Счастье Ревущего Стана, Брет-Гарт Фрэнсис, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БРЕТЪ-ГАРТА

Томъ второй

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типогр. Высочайше утвержд. Товар. ‘Общественная Польза’ Большая Подъяческая, No 39
1895

СЧАСТЬЕ ‘РЕВУЩАГО СТАНА’.

РАЗСКАЗЪ.

Въ ‘Ревущемъ Стан’ происходило большое смятеніе. Причиной его не могла быть драка, потому что драка въ 1850 г. вовсе не представляла новости, способной собрать весь поселокъ. Не только ямы, гд добывалось золото, были покинуты, но даже изъ лавочки Теттля, ‘Tuttle’s crocery’ — бжали вс игроки, которые, какъ извстно, весьма хладнокровно продолжали свою партію въ тотъ день, когда Френчъ Питъ и Канака Джо застрлили другъ друга у прилавка буфета. Весь станъ собрался около хижины, стоявшей на самомъ краю шахты. Толковали о чемъ-то вполголоса, и при этомъ часто повторялось женское имя,— имя, слишкомъ хорошо извстное стану,— ирокезки Сэль.

Чмъ меньше мы о ней скажемъ, тмъ, можетъ быть, лучше. Это было грубое и, есть основаніе думать, очень гршное существо. Но въ это время она была единственной женщиной въ стан, и находилась въ положеніи, требовавшемъ преимущественно женскаго ухода за ней. Павшая, порочная, неспособная къ нравственному возрожденію, она тмъ не мене лежала въ мукахъ, которыя тяжело выносить и тогда, когда женская сострадательная рука старается облегчить ихъ, и которыя, теперь, при ея одиночеств были ужасны. Проклятіе, пропзнесенное надъ матерью человческаго рода, тяготло и надъ ней, а при такихъ условіяхъ кара за первородный грхъ должна была казаться еще боле тяжкой. Можетъ быть, встрчая около себя, — въ минуту, когда она наиболе нуждалась въ нжной заботливости существа одного съ нею пола — лишь полупрезрительныя лица мужчинъ, она искупала этимъ часть своей вины. Но, однакожъ, нкоторые зрители были, казалось, тронуты ея страданіями. Сэнди Типтонъ произнесъ: ‘Жутко приходится Сэль!’ — и мысль о ея положеніи заставила его даже на минуту позабыть, что у него въ рукав спрятаны тузъ и два козыря.

Случай, дйствительно, выходилъ изъ ряда обыкновенныхъ: смерть была въ ‘Ревущемъ Стан’ довольно частою гостьей, но рожденіе было новостью. He-рдко изъ стана выпроваживали людей съ запрещеніемъ когда либо возвращаться, но никто еще никогда не являлся туда ab initio. Отсюда всеобщее волненіе.

— Ты бы вошелъ, Стемпи, сказалъ одинъ изъ наиболе почтенныхъ гражданъ, извстный подъ именемъ Кентука, другому, бродившему около хижины:— да посмотрлъ, не надо-ли тамъ чего-нибудь сдлать. Ты опытенъ въ этихъ длахъ.

Выборъ былъ довольно удачный. Стемпи, какъ говорили, былъ въ другихъ странахъ главою двухъ семей. Кажется, даже, что благодаря именно этому обстоятельству, ‘Ревущій Станъ’, который вообще служилъ прибжищемъ для людей, не совсмъ ладившихъ съ законами, имлъ счастье видть его въ сред своей. Толпа поддержала, и Стемпи былъ настолько благоразуменъ, что подчинился ршенію большинства.

Когда за импровизированной повивальной бабкой затворилась дверь, жители стана снова размстились вокругъ хижины, покуривая трубки и ожидая развязки.

Въ стан насчитывалось до ста человкъ. Одни были бглые преступники, укрывавшіеся отъ суда, другіе — уже осужденные, и вс вообще не отличались строгостью нравственныхъ принциповъ. Но, по ихъ наружности нельзя было опредлить ни ихъ прошедшаго, ни ихъ характеровъ. Такъ, у самаго худшаго изъ нихъ было рафаэлевское лицо и густые блокурые волосы. Игрокъ Окгерстъ меланхолическими чертами и глубокимъ, вдумчивымъ взглядомъ напоминалъ Гамлета. Самый хладнокровный и мужественный изъ всхъ былъ ростомъ не выше 5 футовъ, говорилъ тихимъ голосомъ, и вообще казался застнчивымъ и неловкимъ. Прозвище ‘молодцовъ’, которое имъ давали, было скоре отличіемъ, нежели опредленіемъ. Можетъ быть у ‘Ревущаго Стана’, въ нкоторыхъ мелкихъ деталяхъ, какъ напр. въ зубахъ, пальцахъ, ушахъ оказывался недочетъ, но это не мшало коллективной сил. У мстнаго геркулеса оставалось всего три пальца на правой рук. Самый мткій стрлокъ былъ кривой. Таковъ былъ наружный видъ людей, размстившихся около хижины. Станъ занималъ треугольную долину между ркой и двумя холмами. Выйдти изъ него можно было только по узкой тропинк, ведущей на одинъ изъ холмовъ, прямо противъ хижины, въ настоящую минуту освщенной восходившей луной. Мучившаяся женщина могла, съ своей жесткой постели, видть, какъ эта тропинка вилась, подобно серебряной нити, и, казалось, исчезала между звздами.

Пламя костра изъ сухихъ еловыхъ втвей сообщало сборищу какой-то задушевный характеръ. Мало по малу, обычное легкомысліе ‘Ревущаго Стана’ взяло свое. Составились пари, относительно исхода событія: ‘Три противъ пяти, что Сэль выдержитъ, и что ребенокъ останется живъ’,— потомъ относительно цвта и пола ожидаемаго пришельца. Вдругъ, посреди оживленныхъ споровъ, въ групп людей, находившихся ближе къ дверямъ, раздалось восклицаніе… и толпа затихла на мгновенье, прислушиваясь…

Рзкій жалобный крикъ, не похожій ни на что, слышанное досел въ ‘Ревущемъ Стан’, пронесся въ воздух, заглушивъ стонъ качаемыхъ втромъ сосенъ, журчанье быстрой рки, трескъ пылающаго костра… Сосны перестали стонать, рка притихла, костеръ не искрился. Казалось, вся природа, затаивъ дыханіе, также прислушивалась…

Вс, какъ одинъ человкъ, вскочили на ноги! Кто-то предложилъ было взорвать боченокъ съ порохомъ, но во вниманіе къ болзненному состоянію матери, это предложеніе было отвергнуто, и верхъ одержали совты боле благоразумные. Дло ограничилось нсколькими выстрлами изъ револьвера. Оттого-ли, что импровизированный акушеръ худо зналъ свое дло, или вслдствіе другихъ причинъ,— но Сэль быстро угасала. Въ теченіи часа она прошла всю крутую тропинку, ведущую къ звздамъ,— навсегда оставивъ за собой ‘Ревущій Станъ’, съ его грхомъ и позоромъ…

Не думаю, чтобъ эта всть кого-либо особенно поразила. Вс боле заняты были судьбой ребенка. ‘Будетъ-ли онъ жить?’ спрашивали Стемпи. Онъ сомнвался. Единственнымъ существомъ въ колоніи, одного пола съ Сэль, и находившимся въ тхъ же самыхъ условіяхъ, была ослица. Несмотря на нкоторыя возраженія относительно ея пригодности быть кормилицей ребенка, ршились сдлать опытъ. Это, во всякомъ случа, было мене проблематично, нежели то, что намъ разсказываетъ исторія о Ромул и Рем. Какъ мы увидимъ впослдствіи, опытъ удался. Еще часъ-другой прошелъ въ разныхъ совщаніяхъ, наконецъ дверь отворилась, и любопытная толпа, составивъ ‘хвостъ’, гуськомъ двинулась въ хижину.

Подл низкой скамьи или полки, на которой изъ подъ одяла рзко выступали очертанія трупа, поставленъ былъ маленькій столикъ изъ сосноваго дерева. На немъ-то, въ свчномъ ящик лежалъ завернутый въ ярко-красную фланель, новый гражданинъ ‘Ревущаго Стана’. Около ящика была положена шляпа. Назначеніе ея вскор объяснилось.

— Джентльмены! произнесъ Стемпи, какимъ-то особеннымъ тономъ, представлявшимъ странное сочетаніе авторитетности съ благодушіемъ:— благоволите входить въ переднюю дверь и, пройдя мимо стола, выходить въ заднюю. Кто изъ васъ пожелаетъ пожертвовать что-либо въ пользу сироты — найдетъ у себя подъ рукою мою шляпу.

Первый изъ вошедшихъ былъ въ шляп. Но осмотрвшись вокругъ, онъ обнажилъ голову, и безсознательно подалъ примръ другимъ. Въ подобныхъ обществахъ какъ хорошіе, такъ и дурные примры заразительны.

По мр того, какъ процессія подвигалась впередъ, слышались разныя критическія замчанія, впрочемъ, боле относившіяся къ Стемпи, какъ къ человку, который что-то показываетъ.— ‘Такъ вотъ онъ какой!.. Только-то и всего!.. Да онъ не больше моего револьвера! И цвтной!..’

Приношенія были очень характерны и разнокалиберны: серебряная табакерка, дублонъ, револьверъ обдланный въ серебро, кусокъ золота, дамскій носовой платокъ (отъ игрока Окгерста), брильянтовая булавка, брильянтовое кольцо (пожертвованіе котораго было вызвано булавкой и сопровождалось примчаніемъ жертвователя, что онъ видлъ булавку и что даетъ двумя брильянтами больше), библія (кто ее положилъ — осталось неизвстнымъ), золотая шпора, серебряная чайная ложка съ монограммой (я долженъ сказать, къ моему величайшему сожалнію, что имя жертвователя начиналось не этими буквами), хирургическія ножницы, ланцетъ, билетъ англійскаго банка въ 5 ф. стерлинговъ и около 200 долларовъ разной монетой.

Во все время этой процедуры Стемпи хранилъ такое же безучастное молчаніе, какъ трупъ по лвую его сторону, и такую же непроницаемую серьезность, какъ новорожденный по правую. Одно только обстоятельство нарушило монотонность этой странной церемоніи. Когда Кентукъ съ любопытствомъ заглянулъ въ свчной ящикъ. ребенокъ повернулся и, вроятно подъ вліяніемъ боли, схвативъ одинъ изъ его пальцевъ, на мгновенье сжалъ его. Лицо Кентука приняло глуповатое и смущенное выраженіе, и что-то въ род румянца попыталось выступить на его огрублыхъ отъ непогоды щекахъ. ‘Ишь ты! проклятый мальчишка!’ произнесъ онъ, стараясь высвободить свой палецъ, съ гораздо большею нжностью и осторожностью, нежели какую можно было предположить въ этомъ человк. Выходя, онъ держалъ этотъ палецъ какъ-то особнякомъ отъ другихъ и внимательно его разсматривалъ. Это изслдованіе вызвало у него опять тоже самое замчаніе: ‘Ишь ты, проклятый мальчишка!— повторилъ онъ, показывая Типтону оттопыренный палецъ:— онъ схватилъ меня вотъ за этотъ палецъ!’

Было четыре часа, когда станъ наконецъ успокоился. Всю ночь въ хижин горлъ огонь: Стемпи не ложился спать и Кентукъ также. Онъ сильно выпилъ и съ видимымъ удовольствіемъ повторялъ свои разсказъ о пальц, заканчивая его каждый разъ характеристическимъ проклятіемъ новорожденному. Ему казалось, что это крупное словцо помшаетъ товарищамъ заподозрить его въ чувствительности. У Кентука были слабости сильнаго пола. Когда вс товарищи его легли спать, онъ сошелъ къ рк, задумчиво посвистывая, потомъ воротился и, проходя мимо хижины, продолжалъ свистать, съ напускной безпечностью, видимо желая быть услышаннымъ. Передъ большимъ краснымъ деревомъ онъ остановился, постоялъ нсколько минутъ, и опять повернулъ назадъ, затмъ прошелся мимо хижины, направился было къ берегу, но, не дойдя до рки, еще разъ возвратился и наконецъ постучался въ дверь. Стемпи отворилъ ему.

— Ну что,— какъ? спросилъ Кентукъ, бросивъ разсянный взглядъ по направленію къ свчному ящику.

— Все спокойно.

— Ничего новаго?

— Ничего.

Послдовало неловкое молчаніе, Стемпи все еще придерживалъ ручку отворенной двери. Тогда Кентукъ прибгнулъ къ своему пальцу, приподнявъ его къ самому носу Стемпи: ‘Вдь уцпился же за него, проклятый мальчишка!’ произнесъ онъ, и отошелъ.

На другой день Сэль похоронили, какъ могли парадне, при тхъ условіяхъ, въ какихъ находился станъ. Когда прахъ ея наконецъ былъ зарытъ на скат одного изъ холмовъ, весь станъ торжественно собрался для обсужденья:— что длать съ ребенкомъ? Предложеніе ‘усыновить’ его было принято единогласно и съ энтузіазмомъ, но вопросъ о средствахъ и возможности удовлетворить его потребностямъ вызвалъ оживленныя пренія.

Замчательно, что всякіе личные намеки и грубыя выходки, безъ которыхъ не обходилась ни одна сходка въ описываемомъ стан, были совершенно изгнаны изъ настоящаго засданія. Типтонъ выразилъ мнніе, что ребенка слдовало отправить въ станъ ‘Редъ-Догъ’ за сорокъ миль, потому что тамъ можно поручить уходъ за нимъ женщинамъ. Но это неудачное предложеніе было единодушно отвергнуто. ‘Ревущій Станъ’ ни подъ какимъ видомъ не хотлъ разставаться съ своимъ пріемышемъ.

— Притомъ-же, замтилъ Томъ Рейдеръ: — люди ‘Редъ-Дога’ способны украсть у насъ его, и всучить намъ вмсто него — другого.

Въ ‘Ревущемъ Стан’, какъ и во всхъ поселеніяхъ этого рода, существовало недовріе къ честности сосднихъ поселковъ. Допущеніе въ станъ женщины-кормилицы встртило также противодйствіе. Замчено было, что никакая приличная женщина не согласится признать ‘Ревущій Станъ’ за отечество, а женщинъ другого сорта, прибавилъ ораторъ,— ‘съ насъ достаточно’. Этотъ непріятный намекъ на покойницу, какъ бы онъ ни казался суровъ, былъ, однакоже, первымъ признакомъ нравственнаго возрожденія стана. Стемпи сначала ничего не говорилъ. Можетъ быть, извстная деликатность не дозволяла ему вмшиваться въ выборъ его преемника, но когда къ нему обратились съ вопросомъ, онъ смло объявилъ, что онъ съ Джинни (имя ослицы) отлично съумютъ воспитать младенца.

Въ этомъ план было что-то оригинальное, независимое и героическое, и онъ понравился гражданамъ. Стемпи былъ оставленъ въ своей должности. За дтскими вещами послали въ Сакраменто.

— Смотри-же, говорили посланному,— все что ни на есть лучшаго! Кружева, тамъ, вышивки и все прочее… за цной мы не постоимъ!

Какъ это ни удивительно, но ребенокъ благоденствовалъ. Можетъ быть, его вознаграждалъ за вс матеріальныя лишенія горный воздухъ поселка. Природа приняла младенца на свою широкую грудь. Въ этой чудной атмосфер, пропитанной бальзамическими испареніями сосенъ, укрпляющей и бодрящей, онъ нашелъ пищу какая была нужна ему. Можетъ быть, подъ вліяніемъ климата, и молоко ослицы, вслдствіе какого нибудь химическаго процесса, превращалось въ фосфоръ и известь. Стемпи приписывалъ все своимъ заботамъ и хорошему молоку. ‘Я и ослица,— говорилъ онъ обыкновенно,— мы были ему отцомъ и матерью!— Смотри-же! Не улизни отъ насъ когда нибудь!’ — прибавлялъ онъ, обращаясь къ своей маленькой нош.

Когда ребенку минулъ мсяцъ, явилась очевидная необходимость дать ему имя. До сихъ поръ онъ былъ извстенъ какъ ‘Козленокъ’, какъ ‘Выкормокъ Стемпи’, и даже какъ ‘Проклятый мальчишка’, но вс эти прозвища признаны были недостаточными и слдовало замнить ихъ чмъ нибудь другимъ. Въ этомъ случа, руководящую роль сыграло мнніе игрока Окгерста. Игроки и авантюристы обыкновенно суеврны. Такъ какъ съ нкотораго времени все удавалось имъ, то Окгерстъ объявилъ, что ребенокъ ‘принесъ счастье’ стану. И тогда положено было называть его ‘Счастьемъ’ (Luck), но для большаго удобства и, такъ сказать, домашняго обихода присоединить къ этому прозвищу имя Томми. О матери никто даже не упомянулъ, а отецъ былъ неизвстенъ.

— Это лучше, говорилъ философъ Окгерстъ.— Надо начать свжую партію. Назовемъ его ‘Счастьемъ’ и пусть его преуспваетъ.

Назначили день крестинъ. Читатель уже иметъ нкоторое понятіе о воззрніяхъ гражданъ ‘Ревущаго Стана’, и потому можетъ себ представить, что это было за торжество. Церемоніймейстеромъ избрали извстнаго шутника Бостона, и ожидали, что случай этотъ дастъ ему поводъ къ самымъ забавнымъ выходкамъ. Этотъ изобртательный сатирикъ, дйствительно, двое сутокъ ломалъ себ голову, придумывая пародію на обрядъ крещенія, обучили хоръ, и роль крестнаго отца предназначили Типтону. Но когда процессія съ музыкой и знаменами приблизилась къ бесдк, гд лежалъ младенецъ на столик, который долженъ былъ изображать нчто въ род, алтаря, передъ исполненной ожиданія толпой, выступилъ Стемпи.

— Хоть я и не охотникъ служить помхой веселью, твердо произнесъ этотъ маленькій человкъ, обводя присутствующихъ ршительнымъ взглядомъ:— но мн кажется, что вся эта исторія здсь не къ мсту. Мы играемъ не равную игру. Не хорошо вмшивать этого ребенка въ шутовскую комедію, которой онъ не можетъ понять. И ужь если здсь долженъ быть крестный отецъ, то я бы хотлъ знать, товарищи, кто изъ васъ иметъ на это больше права, чмъ я?

За этой рчью послдовало глубокое молчаніе. Поспшимъ сказать, къ чести всхъ юмористовъ, что авторъ пародіи самъ первый призналъ справедливость доводовъ Стемпи, хотя отъ того пострадало его собственное веселье. Тогда Стемпи, воспользовавшись выгодой своего положенія, тотчасъ же продолжалъ:

— Но мы собрались здсь для крестинъ и он будутъ у насъ! Съ помощью Божьей, по закону Соединенныхъ штатовъ и штатовъ Калифорніи, я провозглашаю тебя Томасомъ Счастьемъ!

Въ первый разъ еще имя Божества произносилось въ стан безъ профанаціи. Хотя эти крестины, можетъ быть, были еще забавне, чмъ изображенныя сатирикомъ Бостономъ, но, странно, никто этого не замтилъ,— никто не смялся. Томми былъ окрещенъ такъ же серьезно, какъ еслибы его крестили подъ кровомъ христіанскаго храма. При этомъ онъ кричалъ и его утшали по принятому обычаю.

Такъ началось возрожденіе стана. Прогрессъ совершился почти незамтно, и первые признаки его обнаружились въ хижин, гд поселилось ‘Счастье’. Этотъ выбленный домикъ содержался въ большомъ порядк. Въ немъ настлали полъ, повсили занавски, а стны оклеили бумажками. Колыбель изъ розоваго дерева, совершившая на спин мула 80 миль, по выраженію Стемпи, ‘убила всю остальную мебель’, и реабилитація хижины стала необходимостью. Постители, заходившіе навдаться — какъ живетъ-можетъ Счастье, казалось, были довольны такой перемной, вслдствіе этого, въ заведеніи Теттля не замедлилъ обнаружиться элементъ соревнованія: тамъ появились новый коверъ и зеркала. Благодаря послднимъ, отражавшимъ въ себ физіономіи жителей ‘Ревущаго Стана’, они начали заботиться о чистот своей одежды. Притомъ же, и Стемпи подвергалъ нкоторому карантину всхъ, кто домогался чести подержать на своихъ рукахъ ‘Счастье’. Кентукъ, между просимъ, былъ глубоко уязвленъ тмъ, что его, изъ предосторожности, лишили этой привилегіи, такъ какъ онъ, отчасти по врожденной безпечности, отчасти вслдствіе своего кочеваго образа жизни, смотрлъ до сихъ поръ на одежду, какъ на вторую кожу, которая, подобно зминой, когда износится, сама постепенно сползетъ. Но таково было вліяніе нововведеній, что и онъ началъ каждое посл-обда аккуратно являться въ чистой рубашк и съ лицомъ, еще лоснившимся отъ омовеній. Законы нравственные, также какъ и санитарные, не были позабыты. Воспрещалось какимъ бы то ни было шумомъ нарушать спокойствіе Томми, вся жизнь котораго, но общему мннію, должна была состоять въ непрерывномъ и упорномъ стремленіи къ отдыху. Ругательства, гамъ и ревъ, доставившіе стану его несчастное прозвище, отнюдь не должны были доноситься до слуха обитателей хижины. Въ этой священной оград, изъ которой изгнано было кощунство, люди говорили вполголоса или курили съ индйской важностью трубки. Въ стан не дозволялось даже употреблять выраженій, въ род ‘проклятое счастье’ или ‘да будетъ проклято счастье!’, такъ такъ они могли быть приняты за личный намекъ. Вокальная музыка допускалась, потому что ей приписывали успокоивающее дйствіе. Одна псня, которую плъ матросъ, Воинственный Джэкъ, дезертировавшій изъ австралійскихъ колоній Ея Великобританскаго Величества, пользовалась особенной популярностью, въ качеств колыбельной псни. Въ ней разсказывалась трагическая исторія о 74-мъ пушечномъ корабл ‘Аретуза’. Напвъ ея былъ унылый, минорный, и каждая строфа заканчивалась протяжнымъ, замирающимъ припвомъ: ‘На б-о-о-рт Аретузы’. Нужно было видть, какъ Джэкъ, держа на рукахъ ‘Счастье’, покачиваясь со стороны на сторону, словно плылъ на корабл, и въ тоже время тянулъ свою матросскую псню. Вслдствіе-ли этой качки или длинноты псни,— въ ней было 90 строфъ и добросовстный Джэкъ допвалъ ее непремнно всю, до грустнаго конца,— но она всегда производила желанное дйствіе. Въ эти минуты обитатели стана, растянувшись подъ деревьями и покуривая трубки, наслаждались тихими лтними сумерками и слушали заунывную мелодію, причемъ ими овладвала какая-то смутная мысль объ идиллическомъ счасть.

— Это штука отличная, — задумчиво замчалъ кто нибудь.— Райская штука!.

Въ длинные лтніе дни ‘Счастье’ приносили обыкновенно въ горы, гд добывалось золото. Тамъ онъ покоился на мягкомъ одял, подъ которымъ были наложены еловыя втви, между тмъ, какъ подъ нимъ, въ ям, работали люди. Подъ конецъ, его колыбель обыкновенно убирали цвтами и душистой зеленью. Отъ времени до времени кто-нибудь приносилъ ребенку втку дикой жимолости, азаліи или другіе яркіе цвты. Прелесть всхъ бездлушекъ, которыя до сихъ поръ искатели золота такъ равнодушно попирали ногами, внезапно раскрылась передъ ними… Какой-нибудь красивый камешекъ, поднятый въ ручь, осколокъ разноцвтнаго кварца, пластинка блестящей слюды получали теперь значеніе въ ихъ глазахъ: ихъ тотчасъ-же откладывали въ сторону — ‘для Счастья’. Нельзя и вообразить себ, сколько лса и горы доставили ‘для Томми’ разныхъ сокровищъ.

Окруженный игрушками, какъ какой-нибудь сказочный баловень фей, Томми, надо полагать былъ доволенъ. И онъ, дйствительно, казался совершенно счастливымъ, хотя серьезность его дтской физіономіи и задумчивый свтъ, горвшій въ его круглыхъ, срыхъ глазахъ noвременамъ тревожили Стемпи. Онъ былъ всегда такъ тихъ, такъ спокоенъ. Разсказывали, что однажды, сползая съ своего corral`я, т.е. съ изгороди изъ переплетенныхъ еловыхъ втвей, окружавшей его постельку, онъ упалъ головой внизъ на мягкую землю, и нсколько минутъ оставался съ поднятыми въ воздухъ ножонками, не теряя ни равновсія, ни чувства собственнаго достоинства. Потомъ онъ далъ поднять себя точно также, безъ ропота. Я нершаюсь приводить многочисленныхъ разсказовъ о его ранней смышленности, основанныхъ, къ сожалнію, лишь на пристрастномъ свидтельств близкихъ друзей. На нкоторыхъ изъ этихъ разсказовъ лежалъ даже оттнокъ суеврія…

— Я сейчасъ съ берега, говорилъ, однажды, задыхаясь отъ волненія Кентукъ:— и чтобъ мн провалиться сквозь землю, если я не видлъ — какъ къ нему на колни сла соя! И они совсмъ не стснялись другъ дружкой, точно вкъ жили вмст! Право! И цловались носиками!

И точно, пытался ли онъ перелзть черезъ сосновую втку, или спокойно лежалъ на сппн, смотря на оснявшую его листву, для него пли птицы, прыгали по деревьямъ блки, благоухали цвты. Природа была его кормилицей и товарищемъ. Ему посылало солнце свои золотыя стрлы, которыя, пробившись сквозь вершины деревъ, падали на его ручонку, такъ что онъ могъ схватить ихъ. Ему приносилъ втеръ благоуханіе смолы и лавра. Къ нему наклоняло дружески, съ усыпляющимъ шумомъ, свои густыя втви высокое красное дерево, между тмъ какъ жужжанье пчелъ и крики грачей глухо вторили шелесту листьевъ.

Это была золотая пора ‘Ревущаго Стана’, пора ‘прилива’ для искателей золота, они добывали его необычайно много, потому что съ ними было ‘Счастье’. Станъ ревниво оберегалъ свои преимущества и подозрительно смотрлъ на пришельцевъ. Онъ не только не поощрялъ иммиграціи, но для того, чтобы еще боле замкнуться, скупилъ земли по обимъ сторонамъ холмовъ, окружившихъ его стной. Эта предосторожность въ соединеніи съ репутаціей, которую доставило стану его умнье владть револьверомъ, сдлали его границы неприкосновенными. Почтальонъ, единственное существо, соединявшее ‘Ревущій Станъ’ съ остальнымъ міромъ, разсказывалъ чудеса объ этой цвтущей колоніи. ‘У ревуновъ,— говорилъ онъ,— есть улица, которой не годятся въ подметки вс улицы ‘Редъ-Дога’. Около домовъ у нихъ цвтники, виноградъ вьется, и умываются они по два раза въ день! Но только съ чужими чертовски грубы, и покланяются маленькому индйцу’.

Вмст съ благосостояніемъ явилось у стана потребность дальнйшихъ улучшеній, положили выстроить на будущую весну гостинницу и пригласить одно или два приличныхъ семейства поселиться въ ней ради ‘Счастья’, которому могло быть полезно женское общество. Только сильной любовью этихъ людей къ своему пріемышу можно объяснить подобную уступку, которая, если принять во вниманіе ихъ скептическій взглядъ на полезность и добродтели женскаго пола, вроятно была для нихъ нелегка. Конечно, не обошлось и безъ оппозиціи. Но такъ какъ осуществленіе этого плана отлагалось еще на три мсяца, то протестовавшее меньшинство изъявило, наконецъ, также свое согласіе, въ надежд, что какое нибудь неожиданное обстоятельство помшаетъ длу.

Такъ и вышло.

Зима 1851 года долго будетъ памятна въ тхъ мстахъ. Глубокій снгъ лежалъ на горахъ, каждый ручей превратился въ рку, каждая рка — въ озеро. Въ каждомъ ущельи образовался бурный потокъ. Стремительно бжавшая съ горъ вода вырывала съ корнемъ гигантскія деревья, разбрасывая ихъ по долин. ‘Редъ-Догъ’ два раза былъ подъ водой, и ‘Ревущій Станъ’ получилъ предостереженіе. ‘Вода,— говорилъ Стемпи,— ужь приходила промывать золото, она воротится’. И въ ту же ночь рка, выступивъ внезапно изъ береговъ, почти мгновенно залила весь треугольникъ ‘Ревущаго Стана’.

Въ сумятиц, произведенной вторженіемъ воды, посреди треска поломанныхъ деревьевъ и тьмы, которая, казалось, прибывала вмст съ водой для того, чтобы проглотить эти прелестныя долины, трудно было собрать разсянный станъ. Когда занялась заря, хижина Стемпи, какъ ближайшая къ рк, была снесена. Выше, около ущелья, нашли трупъ ея несчастнаго владльца. Но утшенія, гордости, надежды, Счастья ‘Ревущаго Стана’ — не оказывалось нигд. Люди, искавшіе его, возвращались съ стсненнымъ сердцемъ, какъ вдругъ услышали чьи-то голоса, зовущіе ихъ опять къ берегу. Это была спасательная лодка, плывшая внизъ по рк. Она, въ двухъ миляхъ отъ стана, подобрала человка, почти изнемогшаго, съ маленькимъ ребенкомъ на рукахъ. Спасающіе спрашивали: не знаетъ-ли кто его здсь, и не принадлежитъ-ли онъ къ колоніи?— Людямъ ‘Ревущаго Стана’ достаточно было одного взгляда, чтобъ убдиться, что передъ ними лежалъ Кентукъ, обезображенный, израненый, изувченный, но все еще не выпускавшій изъ рукъ ихъ ненагляднаго ‘Счастья’. Нагнувшись, они увидали, что ребенокъ былъ уже холоденъ и что пульсъ его не бился.

— Онъ умеръ, — произнесъ кто-то.

Кентукъ открылъ глаза.

— Умеръ? переспросилъ онъ упавшимъ голосомъ.

— Да! старина, и ты тоже умираешь!

Улыбка засвтилась во взгляд Кентука.

— Умираю? Онъ беретъ меня съ собой… Скажите товарищамъ, что ‘Счастье’ теперь со мной!

И этотъ сильный человкъ, ухватившись за слабаго малютку, какъ утопающій, говорятъ, хватается за соломенку, поплылъ по пнистой рк, вчно катящейся въ невдомый океанъ…

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙБРЕТЪ-ГАРТА

СЧАСТЬЕ ‘РЕВУЩАГО СТАНА’.

Читайте также:

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БРЕТЪ-ГАРТА