Рождественская песнь в прозе, Диккенс Чарльз, Год: 1843 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО,
Ф. РЕЗЕНЕРА.

ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ, СЪ 62 ПОЛИТИПАЖАМИ И ЗАСТАВКАМИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ В. И. ГУБИНСКАГО.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПСНЬ ВЪ ПРО3.

СВЯТОЧНЫЙ РАЗСКАЗЪ СЪ ПРИВИДНІЯМИ.

0x01 graphic

Глава I.
Тнь Марлея.

Марлей умеръ. Въ этомъ нтъ никакого сомннія. Свидтельство объ его смерти было подписано священникомъ. Духъ Марлей является Скруджу подрядчикомъ и главнымъ погребальщикомъ. Самъ Скруджъ подписалъ его, а всякій документъ, подписанный Скруджемъ, имлъ большую цну на бирж.

Старый Марлей былъ мертвъ, какъ камень. Я не хочу этимъ сказать, будто, по моему убжденію, въ камн нтъ ничего живого, я скоре думаю, что если есть что-нибудь дйствительно мертвое между камнями, то это долженъ быть гробовой камень, но такъ какъ со временъ предковъ сложилось уже такое выраженіе, то я и не хочу касаться ихъ мудрости своими неосвященными руками. Итакъ, повторяю: Марлей былъ мертвъ, какъ камень.

Зналъ ли Скруджъ наврное, что Марлей умеръ? Конечно, зналъ. Какъ же ему было не знать, когда они — Богъ знаетъ сколько лтъ — состояли компаньонами. Скруджъ былъ его единственнымъ душеприкащикомъ, единственнымъ распорядителемъ его имущества, единственнымъ наслдникомъ его движимой и недвижимой собственности, единственнымъ его другомъ — и, наконецъ, одинъ только и оплакивалъ смерть Марлея. Впрочемъ, даже Скруджъ не былъ до такой степени убитъ горемъ, чтобы не справить его похоронъ, какъ подобаетъ истинно дловому человку, выгоднымъ оборотомъ.

Повторяю: Марлей, безъ всякаго сомннія, умеръ.

Я настаиваю на этомъ, потому что читатель если не обратитъ вниманія на это обстоятельство, то ему вовсе покажется страннымъ то, что я хочу разсказать. Еслибы мы не знали положительно, что отецъ Гамлета умеръ до начала спектакля, то насъ вовсе не удивило бы, что онъ при сильномъ восточномъ втр отправился ночью прогуляться по стнамъ своего города. Это было бы не удивительне того, какъ еслибы какой-нибудь другой человкъ, среднихъ лтъ, пошелъ въ сильный втеръ прогуляться по открытому мсту — напримръ по кладбищу при церкви Св. Павла — чтобы удивить своего пугливаго сына.

Скруджъ не уничтожилъ имени Марлея на вывск. Она, нетронутая, висла много лтъ посл Марлея надъ входной дверью въ контору. Вс знали фирму подъ именемъ ‘Скруджъ и Марлей’. Нкоторые новички въ дл называли Скруджа — то Скруджемъ, то Марлеемъ и онъ одинаково отвчалъ на оба имени, ему ршительно было все равно, важны для него были одн деньги.

О! Скруджъ былъ настоящій кулакъ: онъ умлъ схватить сильно, какъ въ клещи, прижать, скрутить, сгрести. Это былъ старый гршникъ — алчный, любостяжательный, крпкій какъ кремень, изъ котораго никакая сталь ни разу не выскала благороднаго огня,— скрытный, угрюмый и замкнутый, какъ устрица.

Внутренній холодъ Скруджа морозилъ его старыя черты, щемилъ его острый носъ, морщилъ его щеки, прямилъ его походку. Отъ холода глаза Скруджа были красны, тонкія губы сини и хитрая рчь его скрипуча. Холодный иней лежалъ на его голов, бровяхъ и на его худомъ подбородк. Скруджъ повсюду вносилъ съ собою свою низкую температуру, въ самые жаркіе лтніе дни онъ леденилъ свою контору и не давалъ ей оттаять ни на одинъ градусъ даже о Рождеств.

Вншніе холодъ и жаръ не оказывали на Скруджа никакого вліянія. Никакая жара не могла согрть Скруджа, никакая зимняя погода не знобила его. Напротивъ, не было втра рзче его, никакого снга упряме, дождя неумолиме Скруджа. Самая скверная погода не находила въ Скрудж мста, гд бы пронять. Проливной дождь, снгъ, градъ, слякоть имли надъ нимъ только одно преимущество: то, что они бываютъ иногда щедры, Скруджъ-же — никогда,

Никто при встрч съ нимъ на улиц не останавливался, чтобы дружелюбно спросить его: ‘какъ поживаете, дорогой Скруджъ? Когда-же вы зайдете ко мн?’ Нищіе никогда не ждали отъ него милостыни, дти не спрашивали у него, который часъ, никто изъ встрчныхъ, ни мужчина, ни женщина, во всю его жизнь не просили указать имъ дорогу. Казалось, даже, что собаки слпыхъ нищихъ знали Скруджа и, завидя его, скоре тащили своихъ хозяевъ куда-нибудь подъ ворота или во дворъ, махая хвостомъ и какъ-бы желая сказать: ‘Лучше ужъ пусть никакой глазъ не смотритъ, чмъ дурной глазъ. Неправда-ли, мой слпой хозяинъ?’.

Скруджъ не обращалъ на все это никакого вниманія. Напротивъ, ему нравилось проталкиваться по многолюднымъ путямъ жизни, отстраняя отъ себя всякое людское сочувствіе. Это было ему такъ-же сладко, какъ мальчишк пряникъ.

Однажды, въ канунъ лучшаго изъ всхъ дней въ году, въ канунъ Рождества, старый Скруджъ сидлъ и занимался въ своей контор. Погода стояла холодная, мрачная, рзкая и туманная. Скруджъ могъ слышать, какъ люди ходили по двору, кряхтя отъ холода, хлопая руками и стукая ногами о мостовую, чтобы согрться. Часы на башн пробили только три, а уже было совершенно темно, да и во весь-то день не проглядывало солнышко. Туманъ былъ такъ густъ, что дома по ту сторону двора, какъ ни былъ онъ узокъ, казались призраками. Огни въ противоположныхъ окнахъ казались красными пятнами на ощутимомъ сромъ полотн воздуха. Туманъ проникалъ во всякую щель, въ каждую замочную скважину.

Видя такой густой туманъ, спустившійся на землю и нагонявшій совершенную мглу, можно было подумать, что сама мать-природа гд-нибудь неподалеку заварила на праздникъ пиво въ громадныхъ размрахъ.

Скруджъ оставлялъ дверь своей конторы отворенной, чтобы наблюдать за писцомъ, который копировалъ письма въ сосдней канур, до того тсной и мрачной, что она походила на чанъ. Каминъ у Скруджа топился очень слабо, въ камин же писца было такъ мало огня, что, казалось, горлъ одинъ только уголекъ. Но писецъ не могъ увеличить огня, потому, что ящикъ съ углями стоялъ въ комнат Скруджа, и каждый разъ, какъ писецъ входилъ туда съ каминной лопаткой, хозяинъ предупреждалъ его. что имъ придется разстаться. Писецъ надлъ на себя свой блый шарфъ и старался согрться у свчки, но такъ какъ онъ не обладалъ сильнымъ воображеніемъ, то попытка эта не удалась.

— Съ веселымъ Рождествомъ дядя! Да хранитъ васъ Господь! послышался вдругъ радостный голосъ. То былъ голосъ племянника Скруджа, быстро вошедшаго въ комнату.

— Что за вздоръ! сказалъ Скруджъ.

Племянникъ Скруджа. такъ согрлся отъ быстрой ходьбы по холоду и туману, что румянецъ горлъ на его щекахъ и глаза блестли. Онъ былъ очень хорошъ въ эту минуту.

— Рождество вздоръ, дядя? возразилъ племянникъ Скруджа. Вы не то, конечно, хотли сказать?

— Ошибаешься: именно то, сказалъ Скруджъ. Веселое Рождество! Какое право имешь ты радоваться? Какая причина теб быть веселымъ? Ты, кажется, уже довольно бденъ.

— Помилуйте, весело возразилъ племянникъ, скажите лучше, какое вы имете право быть печальнымъ? По какой причин вы такъ угрюмы? Вы, кажется, довольно богаты.

Скруджъ, не находя въ эту минуту лучшаго отвта, повторилъ свое: ахъ, вздоръ!

— Ну, не сердись, дядя, сказалъ племянникъ.

— Какъ-же мн не сердиться, возразилъ дядя, когда я живу въ свт, наполненномъ такими глупцами, какъ ты! Радостное Рождество! Не говори мн о радостномъ Рождеств! Что такое Рождество, какъ не время платить безъ денегъ счеты, время, указывающее, что человкъ сталъ годомъ старе и ни однимъ часомъ богаче, время сводить книги и видть, что каждая статья въ теченіе цлыхъ двнадцати мсяцевъ прямо противъ насъ. Еслибы я могъ дйствовать по своему желанію, воскликнулъ Скруджъ съ негодованіемъ, я бы всякаго дурака, который шляется, Христа славя, сварилъ вмст съ его пуддингомъ и похоронилъ бы съ елкой, воткнутой въ сердце! Да, я непремнно бы сдлалъ это!

— Дядя! умолялъ племянникъ.

— Племянникъ, возразилъ дядя серьезно, празднуй Рождество по-своему и предоставь мн соблюдать его, какъ я хочу.

— Вы называете это соблюдать! воскликнулъ племянникъ. Но въ томъ-то и дло, что вы его вовсе не соблюдаете.

— Ну такъ предоставь мн вовсе о немъ не думать. Пусть оно приноситъ теб вс блага! Да, полно, принесло-ли оно теб когда-нибудь добро?

— Есть много вещей, изъ которыхъ я могъ бы извлечь добро и которыми, могу сказать, я не воспользовался, между прочимъ, и Рождество. Но во всякомъ случа, кром глубокаго благоговнія, которое я питаю къ Рождеству за его святое происхожденіе, я еще считаю этотъ день самымъ лучшимъ въ году, добрымъ, всепрощающимъ. любящимъ, веселымъ днемъ, единственнымъ днемъ, какой я знаю въ длинномъ списк календаря, когда узкія сердца людей расширяются и длаются способны смотрть на бдный классъ людей, какъ на своихъ спутниковъ въ жизни къ одной общей цли,— къ смерти, когда, они не считаютъ ихъ существами другой породы, предназначенными для иного пути въ жизни и для иныхъ цлей. И потому, дядя, хотя Рождество никогда не положило мн въ карманъ ни одного куска золота или серебра, все-же я увренъ, что оно принесло мн добро и будетъ приносить, и я благословляю его.

Писецъ въ чану невольно захлопалъ въ ладоши въ знакъ одобренія, но тотчасъ-же, почувствовавъ все неприличіе такого поведенія, онъ принялся мшать угли въ камин, потушивъ и послднія слабыя искры.

— Издайте еще какой-нибудь звукъ, закричалъ Скруджъ, и вы отпразднуете свое Рождество потерею мста.

Затмъ, обращаясь къ племяннику, онъ прибавилъ:

— Вы великолпный ораторъ, милостивый государь, и я удивляюсь, что вы не поступаете въ парламентъ.

— Не сердитесь, дядя! Приходите-ка лучше къ намъ завтра обдать.

— Убирайся къ ………… (и, дйствительно, Скруджъ договорилъ фразу до конца), прежде чмъ я приду къ теб.

— Но почему же? Почему?

— А зачмъ ты женился? отвтилъ ему Скруджъ вопросомъ.

— Потому что влюбился.

— Потому что влюбился! проворчалъ Скруджъ съ такимъ презрніемъ, какъ-будто ему показали единственную вещь, которая можетъ быть еще нелпе радостнаго Рождества. Прощай!

— Но, дядя, вдь вы ни разу у меня не были и прежде, чмъ я женился, зачмъ-же теперь вамъ отговариваться моей женитьбой?

— Прощай! повторилъ Скруджъ.

— Я ничего отъ васъ не требую, ничего у васъ не прошу, почему-же намъ не быть друзьями?

— Прощай! произнесъ Скруджъ въ третій разъ.

— Я до глубины сердца огорченъ вашей настойчивостью. Между нами никогда не было ссоры, къ которой бы я подалъ поводъ. Я сдлалъ попытку склонить васъ Рождествомъ и до конца праздника сохраню свое веселое рождественское настроеніе. Итакъ, желаю вамъ, дядя, радостно встртить Рождество.

— Прощай! произнесъ опять Скруджъ.

— И счастливаго новаго года!

— Прощай! еще разъ сказалъ Скруджъ.

Не смотря на все это, племянникъ вышелъ изъ комнаты, не произнеся ни одного сердитаго слова.

Онъ остановился у наружной двери, чтобы пожелать счастливаго праздника писцу, и тотъ, не смотря на то, что совсмъ замерзъ, оказался тепле Скруджа и отъ всего сердца отвтилъ на обращенное къ нему привтствіе.

Услыхавъ это, Скруджъ проворчалъ:

— Вотъ еще человкъ! Писецъ, получающій пятнадцать шиллинговъ въ недлю, съ женою и цлымъ семействомъ на ше, толкуетъ также о радостномъ Рождеств! Нтъ, уходи хоть въ сумасшедшій домъ!

Выпустивъ племянника Скруджа, писецъ впустилъ двухъ другихъ господъ. Къ Скруджу подошли двое почтенныхъ мужчинъ, пріятной наружности, они подошли къ Скруджу съ бумагами въ рукахъ и поклонились ему.

— Это контора Скруджа и Марлея, кажется? началъ одинъ изъ мужчинъ, взглянувши въ списокъ, который держалъ въ рукахъ. Съ кмъ я имю удовольствіе говорить: съ господиномъ-ли Скруджемъ или съ Марлеемъ?

— Сегодня исполнилось ровно семь лтъ, какъ Марлей умеръ, отвтилъ Скруджъ.

— Мы уврены въ томъ, что его щедрость нашла достойнаго представителя въ пережившемъ его компаньон, сказалъ господинъ, подавая ему подписной листъ.

Въ этомъ отношеніи онъ былъ правъ: Скруджъ и Марлей были дв родныя души.

Но при зловщемъ слов щедрость Скруджъ насупилъ брови, покачалъ головой и возвратилъ листъ.

— Въ ныншній праздникъ, продолжалъ господинъ, предлагая Скруджу перо, боле, чмъ когда-либо, было бы желательно купить нсколько припасовъ для бдныхъ, которые сильно страдаютъ въ эту холодную пору. Тысячи людей нуждаются въ самомъ необходимомъ, сотни тысячъ не имютъ самыхъ простыхъ удобствъ.

— Разв не существуетъ боле тюремъ? спросилъ Скруджъ.

— Тюремъ слишкомъ довольно, отвчалъ господинъ, опуская перо.

— А рабочіе дома Союза все еще дйствуютъ?

— Я бы желалъ сказать, что нтъ. Но, увы они слишкомъ дятельны.

— А дисциплинарная мельница? А законъ о бдныхъ все еще въ сил?

— Въ полной сил.

— А! а я боялся: думалъ, не случилось-ли чего, что могло остановить ихъ полезную силу. Я очень радъ слышать противное.

— Но такъ какъ вс эти учрежденія едва-ли доставляютъ пищу, необходимую для поддержанія духа и тла народа, то нсколько человкъ изъ насъ стараются составить капиталъ, на счетъ котораго можно было-бы покупать бднымъ мясо, питье, топливо и теплую одежду. Мы выбрали этотъ праздникъ для своей дятельности, потому что въ это время боле, чмъ когда-либо, даетъ себя чувствовать нужда, и вмст съ тмъ это время, когда веселятся богатые люди. Сколько прикажете записать отъ вашего имени?

— Ничего, отвчалъ Скруджъ.

— Вы желаете остаться неизвстнымъ?

— Я желаю, чтобы меня оставили въ поко, господа, если вы ужъ меня спрашиваете о моемъ желаніи. Вотъ мой отвтъ. Я самъ на Рождество не веселюсь и не имю средствъ доставлять возможность веселиться лнтяямъ. Я съ своей стороны помогаю поддержанію тхъ учрежденій, о которыхъ упомянулъ, они стоятъ довольно дорого, и тмъ, кому приходится плохо, слдуетъ поступить въ одно изъ нихъ.

— Многіе не могутъ туда поступить, многіе согласились бы скоре умереть.

— Еслибы они согласились скоре умереть, возразилъ Скруджъ, тмъ лучше: пускай умираютъ, они уменьшатъ излишекъ населенія. Впрочемъ, извините меня, я этого факта не знаю.

— Но вы могли бы знать, замтилъ господинъ.

— Это не мое дло, возразилъ Скруджъ. Достаточно человку знать свои собственныя дла и не вмшиваться въ чужія. Мои дла занимаютъ все мое время. Прощайте, милостивый государь.

Видя ясно, что дальнйшія настоянія ни къ чему не поведутъ, пришедшіе господа удалились. А Скруджъ продолжалъ работу съ весьма хорошимъ мнніемъ о себ и въ боле веселомъ расположеніи духа, чмъ въ какомъ бывалъ обыкновенно.

Между тмъ, туманъ сдлался такъ густъ и темнота такъ непроницаема, что на улицахъ появились люди съ зажженными факелами, предлагая проводить экипажи, въ темнот затруднявшіеся найти дорогу.

Старый черный колоколъ и древняя башня, въ которой онъ вислъ и изъ готическаго окна которой обыкновенно лукаво поглядывалъ на Скруджа, исчезли въ темнот, колоколъ билъ часы и четверти точно изъ-за облаковъ, гудя посл боя глухимъ дрожащимъ звукомъ, точно будто зубы стучали въ замерзшей голов башни. Морозъ крпчалъ. Въ большой улиц, противъ входа во дворъ, нсколько работниковъ исправляли газовыя трубы. Они развели большой огонь въ ршетчатой жаровн вокругъ которой толпились мужчины и дти въ лохмотьяхъ, гря свои руки и съ наслажденіемъ моргая глазами передъ пламенемъ. Вода, скопившаяся вокругъ водопроводнаго крана, котораго никто не трогалъ, замерзла, и кранъ обратился въ кусокъ льду. Только блескъ отъ лампъ въ окнахъ магазиновъ, разукрашенныхъ елками, бросалъ красный цвтъ на лица прохожихъ. Въ этотъ вечеръ шла большая торговля въ курятныхъ, овощныхъ и фруктовыхъ лавкахъ. Он представляли до того великолпное зрлище, что трудно было себ представить, какую связь можетъ имть это великолпіе съ такимъ скучнымъ дломъ, какъ продажа и купля.

Лордъ-мэръ, въ своемъ, похожемъ на крпость, дворц, отдавалъ приказанія пятидесяти поварамъ и буфетчикамъ, чтобы приготовленія къ Рождеству были достойны дома лордъ-мэра, и даже бдный портной на чердак, котораго мэръ оштрафовалъ пятью шиллингами въ прошлый понедльникъ за то, что тотъ былъ пьянъ и обнаружилъ на улиц кровожадность,— и тотъ замшивалъ свой пудднигъ къ завтрашнему дню, пока его тощая жена ходила съ ребенкомъ покупать мясо.

Между тмъ, туманъ длался все гуще и морозъ крпче, пронзительне, нестерпиме.

Одинъ бдный мальчикъ, носикъ котораго морозъ глодалъ такъ, какъ собака гложетъ кость, остановился у замочной скважины двери Скруджа, чтобы угостить его Рождественской псней, но только что онъ заплъ первый стихъ: ‘Богъ храни васъ, господинъ, пусть ничто васъ не тревожитъ…’, какъ Скруджъ съ такою энергіею схватилъ линейку и произнесъ такое бшеное проклятіе, что пвецъ съ ужасомъ убжалъ, предоставивъ входъ въ замочную скважину туману и симпатичному для Скруджа морозу.

Насталъ, наконецъ, часъ запирать контору. Неохотно всталъ Скруджъ со своего стула и тмъ подалъ знакъ писцу въ канур, который тотчасъ-же потушилъ свчку и надлъ шляпу.

— Вы, вроятно, захотите воспользоваться всмъ завтрашнимъ днемъ? спросилъ Скруджъ.

— Если это вамъ удобно.

— Вовсе не удобно и притомъ несправедливо. Если бы я вычелъ съ васъ за этотъ день полкроны, вы, наврно, сочли-бы себя обиженнымъ?

Писецъ робко улыбнулся.

— И однакоже, продолжалъ Скруджъ, вы и не думаете, что я могу быть обиженъ, когда плачу жалованье за день бездлья.

Писецъ замтилъ, что это случается только разъ въ годъ.

— Хороша причина, чтобы обирать карманы людей каждое 25-е число декабря, сказалъ Скруджъ, застегивая свое пальто до подбородка. Впрочемъ, пожалуй, пусть будетъ завтрашній день вашимъ, зато придите на слдующій день какъ можно раньше.

Писецъ общалъ придти рано, и Скруджъ вышелъ, ворча, изъ конторы. Писецъ заперъ ее съ быстротою молніи и, закутавшись въ свой блый шарфъ, длинные концы котораго висли изъ-подъ сюртука (у него не было пальто), побжалъ по Корнгиллю, скользя вслдъ за рядомъ мальчиковъ по замерзшимъ лужамъ и празднуя такимъ образомъ канунъ Рождества. Затмъ онъ со всхъ ногъ побжалъ домой къ Кэмденъ-Тауну, за неимніемъ свчки, играть въ жмурки со своими дтьми.

Скруджъ отобдалъ въ мрачномъ трактир, куда имлъ обыкновеніе ходить, прочелъ вс газеты и, посвятивъ остальную часть вечера наслажденію въ сообществ своихъ банкирскихъ книгъ, отправился спать.

Онъ занималъ квартиру, принадлежавшую нкогда его покойному компаньону. Ото былъ рядъ мрачныхъ комнатъ въ огромномъ дом, стоявшемъ въ самомъ конц маленькаго двора, гд ему было вовсе неудобно. Казалось, что этотъ домъ, играя, въ юности, въ прятки съ другими домами, зашелъ на этотъ дворъ и потомъ не зналъ уже, какъ оттуда выйти. Теперь же онъ былъ настолько старъ и мраченъ, что никто, кром Скруджа, не жилъ въ немъ. Остальныя комнаты были отданы въ наемъ подъ конторы. Дворъ былъ такъ теменъ, что даже Скруджъ, которому знакомъ былъ каждый его камень, принужденъ былъ итти ощупью. Густой туманъ вислъ надъ мрачными, старыми воротами.

Теперь читателю необходимо обратить вниманіе на молотокъ у двери и замтить, что въ немъ не было положительно ничего необыкновеннаго, кром разв того, что онъ былъ очень великъ. Еще несомннно то, что Скруджъ видлъ его каждое утро и каждый вечеръ съ тхъ поръ, какъ жилъ въ этомъ дом. Замтьте притомъ, что у Скруджа воображеніе было развито мене, чмъ у кого-либо въ лондонскомъ Сити, не исключая даже городской думы и гласныхъ (оговорка очень смлая).

Помните также, что въ продолженіе семи лтъ Скруджъ ни разу не подумалъ о Марле, кром разв того, что передъ вечеромъ сказалъ постившимъ его господамъ, что Марлей умеръ семь лтъ тому назадъ. Взявъ все это въ соображеніе, пусть кто-нибудь объяснитъ мн, какимъ образомъ, вложивъ ключъ въ замокъ, Скруджъ ясно увидлъ въ молотк не молотокъ, а лицо Марлея, хотя молотокъ ни мало не измнился. Не смотря на окружавшую темноту, лицо было освщено какимъ-то слабымъ свтомъ, похожимъ на свтъ, распространяемый гнилушкой въ темнот. Лицо не было ни сердитое, ни злое и смотрло на Скруджа такъ же спокойно, какъ Марлей при жизни имлъ обыкновеніе смотрть на него сквозь очки, ушки которыхъ охватывали его голову. Волоса Марлея какъ-то странно шевелились, точно колеблемые дыханіемъ или теплымъ воздухомъ. Глаза, широко раскрытые и совершенно неподвижные, и мертвенная блдность длали его страшнымъ, но ужасъ этотъ наввался какъ-то вопреки выраженію лица Марлея и, казалось, какъ-бы безъ его вдома.

Какъ только Скруджъ началъ пристально вглядываться въ это явленіе, оно исчезло, и молотокъ, оказался опять молоткомъ.

Если мы скажемъ, что Скруджъ не испугался и не почувствовалъ въ своей крови волненія, каковое ему съ дтства не было знакомо, то это будетъ неправда. Однако же, онъ опять взялся за ключъ, который, было, въ испуг выпустилъ изъ рукъ, смло повернулъ его, вошелъ и зажегъ свчку. Но прежде, чмъ запереть дверь, онъ остановился въ нершимости, затмъ осторожно заглянулъ за дверь, какъ будто ожидая, что его испугаетъ видъ торчащей въ двери косички парика Марлея. Но на двери ничего не было, кром винтовъ и гаекъ, которыми держался молотокъ. Скруджъ произнесъ ‘вздоръ’ и съ шумомъ захлопнулъ дверь.

Звукъ отъ этого шума раздался но всему дому, какъ раскатъ грома. Его повторило эхо каждой комнаты наверху и каждаго боченка въ погреб виннаго торговца внизу. Но Скруджъ былъ, не таковъ, чтобы пугаться эхо. Онъ заперъ дверь на ключъ, прошелъ черезъ переднюю и тихо поднялся по лстниц, поправляя сальную свчку щипцами.

Часто говорится, что можно прохать шестерней по хорошей старинной лстниц или сквозь проблы незрлаго парламентскаго акта, я же говорю, что по лстниц Скруджа можно было, буквально, пронести поперекъ погребальныя дроги, т. е. дышломъ, обращеннымъ къ стн, и дверцами къ периламъ. Лстница была такъ широка, что вы сдлали бы это совершенно свободно, и еще осталось бы мсто. Поэтому-то, можетъ быть, и показалось Скруджу, что передъ нимъ, въ полумрак, движутся по лстниц сами собою громадныя дроги. Полдюжины газовыхъ уличныхъ фонарей не могли бы достаточно освтить эту лстницу. Поэтому вы можете себ представить, что при свт сальной свчки на лстниц было довольно темно.

Но Скруджъ пошелъ наверхъ, не обращая на это никакого вниманія. Темнота — вещь дешевая, и Скруджъ любилъ ее, а потому онъ совершенно спокойно продолжалъ свой путь. Но прежде, чмъ запереть за собою тяжелую дверь, онъ прошелся по своей комнат, посматривая, все ли въ порядк. Побудила его къ тому память о только что виднномъ лиц.

Все было въ обычномъ вид: и кабинетъ, и спальня, и кладовая. Никого не было подъ столомъ, никого подъ диваномъ, въ камин тллъ слабый огонь, чашка и ложка были приготовлены, кастрюлька съ теплымъ питьемъ стояла на каминной заслонк, на случай, еслибъ Скруджъ чувствовалъ небольшую простуду. Никого не было подъ кроватью, никого въ шкафу, никого даже въ халат, который какъ-то подозрительно вислъ на стн. Въ кладовой стояли на своемъ обыкновенномъ мст: старая ршетка, старые сапоги, дв корзины для рыбы, умывальникъ на трехъ ложкахъ и кочерга.

Оставшись совершенно доволенъ своимъ осмотромъ, Скруджъ заперся на замокъ, — даже повернулъ ключъ два раза, чего не длывалъ прежде.

Обезпечивъ себя такимъ образомъ отъ неожиданнаго нападенія, онъ снялъ съ себя галстухъ, надлъ халатъ, туфли, ночной колпакъ и слъ къ огню, принять свое теплое питье.

Огонь былъ очень малъ для такой холодной ночи. Скруджъ принужденъ былъ ссть очень близко къ огню, даже нагнуться надъ нимъ, чтобы извлечь малйшее ощущеніе тепла отъ такой горсточки углей.

Каминъ былъ очень старый, поставленный очень давно какимъ-то голландскимъ купцомъ, онъ весь былъ выложенъ странными голландскими изразцами, съ пестрыми рисунками изъ священнаго писанія. Тутъ были Каины и Авели, дочери Фараона, ангелы, спускавшіеся на облакахъ, похожихъ на перины, Авраамы, Валтасары, апостолы, пускавшіеся въ море въ душегубкахъ,— словомъ, сотни лицъ могли обратить на себя вниманіе Скруджа. И все это вдругъ замнилось лицомъ Марлея, умершаго семь лтъ тому назадъ. Еслибы каждый изразецъ былъ совершенно чистъ и могъ отразить на своей поверхности картину изъ несвязныхъ мыслей Скруджа, то каждый изразецъ представилъ бы портретъ стараго Марлея.

— Какой вздоръ! сказалъ Скруджъ и прошелся по комнат.

Походивши немного, онъ опять слъ. Откинувъ голову на спинку стула, онъ нечаянно взглянулъ на колокольчикъ, висвшій въ комнат и давно уже не употреблявшійся. Этотъ колокольчикъ былъ нкогда проведенъ изъ комнаты верхняго этажа, для какой-то цли, давно забытой. И вдругъ, къ неописанному удивленію и невольному ужасу Скруджа, этотъ колокольчикъ сталъ качаться. Сперва онъ качался очень медленно, не издавая почти звука, но потомъ громко зазвонилъ, и ему стали вторить вс колокольчики въ дом. Этотъ звонъ продолжался съ полминуты — можетъ быть, съ минуту, — но Скруджу это время показалось цлымъ часомъ.

Затмъ вс колокольчики разомъ смолкли.

Тогда въ самомъ низу, въ подвал дома, послышалось какое-то бряцанье, точно кто нибудь тащилъ тяжелую цпь по боченкамъ въ погреб виннаго торговца. Скруджъ вспомнилъ тогда, что ему говорили, будто духи, которые являются людямъ на земл, всегда тащатъ за собою цпи. Потомъ дверь погреба отворилась съ страшнымъ трескомъ, и Скруджъ услыхалъ то же бряцанье, но боле явственное, въ нижнемъ этаж, затмъ то же бряцанье по лстниц и наконецъ у самой двери своей комнаты.

— И все-таки вздоръ! сказалъ Скруджъ. Не хочу этому врить!

Однако онъ перемнился въ лиц, когда привидніе, не останавливаясь, прошло сквозь дверь, вошло въ комнату и предстало передъ нимъ. При вход его потухавшее пламя запрыгало, какъ бы желая воскликнуть: ‘Я его знаю, это тнь Марлея!’, и опять померкло.

То была, дйствительно, фигура Марлея, въ его парик, обыкновенномъ камзол, узкихъ панталонахъ и длинныхъ сапогахъ, кисточки которыхъ шевелились такъ же, какъ косичка, полы сюртука и волосы на голов. Цпь, которую Марлей тащилъ за собою, была прикрплена къ его таліи, она была очень длинна и извивалась какъ хвостъ, она состояла (какъ Скруджъ хорошо замтилъ) изъ денежныхъ ящиковъ, ключей, замковъ, изъ конторскихъ книгъ, изъ актовъ и тяжелыхъ мшковъ съ деньгами. Все это было сдлано изъ стали. Тло привиднія было такъ прозрачно, что Скруджъ, смотря на него спереди, сквозь камзолъ, могъ видть его дв заднія пуговки.

Скруджу часто приходилось прежде слышать, что у Марлея нтъ сердца, но онъ этому не врилъ до сихъ поръ, да и теперь не врилъ. Онъ внимательно разсматривалъ привидніе насквозь и видлъ, что оно стояло прямо передъ нимъ, онъ чувствовалъ на себ холодящее дйствіе его мертвенно-холодныхъ глазъ, онъ разсмотрлъ даже изъ какой матеріи былъ сдланъ платокъ, который связывалъ Марлею голову и подбородокъ и котораго Скруджъ прежде не замтилъ. И все-таки онъ не врилъ и боролся со своими вншними чувствами.

— Ну-съ, сказалъ Скруджъ холодно и рзко, чего вы желаете отъ меня?

— Очень многаго, отвчало привидніе.

То былъ голосъ Марлея,— никакого сомннія.

— Кто вы такой?

— Спросите лучше, каковъ я былъ?

— Ну, кто были вы? сказалъ Скруджъ, возвысивъ голосъ.. Вы, хотя и тнь, по очень щепетильны.

— При жизни я былъ вашимъ компаньономъ, Яковомъ Марлеемъ.

— Не можете ли… вы… приссть? спросилъ Скруджъ. подозрительно поглядывая на привидніе.

— Могу.

— Такъ садитесь.

Скруджъ сдлалъ этотъ вопросъ потому, что не зналъ, обладаетъ ли такое прозрачное привидніе способностью сидть, и чувствовалъ, что если оно отвтитъ отрицательно, то объясненіе будетъ очень неудобно. Но привидніе услось совершенно свободно по другую сторону камина.

— Вы не врите въ меня? замтило привидніе.

— Не врю, отвчалъ Скруджъ.

— Какое желали бы вы имть доказательство въ моей дйствительности, кром свидтельства вашихъ собственныхъ глазъ?

— Не знаю, отвчалъ Скруджъ.

— Почему вы не врите своимъ глазамъ?

— Потому что иногда самая ничтожная вещь вліяетъ на наши вншнія чувства. Легкое разстройство желудка длаетъ ихъ неврными, и они насъ тогда обманываютъ. Вы, можетъ быть, въ дйствительности не что иное, какъ непереваренный въ желудк кусокъ говядины, корка отъ сыра или недопеченый картофель, въ васъ, я думаю, боле неудобосваримаго, чмъ серьезнаго.

Скруджъ не имлъ привычки острить и въ эту минуту былъ вовсе не въ шутливомъ расположеніи духа. По правд сказать, онъ старался шутить, чтобы развлечь себя и прогнать страхъ, которымъ голосъ привиднія пронималъ его до мозга костей.

Онъ чувствовалъ, что сидть молча и смотрть въ неподвижные стеклянные глаза будетъ, для него гибелью. Притомъ привидніе было окружено какой-то адской атмосферой. Скруджъ не могъ ее чувствовать, но она сказывалась потому, что, хотя провидніе сидло совершенно неподвижно, однако, волосы, кисточки на сапогахъ и полы сюртука колебались, точно отъ струи теплаго воздуха, выходящаго изъ печи.

— Видите-ли вы эту зубочистку? спросилъ Скруджъ, возвращаясь къ разговору и желая отвратить отъ себя хоть на мгновеніе пристальный взоръ привиднія.

— Вижу, отвчало привидніе.

— Но вы не смотрите на нее, замтилъ Скруджъ.

— И все-таки вижу, возразило привидніе.

— Ну, такъ мн стоитъ, продолжалъ Скруджъ, проглотить ее, чтобы затмъ до конца жизни меня преслдовалъ цлый легіонъ духовъ, измышленныхъ собственной моей фантазіей. Вздоръ, я вамъ говорю, вздоръ!

Услышавъ это, привидніе издало такой страшный и печальный крикъ и съ такимъ ужаснымъ шумомъ потрясло своею цпью, что Скруджъ долженъ былъ схватиться за стулъ, чтобы не упасть въ обморокъ, но страхъ его достигъ крайняго предла, когда привидніе сняло повязку со своей головы, какъ-будто ему было жарко въ комнат.

При этомъ нижняя челюсть Марлея упала ему на грудь.

Скруджъ опустился на колни и закрылъ лицо руками.

— О, пощади! воскликнулъ онъ. Зачмъ ты, страшное видніе, такъ тревожишь меня?

— О, человкъ съ земнымъ умомъ, вришь-ли ты въ меня теперь? спросилъ духъ.

— Врю, отвтилъ Скруджъ. Я принужденъ врить. Но зачмъ духи являются на землю, и зачмъ они приходятъ ко мн?

— О, Скруджъ! сказало привидніе, отъ всякаго человка требуется, чтобы душа его не оставалась замкнута, чтобъ она была въ постоянномъ общеніи съ его ближними, принимала всегда участіе въ другихъ, — и если душа не исполнила этого своего предназначенія при жизни, то обречена выполнить его по смерти. Она осуждена бродить по свту и видть — о, горе мн!— видть то, въ чемъ не можетъ принять участія, видть тхъ, съ кмъ при жизни она могла бы длиться и счастье которыхъ было въ ея рукахъ.

Привидніе опять застонало, потрясло цпью и стало ломать свои прозрачныя руки.

— Вы скованы, сказалъ Скруджъ дрожащимъ голосомъ. Отчего? Скажите мн.

— Я ношу ту цпь, которую сковалъ себ при жизни, отвчалъ духъ, я самъ постепенно прибавлялъ къ ней звено за звеномъ, аршинъ за аршиномъ, надлъ ее на себя и ношу по своей вол. Неужели теб кажется страннымъ ея составъ?

Скруджъ дрожалъ все боле и боле.

— Или, можетъ быть, ты желаешь знать, продолжалъ духъ, всъ и длину той цпи, которую ты самъ носишь? Она была такой же тяжести и такой же длины, какъ моя, семь лтъ тому назадъ. Съ тхъ поръ ты много надъ нею работалъ, и она вышла очень тяжела.

Скруджъ посмотрлъ на полъ, какъ-бы желая увидть себя окруженнымъ пятидесятью или шестидесятью саженями желзной цпи, но не увидлъ ничего.

— Яковъ, началъ онъ умоляющимъ голосомъ, старый Яковъ Марлей, скажи мн еще что нибудь. Успокой меня, Яковъ.

— Мн нечмъ тебя успокоить, Эбенезеръ Скруджъ, возразилъ духъ. Успокоеніе нисходитъ изъ другихъ сферъ, приносится иными посланными и дается другого сорта людямъ. Я даже не могу теб сказать всего, что бы хотлъ. Мн дозволено очень немного говорить съ тобою. Я нигд не могу останавливаться, нигд не могу отдыхать и мшкать. Моя душа при жизни никогда не переступала за порогъ нашей конторы,— слушай меня внимательно,— никогда не выходила за узкіе предлы нашей размнной ямы, и потому мн предстоитъ много тяжелыхъ путешествій.

Скруджъ въ раздумь заложилъ руки въ карманы (онъ это длалъ всегда, когда задумывался) и, не подымаясь съ колнъ и не открывая глазъ, сталъ обдумывать то, что говорило ему привидніе.

— Однако, ты совершаешь эти путешествія, должно быть, очень медленно, замтилъ Скруджъ, какъ бы дловымъ, но вмст съ тмъ смиреннымъ и почтительнымъ тономъ.

— Медленно! воскликнулъ Марлей.

— Ты уже семь лтъ какъ умеръ, сказалъ тихо Скруджъ, и все время путешествуешь?

— Да, все время, отвчалъ духъ, и мн нтъ ни отдыха, ни покоя, меня вчно грызетъ раскаяніе.

— Ты скоро двигаешься? спро

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПСНЬ ВЪ ПРО3.

Глава I.Тнь Марлея.

Читайте также:

Глава I.
Тнь Марлея.