Сверчок за очагом, Диккенс Чарльз, Год: 1845 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО,
Ф. РЕЗЕНЕРА.

ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ, СЪ 62 ПОЛИТИПАЖАМИ И ЗАСТАВКАМИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ В. И. ГУБИНСКАГО.

0x01 graphic

СВЕРЧОКЪ НА ШЕСТК.

Глава I.

Началъ чайникъ! Не повторяйте мн того, что говоритъ госпожа Перибингль. Я это лучше знаю. Госпожа Перибингль можетъ утверждать до скончанія вковъ, что трудно ршить,— кто началъ первый. Но я говорю, что началъ именно чайникъ. Надюсь, что я долженъ это знать. Чайникъ началъ цлыми пятью минутами раньше чмъ сверчокъ чирикнулъ въ первый разъ,— цлыми пятью минутами, по тмъ маленькимъ голландскимъ часамъ, которые стоятъ въ углу.

Часы уже кончили бить, и стоящій на верху ихъ маленькій косарь, судорожно дергая вправо и влво своею косою, не усплъ еще скосить и полъ-акра воображаемой травы передъ фасадомъ мавританскаго дворца, когда сверчекъ присоединился къ чайнику.

Я отъ природы не упрямъ. Всякій знаетъ это. Я бы не осмлился противорчить госпож Перибингль, если-бы не былъ положительно увренъ въ этомъ дл. Ни за что не сдлалъ бы я этого. Но здсь вопросъ весь въ факт. Фактъ же тотъ, что чайникъ началъ по крайней мр пятью минутами прежде, нежели сверчокъ подалъ малйшій признакъ жизни. Если вы станете со мною спорить, я скажу, что десятью. Дайте мн разсказать въ точности, какъ все случилось. Правда, я долженъ былъ сдлать это съ первыхъ же словъ. Но, разсказывая исторію, нужно всегда начинать ее съ начала, а какъ же начать сначала, если не начать съ чайника?

Между чайникомъ и сверчкомъ была какая-то борьба, т. е., поймите меня, какъ слдуетъ — было какое-то состязаніе въ искусств. Вотъ что повело къ нему, и какъ это случилось.

Однажды, въ сумерки, въ холодную и сырую погоду, госпожа Перибингль, стуча о мокрые камни своими тяжелыми галошами съ желзными кольцами, которыя производили по всему двору безчисленныя грубыя изображенія первыхъ теоремъ Эвклида {Англичане до сихъ поръ учатъ геометріи по Эвклиду.}, вышла, къ колодцу, налила чайникъ до самыхъ краевъ водою и вернулась въ комнату, только уже безъ галошъ (это много значитъ, потому что галоши были очень большія, а, госпожа Перибингль очень маленькая).

Вернувшись, она поставила чайникъ на огонь. Длая это, она вышла изъ себя или, по крайней мр, измнила на минуту своему всегда терпливому нраву, потому что вода, будучи такъ холодна и непріятна, что, казалось, могла проникнуть во всякаго рода матерію, не исключая и желзныхъ колецъ на галошахъ, добралась до пятокъ госпожи Перибингль и забрызгала ея ноги. А когда мы гордимся (и совершенно справедливо) нашими ножками и очень щепетильны на счетъ опрятности чулокъ, мы находимъ, что очень тяжело переносить такого рода непріятности. Къ тому же чайникъ былъ невыносимо упрямъ. Онъ не позволялъ вшать себя на желзный брусъ, онъ не хотлъ и слышать о томъ, чтобы добродушно приноровиться къ неровностямъ углей, онъ хотлъ, во что бы то ни стало, нагибаться впередъ какъ пьяный и — такой глупый — обливать очагъ. Онъ былъ ужасно сварливъ, шиплъ и ворчалъ на огонь. Къ довершенію же всего, крышка стала противиться рукамъ госпожи Перибингль. Она повернулась сперва вверхъ дномъ, а затмъ съ дерзостью, достойной лучшей участи, повернулась бокомъ и погрузилась на самое дно чайника. Корпусъ корабля ‘Рояль Джорджъ’, когда его вытаскивали изъ воды, не оказывалъ и половины такого ужаснаго сопротивленія, какое употребляла крышка, пока госпож Перибингль удалось наконецъ ее достать.

Но чайникъ все-таки продолжалъ быть упрямымъ и сердитымъ. Онъ нахально подымалъ свой носъ, дерзко и насмшливо брызгая на госпожу Перибингль, будто хотлъ сказать: ‘Я не хочу кипть, ничто не можетъ меня къ тому принудить’.

Но госпожа Перибингль скоро пришла въ хорошее расположеніе духа. Она весело стерла пыль со своихъ полненькихъ ручекъ и, смясь, услась противъ чайника.

Между тмъ веселое пламя то подымалось высоко, то снова опускалось, ярко освщая маленькаго косаря надъ голландскими часами, который, при колебаніи пламени, стоялъ будто вкопанный передъ фасадомъ мавританскаго дворца,— и казалось, что, кром пламени, ничто не двигалось.

А между тмъ косарь двигался, у него были спазмы, которыя очень врно и правильно повторялись по два раза въ каждую секунду. Когда же часы принялись бить, тогда страданія косаря стали ужасны, а когда изъ-за опускной двери мавританскаго дворца выглянула кукушка и прокуковала шесть разъ, то каждый ея звукъ потрясалъ косаря, какъ голосъ привиднія, или какъ будто косаря дергали за ноги какой-нибудь проволокой.

Только посл сильнаго волненія, и когда скрипніе и жужжаніе цпей и гирь подъ нимъ прекращались, испуганный косарь успокоился. И онъ приходилъ въ ужасъ не даромъ. Эти гремучіе, похожіе на скелетъ часы способны хоть кого смутить, и я удивляюсь, что кто-нибудь, тмъ боле голландцы, могли выдумать такіе часы. Существуетъ народное поврье, что голландцы любятъ обширные футляры и широкое платье для нижнихъ частей своего тла. Поэтому они скоре всхъ могли выдумать что-нибудь, чтобы часы ихъ не были такъ костлявы и ничмъ не прикрыты.

Вотъ тутъ-то, замтьте, и началъ чайникъ. Приходя все боле и боле въ нжное и музыкальное настроеніе и чувствуя въ своемъ горл неудержимое клокотанье, онъ началъ позволять себ короткія горловыя всхрапыванія, которыя, впрочемъ, онъ задерживалъ почти въ самомъ ихъ зародыш, какъ будто чувствовалъ себя еще не въ совсмъ хорошемъ расположеніи духа. Но, посл двухъ, трехъ попытокъ удержать въ себ свои веселые порывы, онъ откинулъ прочь всякую угрюмость, всякое стсненіе и залился такими веселыми звуками, о какихъ ни одинъ глупый соловей и понятія не иметъ. Но эти звуки были вмст съ тмъ такъ просты, что вы поняли бы ихъ, какъ книгу, даже, быть можетъ, лучше нкоторыхъ книгъ, которыя мы съ вами могли-бы назвать. Выпуская свое теплое дыханіе въ вид легкаго облака, которое, весело и граціозно поднявшись на нсколько футовъ, держалось подъ сводомъ камина, какъ подъ своимъ домашнимъ небомъ, чайникъ закатывался съ такою энергичною веселостью, что его желзное тло шумло и тряслось на огн. Даже крышка, недавно столь мятежная (таково вліяніе хорошаго примра), исполняла какой-то танецъ въ род жиги и брянцала, припрыгивая, какъ бубенъ.

Нтъ никакого сомннія въ томъ, что псня чайника была не что иное, какъ приглашеніе и привтствіе кому-нибудь вн дома, кому-нибудь, кто въ это время приближался къ уютному домику и къ яркому огню. Госпожа Перибингль знала это отлично. Она сидла противъ камина и задумалась, а чайникъ плъ: Сегодня ночь темная, и дорога уже устлана сгнившими листьями. Въ воздух туманъ и мракъ, на земл грязь и слякоть. На неб остался свтъ, но то непріятный свтъ, темно-красное пятно на запад,— пятно, которымъ втеръ и солнце заклеймили облака, какъ-бы въ наказаніе за то, что послднія принесли такую погоду, широкое открытое мсто вдоль дороги представляется длинной, мрачной, черной полосой. На дорожномъ столб — иней, а въ колеяхъ — слякоть. Вода еще не замерзла, но уже не свободна. Ни что вообще не иметъ опредленной формы и характера. Но вотъ онъ идетъ, идетъ, идетъ…

Тутъ-то, если позволите, и заплъ сверчокъ, да такъ громко, какъ-будто онъ присоединился къ хору. Голосъ его былъ такъ поразительно непропорціоналенъ его росту, въ сравненіи съ чайникомъ (ростъ! да вы его и не замтили бы даже), что если бы онъ лопнулъ, какъ слишкомъ туго заряженная пушка, если бы онъ палъ на мст, разорванный на пятьдесятъ кусковъ, то это показалось бы естественнымъ и неизбжнымъ послдствіемъ, даже цлью, къ которой онъ какъ-будто нарочно стремился.

Чайникъ исполнилъ свое послднее соло. Однако же онъ продолжалъ пть еще съ большимъ усердіемъ. Но сверчокъ взялъ верхъ и не уступалъ чайнику. Боже мой! какъ онъ чирикалъ. Его пронзительный, пискливый, рзкій голосъ раздавался по всему дому и какъ-будто сверкалъ подобно звзд среди ночного мрака.. Въ его самыхъ громкихъ нотахъ слышались какія-то неописываемыя трели и дрожаніе, которыя наводили на мысль, что онъ не могъ держаться на логахъ и въ энтузіазм скакалъ съ мста на мсто. Однако же дуэтъ сверчка съ чайникомъ шелъ очень хорошо. Псня и припвъ были все т же, но они становились громче, громче, все громче и громче… такъ подстрекало соревнованіе.

Хорошенькая, маленькая слушательница,— потому что она была хорошенькая и молодая, хотя немного толстенькая (что касается до меня, то я не нахожу это недостаткомъ),— итакъ, хорошенькая маленькая слушательница зажгла свчку, взглянула на косаря надъ часами, который былъ занятъ довольно усердно косьбой минутъ, и посмотрла въ окно, въ которомъ, благодаря темнот, она не увидла ничего, кром отраженія въ стекл собственнаго личика. А я того мннія (такого были бы, наврное, и вы), что она долго бы смотрла и все-таки не увидла бы ничего, даже вполовину такого пріятнаго. Когда она вернулась и услась на прежнее мсто, сверчокъ и чайникъ продолжали свой дуэтъ со всмъ пыломъ горячаго соревнованія. При этомъ ясно было, что слабая сторона чайника состояла въ томъ, что онъ не зналъ, когда онъ будетъ побжденъ.

Въ ихъ псн слышалось сильное возбужденіе, какъ-бы во время скачки. Чиркъ, чиркъ, чиркъ,— сверчокъ обогналъ на цлую милю. Гумъ, гумъ, гум-м-мъ,— чайникъ гудитъ недалеко, какъ огромный волчокъ. Чиркъ, чиркъ, чиркъ,— сверчокъ обогнулъ уголъ. Гумъ, гумъ, гум-м-мъ,— чайникъ упорствуетъ въ погон за нимъ, не думая уступать. Чиркъ, чиркъ, чиркъ,— сверчокъ бжитъ еще скоре. Гумъ, гумъ, гум-м-мъ — чайникъ слдуетъ тихо, но твердо. Чиркъ, чиркъ, чиркъ,— сверчокъ скоро побдитъ. Гумъ, гумъ, гум-м-мъ,— чайникъ не намренъ быть побжденнымъ. Такимъ образомъ это продолжалось до тхъ поръ, когда они до того спутались въ безпорядк и суматох состязанія, что даже голова, боле свжая, чмъ ваша или моя, не могла-бы положительно ршить,— чайникъ ли чирикалъ, а сверчокъ гудлъ, сверчокъ ли чирикалъ, а чайникъ гудлъ, или оба они вмст и чирикали, и гудли. Но въ чемъ нтъ никакого сомннія, это то, что и чайникъ, и сверчокъ въ одну и ту же секунду, какъ-будто въ силу какого-то союза, извстнаго имъ однимъ, послали свою привтственную псню за окно на луч отъ свчки, который освтилъ часть дороги. Этотъ лучъ упалъ на человка, шедшаго въ эту минуту по направленію къ свту, и въ одинъ мигъ (буквально) привтствовалъ его, какъ будто воскликнувъ: милости просимъ, домой, мой голубчикъ!

0x01 graphic

Достигнувъ этой цли, чайникъ былъ совершенно побжденъ. Вода закипла черезъ край, и чайникъ былъ снятъ съ огня. Тогда госпожа Перибингль побжала къ двери, за которой шумъ отъ колесъ телги, лошадиный топотъ, голосъ человка, бганье взадъ и впередъ собаки, не чувствовавшей себя отъ радости, и появленіе, столь же удивительное, какъ и непостижимое, ребенка, производили неимоврную суматоху.

Откуда взялся ребенокъ и какъ онъ очутился въ ту же минуту на рукахъ госпожи Перибингль? Я не знаю. Но врно то, что живой ребенокъ, которымъ госпожа Перибингль, повидимому, очень гордилась, былъ у нея на рукахъ, когда мужчина здоровой наружности и гораздо выше и гораздо старше ея, нжно привлекъ ее къ огню. Онъ долженъ былъ порядочно нагнуться, чтобы поцловать ее. Но она стоила этого труда. Человкъ, ростомъ въ шесть футовъ, шесть дюймовъ, да еще съ ломотой въ членахъ, съ удовольствіемъ нагнулся бы, чтобы поцловать ее.

— Боже милосердый! Джонъ, воскликнула госпожа Перибингль, въ какое состояніе привела тебя эта погода!

Дйствительно ему досталось отъ погоды. Туманъ вислъ на его рсницахъ, въ вид ледяныхъ сосулекъ, а на бород его появилась цлая радуга, когда онъ подошелъ къ огню.

— Да видишь ли, Крошка, говорилъ Джонъ медленно, снявъ съ шеи шарфъ и согрвая руки: сегодня погода не совсмъ лтняя, потому это и неудивительно.

— Я бы желала, чтобъ ты не называлъ меня Крошкой, Джонъ, я этого не люблю, сказала госпожа Перибингль, надувая губки съ выраженіемъ, которое ясно показывало, что она, напротивъ, очень любитъ это названіе.

— Что же ты такое на самомъ дл? отвтилъ Джонъ, смотря съ улыбкою на свою жену и обнимая ея талію съ такою нжностью, на какую только была способна эта огромная и сильная рука. Крошка и… онъ посмотрлъ на ребенка, Крошка со своимъ… нтъ, не скажу, чтобы не испортить его. Но я чуть-чуть не сказалъ острое словцо. Никогда я не былъ такъ близокъ къ тому, чтобы произнести его.

0x01 graphic

Онъ часто, по его словамъ, хотлъ сказать что-то очень остроумное, этотъ огромный, медленный, честный Джонъ, этотъ Джонъ, тяжелый тломъ, но легкій духомъ, грубый по наружности, но нжный сердцемъ, мшкотный на видъ, но быстрый на самомъ дл, недалекій, но такой добрый. О, мать природа, надли своихъ дтей тою истинной поэзіей сердца, которая скрыта въ душ этого бднаго извощика (кстати, — онъ былъ не боле, какъ извощикъ), и мы охотно будемъ слушать ихъ прозаическіе разговоры, охотно будемъ смотрть на ихъ прозаическую жизнь и будемъ благословлять тебя за то, что ты сталкиваешь насъ съ такими людьми.

Положительно весело было смотрть, какъ Крошка, со своимъ малюткой (совершенной куклой) на рукахъ, сидла противъ камина, какъ она съ кокетливою задумчивостью смотрла на огонь, склонивъ, подобно птенчику, свою нжную головку на большое, грубое плечо извощика. Она длала это самымъ смшнымъ образомъ,— наполовину естественнымъ, наполовину заученнымъ. Весело было смотрть, какъ Джонъ, со своей неуклюжестью, нжно старался приноровить свою грубую фигуру, чтобы дать опору, въ которой нуждалось это легкое созданье, какъ онъ, при своемъ зрломъ возраст, старался быть подходящимъ къ ея цвтущей юности. Весело было смотрть, какъ Тилли Слобои стояла поодоль, въ ожиданіи, что ей передадутъ ребенка, и любовалась этой группой, хотя ей было всего лтъ четырнадцать, пятнадцать, она стояла съ открытымъ ртомъ и широко раскрытыми глазами, вытянувъ впередъ шею, точно вдыхала въ себя, какъ воздухъ, счастье своихъ хозяевъ. Не мене забавно было видть, какъ посл какого-то замчанія, сдланнаго Крошкой на счетъ ребенка, Джонъ захотлъ его приласкать, но тотчасъ затмъ удержалъ свою руку, какъ-будто боясь раздавить его. Онъ наклонился только впередъ и съ почтительнаго отдаленія любовался малюткой, съ гордостью, соединенной съ замшательствомъ,— съ такимъ, однимъ словомъ, чувствомъ, какое могла бы испытывать добродушная дворняшка, если бы увидла себя въ одинъ прекрасный день матерью молодой канарейки.

— Неправда-ли, какъ онъ хорошъ, Джонъ? Неправда-ли, какъ онъ милъ, когда спитъ?

— Очень милъ, отвтилъ Джонъ, очень милъ. Онъ большею частью спитъ, не правда-ли?

— О, нтъ, Джонъ! Боже мой, нтъ!

— А, сказалъ Джонъ! задумавшись. Я думалъ, что глаза у него всегда закрыты. Эй!

— Господи, Джонъ, какъ ты испугалъ его!

— Да, кажется, ему. не годится вертть глазами такъ, какъ это онъ длаетъ теперь, не такъ-ли? сказалъ удивленный извощикъ. Смотри, какъ онъ обоими разомъ моргаетъ. Посмотри-ка на его ротъ. Онъ раскрываетъ и закрываетъ его, какъ золотыя рыбки!

— Вы не достойны быть отцомъ, произнесла Крошка съ полнымъ авторитетомъ опытной матери семейства. Впрочемъ, откуда вамъ знать, Джонъ, вс небольшіе недуги, которымъ подвержены дти. Вы даже и названій-то имъ не знаете, вы, глупые мужчины.

Переложивъ ребенка на лвую руку и потрепавъ его слегка по спинк, какъ бы для успокоенія его, она, смясь, ущипнула за ухо своего мужа.

— Нтъ, произнесъ Джонъ, снимая свое пальто. Ты совершенно права, Крошка. Я въ этомъ не понимаю никакого толку. Я знаю только, что сегодня вечеромъ я порядочно-таки боролся съ втромъ. Втеръ былъ сверо-восточный и во всю дорогу дулъ прямо въ повозку.

— Ахъ, и въ самомъ дл, мой бдный, старый другъ! воскликнула госпожа Перибингль и быстро принялась за дло. Тилли, возьмите драгоцнную малютку, пока я постараюсь быть на что-нибудь пригодной. Боже мой! я, кажется, способна задушить его поцлуями. Поди прочь, моя добрая собака, поди прочь, Боксеръ. Дай мн только заварить чай, Джонъ: тогда я помогу теб разобрать посылки. Я буду помогать теб, какъ трудолюбивая пчелка. ‘Какъ маленькая пчелка!’… и т. д. Ты знаешь конецъ, Джонъ? Училъ ли ты, когда былъ въ школ, эту пчелку?

— Я не совсмъ доучилъ ее, отвтилъ Джонъ. Я былъ очень близокъ къ тому, чтобы знать ее наизусть. Но я, пожалуй, испортилъ бы ее.

— Ха, ха, ха! разсмялась Крошка. Смхъ ея былъ самый веселый. Какой ты милый, старый, прелестный дурачекъ, Джонъ.

Нисколько не оспаривая этихъ словъ, Джонъ вышелъ во дворъ, чтобы присмотрть за мальчикомъ, которому былъ порученъ присмотръ за лошадью и фонарь котораго уже въ теченіе нсколькихъ минутъ сверкалъ передъ окномъ, какъ блудящій огонекъ. Лошадь была такъ толста, что вы не поврили бы мн, если бы я вамъ сказалъ ея мру въ толщину, и такъ стара, что день ея рожденія былъ потерянъ во мрак древности. Боксеръ, чувствуя, что все семейство достойно его вниманія и что вниманіе это должно быть раздлено совершенно безпристрастно между всми членами семьи, постоянно выбгалъ на улицу и вбгалъ опять въ домъ, какъ сумасшедшій. То вертлся онъ, лая, вокругъ лошади, пока ее обтирали у дверей конюшни, то, будто дикій зврь, бросался на свою госпожу и тотчасъ же быстро останавливался, то вдругъ прикладывалъ свой мокрый носъ къ лицу Тилли Слобои, которая, сидя на низкомъ стул у огня и пугаясь прикосновенія, вскрикивала, то оказывалъ непрошенное вниманіе ребенку, то, покружившись передъ огнемъ, укладывался какъ-будто на всю ночь, то вскакивалъ опять и отправлялся во дворъ, вертя хвостомъ, какъ-будто вспомнилъ вдругъ о какомъ-нибудь назначенномъ ему свиданіи и не желалъ его пропустить.

— Готово! произнесла Крошка, такъ же серьезно занятая, какъ ребенокъ, который играетъ въ хозяйство. Чайникъ на ршетк. Вотъ кусокъ холоднаго окорока, вотъ масло, вотъ свжій хлбъ, все тутъ! Вотъ корзина для маленькихъ пакетовъ, Джонъ, если они есть у тебя. Да гд же ты, Джонъ? Смотрите, Тилли, вы уроните моего милаго ребенка подъ ршетку.

Хотя миссъ Слобои съ живостью отвергла это замчаніе, однако же, надо правду сказать, что она имла удивительный талантъ ставить ребенка въ затруднительныя положенія, она даже часто, со всмъ хладнокровіемъ, свойственнымъ только ей одной, ставила въ опасность жизнь этого нжнаго существа. Фигура этой молодой особы была до того худа и пряма, что платье ея казалось въ постоянной опасности свалиться съ ея плечь, на которыхъ оно висло совершенно свободно, какъ на вшалк. Костюмъ ея былъ замчателенъ тмъ, что, при всевозможныхъ случаяхъ, онъ гд-нибудь непремнно раскрывался и обнаруживалъ подъ собою куски фланели странной формы. На спин можно было видть куски корсажа или корсета темно-зеленаго цвта. Такъ какъ миссъ Слобои имла привычку постоянно удивляться чему-нибудь, развая при этомъ ротъ, и кром того находилась въ непрерывномъ созерцаніи совершенствъ своей госпожи и ребенка, то можно сказать, что ея ошибки и неловкости длали честь ея голов и сердцу, и хотя он оказывали мало почету голов ребенка, которую приводили въ соприкосновеніе съ дверьми, столами, перилами, со спинками кроватей и другими посторонними предметами, но все-таки он были честными результатами постояннаго удивленія Тилли Слобои тому, что съ нею обращаются такъ ласково и что она очутилась въ такомъ комфортабельномъ дом,— потому что мать и отецъ ея были неизвстны, и Тилли была воспитана въ дом общественнаго призрнія, какъ найденышъ, а найденыши вообще неизбалованы.

Право, забавно было видть, какъ маленькая Перибингль, вернувшись со своимъ мужемъ, стала тащить ящикъ для мелкихъ вещей и при этомъ употребляла всевозможныя усилія, чтобы ничего не длать (потому что ящикъ несъ Джонъ). Если бы вы увидли эту сцену, то она позабавила бы васъ почти столько же, сколько и его, она, должно быть, развеселила и сверчка, потому что онъ зачирикалъ съ необыкновенною живостью.

— Э, да онъ сегодня что-то особенно веселъ, сказалъ Джонъ своимъ медленнымъ тономъ.

— Это къ благополучію, Джонъ. Онъ всегда предсказываетъ что-нибудь хорошее. Имть сверчка у себя на шестк — самая счастливая вещь на свт.

Джонъ посмотрлъ на нее съ такимъ выраженіемъ, какъ будто былъ очень близокъ къ мысли, что она главный его сверчокъ, и вполн согласился съ нею. Но это былъ вроятно также одинъ изъ тхъ случаевъ, когда онъ чуть не сказалъ остраго словца, и потому онъ промолчалъ, чтобы не испортить его.

— Въ первый разъ я услышала его веселый голосокъ въ тотъ вечеръ, Джонъ, когда ты привезъ меня домой… когда ты привезъ меня сюда въ мой новый домъ. Это было около года тому назадъ. Помнишь, Джонъ?

О, да! Джонъ помнилъ. Еще бы ему не помнить!

— Его пснь была такимъ привтствіемъ мн! Она, казалось, была полна общаній и ободреній. Она, казалось, говорила, что ты будешь добръ и ласковъ со мною и не разсчитываешь (я этого ужасно боялась, Джонъ) найти опытную голову на плечахъ твоей безумной молоденькой жены.

Джонъ задумчиво потрепалъ ее по плечу и по головк, какъ-будто хотлъ сказать: нтъ, нтъ, онъ этого не ожидалъ, онъ былъ радъ взять эту головку такой, какъ она есть. И онъ положительно былъ правъ. Головка была премиленькая.

— И сверчокъ говорилъ правду, Джонъ, потому что ты былъ всегда самый лучшій, самый внимательный, самый ласковый изъ всхъ мужей. Это былъ счастливый домъ, Джонъ, и я люблю сверчка ради его.

— Въ такомъ случа и я его люблю, сказалъ извощикъ. И я его люблю, Крошка.

— Я его люблю за то, что много разъ слышала его, и за то, что много мыслей возбудило во мн его безобидное пніе. Иногда, въ сумерки, когда я чувствовала себя немного одинокой и печальной, Джонъ (прежде чмъ родился малютка, чтобы веселить и меня, и весь домъ), когда я думала, какъ ты былъ бы одинокъ, если бы я умерла, какъ я была бы несчастна, если бы могла знать, что ты утратилъ меня, мой милый,— тогда его чириканье предвщало мн, казалось, другой голосокъ, такой сладкій, такой дорогой моему сердцу, при появленіи котораго печаль моя исчезала, какъ сонъ. И когда я, бывало, боялась (вдь я тогда боялась, Джонъ, да, я была очень молода, ты знаешь), что нашъ бракъ можетъ доказать, какъ мы плохо подходимъ другъ къ другу: я — такой ребенокъ, ты — похожій скоре на моего опекуна, чмъ на мужа, что ты, какъ бы ни старался, не будешь, можетъ быть, въ состояніи привыкнуть любить меня, какъ ты этого надялся и желалъ,— тогда это чириканье опять веселило меня и наполняло меня надеждой и увренностью. Я думала объ этихъ вещахъ сегодня вечеромъ въ то время, какъ сидла здсь въ ожиданіи тебя. И я люблю за это сверчка.

— И я также, возразилъ Джонъ. Но, Крошка, что это значитъ? Я надялся и желалъ быть въ состояніи привыкнуть тебя любить? Что это, какъ ты говоришь? Я любилъ тебя гораздо раньше того, какъ я привезъ тебя сюда, чтобы сдлать хозяюшкой этого сверчка, Крошка.

Она положила на минуту свою ручку на его руку и съ волненіемъ посмотрла на него, какъ-будто хотла ему что-то сказать. Затмъ тотчасъ же стала на колни передъ ящикомъ и заболтала своимъ оживленнымъ голосомъ, дятельно разбирая посылки:

— Сегодня ихъ немного, Джонъ, но я видла нсколько тюковъ за повозкой, и хотя они, можетъ быть, и больше тебя затрудняютъ, но зато оплачиваются лучше. Итакъ, намъ нтъ причины роптать, не правда-ли? Кром того, ты, вроятно, еще подорог роздалъ посылки?

— О, да, отвтилъ Джонъ, я много ихъ роздалъ.

— Что это за круглый ящикъ? Боже мой, Джонъ, да это свадебный пирогъ!

— Только женщины могутъ угадать это, произнесъ Джонъ съ удивленіемъ. Мужчина никогда и не подумалъ бы объ этомъ. И я убжденъ, что запакуй свадебный пирогъ въ цибикъ или въ перевернутую кровать, или въ боченокъ изъ-подъ селедокъ, или во всякую неподходящую къ свадебному пирогу вещь,— женщина тотчасъ же узнаетъ его. Да, я заходилъ за нимъ въ пирожную.

— И онъ вситъ… ужъ не знаю, сколько… цлыхъ сто фунтовъ, я думаю! воскликнула Крошка, всми силами стараясь приподнять его. Чей это пирогъ, Джонъ? Кому его посылаютъ?

— Прочти на той сторон надпись, сказалъ Джонъ.

— Что это, Джонъ! Боже мой, Джонъ!

— А? кто подумалъ бы это? возразилъ Джонъ.

— Неужели это Греффъ и Тэклетонъ, продавецъ игрушекъ? продолжала Крошка, сидя на полу и качая головой.

Джонъ сдлалъ утвердительный знакъ.

Г-жа Перибингль въ нмомъ удивленіи и съ выраженіемъ жалости на лиц качала головой разъ пятьдесятъ, при этомъ губы ея сжались такъ, какъ никогда этого не длали, и она смотрла задумчиво и неподвижно на извощика.

Между тмъ миссъ Слобои, которая имла способность машинально повторять для развлеченія ребенка отрывки текущаго разговора, изгоняя изъ него всякій смыслъ и употребляя вс существительныя во множественномъ числ, громко спрашивала у дитяти, Греффы-ли это и Тэклетоны, продавцы игрушекъ, и заходили-ли они въ пирожныя за свадебными пирогами, и узнавали-ли матери ящики, когда отцы приносили ихъ домой, и т. д.

— Итакъ, это дйствительно совершится! произнесла Крошка. Вдь она ходила вмст со мною въ школу, Джонъ.

Онъ подумалъ о томъ времени, когда она еще ходила въ школу. Онъ посмотрлъ на нее съ задумчивою улыбкою, но ничего не отвтилъ.

— И онъ такъ старъ! такъ не подходитъ къ ней! Джонъ, сколькими годами Греффъ и Тэклетонъ старше тебя?

— Сколькими чашками я выпью сегодня чаю въ одинъ присстъ боле, чмъ Греффъ и Теклетонъ выпивалъ въ четыре, спрашиваю я! весело возразилъ Джонъ, придвигая стулъ къ круглому столу я принимаясь за холодный окорокъ. Что же касается ды, то я мъ мало, но то, что мъ, мъ съ удовольствіемъ, Крошка.

Даже эта фраза, одна изъ невинныхъ иллюзій Джона (потому что у него былъ всегда большой аппетитъ, вполн противорча его словамъ), не возбудила улыбки на лиц его маленькой жены, которая, стоя между тюками и пакетами, тихонько отталкивала ногою пирогъ и ни разу не посмотрла (хотя глаза ея были направлены внизъ) на хорошенькій башмачекъ, которымъ она была обыкновенно очень занята. Она стояла такъ, погруженная въ свои мысли, и не думала ни о ча, ни о Джон, хотя онъ ее звалъ и даже стукнулъ ножомъ объ столъ, чтобы привести ее въ себя. Наконецъ онъ всталъ и тронулъ ее за руку. Тогда она, посмотрвъ на него, побжала къ своему мсту за чайнымъ столомъ, смясь надъ своею разсянностью. Но смхъ ея быль уже не тотъ: и манера, и тонъ его совершенно измнились.

Сверчокъ также пересталъ пть. Комната вообще сдлалась какъ-то мене весела, чмъ она была прежде, и стала совсмъ, другая.

— Такъ тутъ вс посылки, Джонъ? спросила Крошка, прерывая продолжительное молчаніе, которое честный извощикъ посвятилъ приведенію въ исполненіе одной части своей любимой фразы: именно, онъ лъ съ удовольствіемъ, если ужъ нельзя было сказать, что онъ лъ мало. Такъ это вс посылки, Джонъ?

— Тутъ все, отвтилъ Джонъ. А, да… нтъ, я… тутъ онъ положилъ ножикъ и вилку и, глубоко вздохнувъ, продолжалъ: Я сознаюсь… я совершенно забылъ о старомъ господин.

— О старомъ господин?

— Въ повозк, отвтилъ Джонъ. Въ послдній разъ, какъ я на него посмотрлъ, онъ спалъ, лежа на солом. Я раза два, было, вспоминалъ о немъ, съ тхъ поръ, какъ я здсь, и каждый разъ онъ выходилъ вонъ изъ головы. Эй, ей, вставайте! Такъ, мой голубчикъ!

Эти послднія слова Джона слышались уже за дверьми, куда онъ побжалъ со свчкою въ рукахъ.

Миссъ Слобои, понимая, что идетъ рчь о какомъ-то таинственномъ старомъ господин, и связывая въ своемъ мистическомъ воображеніи это названіе съ религіознымъ врованіемъ {Старымъ господиномъ (old gentleman) называется въ Англіи чортъ.}, такъ смутилась, что соскочила съ низенькаго стула передъ каминомъ, чтобы искать защиты за юбками своей госпожи. Но, переступивъ порогъ, она вдругъ столкнулась со старымъ господиномъ, причемъ инстинктивно напала на него съ единственнымъ оружіемъ, которое было у нея подъ рукою. Такъ какъ оружіе это было ничто иное, какъ самъ ребенокъ, то произошли большое смятеніе и страхъ, которые умный Боксеръ еще боле увеличилъ. Эта добрая собака, боле внимательная, чмъ ея хозяинъ, караулила, казалось, стараго господина во время его сна, чтобы онъ не ушелъ вмст съ молодыми тополями, привязанными за повозкой, она и теперь не отступала отъ старика, дергая его за штиблеты и кусая ихъ пуговицы.

— Однако же вы крпко спите, сказалъ Джонъ, когда водворилась тишина и старый господинъ стоялъ безъ шляпы и неподвижно посреди комнаты: такъ крпко спите, что я бы спросилъ васъ, гд остальные шестеро, если бы это не было шуткой, а я знаю, что всякую шутку испорчу. Но я чуть не сострилъ, проговорилъ извощикъ,— чуть-чуть не сострилъ.

Новый пришелецъ, у котораго были длинные блые волосы, пріятное лицо, необыкновенно смлое и правильное для старика, темные, блестящіе и выразительные глаза, посмотрлъ вокругъ себя съ улыбкою и серьезно поклонился жен извощика.

Костюмъ его былъ странный и очень старомодный. Онъ весь былъ коричневаго цвта. Въ рук старикъ держалъ толстую палку также коричневаго цвта. Онъ ударилъ ее объ полъ, причемъ она раскрылась и обратилась въ стулъ, на которомъ онъ и услся совершенно спокойно.

— Вотъ, произнесъ извощикъ, обращаясь къ жен: такимъ образомъ онъ сидлъ у дороги, когда я увидлъ его — прямо какъ верстовой столбъ. Онъ почти также глухъ, какъ верстовой столбъ, прибавилъ Джонъ.

— Онъ сидлъ на открытомъ воздух?

— Да на открытомъ воздух, и какъ разъ въ сумерки. ‘Мсто заплачено’, сказалъ онъ, давая мн восемнадцать пенсовъ. Затмъ онъ вошелъ въ повозку и вотъ онъ здсь.

— Я думаю, Джонъ, что онъ скоро уйдетъ.

Ничуть не бывало. Онъ, напротивъ, заговорилъ:

— Позвольте мн у васъ остаться, пока не прідутъ за мною, произнесъ онъ кроткимъ голосомъ. Не обращайте на меня вниманія.

Посл этого онъ вынулъ изъ одного огромнаго кармана очки, изъ другого, такого же, книгу и принялся совершенно спокойно читать, не обращая никакого вниманія на Боксера, какъ-будто тотъ былъ ручной ягненокъ.

Извощикъ и жена его посмотрли другъ на друга съ удивленіемъ. Старикъ поднялъ голову, посмотрлъ сперва на Крошку, потомъ на извощика и спросилъ:

— Это ваша дочь, мой добрый другъ?

— Жена, отвтилъ Джонъ.

— Племянница?

— Жена! заоралъ Джонъ.

— Неужели? замтилъ старикъ, въ самомъ дл? Она очень молода!

Онъ спокойно сталъ перелистывать книгу и продолжалъ свое чтеніе. Но, не прочитавъ двухъ строкъ, опять поднялъ голову и спросилъ:

— Ребенокъ — вашъ?

Джонъ, вмсто отвта, такъ кивнулъ головой, что это движеніе могло бы изобразить собою отвтъ, данный посредствомъ говорной трубы.

— Двочка?

— Ма-а-а-льчикъ! заоралъ Джонъ.

— Также очень молодой, а?

Тутъ госпожа Перебингль тотчасъ же вмшалась.

— Два мсяца и три дня-я-л! Оспа привита ровно шесть недль тому наза-а-дъ! Принялась великол—пно! Докторъ нашелъ, что онъ замчательно красивый ребе-е-но-окъ… Такой, какими обыкновенно бываютъ пя-ти-мсячныя дти! Удивительно смы-шле-е-ный! Вы, можетъ быть, не поврите, что онъ уже чувствуетъ свои но-о-о-ги!

Тутъ маленькая мать, которая выкрикивала эти короткія фразы надъ самымъ ухомъ стараго господина, совершенно запыхалась и, съ раскраснвшимся лицомъ, поднесла къ нему ребенка, какъ неопровержимое и блестящее доказательство ея словъ, между тмъ, какъ Силли Слобои, издавая звуки, подобные чиханію, прыгала, какъ восторженный теленокъ, вокругъ ничего непонимающаго невиннаго существа.

— Слушайте! Должно быть пришли за нимъ, сказалъ Джонъ. Тамъ кто-то есть за дверьми. Отворите, Тилли.

Прежде чмъ Тилли дошла до двери, ее отворили снаружи. Дверь была первобытнаго устройства, съ защелкою, которую могъ поднять всякій, кто хотлъ, а этого хотли очень многіе, потому что сосди всякаго рода любили помняться двумя, тремя веселыми словами съ извощикомъ, хотя самъ-то онъ не былъ большой говорунъ. Въ комнату вошелъ маленькій, худой, задумчивый, смуглый человкъ въ пальто, сшитомъ, какъ было видно, изъ парусины со стараго тюка, потому что, когда онъ повернулся, чтобы затворить за собою дверь, на спин его показались прописныя буквы Г и Т и слово С

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

СВЕРЧОКЪ НА ШЕСТК.

Глава I.

Читайте также: