Колокола, Диккенс Чарльз, Год: 1844 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 102 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Полное собраніе сочиненій
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА

КНИГА 2

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ
къ журналу ‘ПРИРОДА И ЛЮДИ’
1909 г.

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

КОЛОКОЛА.

Разсказъ домового о томъ, какъ колокола провожали старый и встрчали Новый Годъ.

Переводъ баронессы С. А. Врангель.

I. Первая четверть.

Немного найдется людей — а такъ какъ крайне желательно, чтобы разсказчикъ и его слушатель съ самаго же начала возможно лучше понимали другъ друга, я прошу не забывать, что отношу это примчаніе не исключительно къ юношамъ или дтямъ, но что оно касается всхъ безъ различія, и большихъ и малыхъ, молодыхъ и старыхъ, тхъ, кто еще растетъ, равно, какъ и стоящихъ на склон жизни,— такъ не много найдется людей, говорю я, которые согласились бы провести ночь въ церкви. Я, конечно, не говорю про то время, когда въ церкви идетъ служба, въ особенности въ жаркій лтній день (мы вс не разъ видли спящихъ въ это время), но я говорю про ночь, про то время, когда въ церкви никого нтъ.

Находиться въ церкви среди бла дня вещь вполн естественная, но мы говоримъ, повторяю, исключительно о ночи, и я не сомнваюсь, что въ любую темную ночь, при завываніи втра, въ ночь выбранную именно для этой цли, никто, встртившись со мною на паперти старой церкви запущеннаго кладбища, не ршится дать себя запереть въ ней до слдующаго утра, хотя бы ране и далъ на это свое согласіе.

Оно и понятно: втеръ ночью завываетъ вокругъ этихъ мрачныхъ зданій съ безконечнымъ стономъ, какъ бы стремясь потрясти невидимою рукою окна и двери, ища щели, черезъ которую могъ бы пробраться во внутрь. А потомъ, ворвавшись, онъ какъ человкъ, не находящій того, что ищетъ, рветъ и рыдаетъ. Не находя выхода, онъ кружится по всей церкви, скользитъ вокругъ колоннъ, бшено врывается въ органъ, опять кидается вверхъ, напрягая вс усилія прорваться черезъ крышу, а потомъ, неожиданно ринувшись внизъ, какъ изступленный кидается на плиты пола, откуда грозно рыча, уходитъ подъ своды.

Иногда онъ ползетъ вдоль стнъ, издавая прерывистые звуки, словно тайкомъ читаетъ надписи надгробныхъ камней. Нкоторые изъ нихъ вызывали у него, какъ бы взрывъ смха, другіе, напротивъ, звуки, похожіе на рыданіе и стоны отчаянія. Остановившись въ алтар, онъ какъ бы жалуется гробовымъ голосомъ на всякаго рода преступленія: на убійства, святотатство, кощунство, поклоненіе ложнымъ богамъ, неуваженіе къ заповдямъ, такъ часто оскверняемымъ и искажаемымъ ихъ толкователями.

Брръ! Господи, избавь насъ отъ этого! Куда покойне сидть у себя дома, у семейнаго очага! Разв есть что нибудь ужасне завыванія втра, затягивающаго свою пснь въ полночь, въ какой нибудь кладбищенской церкви?… Но, еслибы вы знали, что происходить на колокольн, когда втру удается забраться на самый верхъ! Вотъ гд онъ свищетъ и рычитъ съ яростью! Тамъ наверху ему полное раздолье, онъ свободно гуляетъ по открытымъ сводамъ и отверстіямъ стнъ, кружится вдоль ступеней лстницы, по которой нельзя подниматься, не испытывая головокруженія, заставляетъ быстро вращаться пискливый флюгеръ и дрожать всю башню сверху до низу, словно бы ее потрясалъ сильнйшій ознобъ!

Страшне всего очутиться ночью на самомъ верху башни такой старинной церкви, гд виситъ колоколъ, гд желзныя перила продены ржавчиной, гд мдные листы, изъденные дйствіемъ атмосферы со всми ея перемнами, трещатъ и выгибаются подъ ногами рдкихъ постителей, гд птицы вьютъ гнзда въ старыхъ дубовыхъ стропилахъ, гд пылъ блетъ отъ времени, гд пятнистые, разжирвшіе отъ беззаботной и сытой жизни пауки небрежно раскачиваются изъ стороны въ сторону подъ звуки колокольнаго звона, цпляясь за свои воздушные замки или, при внезапной тревог, быстро карабкаются по нитямъ паутины, какъ матросы по снастямъ, или же стремительно падаютъ на землю, ища спасенія въ бгств, при помощи своихъ восьми проворныхъ лапокъ! Да, страшно очутиться ночью на самомъ верху колокольни надъ огнями и шумомъ города, хотя и гораздо ниже облаковъ, бгущихъ по небу и затемняющихъ порою эту самую колокольню. Такъ вотъ о колоколахъ, жившихъ именно въ такой колокольн, я и поведу рчь!

Это были старые колокола, о! такіе старые, что цлые вка прошли съ той поры, какъ ихъ окрестилъ епископъ! Ужъ поврьте мн въ этомъ! Прошло столько вковъ, что давнымъ давно былъ потерянъ документъ объ обряд ихъ крещенія. Никто даже приблизительно не помнилъ ни времени, когда это происходило, ни о данныхъ имъ при крещеніи именахъ! А между тмъ у нихъ были и воспріемники и воспріемницы (мимоходомъ будь сказано, мн лично было бы пріятне принять отвтственность крестнаго отца за колоколъ, чмъ за какого нибудь мальчика, котораго бы пришлось держать у купели) и они были украшены серебряными бляхами. Но время унесло воспріемниковъ, а Генрихъ VIII веллъ перелить бляхи, и теперь колокола висятъ и безъ воспріемниковъ и безъ серебряныхъ украшеній.

Но голоса они не лишились. О, напротивъ, у этихъ колоколовъ сильные, могучіе и звучные голоса, звуки которыхъ разносятся на далекія пространства на крыльяхъ втра. Да и сами по себ голоса ихъ были достаточно мощны, такъ что ихъ далеко было слышно и безъ втра. Какъ только онъ длалъ попытку идти имъ наперекоръ, они смло принимали вызовъ и всегда побдоносно достигали цли: они веселыми звуками касались напряженнаго слуха людей, проникали темною грозною ночью въ жилище бдной матери, склонившейся у изголовья своего больного ребенка, или несчастной, одинокой женщины, мужъ которой былъ въ мор… И звонъ ихъ былъ такъ могучъ, что не разъ побждалъ на голову сверо-западные шквалы… да именно ‘на голову’, какъ выражался Тоби Веккъ. Хотя его большею частью и называли Тротти Веккъ, однако, настоящее его имя было Тоби, и никто не могъ передлать его въ другое кром Тобіаса, не имя на то спеціальнаго разршенія парламента, такъ какъ онъ былъ въ свое время окрещенъ такъ же правильно, какъ и колокола, съ тою лишь разницею, что его крестины были мене пышны и не являлись общественнымъ праздникомъ.

Что касается меня, то я не стану возражать противъ приведеннаго выше мннія Тоби Векка, такъ какъ я ни мало не сомнваюсь, что онъ имлъ достаточно случаевъ, чтобы хорошо его обдумать и выработать. И такъ все, что ни говорилъ Тоби Веккъ, я повторяю за нимъ и всегда готовъ постоять за него, хотя это и и не совсмъ легкая задача, такъ какъ нашъ другъ Тоби Веккъ былъ посыльнымъ и всмъ было извстно, что мсто его стоянки было рядомъ съ церковными дверями, гд онъ и простаивалъ съ утра до вечера, въ ожиданіи какого нибудь порученія.

Нечего сказать, хорошенькое это было мстечко зимою! Въ кого же онъ тамъ и обращался: онъ отмораживалъ себ щеки, носъ становился сине-краснымъ, глаза слезились, ноги коченли, зубы чуть не крошились,— такъ онъ ими щелкалъ! Не совсмъ-то бдному Тоби было по себ!

Втеръ, въ особенности восточный, накидывался на него съ остевенніемъ изъ за угла, какъ будто нарочно сорвался съ двухъ концовъ свта, чтобы угощать его пощечинами. Часто казалось, что втеръ обрушивался на него именно въ такую минуту, когда онъ этого никакъ не ожидалъ. Вылетвъ съ неимоврною стремительностью изъ за угла площади, втеръ мчался мимо несчастнаго и вдругъ возвращался, какъ бы радуясь тому, что опять встртилъ его и, казалось, ревлъ: ‘а! вотъ онъ! Я опять держу его!’

Тщетно тогда натягивалъ Тоби себ на голову свой маленькій блый передникъ, подобно тому, какъ дурно воспитанныя дти, закрываютъ глаза полами своей одежды. Напрасно вооружался своей небольшой тростью, какъ бы выходя на бой съ непогодою. Кончалось тмъ, что его слабыя ноги начинали невроятно дрожать, онъ поворачивался то направо, то налво, то съеживался, то сгибался,— но что бы онъ ни предпринималъ, ничего не помогало. Онъ былъ до того измученъ, истерзанъ, избитъ, почти сшибленъ съ ногъ, что только какимъ то положительнымъ чудомъ, онъ не былъ сотни разъ поднятъ на воздухъ на подобіе цлыхъ колоній лягушекъ и другихъ неустойчивыхъ тварей, и не упалъ потомъ на землю, гд нибудь за тридевять земель, на удивленіе туземцевъ какой нибудь дикой мстности земного шара, гд еще никогда не видывали посыльныхъ.

Но бурная, втреная погода, несмотря на страданія, приносимыя Тоби, всегда являлась для него какимъ то праздникомъ, это не подлежитъ никакому сомннію. Въ такіе дни ему казалось, что время не такъ медленно тянется въ ожиданіи заработка, какъ вь остальные дни. Борьба съ бшеною стихіею отвлекала ею вниманіе и возвращала ему энергію, когда голодъ и отчаяніе подкрадывались къ нему. Лютый морозъ, снжная мятель нарушали однообразіе его существованія и вызывали въ немъ какое то возбужденіе. Однимъ словомъ, такая погода дйствовала на него благотворно, но почему и какимъ образомъ это могло быть, остается для меня необъяснимымъ. Да, я думаю, что онъ самъ, бдный Тоби, затруднился бы объяснить это явленіе! Словомъ, счастливыми для Тоби днями были дни бурь, морозовъ, снжныхъ мятелей, а пожалуй еще и т, когда шелъ градъ и разражалась гроза!

Напротивъ того, мокрая погода являлась для него сущимъ бдствіемъ! Эта холодная, пронизывающая до мозга костей сырость, окутывала его мокрымъ, липкимъ плащемъ. Хотя это и былъ единственный родъ мужского длиннаго пальто, которымъ обладалъ бдный Тоби, но я думаю, что онъ охотно бы отъ него отказался, еслибы это отъ него зависло.

Тяжелыми днями также для него были т, когда лилъ мелкій, назойливый, частый дождь, когда туманъ, казалось, хваталъ за глотку улицу, а вмст съ нею и самого Тоби, когда мимо него сновали взадъ и впередъ дымящіеся отъ испареній зонтики, подпрыгивающіе въ рукахъ ихъ владльцевъ, при встрч и столкновеніяхъ съ другими, что неизбжно случалось при толкотн на тротуарахъ, когда зонтики орошали прохожихъ очень непріятными ручейками воды, когда противно было слышать бурлящую въ водосточныхъ трубахъ воду, съ шумомъ выливающуюся, чуть не каскадомъ, изъ переполненныхъ трубъ, когда съ выступовъ и крыши церкви она капля за каплей падала на бднаго Тоби, обращая въ настоящій навозъ небольшой клочокъ соломы, на которомъ онъ стоялъ! О, подобные дни являлись дая него сущимъ наказаніемъ, настоящимъ испытаніемъ! Тогда вы могли быть свидтелемъ съ какимъ испуганнымъ видомъ затравленнаго звря выглядывалъ онъ своими грустными глазами изъ за угла церковныхъ стнъ, служившихъ ему убжищемъ.

Но какое это было жалкое убжище! Оно и лтомъ то не боле ограждало его отъ палящаго солнца, чмъ простой шестъ, поставленный на раскаленномъ тротуар! Временами онъ выходилъ изъ за своего угла, немножко подвигаться и согрться. Маленькою рысцою бгалъ онъ то направо, то налво и, продлавъ это разъ двнадцать, возвращался на свое мсто. Его прозвали Тротти {Игра словъ. Trot — рысь, бжать рысцою.} за его походку, кличка, которая, если и не создавала быстроту бга, во всякомъ случа означала ее. Быть можетъ, Тротти и могъ ходить мене подпрыгивающей, утомительной походкой и въ тоже время боле скорой, но заставить его это сдлать, то есть, другими словами, лишить его ‘собственнаго аллюра’ значило бы уложить его въ постель и уморить. Благодаря его способу хожденія, во время грязи онъ забрызгивалъ себя по уши и вообще причинялъ себ массу неудобствъ и ему, несомннно, было бы гораздо легче ходить иначе, но именно это и являлось причиною, почему Тоби такъ держался своей походки. Представьте себ, что этотъ маленькій, тщедушный старичокъ являлся настоящимъ исполиномъ по своимъ добрымъ намреніямъ и боле всего боялся, чтобы не стали говорить, что онъ даромъ беретъ свои деньги, крадетъ ихъ. Ему доставляло огромное удовольствіе думать, что онъ зарабатываетъ ихъ въ пот лица (онъ былъ слишкомъ бденъ, чтобы лишить себя этого удовольствія). Когда ему давали порученіе, хотя бы за самую ничтожную плату, или когда онъ несъ посылку, его бодрость, всегда, впрочемъ, ему присущая, удваивалась. Какъ только онъ пускался своею рысцою, онъ начиналъ окликать всхъ, идущихъ передъ нимъ посыльныхъ, увренный, что непремнно наскочитъ на нихъ и опрокинетъ. Онъ также не сомнвался, что въ состояніи нести всякій грузъ, хотя ему и не было случая испытывать себя.

Даже въ дождливые дни, когда онъ былъ вынужденъ выскакивать изъ своего угла, чтобы какъ нибудь только согрться, и тогда онъ бгалъ рысцою, оставляя за собою извилистую линію грязи. Какъ усердно старался онъ согрть дыханіемъ свои коченвшія руки и какъ потиралъ ихъ одну о другую. Он плохо были защищены отъ леденящаго мороза сренькими, изношенными шерстяными варежками, въ которыхъ только одинъ большой палецъ пользовался отдльнымъ помщеніемъ, а вс остальные ютились вмст. Выгнувъ впередъ колни, положивъ подъ мышки палку бжалъ Тоби, исполняя данное порученіе и точно также, когда торопился къ башн, во время перезвона колоколовъ.

Нсколько разъ въ день совершалъ онъ такую прогулку, такъ какъ онъ считалъ колокола друзьями и испытывалъ одинаковое наслажденіе, какъ слушать ихъ звонъ, такъ и смотрть на нихъ, представляя себ, чмъ ихъ приводили въ движеніе и какими молотами били по ихъ звучнымъ бокамъ. Быть можетъ, его неудержимое влеченіе къ нимъ объяснялось тмъ, что между ними и Тоби было много общаго. Во всякую погоду продолжали они висть на своей колокольн, не взирая ни на втеръ, ни на дождь, какъ и Тоби. Какъ и онъ, они видли только наружныя стны всхъ домовъ, не приближаясь никогда, какъ и онъ, къ яркому свту, виднвшемуся черезъ окна, къ дыму, вырывавшемуся черезъ трубы пылающихъ каминовъ. И они и онъ были лишены всякаго участія въ пользованіи вкусными вещами, которыя проносились черезъ ворота или ршетки кухонь поварамъ, приготовлявшимъ изъ нихъ соблазнительныя блюда, одинаково видли они сквозь окна множество движущихся фигуръ, то съ молодыми, красивыми и пріятными лицами, то наоборотъ. Хотя Тоби, часто, будучи на улиц незанятымъ, задумывался надо всмъ видннымъ имъ, онъ все таки, не лучше чмъ колокола, могъ дать себ отчетъ откуда он приходили, куда он шли, или, когда губы ихъ шевелились, относилось ли къ нему хоть одно ласковое слово, изъ всхъ, что ими говорились въ теченіе цлаго года!

Когда Тоби сталъ замчать, что привязывается къ колоколамъ, что первоначальное чувство простого любопытства, вызвавшее знакомство съ ними, превращается въ боле прочную и близкую связь, онъ, не будучи казуистомъ (что онъ, впрочемъ, и сознавалъ), не сталъ останавливаться на соображеніяхъ и причинахъ, приведшихъ его къ этому увлеченію, что могу подтвердить и я. Но тмъ не мене, я хочу сказать и говорю, что какъ физическія отправленія Тоби, какъ, напр., результаты дйствія пищеварительныхъ органовъ, достигались сами собою, благодаря ихъ сложной работ, о которой онъ не имлъ понятія и былъ бы крайне удивленъ, еслибы понялъ въ чемъ дло, такъ и его умственныя способности, безъ его вдома и воли, приводились въ движеніе цлою системою колесиковъ и пружинъ, и породили его привязанность къ колоколамъ.

Еслибы вмсто слова привязанность, я сказалъ бы любовь, то я бы не отказался и отъ этого слова, такъ какъ даже оно не было бы достаточнымъ для опредленія чувства Тоби, настолько оно было сложно. Въ своей простот онъ доходилъ до того, что придавать колоколамъ характеръ чего то необычайнаго и торжественнаго. Постоянно слыша ихъ и никогда не видя, онъ ихъ себ представлялъ чмъ то загадочнымъ, они находились такъ неимоврно высоко и такъ далеко отъ него, звонъ ихъ былъ полонъ такой мощной, такой глубокой мелодіи, что внушалъ ему какой то благоговйный трепетъ. Иногда, когда онъ взиралъ на темныя, стрльчатыя окна башни, онъ какъ бы ждалъ призыва, не колоколовъ, а существа, голосъ котораго звучалъ ему въ ихъ перезвон. Все это заставляло Тоби съ негодованіемъ отвергать дурную о нихъ молву, что они водятся съ нечистымъ, онъ считалъ непозволительнымъ допускать подобныя предположенія даже въ помыслахъ.

Словомъ, колокола эти постоянно занимали его слухъ, наполняли его мысли, всегда вызывая въ немъ чувство глубокаго благоговнія. Не разъ онъ, разинувъ ротъ, такъ впивался глазами въ колокольню, на которой они висли, что у него длались судороги въ ше и ему приходилось, къ обыкновеннымъ прогулкамъ рысцой, прибавить два, три лишнихъ конца, чтобы отходить свою шею.

Какъ разъ, когда въ одинъ изъ очень холодныхъ дней, онъ былъ занятъ этимъ лченіемъ, прозвучало двнадцать ударовъ колокола, оставляя за собою гулъ, напоминавшій жужжаніе исполинской пчелы, залетвшей внутрь колокольни.

— А, время обда!— произнесъ Тоби, продолжая рысцою огибать церковь и глубоко вздохнувъ. Носъ у него побагровлъ, вки были красны, онъ все мигалъ ими, поднимая плечи чуть не до ушей, ноги мерзли и начинали коченть. Очевидно, онъ замерзалъ.

— Да, да, время обда,— повторилъ Тоби, какъ при бокс, нанося правой рукавицей удары животу, будто наказывая его за то, что ему было такъ холодно.

— Ай, ай, ай!— продолжалъ онъ вздыхать, а затмъ нсколько шаговъ сдлалъ въ полномъ молчаніи.

— Это ничего!— вдругъ проговорилъ онъ… круто оборвавъ свои разсужденія и, остановившись, съ большою заботливостью и нкоторымъ безпокойствомъ сталъ ощупывать носъ отъ кончика до основанія. Пространство, по которому его пальцамъ приходилось двигаться, было невелико, въ виду мелкихъ размровъ его носа, почему онъ скоро и покончилъ съ этимъ дломъ.

— А я то думалъ, что его уже нтъ!— сказалъ онъ, вновь зашагавъ.— Къ счастью я ошибся! Хотя, конечно, я бы не имлъ основанія на него обижаться, еслибы онъ даже покинулъ меня, вдь въ дурную погоду его служба не изъ легкихъ и за свой трудъ онъ плохо вознаграждается, такъ какъ не нюхаетъ даже табака. Я ужъ не говорю о томъ, что въ лучшія минуты, когда онъ чувствуетъ пріятное благоуханіе, то это обыкновенно или запахъ чужихъ обдовъ или пекаренъ.

Эти размышленія заставили его вернуться къ мыслямъ, которыя онъ прервалъ своимъ безпокойствомъ о цлости носа.

— Ничего такъ аккуратно не повторяется ежедневно,— сказалъ онъ,— какъ наступленіе обденнаго часа и ничего нтъ мене врнаго, какъ появленіе самаго обда. Для меня потребовалось много времени, чтобы сдлать это открытіе. Хотлось бы мн знать, не слдовало ли бы уступить мое открытіе какому-нибудь господину для помщенія его въ газетахъ и объявленія въ Парламент?

Конечно, это была не иначе какъ шутка, потому что Тоби встряхнулъ головою, какъ бы порицая самого себя.

— Господи,— воскликнулъ онъ,— газеты вдь переполнены наблюденіями не лучше моего! Ну а Парламентъ? Вотъ вамъ газета прошлой недли,— сказалъ онъ, вынимая изъ кармана грязный, мятый листъ,— полная различныхъ замтокъ. И какихъ еще! Я, какъ и всякій, интересуюсь новостями,— добавилъ онъ медленно складывая газету, чтобы вновь положить ее въ карманъ,— но признаюсь, что теперь я почти съ отвращеніемъ отношусь къ газетамъ, мн прямо таки страшно читать ихъ! Я ршительно не понимаю, что будетъ съ нами, бдными людьми! Дай Богъ, чтобы съ Новымъ Годомъ намъ стало легче жить!

— Папа, гд ты тамъ? Папа!— раздался недалеко нжный голосъ.

Но Тоби не слышалъ его и продолжалъ бгать взадъ и впередъ, разговаривая какъ въ бреду, самъ съ собою.

— Мн кажется,— продолжалъ онъ,— что мы уже не способны ни быть хорошими, ни стремиться къ добру, ни длать добро. Я слишкомъ мало въ юности учился, чтобы сумть понять, являемся ли мы на землю съ извстными обязанностями и цлями или безъ всякихъ. Иногда мн кажется, что да, иногда, что нтъ, что мы являемся какими то самозванцами. Я временами до того сбиваюсь съ толку, что чувствую себя неспособнымъ связать двухъ мыслей, выяснить, есть ли въ насъ что-нибудь доброе, или мы рождаемся вс безусловно порочными. Кажется, что мы творимъ вещи ужасающія и причиняемъ окружающимъ массу страданій, вчно на насъ жалуются и всегда вс на сторож противъ насъ, такъ или иначе, но вс газеты переполнены статьями, касающимися исключительно насъ. Разв при такомъ положеніи вещей, стоитъ говорить о новомъ год? Я несу свой рокъ, какъ и многіе другіе, лучше даже многихъ, такъ какъ я силенъ какъ левъ, а такихъ людей не много найдется. Но, если предположить, что Новый Годъ дйствительно не про насъ, если мы дйствительно только безправно пришедшіе на землю — тогда что?

— Папа, папа!— вновь произнесъ нжный голосъ.

На этотъ разъ Тоби услышалъ его и, вздрогнувъ, остановился. Взоръ его, обращенный далеко, въ самое сердце новаго года, какъ бы ищущій отвтъ на его сомннья, скользнулъ вокругъ и глаза его встртились съ глазами его дтища.

Это были лучистые глаза! Глаза, въ которые надо было окунуться, чтобы проникнуть въ ихъ глубину, черные глаза, которые какъ зеркало отражали другіе, искавшіе ихъ. Это не были глаза кокетки или глаза соблазнительницы, — нтъ, то были глаза ясные, спокойные, правдивые, терпливые, просвтленные и одухотворенные искрою божественности, глаза, въ которыхъ отражалась чистота и правда, глаза, свтящіеся бодростью, энергіею, молодою и свжею надеждою, не смотря на двадцать лтъ трудовой, полной лишенія жизни. Глаза эти проникли прямо въ душу Тоби и онъ какъ будто услышалъ слова: ‘Я думаю мы хоть немножко нужны на земл, хоть капельку’.

Тоби поцловалъ губы, столь близкія этимъ глазамъ и взялъ дочь обими руками за щеки.

— Ну что, моя радость?— сказалъ онъ.— Я никакъ не ожидалъ тебя сегодня, Мэгъ.

— Да и я не разсчитывала придти!— воскликнула молодая двушка, откинувъ голову и улыбаясь.— А между тмъ, я здсь и не одна, и не одна!

— Вдь ты же не хочешь сказать…— замтилъ Тротти, осматривая съ любопытствомъ, закрытую корзинку, которую она держала.

— Понюхай только, дорогой папа,— отвчала Мэгъ,— понюхай только!

Тоби уже собрался безъ всякихъ церемоній открыть корзинку, но она остановила его руку.

— Нтъ! нтъ! нтъ! — повторяла она съ дтской игривостью.— Пусть удовольствіе немножко продлится. Я приподыму уголокъ, только самый маленькій, вотъ такъ!— добавила она, понижая голосъ, будто опасалась, что ее услышитъ кто внутри корзинки, и пріоткрыла крышку.— Теперь отгадывай, что тамъ есть!

Тоби, какъ можно внимательне сталъ обнюхивать края корзинки и воскликнулъ въ восхищеніи:

— Да, вдь тамъ что-то теплое!

— Да,— отвтила дочь,— не только теплое, но даже горячее! Ай, ай, ай! какое горячее!

— Ага!— рычалъ Тоби, подпрыгнувъ,— это что-то прямо раскаленное.

— Ха, ха, ха!— смялась Мэгъ,— это дйствительно что-то раскаленное! Но что же это такое, отецъ? Ты не можешь отгадать, а ты долженъ. Я ничего не выну изъ корзинки, пока ты не отгадаешь. Не торопись же такъ!.. Подожди, я еще приподниму крышку! Теперь отгадывай!

Мэгъ совершенно искренно боялась, что онъ отгадаетъ слишкомъ быстро, она отступила, протягивая ему корзину, приподнявъ свои хорошенькія плечики, закрывъ рукою ухо, какъ бы изъ боязни, что онъ слишкомъ скоро отгадаетъ, и въ то же время она продолжала тихо смяться.

Тоби, положивъ руки на колни и протянувъ носъ къ корзинк, глубоко вдыхалъ распространяющійся изъ подъ крышки запахъ. Казалось, что онъ вдыхалъ веселящій газъ,— до такой степени лицо его просіяло.

— Ахъ, это что-то вкусное! Это не… нтъ я не думаю, чтобы это была кровяная колбаса.

— Нтъ, нтъ, ничего похожаго!— воскликнула въ восторг Мэгъ.

— Нтъ,— сказалъ Тоби, понюхавъ еще разъ — это… это что то мягче колбасы, это что-то очень хорошее, и притомъ оно каждую минуту становится вкусне! Не ножки ли это?

Мэгъ была счастлива: онъ такъ же былъ далекъ отъ истины теперь, какъ думая, что это колбаса.

— Не печенка-ли?— спросилъ самъ себя Тоби.— Нтъ… чувствуется что-то боле тонкое, что-то, чего нтъ въ печенк. Не поросячьи ли это ножки? Нтъ. Т не такъ сильно пахнутъ… Птушиные гребешки?.. Сосиськи?.. А, теперь я знаю что!— Это угорь!

— Нтъ, нтъ!— кричала Мэгъ,— ошибаешься.

— Чего же я задумывался,— сказалъ вдругъ Тоби, выпрямляясь во весь ростъ,— я кажется, скоро забуду, какъ меня зовутъ!— Вдь это рубцы!

И дйствительно это были рубцы. Мэгъ вполн счастливая, заявила отцу, что онъ черезъ полъ минуты признается, что никогда не лъ такихъ вкусныхъ рубцовъ.

— И такъ, отецъ — сказала она, торопясь открыть корзину,— я сейчасъ постелю скатерть. Блюдо завернуто въ платокъ и я думаю, что это не будетъ нарушеніемъ закона, если я сдлаю изь этого платка скатерть, разъ мн хочется устроить все какъ слдуетъ. Не такъ ли, папа?

— Думаю, что такъ, дорогая,— отвчалъ Тобн.

— Но вдь каждый день приноситъ съ собою новые законы. И какъ я теб недавно прочла въ газет, какой-то судья объявилъ, что мы, бдный классъ населенія, должны знать вс законы. Ха, ха! какъ онъ ошибается! Какъ могъ онъ считать насъ такими учеными?

— Да, дочка,— отвчалъ Тоби,— но какъ бы они восторгались тмъ изъ насъ, кто бы ихъ дйствительно зналъ. Онъ бы разжирлъ отъ такихъ познаній и былъ бы извстенъ всмъ мстнымъ господамъ. Наврное!

— Во всякомъ случа онъ бы съ аппетитомъ пообдалъ, если-бы отъ его обда несся такой вкусный запахъ, какъ отъ твоего,— весело возразила Мэгъ.— Гд ты хочешь сть,— на тумб или на ступенькахъ крыльца? Подумай, какая роскошь имть такой богатый выборъ!

— Сегодня на ступенькахъ, мой ангелъ,— отвчалъ Тоби,— по случаю сухой погоды, а на тумб во время дождя. Крыльцо всегда удобне, такъ какъ тамъ есть гд ссть, но въ сырую погоду тамъ на ступенькахъ можно схватить ревматизмъ.

— Здсь, такъ здсь!— захлопала въ ладоши Мэгъ, возясь съ приготовленіемъ стола.— Я все приготовила, обдъ поданъ! Какъ онъ соблазнителенъ! Не такъ ли, папочка? Ну, приступай!

Съ той минуты, какъ Тоби отгадалъ содержимое корзинки, онъ не отрывалъ своего взгляда отъ дочери, находясь въ глубокомъ раздумьи. Онъ говорилъ какъ то разсянно, очевидно, далеко ушедши мыслями отъ того, что происходило вокругъ него. Хотя вс думы его и чувства были заняты исключительно дочерью, но онъ не видлъ ее такою, какою она стояла передъ нимъ. Передъ его глазами проходили неясныя картины ея будущаго, той драмы ея жизни, какую онъ представлялъ себ. Веселый голосъ Мэгъ вернулъ его къ дйствительности, оцъ съ грустью встряхнулъ головою, какъ человкъ, желающій отдлаться отъ гнетущихъ мыслей и подошелъ къ ней. Въ то мгновеніе, какъ онъ собирался ссть, раздался звонъ колоколовъ.

— Аминь!— произнесъ Тоби, снимая шляпу и поднявъ глаза къ колокольн.

— Ты говоришь аминь колоколамъ, папа? — воскликнула Мэгъ.

— Они звонятъ, какъ бы желая благословить насъ,— отвтилъ Тоби, усаживаясь.— А, если бы они умли говорить, то наврное сказали бы много хорошаго, похожаго на все то доброе, что мн часто слышится въ ихъ звон.

— Въ звон колоколовъ?— смясь спросила Мэгъ, ставя передъ нимъ рубцы.

— Да, милая, такъ по крайней мр мн кажется,— отвчалъ Тоби, приступая къ обду.— Поэтому я и не вижу разницы въ томъ, что дйствительно ли они мн говорятъ что-нибудь или нтъ? Еслибы ты знала, Мэгъ,— продолжалъ онъ, указывая вилкой на колокольню и все боле и боле оживляясь подъ вліяніемъ обда,— какъ часто эти милые колокола говорили: ‘Тоби Векъ, Тоби Векъ, не унывай! Тоби Векъ! Тоби Векъ, Тоби Векъ, не унывай!’ Я слышалъ это милліоны разъ, да нтъ, чаще, гораздо чаще!

— Но я никогда этого не слышала!— воскликнула Мэгъ, хотя все, что говорилъ ей теперь отецъ, она слышала отъ него часто и прежде, такъ какъ колокола были его любимою темою разговора.

— А когда дла мои плохи, такъ плохи, что кажется хуже и быть нельзя, тогда я слышу: ‘Тоби Векъ, Тоби Векъ, скоро у тебя будетъ работа, Тоби Векъ, Тоби Векъ, у тебя будетъ заработокъ, дорогой Тоби!’ И такъ всегда!

— И въ конц концовъ онъ вдь приходитъ отецъ?— спросила съ оттнкомъ грусти въ нжномъ голос Мэгъ.

— Всегда!— отвчалъ отецъ, не замчая грусти дочери,— всегда!

Во время этого разговора Тоби ни на минуту не прерывалъ штурма вкуснаго блюда, стоявшаго передъ нимъ. Онъ рзалъ и лъ, рзалъ и пилъ, рзалъ и жевалъ, переходя отъ рубцовъ къ картофелю, отъ картофеля къ рубцамъ, какъ настоящій обжора, все съ неослабвающимъ аппетитомъ. Тмъ не мене, отъ времени до времени онъ посматривалъ то налво, то направо, чтобы видть не длаетъ ли ему кто-нибудь знаковъ изъ дверей или оконъ домовъ, желая дать ему какое-нибудь порученіе. Вдругъ глаза его остановились на Мэгъ, сидвшей противъ него со сложенными на колняхъ руками и съ счастливой улыбкой смотрвшей на него.

— Да проститъ меня, Богъ!— воскликнулъ Тоби, опуская вилку и ножъ.— Голубка моя, дорогая моя Мэгъ! Что же ты сама не скажешь мн какое я животное?

— Что ты это, папа?…

— Я спокойно здсь сижу,— отчаявался Тоби,— объдаюсь, напиваюсь, а ты стоишь передо мною, безъ всякаго сомннія, голодная и ни слова не говоришь мн объ этомъ, между тмъ, какъ…

— Но я уже пола,— отвчала со смхомъ двушка.— У меня тоже былъ обдъ!

— Что ты говоришь?— возразилъ Тоби.— Мыслимо ли, разв мыслимо, чтобы у насъ съ тобою могло быть въ одинъ и тотъ же день два обда? Это невозможно! Я также легко могу поврить этому, какъ и тому, что въ одинъ годъ можетъ быть дважды Новый Годъ, или, чтобы я всю жизнь могъ имть золотой, не размнявъ его!

— И тмъ не мене я обдала,— повторила Мэгъ, приблизившись къ отцу — и, если ты будешь спокойно продолжать свой обдъ, то я теб разскажу, какъ и также гд я достала эти рубцы и… и еще кое что.

Тоби недоврчиво взглянулъ на дочь, но она смотрла на него яснымъ взглядомъ и положивъ ему на плечи руки, уговаривала его чтобы онъ лъ, не давая простыть обду. Тоби взялъ ножъ и вилку и вновь приступилъ къ д, но съ меньшимъ оживленіемъ, покачивая недовольно головою.

— Я обдала, папа,— сказала посл мимолетнаго колебанія Мэгъ,— съ… съ Ричардомъ. Онъ пропустилъ часъ своего обда, но взялъ его съ собою, когда пришелъ ко мн и мы… мы его съли вмст.

Тоби выпилъ глоток пива, щелкнулъ губами и видя, что дочь ждетъ, ограничился краткимъ восклицаніемъ:

— А!

— И Ричардъ сказалъ, папа,— продолжала Мэгъ и вдругъ остановилась.

— Что сказалъ Ричардъ, Мэгъ?— спросилъ Тобп.

— Ричардъ сказалъ, отецъ…

Опять пауза.

— Ричардъ говоритъ крайне медленно,— замтилъ отецъ.

— Видишь-ли, онъ сказалъ,— продолжала Мэгъ, поднявъ глаза, дрожавшимъ, но отчетливымъ голосомъ,— онъ сказалъ, что вотъ и второй годъ почти на исход, и къ чему ведетъ ждать изъ года въ годъ, когда есть такъ мало надежды, чтобы дла наши поправились? Онъ говоритъ, что мы теперь бдны и не будемъ бдне впослдствіи, но что теперь мы молоды и не замтимъ, какъ старость подкрадется. Онъ говоритъ, что если люди въ нашемъ положеніи хотятъ передъ тмъ, какъ пуститься въ путь, выждать чтобы на дорог не осталось ни одной кочки, то они кончаютъ тмъ, что имъ остается лишь одна узкая тропинка, ведущая къ могил, отецъ.

Надо было обладать большимъ мужествомъ, чмъ Тоби, чтобы опровергнуть это. Онъ промолчалъ.

— Слишкомъ грустно и тяжело, папа, состариться и умереть съ сознаніемъ, что мы взаимно не поддержали и не успокоили одинъ другого! Слишкомъ больно, любя другъ друга, всю жизнь изнывать въ разлук и видть, какъ каждый работаетъ отдльно, тоскуетъ однако, старетъ и сдетъ! Еслибы я даже могла побороть въ себ любовь къ Ричарду и забыть его (что мн представляется невозможнымъ), то каково жить мн теперь, дорогой мой папа, съ сердцемъ, переполненнымъ любовью къ нему, чувствовать, какъ оно мало по малу умираетъ, не имя ни одного радостнаго, счастливаго воспоминанія, которое могло бы подкрпить и утшить меня въ моей тяжелой дол.

Тоби продолжалъ молчать, Мэгъ вытерла глаза и затмъ продолжала нсколько веселе, т. е., то съ улыбкою, то со слезами, то смясь, то плача:

— И такъ, папа, Ричардъ говорилъ вчера, что такъ какъ онъ обезпеченъ на нкоторое время работою и я люблю его боле трехъ долгихъ лтъ (о, гораздо дольше, еслибъ онъ зналъ), я должна ршиться выдти за него замужъ въ день Новаго Года, въ этотъ лучшій и счастливйшій по моему мннію день всего года, который почти всегда приноситъ счастье. Конечно, отецъ, я предупреждаю тебя очень незадолго до срока, но вдь теб не придется ни готовить мн приданое, ни заказывать, по примру знатныхъ барынь, подвнечное платье. Словомъ, Ричардъ говорилъ такъ настойчиво и вмст съ тмъ такъ ласково, такъ серьезно и мягко, что я общала ему переговорить съ тобой обо всемъ, и такъ какъ я получила сегодня совершенно неожиданно деньги за сданную работу и ты голодалъ почти всю недлю дорогой папа, то я и не могла устоять передъ желаніемъ сдлать въ сегодняшній, столь счастливый для меня день, маленькій праздникъ для тебя. Вотъ почему я и приготовила это угощеніе и принесла его теб.

— А онъ преспокойно дастъ ему простыть на этихъ ступенькахъ!— раздался другой голосъ. Это былъ голосъ Ричарда, незамтно къ нимъ подошедшаго и ставшаго передъ отцомъ и дочерью, съ лицомъ, пылавшимъ какъ раскаленныя полосы желза, по которымъ онъ весь день колотилъ своимъ тяжелымъ молотомъ. Онъ былъ красивый, статный парень, хорошо сложенный, съ глазами, метавшими искры, на подобіе тхъ, которыя вылетаютъ изъ кузнечнаго горна. Черные, густые волосы вились надъ бронзовой кожей его лба, лицо его озарялось такою улыбкою, которая вполн оправдывала вс похвалы, заключавшіяся въ убдительныхъ рчахъ Мэгъ.

— Посмотрите, какъ застылъ его обдъ! Врно Мэгъ не сумла угодить отцу!— продолжалъ Ричардъ.

Тоби съ увлеченіемъ и воодушевленіемъ схватилъ тотчасъ руку Ричарда, собираясь такъ многое сказать ему, какъ вдругъ раскрылась дверь дома, въ который вели ступеньки, гд обдалъ Тоби, и долговязый лакей чуть не попалъ ногою въ тарелку съ рубцами.

— Прочь отсюда! Что это такое? Ты, кажется, пріятель, считаешь своею обязанностью вчно торчать на ступеняхъ подъзда? Нельзя ли подлить твое расположеніе къ намъ съ кмъ нибудь изъ нашихъ сосдей? Ну, проваливай! Слышишь ты или нтъ?

Поправд сказать, этотъ послдній вопросъ былъ совершенно лишній, такъ какъ они вс давно убжали безъ оглядки.

— Въ чемъ дло? Въ чемъ дло?— спросилъ джентльменъ, передъ которымъ распахнули дверь. Онъ выходилъ изъ дома легкой и въ тоже время внушительной походкой, чмъ то среднимъ между рысцой и шагомъ, какъ только и можетъ ходить человкъ на склон лтъ, носящій башмаки со скрипучими подошвами, толстую золотую цпочку, свжее крахмальное блье и выходящій изъ своего собственнаго дома. Онъ не только не терялъ своего достоинства, но давалъ всячески понять своими пріемами, какая онъ важная птица.— Въ чемъ дло? Въ чемъ дло?

— Неужели тебя надо умолять на колняхъ и заклинать всми святыми, чтобы ты оставилъ въ поко наши ступени?— обратился очень грубо лакей къ Тоби Веку.

— Тише, тише, довольно, довольно!— прервалъ его хозяинъ.— Послушай, посыльный,— сказалъ господинъ, подзывая движеніемъ головы Тоби.— Подойди сюда! Что это у тебя тамъ? Твой обдъ?

— Да, сэръ,— отвчалъ Тоби, оставляя блюдо сзади себя, въ углу.

— Не оставляй его тамъ, принеси его сюда!— командовалъ джентльменъ.— И такъ это твой обдъ, да?

— Да, сэръ,— повторилъ Тоби, причемъ у него потекли слюнки, такъ какъ онъ глазами впивался въ оставленный на послдокъ кусокъ рубца, который теперь оглядывалъ со всхъ сторонъ неожиданно появившійся господинъ.

Изъ дома вышли еще два господина. Одинъ изъ нихъ былъ среднихъ лтъ, слабый, тщедушный, съ грустнымъ выраженіемъ лица, руки свои онъ постоянно засовывалъ въ широкіе карманы узкихъ панталонъ мышинаго цвта, отчего края кармановъ оттопыривались, какъ собачьи уши. Весь его неряшливый обликъ указывалъ, что онъ рдко пользовался платяною щеткою и скупился на мыло. Другой — жирный, коренастый, блестящей вншности, былъ одтъ въ синій сюртукъ съ металлическими пуговицами и блымъ галстукомъ. Лицо его было багровое, вроятно, вслдствіе неправильнаго кровообращенія, вызывавшаго приливы къ голов, чмъ и объяснялось, почему его тло было такъ холодно именно въ полости сердца.

Тотъ, кто такъ внимательно разсматривалъ обдъ Тоби, назвалъ перваго Филеромъ, и сталъ рядомъ съ нимъ. Такъ какъ м-ръ Филеръ былъ очень близорукъ, то для того, чтобы разглядть изъ чего состоялъ обдъ Тоби, онъ долженъ былъ такъ приблизить его къ себ, что у послдняго выступила гусиная кожа. Но онъ долженъ былъ отдать справедливость Филеру и признательность, что этотъ джентльменъ не сълъ его обда.

— Вы видите передъ собою, ольдерманъ,— сказалъ Филеръ, указывая карандашомъ на кусокъ рубца — образчикъ мясной пищи, извстной у рабочаго населенія подъ именемъ рубцовъ.

Ольдерманъ улыбнулся и мигнулъ глазомъ, онъ былъ большой весельчакъ, этотъ ольдерманъ Кьютъ! О, безъ сомннія! И при томъ продувной малый и большой знатокъ всего! Его ничмъ нельзя было удивить! Онъ буквально читалъ въ сердц людей. О, онъ хорошо понималъ ихъ, этотъ ольдерманъ Кьютъ, за это я вамъ отвчаю!

— Но кто-же лъ рубцы?— спросилъ, оглядываясь мистеръ Филеръ.— Безъ сомннія, рубцы являются самою невыгодною пищею изъ всхъ продуктовъ мстнаго рынка, такъ какъ отъ нихъ остается боле всего отбросовъ. Извстно, что при варк одного фунта рубцовъ теряется несравненно больше, чмъ отъ всякаго другого животнаго вещества, при варк одного фунта въ тхъ же самыхъ условіяхъ. Такимъ образомъ, рубцы обходятся дороже ананасовъ, взрощенныхъ въ теплицахъ. Если сосчитать количество ежегодно убиваемаго скота по подлиннымъ таблицамъ бойни и если оцнить по самой низкой оцнк количество рубцовъ, полученныхъ отъ этихъ животныхъ, правильно раздланныхъ мясниками, окажется, что потеря при варк этого количества была бы достаточна, чтобы прокормить гарнизонъ въ пятьсотъ человкъ въ теченіе пяти мсяцевъ, по тридцать одинъ день каждый, не исключая и февраля! Этакая расточительность! Этакая расточительность!

При этомъ ужасномъ открытіи, Тоби стоялъ смущенный, едва держась на ногахъ. Казалось, онъ упрекалъ себя, что заморилъ голодомъ гарнизонъ въ пятьсотъ человкъ.

— Кто лъ рубцы?— повторялъ Филеръ, все боле горячась,— я спрашиваю, кто лъ рубцы?

Тоби смиренно наклонилъ голову, какъ виновникъ совершенной расточительности.

— А, это вы, это вы!— воскликнулъ Филеръ.— Въ такомъ случа я сообщу вамъ, что вы вырываете ваши рубцы у бдныхъ вдовъ и сиротъ.

— Я надюсь, что нтъ,—отвчалъ Тоби слабымъ голосомъ.— Я предпочелъ бы умереть съ голода.

— Раздлите выше приведенное количество рубцовъ, ольдерманъ, на установленное статистикою число вдовъ и сиротъ, и вы получите одну двадцатую часть унціи на человка. Стало быть на долю этого человка не остается даже и одного грана. Слдовательно онъ воръ!

Тоби былъ такъ уничтоженъ этимъ тяжкимъ обвиненіемъ, что смотрлъ безъ малйшаго чувства сожалнія на то, какъ ольдерманъ самъ уничтожилъ послдній кусокъ рубцовъ. На его совсти, такимъ образомъ, всетаки легло меньше грха.

— А вы что на это скажете?— обратился насмшливо ольдерманъ къ господину въ синемъ сюртук съ багровымъ лицомъ.— Вы, конечно, слышали, что говорилъ нашъ другъ Филеръ. Теперь ваша очередь. Что вы объ этомъ скажете?

— Да что-же можно сказать?— отвчалъ тотъ иронически.— Что вы хотите, чтобы я сказалъ? Кто можетъ интересоваться такимъ субъектомъ, какъ этотъ?— Онъ говорилъ про Тоби.— Наше время такъ развращено! Посмотрите на него: какое это золото! Доброе старое время! Доброе ушедшее время! Вотъ тогда можно было любоваться здоровымъ народомъ и всмъ прочимъ, объ этомъ даже пріятно вспомнить. А теперь все это исчезло! Ахъ!— вздохнулъ краснощекій господинъ,— доброе старое время, доброе ушедшее время!

Къ сожалнію онъ не опредлилъ точно о какомъ старомъ времени онъ такъ жалетъ и также не высказался, длаетъ ли упреки настоящему времени въ томъ, что оно не создало ничего замчательнаго, создавъ его самого.

— Доброе старое ушедшее время! Что это было за время! Не пробуйте даже говорить мн о другомъ, точно также какъ и о теперешнихъ людяхъ. Я надюсь, что теперешнее время вы даже не называете временемъ. Что касается меня, то я нахожусь отъ него на разстояніи ста миль. Просмотрите сборникъ костюмовъ Струтта, и вы увидите, что представлялъ изъ себя посыльный въ царствованіе какого нибудь стараго добраго короля нашей старой, доброй Англіи!

— Оставьте, пожалуйста!— возразилъ Филеръ.— Въ т времена, въ лучшемъ случа, посыльный не имлъ на тл рубашки, на ногахъ чулокъ. Врядъ ли Англія производила хоть одну овощь, доступную для него. Мн было бы легко доказать это статистическими таблицами.

Тмъ не мене краснощекій господинъ продолжалъ восхвалять доброе старое время, великое, славное, ушедшее время. Какія возраженія ему ни длали, онъ все повторялъ свое, какъ блка, бгающая въ колес. Онъ имлъ такое же ясное и отчетливое представленіе объ оплакиваемомъ имъ минувшемъ тысячелтіи, какое, вроятно, блка имла о механизм своего колеса.

Возможно, что и въ бдномъ Тоби вра въ это доброе старое время не была окончательно разрушена, такъ какъ онъ не зналъ, что думать. Одно было ясно для него, при всемъ его смущеніи, что, несмотря на разногласіе этихъ господъ въ нкоторыхъ мелочахъ, въ общемъ высказанныя ими убжденія и мннія могли только подтвердить правильность философскихъ разсужденій Тоби, какъ сегодняшняго утра, такъ и многихъ другихъ утръ.

— Нтъ, нтъ,— въ отчаяніи думалъ онъ,— мы не способны ни на что хорошее! Мы ни къ чему не пригодны! Мы рождаемся уже порочными!

Однако въ груди Тоби билось родительское сердце, возмущавшееся противъ такого жестокаго приговора и онъ не былъ въ силахъ примириться съ мыслью, что Мэгъ, еще вся подъ впечатлніемъ охватившей ее мимолетной радости, была вынуждена выслушать предсказаніе своего будущаго изъ устъ этихъ трехъ мудрецовъ.

— Помоги ей, Господь!— думалъ бдный Тоби.— Она будетъ имть время сама узнать свою судьбу.

Онъ сдлалъ знакъ молодому кузнецу увести ее. Но Ричардъ, отошедшій въ сторонку съ своей невстой, такъ бытъ поглощенъ нжнымъ лепетомъ съ нею, что обратилъ вниманіе на безпокойные знаки, длаемые Тоби, одновременно съ ольдерманомъ. Ольдерманъ еще не усплъ высказать свое словечко, а такъ какъ онъ былъ большой философъ, да еще очень практичный,— о, крайне практичный!— то онъ и закричалъ:

— Погодите! Вамъ извстно,— обратился онъ къ своимъ двумъ друзьямъ съ добродушной, свойственной ему, улыбкой,— что я человкъ прямой, человкъ практичный, идущій прямо къ цли и что я никогда не ищу вчерашняго дня. Я таковъ! По мн нтъ ничего сложнаго, мудренаго въ сношеніяхъ съ этимъ народомъ, надо только умть говорить на понятномъ имъ язык. Поэтому мой другъ, посыльный, не разсказывайте мн сказокъ, что вамь иногда нечего сть. Я знаю прекрасно, что вы даже очень вкусно дите, такъ какъ я отвдалъ вашихъ рубцовъ, что вы и видли. Поэтому, я совтую вамъ перестать морочить людей! Вы хорошо понимаете, что именно я хочу этимъ сказать! Не такъ ли? Вдь это весьма подходящее выраженіе: ‘перестать морочить’. О, Господи помилуй,— продолжалъ ольдерманъ, вновь обращаясь къ своимъ, друзьямъ,— это самая простая вещь въ мір — имть дло съ этимъ народомъ, только надо умть говорить на ихъ язык!

Какой пріятный человкъ для простого народа былъ этотъ ольдерманъ Кьютъ! Всегда всслый, всегда благодушный, игривый, а главное удивительно проницательный!

— Согласитесь, мой другъ,— продолжалъ этотъ достойный человкъ, что слишкомъ много разглагольствуютъ о нуждахъ народа, какъ вы, конечно, знаете, ха, ха, ха! А я намренъ окончательно упразднить эти разглагольствованія! Не остановились даже предъ тмъ, чтобы пустить въ ходъ и такое выраженіе, какъ околвать съ голода! Я и это упраздню, могу васъ въ этомъ уврить! О, Боже мой!— повторилъ онъ, опять обращаясь къ своимъ друзьямъ. Все что только говорится о народныхъ бдствіяхъ,— все это можно упразднить и опровергнуть, лишь бы только умючи взяться за дло!

Тоби машинально взялъ Мэгъ подъ руку.

— Это ваша дочь, а?— спросилъ ольдерманъ безцеремонно взявъ ее за подбородокъ.

О, вдь онъ всегда былъ ласковъ съ простымъ народомъ, этотъ почтенный мистеръ Кьютъ! Онъ такъ умло съ нимъ обращался! Уже по истин про него можно было сказать, что онъ не былъ гордъ!

— Гд ея мать?— спросилъ достойный мужъ.

— Она скончалась,— отвчалъ Тоби.— Ея мать была блошвейкой и Богъ призвалъ ее къ себ, когда родилась ея дочь.

— Но все таки, надюсь не для того, чтобы и на томъ свт она занималась починкою блья?— шутовски замтилъ ольдерманъ.

Очень возможно, что въ ум Тоби не укладывалось представленіе жизни жены на неб въ иныхъ рамкахъ, чмъ т, въ которыхъ протекала ея скромная, полная труда, земная жизнь, но всетаки можно себ позволить сдлать одинъ вопросъ:— Если бы мисстрисъ Кьютъ, почтенная супруга ольдермана Кьюта, отошла въ лучшій міръ, то сталъ ли бы ольдерманъ Кьютъ изображать ее въ смшномъ вид, занимающейся на неб какимъ ни будь повседневнымъ пустымъ дломъ?

— А вы, конечно, ухаживаете за нею?— обратился Кьютъ къ кузнецу.

— Да,— коротко отвчалъ тотъ, уязвленный этимъ грубымъ вопросомъ ольдермана,— и въ день Новаго Года будетъ наша свадьба.

— Что вы хотите этимъ сказать?— воскликнулъ Филеръ съ насмшкою,— Вы женитесь?

— Ну, конечно, мы давно ршили это, сэръ, и торопимся, боясь, что и это пожалуй могутъ опровергнуть, или упразднить.

— Ахъ,— воскликнулъ Филеръ со стономъ,— ольдерманъ, упраздните бракъ, это лучшее, что вы можете сдлать! Женитьба, бракъ, бракъ, женитьба!— Вдь это полное отсутствіе самыхъ элементарныхъ познаній политической экономіи у этихъ несчастныхъ, полная непредусмотрительность, полная развращенность! Боже, Боже! Гд же предлъ, чтобы… Нтъ, вы взгляните только на эту парочку.

Дйствительно Мэгъ и Ричардъ вполн заслуживали, чтобы ими любовались и, глядя на нихъ ничего не могло казаться естественне ахъ брака.

— Еслибы какой-нибудь человкъ дожилъ до возраста Мафусаила,— сказалъ Филеръ,— и, отдавъ всю свою долгую жизнь на служеніе этому народу, собралъ столько фактовъ и цифръ, что могъ бы соорудить изъ нихъ самыя высокія горы, то и тогда онъ также мало могъ бы убдить ихъ, что они не имютъ ни права, ни надобности жениться, какъ и не имли права родиться. А намъ то вдь это хорошо извстно, мы давно доказали это какъ математическую истину.

Ольдерманъ Кьютъ, котораго вся эта сцена очень забавляла, началъ съ того, что приложилъ указательный палецъ правой руки къ боку носа, какъ бы говоря своимъ двумъ пріятелямъ:

— Внимательно смотрите на меня, не теряйте изъ вида практическаго человка.— Потомъ онъ подозвалъ къ себ Мэгъ.

— Подойди ко мн, моя малютка,— сказалъ онъ ей.

Ея женихъ уже нсколько времени чувствовалъ, какъ въ немъ кипло негодованіе и кровь приливала къ голов. Всетаки, пересиливъ себя, онъ вмст съ нею смло подошелъ къ ольдерману и остался возл нея. Тоби продолжалъ держать Мэгъ подъ руку, окидывая всхъ присутствующихъ недоумвающимъ, испуганнымъ взоромъ.

— Теперь малютка, я вамъ дамъ въ двухъ словахъ добрый совтъ,— сказалъ ольдерманъ Кьютъ, обращаясь къ молодой двушк, съ своей обычной развязностью и безцеремонностью.— Такъ какъ я здшній судья, то моя обязанность давать совты. Вы, конечно, знаете, что я занимаю эту почтенную должность?.

Мэгъ скромно отвтила ему, что ей это не было извстно. Но, конечно, вс остальные должны были знать, что ольдерманъ Кьютъ судья и притомъ судья скорый и дятельный! Если его заслуги не ослпляли людей, то потому лишь, что люди были слпы!

— Вы собираетесь выдти замужъ, говорите вы,— продолжалъ Кьютъ.— Для двушки это ни слишкомъ пристойно, ни скромно. Но не въ этомъ дло! Разъ вы будете замужемъ, у васъ неизбжно будутъ ссоры съ мужемъ и вы будете несчастной женщиной. Вы, вроятно, думаете, что это не такъ, но разъ я говорю вамъ это, у васъ не должно быть сомннія. И вотъ я честно и прямо предупреждаю васъ, что я ршилъ упразднить несчастныхъ женщинъ. Поэтому, избгайте являться мн на глаза. У васъ будутъ дти — мальчики, которые выростутъ негодяями и будутъ слоняться по улицамъ голодные и оборванные. Обратите вниманіе, моя милая, что я безъ всякаго сожалнія переловлю ихъ всхъ до одного и осужу, такъ какъ я ршилъ упразднить маленькихъ оборванцевъ. Быть можетъ вашъ мужъ умретъ молодымъ, (что очень вроятно), оставивъ васъ съ ребенкомъ на рукахъ. Хозяинъ квартиры, за неплатежъ выселитъ васъ, и вы останетесь посреди улицы. Если это случится, не вздумайте, голубушка, бродить по моему участку. Я твердо ршилъ упразднить всхъ нищенствующихъ матерей и всхъ вообще бродячихъ матерей безъ исключенія. И не думайте оправдываться передо мною болзнью или многочисленностью семьи, такъ какъ я ршилъ упразднить всхъ больныхъ и слабыхъ и маленькихъ дтей (я надюсь, что вы знакомы съ церковной службой, хотя опасаюсь, что нтъ). И, если отъ отчаянія, неблагодарности или неврія, вы, попирая самые священные законы, попытаетесь наложить на себя руки, то знайте, что я васъ не пощажу, такъ какъ ршилъ окончательно упразднить самоубійство. И я долженъ сознаться,— прибавилъ съ обычною ему самодовольной улыбкой ольдерманъ,— что боле всего стремлюсь къ упраздненію самоубійствъ. И такъ не длайте даже попытки въ этомъ направленіи! Такъ кажется принято выражаться? Ха, ха, ха! Теперь мы, кажется, поняли прекрасно другъ друга!

Тоби не зналъ радоваться ему или сокрушаться, когда онъ увидлъ, какъ Мэгъ, смертельно поблднвъ, безсознательно отняла свою руку отъ жениха.

— Что-же касается васъ, глупый вы песъ,— сказалъ Ольдерманъ, обращаясь къ молодому кузнецу съ сугубой веселостью и снисходительностью,— то отвтьте мн, съ чего вы затяли жениться, несчастный дуралей? Съ какой радости вздумали вы жениться? Еслибы я былъ красивъ, молодъ и сложенъ, какъ вы, мн было бы стыдно, какъ какой-нибудь размазн, сидть пришитымъ къ, юбк женщины. Разв вы не понимаете, что когда вамъ не минетъ еще и тридцати лтъ, она будетъ уже старухой? Хороши вы будете, когда слдомъ за каждымъ вашимъ шагомъ будетъ плестись оборванная женщина съ кучею дтей въ лохмотьяхъ!

О, онъ хорошо умлъ издваться надъ бднымъ людомъ, этотъ почтенный ольдерманъ Кьютъ!

— Ну теперь довольно! Уходите своею дорогою, раскайтесь въ своихъ грхахъ и бросьте безумную мысль жениться въ день Новаго Года! Вы вс иначе будете смотрть на вещи въ день слдующаго Новаго Года. На молодого красавца парня, какъ вы, заглядятся вс молодыя двушки!.. Маршъ! Проваливайте!..

Они удалились, но уже не держа другъ друга за руки, не обмниваясь горячими, влюбленными взглядами. Она шла вся въ слезахъ, онъ, угрюмо, покуривъ голову. Неужели это были т самыя два сердца, радость и счастье которыхъ живительною струею наполняли удрученную горемъ и заботами душу стараго Тоби? Нтъ, нтъ! Ольдерманъ, (да благословитъ его Богъ) сумлъ упразднить и эти сердца!

— Такъ какъ вы случились у меня подъ рукою,— обратился ольдерманъ къ Тоби,— то отнесите сейчасъ мое письмо. Только я не знаю, довольно ли быстро вы шагаете? Вдь вы уже достаточно стары?

Тоби, въ это время слдившій глазами за бдной Мэгъ, какъ бы безсознательно, видимо длая надъ собою усиліе, процдилъ сквозь зубы, что онъ еще очень проворенъ и силенъ.

— Сколько вамъ лтъ?— спросилъ ольдерманъ.

— За шестьдесятъ, сэръ,— отвчалъ Тоби.

— О, этотъ человкъ здорово перевалилъ за средній вкъ, какъ вы видите!— воскликнулъ съ возмущеніемъ Филеръ, какъ будто его выводили изъ терпнія.

— Я самъ чувствую, что я злоупотребляю, сэръ,— сказалъ Тоби — я еще сегодня утромъ сомнвался въ своемъ прав на жизнь. О, Господи!

Но ольдерманъ рзко оборвалъ его, вручая ему письмо, которое онъ вынулъ изъ кармана. Тоби долженъ былъ получить шиллингъ, но Филеръ, доказавъ ему, что это значило бы ограбить другихъ людей, убдилъ его получить лишь шесть пенсовъ, и онъ былъ очень доволенъ и этой добычей. Взявъ своихъ обоихъ друзей подъ руки, ольдерманъ удалился съ побдоноснымъ видомъ, но, повидимому, что-то забывъ, тотчасъ вернулся обратно.

— Посыльный!— ойкнулъ онъ.

— Сэръ?— откликнулся Тоби.

— Обращайте побольше вниманія на вашу дочь. Она черезчуръ красива.

— Кончится тмъ, что и ея красоту почтутъ за украденную у кого нибудь,— пробормоталъ Тоби, посматривая на полученные шесть пенсовъ, которые держалъ въ рукахъ, и съ грустью думая о своихъ рубцахъ.— Меня не удивитъ, если скажутъ, что она украла свжесть своего лица у знатныхъ барынь. О, я нисколько не удивлюсь! Это право ужасно!

— Она слишкомъ красива, любезный,— повторилъ ольдерманъ.— Все говоритъ за то, что она пойдетъ по дурному пути. Для меня это вполн ясно. Обратите же вниманіе на то, что я вамъ говорю. Слдите за нею!

Проговоривъ эти слова, онъ торопливо зашагалъ за своими двумя пріятелями.

— Всюду зло! всюду зло!— шепталъ Тоби, скрестивъ руки. Намъ, уже рожденнымъ порочными, нтъ мста на земл!

Не усплъ онъ произнести эти слова, какъ надъ нимъ раздался перезвонъ курантовъ — полно, мощно, звучно,— но не слышалось въ нихъ Тоби обычныхъ звуковъ ободренія, ни единаго!

— Это не прежніе колокола!— воскликнулъ старикъ, внимательно къ нимъ прислушиваясь.— Я не слышу ни одного моего любимаго звука! Да, почему бы это могло быть? Мн также мало дла до грядущаго Новаго Года, какъ и до уходящаго. Мн бы хотлось лишь умереть!

Колокола продолжали наполнять воздухъ своимъ гуломъ.

— Упраздните ихъ! Упраздните ихъ!— говорили они.— Доброе, старое время! Факты и цифры! Факты и цифры! Упраздните ихъ! Упраздните ихъ!

Наконецъ въ голов Тоби все перепуталось. Онъ сжалъ голову обими руками, какъ бы желая помшать ей расколоться. Это движеніе случилось весьма кстати, такъ какъ онъ почувствовалъ вь рукахъ письмо ольдермана и, вспомнивъ такимъ образомъ о данномъ ему порученіи, невольно зашагалъ своею обычною рысцою и скоро скрылся изъ виду.

II. Вторая четверть.

Письмо, переданное Кьютомъ Тоби, было адресовано важному лицу, живущему въ аристократической, самой большей части города. Очевидно, это былъ самый обширный кварталъ Лондона, такъ какъ обыкновенно его называли ‘Свтъ’.

Письмо это казалось Тоби тяжеле всякаго другого, какое онъ когда либо носилъ. И это происходило, очевидно, не вслдствіе того, что ольдерманъ запечаталъ его большою печатью, съ большимъ гербомъ на толстомъ сло сургуча, а вслдствіе огромнаго вса того лица, которому оно предназначалось и того необъятнаго количества золота и серебра, о которомъ напоминало имя этого лица.

— Какая разница между ними и нами — думалъ Тоби во всей чистот своей глубокой души, глядя на адресъ.— Имъ нужно только, соображаясь съ таблицами смертности, раздлить количество живыхъ черепахъ между порядочными господами, имющими возможность за нихъ заплатить и тогда каждый возьметъ себ свою долю. А намъ стыдно вырывать рубцы изъ чужого рта!

Изъ чувства уваженія къ столь знатному лицу, Тоби завернулъ письмо въ уголокъ своего передника.

— Его дти,— продолжалъ онъ (и влажная тучка затуманила ему глаза), его дочери… красивые молодые люди могутъ завоевывать ихъ сердца и жениться на нихъ, он могутъ сдлаться счастливыми женами, счастливыми матерями. Он, пожалуй, такъ же красивы, какъ мое сокровище М-э-…

Онъ не былъ въ силахъ произнести этого имени. Послдняя буква выросла въ его гортани до величины всего алфавита вмст взятаго.

— Это ничего не значитъ,— подумалъ Тоби,— я все таки знаю, что я хотлъ сказать. Это все что мн нужно.

И, подбодривъ себя этимъ размышленіемъ, онъ продолжалъ подвигаться своею обычною рысцою.

Въ этотъ день былъ сильнйшій морозъ, воздухъ былъ укрпляющій, чистый, прозрачный. Зимнее солнце мало грло, но радостно смотрло съ высоты небесъ на ледъ, отражая въ немъ свою красоту, но не имя силъ заставить его растаять. Въ другое время примръ бднаго зимняго солнца могъ бы послужить урокомъ для бднаго человка, но теперь Тоби было не до того. Это былъ одинъ изъ послднихъ дней года, года терпливо прошедшаго свой путь среди несправедливыхъ упрековъ и всевозможныхъ нападокъ и честно исполнившаго возложенную на него задачу. Онъ проработалъ весну, лто, осень и зиму и теперь склонилъ свою усталую голову, въ ожиданіи близкой смерти. Самъ по себ лишенный всякой надежды, желаній, активной радости, но служа предвстникомъ всяческаго счастья въ будущемъ, онъ молилъ на закат своихъ дней вспомнить о его трудовыхъ дняхъ, о часахъ его страданій и дать ему умереть съ миромъ. Тротти могъ бы видть въ лиц уходящаго солнца аллегорію жизни бднаго человка, но ему было ужъ не до того. Но разв вы думаете, что одинъ только Тоби могъ примнить къ себ подобное сравненіе? Этотъ призывъ стараго года, взывающій къ общественному милосердію, заключавшій въ себ мольбу дать ему спокойно умереть, разв не есть постоянный призывъ, постоянная мольба, безрезультатно вырывающаяся изъ груди шестидесятилтнихъ рабочихъ всхъ странъ?

Улицы, по которымъ шелъ Тоби, были полны движенія, магазины весело блистали предпраздничною выставкою. Новый Годъ, какъ младенецъ-наслдникъ всего міра, ожидался привтствіями, подарками, пожеланіями радости. Для него были приготовлены и книги, и игрушки и всевозможныя ослпительныя драгоцнности, мечты о счасть, наряды, всевозможныя изображенія съ цлью развлечь и занять его. Его судьба была представлена во множеств альманаховъ и сборниковъ, фазы луны, движеніе свтилъ, приливы и отливы — все было заране предвидно для новаго года. Вс колебанія временъ года по днямъ и ночамъ были также точно вычислены, какъ статистическія данныя мистера Филера.

Новый Годъ! Новый Годъ! На старый годъ смотрли уже, какъ на покойника, и его достояніе распродавалось чуть не задаромъ, какъ рухлядь какого нибудь утонувшаго матроса продается на судн. Съ модами прошедшаго года торопились раздлаться, даже въ убытокъ, не дожидаясь его послдняго издыханія. Его сокровища казались ничего не стоющими въ сравненіи съ богатствами нарождающагося наслдника!

Бдный Тоби также мало ожидалъ для себя отъ Новаго Года, какъ мало получилъ отъ стараго умирающаго года.

— Упразднимъ ихъ! Упразднимъ ихъ! Будемъ нагромождать факты на цифры и цифры на факты! Доброе старое время, доброе ушедшее время! Упразднимъ ихъ! Упразднимъ ихъ!— его походка выбивала какъ бы тактъ этимъ, звучавшимъ у него въ ушахъ словамъ и, кажется, была не въ силахъ замнить ихъ другими.

Такимъ аллюромъ добрался онъ, грустный и удрученный, до цли своего путешествія, до дома сэра Джозефа Боули, члена Парламента.

Швейцаръ отворилъ дверь. Но какой это былъ швейцаръ! Ужъ, конечно, не чета Тоби! Нчто совершенно противоположное! Между ними залегала вся та бездна, которая отдляетъ парадную ливрею отъ скромной бляхи посыльнаго.

Этотъ швейцаръ долженъ былъ перевести духъ, раньше чмъ произнести слово, такъ онъ запыхался, слишкомъ быстро вставъ съ своего кресла, не подумавъ о томъ, что предварительно ему надо оправиться. Этакій неосторожный! Онъ съ трудомъ овладлъ своимъ голосомъ, спустившимся очень низко подъ вліяніемъ сытнаго обда. Онъ грубо прошамкалъ:

— Отъ кого?

Тоби отвтилъ.

— Вы сами отнесете письмо,— продолжалъ швейцаръ, указывая на комнату, расположенную на конц длиннаго корридора, начинавшагося отъ самой передней.— Въ этотъ день года вс входятъ безъ церемоніи. Вы хорошо сдлали, что не пришли поздне, такъ какъ господа пріхали въ городъ лишь на нсколько часовъ и карета уже подана.

Тоби тщательно обтеръ ноги, хотя он и были совершенно сухи и направился по указанному швейцаромъ направленію, на каждомъ шагу поражаясь величественною обстановкою дома, хотя вся мебель была сдвинута и въ чехлахъ, какъ будто хозяева еще находились въ деревн. Онъ постучался въ дверь, ему крикнули изнутри, чтобъ онъ вошелъ. Войдя, онъ очутился въ обширной библіотек, гд передъ столомъ, заваленнымъ бумагами и папками, сидли съ важной осанкой дама въ шляп и очень мало представительный господинъ, весь въ черномъ, писавшій подъ ея диктовку. Другой господинъ, несравненно старше, съ очень высокомрнымъ видомъ, палка и шляпа котораго лежали на стол, прохаживался взадъ и впередъ по комнат, засунувъ руки подъ жилетъ и изрдка взглядывая съ выраженіемъ удовольствія на свой портретъ во весь ростъ, висвшій надъ каминомъ.

— Что это такое?— спросилъ онъ.— Мистеръ Фишъ, будьте добры, взглянуть!

Мистеръ Фишъ извинился и, взявъ письмо изъ рукъ Тоби, съ выраженіемъ глубокаго уваженія самъ передалъ его по назначенію.

— Это отъ ольдермана Кьюта, сэръ Джозефъ.

— Это все? Больше у васъ ничего нтъ, посыльный?— спросилъ баронетъ.

Тоби отвчалъ отрицательно.

— Вы не имете для меня ни счета, ни просьбы какого бы то ни было рода и отъ кого бы то ни было, а?— спросилъ сэръ Джозефъ Боули.— Если что либо имется, то передайте мн. Вотъ, возл мистера Фиша чековая книга. Я не допускаю перенесенія, хотя бы одного долга изъ года въ годъ. Въ моемъ дом, вс счеты уплачиваются къ концу года, такъ что, еслибы смерть… э…. э….

— Прескла,— подсказалъ м-ръ Фишъ.

— Прервала, сэръ,— поправилъ его сэръ Джозефъ съ большою рзкостью,— нить моей жизни, то надюсь, вс мои дла были бы найдены въ порядк.

— Другъ мой, сэръ Джозефъ,— сказала дама, бывшая гораздо моложе баронета,— какія ужасныя вещи вы говорите.

— Миледи Боули,— продолжалъ сэръ Джозефъ съ мечтательнымъ видомъ, какъ будто ушедшій въ глубокія думы,— мы обязаны въ это время года думать о… о…. самихъ себ, мы должны просмотрть наши… э…. счета. Мы должны признать, что ежегодное наступленіе столь важнаго, въ человческихъ длахъ, момента, вызываетъ наисеріознйшіе вопросы между нимъ и…. э…. его банкиромъ.

Сэръ Джозефъ произнесъ эти слова съ видомъ человка, глубоко проникнутаго высокимъ нравственнымъ смысломъ высказываемаго взгляда, съ желаніемъ, чтобы Тоби воспользовался случаемъ привить себ его принципы. Быть можетъ, это желаніе и было причиною, почему онъ такъ медлилъ распечатывать письмо, прося Тоби подождать минутку.

— Вы, кажется, желали, миледи, чтобы мистеръ Фишъ написалъ… э….— замтилъ сэръ Джозефъ.

— М-ръ Фишъ уже написалъ,— отвчала дама, взглянувъ на письмо…— Но увряю васъ, сэръ Джозефъ, мн кажется, что я врядъ ли могу его послать. Это такъ дорого стоитъ!

— Что это такъ дорого?— спросилъ баронетъ.

— Да, эта благотворительность, мой другъ. Даютъ лишь два голоса за подписку въ пять фунтовъ. Прямо чудовищпо!

— Миледи Боули,— возразилъ сэръ Джозефъ,— вы меня удивляете. Разв наслажденіе помощи ближнему можетъ быть въ зависимости отъ большаго или меньшаго количества голосовъ? Разв для добродтельной души наслажденіе это не находится скоре въ полной зависимости отъ большаго или меньшаго количества призрваемыхъ бдняковъ и тхъ благодтельныхъ поступковъ, на которые ихъ направляетъ эта благотворительная дятельность? Разв не вызываетъ самый живой интересъ къ длу даже обладаніе двумя голосами изъ пятидесяти?

— Во всякомъ случа не во мн, сэръ,— сказала миледи.— Все это ужасно скучно. Кром того, при такихъ условіяхъ оказываешься въ полнйшей невозможности сдлать любезность своимъ знакомымъ. Но вы, вы вдь другъ бдныхъ, сэръ Джозефъ, и поэтому, какъ вамъ извстно, мы никогда и не понимаемъ другъ друга.

— Да, я дйствительно другъ бдныхъ,— повторилъ баронетъ, взглядывая при этихъ словахъ на бднаго Тоби.— Конечно, многіе меня осуждаютъ за это, что не разъ уже случалось, но это мн не мшаетъ гордиться этимъ. Я не желаю никакого другого.

— Да благословитъ его Богъ!— думалъ Тоби.— Вотъ почтенный и достойный господинъ!

— Я не раздляю взгляда Кьюта,— продолжалъ сэръ Джозефъ, показывая письмо.— Точно также я не согласенъ съ Филеромъ и всми его присными, я человкъ, прежде всего, внпартійный. Друзья мои, бдняки, ничего не имютъ общаго со всмъ этимъ и точно также никому нтъ дла до нихъ. Мои друзья бдняки, живущіе въ моемъ участк, касаются лишь меня одного. Ни одинъ человкъ, ни одно общество не имютъ права вмшиваться въ наши дла. Вотъ та твердая почва, на которой я стою. Я поставилъ себя въ отношеніи моего бднаго собрата въ роли э… э… въ роли отца. Я ему говорю: я хочу стать для тебя отцомъ.

Тоби слушалъ съ большимъ вниманіемъ и все лучше и лучше начиналъ чувствовать себя.

— Ваша единственная забота, мой милый другъ,— продолжалъ сэръ Джозефъ, разсянно глядя на Тоби,— ваша единственная забота должна заключаться въ томъ, чтобы имть дло только со мною, со мною однимъ. Вы не заботьтесь ршительно ни о чемъ, а положитесь всецло на меня, я хорошо знаю вс ваши нужды, я замняю вамъ отца. Таковъ завтъ, данный мудрымъ Провидніемъ. Создавая васъ, Богъ далъ вамъ цлью жизни не пьянство, бездліе, развратъ, обжорство, (Тоби съ глубокимъ раскаяніемъ вспомнилъ о рубцахъ), но чтобы вы прониклись сознаніемъ благородства труда. Поэтому идите съ гордо поднятой головой, вдыхайте свжесть утренняго воздуха, и… и не ищите ничего другого. Ведите суровую, полуголодную жизнь, будьте почтительны, развивайте въ себ безкорыстіе, воспитывайте вашу семью безъ средствъ, или почти безъ всякихъ, уплачивайте за свою квартиру съ точностью часового механизма, будьте пунктуальны во всхъ платежахъ (я, кажется, подаю вамъ хорошій примръ, вы всегда найдете мистера Фиша, моего личнаго секретаря, съ кошелькомъ, наполненнымъ золотомъ для уплаты моихъ обязательствъ), и тогда вы вполн можете разсчитывать на меня, какъ на самаго врнаго друга и любящаго отца.

— Чудныхъ дтей, нечего сказать, сэръ Джозефъ!—сказала миледи, съ жестомъ отвращенія.— Ревматизмы, лихорадки, кривыя ноги, астмы и всякаго рода подобныя гадости!

— Миледи,— возразилъ сэръ Джозефъ, торжественно,— тмъ не мене я все же остаюсь и другомъ и отцомъ бдняка. Каждые четыре мсяца онъ будетъ видться съ мистеромъ Фишемъ, разъ въ годъ мои друзья и я будемъ пить за его здоровье и выскажемъ ему наши чувства въ самыхъ добрыхъ и теплыхъ выраженіяхъ, разъ, въ теченіе всей своей жизни, онъ сможетъ публично, въ присутствіи цлаго общества аристократовъ, получить какую нибудь бездлушку изъ рукъ друга. А когда, боле не поддерживаемый всми этими возбуждающими средствами и достоинствомъ работы, онъ спустится въ хорошо устроенную нами могилу, тогда, миледи,— здсь сэръ Джозефъ прервалъ свою рчь, чтобы высморкаться,— я буду другомъ и отцомъ… э…. такимъ же врнымъ и заботливымъ… э…. для его дтей.

Тоби былъ невроятно растроганъ.

— Все это создало вамъ очень благодарную семью, нечего сказать, сэръ Джозефъ!— воскликнула его супруга.

— Миледи,— возразилъ сэръ Джозефъ съ еще боле величественнымъ видомъ,— извстно, что неблагодарность является недостаткомъ этого класса людей. Я приготовился къ ней, какъ и вс остальные.

— Все, что только въ силахъ человка, я длаю,— продолжалъ сэръ Жозефъ.— Я исполняю долгъ человка, ршившаго быть другомъ и отцомъ бдняка и всячески стараюсь развивать его умъ, объясняя ему при всхъ обстоятельствахъ его жизни, что единственнымъ нравственнымъ принципомъ человка его сословія должна быть полнйшая вра въ меня! Имъ совершенно не подобаетъ и не къ чему заниматься собою. Если даже люди испорченные и движимые дурными инстинктами проповдуютъ имъ другое и развиваютъ въ нихъ нетерпимость, недовольство своимъ положеніемъ, неповиновеніе и сопротивленіе дисциплин и черную неблагодарность — что, конечно, всегда иметъ мсто — то я все же остаюсь ихъ другомъ и отцомъ. Это начертано тамъ наверху, это въ порядк вещей!

Посл этой длинной и блестящей исповди, онъ открылъ письмо ольдермана Кьюта и прочелъ его.

— Несомннно чрезвычайно вжливо и чрезвычайно любезно!— воскликнулъ сэръ Джозефъ.— Миледи, ольдерманъ настолько добръ, что напоминаетъ мн, что онъ имлъ необычайную честь встртить меня (онъ, право, слишкомъ добръ) у нашего общаго пріятеля, банкира Дидль и оказываетъ мн любезность, спрашивая не желаю ли я, чтобы онъ упразднилъ Билля Ферна?

— Чрезвычайно пріятно!— отвтила миледи Боулп.— Это самый скверный изъ всхъ этихъ людей! Онъ что-же, наврное, совершилъ какую нибудь кражу?

— Нтъ,— сказалъ сэръ Джозефъ, просматривая письмо,— не совсмъ, хотя, во всякомъ случа, нчто подходящее, но тмъ не мене не вполн воровство. Кажется, онъ явился изъ Лондона для пріисканія себ работы, все для его вчной цли: улучшенія своего положенія, вы знаете, что это его постоянное оправданіе. Найденный прошлою ночью спящимъ подъ какимъ то навсомъ, онъ былъ арестованъ и на слдующій же день приведенъ на допросъ къ ольдерману. По поводу всей этой исторіи ольдерманъ находитъ (и по моему онъ совершенно правъ), что надо положить конецъ подобнымъ вещамъ, и спрашиваетъ меня, не будетъ ли мн пріятно, чтобы онъ началъ съ упраздненія Вилли Ферна?

— Лишь бы дали имъ всмъ хорошій урокъ этимъ примромъ, а объ Вилли Фернъ нечего думать!— возразила миледи.— Прошлую зиму, когда я хотла ввести среди мужчинъ и мальчиковъ села, какъ пріятное вечернее времяпрепровожденіе, вырзаніе фестоновъ и выдлку изъ бумаги цвтовъ, при пніи слдующихъ стиховъ, переложенныхъ на музыку по новой систем:

Oh let us love our occupations,

Bless the squire and hls relations,

Live upon our daily rations,

And always know our proper stations*).

*) Будемъ любить наше ремесло, благословлять помщика и его присныхъ, жить нашимъ дневнымъ пайкомъ и всегда знать свое мсто.

то этотъ самый Фернъ,— я какъ сейчасъ вижу его передъ собою,— приложивъ руку къ шляп, посмлъ сказать мн:— ‘Я почтительнйше спрашиваю миледи, не принимаетъ ли она меня за двочку?’ Впрочемъ, меня это не удивило, разв нельзя всего ожидать отъ неблагодарныхъ и дерзкихъ людей этого сословія? Не стоитъ и говорить объ этомъ. Я прошу васъ, сэръ Джозефъ, воспользуйтесь для общаго примра этимъ Вилли Ферномъ!

— Гмъ!— промычалъ сэръ Джозефъ.— Мистеръ Фишъ будьте добры

Фишъ сейчасъ же взялъ письмо и написалъ подъ диктовку сэра Джозефа:

‘Частное’

Милостивый Государь,

Я вамъ весьма благодаренъ за ваше любезное сообщеніе относительно В. Ферна. Къ сожалнію, я лишенъ возможности дать вамъ о немъ благопріятный отзывъ. Я не переставалъ выказывать ему дружеское и отеческое расположеніе, но, къ несчастью, онъ платилъ мн за него полною неблагодарностью и постояннымъ сопротивленіемъ всмъ моимъ намреніямъ. Это безпокойный и непокорный умъ, независимый и гордый характеръ, который бы отвергнулъ свое счастье, еслибы вы ему клали его даже въ руку. При такомъ положеніи вещей, признаюсь, мн кажется, еслибы онъ вновь предсталъ передъ вами (какъ вы мн пишете, онъ общалъ это сдлать завтра, чтобы узнать о результат наведенныхъ вами о немъ справокъ, а я думаю, въ данномъ случа, можно разсчитывать, что онъ сдержитъ свое слово), то вы окажете неоцнимую услугу обществу, если арестуете его, какъ бродягу, на нкоторое время, и тмъ явите достойный подражанія примръ, въ мстности, гд все боле и боле нуждаются въ подобныхъ примрахъ, какъ въ интересахъ тхъ личностей, которыя отдаютъ себя на служеніе бднякамъ, такъ и въ интересахъ самого, обыкновенно заблуждающагося, населенія.

Примите, и т. д. и т. д.’

— Неправда ли,— замтилъ сэръ Джозефъ, подписавъ письмо и въ то время, какъ Фишъ запечатывалъ его,— неправда-ли, кажется, будто оно было написано тамъ, свыше! Посмотрите! Въ конц года я привожу въ порядокъ вс платежи и свожу свои счеты даже съ В. Ферномъ!

Тоби, который уже давно вновь впалъ въ самое безнадежное отчаяніе, приблизился грустный и угнетенный, чтобы взять письмо.

— Передайте мой поклонъ и благодарность,— сказалъ сэръ Джозефъ.— Подождите.

— Подождите,— повторилъ мистеръ Фишъ.

— Вы, быть можетъ, слышали,— продолжалъ сэръ Джозефъ тономъ прорицателя,— нкоторыя высказанныя мною замчанія, вызванныя приближеніемъ торжественнаго дня Новаго Года, о тхъ обязательствахъ, которыя этотъ моментъ налагаетъ на насъ въ отношеніи нашихъ длъ, которыя мы должны привести въ порядокъ. Вы не могли не обратить вниманіе, что я нисколько не прячусь за свое высокое общественное положеніе, но что мистеръ Фишъ иметъ мою чековую книгу и находится возл меня лишь для того, чтобы помочь мн закончить дла текущаго года и начать новый совершенно чистымъ. Ну, а вы, другъ мой, можете ли сказать по совсти, положа руку на сердце, что вы также приготовились къ встрч этого великаго дня?

— Мн страшно сознаться, сэръ,— бормоталъ Тоби, смиренно взглядывая на баронета,— что… что…. я…. немного…. немного запустилъ свои дла.

— Запустили свои дла!— повторилъ сэръ Джозефъ, останавливаясь, съ угрожающимъ выраженіемъ лица, на каждомъ слог.

— Мн страшно признаться,— шепталъ Тоби,— что я долженъ десять или двнадцать шиллинговъ м-ссъ Чикенстжеръ.

— М-ссъ Чикенстжеръ!— повторилъ тмъ же тономъ сэръ Джозефъ.

— Это небольшая лавочка, сэръ,— вскричалъ Тоби,— гд продается всего понемногу. Кром того я также не…мно…го… дол… женъ за квартиру, но самые пустяки, сэръ. Я самъ сознаю, сэръ, что это не должно быть, но мы такъ бдны!

Сэръ Джозефъ посмотрлъ на миледи, потомъ на Фиша и наконецъ на Тоби. Сложивъ потомъ въ отчаяніи руки, съ видомъ человка, разуврившагося во всемъ:—

— Какъ можетъ человкъ,— сказалъ онъ,— даже изъ этого неподдающагося исправленію и беззаботнаго сословія, да еще человкъ съ сдыми волосами смотрть спокойно въ лицо Новому Году, когда его дла находятся въ подобномъ положеніи? Какъ можетъ онъ ложиться вечеромъ спать и утромъ вставать? Какъ? Скажите мн! Ну!— продолжалъ онъ, обернувшись спиною къ Тоби,— берите же письмо! Берите письмо!

— Я бы самъ очень желалъ быть инымъ человкомъ, сэръ,—сказалъ Тоби, преисполненный желанія молить о прощеніи…— Но видите ли, намъ было послано тяжелое испытаніе.

Сэръ Джозефъ все повторялъ:

— Берите же письмо, берите письмо!

Фишъ съ своей стороны не только вторилъ этимъ словамъ, но усиливалъ ихъ, указывая очень многозначительно на дверь, такъ что Тоби оставалось поклониться и уйти.

Очутившись на улиц, бднякъ нахлобучилъ себ на глаза свою старую, потертую шапку, какъ бы желая скрыть свое горе, вызванное сознаніемъ, что для него нтъ никакой надежды получить свою долю радости въ приближающемся новомъ году.

Поглощенный своими грустными мыслями, онъ не обнажилъ даже своей головы передъ колокольней, гд висли дорогіе его сердцу колокола, когда на обратномъ пути проходилъ мимо старой церкви.

Однако въ силу привычки, онъ остановился на мгновеніе и замтилъ, что уже поздно и вершина колокольни еле выдлялась въ высот, окруженная ночной темнотой. Онъ также зналъ, что куранты сейчасъ зазвонятъ, такъ какъ это былъ часъ, когда ихъ пвучіе напвы говорили его воображенію, какъ заоблачные голоса, но тмъ но мене онъ только быстре зашагалъ съ письмомъ къ ольдерману, стараясь удалиться раньше, чмъ начнется перезвонъ, такъ онъ боялся услышать въ ихъ звукахъ: ‘другъ и отецъ, другъ и отецъ’, въ прибавленіе къ тому, что они прозвонили, когда онъ уходилъ.

Тоби необычайно скоро исполнилъ возложенное на него порученіе и возвращался своимъ обычнымъ шагомъ домой. Была ли то вина его походки, которая, вн всякаго сомннія, являлась не особенно приспособленною для улицы, или же его шляпы, нахлобученной на глаза, которая, конечно, не длала его поступь боле увренной, но только онъ вдругъ налетлъ на что то съ такою силою, что очутился, еле удержась на ногахъ, на середин дороги.

— Тысячу разъ прошу извинить меня,— сказалъ Тоби, приподнимая въ большомъ смущеніи шляпу и, образуя изъ своей головы, на которой зацпилась оборваная подкладка шляпы, родъ воздушнаго шара.— Надюсь, что я не ушибъ васъ?

Тоби былъ слишкомъ не похожъ своимъ тлосложеніемъ на Самсона, чтобъ кого бы то ни было больно ушибить. Казалось, видя его, подскочившаго, какъ воланъ на ракет, гораздо вроятне, что онъ самъ пострадалъ.

Однако, у него были такія преувеличенныя понятія о своей собственной сил, что онъ совершенно искренно сокрушался о человк, на котораго наткнулся и продолжалъ повторять:

— Я надюсь, что я васъ не ушибъ.

Человкъ, о котораго онъ ударился головой, представлялся чмъ то въ род крестьянина, съ загорлымъ лицомъ, съ мускулистыми руками и ногами, съ сдющими волосами и растрепанной бородой. Онъ посмотрлъ на Тоби, не спуская съ него въ теченіе секунды пристальнаго взгляда, какъ бы подозрвая того въ желаніи сыграть съ нимъ злую шутку. Но тотчасъ же, убдившись въ его искренности, отвчалъ ему:

— Нтъ пріятель, вы не ушибли меня.

— И ребенка, я надюсь?— прибавилъ Тоби

— И ребенка тоже не ушибли,— отвчалъ человкъ.— Благодарю васъ за участіе.

При этихъ словахъ онъ опустилъ глаза на маленькую двочку, спавшую у него на рукахъ и закрывъ ей личико концомъ своего изношеннаго шарфа, обмотаннаго вокругъ его шеи, медленно продолжалъ свой путь.

Тонъ, которымъ онъ произнесъ слова: ‘благодарю васъ за участіе’ проникъ въ доброе сердце Тоби. Этотъ человкъ былъ такъ изнуренъ, ноги его съ такимъ трудомъ передвигались, онъ такъ былъ грязенъ и оборванъ отъ тяжелой работы и такимъ грустнымъ и потеряннымъ взглядомъ смотрлъ вокругъ себя, что Тоби казалось весьма естественнымъ, что для него должно было быть извстнымъ утшеніемъ и облегченіемъ имть возможность поблагодарить кого нибудь, хотя бы за самый пустякъ. Тоби пріостановился, слдя за нимъ глазами, въ то время какъ тотъ съ такимъ усиліемъ двигался тяжелымъ и неврнымъ шагомъ, съ ребенкомъ, обвившимъ ручками его шею.

Видя этого человка въ рваныхъ башмакахъ или скоре въ какомъ то подобіи башмаковъ, въ толстыхъ кожаныхъ штиблетахъ, въ большой съ опущенными полями шляп, Тоби продолжалъ стоять, слдя за нимъ, забывъ все на свт, кром маленькой ручки ребенка, державшей шею незнакомца.

Прежде чмъ окончательно скрыться во мрак ночи, тотъ остановился, обернулся и, увидвъ Тоби, все еще неподвижно стоящимъ на одномъ мст, казался въ нершимости — продолжать ли свой путь или вернуться обратно? Тоби, съ своей стороны, сдлалъ нсколько шаговъ, отдлявшихъ ихъ другъ отъ друга.

— Вы, быть можетъ, могли бы,— сказалъ человкъ, слабо улыбаясь,— а я увренъ, что если вы можете, то и сдлаете, почему я предпочитаю обратиться съ этимъ вопросомъ къ вамъ, чмъ къ кому нибудь другому,— быть можетъ вы могли бы указать мн, гд живетъ ольдерманъ Кьютъ?

— Совсмъ близко отсюда,— отвчалъ Тоби.— Я съ удовольствіемъ проведу васъ къ нему.

— Я собственно долженъ былъ быть у него лишь завтра и совсмъ въ другомъ мст,— прибавилъ человкъ, слдуя за Тоби,— но мн слишкомъ тяжело оставаться столько времени подъ подозрніемъ. Я долженъ оправдаться и имть возможность съ спокойнымъ сердцемъ зарабатывать себ хлбъ, хотя я еще и не знаю, какъ и гд. Поэтому я надюсь, что онъ извинитъ меня за поздній приходъ.

— Но это невозможно!— воскликнулъ Тоби, вздрагивая.— Скажите какъ васъ зовутъ, не Фернъ-ли?

— Что?— вскричалъ въ свою очередь тотъ, оборачиваясь, съ выраженіемъ удивленія.

— Вы Фернъ? Билли Фернъ?— спросилъ Тоби.

— Это мое имя,— отвчалъ тотъ.

— Ну, въ такомъ случа,— воскликнулъ Тоби, схвативъ его за руку и съ опасеніемъ оглядываясь,— ради всего святого, не ходите къ нему! Не ходите къ нему! Также врно, какъ врно, что вы существуете, онъ упразднитъ васъ. Сюда! Войдите въ эту темную аллею и я вамъ все объясню. Но, ради Бога, не идите къ нему!

Его новый знакомый посмотрлъ на него какъ на полоумнаго, но все же послдовалъ за нимъ. Когда они скрылись отъ взоровъ прохожихъ, Тоби разсказалъ ему все, что слышалъ сегодня о немъ, какую о немъ пустили молву и все остальное.

Герой его разсказа выслушалъ его, ни разу не перебивъ, не опровергнувъ, со спокойствіемъ, которое поразило Тоби. Онъ лишь отъ времени до времени покачивалъ головою, казалось, скоре для того, чтобы показать, что это все старыя, давно извстныя ему исторіи, чмъ для того, чтобы опровергнуть слова Тоби. Разъ или два, онъ откинулъ свою шляпу назадъ, проведя своею загрублой рукой по лбу, на которомъ отъ руки оставались борозды, словпо отъ плуга.

— Въ общемъ, все это довольно справедливо, добрый вы человкъ. Конечно, ему не всегда было легко со мною. Но что сдлано, то сдлано. Господи! Тмъ хуже, если я становился поперекъ его плановъ, я же теперь страдаю отъ этого. Но во всякомъ случа, я передлать себя не могу и, еслибы завтра мн пришлось бы съ нимъ встртиться, то началось бы опять все по старому. Что же касается моей репутаціи, то пусть эти прекрасные господа наводятъ справку за справкой, роются, ищутъ, она останется незапятнанной, вн всякаго подозрнія, и я вовсе не желаю получать отъ нихъ за нее похвальный листъ! Я только желаю имъ, чтобы они не такъ легко потеряли добрую о себ славу, какъ мы, и я удостовряю, что жизнь имъ будетъ такъ тяжела, что разставаясь съ нею имъ не придется жалть о ней. Что же касается меня, мой другъ, то эта рука — и онъ раскрылъ ее во всю ширину ладони — эта рука никогда не взяла того, что ей не принадлежало по праву и никогда также не уклонялась отъ работы, какъ бы тяжела она ни была и какъ бы мало ни вознаграждалась. Тому, кто можетъ доказать обратное, я позволяю отрзать ее въ то же мгновеніе! Но когда работа боле не въ состояніи поддержать меня, насколько это необходимо каждому человческому существу, когда пища моя такъ плоха и такъ недостаточна, что я умираю съ голоду, лишенный всякой возможности удовлетворить его ни дома, ни вн дома, когда я вижу, что вся жизнь, полная труда, начинается нуждою, продолжается въ нужд и кончается нуждою, безъ малйшаго проблеска надежды на перемну, то я не могу не сказать всмъ этимъ милымъ господамъ:— ‘Прочь! Оставьте мою лачугу въ поко, въ ней и безъ того достаточно мрачно. Зачмъ же хотите вы затемнить ее еще боле? Не разсчитывайте на меня, что я приду въ вашъ паркъ въ день вашего рожденія и примкну къ славящимъ васъ пснямъ, или буду почтительно выслушивать ваши проповди или что нибудь еще въ этомъ род! Разыгрывайте свои комедіи и празднуйте свое торжество безъ меня, веселитесь и радуйтесь, но намъ нечего длать съ вами. Я предпочитаю, чтобы вы оставили меня одного!’

Замтивъ, что маленькая двочка, которую онъ несъ на рукахъ, открыла глаза и съ удивленіемъ смотрла вокругъ онъ остановился, чтобы шепнуть ей нсколько ласковыхъ словъ на ухо и, спустивъ ее съ рукъ, поставилъ на землю возл себя, потомъ обертывая вокругъ пальца, одинъ изъ длинныхъ локоновъ ребенка, въ вид кольца, въ то время, какъ она прижималась къ его запыленнымъ колнамъ, онъ сказалъ Тоби:

— Я не думаю, чтобы по природ я былъ угрюмый, сварливый человкъ, съ которымъ трудно жить въ мир. Я въ сущности не желаю ничего дурного никому изъ этихъ господъ. Все, что я прошу, это имть возможность существовать, какъ то подобай творенью Божьему. Но какъ я ни выбиваюсь изъ силъ, я не могу добиться этого, и вотъ эта невозможность и является непроходимою пропастью между мною и тми. Но вдь я не одинъ, подобныхъ мн надо считать не сотнями, а тысячами.

Тоби, сознавая всю справедливость его словъ, покачалъ головою въ знакъ согласія.

— Вотъ такими то взглядами и словами и создалась моя репутація,— продолжалъ Фернъ,— и мало вроятія, чтобы она когда нибудь измнилась къ лучшему. Вдь быть недовольнымъ не разршается, а я вотъ недоволенъ, хотя клянусь вамъ, я бы предпочелъ быть въ радостномъ настроеніи, еслибы только это было возможно для меня. Въ сущности, я даже не знаю, что для меня было бы дурного въ томъ, что ольдерманъ засадитъ меня въ тюрьму, а такъ какъ у меня нтъ ни одного друга, который могъ бы замолвить за меня словечко, то это легко можетъ случиться. А между тмъ, вы видите!….— прибавилъ онъ, указывая на двочку.

— Какое у нее хорошенькое личико,— сказалъ Тоби.

— О, да!— возразилъ тотъ шопотомъ и взявъ ласково, обими руками головку ребенка, приблизилъ ее къ себ, пристально смотря на нее.— Да, это именно то, что я часто говорилъ себ, я часто говорилъ себ это, видя пустую плиту и холодный очагъ, и вчера вечеромъ, когда насъ арестовали, точно двухъ преступниковъ, я продолжалъ говорить себ это. Но не надо, чтобы они приходили слишкомъ часто мучить и пугать эту хорошенькую, маленькую двочку, правда Лили? Разв не вполн достаточно преслдовать взрослаго человка?

Звукъ его голоса такъ замтно ослаблъ и онъ смотрлъ такъ серіозно и въ тоже время такъ странно на двочку, что Тоби, чтобы измнить направленіе его мыслей, спросилъ его жива ли его жена?

— У меня никогда не было жены,— промолвилъ онъ, склонивъ голову.— Это дочь моей сестры, сиротка. Ей девять лтъ, но трудно этому врить, такъ она изголодалась и истощена! Ее бы сейчасъ приняли въ пріютъ, въ девяти миляхъ отъ мста, гд мы живемъ, засадили бы между четырьмя стнами (какъ они это сдлали съ моимъ отцомъ, когда онъ не былъ боле способенъ работать, но онъ и не безпокоилъ ихъ долго). Но, вмсто пріюта, я взялъ ее къ себ и съ тхъ поръ мы не разставались. Когда-то у ея матери была подруга, здсь въ Лондон, мы пришли сюда, чтобы разыскать ее и найти какую нибудь работу, но городъ такъ огроменъ! Ну, да ничего, зато много мста для прогулокъ, правда, Лили?

Его глаза встртились съ глазами ребенка и выраженіе ихъ было полно такой любви и нжности, что Тоби былъ растроганъ боле, чмъ еслибы увидлъ въ нихъ слезы. Потомъ, сжавъ руку незнакомцу.

— Я даже не знаю вашего имени,— продолжалъ Фернъ,— а между тмъ открылъ вамъ свою душу, потому что я такъ вамъ благодаренъ, и не безъ причины. Я послдую вашему совту и не подойду близко къ этому… какъ его?..

— Мировому судь,— сказалъ Тоби.

— А!— воскликнулъ незнакомецъ — мировой судья, такъ мировой судья, если его прозываютъ этимъ именемъ. Завтра мы попробуемъ счастья въ окрестностяхъ Лондона. Добрый вечеръ! Дай вамъ Богъ хорошо встртить Новый годъ!

— Подождите!— воскликнулъ Тоби, удерживая его за руку, когда тотъ прощался.— Подождите! Для меня не будетъ счастья въ новомъ году, если мы такъ съ вами разстанемся, Новый годъ не можетъ быть счастливымъ для меня, если вы съ ребенкомъ будете бродить, не зная гд преклонить голову. Идите ко мн! Хотя и я бденъ и живу въ бдномъ, тсномъ углу, но все могу безъ стсненія пріютить васъ на эту ночь. Пойдемте со мною! Сюда! Я понесу ребенка,— прибавилъ онъ, беря двочку на руки.— Прехорошенькая двочка! Я бы безъ всякаго усилія донесъ ее, еслибы она была въ двадцать разъ тяжеле. Быть можетъ, я шагаю слишкомъ скоро для васъ? Но дло въ томъ, что я всегда немножко бгу, уже это моя привычка!— Говоря эти слова, Тоби длалъ шесть шаговъ, пока его товарищъ длалъ одинъ огромный, и слабыя ножки этого маленькаго Геркулеса, дрожали подъ тяжестью ноши.

— Она легка, какъ перышко,— продолжалъ Тоби, слова котораго также быстро чередовались, какъ и его маленькіе шажки, такъ какъ онъ ни за что не хотлъ чтобы Фернъ усплъ ему высказать благодарность.— Право, она легче павлиньяго пера, о, несравненно легче! А, вотъ мы сейчасъ и дома, мы даже пришли уже! Первый поворотъ направо. Дядя Билль, пройдите эту помпу и заверните налво, какъ разъ напротивъ кабака. Ну вотъ, мы и пришли! Переходите улицу, дядя Билль, и замтьте на углу торговца почками. Такъ! Идите теперь вдоль конюшни и остановитесь возл черной двери, на которой написано на доск: ‘Т. Вэкъ, посыльный’. Ну, дошли, слава Богу, наконецъ. Вотъ то мы поразимъ тебя, дорогая моя Мэгъ!

Едва онъ усплъ произнести эти слова, какъ въ полномъ изнеможеніи, запыхавшись, опустилъ двочку на полъ, посереди комнаты. Маленькой незнакомк достаточно было разъ взглянуть на Мэгъ, чтобы съ полнымъ довріемъ кинуться ей на шею.

— Вотъ мы и дома! Вотъ мы и дома!— кричалъ Тоби, двигаясь вокругъ комнаты. Идите сюда, дядя Вилль, поближе къ огню! Чего-жъ вы не идете? О, наконецъ то мы пришли! Наконецъ то мы пришли! Дорогая, любимая моя Мэгъ, гд же котелокъ для воды? Ахъ, онъ здсь. Вотъ онъ! Въ одно мгновеніе вода закипитъ.

Во время своего снованія взадъ и впередъ по комнат, Тоби удалось найти котелокъ, закинутый гд-то въ углу, онъ поставилъ его на огонь, а Мэгъ въ то-же время, посадила двочку возл камина и, вставъ передъ нею на колни, снимала съ нее чулки и башмаки, растирая горячимъ полотенцемъ ея застывшія маленькія ноги. Но это не мшало ей смяться и смотрть на Тоби такими веселыми и милыми глазами, что ему хотлъ благословить ее, когда она опустилась на колни. Войдя въ комнату онъ засталъ ее всю въ слезахъ, сидящей возл огня.

— Папа,— сказала Мэгъ,— мн кажется ты совсмъ потерялъ разсудокъ сегодня вечеромъ, я право не знаю, что бы сказали колокола, глядя на тебя. Бдныя, маленькія ножонки! Какія он холодныя!

— О, теперь он уже согрлись,— воскликнулъ ребенокъ,— совсмъ согрлись!

— Нтъ, нтъ, нтъ,— возразила Мэгъ,— мы еще и на половину не растерли ихъ. Ихъ еще надо долго, долго растирать. А, когда он будутъ совсмъ теплыя, мы расчешемъ эти локоны, чтобы просушить ихъ, потомъ съ помощью холодной воды зарумянимъ эти блдныя щечки и посл этого мы будемъ такія веселыя, довольныя, счастливыя!

Ребенокъ разрыдался и обнявъ одною рукою ее за шею, другою ласкалъ ея красивое лицо, говоря: ‘О, Мэгъ! о, милая моя Мэгъ!’

Благословеніе Тоби не могло сдлать большаго. Кто могъ сдлать больше!

— Гд-же ты, отецъ?— посл минутнаго молчанія воскликнула Мэгъ.

— Иду, иду, я здсь, милая,— сказалъ Тоби.

— Боже мой!— воскликнула Мэгъ.— Онъ окончательно потерялъ голову. Онъ покрылъ чайникъ шляпой этой славной двочки и повсилъ крышку на ручку двери!

— Я не нарочно сдлалъ это, дорогая моя Мэгъ,— торопился Тоби поправить свою ошибку.

Мэгъ подняла глаза и увидла что Тоби, съ большимъ трудомъ протиснувшись за стулъ своего гостя, показывалъ ей съ таинственными жестами, надъ головою Ферна, заработанные имъ шесть пенсовъ.

— Я видлъ, входя домой, моя крошка, полъ-унціи чаю, гд-то на лстниц, и я почти увренъ, что тамъ также былъ ломтикъ сала. Такъ какъ я не могу припомнить, гд это именно было, то я пойду поищу.

Благодаря этой невроятной хитрости, Тоби удалось выйти, чтобы пойти купить у м-ссъ Чпкенстжеръ за наличныя деньги чай и сало. Посл чего онъ возвратился въ комнату, стараясь уврить Мэгъ, что ему стоило не малаго труда найти все это на темной лстниц.

— Но слава Богу, теперь все необходимое для чая есть,— говорилъ онъ.— Я былъ вполн увренъ, что есть и чай и сало и, какъ видишь, я не ошибся. Мэгъ, моя козочка, если ты займешься чаемъ, пока твой недостойный отецъ поджаритъ сало, то у насъ въ одну минуту все будетъ готово. Удивительное у меня свойство,— продолжалъ. Тоби, приступая къ своимъ поварскимъ обязанностямъ съ помощью вилки для жаренія,— удивительная особенность, хорошо извстная всмъ моимъ друзьямъ:— я никогда не любилъ ни чай, ни сало. Я съ удовольствіемъ вижу, какъ другіе угощаются и тмъ и другимъ,— прибавилъ онъ громко, чтобы сильне воздйствовать на своего гостя,— но что касается до меня, то какъ питательныя вещества и чай и сало — мн одинаково непріятны.

Тмъ не мене жадно вдыхалъ запахъ жарящагося въ камин сала… совсмъ такъ, какъ если бы онъ любилъ его, а когда онъ наливалъ кипящую воду въ маленькій фарфоровый чайникъ, то съ такою любовью проникалъ взоромъ въ самую глубину его, стараясь, чтобъ благоухающій паръ вился вокругъ его носа и окутывалъ густымъ облакомъ его лицо и голову. Но, не смотря на все это, онъ не хотлъ ни сть, ни пить и только изъ приличія, въ самомъ начал, сдлалъ одинъ глотокъ чаю и сълъ кусочекъ сала, съ видимымъ наслажденіемъ, смакуя и то и другое, хотя и продолжалъ утверждать, что длаетъ это насильно.

Весь интересъ Тоби сосредоточивался на томъ, какъ ли и пили его новые два друга. Также точно относилась и Мэгъ къ вопросу о д. И никогда присутствовавшіе на оффиціальномъ обд у Лондонскаго лордъ-мэра или на банкет при двор не испытывали при вид вельможныхъ гостей и частичку того удовольствія, съ которымъ Тоби и Мэгъ, эти добрые и простые люди, смотрли на своихъ новыхъ знакомыхъ. Мэгъ улыбалась отцу, Тоби тмъ же отвчалъ ей, Мэгъ качала головою и притворялась, что будетъ аплодировать Тоби, а онъ, съ своей стороны, пантомимой старался объяснить Мэгъ, когда и при какихъ условіяхъ встртился съ своимъ гостемъ. И оба были чрезвычайно счастливы.

— А, все-таки,— съ грустью думалъ Тоби, внимательно присматриваясь къ Мэгъ,— все-таки, я вижу, что между ею и Ричардомъ все кончено.

— Вотъ что я скажу вамъ,— объявилъ Тоби посл чаю,— двочка будетъ спать съ Мэгъ. Это ршено и подписано!

— Съ милой Мэгъ!— вскричалъ ребенокъ, страстно лаская молодую двушку,— съ Мэгъ, съ Мэгъ!

— Отлично!— сказалъ Тоби.— И меня нисколько не удивитъ если она поцлуетъ отца Мэгъ, правда Лили? Вдь я отецъ Мэгъ!

Велика была радость Тоби, когда прелестная двочка, конфузясь, подошла къ нему и, поцловавъ его, стремглавъ кинулась къ Мэгъ и повисла у нея на ше.

— Она мудра, какъ Соломонъ,— сказалъ Тоби.— Мы пришли.. нтъ.. мы не… Я не знаю, что и говорю. Мэгъ, дорогая, что я хотлъ сказать?

Мэгъ не спускала глазъ съ Ферна, который склонился надъ ся стуломъ, отвернулъ въ сторону лицо и ласкалъ головку ребенка, на половину скрытую въ складкахъ ея одежды.

— Врно! врно! Я совершенно потерялъ голову сегодня вечеромъ и самъ не знаю, что говорю. Билль Фернъ, пойдемте со мною! Я вижу, что вы умираете отъ усталости и падаете отъ сна Пойдемте со мою!

Незнакомецъ, все еще склоненный надъ стуломъ Мэгъ, продолжалъ играть кудрями ребенка. Онъ не проронилъ ни слова, но въ его загрублыхъ пальцахъ, сжимающихъ и выпускающихъ чудные волосы ребенка было столько нмого и выразительнаго краснорчія!

— Да, да!— продолжалъ Тоби, безсознательно отвчая на чувства дочери, такъ ясно выраженныя на ея лиц,— уведи ее, дочь моя, и уложи ее. Такъ. Ну, а теперь Билль, я покажу вамъ, гд вы будете спать. Не могу сказать, что бы это было роскошное помщеніе, это ничто иное, какъ сновалъ! Но я всегда повторяю, что одно изъ преимуществъ жизни въ конюшн, является обладаніе сноваломъ, и пока эта конюшня и сарай не будутъ сдаваться дороже, чмъ мы платимъ теперь, мы будемъ продолжатъ жить въ нихъ, благодаря дешевизн. Тамъ наверху есть очень много хорошаго сна и кром того сновалъ опрятенъ, какъ… Да, довольно сказать, что руки Мэгъ побывали тамъ: это вдь все! Побольше бодрости, мой другъ! Не падайте духомъ! Утро вечера мудрене, говоритъ пословица.

Рука, снятая съ головы ребенка, дрожа, встртила руку Тоби, который, не переставая болтать, повелъ его съ такою нжностью и заботливостью, будто онъ тоже былъ ребенокъ.

Вернувшись ране Мэгъ, онъ нсколько мгновеній простоялъ у двери ея комнаты, внимательно прислушиваясь. Маленькая двочка, прежде чмъ заснуть, шептала слова молитвы, такой же простой и наивной, какъ она сама. А когда она помянула имя своей милой, милой Мэгъ — такъ она говорила — то Тоби услыхалъ, какъ она остановилась и спросила имя отца Тоби, чтобы помолиться и за него.

Прошло нсколько мгновеній, пока добрый старичокъ настолько овладлъ собою, что былъ въ состояніи растопить хорошенько каминъ и придвинуть къ нему стулъ. Но когда онъ это сдлалъ, когда поправилъ лампу, то вытащилъ изъ кармана газету и началъ читать. Сначала, онъ никакъ не могъ сосредоточить на ней своего вниманія, перескакивалъ съ одного столбца на другой, но наконецъ углубился въ нее, и лицо его приняло грустное и серіозное выраженіе, такъ какъ эта несчастная газета, вновь натолкнула Тоби на безнадежныя размышленія, не дававшія ему покою въ продолженіе всего дня и особенно больно и остро ощущаемыя имъ, вслдствіе всхъ тхъ событій, свидтелемъ которыхъ ему пришлось быть. Внезапно охватившая его симпатія къ его новымъ друзьямъ и забота о нихъ, на время, будто, разсяли его, по какъ только онъ остался одинъ, да еще подъ впечатлніемъ только что прочитанной газеты, переполненной лишь сообщеніями о безконечныхъ насиліяхъ и преступленіяхъ, гнетущія мысли опять охватили его. Находясь въ подобномъ тяжеломъ настроеніи, онъ, какъ разъ, напалъ на описаніе (и оно далеко не было единственное) возмутительнаго поступка одной женщины, которая подъ вліяніемъ отчаянія, посягнула не только на свою жизнь, но и на жизнь своего ребенка. Подобное нечеловческое преступленіе до такой степени возмутило душу Тоби, переполненную любовью къ своей Мэгъ, что онъ выронилъ газету и въ ужас откинулся на спинку стула.

— Безчеловчная и жестокая мать!— воскликнулъ онъ.— Безчеловчная и жестокая мать! Лишь люди, рожденные порочными, лишенные сердца, не имющіе никакой достойной цли, могутъ совершать подобнаго рода преступленія. Все, что я слышалъ сегодня, лишь подтверждаетъ мою справедливую мысль, слишкомъ хорошо доказанную! Да, мы уже родимся порочными!

Куранты отвтили на его слова такъ внезапно, громко и звонко, что ихъ оглушающіе голоса, казалось, пригвоздили его къ стулу.

Но что говорили они?

— Тоби Вэкъ, Тоби Вэкъ, мы ждемъ тебя Тоби! Тоби Вэкъ, Тоби Вэкъ, мы ждемъ тебя Тоби! Приди взглянуть на насъ, приди взглянуть на насъ! Приведите его къ намъ, приведите его къ намъ! Поймайте его, поймайте его! Разбудите его, разбудите его! Тоби Вэкъ, Тоби Вэкъ, дверь растворена настежь, Тоби! Тоби Вэкъ, Тоби Вэкъ, дверь растворена настежь, Тоби!— Потомъ, какъ бы въ бшеномъ порыв, они начинали звонить еще громче, еще сильне и ихъ гармоничные аккорды отдавались эхомъ въ полуразрушенныхъ известковыхъ и кирпичныхъ стнахъ.

Тоби слушалъ. Воображеніе? Мечты? Ничто иное, какъ результатъ его раскаянія въ томъ, что онъ убжалъ отъ нихъ сегодня днемъ? Нтъ! Нтъ! Совсмъ нчто иное! Совсмъ нчто иное! Слышите? Они вновь и вновь повторяютъ: Поймайте и приведите его! Бгите за нимъ! Приведите его! Приведите его! Положительно отъ такого звона, могъ оглохнуть весь городъ.

— Мэгъ,— проговорилъ тихо Тоби, постучавъ въ двери къ дочери,— слышишь ты что-нибудь?

— Я слышу звонъ колоколовъ, отецъ. Они невроятно сильно гудятъ эту ночь.

— Спитъ она?— продолжалъ Тоби, выдумывая предлогъ, чтобы заглянуть въ комнату дочери.

— О, тихимъ, счастливымъ сномъ! Но тмъ не мене, я еще не могу ее оставить, отецъ. Посмотри какъ она крпко держитъ мою руку!

— Мэгъ,— прошепталъ Тоби,— слушай колокола!

Она прислушалась, но на ея лиц, повернутомъ къ отцу, не отразилось ни малйшаго удивленія. Было очевидно, что голосъ колоколовъ былъ чуждъ для нея.

Тоби вышелъ изъ ея комнаты, вновь слъ на стулъ возл камина и сталъ слушать. Прошло нсколько времени. Не было никакой возможности доле сидть здсь, сила, съ которой они призывали его, была прямо таки страшна!

— Если дверь на колокольню дйствительно открыта,— разсуждаль самъ съ собою Тоби, быстро скидывая свой передникъ, но забывъ о шляп,— то что мшаетъ мн подняться на колокольню и удостовряться въ чемъ тамъ дло? Если же она закрыта, то не о чемъ и разговаривать, и я успокоюсь.

Когда онъ безшумно выскользнулъ на улицу, онъ былъ почти увренъ, что дверь на колокольню окажется закрытой и замкнутой на ключъ. Онъ очень часто бывалъ тамъ и рдко когда видалъ ее открытою, не боле двухъ, трехъ разъ за все время. Это была маленькая, сводчатая дверь, съ наружной стороны церкви, въ темномъ углубленіи, за высокой колонной. Она висла на огромныхъ желзныхъ петляхъ и была снабжена такимъ чудовищнымъ замкомъ, что петли и замокъ, казалось, были больше ея самой.

Но каково было его удивленіе, когда приблизившись къ церкви съ непокрытою головою и протянутою рукою къ этому темному углубленію, (не безъ извстнаго опасенія, что вотъ, вотъ чужая рука неожиданно схватитъ его руку, и приготовившись, безъ сомннія, сейчасъ же выдернуть ее, такъ какъ онъ дрожалъ при одной мысли объ этомъ), онъ убдился, что дверь, открывавшаяся во внутрь, была полу-раскрыта.

Въ первое мгновеніе охватившаго его удивленія, онъ хотлъ было идти обратно или принести свтъ, или привести кого-нибудь, но мало-по-малу мужество вернулось къ нему и онъ ршился подняться одинъ.

— Чего мн бояться?— думалъ Тоби.— Вдь это церковь! Да кром того и звонари, конечно, на колокольн, и это они забыли закрыть дверь.

Онъ вошелъ въ дверь, ощупывая дорогу, какъ слпой, такъ какъ вокругъ него царилъ полный мракъ и безмолвіе. Колокола перестали звонить.

Принесенная съ улицы втромъ пыль, образовала, какъ бы мягкій бархатный коверъ, и это производило не только какое-то странное, но даже зловщее впечатлніе. Первая ступенька лстницы начиналась такъ близко отъ двери, что Тоби споткнулся о нее и, невольно ударившись ногою о дверь, закрылъ ее, а когда она тяжело захлопнулась, то не было никакой возможности вновь раскрыть ее.

И вотъ теперь ужъ онъ вынужденъ былъ подвигаться впередъ… Тоби, ощупывая руками дорогу, продолжалъ подниматься все выше и выше по круглой, винтовой лстниц. Выше! выше! все выше!

Надо замтить, что подниматься по подобной лстниц, да еще въ полнйшей темнот, было нелегки. Лстница была такъ узка и низка, что его руки постоянно хватались за что-нибудь. То ему представлялся человкъ, то призракъ, стоящій передъ нимъ или уходящій въ сторону, чтобы дать ему⁷ дорогу. Тогда онъ проводилъ руками по гладкимъ стнамъ, ища наверху голову, а внизу ноги привиднія, дрожа всмъ тломъ отъ охватывавшаго его страха. Изрдка гладкая, ровная поверхность стнъ прерывалась дверью или нишею, углубленіе которой представлялось ему такимъ же громаднымъ, какъ самая церковь. Онъ чувствовалъ себя на краю пропасти и ему казалось, что онъ стремглавъ полетлъ въ нее, головою впередъ, пока, наконецъ, его рука не ощупывала вновь цльной, сплошной стны.

И вотъ онъ вздымался все выше, выше, выше! И все кругомъ, кругомъ! И все выше! И все выше! Понемногу тяжелый, удушливый воздухъ сталъ свжть. Вскор Тоби почувствовалъ первые порывы втра, который, черезъ нсколько мгновеній, задулъ съ такою силою, что бдняга съ трудомъ держался на ногахъ. Къ счастью ему удалось добраться до стрльчатаго башеннаго окна, расположеннаго такъ невысоко, что онъ могъ схватиться за него. Онъ смотрлъ съ этой высоты внизъ, на крыши домовъ, на дымящіяся трубы, на газовые рожки, выдлявшіеся свтлыми пятнами. Онъ особенно внимательно всматривался въ ту часть города, гд онъ жилъ, представляя себ, что Мэгъ, обезпокоенная его долгимъ отсутствіемъ, зоветъ его. Все виднное имъ, казалось ему чмъ-то неопредленнымъ, нагроможденнымъ одно на другое, потонувшимъ въ туман и тьм.

Онъ былъ въ той части колокольни, гд обыкновенно стоятъ звонари. Тоби схватилъ конецъ одной изъ измочаленныхъ веревокъ, висвшихъ сквозь отверстія дубоваго потолка. Онъ вздрогнулъ, думая что это волосы, а потомъ задрожалъ отъ ужаса при мысли разбудить большой колоколъ. Сами же колокола находились еще выше, подъ самою крышею. Тоби, подъ вліяніемъ охватившаго его вновь очарованія, продолжалъ подвигаться ощупью, по какой-то особенно крутой и неудобной лстниц, ступени которой не представляли надежной опоры для ногъ.

Не останавливаясь передъ трудностью подобнаго восхожденія, Тоби, наконецъ, пролзъ сквозь отверстіе пола и остановился только тогда, когда головою коснулся стропилъ крыши и очутился среди колоколовъ. Онъ былъ почти не въ состояніи, среди окружавшаго его мрака, разглядть ихъ гигантскіе размры. Но онъ зналъ, что они возл него, мрачные, темные, безмолвные! Угнетающее ощущеніе страха и одиночества охватило его, какъ только онъ проникъ въ это гнздо камня и металла, свитое на такой страшной высот. У, него закружилась голова, онъ дико вскрикнулъ: ‘О-о-о!…’

— О-о-о!…— повторило эхо зловщимъ тономъ. Испытывая сильнйшее головокруженіе, испуганный, задыхающійся, Тоби обвелъ вокругъ себя помутившимися глазами и упалъ въ глубокомъ обморок.

III. Третья четверть.

Мрачныя тучи витаютъ надъ океаномъ мысли и его глубокія воды еще мутны, когда очнувшись отъ неподвижности покоя, онъ съ усиліемъ наконецъ вздымаетъ свои волны, чтобы перейти отъ смерти къ жизни! Причудливыя, дикія чудовища, въ моментъ его неполнаго возрожденія, преждевременно всплываютъ на его поверхность. Множество обрывковъ и частей различныхъ образовъ соединяются и перемшиваются совершенно непослдовательно, случайно, въ мышленіи. Когда, какъ и какими загадочными путями постепенности вновь отдляются он другъ отъ друга? Какимъ образомъ всякая мысль, всякое ощущеніе вновь воспринимаетъ свою строго опредленную форму, вновь возвращается къ жизни реальной и строго ограниченной? Все это вопросы, на которые ни одинъ человкъ не суметъ отвтить,— хотя каждый человкъ является тмъ центромъ, гд ежедневно происходитъ эта великая тайна!

Такъ было и здсь. Когда и какимъ образомъ безпросвтная тьма колокольни, потонувшей въ темномъ мрак ночи, преобразилась въ яркій свтъ? Когда и какимъ образомъ одинокая пустая колокольня наполнилась миріадами образовъ? Когда и какимъ образомъ слабый топотъ монотонно повторяющійся во время сна или обморока Тоби: ‘Лови! Лови! Бги за нимъ!’ — преобразился въ оглушительный голосъ, прервавшій его летаргію неистовыми криками: ‘Разбудите его! Разбудите его!’ И какъ случилось, что вс неясныя, смутныя мысли оставили его? Какъ и какимъ образомъ удалось ему отдлить все существующее, реальное, отъ многочисленныхъ химеръ, вызванныхъ его горячечнымъ воображеніемъ? Точно также и здсь одинаково невозможно понять и опредлить время и способъ.

Какъ бы тамъ ни было, но окончательно проснувшись и придя въ себя, стоя на ногахъ на томъ же самомъ полу, на которомъ онъ еще такъ недавно лежалъ безъ сознанія, Тоби былъ свидтелемъ необычайнаго, сверхъ естественнаго зрлища, которое мы сейчасъ постараемся описать.

Онъ увидлъ колокольню, куда пришелъ подъ вліяніемъ какихъ то, охватившихъ его, чаръ, кишащей привидніями, карликами, гномами, эльфами и духами колоколовъ. Онъ видлъ, какъ они прыгали, летали, падали одинъ за другимъ иди безостановочно выливались цлыми потоками изъ внутренности колоколовъ. Онъ видлъ ихъ вертящимися вокругъ себя, подъ собою, наверху въ воздух, спускающимися вдоль веревокъ колоколовъ, смотрящими на него сверху массивныхъ стропилъ съ желзными скрпами, выглядывающими изъ всхъ щелей и отверстій стнъ, постепенно удаляющимися концентрическими, все боле и боле расширяющимися кругами, подобно тмъ, которые образуются на вод, при паденіи тяжелаго камня. Онъ видлъ ихъ во всевозможныхъ формахъ и образахъ, онъ видлъ ихъ красивыми и уродливыми, неуклюжими и стройными. Онъ видлъ ихъ молодыми и старыми, видлъ ихъ веселыми, видлъ ихъ угрюмыми, видлъ ихъ танцующими, видлъ ихъ поющими, видлъ ихъ рвущими на себ волосы, видлъ, испускающими вопли отчаянія. Онъ видлъ воздухъ, всецло насыщенный ими, видлъ ихъ безостановочно снующими взадъ и впередъ, онъ видлъ ихъ скачущими на крылатыхъ коняхъ, онъ видлъ ихъ стремительно несущихся внизъ и также быстро поднимающихся вверхъ, онъ видлъ ихъ высоко парящихъ въ воздух, видлъ ихъ отплывающихъ на парусныхъ судахъ, онъ видлъ ихъ отдаляющихся отъ него и видлъ приближающихся къ нему, охваченныхъ неутомимою, кипучею дятельностью! Камень, кирпичъ, толь, черепица — все это потеряло свойственную имъ непроницаемость и стало одинаково прозрачнымъ и для Тоби и для окружавшихъ его духовъ. Онъ видлъ ихъ, даже внутри домовъ, занятыхъ спящими людьми, онъ видлъ ихъ, убаюкивающихъ однихъ и стегающихъ ременными кнутами другихъ, онъ видлъ ихъ, испускающихъ адскіе вопли у изголовья однихъ и напвающихъ божественныя мелодіи другимъ, видлъ ихъ радующихъ однихъ пніемъ птицъ и благоуханіемъ цвтовъ и устрашающихъ другихъ уродливыми отталкивающими лицами. Но онъ видлъ эти необычайныя существа, принимавшія самые разнообразные образы и фигуры, не только возл спящихъ, но и среди бодрствующихъ, дятельно выполняющими, казалось бы, самыя несовмстимыя функціи. Онъ видлъ одного, прикрпляющимъ себ множество крыльевъ, для ускоренія своего передвиженія, другого, наоборотъ, надвающимъ на себя цпи и путы для замедленія движенія. Онъ видлъ, какъ одни передвигали впередъ стрлки часовъ, какъ другіе, наоборотъ, переставляли ихъ назадъ, а третьи, наконецъ, совсмъ останавливали ихъ. Въ одномъ мст онъ видлъ ихъ справляющими свадьбу, въ другомъ похороны, въ этой зал балъ, въ той выборы, всюду и везд непрерывающееся, неутомимое, вчное движеніе!

Ошеломленный зрлищемъ этой массы безостановочно измняющихся и странныхъ образовъ и формъ, не мене чмъ оглушительнымъ, ни на секунду не прекращающимся звономъ колоколовъ, Тоби, ища опоры, прицнился къ какому то деревянному столбу, поворачивая во вс стороны свое поблднвшее, полное ужаса и недоумнія лицо.

Пока онъ осматривался такимъ образомъ вокругъ, куранты замолкли, и въ одно мгновеніе ока все окружающее его преобразилось. Рой духовъ совершенно исчезъ. Ихъ образы потускнли, они пробовали бжать, но силы измняли имъ и они въ изнеможеніи падая, погибали, растворялись въ окружающей ихъ атмосфер и исчезали изъ глазъ Тоби. Одинъ, какой-то бродяга, ловко спрыгнувши съ самаго верху колокольни на землю, удачно всталъ на ноги, но ране, чмъ усплъ повернуться на одномъ мст, погибъ и безслдно исчезъ! Небольшое количество, изъ находившихся внутри колокольни духовъ, нсколько мгновеній продолжали скакать съ мста на мсто, но съ каждымъ прыжкомъ все боле и боле ослабвали, уменьшались въ числ и, наконецъ, исчезли, какъ и вс остальные. Послднимъ оставался карликъ-горбунъ, спрятавшійся въ уголокъ, гд звонко отдавалось гулкое эхо, онъ безостановочно кружился, какъ бы, носясь въ воздух, и съ такою настойчивостью и ршительностью, что раньше чмъ погибнуть обратился въ одну ногу, потомъ въ ступню ноги, пока наконецъ и онъ пропалъ, растаявъ въ окружающемъ его воздух. И на колокольн вновь воцарилось полное безмолвіе.

И лишь тогда, но не раньше, Тоби разглядлъ въ каждомъ колокол бородатое существо, одинаковаго роста и сложенія съ колоколами, врне (хотя оно и непостижимо) увидлъ въ колокол колоколъ, въ образ величаваго человка, съ устремленнымъ на него мрачнымъ взглядомъ, въ то время, какъ онъ стоялъ безъ движенія, будто приросъ къ полу.

Загадочныя и величественныя фигуры! Они висли въ воздух, безъ всякой поддержки, съ головами закутанными въ капюшоны и теряющимися въ высокихъ сводахъ темной колокольни! Недвижимые и туманные призраки, свтились какимъ-то своимъ собственнымъ свтомъ, въ окружающей ихъ тьм. Каждый изъ нихъ приложилъ обмотанную во что-то руку къ своимъ загадочно молчавшимъ устамъ!

Утративъ отъ охватившаго его ужаса, способность двигаться, Тоби не могъ проскользнуть внизъ, чрезъ имющееся отверстіе въ полу. Еслибъ могъ, онъ предпочелъ бы ринуться, съ опасностью для жизни, внизъ головою съ высоты колокольни, чмъ продолжать чувствовать на себ неотступно на него обращенный, упорный и неотвратимый взглядъ этихъ, вчно открытыхъ, хотя и лишенныхъ вкъ, глазъ.

Все сильне, все непреодолиме охватывалъ его своими когтями страхъ и ужасъ этого уединеннаго мста, этой безпросвтной тьм. Онъ чувствовалъ прикосновеніе руки Призрака. Невозможность надяться на какую либо помощь, эта безконечно-длинная, мрачная, крутящаяся лстница, кишащая призраками и духами, отдлявшая его отъ земли, населенной людьми, сознаніе, что онъ находится на такой невроятной высот, вызывающей головокруженіе даже днемъ, при вид, гд-то далеко, внизу, летающихъ птицъ, его полная отчужденность отъ всхъ добрыхъ людей, которые, находясь въ это время въ полной безопасности у себя дома, спали мирнымъ сномъ,— все это вмст взятое вызывало въ немъ не простой страхъ, но физически охватывало его холодомъ. Тмъ не мене его взоръ, его мысли, его ужасъ — все было сосредоточено на пристально смотрвшія на него фигуры, которыя, благодаря тьм и густой тни, подъ которыми он были какъ будто погребены, а также вслдствіе страннаго выраженія ихъ постоянно широко раскрытыхъ глазъ, ихъ причудливыхъ очертаній и непонятнаго виснія въ воздух, являлись въ глазахъ Тоби совершенно непохожими на что бы то ни было, принадлежавшее къ обычному міру, хотя онъ и видлъ ихъ такъ же ясно и отчетливо, какъ массивныя дубовыя стропила, перекладины и скрпы, поддерживавшіе колокола. Все же это обрамляло ихъ, какъ бы цлымъ, огромнымъ лсомъ срубленныхъ деревъ, изъ чащи и глубины которыхъ, сквозь сучья и втви загубленныхъ ради нихъ деревъ, колокола-призраки продолжали смотрть своими мрачными, немигающими глазами на Тоби.

Порывъ втра, холоднаго и ржущаго, пронесся со стономъ внутри колокольни. Когда его дыханіе смолкло, самый большой колоколъ или его духъ заговорилъ:

— Кто это тутъ?— спросилъ онъ.

Голосъ его былъ суровый и глубокій и Тоби показалось, что во колокола тми же звуками откликнулись ему.

— Мн послышалось, что колокола выкликали моя имя,— проговорилъ Тоби, поднимая съ мольбою руки.— Я хорошенько самъ не знаю, зачмъ и какъ очутился я здсь. Впродолженіе долгихъ лтъ я прислушивался къ колоколамъ и часто ихъ звуки веселили мое сердце.

— И ты благодарилъ ихъ за это?— произнесъ голосъ.

— Тысячу разъ!— воскликнулъ Тоби.

— Какъ?

— Я вдь бденъ,— прошепталъ Тоби,— почему и могъ выразить имъ мою благодарность только словами.

— И всегда такъ поступалъ?— спросилъ духъ колокола.— Никогда не оскорбилъ насъ словомъ?

— Нтъ!— съ живостью воскликнулъ Тоби.

— Никогда не сказалъ намъ грубыхъ,, несправедливыхъ злыхъ словъ?— продолжалъ призракъ.

Тоби хотлъ отвтить: ‘Никогда!’, но въ смущеніи остановился.

— Голосъ Времени,— сказалъ призракъ,— кричитъ человку:— Впередъ!— Время дано ему для самоусовершенствованія и самопознанія, для развитія его достоинства, для достиженія высшаго идеала его счастья, для улучшенія его благосостоянія, для того, чтобы онъ шелъ впередъ, приближался къ цли, доступной его разуму, той цли, которая была опредлена и указана всему его существу, съ того мгновенія, какъ онъ и время начались. Вка тьмы, несправедливости и насилія слдовали одинъ за другимъ, милліоны людей страдали, жили, умерли, чтобы очистить ему путь. Всякій, стремящійся заставить сдлать его шагъ назадъ, или заставить его остановиться на своемъ пути, стремится остановить движеніе могущественной машины, которая поразитъ на смерть дерзнувшаго посягнуть на нее и задвижется еще съ большею стремительностью и силою, изъ-за всякой, хотя и мимолетной, насильственной пріостановки!

— Я не виноватъ ни въ чемъ подобномъ, насколько мн кажется, сэръ,— сказалъ Тоби.— Если же я и сдлалъ это, то это была простая случайность, и я воздержусь въ будущемъ, врьте мн, сэръ!

— Тотъ, кто вкладываетъ въ уста Времени или его помощниковъ,— сказалъ духъ колокола,— вопль жалобы о прошедшихъ дняхъ, о тхъ дняхъ испытаній и ошибокъ, слды которыхъ не могутъ не быть видны, даже для самыхъ близорукихъ, тотъ вопль сожалнія, который служитъ для людей наилучшимъ показателемъ, до какой степени настоящее нуждается въ ихъ помощи, такъ какъ находятся еще люди, готовые выслушивать сожалнія о подобномъ прошломъ, тотъ человкъ, который длаетъ это, глубоко виноватъ, и въ этой вин мы обвиняемъ тебя, мы колокола, тебя, совершившаго ее въ отношеніи насъ!

Тоби очнулся отъ перваго испуга, но вы вдь видли, какія чувства нжности и благодарности возбуждали въ немъ колокола, поэтому, когда онъ услыхалъ теперь обвиненіе въ такомъ серіозномъ грх противъ нихъ, его сердце охватило чувство безконечной борьбы и раскаянія.

— Еслибы вы знали,— съ жаромъ произнесъ онъ, ломая руки,— быть можетъ вамъ это и извстно,— еслибы вы знали, сколько разъ вы являлись для меня врными друзьями! Сколько разъ вы возвращали мн мужество и бодрость, когда я былъ совершенно угнетенъ! Какою забавою, какою игрушкою были вы для моей маленькой Мэгъ (у бдненькой, никогда не было другихъ), съ того дня, какъ скончалась ея мать, оставивъ насъ одинокими! Еслибы вы все это знали, то не поставили бы мн въ вину нечаянно вырвавшееся у меня слово!

— Тотъ, кто слышитъ въ нашемъ язык, въ язык колоколовъ, лишь одинъ звукъ, выражающій холодность или презрніе ко всякой надежд, всякой радости, печали или страданію скорбящаго человчества, тотъ, кто слышитъ наши голоса, примыкающими къ голосамъ тхъ гнусныхъ тварей, которыя мряютъ на свой аршинъ вс страсти и чувства человка, точно также какъ он отвшиваютъ на своихъ жалкихъ всахъ наименьшее количество пищи, достаточной лишь для поддержанія полнаго лишеній труда голоднаго человчества, тотъ оскорбляетъ насъ! И подобное оскорбленіе ты нанесъ намъ!— прибавилъ колоколъ.

— Это было сдлано безъ дурного намренія,— сказалъ Тоби,— лишь по невжеству, но повторяю, безъ злого умысла, поврьте мн!

— И наконецъ, самое худшее изъ всего!—продолжалъ колоколъ.— Тотъ, кто отворачивается отъ себ подобныхъ, лишь потому, что они нравственно пали и о нихъ идетъ худая молва, тотъ который покидаетъ ихъ, какъ что-то низкое, недостойное, вмсто того, чтобы съ участіемъ взглянуть на зіяющую у ихъ ногъ пропасть и протянуть имъ руку помощи, тотъ кто отказываетъ имъ въ состраданіи, видя ихъ судорожно хватающимися, въ ихъ паденіи, за какой-нибудь жалкій пучокъ чахлой травы, за какую-нибудь, выскакивающую изъ ихъ рукъ глыбу земли, израненными, измученными, падающими въ бездонную глубину, тотъ оскорбляетъ небо, человка, время, вчность! И ты виновенъ въ нанесеніи подобнаго оскорбленія!

— Сжальтесь надо мною!— молилъ Тоби, падая на колни.— Сжальтесь, именемъ Бога!

— Слушай!— сказалъ призракъ главнаго колокола.

— Слушай!— вскричали остальные духи.

— Слушай!— сказалъ чистый, дтскій голосъ и Тоби показалось въ немъ что-то знакомое. Раздались слабые звуки органа въ находившейся подъ колокольней церкви. Постепенно усиливаясь, музыка проникла до самыхъ сводовъ, наполнивъ собою хоры и внутренность церкви, все боле и боле распространяясь, она поднималась выше, выше, еще выше, стремясь пробудить мощныя чувства въ сердц дубовыхъ стропилъ, внутренностей колоколовъ, дверей съ желзными засовами, крпкаго камня лстницъ, и когда даже стны самой колокольни не были въ силахъ ее вмстить, то она унеслась далеко въ небо!

Поэтому не было ничего удивительнаго въ томъ, что и душа бднаго старика не могла выдержать этихъ величественныхъ, захватывающихъ звуковъ и разразилась потокомъ слезъ. Тоби закрылъ лицо руками.

— Слушай!— сказалъ духъ самаго большого колокола.

— Слушай!— воскликнули остальные духи.

— Слушай!—произнесъ голосъ ребенка.

Торжественный хоръ голосовъ наполнилъ своимъ пніемъ колокольню.

Это было глухое, зловщее пніе, похоронные напвы, въ которыхъ напряженный до нельзя слухъ Тоби, уловилъ голосъ дочери.

— Она умерла!— воскликнулъ старикъ — Мэгъ умерла! Ея тнь является мн, я слышу ее!

— Тнь твоей дочери оплакиваетъ умершихъ, она примкнула къ мертвымъ, къ мертвымъ надеждамъ, къ мертвымъ мечтаніямъ, къ мертвымъ грезамъ, продолжалъ колоколъ,— но она сама жива. Пусть ея жизнь будетъ для тебя живымъ урокомъ. Познай отъ существа, наиболе для тебя дорогого, что злые родятся злыми. Посмотри, какъ отъ этой прекрасной втки, все оторвутъ до послдняго бутона, до послдняго листа и замть, какъ она можетъ засохнуть и погибнуть. Слдуй за нею! Слдуй, до полнаго отчаянія!

Вс призраки протянули правыя руки, указывая пальцемъ на зіявшую у ногъ его бездну.

— Духъ колоколовъ сопутствуетъ теб,— сказалъ призракъ.— Ступай! Онъ слдуетъ за тобою!

Тоби обернулся и увидлъ… ребенка?… Да, ребенка, котораго Билль Фернъ несъ тогда по улиц, котораго Мэгъ уложила спать на своей кровати и около котораго мгновеніе назадъ она сидла съ такою любовью!

— Я несъ ее на рукахъ,— сказалъ Тоби,— несъ сегодня вечеромъ!

— Покажите ему то, что онъ называетъ собою,— сказали мрачные призраки, прежде всхъ духъ главнаго колокола, а за нимъ вс остальные.

Колокольня раскрылась у его ногъ. Онъ взглянулъ и увидлъ свое собственное изображеніе, лежащимъ на земл у колокольни за церковью, уничтоженнымъ, недвижимымъ.

— Я не принадлежу боле къ міру живыхъ!— воскликнулъ Тоби.— Я умеръ!

— Умеръ!— повторили хоромъ вс колокола.

— Господи! А Новый то Годъ?

— Прошелъ!— отвчали опять вс.

— Что?— вскричалъ Тоби, объятый ужасомъ. Значитъ я ошибся дорогою и, стараясь выйти изъ колокольни, среди окружавшей меня тьмы, я упалъ съ нея, годъ тому назадъ!

— Девять лтъ!— возразили призраки.

И при этихъ словахъ они спрятали свои вытянутыя руки и на томъ мст, гд были виднія, опять очутились колокола.

Они начали звонъ, опять пришло ихъ время. И еще разъ, громадное количество призраковъ вернулось къ жизни, еще разъ они безпорядочно перемшались другъ съ другомъ, еще разъ, едва колокола успли замолкнуть, они вновь исчезли и вернулись въ небытіе.

— Что это за фигуры и образы, которые я сейчасъ видлъ, если только это не есть плодъ моего безумія?— спросилъ Тоби своего проводника.— Кто они такіе?

— Это духи колоколовъ, это ихъ голоса наполняютъ воздухъ, — отвчалъ ребенокъ.— Они воспринимаютъ вс образы и формы, и исполняютъ вс дйствія, свойственныя надеждамъ, мыслямъ и воспоминаніямъ людей.

— А ты,— сказалъ Тоби, вн себя — Кто ты такой?

— Тсс!…— прошепталъ ребенокъ…— Смотри!

Въ бдной, лишенной всякой обстановки, комнат, за тою самою вышивкою, за которой онъ видлъ такъ часто сидящей Мэгъ, сидла его милая дорогая дочь! Онъ не сдлалъ ни малйшей попытки прижать ее къ своему сердцу, не попробовалъ поцловать ее, такъ какъ онъ понималъ, что подобныя ласки невозможны для него. Онъ лишь удержалъ свое прерывающееся дыханіе и вытеръ ослплявшія его слезы, чтобы имть возможность разглядть ее, насмотрться на нее!

Ахъ, какъ она измнилась! Какъ сильно она измнилась! Какъ потускнла ясность ея глазъ, какъ поблекъ румянецъ ея щекъ! Она была еще хороша, также хороша, какъ всегда. Но надежда, надежда, надежда, о! гд была радужная надежда, говорившая когда-то съ нимъ, какъ живой голосъ? Она подняла глаза съ работы, взглядывая на сидвшую возл нее подругу, старый Тоби слдилъ за направленіемъ ея взгляда и въ ужас откинулся назадъ.

Въ сформированной женщин онъ съ перваго взгляда узналъ ребенка. Въ ея длинныхъ, шелковистыхъ волосахъ, онъ видлъ т, прежніе локоны, ея губы выражали что-то, попрежнему ребяческое. Да! въ ея глазахъ, которые сейчасъ были обращены на Мэгъ съ выраженіемъ любопытства, блестлъ тотъ же самый взглядъ, который озарялъ ея личико въ тотъ день, когда онъ принесъ ее въ свое убогое жилище! Что же это такое? Кидая смущенный взоръ на это незнакомое лицо, Тоби прочелъ въ немъ нчто такое благородное, вызывающее уваженіе, нчто неясное и неопредленное, какое-то воспоминаніе о ребенк того времени… Ну, да! Это, конечно, она, на ней даже надто то самое, прежнее платье!

Тише! Он заговорили!

— Мэгъ,— говорила Лиліанъ съ нкоторымъ колебаніемъ,— какъ часто ты поднимаешь глаза съ работы, чтобы взглянуть на меня!

— Разв мой взглядъ такъ измнился, что пугаетъ тебя?— спросила Мэгъ.

— Нтъ, милый другъ! Но зачмъ отвчаю я на подобный вопросъ? Вдь теб самой смшно спрашивать меня объ этомъ… Почему, Мэгъ, ты боле не улыбаешься, глядя на меня?

— Какъ? Разв?— отвчала та съ улыбкой.

— Сейчасъ да, ты улыбаешься,— сказала Лиліанъ,— но теперь это стало рдкостью. Когда ты думаешь, что я такъ занята, что не замчаю тебя, то ты становишься такой встревоженной, такой угнетенной, что я боюсь поднять глаза. Конечно, подобное существованіе, полное труда и невзгодъ не располагаетъ къ веселью, но все же, прежде, ты была такая веселая!

— Какъ? Разв я теперь стала иною?— воскликнула Мэгъ съ оттнкомъ безпокойства въ голос и вставъ, чтобы поцловать Лиліанъ.— Разв я длаю еще боле тяжелою для тебя и безъ того тяжелую, выпавшую на нашу долю жизнь, дорогая моя Лиліанъ?

— Ты была единственною радостью, длавшею подобное существованіе жизнью,— сказала Лиліанъ кидаясь къ ней на шею и цлуя ее,— единственною радостью, изъ за которой стоило выносить подобное существованіе, Мэгъ! Сколько заботъ! Сколько труда! Столько долгихъ, безконечныхъ часовъ, дней, ночей гнетущаго, безпросвтнаго, безрадостнаго, безконечнаго труда! И не для того, чтобы имть возможность собрать богатства, не для того, чтобы жить въ довольств и радостяхъ, или просто наслаждаться достаткомъ скромной жизни честнаго труженика, но лишь для того, чтобы заработать себ насущный хлбъ, ничего, кром куска хлба, еле, еле достаточнаго, чтобы имть возможность, силы, на завтра вернуться къ тому же труду, продолжать тоже задающее жизнь существованіе! Жалкая, жалкая судьба! О, Мэгъ, Мэгъ!— прибавила она, возвышая голосъ и сжимая ее въ своихъ объятіяхъ, съ выраженіемъ скорби на лиц,— какъ можетъ жестокій міръ идти своею дорогою, не кинувъ взгляда сожалнія на столь жалкія, печальныя существованія?

— Лили! Лили!— говорила Мэгъ, стараясь успокоить ее и откидывая назадъ ея длинные волосы, упавшіе ей на лицо, омоченное слезами.— Какъ Лили, и это говоришь ты? Такая юная и такая красивая?

Молодая двушка прервала ее и, сдлавъ шагъ назадъ, взглянула молящими глазами на свою подругу.

— Не говори мн этихъ словъ,— вскричала она,— не говори мн этого! Для меня нтъ ничего ужасне! Мэгъ, состарь меня! Сдлай, чтобы я обратилась въ старую и уродливую, избавь меня, освободи меня отъ ужасныхъ мыслей, соблазняющихъ мою юность!

Тоби обернулся, чтобы взглянуть на своего проводника, но духъ ребенка исчезъ.

Тоби очутился перенесеннымъ въ другое мсто. Теперь онъ увидлъ сэра Джозефа Боули, этого друга и отца бдныхъ, справляющимъ грандіозное торжество у себя въ помстьи, по случаю дня рожденія леди Боули. А такъ какъ эта почтенная дама родилась въ день Новаго Года (случайность, которую мстная пресса разсматривала какъ исключительное предзнаменованіе Провиднія, вполн достойное личности леди), то именно день Новаго Года и былъ днемъ торжества! Съхалось масса народа. Тутъ былъ и господинъ съ багровымъ цвтомъ лица, и мистеръ Филеръ и ольдерманъ Кьютъ, имвшій очень замтную склонность къ высокопоставленнымъ лицамъ и особенно подружившійся съ сэромъ Джозефомъ, посл написаннаго имъ любезнаго письма. Мы не отступимъ отъ истины, если скажемъ, что благодаря этому письму, онъ даже сталъ другомъ семьи. Было еще много приглашенныхъ и именно среди нихъ, грустно прохаживалась тнь Тоби, бднаго призрака, занятаго розысками своего проводника! Многолюдный обдъ былъ сервированъ въ парадномъ, большомъ зал, и сэръ Джозефъ въ хорошо всмъ извстной роли друга и отца бдняковъ, долженъ былъ произнести огромную рчь. Его друзья и дти, должны были предварительно скушать въ другой зал по кусочку плумпуддинга, а потомъ, по заране условленному сигналу, присоединиться къ своимъ друзьямъ и отцамъ, образовать родъ многочисленной семьи, на которую никто не могъ взглянуть, не растрогавшись до слезъ.

Но все это еще были только цвточки! Было задумано нчто несравненно боле многозначительное! Сэръ Джозефъ, баронетъ, членъ Парламента, долженъ былъ сыграть въ кегли, въ настоящія кегли, и съ кмъ бы вы думали?— съ настоящими крестьянами!!!

— Это насъ цликомъ переноситъ — сказалъ ольдерманъ Кьютъ,— во времена царствованія короля Гендриха VIII, этого славнаго короля! Ха, ха, ха! прекрасная личность!

— Да,— сухо отвтилъ Филеръ,— годная лишь для того, чтобы мнять женъ и убивать ихъ! Говоря между нами, онъ порядочно таки перешелъ норму, опредляющую количество женщинъ, приходящихся на мужчину.

— Вы возьмете въ жены красавицъ, но не будете убивать ихъ, а?….— сказалъ ольдерманъ Кьютъ двнадцатилтнему наслднику сэра Боули.— Милый мальчикъ! Немного пройдетъ времени, и мы увидимъ этого юнаго джентльмена членомъ Парламента, раньше, чмъ мы успемъ оглянуться,— прибавилъ онъ, взявъ его за плечи и смотря на него настолько серіозно, насколько это было ему доступно.— Мы услышимъ разговоры объ его успшныхъ выборахъ, о его рчахъ въ Палат, о тхъ предложеніяхъ, съ которыми къ нему обратится правительство, о его всестороннихъ блестящихъ успхахъ. А! мы также упомянемъ его и кое что скажемъ по его поводу въ нашихъ рчахъ въ палат Общинъ. Я за это отвчаю!

— О!— сказалъ Тоби,— вотъ что значитъ имть чулки и башмаки! Какое различное отношеніе это вызываетъ!

Но тмъ не мене, эти разсужденія не помшали его сердцу отнестись доброжелательно къ этому мальчику, уже хотя бы изъ за его любви къ маленькимъ оборвышамъ, предназначеннымъ (по словамъ ольдермана) плохо кончить и которые могли бы быть дтьми его бдной Мэгъ!

— Ричардъ,— стоналъ Тоби, проталкиваясь среди толпы гостей.— Ричардъ, гд же онъ? Я не могу найти его! Ричардъ! Ричардъ!

Предполагая, что онъ еще живъ, не было ни малйшаго основанія надяться встртить его здсь. Но печаль Тоби и его чувство одиночества среди этихъ блестящихъ, разряженныхъ гостей, нарушили логичность его мыслей, и онъ опять и опять принимался бродить въ этомъ блестящемъ обществ, продолжая искать своего проводника и безпрестанно повторять:

— Гд Ричардъ? Скажите мн, гд находится Ричардъ?

Во время его безостановочныхъ снованій взадъ и впередъ, онъ наткнулся на мистера Фиша, личнаго секретаря сэра Джозефа, находившагося въ страшномъ волненіи.

— Боже,— восклицалъ онъ,— гд же ольдерманъ Кьютъ? Не видалъ ли кто нибудь ольдермана Кьюта?

Видлъ ли кто нибудь ольдермана Кыота?

Милый Фишъ! Кто же могъ не видть ольдермана Кьюта? Вдь это такой умный, любезный человкъ, онъ вчно былъ охваченъ желаніемъ показать себя людямъ. И, если у него былъ какой нибудь недостатокъ, то именно его желаніе всегда стараться быть на виду! И всюду, гд только собиралось высшее общество, тамъ находился всегда и онъ. Нсколько голосовъ прокричало въ отвтъ на вопросъ Фиша, что онъ находится въ числ лицъ, собравшихся вокругъ сэра Джозефа. Фишъ прошелъ туда и, дйствительно, найдя его въ указанномъ мст, потихоньку отвелъ его въ нишу окна. Тоби вошелъ за ними, помимо своей воли. Онъ чувствовалъ, что что-то неудержимо влекло его туда.

— Мой милый ольдерманъ Кьютъ,— сказалъ мистеръ Фишъ,— отойдите еще немножко. Случилось нчто ужасное! Я только что получилъ это извстіе. Мн кажется, что не слдовало бы сообщать объ этомъ сэру Джозефу до окончанія празднества. Вы близко знаете сэра Джозефа и не откажете мн въ совт. Самая печальная, самая ужасная новость!

— Фишъ,— отвчалъ ольдерманъ,— Фишъ, мой добрый другъ! Въ чемъ дло? Никакой революціи, я надюсь? Ни…. ни поползновенія посягнуть на авторитетъ мировыхъ судей?

— Дидль, банкиръ,— говорилъ секретарь прерывающимся голосомъ,— фирма братья Дидль…. который долженъ былъ быть здсь сегодня…. одинъ изъ крупнйшихъ пайщиковъ общества ювелировъ….

— Пріостановилъ платежи?— воскликнулъ ольдерманъ.— Быть не можетъ!?

— Застрлился!

— Боже!

— Пустилъ себ въ ротъ дв пули, сидя въ своей контор,— продолжалъ мистеръ Фишъ — и убилъ себя наповалъ! Причины, побудившія на самоубійство не выяснены. Царское состояніе!

— Состояніе!— воскликнулъ ольдерманъ,— скажите человкъ самой благородной репутаціи! Застрлился, мистеръ Фишъ! Своею собственною рукою!

— Сегодня утромъ,— прибавилъ Фишъ.

— О, его мозгъ! Его мозгъ!— вскричалъ благочестивый ольдерманъ, вздымая руки къ небу — о! нервы, нервы! Загадочная машина, называемая человкомъ! Какъ немного надо, чтобы нарушить ея механизмъ! Бдныя, жалкія мы существа! Быть можетъ послдствія какого-нибудь обда, мистеръ Фишъ, быть можетъ подъ вліяніемъ поведенія сына, который, я слышалъ, велъ очень бурную жизнь, раздавая направо и налво векселя на огромныя суммы… Такая почтенная личность! Одинъ изъ наиболе почтенныхъ людей, которыхъ мн только случалось видть! Какой грустный фактъ, мистеръ Фишъ! Общественное бдствіе! Я считаю долгомъ облечься въ самый глубокій трауръ. Столь уважаемый всми человкъ! Но вдь надъ нами Всемогущій Богъ, мистеръ Фишъ, и мы должны покориться его вол, мы должны покориться ей, мистеръ Фишъ:

Что-же это значитъ, ольдерменъ? Вы ни словомъ не упоминаете о своемъ ршеніи упразднить самоубійство? Вспомните-же наконецъ, достойный мировой судья, о проповдуемыхъ вами высоко нравственныхъ принципахъ, чмъ вы, когда то, такъ гордились. Ну-же, одьдерманъ, беритесь вновь за излюбленные вами всы и положите въ эту пустую чашу ежедневное голоданіе и, изсушенные голодомъ и нуждою, материнскіе сосцы — эти природные источники питанія, ставшіе нечувствительными къ крикамъ отчаянія своего голоднаго ребенка, предъявляющаго свое право на жизнь. Взвсьте за и противъ, вы новоявленный пророкъ Даніилъ, сравняйте всы емиды! Взвсьте ваши два самоубійства на глазахъ тысячи страждущихъ существъ, являющихся внимательными зрителями вашего гнуснаго лицемрія и обмана! Или представьте себ, что въ одинъ прекрасный день, въ минуту заблужденія, лишившись разсудка, вы также посягнете на свою жизнь, чтобы убдить своихъ друзей (если у васъ таковые есть) не смшивать, не сравнивать безуміе, охватившее человка, обладающаго всми благами жизни, съ горячкою, охватившею безразсудную голову, разбитую отчаяніемъ и озлобленіемъ душу? Что скажете вы на это, ольдерманъ!

Тоби такъ отчетливо слышалъ въ самомъ себ эти слова, какъ будто какой-то внутренній голосъ ихъ дйствительно произнесъ. Ольдерманъ Кьютъ общалъ мистеру Фишу свое содйствіе для сообщенія печальнаго происшествія сэру Джозефу въ конц торжества. Потомъ, разставаясь съ своимъ другомъ, ольдерманъ крпко пожалъ ему руку въ порыв охватившей его горечи.

— Самый уважаемый изъ людей!— сказалъ онъ еще разъ, выразивъ при этомъ полнйшее недоумніе, (представьте себ, самъ ольдерманъ Кьютъ недоумвалъ), какъ небо ршалось посылать подобныя страданія на землю.

— Еслибы не врить въ обратное,— прибавилъ ольдерманъ,— то могло бы явиться предположеніе, при вид подобныхъ встрясокъ нашей системы, что он грозятъ нарушеніемъ общественнаго экономическаго строя! Братья Дидль!

Игра въ кегли имла огромнйшій успхъ. Мистеръ Джозефъ валилъ одну кеглю за друюю съ поразительною ловкостью, его сынъ не отставалъ отъ него, лишь съ тою разницею, что каталъ шары на боле близкомъ разстояніи. И вс считали долгомъ утверждать, что теперь, разъ самъ баронетъ и сынъ баронета играли въ кегли, весь округъ несомннно начнетъ процвтать въ самомъ непродолжительномъ времени. Въ назначенный часъ былъ сервированъ обдъ и Тоби невольно послдовалъ за толпою въ большую залу, толкаемый какимъ-то внутреннимъ влеченіемъ, которому не былъ въ силахъ противостоять. Красивыя, нарядныя женщины, веселые, оживленные, довольные гости, представляли удивительно изящное зрлище. Когда же открыли двери для пропуска поселянъ, одтыхъ въ свои живописные, мстные костюмы, толпою входившихъ въ залу, то красота картины достигла высшей степени! Но вс эти впечатлнія не мшали Тоби съ тоскою шептать:

— Гд же Ричардъ? Онъ бы помогъ мн утшить ее! Неужели же я такъ и не увижу его?

Было произнесено нсколько рчей, предложили выпить за здоровье леди Боули, сэръ Джозефъ отвчалъ благодарностью и огромной рчью, въ которой онъ до поразительности ясно доказывалъ, что онъ другъ и отецъ бдныхъ. Потомъ онъ выпилъ за благоденствіе и здоровье своихъ дтей и друзей, за достоинство труда и т. д. и т. д. Вдругъ неожиданное смятеніе, происшедшее въ зал, привлекло вниманіе Тоби. Посл нкотораго безпорядка, шума и сопротивленія, сквозь толпу протискался впередъ человкъ. Это не былъ Ричардъ, нтъ, но это былъ человкъ, о которомъ Тоби также часто и много думалъ и котораго онъ уже нсколько разъ старался найти глазами. Въ мст, мене ярко освщенномъ, онъ бы еще могъ, быть можетъ, сомнваться, что этотъ истощенный, состарившійся, сгорбленный, съ посдвшими волосами человкъ, былъ никто иной, какъ Виллъ Фернъ, но здсь, при свт люстръ, падавшемъ на эту всклокоченную, типичную голову, сомннію не было мста.

— Что это такое?— вскричалъ сэръ Джозефъ, вскакивая съ мста.— Кто впустилъ этою человка? Вдь это преступникъ, только что вышедшій изъ тюрьмы. Мистеръ Фишъ, будьте столь добры

— Одну секунду,— сказалъ Фернъ,— одну секунду! Миледи, въ этотъ день Новаго Года, который является также и днемъ вашего рожденія, разршите мн произнести нсколько словъ!

Миледи не могла не сдлать вида, что проситъ за него и сэръ Джозефъ, съ обычнымъ ему величественнымъ видомъ, вновь опустился въ кресло.

Поститель въ лохмотьяхъ, (такъ на немъ все было изношено) обвелъ взглядомъ огромное общество и смиренно поклонился.

— Благородные дворяне!— произнесъ онъ.— Вы только что пили за здоровье рабочаго! Взгляните теперь на меня!

— Я вижу передъ собою человка, вышедшаго изъ тюрьмы!— сказалъ Фишъ.

— Именно такъ! Человка, вышедшаго изъ тюрьмы,— повторилъ Фернъ,— и это ни въ первый, ни во второй, ни въ третій, ни даже въ четвертый разъ.

Послышалось замчаніе мистера Филера, сказанное недовольнымъ тономъ, что быть въ тюрьм четыре раза, значитъ, злоупотреблять своимъ правомъ въ отношеніи другихъ лицъ средняго типа, и что онъ долженъ бы былъ стыдиться этого.

— Благородное дворянство,— повторилъ Фернъ,— взгляните на меня. Вы видите, что я дошелъ до самаго невозможнаго положенія, вы боле не властны сдлать мн никакого зла, ни ухудшить моего положенія, такъ какъ то время, когда доброе отношеніе, теплое слово, могли принести мн столько хорошаго,— прибавилъ онъ, ударяя себя въ грудь и качая головою,— далеко унесено втромъ вмст съ благоуханіемъ горошка и клевера. По крайней мр, дайте мн возможность сказать вамъ слово за нихъ (онъ указалъ на рабочихъ, находившихся въ зал), и такъ какъ вы находитесь вс здсь въ сбор, то выслушайте, ради нихъ, хоть разъ въ вашей жизни, настоящую правду!

— Я не думаю, чтобы здсь нашелся хоть одинъ человкъ, желающій выбрать его посредникомъ между нами и поселянами,— сказалъ сэръ Джозефъ.

— Очень вроятно, сэръ Джозефъ, я безъ труда готовъ поврить вашимъ словамъ, но это обстоятельство не только не умаляетъ значенія и правды того, что я хочу сказать, но наоборотъ, еще боле показываетъ необходимость выполнить мое ршеніе. Я прожилъ въ этомъ кра много лтъ. Отсюда вы можете видть мою лачугу, вонъ за тмъ, развалившимся заборомъ. Сотни разъ видлъ я, какъ прекрасныя леди рисовали се на листахъ своихъ альбомовъ: она, дйствительно, выходитъ очень живописною на рисунк, объ этомъ я слышалъ не разъ. Но, вдь, за то въ вашихъ рисованныхъ пейзажахъ не бываетъ дурной погоды и, очевидно, моя хижинка боле подходитъ для модели рисунка, чмъ для жилища человка. А, между тмъ, я жилъ въ ней, провелъ въ ней много лтъ! Но что это была за жизнь! Что за безотрадная, тяжелая жизнь! Подумайте сами, представьте себ, что значитъ пережить въ подобной обстановк, день за днемъ, долгіе годы!

Онъ говорилъ такъ, какъ въ тотъ вечеръ, когда Тоби встртилъ его. Лишь голосъ его былъ какой-то боле хриплый, тяжелый, временами дрожащій, но въ немъ не замтно было злобы и рдко, рдко измнялъ онъ спокойному и серьезному тону, съ которымъ онъ передавалъ вс эти обыденные факты своего существованія.

— Несравненно трудне, чмъ вы это думаете, благородные господа, стать честнымъ человкомъ, т. е. тмъ, что обыкновенно понимается подъ этимъ словомъ, живя въ подобной лачуг! Если мн удалось еще остаться человкомъ, не обратиться въ животное, то это должно быть поставлено мн въ заслугу. Я, конечно, говорю о прошломъ, теперь же, какъ я уже говорилъ, ничто не можетъ быть сдлано для меня. Я уже пережилъ то время, когда это было возможно!

— Я очень доволенъ, что этому человку удалось проникнуть сюда и высказать все это,— сказалъ сэръ Джозефъ, обводя свтлымъ взглядомъ окружающихъ.— Оставьте его въ поко. Я вижу въ этомъ предначертаніе свыше, пославшее его сюда живымъ примромъ! Я надюсь, я врю, я искренно убжденъ, что примръ этотъ окажетъ самое благотворное, самое желательное вліяніе на моихъ, собравшихся здсь, друзей!

— Кое-какъ я влачилъ свое существованіе,— посл короткаго молчанія продолжалъ Фернъ,— но съ такимъ неимоврнымъ трудомъ, что ни я, никто, не въ состояніи понять, какъ я не изнемогъ подъ его бременемъ. Не было случая, когда мое лицо могло бы проясниться, когда я могъ бы мечтать объ улучшеніи своей участи. Вы же, господа дворяне, вы, засдающіе въ различныхъ совтахъ,— вамъ достаточно видть озабоченное, измученное лицо человка, чтобы найти его подозрительнымъ,— ‘Я очень сомнваюсь, относительно благонадежности Ферна’ — говорите вы другъ другу — ‘надо слдить за. нимъ’. Я не говорю, господа, что съ вашей стороны такая осторожность странна, я лишь констатирую фактъ. И съ этой минуты, съ момента проявленія вашего недоврія, что бы Билль Фернъ ни длалъ, что бы ни предпринималъ, что бы ни говорилъ, что бы ни думалъ — все это обращается въ оружіе противъ него же!

Ольдерманъ Кьютъ засунувъ свои большіе пальцы въ кармашки жилета и развалясь на кресл, съ улыбкою, прищуривъ глаза, разсматривалъ висящую на потолк люстру, какъ бы желая сказать:

— Ну, вотъ мы и договорились. Я давно это предсказывалъ! Все т-же вчныя жалобы! Боже мой, какъ все это надоло! Вдь мы это уже наизусть знаемъ, давнымъ давно!

— Теперь, господа дворяне,— продолжалъ Билль Фернъ, съ внезапно покраснвшимъ свирпымъ лицомъ, протягивая впередъ руки,— теперь посмотримъ, какъ ловко ваши законы ловятъ насъ въ капканы и безжалостно травятъ, когда мы окончательно теряемъ силы въ жизненной борьб. Я старался устроиться, гд только могъ и въ конц концовъ обратился въ бродягу! Сажайте-же меня въ тюрьму, пользуйтесь тмъ, что я вновь вернулся сюда! Срывая орхи въ вашихъ лсахъ, я нечаянно обломалъ одну, дв втки оршника. Съ кмъ это не случалось? Въ тюрьму! Одинъ изъ вашихъ лсничихъ встртилъ меня среди бла дня съ ружьемъ въ рукахъ, недалеко отъ моего садика. Въ тюрьму! Освободившись, естественно, я обругалъ его. Въ тюрьму! Срзаю я трость. Въ тюрьму! Съдаю упавшее яблоко или гнилую рпу. Въ тюрьму! Возвращаясь оттуда,— а тюрьма ваша находится на разстояніи двадцати миль,— я протягиваю вамъ руки, моля о самой ничтожной помощи. Въ тюрьму! Наконецъ, городовой, стражникъ, кто бы онъ тамъ ни былъ, встрчаетъ меня, гд бы то ни было, за какою бы то ни было работою. Въ тюрьму! И все потому, что я бродяга, что я знакомая тюрьм пташка, что нтъ у меня иного пріюта!

Ольдерманъ глубокомысленно покачалъ головою, какъ бы желая сказать:

— Что-же! Это ужъ не такой плохой пріютъ — тюрьма!

— Не думайте, что я говорю все это съ цлью защитить себя. Кто-же можетъ возвратить мн свободу, возстановить мое доброе имя, вернуть мн мою, ни въ чемъ неповинную, племянницу? Вс лорды и леди Англіи не въ силахъ сдлать этого! Но, господа дворяне, когда вы будете имть дло съ другими, подобными мн, людьми, то беритесь съ другого конца. Дайте намъ изъ милосердія, пока мы лежимъ еще въ колыбели, жилища боле сносныя, дайте намъ лучшую пищу, когда мы боремся за наше существованіе, дайте боле милостивые законы, чтобы вернуть насъ съ ложнаго пути на путь истины, не стращайте насъ вчно тюрьмою, не грозите всегда и всюду ею, что бы мы ни длали, какъ бы ни повернулись! Тогда за каждое доброе ваше начинаніе рабочій отплатилъ бы вамъ самою безграничною благодарностью, оцнилъ бы его настолько, насколько это въ силахъ человка! Сердце рабочаго долготерпливо, миролюбиво и доброжелательно! Но вы должны прежде всего вселить въ его душу вру въ себя, въ правильность вашихъ законовъ! Теперь же, будь онъ погибшей развалиной, какъ я, или похожимъ на кого-нибудь изъ присутствующихъ здсь, душа его отвернулась отъ васъ! Верните же его къ себ, господа, верните, пока еще не поздно. Не дайте наступить для него дню, когда его измученный мозгъ перестанетъ понимать значеніе самой Библіи, и слова ея будутъ для него словами, такъ часто звучавшими въ моихъ ушахъ, когда я сидлъ въ тюрьм:— куда ты идешь — я не могу идти, гд ты отдыхаешь, я не могу отдохнуть, твой народъ, не мой народъ, твоя вра, не моя вра, твой Богъ, не мой Богъ!

Внезапное волненіе и движеніе охватило всхъ присутствующихъ. Тоби даже показалось, что нсколько человкъ поднялось съ своихъ мстъ, чтобы выгнать Ферна, чмъ онъ и объяснилъ внезапное движеніе и шумъ. Но въ тоже мгновеніе онъ увидлъ, что и зала и вс находившіеся въ ней исчезли,— и передъ нимъ была опять его дочь, опять за работой, но въ еще боле жалкой, нищенской обстановк, около нея не было теперь Лиліанъ.

Пяльцы, на которыхъ Лиліанъ работала, были отложены въ сторону и чмъ-то прикрыты, стулъ, на которомъ она обыкновенно сидла, былъ обернутъ къ стн. Въ этихъ всхъ кажущихся мелочахъ заключалась цлая повсть, точно также, какъ и на поблекшемъ отъ страха лиц Мэгъ! Увы, эту грустную повсть слишкомъ ясно можно было прочесть.

Мэгъ работала, не поднимая глазъ, пока уже не стемнло такъ, что нельзя было видть стежковъ. Когда наступила полная темнота, она зажгла свою жалкую лампочку и вновь принялась за работу. Ея старый отецъ, съ любовью и тоскою смотрвшій на нее, оставался невидимымъ ей. Какъ глубока, какъ сильна была эта любовь было извстно только Богу! Хотя Тоби и зналъ, что она не можетъ слышать его, онъ безостановочно разсказывалъ ей нжнымъ голосомъ о далекой прошлой жизни, о колоколахъ.

Поздно вечеромъ, почти ночью, послышался стукъ въ дверь. Мэгъ отворила. На порог показался какой-то неопрятный, съ потупленными въ землю глазами, печальный, полупьяный человкъ, съ длинной всклокоченной бородой, растрепанный, но тмъ не мене сохранившій слды былой красоты и стройности.

Онъ не двигался съ мста, ожидая разршенія Мэгъ войти въ комнату. Отступивъ шага два, Мэгъ остановилась, молча смотря на него глазами, полными скорби. Наконецъ желаніе Тоби исполнилось:— передъ нимъ стоялъ Ричардъ!

— Могу я войти, Маргарита?

— Да, войди!

Еслибы Тоби раньше не узналъ въ этомъ человк Ричарда, не узналъ его, пока тотъ не проронилъ ни одного слова, то теперь, слыша его сиплый, прерывающійся голосъ, онъ не могъ бы и предположить, что Ричардъ могъ такъ говорить!

Въ комнат было всего два стула. Мэгъ дала ему свой и приготовилась слушать его, стоя на нкоторомъ разстояніи отъ него.

Ричардъ слъ, уставившись тупымъ, разсяннымъ взглядомъ въ полъ, улыбаясь какою то жалкою, безсмысленною улыбкою. Онъ, казался до такой степени опустившимся, до такой степени безнадежно махнувшимъ на себя рукою, до такой степени погибшимъ, что она закрыла лицо руками и отвернулась отъ него, чтобы скрыть отъ него охватившее ее отчаяніе! Вызванный изъ оцпеннія шелестомъ ея платья или другимъ незначительнымъ шумомъ, Ричардъ поднялъ голову и заговорилъ съ такимъ видомъ, будто только что вошелъ:

— Все еще за работою, Маргарита? Какъ ты, однако, трудишься. Всегда такъ поздно?

— Да, обыкновенно.

— И начинаешь рано утромъ?

— Рано утромъ.

— Такъ и она мн говорила. Кром того, она говорила, что ты никогда не устаешь или по крайней мр, никогда не показывала усталости, все время пока вы жили вмст, даже тогда, когда бывала совершенно изнурена и работою и голодомъ. Да, впрочемъ я теб это говорилъ уже, въ послдній разъ, какъ былъ у тебя.

— Да,— отвтила она,— и я просила тебя никогда больше не говорить со мною объ этомъ. И вдь ты мн тогда торжественно общалъ исполнить мою просьбу, Ричардъ.

— Торжественно общалъ! — возразилъ онъ съ идіотскимъ смхомъ и тупымъ взглядомъ,— торжественно общалъ! Конечно, торжественно общалъ! Но что же мн длать, Маргарита?— посл довольно продолжительнаго молчанія, какъ будто вдругъ проснувшись, проговорилъ онъ, съ внезапно охватившимъ его оживленіемъ.— Какъ поступить мн? У меня силъ больше не хватаетъ. Она опять приходила ко мн.

— Опять!— воскликнула Мэгъ.— Она такъ много думаетъ обо мн! Она опять приходила?

— Разъ двадцать,— сказалъ Ричардъ.— Она просто преслдуетъ меня, Маргарита. Она ходитъ за мной по улицамъ, и все суетъ мн въ руки вотъ это. Я слышу ея шаги, когда работаю (положимъ это случается не часто) и не успваю повернуть головы, какъ въ ушахъ моихъ раздается ея шепотъ: ‘Ричардъ, не оборачивайтесь, ради всего святого, передайте ей это’. Она мн приноситъ его на домъ, присылаетъ въ письмахъ. Приноситъ ко мн на домъ, кладетъ на порогъ двери. Что могу я подлать? Взгляни на это!

И съ этими словами онъ показалъ Мэгъ небольшой кошелекъ, который онъ держалъ въ рукахъ, позвякивая лежащими въ немъ монетами.

— Спрячь его!— сказала Мэгъ,— спрячь его! Когда опять увидишь ее, Ричардъ, скажи ей, что я люблю ее всею душою, что никогда не засыпаю, не благословивъ ее мысленно, не помолясь за нее. Что во время моей долгой одинокой работы, я всегда думаю о ней, что и днемъ и ночью я не разлучена съ ней. Что, если завтра придетъ моя смерть,— послднею моею мыслью будетъ она. Но, что я не могу видть этихъ денегъ!

Онъ медленно отвелъ свою руку съ зажатымъ въ ней кошелькомъ и проговорилъ съ серьезностью пьяницы:

— Я говорилъ ей все это, не разъ говорилъ, и такъ ясно, какъ только возможно. Сколько разъ я относилъ этотъ кошелекъ обратно и оставлялъ его тамъ. Но когда она вь послдній разъ пришла ко мн и стояла передо мною, лицомъ къ лицу, то что могъ я сдлать?

— Ты видлъ ее?— воскликнула Мэгъ.— Ты ее видлъ! О! Лиліанъ, моя дорогая дочь! Лиліанъ! Лиліанъ!

— Я ее видлъ,— продолжалъ Ричардъ, не отвчая прямо на вопросъ Мэгъ, а преслдуя теченіе собственныхъ мыслей.— Она стояла передо мною, вся дрожащая.— ‘Какъ выглядитъ она, Ричардъ?’ ‘Говоритъ-ли она когда нибудь обо мн?’ ‘Похудла-ли сна?’ ‘Кто сидитъ за столомъ, на моемъ мст?’ ‘Не сожгла ли она пяльцы, на которыхъ когда-то обучала меня работать, Ричардъ?’— Вотъ что она говорила мн тогда, стоя передо мною,— повторилъ Ричардъ.

Мэгъ подавила рыданія, съ глазами, полными слезъ, склонилась она къ нему, боясь проронить слово.

Съ руками, опущенными на колни, нагнувшись впередъ и смотри на полъ, какъ будто на немъ было неясно написано все то, что онъ говорилъ, Ричардъ продолжалъ свой разсказъ:

— Она говоритъ:— ‘Ричардъ, я очень низко пала, и теб легко понять, какъ я страдала, когда мн возвращали этотъ кошелекъ обратно, посл того, какъ я сама ршилась принести его къ теб. Но ты ее любилъ, когда-то, даже нжно, если я не ошибаюсь. Васъ всячески старались разъединить, опасенія, ревность, сомннія, оскорбленное самолюбіе отдалили тебя отъ нее, но ты все таки продолжалъ любить ее, если память мн не измняетъ’. И это правда,— прервалъ онъ самъ себя,— это такъ было всегда!— ‘О, Ричардъ, если ты ее когда-нибудь любилъ, если ты сохранилъ воспоминаніе о томъ, что было, и потеряно теперь навсегда, то отнеси это еще разъ къ ней! Попробуй еще одинъ разъ! Скажи ей, какъ я просила тебя и умоляла! Скажи ей, какъ искренно прижималась я къ твоему плечу, гд должна бы была находиться ея голова, еслибы она стала твоею женою, скажи ей, какъ я унижалась передъ тобою, Ричардъ. Скажи ей, что ты смотрлъ мн въ лицо и что вся красота его, которой она когда-то такъ любовалась, безслдно исчезла и что ее замнили похудвшія, поблекшія, блдныя щеки, видъ которыхъ заставилъ бы ее рыдать. Передай ей все это и попробуй еще разъ отдать ей этотъ кошелекъ. Сердце ея не ршится вновь вернуть мн его!’

Онъ сидлъ, какъ въ бреду повторяя послднія слова, вдругъ онъ встрепенулся и всталъ, сказавъ:

— Ты все-таки не возьмешь его, Маргарита?

Она встряхнула головою, моля его оставить ее.

— Доброй ночи, Маргарита.

— Доброй ночи.

Ричардъ оглянулся, чтобы еще разъ взглянуть на нее, пораженный ея отчаяніемъ, а, быть можетъ, и охваченный жалостью къ самому себ, звучавшей въ ея голос. Это было быстрое, мимолетное движеніе и на секунду все его существо озарилось свтомъ его юности! Черезъ мгновеніе онъ уходилъ такимъ же, какимъ пришелъ. Этотъ кратковременный проблескъ, это слабое отраженіе навсегда угасшаго пламени, казалось, не могло боле поднять его съ той глубины, въ которую онъ погрузился.

Никакія ощущенія, никакія страданія, никакія муки, переживаемыя Мэгъ и нравственно и физически не могли остановить ея работы, которая должна была быть сданною къ сроку. Поэтому она вновь принялась за нее съ удвоеннымъ рвеніемъ и прилежаніемъ. Пробила полночь, а она все продолжала работать. Была холодная ночь и Мэгъ часто отрывалась отъ работы, чтобы поправить жалкій огонь камина. Какъ разъ, когда она стояла возл огня, куранты пробили половину перваго и раздался легкій ударъ въ дверь. И ране, чмъ Мэгъ успла спросить себя, кто можетъ быть этотъ столь поздній гость, дверь раскрылась.

О, молодость! о, красота! Какъ бы счастливы вы ни были, не отверните вашего взора отъ этого! О, молодость! о, красота! Благословенно все, до чего касается рука ваша, совершенствующая все созданное Творцомъ! Взгляните сюда!

Мэгъ увидла входящую и съ безумнымъ крикомъ: Лиліанъ! Лиліанъ!— бросилась къ ней.

Съ быстротою молніи Лиліанъ опустилась передъ нею на колни, судорожно хватаясь за платье Мэгъ.

— Встань, дорогая! Встань, Лиліанъ! Милая моя дочь!

— Нтъ, нтъ, никогда больше Мэгъ, никогда! Здсь! Здсь! У ногъ твоихъ, прижавшись къ теб, хочу я чувствовать на лиц своемъ твое дорогое дыханіе!

— Милая, Лиліанъ! Возлюбленная моя двочка! Дитя моего сердца! Нтъ, любовь матери не могла бы быть нжне моей.. Пусть голова твоя отдохнетъ на моей груди!

— Никогда больше, Мэгъ, никогда больше! Въ первый разъ, когда я любовалась лицомъ твоимъ, ты на колняхъ стояла передо мною. Я теперь хочу на колняхъ умереть у твоихъ ногъ, здсь! Дай мн умереть здсь, здсь!

— Ты опять здсь, дорогая моя! Мы опять будемъ жить вмст, снова будемъ вмст работать, вмст надяться и вмст умремъ!

— Поцлуй меня, Мэгъ! Обними меня! Прижми меня къ своему сердцу! Взгляни на меня съ любовью, но не подымай меня! Оставь меня тутъ! Въ послдній разъ, колнопреклоненной, смотрю я на твое дорогое и любимое лицо!

О, молодость! о, красота! Какъ бы вы ни были переполнены счастьемъ, взгляните сюда! Врныя завтамъ вашего Творца смотрите. сюда!

— Прости меня, моя дорогая, дорогая, Мэгъ! Я знаю, я вижу, что ты простила меня, но скажи мн это, Мэгъ! Я хочу, чтобы ты мн это сказала, моя дорогая Мэгъ!

И она сказала ей это, коснувшись губами губъ и щекъ Лиліанъ и обнимая ее. Она увидала, что сердце Лиліанъ разбито.

— Да снизойдетъ на тебя, благословеніе Божіе, моя милая Мэгъ. Еще одинъ поцлуй, только одинъ! Онъ также разршилъ ей прильнуть къ его стопамъ и обтереть ихъ своими волосами! О, Мэгъ! Сколько состраданія! Сколько милосердія!

Когда она умирала, тнь ребенка, чистая и радостная, вновь приблизилась къ старику Тоби, и, коснувшись его рукою, увлекла его.

IV. Четвертая четверть.

Еще нсколько новыхъ воспоминаній о фантастическихъ призракахъ въ колоколахъ, неясное, смутное сознаніе о виднномъ во время головокруженія цломъ ро духовъ и привидній, постоянно то появлявшихся, то скрывавшихся передъ его глазами, пока воспоминаніе о нихъ не расплылось въ безчисленномъ мельканіи ихъ массъ, смутное, неизвстно ему самому откуда взявшееся, но очень опредленное ощущеніе, что въ этотъ промежутокъ времени прошло нсколько лтъ,— и Тоби, въ сопровожденіи тни ребенка, очутился въ обществ людей, на которыхъ онъ съ любопытствомъ взиралъ.

Да это было настоящее общество, хотя и состояло всего изъ двухъ лицъ, но зато жирныхъ, краснощекихъ, веселыхъ. Право, такой румянецъ заливалъ ихъ щеки, что его съ избыткомъ хватило бы на десять человкъ. Они сидли передъ ярко пылавшимъ каминомъ, около низенькаго столика, стоявшаго между ними. Или благоуханіе чая и вкусныхъ печеній имло свойство боле долго задерживаться въ этой комнат, чмъ во всякой другой, или же только сейчасъ было убрано со стола, но вс чашки и блюдечки начисто вымытыя уже стояли на своихъ мстахъ въ угловомъ буфет, а мдная вилка для жаренія гренковъ висла въ своемъ обычномъ углу, растопыривъ праздно свои четыре пальца, какъ будто желая, чтобы ей примрили перчатки. Нтъ, единственное, что напоминало, что въ этой комнат недавно нчто ли, это занятый облизываніемъ своей мордочки, мурлыкавшій котъ, а отчасти и лоснящіяся, чтобы не сказать жирныя, лица хозяевъ.

Эта счастливая парочка, очевидно, мужъ и жена, честно раздливъ между собою каминъ, удобно разслись передъ нимъ, смотря на догорающій уголь, падавшій черезъ ршетку яркими искрами. Отъ времени до времени они покачивали въ охватывавшей ихъ дремот головами, временами пробуждались отъ шума, вызваннаго паденіемъ крупнаго куска угля, вмст съ огнемъ провалившагося внизъ.

Однако, нечего было опасаться, чтобы каминъ могъ отъ этого погаснуть. Онъ такъ ярко пылалъ, что его веселый огонь отражался не только на переплетъ стеклянной двери и украшавшихъ ее занавсяхъ, но и на предметахъ, наполнявшихъ магазинъ, виднвшійся за дверью гостиной. Этотъ небольшой магазинъ былъ переполненъ, какъ бы задушенъ изобиліемъ товаровъ, у него были обжорливыя челюсти и пасть, также легко растяжимыя, какъ у акулы! Сыръ, масло, дрова, мыло, консервы, спички, сало, пиво, дтскіе волчки, варенье, бумажные зми, просо для мелкихъ птичекъ, окорока, половыя щетки, стеклянная бумага, соль, уксусъ, вакса, селедки, канцелярскія принадлежности, топленое сало, маринованные грибы, тесемки, хлбъ, сосновыя шишки, ракеты, яйца и грифеля — все было пригодно для чрева этого магазина, всякая рыба годилась для его сти. Въ немъ было множество еще другихъ предметовъ, которыхъ нтъ возможности перечислить, мотки нитокъ, нанизанныя на веревки луковицы, пачки свчей, корзины, клтки, щетки и пр.— все это свшивалось съ потолка на подобіе рдкихъ плодовъ, тогда какъ коробочки самыхъ разнообразныхъ формъ, изъ которыхъ неслись ароматическія испаренія, подтверждали самымъ неоспоримымъ образомъ справедливость вывски, гласящей, что здсь имется патентъ на продажу чая, кофе, перцу и табака, какъ нюхательнаго, такъ и курительнаго.

Взглянувъ на т изъ перечисленныхъ въ лавк предметовъ, на которыхъ падало отраженіе веселаго огня камина, а также и на все другое, что освщалось мене веселымъ пламенемъ двухъ лампъ, распространявшихъ удушливую копоть въ самой лавк, затмъ, переведя глаза на лица людей, сидвшихъ возл огня, въ маленькой гостиной, Тоби, безъ особаго труда, узналъ въ толстой особ мистриссъ Чикенстекеръ, которая всегда имла предрасположеніе къ полнот, даже въ т еще времена, когда она была простой продавщицей състныхъ припасовъ, съ небольшимъ должкомъ за Тоби, записаннымъ въ ея книгахъ.

Лицо же ея товарища было ему мене знакомо. Этотъ огромный, широкій подбородокъ, въ складкахъ котораго можно было спрятать цлый палецъ, эти удивленные глаза, которые, казалось, совщались сами съ собою относительно вопроса, слдуетъ ли имъ продолжать еще боле углубляться въ мягкій жиръ его заплывшаго лица, этотъ носъ, удрученный нарушеніемъ порядка въ его отправленіяхъ тмъ недугомъ, которымъ извстенъ подъ именемъ гнусавости, эта короткая, толстая шея, эта свистящая и задыхающаяся грудь и другія прелести, подобныя только что описаннымъ, хотя, казалось, должны были бы глубоко запечатлться въ памяти человка, хоть разъ видвшаго ихъ, тмъ не мене не могли заставить Тоби вспомнить, гд онъ видлъ нчто подобное, однако, въ то же время и пробуждали въ немъ какія то очень смутныя воспоминанія. Мало-по-малу Тоби узналъ въ муж и компаньон по торговл мистриссъ Чикенстекеръ, бывшаго швейцара сэра Джозефа Боули. Это былъ тотъ самый счастливый апоплектикъ, который въ теченіе нсколькихъ лтъ въ воображеніи Тоби былъ тсно связанъ съ воспоминаніемъ о мистриссъ Чикенстекеръ, ибо онъ впустилъ его въ домъ, гд онъ долженъ былъ признаться, что состоитъ должникомъ этой дамы, чмъ и навлекъ на свою бдную голову тяжкіе упреки со стороны сэра Джозефа.

Посл всего необычайнаго, видннаго Тоби, подобная перемна не могла представлять для него большого интереса, но ассоціація мыслей иногда иметъ огромное значеніе. Вотъ почему онъ невольно и заглянулъ за стеклянную дверь, ведущую въ гостиную, гд обыкновенно записывались мломъ долги покупателей. Его имени, между именами должниковъ не было, да и другія были все какія то чужія, ему неизвстныя. Впрочемъ, списокъ былъ гораздо короче, чмъ прежде, что заставило его предположить, что бывшій швейцаръ предпочиталъ расчетъ за наличныя и, что со времени вступленія его въ предпріятіе, онъ ревностно преслдовалъ неисправныхъ должниковъ мистриссъ Чикенстекеръ.

Тоби такъ скорблъ о загубленныхъ юности и надеждахъ своей дорогой Мэгъ, что испыталъ какое то огорченіе, когда увидлъ, что онъ лишился даже званія должника мистриссъ Чикенстекеръ.

— Какова погода сегодня, Анна?— спросилъ бывшій швейцаръ сэра Джозефа, протягивая ноги къ огню и растирая ихъ до низу, насколько хватали его короткія руки. При этомъ у него быль видъ, будто онъ хочетъ сказать:

— Если погода дурна, то я останусь здсь, если она хороша, то я тоже не имю никакого желанія уходить.

— Втрено и идетъ какая то гадость, очевидно снгъ пойдетъ. Собачій холодъ!

— Я очень доволенъ, что у насъ были къ чаю сдобныя булки,— сказалъ бывшій швейцаръ, тономъ человка, обладающаго спокойною совстью.—Это именно такая погода, которая развиваетъ аппетитъ къ подобнымъ вкуснымъ вещамъ,— печеніямъ, лепешкамъ, куличамъ.

Бывшій швейцаръ перечислялъ вс эти лакомства по порядку, какъ будто онъ вспоминалъ вс свои добрые поступки. Посл этого онъ вновь принялся растирать свои ноги, перекинувъ ногу на ногу, чтобы отогрть ту сторону ихъ, которая еще не находилась подъ вліяніемъ лучистаго тепла камина. Вдругъ онъ громко расхохотался, будто кто-нибудь пощекоталъ его.

— Ты, кажется, въ веселомъ настроеніи, Тугби?— замтила его жена.

Фирма была Тугби и Чикенстекеръ.

— Нтъ,— сказалъ Тугби,— нисколько. Я лишь чувствую себя нсколько возбужденнымъ: эти сдобныя булки явились очень кстати.

При этихъ словахъ онъ опять разсмялся, причемъ лицо его почернло и чтобы возвратить ему нормальную окраску, онъ началъ выдлывать ногами самыя невроятныя движенія. Эта гимнастика продолжалась до тхъ поръ, пока его дражайшая половина, мистриссъ Тугби, не ударила его сильно въ спину, встряхивая его, какъ большую бутыль.

— Милосердый Боже!— воскликнула м-ссъ Тугби въ испуг.— Да сжалится надъ нами небо и да поможетъ оно несчастному человку! Что съ нимъ творится?

Мистеръ Тугби, смахивая слезы, прошепталъ еле слышно, что онъ нсколько возбужденъ.

— Душа моя,— сказала ему жена,— только не начинай снова дрыгать ногами и метаться, если ты не хочешь, чтобы я умерла со страха.

Тугби общалъ исполнить просьбу жены, хотя все его существованіе являлось лишь безостановочною борьбою съ избыткомъ здоровья, что можно было заключить по его дыханью, становившемуся съ каждымъ днемъ короче, и по лицу, съ каждымъ днемъ все боле багроввшему.— Очевидно, что его ожидало въ этой борьб полнйшее пораженіе!

— И такъ, втрено, падаетъ какая то гадость, очевидно, можно ждать снга и при этомъ собачій холодъ! Не такъ ли, другъ мой?— переспросилъ онъ жену, вновь устремивъ глаза на пламя камина и возвращаясь къ пріятному возбужденію, посл временнаго припадка.

— Погода, дйствительно, ужасная,— отвтила жена, покачивая головою.

— Да, да!— возразилъ Тугби.— Годы въ этомъ отношеніи похожи на людей:— одни тяжело умираютъ, другіе совсмъ легко. Текущему году осталось лишь нсколько дней жизни и онъ энергично борется за нее. Я люблю его за это, право! А вотъ и покупатель явился, дорогая моя!

Услышавъ стукъ двери, м-ссъ Тугби встала.

— Что вамъ угодно?— спросила она, перейдя изъ гостиной въ магазинъ…— Ахъ извините сэръ,— послышался ея голосъ,— я не знала, что это вы.

Господинъ, передъ которымъ извинялась м-ссъ Тугби, былъ одтъ во всемъ черномъ, засучивъ рукава, надвъ небрежно на бокъ шапку, заложивъ руки въ карманъ, онъ вошелъ въ лавку и слъ верхомъ на бочку съ пивомъ. Въ отвтъ на ея извиненія, онъ только мотнулъ головою.

— Наверху дла идутъ плохо, мистриссъ Тугби! Врядъ ли онъ долго протянетъ.

— Это гд-же, въ задней мансард?— спросилъ самъ Тугби, входя въ лавку, съ цлью принять участіе въ разговор.

— Да, въ задней, мистеръ Тугби. Чердакъ спускается по лстниц въ самый низъ, и скоро очутится и ниже подвальнаго этажа.

Посмотрвъ по очереди на Тугби и его жену, онъ сталъ постукивать суставами пальцевъ по бочк, чтобы узнать сколько въ ней осталось пива и, дойдя до пустой ея части, забарабанилъ по клепкамъ.

— Задняя мансарда, м-ръ Тугби,— прибавилъ онъ (Тугби казался, погруженнымъ въ раздумье), уходитъ.

— Въ такомъ случа,— сказалъ Тугби,— я предпочитаю, чтобы онъ ушелъ, раньше чмъ умретъ.

— Не думаю, чтобы вамъ оказалось возможнымъ перевезти его,— сказалъ господинъ въ черномъ, покачивая головою. Я не могу взять на себя отвтственности за его передвиженіе. Мн кажется, было бы лучше оставить его на мст. Ему не долго осталось жить.

— Это единственный вопросъ,— сказалъ Тугби и при этомъ тяжестью своего кулака съ яростью перетянулъ всы для взвшиванія масла и придавилъ съ такою силою, что они съ шумомъ ударились о прилавокъ — это единственный вопросъ, по которому мы не сошлись съ женою, и какъ видите, правда была на моей сторон. Вдь теперь онъ умретъ, въ конц концовъ, здсь, въ стнахъ нашего дома!

— А куда же ты бы хотлъ, чтобы онъ отправился умирать, Тугби?— воскликнула его жена.

— Въ больницу, конечно!— отрзалъ тотъ.— Разв не для этого существуютъ больницы?

— Конечно, не для этого,— отвтила м-ссъ Тугби съ большою энергіею.— Совсмъ не для этого и не ради этого я вышла за тебя замужъ. И не затвай этого, Тугби, я этого не хочу и не потерплю! Я, наконецъ, скоре разведусь съ тобою, предпочту никогда тебя не видть. Когда надъ дверью этого дома красовалось мое вдовье имя, и въ теченіе множества лтъ читалось всми и этотъ домъ былъ извстенъ всему околодку, подъ фирмою дома Чикенстскеръ, и указывался всми, какъ образецъ добросовстности, и славился своимъ добрымъ именемъ,— когда мое вдовье имя красовалось надъ этою дверью, Тугби, я его знала красивымъ и честнымъ юношею, преисполненнымъ добрыхъ намреній и надющимся на свои силы, ее я знала, какъ самое привлекательное и ласковое существо въ мір, я знала ея отца (бдняга, въ припадк лунатизма сорвался съ колокольни и убился на мст). Онъ былъ простакъ, работяга и при этомъ безобиденъ и добродушенъ, какъ младенецъ. Раньше чмъ ршиться выгнать ихъ отсюда, изъ моего дома, пусть ангелы небесные изгонятъ меня изъ него! А поступивъ такимъ образомъ со мною, они были бы вполн правы!

Ея когда то полное, свжее, гладкое, украшенное прелестными ямочками лицо, но постарвшее отъ вынесенныхъ превратностей судьбы, когда она произносила эти слова, казалось помолодвшимъ на двадцать лтъ. Когда-же она, утеревъ слезы, встряхнула головою и махнула платкомъ по направленію къ Тугби, съ выраженіемъ такой ршимости и твердости, что ему стада очевидною безцльность сопротивленія, Тротти не могъ не прошептать въ глубин своей растроганной души:— ‘Да благословитъ ее Богъ! Да благословитъ ее Богъ!’

Затмъ, съ трепетомъ въ сердц онъ сталъ прислушиваться къ тому, что будетъ дальше. Пока онъ зналъ лишь одно, что разговоръ идетъ о Мэгъ.

Если Тугби позволилъ себ слишкомъ много у себя въ гостиной, то онъ за это былъ жестоко наказанъ въ лавк, гд онъ не ршался даже ссть, удивленно смотря на жену, не смя раскрыть ротъ. Однако, это ему не помшало положить вс деньги изъ ящика кассы къ себ въ карманъ, а быть можетъ это была, своего рода, мра предосторожности.

Господинъ, сидвшій верхомъ на бочк, повидимому, принадлежалъ къ врачебному вдомству, на обязанности котораго лежало пещись о бдныхъ околодка. Для него, очевидно, не были новостью эти распри супруговъ и онъ не считалъ нужнымъ вмшиваться въ нихъ, хотя бы полу-словомъ, почему и продолжалъ сидть, слегка насвистывая, на бочк и, повертывая кранъ такъ, что изъ него отъ времени до времени просачивались на полъ капли пива. Когда все стихло, онъ поднялъ голову и сказалъ м-ссъ Тугби, бывшей Чикенстекеръ.

— Эта женщина еще и теперь обладаетъ какого-то прелестью. Какъ могла выдти она за него замужъ?

— Видите ли, сэръ,— отвчала м-ссъ Тугби, усаживаясь рядомъ съ врачемъ,— это замужество еще не самое больное мсто въ ея жизни. Она вдь знала Ричарда много лтъ назадъ, когда они оба были совсмъ молоды и поразительно красивы. Все было выяснено и условлено между ними и свадьба должна была состояться въ первый день новаго года. Но, я ужъ не знаю почему, въ одннъ прекрасный день, Ричардъ вдругъ вообразилъ, на основаніи словъ, сказанныхъ ему какими то сытыми господами, что онъ длаетъ ошибку, женясь на ней, и что скоро ему пришлось бы раскаяться въ этомъ шаг, такъ какъ невста слишкомъ бдна для него, а онъ слишкомъ молодъ и красивъ для нея, и гораздо лучше устроитъ свою судьбу, если женится на богатой. Эти почтенные люди постарались запугать и ее, увривъ, что рано или поздно Ричардъ кинетъ ее, что ея дти, несомннно, сдлаются преступниками, что ихъ семейная жизнь будетъ несчастная и т. д. и т. д.! Словомъ, свадьбу стали откладывать со дня на день, ихъ взаимное довріе постепенно подрывалось, и въ конц концовъ они разошлись. Но виноватъ былъ одинъ Ричардъ, она съ радостью бы вышла за него, сэръ. Я не разъ видла потомъ, какъ она страдала, когда онъ проходилъ равнодушно мимо нея. А когда она увидла, что онъ началъ вести разгульную жизнь, то нельзя было сокрушаться сильне ея.

— А, такъ онъ свихнулся, значитъ, съ пути истиннаго,— сказалъ господинъ въ черномъ, поднявъ крышку съ бочки и сдлавъ попытку заглянуть въ нее.

— Не знаю, сэръ, былъ ли онъ тогда въ полномъ разсудк, бдняга! Я думаю, что на него чрезвычайно тяжело подйствовалъ этотъ разрывъ и, еслибы не ложный стыдъ передъ тми господами или неувренность, какъ бы отнеслась къ этому Мэгъ, то онъ бы перенесъ многое и вытерплъ многое, чтобы вновь вернуть слово и руку Мэгъ. Конечно, это только мой личный взглядъ, такъ какъ онъ, къ несчастью, не высказывался. Съ тхъ норъ онъ сталъ пить, лниться, посщать дурное общество, словомъ, прибгать ко всмъ тмъ милымъ пріемамъ, которые должны были ему замнить семейную жизнь, которую онъ самъ тогда, подъ вліяніемъ этихъ господъ, отвергъ. Онъ утратилъ свое здоровье, бодрость, доброе имя, друзей и, наконецъ, работу.

— Онъ не все потерялъ, если онъ могъ въ конц концовъ найти себ жену, м-ссъ Тугби, и признаюсь вамъ, мн очень бы хотлось знать, какъ ему это удалось?

— Сейчасъ, я вамъ разскажу и это, сэръ. Это продолжалось годы и годы. Онъ опускался все ниже, а, она бдняжка, надрывала свое здоровье и жизнь, выпавшими на ея долю страданьями. Наконецъ, онъ дошелъ до того, что никто не только не хотлъ давать ему работу, но никто не хотлъ знаться съ нимъ, и куда бы онъ не появлялся передъ его носомъ закрывали двери. Перебгая съ мста на мсто, отъ одного хозяина къ другому, онъ, наконецъ, обратился я думаю въ сотый разъ, къ одному господину, который часто давалъ ему работу (а работникъ то онъ былъ умлый). Этому господину было хорошо извстна вся его исторія, и онъ сказалъ ему: ‘Я считаю васъ неисправимымъ человкомъ и думаю, что на всемъ свт есть только одно существо, которое, быть можетъ могло бы привести васъ на путь истины. Не обращайтесь ко мн съ просьбою вернуть вамъ мое довріе, не ждите отъ меня ничего, пока существо, о которомъ я только что упомянулъ, не согласится пересоздать васъ’. Вотъ приблизительно то, что высказалъ ему тогда, съ гнвомъ и неудовольствіемъ, тотъ господинъ.

— Вотъ какъ!— промолвилъ гость въ черномъ. А дальше что?

— А потомъ, сэръ, онъ пришелъ къ ней, упалъ передъ нею на колни, разсказалъ все происшедшее съ нимъ и умолялъ спасти его…

— А она?… Но не волнуйтесь такъ, м-ссъ Тугби.

— Въ тотъ же вечеръ она пришла ко мн и просила дать ей квартиру. ‘То, чмъ онъ былъ когда то для меня,— сказала она,— давно похоронено, рядомъ съ тмъ, чмъ я была для него…. Но я вдумалась въ его просьбу и хочу сдлать попытку, надясь спасти его, въ память той счастливой молодой двушки (вы ее помните), свадьба которой должна была быть въ первый день новаго года и въ память любви Ричарда’. Къ этому она прибавила, что онъ приходилъ къ ней узнать, какъ она живетъ отъ имени Лиліанъ, что Лиліанъ врила въ него и что этого она никогда не забудетъ. И вотъ они женились и, когда они устроились здсь, я, глядя на нихъ, всмъ своимъ сердцемъ желала, чтобы предсказанія, подобныя тмъ, которыя ихъ разъединили въ молодости, не всегда оправдывались столь жестоко. Ни за какія блага въ мір я бы не согласилась принадлежать къ числу подобныхъ прорицателей горя!

Господинъ въ черномъ сошелъ съ бочки и потягиваясь сказалъ:

— Я думаю, что какъ только они женились, онъ сталъ ужасно обращаться съ нею!

— Нтъ,— отвчала м-ссъ Тугби, покачавъ отрицательно головою и утирая слезы,— я не думаю, чтобы онъ когда нибудь истязалъ ее. Нкоторое время онъ даже сталъ вести себя гораздо лучше, но дурныя привычки слишкомъ вкоренились въ немъ и слишкомъ властвовали надъ нимъ, чтобы онъ могъ съ ними раздлаться, онъ опять и очень скоро опустился попрежнему и, вроятно, окончательно бы погибъ, еслибы не захворалъ такъ серіозно. Я думаю, что онъ всегда любилъ ее, я даже не сомнваюсь въ этомъ. Я не разъ видла, какъ онъ съ горькими рыданіями, весь дрожа отъ охватившаго его отчаянія, хваталъ ея руки и цловалъ ихъ, слышала, какъ онъ называлъ ее своей дорогой Мэгъ, и какъ онъ однажды сказалъ ей: ‘сегодня девятнадцатая годовщина нашего знакомства’. Вотъ уже цлыя недли, цлые мсяцы, какъ онъ прикованъ къ постели, а она разрываясь между нимъ и ребенкомъ, и лишенная возможности вновь приняться за работу и, не сдавая ее въ назначенный срокъ, потеряла своихъ заказчиковъ. Да, кром того ей, все равно, теперь и не было бы времени трудиться. Я просто понять не могу, на что они существуютъ.

— Ну, я то это могу понять,— пробормоталъ Тугби, переводя многозначительно глаза съ кассы на жену, и придавая имъ выраженіе, какъ у воинственно настроеннаго птуха.

Его слова были прерваны раздирающимъ душу крикомъ, крикомъ безнадежнаго отчаянія, раздавшимся въ верхней части дома. Молодой врачъ стремительно бросился къ дверямъ.

— Другъ мой,— сказалъ онъ, обернувшись,— вамъ боле нтъ надобности вновь возвращаться къ обсужденію вопроса, слдуетъ ли его удалить изъ вашего дома, или нтъ. Мн кажется, что онъ избавилъ васъ отъ этого труда.

Съ этими словами онъ поднялся по лстниц въ сопровожденіи м-ссъ Тугби, въ то время какъ ея почтенный супругъ пыхтлъ и что то бормоталъ имъ вслдъ сквозь зубы. Все это онъ продлывало не сдвигаясь съ мста, такъ какъ его обыденный всъ еще увеличился содержимымъ кассы, что длало его еще больше неповоротливымъ и усиливало одышку.

Тоби, не покидая тни ребенка, поднялся надъ лстницею, какъ воздушный призракъ.— Слдуй за нею! слдуй за нею! слдуй за нею! слышалъ онъ непрерывно повторяющіеся фантастическіе звуки колоколовъ, по мр того, какъ онъ поднимался.— Прими этотъ урокъ отъ самаго дорогого теб существа!

Свершилось! Свершилось! Маргарита, гордость и радость своего отца, была тутъ! Эта женщина, съ остановившимися глазами, съ измученнымъ, жалкимъ видомъ, плачущая у изголовья кровати, если только это можно было назвать кроватью, держала ребенка, прижимая его къ своей груди и склонивъ къ нему голову! Нтъ словъ передать, до какой степени этотъ ребенокъ былъ тщедушенъ, болзненъ и худъ! И также нтъ словъ, которыя бы могли выразить, какъ онъ ей былъ безконечно дорогъ!

— Да будетъ благословенно имя Божіе!— воскликнулъ Тоби, простирая руки къ небу,— Она любитъ своего ребенка!

Господинъ въ черномъ, про котораго нельзя было сказать, что онъ боле безразлично, чмъ всякій другой, относился къ подобнымъ сценамъ, свидтелемъ которыхъ ему приходилось бывать ежедневно, и на которыя онъ смотрлъ лишь какъ на малозначущія цифры, предназначенныя для статистическихъ таблицъ Филера, лишь какъ на простыя данныя, отмчаемыя его перомъ при сводк выводовъ,— этотъ господинъ положилъ руку свою на сердце, переставшее биться, и сталъ прислушиваться, чтобы окончательно убдиться, дышитъ ли еще несчастный или нтъ.

— Его страданія кончились,— сказалъ онъ.— Это большое для него счастье!

М-ссъ Тугби пыталась утшить вдову, удваивая въ отношеніе къ ней и обычное вниманіе, и нжность, тогда какъ Тугби прибгалъ къ помощи философскихъ разглагольствованій.

— Полно, полно,— повторялъ онъ, положивъ об руки въ карманы,— не слдуетъ такъ предаваться отчаянію, увряю васъ. Это, прежде всего, вредно! Надо бороться энергично съ самимъ собою. Что было бы со мною, говорящимъ теперь съ вами, еслибы я поддался охватившему меня горю, когда я былъ швейцаромъ и у нашего подъзда стояло до шесты каретъ, запряженныхъ каждая парою бшеныхъ лошадей, безустанно брыкающихся въ теченіе всего вечера? Но нтъ! Я не терялъ голову и сохранялъ присутствіе духа и лишь съ большою осторожностью отворялъ двери.

Тоби опять услышалъ голоса, говорящіе ему:

— Слдуй за нею!— Онъ обернулся къ своему проводнику и увидлъ какъ тотъ, поднявшись въ воздух исчезалъ, не переставая повторять:

— Слдуй за нею! Слдуй за нею!— Тогда онъ сталъ витать вокругъ своей дочери, прислъ у ея ногъ, внимательно вглядывался въ ея лицо, стараясь отыскать въ немъ слды прошлаго, улавливалъ звукъ ея, когда-то такого нжнаго голоса. Онъ леталъ вокругъ ея ребенка, этого несчастнаго маленькаго существа, блдненькаго, преждевременно состарившагося, наводящаго страхъ своимъ серіознымъ, величавымъ выраженіемъ не дтскаго личика, своею впалою, задыхающеюся грудкою, съ вырывающимся изъ нея полу-заглушенными, зловщими, жалобными стонами… Къ этому ребенку онъ питалъ чувство какого то боготворенія, онъ цплялся за него, какъ за единственное спасеніе дочери, видлъ въ немъ то единственное звено, которое еще могло связать ее съ ея преисполненнымъ страданія существованіемъ. Онъ возлагалъ на эту тщедушную головку вс свои родительскія надежды, трепетно присматриваясь къ каждому взгляду его матери, направленному на него, въ то время, какъ она его держала на рукахъ, и тысячи разъ восклицалъ:

— Она его любитъ! Хвала Богу! Она любитъ его!— Онъ видлъ, какъ добрая сосдка пришла провести съ ней вечеръ, посл того, какъ ея ворчливый мужъ заснулъ и вокругъ нея водворилась тишина, какъ та подбадривала ее, плакала вмст съ нею, приносила ей пищу. Онъ видлъ, какъ стало разсвтать, какъ опять наступила ночь, какъ дни и ночи слдовали за днями и ночами, какъ безостановочно шло время, какъ покойникъ покинулъ навсегда свой домъ и какъ Мэгъ осталась одинокой со своимъ ребенкомъ въ этой грустной комнат, какъ ребенокъ плакалъ и стоналъ. Онъ видлъ какъ онъ ее мучилъ, утомлялъ, и какъ она, выбившись изъ силъ, засыпала, а онъ вновь призывалъ ее къ сознанію и маленькими рученками возвращалъ къ колесу пытокъ. Она не переставала быть попрежнему внимательной, нжной, терпливой! Въ глубин души и сердца она не переставала быть его матерью, его нжной матерью и слабое бытіе этого маленькаго ангелочка было также тсно связано съ ея существованіемъ, какъ и въ то время, когда она его еще носила подъ сердцемъ.

Нищета, однако, все боле давала себя знать. Мэгъ быстро таяла, будучи жертвою ужасныхъ мучительныхъ лишеній. Съ ребенкомъ на рукахъ она всюду блуждала, отыскивая работы. Когда она находила ее за ничтожное вознагражденіе, она не жаля себя, неустанно работала, держа блдненькаго младенца на колнахъ, ежесекундно взглядывая на него помутнвшими глазами. Цлая ночь и цлый день тяжелаго труда давали ей столько же пенсовъ, сколько было цифръ на часахъ. Была ли она хоть когда нибудь жестока или невнимательна къ своему ребенку? Хоть разъ взглянула ли она на него съ нелюбовью? Ударила ли она его когда нибудь въ минуту мимолетнаго самозабвенія? О, нтъ! Она его всегда любила! Въ этомъ сознаніи Тоби находилъ утшеніе.

Она ни съ кмъ не говорила о безвыходности своего положенія и безцльно выходила изъ дому на весь день, изъ страха, что съ нею можетъ объ этомъ заговорить ея единственный другъ, такъ какъ оказываемыя ей сосдкой помощь порождала между нею и ея мужемъ постоянно повторявшіяся столкновенія, и для бдной Мэгъ каждый разъ было поводомъ къ страданію сознаніе, что изъ за нее происходили ежедневныя ссоры и безконечныя разногласія у людей, которымъ она уже столькимъ обязана.

Она все попрежнему продолжала любить ребенка, она даже все больше и больше любила его. Но настало время, когда любовь эта выразилась въ иной форм. Однажды вечеромъ она въ полголоса напвала, чтобы убаюкать ребенка, котораго она держала на рукахъ, ходя взадъ и впередъ по комнат. Въ это время дверь тихо отворилась и въ ней показался человкъ.

— Въ послдній разъ,— сказалъ онъ входя.

— Вилліамъ Фернъ!— сказала Мэгъ.

— Въ послдній разъ!

Онъ сталъ прислушиваться, какъ человкъ, который боится преслдованій, потомъ прибавилъ шопотомъ:

— Маргарита, путь мой оконченъ. Я не могъ завершить его, не сказавъ вамъ прощальнаго слова, не выразивъ вамъ, хоть однимъ словомъ моей признательности.

— Что вы сдлали?…— спросила она, глядя на него испуганными глазами. Онъ въ свою очередь посмотрлъ на нее, но не отвчалъ на ея вопросъ. Посл минутнаго молчанія, онъ сдлалъ движеніе рукою, какъ будто желая устранить разспросы Мэгъ, отодвинуть ихъ возможно дальше и потомъ сказалъ ей:

— Это было очень давно, Маргарита, но эту ночь я буду помнить всегда. Мы никакъ не думали тогда,— прибавилъ онъ озираясь,— что когда нибудь намъ придется встртиться такъ. Это вашъ ребенокъ, Маргарита? Позвольте мн взять его на руки. Позвольте мн подержать ваше дитя.

Положивъ шляпу на полъ, онъ взялъ ребенка. При этомъ онь дрожалъ съ головы до ногъ.

— Это двочка?

— Да.

Билль закрылъ ея личико рукою.

— Смотрите, Маргарита, какъ я сталъ слабъ. Я не имю даже духа посмотрть на нее. Оставьте, оставьте ее мн еще на минуту. Я ей не причиню вреда. Это было давно, давно… Какъ ее зовутъ?

— Маргарита,— отвтила мать.

— Какъ я этому радъ,— сказалъ онъ,— какъ я этому радъ!

Казалось, что онъ сталъ дышать свободне. Черезъ нсколько мгновеній онъ снялъ руку и взглянулъ ребенку въ лицо. Но сейчасъ же онъ опять его закрылъ.

— Маргарита,—сказалъ онъ передавая ей ребенка,— она олицетворенная Лиліанъ.

— Лиліанъ?…

— Я держалъ Лиліанъ на рукахъ такимъ же маленькимъ существомъ, когда мать ее умерла, оставивъ сиротой.

— Когда мать Лиліанъ умерла и оставила ее сиротой!— повторила Мэгъ, съ растеряннымъ видомъ.

— Какъ пронзительно вы кричите! Отчего ваши глаза такъ пронизываютъ меня, Маргарита?

Она опустилась на стулъ, прижала ребенка къ своей груди, обливая его слезами. Минутами она прерывала свои ласки, чтобы устремить свой полный отчаянія взглядъ на личико маленькаго безпомощнаго существа. Потомъ она съ еще большею страстностью принималась цловать его Въ т минуты, когда она такъ внимательно останавливала на немъ свой взглядъ, въ немъ вмст съ любовью было замтно выраженіе чего то жестокаго. Въ такія минуты старику-отцу, слдившему съ волненіемъ за дочерью, становилось страшно.

— Слдуй за нею!— произнесъ голосъ, внукъ котораго отдался по всему дому.— Прими этотъ урокъ отъ самаго теб близкаго существа!

— Маргарита,— сказалъ Фернъ, склоняясь къ ней и цлуя ее въ лобъ,— въ послдній разъ благодарю васъ! Прощайте! Дайте мн вашу руку и скажите, что отнын вы забудете меня и постараетесь убдить себя, что съ этой минуты я перестану существовать.

— Что вы сдлали?— спросила она еще разъ.

— Сегодня вечеромъ будетъ пожаръ,— отвтилъ онъ, отходя на нсколько шаговъ.— Эту зиму произойдутъ пожары, чтобы освтить темныя ночи свера , юга и запада. Когда вы увидите отдаленное зарево, то знайте, что это зарево огромнаго пожара. Когда вы увидите это, Маргарита, то не вспоминайте боле меня, а если вспомните, то подумайте въ тоже время, какой адъ возгорлся въ душ моей и вообразите, что на неб вы видите его отраженіе. Прощайте.

Мэгъ стала его звать, но его уже не было. Она сла, какъ ошеломленная, пока крики ребенка не напомнили ей голодъ, холодъ, темноту. .Всю ночь она бродила по комнат съ ребенкомъ на рукахъ, стараясь успокоить его, заставить умолкнуть его крики. Временами она повторяла

—Совсмъ Лиліанъ, когда мать ея умерла и оставила ее одинокой!

Отчего шаги ея длались такими порывистыми? Отчего глядла она такъ растерянно? Отчего въ выраженіи ея глазъ, полныхъ такой любви къ ея ребенку, мгновеніями проскальзывало что то дикое и жестокое, каждый разъ когда она повторяла эти слова?

— Это ничто иное, какъ любовь,— успокаивалъ себя Тоби, съ безпокойствомъ слдя за дочерью.— Бдная, бдная Мэгъ!

На слдующее утро она особенно тщательно одла ребенка, хотя и трудно это было сдлать при недостатк у ней одежды и еще разъ попыталась найти хоть какія нибудь средства къ жизни. Это былъ послдній день года. До самой ночи пробыла она вн дома, въ поискахъ работы, весь день она ничего не ла и не пила, но вс ея старанія были напрасны.

Въ отчаяніи она смшалась съ толпой бдняковъ стоявшей въ снгу, пока господинъ, которому была поручена раздача милостыни отъ какого то благотворительнаго общества, не соблаговолилъ позвать ихъ. Эта общественная, т. е., я хотлъ сказать, законная помощь ничуть не напоминаетъ и ничуть не походитъ на ту, которая когда то была провозглашена (какъ вы, конечно, знаете) въ нагорной проповди. А потому чиновникъ грубо допросивъ горемыкъ, сказалъ однимъ:— ‘идите туда то, другимъ:— ‘приходите на будущей недл’. Онъ игралъ ими какъ мячиками. Одного просто отгонялъ, другого заставлялъ идти то туда, то сюда, переходить изъ рукъ въ руки, изъ дома въ домъ, пока замученный нуждою и усталостью несчастный не изнемогалъ и не умиралъ, если только не подымался, собравъ послднія силы, чтобы начать воровать. Тогда онъ становился привилегированнымъ преступникомъ, требованія котораго не подлежали отсрочк. Но и тутъ Мэгъ потерпла неудачу, такъ какъ она любила своего ребенка и хотла оставить его при себ, прижавъ близко къ своему сердцу. Этого было достаточно, чтобы получить отказъ.

Уже наступила ночь, ночь темная, холодная, пронизывающая, когда она, прижимая къ себ маленькое, блдненькое существо, чтобы хоть немножко согрть его, подошла къ дверямъ того зданія, гд она думала что у нее есть домъ. Она была такъ слаба, голова ея такъ отяжелла, что она не замтила человка, стоявшаго на порог, пока не подошла совсмъ близко, намреваясь войти въ дверь. Только тогда узнала она въ немъ хозяина дома, вставшаго такимъ образомъ чтобы загородить всякій проходъ въ домъ. Благодаря, его толщин, ему это не было трудно.

— А,— прошепталъ онъ,— наконецъ то вы вернулись!

Мэгъ взглянула на ребенка и утвердительно тряхнула головою.

— Что же, вы думаете, что вы не достаточно прожили здсь не платя за квартиру? И не слишкомъ ли долго удостаиваете вы эту лавку быть ея даровой покупательницей?— сказалъ мистеръ Тугби.

Взглянувъ на ребенка, Мэгъ какъ бы вновь молча молила его о милосердіи.

— Предположимъ, что вы сдлаете попытку устроиться такимъ самымъ образомъ гд нибудь въ другомъ мст? Предположимъ, что вы бы пріискали себ квартиру у другого хозяина? Не думаете ли вы, что нчто подобное могло бы вамъ удаться?

Мэгъ отвчала ему тихимъ голосомъ, что теперь поздно… завтра…

— Теперь мн ясно, чего вы хотите и каковы ваши намренія. Вы знаете, что въ этомъ дом изъ за васъ существуютъ два враждебныхъ лагеря и вамъ, видимо, составляетъ удовольствіе натравливать ихъ другъ на друга. Я не желаю ссоръ и говорю тихо, чтобы избгнуть всякихъ столкновеній, но, если вы не оставите моего дома, то я заговорю обычнымъ мн голосомъ, а онъ достаточно звученъ, чтобы вы хорошо услышали вс т непріятныя вещи, которыя я желаю вамъ сказать и поняли ихъ значеніе. Но, тмъ не мене, я твердо ршилъ не дать вамъ переступить боле порога моего дома.

Невольнымъ движеніемъ откинула она рукою волосы назадъ вскинула глаза къ небу. Ея взглядъ потонулъ во мрак.

— Кончается послдняя ночь этого года и я не могу ради васъ или ради кого бы то ни было,— сказалъ Тугби, этотъ настоящій отецъ и другъ бдныхъ — переносить въ новый годъ старые счеты и поводы къ старымъ непріятностямъ, ссорамъ и несогласіямъ, имвшимъ мсто въ истекающемъ году. Я удивляюсь, что вамъ самой не стыдно обременять новый годъ этою старою недоимкою. Если вы на этомъ свт не способны ни къ чему другому, какъ только вчно отчаяваться и сять вражду между людьми, то вамъ было бы лучше покинуть его. Убирайтесь!

— Слдуй за ней до полнаго отчаянія!

Старикъ вновь услышалъ голоса. Поднявъ глаза, онъ увидлъ витающихъ въ воздух призраковъ, указывающихъ пальцами путь, по которому шла она, окруженная безпросвтною тьмою.

— Она любитъ его!— воскликнулъ съ мольбою и ужасомъ Тоби, обращаясь къ небу, какъ бы ища спасеніе дочери.— Дорогіе колокола, вдь она же попрежнему любитъ его! Не такъ ли?

— Слдуй за нею!— и тни скользили, какъ облака, спускаясь до земли, по которой она шла. Онъ приблизился къ ней, не отходилъ отъ нея, не спускалъ съ нея глазъ. Въ глазахъ ея онъ прочелъ то же дикое и ужасное выраженіе, какъ и тогда, переплетенное съ выраженіемъ безконечной любви, горвшее такимъ яркимъ блескомъ. Онъ слышалъ, какъ она все чаще и чаще повторяла:

— Совсмъ какъ Лиліанъ! Совсмъ такая, чтобы кончить, какъ кончила Лиліанъ!….— и она удваивала свой и безъ того быстрый шагъ.

— О, неужели же нтъ ничего, что могло бы заставить ее придти въ себя? Нтъ ни единаго предмета, ни единаго звука, ни единаго запаха, способнаго пробудить въ этой охваченной пламенемъ голов, нжныя воспоминанія? Неужели нтъ ни единаго облика прошлаго, который, воскреснувъ въ ея памяти, всталъ бы передъ нею?

— Я былъ отцомъ ея! Я былъ ея отцомъ!— восклицалъ въ отчаяніи старикъ, простирая свои дрожащія руки къ туманнымъ призракамъ, витавшимъ надъ ея головою.— Сжальтесь надъ него и надо мною! Куда идетъ она? Остановите ее! Я былъ ея отцомъ!

Но тни лишь продолжали указывать пальцемъ путь, по которому она стремительно шла, и говорили:

— До полнаго отчаянія! Прими это испытаніе отъ самаго дорогого твоему сердцу существа!

Сотни голосовъ, какъ эхо, повторяли эти слова. Весь воздухъ казалось, былъ наполненъ вздохами, каждый разъ, какъ раздавались эти слова, Тоби чувствовалъ, какъ что то безконечно тяжелое и мучительное все сильне, все глубже проникало въ его душу.

Мэгъ продолжала ускорять свой шагъ, съ тмъ же блескомъ въ глазахъ, съ тми же словами на устахъ:

— Совсмъ какъ Лиліанъ!… чтобы кончить такъ же, какъ Лиліанъ!….

Вдругъ она остановилась.

— О, верните ее!— вскрикнулъ старикъ и сталъ рвать свои сдые волосы.— Мэгъ!… Мое возлюбленное дитя!.. Верните же ее! Великій Боже! Верни ее!

Она тепло и плотно закутала маленькое, безпомощное тльце ьъ свой потертый платокъ, лихорадочною рукою ласкала она его хрупкіе члены, удобне уложила его головку и привела въ порядокъ жалкія лохмотья — пеленки. Своими дрожащими, исхудалыми руками, прижимала она его къ себ, съ твердою ршимостью никогда не разставаться съ нимъ и сухими, горячими губами запечатлла на лбу слабенькаго существа нжный поцлуй, заключавшій въ себ всю ея муку, всю долгую, послднюю агонію ея любви. Обвивъ маленькой рученкой свою шею и завернувъ ребенка складками своего платья, прижавъ его къ своему истерзанному, измученному сердцу, она прислонила къ своему плечу личико этого спящаго ангела, прильнула къ нему щекою и бгомъ направилась къ рк, катившей свои темныя и быстрыя волны, надъ которыми витала холодная ночь, какъ бы символъ послднихъ зловщихъ и мрачныхъ мыслей толпы несчастныхъ, ране Мэгъ искавшихъ здсь убжища отъ жестокихъ ударовъ судьбы.

Красноватые огоньки, мелькавшіе то тамъ, то сямъ, тусклымъ свтомъ, казались факелами, зажженными для освщенія этого пути смерти, на которомъ ни одно жилище, ни одинъ пріютъ живого существа не увидитъ своего отраженія въ глубокой, непроницаемой и грустной тьм водъ.

Къ рк! Ея шаги, направляемые отчаяніемъ къ вратамъ вчности, были такъ же быстры, какъ волны, стремившіяся къ необъятному океану! Когда она торопливо проходила мимо Тоби, по направленію къ мрачному омуту, онъ сдлалъ попытку коснуться ея, но несчастная жертва отчаянія и дикаго безумія проскользнула мимо него, увлекаемая своею жестокою и сильною любовью и отчаяніемъ, котораго никакая человческая сила не могла сдержать или остановить.

Онъ послдовалъ за нею. Передъ тмъ, какъ кинуться въ омутъ, она на минуту пріостановилась. Онъ же, упавъ на колни, испустилъ какой-то безсвязный звукъ, но полный смиренной мольбы къ духу колоколовъ, который въ это мгновеніе виталъ надъ нимъ.

— Я вынесъ испытаніе и воспринялъ его, черезъ существо, наиболе дорогое моему сердцу!— воскликнулъ онъ.— О, спасите! спасите ее!

Ему удалось коснуться пальцами ея одежды, онъ могъ схватить ее! Въ ту минуту, какъ онъ произнесъ эти слова, онъ почувствовалъ, что къ нему вернулось осязаніе и что онъ держитъ ее.

Призраки опустили глаза, зорко всматриваясь въ Тоби.

— Я принялъ испытаніе!— восклицалъ добрый старикъ.— О, сжальтесь надо мною теперь, хотя, охваченный любовью къ ней, такой юной и доброй, я тогда и клеветалъ на природу отъ имени матерей, доведенныхъ до отчаянія. Сжальтесь надъ моею самоувренностью, моею злобою и моимъ невжествомъ, но спасите ее!

Онъ почувствовалъ, что рука его слабетъ, что Мэгъ сейчасъ ускользнетъ отъ него. Призраки безмолвствовали.

— Сжальтесь-же надъ нею!— вновь воскликнулъ онъ. Она лишь вслдствіе рокового заблужденія, вызваннаго исключительною любовью, затаила въ себ это преступное намреніе! Она была увлечена любовью такою глубокою, такою безконечною, сильне и глубже которой, мы, падшіе люди, не можемъ испытать! Вспомните, какъ велики должны были быть ея страданія, разъ он привели ее къ этому! Небо задумало создать ее добродтельной, на земл не найдется матери, которую бы такая любовь къ ребенку, посл такихъ страданій, не привела бы къ такому концу! О, сжальтесь надъ моимъ дтищемъ, которое въ это самое мгновеніе, охваченное безпредльною жалостью къ своему ребенку, обрекаетъ на гибель свою душу и тло, чтобы спасти его отъ ужаса жизни!

Она была въ его объятіяхъ, съ невроятною силою прижималъ онъ ее къ своему сердцу.

— Я узнаю среди васъ духа колоколовъ!— воскликнулъ старикъ, увидвъ среди призраковъ тнь ребенка и какъ бы вдохновленный сверхъестественною силою ихъ взглядовъ.— Я знаю, что все счастье, все благо нашего существованія находится въ рукахъ провиднія — времени. Я знаю, что время, какъ океанъ поднимется когда нибудь и смететъ, какъ сухой листъ, всхъ тхъ, кто насъ угнетаетъ и оскорбляетъ. Я вижу это. Приливъ уже начался. Я знаю, что мы должны врить, надяться и не сомнваться ни въ самихъ себ, ни въ другихъ. Я позналъ это черезъ самое близкое и дорогое моему сердцу существо. Я опять держу его въ своихъ объятіяхъ. О, милосердные и добрые люди, какъ благодаренъ я вамъ!

Онъ могъ еще много сказать, но колокола, его колокола, колокола, которые такъ давно уже были близки ему, эти дорогіе, врные его друзья, начали свой радостный, веселый трезвонъ, чтобы объявить о наступленіи новаго года. Звонъ этотъ былъ такъ оживленъ, такъ игривъ, такъ радостенъ, звучалъ такимъ счастьемъ, что Тоби быстро вскочилъ на ноги и освободился отъ сковывавшихъ его чаръ….

— Говори, что хочешь, отецъ, но отнын ты не будешь есть рубцовъ, не посовтовавшись ране съ докторомъ, потому что сонъ твой былъ слишкомъ тревоженъ. Увряю тебя, отецъ!

Мэгъ шила, сидя за маленькимъ столомъ у огня, прикрпляя банты изъ лентъ къ своему скромному свадебному платью. При этомъ она была такъ счастлива, и счастье ея было такъ безмятежно, такъ радостно и сама она была такой спокойной, такою свжею, такою юною, такою красивою, что Тоби громко вскрикнулъ, точно ему явилось видніе ангела, сошедшаго съ небесъ въ его домъ, и бросился къ дочери, чтобы обнять ее.

Но при этомъ ноги его запутались въ газет, упавшей возл камина, и въ то же мгновеніе кто-то, воспользовавшійся происшедшимъ замшательствомъ, стремительно бросился между нимъ и дочерью.

— Такъ нтъ-же,— раздался голосъ этого неизвстнаго и голосъ этотъ звучалъ такъ смло и открыто — нтъ! нтъ! даже васъ, даже васъ я не пущу! Первый поцлуй Мэгъ на новый годъ принадлежитъ мн, онъ только мой! Вотъ уже боле часу, какъ я жду на улиц трезвона колоколовъ, чтобы предъявить свои права на этотъ поцлуй!— Мэгъ, моя дорогая, поздравляю тебя съ новымъ годомъ! Желаю теб жизни, полной счастливыхъ лтъ, моя славная, дорогая женушка!

И Ричардъ душилъ ее поцлуями.

Вы никогда въ жизни не могли видть ничего похожаго на то, что произошло съ Тоби, посл этого неожиданнаго пробужденія. Мн безразлично, гд вы жили, свидтелемъ чего вы были, но я убжденъ, что никогда и нигд вы не могли встртить ничего подобнаго. Онъ слъ на свой стулъ и, наливаясь слезами, хлопалъ себя по колнамъ, потомъ вставалъ, опять садился и опять колотилъ себя, но уже заливаясь смхомъ, наконецъ, онъ продлалъ тоже самое и смясь и плача одновременно, потомъ всталъ со стула, чтобы поцловать Мэгъ, затмъ всталъ, чтобы продлать тоже самое съ Ричардомъ. Наконецъ, онъ всталъ, чтобы поцловать обоихъ сразу, подбгалъ къ Мэгъ, бралъ ее обими руками за лицо, покрывая его поцлуями. При этомъ онъ то отходилъ отъ нея, любуясь ею издали, то вдругъ опять быстро приближался, двигаясь на подобіе китайскихъ тней. Снова и снова садился онъ на свой стулъ и мене чмъ черезъ минуту вновь вскакивалъ съ него, такъ какъ охватившая его радость, граничила съ безуміемъ.

— Такъ значитъ завтра будетъ свадьба моей козочки?— воскликнулъ Тоби.— Твоя дйствительная, счастливая свадьба!

— Нтъ сегодня!— возразилъ Ричардъ, пожимая его руку.— Сегодня колокола звонятъ по случаю Новаго Года. Прислушайтесь-ка къ нимъ!

И правда, они звонили! И какой это былъ мощный звонъ! Было за что воздать хвалу ихъ сильнымъ языкамъ! Это были большіе, благородные, гармоничные, сильные колокола, отлитые изъ рдкаго металла, какимъ-нибудь выдающимся мастеромъ! Никогда прежде они такъ не звонили,— въ этомъ можете не сомнваться!

— Однако, ангелъ мой,— сказалъ Тоби,— мн кажется, что у тебя съ Ричардомъ произошла сегодня маленькая ссора?

— Но вдь онъ же невозможный человкъ,— сказала Мэгъ.— Не такъ-ли Ричардъ? Несносный упрямецъ! Я такъ и ждала минуты, когда онъ не стсняясь прямо выскажетъ свое мнніе этому толстому судь и пошлетъ его… я не знаю куда, чтобы…

— Поцловать Мэгъ!— сказалъ Ричардъ, приводя свои слова съ исполненіе.

— Нтъ, довольно! Ни разу больше!— сказала Мэгъ.. Но я не позволила ему раздражать безцльно судью. Къ чему бы это повело?

— Ричардъ! Ричардъ!— воскликнулъ Тоби,— ты всегда быль забіякою и такимъ и останешься! Однако, дитя мое, объясни мн почему, когда я взошелъ сюда сегодня вечеромъ, ты плакала, сидя у окна?

— Я думала о годахъ, прожитыхъ съ тобою, папа. Вотъ и все. Я думала, что когда ты останешься одинъ, то будешь грустить обо мн.

Тоби опять слъ на свой завтный стулъ. Въ это мгновеніе, разбуженная шумомъ, прибжала полуодтая Лиліанъ.

— Какъ! И она здсь?— воскликнулъ старичокъ, беря ее на руки.— Вотъ и наша крошка Лиліанъ! Ай, ай, ай! И она тутъ! И она появилась! Да, да и она съ нами! И дядя Виллъ также здсь!— при этихъ словахъ, онъ ласково ему поклонился.— Ахъ, дядя Билль, если бы вы знали, какія у меня сегодня были виднія, вслдствіе того, что я устроилъ васъ у себя! О, дядя Билль! Если бы вы знали, какъ я обязанъ вамъ, мой другъ, за то, что вы поселились въ моемъ бдномъ жилищ!

Не усплъ Билль Фернъ отвтить, какъ въ комнату ворвалась цлая толна музыкантовъ, а за ними множество сосдей, вс старались перекричать другъ друга, безостановочно повторяя:

— Съ счастливымъ Новымъ Годомъ, Мэгъ, и счастливой свадьбой! И съ вашей легкой руки желаемъ того же многимъ другимъ!

Къ этому прибавлялись еще разныя другія новогоднія пожеланія. Когда же выступилъ впередъ турецкій барабанъ, состоявшій въ особенной дружб съ Тоби, то онъ сказалъ:

— Товарищъ мой, Тротти Вэкъ! Распространился слухъ, что завтра свадьба вашей дочери. Среди всхъ вашихъ знакомыхъ не найдется никого, кто бы не желалъ вамъ всевозможнаго счастья, а также нтъ человка, который, зная Мэгъ, не пожелалъ бы ей всякаго благополучія! Нтъ никого, кто бы, зная васъ обоихъ, не пожелалъ и вамъ и ей всего хорошаго, что только въ силахъ принести съ собою Новый годъ. По случаю этой радостной свадьбы мы и явились сюда съ музыкой, подъ звуки которой, мы надемся, вы не откажетесь танцевать!

Рчь эта была встрчена всеобщимъ одобреніемъ. Между прочимъ, оказалось, что турецкій барабанъ былъ пьянъ или почти пьянъ, но это длу не вредило.

— Какое счастье,— проговорилъ Тоби,— пользоваться такимъ уваженіемъ! Какіе вы добрые и любезные сосди! И всею этою радостью я обязанъ моей дорогой дочери! Да она вполн ее и заслужила!

Мене чмъ черезъ полъ-секунды все общество было готово пуститься танцевать. Во глав всхъ были Мэгъ и Ричардъ. Турецкій барабанъ уже было собрался неистово забарабанить по своей двойной ослиной кож, когда снаружи раздались какіе то самые разнообразные, непонятные звуки. Добродушная, тучная матрона, лтъ пятидесяти, но еще очень граціозная и привлекательная, внезапно ворвалась въ комнату, въ сопровожденіи человка, который несъ необычайныхъ размровъ глиняный кувшинъ. За нимъ несли цимбалы и колокольчики, конечно, не похожіе на большіе колокола Тоби, но, тмъ не мене, представлявшіе въ уменьшенномъ вид наборъ курантовъ, подвшенныхъ къ небольшой рам, и напоминавшіе своимъ видомъ китайскія шапочки.

— Вотъ и м-ссъ Чикенстекеръ!— воскликнулъ добрый старикъ и свъ на стулъ, сталъ усиленно хлопать себя по колнамъ.

— Какъ вамъ не стыдно, Мэгъ, задумать выдти замужъ и не сказать мн ни слова!— проговорила добрая женщина.— Я бы не могла спокойно проспать эту ночь новаго года, не пожелавъ вамъ всего хорошаго и всякаго благополучія. Даже, еслибы болзнь приковала меня къ постели, Мэгъ, я не могла бы не придти. И вотъ я здсь! А такъ какъ сегодня не только канунъ новаго года, но и канунъ вашей свадьбы, моя дорогая, то я распорядилась, чтобы приготовили пуншикъ по моему вкусу и принесла его съ собою.

То, что м-ссъ Чикенстекеръ понимала подъ словомъ ‘пуншикъ’, приготовленный по ея вкусу, длало честь ея искусству. Изъ кувшина поднимались облака пара и благоуханій, какъ изъ дйствующей огнедышащей горы,— очевидно, трудъ человка, принесшаго его, былъ не шуточный!

— М-ссъ Тугби,— произнесъ Тоби, въ восторг увиваясь возл нея,— м-ссъ Чикенстекеръ, хотлъ я сказать,— да благословитъ васъ Господь за ваше доброе сердце. Съ Новымъ Годомъ и цлымъ рядомъ, послдующихъ за нимъ лтъ! М-ссъ Тугби,— продолжалъ онъ, поцловавъ ее,— т. е., м-ссъ Чикенстекеръ, хотлъ я сказать,— представляю вамъ Вилліама Ферна и Лиліанъ!

Добрая женщина, къ удивленію Тоби, то краснла, то блднла.

— Это не та маленькая Лиліанъ, мать которой скончалась въ Дорсетшир?— спросила она.

— Именно,— отвтилъ Билль. При этихъ словахъ онъ тотчасъ подошелъ къ ней и они быстро обмнялись нсколькими словами, что повело къ тому, что м-ссъ Чикенстекеръ сердечно пожала об руки Билля, еще разъ поцловала Тоби въ щеку, и по собственному почину прижала Лиліанъ къ своей объемистой груди.

— Билль Фернъ!—сказалъ Тоби, снимая съ правой руки вязаную перчатку,— не та ли эта подруга, которую вы надялись разыскать?

— Да,— отвчалъ тотъ, положивъ об руки на плечи старика,— и такая же преданная, если это возможно, я надюсь, какъ другъ, котораго я нашелъ въ васъ.

— О!— произнесъ Тоби,— пожалуйста музыку! Не откажите въ этой любезности!

Музыка, куранты… все это раздалось сразу и пока колокола на колокольн звонили всею своею мощью, Тоби, переставивъ Мэгъ и Ричарда второю парою, самъ всталъ первою съ м-ссъ Чикенстекеръ и открылъ съ нею балъ такимъ па, какого ни раньше, ни посл никто не видлъ. Въ основ этого на лежала его своеобразная походка рысцой.

Видлъ ли Тоби все это во сн? Вс его радости и горести, вс дйствующія лица этой драмы — было ли все это лишь сномъ? Да и самъ Тоби не есть ли сновидніе? Самъ авторъ этого разсказа, только что проснувшійся, не во сн ли его видлъ? Если это такъ, дорогой читатель, то онъ проситъ васъ, къ которому онъ относился съ такою любовью, среди всхъ виднныхъ имъ ужасовъ и призраковъ, не забыть той глубоко-реальной почвы, на которой зародились эти таинственныя тни, и каждый въ своей сред (для этой цли нтъ среды ни слишкомъ узкой, ни слишкомъ обширной), постарайтесь изыскать средства для ея измненія, улучшенія, смягченія. Пусть этимъ путемъ Новый Годъ сдлается счастливымъ годомъ и для васъ и для всхъ тхъ, счастье которыхъ зависитъ отъ васъ! Пусть каждый годъ будетъ счастливе предыдущаго и пусть послдній изъ нашихъ братьевъ, послдняя изъ сестеръ нашихъ получатъ свою долю благополучія и радости, ту долю, которою Создатель рода человческаго одинаково хотлъ доставить наслажденіе имъ, какъ и всмъ остальнымъ!

Полное собраніе сочиненійЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА