СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БРЭТЪ-ГАРТА.
Книга VI.
РОМАНЫ. ПОВСТИ. РАЗСКАЗЫ.
Изданіе т-ва И. Д. Сытина.
Рождественскій подарокъ.
Рождественскій подарокъ.
Разсказъ для маленькихъ воиновъ:
Рождественский подарок, Брет-Гарт Фрэнсис, Год: 1870
Время на прочтение: 7 минут(ы)
— Были святки въ Калифорніи — время проливныхъ дождей и просыпающихся травъ. Временами солнце пронизывало бгущія облака и хлеставшій дождь, и осняло чудомъ суровыя горы,— и смерть и воскресенье сливалось въ одно, и изъ самыхъ ндръ разрушенія рождалась и тянулась къ свту радостная жизнь. Даже самыя бури, сметая сухіе листья, взлеливали возникавшія имъ на смну нжныя почки. Не было промежутковъ снжнаго безмолвія на оживающихъ поляхъ, плугъ земледльца шелъ слдомъ по бороздамъ, прорытымъ послдними дождями. Вотъ почему, быть-можетъ, рождественское убранство гостиной зимними растеніями казалось такимъ постороннимъ, представляя рзкій контрастъ со смутно виднвшимися въ окна розами, когда налетавшій съ юго-запада втеръ обмахивалъ стекло ихъ нжными головками.
— А теперь,— началъ докторъ, придвигая стулъ ближе къ камину и окидывая кругъ блокурыхъ головокъ благосклоннымъ, но твердымъ взглядомъ, прежде чмъ я начну разсказъ, знайте разъ навсегда, что я не потерплю никакихъ глупыхъ вопросовъ. При первомъ же — я останавливаюсь, при второмъ — считаю своимъ долгомъ прописать каждому изъ васъ дозу кастороваго масла. Тотъ, кто шевельнетъ рукой или ногой, покажетъ этимъ, что желаетъ ампутаціи. Я принесъ инструменты съ собой, и никогда не позволю, чтобы дло страдало изъ-за забавы. Ну, что же, общаете?
— Да, да!— хоромъ воскликнуло шесть голосковъ. Тмъ не мене, за этимъ залпомъ тотчасъ посыпалось съ полдюжины вопросовъ.
— Смирно! Бобъ, спусти ноги и перестань звенть саблей, Флора сядетъ рядомъ со мной, какъ маленькая дама, и будетъ всмъ подавать примръ. Фунгъ-Тангъ также можетъ оставаться, если хочетъ. А теперь, немножко спустите газъ — вотъ такъ, достаточно: только лишь для того, чтобы огонь и рождественскія свчи казались ярче. Молчите вс! Тотъ, кто щелкнетъ миндалемъ или вздохнетъ надъ изюмомъ, отправится вонъ изъ комнаты.
Наступило глубокое молчаніе. Бобъ любовно уложилъ рядомъ съ собой саблю и задумчиво обнялъ свое колно. Флора, предварительно расправивъ кармашекъ передничка, положила доктору руки на плечи и позволила притянуть себя поближе къ нему. Маленькій слуга-язычникъ Фунгъ-Тангъ, которому было разршено длить всеобщія забавы по случаю рождественскихъ праздниковъ, оглядывалъ группу съ кроткой и въ то же время философской улыбкой. Благостная тишина комнаты нарушалась только тиканьемъ французскихъ часовъ на камин, поддержанныхъ юной пастушкой съ бронзовой кожей и необычайной стройностью членовъ, и въ этой тишин запахъ хвойныхъ растеній, новыхъ игрушекъ, кедроваго дерева, клея и лака сливался въ неподдающееся описанію гармоническое сочетаніе.
‘Года четыре тому назадъ въ это же время года,— началъ докторъ,— мн пришлось прослушать курсъ лекцій въ одномъ город. Одинъ изъ профессоровъ, оказавшійся общительнымъ, добродушнымъ человкомъ, хотя и нсколько туповатымъ и не въ мру практичнымъ, пригласилъ меня къ себ въ канунъ Рождества. Я очень тому обрадовался, такъ какъ очень заинтересовался однимъ изъ его сыновей, о которомъ разсказывали чудеса, хотя ему всего только исполнилось двнадцать лтъ. Не ршаюсь вамъ сказать, сколько этотъ мальчикъ выучилъ наизусть латинскихъ стиховъ, и сколько сочинилъ англійскихъ. Во-первыхъ, вы бы потребовали, чтобы я ихъ повторилъ вамъ, во-вторыхъ, я не знатокъ въ поэзіи, какъ латинской, такъ и англійской. Но были знающіе люди, утверждавшіе, что его стихи удивительны для мальчика, и вс предсказывали ему блестящую будущность. Вс, за исключеніемъ отца. Онъ недоврчиво покачивалъ головой, какъ только о томъ заходила рчь, ибо, какъ я уже вамъ сказалъ, былъ человкъ практичный и дловитый.
‘Вечеръ у профессора очень удался. Въ дом собрались вс знакомыя дти, въ томъ числ, конечно, и талантливый сынъ профессора, Рупертъ,— тоненькій мальчуганъ, ростомъ приблизительно съ Боба, и такой же блокурый и нжный какъ Флора. По словамъ отца, онъ былъ слабаго здоровья, онъ рдко бгалъ и игралъ съ другими мальчиками, предпочитая сидть дома надъ книжками и сочинять то, что называлъ ‘своими стишками’.
Ну-съ, была тамъ и елка, такая же точно, какъ и ваша, и вс мы смялись и болтали, выкликая имена дтей на подаркахъ, и вс были веселы и счастливы, какъ вдругъ одинъ изъ дтей вскрикнулъ отъ изумленія и объявилъ со смхомъ: ‘А вотъ и подарокъ для Руперта — но какъ бы вы подумали, что. это такое?’
Мы вс наперерывъ принялись отгадывать: ‘Бюваръ’, ‘Сочиненіе Мильтона’, ‘Золотое перо’, ‘Словарь римъ’. ‘Нтъ? но что же тогда наконецъ?’
— Барабанъ!
— Что?!..— раздался хоръ голосовъ.
— Барабанъ! И на немъ имя Руперта.
Онъ сказалъ правду. Большой, блестящій, новый, окованный мдью барабанъ, съ запиской: ‘Для Руперта’.
Разумется мы вс разсмялись и нашли шутку очень удачной. ‘Видишь, Рупертъ, ты предназначенъ нашумть въ свт!’ замтилъ одинъ. ‘Пергаментъ для поэта!’ вставилъ другой. ‘Послдній трудъ Руперта въ овечьемъ переплет’, добавилъ третій. ‘Сыграй намъ классическую мелодію, Рупертъ’, просилъ четвертый,— и такъ дале, безъ конца. Но Рупертъ, видимо, былъ черезчуръ огорченъ для того, чтобы говорить, онъ мнялся въ лиц, кусалъ губы, и, наконецъ, разразившись бурными рыданіями, бросился вонъ изъ комнаты. Тогда шутники почувствовали себя пристыженными и принялись спрашивать другъ друга, кто повсилъ барабанъ на елку. Но никто не зналъ о томъ, а если кто и зналъ, то смолчалъ при вид неожиданнаго сочувствія къ чувствительному ребенку. Призвали и допросили слугъ, но и т ничего не знали. И. что всего странне, вс утверждали, что никто не замтилъ барабана на дерев до той минуты, когда заявили о немъ. Что я думаю? Ну, у меня свой взглядъ на это. Только прошу безъ вопросовъ! Довольно вамъ знать, что Рупертъ больше не приходилъ внизъ въ этотъ вечеръ, и гости вскор разошлись.
Я усплъ почти позабыть объ этомъ случа, такъ какъ въ ту же весну разразилась война между Южными и Сверными Штатами. Я былъ назначенъ военнымъ докторомъ въ одинъ изъ новыхъ полковъ и отправился на театръ войны. Но мн пришлось проздомъ побывать въ город, гд жилъ профессоръ, и здсь я повстрчался съ нимъ. Первый мой вопросъ былъ о Руперт. Профессоръ печально тряхнулъ головой. ‘Онъ нездоровъ’, сказалъ онъ, ‘съ самаго Рождества, когда вы видли его, онъ чахнетъ съ каждымъ днемъ. Странная болзнь’, добавилъ онъ, называя мудреное латинское имя, ‘чрезвычайно рдкій случай. Но не зайдете ли вы сами навстить его? Это отвлекло бы его мысли и могло бы принести ему пользу’.
Я отправился къ профессору и засталъ Руперта лежащимъ на диван и подпертымъ подушками. Вокругъ валялись его книги и — странный контрастъ!— на гвозд, надъ самой головой, вислъ тотъ самый барабанъ, о которомъ я говорилъ вамъ. Мальчикъ исхудалъ и осунулся, на щекахъ горло по красному пятну, а широко раскрытые глаза блестли яркимъ блескомъ. Мн онъ обрадовался, когда же узналъ, куда я ду, засыпалъ меня безчисленными вопросами о войн. Я вообразилъ уже, что окончательно отвлекъ его отъ болзненныхъ фантазій, какъ вдругъ онъ схватилъ меня за руку и притянулъ къ себ.
— Докторъ,— сказалъ онъ тихимъ шопотомъ,— вы не будете смяться, если я вамъ скажу одну вещь?
— Конечно, нтъ,— сказалъ я.
— Помните этотъ барабанъ?— сказалъ онъ, указывая на висящую на стн блестящую игрушку.— Вы знаете также, какъ я получилъ его. Нсколько недль посл Рождества, я спалъ здсь на диван, и барабанъ вислъ на стн, какъ вдругъ я услыхалъ его, сперва онъ билъ слабо и медленно, затмъ все быстре и громче, пока его дробь не наполнила всего дома. Посреди ночи я опять услыхалъ его. Я не посмлъ никому сказать о томъ, но съ тхъ поръ слышу его каждую ночь.
Онъ помолчалъ, тревожно вглядываясь мн въ лицо.
— Иной разъ,— продолжалъ онъ,— онъ начинаетъ потихоньку, иной разъ громко, но всегда подъ конецъ переходитъ въ сборъ, и бьетъ такъ громко и грозно, что я каждую минуту жду, что войдутъ ко мн въ комнату — спросить, въ чемъ дло. Но мн кажется, докторъ,— мн кажется,— медленно повторилъ онъ, заглядывая съ мучительнымъ вниманіемъ мн въ лицо,— что никто не слышитъ его, кром меня.Мн тоже это казалось, но я спросилъ его, не слыхалъ ли онъ барабана въ другое время дня.
— Разъ или два днемъ,— отвчалъ онъ,— когда я читала или писалъ, тогда онъ билъ очень громко, какъ будто сердился и хотлъ отвлечь мое вниманіе отъ книгъ.
Я взглянулъ ему въ лицо и положилъ пальцы ему на пульсъ… Его глаза блестли и пульсъ былъ неровенъ и быстръ. Я попытался объяснить ему, что онъ очень ослаблъ, что вс ощущенія его обострились, какъ это вообще бываетъ у слабыхъ людей, и что поэтому, когда онъ заинтересуется чтеніемъ или взволнуется, или чувствуетъ усталость по ночамъ — въ голов его бьется большая артерія, напоминая дробь барабана. Онъ выслушалъ меня съ печальной улыбкой недоврія, однако поблагодарилъ, и немного погодя я разстался съ нимъ. Спускаясь съ лстницы, я встртилъ профессора, я сообщилъ ему свое мнніе о болзни — нужды нтъ, каково оно.
— Ему нуженъ свжій воздухъ и движеніе,— сказалъ профессоръ,— а также нкоторое практическое ознакомленіе съ жизнью.
Профессоръ былъ не плохой человкъ, но онъ былъ немножко разстроенъ и раздраженъ и думалъ — какъ думаютъ многіе умные люди — что то, чего они не понимаютъ, неизбжно должно быть либо глупымъ, либо неприличнымъ.
Въ тотъ же день я выхалъ изъ города и въ треволненіяхъ полей сраженій и лазаретовъ забылъ о маленькомъ Руперт и больше не слыхалъ о немъ, пока не повстрчался въ арміи со старымъ школьнымъ товарищемъ. Онъ былъ знакомъ съ профессоромъ, и сообщилъ мн, что Рупертъ совсмъ помшался, и въ одинъ изъ припадковъ бжалъ изъ дому. Такъ какъ разыскать его не удалось, то опасались, что онъ упалъ въ рку и утонулъ. Можете себ представить, какъ я былъ пораженъ въ первую минуту, но, Боже ты мой! я жилъ тогда среди не мене ужасныхъ событіи, и мн было недосугъ грустить о бдняжк Руперт.
Вскор посл того разразилась страшная битва, въ которой часть нашей арміи была застигнута врасплохъ и отброшена съ большими потерями. Меня отрядили отъ бригады объхать поле сраженія и помочь врачамъ разбитой дивизіи, заваленнымъ непосильной работой. Достигнувъ амбара, служившаго временнымъ лазаретомъ, я немедленно принялся за работу. Ахъ, Бобъ!— добавилъ докторъ, взявъ изъ рукъ оробвшаго Боба блестящую саблю и задумчиво держа ее передъ собой,— эти красивыя игрушки — символы жестокой, безобразной дйствительности!
Я подошелъ къ статному, крупному вермонтцу,— продолжалъ онъ съ разстановкой, рисуя узоры на ковр ножемъ,— онъ былъ тяжело раненъ въ оба бедра, но, тмъ не мене, увидавъ меня, протянулъ руки, умоляя помочь тмъ, кто боле въ томъ нуждается. Сперва я не обратилъ вниманія на его просьбу, такъ какъ этого рода безкорыстіе очень было распространено въ арміи, однако онъ продолжалъ:
— Ради Бога, докторъ, бросьте меня, тутъ есть барабанщикъ нашего полка — сущій ребенокъ — онъ умираетъ, если не умеръ уже. Ступайте, осмотрите его сперва. Онъ лежитъ вонъ тамъ. Онъ спасъ не одну жизнь. Онъ былъ на своемъ посту въ сегодняшнюю панику и спасъ честь полка.
Я былъ такъ пораженъ тономъ этого человка, боле даже чмъ смысломъ его словъ.— впрочемъ, подтвержденныхъ остальными ранеными,— что поспшилъ къ тому мсту, гд лежалъ барабанщикъ, рядомъ со своимъ барабаномъ. Я взглянулъ на него — да, Бобъ, да, дти мои!— это былъ Рупертъ.
Не понадобилось креста, сдланнаго мломъ другими врачами на грубыхъ доскахъ его ложа, въ знакъ того, что онъ нуждается въ неотложной помощи, не понадобилось и пророческихъ словъ вермонтца, ни пота, смачивавшаго прилипшія къ блдному лбу темные кудри, чтобы доказать мн, какъ онъ плохъ. Я позвалъ его по имени. Онъ открылъ глаза — они какъ бы стали еще больше, расширившись, думается мн, отъ начавшаго мерещиться ему новаго виднія,— и узналъ меня. Онъ шепнулъ мн:
— Я радъ, что вы пришли, но не думаю, чтобы вы могли помочь мн.
Я не могъ солгать ему. Не могъ ничего сказать ему. Я только пожалъ ему руку, въ то время, какъ онъ продолжалъ:
— Но вы повидайтесь съ моимъ отцомъ и попросите его простить меня. Никто не виноватъ, кром меня. Прошло много времени, прежде чмъ я понялъ, почему барабанъ пришелъ ко мн въ Рождественскую ночь, и почему звалъ меня каждый вечеръ, и что онъ говорилъ мн. Теперь я это знаю. Мое дло сдлано, и я доволенъ. Скажите отцу, что такъ лучше, я жилъ бы только для того, чтобы мучить и смущать его, и что-то во мн говоритъ, что такъ должно было быть.
Съ минуту онъ пролежалъ молча, затмъ схватилъ меня за руку:
— Слушайте!
Я прислушался, но ничего не услыхалъ, кром подавленныхъ стоновъ окружавшихъ меня раненыхъ.
— Барабанъ, — слабо промолвилъ онъ, — разв вы не слышите? Барабанъ зоветъ меня.
Онъ протянулъ къ нему руку, какъ бы желая обнять его.
— Слушайте,— продолжалъ онъ,— этого нельзя. Вотъ выстроились ряды для смотра. Видите, какъ солнце блещетъ на длинныхъ рядахъ штыковъ? Лица ихъ сіяютъ — они длаютъ ружьемъ — вотъ идетъ генералъ, но лица его не видно изъ-за сіянія вокругъ головы. Онъ видитъ меня, онъ улыбается мн. Это… и съ тмъ именемъ на устахъ, которое привыкъ повторять съ малыхъ лтъ, онъ устало вытянулся на доск — и затихъ.
Вотъ и все. И пожалуйста безъ вопросовъ: вамъ дла нтъ до того, что сталось съ барабаномъ. Это кто тамъ захныкалъ?…
Помилуй Богъ, куда же двались мои пилюли?