то, что заслуга принуждена нищенствовать, нищета поневол разыгрываетъ веселыя роли, глупость въ образ учености, властвуетъ надъ искусствомъ.
Какъ все это должно быть прочувствовано поэтомъ, до глубины души ненавидящимъ въ искусств всякое нарушеніе ‘границъ естественнаго’, по выраженію Гамлета, и вынужденнаго ‘пестрымъ вкомъ’ щеголять въ модномъ убор ‘сахарнаго’ сонетиста! И разв это не значило, на строгій судъ самого поэта, являться шутомъ, заставлять молчать собственныя чувства, торговать самымъ дорогимъ, т. е. искусствомъ?
И поэтъ, въ исключительную минуту накопившейся обиды, ршился говорить это тмъ самымъ читателямъ, которые ждали отъ него кудрявыхъ фразъ въ модномъ вкус. И предъ нами снова любимый герой поэта — Гамлетъ, ему по временамъ становится невыносимымъ,— изображать предъ чуждымъ и враждебнымъ ему міромъ добродушнаго забавника и резонера,— и онъ тогда кричитъ этому міру: ‘ты хочешь играть на мн, ты хочешь проникнуть въ тайны моего сердца, ты хочешь испытать меня отъ низшей до высшей ноты… Назови меня какимъ угодно инструментомъ — ты можешь меня разстроить, но не играть на мн’.
1. Augustin Filon. Les sonnets de Shakespeare. Revue des deux Mondes, 1901. 11, 800.
2. Sidney Leo. William Shakespeare. Lefpzig, 1901, 4.’8.
3. Ib. 95 etc.
4. Cp. Dowdcn. The sonnets of Shakespeare. Introduction, L. LI.
5. Sidney Leo. 97.
6. Особенно 20-й сонетъ (A woman’s face with Nature’s own band printed hast thou…) казался соблазнительнымъ. Cp. F. V. Hugo. Oeuvres comp. de Shakespeare. XV, 318. A. Filon. 798.
7. Въ изданіи 1793 года, 1, p. 7.
8. Мнніе нм. ученаго Barnstorffa. Cp. Dowden. XL. Н. И. Стороженко. О сонетахъ Шекспира въ автобіографическомъ отношеніи, Москва, 1900, 15.
9. Мнніе Sidney Lee, очень тщательно обставленное. 84—5, 314—390.
10. Брандесъ.
11. Sidney Lee. 113, 401.
12. Ср. Sidney Lee 113, 401. Dowden, XXIX XXXI, A. Filon, 813, Стороженко 11, 16.
13. Ср. Therefore my mistress’ eyes are raven black,
Her eyes so suited and ihey mourners seem
At such who, not born fair, no beauty lack,
Slandering creation with a false esteem.
14. Напр., во франц. перевод (Son. IX).
15. Dowden (XXXV, LI, 236) убжденъ, что другъ Шекспира Вилліамъ.
10. Такого толкованія держатся Ф. В. Гюго и нмецкіе переводчики, между ними Боденштедтъ и S. Lee, написавшій особое разсужденіе объ этихъ сонетахъ (402—414).
17. О хромот говорится и въ 37 стих и это заставило нкоторыхъ комментаторовъ утверждать, что Шекспиръ на самомъ дл былъ хромымъ,— a между тмъ поэтъ только измышлялъ фигуру, которая особенно ярко могла бы показать скромность его настроеній предъ другомъ.
18. Sidney Lee, 141.