Битва жизни, Диккенс Чарльз, Год: 1846 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 89 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО,
Ф. РЕЗЕНЕРА.

ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ, СЪ 62 ПОЛИТИПАЖАМИ И ЗАСТАВКАМИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ В. И. ГУБИНСКАГО.

0x01 graphic

БИТВА ЖИЗНИ.

Часть I.

Однажды, все равно, когда именно, въ храброй Англіи, все равно гд, происходила страшная битва. Это было въ одинъ изъ длинныхъ, лтнихъ дней, когда трава была еще зелена. Въ этотъ день полевые цвты, предназначенные служить кубками для душистой росы, наполнились до краевъ кровью и, погибая, склоняли къ земл свои пестрыя чашечки. Миріады наскомыхъ, заимствовавшихъ свой нжный цвтъ отъ чистыхъ травъ и листьевъ, окрасили кровью умирающихъ людей и, расползаясь въ испуг, оставляли на пути страшные неестественные слды. Бабочки уносили въ воздухъ на своихъ пестрыхъ крылышкахъ капли крови. Вода въ ручь текла краснымъ потокомъ. Утоптанная земля превратилась бъ трясину, и въ многочисленныхъ лужахъ, сдланныхъ ногами людей и копытами лошадей, съ тмъ же кровавымъ оттнкомъ отражалось небо и мрачно сверкало солнце. Да сохранитъ насъ Богъ отъ зрлищъ, свидтелемъ которыхъ былъ мсяцъ, когда, отдлившись отъ темной линіи далекихъ холмовъ, покрытыхъ лсомъ, онъ взошелъ надъ этимъ полемъ, усяннымъ людьми, лежавшими навзничь съ обращенными вверхъ неподвижными взорами, которые когда-то на груди матери искали ея ласковаго взгляда и, тихо, засыпали. Сохрани насъ Богъ узнать т тайны, которыя втеръ, пролетвшій чрезъ это поле, шепталъ потомъ о битв, бывшей въ теченіе дня, о смерти и страданіяхъ во время ночи.

Много мсяцевъ прошло потомъ надъ этимъ полемъ битвы, много звздъ освщало его, много разъ втеръ со всхъ четырехъ концовъ земли проносился надъ ними, прежде чмъ исчезли слды этого сраженія.

0x01 graphic

Однакоже, они исчезли понемногу, ибо природа, далекая отъ всхъ человческихъ страстей, снова обрла свой свтлый покой и начала опять улыбаться преступному полю, какъ она это длала прежде, когда оно было чисто и незапятнано. Жаворонки запли, кружась надъ нимъ въ высот, ласточки стали летать взадъ и впередъ, дотрогиваясь до него своими быстрыми крыльями, тни бгущихъ облаковъ быстро нагоняли одна другую по трав и хлбу, по полямъ, засяннымъ кормовой рпой, по лсамъ, по крышамъ домовъ маленькаго городка, пріютившагося между деревьями, и улетали далеко на окраины, гд сходятся небо и земля и гд гаснетъ красный закатъ солнца. Хлба сялись, росли и убирались, ручей, который текъ прежде краснымъ потокомъ, приводилъ теперь въ движеніе водяную мельницу, работники насвистывали псню, идя за плугомъ, жнецы и косари мирно сходились на работу, на лугахъ паслись овцы и волы. Дти перекликались, спугивая птицъ съ кустовъ, дымъ подымался изъ трубъ сельскихъ домовъ, мирно раздавался въ праздникъ колокольный звонъ. Старики жили и умирали. Робкія наскомыя, живущія въ поляхъ, и луговые цвты выростали и гибли въ опредленные сроки. И все это на томъ же кровавомъ пол, на которомъ тысячи за тысячами падали убитые люди въ день страшной битвы.

Но въ первое время среди ярко зеленющихъ хлбовъ показывались темно-зеленыя пятна, на которыя люди смотрли съ ужасомъ. Изъ году въ годъ являлись они, свидтельствуя о томъ, что подъ этими плодородными мстами была схоронена, безъ разбора, куча людей и лошадей, которая обогащала почву. При разработк этихъ мстъ пахари приходили въ ужасъ отъ множества червей, кишвшихъ въ нихъ, снопы, которые они производили, долго потомъ назывались снопами битвы, они складывались особо, и никто никогда не видалъ, чтобы въ праздникъ жатвы былъ на возу хоть одинъ такой снопъ. Долго еще въ каждой вспаханной борозд находили остатки отъ битвы. Долго стояли на пол сраженія пораненныя деревья, долго валялись остатки изрубленныхъ и изломанныхъ заваловъ и частоколовъ, у которыхъ происходили жаркія схватки, были мста до того утоптанныя, что на нихъ не росло ни одной былинки. Долго ни одна сельская красавица не украшала своихъ волосъ и груди самыми нжными цвтами съ этого поля смерти, и много лтъ не срывали на немъ ни одной ягоды,думая, что эти ягоды оставляютъ несмываемыя пятна на рукахъ, которыя ихъ трогаютъ.

Но времена года, хотя и мимолетныя, какъ лтнія тучи, изгладили съ теченіемъ времени и эти послдніе слды битвы, такъ что воспоминаніе о ней остались въ умахъ сосднихъ жителей въ вид легендъ, которыя, въ свою очередь, превратились въ бабьи сказки, вспоминаемыя въ долгіе зимніе вечера передъ очагомъ и забываемыя съ каждымъ годомъ все боле и боле.

На тхъ самыхъ мстахъ, гд дикіе цвты и ягоды оставались такъ долго нетронутыми, на тхъ самыхъ мстахъ возникли сады, выстроились дома и на зеленыхъ лужайкахъ дти играли въ сраженія. Пораненныя деревья обратились въ дрова, которыя въ рождественскую пору ярко и весело пылали въ очагахъ. Темнозеленыя мста исчезли точно такъ же, какъ и память о тхъ, кто лежалъ подъ ними. Плугъ выпахивалъ еще отъ времени до времени куски заржавленнаго металла, но трудно было-бы сказать, къ чему служили когда-то эти куски, и т, кто находилъ ихъ, дивились и спорили объ ихъ назначеніи. Старый, измятый панцирь и такой же шлемъ такъ давно уже висли въ церкви, что слабые, полуслпые старики, которые съ трудомъ видли ихъ теперь, помнили, что еще въ дтств они съ удивленіемъ смотрли на нихъ. Если бы войско, падшее на этомъ пол, могло ожить на мгновеніе въ томъ вид и на томъ самомъ мст, на которомъ его постигла преждевременная смерть, то изъ ндръ земли поднялись бы легіоны изрубленныхъ, ужасныхъ воиновъ. Они появились бы повсюду: въ поляхъ, въ дверяхъ и окнахъ, у очаговъ мирныхъ домовъ. Они наполнили бы житницы и амбары, они стали бы между колыбелью ребенка и его няней, они поплыли бы вмст съ потокомъ и закружились у мельницы, они столпились бы во фруктовыхъ садахъ, наводнили луга и наполнили хлбный дворъ доверху умирающими людьми. Такъ измнилось поле битвы, на которомъ тысячи за тысячами падали убитые въ день страшной битвы.

Нигд, быть можетъ, оно не измнилось такъ, лтъ сто тому назадъ, какъ въ маленькомъ фруктовомъ садик, примыкавшемъ къ старому каменному дому съ портикомъ, обвитымъ жимолостью.

Въ одно прекрасное осеннее утро изъ этого фруктоваго сада раздавались звуки музыки и смхъ, дв молодыя двушки весело танцовали на трав, между тмъ какъ съ полдюжины крестьянокъ собирали, стоя на лстницахъ, яблоки съ деревьевъ, останавливая по временамъ свою работу, чтобы полюбоваться этими двушками и принять участіе въ ихъ весель. Это была милая, оживленная, естественная сцена, день былъ превосходный, мсто уединенное, и дв двушки, непринужденныя и беззаботныя, танцовали со всею свободою и весельемъ молодой души.

Я того мннія, и вы, вроятно, согласитесь со мною, что если бы на свт не существовало ничего подобнаго тому, что называется принужденностью, и ‘на показъ’, то мы чувствовали бы себя гораздо лучше и сами были бы несравненно пріятнйшимъ обществомъ, нежели мы есть на самомъ дл.

Прелестную картину представляли эти дв танцующія двушки. У нихъ не было ни одного зрителя, кром сборщицъ яблоковъ, стоявшихъ на лстницахъ. Молодыя двушки были очень рады, что доставляютъ послднимъ удовольствіе, но он танцевали для того, чтобы доставить удовольствіе себ, и вы не могли бы не любоваться ими, точно такъ-же, какъ он не могли не танцовать.

Какъ он танцевали!

Не какъ балетныя танцовщицы. Вовсе нтъ. И не какъ лучшія ученицы M-me… какой бы то ни было. Нисколько. Этотъ танецъ не былъ ни кадриль, ни минуэтъ, ни даже сельскій танецъ. Онъ не былъ ни въ старомъ, ни въ новомъ вкус, ни во французскомъ, ни въ англійскомъ стил, хотя, пожалуй, онъ былъ немного въ стил испанскомъ, свободный и живой, какъ-бы вдохновляемый веселыми звуками кастаньетъ. Он танцевали между деревьями фруктоваго сада, пускались вдоль по аллеямъ и снова возвращались, кружились, обвивъ талію одна другой, и обаяніе ихъ оживленнаго воздушнаго танца, казалось, распространялось вокругъ въ освщенной лучами солнца окрестности все шире и шире, какъ разбгающійся по вод кругъ. Ихъ распущенные волосы и разввавшаяся одежда, упругая трава, сгибавшаяся подъ ихъ ногами, втви, хруствшія въ утреннемъ воздух, осенніе листья, сверкавшіе на солнц и бросавшіе пятнами тни на нжную зелень газона, душистый втеръ, пролетавшій по саду и затмъ весело отправлявшійся вертть втряную мельницу,— все это, все, что находилось между двумя двушками и плугаремъ, работавшимъ на сосднемъ холм и казавшимся уже самымъ далекимъ предметомъ на земл,— все, казалось, танцовало вмст съ ними.

Наконецъ младшая изъ сестеръ, запыхавшись и весело смясь, бросилась отдохнуть на скамейку. Другая прислонилась къ дереву возл нея. Музыка, состоявшая изъ странствующихъ арфы и скрипки, закончила свою игру громкимъ смлымъ аккордомъ, какъ-будто хвастаясь своими еще свжими силами, хотя, по правд сказать, она играла такъ энергично и до такой степени соперничала съ танцующими, что положительно не могла бы продолжать и полминуты дольше. Между сборщицами яблокъ пробжалъ шопотъ одобренія, посл чего он принялись снова за работу, какъ трудолюбивыя пчелки.

Можетъ быть, ихъ прилежаніе усилилось еще и оттого, что въ эту минуту пожилой господинъ, который былъ никто иной, какъ самъ докторъ Джедлеръ (надо сказать, что домъ и фруктовый садъ принадлежали доктору Джедлеру и что молодыя двушки были его дочери), быстрыми шагами вошелъ въ садъ, чтобы узнать, что случилось и какой чортъ завелъ музыку въ его владнія, да еще передъ завтракомъ. Ибо докторъ Джедлеръ былъ большой философъ и не большой меломанъ.

— Музыка и танцы сегодня! сказалъ про себя докторъ, остановившись. Я думалъ, что он боятся этого дня, но это міръ противорчій. Грэсъ, Маріонъ, прибавилъ онъ вслухъ, скажите пожалуйста, разв міръ сталъ сегодня еще безумне обыкновеннаго?

— Если оно и такъ, отецъ, возразила его младшая дочь, Маріонъ, подходя близко къ нему и смотря ему въ лицо, то будь снисходителенъ на этотъ разъ, потому что сегодня день рожденія кого-то.

— День рожденія кого-то, моя кошечка? возразилъ докторъ. Разв ты не знаешь, что каждый день бываетъ чье-нибудь рожденіе? Разв ты никогда не слыхала, сколько новыхъ актеровъ вступаетъ каждую минуту на эту… ха! ха! ха!.. невозможно говорить объ этомъ серьезно… на эту нелпую и смшную сцену, называемую жизнью?

— Нтъ, отецъ, не слыхала.

— Нтъ, конечно, лтъ, ты не могла этого слышать: ты женщина… т. е. почти. Кстати, сказалъ докторъ, смотря на ея хорошенькое личико: я полагаю, что это день твоего рожденія.

— Неужели ты это полагаешь, отецъ? воскликнула любимая дочь, смясь и вытягивая свои красныя губки для поцлуя.

— На! И возьми вмст съ нимъ мою любовь, сказалъ докторъ, цлуя ее, и желаніе многихъ счастливыхъ повтореній этого… вотъ смшная выдумка!.. этого дня. Затмъ онъ прибавилъ про себя: Вотъ хорошая штука: желать счастливыхъ повтореній такой шутки, какъ эта жизнь! ха! ха! ха!

Докторъ Джедлеръ, какъ я сказалъ, былъ большой философъ, и вся сущность и тайна его философіи состояла въ томъ, чтобы считать жизнь огромной шуткою, чмъ-то до того нелпымъ, что ни одинъ разумный человкъ не можетъ смотрть на нее серьезно.

Его система врованій была вначал тсно связана съ полемъ битвы, на которомъ онъ жилъ, какъ вы это скоро поймете.

— Хорошо! Но какъ же вы достали музыку? спросилъ докторъ. Это, конечно, похитители куръ, но откуда явились эти музыканты?

— Альфредъ прислалъ намъ музыку, отвтила Грэсъ, поправляя въ волосахъ своей сестры нсколько полевыхъ, цвтовъ, которыми она сама съ полчаса назадъ украсила ея головку и которые во время танцевъ пришли въ безпорядокъ.

— А, это Альфредъ прислалъ музыку?

— Да. Рано утромъ, когда онъ отправился въ городъ, онъ встртилъ этихъ музыкантовъ. Они странствуютъ пшкомъ и остановились въ город для ночлега. И такъ какъ сегодня день рожденія Маріонъ, и Альфредъ думалъ доставить ей удовольствіе, то онъ и прислалъ ихъ сюда съ записочкой ко мн, въ которой говорилось, что они посланы съ тмъ, чтобы задать сестр серенаду, если, впрочемъ, я это одобрю.

— Да, да, сказалъ докторъ: онъ всегда спрашиваетъ твоего согласія.

0x01 graphic

— А такъ какъ я была на это согласна, продолжала Грессъ веселымъ тономъ, любуясь хорошенькой головкой, которую она убирала въ это время, и такъ какъ Маріонъ была въ очень веселомъ расположеніи духа и стала танцовать, то и я присоединилась къ ней. Такимъ образомъ мы танцевали подъ музыку Альфреда, пока не выбились изъ силъ, и музыка была намъ тмъ пріятне, что была прислана именно Альфредомъ. Не правда-ли, Маріонъ?

— А не знаю, Грессъ. Какъ ты меня мучишь Альфредомъ!

— Я тебя мучу, говоря о твоемъ возлюбленномъ? спросила сестра.

— Да, конечно, мн не доставляетъ особеннаго удовольствія слышать о немъ, сказала своенравная красавица, обрывая лепестки цвтовъ, которые она держала въ рукахъ и разбрасывая ихъ по земл. Мн почти надоло вчно слышать о немъ, а что касается до того, что онъ мой возлюбленный…

— Шш! Не говори легкомысленно даже въ шутку о врномъ сердц, которое все принадлежитъ теб, Маріонъ, воскликнула ея сестра. Во всемъ мір нтъ сердца врне сердца Альфреда.

— Да, да, сказала Маріонъ, подымая брови съ забавнымъ выраженіемъ равнодушнаго уваженія. Можетъ быть, въ цломъ мір нтъ. Но я не знаю, заключается ли въ этомъ какое нибудь достоинство. Я… я не нуждаюсь въ томъ, чтобы онъ былъ такъ вренъ мн. Я никогда не просила его объ этомъ. Если онъ ожидаетъ, что я… Но, милая Грэсъ, зачмъ говорить теперь о немъ!

Весело было смотрть на граціозныя фигуры двухъ прелестныхъ двушекъ, когда он, обнявшись, бродили между деревьями и разговаривали такимъ образомъ: одна серьезно, другая шутливо, но об съ нжной любовью другъ къ другу. Но странно было видть, что глаза младшей сестры наполнились слезами и какое-то страстное, глубокое чувство проглядывало въ ея своенравныхъ словахъ,— чувство, которое какъ-бы болзненно боролось съ тмъ, что она высказывала.

Разница въ ихъ лтахъ не могла быть больше четырехъ лтъ, но Грэсъ, въ своей нжной заботливости о сестр, казалась старше, нежели она была на самомъ дл, какъ это часто бываетъ, когда дв двушки лишены съ дтства материнскихъ заботъ (а жена доктора умерла). Грэсъ была гораздо дальше, нежели могли объяснить то ихъ лта, отъ всякаго участія, кром симпатіи и истинной любви, въ ея своенравныхъ прихотяхъ. О, высокія чувства матери! Ваша тнь, даже слабый вашъ отблескъ длаютъ сердце чистымъ и приближаютъ людей къ ангеламъ!

Докторъ наблюдалъ за ними и, вслушавшись въ ихъ разговоръ, ограничилъ свои размышленія тмъ, что внутренно смялся надъ безуміемъ всякой любви и привязанности и надъ обманомъ, въ которомъ живутъ молодые люди, думающіе, хотя одну минуту, что можетъ быть что нибудь серьезное въ такихъ пустякахъ, и всегда, рано или поздно, образумливаемы… всегда! Но контрастъ между спокойнымъ лицомъ хозяйки дома и боле красивымъ лицомъ его младшей дочери выказалъ доктору вс прекрасныя, украшающія его домъ, качества, всю самоотверженность Грэсъ, ея характеръ, милый и кроткій, но въ то же время обладающій твердостью и силой духа, и ему стало больно за нее, за нихъ обихъ, что жизнь такая нелпая штука.

Докторъ никогда и не думалъ освдомиться, смотрятъ-ли его дочери или кто-бы то ни было серьезно на эту химеру. Но вдь онъ былъ философъ.

Добрый и великодушный человкъ по природ, онъ споткнулся случайно объ этотъ обыкновенный философскій камень (отыскиваемый гораздо легче, чмъ предметъ изысканій алхимиковъ), который иногда подшибаетъ добрыхъ и великодушныхъ людей и иметъ несчастное свойство покрывать золото ржавчиною и обращать все великое въ ничтожество.

— Бритэнъ, позвалъ докторъ, Бритэнъ! Эй!

Маленькій человкъ съ необыкновенно кислой и недовольной физіономіей вышелъ изъ дому и отвтилъ на этотъ зовъ безцеремоннымъ: ‘Ну, что тамъ?’

— Гд столъ для завтрака? спросилъ докторъ.

— Въ дом, отвтилъ Бритэнъ.

— Не угодно-ли вамъ будетъ накрыть здсь, какъ это было вамъ сказано вчера вечеромъ! сказалъ докторъ. Разв вы не знаете, что у насъ будутъ сегодня гости? Не знаете, что до прихода дилижанса намъ надо окончить нкоторыя дла? Что это совершенно особенный случай?

— Я ничего не могъ сдлать, докторъ Джедлеръ, пока женщины не кончили собирать яблоки. Разв я могъ? отвтилъ Бритэнъ, возвышая въ своихъ разсужденіяхъ голосъ все громче и громче, пока онъ не сталъ наконецъ уже очень громокъ.

— Такъ! но теперь кончили-ли он свою работу? отвтилъ докторъ, смотря на свои часы. Ну, прибавилъ онъ, хлопая въ ладоши, теперь скоре, поторопитесь. Гд Клеменси?

— Я здсь, сударь, отвтилъ голосъ съ лстницы, и въ то же мгновеніе съ нея быстро спустилась пара неуклюжихъ ногъ. Кончено! Ступайте, двушки! Все будетъ готово въ полминуты, сударь.

Съ этими словами она стала хлопотать самымъ усерднымъ образомъ и представила собою глазамъ присутствовавшихъ до того оригинальное, свойственное ей одной зрлище, что оно оправдаетъ нсколько словъ введенія.

Ей было лтъ тридцать. Лицо у нея было полное и веселое, хотя имло какое-то странное выраженіе неповоротливости ума, которое длало его положительно смшнымъ. Но необыкновенная простота ея походки и движеній могли-бы замнить всякое лицо на свт. Если мы скажемъ, что у нея были дв лвыя ноги и руки, взятыя у кого-нибудь посторонняго, что вс эти четыре члена казались вывихнутыми и когда приходили въ движеніе, то двигались вкривь и вкось,— то мы представимъ только слабый абрисъ настоящей картины. Если мы скажемъ, что Клеменси была совершенно довольна устройствомъ своихъ членовъ и считала это устройство до нея не касающимся, что она принимала свои руки и ноги такими, какими он были, и позволяла имъ распоряжаться съ собою, какъ случится, то мы отдадимъ только слабую справедливость ея душевному спокойствію. Костюмъ ея состоялъ изъ непостижимой пары своевольныхъ башмаковъ, которые никогда не хотли итти туда, куда шли ея ноги, изъ синихъ чулокъ, изъ пестраго набойчатаго платья самаго уродливаго фасона, какой только можно достать за деньги, и изъ благо передника. У нея были всегда засученные рукава, и локти ея, по какимъ-то случайностямъ, были постоянно покрыты синяками и царапинами, это обстоятельство такъ заботило ее, что она всегда старалась выворачивать ихъ и ставила въ невозможныя положенія. Гд-то на голов торчалъ маленькій чепчикъ, но рдко случалось, чтобы онъ сидлъ на мст, предназначенномъ для этой части дамскаго туалета. Однако же, съ головы до ногъ, она была чрезвычайно опрятна и имла видъ какой-то разрозненной аккуратности. И дйствительно: ея похвальное стремленіе быть всегда аккуратной, какъ передъ своею совстью, такъ и въ глазахъ людей, заставляло ее совершать самыя смущенныя эволюціи при сжиманіи какой-то деревянной дощечки (части ея корсета, которая обыкновенно называется планшетомъ) и при борьб съ своей одеждой, пока та не приходила въ симметрическій порядокъ.

Такова была наружность Клеменси Ньюкомъ, которая, какъ полагали, безсознательно исказила свое имя и изъ Клементины сдлала Клеменси, но этого никто не зналъ наврное, потому что ея глухая и феноменально старая мать, которую она почти со своего дтства кормила, умерла, и у Клеменси не осталось другихъ родственниковъ.

Теперь Клеменси хлопотала, накрывая на столъ, останавливаясь отъ времени до времени, складывая свои голыя красныя руки, потирая при этомъ израненные локти и внимательно осматривая столъ, пока не вспоминала вдругъ, чего еще недостаетъ, тогда, переваливаясь, она отправлялась за тмъ, что было нужно.

— Вотъ они идутъ, ваши два законника, сударь, сказала Клеменси тономъ, выражавшимъ не слишкомъ большое доброжелательство.

— Ага! воскликнулъ докторъ, направляясь къ воротамъ, навстрчу гостямъ. Здравствуйте, здравствуйте! Грэсъ, милая, Маріонъ, господа Снитче и Крэгсъ пришли. Гд-же Альфредъ?

— Онъ долженъ скоро вернуться, отецъ, отвтила Грэсъ. Сегодня утромъ у него было столько длъ съ приготовленіями къ отъзду, что онъ всталъ и вышелъ съ разсвтомъ. Здравствуйте, господа!

— Барышни, за себя и за Крэгса (послдній поклонился) желаю вамъ добраго утра, произнесъ Снитче. Барышня, обратился онъ къ Маріонъ, цлую вашу ручку (и онъ сдлалъ это). Желаю вамъ (не знаю, желалъ ли онъ на самомъ дл, или нтъ, потому что на первый взглядъ онъ не походилъ на человка, способнаго питать въ своей душ много теплыхъ чувствъ къ другимъ людямъ), желаю вамъ сто счастливыхъ повтореній этого веселаго дня.

— Ха, ха, ха! разсмялся докторъ, задумчиво заложивъ руки въ карманы. Огромная шутка въ ста актахъ!

— Я увренъ, что вы ни въ какомъ случа, докторъ Джедлеръ, не захотли-бы сократить эту шутку для такой актрисы, сказалъ г. Снитче, ставя маленькій синій портфель своей профессіи у одной изъ ножекъ стола.

— Нтъ, отвтилъ докторъ, Боже сохрани! Дай Богъ ей жить, чтобы смяться этой шутк до тхъ поръ, пока она не лишится возможности смяться, и затмъ пусть она скажетъ съ французскимъ остроуміемъ: ‘Шутка сыграна, спускайте занавсъ’.

— Французское остроуміе не право, сказалъ г. Снитче, пристально смотря на свой портфель: и ваша философія докторъ Джедлеръ, ошибается, поврьте этому, какъ я уже часто вамъ говорилъ. Ничего нтъ серьезнаго въ жизни? Чмъ-же вы назовете законъ?

— Шуткой, отвтилъ докторъ.

— Судились-ли вы когда нибудь? спросилъ г. Снитче подымая глаза отъ своего портфеля.

— Никогда, отвтилъ докторъ.

— Такъ если когда-нибудь придется вамъ судиться, сказалъ г. Снитче, то вы, можетъ быть, измните свое мнніе.

Крэгсъ, представителемъ котораго, повидимому, былъ Снитче и который самъ, казалось, не чувствовалъ почти ни малйшей потребности въ отдльной жизни и въ своей индивидуальности, сдлалъ однако же здсь замчаніе, исходившее отъ него самого. Оно заключалось въ единственной мысли, которою онъ обладалъ не пополамъ съ Снитчемъ, хотя ее раздляютъ многіе мудрецы этого свта.

— Онъ сдлался слишкомъ свободенъ, проговорилъ господинъ Крэгсъ.

— Вы говорите это о закон? спросилъ докторъ.

— Да, отвтилъ г. Крэгсъ. Да и все слишкомъ свободно. Каждая вещь въ ныншнее время сдлана какъ-будто нарочно слишкомъ легкою. Это зло настоящаго времени. Если жизнь шутка (я не приготовился оспаривать это мнніе), то ее нужно было сдлать какъ можно трудне для исполненія. Жизнь должна быть возможно тяжелою борьбою. Это ея назначеніе. Но ее сдлали куда слишкомъ легкою. Мы подмазываемъ ворота, ведущіе въ жизнь, а они должны быть ржавыми. Мы скоро услышимъ, что они будутъ отпираться съ нжными звуками, между тмъ, какъ они должны скрипть на своихъ петляхъ, сударь.

Г. Крэгсъ, казалось, самъ скриплъ на своихъ петляхъ, высказывая это мнніе, которому его фигура сообщала еще большее выраженіе, потому что Крэгсъ былъ холодный, жесткій, сухой человкъ, одтый въ срое съ блымъ, совершенный кремень, съ глазками, вчно сверкавшими, точно какъ-будто кто-нибудь выскалъ изъ нихъ искры.

Вообще, въ трехъ спорящихъ людяхъ вс три царства природы находили своихъ причудливыхъ представителей: Снитче былъ похожъ на сороку или на ворона (только у него не было такихъ гладкихъ и блестящихъ перьевъ), а у доктора было лицо точь въ точь румяное яблочко, съ рябинками кое-гд, какъ-будто его поклевали птицы, и крошечная косичка сзади, которая торчала какъ стебелекъ. Крэгсъ, какъ мы сказали, былъ похожъ на кремень.

Когда во фруктовый садъ вошелъ, быстрыми шагами, очень красивый молодой человкъ, веселый и полный надеждъ, что вполн соотвтствовало прекрасному утру, вс три спорящихъ двинулись разомъ къ нему навстрчу, точно братья трехъ богинь судьбы, или три граціи, искаженныя и переодтыя самымъ удачнымъ образомъ, или какъ три вдьмы Шекспира, и привтствовали его:

— Счастливаго возвращенія Альфъ! воскликнулъ докторъ веселымъ голосомъ.

— Сто счастливыхъ повтореній этого пріятнаго дня, м-ръ Гитфильдъ! сказалъ Снитче, низко кланяясь.

— Повтореній, пробормоталъ Крэгсъ глухимъ голосомъ.

— Что это за нападеніе! воскликнулъ Альфредъ, останавливаясь передъ ними: разъ… два… три… вс предвстники недобраго въ будущемъ, которое лежитъ передо мной. Счастье, что не васъ первыхъ встртилъ я сегодня утромъ, а то я счелъ-бы это за дурное предзнаменованіе. Но первая, кого я увидлъ, была Грэсъ,— кроткая, милая Грэсъ, и съ нею мн нечего васъ бояться.

— Извините, сударь, я была первая, вмшалась Клэменси Ньюкомъ. Если припомните, он гуляли здсь передъ разсвтомъ, а я была дома.

— Это правда! Клеменси была первая, сказалъ Альфредъ. Итакъ, съ Клеменси вы мн не страшны.

— Ха, ха, ха!.. за себя и за Крэгса. Вотъ славная защита!

— Не такъ дурна, какъ, можетъ быть, кажется, сказалъ Альфредъ, пожимая руки доктору, а также Снитче и Крэгсу. Затмъ онъ посмотрлъ вокругъ себя и воскликнулъ: Гд же он?

Бросившись съ быстротою, которая произвела между Жонатаномъ Снитче и Томасомъ Крэгсомъ боле тсное сближеніе, чмъ то, о которомъ говорили параграфы ихъ соглашенія, онъ въ одинъ мигъ очутился на томъ мст, гд стояли сестры. Мн нтъ нужды давать особеннаго объясненія тому способу, которымъ онъ поздоровался сперва съ Маріонъ, а затмъ съ Грзсъ, я только скажу, что Крэгсъ могъ, пожалуй, найти его ‘слишкомъ свободнымъ ‘.

Докторъ Джедлеръ, чтобы перемнить, можетъ быть, предметъ разговора, торопливо направился къ завтраку, и вс сли за столъ. Грзсъ сидла на мст хозяйки, но она такъ ловко устроилась, что отдлила сестру и Альфреда отъ прочаго общества. Снитче и Крэгсъ сли на противоположномъ конц, поставивъ между собою синій портфель, для сохранности, докторъ услся на свое обыкновенное мсто, противъ Грэсъ. Клеменси порхала вокругъ стола, подавая кушанья, а меланхолическій Бритэнъ, въ качеств главнаго форшнейдера, разрзалъ за особеннымъ небольшимъ столомъ кусокъ говядины и окорокъ.

— Говядины? Произнесъ Бритэнъ, подходя къ г. Снитче съ ножомъ и вилкою въ рукахъ и бросая ему этотъ вопросъ, какъ бомбу.

— Конечно, отвтилъ стряпчій.

— А вы хотите? обратился онъ къ Крэгсу.

— Безъ жиру и хорошо прожаренной, отвтилъ послдній.

Исполнивъ эти приказанія и подавъ кушанье доктору (Бритэнъ какъ-будто зналъ, что никто больше не хотлъ сть), онъ сталъ настолько близко къ двумъ компаніонамъ, насколько это позволяло ему приличіе, и строгимъ взглядомъ наблюдалъ за ними. Одинъ только разъ лицо его прояснилось, и это было по случаю того, что Крэгсъ, зубы котораго были не изъ лучшихъ, чуть не подавился кускомъ говядины.

— Теперь, Альфредъ, сказалъ докторъ, поговоримъ немного о длахъ, пока мы сидимъ еще за завтракомъ.

— Пока мы сидимъ еще за завтракомъ, повторили Снитче и Крэгсъ, которые, повидимому, не имли еще намренія его покинуть.

Хотя Альфредъ не завтракалъ и, повидимому, имлъ и такъ довольно длъ въ эту минуту, однако-же онъ почтительно отвтилъ:

— Какъ прикажете, сэръ.

— Если бы могло быть что-нибудь серьезное, началъ докторъ, въ такой…

— Шутк, какъ эта жизнь, сэръ, прибавилъ Альфредъ.

— Въ такой шутк, какъ эта жизнь, повторилъ докторъ, такъ это, пожалуй, была бы та случайность, что именно сегодня соединились и день разлуки и двойной день рожденія, который связанъ съ воспоминаніями, дорогими всмъ намъ четыремъ, съ воспоминаніями о долгихъ и дружескихъ отношеніяхъ нашихъ. Но это ничего не значитъ.

— О, нтъ, нтъ, докторъ Джедлеръ! воскликнулъ молодой человкъ. Напротивъ, это много значитъ, какъ въ томъ свидтельствуетъ сегодня мое сердце, да и ваше также, я это знаю, если бы вы только позволили ему говорить. Сегодня я оставляю вашъ домъ, сегодня вы перестаете быть моимъ опекуномъ, прежнія наши нжныя отношенія, которыя начались очень, очень давно, теперь кончены. Они не могутъ никогда возобновиться въ прежнемъ вид. Возникаютъ новыя (тутъ онъ опустилъ глаза на Маріонъ), о которыхъ я не имю смлости говорить теперь. Сознаемся же, докторъ, прибавилъ онъ, собираясь съ духомъ, что въ этой громадной куч сору есть одно серьезное смя. Сознаемся въ этомъ сегодня.

— Сегодня! воскликнулъ докторъ. Слышите его! Ха, ха, ха! Въ самый сумасшедшій изъ всхъ сумасшедшихъ дней въ году. Вдь сегодня годовщина того громаднаго сраженія, которое было дано на этомъ мст,— на этой самой земл, на которой мы теперь сидимъ, на которой я видлъ утромъ, какъ танцовали мои дв дочери, на которой собрали эти самые фрукты съ деревьевъ, корни которыхъ разрослись не въ почву, а въ людей. Въ этотъ день, въ который погибло столько людей, что черезъ много поколній посл, и еще на моей памяти, вырыто было здсь, изъ-подъ нашихъ ногъ, цлое кладбище костей, праха и обломковъ разсченныхъ череповъ. И однако же въ этомъ сраженіи не было и ста человкъ, которые бы знали, за что и почему они дрались, между безумно веселившимися побдителями не было и ста человкъ, знавшихъ чему они радовались. Не было и полсотни человкъ, которымъ эта побда принесла бы пользу. Не осталось и полудюжины человкъ, которые были бы согласны въ причин и результатахъ ея. Однимъ словомъ, никто никогда не зналъ ничего опредленнаго объ этой битв, кром тхъ, кто оплакивалъ убитыхъ. И это серьезно? воскликнулъ докторъ. Какой же смыслъ, какая система во всемъ этомъ?

— Но все это кажется мн очень серьезнымъ, сказалъ Альфредъ.

— Серьезнымъ! воскликнулъ докторъ. Если ты будешь считать такія вещи серьезными, то ты или съ ума сойдешь, или умрешь, или взберешься на вершину горы и сдлаешься пустынникомъ.

— Къ тому же… это было такъ давно… сказалъ Альфредъ.

— Такъ давно! возразилъ докторъ. А знаешь ли, что длалъ міръ съ тхъ поръ? Извстно ли теб что-нибудь другое, чмъ бы занимался міръ съ тхъ поръ? Мн — нтъ.

— Онъ судился немного, замтилъ г. Снитче, помшивая свой чай.

— Хотя судъ былъ всегда слишкомъ легокъ, прибавилъ его компаніонъ.

— И вы извините меня, докторъ, продолжалъ г. Снитче — такъ какъ впродолженіе нашихъ споровъ вы тысячу разъ уже слышали мое мнніе, — если я скажу, что такъ какъ міръ судился, и судился въ законной систем, то я вижу въ немъ серьезную сторону… да, что-то осязаемое, имющее положительную цль…

Въ эту минуту Клеменси Ньюкомъ наткнулась на уголъ стола и произвела громкое бренчанье между чашками и блюдечками.

— Что тамъ случилось? спросилъ докторъ.

— Это, вотъ, проклятый синій мшокъ съ хитростями, отвтила Клеменси: вчно подставляющій ножку кому-нибудь!

— Съ опредленной цлью и намреніемъ, говорилъ я, продолжалъ Снитче: которыя требуютъ уваженія. Какъ докторъ Джедлеръ, жизнь — шутка… вмст съ закономъ, лежащимъ въ ея основаніи?

Докторъ засмялся и посмотрлъ на Альфреда.

— Допустимъ, если вамъ угодно, что война — безумная вещь, продолжалъ Снитче. Въ этомъ мы согласны. Вотъ, напр., прекрасная привтливая страна (онъ указалъ вилкой передъ собою), которую однажды наводнили солдаты — вс они мошенники и грабители — и опустошили огнемъ и мечомъ. Хи, хи! Вотъ мысль: подвергнуть себя добровольно огню и мечу! Глупо, безполезно, положительно смшно. Думая объ этомъ, поневол будешь смяться надъ своими ближними! Но возьмите эту страну такою, какова она теперь. Подумайте о законахъ, ограждающихъ въ настоящую минуту собственность, опредляющихъ со всей точностью различные способы ея перехода изъ однхъ рукъ въ другія: завщанія, раздлы, заклады и выкупы родовыхъ, заповдныхъ, выморочныхъ имуществъ, подумайте, продолжалъ г. Снитче съ такимъ волненіемъ, что положительно чмокалъ губами: подумайте о сложныхъ законахъ, касающихся актовъ на владніе и доказательствъ достоврности этихъ актовъ со всми противоречащими обстоятельными и многочисленными парламентскими актами и ршеніями кассаціоннаго сената, разъясняющими все это, подумайте о безчисленномъ множеств, о безконечномъ числе сложныхъ, замысловатыхъ, нескончаемыхъ процессовъ, къ которымъ можетъ повести это, — и признайтесь докторъ Джедлеръ, что вокругъ насъ есть нчто серьезное! Я думаю, закончилъ Снитче, смотря на своегокомпаніона, что говорю за себя и г. Крэгса?

Г. Крэгсъ наклонилъ голову въ знакъ согласія, и г. Снитче, почувствовавшій отъ своего краснорчія снова аппетитъ, попросилъ еще кусокъ говядины и чашку чая.

— Я не стою за жизнь вообще, прибавилъ онъ, потирая руки и смясь, она полна безумья и всякой дряни: увреній въ врности, въ довріи, въ безкорыстіи и пр. и пр. Ба! Мы знаемъ, чего все это стоитъ! Но вы не должны смяться надъ жизнью, вы играете въ ней игру, и очень серьезную игру! Каждый играетъ противъ васъ и вы противъ всхъ. О, это очень интересная игра! И въ ней употребляются очень ловкіе ходы. Вы можете смяться, докторъ Джедлеръ, только тогда, когда вы выигрываете, и то немного. Хи, хи, хи! И то немного! повторилъ Снитче, качая головой и подмигивая глазомъ, какъ-будто онъ хотлъ прибавить: ‘вмсто смха можете длать такъ’.

— Ну, Альфредъ, воскликнулъ докторъ, что ты теперь скажешь?

— Я скажу, отвтилъ Альфредъ, что самое большое удовольствіе, какое вы могли бы доставить мн и, смю думать, и себ,— было бы постараться иногда забыть это поле битвы и другія, подобныя ему, въ боле широкомъ пол битвы: въ жизни, на которую солнце смотритъ каждый день.

— Право, я думаю, г. Альфредъ, что это не смягчитъ убжденій доктора, сказалъ Снитче. Противники очень горячи и озлоблены на этомъ пол битвы жизни. Многихъ рубятъ, хлещутъ и стрляютъ въ спину. Многихъ въ немъ топчутъ и попираютъ ногами. Вообще, это дло нехорошее.

— Я полагаю, г. Снитче, сказалъ Альфредъ, что и на этомъ пол есть тихая борьба и побда, есть великія жертвы и геройскіе поступки (даже во многихъ длахъ, кажущихся на видъ легкомысленными и противорчивыми), и хотя эти поступки не имютъ ни земныхъ свидтелей, ни историковъ, тмъ не мене ихъ не легко совершать, а они каждый день совершаются въ скромныхъ уголкахъ, въ маленькихъ домахъ и въ сердцахъ мужчинъ и женщинъ, и каждый изъ этихъ поступковъ былъ бы способенъ примирить самаго суроваго человка съ этою жизнью и наполнить его врой и надеждой, хотя бы половина людей воевала и одна четверть судилась, а это смлое предположеніе.

Об сестры слушали внимательно.

— Ну, ну! воскликнулъ докторъ, я слишкомъ старъ, чтобы быть обращеннымъ, даже другомъ моимъ Снитче или моею сестрою, Мартою Джедлеръ, которая много лтъ тому назадъ имла сердечныя испытанія, какъ она это называетъ, и которая съ тхъ поръ возилась со всякаго рода людьми, сочувствуя имъ. Ея убжденія настолько сходятся съ вашими (съ тою только разницею, что она, какъ женщина, мене разумна и боле упряма), что мы никогда не могли съ нею соглашаться и рдко встрчаемся. Я родился на этомъ пол битвы. Еще мальчикомъ, я сталъ спрашивать и думать о настоящей исторіи поля сраженія. Шестьдесятъ лтъ прошли надъ моею головою, и я видлъ постоянно, что христіанскій міръ, заключающій въ себ Богъ знаетъ сколько любящихъ матерей и довольно хорошихъ двушекъ, подобныхъ моимъ, вчно безумствовалъ на поляхъ битвы. Подобныя противорчія господствуютъ всюду. Приходится или смяться, или плакать при вид такихъ изумительныхъ несообразностей, я предпочитаю смяться.

Бритэнъ, слушавшій съ глубочайшимъ и съ самымъ меланхолическимъ вниманіемъ каждаго изъ говорившихъ по очереди, внезапно, повидимому, склонился мнніемъ въ пользу послдняго предпочтенія, если только глубокій, гробовой звукъ, вырвавшійся изъ его груди могъ быть названъ смхомъ. Но, не смотря на этотъ смхъ, лицо его оставалось такъ равнодушно, что хотя одинъ или двое изъ сидвшихъ за завтракомъ и посмотрли вокругъ себя, какъ-будто удивленные таинственнымъ шумомъ, однако же никто не заподозрилъ Бритэна, кром его товарища по служб, Клеменси Ньюкомъ, которая, толкнувъ его однимъ изъ своихъ любимыхъ членовъ, т. е. локтемъ, спросила его шепотомъ и съ видомъ упрека, надъ чмъ онъ смялся.

— Не надъ вами, отвтилъ Бритэнъ.

— Надъ кмъ же?

— Надъ человчествомъ, возразилъ Бритэнъ. Въ этомъ вся шутка!

— Между хозяиномъ съ одной стороны и этими сутягами съ другой, онъ съ каждымъ днемъ становится все боле и боле пустоголовымъ! воскликнула Клемэнси, толкнувъ его другимъ локтемъ въ вид возбудительнаго средства для ума. Знаешь ли ты, гд находишься? Или желаешь получить выговоръ?

— Я ничего не знаю, проговорилъ Бритэнъ, съ безсмысленнымъ взглядомъ и неподвижнымъ лицомъ: я ничего не желаю, я ничего не понимаю, я ничему не врю и ни о чемъ не забочусь.

Хотя это отчаянное выраженіе его общаго состоянія, можетъ быть, было и преувеличено въ припадк унынія, однако же Беньяминъ Бритэнъ опредлилъ имъ свое настоящее состояніе точне, нежели можно было думать. Служа доктору и слыша изо дня въ день безчисленныя рчи, произносимыя докторомъ передъ различными людьми, рчи, имвшія цлью доказать, что его собственное существованіе было по малой мр ошибкой и нелпостью, этотъ несчастный слуга впалъ мало по малу въ такую бездну смутныхъ и противорчивыхъ наущеній извн и изнутри, что истина, лежащая, какъ извстно на дн колодца, была не на такой глубин, какова была глубина мистификацій, на которой находился Бритэнъ. Онъ понималъ ясно только одно: что новый элементъ, вносимый въ эти споры Снитчемъ и Крэгсомъ, никогда не способствовалъ ихъ выясненію и, казалось, всегда давалъ доктору родъ преимущества и какъ-бы подтверждалъ его слова. Поэтому Бритэнъ смотрлъ на компаньоновъ, какъ на одну изъ непосредственныхъ причинъ состоянія своего ума, вслдствіе чего и ненавидлъ ихъ.

— Но это не наше дло, Альфредъ, сказалъ докторъ. Выходя сегодня изъ-подъ моей опеки (какъ ты сказалъ) и оставляя насъ полнымъ до краевъ тми познаніями, какія могли теб дать здшяя школа и затмъ твои занятія въ Лондон, и наконецъ тми практическими свдніями, какія могъ теб привить такой безтолковый старый деревенскій докторъ, какъ я, ты вступаешь въ свтъ. Первый срокъ испытанія, назначеннаго твоимъ бднымъ отцомъ, кончился, и ты отправляешься теперь полнымъ хозяиномъ своей воли, чтобы исполнить его второе желаніе. И гораздо раньше окончанія твоего трехлтняго путешествія по иностраннымъ медицинскимъ школамъ ты забудешь насъ. Да, Боже, ты въ шесть мсяцевъ забудешь насъ!

— Если я… но вы лучше знаете… зачмъ мн возражать? сказалъ Альфредъ, смясь.

— Я не знаю ничего подобнаго, возразилъ докторъ. Что ты говоришь, Маріонъ?

Маріонъ, болтая ложкой въ ча, хотла, казалось, сказать, но не сказала, что Альфредъ воленъ забыть, если ему угодно. Грэсъ прижала раскраснвшееся лицо сестры къ своей щек и улыбнулась.

— Надюсь, что я не былъ очень дурнымъ управителемъ того, что мн доврили, продолжалъ докторъ, но, какъ бы то ни было, сегодня я формально освобождаюсь отъ своихъ правъ и обязанностей, и, вотъ, пришли наши добрые друзья, Снитче и Крэгсъ, съ цлымъ портфелемъ бумагъ, отчетовъ и документовъ, для перевода на тебя ввреннаго мн капитала (я бы желалъ, чтобы этимъ капиталомъ было трудне управлять, Альфредъ, т. е. чтобы онъ былъ крупне, но ты дешь съ тмъ, чтобы сдлаться великимъ человкомъ и увеличить его), итакъ, они пришли съ грудою актовъ, отчетовъ и всякимъ вздоромъ подобнаго рода, къ которымъ должны быть приложены печати и которые должны быть подписаны и вручены теб.

— И правильно засвидтельствованы, какъ того требуетъ законъ, сказалъ Снитче, оттолкнувъ свою тарелку и вынимая бумаги, которыя его компаніонъ раскладывалъ по столу, а такъ какъ я и Крэгсъ были также повренными вмст съ вами, докторъ, въ томъ, что касается капитала, то намъ нужны были бы ваши дв прислуги, чтобы засвидтельствовать подписи. Умете вы читать, мистриссъ Ньюкомъ?

— Я не замужемъ, сударь, возразила Клемэнси.

— О, извините. Я долженъ былъ догадаться объ этомъ, отвтилъ онъ, смясь и осматривая ея необыкновенную фигуру. Умете вы читать?

— Немного отвтила Клемэнси.

— Вы, вроятно, читаете утромъ и вечеромъ свадебную службу, а? спросилъ адвокатъ шутливымъ тономъ.

— Нтъ, отвтила Клемэнси, это слишкомъ трудно. Я читаю только на наперстк.

— Читаете только на наперстк, повторилъ Снитче. О чемъ это вы толкуете, молодая женщина?

Клеменси сдлала утвердительный знакъ головою и сказала:

— И на терк для мушкатныхъ орховъ.

— Да она сумасшедшая! Это субъектъ для лорда главнаго канцлера! сказалъ Снитче, смотря пристально на нее.

— Если она владетъ какою-нибудь собственностью, прибавилъ Крэгсъ.

Тутъ вступилась Грэсъ и объяснила, что на каждомъ, изъ названныхъ предметовъ вырзанъ девизъ и что эта предметы составляютъ такимъ образомъ карманную библіотеку Клемэнси Ньюкомъ, которая не обладаетъ большими способностями къ книжнымъ занятіямъ.

— А, вотъ въ чемъ дло! Вотъ что, миссъ Грэсъ! воскликнулъ Снитче. Да, да! Ха, ха, ха! А я думалъ, что нашъ другъ идіотка. Она необыкновенно похожа на идіотку, прибавилъ онъ шепотомъ, бросая на нее презрительный взглядъ. И что говоритъ наперстокъ, мистриссъ Ньюкомъ?

Прежде чмъ отвтить, Клемэнси Ньюкомъ открыла сперва одинъ карманъ и стала искать въ его отверзтой пропасти наперстокъ, котораго тамъ не было. Затмъ она открыла другой карманъ и, какъ будто отыскивая на самомъ его дн драгоцннйшій перлъ, стала выкладывать изъ кармана вс посторонніе предметы, какъ-то: носовой платокъ, огарокъ, румяное яблочко, апельсинъ, пенни на счастье, косточку, замокъ, пару ножницъ въ огромномъ футляр, горсть распущенныхъ четокъ, нсколько клубовъ бумаги, коробку съ иголками, цлую коллекцію папильотокъ и бисквитовъ. Вс эти предметы она передавала по очереди Бритэну. Схвативъ этотъ карманъ за горло, съ твердымъ намреніемъ держать его плннымъ (потому что онъ имлъ желаніе ускользнуть изъ ея рукъ и ежился), она приняла и спокойно сохраняла позу, несовмстимую, повидимому, ни съ какою человческою анатоміею и съ законами тяжести. Наконецъ она съ торжествующимъ видомъ показала на своемъ пальц наперстокъ и загремла теркой. Литература этихъ двухъ предметовъ начинала, очевидно, исчезать отъ слишкомъ частаго тренія.

— Это и есть тотъ наперстокъ, молодая женщина? спросилъ Снитче, забавляясь на ея счетъ. И что-же говоритъ наперстокъ?

— Онъ говоритъ, отвтила Клэменси, медленно читая вокругъ него, какъ вокругъ башни: ‘За-будь и про-сти’.

Снитче и Крэгсъ разсмялись отъ души.

— Какъ ново! воскликнулъ Снитче.

— Такъ легко! прибавилъ Крэгсъ.

— Какое знаніе человческой природы! сказалъ Снитче.

— Такъ приложимо къ жизненнымъ дламъ! сказалъ Крэгсъ.

— А терка? спросилъ глава фирмы.

— Терка говоритъ, отвтила Клемэнси: ‘Д-лай дру-го-му то, че-го се-б же-лаешь’.

— Вы хотите сказать: подставь другому ногу, чтобы теб ее не подставили? спросилъ Снитче.

— Я не понимаю, отвтила Клемэнси, качая головой: я не адвокатъ.

— Я боюсь, докторъ, сказалъ Снитче, быстро оборачиваясь, чтобы предупредить впечатлніе, которое могла произвести эта выходка, я боюсь, что, если она была адвокатомъ, то нашла-бы, что это — золотое правило половины ея кліентовъ. Они довольно обстоятельны въ этомъ отношеніи (какъ ни смшонъ вашъ свтъ). И посл того обвиняютъ насъ! А мы, въ своей профессіи, не боле, какъ зеркала, г. Альфредъ, но съ нами совтуются обыкновенно сердитые и сварливые люди, которые имютъ не очень хорошій видъ. И несправедливо насъ бранить за то, что мы отражаемъ непріятныя физіономіи. Я думаю, прибавилъ Снитче, что говорю за себя и Крэгса?

— Конечно, отвтилъ Крэгсъ.

— Итакъ, если г. Бритэнъ одолжитъ намъ немного чернилъ, сказалъ Снитче, возвращаясь къ бумагамъ, то мы подпишемъ, приложимъ печати и вручимъ бумаги какъ можно скоре, а та почтовая карета успетъ пройти раньше, нежели мы будемъ знать, при чемъ мы находимся.

Если судить по наружности Бритэна, то, по всей вроятности, карета прошла-бы гораздо раньше, нежели-бы онъ узналъ, при чемъ онъ находится: онъ стоялъ съ выраженіемъ полнйшей разсянности на лиц и умственно колебался то на сторону доктора противъ стряпчихъ, то на сторону стряпчихъ противъ доктора, то на сторону ихъ кліентовъ противъ нихъ обоихъ, употребляя вмст съ тмъ слабыя старанія, чтобы примнять наперстокъ и терку (новая для него мысль) къ чьей-нибудь систем философіи, однимъ словомъ, онъ растерялся и запутался такъ, какъ когда-либо путалось его отечество въ различныхъ теоріяхъ и школахъ.

Но Клемэнси, которая его была добрымъ геніемъ (хотя онъ имлъ самое низкое мнніе объ ея способностяхъ, по той причин, что она рдко безпокоила себя отвлеченными размышленіями и всегда была способна сдлать надлежащее дло въ надлежащее время), въ одно многовеніе принесла чернила и оказала. ему и дальнйшую услугу,— а именно привела его въ себя дйствіемъ своихъ локтей. Этимъ нжнымъ прикосновеніемъ она такъ освжила его память, что онъ совершенно ободрился.

Позвольте, мн остановиться на описаніи того, какъ Бритэнъ боролся съ опасеніемъ, присущимъ обыкновенно людямъ его понятій, для которыхъ употребленіе пера и чернилъ составляетъ происшествіе, съ опасеніемъ какъ-нибудь компрометировать себя, приложивъ свое имя къ документу не его писанія, какъ онъ, протестуя, и только по принужденію доктора, подошелъ наконецъ къ бумагамъ, какъ онъ настаивалъ на томъ, чтобы просмотрть ихъ прежде, чмъ подписывать (хотя даже почеркъ, не говоря уже о слог, былъ для него китайской грамотой), и даже повернулъ ихъ, чтобы посмотрть, нтъ-ли подъ ними какого-нибудь обмана, какъ, наконецъ, подписавъ свое имя, онъ прешелъ въ отчаяніе человка, разставшагося со своею собственностью и со своими правами, и какъ синій портфель, заключавшій въ себ его подпись, получилъ для него таинственный интересъ, и Бритэнъ уже не могъ отойти отъ него. Позвольте мн также разсказать, какъ Клемэнси Ньюкомъ, въ припадк смха, въ который ее привелъ восторгъ отъ сознанія своей собственной важности и своего достоинства, расположилась по всему столу со своими локтями, подобно орлу съ распростертыми крыльями, и положила голову на лвую руку въ вид приготовленнаго дйствія передъ изображеніемъ извстныхъ кабалистическихъ знаковъ, потребовавшихъ множество чернилъ и соотвтствующихъ движеніи языкомъ, также, какъ она, разъ попробовавъ чернилъ, сдлалась вдругъ жадна на нихъ, подобно ручнымъ тиграмъ, которые становятся, говорятъ, жадны, попробовавъ другого рода жидкости, и захотла все подписывать и изображать свое имя на всевозможныхъ мстахъ.

Наконецъ, съ доктора были сняты его обязанности и связанная съ ними отвтственность, и Альфредъ, принявъ все на себя, могъ свободно выступить на путь жизни.

— Бритэнъ, сказалъ докторъ, бгите къ воротамъ и караульте карету. Время летитъ, Альфредъ.

— Да, сэръ, да, отвтилъ молодой человкъ торопливо. Милая Грэсъ, на минутку! Маріонъ… такъ молода и хороша, такъ привлекательна и такъ способна нравиться, она дорога моему сердцу такъ, какъ ничто на свт… помните! Я оставляю Маріонъ вамъ!

— Она всегда была священнымъ предметомъ моихъ попеченій Альфредъ. Теперь она вдвойн мн дорога. Я буду достойна вашего доврія, положитесь на меня.

— Я врю вамъ, Грэсъ. Я хорошо знаю это. Кто можетъ смотрть въ ваше лицо, слышать вашъ голосъ и не знать этого? А, Грэсъ! Если бы я имлъ ваше сильное сердце и вашъ спокойный умъ, какъ храбро покинулъ-бы я сегодня это мсто!

— Да? отвтила она со спокойною улыбкою.

— Однако же, Грэсъ… сестра… это названіе, кажется, самое естественное.

— Называйте же меня такъ, быстро возразила она. Мн пріятно слышать это. Не называйте меня никогда иначе.

— Однако же, сестра, продолжалъ Альфредъ, для Маріонъ и для меня лучше, чтобы ваши непоколебимыя и надежныя качества служили намъ здсь и длали насъ обоихъ счастливыми и лучшими. Для своей поддержки я бы не взялъ ихъ отсюда, если бы и могъ.

— Карета на вершин холма! закричалъ Бритэнъ.

— Время летитъ, Альфредъ, сказалъ докторъ.

Маріонъ стояла до тхъ поръ въ отдаленіи съ опущенными глазами. Услыхавъ напоминаніе доктора, молодой человкъ нжно привлекъ ее къ тому мсту, гд стояла ея сестра, и передалъ Маріонъ ей на руки.

— Я говорилъ Грэсъ, милая Маріонъ, что, узжая, поручаю васъ, мое дорогое сокровище, ей. И когда я вернусь и потребую васъ, милая, себ и когда передъ нами откроется свтлая будущность жизни вмст, нашимъ главнымъ удовольствіемъ будетъ совтоваться о томъ, какъ составитъ счастье Грэсъ, какъ предупреждать ея желанія, какъ доказать ей нашу благодарность и любовь, какъ возвратить ей часть того долга, который она накопитъ на насъ.

Одна рука Маріонъ была въ рук ея жениха, другая лежала вокругъ шеи сестры. Она посмотрла въ глаза этой сестры, въ глаза такіе спокойные, ясные и веселые, съ выраженіемъ, въ которомъ смшивались любовь, восхищеніе, горе, удивленіе и уваженіе, почти почитаніе. Она смотрла на это лицо, какъ на лицо какого нибудь свтлаго ангела. Это лицо, спокойное ясное, и веселое, смотрло такъ же на нее и на ея жениха.

— И когда время придетъ, какъ оно и должно придти, продолжалъ Альфредъ (я удивляюсь, что оно не пришло до сихъ поръ, но Грэсъ лучше знаетъ, потому что Грэсъ всегда права),— когда Грэсъ будетъ нуждаться въ друг, которому она могла бы открыть свое сердце и который былъ бы для нея тмъ, чмъ она была для насъ, тогда, Маріонъ, мы докажемъ ей свою преданность, и какое намъ будетъ наслажденіе знать, что она, наша, милая, добрая сестра, любитъ и любима такъ, какъ мы ей этого желаемъ.

Младшая сестра продолжала смотрть ей въ глаза и даже не обернулась къ нему. И эти честные глаза продолжали смотрть покойно, ясно и весело на нее и на ея жениха.

— И когда все это пройдетъ и мы состаримся и, живя вмст (какъ и должно быть), будемъ вспоминать старыя времена, продолжалъ Альфредъ, нашими любимыми разговорами будутъ воспоминанія о теперешнемъ времени и, въ особенности, о сегодняшнемъ дн, мы будемъ тогда разсказывать о томъ, что мы думали и чувствовали, на что надялись и чего опасались при разставаніи, и какъ мы не могли сказать: ‘прости’…

— Карета въ лсу! закричалъ Бритэнъ.

— Да! Я готовъ… и какъ мы встртились счастливо, не смотря ни на что. Мы будемъ праздновать этотъ день, какъ самый счастливый изо всхъ дней въ году, какъ день тройного рожденія. Не правда-ли, милая?

— Да! отвтила горячо и съ веселою улыбкою старшая сестра. Да, Альфредъ! Но не медлите больше. Времени нтъ. Проститесь съ Маріонъ, и да благословитъ васъ Господь!

Онъ прижалъ младшую сестру къ своему сердцу. Освободившись изъ его объятій, она опять прижалась къ сестр, и глаза ея, съ тмъ-же смшаннымъ выраженіемъ, искали опять спокойный, ясный и веселый взоръ сестры.

— Прощай, мой мальчикъ, сказалъ докторъ. Говорить о какой-нибудь серьезной переписк или о серьезныхъ привязанностяхъ, обязательствахъ и т. п. въ такой… ха, ха, ха!.. ты знаешь, что я хочу сказать… было-бы, конечно, пустйшимъ вздоромъ. Все, что я могу сказать, это то, что если ты и Маріонъ будете продолжать т-же глупости, то я не буду препятствовать тому, чтобы ты сдлался въ одинъ прекрасный день моимъ зятемъ.

— Карета на мосту! закричалъ Бритэнъ.

— Пусть ее! сказалъ Альфредъ, сильно сжимая руку доктора. Думайте иногда обо мн, мой старый другъ и покровитель, насколько вы можете, серьезно! Прощайте, г. Снитче. Прощайте, г. Крэгсъ!

— Карета на дорог! закричалъ Бритэнъ.

— Поцлуйте меня, Клемэнси Ньюкомъ, въ знакъ нашего долгаго знакомства. Дайте руку, Бритэнъ. Маріонъ, дорогая моя, прощайте. Сестра Грэсъ, помните!

Спокойное и ясное лицо обернулось къ нему вмсто отвта, но Маріонъ не измнила ни своей позы, ни своего взгляда.

Карета была у воротъ. Посуетились немного съ багажомъ, и карета двинулась. Маріонъ не шевелилась.

— Онъ машетъ теб шляпою, моя голубушка, сказала Грэсъ. Онъ, избранный тобою женихъ, моя милая. Смотри!

Младшая сестра подняла голову и на одно мгновеніе повернула ее. Но затмъ опять отвернулась, и, встртивъ въ первый разъ полный взглядъ спокойныхъ глазъ, она, рыдая, бросилась къ сестр на шею.

— О, Грэсъ, Да благословитъ тебя Господь! Но мн невыносимо это видть. Это раздираетъ мое сердце!

0x01 graphic

Часть II.

У Снитче и Крэгса была на старомъ пол битвы уютная маленькая контора, въ которой они обдлывали маленькія уютныя длишки и давали множество мелкихъ, но правильныхъ сраженій въ защиту множества спорящихъ сторонъ. Хотя едва-ли можно было сказать, что эти схватки и аттаки совершались быстро, смло на всмъ скаку (потому что въ дйствительности он шли черепашьимъ шагомъ), однакоже фирма принимала въ нихъ такое дятельное участіе, что постоянно то обстрливала истца, то мтила ловкимъ ударомъ въ отвтчика, то длала тяжелое нападеніе на какое нибудь имущество, не считая легкихъ стычекъ съ иррегулярнымъ корпусомъ мелкихъ должниковъ, смотря по тому, какой встрчался непріятель. Газета играла важную и приносящую выгоду роль на нкоторыхъ изъ ихъ полей битвы, точно также, какъ она играетъ важную роль и въ боле знаменательныхъ сраженіяхъ. И въ большей части дйствій, въ которыхъ они были главнокомандующими, борцы замчали впослдствіи, что имъ было очень трудно понять другъ друга или узнать, на сколько-нибудь ясно, при чемъ они находятся, отъ громаднаго количества дыма, который ихъ окружалъ..

Контора гг. Снитче и Крэгса, съ открытою дверью и двумя отлогими ступеньками, ведшими въ нее, стояла очень удобно на рыночной площади, такъ что всякій разсердившійся фермеръ могъ сразу попасть въ нее. Ихъ спеціальной комнатой совта, служившей и залой для конференцій, была старая задняя комната наверху, съ низкимъ темнымъ потолкомъ, который, казалось, мрачно хмурилъ брови, обдумывая запутанныя статьи закона. Меблировка этой комнаты состояла изъ нсколькихъ кожанныхъ стульевъ съ высокими спинками, украшенными большими пучеглазыми мдными гвоздями, которые мстами выпали или были, можетъ быть, выдернуты блуждающими пальцами задумавшихся кліентовъ, на стн висла большая гравюра въ рамк, изображавшая какого-то великаго судью, каждая букля парика котораго ставила когда-то дыбомъ волосы у людей. Кипы бумагъ наполняли пыльные шкафы, полки и столы, и вдоль панели стояли несгораемые ящики, запертые на замокъ и съ именами, написанными на каждомъ изъ нихъ, съ именами, которые озабоченные постители были принуждены какимъ-то жестокимъ волшебствомъ складывать вдоль и поперекъ, длая изъ нихъ анаграммы въ то время, когда они, сидя здсь, длали видъ, что слушаютъ Снитче и Крэгса, и не понимали ни одного слова изъ того, что т говорили.

Снитче и Крэгсъ имли въ частной жизни, какъ и въ своей профессіи, каждый своего отдльнаго товарища: оба они были женаты. Снитче и Крэгсъ были лучшими друзьми на свт и положительно довряли другъ другу, но госпожа Снитче, вслдствіе законовъ, довольно обыкновенныхъ въ жизненныхъ длахъ, питала положительное недовріе къ г. Крэгсу, и госпожа Крэгсъ питала положительное недовріе къ г. Снитче. ‘Ну ужъ ваши Снитчи!’ говорила иногда послдняя г. Крэгсу, употребляя это вымышленное множественное число, какъ-бы для выраженія союза пары панталонъ или другого какого-нибудь предмета, неимющаго единственнаго числа и недостойнаго уваженія. ‘Я. съ своей стороны, не понимаю, что вамъ нужно отъ этихъ Снитчи. Я думаю, что вы слишкомъ довряете вашимъ Снитчи, и желаю, чтобы мои слова не оправдались когда-нибудь’. Между тмъ госпожа Снитче говорила Снитчу про Крэгса, что ‘если когда-нибудь его проводилъ кто-нибудь, такъ именно этотъ человкъ, и что если ей когда-нибудь приходилось читать заднія мысли въ глазахъ какого-нибудь смертнаго, такъ именно въ глазахъ этого человка ‘. Но, не смотря на все это, они вс были отличными друзьями вообще, и госпожа Снитче, и госпожа Крэгсъ поддерживали тсный союзъ противъ ‘конторы’, которую он об считали общимъ своимъ врагомъ, полнымъ опасныхъ (потому что невдомыхъ имъ) махинацій.

— Все пропало, истрачено, раззорено, заложено и продано, а? произнесъ кліентъ, поднявъ голову.

— Все, отвтилъ г. Снитче.

— И вы говорите, что ничего больше нельзя сдлать?

— Положительно ничего.

0x01 graphic

Кліентъ сталъ кусать свои ногти и опять задумался.

— И я самъ нахожусь не въ безопасности въ Англіи? Вы утверждаете это, а?

— Ни въ одной части соединеннаго королевства Великобританіи и Ирландіи, отвтилъ Снитче.

— Я, значитъ, ничто больше, какъ блудный сынъ, не имющій отца, къ которому могъ бы вернуться, ни свиней, чтобы ихъ пасти, ни желудей, чтобы ими длиться съ ними, а? продолжалъ кліентъ, качая одну ногу на другой и устремивъ глаза въ полъ.

Г. Снитче кашлянулъ какъ бы для того, чтобы отстранить отъ себя всякое участіе въ картинномъ изображеніи законнаго положенія. Г. Крэгсъ, какъ бы для того, чтобы выразить, что онъ раздляетъ взглядъ своего компаніона, также кашлянулъ.

— Раззоренъ въ тридцать лтъ! проговорилъ кліентъ. Гм!

— Вы не раззорены, г. Уорденъ, возразилъ Снитче. Дло еще не такъ плохо. Вы много сдлали, я долженъ сказать, для этой цли, но вы не раззорены. Немного заняться приведеніемъ въ порядокъ…

— А, къ черту! воскликнулъ кліентъ.

— Г. Крэгсъ, проговорилъ Снитче, будьте добры, одолжите мн щепотку табаку. Благодарю васъ, сэръ.

Между тмъ какъ невозмутимый адвокатъ прикладывалъ табакъ къ носу съ видимымъ наслажденіемъ, отдавая этому процессу все свое вниманіе, кліентъ сталъ улыбаться и, поднявъ голову, сказалъ:

— Вы говорите о приведеніи въ порядокъ. Сколько потребуется на это времени?

— Сколько времени? повторилъ Снитче, смахивая табакъ съ пальцевъ и медленно разсчитывая въ ум. Приведеніе въ порядокъ вашихъ запутанныхъ длъ?… Въ хорошихъ рукахъ?… Т. е. въ рукахъ Снитче и Крэгсъ?… Шесть или семь лтъ.

— Умирать съ голоду шесть или семь лтъ! воскликнулъ кліентъ съ горькимъ смхомъ и нетерпливымъ движеніемъ.

— Умирать съ голоду шесть или семь лтъ, г. Уорденъ, сказалъ Снитче, было бы очень необыкновенною вещью. Вы могли бы въ такомъ случа пріобрсти новое имніе, показывая себя за деньги. Но мы не думаемъ, чтобы вы могли это сдлать (говоря отъ себя и Крэгса) и потому не совтуемъ вамъ этого.

— Что же вы совтуете?

— Я говорю о приведеніи въ порядокъ вашего имущества, повторилъ Снитче. Нсколько лтъ управленія мною и Крэгсомъ вполн устроило бы ваши дла. Но, чтобы дать намъ возможность заключать договоры и соблюдать ихъ и чтобы вы не нарушали ихъ, вы должны ухать, вы должны жить заграницей. Что же касается голоданія, то мы можемъ, даже въ самомъ начал, обезпечить вамъ нсколько сотъ фунтовъ въ годъ, съ которыми вы могли бы, смю сказать, г. Уорденъ, голодать довольно комфортабельно.

— Нсколько сотъ фунтовъ! воскликнулъ кліентъ: когда я тратилъ тысячи!

— Въ этомъ нтъ никакого сомннія, возразилъ г. Снитче, укладывая бумаги обратно въ желзный ящикъ. Ни-ка-кого сомннія, повторилъ онъ про себя, задумчиво продолжая свое занятіе.

Адвокатъ, по всей вроятности, зналъ человка, съ которымъ имлъ дло, во всякомъ случа его сухой, лукавый, причудливый образъ дйствій произвелъ благопріятное впечатлніе на пасмурное расположеніе духа кліента и расположилъ его быть боле откровеннымъ. Или, можетъ быть, кліентъ зналъ человка, съ которымъ имлъ дло, и извлекъ полученное имъ одобреніе для того, чтобы сдлать наиболе извинительнымъ на видъ намреніе, которое онъ собирался высказать. Постепенно поднимая голову, онъ смотрлъ на своего неподвижнаго совтника съ улыбкою, которая вдругъ разразилась смхомъ.

— Въ конц концовъ, началъ онъ, мой крпкоголовый другъ…

Г. Снитче, указавъ на своего компаньона, проговорилъ:

— Я и… извините меня… и Крэгсъ.

— Прошу извиненія у г. Крегса. Итакъ, въ конц концовъ, мои крпкоголовые друзья, продолжалъ кліентъ, нагибаясь впередъ и понижая голосъ: вы не знаете и половины того, какъ я раззоренъ.

Г. Снитче пристально посмотрлъ на него. Г. Крэгсъ также вытаращилъ глаза.

— Я не только опутанъ долгами, продолжалъ кліентъ, по и…

— Любовью! воскликнулъ Снитче.

— Да! отвтилъ кліентъ, облокотившись на спинку кресла и наблюдая, съ заложенными въ карманы руками, за представителями фирмы. Да я влюбленъ!

— И не въ какую-нибудь наслдницу? спросилъ Снитче.

— Нтъ, не въ наслдницу.

— И не въ богатую особу?

— И не въ богатую особу, насколько я знаю, если не считать богатствомъ ея красоты и достоинствъ.

— Въ двушку, надюсь? произнесъ Спитче съ большимъ выраженіемъ.

— Конечно.

— Не въ одну ли изъ дочерей доктора Джедлера? спросилъ Снитче, внезапно положивъ локти на колни и невроятно вытянувъ шею впередъ.

— Да! отвтилъ кліентъ.

— Не въ младшую-ли? спросилъ Снитче.

— Въ нее! отвтилъ кліентъ.

— Г. Крэгсъ, сказалъ сильно облегченный Снитче: будьте добры одолжите мн еще щепотку табаку. Благодарю васъ. Я радъ, что могу сказать, что это ничего не значитъ, г. Уорденъ,— она уже дала слово другому, она невста. Мой компаньонъ подтвердитъ мои слова. Мы знаемъ это наврное.

— Мы знаемъ это наврное, повторилъ Крэгсъ.

— Да и я это, можетъ быть, знаю! возразилъ спокойно кліентъ. Разв вы люди не сего міра и никогда не слыхали, что женщина измняетъ иногда своимъ намреніямъ.

— Конечно, бывали процессы, началъ г. Снитче, и противъ двушекъ, и противъ вдовъ за нарушеніе даннаго ими слова, но въ большинств случаевъ…

— Случаи! перебилъ кліентъ нетерпливо. Не говорите мн о случаяхъ. Я могу вамъ составить изъ нихъ цлый томъ, толще любой вашей книги съ законами. Притомъ разв вы думаете, что я даромъ прожилъ шесть недль въ дом доктора?

— Я думаю, сэръ, началъ Снитче, важно обращаясь къ своему компаньону, что изъ всхъ бдъ, которыя принесли г. Уордену его лошади (а ихъ было довольно много, и он обходились ему довольно дорого, какъ это хорошо знаютъ и онъ самъ, и вы, и я), самою худшею можетъ выйти тотъ случай, когда лошадь принесла его къ стнамъ Докторова сада, съ тремя сломанными ребрами, съ разбитою ключицею и, Богъ знаетъ, какими ушибами. Мы не думали объ этомъ серьезно, когда онъ, благодаря уходу доктора, сталъ поправляться подъ его кровлею, но теперь это приняло дурной оборотъ, сэръ. Очень дурной. Докторъ Джедлеръ также… нашъ кліентъ, г. Крэгсъ.

— Г. Альфредъ Гитфильдъ также… родъ кліента, г. Снитче, произнесъ Крэгсъ.

— Г. Михаилъ Уорденъ также родъ кліента, подхватилъ беззаботный поститель, и къ тому же не плохой кліентъ, такъ какъ онъ длалъ безумства въ продолженіе десяти или двнадцати лтъ. Однако же г. Михаилъ Уорденъ нагулялся и теперь намренъ раскаяться и жить разумно. И въ доказательство своего исправленія г. Михаилъ Уорденъ намренъ жениться, если возможно, на Маріонъ, на прелестной дочери доктора, и увезти ее съ собою.

— Право, г. Крэгсъ… началъ Снитче.

— Право, г. Снитче и г. Крэгсъ, оба компаньона, взятые вмст, прервалъ его кліентъ: вы знаете, свои обязанности къ вашимъ кліентамъ и знаете, я увренъ, довольно хорошо, что въ эти обязанности не входитъ вмшательство въ простое дло любви, которое я принужденъ вамъ поврить. Я не намренъ увезти молодую двушку безъ ея согласія. Въ этомъ нтъ ничего противозаконнаго. Я никогда не былъ другомъ г. Гитфильда. Я не употребляю во зло никакое довріе съ его стороны. Я просто люблю тамъ, гд онъ любитъ и намренъ, если возможно, выиграть тамъ, гд онъ хотлъ выиграть.

— Онъ не можетъ этого сдлать, г. Крэгсъ, произнесъ Снитче съ видимымъ безпокойствомъ и разстройствомъ. Онъ не можетъ этого сдлать, сэръ. Она влюблена въ Альфреда.

— Я не даромъ прожилъ нсколько мсяцевъ тому назадъ, шесть недль въ дом доктора, и я скоро сталъ подозрвать это, замтилъ кліентъ. Она была бы влюблена въ него, если бы ея сестра могла это сдлать, но я наблюдалъ за ними. Маріонъ избгала произносить его имя, избгала всякаго разговора о немъ. Она видимо страдала отъ малйшаго намека на эту любовь.

— Почему ей было страдать, г. Крэгсъ? По какой причин, сэръ? спросилъ Снитче.

— Я не знаю, почему ей было страдать, хотя на это есть много вроятныхъ причинъ, отвтилъ кліентъ, улыбаясь при вид вниманія и ужаса, выразившихся въ блестящихъ глазахъ г. Снитче и его осторожномъ способ вести разговоръ, чтобы все вывдать, — но я знаю, что она страдаетъ. Она была очень молода, когда дала слово (я даже не увренъ, дала-ли она его), и, можетъ быть, теперь раскаивается въ немъ. Можетъ быть (это можетъ показаться хвастовствомъ, но, клянусь, я не намренъ хвастаться), можетъ быть, она влюбилась въ меня, какъ я въ нее влюбился.

— Хи, хи! г. Альфредъ былъ еще ея товарищемъ въ играхъ, вы помните, г. Крэгсъ, сказалъ Снитче со смущеннымъ смхомъ, онъ зналъ ее съ дтства.

— Это обстоятельство длаетъ еще боле вроятнымъ то, что онъ ей надолъ, продолжалъ спокойно кліентъ, и что она не прочь измнить ему для новаго обожателя, который представился ей (или котораго представила ей его лошадь) при романтическихъ обстоятельствахъ. Разв деревенской двушк можетъ казаться дурною репутація молодого человка, жившаго беззаботно и весело, не причинивъ никому особеннаго вреда, если къ тому-же онъ, своими лтами, красотою и т. д. (это также можетъ показаться хвастовствомъ, но, повторяю, я не намренъ хвастаться), можетъ состязаться съ цлою толпой и даже съ самимъ г. Альфредомъ.

Противъ этихъ словъ ничего нельзя было сказать, и г. Снитче, глядя на него, подумалъ то же самое. Въ самой беззаботности его манеръ было что-то непринужденное, граціозное и милое. Его пріятное лицо и стройная фигура, казалось, говорили, что они могли-бы быть еще гораздо лучше, если бы онъ захотлъ, и что если онъ опомнится и сдлается серьезнымъ (онъ до сихъ поръ еще никогда не былъ серьезнымъ), то можетъ быть полонъ жизни и хорошихъ стремленій. ‘Опасный распутникъ’, думалъ хитрый адвокатъ, ‘способный уловить изъ глазъ молодой двушки искру, которую желаетъ’.

— Теперь замтьте, Снитче, продолжалъ Уорденъ, вставая и взявъ Снитче за пуговицу. Замтьте и вы, Крэгсъ, продолжалъ онъ, взявъ и его также за пуговицу и становясь между ними такъ, чтобы ни одинъ изъ нихъ не могъ отъ него улизнуть: я не спрашиваю у васъ никакого совта. Вы совершенно вправ держаться въ сторон отъ всхъ заинтересованныхъ лицъ въ такомъ дл, въ которое неприлично вступаться такимъ серьезнымъ людямъ, какъ вы. Я хочу изложить вамъ опять въ короткихъ словахъ свое положеніе и свои намренія, и затмъ я предоставлю вамъ длать то, что вы найдете для меня лучшимъ въ денежномъ отношеніи. Если я убгу вмст съ красавицей-дочкой доктора (что я надюсь сдлать, чтобы стать другимъ человкомъ подъ ея свтлымъ вліяніемъ), то, для начала, это будетъ стоить дороже, нежели бжать одному. Но скоро я пополню все это измнившеюся жизнью.

— Я думаю, что лучше было-бы не слушать этого, г. Крэгсъ? произнесъ Снитче, смотря на своего компаньона изъ-за кліента.

— Я также думаю, отвтилъ Крэгсъ.

Но оба они слушали внимательно.

— Ладно! Вы можете и не слушать, возразилъ кліентъ, но я все-таки буду говорить. Я не намренъ просить согласія доктора, потому что онъ мн его не дастъ. Но я также не сдлаю ему никакого зла и вреда, потому что (кром того, что въ такихъ пустякахъ нтъ ничего серьезнаго, какъ онъ говоритъ) я надюсь избавить его дочь, мою Маріонъ, отъ того, чего она, (я это вижу и знаю) отъ того, чего она опасается и ждетъ съ ужасомъ, т.е. возвращенія ея стараго обожателя. Если есть на свт что-нибудь врное, такъ врно то, что она боится его возвращенія. Никто здсь не будетъ оскорбленъ. Я теперь такъ раззоренъ и измученъ, что веду жизнь летучей рыбы. Я скрываюсь въ темнот, и изгнанъ изъ своего дома и удаленъ изъ своихъ собственныхъ помстій. Но въ одинъ прекрасный день и этотъ домъ, и эти помстья, и много еще земель, кром того, вернутся ко мн, какъ вы знаете и говорите, и Маріонъ моею женою (по вашимъ показаніямъ, а вы никогда не бываете опрометчивы) будетъ, вроятно, лтъ черезъ десять богаче, нежели женою Альфреда Гитфильда, возвращенія котораго она страшится (помните это) и котораго страсть къ ней не можетъ превышать моей страсти. Теперь скажите,— кто будетъ оскорбленъ? Все это дло вполн честное. Мое право такъ-же велико, какъ и его, если она ршитъ въ мою пользу, и я хочу испытать свое право на нее. Посл этого вы ничего не желаете больше слышать, и я не хочу больше ничего вамъ говорить. Теперь вы знаете мои намренія и мои нужды. Когда долженъ я ухать?

— Черезъ недлю, отвтилъ Снитче. Не такъ-ли, г. Крэгсъ?

— Еще раньше, я думаю, возразилъ Крэгсъ.

— Черезъ мсяцъ! произнесъ кліентъ, наблюдая внимательно за обоими лицами. Сегодня черезъ мсяцъ. Сегодня четвергъ. Выиграю-ли я, или проиграю, во всякомъ случа черезъ мсяцъ я уду.

— Это очень длинная отсрочка, сказалъ Снитче, слишкомъ длинная. Но пусть будетъ такъ. Я думалъ, что онъ ршитъ хать черезъ три мсяца, проговорилъ онъ про себя. Вы уходите? Покойной ночи, сэръ!

— Покойной ночи! сказалъ кліентъ, пожимая руки компаньонамъ. Вы увидите съ теченіемъ времени, что я употреблю въ пользу свои богатства. Съ этихъ поръ путеводной звздой моей жизни будетъ Маріонъ!

— Ступайте осторожно по лстниц, сэръ, возразилъ Снитче, ее не освщаетъ звзда. Покойной ночи!

— Прощайте!

Они оба стояли наверху лстницы съ двумя свчами въ рукахъ и смотрли на спускавшагося кліента. Когда онъ вышелъ, они посмотрли другъ на друга.

— Что вы думаете обо всемъ этомъ, г. Крэгсъ? произнесъ Снитче.

Г. Крэгсъ покачалъ головою.

— Мы также, я помню, были того мннія въ день отъзда г. Альфреда, что они разстались какъ-то странно, сказалъ Снитче.

— Да, подтвердилъ г. Крэгсъ.

— Впрочемъ, можетъ быть онъ и ошибается, продолжалъ Снитче, запирая несгораемый ящикъ и ставя его на мсто, а если и нтъ, то немного обмана и измны не чудо, г. Крэгсъ. Однако же я предполагалъ въ этой хорошенькой двушк постоянство. Мн казалось, говорилъ Снитче, надвая теплое пальто (потому что погода была очень холодная), натягивая перчатки и туша одну свчку, что въ послднее время характеръ ея длался сильне и ршительне, что она стала боле походить на свою сестру.

— Госпожа Крэгсъ была того-же мннія, подтвердилъ Крэгсъ.

— Я, право, охотно, отдалъ-бы что-нибудь сегодня, сказала, г. Снитче (онъ былъ добрый человкъ), чтобы быть увреннымъ, что разсчетъ г. Уордена невренъ, но какъ-бы Уорденъ ни былъ легкомысленъ, капризенъ и неоснователенъ, онъ все-таки знаетъ свтъ и людей (это, впрочемъ, и должно быть такъ, потому что онъ довольно дорого заплатилъ за свое знаніе), и потому я не могу вполн думать, что онъ ошибается. Лучше было-бы ему не входить въ это дло. Что-же касается до насъ, г. Крэгсъ, то намъ не остается ничего боле, какъ сидть смирно.

— Ничего, подтвердилъ Крэгсъ.

— Другъ нашъ докторъ легко относится къ такимъ вещамъ, продолжалъ Снитче, качая головой. Желаю ему не испытать необходимости прибгнуть къ своей философіи. Нашъ другъ Альфредъ говоритъ о борьб въ жизни (онъ покачалъ опять головою), желаю ему не быть побжденнымъ въ самомъ ея начал. Взяли-ли вы свою шляпу, г. Крэгсъ? Я сейчасъ потушу другую свчку.

Получивъ утвердительный отвтъ отъ Крэгса, Снитче потушилъ другую свчку, и они вышли ощупью изъ комнаты совта, темной, какъ предметъ ихъ занятій или какъ законъ вообще.

Переношусь со своимъ разсказомъ въ тихій уютный кабинетъ, гд, въ тотъ же вечеръ, сестры и здоровый еще старый докторъ сидли у веселаго огня. Грэсъ работала, Маріонъ читала вслухъ. Докторъ, въ халат и туфляхъ, вытянувъ на тепломъ ковр ноги и откинувшись на спинку кресла, слушалъ чтеніе и смотрлъ на своихъ дочерей.

Он были очень хороши. Никогда два лучшихъ личика не украшали домашняго очага. Различіе, существовавшее между ними, сгладилось въ теченіе трехъ лтъ. Та же серьезность, которая уже давно созрла въ старшей сестр, виднлась теперь на свтломъ чел младшей сестры, она проглядывала въ ея глазахъ, звучала въ ея голос. Но все-таки Маріонъ была прелестне и нжне Грэсъ. Все таки казалось, что она должна преклонять голову на грудь сестры, полагаться на нее и искать совта и поддержки въ ея глазахъ, въ этихъ глазахъ, попрежнему, любящихъ, спокойныхъ, ясныхъ и веселыхъ.

Маріонъ читала: ‘Находясь въ своемъ дом, въ дом, который воспоминанія сдлали ей такимъ дорогимъ, она стала сознавать, что великое испытаніе для ея сердца близко и что его нельзя отложить. О, домашній очагъ, нашъ утшитель и другъ, когда вс покидаютъ насъ, о, домъ, разстаться съ которымъ на всхъ ступеняхъ жизни,— отъ колыбели до могилы…’

— Маріонъ, милая моя! воскликнула Грэсъ.

— Что, моя кошечка, спросилъ ее отецъ, что съ тобою?

Маріонъ положила свою руку въ протянутую руку сестры и продолжала читать, но голосъ ея дрожалъ, не смотря на вс усилія читать спокойно.

‘Разстаться съ которымъ на всхъ ступеняхъ жизни, отъ колыбели до могилы, всегда тяжело. О, домъ, столь врный намъ, такъ часто презираемый людьми, будь снисходителенъ къ тмъ, кто покидаетъ тебя, и не преслдуй упреками ихъ неврные шаги въ жизни! Не воскрешай въ ихъ воспоминаніяхъ милые взгляды, добрыя улыбки, нжность, привтъ, кротость, терпніе и радушіе. Пусть ни одно знакомое слово любви не поднимается обвинителемъ противъ покинувшаго тебя, но если можно, предстань предъ нимъ строгимъ и суровымъ, сдлай это изъ снисхожденія къ кающемуся’.

— Милая Маріонъ, не читай больше сегодня, сказала Грэсъ., видя, что ея сестра плачетъ.

— Я не могу больше, произнесла та, закрывая книгу, слова кажутся мн какъ-будто огненными.

Доктора это забавляло, и онъ улыбался, гладя ея головку.

— Что! тебя такъ смутила сказка? воскликнулъ докторъ Джедлеръ. Буквы и бумага, не боле? Ну, ну, все равно! Одинаково разумно смотрть серьезно на буквы и бумагу, какъ на что-либо другое! Но осуши свои глазки, голубка, осуши ихъ. Я увренъ, что героиня давно уже возвратилась домой и все кончилось благополучно, а если она и не вернулась, то дйствительный домъ есть не боле, какъ кусокъ бумаги и чернила. Что еще случилось?

— Это только я, баринъ, отвтила Клемэнси, высовывая голову изъ-за двери.

— Ну такъ что же съ вами случилось? спросилъ докторъ.

— О, Боже мой, ничего не случилось со мною, возразила Клемэнси, и этимъ сказала, повидимому, совершенную правду, потому что на ея хорошо вымытомъ лиц блестло, какъ всегда, само олицетвореніе хорошаго расположенія духа, что, при всей ея неуклюжести, длало ей положительно плнительною. Конечно, царапины и ушибы на локт нельзя считать признакомъ красоты и ставить наряду съ родинками. Но лучше, проходя узкій путь жизни, повредить себ локти, чмъ характеръ, а характеръ Клемэнси былъ цлъ и невредимъ, какъ характеръ любой красавицы въ Англіи.

— Ничего со мною не случилось, повторила Клемэнси, входа въ комнату. Но подойдите-ка поближе, баринъ.

Докторъ нсколько удивленный, пошелъ на приглашеніе

— Вы сказали, что я не должна вамъ давать его при нихъ, вы знаете, сказала Клемэнси.

Подмигиванья, съ которыми она это говорила, и восторгъ, съ которымъ она потирала свои локти, какъ-будто хотла обнять самое себя, были такъ необыкновенны, что новичекъ въ семейств могъ бы предполагать, давая даже самое выгодное толкованіе этому ‘его’, что оно означало, по крайней мр, скромный поцлуй. Даже самъ докторъ сначала смутился, но онъ тотчасъ успокоился, когда Клемэнси, отправившись въ свои карманы (сперва въ тотъ, съ котораго слдовало начать, затмъ обратившись къ тому, къ которому не слдовало обращаться, а потомъ опять къ первому), вынула наконецъ письмо.

— Бритэнъ здилъ въ городъ за покупками, говорила она, смясь и подавая письмо доктору, онъ видлъ, какъ проходила почта, и подождалъ ее. Тутъ въ углу есть А и Г. Бьюсь объ закладъ, что г. Альфредъ возвращается домой. У насъ въ дом будетъ свадьба, — сегодня утромъ было дв ложки въ моей чашк! О, Боже, какъ онъ тихо распечатываетъ!

Все это она высказала въ вид монолога, подымаясь отъ нетерпнья услышать новости, все выше и выше на ципочкахъ и длая изъ своего передника пробочникъ, а изо рта бутылку. Достигнувъ наконецъ высшей точки своего воздыманія на ципочкахъ и видя, что докторъ все еще занятъ чтеніемъ письма, она разомъ опустилась на пятки и покрыла свою голову передникомъ, какъ вуалемъ, отъ отчаянія и невозможности выносить дольше ожиданіе.

— Слушайте, двочки! воскликнулъ докторъ. Я не могу не сказать этого! Я во всей жизни своей не могъ сохранить секрета. Впрочемъ, немного есть секретовъ, которые стоило бы сохранять въ такой… ну, все равно. Альфредъ возвращается домой, мои милыя! Онъ скоро будетъ!

— Скоро! воскликнула Маріонъ.

— Что! Сказка скоро забыта! сказалъ докторъ, ущипнувъ ее за щеку. Я такъ и думалъ, что эта новость осушитъ твои слезы. Да, скоро! ‘Пусть это будетъ сюрпризомъ’, говоритъ онъ здсь. Но я не могу сдлать это сюрпризомъ. Надо же приготовить ему встрчу!

— Скоро! повторила Маріонъ.

— Не такъ, можетъ быть, скоро, какъ твое нетерпніе понимаетъ это слово, возразилъ докторъ, но все-таки довольно скоро. Посмотримъ, посмотримъ. Сегодня четвергъ, не такъ ли? Ну, такъ онъ общаетъ быть ровно черезъ мсяцъ.

— Черезъ мсяцъ! повторила Маріонъ тихимъ голосомъ.

— Это будетъ веселый день и праздникъ для насъ, произнесла весело Грэсъ, цлуя ея. День давно ожидаемый и наступающій наконецъ.

Маріонъ отвтила улыбкой,— печальной, но полной братской любви. Смотря въ лицо своей сестры и слушая спокойные звуки ея голоса, когда та говорила о предстоящей радости встрчи, лицо Маріонъ также просіяло надеждою и радостью. Но и еще чмъ-то другимъ, чмъ-то такимъ, что овладло все боле и боле выраженіемъ ея лица и чему я не могу дать названія. Это не былъ ни восторгъ, ни торжество, ни гордый энтузіазмъ. Выраженіе было слишкомъ спокойно для этого. Но это не было однакоже и выраженіемъ простой любви и благодарности, хотя участіе ихъ было несомннно. Наконецъ, здсь не было ничего, что бы изобличало въ ней дурную мысль, потому что дурныя мысли не освщаютъ такъ ясно чела, не дрожатъ вокругъ губъ, не волнуютъ душу такъ сильно, что трепетъ пробгаетъ по всему тлу.

Докторъ Джедлеръ, вопреки своей систем философіи, которой онъ постоянно противорчилъ и измнялъ на практик (но вдь и боле знаменитые философы были подвержены тому же), не могъ не выказать радости при извстіи о возвращеніи своего бывшаго питомца, какъ-будто это было серьезное происшествіе. Онъ услся опять въ свое кресло, протянулъ ноги на ковр и сталъ перечитывать письмо, вызвавшее въ немъ много воспоминаній.

— Бывало, говорилъ докторъ, смотря въ огонь, ты, Грэсъ, и онъ, во время его каникулъ, ходили рука объ руку, совершенно какъ пара гуляющихъ куколъ. Помнишь?

— Помню, отвтила она со своимъ веселымъ смхомъ и прилежно занимаясь работой.

— Ровно черезъ мсяцъ… да, раздумывалъ докторъ. Какъ все это было давно, а мн кажется, что едва-ли прошелъ годъ съ тхъ поръ. А гд была тогда моя маленькая Маріонъ?

— Она никогда не была далеко отъ своей сестры, какъ бы ни была, мала, весело отвтила Маріонъ. Грэсъ была для меня все, даже тогда, когда она сама была ребенкомъ.

— Правда, кошечка, правда, сказалъ докторъ. Она была степенная двочка, разумная хозяйка и прилежная, спокойная, милая двочка, она выносила наши капризы и предупреждала наши желанія, всегда готовая забыть свои собственныя, — и это еще ребенкомъ. Я никогда не видлъ тебя, Грэсъ, моя голубушка, ни упорной, ни упрямой ни въ чемъ, кром одного предмета.

— Я боюсь, что очень измнилась къ худшему съ тхъ поръ, возразила Грэсъ, смясь и продолжая прилежно работать. Но какой это былъ предметъ, отецъ?

— Альфредъ, конечно, отвтилъ докторъ. Ничмъ нельзя было теб боле угодить, какъ назвать женою Альфреда, мы и называли тебя его женой, и теб это нравилось больше (какъ ни смшно это теперь), чмъ еслибы они могли тебя сдлать и величать герцогиней.

— Неужели? тихо произнесла Грэсъ.

— А разв ты не помнишь этого? спросилъ докторъ.

— Кажется, я помню кое-что, отвтила она, но немного. Это было такъ давно. И, продолжая работать, она стала напвать старую псенку, которая очень нравилась доктору.

— Скоро Альфредъ найдетъ настоящую жену, сказала она, прерывая свое пніе, и тогда настанетъ счастливое время для всхъ насъ. Трехлтній срокъ данной мн довренности почти прошелъ. Выполнить ее было очень легко. Я скажу Альфреду, когда отдамъ ему тебя, что ты все время нжно его любила и что онъ ни разу не нуждался въ моихъ услугахъ. Могу-ли я это сказать ему, моя милая?

— Скажи ему, милая Грэсъ, что никогда довренность не была исполнена такъ великодушно, благородно, такъ стойко, скажи ему, что я съ каждымъ днемъ любила тебя все сильне и сильне, и о! какъ нжно я люблю тебя теперь!

— Нтъ! весело возразила ея сестра, отвчая на ея ласки: едвали я могу сказать ему это, предоставимъ лучше воображенію Альфреда составить себ понятіе о моихъ заслугахъ. Я уврена, что его воображеніе въ этомъ отношеніи будетъ такъ же богато, какъ и твое.

Съ этими словами она принялась снова за работу, которую прервала, когда сестра ея говорила съ такимъ жаромъ и снова затянула любимую псню доктора. А докторъ, все еще сидя въ своемъ удобномъ кресл и протянувъ поги на ковр, слушалъ пніе, отбивая на колняхъ тактъ письмомъ Альфреда, и любовался своими дочерьми, думая, что между безчисленными пустяками ничтожнаго міра эти пустяки довольно пріятны.

Между тмъ Клемэнси Ньюкомъ, исполнивъ свою миссію и простоявъ въ комнат, пока не узнала новостей, спустилась въ кухню, гд ея товарищъ, Бритэнъ, угощался посл ужина пивомъ. Онъ былъ окруженъ такою громадною коллекціей блестящихъ плафоновъ хорошо вычищенныхъ кастрюль, лоснящейся столовой посуды, свтлыхъ чайниковъ и прочихъ доказательствъ хозяйственности Клемэнси, свидтельствовавшихъ объ этомъ со всхъ полокъ и стнъ, на которыхъ они были разставлены, что казалось будто Бритэнъ сидлъ среди зеркальной залы. Большая часть этихъ зеркалъ, правда, не очень-то лестно отражала изображенія его лица, въ нкоторыхъ, напримръ, лицо было очень длинно, въ другихъ черезчуръ широко, въ нкоторыхъ оно казалось пріятнымъ, въ другихъ, напротивъ, очень уродливымъ, смотря по ихъ различнымъ способамъ отражать явленія, — способамъ настолько же разнообразнымъ у различныхъ зеркалъ, насколько они бываютъ разнохарактерны и у различныхъ людей, глазамъ которыхъ представляются одни и т же явленія. Однако же вс зеркала были согласны въ томъ, что посреди комнаты сидитъ человкъ, расположившійся вполн удобно, съ трубкою во рту и съ кружкой пива, и снисходительно кивавшій Климэнси, когда послдняя услась къ тому же столу.

— Ну, Клемми, началъ Бритэнъ, каковы новости?

Клемэнси пересказала ему новости, которыя онъ выслушалъ очень благосклонно. Въ Беньямин произошла съ ногъ до головы перемна къ лучшему. Онъ сталъ гораздо толще, гораздо красне, гораздо веселе и привтливе во всхъ отношеніяхъ. Казалось, что лицо его, затянутое прежде въ узелъ, теперь развязалось и смягчилось.

— Еще будетъ дло для Снитче и Крэгса, я полагаю, замтилъ онъ, медленно покуривая трубку. Опять потребуются пожалуй, наши свидтельства, Клемми.

— Боже! возразила его товарка, со своимъ обычнымъ движеніемъ локтей. Мн хотлось бы, чтобы это была я, Бритэнъ.

— Что такое ты?

— Чтобы это я выходила замужъ, отвтила Клемэнси. Беньяминъ вынулъ трубку изо рта и отъ души расхохотался.

— Да, ты подходящій субъектъ для этого! Бдная Клемми!

Клемэнси въ свою очередь расхохоталась такъ-же чистосердечно, какъ и онъ, какъ-будто и ей эта мысль показалась очень забавною.

— Да, подтвердила она, я подходящій для этого субъектъ, не правда-ли?

— Ты никогда не выйдешь замужъ, ты это знаешь, сказалъ Бритэнъ, продолжая курить.

— А все-таки, не думаешь ли ты, что я могу выйти замужъ? спросила Клемэнси съ полнйшимъ добродушіемъ.

Г. Бритэнъ покачалъ головою и произнесъ:

— Нтъ никакого вроятія!

— Подумай только! возразила Клемэнси. Хорошо!.. предположимъ, что въ одинъ прекрасный день и ты, Бритэнъ, захочешь жениться. Какъ ты думаешь насчетъ этого?

Такой внезапный вопросъ о такомъ важномъ дл требовалъ размышленія. Выпустивъ громадное облако дыма, Бритэнъ сталъ наблюдать за нимъ, наклоняя голову то въ одну сторону, то въ другую, какъ-будто этотъ дымъ и былъ именно тотъ вопросъ, который онъ хотлъ разсмотрть со всхъ сторонъ. Наконецъ, г. Бритэнъ отвтилъ, что онъ еще не совсмъ выяснилъ себ этотъ вопросъ, но, что… да… онъ думаетъ, что когда-нибудь, пожалуй, женится.

— Желаю ей счастья, кто-бы она ни была! воскликнула Клемэнси.

— О, она будетъ счастлива, за это я ручаюсь! сказалъ Беньяминъ.

— Но… если-бы не я… она не могла-бы вести такую веселую жизнь, какую будетъ вести, и у нея не могло-бы быть такого привтливаго мужа, какой будетъ, произнесла Клемэнси, развалившись наполовину на столъ и пристально смотря на свчку… я не хочу сказать, что я это длала съ намреніемъ, потому что я уврена, что это было совершенно случайно… Не правда-ли, Бритэнъ, этого не было-бы, если-бы не я?

— Конечно, такъ, отвтилъ Бритэнъ, находясь въ это время въ томъ состояніи упоенія трубкой, когда человкъ можетъ только чуть-чуть открывать ротъ, чтобы односложно отвчать на необходимое, и, отдыхая въ своемъ кресл, можетъ только обратить глаза къ своему собесднику, да и то совершенно пассивно и очень важно. О, да! я очень теб обязанъ, Клемми, ты это знаешь!

— Боже, какъ мило съ твоей стороны думать это! воскликнула Клемэнси.

Посл этихъ словъ она собралась съ мыслями, чтобы и ихъ, и взоры свои обратить на сало свчки, и, вспомнивъ вдругъ объ его цлительныхъ качествахъ, она приложила большое количество этого бальзама къ своему лвому локтю.

— Видишь-ли, продолжалъ Бритэнъ съ глубокомысліемъ мудреца: я производилъ много разнаго рода изслдованій въ свое время, потому что обладалъ всегда любознательнымъ умомъ и читалъ порядочное количество книгъ о справедливости и несправедливости вещей, потому что я самъ шелъ по литературному пути въ начал моей жизни.

— Неужели! воскликнула восхищенная Клемэнси.

— Да, возразилъ Бритэнъ. Моя должность въ продолженіе двухъ лтъ состояла въ томъ, чтобы скрываться за прилавкомъ книжной лавки и быть готовымъ выскакивать оттуда всякій разъ, еслибы кто-нибудь положилъ къ себ въ карманъ книгу. Затмъ я былъ носильщикомъ у корсетницы и портнихи и долженъ былъ носить въ клеенчатыхъ коробкахъ одни только обманы, что раздражило мою душу и поколебало довріе къ человчеству. Затмъ я слышалъ въ этомъ дом безконечные споры, которые еще больше раздражали мою душу. И теперь, посл всего этого, я пришелъ къ такому мннію, что врнымъ и утшительнымъ средствомъ для смягченія души и добрымъ путеводителемъ въ жизни ничто не можетъ служить лучше мушкатной терки.

Клемэнси хотла что-то подсказать, но онъ остановилъ ее, важно произнеся:

— Въ сочетаніи съ наперсткомъ.

— Длай другому то… и т. д., да? воскликнула Клемэнси, складывая руки въ восхищеніи отъ признанія Бритэна и лаская свои локти. Такъ коротко, не правда-ли?

— Я не увренъ, началъ Бритэнъ, чтобы это именно было то, что считаютъ хорошей философіей. У меня есть нкоторыя сомннія насчетъ этого, но оно хорошо и спасаетъ отъ множества брюзгливыхъ выходокъ.

— Ты помнишь, какъ ты, бывало, велъ себя! воскликнула Клеменси.

— Да, отвтилъ Бритэнъ. Но самое необыкновенное въ этомъ, Клемми,— это то, что я жилъ, чтобы быть обращеннымъ на путь истины тобою. Это самое удивительное. Тобою! Вдь я полагаю, что у тебя въ голов нтъ и половины какой-нибудь мысли.

Клемэнси, нисколько не обижаясь, разсмялась, обняла себя и сказала, что она предполагаетъ то же самое.

— Я почти убжденъ въ этомъ, произнесъ г. Бритэнъ.

— О, могу сказать, что ты правъ! возразила Клемэнси, я не претендую ни на какую мысль, я не нуждаюсь ни въ одной.

Беньяминъ вынулъ изо рта трубку и хохоталъ, пока слезы не потекли у него изъ глазъ: такое наслажденіе доставила ему эта шутка.

— Какъ ты наивна, Клемми! произнесъ онъ наконецъ, качая головою и вытирая глаза.

Безъ малйшаго намренія оспаривать это мнніе, Клеменси расхохоталась такъ же чистосердечно, какъ и онъ.

— Я не могу не любить тебя, сказалъ г. Бритэнъ, ты положительно хорошее существо въ своемъ род, такъ дай руку, Клемми. Чтобы не случилось, я всегда вспомню о теб и буду твоимъ другомъ.

— Будешь? возразила Клемэнси. Это хорошо съ твоей стороны.

— Да, да! отвтилъ Бритэнъ, подавая ей свою трубку, чтобы вытрясти изъ нея золу, можешь на меня расчитывать: Слушай! Какой странный шумъ!

— Шумъ! повторила Клемэнси.

— Шаги на двор и такой звукъ, какъ-будто кто-нибудь упалъ со стны, сказалъ Бритэнъ. Вс-ли они тамъ наверху легли спать?

— Въ это время вс спятъ, отвтила она.

— Разв ты ничего не слыхала?

— Ничего.

Оба они стали вслушиваться, но ничего больше не слыхали.

— Вотъ что я теб скажу, произнесъ Беньяминъ, снимая со стны фонарь, прежде чмъ отправиться спать, я сдлаю для очистки совсти маленькій обходъ. Отвори дверь, Клемми, пока я зажигаю фонарь.

Клемэнси стала живо отворять дверь, но, длая это, выразила, что трудъ ея будетъ совершенно напрасенъ и не поведетъ ни къ чему, что все это не боле, какъ плодъ его воображенія, и т. п.

Г. Бритэнъ отвтилъ: ‘Очень можетъ быть’. Но онъ все-таки вышелъ, вооруженный кочергой и поварачивая фонарь во вс стороны.

— Тихо, какъ на кладбищ, произнесла Клемэнси, смотря ему вслдъ: и почти такъ же страшно.

Обернувшись назадъ, она вскрикнула съ испуга, видя, какъ легкая фигура быстро вошла въ кухню.

— Что это?

— Шш! отвтила Маріонъ взволнованнымъ шопотомъ. Вы всегда меня любили, не правда-ли?

— Любила-ли я васъ, милый ребенокъ! Вы можете быть уврены въ этомъ.

— Я уврена и могу вамъ довриться, не правда-ли? Нтъ никого другого, кому я могла бы довриться теперь.

— Да, можете, отвтила Клемэнси отъ всей души.

— Тамъ есть кто-то, начала Маріонъ, указывая на дверь, съ кмъ я должна видться и говорить сегодня. Михаилъ Уорденъ, ради Бога, уходите! Не теперь!

Клемэнси отступила отъ удивленія и смущенія, когда, слдя за направленіемъ глазъ Маріонъ, она увидла темную фигуру, стоявшую въ дверяхъ.

— Васъ могутъ застать здсь каждую минуту, говорила Маріонъ. Не теперь! Подождите, спрячьтесь гд-нибудь, если можете. Я сейчасъ приду.

Онъ сдлалъ ей знакъ рукою и удалился.

— Не ложитесь еще спать! Подождите меня здсь, обратилась поспшно Маріонъ къ Клемэнси. Цлый часъ я ждала возможности переговорить съ вами! О, будьте мн врны!

Съ жаромъ схвативъ руку пораженной Клемэнси и прижавъ ее своими обими руками къ груди (движеніе, выражавшее боле страшную мольбу, нежели могли бы выразить ее самыя краснорчивыя слова), Маріонъ вышла, когда свтъ отъ фонаря ворвался въ комнату.

— Все тихо и мирно. Никого тамъ нтъ. Этотъ шумъ былъ, вроятно, не боле, какъ моя фантазія, произнесъ Бритэнъ, запирая дверь на задвижку. Это одно изъ слдствій обладанія живымъ воображеніемъ. Э! да что съ тобою?

Клемэнси, которая не могла скрыть волненія, произведеннаго въ ней недавнимъ происшествіемъ, сидла на стул блдная и дрожала съ ногъ до головы.

— Что со мною? повторила она, нервно потирая руки и локти и избгая взгляда Бритэна. Вотъ спрашиваетъ! Самъ испугалъ человка до смерти своимъ шумомъ, фонарями и Богъ знаетъ чмъ! Что со мною? Да!

— Если тебя можетъ до смерти испугать фонарь, Клемэнси, то это видніе можно тотчасъ же уничтожить, возразилъ Бритэнъ, спокойно туша фонарь и вшая его на мсто. Но, вообще, ты храбра, какъ левъ, — прибавилъ онъ, наблюдая за нею: и вдь ты была покойна посл шума и фонаря. Что забрала ты себ въ голову? Не мысль ли какую-нибудь, а?

Но, такъ какъ Клемэнси пожелала ему покойной ночи по своему обыкновенію и длала видъ, что сама сейчасъ отправится спать, то Бритэнъ, выразивъ оригинальное замчаніе, что невозможно дать себ отчета въ женскихъ причудахъ, пожелалъ ей, въ свою очередь, покойной ночи и, взявъ свою свчку, звая, отправился спать.

Когда все утихло, Маріонъ вернулась.

— Отворите дверь, сказала она Клемэнси, и стойте тамъ возл меня, пока я буду говорить съ нимъ на двор.

Какъ ни была она смущена, но ея движенія доказывали ршимость, которой Клемэнси не могла противиться. Послдняя тихо сняла запоры, но прежде чмъ повернуть ключъ, посмотрла на молодую двушку, ожидавшую, чтобы она отворила дверь.

Маріонъ не отвернула своего лица, и оно не было опечалено, а смотрло прямо со всею гордостью молодости и красоты. Мысль о легкости преграды, стоявшей между счастливымъ домомъ и честной любовью красивой двушки, и тмъ, что можетъ составить горе этого дома и гибель его самаго дорогого сокровища, съ такою болью поразила нжное сердце Клемэнси и такъ переполнила его печалью и состраданіемъ, что она, разрыдавшись, бросилась на шею Маріонъ и воскликнула:

— Я мало знаю, моя дорогая, очень мало, но я знаю, что этому не слдовало бы быть. Подумайте о томъ, что вы длаете!

— О! я много объ этомъ думала, кротко отвтила Маріонъ.

— Еще подумайте, умоляла Клемэнси. До завтра!

Маріонъ покачала головою.

— Ради г. Альфреда, продолжала Клемэнси съ серьезною простотою. Ради того, кого вы когда-то любили такъ нжно!

Маріонъ закрыла лицо руками, повторяя: ‘когда-то’, какъ-будто это слово раздирало ей сердце.

— Позвольте мн выйти, сказала Клемэнси, утшая ее. Я скажу ему все, что вы желаете. Не переступайте сегодня этого порога. Я уврена, что это не поведетъ къ добру. О, то былъ несчастный день, когда судьба привела къ намъ г. Уордена! Подумайте, моя голубушка, о вашемъ добромъ отц, о вашей сестр.

— Я объ нихъ думала, отвтила Маріонъ, быстро подымая голову. Вы не знаете, что я длаю. Я должна говорить съ нимъ. За все то, что вы мн сказали, я считаю васъ лучшимъ и врнйшимъ другомъ на свт, но я должна такъ поступить. Пойдете вы со мною, Клемэнси (она поцловала ея доброе лицо), или я должна итти одна?

Опечаленная и пораженная Клемэнси повернула ключъ и отворила дверь. Маріонъ, держа ее за руку, быстро проскользнула въ темноту, царствовавшую за порогомъ.

Онъ подошелъ къ ней, и они долго и серьезно разговаривали, рука, крпко державшая руку Клемэнси, то дрожала, то становилась мертвенно холодною, то судорожно сжималась, безсознательно передавая чувства во время разговора. Когда он возвращались, онъ проводилъ ихъ до двери, и остановившись здсь на минуту, схватилъ другую руку Маріонъ и прижалъ ее къ своимъ губамъ. Затмъ онъ украдкою удалился.

0x01 graphic

Дверь была опять заперта на запоръ и замкнута, и Маріонъ снова была подъ кровлею своего дома, не удрученная тяжестью тайны, которую она вносила въ него, но съ тмъ же самымъ, сверкавшимъ сквозь слезы, выраженіемъ на лиц, для котораго я не могу найти названія. Она тысячу разъ благодарила своего скромнаго друга, повторяя, что она надется на нее и безусловно довряетъ ей.

Вернувшись въ свою комнату, она упала на колни, и, не смотря на тайну, тяготвшую у нея на сердц, она могла молиться.

Она могла, окончивъ молитву, встать спокойной и ясной и, нагнувшись надъ своей спящей любимой сестрой, посмотрть ей въ лицо и улыбнуться,— хотя и грустною улыбкою. Цлуя ее въ лобъ, она шептала, что Грэсъ была всегда для нея матерью и что она, Маріонъ, любила ее какъ ребенокъ.

Она положила руку спящей сестры вокругъ своей шеи, когда легла спать (эта рука, казалось, даже во сн добровольно обнимала ее съ любовью и покровительствомъ), и шепнула: ‘Да благословитъ тебя Господь!’

Она могла также покойно заснуть. Одинъ только сонъ потревожилъ ее, и она проговорила своимъ нжнымъ и чистымъ голосомъ, что она совершенно одна и что вс ее забыли.

Мсяцъ скоро проходитъ,— и мсяцъ между этою ночью и днемъ, назначеннымъ для возвращенія Альфреда, пролетлъ какъ облако.

Насталъ день,— суровый, зимній день. Порывистый втеръ ударялъ такъ сильно въ стны стараго дома, что онъ, казалось, дрожалъ отъ холода. Въ такую погоду вдвойн дорожишь своимъ домомъ, вдвойн чувствуешь удовольствія домашняго очага. Въ такой день домашніе, собираясь вкругъ камина, тсне сдвигаются въ кружокъ, какъ-бы составляя боле тсный союзъ противъ враждебныхъ силъ природы, такой свирпый зимній день располагаетъ больше всего къ тому, чтобы выгнать за дверь ночь, опустить занавсы, зажечь больше огня, играть, смяться, танцевать,— словомъ, весело проводить время.

Докторъ приготовилъ все это для встрчи Альфреда. Вс знали, что онъ не могъ пріхать раньше ночи, и хотли, какъ выразился докторъ, чтобы ночной воздухъ звенлъ при его приближеніи. Вс старые его друзья должны были собраться вокругъ него. Ни одинъ человкъ, котораго онъ зналъ и любилъ, не долженъ былъ отсутствовать. Нтъ! Вс должны были быть здсь.

Итакъ, приглашены были гости, позваны музыканты, столы были накрыты, полы приготовлены для танцевъ, и сдланы обильные запасы всякаго рода провизіи. Такъ какъ глаза Альфреда совсмъ отвыкли отъ англійскаго остролистника и его здоровой земли,— притомъ время было святочное,— то всю залу увшали гирляндами этой зелени, красныя ягоды которой, выглядывая изъ-за листьевъ, такъ ярко блестли, какъ-будто хотли выразить ему англійское привтствіе.

День былъ хлопотливый для всхъ, особенно для Грэсъ, которая распоряжалась всмъ безъ шума и была душой всхъ приготовленій. Много разъ въ этотъ день (какъ, впрочемъ, и въ продолженіе всего предшествовавшаго ему мсяца) Клемэнси боязливо посматривала на Маріонъ. Она видла, можетъ быть, что Маріонъ блдне обыкновеннаго, но въ лиц ея было какое-то кроткое, доброе выраженіе, которое длало ее еще прелестне.

Вечеромъ, когда она была одта и Грэсъ вплела въ ея волосы внокъ изъ любимыхъ цвтовъ Альфреда (Грэсъ хорошо помнила ихъ), прежнее выраженіе, задумчивое, почти печальное, появилось на лиц Маріонъ. Это выраженіе имло что-то неземное, высокое. И въ этотъ вечеръ оно было еще сильне прежняго.

— Слдующій внокъ, который я положу на эту красивую головку, будетъ свадебный внокъ, сказала Грэсъ, или я неправдивый пророкъ.

Сестра улыбнулась и обпяла ее.

— Подожди немного, Грэсъ. Не оставляй еще меня. Уврена-ли ты въ томъ, что мн больше ничего не нужно?

Ей хотлось еще видть лицо своей сестры, на которую были нжно обращены ея взоры.

— Мое искусство не можетъ итти дальше этого, моя дорогая, такъ-же, какъ и твоя красота, сказала Грэсъ. Я никогда не видла тебя такой красавицей, какъ сегодня.

— Я никогда не была такъ счастлива, возразила Маріонъ.

— Да! но въ будущемъ теб предстоитъ еще большее счастье! сказала Грэсъ. Скоро Альфредъ и его молодая жена будутъ жить въ другомъ дом, такомъ-же веселомъ и свтломъ, какъ сегодня нашъ домъ.

Маріонъ опять улыбнулась и сказала.

— Твое воображеніе, Грэсъ, рисуетъ счастливый домъ, я читаю это въ твоихъ глазахъ. Я знаю, что это будетъ счастливый домъ, дорогая моя. Какъ я рада, что сознаю это!

— Ну! воскликнулъ докторъ, врываясь въ комнату. Мы вс готовы для встрчи Альфреда, а? Онъ не можетъ пріхать раньше, какъ за часъ или за два до полуночи, такъ у насъ довольно времени, чтобы повеселиться. Онъ не долженъ найти у насъ ледъ непроломленнымъ. Помшай-ка здсь каминъ, Бритэнъ. Пусть онъ ярко свтитъ. Этотъ міръ полонъ нелпостями, моя кошечка, врные обожатели и все прочее,— все это нелпости. Но мы будемъ нелпы вмст со всми другими и сдлаемъ нашему врному обожателю сумасшедшій пріемъ. Честное слово! воскликнулъ докторъ, съ гордостью смотря на свою дочь. Изъ всхъ нелпостей я выяснилъ себ сегодня вечеромъ только ту, что я отецъ двухъ прелестныхъ двушекъ.

— Все, что ни сдлала одна изъ нихъ или можетъ сдлать… можетъ сдлать, дорогой отецъ… что могло-бы причинить теб боль или горе, прости ей, проговорила Маріонъ, прости ей теперь, когда сердце ея переполнено. Скажи, что ты прощаешь ее, что ты простишь ее… что она всегда будетъ пользоваться твоею любовью и… Остальное она не договорила, потому что скрыла свое лицо на плеч доктора.

— Та, та, та! нжно возразилъ докторъ. Простить! Да что мн прощать? Э! да, если наши врные обожатели возвращаются съ тмъ, чтобы волновать насъ до такой степени, то мы должны ихъ держать подальше отъ себя, мы должны послать нарочныхъ, чтобы остановить ихъ на пути и заставить ихъ длать одну или дв мили въ день, пока мы не приготовимся ихъ встртить. Поцлуй меня, кошечка. Простить! Вотъ глупый ребенокъ! Еслибы ты сердила меня и досаждала мн пятьдесятъ разъ въ день, я все простилъ-бы теб скоре, чмъ подобную просьбу. Поцлуй меня еще, кошечка. Такъ! Вс прошедшіе и будущіе счеты между нами кончены. Помшай-ка здсь каминъ, Бритэнъ! Нежелаешь-ли ты заморозить людей въ такую мрачную декабрьскую ночь? Я хочу, чтобы было свтло, тепло и весело, или я не прощу нкоторыхъ изъ васъ.

Такъ говорилъ веселый, старый докторъ. Огонь въ каминахъ пылалъ, лампы свтло горли, гости пріхали, повсюду поднялся оживленный говоръ, и во всемъ дом распространилось веселое настроеніе.

Гостей прибывало все больше и больше. Блестящіе глаза смотрли на Маріонъ, улыбающіяся лица желали ей счастья съ возвращеніемъ жениха. Мудрыя матери семействъ, обмахиваясь верами, выражали надежду, что она не будетъ слишкомъ молода и непостоянна для своей домашней жизни, пылкіе отцы были недовольны тмъ, что слишкомъ восхваляютъ ея красоту, дочери завидовали невст, сыновья завидовали жениху, безчисленныя пары влюбленныхъ пользовались всеобщимъ смятеніемъ, вс были заинтересованы, оживлены и полны ожиданій.

Госпожа Крэгсъ вошла подъ руку съ Г. Крэгсомъ, но госпожа Снитче пришла одна.

— Что это сталось съ вашимъ мужемъ? спросилъ ее докторъ.

Перо отъ райской птицы въ тюрбан госпожи Снитче задрожало такъ, какъ-будто райская птица ожила, когда госпожа Снитче отвтила, что, безъ сомннія, г. Крэгсъ знаетъ это, а ей ничего не говорятъ.

— Эта отвратительная контора! произнесла госпожа Крэгсъ.

— Я бы желала ей сгорть до тла! воскликнула госпожа Снитче.

— Онъ… онъ… небольшое дло задержало моего компаньона, произнесъ г. Крэгсъ, смотря вокругъ себя съ видимымъ смущеніемъ.

— О-о! Дло! Не говорите мн этого! воскликнула госпожа Снитче.

— Мы знаемъ, что значитъ дло, сказала госпожа Крэгсъ.

Но ихъ незнаніе того, что значитъ дло, и было, можетъ быть, причиною, почему перо отъ райской птицы госпожи Снитче такъ грозно заколыхалось и подвски госпожи Крэгсъ зазвенли какъ маленькіе колокольчики.

— Я удивляюсь, что вы могли притти, г. Крэгсъ, произнесла его жена.

— Г. Крэгсу посчастливилось! воскликнула госпожа Снитче.

— Эта контора такъ поглощаетъ ихъ, продолжала госпожа Крэгсъ.

— Человкъ съ конторой не долженъ былъ бы вовсе жениться, замтила госпожа Спитче.

Затмъ госпожа Снитче сказала самой себ, что ея взглядъ проникъ въ душу Крэгса и что она знаетъ его значеніе. А госпожа Крэгсъ замтила Крэгсу, что его Снитчи обманываютъ его за спиною и что онъ это увидитъ, когда будетъ уже поздно.

Г. Крэгсъ, не обращая особеннаго вниманія на эти замчанія, продолжалъ однако смотрть вокругъ себя съ видимою неловкостью, пока не увидлъ наконецъ Грэсъ, къ которой онъ тотчасъ же и подошелъ,

— Здравствуйте, сударыня, сказалъ онъ. Вы сегодня прелестны. Ваша… миссъ… ваша сестра, миссъ Маріонъ…

— О! она чувствуетъ себя совершенно хорошо, г. Крэгсъ.

— Да… я… Здсь-ли она?

— Здсь-ли! Разв вы не видите ее тамъ, собирающуюся танцовать? спросила Крэгсъ.

Г. Крэгсъ надлъ очки, чтобы лучше видть, онъ смотрлъ нкоторое время на Маріонъ, затмъ кашлянулъ съ выраженіемъ удовольствія, вложилъ очки въ футляръ и положилъ ихъ въ карманъ.

Раздалась музыка, и начались танцы. Яркій огонь трещалъ и искрился, подымался вверхъ и затихалъ, какъ-будто и онъ присоединился къ танцамъ, какъ хорошій товарищъ. Иногда онъ шумлъ, какъ-будто хотлъ также участвовать въ музык, иногда моргалъ и блестлъ, какъ-будто былъ глазомъ старой комнаты, подмигивалъ иногда, какъ опытный патріархъ, молодымъ людямъ, шептавшимся въ уголкахъ. Иногда онъ заигрывалъ съ остролистникомъ, и отъ неровныхъ его прыжковъ по листьямъ, послдніе, казалось, очутились опять на холодномъ зимнемъ воздух и какъ-будто колыхались отъ втра. Иногда его веселье становилось шумнымъ и переходило вс границы, тогда онъ съ трескомъ выбрасывать въ комнату между ногъ танцующихъ массу безвредныхъ маленькихъ искръ и въ восторг прыгалъ, какъ сумасшедшій, вверхъ по широкой труб стараго камина.

Второй танецъ былъ уже почти оконченъ, когда г. Снитче тронулъ своего компаньона, смотрвшаго на танцы.

Г. Крэгсъ вздрогнулъ, какъ-будто его товарищъ былъ привидніе, и спросилъ:

— Ухалъ?

— Шш! Онъ просидлъ со мною около трехъ часовъ, отвтилъ Снитче. Онъ все пробгалъ, всматривался во вс наши распоряженія относительно его длъ и, правду сказать, длалъ это чрезвычайно внимательно и точно. Онъ… гм!

Танецъ окончился. Маріонъ прошла совсмъ близко мимо Снитче, но не замтила ни его, ни его компаньона. Пробираясь медленно сквозь толпу, она искала свою сестру, стоявшую въ отдаленіи и, увидавъ ее, скрылась съ глазъ компаньоновъ.

— Вы видите, произнесъ г. Крэгсъ: все обошлось благополучно. Онъ не возвращался, я полагаю, къ этому предмету?

— Ни однимъ словомъ.

— Дйствительпо-ли онъ ухалъ? Безопасенъ-ли онъ теперь?

— Онъ сдержитъ свое слово. Съ приливомъ моря онъ долженъ отправиться, въ эту темную ночь, внизъ по рк, въ своей несчастной скорлупк, которую онъ называетъ лодкой. Чертовски смлый человкъ! Нигд нтъ такой уединенной дороги,— это одно, а во-вторыхъ, приливъ, говоритъ онъ, подымается приблизительно за часъ до полуночи. Это время прошло. Какъ я радъ! Съ этими словами г. Снитче обтеръ свой лобъ, который былъ разгоряченъ и озабоченъ.

— Что вы думаете, спросилъ г. Крэгсъ, о…?

— Шш! прервалъ его осторожный компаньонъ, смотря прямо передъ собою. Не произносите именъ и не длайте вида, что мы говоримъ секреты. Я не знаю, что думать, да и, по правд вамъ сказать, я теперь не забочусь объ этомъ. Это большое облегченіе! Его самолюбіе обмануло его, вроятно. Можетъ быть, молодая двушка немного пококетничала съ нимъ, очевидность заставляетъ меня такъ предполагать. Альфредъ еще не пріхалъ?

— Нтъ еще, отвтилъ г. Крэгсъ, его ожидаютъ каждую минуту.

— Отлично! Г. Снитче снова обтеръ себ лобъ. Это большое облегченіе. Съ тхъ поръ, какъ мы занимаемся длами, я ни разу не былъ въ такомъ нервномъ состояніи. Теперь я намренъ весело проводить вечеръ, г. Крэгсъ.

Г-жа Крэгсъ и г-жа Снитче подошли къ нимъ въ то время, какъ Снитче высказывалъ это намреніе. Райская птица находилась въ состояніи страшнаго волненія, а маленькіе колокольчики звенли очень громко.

— Это было темою всеобщихъ толковъ.— Г. Снитче, произнесла г-жа Снитче, надюсь, что контора удовлетворена.

— Удовлетворена,— чмъ, моя милая? спросилъ г. Снитче.

— Тмъ, что беззащитная женщина была выставлена на посмшище и толки, отвтила его жена. Это вдь совершенно входитъ въ виды конторы.

— Я, дйствительно, сама такъ давно привыкла, подхватила г-жа Крэгсъ, соединятъ мысль о контор со всмъ, что противно домашнему кругу, что я очень рада узнать, что контора теперь признанный врагъ моего спокойствія. Въ этомъ, по крайней мр, есть доля честности.

— Милая моя, возразилъ г. Крэгсъ, твое доброе мнніе неоцненно, но я никогда не признавалъ контору врагомъ твоего спокойствія.

— Вы? конечно, нтъ, отвтила г-жа Крэгсъ, производя положительный трезвонъ своими маленькими колокольчиками: конечно, нтъ, вы не были бы достойны конторы, еслибы были чистосердечны!

— Что же касается того, что я долженъ былъ отлучиться сегодня вечеромъ, сказалъ г. Снитче, предлагая своей жен руку, то я же, милая моя, претерплъ лишенія, но, какъ г. Крэгсъ знаетъ…

Г-жа Снитче прервала эту ссылку тмъ, что увлекла своего мужа въ сторону и попросила его посмотрть на этого человка,— сдлать ей одолженіе, посмотрть на этого человка.

— На какого человка, моя милая? спросилъ г. Снитче.

— На вашего избраннаго товарища, я. г. Снитче, вамъ не товарищъ.

— Какъ нтъ, милая? Конечно, ты мн товарищъ, возразилъ онъ.

— Нтъ, нтъ, я вамъ не товарищъ, произнесла г-жа Снитче съ величественною улыбкою. Я знаю свое мсто. Не угодно-ли вамъ посмотрть на вашего избраннаго товарища, г. Снитче, на вашего властителя, на хранителя вашихъ тайнъ, на человка, которому вы доврились,— однимъ словомъ, на вашего двойника.

Это напоминаніе его обыкновенной привычки говорить ‘я и Крэгсъ’ заставило его посмотрть въ сторону своего компаньона.

— Если вы можете сегодня смотрть въ глаза этому человку, продолжала г-жа Снитче, и не видть, что вы обмануты, что ваше довріе употребляется во зло, что вы сдлались жертвою его хитрости и покорились его вол вслдствіе какого-то безотчетнаго очарованія, которое невозможно объяснить и противъ котораго безполезны вс мои предостереженія,— если вы не знаете всего этого, смотря ему сегодня въ глаза, то я могу сказать только одно: жалю васъ.

Въ то же самое время г-жа Крэгсъ ораторствовала на ту же тему.

— Возможно-ли, говорила она, чтобы вы были такъ ослплены своими Снитчами, чтобы не чувствовать своего настоящаго положенія. Неужели вы скажете, что, когда въ комнату вошли ваши Свитчи, вы не видли ясно, что этотъ человкъ дышетъ властолюбіемъ, коварствомъ и измною. Скажете-ли вы мн, что самыя движенія его, когда онъ обтиралъ лобъ и украдкою оглядывался, не показывали, что что-то тяготитъ совсть вашихъ безцнныхъ Снитчи (если только у нихъ есть совсть) и не позволяетъ имъ смотрть на свтъ Божій? Разв кто-нибудь, кром вашихъ Снитчи, приходитъ на праздникъ тайкомъ, какъ воръ? И будете-ли вы меня уврять среди благо дня (было близко къ полуночи), что ваши Снитчи должны быть оправданы вопреки всмъ фактамъ, разуму и опытности?

Ни Снитче, ни Крэгсъ не старались остановить потока, который такъ ринулся на нихъ, а кротко позволяли ему нестись, пока сила его не ослабетъ. Послднее случилось какъ разъ въ то время, когда подали знакъ къ кадрили, тогда г. Снитче предложилъ себя кавалеромъ г-ж Крэгсъ, а г. Крэгсъ любезно пригласилъ г-жу Снитче, и посл легкихъ отговорокъ, въ род того напр.: ‘почему вы не пригласили кого-нибудь другого’, ‘я знаю, что вы были бы рады, если бы я вамъ отказала’, и ‘я удивляюсь, что вы можете танцовать вн конторы’ (но это уже шутя), об дамы милостиво приняли приглашенія и стали на мста.

Между ними давно установился обычай раздляться такимъ образомъ попарно на всхъ вечерахъ, обдахъ и ужинахъ, потому что они были давно искренними друзьями и находились на очень короткой ног. Можетъ быть, хитрость Крэгса и коварство Снитче были просто фикціей, изобртенной умомъ ихъ супругъ, или, можетъ быть, эти дамы ршили завоевать себ путемъ вмшательства извстную долго въ длахъ своихъ мужей, чтобы не быть вовсе устраненными отъ этихъ длъ, но врно то, что каждая изъ нихъ серьезно и непоколебимо отдавалась своему длу, точно такъ же, какъ ихъ мужья своему, и считала почти невозможнымъ, чтобы фирма поддерживала своего выгодное и почтенное существованіе безъ ея похвальныхъ усилій.

Но теперь райская птица порхала среди танцевъ, маленькіе колокольчики прыгали и плясали, розовое лицо доктора вертлось вокругъ залы, какъ волчокъ, отлакированный самымъ тщательнымъ образомъ, запыхавшійся Крэгсъ началъ уже сомнваться въ томъ, что танцы сдланы ‘слишкомъ легкими’, какъ все остальное въ жизни, а Снитче, своими проворными движеніями и прыжками, работалъ ‘за себя и за Крэгса’ и даже больше.

Теперь и огонь еще боле оживился отъ втра, подымаемаго танцами, и горлъ шумно и ярко. Онъ былъ какъ бы геніемъ комнаты и присутствовалъ всюду. Онъ сверкалъ въ глазахъ людей, горлъ въ брильянтахъ на шеяхъ снжной близны молодыхъ двушекъ, блестлъ на ихъ ушахъ, какъ будто перешептываясь съ ними лукаво, онъ скользилъ по ихъ таліямъ и порхалъ по полу, длая его розовымъ для ихъ ногъ, онъ освщалъ потолокъ, чтобы, отражаясь отъ него, украсить еще боле ихъ веселыя лица, и зажигалъ цлую иллюминацію на башн, построенной на голов г-жи Крэгсъ.

0x01 graphic

По мр того, какъ учащался темпъ музыки и танцы оживлялись, воздухъ, раздувавшій огонь, становился подвижне, и наконецъ въ комнат поднялся втерокъ, который заставилъ листья и ягоды танцовать по стнамъ, какъ они это часто длали на деревьяхъ. Этотъ втерокъ шуршалъ въ комнат, какъ-будто цлое общество невидимыхъ волшебницъ было среди веселыхъ гостей и кружилось вмст съ ними. Наконецъ нельзя было различить ни одной черты лица доктора — такъ онъ кружился все быстре и быстре, райская птица въ своемъ неудержимомъ полет представлялась въ двнадцати образахъ, и тысяча маленькихъ колокольчиковъ такъ и звенли. Но вдругъ весь этотъ флотъ летящихъ платьевъ былъ какъ бы смятъ бурей, когда музыка смолкла, и танецъ былъ оконченъ.

Докторъ, разгоряченный и запыхавшійся, сталь еще нетерпливе ожидать Альфреда.

— Ты ничего не видлъ, Бритэнъ? Ничего не слышно?

— Слишкомъ темно, сэръ, чтобы видть далеко, и слишкомъ много шума въ дом, чтобы слышать что-нибудь.

— Это врно! Тмъ веселе будетъ ему пріемъ. Который часъ?

— Ровно двнадцать, сэръ. Онъ не долженъ замедлить, сэръ.

— Помшай огонь и брось туда еще нсколько полнъ, сказалъ докторъ. Пусть онъ видитъ, добрый мальчикъ, когда будетъ подъзжать, что привтъ ему пылаетъ среди темной ночи!

И онъ видлъ его, да. Когда онъ огибалъ уголъ церкви, то изъ экипажа замтилъ свтъ и зналъ, изъ какой комнаты онъ идетъ. Онъ видлъ между собою и свтомъ обнаженныя втви деревьевъ и зналъ, что одно изъ этихъ деревьевъ сладко шумитъ въ лтнюю пору подъ самымъ окномъ комнаты Маріонъ.

Слезы наполнили его глаза. Его сердце такъ сильно забилось, что онъ едва могъ выносить свое счастье. Какъ часто, когда еще далеко было это время, онъ думалъ о немъ, рисуя его себ съ разными подробностями, какъ часто онъ боялся, что оно можетъ никогда не притти, какъ онъ тосковалъ о немъ, какъ онъ ждалъ его!

Опять показался свтъ, отчетливый и яркій, зажженный, какъ онъ это зналъ, чтобы привтствовать его и освтить ему путь къ дому. Онъ сдлалъ привтственный знакъ рукою, замахалъ шляпою и громко и весело воскликнулъ, какъ-будто свтъ этотъ былъ они и какъ будто они могли слышать и видть, какъ онъ торопился къ нимъ черезъ грязь и лужи.

0x01 graphic

— Стой! воскликнулъ онъ. Альфредъ зналъ доктора и понялъ, что сдлалъ послдній: докторъ не оставилъ его пріздъ тайной для молодыхъ двушекъ. Но и теперь еще можно имъ сдлать сюрпризъ, если дойти до дому пшкомъ. Если калитка во фруктовый садъ отперта, то онъ можетъ пройти сквозь нее, если же нтъ, то черезъ стну легко перелзть, какъ онъ хорошо зналъ по старой памяти. Такимъ образомъ онъ неожиданно вдругъ очутился между ними.

Альфредъ вышелъ изъ экипажа и, сказавъ кучеру (что было не легко при его волненіи), чтобы онъ подождалъ пять минутъ и затмъ халъ потихоньку къ дому, самъ побжалъ съ неимоврною быстротой, попробовалъ калитку, взлзъ на стну, соскочилъ по другую ея сторону и, запыхавшись, былъ уже въ старомъ фруктовомъ саду.

Деревья были покрыты изморозью и при слабомъ свт луны, закрытой облаками, маленькія втки, опущенныя инеемъ, казались какъ-бы надгробными внками. Сухіе листья трещали подъ ногами Альфреда, когда онъ тихо подкрадывался къ дому. Тоскливая тишина зимней ночи царствовала на земл и на неб. Но изъ оконъ яркій огонь свтилъ весело навстрчу Альфреду, тни людей ходили взадъ и впередъ, и шумъ голосовъ сладко звучалъ въ его ушахъ.

Онъ прислушивался къ ея голосу, стараясь отличить его отъ прочихъ, и былъ почти увренъ, что уже слышитъ его. Онъ почти достигъ двери, когда она вдругъ распахнулась передъ нимъ и на порог показалась фигура. Она издала глухой крикъ.

— Клемэнси, воскликнулъ Альфредъ, разв вы не узнаете меня?

— Не входите! отвтила она, толкая его назадъ. Уйдите прочь! Не спрашивайте меня, почему! Не входите!

— Что случилось? воскликнулъ онъ.

— Я не знаю. Я… я боюсь думать. Уходите прочь! Слышите?

Раздался вдругъ страшный шумъ въ дом. Клемэнси закрыла уши руками. Но послышался такой дикій крикъ, что его не могли заглушить никакія руки, и Грэсъ, съ отчаяніемъ въ глазахъ, выбжала изъ двери.

— Грэсъ! воскликнулъ Альфредъ, схвативъ ее въ свои объятія. Что случилось! Она умерла?

Грэсъ быстро высвободилась изъ его объятій, потомъ быстро взглянувъ, узнала его и вдругъ упала безъ чувствъ къ его ногамъ.

Вокругъ нихъ столпились люди, выбжавшіе изъ дома. Между послдними былъ отецъ съ письмомъ въ рукахъ.

— Что случилось? воскликнулъ Альфредъ, схвативъ себя за голову и стоя на колняхъ надъ безчувственной двушкой. Онъ, съ выраженіемъ страданія смотрлъ на окружавшія его лица. Неужели никто не хочетъ смотрть на меня, никто не хочетъ говорить со мною? Разв никто не узнаетъ меня? Разв нтъ ни у кого изъ васъ голоса, чтобы сказать мн, что случилось?

Пронесся шепотъ: ‘Она ушла’.

— Ушла! повторилъ онъ.

— Убжала, милый Альфредъ! сказалъ докторъ разбитымъ голосомъ, закрывъ лицо руками. Ушла изъ своего дома и отъ насъ! Сегодня ночью! Она пишетъ, что она сдлала другой выборъ, умоляетъ насъ простить ей… проситъ насъ не забывать ее… и ушла.

— Съ кмъ? Куда?

Альфредъ вскочилъ, какъ-будто хотлъ броситься по ея слдамъ, но когда провожавшіе его разступились, чтобы дать ему дорогу, онъ дико посмотрлъ вокругъ себя, отступилъ назадъ и, опустившись на колни, схватилъ въ свои руки холодную руку Грэсъ.

Поднялась тревожная бготня во вс стороны, смятеніе, шумъ, безпорядокъ. Одни разбрелись по дорожкамъ, другіе принялись отыскивать своихъ лошадей, третьи доставали огня. Нкоторые разговаривали между собою, настаивая на томъ, что нтъ никакихъ слдовъ, по которымъ можно было-бы направить поиски. Иные подходили къ Альфреду, желая его утшить, другіе напоминали ему, что слдуетъ перенести Грэсъ въ домъ и что онъ этому препятствуетъ. Онъ никого не слышалъ и не шевелился.

Снгъ падалъ густыми хлопьями. Альфредъ поднялъ на одно мгновеніе глаза и подумалъ, что это былъ блый прахъ, погребающій навки его надежды и несчастіе. Онъ посмотрлъ вокругъ себя на блющую землю и подумалъ, что слды ногъ Маріонъ будутъ такъ-же скоро скрыты, какъ были сдланы, и что даже это воспоминаніе о ней будетъ разомъ уничтожено. Но онъ не чувствовалъ холода и ни разу не вздрогнулъ.

0x01 graphic

Часть III.

Міръ состарился шестью годами съ той ночи, когда возвратился Альфредъ. Былъ темный осенній день и утромъ шелъ сильный дождь. Вдругъ солнце прорвало облака, и одно зеленое мсто на старомъ пол битвы, весело засверкавъ, послало ему привтъ, который, распространяясь вокругъ, охватилъ весь ландшафтъ, какъ-будто свту зажженнаго маяка отвчали съ тысячи другихъ маяковъ.

Какъ хорошъ ландшафтъ, охваченный этимъ могущественнымъ свтомъ, который, какъ присутствіе небесныхъ силъ, озаряетъ все вокругъ. Лсъ, казавшійся предъ тмъ темной однообразной массой, вдругъ засверкалъ милліонами разныхъ цвтовъ, тоновъ и оттнковъ, ярко выставляя разнообразныя формы деревьевъ съ каплями дождя, блествшими на листьяхъ и сверкавшими при паденіи, какъ алмазы. Зеленый лугъ, сіяющій и румяный, казавшійся на минуту какъ будто слпымъ, вдругъ прозрлъ, чтобы смотрть на свтлое небо. Хлбныя поля, живыя изгороди, ограды, усадьбы, крыши домовъ, колокольня, рчка, водяная мельница, — все выступило вдругъ, какъ-бы улыбаясь, изъ сраго мрака. Птички весело запли, цвты подняли свои влажныя головки, душистый воздухъ поднялся изъ утоленной почвы. Голубая полоса неба увеличивалась, расширяясь, косые лучи солнца пронизали послднія, темныя тучи, и радуга, какъ-бы сотканная изъ лучшихъ цвтовъ, украшающихъ землю и небо, гордо развернула свою полную дугу.

Маленькій трактиръ, стоявшій у дороги, подъ тнью большого вяза, съ уютной скамеечкой вокругъ его могучаго ствола, весело выступилъ изъ тни на глаза путешественника и, казалось, манилъ его увреніями дружескаго пріема. Красная вывска, прибитая къ вязу, съ золотыми буквами, сіявшими на солнц, какъ веселое лицо, привтливо улыбалась изъ-за листьевъ прохожему, общая хорошій обдъ. Колода, наполненная свжей водой, и остатки душистаго сна, разбросаннаго подл, заставляли каждую проходившую мимо лошадь подымать уши. Красныя занавски въ окнахъ нижнихъ комнатъ и чистыя блыя занавски наверху, въ маленькихъ спальняхъ, съ каждымъ порывымъ втра какъ-будто говорили: ‘Войди сюда’. На блестящихъ зеленыхъ ставняхъ были написаны золотыми буквами легенды о пив и эл, о чистомъ вин и хорошихъ постеляхъ, тутъ-же было умилительное изображеніе кружки съ пивомъ, пнящимся черезъ край. На подоконникахъ въ блестящихъ красныхъ горшкахъ стояли растенія въ цвту, и черезъ темный порогъ видны были полосы свта, отражавшагося отъ поверхности бутылокъ и кувшиновъ.

На порог показалась приличная фигура хозяина трактира, маленькаго, но круглаго и широкоплечаго. Онъ стоялъ съ заложенными въ карманы руками и разставивъ ноги какъ разъ настолько, чтобы выразить, что онъ совершенно покоенъ насчетъ своего погреба и вполн увренъ въ средствахъ трактира. Обильная влага, стекавшая съ каждаго предмета посл дождя, длала его еще боле спокойнымъ. Все вокругъ него было напоено. Нсколько тяжелоголовыхъ георгинъ, выглядывавшихъ изъ-за ограды его чистенькаго и хорошо содержаннаго сада, выпили столько, сколько могли вынести,— даже, пожалуй, хватили черезъ край, но душистый шиповникъ, розы, левкои, растенія на окнахъ и листья стараго дерева были, казалось, въ веселомъ расположеніи, какъ общество, которое выпило именно столько, сколько было нужно для здоровья и для нормальнаго возбужденія лучшихъ способностей. Они роняли на землю капли дождя, какъ-будто распространяя вокругъ себя невинное веселье, приносившее добро всему, чего достигало, не оставляя и забытыхъ уголковъ, до которыхъ рдко могъ дойти небольшой дождь, и не причиняя никому вреда.

Этотъ сельскій трактиръ получилъ при своемъ открытіи странное названіе. Онъ назывался: ‘Мушкатная Терка’, и подъ этими словами на вывск было написано такими-же золотыми буквами ‘Беньямина Бритэна’.

При второмъ взгляд и при боле тщательномъ наблюденіи, вы-бы узнали, что человкъ, стоявшей на порог, былъ никто иной какъ Беньяминъ Бритэнъ, измнившійся, конечно, съ теченіемъ времени, но измнившійся къ лучшему, ставшій почтеннымъ и пріятнымъ хозяиномъ.

— Госпожа Бритэнъ, произнесъ онъ, смотря на дорогу, опоздала сегодня. Пора пить чай.

0x01 graphic

Такъ какъ не видно было никакой госпожи Бритэнъ, то онъ, на досуг, вышелъ потихоньку на дорогу и посмотрлъ на свой домъ съ видимымъ удовольствіемъ.

— Это какъ-разъ такого рода домъ, произнесъ Беньяминъ, въ какомъ я желалъ-бы останавливаться, еслибы не былъ его хозяиномъ.

Затмъ онъ побрелъ къ оград сада и взглянулъ на георгины. Послдніе безпомощно смотрли на него, поникнувъ своими пьяными головками, которыя покачивались каждый разъ, какъ съ нихъ падали тяжелыя дождевыя капли.

— Надо за вами присмотрть, произнесъ Беньяминъ. Не забыть-бы ей объ этомъ сказать. Долго она не детъ!

Половина г. Бритэна была, повидимому, его лучшей половиною, такъ какъ его собственная половина положительно претерпла крушеніе и была безпомощна безъ нея.

— У нея, кажется, было немного длъ, говорилъ Беньяминъ. Было, правда, нсколько маленькихъ длъ, кром покупокъ на рынк, но немного. А! наконецъ-то мы демъ!

Повозка которою правилъ мальчикъ, приближалась съ трескомъ по дорог. Въ этой повозк, рядомъ съ большимъ насыщеннымъ водою и раскрытымъ для просушки зонтикомъ, сидла на скамейк дородная фигура не молодой уже женщины, съ голыми руками, сложенными на корзин, которую она держала на колняхъ, множество другихъ корзинъ и кульковъ лежало вокругъ нея. Какое-то веселое добродушіе на ея лиц и въ ея неуклюжихъ движеніяхъ, когда она прыгала во вс стороны при треск повозки, такъ и напоминало даже издали старое время. По мр приближенія ея это воспоминаніе прошедшихъ дней усиливалось все боле и боле, и когда повозка остановилась у двери ‘Мушкатной Терки’, изъ нея вылзла пара сапогъ, которая не могла принадлежать никому иному, какъ только Клемэнси Ньюкомъ, и которая, быстро проскользнувъ мимо открытыхъ рукъ г. Бритэна, опустилась на землю съ порядочною тяжестью.

И, дйствительно, ноги принадлежали Клемэнси, и она стояла на нихъ, румяная и веселая, на ея лоснящееся лицо было потрачено сколько же мыла, сколько и въ былое время, но локти ея были цлы, и теперь на нихъ образовалось множество ямочекъ отъ ея улучшеннаго положенія.

— Ты опоздала, Клемэнси, замтилъ г. Бритэнъ.

— Да у меня было много длъ, Бэнъ, возразила она, дятельно наблюдая за тмъ, чтобы вс кульки и корзины были благополучно внесены въ домъ. Восемь, девять, десять… гд же одиннадцатый? А! моя корзина одиннадцатая. Совершенно врно. Гарри, убери лошадь, и если она еще будетъ кашлять, то дай ей на ночь теплое питье изъ отрубей. Восемь, девять, десять… да гд же одиннадцатый? Ахъ, я забыла, совершенно врно! Что дти, Бэнъ?

— Здоровы, Клемэнси, здоровы.

— Благослови Боже эти милыя созданія, сказала госпожа Бритэнъ, снимая шляпу, такъ какъ она была уже въ комнат вмст съ мужемъ, и приглаживала рукою волосы. Поцлуйте насъ, старый человкъ!

Г. Бритэнъ немедленно исполнилъ просьбу.

— Кажется, я все сдлала, начала госпожа Бритэнъ, принимаясь за карманы и вынимая изъ нихъ огромный грузъ тоненькихъ книжечекъ и измятыхъ бумагъ, похожихъ на собачьи уши, взятые у цлой своры. Счеты вс сведены, рпа продана, счетъ пивовара провренъ и уплаченъ, трубки для куренья заказаны, семнадцать фунтовъ четыре шиллинга внесены въ банкъ, долгъ доктору Гитфильду…. за маленькую Клемъ… ты отгадываешь, въ чемъ дло? докторъ Гитфильдъ опять ничего не хочетъ брать, Бэнъ.

— Я такъ и думалъ, что онъ не захочетъ, отвтилъ Бритэнъ.

— Нтъ, не хочетъ, онъ говоритъ, что какъ бы ни было велико у тебя семейство, Бэнъ, хотъ двадцать дтей, онъ не возьметъ съ тебя и полупенни.

Г. Бритэнъ принялъ серьезное выраженіе и пристально посмотрлъ на стну.

— Разв это не мило съ его стороны? спросила Клемэнси.

— Очень мило, отвтилъ господинъ Бритэнъ, но это такого рода доброта, на которую я не желалъ бы разсчитывать.

— Конечно, нтъ! воскликнула Клемэнси,— конечно, нтъ! Затмъ еще: я продала жеребенка за восемь фунтовъ два шиллинга, и это не дурно, не правда-ли?

— Очень хорошо, отвтилъ Бэнъ.

— Какъ я рада, что ты доволенъ! воскликнула жена. Я такъ и думала, что ты будешь доволенъ. А теперь, кажется, все. На, возьми-ка вс бумаги и спрячь ихъ. А, подожди минутку! Тутъ напечатанная бумага, которую надо приклеить къ стн. Она только-что отпечатана,— еще мокрая. Какъ она хорошо пахнетъ.

— Что это такое? спросилъ Бэнъ, взглянувъ на бумагу.

— Не знаю, отвтила жена, я не прочла изъ нея ни одного слова.

— ‘Назначено въ продажу съ торговъ’, началъ читать хозяинъ ‘Мушкатной Терки’, ‘если не будетъ продано частнымъ образомъ’.

— Они всегда пишутъ это, сказала Клемэнси.

— Да, но они не всегда пишутъ вотъ это, возразилъ Бритэнъ. Смотри: ‘Барскій домъ’ и т. д. ‘службы’ и т. д., ‘питомники’ и т. д., ‘гг. Снитче и Крэгсъ’, и т. д., ‘служащіе украшеніемъ въ свободныхъ отъ долговъ помстьяхъ Михаила Уордена, сквайра, намревающагося продлить свое пребываніе заграницей’.

— Намревающагося продлить свое пребываніе заграницей! повторила Клемэнси.

— Здсь такъ написано, отвтилъ Бритэнъ: смотри!

— А я только-что сегодня узнала, что въ старомъ дом носятся слухи, будто ожидаются въ скоромъ времени лучшія и положительныя извстія, сказала Клемэнси, печально качая головою и лаская свои локти, какъ-будто воспоминаніе о прежнихъ дняхъ пробудило ея старыя привычки. Боже мой, Боже, тяжело имъ будетъ, Бэнъ!

Г. Бритэнъ испустилъ вздохъ, покачалъ головою и сказалъ, что онъ тутъ нечего не можетъ понять и давно отказался отъ всякихъ попытокъ понять что-либо. Съ этимъ замчаніемъ онъ принялся наклеивать объявленіе, а Клемэнси, призадумавшись на нсколько минутъ, встала, прояснила свое задумчивое лицо и побжала посмотрть на дтей.

Хотя хозяинъ ‘Мушкатной Терки’ чувствовалъ живую привязанность къ своей доброй жен, но эта привязанность имла прежній покровительственный характеръ, и жена чрезвычайно забавляла его. Ничего не могло бы такъ удивить его, какъ еслибы кто-нибудь сообщилъ ему за достоврное, что она управляетъ всмъ домомъ и что она же, свою бережливостью, веселымъ нравомъ, честностью и трудолюбіемъ, сдлала его счастливымъ человкомъ. Такъ бываетъ обыкновенно на всхъ ступеняхъ общества. Удобне всего (какъ это и длаетъ обыкновенно свтъ) судить о простыхъ, открытыхъ людяхъ, невыставляющихъ на видъ своихъ заслугъ, по ихъ же собственной скромной оцнк, и часто намъ случается чувствовать легкомысленное расположеніе къ людямъ за одни только вншнія ихъ качества или эксцентричность, между тмъ, какъ намъ пришлось бы покраснть, если бы мы узнали дйствительную ихъ цну.

Г. Бритэну было пріятно думать о своемъ снисхожденіи, что онъ женился на Клемэнси. Она была постояннымъ свидтельствомъ доброты его сердца и его благосклонности, а въ томъ, что она была отличная жена, онъ находилъ осуществленіе стариннаго правила, что добродтель всегда вознаграждается.

Онъ наклеилъ объявленіе и заперъ въ шкапъ доказательства дятельности Клемэнси въ продолженіе дня, смясь все время надъ ея способностями къ дламъ, пока она не возвратилась съ извстіемъ, что два малые гг. Бритэны играютъ въ сара подъ наблюденіемъ какой-то Бетци и что маленькая Клемъ спитъ, какъ картинка. Посл этого Клемэнси услась за чай, который ожидалъ ея прихода на небольшомъ стол. Комнатка была очень чистенькая, въ ней было выставлено, какъ обыкновенно бываетъ въ трактирахъ, множество бутылокъ и стакановъ. На стн висли степенные часы, ходившіе чрезвычайно врно (было половина шестого), все было на своемъ мст, и каждый предметъ былъ вычищенъ и блестлъ до невозможности.

— Я положительно въ первый разъ въ теченіе всего дня услась спокойно, сказала г-жа Бритэнъ, глубоко вздохнувъ, какъ-будто она услась на всю ночь, но она тотчасъ же встала, чтобы подать мужу чаю и изготовить ему хлба съ масломъ, говоря:

— Какъ это объявленіе напоминаетъ мн старое время!

— А! произнесъ г. Бритэнъ, держа свое блюдечко, какъ устрицу, и глотая чай тмъ же способомъ.

— Этотъ самый г. Михаилъ Уорденъ, продолжала Клемэнси, кивнувъ головою при взгляд на объявленіе, лишилъ меня стараго мста.

— И далъ теб мужа, сказалъ г. Бритэнъ.

— Да, это правда, возразила Клемэнси, и я тысячу разъ благодарю его за это.

— Человкъ весь созданъ изъ привычекъ, сказалъ г. Бритэнъ, смотря на свою жену черезъ блюдечко. Я какъ-то привыкъ къ теб, Клемъ, и нашелъ, что мн невозможно будетъ обойтись безъ тебя. Вотъ мы пошли и поженились. Ха, ха! Мы! Кто могъ бы это подумать!

— Въ самомъ дл, кто могъ бы подумать! воскликнула Клемэися. Ты тогда сдлалъ доброе дло, Бэнъ.

— Нтъ, нтъ, нтъ! возразилъ г. Бритэнъ съ видомъ самоотверженія. Не стоитъ объ этомъ упоминать.

— О, да, Бэнъ, это было доброе дло, сказала его жена съ необыкновенною простотою. Я въ этомъ убждена и очень благодарна теб.

Она опять посмотрла на объявленіе и продолжала:

— А когда узнали, что она, милая двушка, ушла и что ее нельзя отыскать, я не могла не сказать всего, что знала (для ея же блага, какъ и для блага всхъ). Разв я могла?

— Какъ бы то ни было, но ты сказала, замтилъ ея мужъ.

— И докторъ Джедлеръ, продолжала Клемэнси, ставя свою чашку на столъ и задумчиво смотря на объявленіе, въ своемъ гор и сгоряча выгналъ меня изъ дому. Я ничмъ никогда не была такъ, довольна въ своей жизни, какъ тмъ, что не сказала ему ни одного сердитаго слова и не чувствовала никакого зла противъ него, даже тогда,— потому что онъ впослдствіи искренно раскаялся въ своей горячности. Какъ часто сидлъ онъ въ этой самой комнат, еще не дале, какъ вчера, когда тебя не было дома, и сколько разъ повторялъ онъ мн, что жалетъ о своемъ поступк со мною. Какъ часто сидлъ онъ въ этой комнат и разговаривалъ со мною по цлымъ часамъ о томъ и о другомъ, длая видъ, что все это его интересуетъ. Но онъ длаетъ это все ради прошлаго и потому, что знаетъ, какъ она любила меня!

— Какъ это ты могла догадаться объ этомъ, Клемъ? спросилъ ея мужъ, удивленный, что его жена могла ясно постичь истину, которая только смутно представлялась его любознательному уму.

— А, право, не знаю, отвтила Клемэнси. дуя на свой чай. Если бы ты мн общалъ сто фунтовъ вознагражденія, то и тогда я не могла бы теб сказать, какимъ образомъ я догадалась.

Мужъ ея сталъ бы, можетъ быть, продолжать разговоръ на эту метафизическую тему, если бы Клемэнси не увидала стоявшаго на порог, за спиною Бритэна, господина въ траур, въ длинныхъ сапогахъ и одтаго, какъ наздникъ. Онъ, казалось, внимательно слушалъ ихъ разговоръ и не желалъ его прерывать.

Клемэнси быстро встала. Г. Бритэнъ также всталъ и поклонился гостю, говоря:

— Не угодно ли вамъ, сэръ, пожаловать наверхъ? Наверху есть очень хорошенькая комната, сэръ.

— Благодарю васъ, отвчалъ незнакомецъ, пристально вглядываясь въ жену г. Бритэна: но нельзя-ли мн остаться здсь?

— О, конечно, если вамъ удобно, сэръ, отвчала Клемэнси, приглашая его рукою. Что прикажете подать, сэръ?

Объявленіе привлекало вниманіе гостя, и онъ сталъ его читать.

— Это отличное помстье, сэръ, замтилъ г. Бритэнъ.

Незнакомецъ ничего не отвчалъ, но, обернувшись по окончаніи чтенія, посмотрлъ на Клемэнси съ прежнимъ вниманіемъ.

— Вы спрашивали меня? произнесъ онъ наконецъ, продолжая смотрть на нее.

— Что прикажете подать, сэръ, отвтила Клемэнси, также взглянувъ не него украдкой.

— Если вы будете такъ добры, дать мн бутылку эля, сказалъ онъ, подходя къ одному столику возл окна, и позволите мн выпить здсь, не мшая вашему чаю, то я буду вамъ очень обязанъ.

Говоря это, онъ слъ, не сказавъ больше ни слова, и сталъ смотрть на дорогу. Это былъ ловкій, стройный мужчина въ цвт лтъ. Его загорлое лицо съ красивыми усами отнялось густою массой черныхъ волосъ. Когда эль былъ поставленъ передъ нимъ, онъ налилъ себ стаканъ и съ добродушною улыбкой провозгласилъ тостъ за процвтанье дома, посл чего, поставивъ стаканъ на столъ, спросилъ:

— Это, кажется, новый домъ, не правда-ли?

— Не особенно новый, сэръ, отвтилъ г. Бритэнъ.

— Онъ существуетъ около шести лтъ, прибавила Клемэнси, говоря очень отчетливо.

— Мн послышалось, когда я входилъ, что вы произнесли имя доктора Джедлера, сказалъ незнакомецъ. Это объявленіе напомнило мн о немъ, потому что мн случилось узнать, по слухамъ, черезъ однихъ моихъ родственниковъ, кое-что о той исторіи… Живъ ли еще старикъ?

— Да, онъ живъ, сэръ, отвтила Клемэнси.

— Онъ очень измнился?

— Съ какихъ поръ, сэръ? спросила Клемэнси съ замчательною силою и выразительностью.

— Съ тхъ поръ какъ… ушла его дочь.

— Да, онъ съ тхъ поръ очень измнился, сказала Клемэнси. Онъ посдлъ, состарлся и сталъ вовсе не такимъ, какимъ былъ прежде. Но мн кажется, что теперь онъ счастливъ. Посл того онъ помирился со своей сестрой, и сталъ очень часто навщать ее. Это сразу принесло ему пользу. Съ самаго начала онъ очень сильно былъ убитъ горемъ. Было съ чего разрываться сердцу того, кто видлъ, какъ онъ цлый день ходилъ взадъ и впередъ, ругая свтъ, но черезъ годъ или два онъ очень измнился къ лучшему, и тогда онъ полюбилъ говорить о своей бжавшей дочери и хвалить ее и даже хвалить свтъ, да! Онъ никогда не уставалъ, бдный старикъ, говорить со слезами на глазахъ о томъ, какъ она была хороша и добра. Онъ простилъ ее. Это было около того времени, когда миссъ Грэсъ вышла замужъ. Помнишь, Бритэнъ?

Бритэнъ хорошо помнилъ,

— Такъ сестра ея вышла замужъ? спросилъ незнакомецъ, и затмъ, помолчавъ немного, онъ прибавилъ: за кого?

Клемэнси чуть не опрокинула чайнаго стола отъ волненія, въ которое привелъ ее этотъ вопросъ.

— Разв вы не слыхали объ этомъ? спросила она.

— Я бы желалъ услышать, отвтилъ онъ, наливая себ еще стаканъ элю и поднося его къ губамъ.

— А! Это была бы длинная исторія, еслибы ее разсказать какъ слдуетъ, сказала Клемэнси, качая головой.

Она положила подбородокъ на ладонь лвой руки, подперла лвый локоть правою рукою и, какъ-бы мысленно глядя сквозь минувшіе годы, будто сквозь огонь, повторила:

— Да, это была длинная исторія.

— Такъ разскажите ее въ короткихъ словахъ, сказалъ незнакомецъ.

— Разсказать въ короткихъ словахъ… повторила Клемэнси съ тмъ же задумчивымъ выраженіемъ, нисколько, повидимому, не обращаясь къ своему собесднику, да и вообще какъ-будто не сознавая, что у нея есть слушатели. Что тутъ сказать? Что они оба горевали вмст и вспоминали вмст о ней какъ объ умершей, что они нжно любили ее, никогда не упрекали, призывали ее къ себ и находили для нея всевозможныя извиненія,— это всякій знаетъ. По крайней мр, я знаю, и никто лучше меня, прибавила Клемэнси, утирая глаза рукою.

— А затмъ? произнесъ незнакомецъ.

— А затмъ, сказала Клемэнси, машинально повторяя его слова и нисколько не измняя ни своего положенія, ни тона: они наконецъ поженились. Они обвнчались въ день ея рожденія (завтра этому будетъ ровно шесть лтъ) очень тихо, очень скромно. Однажды вечеромъ, когда они гуляли во фруктовомъ саду, г. Альфредъ сказалъ: ‘Грэсъ, не обвнчаться-ли намъ въ день рожденія Маріонъ?’. Оно такъ и совершилось.

— И они счастливо прожили другъ съ другомъ? спросилъ незнакомецъ.

— А! воскликнула Клемэнси: никогда два человка не были такъ счастливы вмст. У нихъ не было ни одного горя, кром этого.

Клемэнси подняла голову, какъ-будто внезапно обратила вниманіе на обстоятельства, при которыхъ она вспоминаетъ объ этихъ происшествіяхъ. Видя, что незнакомецъ, обративъ свое лицо къ окну, пристально смотритъ на дорогу, она сдлала своему мужу нсколько выразительныхъ знаковъ, указала на объявленіе и длала движеніе ртомъ, какъ-будто съ большою энергіею повторяла безчисленное число разъ одно и то же слово или фразу. Такъ какъ она не издавала при этомъ ни одного звука, а ея нмые знаки и, вообще, вс ея движенія были самые необыкновенные, то г. Бритэнъ пришелъ въ крайнее отчаяніе. Онъ смотрлъ на столъ, на незнакомца, на ложки, на жену, слдилъ за ея пантомимой съ выраженіемъ глубокаго удивленія и страха, спрашивалъ тмъ же способомъ, не находится-ли въ опасности ихъ собственность, или онъ самъ, или она, отвчалъ на ея знаки знаками, выражавшими глубокое отчаяніе и смущеніе, слдилъ за движеніями ея губъ, отгадывалъ почти вслухъ и не могъ даже приблизительно отгадать изображаемыхъ ею словъ.

Клемэнси прекратила наконецъ этотъ нмой разговоръ, какъ безнадежную попытку, и, подвигая очень тихо и постепенно свой стулъ ближе къ незнакомцу, сла противъ него, опустивъ повидимому глаза, но на самомъ дл пристально наблюдая за нимъ отъ времени до времени, въ ожиданіи, что онъ спроситъ ее еще о чемъ-нибудь. Она не долго ожидала, потому что онъ тотчасъ-же сказалъ:

— А какова дальнйшая исторія двушки, которая ушла изъ дому? Они, вроятно, знаютъ ее?

Клемэнси покачала головой.

— Я слышала, сказала она, что докторъ Джедлеръ знаетъ объ этомъ больше, нежели говоритъ. Миссъ Грэсъ получала отъ своей сестры письма, въ которыхъ послдняя говорила, что она чувствуетъ себя хорошо и счастливо и что она стала еще счастливе, когда узнала о брак сестры съ г. Альфредомъ. Миссъ Грэсъ отвчала на ея письма. Но тутъ есть какая-то тайна, которая до сихъ поръ не выяснилась и которую…

Тутъ голосъ Клемэнси задрожалъ, и она замолчала.

— И которую… повторилъ незнакомецъ.

— Которую одна только особа можетъ, я думаю, разъяснить, произнесла Клемэнси съ большимъ волненіемъ.

— И кто можетъ быть эта особа? спросилъ незнакомецъ.

— Г. Михаилъ Уорденъ! почти вскрикнула Клемэнси, желая этимъ объяснить своему мужу то, что она раньше передавала ему знаками, и вмст съ тмъ дать понять Михаилу Уордену, что онъ узнанъ.

— Вы помните меня, сэръ? сказала Клемэнси, дрожа отъ волненія. Я сейчасъ увидла, что вы меня узнали! Вы помните ту ночь въ саду? Это я была съ нею!

— Да, это вы были, сказалъ незнакомецъ.

— Да, сэръ, подтвердила Клемэнси: да, это дйствительно была я. Вотъ это мой мужъ, если позволите вамъ представить его. Бэнъ, милый Бэнъ, бги къ миссъ Грэсъ… бги къ г. Альфреду… бги куда-нибудь, Бэнъ! Приведи кого-нибудь сюда… скоре!

— Стойте! сказалъ Михаилъ Уорденъ, спокойно ставъ между дверью и Бритэномъ. Что вы хотите длать?

— Сказать имъ, что вы здсь, отвчала Клемэнси, хлопая руками въ большомъ волненіи. Сказать имъ, что они изъ вашихъ собственныхъ устъ могутъ узнать о ней, сказать имъ, что она не совсмъ потеряна для нихъ, а вернется домой, чтобы однимъ видомъ своего дорогого лица осчастливить отца и любящую сестру… даже свою старую слугу, даже меня. При этомъ Клемэнси ударила себя въ грудь обими руками. Бги, Бенъ, бги!

Она продолжала толкать своего мужа къ двери, а г. Уорденъ продолжалъ стоять передъ дверью съ вытянутою впередъ рухою, но не съ сердитымъ, а скоре съ грустнымъ выраженіемъ въ лиц.

— Или, можетъ быть, начала опять Клемэпси, схвативъ въ волненіи г. Уордена за пальто: можетъ быть, она теперь здсь, можетъ быть, она здсь близко. Мн кажется по вашему поведенію, что она здсь. Позвольте мн видть ее, сэръ, пожалуйста. Я ухаживала за него, когда она была еще маленькимъ ребенкомъ. На моихъ глазахъ она росла, чтобы стать украшеніемъ всей этой страны. Я знала ее, когда она была невстою г. Альфреда. Я старалась ее предостеречь, когда вы искушали ее бросить домъ. Я знаю, чмъ былъ ея старый домъ, когда она была душою его, и какъ онъ измнился, когда она ушла и пропала. Позвольте мн поговорить съ нею, пожалуйста!

Г. Уорденъ смотрлъ на нее съ выраженіемъ состраданія, смшаннаго съ удивленіемъ, но онъ не подалъ ни одного знака согласія.

— Я не думаю, чтобы она могла знать, продолжала Клемэнси, какъ искренно они ей простили, какъ они ее любятъ и какая для нихъ была бы радость увидть ее еще разъ. Можетъ быть, если она увидится со мною, это придастъ ей бодрости. Только скажите мн правду, г. Уорденъ,— съ вами-ли она?

— Нтъ, отвчалъ онъ, качая головою.

Его отвтъ, его поведеніе, его черное платье, еге тихое появленіе, объявленное имъ намреніе продолжать свое пребываніе заграницей,— все объясняло истину: Маріонъ умерла.

Онъ не противорчилъ ей: да, она умерла! Клемэнси сла и, положивъ голову на столъ, стала плакать.

Въ эту минуту въ комнату вбжалъ старый, сдой господинъ, запыхавшійся такъ сильно, что едва ли можно было узнать въ его голос голосъ г. Снитче.

— Боже! г. Уорденъ! воскликнулъ адвокатъ, увлекая своего кліента въ сторону. Какой втеръ подулъ?.. Вы здсь?

— Я боюсь, не дурной-ли втеръ, отвтилъ г. Уорденъ. Еслибы вы слыхали, что сейчасъ происходило здсь… какъ меня упрашивали и умоляли совершить невозможное… какое смятеніе и горе я вношу съ собою!

— Я догадываюсь, въ чемъ дло. Но къ чему вы пришли сюда, мой добрый сэръ? возразилъ Снитче.

— Почему пришелъ! Почемъ могъ я знать, кто содержитъ этотъ трактиръ. Когда я послалъ къ вамъ своего слугу, то побрелъ сюда, потому что этотъ домъ былъ мн незнакомъ, я естественно интересуюсь всмъ новымъ и старымъ въ этихъ старыхъ мстахъ, къ тому же это мсто вн города. Я желалъ свидться съ вами, прежде чмъ появиться въ город. Я желалъ знать, что будутъ мн говорить люди. Я вижу по вашей физіономіи, что вы въ состояніи мн сказать это. Еслибы не ваша проклятая осторожность, я бы давно владлъ уже всмъ.

— Наша осторожность! повторилъ адвокатъ, говоря за себя и за покойнаго Крэгса (тутъ г. Снитче посмотрлъ на крепъ своей шляпы и покачалъ головою). Какъ можете вы насъ обвинять, г. Уорденъ? Между нами было условлено, что мы никогда не возобновимъ разговора объ этомъ предмет и что два такихъ серьезныхъ и скромныхъ человка, какъ мы (я тогда записалъ вс ваши замчанія), не должны вмшиваться въ это дло. Наша осторожность, говорите вы! Когда г. Крэгсъ, сэръ, сошелъ въ свою почтенную могилу въ полной увренности…

— Я далъ торжественное общаніе молчать до своего возвращенія, когда бы оно не случилось, прервалъ его г. Уорденъ, и я сдержалъ свое слово.

— Хорошо, сэръ, и я повторяю, возразилъ г. Снитче, что и мы были обязаны молчаніемъ. Молчаніе составляетъ нашъ долгъ и въ отношеніи насъ самихъ, и въ отношеніи нашихъ кліентовъ, между прочимъ и васъ, — кліентовъ, которые бываютъ иногда скрытны, какъ устрица. Намъ не прилично было наводить объ васъ справки въ такомъ щекотливомъ дл. У меня были свои подозрнія, сэръ, но не боле, какъ шесть мсяцевъ тому назадъ, я узналъ истину и убдился, что она для васъ потеряна.

— Отъ кого вы это узнали? спросилъ кліентъ.

— Отъ самого доктора Джедлера, который добровольно поврилъ мн это. Онъ, и только одинъ онъ, зналъ уже нсколько лтъ истину.

— И вы ее знаете? спросилъ кліентъ.

— Знаю, сэръ! отвтилъ Снитче: и у меня есть также поводъ знать, что ее откроютъ завтра вечеромъ сестр Грэсъ. Они уже общали ей это. А пока вы, можетъ быть, сдлаете мн честь остановиться въ моемъ дом, такъ какъ въ вашемъ васъ не ожидаютъ. Но, чтобы избгнуть возможности встртиться съ такими затрудненіями, съ какими вы здсь (хотя вы порядочно измнились, такъ что я едва узналъ васъ), лучше будетъ намъ здсь пообдать и уйти отсюда вечеромъ. Тутъ можно очень хорошо пообдать, г. Уорденъ, кстати, вдь это ваша собственность. Я и Крэгсъ (покойный) заходили иногда сюда състь котлету, и намъ подавали очень хорошо. Г. Крэгсъ, сэръ, прибавилъ Снитче, закрывъ на мгновеніе глаза и снова открывая ихъ, слишкомъ рано покинулъ жизнь.

— Да проститъ мн Богъ, что я не могу соболзновать вамъ,

возразилъ Михаилъ Уорденъ, проведя рукою по своему лбу, но я нахожусь точно во сн, я какъ-будто лишенъ здраваго разсудка. Г. Крэгсъ… да… очень жаль, что мы лишились г. Крэгса.

Но говоря это, Михаилъ Уорденъ смотрлъ на Клемэнси и сочувствовалъ, повидимому, Бэну, утшавшему ее.

— Г. Крэгсъ, сэръ, продолжалъ Снитче, нашелъ, къ сожалнію, что жизнь не такъ легка, какъ онъ это проводилъ въ своей теоріи, а то онъ и теперь былъ бы между нами. Это большая потеря для меня, г. Крэгсъ былъ моею правою рукою, моею правою ногою, моимъ правымъ ухомъ, моимъ правымъ глазомъ. Я безъ него — паралитикъ. Онъ завщалъ свою долю въ длахъ госпож Крэгсъ, и фирма сохранила его имя до сихъ поръ. Я стараюсь иногда ребяческимъ способомъ воображать, что онъ еще живъ. Вы можете замтить, что я говорю за себя и Крэгса — покойнаго, сэръ,— покойнаго, сказалъ нжный стряпчій, приводя въ дйствіе свой носовой платокъ.

Михаилъ Уорденъ, который все еще наблюдалъ за Клемэнси, обернулся къ Снитче, когда послдній пересталъ говорить, и шепнулъ ему что-то на ухо.

— Да, бдняжка, отвтилъ Снитче, качая головой, да, она всегда была предана Маріонъ, она страстно любила ее. Хорошенькая Маріонъ! Бдная Маріонъ! Развеселитесь, мистриссъ Клемэнси (я вдь могу теперь называть васъ мистриссъ, вдь вы теперь замужемъ, помните!)

Клемэнси только вздохнула и покачала головой.

— Ну, ну! Подождите до завтра, ласково произнесъ стряпчій.

— Завтра не можетъ воскресить мертвыхъ, сударь, возразила Клемэнси, рыдая.

— Нтъ. Оно, конечно, не можетъ этого сдлать, а то оно воскресило-бы и покойнаго г. Крэгса, возразилъ стряпчій. Но оно можетъ принести нсколько отрадныхъ извстій, оно можетъ принести утшеніе. Подождите до завтра!

Клемэнси пожала его протянутую руку и сказала, что подождетъ, а Бритэнъ, который былъ страшно смущенъ при вид отчаянія своей жены, сказалъ, что это совершенно справедливо. Г. Снитче и Михаилъ Уорденъ поднялись наверхъ и тамъ вскор вступили въ разговоръ, который они вели такъ осторожно, что нельзя было разслышать ни одного звука, впрочемъ, онъ заглушался еще боле бренчаньемъ въ кухн тарелокъ и блюдъ, шипніемъ масла на сковород, клокотаніемъ кипящихъ соусовъ въ кострюляхъ, монотоннымъ жужжаніемъ вертела (со страшнымъ взвизгиваніемъ отъ времени до времени, какъ-будто во время его круженія съ нимъ приключалось что-нибудь смертельное) и прочими приготовленіями къ обду.

На другой день была свтлая и тихая погода. Нигд осенніе цвта и тоны не выставлялись такъ рельефно и красиво, какъ въ тихомъ фруктовомъ саду у дома доктора. Много разъ этотъ садъ одвался свжею весеннею листвою, много разъ эти листья, поблекнувъ, осыпались съ деревьевъ и заносились снгомъ: много разъ этотъ снгъ таялъ отъ весеннихъ лучей солнца — съ тхъ поръ, какъ Маріонъ скрылась изъ этого сада. Портикъ изъ жимолости былъ снова зеленъ, и деревья бросали на траву пышныя и разнообразныя тни, ландшафтъ кругомъ былъ такъ-же миренъ и ясенъ, какъ въ былыя времена. Но гд была она?

Не здсь,— нтъ! Ея появленіе въ этомъ старомъ дом было-бы даже поразительне ея исчезновенія изъ него шесть лтъ тому назадъ. Теперь, на ея любимомъ мст сидла женщина, изъ сердца которой она никогда не выходила, въ памяти которой она жила неизмнно молодою, свтлою, полною надеждъ, въ любви которой у нея не было соперника, на кроткихъ губахъ которой дрожало теперь ея имя. Грэсъ сидла со своимъ мужемъ и маленькой дочкой, игравшей возл нея, во фруктовомъ саду. Это былъ день свадьбы Грэсъ и день рожденія Альфреда и Маріонъ.

Альфредъ не сдлался великимъ человкомъ и не разбогатлъ, онъ не забылъ мстъ и друзей своей юности, онъ не осуществилъ ни одного изъ тогдашнихъ предсказаній доктора. Но постоянно, изо дня въ день и тайкомъ для постороннихъ, обходя жилища бдныхъ людей, нуждавшихся въ его помощи, постоянно бодрствуя у изголовья больныхъ, онъ все боле и боле изучалъ кротость и добродтель, которыя разсяны по этимъ неизвстнымъ, какъ-бы заглохшимъ тропинкамъ жизни и которыхъ не въ силахъ стоптать тяжелая стопа бдности и горя, и все боле и боле убждался въ глубокой истин своихъ прежнихъ врованій.. Его дятельность, хотя скромная и неизвстная, открыла ему, какъ часто къ людямъ, даже безъ ихъ вдома, являются свтлые, лучезарные ангелы, какъ и въ доброе старое время, и что самыя смиренныя созданія, даже т, которыя забиты бдностью и видъ которыхъ отталкиваетъ людей, преображаются вдругъ у ложа страданій, нужды и горя, и кажется, что яркій ореолъ окружаетъ ихъ голову.

Живя на старомъ пол битвы, Альфредъ достигъ, можетъ быть, лучшихъ цлей въ жизни, чмъ еслибы состязался на боле честолюбивыхъ поприщахъ, и онъ былъ счастливъ со своею женою, съ доброй Грэсъ.

А Маріонъ, забылъ-ли онъ ее?

— Время быстро пролетло съ тхъ поръ, милая Грэсъ, сказалъ онъ (они говорили о той ночи бгства), а между тмъ кажется, что это было очень давно. Мы считаемъ время перемнами и происшествіями, которыя совершаются съ нами, а не годами.

— Однакоже мы можемъ считать годами и время, когда Маріонъ нтъ съ нами, возразила Грэсъ. Шесть разъ, милый мой, считая и сегодняшній вечеръ, сидли мы здсь въ день ея рожденія и говорили объ этомъ счастливомъ возвращеніи, такъ страстно ожидаемомъ и такъ долго откладываемомъ. Когда же оно будетъ, когда?

Мужъ ея внимательно наблюдалъ, какъ слезы наполнили ея глаза, и, подходя ближе, сказалъ:

— Но, дорогая моя, Маріонъ говорила теб, въ своемъ прощальномъ письм, которое она оставила здсь на стол и которое ты такъ часто перечитывала, что должны пройти годы, пока возвращеніе ея будетъ возможно. Она вдь такъ говорила, не правда-ли?

Грэсъ достала письмо, поцловала его и сказала:

— Да.

— Что въ теченіе этихъ годовъ, продолжалъ Альфредъ, какъ бы она ни была счастлива, она будетъ нетерпливо ждать того времени, когда вы снова встртитесь и все разъяснится между вами, и что довряясь и надясь на тебя, она проситъ тебя поступать также и съ своей стороны. Вдь такъ говоритъ это письмо, моя дорогая, не правда-ли?

— Такъ Альфредъ.

— И вс остальныя письма, которыя ты съ тхъ поръ получала отъ нея, говорятъ то же самое?

— Кром послдняго, отвтила Грэсъ, полученнаго нсколько мсяцевъ тому назадъ, въ которомъ она говоритъ о теб, о томъ, что ты знаешь, и что я должна буду узнать сегодня вечеромъ.

Альфредъ посмотрлъ на солнце, которое было уже очень низко, и сказалъ, что время, назначенное для передачи ей тайны,— закатъ солнца.

— Альфредъ, сказалъ Грэсъ серьезно, кладя свою руку на его плечо, въ этомъ письм, въ этомъ старомъ письм, которое, какъ ты говоришь, я такъ часто перечитывала, есть одна вещь, которой я теб не сказала. Но сегодня, милый мой, съ приближеніемъ этого заката, я не могу сохранять дольше этой тайны.

— Что это, моя дорогая?

— Когда Маріонъ собиралась уйти, она писала мн здсь, что однажды ты поручилъ мн священный залогъ, а что теперь она поручаетъ мн такимъ же священнымъ залогомъ тебя, Альфредъ, прося и умоляя меня, во имя любви къ ней и къ теб, не отвергать любви, которую какъ она думаетъ, ты перенесешь на меня, когда свжая рана заживетъ.

— И сдлать меня опять гордымъ и счастливымъ человкомъ. Не такъ-ли она говорила, Грэсъ?

— Она хотла меня осчастливить твоею любовью, былъ отвтъ его жены, между тмъ, какъ онъ держалъ ее въ своихъ объятіяхъ.

— Выслушай меня, моя милая, сказалъ онъ.

Она подняла голову.

— Нтъ, слушай меня такъ.

Онъ нжно положилъ ея голову опять къ себ на плечо.

— Я знаю, почему я никогда до сихъ поръ не слыхалъ этой части письма. Я знаю, почему ты тогда ни однимъ словомъ, ни однимъ взглядомъ не обнаружила малйшаго намека на это. Я знаю, почему ты, Грэсъ, хотя и была мн врнымъ другомъ, съ такимъ трудомъ сдлалась моею женою. И зная это, я знаю безцнное сокровище сердца, которое бьется возл моего, и благодарю Бога за свое богатство.

Грэсъ плакала, когда онъ прижалъ ее къ своему сердцу, но она плакала не отъ горя. Посл небольшого молчанія, Альфредъ посмотрлъ на ребенка, игравшаго съ корзинкою цвтовъ у ихъ ногъ, и сказалъ двочк, чтобы она посмотрла на солнце, какъ оно красно и золотисто.

— Альфредъ, сказала Грэсъ, быстро поднявъ голову при этихъ словахъ: солнце садится, ты не забылъ, что я должна узнать тайну до его заката.

— Ты, узнаешь, моя дорогая, всю истину исторіи Маріонъ, отвтилъ онъ.

— Всю истину! сказала она умоляющимъ голосомъ. Ничто больше не будетъ скрыто отъ меня? Таково было общаніе, не правда ли?

— Да, отвтилъ Альфредъ.

— Прежде, чмъ зайдетъ солнце въ день рожденія Маріонъ. А ты видишь, Альфредъ, оно быстро спускается.

Онъ окружилъ рукою ея талію и, смотря ей пристально въ глаза, отвтилъ.

— Эта истина хранилась такъ долго тайною не для того, чтобы я открылъ ее, милая Грэсъ, она должна исходить изъ другихъ устъ.

— Изъ другихъ устъ! повторила она слабымъ голосомъ.

— Да. Я знаю твое твердое сердце, я знаю твои силы, знаю, что одного слова приготовленія теб довольно. Ты сказала правду, что время настало. Скажи мн, что въ эту минуту ты обладаешь достаточною твердостью духа, чтобы перенести испытаніе… неожиданность… потрясеніе,— и встникъ ожидаетъ у воротъ.

— Какой встникъ? спросила она: и какую всть передастъ онъ мн?

— Я обязался не говорить больше ни слова, отвтилъ онъ, продолжая пристально смотрть на нее. Думаешь ли ты, что понимаешь меня?

— Я боюсь думать, сказала она.

Не смотря на пристальный взглядъ Альфреда, лицо его обнаруживало такое волненіе, которое пугало ее. Она опять скрыла свое лицо на плеч мужа и, дрожа всмъ тломъ, просила его подождать… одну минуту.

— Будь храбре, моя жена! Если ты довольно тверда, чтобы принять встника, — онъ ждетъ у воротъ. Солнце садится надъ днемъ рожденія Маріонъ. Смле, Грэсъ, смле!

Она подняла голову и, посмотрвъ на него, сказала, что готова. Когда она стояла и смотрла ему вслдъ, ея лицо было поразительно похоже на лицо Маріонъ. Альфредъ взялъ съ собою двочку. Грэсъ позвала ее обратно (она носила имя бжавшей двушки) и прижала къ своей груди. Ребенокъ освободившись изъ ея объятій, догналъ отца, и Грэсъ осталась одна.

Она сама не знала, чего бояться и на что надяться, но стояла неподвижно, смотря на портикъ, за которымъ исчезли ея мужъ съ ребенкомъ.

А! что это такое выдляется изъ тни портика? Кто это стоитъ на его порог? Что это за фигура въ блой одежд, шелестящей въ вечернемъ воздух, фигура, положившая голову на грудь ея отца и прижавшаяся къ его сердцу? О, Боже! не видніе ли это вырвалось изъ рунъ старика и съ крикомъ, съ безумнымъ порывомъ. бросилось къ ней и упало въ ея объятія!

— О, Маріонъ, Маріонъ! О, моя сестра! О, сокровище моего сердца! О, невыразимая радость и счастье!

Это не былъ сонъ, это не было видніе, вызванное надеждою и страхомъ, по сама Маріонъ, дорогая Маріонъ была въ ея объятіяхъ, такая прекрасная, счастливая, неизмненная заботами и испытаніями, такая неземная и чудная, что въ лучахъ заходящаго солнца она казалась духомъ, спустившимся на землю, чтобъ принести миръ и счастіе.

Грэсъ опустилась на скамью и наклонилась къ сестр, которая, стоя на колняхъ, съ челомъ, озареннымъ сіяніемъ заката, крпко прижалась къ ней, обвила ее обими руками и, улыбаясь сквозь слезы, не отрывала ни на одно мгновеніе своихъ глазъ отъ ея лица. Маріонъ прервала наконецъ молчаніе, голосъ ея былъ спокоенъ, тихъ, онъ звучно гармонировалъ съ прозрачными тонами наступавшаго вечера.

— Когда этотъ дорогой домъ былъ моимъ, Грэсъ, какъ онъ будетъ теперь опять…

— Подожди, дорогая! Одну минуту! О, Маріонъ, слышать опять твой голосъ!..

Грэсъ не могла выносить голоса, который она прежде такъ любила.

— Когда этотъ дорогой домъ былъ моимъ, Грэсъ (какъ онъ теперь будетъ опять), я любила Альфреда всею душою, продолжала Маріонъ, я любила его самою преданною любовью, я охотно умерла бы ради его, хотя была очень молода. Я никогда, ни одно мгновеніе и ни однимъ помышленіемъ не пренебрегла его привязанностью ко мн, она была для меня выше всякой цны. Хотя это было давно и теперь прошло и все совершенно измнилось, я не могла выносить мысли, что ты, которая умешь такъ хорошо любить, могла бы думать, что я не искренно любила его тогда.. Я никогда, Грэсъ, не любила его больше, какъ въ тотъ день, когда онъ покинулъ эти мста. Я никогда не любила его такъ сильно, какъ въ ту ночь, когда я покинула домъ.

Грэсъ, наклонившись къ Маріонъ, могла видть ея лицо. Она еще крпче сжала ее въ своихъ объятіяхъ.

— Но онъ, не подозрвая самъ, одержалъ побду, продолжала Маріонъ съ нжною улыбкою, надъ другимъ сердцемъ, еще прежде, чмъ я узнала, что у меня есть сердце для него. Это сердце (твое, сестра моя!) такъ покорилось другой привязанности,— любви ко мн, оно было такъ самоотверженно и благородно, что вырвало изъ себя любовь, оно было радо пожертвовать собою для меня и скрыло эту любовь отъ всхъ очей, кром моихъ, которыя сдлались прозорливыми отъ нжной привязанности и благодарности къ теб. Но я знала глубину этого сердца, я знала борьбу, которую оно перенесло. Я знала, какъ можетъ это сердце сдлать счастливымъ Альфреда, и знала, что, не смотря на его любовь ко мн, онъ цнилъ его по достоинству. Я поняла, сколько я обязана этому сердцу. Оно каждый день было мн великимъ примромъ. Я поняла, что если бы захотла, то могла бы сдлать для тебя Грэсъ, то же, что ты сдлала для меня. Я никогда не ложилась спать, не моля со слезами Бога помочь мн въ этомъ. Я ни разу не засыпала, чтобы не подумать объ истин словъ Альфреда въ день его отъзда, что скромная, обыденная борьба, происходящая въ сердцахъ, полныхъ любви, боле велика и славна, чмъ вс побды на поляхъ битвы. Думая все больше и больше о тхъ страданіяхъ, которыя ежедневно и каждый часъ повторяются въ великой борьб, о которой онъ говорилъ, думая объ этихъ великихъ страданіяхъ, терпливо переносимыхъ и никому неизвстныхъ, я чувствовала, что мое испытаніе становилось для меня легче. И Тотъ, Кто видитъ теперь наши сердца, моя дорогая, и знаетъ, что въ моемъ сердц нтъ ни одной капли горечи или печали, нтъ ничего, кром полнаго счастья, Тотъ далъ мн силу ршиться никогда, не быть женою Альфреда, Я ршила, что онъ будетъ моимъ братомъ и твоимъ мужемъ, если мое ршеніе приведетъ къ этой счастливой цли, но что я никогда (Грэсъ, я тогда сильно любила его. О, какъ сильно!), что я никогда не буду его женою!

— О, Маріонъ! О, Маріонъ!

— Я старалась казаться равнодушной къ нему, продолжала Маріонъ, прижавъ лицо сестры къ своему лицу, но это было мн очень тяжело, а ты была всегда неизмннымъ его заступникомъ. Я хотла высказать теб мое ршеніе, но ты не стала бы меня слушать, ты не захотла бы меня понять. Время его возвращенія приближалось. Я чувствовала, что должна была дйствовать прежде, чмъ возобновятся ежедневныя отношенія между нами. Я знала, что одно сильное испытаніе, перенесенное во-время, спасетъ насъ всхъ отъ продолжительной агоніи. Я знала, что если тогда же скроюсь, то совершится, что совершилось и что сдлало насъ обихъ счастливыми, Грэсъ! Я тогда написала доброй тет Март, прося ее дать мн пріютъ въ ея дом. Я тогда не все разсказала ей, а только одну часть случившагося, и она охотно общала принять меня къ себ. Въ то время, какъ моя ршимость боролась во мн съ моею любовью къ вамъ и къ моему дому, г. Уорденъ, приведенный къ намъ случаемъ, поселился на время въ нашемъ дом.

— Въ послдніе годы я иногда со страхомъ думала, что это могло случиться! воскликнула Грэсъ и стала страшно блдна. Ты никогда не любила его… и вышла за него замужъ изъ самоотверженія, ради меня!

— Онъ собирался тогда, продолжала Маріонъ, еще ближе прижимаясь къ сестр, тайно ухать изъ Англіи. Оставивъ нашъ домъ, онъ написалъ мн, объясняя свое положеніе и свои надежды въ будущемъ, и предлагалъ мн руку. Онъ говорилъ мн, что онъ замтилъ, какъ я несчастна въ ожиданіи возвращенія Альфреда. Онъ, вроятно, полагалъ, что въ моемъ слов, данномъ Альфреду, не участвовало сердце, а можетъ быть онъ думалъ, что я любила его когда-то, но потомъ разлюбила, можетъ быть, онъ думалъ, что когда я старалась казаться равнодушной, то, напротивъ, старалась именно скрыть равнодушіе, я не могу наврное сказать, что онъ предполагалъ, но я желала одного: убдить тебя, что я совершенно безнадежно потеряна для Альфреда… что я умерла для него! Понимаешь ли теперь, моя дорогая?

Сестра ея внимательно посмотрла ей въ лицо. Она, казалось, сомнвалась еще.

— Я видлась съ г Уорденомъ и положилась на его честь, наканун моего отъзда я передала ему свою тайну. Онъ сохранилъ ее. Понимаешь ли, моя милая?

Грэсъ смутно глядла на нее. Казалось, будто она не слышитъ ее.

— Моя дорогая! моя сестра! воскликнула Маріонъ, приди въ себя, выслушай меня, не смотри такъ странно на меня. Есть страны, моя дорогая, въ которыхъ люди, желая вырвать изъ своего сердца роковую страсть или желая бороться съ дорогими имъ чувствами и одержать надъ ними побду, удаляются отъ свта, съ тмъ, чтобы никогда не вернуться назадъ, и отршаются навсегда отъ всхъ мірскихъ страстей и надеждъ. Когда такъ поступаютъ женщины, то он получаютъ имя, столь дорогое и теб, и мн: онназываютъ другъ друга сестрами. Но могутъ быть сестры, Грэсъ, которыя и въ этомъ большомъ свт, подъ его свободнымъ небомъ, среди многолюдныхъ городовъ и ихъ дятельной жизни, длаютъ то же самое, стараясь помочь ближнимъ и приносить имъ добро. Съ сердцемъ молодымъ и свжимъ, открытымъ для всхъ надеждъ, он могутъ сказать: борьба давно прошла, побда давно одержана. И я одна изъ нихъ! Теперь ты меня понимаешь!

Грэсъ продолжала пристально смотрть на нее и ничего не отвчала.

— О, Грэсъ, милая Грэсъ, воскликнула Маріонъ, еще нжне прижимаясь къ ея груди, если бы ты не была счастливою женою и матерью, еслибы у меня не было тутъ маленькой тезки, еслибы Альфредъ, мой милый братъ, не былъ твоимъ нжно-любимымъ мужемъ, откуда взялся-бы у меня тотъ восторгъ, который я чувствую сегодня! Но я вернулась такой, какой ушла отсюда. Мое сердце не знало другой любви, безъ нея я никому не дала бы моей руки. Я все та же, твоя незамужняя и необрученная сестра, твоя прежняя, любящая Маріонъ, въ сердц которой ты, Грэсъ, существуешь одна и безраздльно.

Теперь Грэсъ поняла все. Взоръ ея смягчился, слезы пришли ей на помощь, и, бросившись къ сестр на шею, она плакала, плакала и ласкала ее, какъ-будто Маріонъ превратилась опять въ ребенка.

Когда он успокоились, то увидли доктора, его сестру,— добрую тетю Марту и Альфреда, стоявшихъ возл нихъ.

— Сегодня для меня тяжелый день, сказала добрая тетя Марта, улыбаясь сквозь слезы и цлуя своихъ племянницъ, потому что длая васъ всхъ счастливыми, я теряю дорогого мн товарища. Что можете вы мн дать взамнъ Маріонъ?

— Обращеннаго брата, отвтилъ докторъ.

— Это, конечно, что-нибудь да значитъ, возразила тетя Марта,— въ такой шутк, какъ…

— Нтъ пожалуйста! остановилъ ее докторъ тономъ кающагося.

— Хорошо, не буду, сказала тетя Марта. Но я считаю, что со мною дурно поступаютъ. Я не знаю, что со мною станется безъ Маріонъ посл того, какъ мы съ нею прожили полдюжины лтъ.

— Я думаю, что ты должна перехать сюда жить вмст съ нами, отвтилъ докторъ. Мы теперь не будемъ ссориться, Марта.

— Или вы должны выйти замужъ, тетя, сказалъ Альфредъ.

— И вправду, возразила старушка, я думаю, что это былобы хорошею спекуляціею, еслибы я забрала въ руки Михаила Уордена, который, какъ я слышала, вернулся домой, измнившись, къ лучшему во всхъ отношеніяхъ. Но, такъ какъ я знала его еще мальчикомъ, когда я была уже не очень молодая женщина, то онъ, пожалуй, не заплатитъ мн взаимностью. Такъ я лучше ужь ршусь поселиться съ Маріонъ, когда она выйдетъ замужъ, а до тхъ поръ (это будетъ недолго, надюсь), буду жить одна. Что ты хочешь сказать, братъ?

— Мн очень хочется сказать, что этотъ свтъ все-таки смшонъ и что въ немъ нтъ ничего серьезнаго, замтилъ бдный, старый докторъ.

— Ты можешь двадцать разъ клятвенно повторять это, Антонъ, если ты желаешь, сказала его сестра, но никто теб не повритъ, взглянувъ на твои глаза.

— Этотъ міръ наполненъ сердцами, сказалъ докторъ, лаская свою младшую дочь и нагибаясь черезъ нее, чтобы приласкать Грэсъ, потому что онъ никакъ не могъ разнять двухъ сестеръ: и этотъ міръ дйствительно серьезенъ, не смотря на вс его безумства, даже на мое безумство, котораго было-бы достаточно, чтобы смутить весь земной шаръ, и солнце никогда не восходитъ надъ этимъ міромъ, чтобы не освтить тысячи безкровныхъ битвъ, которыя награждаютъ его за вс несчастія и варварства настоящихъ войнъ, и мы должны быть осторожны, понося этотъ міръ, да проститъ насъ Богъ, потому что этотъ міръ священныхъ тайнъ, и одинъ только Творецъ знаетъ, что сокрыто въ душ самаго скромнаго его созданія.

Вы не были бы довольны моимъ грубымъ перомъ, еслибы я выставилъ передъ вашими глазами вс восторги этого семейства, такъ долго разлученнаго и теперь опять соединеннаго. Поэтому я не стану повторять, вслдъ за докторомъ, его кроткія воспоминанія о гор, которое онъ перенесъ, когда лишился Маріонъ, я не стану также говорить, какъ онъ нашелъ, что міръ серьезенъ, что во всякомъ сердц должна быть какая-нибудь любовь и что такое ничтожное обстоятельство, какъ отсутствіе Маріонъ, повергло его, философа, въ большое. горе. Не стану также говорить, какъ, изъ участія къ его горю, сестра давно уже понемногу открыла ему тайну и дала ему возможность узнать всю цну сердца его дочери, лишившей себя добровольно отческаго крова.

Не скажу также, какъ въ теченіе послдняго года и Альфредъ Гитфильдъ узналъ истину, какъ Маріонъ видлась съ нимъ и общала ему, какъ своему брату, что въ вечеръ дня ея рожденія Грэсъ узнаетъ все изъ ея устъ.

— Прошу извиненія, докторъ, произнесъ Снитче, выглядывая изъ калитки сада. Могу я войти?

Не дождавшись позволенія, онъ прямо подошелъ къ Маріонъ и съ искренней радостью поцловалъ ей руку.

— Еслибы г. Крэгсъ былъ живъ, моя дорогая миссъ Маріонъ, сказалъ г. Снитче, онъ принялъ-бы живое участіе въ этихъ событіяхъ. Онъ, можетъ быть, доказали-бы ему, г. Альфредъ, что жизнь не слишкомъ легка и что необходимо ее смягчать, насколько мы можемъ, г. Крэгсъ, сэръ, былъ человкъ, котораго можно было убдить, онъ всегда поддавался убжденіямъ. Еслибы теперь онъ былъ еще способенъ убждаться, я… но это слабость. Мистриссъ Снитче, моя милая, вы между старыми друзьями.

На этотъ зовъ жена его показалась изъ калитки.

— Подойдите сюда на минутку, г. Снитче, сказала эта дама. Вдь вызнаете, что не въ моихъ привычкахъ тревожить прахъ усопшихъ.

— Нтъ, моя милая, я это знаю, возразилъ ея мужъ.

— Г. Крэгсъ…

— Да, моя милая, онъ умеръ, сказалъ г. Снитче.

— Но я васъ спрашиваю, начала опять его жена, помните-ли вы вечеръ бала? Я только это спрашиваю у васъ. Если вы его помните, и если память не вполн вамъ измнила, г. Снитче, и если вы не вполн ослплены своимъ пристрастіемъ, то прошу васъ вспомнить о томъ вечер въ связи съ сегодняшнимъ,— вспомнить, какъ я васъ просила и умоляла на колняхъ…

— На колняхъ, моя милая? повторилъ г. Снитче воспросительяо.

— Да! смло подтвердила госпожа Снитче, и вы знаете это,— какъ я васъ умоляла на колняхъ, чтобы вы остерегались этого человка, чтобы вы посмотрли ему въ глаза, а теперь прошу васъ мн сказать, была ли я права и не было ли у него тогда секретовъ, которые онъ не желалъ говорить.

— Госпожа Снитче, отвтилъ ей мужъ на-ухо, сударыня, не замтили ли вы чего-нибудь въ моихъ глазахъ?

— Нтъ, рзко отвтила г-жа Снитче, не льстите себ.

— Потому что въ этотъ вечеръ, сударыня, продолжалъ онъ,дергая ее за рукавъ, случилось, что мы оба знали секретъ, котораго не желали говорить, и что мы знали оба положительно одно и то же. Итакъ, чмъ меньше вы будете говорить о подобныхъ вещахъ, тмъ это будетъ лучше, г-жа Снитче, и припомните это какъ предостереженіе, чтобы смотрть впередъ боле разумными и боле снисходительными глазами. Миссъ Маріонъ, я привелъ къ вамъ вашего стараго друга. Ступайте сюда, мистрисъ.

Бдная Клемэнси, закрывъ глаза передникомъ, медленно подвигалась въ сопровожденіи своего мужа, послдній былъ погруженъ въ уныніе отъ предчувствія, что если его жена отдастся сильно горю, то ‘Мушкатная Терка’ пропадетъ.

— Ну, мистрисъ, сказалъ стряпчій, удерживая Маріонъ, которая побжала-было къ ней, и закрывая ее собою: что съ вами Клемэнси?

— Что со мною! воскликнула бдная Клемэнси. Отъ удивленія и негодованія при такомъ вопрос и отъ волненія, усиленаго въ эту минуту какимъ-то страннымъ восклицаніемъ г. Бритэна, она подняла голову и вдругъ увидла дорогое лицо, которое она. такъ хорошо помнила. Она совсмъ потерялась, отскочила назадъ, потомъ зарыдала, засмялась, опять заплакала, закричала, бросилась обнимать Маріонъ, крпко цлуя ее, потомъ, оставивъ ее, бросилась обнимать г. Снитче (къ крайнему негодованію г-жи Снитче), затмъ бросилась къ доктору, обняла его, бросилась къ Бритэну, обняла и его и кончила тмъ, что обняла наконецъ себя и, закрывъ голову передникомъ, истерически зарыдала.

Между тмъ въ садъ вошелъ кто-то посторонній. Онъ стоялъ въ отдаленіи, никмъ незамчаемый, потому что никто не могъ обратить вниманіе на окружающее,— до того это вниманіе было поглощено восторгами Клемэнси. Но онъ, казалось, и не желалъ быть замченнымъ и стоялъ одинъ съ опущенными глазами. Это былъ красивый мужчина, но во всей его фигур виднлась какая-то печаль, которую общее счастіе длало еще замтне.

Его и вовсе не замтили бы, если бы не быстрые глаза тети Марты, которая, увидвъ его, тотчасъ же подошла къ нему и начала съ нимъ говорить, затмъ она возвратилась къ Маріонъ и шепнула ей что-то на ухо, чему послдняя, казалось, очень удивилась. Но вскор она пришла въ себя отъ смущенія и, застнчиво приблизившись, вмст съ тетей Мартой, къ этому господину, также вступила съ нимъ въ разговоръ.

Въ это время стряпчій, вынимая изъ кармана какую-то бумагу, имвшую видъ законнаго документа, сказалъ:

— Г. Бритэнъ, поздравляю! Вы теперь полный и единственный владтель арендуемаго вами мста и трактира, или гостинницы, которую вы содержите и которая извстна подъ вывскою ‘Мушкатной Терки’. Ваша жена лишилась одного дома изъ-за моего кліента, г. Михаила Уордена, теперь она пріобртаетъ другой домъ. Въ одинъ прекрасный день я буду имть удовольствіе просить вашего голоса на выборахъ въ графств.

— Произойдетъ ли какое-нибудь измненіе въ моемъ голос, если измнить вывску? спросилъ Бритэнъ.

— Нисколько, возразилъ стряпчій.

— Такъ будьте добры прибавить къ вывск: ‘и Наперстокъ’. Оба девиза будутъ нарисованы у меня на стн въ гостинной, вмсто портрета жены.

— А мн позвольте, произнесъ голосъ изъ-за Бритэна (это былъ голосъ пришедшаго господина, голосъ Михаила Уордена), позвольте мн воспользоваться выгодою этихъ девизовъ. Г. Гитфильдъ и докторъ Джедлеръ! я могъ бы причинить вамъ большое зло. Если я его не сдлалъ, то въ этомъ не мое достоинство. Я не скажу, что теперь я сталъ шестью годами умне и лучше, но, во всякомъ случа, я испыталъ въ продолженіе шести лтъ чувство самообличенія. Я не могу выставить никакой разумной причины тому, чтобы вы обходились со мною ласково. Я употребилъ во зло гостепріимство этого дома и, къ моему стыду, получилъ жестокій урокъ отъ особы (онъ посмотрлъ на Маріонъ), которую я смиренно молилъ о прощеніи, когда оцнилъ ея достоинства и мою собственную негодность. Черезъ нсколько дней я навсегда покину эти мста и умоляю васъ о прощеніи. Поступите такъ, какъ вы желали бы, чтобы поступали съ вами! Забудьте и простите!

Время, отъ котораго я узналъ послднюю часть этой исторіи и съ которымъ я имю удовольствіе быть лично знакомымъ добрыхъ тридцать пять лтъ, сообщило мн, опираясь на свою косу, что Михаилъ Уорденъ не ухалъ и не продалъ своего дома, но снова зажилъ въ немъ, гостепріимно принимая всхъ друзей, и, главное, что онъ женился и что жена его, составлявшая гордость и честь всей страны, называлась Маріонъ.

Но такъ какъ я замтилъ, что Время спутываетъ иногда событія, то и не знаю, насколько можно положиться на его авторитетъ.

0x01 graphic

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

БИТВА ЖИЗНИ.

Часть I.

Часть II.

Часть III.

Читайте также: