Предписания доктора Мэригольда, Диккенс Чарльз, Год: 1865 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 138 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА

КНИГА 19.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ къ журналу ‘ПРИРОДА И ЛЮДИ’
1909 г.

Станція Мегби.

Предписанія Доктора Мэригольда.

Переводъ Е. М. Чистяковой-Веръ.

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ
М. А. Орлова.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Книгоиздательство П. П. Сойкина. Стремянная, собств. д. No. 12.

http://az.lib.ru

Предписанія Доктора Мэригольда*).

*) Въ этой повсти Диккенсомъ написаны главы: I, VI и VIII, остальныя принадлежатъ перу: миссъ Мэльголлэндъ, Коллинза, миссъ Стрэттонъ, Торнбэри и Гасквинъ.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

I. Принять немедленно

II. Не принимать на ночь

III. Принимать за обдомъ

IV. Не принимать за достоврное

V. Принимать въ вод

VI. Принимать съ крупинкой соли

VII. Прежде попробовать, потомъ принять

VIII. Принимать всю жизнь

I. Принять немедленно.

Я мелочной разносчикъ, отца моего звали Виллумъ Мэригольдъ. Многіе, бывало, говорили ему, что его имя Вилліамъ, но онъ повторялъ: ‘Нтъ, меня зовутъ Виллумъ’… Лично я смотрю такъ на дло: если въ свободной стран человку не позволяютъ знать свое собственное имя, что же позволяется ему въ стран рабства?

По метрическимъ книгамъ нельзя было бы ршить этого спора: Виллумъ Мэригольдъ явился на свтъ раньше того, какъ ихъ завели, да и умеръ тоже. Впрочемъ, он не касались бы его, если бы даже и были заведены при его жизни.

Самъ я родился на большой дорог Королевы, только тогда она называлась большой дорогой Короля. Когда это случилось, мой отецъ привелъ къ моей матери доктора, докторъ оказался очень добрымъ господиномъ, онъ не взялъ денегъ, а согласился принять отъ моихъ родителей въ знакъ благдарности только чайный подносъ. Изъ почтенія къ нему меня назвали ‘докторомъ’. Вотъ почему меня зовутъ докторъ Мэригольдъ.

Теперь я человкъ среднихъ лтъ, крпкаго сложенія, я ношу длинные чулки и жилетъ съ рукавами, застежки котораго вчно разстегиваются, поправляйте ихъ, какъ хотите: он вчно лопаются, какъ струны. Бывая въ театр вы, конечно, видали, какъ скрипачъ слушаетъ свою скрипку, точно она тайкомъ шепчетъ ему, что ей кажется, будто она не въ порядк, видали, какъ онъ настраиваетъ ее, а вслдъ затмъ слыхали, какъ лопаются ея струны. Скрипка походитъ на мой жилетъ, конечно, если допустить, что между жилетомъ и скрипкой можетъ существовать сходство.

Я люблю блыя шляпы и ношу на ше шарфъ, завязывая его удобно и широко. Самое лучшее положеніе, по моему, сидячее. Изъ всхъ моихъ золотыхъ вещей я предпочитаю перламутровыя запонки. Вотъ каковъ я.

Доктору подарили подносъ, а потому, конечно, вы предположили, что и мой отецъ былъ разносчикомъ, вы не ошиблись.

Да, докторъ получилъ красивый подносъ! На немъ виднлась картина, изображавшая крупную женщину, идущую въ церковь по извилистой усыпанной гравіемъ дорожк, и двухъ лебедей, направлявшихся туда же.

Называя ее ‘крупной женщиной’, я не хочу сказать, чтобы она была толста, напротивъ, ея высокій ростъ замнялъ ей толстоту. Я часто видалъ этотъ подносъ посл того, какъ сдлался невинной, улыбавшейся (или, лучше сказать, визжавшей) причиной того, что докторъ поставилъ его на столъ въ своей пріемной комнат.

Когда, бывало, отецъ съ матерью зазжали въ ту мстность, гд стоялъ домъ доктора, я зачастую просовывалъ свою голову (помнится, моя мать говорила мн, что въ то время надо лбомъ у меня вились мягкія кудри, хотя теперь вы отличили бы мою голову отъ швабры только потому, что у швабры есть рукоятка), итакъ, бывало, я просовывалъ голову въ дверь комнаты доктора, докторъ всегда съ радостью встрчалъ меня. Онъ говаривалъ:

— А, мой собратъ! Войди же, маленькій докторъ медицины. Что ты думаешь о шести пенсахъ?

Нельзя вчно жить, вы это знаете. Не могли вчно жить мой отецъ и моя мать. Прежде чмъ умереть, человкъ разрушается постепенно, раньше всего гаснетъ его разумъ. Такъ было и съ моими родителями. Сперва потерялъ разсудокъ отецъ, потомъ мать. Они никому не длали вреда, но все же ихъ состояніе причиняло безпокойство той семь, въ которой я помстилъ ихъ.

Мои старики давно перестали торговать, тмъ не мене они только и жили мыслью о своемъ дл. Когда на столъ клали скатерти для обда, мой отецъ начиналъ чистить блюда и тарелки, какъ мы длаемъ это, когда раскладываемъ глиняную посуду для продажи, только онъ потерялъ навыкъ и ловкость, большею частью ронялъ вещи и он разбивались. Старуха, привыкшая сидть въ фур и подавать мужу вс товары, теперь тоже подавала ему въ руки вс вещи, составлявшія имущество ихъ квартирохозяевъ, старики съ утра до ночи возились, играя въ продажу. Наконецъ, мой отецъ слегъ, онъ промолчалъ три дня, потомъ сталъ кричать на старинномъ нарчіи: ‘Сюда, вс мои веселые товарищи!’, товарищи ‘по клубу соловьевъ’, надъ которымъ красовалась вывска ‘капуста и ножницы’. Въ клуб, конечно, пвцы могли бы прекрасно пть, только у нихъ не было хорошихъ голосовъ и слуха. ‘Сюда, сюда, мои веселые товарищи! Вотъ образчикъ негоднаго стараго разносчика, потерявшаго вс зубы, страдающаго болью каждой кости въ тл. Образчикъ этотъ хорошъ, онъ былъ бы хорошъ, какъ сама жизнь, если бы не оказывался лучше, и такъ же дуренъ, какъ она, если бы не былъ гораздо хуже, и новъ, если бы не износился вполн! Купите образчикъ разносчика, который въ свое время поглотилъ съ женщинами больше взрывчатаго вещества, чмъ этого нужно для того, чтобы взбросить крышку прачешнаго котла на много тысячъ милъ выше мсяца, настолько же тысячъ миль выше мсяца, сколько нуль, раздленный на національный долгъ, приноситъ нулей такс для бдныхъ. Ну, вы, деревянныя сердца, соломенные люди, что вы дадите за этотъ товаръ? Шиллингъ, десять пенсовъ, восемь, шесть, четыре, два пенса? Кто сказалъ два пенса? Господинъ въ уродливой шляп. Мн, право, стыдно за него, у него совсмъ нтъ духа общественности. Ну, я теперь вамъ вотъ что предложу: не хотите ли взглянуть на образчикъ старухи, бывшей женой стараго разносчика? Она давно, давно вышла за него замужъ. Даю вамъ честное слово, это произошло въ ноевомъ ковчег, единорогъ не посплъ помшать сдлать церковное оглашеніе, затрубивъ въ свой рогъ. Сюда! Что вы дадите за обоихъ? Я не сержусь на васъ за то, что вы такъ медлите. Если вы набьете цну, это только дастъ нкоторый кредитъ вашему городу. Я дамъ вамъ грлку за даромъ и одолжу жарильную вилку на всю жизнь. Скоре! Что вы скажете на такое великолпное предложеніе? Скажите два фунта, скажите восемьдесятъ шиллинговъ, скажите фунтъ, скажите десять шиллинговъ, пять, скажите два и шесть пенсовъ. Вы не даете и двухъ и шести пенсовъ? Вы предлагаете два и три. Ну, я ихъ лучше отдамъ вамъ, если вы окажетесь достаточно привлекательны!… Отвезите въ фур старика и старуху и похороните ихъ’.

Это были послднія слова Виллума Мэригольда, моего отца. Онъ и его жена, а моя мать, исполнили то, что онъ говорилъ. Я это знаю, такъ какъ шелъ сзади нихъ въ траур.

Мой отецъ умлъ хорошо вести свое дло, чему доказательствомъ служатъ его предсмертныя слова. Но я превзошелъ его. Я не говорю этого изъ пристрастія къ себ, ршительно, всякій, умющій длать сравненія человкъ, презираетъ мое превосходство. Я стремился приравнять себя къ другимъ общественнымъ ораторамъ, членамъ парламента, къ людямъ, говорящимъ на платформахъ или стоя за пюпитрами, къ адвокатамъ, знающимъ законы, я заимствовалъ отъ нихъ все хорошее, все дурное оставляя въ сторон. Теперь вотъ что я скажу: я сойду въ могилу, объявляя, что изъ всхъ промысловъ Великобританіи хуже всего обходятся съ промысломъ разносчиковъ. Почему наше занятіе не профессія? Почему у насъ нтъ привилегій? Почему мы принуждены покупать разносчичьи свидтельства, когда этого не требуется отъ политическихъ разносчиковъ? А какая же между нами разница? Только та, что мы — продавцы дешеваго товара, а они — дорогого? Иной разницы, служащей въ ихъ пользу, я не вижу, все преимущество на нашей сторон.

Посмотрите, напримръ: положимъ, наступило время выборовъ. Я стою на подножк моей фуры среди рынка въ субботній вечеръ. Я раскладываю самый разнообразный товаръ и говорю: ‘Мои свободные и независимые слушатели, я доставлю вамъ такой случай, какого у васъ еще не было со дня вашего рожденія и даже еще раньше. Я скажу вамъ, что я сдлаю съ вами. Вотъ пара бритвъ, он, право, обрютъ васъ чище, нежели опекунскій совтъ! Вотъ утюгъ — онъ стоитъ того, чтобы за него заплатили столько золота, сколько онъ вситъ. Вотъ сковорода, до такой степени пропитанная эссенціей бифштексовъ, что вамъ придется остатокъ вашей жизни жарить на ней хлбъ и помакивать его въ нее, и это вполн замнитъ вамъ мясную пищу, вотъ чудный хронометръ: онъ обдланъ въ такую плотную серебряную оправу, что имъ можно случаться въ дверь, вернувшись домой съ общественнаго митинга, и стукомъ этимъ разбудить вашу жену и семью, оставивъ молотокъ для почтальона, вотъ полдюжины тарелокъ, на нихъ вы можете играть, какъ на цимбалахъ, для ублаготворенія вашего ребенка, когда онъ насупится. Погодите, я покажу вамъ вещи другого рода, вотъ что я вамъ покажу: смотрите на эту скалку, если ребенку удастся впихнуть ее въ ротъ, когда у него пойдутъ зубы и потереть ею десны, онъ захохочетъ, точно его щекочутъ, и при этомъ у него выйдутъ двойные зубы. Стойте! Я вамъ покажу еще многое другое, мн не нравится вашъ видъ. Я вижу, что вы не купите у меня ничего, пока я не потерплю убытка изъ-за васъ, ну, я согласенъ лучше потерпть убытокъ, нежели не получить денегъ сегодня вечеромъ. Вотъ зеркальце, въ немъ вы увидите, какъ вы сдлаетесь безобразны, если не прибавите цны. Ну, что вы дадите мн? Фунтъ? Нтъ? У васъ нтъ фунта? Можетъ быть, десять шиллинговъ? Нтъ, вы не дадите мн и десяти шиллинговъ, такъ какъ вы должны ихъ лавочнику. Ну, хорошо, вотъ что я вамъ скажу: я положу на подножку все — бритвы, сковороду, хронометръ, скалку и зеркало, берите ихъ за четыре шиллинга, а я сдамъ вамъ шесть пенсовъ за безпокойство’.

Такъ поступаю я, разносчикъ мелкаго товара. Въ понедльникъ утромъ на ту же площадь является онъ, политическій торговецъ, на избирательное собраніе, это его фура. Что же говоритъ онъ?

Мои свободные и независимые слушатели (онъ начинаетъ совершенно такъ же, какъ я), я доставлю вамъ такой случай, котораго не было у васъ со дня вашего рожденія, а именно случай отправить меня въ парламентъ. Слушайте, что я сдлаю для васъ. Интересы этого великолпнаго города возвысятся надъ интересами всего цивилизованнаго и нецивилизованнаго міра. Ваши желзныя дороги будутъ проведены — у вашихъ сосдей нтъ. Вс ваши сыновья поступятъ въ почтовое вдомство. Британія улыбнется вамъ, а Европа взглянетъ на васъ. Смотрите — здсь ваше общее благополучіе, насыщеніе мясной пищей, золотыя поля, полное довольство дома, шумъ одобренія вашихъ сердецъ,— все это совмщается во мн! Хотите вы меня выбрать? Не хотите? Хорошо же, слушайте же, что я сдлаю съ вами. Я дамъ вамъ все, чего вы пожелаете! Скажите, что вамъ нужно: церковная такса или уничтоженіе ея? Увеличеніе налога на солодъ или уничтоженіе его? Всеобщее обученіе или полнйшее невжество? Отмна розогъ въ арміи или наказаніе розгами каждаго солдата по разу въ мсяцъ? Униженіе мужчинъ или право женщинъ? Скажите же, что вамъ нужно? Выбирайте, я буду держаться вашего мннія. Товаръ вашъ, на какихъ угодно условіяхъ! Ну, вы все еще не соглашаетесь? Хорошо же! Слушайте, вы, свободные и независимые избиратели, я горжусь вами! Вы составляете благородное и просвщенное общество, я считаю честью для себя быть представителемъ вашего общества, такъ какъ это составляетъ высшую точку, до которой могутъ вознести человка крылья его ума и духа, а потому я предлагаю вамъ слдующее: даровой входъ во вс трактиры вашего великолпнаго города. Довольно вамъ этого? Нтъ? Вы не берете товара. Ну, хорошо! Я все-таки не поду дальше разыскивать другого, боле великолпнаго города, раньше чмъ не выскажу вамъ, что я еще сдлаю. Возьмите мой товаръ и я разсыплю дв тысячи фунтовъ по улицамъ вашего города, пусть каждый кто пожелаетъ, собираетъ ихъ. И этого еще недостаточно? Ну, взгляните сюда, я иду на послднее. Я разсыплю дв тысячи пятьсотъ фунтовъ. А вы все еще не согласны? Сюда, миссисъ! Ведите лошадь. Нтъ, стойте еще мгновеніе, мн не хочется отвернуться отъ васъ, хотя бы въ шутку, ну, я увеличу сумму до двухъ тысячъ семисотъ пятидесяти фунтовъ. Вотъ берите товаръ на какихъ угодно условіяхъ, а я вамъ выложу 2.750 фунтовъ на подножку фуры. Я разсыплю ихъ по улицамъ вашего великолпнаго города, чтобы каждый, кто захочетъ, собралъ деньги. Что вы скажете? Лучше вы не найдете ничего, а хуже очень возможно. Берете? Ура, торгъ заключенъ, и я получу мсто въ палат!

Разносчики дорогого товара безсовстно льстятъ народу, мы же нтъ. Мы говоримъ всмъ правду прямо въ лицо, мы стыдимся ухаживать за людьми. Наши соперники лучше насъ умютъ расхваливать свой товаръ. У насъ считается, что легче всего продать ружье да очки. Я часто говорю о ружь съ четверть часа, но, разсказывая о его достоинствахъ, о томъ, что оно застрлило, я никогда и въ половину не захожу такъ далеко, какъ разносчики дорогого товара, когда они расхваливаютъ свои ружья, свои большія ружья, которыя имъ поручено расхваливать. Притомъ я забочусь о себ, меня никто не посылаетъ на площадь и мои ружья не знаютъ, что я говорю имъ въ похвалу, ихъ же ружья знаютъ это и подобныя неумренныя хвалы должны надодать имъ и конфузить ихъ. Вотъ нкоторые изъ аргументовъ, которыми я желалъ доказать вамъ, что съ нашимъ ремесломъ въ Великобританіи обращаются худо, вотъ почему я горячусь при мысли о тхъ, другихъ разносчикахъ, которые думаютъ, что они могутъ смотрть на насъ сверху внизъ.

За моей женой я ухаживалъ съ подножки фуры. Она была изъ Суффолька. Наша встрча произошла на Ипсвичской площади, справа, противъ лавки хлбнаго торговца. Я замтилъ ее въ субботу, она стояла у окна и очень мн понравилась. Я примтилъ ее и сказалъ себ: ‘Если этотъ товаръ не проданъ, я добуду его’. Въ слдующую субботу я остановился на томъ же мст, я былъ въ удар, толпа смялась все время, и я быстро распродавалъ мой товаръ. Наконецъ, я вынулъ изъ бокового кармана маленькую вещицу, завернутую въ мягкую бумагу и, смотря на окно, въ которомъ она стояла, заговорилъ: ‘Цвтущія англійскія двушки, вотъ послдняя вещица изъ моей фуры. Я предлагаю ее вамъ, красавицы Суффолька, блистающія прелестью, отъ мужчины я не возьму за эту вещь и тысячи фунтовъ. Что же это? Я вамъ скажу. Вещь эта сдлана изъ золота, она не сломана, хотя въ ней и есть отверстіе, она тверже всхъ цпей въ мір, хотя и меньше каждаго изъ моихъ десяти пальцевъ. Почему ихъ десять? Потому что, когда мой родители передали мн все свое достояніе (говорю вамъ правду), у меня очутилась дюжина простынь, дюжина, полотенецъ, двнадцать скатертей, двнадцать ножей, двнадцать вилокъ, двнадцать ложекъ столовыхъ, двнадцать чайныхъ, а пальцевъ у меня было всего десять и мн не удалось увеличить ихъ число, пополнить дюжину. Что же еще сказать объ этой вещи? Слушайте! Это обручъ изъ прочнаго золота, онъ завернутъ въ красивую серебряную бумажку, которую я самъ снялъ съ блестящихъ кудрей вчно прекрасной старой лэди на Нитяной улиц, въ Лондон. Я бы не сказалъ вамъ этого, если бы не могъ вамъ показать бумажки, безъ нея вы, пожалуй, не поврили бы даже мн. Что еще? Вещь эта запонка для человка и оковы, предназначенныя ему, извстный родъ церковной подати и кандалы, все изъ золота. Такъ что же это, наконецъ? Это обручальное кольцо. Теперь слушайте: вотъ что я съ нимъ сдлаю. Я никому не предложу его купить, я надюсь передать его одной изъ васъ, смющіяся красавицы, ровно въ половин десятаго завтра утромъ я приду къ ней и предложу ей прогуляться, чтобы сдлать церковное оглашеніе’. Она засмялась и взяла кольцо, которое я протянулъ ей. На слдующее утро я явился къ ней. Она сказала мн: ‘Неужели это вы? Вдь вы говорили не серьезно?’ — ‘Это я, и я говорилъ серьезно’, былъ мой отвтъ. Такъ мы поженились, посл того, какъ нашу свадьбу откладывали трижды, это въ нашихъ обычаяхъ и доказываетъ еще разъ, какъ странствующіе разносчики и ихъ нравы портятъ общество.

Она не была дурной женой, но отличалась очень тяжелымъ характеромъ, если бы она потеряла это свое свойство, я бы не промнялъ ее ни на одну женщину въ Англіи. Впрочемъ, я и такъ не выгналъ ея, мы прожили съ нею до самой ея смерти, то есть тринадцать лтъ. Ну, милостивые государи, государыни, словомъ, вс благородные господа, я вамъ скажу одинъ секретъ, хотя вы, можетъ бытъ и не поврите мн. Терпть тринадцать лтъ дурной характеръ во дворц послужитъ испытаніемъ для худшаго изъ васъ, а переносить дурной характеръ въ фур было бы тяжкимъ испытаніемъ для лучшаго изъ васъ. Видите ли, въ фур люди живутъ слишкомъ близко одинъ къ другому. Тысяча супружескихъ паръ, которыя кажутся нжными въ многоэтажныхъ домахъ, пошли бы разводиться, если бы ихъ заставили жить вмст въ фур. Не знаю, отъ тряски ли положеніе ухудшается (я не берусь ршить), только въ фур дурной характеръ терзаетъ васъ, мучитъ. Насиліе въ фур такъ жестоко и раздраженіе такъ раздражаетъ!

А между тмъ мы могли бы жить отлично! У насъ была помстительная фура, съ большими хорошими занавсками, за ними кровать, желзный горшокъ и котелъ, очагъ для дурной погоды, труба для дыма, висячая полка и шкапъ, собака и лошадь. Чего же еще? Вы выходите на лужокъ среди зеленой поляны или на край дороги. Вы распрягаете вашу старую лошадь и даете ей пастись, вы зажигаете огонь на зол отъ стараго костра и готовите себ кушанье. Въ это время вы не позавидуете и сыну французскаго императора.

Но если въ фур есть человкъ съ дурнымъ характеромъ, съ языкомъ, который уметъ браниться, человкъ, бросающій въ васъ самыя тяжелыя вещи, что вы почувствуете тогда?

Собака, такъ же какъ и я, хорошо знала, когда жена злилась.

Раньше, чмъ она успвала разразиться, мой песъ съ воемъ бросался вонъ. Какъ онъ узнавалъ это, я не понималъ, но отъ увренности въ томъ, что она сейчасъ начнетъ браниться, собака просыпалась, даже когда крпко спала, и съ воемъ бросалась прочь.

Въ эти минуты я завидовалъ моему псу.

Хуже всего было то, что у насъ родилась дочь, а я люблю дтей всмъ сердцемъ. Когда жена бсновалась, она била ребенка. Это сдлалось такъ ужасно, когда двочк минуло пять лтъ, что я часто, забросивъ бичъ на плечи, прижимался къ голов моей старой лошади и плакалъ, плакалъ громче и сильне, чмъ маленькая Софи. Какъ я могъ помшать жен? Нельзя было пытаться остановить ее, не подравшись. Самые размры и устройство фуры способствовали этому. Посл нашей драки бдная малотка длалась боязливе прежняго, а жена моя начинала обходиться съ нею еще хуже, и вдобавокъ всякому встрчному жаловалась на меня. Люди же говорили обо мн: ‘Вотъ негодяй разносчикъ, который бьетъ свою жену’.

Славный ребенокъ была маленькая Софи. Она стала положительно всей душой любить своего бднаго отца, хотя онъ такъ мало могъ длать для нея. Ея головку украшали густые, блестящіе, темные вьющіеся волосы. Теперь я удивляюсь, что не помшался, видя, какъ она убгаетъ, а мать хватаетъ ее за чудные волосы, бросаетъ ее на землю и бьетъ.

Софи была такой славный ребенокъ. О, я имлъ право сказать это.

— Не безпокойся, милый папа,— шептала она мн съ глазами, еще мокрыми отъ слезъ, и горящими щеками.— Если я не кричу, знай, мн не очень больно. Даже, если я и закричу, то только для того, чтобы мать оставила меня и ушла.

Чего не терпла эта маленькая душа ради меня, и не кричала! Однако, въ другомъ отношеніи мать очень заботилась о ней. На Софи всегда было опрятное чистое платье и жена вчно возилась съ ея одеждой. Таково уже противорчіе вещей. Мы были въ болотистой мстности въ нездоровую погоду, вроятно, отъ этого Софи заболла злокачественной лихорадкой. Во всякомъ случа, почему бы ни привязалась эта. болзнь къ моей двочк, только, заболвъ, Софи совсмъ отвернулась отъ матери и не позволяла ей трогать себя. Она вздрагивала, когда моя жена протягивала къ ней руку, и говорила: ‘Нтъ, нтъ, нтъ’, прятала личико у меня на плечо и крпче сжимала мн шею.

Разносчичьи дла, въ это время пошли хуже чмъ когда-либо, частью отъ одной, частью отъ другой причины (немало вреда принесла намъ желзная дорога, которая, конечно, совершенно убьетъ нашу промышленность, по крайней мр, я жду этого. У меня не было денегъ. Поэтому однажды ночью, когда нашей бдной маленькой Софи было очень худо, намъ пришлось или ршиться умереть съ голоду или остановить фуру и начать торговать, я такъ и сдлалъ.

Я не могъ положить въ фуру мое дорогое дитя или уйти отъ него, да у меня и не хватило бы на это мужества, а потому я вышелъ на подножку съ Софи на рукахъ, она держалась за мою шею. Толпа захохотала, увидвъ насъ, и какой-то глупецъ (я ненавидлъ его въ эту минуту) предложилъ: ‘Два пенса за двочку!’

‘Деревенскіе ребята,— говорилъ я, а сердце мое давило мн грудь, точно тяжелый камень.— Я выманю изъ вашихъ кошельковъ деньги, а взамнъ дамъ вамъ вещи, которыя стоитъ гораздо дороже того, что вы за нихъ заплатите. Конечно, вамъ захочется снова предложить мн ваше субботнее жалованье черезъ недлю, въ надежд на то, что я опять продамъ вамъ свой товаръ, но вамъ не удастся больше встртиться со мною. А почему? Я скажу вамъ это. Я составилъ себ состояніе, продавая мое добро на семьдесятъ процентовъ дешевле, нежели я самъ плачу за товаръ, вслдствіе этого меня на будущей недл примутъ въ палату пэровъ, давъ мн титулъ герцога Дешеваго. Теперь скажите, что вамъ нужно сегодня вечеромъ? Впрочемъ, не сказать ли вамъ прежде, почему эта маленькая двочка виситъ у меня на ше? Угодно узнать? Хорошо! Она волшебница и предсказываетъ судьбу. Она мн можетъ шепотомъ разсказывать о васъ ршительно все. Она повдаетъ мн, купите ли вы ту или другую вещь, или нтъ. Не желаете ли вы имть пилу? Моя колдунья говоритъ, будто вы такъ неловки, что не сумете обращаться съ пилой. А между тмъ эта пила была бы вчнымъ благословеніемъ для ловкаго человка и стоитъ-то она всего четыре шиллинга, три и шесть пенсовъ, три пенса, два и шесть, два шиллинга, восемьдесятъ пенсовъ. Никому изъ васъ не достанется пила и ни за какую цну, такъ какъ вы вс слишкомъ неуклюжи и только насмшили бы съ нею народъ. То же можно сказать и объ этомъ прибор. Я не дамъ вамъ его, поэтому о немъ не стоитъ и говорить. Теперь я спрошу ее, что годится для васъ, и я прошепталъ, наклоняясь къ Софи: ‘Твоя головка горитъ! Ты врно страдаешь?’ А Оофи отвтила, не открывая опухшихъ глазокъ: ‘Немножко, папа’. О, моя маленькая волшебница говоритъ, что вамъ нужна записная книга. Почему же вы не спросили ея? Вотъ взгляните! Двсти лучшихъ вылощенныхъ страницъ, на проволок. Если не врите, пересчитайте. Страницы разлинованы для записыванія вашихъ издержекъ, вотъ тщательно очиненный карандашъ, вотъ перочинный ножъ съ двойнымъ лезвіемъ, чтобы подчищать записи! Вотъ книга съ напечатаннымъ оглавленіемъ, чтобы вамъ удобно было подсчитывать вашъ доходъ, вотъ складной стулъ, на которомъ вамъ можно сидть, высчитывая ваши доходы. Стойте, посмотрите на зонтикъ! Имъ отлично защищаться отъ лучей мсяца, если вздумаете превратить лунную ночь въ темную. Я не спрашиваю, какъ много вы дадите за эти вещи, я спрошу, какъ мало?

‘Ну, что вы хотите дать мн? Не стыдитесь, потому что моя предсказательница уже знаетъ это (я сдлалъ видъ, что шепчусь съ Софи и поцловалъ ее, она поцловала меня).— Какъ, она говоритъ, что вы хотите дать мн три шиллинга и три пенса! Я этого не ждалъ даже отъ васъ, несмотря на все, что она говорила мн! Три и три пенса! Что предложите вы за таблицы, которыя помогутъ вамъ разсчитывать ваши доходы, общающіе возвыситься до сорока тысячъ въ годъ? Съ доходомъ въ сорокъ тысячъ вамъ жаль трехъ шиллинговъ и шести пенсовъ? Ну, я вамъ выскажу свое мнніе. Я такъ презираю три пенса, что лучше возьму три шиллинга. Всего три шиллинга, три шиллинга, три шиллинга! Отлично, передаю вещи счастливцу!’

Такъ какъ никто ничего не давалъ мн, то вс переглядывались и пересмивались. Я тронулъ личико Софи и спросилъ ее: ‘Не устала ли она, не кружится ли ея головка?’ — ‘Не очень, папа, скоро все пройдетъ’.

Отведя взглядъ отъ терпливыхъ, красивыхъ глазъ, открывшихся теперь и, видя только, что вс смются, я продолжалъ въ прежнемъ стил:— ‘Гд мясникъ? (мои горестные глаза только-что примтили толстаго молодого мясника, стоявшаго вдали). Волшебница говоритъ, что счастье выпало на долю мясника! Гд онъ?’ Вс показали на сильно покраснвшаго мясника, поднялся шумъ, мясикъ ршилъ, что ему нужно опустить руку въ карманъ и купилъ товаръ. Если укажешь такъ на кого-либо, четыре раза изъ шести, указанное лицо сочтетъ себя обязаннымъ купить предложенную ему вещь. Потомъ мы продали дубликатъ этой вещи на шесть пенсовъ дешевле первой. Это всегда очень пріятно публик. Скоро пришла очередь очковъ. Это не особенно выгодный товаръ, но я надлъ ихъ на себя и увидалъ, что канцлеръ казначейства собирается отмнить налоги, разсмотрлъ, что длаетъ дома милый молодой женщины въ шали, что даютъ на обдъ епископу и еще многое. Подобныя чудеса рдко не очаровываютъ умовъ покупателей и не возбуждаютъ въ нихъ желанія купить очки. Были у насъ и вещи для женщинъ: чайники, стеклянныя сахарницы, полдюжины ложекъ, суповыя чашки, я все время придумывалъ предлоги сказать одно, два словечка моей бдной двочк и взглянуть на нее. Чайница приковала вниманіе женщинъ. Въ это время Софи сама приподнялась немножко и взглянула на темную улицу.— ‘Тебя что-то безпокоитъ, моя дорогая?’ — ‘Ничего, мн хорошо! Только скажи мн, вдь тамъ виднется хорошенькое кладбище?’ — ‘Да, дорогая’.— ‘Поцлуй меня два раза и положи меня тамъ на зеленую мягкую траву’.

Я бросился въ фуру, головка Софи упала ко мн на плечо. Я сказалъ моей жен:— ‘Скорй закрой дверь, пусть смющаяся толпа ничего не видитъ’.— ‘Что случилось?’ — вскрикнула она.— ‘Ахъ, жена, жена, отвтилъ я,— теб никогда больше не придется хватать маленькую Софи за волосы, такъ какъ она навки убжала отъ тебя!’

Можетъ быть, мои слова были ужасне для нея, нежели я хотлъ, но съ этого времени моя жена стала задумываться, сидя въ фур или бродя подл нея по цлымъ часамъ, сложивъ руки и опустивъ глаза въ землю. Когда ее охватывала ярость (а это случалось теперь гораздо рже, чмъ прежде), бшенство ея выражалось иначе: она била себя такъ, что мн приходилось удерживать ее. Она не длалась лучше, время отъ времени напиваясь. Идя рядомъ со старой лошадью, я часто раздумывалъ, встрчаются ли на дорог фуры, въ которыхъ было бы столько же печали, какъ въ моей, хотя вс смотрли на меня, какъ на короля разносчиковъ. Такъ жили мы до одного лтняго вечера. Мы пріхали въ Эксетеръ, въ западной части Англіи, и вдругъ увидли, что одна женщина жестоко бьетъ ребенка, а онъ кричитъ:— ‘Не бей меня, о, мама, мама, мама!’ Моя жена прислушалась и вдругъ, какъ безумная, бросилась прочь. На слдующій день тло ея нашли въ рк.

Теперь въ фур остались только мы съ собакой, собака научилась коротко лаять, когда покупатели не хотли брать у меня ничего, снова лаять и кивать головой, когда я спрашивалъ ее:— ‘Кто сказалъ полкроны? Вы тотъ джентльменъ, который предложилъ мн полкроны?’ Моего пса вс знали. Меня никто не разубдитъ, что собака собственнымъ умомъ дошла до того, чтобы ворчать на человка, предлагавшаго мн за что-либо всего шестъ пенсовъ. Но собака состарилась, и однажды, когда я доводилъ Іоркъ до конвульсій отъ смха, у нея также сдлались конвульсіи, и она погибла отъ нихъ.

Такъ какъ у меня отъ рожденія много нжности въ душ, я почувствовалъ страшное одиночество. По временамъ мн удавалось побждать печаль (вдь я долженъ былъ поддерживать свою репутацію, да и свое существованіе тоже), но, когда я оставался вдали отъ публики, тоска одолвала меня. Это часто бываетъ съ нами, общественными дятелями. Посмотрите на насъ, когда мы стоимъ на подножк, вы охотно согласитесь тогда отдать все, что у васъ есть за нашу судьбу. Посмотрите на насъ, когда мы сойдемъ съ нея, и вы прибавите еще многое, чтобы перемна эта не состоялась. При такихъ-то обстоятельствахъ я познакомился съ однимъ гигантомъ. Я бы не снизошелъ до разговора съ нимъ, если бы чувство одиночества не давило меня, потому что намъ, во время нашихъ странствій, приходится судить людей по платью. Если человкъ не можетъ прокормить себя при помощи своей незамаскированной ловкости, мы смотримъ на него сверху внизъ. А этотъ гигантъ являлся передъ публикой въ качеств римлянина.

Это былъ томный молодой человкъ, его томность я приписываю длин его тла. У него была очень маленькая голова и притомъ очень пустая, глаза его глядли слабымъ взглядомъ, колни подгибались, невозможно было смотрть на него, не думая о томъ, что его тло слишкомъ велико и для силы его суставовъ, и для силы его ума. Но онъ былъ до крайности любезенъ, хотя и застнчивъ (мать его бросила, истративъ вс его деньги). Я познакомился съ нимъ, когда онъ перезжалъ съ одной ярмарки на другую. Въ трупп его называли Ринальдо ди Валеско, а настоящее его имя было Пиклесонъ. Гигантъ (или Пиклесонъ) доврилъ мн по секрету, что онъ для себя — обуза, что ему тяжело видть, какъ его хозяинъ жестоко обращается со своей глухонмой падчерицей. Ея мать умерла, и теперь некому было заступиться за бдняжку. Она путешествовала съ караваномъ своего хозяина только потому, что негд было оставить ее, гигантъ Пиклесонъ доходилъ въ своихъ предположеніяхъ до того, что предполагалъ, будто его хозяинъ не разъ старался потерять двочку на дорог. Пиклесонъ отличался такой медлительностью, что я, право, не знаю, сколько времени онъ употребилъ на то, чтобы разсказать эту исторію.

Когда я услышалъ разсказъ гиганта (или Пиклесона) и узналъ отъ него, что у несчастной двочки были чудные длинные темные волосы, что ее часто хватали за нихъ, что ее били. Я пересталъ видть гиганта, глаза мои помутились отъ того, что наполнило ихъ. Я отеръ глаза и далъ Пиклесону шесть пенсовъ (гиганту давали денегъ обратно пропорціонально его росту), онъ размнялъ ихъ и купилъ себ джину съ водой, это такъ подйствовало на него, что онъ сталъ пть любимую народную комическую псню о ‘прыгун’. Прежде хозяинъ напрасно старался достигнуть этого результата другими средствами.

Хозяина великана звали Мимъ, это былъ жестокій человкъ. Я отправился на ярмарку въ качеств частнаго зрителя, оставивъ фуру вн черты города, я зашелъ за кулисы, когда шло представленіе, и наткнулся на бдную глухонмую двочку, она сидла у грязнаго колеса фуры и дремала. Съ перваго взгляда мн показалось, что она убжала прямо изъ клтки звринца, но сейчасъ же я перемнилъ о ней мнніе къ лучшему, подумавъ, что, если бы о ней больше заботились, она бы походила на мое дитя. Глухонмой было столько же лтъ, сколько было бы моей дочк, если бы ея хорошенькая головка не упала безсильно на мое плечо въ ту роковую ночь. Словомъ, я поговорилъ съ Мимомъ,— я выбралъ время, когда онъ билъ въ гонгъ между двумя представленіями Пиклесона,— я спросилъ его:— ‘Она тяжелое бремя для васъ, что вы возьмете за нее?’ — Мимъ умлъ жестоко ругаться, я пропускаю его проклятія и брань, хотя это составляло большую часть его отвта.— ‘Пару подтяжекъ’,— отвтилъ онъ.— ‘Хорошо,— сказалъ я,— я пойду и принесу вамъ съ полдюжины самыхъ лучшихъ подтяжекъ, а потомъ возьму ее’. Мимъ опять жестоко заговорилъ: ‘Я поврю вамъ только тогда, когда вы принесете ихъ мн, не раньше’. Я пошелъ какъ можно скоре, чтобы онъ не раздумалъ, и договоръ состоялся. Пиклесонъ такъ былъ доволенъ, что, идя изъ своей маленькой задней двери и извиваясь, какъ змя, онъ среди колесъ фуры сплъ намъ на прощанье шепотомъ псню о ‘прыгун’.

Софи поселилась въ моей фур, и для насъ обоихъ настали счастливые дни. Я ее назвалъ Софи, чтобы смотрть на нее, какъ на дочь. Съ Божіей помощью мы скоро начали понимать другъ друта, когда она узнала, что я буду хорошо и ласково относиться къ ней. Въ самое короткое время она необычайно привязалась ко мн.

Если васъ никогда не одолвало чувство полнаго одиночества, какъ это было со мною, вы не поймете, что значитъ, когда какое-нибудь созданіе горячо привяжется къ вамъ.

Вы засмялись бы или, наоборотъ, заплакали бы (это зависитъ отъ вашего настроенія), если бы вы увидали, какъ я старался ее учить. Сперва мн помогали (ни за что не угадаете кто) мильные столбы. Я досталъ нсколько большихъ азбукъ, отдльныя буквы на кусочкахъ костей, и сказалъ, что мы демъ въ Виндзоръ. Я далъ Софи буквы, сложивъ изъ нихъ это слово, и при каждомъ новомъ столб показывалъ на слово и протягивалъ руку въ сторону королевскаго жилища. Другой разъ я сложилъ слово ‘фура’ и написалъ то же самое на самой фур. Потомъ я ей далъ слова ‘Докторъ Мэригольдъ’ и такую же надпись повсилъ у себя на жилет. Встрчные смотрли на насъ и смялись, но что мн было до этого за дло, она начала усваивать идею! А двочка-таки поняла ее посл долгихъ терпливыхъ усилій, потомъ, врьте мн, дло пошло быстро. Правда, первое время Софи считала меня фурой, а фуру называла королевскимъ жилищемъ, но это скоро прошло. У насъ было нсколько сотенъ знаковъ. Иногда она сидла, смотря на меня и думая, какъ бы поговорить со мной о чемъ-либо новомъ, какъ бы спросить у меня то или другое объясненіе. Въ эти минуты она походила (или мн казалось, что она походила, не все ли равно?) на мою дочку, мн почти казалось, что ко мн вернулась моя Софи и старается сказать мн, гд она была, что она видла съ той несчастной ночи, въ которую улетла прочь. У глухонмой было хорошенькое личико и теперь, когда никто не дралъ ея за ея блестящіе черные волосы и они лежали въ порядк, въ ней было что-то трогательное, двочка вносила въ фуру спокойствіе и миръ, но это не длало печальне нашего подвижного жилища (NB. На нашемъ разносчичьемъ нарчіи мы называемъ подобное настроеніе кислосладкимъ и смемся надъ нимъ).

Софи выучилась понимать каждый мой взглядъ. Когда я вечеромъ продавалъ товаръ, она сидла въ фур такъ, что окружавшіе ея не видли, она взглядывала въ мои глаза, когда я смотрлъ въ фуру, и подавала мн именно ту вещь или т вещи, которыя я хотлъ достать. Потомъ Софи хлопала въ ладоши и смялась отъ радости. Я же, видя ее такою сіяющею, вспоминалъ, чмъ она была, когда я въ первый разъ увидалъ это голодное, избитое, оборванное созданіе, спавшее, прислонясь къ грязному колесу фуры, и сравненіе придавало мн новую бодрость, благодаря этому, я достигъ такой славы, какой никогда еще не видывалъ прежде, въ это же время я ршилъ оставить Пиклесону (т. е. гиганту Мима) въ завщаніи пять фунтовъ.

Мы были счастливы въ нашей фур. Наконецъ, Софи минуло шестнадцать лтъ, и я началъ подумывать о томъ, что не вполн исполнилъ мои обязанности относительно нея, я ршилъ, что ей слдовало дать образованіе лучшее, нежели то, которое я давалъ ей своимъ преподаваніемъ. Когда я сталъ объяснять ей мои намренія, мы оба много плакали, но что необходимо, то необходимо, и этого нельзя измнять ни смхомъ, ни слезами.

Однажды въ Лондон я взялъ ее за руку и пошелъ съ нею въ институтъ глухонмыхъ. Къ намъ вышелъ какой-то господинъ, и я сказалъ ему:

— Вотъ что я вамъ скажу, сэръ. Я только разносчикъ, тмъ не мене мн удалось отложить кое-что на черный день. Это моя единственная дочь, пріемная. Нельзя создать двушку боле глухою или нмою. Научите ее, чему только можно и въ самое короткое время, назначьте цну, и я выложу деньги. Я не утаю ни одного фартинга, сэръ, и уплачу вамъ деньги здсь же и сейчасъ. Я охотно предложу вамъ фунтъ.

Господинъ улыбнулся и отвтилъ:

— Хорошо, хорошо, мн нужно прежде всего посмотрть, что она уже знаетъ. Какъ вы говорите съ нею?

Я сдлалъ Софи знакъ, она написала печатными буквами названіе многихъ вещей, потомъ мы съ нею стали живо разговаривать о небольшомъ разсказ, который она прочла въ книг, данной ей этимъ господиномъ.

— Удивительно!— сказалъ джентльменъ.— Неужели одни вы учили ее?

— Одинъ я, да она сама.

— Вы умный и хорошій малый,— сказалъ джентльменъ.

Никогда я не слыхалъ ничего боле пріятнаго. Джентльменъ передалъ свои слова Софи, и она захлопала въ ладоши, поцловала его руку, заплакала и засмялась.

Мы четыре раза приходили къ этому господину. Записывая мое имя, онъ спросилъ, почему я ‘докторъ’, тутъ-то и оказалось, что съ сестриной стороны (поврите ли!) онъ приходился племянникомъ тому доктору, въ честь котораго меня назвали моимъ именемъ

— Скажите мн, Мэригольдъ,— спросилъ онъ меня,— что вы хотите, чтобы знала ваша пріемная дочь?

— Мн хочется, сэръ, чтобы она была какъ можно меньше отрзана отъ всего остального міра, чтобы она безъ труда и съ удовольствіемъ могла читать все, что только написано людьми.

— Милйшій,— возразилъ джентльменъ, широко раскрывая глаза,— вдь я и самъ не въ состояніи читать и понимать все!

Я понялъ его шутку и засмялся (зная по опыту, какъ непріятно, когда на вашу шутку не смются) и объяснился точне.

— Что вы сдлаете съ нею потомъ?— спросилъ джентльменъ и съ нкоторымъ сомнніемъ взглянулъ на меня.— Вы намрены всюду возить ее съ собой?

— Въ фур, сэръ, только въ фур, она будетъ вести частную жизнь, никогда мн и въ голову не придетъ показывать толп ея убожество. Я не буду выставлять ее напоказъ ни за какія деньги.

Джентльменъ кивнулъ головой и, повидимому, одобрилъ меня.

— Хорошо,— сказалъ онъ.— Можете ли вы разстаться съ нею на два года?

— Для ея пользы? Да, сэръ.

— Теперь другой вопросъ,— сказалъ онъ, взглянувъ на Софи.— Можетъ ли она разстаться съ вами на два года?

Не знаю, былъ ли этотъ вопросъ затруднительне перваго (такъ какъ первый былъ для меня достаточно тяжелъ), но ее трудне было уговорить. Наконецъ, она все-таки успокоилась, и мы ршили разстаться. Не буду и говорить, съ какой грустью разстались мы съ нею въ темный вечеръ. Знаю только, что, вспоминая эту ночь, я никогда не прохожу мимо института глухонмыхъ безъ сердечной боли и спазмъ въ горл, и что я не былъ бы въ состояніи въ виду этого зданія продать вамъ свои лучшіе товары, съ моей обыкновенной находчивостью. Нтъ, мн не удалось бы продать вамъ даже ружья или пары очковъ, если бы министерство давало мн въ награду за успхъ пятьсотъ фунтовъ или мсто въ немъ.

Я остался одинъ въ фур, но это не было прежнее одиночество. Хотя срокъ свиданія съ Софи долженъ былъ наступить нескоро, я все же зналъ, что увижусь съ нею и могъ думать о томъ, что она принадлежитъ мн, а я ей. Я все время мечталъ объ ея возвращеніи, а черезъ нсколько мсяцевъ купилъ вторую фуру. Угадайте зачмъ? Я скажу вамъ. Я ршилъ повсить въ ней множество полокъ и положить на нихъ книги для нея, я мечталъ, что поставлю себ туда стулъ, на которомъ буду сидть, глядя, какъ она читаетъ, и думая, что я первый началъ ее учить. Я не торопился попусту, вс приготовленія длались разумно подъ моимъ личнымъ наблюденіемъ. Я веллъ поставить въ фуру кровать съ пологомъ, письменный столъ, конторку, повсюду положилъ ея книги, тутъ были книги съ картинками и безъ картинокъ, въ переплетахъ и безъ переплетовъ, съ позолоченными обрзами и самыя простыя, я собралъ вс книги, которыя мн удалось достать, разъзжая по свту, бывая на свер и на юг, на восток и на запад, терпя непогоду и наслаждаясь солнечнымъ сіяніемъ, то взбираясь на горы, то спускаясь въ долины. Когда у меня было столько книгъ, что больше уже не могло помститься въ фур, въ моей голов явился новый планъ. Я думалъ о немъ такъ много и такъ усидчиво, что это помогло мн прождать два года.

Я не скупъ по природ, но люблю, чтобы мои вещи мн принадлежали вполн. Напримръ, я бы не хотлъ, чтобы у меня былъ компаньонъ въ фур, хотя бы сами вы, не то, чтобы я не не доврялъ вамъ, а просто мн пріятне думать, что фура всецло моя. Подобнымъ образомъ и вамъ бы, вроятно, больше хотлось, чтобы фура всецло принадлежала вамъ. Хорошо! При мысли, что другіе прочли книги, предназначавшіяся для Софи, раньше нея, во мн поднималось что-то врод ревности. Мн казалось, что книги, уже прочтенныя другими, не вполн будутъ принадлежать моей двочк. Я сталъ обдумывать: нельзя ли будетъ написать книгу нарочно для нея, которую она прочла бы раньше всхъ другихъ?

Мысль мн понравилась. Я никогда не давалъ мысли, явившейся въ моей голов, засыпать (будучи разносчикомъ, приходится будить цлыя семьи мыслей и даже навсегда сжигать ихъ ночные колпаки, иначе никогда не будешь имть успха). Вотъ я и принялся разрабатывать ее. Мн приходилось странствовать и натыкаться на одинъ литературный типъ здсь, на другой тамъ, а потому я и ршилъ, что если книга будетъ сложною вещью, врод прибора бритвъ, утюговъ, хронометровъ, тарелокъ, скалокъ или зеркалъ, то части ея нельзя будетъ продавать порознь, какъ, напримръ, продаешь очки или ружье. Когда я дошелъ до этого заключенія, я вскор дошелъ и до другого. Вы, конечно, согласитесь со мною.

Я часто жаллъ, что Софи никогда не слыхала, какъ я говорю, стоя на подножк, и что она никогда не будетъ въ состояніи меня слышать. Я не тщеславенъ, но вдь не слдуетъ прятать свтильника подъ сосудъ. Что человку въ его слав, если то существо, оцнка котораго для него дороже всего, не можетъ понять, почему онъ пользуется своей репутаціей? Итакъ, вотъ что я ршилъ! Чего стоитъ мое ршеніе: шесть пенсовъ, пять, четыре, три, два пенса, полпенса, фартингъ? Нтъ, оно не стоитъ и фартинга. Хорошо! Я ршилъ начать книгу Софи съ повствованія о себ. Прочтя нсколько образчиковъ того, какъ я говорю съ подножки, Софи могла бы составить себ понятіе о моихъ разносчичьихъ достоинствахъ. Я чувствовалъ, что я не въ состояніи судить о себ правильно. Человкъ не можетъ описать своихъ глазъ (по крайней мр, я не знаю, какъ это сдлать), не можетъ онъ описать и своего голоса или оцнить смыслъ своей рчи, быстроту дйствій или силу остроумія. Но общественный ораторъ можетъ записать обороты своей рчи, я даже слыхалъ, что ораторы часто пишутъ свои рчи передъ тмъ, чтобы сказать ихъ.

Хорошо! Принявъ ршеніе, я сталъ думать о томъ, какъ назвать книгу. Какую форму придать этому горячему желзу? Трудне всего мн было объяснить Софи, что мое имя ‘Докторъ’, хотя я и не докторъ медицины. Въ конц концовъ я почувствовалъ, что мн не удалось правильно растолковать ей это, несмотря на вс мои старанія. Вря въ то, что она за два года очень усовершенствуется, я ршился попробовать пошутить съ нею и посмотрть, какъ она приметъ шутку. Шутка покажетъ мн, думалъ я, понимаетъ ли она разницу между именемъ ‘Докторъ’ и названіемъ врача — докторъ. Мы впервые поняли наше недоразумніе, когда однажды она попросила меня прописать ей лекарство, полагая, что я докторъ съ медицинской точки зрнія. Теперь я сказалъ: ‘Я дамъ книг названіе моихъ предписаній, и если она пойметъ, что мои предписанія составлены только для ея интереса и увеселенія, для того, чтобы она смялась съ удовольствіемъ или плакала съ удовольствіемъ, это будетъ для насъ обоихъ доказательствомъ того, что мы преодолли затрудненіе’. Мое испытаніе удалось великолпно: когда Софи увидала, что книга, которую я сочинилъ (напечатанная книга!), лежитъ на ея пюпитр и прочла заглавіе: ‘Предописанія Д-ра Мэригольда’, она посмотрла на меня удивленными глазами, потомъ перелистовала страницы и вдругъ засмялась самымъ очаровательнымъ смхомъ. Черезъ мгновеніе она уже щупала себ пульсъ, покачивая головой, перелистывала книгу, длая видъ, что очень внимательно просматриваетъ страницы. Вдругъ она поцловала книгу и прижала къ своей груди обими руками. Никогда въ жизни мн не было такъ хорошо!

Но не нужно забгать впередъ (я взялъ это выраженіе изъ романовъ, купленныхъ мною для Софи). Я открывалъ многіе изъ нихъ и въ каждомъ романистъ говорилъ: ‘Не будемъ забгать впередъ’. Меня удивляетъ одно, зачмъ же онъ забгаетъ впередъ и кто его объ этомъ проситъ? Итакъ, не будемъ забгать впередъ. Составленіе книги заняло все мое свободное время.

Не легко было соединить въ одно вс различныя отдльныя ея части. Пришлось поработать мн. Сколько стараній и черновиковъ мн пришлось истратить, сколько терпнія понадобилось на это! Писать книгу — все равно что стоять на подножк фуры. Публика и понятія не иметъ, что это значитъ! Наконецъ, дло было сдлано, и два года присоединились къ тому времени, которое исчезло передъ ними. Куда двалось оно, кто знаетъ?

Отдлка новой фуры окончилась. Снаружи ее окрасили желтой краской съ ярко-красными филенками. Приборъ придлали мдный. Въ новую фуру я запрегъ старую лошадь. Новая лошадь возила разносчичью фуру, я нанялъ для нея мальчика. Прибравшись, я отправился за Софи. Стояла свтлая холодная погода, трубы фуръ дымились, а сами фуры стояли на широкомъ открытомъ мст за Вандсворсомъ, вы могли бы ихъ видть отъ югозападной желзной дороги или изъ ея вагона, посмотрвъ направо въ окно, узжая.

— Мэригольдъ,— сказалъ джентльменъ и сердечно протянулъ мн руку,— я очень радъ видть васъ.

— А между тмъ,— отвтилъ я.— врядъ ли вы и вполовину рады мн такъ, какъ я вамъ.

— Время показалось вамъ долгимъ, не правда ли, Мэригольдъ?

— Не скажу, сэръ, вдь оно дйствительно было длинно, но…

— Какъ вы вздрогнули, мой милый!

— Еще бы, она стала женщиной, красивой, умной женщиной! Я вдь зналъ, что это мое дитя, не то я бы не узналъ Софи, когда она спокойно остановилась у двери.

— Вы смутились,— замтилъ джентльменъ ласково.

— Я вижу,—отвтилъ я,— что я просто неотесанный болванъ въ жилет съ рукавами.

— А я вижу,— возразилъ онъ,— что вы подняли ее изъ нищеты и униженія и научили ее разговаривать съ ей подобными. Но почему мы говоримъ между собою, когда намъ возможно разговаривать съ нею? Поговорите съ нею по вашему.

— Я такой неотесанный мужикъ, сэръ,— сказалъ я,— а она такая красивая двушка и такъ спокойно стоитъ у двери.

— Посмотрите, не двинется ли она по вашему старому знаку.

Они вмст задумали, задумали этотъ добрый знакъ, Софи бросилась къ моимъ ногамъ на колни, протянула ко мн руки, а изъ ея глазъ такъ и полились радостныя, любовныя слезы. Я взялъ ее за руки, поднялъ ее. Софи обняла меня за шею и прильнула къ моей груди. Я ужъ не помню, какъ я безумствовалъ, наконецъ, мы вс заговорили беззвучно. Казалось, что-то нжное, чудное разлилось во всемъ мір для насъ.

Теперь вотъ что: я вамъ предложу весь этотъ сложный приборъ, книгу Софи, никто не читалъ ее, кром моей пріемной дочки, и я исправилъ и дополнилъ мое сочиненіе, когда она прочла его. Въ книг сорокъ восемь напечатанныхъ страницъ, девяносто шесть столбцовъ — это работа Уайтинга, изъ фирмы Бофорювъ, она напечатана въ паровой типографіи на бумаг лучшаго сорта, у нея великолпный зеленый переплетъ. Книга выглажена, какъ чистое блье, только-что принесенное отъ прачки, и сшита такъ хорошо, что, съ точки зрнія рукодлія, лучше, нежели образчики блошвеекъ, выставляемые на городской экзаменъ, на право умереть съ голоду, а сколько я спрашиваю за этотъ товаръ — восемь фунтовъ? Не такъ много! Шесть? Меньше! Четыре фунта? Врядъ ли вы мн поврите, но это именно моя цна — одна сшивка стоила половину этого. Здсь сорокъ восемь оригинальныхъ страницъ, девяносто шесть оригинальныхъ столбцовъ — все за четыре фунта! Вы желаете получить больше за четыре фунта? Ну, хорошо! Въ книг цлыхъ три страницы объявленій, самыхъ интересныхъ — они прибавлены безплатно. Прочтите ихъ и поврьте имъ.— Желаю вамъ Рождества и счастливаго Новаго года, долгой жизни и благоденствія! Мои пожеланія стоили бы двадцать фунтовъ, если бы исполнились съ томъ размр, въ которомъ я ихъ посылаю вамъ. Помните тутъ и заключительное докторское предписаніе: ‘Принимать всю жизнь’, изъ него вы увидите, гд остановилась, наконецъ, фура и гд окончились ея странствія. Вы все еще думаете, что четыре фунта дорого? Все еще? Я вамъ скажу кое-что! Скажемъ четыре пенса, но не болтайте объ этомъ!

II. Не принимать на ночь.

Это легенда о дом, называемомъ ‘харчевней дьявола’, онъ стоитъ на Каннеморской возвышенности, среди вереска, въ неглубокой равнин. Кругомъ него поднимается пять вершинъ. Иногда въ сентябрьскіе вечера туристы видятъ это дряхлое почернвшее отъ непогоды строеніе, солнце зловщимъ образомъ горитъ на его запятнанныхъ ставняхъ. Проводники не заходятъ въ него.

Зданіе это построилъ иностранецъ, пришедшій неизвстно откуда. Народъ прозвалъ незнакомца Коль-Дью (Черный Коль) изъ-за его унылаго вида и страсти къ одиночеству, а его домъ — ‘харчевней дьявола’ такъ какъ никогда ни одинъ усталый путникъ, какъ извстно, не находилъ въ немъ пріюта, ни одинъ другъ хозяина не переступалъ его порога. Съ Коль-Дью жилъ только сморщенный темнолицый старикъ, когда онъ ходилъ въ сосднюю деревню за провизіей, онъ сторонился отъ встрчныхъ крестьянъ и молчалъ, какъ камень, не говоря ни слова о томъ, что касалось его прошлаго или прошлаго его господина. Первый годъ ихъ пребыванія въ стран ходило много предположеній о томъ, кто они и что они длаютъ тамъ, вверху, среди облаковъ и орловъ. Нкоторые говорили, что Коль-Дью потомокъ знатнаго рода, владвшаго нкогда всми окрестными землями, что бдность и гордость озлобили его и онъ похоронилъ себя въ уединеніи, предаваясь мыслямъ о своемъ несчастіи. Другіе толковали о преступленіи, о бгств, третьи шептали о людяхъ, проклятыхъ при рожденіи, которые не могутъ ни улыбаться, ни дружиться съ подобными имъ до самой смерти.

Прошло два года, къ пришельцамъ нсколько привыкли, о Коль-Дью перестали думать, только пастухи вспоминали о немъ, когда вдругъ сталкивались съ высокимъ темнымъ человкомъ, не смя ему сказать: ‘Храни васъ Боже’, или женщины, качая колыбель въ зимнюю ночь, крестились, слушая, какъ буря проносилась надъ крышей и вскрикивая: ‘Ну, этому Коль-Дью сегодня довольно свжаго воздуха надъ его головой’.

Такъ Коль-Дью прожилъ нсколько лтъ въ своемъ уединеніи. Вдругъ прошелъ слухъ, что въ домъ подъ горой прізжаетъ полковникъ Блэкъ. Съ одной изъ вершинъ, окружавшихъ гнздо Коль-Дью, суровый человкъ могъ видть прямо подъ горой, въ миніатюр, срый старый домъ съ поросшими плющемъ трубами и потемнвшими стнами, зданіе это стояло среди рдкихъ деревьевъ и суровыхъ воинственныхъ утесовъ, придававшихъ ему видъ крпости, старый домъ смотрлъ на Атлантику всми своими окнами, точно спрашивая, какія извстія изъ Новаго Свта?

Коль-Дью видлъ, какъ внизу толпились каменщики и плотники, точно муравьи на солнц, они ползали по старому дому съ фундамента до трубъ, тутъ стучали, тамъ спиливали стны, падавшія въ облакахъ пыли и казавшіяся съ высоты пригоршней кирпичиковъ, выводили другія, которыя взгляду Коль-Дью представлялись игрушечными загородочками въ дтской ферм. Нсколько мсяцевъ Коль-Дью смотрлъ, какъ работаютъ хлопотливые муравьи, разрушаютъ старое, воздвигаютъ новое, уродуютъ и украшаютъ дома. Но, когда все было готово, ему не пришло въ голову, хотя бы изъ любопытства, сойти внизъ и посмотрть на прекрасное убранство новой билліардной комнаты или полюбоваться красивымъ видомъ изъ окна гостиной, выходившей на большую водную дорогу къ Ньюфаундленду.

Лто превратилось въ осень, желтыя полосы поползли и потянулись по сплому пурпуру равнинъ и горъ.

Полковникъ Блэкъ, его единственная дочь и нсколько ихъ общихъ друзей пріхали въ старый домъ подъ горой. Онъ оживился. Коль-Дью пересталъ наблюдать за нимъ изъ своего гнзда. Чтобы смотрть на закатъ или восходъ солнца, Коль взбирался теперь на утесъ, съ котораго не открывалось вида на человческое жилье, когда онъ уходилъ изъ дому съ ружьемъ въ рук, онъ направлялся въ самыя пустынныя мста, спускался въ самыя уединенныя долины, поднимался на самыя обнаженныя вершины. Если онъ слышалъ, что идетъ кто-либо, онъ прятался въ расщелины и избгалъ встрчи. Несмотря на все это, судьба ршила, чтобы онъ и полковникъ Блэкъ встртились.

Свтлый сентябрьскій день клонился къ вечеру, втеръ перемнился, и черезъ полчаса горы окутались густой, непроницаемой мглой. Коль-Дью былъ далеко отъ своей берлоги, но онъ такъ хорошо зналъ горы, такъ привыкъ къ ихъ климату, что ни буря, ни дождь, ни туманъ не могли испугать его.

Коль-Дью спокойно шелъ своей дорогой, вдругъ сквозь туманъ до него донесся слабый крикъ ужаса. Онъ быстро пошелъ по направленно голоса и скоро очутился подл человка, съ опасностью жизни пробиравшагося по крутой и узкой тропинк.

— Идите за мною,— сказалъ Коль-Дью.

Черезъ часъ онъ благополучно довелъ путника до равнины къ дому, смотрвшему такими внимательными глазами на Атлантическій океанъ.

— Я, полковникъ Блэкъ,— сказалъ откровенный солдатъ, когда они вышли изъ тумана и остановились въ свт, падавшемъ изъ оконъ.— Прошу васъ, скажите мн скоре, кому я обязанъ жизнью?

Онъ говорилъ и смотрлъ на своего спасителя, высокаго человка съ загорлымъ темнымъ лицомъ.

— Полковникъ Блэкъ,— повторилъ Коль-Дью посл странной паузы,— вашъ отецъ уговорилъ моего отца поставить на карту все, что онъ имлъ. Искуситель выигралъ. Оба умерли, но вы и я живы, и я поклялся отмстить вамъ.

Полковникъ добродушно засмялся, глядя на неспокойное лицо, смотрвшее на него.

— И вы начали приводить свою клятву въ исполненіе съ того, что спасли мн жизнь?— сказалъ онъ.— Я солдатъ и знаю, какъ встрчать врага, но мн больше хочется пріобрсти новаго друга. Я не успокоюсь, пока вы не откушаете у меня хлба и соли. У насъ сегодня праздникъ въ честь рожденія моей дочери. Войдемте, присоединимся къ обществу.

Коль-Дью непривтливо смотрлъ въ землю.

— Я уже сказалъ вамъ,— замтилъ онъ,— кто я. Я не хочу переступать вашего порога.

Но въ эту минуту (такъ говорится въ моей исторіи) отворилось французское окно среди цвтовъ, и въ немъ явилось такое видніе, отъ котораго слова замерли на устахъ Коль-Дью. Въ заросшей плющемъ двери стояла красивая двушка, одтая въ блое атласное платье. Теплый свтъ обливалъ ея прекрасно очерченную фигуру, выдлявшуюся на темномъ фон ночи. Ея лицо было блдно, слезы наполняли глаза, однако, улыбка явилась на ея губахъ, когда она протянула къ отцу свои руки. Свтъ, горвшій сзади нея, упалъ на блестящія складки ея платья, на блестящее жемчужное ожерелье, на ея щечки, на внокъ яркокрасныхъ розъ, окружавшихъ ея косы, сложенныя узломъ на затылк. Разв Коль-Дью изъ ‘харчевни дьявола’ никогда не видалъ до сихъ поръ атласа, жемчуга и розъ?

Эвелина Блэкъ не была ни нервной, ни плаксивой двушкой. Она сказала отцу только нсколько торопливыхъ словъ: ‘Слава Богу, вы живы, остальные съ часъ уже дома’, потомъ она сжала своими, украшенными кольцами, пальцами руки отца. Больше ничмъ она не выразила того безпокойства, которое мучило ее.

— Моя милая, я обязанъ жизнью вотъ этому джентльмену,— сказалъ полковникъ.— Заставь его войти въ нашъ домъ и быть нашимъ гостемъ. Эвелина, онъ желаетъ уйти опять въ свои горы, исчезнуть въ туман, въ которомъ я нашелъ его или, врне, онъ нашелъ меня. Пойдемте, сэръ (сказалъ онъ Коль-Дью). Вы должны сдаться этому красивому побдителю.

Послдовало представленіе.

— Коль-Дью,— прошептала Эвелина.

Она слышала уже толки о немъ. Тмъ не мене молодая двушка радушно позвала спасителя своего отца.

— Прошу васъ, войдите,— сказала она.— Безъ васъ наша радость прекратилась бы. На насъ падетъ тнь грусти, если нашъ благодтель съ презрніемъ откажется отъ нашего общества.

Граціозно, нжно, но съ оттнкомъ нкоторой гордости, которая никогда не покидала ее, Эвелина протянула блую ручку высокому, мрачному призраку, стоявшему подл окна, Коль-Дью схватилъ и сжалъ эту ручку такъ, что глаза гордой двушки вспыхнули отъ негодованія, и ея маленькая ручка сжалась съ неудовольствіемъ, спрятавшись, какъ оскорбленная, въ блестящія складки ея платья. Что этотъ Коль-Дью сумасшедшій или просто онъ неотесанный человкъ?

Гость пересталъ отказываться войти въ домъ Блэка. За блой фигурой онъ прошелъ черезъ маленькую студію, освщенную лампой, тутъ мрачный чужестранецъ, полковникъ и молоденькая хозяйка могли вполн осмотрть другъ друга. Эвелина взглянула на лицо новаго гостя и вздрогнула отъ страха и отвращенія, потомъ обратилась къ отцу, объясняя свою дрожь народной поговоркой: ‘Кто-то прошелъ надъ моей могилой’. Коль-Дью принялъ участіе въ праздник, данномъ въ честь рожденія Эвелины Блэкъ. Подъ крышу, которая могла принадлежать ему, онъ вошелъ человкомъ постороннимъ, всмъ чужимъ, извстнымъ только по своему прозвищу, человкомъ одинокимъ, обходимымъ всми, жившимъ среди орловъ и лисицъ. Коль-Дью, питавшій лютое намреніе отмстить сыну врага своего отца за бдность и униженіе, за то, что сердце его матери разбилось, за самоубійство отца, за печальное скитаніе по блу свту своихъ братьевъ и сестеръ, стоялъ среди комнаты, какъ Самсонъ, потерявшій силу, и все это только потому, что у надменной двушки были смягчающіе сердце глаза, покоряющія уста, только потому, что она казалась сіяющимъ видніемъ, одтымъ въ атласъ и розы.

Съ Эвелиной не могла сравняться ни одна изъ ея подругъ, хотя многія изъ нихъ были очень хороши собой. Она ходила среди своихъ гостей, силясь не замчать мрачнаго взгляда странныхъ глазъ, которые ежеминутно слдили за нею повсюду. Когда отецъ попросилъ ее быть привтливой съ нелюдимымъ гостемъ, котораго онъ хотлъ примирить съ жизнью, она вжливо повела Коль-Дью въ новую картинную галлерсю, прилегавшую къ гостинымъ. Она объясняла, при какихъ странныхъ обстоятельствахъ полковнику досталась та или другая картина, и употребляла все свое тонкое искусство, чтобы докончить дло отца, однако, не выходя изъ предловъ своей всегдашней сдержанности.

Молодая двушка старалась отвлечь вниманіе гостя отъ себя и обратить его на т предметы, которые она ему показывала. Коль-Дью ходилъ за своею путсводительницсй и слушалъ ея голосъ, но смыслъ ея словъ не занималъ его, тоже не могла она заставить его много говорить въ отвтъ, наконецъ, они остановились въ отдаленномъ углу, въ полумрак, подл окна съ откинутой занавской. Окно было открыто и изъ окна виднлась только вода.

Надъ Атлантикой высоко стоялъ полный мсяцъ, подъ нимъ тянулась гряда облаковъ, словно серебряная полоса, раздлявшая два міра. Говорятъ, на этомъ мст произошла слдующая сцена.

— Мой отецъ самъ задумалъ сдлать здсь окно. Не правда ли, это говоритъ, что у него есть вкусъ?— сказала молодая хозяйка, глядя на луну. Въ эту минуту Эвелина казалась прелестнымъ видніемъ воплощенной красоты.

Коль-Дью ничего не отвтилъ, но вдругъ (какъ говорятъ) попросилъ у нея розу изъ того букета, который былъ приколотъ къ кружевамъ на ея груди. Вторично въ этотъ вечеръ глаза Эветины Блэкъ блеснули недобрымъ огнемъ, но этотъ человкъ спасъ ея отца. Она сломала одинъ цвтокъ и съ самымъ любезнымъ и вмст съ тмъ величественнымъ видомъ подала его Коль-Дью. Онъ схватилъ не только розу, но и руку, протянутую къ нему, и покрылъ ее поцлуями. Гнвъ молодой двушки вырвался наружу.

— Сэръ,— вскрикнула она,— если вы джентльменъ, вы, должно быть, сошли съ ума. Если вы не безумны, вы не джентльменъ.

— Смилуйтесь,— сказалъ Коль-Дью.— Я люблю васъ! Боже мой, до сихъ поръ я еще не любилъ ни одной женщины. Ахъ,— прибавилъ онъ, увидя отвращеніе на ея лиц,— вы меня ненавидите. Вы вздрогнули, увидавъ меня впервые. Я люблю васъ, а вы ненавидите меня.

— Да, ненавижу,— рзко вскрикнула Эвелина, забывая все, кром своего негодованія.— Ваше присутствіе мн кажется чмъ-то зловщимъ для меня. Ваши взгляды отравляютъ меня. Прошу васъ, сэръ, не говорите больше со мной такимъ образомъ.

— Я больше не буду безпокоить васъ,— сказалъ Коль-Дью и, подойдя къ окну, положилъ одну изъ своихъ могучихъ рукъ на подоконникъ и выпрыгнулъ прочь.,

Съ непокрытой головой Коль-Дью ушелъ, но не домой. Всю темную ночь, какъ полагаютъ, бродилъ онъ по горамъ. На зар поднялся сильный втеръ, гнавшій облака. Коль-Дью ничего не лъ цлыя сутки и все время пробылъ на ногахъ, а потому онъ съ удовольствіемъ увидалъ чью-то бдную хижину и вошелъ въ нее. Коль-Дью попросилъ дать ему воды и указать уголъ, гд бы онъ могъ отдохнуть. Въ домик не спали, въ кухн толпился народъ, вс, казалось, были утомлены отъ безсонной ночи. Старики дремали, сидя съ трубкой подл очага, нсколько женщинъ въ полусн склонялись на колни другъ къ другу. Не спавшіе перекрестились, когда фигура Коль-Дью заслонила дверь, они знали его недобрую славу. Но старикъ, хозяинъ дома, пригласилъ его войти въ комнату и предложилъ ему молока, общая вскор дать ему печенаго картофеля. Старикъ провелъ Коль-Дью въ маленькую комнату за кухней, одинъ конецъ которой былъ заваленъ верескомъ. Тутъ сидли дв женщины и болтали при огн.

— Вотъ путникъ,— сказалъ старикъ и кивнулъ головой имъ. Женщины отвчали тоже наклоненіемъ головы, точно желая сказать: онъ иметъ вс права странника. Коль-Дью бросился на верескъ въ самый дальній уголъ маленькой комнатки. Женщины замолчали на нсколько времени, потомъ, когда имъ показалось, что новопришедшій заснулъ, он снова заговорили шопотомъ. Въ комнату черезъ крошечное окошечко слабо свтилъ старый разсвтъ, но женщины наклонялись надъ очагомъ, и при блеск пламени Коль-Дью могъ разсмотрть ихъ. Старуха сидла впереди, гря надъ золой свои увядшія руки, двушка прислонилась къ стн. Ея лицо сіяло здоровьемъ, глаза блестли, красная одежда по временамъ какъ бы вспыхивала отъ свта колеблющагося пламени.

— Это была самая странная свадьба!— говорила двушка.— Три недли до нея онъ всмъ и каждому говорилъ, что ненавидитъ ее, какъ ядъ.

— Конечно,— сказала старуха, таинственно нагибаясь.— Это мы вс знали, только, что же онъ могъ сдлать, когда она повсила на него приворотный ремень?

— Что?!— спросила двушка.

— Приворотный ремень! Этимъ она приворожила его къ себ. Проклятая!— Старуха закачалась и постаралась заглушить ирландское восклицаніе, готовое вырваться изъ ея сморщенныхъ губъ, тмъ, что прижала къ своему лицу платье.

— Но что это,— спросила двушка,— что это за приворотъ и откуда она его достала?

— Ахъ, ахъ! Не молодымъ бы ушамъ слышать! Ну, да ужъ такъ и быть. Приворотный ремень — это полоса кожи, ее нужно срзать съ тла мертваго человка отъ макушки до пятки такъ, чтобы кожа не разорвалась или не лопнула, а потомъ повсить на шею того, кого хочешь заставить полюбить себя. Дйствительно, отъ ремня загорается въ сердц любовь горячая и сильная, раньше чмъ пройдутъ сутки.

Двушка выпрямилась и смотрла на старуха глазами, расширившимися отъ ужаса.

— Милосердый Боже,— вскрикнула она,— неужели есть человкъ на земл, который согласится сдлать такое черное дло, не боясь проклятія неба!

— Да, есть такіе люди, а не дьяволы! Не слыхала ты о Пекси, которая живетъ между двумя холмами Мамъ Теркъ?

— Слыхала,— беззвучно отвтила двушка.

— Хорошо, вотъ она-то и достаетъ ремни за деньги. Правда, люди прогнали ее съ сальрукскаго кладбища, гд она выкопала мертвеца, и они бы убили ее, но потеряли ея слдъ и упустили ее.

— О, мама!— сказала двушка.— Путсшественникъ-то собирается въ дорогу. Недолго отдыхала эта бдная душа.

Коль-Дью слышалъ достаточно. Онъ всталъ и прошелъ въ кухню, старикъ уже приготовилъ картофель и упросилъ гостя пость. Коль-Дью охотно согласился. Подкрпивъ свои силы, онъ опять пошелъ въ горы. Солнце вставало, блистая среди водопада. Его лучи прогоняли ночную мглу. Вечеромъ того же дня на закат Коль-Дью пробирался по холмамъ Мамъ Теркъ, спрашивая пастуховъ, какъ пройти въ хижину женщины по имени Пекси.

На унылой пожелтлой полян стояла хижина Пекси, кругомъ нея со всхъ сторонъ поднимались горы. Пекси была дома. Коль-Дью увидлъ желтолицую старуху, одтую въ темнокрасное сукно, съ ея головы свшивались пряди грубыхъ заплетеныхъ черныхъ волосъ, выбивавшихся изъ-подъ оранжевой повязки, которая окружала ея сморщенныя щеки. Она сидла, наклонившись надъ огнемъ. Въ котл варились травы, Пекси посмотрла на Коль-Дью недобрымъ взглядомъ, когда онъ остановился въ дверяхъ.

— Вашей милости нуженъ ремень?— спросила она, когда онъ объяснилъ ей, зачмъ пришелъ.— Ай-ай, дайте денегъ Пекси. Ремень трудно достать.

— Я заплачу,— сказалъ Коль-Дью и положилъ передъ нею на скамейку соверенъ. Колдунья схватила монету, захохотала и взглянула на своего гостя взглядомъ, отъ котораго вздрогнулъ даже Коль-Дью.

— Ваша милость платитъ, какъ король,— сказала старуха.— Я достану ремень. Ха-ха, вы получите ремень отъ Пекси, но денегъ мало. Дайте еще, еще!

Она протянула къ нему свою руку, похожую на лапу хищной птицы. Коль-Дью бросилъ ей второй соверенъ. Съ колдуньей сдлались еще боле ужасныя судороги отъ восторга.

— Ну, довольно,— крикнулъ Коль-Дью.— Я довольно заплатилъ теб, но если твой адскій приворотъ не подйствуетъ, я буду преслдовать тебя за колдовство.

— Не подйствуетъ?— вскрикнула Пекси и вытаращила глаза.— Если приворотъ Пекси не подйствуетъ, пусть ваша милость придетъ и побьетъ ее камнями. Э, онъ подйствуетъ. Если даже двушка ненавидитъ вашу милость, какъ самого дьявола, она полюбитъ вашу милость, какъ свою душу, раньше чмъ зайдетъ или взойдетъ солнце. Она или полюбитъ васъ, или… (тутъ Пекси покосилась на Коль-Дью) сойдетъ съ ума черезъ часъ.

— Вдьма,— крикнулъ Коль-Дью,— то, что ты сказала подъ конецъ, твоя адская выдумка! Я ничего не слыхалъ про безуміе. Если теб нужно еще денегъ, скажи, но не шути со мной такъ ужасно.

Колдунья посмотрла на него своими лукавыми глазами и увидала, какая страсть бушуетъ въ немъ.

— Ваша милость врно угадали,— сказала она,— бдной Пенси нужно еще немного денегъ. Опять протянулась костлявая рука. Коль-Дью отшатнулся и бросилъ золото на столъ.

— Король, король!— захлебываясь, вскрикнула Пекси.—Ваша милость истинный король. Ваша милость получитъ ремень. Она будетъ любить васъ, какъ свою собственную блую душу. Ха-ха! Только ваша милость должны придти черезъ двнадцать дней: ремень трудно достать. Уединенное кладбище очень далеко и нелегко выкапывать покойниковъ.

— Довольно,— крикнулъ Коль-Дью,— ни слова больше! Мн нуженъ твой ужасный приворотъ, но я не хочу знать, въ чемъ онъ состоитъ и откуда ты его возьмешь.

Коль общался вернуться черезъ двнадцать дней и ушелъ. Отойдя немного, онъ обернулся и увидалъ, что Пекси смотритъ на него. Ея фигура вырзывалась на яркомъ фон заката. Мрачному Коль-Дью почудилось, что Пекси — фурія, за спиной которой пылаетъ цлый адъ.

Въ назначенное время Коль-Дью получилъ приворотъ, онъ вмст съ благовоніями заключилъ его въ золото и привсилъ къ прекрасной цпи. Коль-Дью положилъ ужасное ожерелье въ ту шкатулку, въ которой прежде хранились золотыя вещи его несчастной матери, въ футляр цпь казалась довольно красивой дорогой бездлушкой.

Между тмъ жители горъ, сидя вечеромъ у очаговъ, сыпали проклятія: прошелъ снова слухъ о нечистомъ дяніи на ихъ кладбищ. Они ршили выслдить и схватить преступника.

Прошло дв недли, а Коль-Дью все еще не могъ найти возможности надть приворотъ на шейку гордой дочери полковника. Онъ всыпалъ еще золота въ жадные когти Пекси, и колдунья общала помочь ему. Колдунья одлась скромно и прилично, зачесала свои космы подъ блоснжный чепецъ, согнала со своего лица недобрыя морщины, взяла въ руку корзину, заперла дверь своей хижины и пошла къ подножію горъ. На видъ Пекси превратилась въ простую продавщицу грибовъ. Домоправительница сраго замка купила грибы у бдной женщины и сказала, чтобы та приносила ихъ каждое утро. Пекси исполнила приказаніе, ежедневно являлась она къ дому полковника и каждый разъ, кром грибовъ, приносила букетикъ дикихъ цвтовъ, прося передавать подарокъ миссъ Эвелин. Боже, благослови ее! Бдная Мурида никогда не видала миссъ Блэкъ, но она слышала разсказы о ея нжномъ, чистомъ лиц. Наконецъ, однажды старуха встртила Эвелину, возвращавшуюся съ прогулки, и ршилась лично поднести двушк букетъ.

— Ахъ,— сказала Эвелина,— это вы каждый день приносите мн цвты? Они очень хороши.

Старух хотлось только взглянуть на нее, теперь, увидавъ ясное, какъ солнышко, красивое, какъ лилія, личико, она возьметъ корзинку и уйдетъ въ горы. Но она не уходила.

— Неужели молодая леди никогда не поднималась на большія горы?— спросила Пекси.

— Нтъ,— смясь, отвтила Эвелина. И она прибавила, что боится, что ей будетъ трудно взбираться пшкомъ.

— Конечно! Леди должна похать съ другими леди и джентльменами на хорошенькихъ маленькихъ осликахъ на вершину большой горы. Дивныя вещи увидитъ леди на высот!

И Пекси принялась за дло. Цлый часъ молодая двушка слушала чудныя исторіи о горахъ. Когда Эвелина посмотрла на могучія вершины, она подумала о томъ, что странная старушка, вроятно, права. Конечно, тамъ на высот дивный, странный міръ!

Какъ бы то ни было, вскор посл этого Коль-Дью узналъ, что большое общество изъ сраго дома отправляется въ горы, что Эвелина Блэкъ будетъ участвовать въ прогулк и что ему, Коль-Дью, слдуетъ приготовить все для пріема и угощенія усталыхъ путниковъ. Они, истомившись и проголодавшись, придетъ вечеромъ къ двери его дома, ихъ приведетъ къ нему старуха, которая встртится имъ, вызовется быть ихъ проводницей, собьется съ дороги, заставитъ взбираться на крутизны, спускаться виизъ, поведетъ по самымъ опаснымъ мстамъ и посовтуетъ слугамъ побросать корзины съ провизіей, чтобы ноша не мшала имъ идти по крутизнамъ. Коль-Дью не лнился. Онъ приготовилъ такой пиръ, какого еще никогда не бывало среди облаковъ. Намъ разсказывали, что нечистыя руки доставили ему чудесныя кушанья изъ того мста, въ которомъ гораздо жарче, нежели нужно для приготовленія яствъ. Намъ также говорили, что обнаженныя комнаты дома Коль-Дью внезапно украсились бархатными занавсями съ золотой бахромой, что простыя блыя стны вдругъ покрылись красивыми красками и позолотой, что драгоцнныя картины вдругъ явились въ простнкахъ, что на столахъ появились чудныя блюда и золотые приборы, заблестлъ драгоцнный хрусталь, полилось такое вино, какого еще никто никогда не пивалъ, что въ дом стали толпиться слуги въ богатыхъ ливреяхъ, среди которыхъ фигура самого хозяина казалась какою то убогою. Слуги стояли, готовясь разносить удивительныя блюда, необыкновенный ароматъ которыхъ привлекалъ орловъ, бившихся въ стекла, и лисицъ, подбгавшихъ къ стнамъ ‘харчевни дьявола’. Конечно, утомленное общество въ назначенное время пришло къ дому Коль-Дью и хозяинъ вышелъ навстрчу путникамъ и пригласилъ ихъ переступить черезъ его одинокій порогъ. Полковникъ Блэкъ (Эвелина по своей деликатности не разсказала ему о странномъ поведеніи Коль-Дью) былъ очень доволенъ, общество съ радостью сло за столь Коль-Дью, хотя вс, какъ говорятъ, очень удивлялись великолпію уединеннаго горнаго жилища. Гости пошли пировать, только одна Эвелина остановилась у порога наружной двери, она устала, но не согласилась войти отдохнуть въ домъ Коль-Дью. Она проголодалась, но ей не хотлось ссть за столъ Коль-Дью. Она стояла, подобравъ кембриковое платье, измятое отъ труднаго пути, щеки молодой двушки немного загорли, маленькая темная головка, украшенная косами, откинулась назадъ. Эвелина стояла безъ шляпы, втеръ обввалъ ея головку, лучи заходящаго солнца падали на нее. Эвелина держала шляпу за завязки. Ея нога время отъ времени ударяла о камень порога. Такою вс видли ее. Крестьяне говорятъ, что полковникъ и Колъ-Дью просили ее войти въ домъ, что нарядные слуги приносили къ порогу кушанья, но она не сдлала ны шагу впередъ и не отвдала ни куска.

— Ядъ, ядъ,— шептала она и бросала кушанья лисицамъ, которыя бгали въ вереск.

Наконецъ, къ голодной двушк подошла добрая старая проводница, смягчивъ на лиц вс злобныя морщины, колдунья стала вкрадчиво просить Эвелину скушать грибовъ, приготовленныхъ ею и лежавшихъ на простой полинялой тарелк.

— Дорогая моя лэди, бдная Мурида сама приготовила грибы, никто изъ этого дома не дотронулся до нихъ, никто даже не видалъ грибовъ бдной Муриды.

Эвелина взяла тарелку. Едва двушка окончила вкусное блюдо, какъ тяжелая дремота охватила ее. Эвелина не могла больше держаться на ногахъ и сла на порогъ, прислонившись къ косяку дверей, она скоро впала въ глубокій сонъ, такъ ее нашли.

— Что за упрямая двочка!— сказалъ полковникъ, положивъ руку на красивую головку.

Онъ поднялъ дочь и отнесъ ее въ комнату (которая, какъ говорятъ, еще утромъ была печальнымъ и пустымъ чуланомъ, а теперь блистала восточнымъ великолпіемъ). Эвелину положили на роскошное ложе, ножки двушки покрыли пурпуровымъ одяломъ. Тутъ при мягкомъ свт, лившемся изъ окна, украшеннаго драгоцнными каменьями (въ которомъ вчера было простое, грубое подъемное стекло), отецъ въ послдній разъ полюбовался ея прелестнымъ личикомъ.

Полковникъ вернулся къ хозяину дома и къ своимъ друзьямъ, вскор все общество пошло смотрть на отсвтъ яркаго заката, который обливалъ пламенемъ холмы. Когда вс порядочно отошли отъ дому, Коль-Дью вспомнилъ, что ему нужно сходить назадъ за телескопомъ. Онъ не надолго уходилъ отъ своихъ гостей, но все же у него хватило времени на то, чтобы крадущимися шагами войти въ теплую восточную комнату, накинуть легкую цпь на шею спящей двушки и спрятать въ складки ея платья отвратительной блистающій талисманъ.

Онъ ушелъ, а Пекси подкралась къ двери, пріоткрыла ее и сла на циновку подл порога снаружи. Прошелъ часъ. Эвелина Блэкъ все еще спала, отъ дыханія двушки тихо шевелилось убійственное украшеніе на ея груди, потомъ она начала стонать и что-то шептать. Пекси прислушалась. Жертва проснулась и встала. Пекси просунула лицо въ скважину двери, съ ужасомъ завыла и убжала изъ дому. Никто больше не видалъ ея въ тхъ мстахъ.

Свтъ потухалъ, общество возвращалось къ ‘харчевн дьявола’, нсколько дамъ, опередившихъ остальныхъ, встртили Эвелину Блэкъ. Молодая двушка шла имъ навстрчу по вереску. Ея волосы растрепались, на голов ея не было шляпы. Дамы замтили, что на ея ше висло что-то, при каждомъ ея движеніи блествшее, какъ золото. Он стали смяться надъ тмъ, что Эвелина заснула у порога, вмсто того, чтобы пойти обдать, и со смхомъ подошли къ подруг, чтобы поговорить съ нею. Но Эвелина странно вздрогнула, завидя ихъ, и прошла мимо, точно мимо незнакомыхъ. Подруги обидлись и стали говорить о ея причудахъ, только одна изъ нихъ посмотрла ей вслдъ, остальныя стали смяться, когда та выразила безпокойство по поводу страннаго поведенія Эвелины. Дамы направились къ дому Коль-Дью, а одинокая фигура пошла дальше, ея платье казалось краснымъ отъ заката, а роковой подарокъ сіялъ при отблескахъ зари. Эвелин встртился заяцъ, она громко захохотала и, захлопавъ въ ладоши, бросилась за нимъ, потомъ остановилась, стала говорить съ камнями и била ихъ ладонью, не получая отвта. За скалой сидлъ маленькій пастухъ, онъ-то и видлъ вс ея странныя дйствія. Вскор она начала звать птицъ дикимъ пронзительнымъ голосомъ, пугая это горъ. Часть общества возвращалась домой по опасной тропинк, они прислушались.

— Что это?— спросилъ одинъ изъ друзей Блэка.

— Молодой орелъ,—отвтилъ Коль-Дью, блдня.— Они часто кричатъ такимъ образомъ.

— Крикъ страшно походитъ на женскій голосъ,— былъ отвтъ.

Снова раздался дикій возгласъ со скалы, съ обнаженнаго и похожаго на пилу утеса, который поднимался въ нкоторомъ отдаленіи отъ нихъ. Одинъ его зубецъ вислъ надъ бездной, точно огромный жадный зубъ. Черезъ мгновеніе вс замтили, что легкая фигура Эвелины Блэкъ безразсудно подвигается къ этому острію.

— Эвелина!—крикнулъ полковникъ.— Она безумна, если ршается идти туда!

— Безумна!— повторилъ Коль-Дью и бросился спасать молодую двушку со всей силой и быстротой своихъ ногъ и рукъ. Когда онъ подошелъ, Эвелина уже почти достигла края ужаснаго утеса. Онъ осторожно подбирался къ ней, желая схватить ее своими сильными руками, прежде чмъ она замтитъ его, и унести ее подальше отъ опаснаго мста, но въ роковую минуту Эвелина повернула голову и увидала его. Изъ ея губъ вырвался громкій крикъ ненависти и ужаса, вопль ея испугалъ орловъ и разогналъ стаю караваекъ, летавшихъ надъ ея головой. Она отступала, она была на краю могилы. Коль-Дью сдлалъ огромный отчаянный прыжокъ и схватилъ Эвелину въ свои объятія. Взглянувъ ей въ глаза, онъ увидлъ, что борется съ сумасшедшей. Она тянула его назадъ и ему не за что было ухватиться. Скользкая скала не представляла упора для его ногъ. Дальше, дальше! Жестокое замираніе сердца… ужасная борьба! На скал не осталось ни души — Коль-Дью и Эвелина лежали далеко, во мрак бездны.

III. Принимать за обдомъ.

Знаетъ ли хоть одинъ человкъ, кто даетъ названія улицамъ, кто придумываетъ изреченія для бумажныхъ хлопушекъ? Во всякомъ случа я не завидую умственнымъ способностямъ этихъ изобртателей и полагаю, что они занимаются переводами произведеній иностранныхъ авторовъ. Знаетъ ли кто-нибудь, кто вводитъ новыя блюда, на кого должна пасть отвтственность за появленіе. различныхъ новыхъ словъ? Знаетъ ли кто-нибудь, чья сила заставляетъ насъ вчно говорить о братств и движеніи впередъ?.. Знаетъ ли кто-нибудь мудреца, къ которому обращаются парфюмеры, прося придумать названіе особеннаго бритвеннаго мыла или эликсира для волосъ? Извстно ли хоть одному непосвященному, откуда въ промышленности являются названіе врод: Rypopliagon, Euxcsis, Depilatory, Bastakeson. Знаетъ ли хоть одна человческая душа, кто придумываетъ загадки? На послдній вопросъ, только на послдній, я отвчаю:— я знаю.

Довольно давно (я не считаю нужнымъ говорить, что это было въ нашемъ столтіи) я быль маленькимъ мальчикомъ, остроумнымъ маленькимъ мальчикомъ, хотя и очень худымъ. Впрочемъ, эти два качества часто идутъ рука объ руку. Я умолчу о томъ, сколько мн было лтъ, замтивъ только, что я посщалъ тогда школу недалеко отъ Лондона и находился въ томъ возраст, когда мальчики обыкновенно носятъ (врне носили) жакетки и брыжжи. Я глубоко и всей душой любилъ загадки. Я предавался сверхъ мры изученію этихъ проблемъ и до крайности прилежно собиралъ ихъ. Въ то время многія періодическія изданія задавали загадку въ одномъ номер, а отвтъ на нее печатали въ слдующемъ. Промежутокъ въ семь дней и семь ночей лежалъ между появленіемъ вопроса и отвтомъ. Какіе семь дней переживалъ я бывало! Я искалъ ршенія загадки въ свободные часы (немудрено, что я былъ худъ) и иногда (съ гордостью вспоминаю объ этомъ) разгадывалъ загадку раньше появленія оффиціальнаго отвта.

Когда мое дтство вступило въ періодъ самой большей худобы тла и остроумія ума, появился новый родъ головоломныхъ задачъ, он смущали меня боле, нежели шарады или загадки, состоявшія изъ словъ. Я говорю о загадкахъ, которыя можно было бы назвать символическими загадками, кажется, он называются ребусами. Это маленькія неопрятныя картинки, изображающія всевозможные предметы, перемшанные въ страшномъ безпорядк. Иногда въ нихъ попадаются буквы азбуки и даже обрывки словъ, что только усиливаетъ впечатлніе хаоса. Напримръ, въ субботу появляется: купидонъ, пускающій изъ лука перо, рашперъ, буква ‘х’, музыкальный тактъ, ‘р’ и ‘g’ и будка, за картинкой слдуетъ объявленіе, въ которомъ говорится, что черезъ недлю въ субботу будетъ напечатано объясненіе таинственнаго и ужаснаго хаоса образовъ. Объясненіе является, но рядомъ съ нимъ и новая загадка, еще трудне предыдущей, на картинк изображена клтка, заходящее солнце, слово ‘рзать’, колыбель и животное, названіе котораго затруднился бы опредлить самъ Бюффонъ.

Мн не везло относительно этихъ задачъ, я ршилъ въ жизни только одну изъ нихъ. Плохо угадывалъ я и поэтическія шарады, часто нсколько натянутыя, какъ, напримръ:

‘Мое первое боа констрикторъ,

А второе римскій ликторъ,

Мое третье деканъ,

Все жь — животное на пальцахъ’.

Такія трудности бывали не по моимъ умственнымъ силамъ.

Разъ въ одномъ журнал я увидалъ ребусъ, исполненный лучше, нежели вс т, которые я видалъ раньше. Онъ страшно заинтересовалъ меня.

Загадочная картинка состояла изъ буквы ‘А’, фигуры, очевидно, очень добродтельнаго человка въ длинномъ одяніи, съ сумой, посохомъ и раковинами на шляп, дряхлаго старика съ развевающимися сдыми волосами и бородой, цифры ‘2’ и человка на костыляхъ, смотрвшаго на калитку изъ пяти брусковъ. О, этотъ ребусъ не выходилъ у меня изъ головы. Я увидалъ его въ приморской библіотек во время праздниковъ, до появленія слдующаго номера я уже возвратился въ школу. Изданіе, въ которомъ появилась эта замчательная картинка, принадлежало къ числу дорогихъ, купить номеръ у меня не хватало средствъ, такъ что никакимъ образомъ я не могъ добыть объясненія ребуса. Я ршился побдить трусость и, боясь забыть одинъ изъ символовъ, записалъ ихъ вс по порядку. Когда я писалъ, мн въ голову пришло одно толкованіе загадки:— старость пилигрима — убожество. Такъ ли я ршилъ ее? Восторжествовалъ ли я или потерплъ пораженіе? Наконецъ, тревога такъ овладла мною, что я ршилъ написать издателю журнала, въ которомъ былъ помщенъ ребусъ, умоляя его сжалиться надо мной и успокоить мой умъ. Я не получилъ отвта. Можетъ быть, редакторъ помстилъ отвтъ въ ‘почтовомъ ящик’ журнала, но, чтобы прочитать его, мн нужно было бы купить номеръ. Я останавливаюсь на подробностяхъ, потому что этотъ маленькій случай имлъ вліяніе (и немалое) на мою дальнйшую жизнь. Происшествіе, о которомъ идетъ рчь, заставило меня сочинить загадку. Я много разъ стиралъ ее и снова писалъ на грифельной доск. Много волненій пережилъ я, придумывая, какъ бы лучше выразить ее словами. Въ окончательной и исправленной форм загадка гласила: ‘Почему молодой человкъ, кушающій пуддингъ, который въ его учебномъ заведеніи подаютъ раньше мяса, походитъ на метеоръ?’ ‘Потому что онъ лучезаренъ’ (effulgent) {Игра словъ: ‘effulgent’ лучезаренъ — звучитъ, какъ ‘а full gent’ полный молодой человкъ.}.

Конечно, этимъ выражалась только надежда! Въ сочиненіи не было ничего неестественнаго, преждевременнаго. Написана была загадка подъ вліяніемъ чисто дтскаго огорченія, для меня представляло извстный интересъ сдлать намекъ на обвтшалое обыкновеніе подавать пуддингъ передъ мясомъ въ учебныхъ заведеніяхъ съ цлью пріостановить аппетиты воспитанниковъ и физическое развитіе этихъ молодыхъ людей.

Хотя я написалъ мою загадку на недолговчной грязной доск непрочнымъ грифелемъ, она не исчезла безслдно. Ее повторяли, она стала популярной и ходила по всей школ, наконецъ, о ней узналъ учитель. Этотъ, лишенный фантазіи, человкъ не любилъ искусствъ. За мной послали. Учитель спросилъ меня — было ли это произведеніе плодомъ моего ума? Я отвтилъ утвердительно и получилъ очень ощутительный и даже болзненный ударъ кулакомъ по голов и вдобавокъ приказаніе, хорошенько написать двсти разъ подрядъ слово: ‘Опасныя насмшки’, на той же самой доск, на которой впервые появилась моя загадка.

Несмотря на деспотизмъ этого ничего непонимавшаго чудовища, всегда обращавшагося со мною, какъ съ существомъ безполезнымъ (хотя я отлично зналъ противное), я продолжалъ уважать геніевъ, блиставшихъ на вышеупомянутомъ поприщ, и уваженіе это росло вмст со мною.

Подумайте только объ удовольствіи, о восхищеніи, которое доставляютъ загадки людямъ со здоровымъ умомъ! Только подумайте о невинномъ чувств торжества, которое испытываетъ человкъ, говоря цлому обществу совершенно новую загадку! Одинъ онъ знаетъ отвтъ. Онъ въ блестящемъ положеніи. Онъ всхъ заставляетъ ждать, улыбаясь спокойной, тихой улыбкой. Вс остальные въ его власти. Онъ счастливъ — невинно счастливъ.

Но кто составляетъ загадки?

Открою ли я великую тайну? Просвщу ли я непосвященныхъ? Повдаю ли міру, какъ это длается? Да, повдаю.

По большей части загадки пишутся при помощи лексикона, однако, составленіе загадки до того утомляетъ автора, что безъ привычки невозможно заниматься этимъ дломъ доле четверти часа, не отдыхая.

Самый процессъ ужасенъ. Прежде всего вамъ нужно чувствовать себя бодрымъ и живымъ, хорошо при кризис запускать пальцы въ волосы. Вы берете лексиконъ и, выбравъ, одну какую-нибудь букву, просматриваете весь столбецъ, останавливаясь на каждомъ слов, которое кажется вамъ хоть сколько-нибудь подходящимъ, вы созерцаете такое слово со стороны, какъ художникъ, который отходитъ отъ своей картины, чтобы лучше разсмотрть ее. Вы крутите и перевертываете слово на вс лады. Если ничего не получается изъ него, вы переходите къ слдующему. Особенно усердно займитесь существительными, такъ какъ изъ нихъ можно больше извлечь пользы, нежели изъ другихъ частей рчи. Что же касается омонимовъ — плохи вы или ужъ очень несчастливы, если вамъ не удастся сдлать изъ нихъ чего-либо. Предположимъ, что вы обязаны составлять загадки каждый день, такъ какъ вашъ обдъ зависитъ отъ успха вашихъ стараній. Я беру вашъ лексиконъ и наудачу развертываю. Предположимъ, что онъ открылся на букв ‘F’, и что вы остановились на слов felt. Это прошедшее причастіе глагола (to feel) чувствовать, вмст съ тмъ слово felt значитъ войлокъ, то есть, обозначаетъ названіе матеріала, изъ котораго длаются шляпы. Вы разсматриваете слово. Нельзя ли будетъ задать вопросъ такъ: ‘Почему шляпочникъ…’ нтъ, ‘Почему на шляпочника всегда можно смотрть, какъ на разсудительнаго человка?’ Потому что у него всегда есть (felt) войлокъ для его дла или потому, что онъ всегда все предусматриваетъ {Не has always felt for.}.

Нтъ, не годится. Вы продолжаете: fen — болото. Въ болот грязь. ‘Почему можно ожидать, что ирландскіе повстанцы непремнно попадутъ въ грязь?’ — ‘Потому что ихъ возмущеніе феніанское (fenian). Нехорошо. Но вамъ не хочется бросить это слово. Fen — болото и morass — тоже болото. Слово можно раздлить такъ: More-ass, ‘more’ — больше, ‘ass’ — оселъ. Почему ирландскій повстанецъ боле оселъ, нежели плутъ? Нтъ, опять не то.

Съ грустью, но упрямо, вы продолжаете ваше занятіе, наконецъ, доходите до слово fertile — плодородный, Fer-tile. Tile — шляпа. ‘Почему шляпа, сдланная изъ бобра, походитъ на землю, которая всегда приноситъ обильную жатву?’ ‘Потому что ее можно назвать Fertile’ (Fur-tile) {Слово fertile — плодородный, произносится, какъ слова ‘fur’ (мховая) ’tile’ (шапка).}. Это годится. Не первоклассная загадка, но ничего, сойдетъ.

Составлять загадки все равно, что ловить рыбу, одинъ разъ вы поймаете маленькую форель, другой разъ большую. Эта загадка,— маленькая форель, тмъ не мене, вы кладете ее въ корзину. Теперь вы горячо предаетесь своему длу. Вы доходите до слово, Forgery (подлогъ), и снова останавливаетесь. Слово Forgery звучитъ, какъ слово for Jerry — для Джерри. Сложная первоклассная загадка! Она запутана и совершенно въ Кольриджевскомъ вкус. ‘Если’… нтъ. ‘Почему господинъ, у котораго есть любимый малолтній сынъ, по имени Іеремія, кладя за дессертомъ въ карманъ грушу, упоминаетъ объ извстномъ род мошенничества, которое прежде наказывалось смертной казнью?’ ‘Потому что при этомъ говоритъ: for Jerry {Forgery — подлогъ звучитъ, какъ слова for Jerry — для Джерри, уменьшительное отъ Іеремія.} (для Джерри)’. Въ корзину!

Загадки обыкновенно льются потокомъ. Еще сложная того же типа. Fungus — грибъ. Если хорошо воспитанная молодая особа, въ шутку ударитъ своего кузена Августа лиловымъ съ блымъ зонтикомъ и сдлаетъ ему больно, какой продуктъ растительнаго царства назоветъ она, въ извиненіе? ‘Fungus — (поросль, грибъ)’ Fun gus — Шутка Гусъ {Gus уменьшительное отъ Августа.}. Туда же! Просмотрвъ вс ‘F’, вы отдыхаете немножко, потомъ, напрягая умъ и снова схвативъ лексиконъ, вы опять открываете его. На этотъ разъ передъ вами С. Вы съ надеждой останавливаетесь на слов ‘com’ (хлбъ, мозоль). У слова два значенія, оно должно пригодиться. Нужно сдлать, чтобы оно пригодилось! Это особенно благопріятный случай. Вы ршаетесь составить загадку по правиламъ. Не нужно для этого обладать геніальностью. У слова два значенія, слдуетъ только употребить то и другое, это чисто механическая работа. Почему жнецъ за работой похожъ на хиропедиста? Потому что онъ срзываетъ хлбъ (com — хлбъ, com — мозоль). Эта загадка составлена по правиламъ, безупречна, но неинтересна. Буква Е мало благопріятствуетъ вамъ, вы переходите къ В. Медленно вы доходите до глагола Bring — приносить, вы посмотрите на него тупымъ взглядомъ, вдругъ вы оживаете. Bring — приносить. Brought — принесенный. Brought up — воспитанный и въ то же время принесенный наверхъ. Brought up — годится. ‘Почему ящикъ для каменнаго угля, который Мэри принесла изъ кухни во второй этажъ, походитъ на ребенка, вскормленнаго на рожк?’ ‘Потому что эта корзина принесена (brought up) снизу наверхъ’ {Brought up — относительно ребенка иметъ значеніе вскормленный.}.

Вы снова длаете попытку, на этотъ разъ ваши надежды покоятся на букв ‘H’. Вы просматриваете столбцы и останавливаетесь на слов horse — лошадь. ‘Почему лошадь, запряженная въ экипажъ скряги, походитъ на военный пароходъ настоящаго времени?’ ‘Потому что ею правитъ screw — скряга {Screw — значитъ также пароходный винтъ.}. Hoarse — сиплый. ‘Почему родъ, члены котораго подвержены горловой болзни, походитъ на Дерби?’ ‘Потому что они сиплый родъ. Hoarse race — сиплый родъ. Horse race — лошадиная порода’.

Однако, не всегда работа съ лексикономъ даетъ такую крупную добычу, это тяжелый, истощающій трудъ и хуже всего въ немъ то, что ему и конца нтъ, скоро вы теряете возможность отдлываться отъ вашего занятія, даже въ минуты отдыха. Больше: вамъ кажется, будто вы должны вчно думать о вашей спеціальности, чтобы не упустить удобнаго случая, который, можетъ быть, иначе никогда не представится вамъ. Это-то и длаетъ эпиграмматическую литературу утомительной. Сидите ли вы въ театр, возьмете ли газету, спрячетесь ли въ уголокъ съ романомъ въ рук, все равно ваша профессія не перестаетъ преслдовать и терзать васъ. Діалогъ въ театр, слова книги могутъ вамъ внушить что-либо и потому вамъ приходится быть насторож.

Ужасное, съ ума сводящее ремесло! Составляя загадки, вы гораздо скоре избавитесь отъ излишней полноты, нежели въ теченіе недли, взбгая ежедневно на гору, закутавшись въ теплое одяло или пройдя систематическій курсъ турецкихъ ваннъ.

Сверхъ того, составителю загадокъ приходится переносить многое, когда онъ пристраиваетъ свои готовыя произведенія. Для сбыта вашего товара существуетъ публичная продажа и частная. Общественный спросъ на нашъ товаръ не великъ и, долженъ сознаться, съ нимъ обходятся не особенно милостиво. Журналовъ, печатавшихъ наши ребусы и загадки, немного, а редакторы и издатели этихъ журналовъ не особенно гонятся за произведеніями этого рода литературы. Загадк или ребусу приходится долго стучаться въ дверь редакціи и часто ихъ помщаютъ только потому, что въ номер осталось свободное мсто. Когда мы помщены, мы всегда, замтьте всегда, занимаемъ самое послднее мсто, внизу столбца или послдней страницы журнала, вмст съ неизбжной шахматной игрой, въ которой блые въ четыре хода даютъ матъ противной партіи. Одна изъ лучшихъ моихъ загадокъ — лучшая, мн кажется,— стучалась въ редакцію журнала цлыхъ шесть недль, прежде чмъ публика прочла ее. Вотъ что говорилось въ ней: ‘Почему маленькій человчекъ, вчно разсказывающій длинныя неинтересныя исторіи, похожъ на извстный новый родъ ружей? Отвтъ: ‘Потому что онъ скучный маленькій человкъ (small-bore) {Small-bore — въ то же время обозначаетъ узкое дуло.}.

По случаю этой шарады я узналъ, что произведенія эпиграмматическихъ писателей сбываются и въ частныя руки. Одинъ господинъ, не сказавшій своего имени (я тоже не назову его фамиліи, хотя отлично знаю ее) пришелъ въ редакцію журнала, помстившаго эту шараду, на слдующій же день посл того, какъ она появилась, и спросилъ имя и адресъ ея автора.

Помощникъ издателя журнала — мой врный другъ, я обязанъ ему многимъ, онъ сообщилъ этому джентльмэну мою фамилію и мой адресъ, и вотъ, въ одинъ прекрасный день на мою лстницу, задыхаясь, взобрался господинъ среднихъ лтъ. Его глаза лукаво блестли, вокругъ его рта лежали юмористическія складки. И глаза, и ротъ обманывали людей, такъ какъ у моего друга не было ни капли остроумія. Онъ представился мн, говоря, что поклоняется генію, а потому, какъ прибавилъ онъ съ любезнымъ движеніемъ руки, мой покорный слуга желалъ бы знать, соглашусь ли я доставлять ему время-отъ-времени образчики эпиграмматической литературы, то шараду, то эпиграмму, то исторійку, которую было бы возможно разсказать въ короткихъ, но эффектныхъ словахъ. Онъ желалъ лишь, чтобы все было совершенно ново и оригинально, и сдлано только для него одного. Онъ хотлъ, чтобы ни одно человческое существо не знало того, что будетъ написано исключительно для него. Мой джентльменъ прибавилъ, что онъ хорошо заплатитъ и дйствительно предложилъ мн такія условія, отъ которыхъ я открылъ глаза во всю ихъ ширину.

Скоро я узналъ, чмъ былъ мой другъ, Прайсъ Скруперъ. Я называю его изъ приличія вымышленнымъ именемъ, но немного похожимъ на настоящее его имя, онъ былъ блюдолизомъ и пріобрлъ нкоторую временную репутацію остроумнаго человка, которую кое-какъ составилъ себ, имя всегда въ запас новый разсказъ. Скруперъ больше всего на свт любилъ обдать за чужимъ столомъ. Онъ постоянно съ ужасомъ думалъ о томъ, что можетъ наступить время, когда онъ станетъ получать меньшее количество приглашеній. Такимъ-то образомъ завязались отношенія между нами, между мною, эпиграмматическимъ писателемъ, и мистеромъ Скрунеромъ-блюдолизомъ.

Въ первый же его визитъ я снабдилъ его одною или двумя хорошенькими вещицами. Я далъ ему исторію, которую мой отецъ разсказывалъ мн, бывало, въ моемъ дтств. За нее я былъ спокоенъ, такъ какъ уже давно она поросла травой забвенія. Кром того я снабдилъ его двумя-тремя шарадами, бывшими у меня, он были такъ плохи, что никто не могъ подумать, что ихъ составилъ спеціалистъ. Доставивъ ему подобный матеріалъ, я отъ него получилъ средства прожить нкоторое время. Мы разстались довольные другъ другомъ.

Мы постоянно видались съ Скруперомъ, я давалъ ему загадки, шарады и т. д., онъ вознаграждалъ меня за это деньгами. Конечно, какъ при всякихъ коммерческихъ отношеніяхъ на земл, и у насъ со Скруперомъ выходили маленькія непріятности, хотл я вообще ладилъ съ заказчикомъ. Иногда Скруперъ жаловался на то, что нкоторыя изъ моихъ остротъ не имли успха, т. е. приносили ему мало выгоды. Что было отвчать на это? Не могъ же я сказать ему, что это случилось по его вин и только разсказалъ ему исторію Исаака Вольтока о священник, который, услыхавъ проповдь одного изъ своихъ собратьевъ, произведшую на него огромное впечатлніе, попросилъ ее взаймы. Онъ попробовалъ разсказать ее своимъ собственнымъ прихожанамъ, но, вернувшись, жаловался на то, что потерплъ полную неудачу, что его слушатели остались совершенно холодны къ его краснорчію. Вотъ какимъ отвтомъ уничтожилъ его авторъ проповди. ‘Я одолжилъ вамъ,— сказалъ онъ,— мою скрипку, но не смычекъ’, подразумвая подъ этимъ, какъ объясняетъ Исаакъ, ‘я не одолжилъ вамъ таланта и ума, съ которыми слдовало произнести поученіе!’

Мой другъ, повидимому, не понялъ смысла этого анекдота. Мн кажется, когда я разсказывалъ его, онъ старался только запомнить исторію для того, чтобы въ будущемъ воспользоваться ею, получивъ отъ меня такимъ образомъ новый разсказъ. Это было низко съ его стороны. М-ръ Скруперъ отъ природы былъ непоправимо глупъ, да вдобавокъ поглуплъ отъ старости, онъ нердко забывалъ или перепутывалъ то, въ чемъ заключалась вся соль исторіи, нелпымъ образомъ измнялъ отвты на загадки и шарады. Я ему щедро поставлялъ ихъ, работая изо всхъ силъ. чтобы приготовить для него загадки, пригодныя для его требованій. Такъ какъ Скруперъ вчно обдалъ у кого-нибудь, то ему больше всего подходили застольныя шарады, намекающія на вещи, связанныя съ удовольствіями, которыя доставляетъ обдъ, и я поставлялъ ихъ ему въ большомъ количеств. Вотъ нсколько образчиковъ такихъ шарадъ:

‘Почему вино (замтьте, какъ легко задать этотъ вопросъ посл обда!), приготовленное для британскаго рынка, похоже на дезертира арміи?’

‘Потому что оно всегда бываетъ разбавлено (Brandied {Brandied значитъ также заклейменный.}) водкой, передъ тмъ, какъ его отпускаютъ въ продажу’.

‘Почему корабль, которому предстоитъ вытерпть бурю, до достиженія мста назнаенія, походитъ на вино, къ которому обыкновенно примшиваютъ кампешское дерево и тому подобныя вещества?’

‘Потому что оно претерпваетъ многое до прибытія въ портъ {It goes through а great dea!— претерпваетъ многое — говорится о корабл.

Goes through а deal — проходитъ черезъ дерево — говорится о вин.}’.

‘Какая часть отдлки въ наряд женщины походитъ на первоклассный Остъ-Индскій хересъ?’

‘Та, которая огибаетъ воротникъ’ {Cape — воротникъ и въ то же время cape — мысъ, подразумевается мысъ ‘Доброй Надежды’.}.

Трудне всего для Скрупера было, по его словамъ, (онъ былъ откровененъ со мною, какъ бываютъ откровенны люди со своими докторами или адвокатами), итакъ, самое трудное было для него запоминать, въ какомъ изъ домовъ онъ разсказывалъ ту или другую исторію или задавалъ ту или другую шараду, для кого загадка будетъ новостью, кому она уже извстна? Иногда Скруперъ спрашивалъ отвтъ на загадку вмсто того, чтобы задать вопросъ, что производило смущеніе, иногда онъ задавалъ вопросъ врно, а когда все общество не могло найти отвта, говорилъ отвтъ на другую загадку.

Разъ мой патронъ пришелъ ко мн въ сильнйшемъ негодованіи.

Новая загадка, да еще такая, за которую я спросилъ большую цну, считая ее хорошей, потерпла неудачу. Скруперъ въ бшенств явился упрекать меня.

— Она провалилась вполн,— сказалъ онъ.— Одна непріятная личность сказала, что въ ней нтъ смысла и что, должно быть, въ шараду вкралась ошибка. Это было гадко, такъ какъ я выдалъ шараду за свою. Какъ могъ я ошибиться въ моей собственной загадк?

— Могу я спросить,— вжливо сказалъ я,— какъ вы задали вопросъ?

— Конечно, я сказалъ: ‘Почему мы имемъ право думать, что меккскіе пилигримы предпринимаютъ путешествіе съ коммерческими намреніями?’

— Врно,— сказалъ я.— А отвтъ?

— Отвтъ,— продолжалъ мой патронъ,— былъ такимъ, какимъ вы его дали мн: ‘Потому что онц идутъ туда ради Магомета’.

— Неудивительно,— замтилъ я холодно, чувствуя, что меня осудили несправедливо,— что ваши слушатели были поставлены втупикъ. Вотъ отвтъ, который я вамъ дамъ: потому что они идутъ туда ради пророка, (игра словъ: profit — выгода и prophet — пророкъ, звучатъ одинаковымъ образомъ). Мистеръ Скруперъ извинился.

Я подхожу къ концу моего разсказа. Конецъ его грустенъ, какъ конецъ исторіи короля Лира. Хуже всего то, что мн приходится сознаться въ жалкой слабости съ моей собственной стороны.

Я получалъ очень недурной маленькій доходъ отъ м-ра Скрупера, но однажды утромъ ко мн пришелъ совершенно незнакомый мн господинъ, какъ и м-ръ Скруперъ, это былъ человкъ среднихъ лтъ, тоже со сверкающими глазами и юмористическимъ ртомъ, тоже блюдолизъ, съ двойной фамиліей. Я буду называть его м-ръ Керби Постлесуетъ, и подойду такимъ образомъ такъ близко къ настоящему, имени, какъ возможно.

М-ръ Керби Постлесуетъ пришелъ за тмъ же, за чмъ взошелъ и Скруперъ наверхъ моей лстницы. Онъ тоже прочелъ одно изъ моихъ произведеній въ журнал (такъ какъ я все чаще имлъ дло съ прессой), ему тоже нужно было поддержать свою репутацію. Находя, что его воображеніе и умъ часто отказываются ему служить, онъ пришелъ ко мн съ предложеніемъ, которое когда-то сдлалъ мн и Прайсъ Скруперъ. Нсколько мгновеній я не могъ перевести духа отъ странности совпаденія, безмолвно я смотрлъ на него такимъ взглядомъ, по которому онъ могъ бы ршить, что врядъ ли я могу дать ему что-либо блестящее. Тмъ не мене я, наконецъ, пришелъ въ себя. Говорилъ я очень осторожно, но подъ конецъ выразилъ готовность войти въ сдлку съ моимъ новымъ нанимателемъ. Мы скоро условились съ нимъ. М-ръ Керби Постлесуетъ сдлалъ мн еще боле щедрыя предложенія, нежели м-ръ Прайсъ Скруперъ. Меня затрудняло только одно: слдовало очень быстро доставить желаемое этому джентльмену. Онъ очень торопился, такъ какъ въ тотъ же день халъ на обдъ и ему было боле чмъ важно отличиться. Онъ желалъ поручить отъ меня что-нибудь выходящее изъ ряду. Онъ не станетъ торговаться, но проситъ чего-нибудь замчательнаго. Больше всего ему хотлось бы имть загадку, совершенно новую загадку.

Я перебралъ вс мои запасы, я ограбилъ мой пюпитръ, а онъ все еще не былъ доволенъ. Вдругъ въ моей голов блеснула мысль о томъ, что у меня есть нчто совершенно подходящее: загадка, намекавшая на современный вопросъ, на предметъ разговора, бывшій на устахъ всхъ въ то время, было бы боле, чмъ легко навести рчь именно на эту тему. Словомъ, я нашелъ отличную вещицу. Одно только сомнніе мучило меня, не продалъ ли я уже этой вещи моему первому патрону? Вотъ въ чемъ состоялъ вопросъ и я никакъ не могъ дать себ отвта на него. Жизнь человка, предающагося составленію загадокъ, настоящій хаосъ, особенно же моя, вдь я работалъ и для общественной литературы, и для частныхъ лицъ. У меня не было ни книгъ, ни росписокъ какого бы то ни было рода, словомъ, никакихъ слдовъ сдлокъ. Одно заставляло меня предполагать, что загадка еще не была пущена въ оборотъ, а именно, я отлично зналъ, что Скруперъ не говорилъ мн, имла ли она успхъ или потерпла неудачу. Скруперъ же всегда сообщалъ мн о томъ, какое впечатлніе производили мои вещи на слушателей. Я долго колебался, наконецъ, ршилъ сомнніе въ мою пользу (ужъ очень княжескую награду предложилъ мн мой новый патронъ) и передалъ мое произведеніе искусства м-ру Керби Постлесуету.

Если бы я сказалъ, что я былъ спокоенъ, покончивъ это дло, я бы солгалъ. Ужасныя предчувствія волновали мой умъ, нсколько разъ я былъ готовъ взять у Постлесуста мою загадку и сдлалъ бы это, если бы нашелъ малйшую возможность исполнить свое намреніе. Но это было невозможно. Я даже не зналъ, гд живетъ мой новый заказчикъ. Мн оставалось только ждать и успокоивать себя.

Оба лица, исправлявшія главныя роли въ вечернемъ представленіи, очень подробно, не безъ раздраженныхъ комментаріевъ вскор разсказали мн о томъ, что случилось вечеромъ этого достопамятнаго дня. Да, ужасно сказать, на слдующій же день оба мои патрона явились ко мн въ страшномъ бшенств, чтобы разсказать мн о томъ, что произошло, называя меня первой главной причиной несчастія. Оба казались вн себя, но Постлесуетъ былъ особенно взбшенъ. По словамъ этого джентльмена, онъ въ назначенное время отправился къ господину, пригласившему его и который, какъ онъ мн заявилъ, былъ почтенной личностью. Постлесуетъ очутился среди самаго избраннаго общества. Онъ хотлъ придти позже всхъ, но ждали какого-то Скрупера или Прайса, или что-то въ этомъ род, можетъ быть, Прайса Скрупера. По словамъ Постлесуета, Скруперъ тоже скоро пріхалъ и общество пошло обдать.

По время обда (не буду распространяться о его великолпіи) эти два джентльмена все время мшали другъ другу (въ этомъ отношеніи оба разсказа вполн сходятся между собой), противорча одинъ другому, прерывали другъ друга, не давали времени разсказывать исторіи, наконецъ, между ними возгорлась такая ненависть, какую христіане иногда чувствуютъ, вкушая за однимъ столомъ хлбъ-соль. Полагаю, что каждый изъ моихъ заказчиковъ уже слышалъ о своемъ противник, какъ о блюдолиз, хотя и не встрчалъ его, и былъ готовъ заране ненавидть своего собрата. Строго придерживаясь разсказа Постлесуета, я вижу, что все это время, даже раздраженный поведеніемъ моего перваго патрона, онъ утшался надеждой на оружіе, которое въ извстную минуту могло окончательно побдить его соперника. Этимъ оружіемъ была моя загадка, касавшаяся вопроса дня. Наконецъ, наступило ршительное мгновеніе, я дрожу, вспоминая разсказъ Постлесуета. Обдъ окончился, стали разносить вино и Керби Постлесуетъ тихо, вкрадчиво, съ ловкостью стараго практика, началъ направлять разговоръ на нужную ему тему. Онъ сидлъ очень близко отъ моего перваго патрона, Прайса Скрупера. Какъ же удивился м-ръ Постлесуетъ, услыхавъ, что и Скруперъ тоже направляетъ разговоръ на вопросъ дня!

‘Не видитъ ли онъ, что мн нужно и не играетъ ли онъ мн въ руку?— подумалъ мой позднйшій кліентъ.— Можетъ быть, онъ уже не такой дурной малый. Я сдлаю другой разъ то же самое для него’.

Но недолго длилось такое дружелюбное настроеніе. Послышались одновременно два голоса.

М-ръ Прайсъ Скруперъ:

— Этотъ вопросъ внушилъ мн сегодня утромъ загадку…

М-ръ Керби Постлесуетъ:

— Совершенно внезапно я взглянулъ на это дло съ точки зрнія загадокъ сегодня утромъ.

Мои кліенты внезапно замолчали.

— Простите,— сказалъ мой первый патронъ съ холодной вжливостью,— вы изволили сказать, что…

— Что я составилъ загадку,— сказалъ мой второй заказчикъ.— Да, кажется, вы тоже намекнули на нчто въ этомъ род?

— Именно.

Весь столъ умолкъ. Кто-то изъ присутствовавшихъ нарушилъ тишину, замтивъ:

— Какое странное совпаденіе!

— Во всякомъ случа,— вскричалъ хозяинъ,— скажите намъ одну изъ загадокъ. М-ръ Скруперъ вы первый начали — говорите.

— Я настойчиво желаю слышать вашу загадку, м-ръ Постлесустъ,— произнесла хозяйка дома. (Она благоволила къ моему второму патрону).

И вотъ, оба они замолкли, потомъ оба заговорили сразу — дуэтъ повторился.

М-ръ Прайсъ Скруперь:

— Почему атлантическій кабель въ теперешнихъ условіяхъ…

М-ръ Керби Постлесуетъ:

— Почему атлантическій кабель въ теперешнихъ условіяхъ…

Вс зашумли, заволновались.

— Повидимому, наши загадки довольно сходны?— замтилъ Постлесуетъ съ горечью и мрачно взглянулъ на моего перваго заказчика.

— Это необычайная странность,— возразилъ Скрунеръ.

— Великіе умы сходятся,— замтилъ опять тотъ-же гость, который говорилъ о странномъ совпаденіи.

— Во всякомъ случа,— скажите намъ одну изъ загадокъ,— повторилъ хозяинъ дома.— Быть можетъ, въ нихъ похожи только первыя слова, а дальше они не сходны. Ну, Скруперъ.

— Да, дайте намъ прослушать одну изъ загадокъ до конца,— сказала хозяйка дома и посмотрла на м-ра Постлесуетъ. Но онъ мрачно молчалъ.

Прайсъ Скруперъ воспользовался этимъ обстоятельствомъ и договорилъ свой вопросъ до конца.

— Почему,— спросилъ онъ,— атлантическій кабель въ теперешнихъ условіяхъ походитъ на школьнаго учителя?

— Это моя загадка,— замтилъ м-ръ Постлесуетъ, какъ только тотъ умолкъ,— Я составилъ ее.

— Напротивъ, это моя загадка, увряю васъ,— упрямо возразилъ м-ръ Скруперъ.— Я составилъ ее, когда брился сегодня утромъ.

Снова наступила пауза, молчаніе нарушалось только короткими восклицаніями удивленія присутствовавшихъ. Больше всхъ волновался все тотъ же гость. Снова хозяинъ дома явился на выручку моихъ заказчиковъ.

— Лучше всего,— сказалъ онъ,— ршить споръ, узнавъ, кто изъ нашихъ двоихъ друзей дастъ отвтъ на вопросъ. Того, кто дастъ отвтъ, мы и будемъ считать авторомъ загадки. Пусть каждый изъ этихъ джентльменовъ напишетъ на клочк бумаги отвтъ, свернетъ его и передастъ мн. Если отвты окажутся идентичны, совпаденіе будетъ, дйствительно, необыкновенно.

— Кром меня никто не можетъ знать отвта,— замтилъ м-ръ Скруперъ, написавъ свой отвтъ на бумажк и свернувъ ее въ трубочку.

Мой второй патронъ тоже написалъ отвтъ и свернулъ бумажку.

— Только я и могу знать отвтъ,— замтилъ онъ.

Хозяинъ дома развернулъ билетики и прочелъ ихъ одинъ за другимъ. Отвтъ, написанный мистеромъ Прайсомъ Скруперомъ, гласилъ: ‘Потому что его поддерживаютъ буйки’. Отвтъ, написанный мистеромъ Керби Постлесуетомъ: ‘Потому что его поддерживаютъ буйки’ {Buoys — буйки, звучитъ, какъ Boys — мальчики.}.

Произошла сцена, посыпались обвиненія. Какъ я сказалъ, на слдующее утро оба мои патрона явились ко мн. Впрочемъ, имъ не пришлось много говорить, разв я не держалъ ихъ обоихъ въ рукахъ? Странне всего то, что съ этого времени начался упадокъ моего профессіональнаго значенія. Конечно, мои заказчики навсегда разстались со мною. По мн слдуетъ сказать, что и моя способность составлять загадки, тоже оставила меня навкъ. Проводя утро съ лексикономъ, я все меньше и меньше находилъ матеріала и только дв недли тому назадъ, въ прошедшую среду, я послалъ въ одинъ еженедльный журналъ ребусъ, состоявшій изъ страннаго сочетанія предметовъ, я изобразилъ: жирафу, стогъ сна, полу-мсяцъ, человческій ротъ, написалъ ‘я жалю’, дальше виднлась собака, стоящая на заднихъ ногахъ, и всы. Ребусъ напечатали, онъ занялъ, поразилъ публику. Но у меня нтъ ни малйшаго представленія о томъ, что онъ значитъ — и я погибъ!

IV. Не принимать за достоврное.

Сегодня я, Евниція Фильдингъ, просмотрла дневникъ, который писала въ первыя недли своей жизни по выход изъ заточенія школы германскихъ моравскихъ братьевъ. Читая дневникъ, я чувствовала что-то врод странной жалости къ себ въ прошломъ, жалости къ тому нжному, неопытному созданію, которымъ я была, придя изъ мирнаго пріюта и очутившись внезапно среди домашнихъ огорченій и печалей.

Я перелистывала первыя страницы и передо мной, точно воспоминанія о прежней жизни, вставали картины: безшумныя, поросшія травой улицы, старые дома, спокойныя ясныя лица, смотрящія добрымъ взглядомъ на толпу дтей, идущихъ въ церковь, вотъ домъ ‘одинокихъ сестеръ’, полный свтлыми, чистыми кельями, за нимъ церковь, въ которой молились он и мы, въ церкви широкій центральный проходъ, отдлявшій женщинъ отъ мужчинъ, въ моемъ воображеніи являлись двушки въ живописныхъ шапочкахъ, обшитыхъ краснымъ, синія ленты матронъ и снжно-блыя повязки вдовъ, а за церковью кладбище, на которомъ поддерживалось раздленіе, гд сестры спали въ своихъ одинокихъ могилахъ, видлся мн и простосердечный пасторъ, умилявшійся, созерцая нашу слабость. Картины мелькали передо мной по мр того, какъ я перелистывала мой коротенькій журналъ, а въ моей душ просыпалось слабое стремленіе вернуться къ отдыху, къ невинности невднія, окружавшей меня въ то время, когда я жила вдали отъ горестей міра.

7-го ноября.— Посл трехлтняго отсутствія я снова дома, но какъ все перемнилось у насъ. Прежде во всемъ дом чувствовалось присутствіе моей матери, даже когда она бывала въ самой дальней комнат. Теперь Сусанна и Присцилла носятъ ея платья, когда он проходятъ мимо, когда мимо меня мелькаютъ платья цвта горлинки, я вздрагиваю, словно надюсь снова увидать лицо матушки. Сестры гораздо старше меня. Когда я родилась, Присцилл было уже десять лтъ, а Сусанна на три года старше Присциллы. Он очень степенны и серьезны, о ихъ религіозности говорятъ даже въ Германіи. Думаю, что въ ихъ возраст я буду такою же, какъ он.

Не знаю, ощущалъ ли когда-нибудь мой отецъ дтскія движенія души, у него видъ, будто онъ прожилъ нсколько столтій. Вчера вечеромъ я не посмла хорошенько вглядться въ его черты. Сегодня же вижу, что очень доброе и мирное выраженіе смягчаетъ вс морщины и складки, проведенныя заботами на этомъ лиц. Въ его душ кроется тихая, ясная глубина, никакая буря не въ силахъ возмутить ея. Это ясно! Онъ добръ, я знаю, хотя о его доброт не говорили мн въ школ, какъ о добросердечіи Присциллы и Сусанны. Когда кучеръ остановился передъ нашей дверью и отецъ выбжалъ на улицу безъ шляпы, а потомъ схватилъ меня на руки, какъ маленькое дитя, я перестала тосковать о томъ, что разсталась съ подругами, съ сестрами и съ пасторомъ и только радовалась тому, что я съ нимъ. Если Господь поможетъ, а Онъ, конечно, поможетъ мн въ этомъ, я буду поддержкой для папы. Нашъ домъ совершенно не похожъ на то, чмъ онъ былъ при жизни мамы. Комнаты имютъ унылый видъ, сырость и плсень покрываютъ стны, ковры совершенно износились и истерлись. Можно подумать, что сестрамъ до дома нтъ никакого дла. Правда, Присцилла помолвлена за одного изъ братьевъ, онъ живетъ въ Вудбури, за десять миль отсюда. Вчера вечеромъ она мн разсказывала, что у него есть чудный домъ, убранный такъ хорошо и роскошно, какъ это рдко длается въ нашемъ быту, тмъ боле, что мы не ищемъ свтскаго блеска. Она также показала мн тонкое блье и множество платьевъ изъ шелка и другихъ матерій. Все это было ея приданымъ. Когда она разложила свои вещи на нашу бдную мебель, он показались мн такими великолпными, что я невольно подумала о ихъ цн и спросила, хорошо ли идутъ дла моего отца. Присцилла только покраснла, а Сусанна тихо пробормотала что-то. Для меня это было достаточно яснымъ отвтомъ. Сегодня утромъ я распаковала мой сундукъ и передала обимъ моимъ сестрамъ по письму изъ нашей церкви. Въ письмахъ говорилось, что братъ Шмитъ, миссіонеръ въ Вестъ-Индіи, желаетъ, чтобы ему по жребію избрали подходящую жену и прислали ее къ нему. Многія изъ одинокихъ сестеръ записались, Сусанна и Присцилла пользовались такой репутаціей, что имъ предложили сдлать то же самое. Присцилла уже помолвлена, а потому письмо не касается ея, но Сусанна цлый день раздумывала, теперь она сидитъ противъ меня, ея лицо блдно, темнорусые заплетенные волосы, въ которыхъ я вижу нсколько серебристыхъ нитей, обрамляютъ ея худыя щеки. Она пишетъ и слабый румянецъ вспыхиваетъ на ея лиц, кажется, будто она слышитъ шепотъ брата Шмита, котораго никогда не видала и голоса котораго никогда не слыхала. Вотъ своимъ четкимъ, круглымъ, спокойнымъ почеркомъ она написала свое имя, я могу прочесть: ‘Сусанна Фильдингъ’.

Ея имя смшаютъ со многими другими, одинъ изъ билетиковъ выберутъ на-удачу и на немъ будетъ стоять имя будущей жены брата Шмита.

9-го ноября.— Я провела дома всего два дня, но какая перемна произошла во мн! Мой умъ смущенъ, мн кажется, я уже сто лтъ тому назадъ вышла изъ школы. Сегодня утромъ къ намъ явилось двое какихъ-то, незнакомыхъ мн людей. Они желали повидаться съ отцомъ, голоса этихъ грубыхъ и жестокихъ постителей рзко раздавались въ кабинет моего отца, онъ писалъ что-то до ихъ прихода, а я сидла съ шитьемъ подл камина. Я подняла голову, когда они заговорили ужъ очень громко и увидала, что отецъ смертельно поблднлъ и опустилъ свою сдую голову на руки, однако, черезъ минуту онъ оправился, снова заговорилъ съ незнакомыми мн людьми и веллъ мн пойти къ сестрамъ. Он были въ гостиной. Лицо Сусанны выражало безумный ужасъ. Присцилла билась въ истерик. Черезъ нсколько времени он об пришли въ себя, когда Присцилла уже лежала спокойно на диван, а Сусанна, задумавшись, опустилась на материнское кресло, я снова прокралась къ кабинету отца и тихонько постучалась къ нему въ дверь.

— Войдите,— сказалъ онъ. Отецъ былъ одинъ и очень печаленъ.

— Отецъ,— спросила я,— что случилось? Увидя его милое доброе лицо, я бросилась къ нему.

— Евниція,— прошепталъ онъ,— я все скажу теб.

Я опустилась передъ нимъ на колни и не спускала взгляда съ его глазъ, онъ мн разсказалъ всю свою исторію, длинную, печальную исторію, каждое его слово отодвигало все дальше и дальше отъ меня дни школьной жизни, заставляло меня смотрть на это недалекое прошлое, какъ на что-то давно, давно оконченное. Въ заключеніе отецъ сказалъ, что двухъ незнакомцевъ прислали его кредиторы съ тмъ, чтобы они описали все, что было въ нашемъ старомъ дом, въ которомъ жила и умерла моя мать. Сначала мн показалось, что со мною сдлается истерика, какъ съ Присциллой, но я подумала, что этимъ я ничуть не помогу отцу, и минуты черезъ дв я уже могла снова храбро взглянуть въ его глаза. Онъ сказалъ, что ему нужно просмотрть свои книги, я поцловала его и ушла. Въ гостиной Присцилла попрежнему лежала, закрывъ глаза, Сусанна глубоко задумалась о чемъ-то. Ни одна изъ нихъ не обратила вниманія на то, что я два раза входила и уходила. Я направилась въ кухню, чтобы поговорить съ Дженъ объ обд для отца. Она качалась на стул и терла грубымъ передникомъ глаза такъ, что они совсмъ покраснли. Недалеко отъ нея на кресл, которое прежде принадлежало моему ддушк (вс братья знали Джорджа Фильдинга), сидлъ одинъ изъ людей, приходившихъ къ отцу, на немъ была коричневая плисовая шляпа, изъ подъ полей которой виднлись его глаза, пристально смотрвшіе на мшокъ съ сухими травами, висвшій на крюк. Даже когда я вошла и остановилась, какъ пораженная громомъ, на порог, онъ не опустилъ глазъ, только губы его большого рта закруглились, точно онъ собирался засвистать.

— Здравствуйте, сэръ,— сказала я оправившись (я вспомнила, что отецъ сказалъ мн, что мы должны смотрть на этихъ людей, только какъ на орудія, которымъ свыше дозволено принести намъ горе).— Будьте такъ добры, скажите мн ваше имя.

Онъ спокойно посмотрлъ на меня и слегка улыбнулся, точно про себя.

— Меня зовутъ Джонъ Робинсъ, Англія — моя родина, Вудбури — мсто моего жительства. Христосъ — мое спасеніе!

Онъ говорилъ, покраснвъ, и его глаза снова устремились на мшокъ съ маіораномъ, они сверкали, точно онъ былъ очень доволенъ. Я подумала объ его отвт и смыслъ его словъ вполн успокоилъ меня.

— Я очень рада слышать это,— проговорила я наконецъ,— мы люди религіозные и я боялась, что вы можете оказаться не такимъ.

— О, я не буду вредить вамъ, миссъ,— отвтилъ онъ,— будьте спокойны. Попросите Мэри приносить мн аккуратно пиво, и я не стану оскорблять вашихъ чувствъ.

— Благодарю васъ,— отвтила я.— Дженъ, вы слышите, что говоритъ мистеръ Робинсъ? Провтрите одяла и сдлайте кровать въ комнат братьевъ. Мистеръ Робинсъ, тамъ, на стол, вы найдете Библію и книгу псалмовъ.

Я уже уходила изъ комнаты, какъ вдругъ этотъ странный человкъ ударилъ кулакомъ по кухонному столу. Я вздрогнула.

— Миссъ,— сказалъ онъ,— не безпокойтесь, и если кто-нибудь обидитъ васъ, вспомните Джона Робинса изъ Вудбури. Я во всемъ преданъ вамъ, будетъ ли это касаться моего дла или нтъ. Я… клянусь…

Онъ хотлъ прибавить что-то, его лицо покраснло еще сильне, онъ поднялъ глаза къ потолку. Я ушла изъ кухни.

Я помогала отцу просматривать книги и радовалась тому, что и прежде мн всегда удавалось быстро подводить итоги.

P. S. Я видла во сн, что на нашу школу напала толпа, и ею предводительствовалъ Джонъ Робинсъ, желавшій сдлаться нашимъ пасторомъ.

10-го Ноября.— Я совершила путешествіе въ пятьдесятъ миль. Половину этого разстоянія мн пришлось прохать въ дилижанс. Впервые узнала я, что братъ моей матери — свтскій богатый человкъ, что онъ живетъ въ пятнадцати миляхъ за Вудбури. Онъ не принадлежитъ къ нашей церкви и, говорятъ, онъ былъ очень недоволенъ свадьбой моей матери. Оказывается тоже, что Сусанна и Присцилла не дочери моей матери. У моего отца была крошечная надежда на то, что нашъ родственникъ поможетъ намъ въ бд, папа благословилъ меня, помолился и я ухала. Братъ Моръ, который прізжалъ вчера повидаться съ Присциллой, встртилъ меня на станціи Вудбури и усадилъ въ дилижансъ, шедшій въ имніе моего дяди. Братъ Моръ старше, чмъ я его себ представляла. У него широкое, грубое и аляповатое лицо. Я удивлялась, что Присцилла выходитъ за него, но онъ очень добро обшелся со мною, проводилъ экипажъ со двора гостиницы, однако, не успвъ потерять его изъ виду, я уже перестала думать о немъ. Я старалась приготовиться, какъ мн говорить съ дядей. Домъ дяди стоитъ совершенно одиноко, среди полянъ и купъ деревьевъ. Теперь на втвяхъ не было листвы и он вяли изъ стороны въ сторону въ густомъ тяжеломъ воздух, точно погребальныя перья. Я сильно дрожала, поднявъ дверной молотокъ, на которомъ было отчеканено улыбающееся лицо. Наконецъ, я опустила его, раздался одинъ громкій ударъ, вс собаки залаяли, грачи закаркали на вершинахъ деревьевъ. Слуга провелъ меня черезъ низкую переднюю въ гостиную, тоже съ низкимъ потолкомъ, это была очень красивая, большая комната, съ мебелью теплаго краснаго оттнка. Посл сраго тумана мн было пріятно смотрть на этотъ цвтъ. День склонялся къ вечеру. Высокій красивый старикъ лежалъ на диван и дремалъ. По другую сторону камина сидла маленькая старая дама. Она при вид меня подняла палецъ въ знакъ молчанія и указала на мсто у огня. Я сла и задумалась. Наконецъ, мужской голосъ прервалъ молчаніе, спросивъ соннымъ тономъ: ‘Что это за молодая двушка?’

— Я Евниція Фильдингъ,— отвтила я, вставъ изъ почтенія къ этому старику, моему дяд. Онъ такъ долго смотрлъ на меня своими проницательными срыми глазами, что я смутилась и слезы невольно покатились по моимъ щекамъ. Мн было очень тяжело.

— Клянусь,— воскликнулъ онъ,— она похожа на Софи, какъ дв капли воды!— и онъ засмялся короткимъ смхомъ, въ которомъ, по моему, не звучало веселье.— Подойди, Евниція,— прибавилъ онъ,— и поцлуй меня.

Я степенно прошла небольшое разстояніе, отдлявшее меня отъ него, и наклонилась къ его лицу. Но онъ пожелалъ, чтобы я сла къ нему на колни и я неловко исполнила его желаніе, такъ какъ даже отецъ не пріучалъ меня къ ласкамъ подобнаго рода.

— Хорошо, моя хорошенькая двочка,— сказалъ дядя,— какое у тебя дло ко мн? Даю теб честное слово, я готовъ общать теб все, чего ты ни попросишь.

Слушая его, я вспомнила о цар Ирод и о гршной двушк, танцовавшей для него, сердце мое упало, но я, наконецъ, ршилась, какъ царица Эсирь, и высказала дяд мою просьбу. Даже слезы навернулись у меня на глазахъ, я ему разсказала, что моего отца посадятъ въ тюрьму, если никто не выручитъ его. Дядя помолчалъ и, наконецъ, произнесъ:

— Евниція, я готовъ войти въ соглашеніе съ тобой и съ твоимъ отцомъ. Слушай, онъ укралъ у меня мою любимую сестру и съ тхъ поръ, какъ онъ ее увезъ, я никогда больше не видалъ ее. У меня нтъ дтей, я богатъ. Если твой отецъ согласится отдать мн тебя и откажется отъ всхъ правъ на тебя, ршится даже никогда не видать тебя, я заплачу вс его долги, а тебя возьму въ дочери.

Не дослушавъ до конца, я соскочила съ его колнъ, никогда въ жизни я еще не сердилась такъ сильно.

— Этого не будетъ!— крикнула я.— Мой отецъ никогда не отдастъ меня, и я ни за что не соглашусь разстаться съ нимъ.

— Не торопись, Евниція, — сказалъ дядя,— у твоего отца есть еще дв дочери. Подумай!

Дядя и его жена ушли, я осталась одна въ красивой комнат. Съ самаго начала я знала, на что ршиться. Я сидла подл камина и мн казалось, будто вс темные холодные дни надвигающейся зимы замораживали теплую атмосферу, трогали меня своими ледяными пальцами, наконецъ, я начала дрожать, какъ трусъ. Я открыла мою маленькую жребіевую книжку, которую мн далъ нашъ пасторъ и съ тревогой посмотрла на множество листиковъ бумаги, заключавшихся въ ней. Часто я вынимала оттуда жребіи и находила въ нихъ только неполные неопредленные совты и малую поддержку. Теперь я снова раскрыла книжку, и въ ней я прочла: ‘мужайся’. Это подкрпило меня, черезъ часъ дядя вернулся, онъ старался убдить меня мірскими доводами, соблазнить мірскими прелестями, грозилъ мн. Въ отвтъ на его старанія запутать меня въ свои сти я, наконецъ, ршилась сказать:

— Не хорошо уговаривать дочь сказаться отъ отца. Провидніе дало вамъ возможность уменьшать страданія людей, а вы стараетесь сдлать ихъ горе еще тяжеле. Я скоре соглашусь жить съ моимъ отцомъ въ тюрьм, чмъ во дворц съ вами.

Я отвернулась и ушла, среди сгущавшагося вечерняго сумрака пробралась я черезъ переднюю и вышла на улицу. До деревни, черезъ которую проходитъ дилижансъ, было боле мили. По об стороны глубокой долины поднимались высокіе валы, поросшіе кустарникомъ. Я шла очень быстро, но ночь все-таки настала, когда я еще была недалеко отъ дядинаго дома. Меня охватилъ такой мракъ, такой густой туманъ, что я почти чувствовала темноту. ‘Мужайся, Евниція’,— проговорила я себ и для того, чтобы прогнать страхъ, готовый проснуться во мн, запла нашъ вечерній гимнъ. Внезапно, недалеко впереди меня, послышался голосъ свтлый, богатый, онъ вторилъ мн, я невольно вспомнила тонъ голоса брата, который училъ насъ музык въ нашемъ заведеніи. Я замолчала, мое сердце забилось отъ страха и странной радости. Голосъ впереди меня тоже замолкъ.

— Доброй ночи,— произнесъ тотъ же голосъ, такъ много доброты, честности и нжности звучало въ немъ, что я сразу почувствовала довріе къ человку, говорившему со мной.

— Подождите меня,— сказала я,— я заблудилась въ темнот, а мн нужно въ Лонгвиль.

— Я тоже иду туда,— сказалъ голосъ.— Я съ каждымъ мгновеніемъ приближалась къ говорившему и вдругъ высокая темная фигура выросла передо мной въ туман.

— Братъ,— сказала я съ легкой дрожью (почему я дрожала, я не знаю сама),— мы далеко отъ Лонгвиля?

— Дотуда всего минутъ десять ходьбы,— отвтилъ онъ радостно и тонъ его голоса ободрилъ меня.

— Возьмите меня подъ руку,— продолжалъ незнакомецъ,— мы скоро будемъ тамъ.

Я слегка оперлась о его руку и почувствовала, что у меня есть теперь поддержка и защита. Когда мы подошли къ освщенному окну деревенской гостиницы, я взглянула на него, онъ на меня. У него была симпатичная, красивая наружность, напомнившая мн лица на самыхъ лучшихъ картинахъ, которыя мн удавалось видть. Сама не знаю, почему я подумала объ ангел Гавріил.

— Мы въ Лонгвил,— обратился онъ ко мн.— Скажите, куда та проводить васъ?

— Сэръ,— отвтила я (такъ какъ при свт не могла называть его братомъ),— я хочу добраться до Вудбери.

— До Вудбури,— повторилъ онъ,— ночью! Одна! Черезъ нсколько минутъ придетъ дилижансъ, съ нимъ я ду до Вудбури. Угодно вамъ хать со мною?

— Сэръ, благодарю васъ,— отвтила я и замолчала.

Наконецъ, фонари экипажа заблестли въ туман. Незнакомецъ открылъ дверцу дилижанса, но я отступила, чувствуя глупый стыдъ за мою бдность, его слдовало побдить.

— Мы бдны,— пробормотала я,— мн нужно ссть снаружи.

— Въ такую холодную зимнюю ночь!— произнесъ онъ.— Войдите.

— Нтъ, нтъ,— возразила я, оправляясь.— Я поду снаружи.

Приличная крестьянка съ ребенкомъ уже сидла наверху дилижанса, и я быстро поднялась къ нимъ. Мое мсто приходилось съ краю, оно висло надъ колесами, было совсмъ темно, только безпокойный свтъ фонарей дилижанса мелькалъ вдоль безлиственной живой изгороди, кром нею все было мрачно и темно. Я только и могла думать о моемъ отц и о томъ, что тюрьма ждетъ его. Вдругъ чья-то рука крпко легла на мою руку и голосъ Гавріила сказалъ мн:

— У васъ опасное мсто, неожиданный толчекъ можетъ выкинуть васъ.

— Я такъ несчастна,— со слезами отвтила я, все мое мужество пропало и я въ темнот закрыла лицо руками и тихо заплакала, отъ слезъ горечь моей печали утихла.

— Братъ,— сказала я (въ темнот я снова ршилась называть его этимъ именемъ),— я только-что вернулась домой изъ школы и до сихъ поръ еще не успла привыкнуть, къ тревогамъ міра.

— Дитя мое,— отвтилъ онъ тихо,— я видлъ, что вы закрыли лицо руками и плакали. Могу я чмъ-нибудь помочь вамъ?

— Нтъ,— возразила я,— мое горе касается только меня и моего дома.

Братъ Моръ ждалъ меня въ контор дилижансовъ. Онъ очень торопилъ меня, такъ что я едва успла взглянуть на Гавріила, смотрвшаго мн вслдъ. Брату Мору очень хотлось узнать о томъ, какъ прошло мое свиданіе съ дядей, услыхавъ о моей неудач, онъ задумался и замолчалъ Когда я уже сла въ вагонъ желзной дорога, онъ нагнулся ко мн черезъ окно и прошепталъ:

— Скажите Присцилл, что я пріду утромъ

Братъ Моръ богатъ, можетъ быть, ради невсты онъ поможетъ отцу?

11-го ноября.— Прошлую ночь я видла во сн, что Гавріилъ стоитъ подл меня, говоря: ‘Я пришелъ къ теб съ хорошими встями’. Но когда я стала слушать, онъ вздохнулъ и исчезъ.

15-го ноября.— Братъ Моръ бываетъ у насъ каждый день, но онъ не предлагаетъ помочь отцу. Если помощь не подоспетъ скоро — папу посадятъ въ тюрьму. Можетъ быть, дядя передумаетъ и согласится помочь намъ на мене тяжелыхъ для меня условіяхъ. Если бы онъ пожелалъ, чтобы я половину года жила у него, я бы согласилась, вдь и Даніилъ, и трое отроковъ жили въ Вавилон безъ вреда для себя. Я напишу ему объ этомъ.

19-го ноября.— Отъ дяди нтъ отвта, сегодня мы съ Присциллой были въ Вудбури, она здила, чтобы поговорить съ тамошнимъ пасторомъ, она толковала съ нимъ около часу, а я въ это время прошла къ тюрьм, и обошла кругомъ ея мрачныхъ массивныхъ стнъ. Я думала объ отц, сердце мое сжималось и на душ было очень тяжело. Наконецъ, я очень устала, сла на ступеньку подл калитки и вынула мою книжку. Снова я прочла стихъ: ‘Мужайся’. Въ эту минуту показались Присцилла и братъ Моръ. На его лиц лежало, по моему, не очень пріятное выражсніе, но я вспомнила, что снъ будетъ мужемъ моей сестры, встала и подала ему руку. Его жирная рука оперлась на мою, такъ мы втроемъ ходили взадъ и впередъ подл стнъ тюрьмы. Вдругъ, въ саду, разстилавшемся на откос подъ нами, я замтила того, кого мысленно называла Гавріиломъ (такъ какъ не знала его имени). Рядомъ съ нимъ шла молодая прелестная женщина. При вид этого я заплакала, сама не зная почему. Братъ Моръ вернулся съ нами домой и отослалъ прочь Джона Робинса. Джонъ Робинсъ просилъ меня не забывать его, я никогда въ жизни не забуду его.

20-го ноября.— Самый ужасный день! Мой бдный папа въ тюрьм! Во время обда какіе-то отвратительные люди арестовали его. Прости меня, Боже, что я имъ желаю смерти. Отецъ говорилъ съ ними терпливо и кротко.

— Пошлите за братомъ Моромъ,— сказалъ онъ, помолчавъ немного,— и поступайте согласно его совтамъ.

Черезъ нсколько минутъ они его увели. Что мн длать?

30-го ноября.— Прошедшую ночь мы все говорили о томъ, что намъ длать въ будущемъ. Присцилла думаетъ, что братъ Моръ будетъ торопить ихъ свадьбу, а Сусанна уврена, что ей достанется жребій быть женой брата Шмидта. Она умно разсуждала объ обязанностяхъ миссіонерской жизни и о благодати, которая должна оснить человка, стремящагося исполнять ихъ. Я же могла думать только объ отц, о томъ, спитъ ли онъ въ тюрьм?

Братъ Моръ говоритъ, что ему кажется, будто онъ можетъ придумать средство освободить папу, по его словамъ, намъ нужно только молиться о томъ, чтобы Богъ далъ намъ силу побдить наше своеволіе. Я сдлаю все для папы, я бы даже готова была продаться въ рабство, какъ нкоторые изъ нашихъ первыхъ миссіонеровъ, во времена рабства въ Вестъ-Индія. Но въ Англіи нельзя продать себя, а какъ врно служила бы я!

Мн необходимо достать такую большую сумму, чтобы уплатить вс наши долги! Братъ Моръ уговариваетъ меня не портить глазъ слезами.

1-го декабря.— Въ тотъ день, когда моего отца арестовали, я въ послдній разъ обратилась къ дяд. Сегодня утромъ я получила отъ него короткій отвтъ. Дядя пишетъ, что онъ поручилъ своему адвокату повидаться со мной и переговорить, на какихъ условіяхъ дядя согласенъ мн помочь. Какъ разъ въ ту минуту, когда я читала письмо, пріхалъ его повренный и пожелалъ видть меня наедин. Дрожа отъ безпокойства, я пошла въ гостиную. Передо мной стоялъ Гавріилъ. Я вспомнила мой сонъ, въ которомъ онъ мн сказалъ: ‘Я принесъ теб хорошія всти’ и ободрилась.

— Миссъ Евниція Фильдингъ?— началъ онъ своимъ пріятнымъ голосомъ и взглянулъ на меня съ улыбкой, точно проливавшей солнечный свтъ въ мою печальную и ослабвшую душу.

— Да,— отвчала я и самымъ глупымъ образомъ опустила глаза, встртивъ его взглядъ. Я указала ему на стулъ, а сама продолжала стоять, прислонившись къ большому креслу моей матери.

— У меня есть до васъ непріятное дло,— сказалъ Гавріилъ.— Вашъ дядя продиктовалъ вотъ эту бумагу, она должна быть скрплена вашей подписью и подписью вашего отца. Вашъ родственникъ готовъ выкупить мистера Фильдинга и общается выдавать ему ежегодно сто фунтовъ съ тмъ, чтобы мистеръ Фильдингъ удалился къ германскимъ моравскимъ братьямъ, а вы согласились на его другія условія.

— Я не могу,— съ горечью сказала я.— О, сэръ, неужели по вашему, я должна отречься отъ моего отца?

— Мн кажется нтъ,— тихо отвтилъ онъ.

— Сэръ,— сказала я,— прошу васъ, передайте дяд мой отрицательный отвтъ.

— Хорошо,— произнесъ онъ,— я постараюсь передать вашъ отвтъ въ самой мягкой форм. Я вашъ другъ, миссъ Евниція.— Его голосъ произнесъ слово Евниція, съ разстановкой, точно это имя было для него не обыкновеннымъ именемъ, а чмъ-то очень рдкимъ и хорошимъ. Я никогда не слышала, чтобы слово ‘Евниція’ произносили такимъ милымъ образомъ. Вскор Гавріилъ всталъ, чтобы уйти. Я подала ему руку и сказала:

— Прощайте, братъ.

— Мы еще увидимся, миссъ Евииція,— отвтилъ онъ.

Мы съ нимъ увидались скоре, нежели онъ ожидалъ, такъ какъ со слдующимъ же поздомъ я похала въ Вудбури, выходя изъ темнаго вагона, я увидала, что Гавріилъ высадился изъ другого. Онъ тоже увидалъ меня.

— Куда вы, Евниція?— спросилъ Гавріилъ. Мн было особенно пріятно, что Гавріилъ не назвалъ меня ‘миссъ Евниція’. Я сказала ему, что я знаю дорогу въ тюрьму, такъ какъ недавно была подл нея, въ его глазахъ стояли слезы. Онъ, не говоря ни слова, взялъ меня подъ руку и повелъ. Я шла молча, но на сердц у меня стало легче. Рука объ руку мы дошли до большого портала тюрьмы. Скоро мы очутились на узкомъ квадратномъ дворик, съ котораго ничего не было видно, кром сраго зимняго неба, висвшаго точно какая-то плоскость надъ головой. По дворику взадъ и впередъ ходилъ отецъ, сложивъ на груди руки, его голова поникла, казалось, она никогда не поднимется снова. Я громко вскрикнула, подбжала и бросилась ему на шею. Дальше ничего не помню, когда я открыла глаза, я была въ крошечной пустой комнат, отецъ поддерживалъ меня, а Гавріилъ стоялъ подл меня на колняхъ. Онъ грлъ мн руки и прижимался къ нимъ губами.

Потомъ Гавріилъ сталъ о чемъ-то говорить съ отцомъ, но вскор вошелъ братъ Моръ, и Гавріилъ простился съ нами. Братъ Моръ сказалъ торжественнымъ тономъ:

— Этотъ человкъ — волкъ въ овечьей шкур, а наша Евниція — нжный ягненокъ.

Я не врю, что Гавріилъ волкъ.

2-го декабря.— Я наняла комнату въ коттэдж, стоящемъ близъ тюрьмы, это домикъ Джона Робинса и его жены, опрятной, порядочной, скромной женщины. Такимъ образомъ, я могу цлые дни проводить съ отцомъ.

13-го декабря.— Вотъ уже дв недли, какъ отецъ въ тюрьм. Вчера вечеромъ братъ Моръ былъ у Присциллы, сегодня утромъ онъ долженъ намъ высказать свой планъ для освобожденія отца. Я иду встртить его у тюрьмы. Когда я вошла въ комнату, мой отецъ и братъ Моръ, казалось, были сильно взволнованы. Отецъ откинулся на спинку стула, точно въ изнеможеніи посл долгаго спора.

— Поговорите съ ней, братъ,— сказалъ онъ.

Тогда братъ Меръ разсказалъ, что во сн ему было небесное откровеніе, что онъ получилъ повелніе взять слово, данное Присцилл и взять меня (меня!) себ въ жены. Посл этого онъ проснулся, въ его ум звучали слова: ‘Нельзя сомнваться, толкованіе сновиднія врно’.

— Поэтому, Евниція,— сказалъ онъ ужаснымъ голосомъ,— вы и Присцилла должны покориться, иначе вы ослушаетесь велнія Бога.

Я онмла, какъ отъ ужаснаго потрясенія, но я слышала, что онъ прибавилъ:

— Во время соннаго виднія я получилъ также повелніе освободить вашего отца въ тотъ день, когда вы станете моей женой.

Все мое сердце рвалось прочь отъ этого человка, я сказала:

— Но вдь это будетъ ужасно дурно относительно Присциллы. Не можетъ быть, чтобы небо послало вамъ это сновидніе. Это ошибка, обманъ. Женитесь на Присцилл и освободите отца. Наврное, наврное это было обманчивое сновидніе.

— Нтъ,— проговорилъ онъ, и его глаза устремились на меня.— Я слишкомъ поспшно, по собственной вол, избралъ Присциллу и потому ошибся. Но я общался возмстить ей половину ея приданого въ вознагражденіе за мою ошибку.

— Отецъ,— вскрикнула я,— конечно, и мн нужно имть такое же откровеніе, какъ и ему. Почему только ему одному явилось видніе?

Посл этого я прибавила, что поду домой, такъ какъ хочу повидаться съ Присциллой и постараться найти указаніе на то, какъ мн поступать.

14-го декабря.— Когда я пріхала домой, то узнала, что Присцилла больна и лежитъ въ постели. Она отказалась видться со мной. Сегодня утромъ я встала въ пять часовъ утра и пробралась въ гостиную. Я зажгла лампу, комната показалась мн уединенной, пустынной, а между тмъ въ ней разлито было что-то странное, мертвенное, точно моя мать и ея умершія дти, которыхъ я никогда не видала, ночью сидли у камина, какъ мы сидимъ у него днемъ. Можетъ быть, мать знала о моемъ отчаяніи и оставила какое-либо знаменіе, чтобы подкрпить меня и дать мн совтъ.

На стол лежала моя Библія, но она была закрыта, ангельскіе пальцы матушки не развернули священной книги на какомъ-нибудь стих, который могъ направить меня. Только однимъ способомъ и могла я попытаться найти указаніе — вынуть жребій. Я вырзала три кусочка бумаги одинаковой длины, совершенно похожіе другъ на друга… Три, хотя мн нужно было всего два. На первомъ я написала: ‘Быть женой брата Мора’, на второмъ: ‘быть одинокой сестрой’, третій блый лоскутокъ лезкалъ на пюпитр, точно дожидаясь, чтобы на немъ нанисали чье-либо имя, вдругъ леденящій холодъ зимняго утра превратился въ палящую жару, такъ что я открыла форточку, подставила свое лицо подъ струю холоднаго воздуха. Въ сердц я сказала себ, что предоставлю случаю мою судьбу, хотя совсть и упрекала меня за слово случай. Я положила три листочка между страницами моей Библіи. Долго я сидла, не смя вынуть жребій, отъ котораго зависло ршить тайну моей будущей жизни. Ни по какому признаку я не могла бы отличить одного листочка отъ другого и не смла протянуть руки, чтобы вынуть одинъ изъ нихъ. Я должна была подчиниться ршенію судьбы. Мн казалось слишкомъ ужаснымъ сдлаться женой брата Мора, а обитель, въ которой живутъ одинокія сестры, имющія все общее, мн всегда казалась печальной, монотонной, скучной, и вдругъ я выну пустую бумажку? Мое сердце билось, я нсколько разъ протягивала руку къ Библіи и снова отдергивала ее. Наконецъ, масло въ ламп истощилось, пламя стало тухнуть. Я, боясь снова остаться безъ всякаго указанія, вытащила изъ Библіи средній жребій. Лампа въ послдній разъ вспыхнула и при свт тухнувшаго пламепи я прочла слова: ‘Быть женой брата Мора’.

Вотъ послдній отрывокъ изъ моего журнала, написаннаго мною три года тому назадъ.

Когда Сусанна сошла внизъ и вошла въ гостиную, она увидла, что я сижу передъ пюпитромъ почти въ состояніи идіотизма и держу въ рукахъ этотъ жалкій жребій. Ей нечего было объяснять въ чемъ дло. Она взглянула на пустую бумажку, на бумажку съ надписью: ‘Быть одинокой сестрой’ и поняла, что я вынимала жребій. Помню, она немножко поплакала, поцловала меня необыкновенно нжно, а потомъ ушла къ себ въ комнату, и я слышала, что сестры долго разговаривали между собой, ихъ голоса звучали серьезно и печально. Посл этого мы пассивно подчинились судьб, даже Присцилла не возставала. Братъ Моръ пріхалъ къ намъ, и Сусанна сообщила ему о томъ, какой неизмнный жребій я вынула, но она умоляла его отказаться отъ желанія видть меня въ этотъ день, и онъ согласился дать мн время попривыкнуть къ мысли о моемъ несчастій. На слдующее утро очень рано я вернулась въ Вудбури, единственное мое утшеніе составляла мысль о томъ, что скоро мой дорогой папа выйдетъ на свободу, что онъ проживетъ со мной въ богатств и среди удобствъ весь остатокъ своей жизни. Въ теченіе слдующихъ дней я едва отходила отъ него и не оставалась наедин съ братомъ Моромъ. Утромъ Джонъ Робинсъ или его жена провожала меня до ршетки тюрьмы, а вечеромъ ждали подл двери. Моего отца должны были освободить только въ день моей свадьбы и мы торопились сыграть ее. Многія изъ платьевъ Присциллы вполн годились для меня. Съ каждымъ часомъ моя ужасная участь приближалась.

Однажды въ мрачное декабрьское утро, на зар, я неожиданно встртила Гавріила, онъ заговорилъ со мной быстро и серьезно, но я едва поняла, что онъ говорилъ и отвтила, запинаясь:

— Я выйду замужъ за брата Джошуя Мора въ новый годъ и тогда онъ выкупитъ моего отца.

Гавріилъ загородилъ мн дорогу.

— Евниція,— вскрикнулъ онъ,— вы не можете выйти за него замужъ. Я знаю этого жирнаго лицемра. Благое небо! Я люблю васъ во сто разъ больше него. Любовь! Негодяй не знаетъ, что значитъ это слово!

Я ничего не отвтила, такъ какъ боялась и себя и его, хотя я не врила тому, что Гавріилъ волкъ въ овечьей шкур.

— Вы знаете, кто я?— спросилъ онъ.

— Нтъ,— прошептала я.

— Я племянникъ вашего дяди со стороны его жены,— сказалъ онъ.— Я воспитанъ въ его дом. Откажите этому Мору, и я освобожу вашего отца. Я молодъ и могу работать. Я заплачу долги мистера Фильдинга.

— Невозможно,— отвтила я.— Брату Мору явилось небесное видніе, и я вынула жребіи. Надежды нтъ! Въ новый годъ я должна обвнчаться съ нимъ.

Тогда Гавріилъ попросилъ разсказать ему все. Онъ немножко посмялся и попросилъ меня успокоиться. Я не могла растолковать ему, что мн невозможно поступить противъ того, что повелвалъ мн вынутый жребій.

Бывая съ отцомъ, я старалась скрывать отъ него мою печаль и все говорила съ нимъ о томъ, какъ мы счастливо заживемъ вмст съ нимъ. Въ стнахъ тюрьмы я также пла т простые гимны, которые мы пли въ мирной школ среди ясныхъ сердецъ. Я укрпляла свою душу и душу отца, вспоминая совты моего дорогого пастора. Отецъ не угадывалъ, какъ я страдала, онъ съ надеждой ждалъ дня, въ который двери тюрьмы должны были открыться передъ нимъ.

Однажды я пошла къ пастору, жившему въ Вудбури, и излила передъ.нимъ все мое сердце, не упоминая о Гавріил. Онъ сказалъ мн, что передъ свадьбой многія двушки такъ же волнуются, какъ волнуюсь я, но что моя задача не тяжела. Онъ прибавилъ, что братъ Моръ очень благочестивый человкъ, что я скоро полюблю его и буду чтить, когда онъ сдлается моимъ мужемъ.

Наконецъ наступилъ послдній день года, это великій день для насъ, въ него мы вынимаемъ жребій на слдующій годъ. Казалось, все кончено! Послдняя надежда исчезла изъ моего сердца. Вечеромъ я рано ушла отъ отца, такъ какъ я не могла больше скрывать своего горя. Выйдя изъ тюрьмы, я стала ходить взадъ и впередъ, думая о томъ, что я прожила ужасные дни, но что они были счастливыми сравнительно съ тмъ временемъ, которое должно было теперь наступить для меня. Брата Мора не было съ нами, безъ сомннія, онъ занимался освобожденіемъ моего отца. Я стояла подъ стнами тюрьмы. Вдругъ подъхала карета совершенно безъ шума, такъ какъ землю покрывалъ мягкій снгъ. Гавріилъ выскочилъ изъ экипажа и обнялъ меня.

— Моя дорогая Евниція,— сказалъ онъ,— подемте со мною. Дядя хочетъ спасти васъ отъ этого ужаснаго брака.

Не знаю, что бы я сдлала, если бы съ козелъ не раздался голосъ Джона Робинса: ‘Врно, миссъ Евниція, попомните Джона Робинса!’

Я бросилась въ объятія Гавріила. Онъ посадилъ меня въ карету, завернувъ въ теплые плэды. Мы беззвучно хали по снжной дорог и мн казалось, что я вижу чудный сонъ. Легкій блый свтъ молодого мсяца освщалъ блыя поля и скользилъ по лицу Гавріила, когда онъ наклонялся, чтобы плотне окутать меня.

Вроятно, мы хали около трехъ часовъ, наконецъ карета свернула на боковую дорогу, и я узнала ту долину, на которой мы впервые встртились съ Гавріиломъ, значитъ мы направлялись къ дому моего дяди. Съ легкимъ сердцемъ я выскочила изъ кареты и вторично вошла въ двери низкаго дома. Гавріилъ провелъ меня въ гостиную, которую я уже видла, усадилъ меня на стулъ подл камина, заботливо и мило снялъ съ меня шаль и шляпу. На его красивомъ лиц играла улыбка. Дверь открылась, въ комнату вошелъ дядя.

— Подойди ко мн и поцлуй меня, Евниція,— сказалъ онъ. Я съ недоумніемъ повиновалась.

— Дитя,— продолжалъ онъ, отбрасывая волосы съ моего лица.— Ты бы не пріхала ко мн по доброй вол, поэтому я поручилъ этому похитителю украсть тебя. Мы не позволимъ теб выйти замужъ за Мора. Я не хочу, чтобы онъ сталъ моимъ племянникомъ, пусть себ женится на Присцилл.

Голосъ дяди звучалъ такъ сердечно, что на минуту я успокоилась, хотя и знала, что онъ не можетъ измнить, уничтожить силы жребія, вынутаго мной. Онъ усадилъ меня подл себя, а я продолжала съ недоумніемъ смотрть въ его лицо.

— Я выну за тебя жребій,— сказалъ онъ весело.— Что скажетъ мой розовый бутончикъ, когда узнаетъ, что Фильдингъ въ эту минуту освобожденъ?

Я не смла посмотрть ни на него, ни на Гавріила, такъ какъ помнила, что сама старалась найти указаніе воли неба, что ничья сила на земл не могла уничтожить значенія жребія и силы небеснаго виднія, явившагося брату Мору.

— Дядя,— съ дрожью произнесла я,— я не могу ничего измнить, я вынула жребій и должна повиноваться. Вы не въ силахъ мн помочь!

— Увидимъ,— отвтилъ онъ.— Сегодня канунъ новаго года, ты знаешь теперь какъ разъ время вынуть жребій вторично, увряю тебя, судьба не велитъ ни выйти за брата Мора, ни сдлаться одинокой сестрой, на этотъ разъ намъ попадется пустая бумажка.

Его слова поразили меня, я задумалась о нихъ. Въ это время въ передней раздались шаги, дверь отворилась и на порог появился мой отецъ. Онъ протягивалъ ко мн руки. Я не знала, какъ онъ очутился въ дом дяди, но бросилась къ нему въ объятія съ крикомъ радости и спрятала лицо на его груди.

— Добро пожаловать, мистеръ Фильдингъ,— сказалъ дядя.— Филь (теперь оказалось, что Гавріила звали Филиппъ), приведи мистера Мора.

Я вздрогнула отъ удивленія и страха. Мой отецъ тоже, видимо, смутился и привлекъ меня ближе къ себ.

Братъ Моръ вошелъ, трусливо потупивъ глаза, отъ этого онъ мн показался еще во сто разъ противне. Онъ стоялъ подл двери и трусливо смотрлъ въ нашу сторону.

— Мистеръ Моръ,— сказалъ дядя,— кажется, завтра ваша свадьба съ моей племянницей Евниціей Фильдингъ?

— Я не зналъ, что она ваша племянница,— отвтилъ онъ отвратительнымъ тономъ.— Я бы никогда не ршился…

— А небесное-то видніе, мистеръ Моръ?— прервалъ его мой дядя.

Братъ Моръ оглянулся кругомъ безсмысленнымъ взглядомъ и опустилъ глаза.

— Я ошибся.

— Вы солгали,— сказалъ Гавріилъ.

— Мистеръ Моръ,— продолжалъ дядя,— если небесное видніе окажется правдой, это будетъ стоить вамъ пяти тысячъ пятисотъ фонтовъ, т. е. суммы, которую вы должны мн и моему племяннику. Если вамъ дйствительно было откровеніе свыше, вы, безъ сомннія, должны подчиниться ему.

— Нтъ, я сказалъ неправду,— отвтилъ онъ,— видніе касалось Присциллы, съ которой я былъ помолвленъ. Я осмлился измнить имя ‘Присцилла’ на имя ‘Евниція’.

— Тогда женитесь на Присцилл,— добродушно замтилъ дядя.— Филиппъ, уведи его.

Однако, Присцилла не захотла быть женой брата Мора и скоро поступила въ общину одинокихъ сестеръ, туда, гд я провела мою спокойную, мирную юность. Ея приданое, которое предназначалось мн, перешло въ конц концовъ къ Сусанн, она вынула жребій сдлаться женой брата Шмита, какъ и ожидала.

Сусанна ухала къ нему въ Вестъ-Индію и часто пишетъ намъ самыя счастливыя письма. Меня нсколько времени смущалъ еще вынутый мною жребіи, но такъ какъ видніе брата Мора касалось Присциллы, я не могла повиноваться жребію. Я никогда больше не встрчалась съ Моромъ. Мой дядя и отецъ, прежде никогда не видавшіе другъ друга, сдружились, и дядя и слышать не захотлъ, чтобы мы жили отдльно отъ него. Мы поселились въ его большомъ дом, я стала какъ бы ихъ общей дочерью. Люди говорятъ, что мы отпали отъ нашей церкви, но это неправда. Просто среди братьевъ я встртила одного дурного человка, а вн ихъ среды нсколько хорошихъ. Гавріилъ не принадлежитъ къ числу братьевъ.

V. Принимать въ вод.

Это было, когда я и моя милая женушка, Минни, обвнчались всего мсяцъ тому назадъ, и прошло два дня съ тхъ поръ, какъ мы вернулись изъ нашей свадебной поздки въ Киларне. Я былъ младшимъ компаньономъ въ банкирской фирм Шварцмуръ и Ладдакъ въ улиц Ломбарда. (Я долженъ скрывать настоящія имена). У меня еще оставалось четыре дня изъ моего отпуска и я чувствовалъ себя необыкновенно счастливымъ въ моемъ свтломъ новомъ домик, стоящемъ на юго-западъ отъ Лондона. Въ чудное сіяющее октябрьское утро я и Минни сидли подъ кустомъ боярышника и слдили, какъ падали золотые листья, озаренные солнечнымъ блескомъ. Кажется, я не могъ быть счастливе! Черезъ садъ къ намъ подошла маленькая Бетти, горничная Минни, съ телеграммой отъ мистера Шварцмура, депеша состояла всего изъ нсколькихъ словъ: ‘Вамъ необходимо тотчасъ отправиться на континентъ съ наличными деньгами. Неаполитанскій заемъ, безъ отсрочки. Съ вашего отъзда произошли очень важныя событія. Сожалю, что прерываю вашъ отпускъ. Отправьтесь въ контору съ поздомъ въ 6 час. 30 мин. отъ станціи Лондонскій мостъ въ 9 ч. 15 мин, постарайтесь попасть на ночной Дуврскій пароходъ’.

— Станціонный разсыльный ушелъ?

— Депешу принесъ не разсыльный, а пожилой господинъ, онъ шелъ къ Даусонамъ. Разсыльнаго не было, а господинъ этотъ шелъ какъ разъ мимо нашего дома.

— Гербертъ, ты не подешь, ты не долженъ хать,— говорила Минни, прилегая къ моему плечу и наклоняя свое личико.— Не зди.

— Необходимо, моя дорогая. Въ такомъ важномъ случа, какъ теперь, никто не можетъ замнить меня. Нашей фирм некому довриться больше. Вдь мы разлучимся всего на недлю. Я долженъ быть готовъ черезъ девять минутъ и тогда я еще поспю.

— Знаете, вдь это была очень важная телеграмма,— говорилъ я станціонному начальнику,— и я удивляюсь, какъ вы послали мн ее съ неизвстнымъ и неслужащимъ у васъ лицомъ. Кто этотъ господинъ, которому вы поручили ее?

— Кто это былъ, Гервей?— сердито сказалъ начальникъ станціи, обращаясь къ швейцару.

— Это старый почтенный человкъ, сэръ, имъ бываетъ у Даусоновъ въ скаковой конюшн и у него тамъ лошади.

— Подобныя вещи не должны больше повторяться, мистеръ Дженингсъ,— сказалъ я,— иначе я буду вынужденъ донести это по начальству.— Я бы не желалъ, чтобы эта телеграмма пропала и за тысячу фунтовъ.

Начальникъ станціи что-то проворчалъ и выдралъ мальчика телеграфиста за уши. Казалось, это успокоило мистера Дженингса.

Я опоздалъ всего три минуты въ контору, мистеръ Шварцмуръ встртилъ меня словами:

— Мы очень, очень безпокоились, не правда ли, Гальдрикъ?— обратился онъ къ маленькому щегольски причесанному клерку.

— Да, очень безпокоились.

Мистеръ Шварцмуръ былъ полнолицый господинъ, лтъ шестидесяти, сдыя брови на красномъ лиц придавали ему видъ вспыльчиваго старика. Онъ относился очень взыскательно къ исполненію обязанностей, отличался нкоторою педантичностью и деспотизмомъ, но въ сущности былъ добрымъ и вжливымъ человкомъ.

— Я надюсь, ваша прелестная супруга чувствуетъ себя хорошо? Мн очень грустно, что я долженъ былъ прервать вашъ праздникъ, но, къ сожалнію, не было возможности поступить иначе, мой дорогой товарищъ. Въ этихъ двухъ желзныхъ, замкнутыхъ секретными замками, ящикахъ, уложены деньги, мы нарочно велли обшить ящики кожей, чтобы они походили на тюки съ образчиками товаровъ. Въ каждомъ изъ нихъ уложено по двсти пятьдесятъ тысячъ золотомъ. Неаполитанскій король боится возстанія (это было за три года до побдъ Гарибальди). Вы должны передать эти деньги въ Неапол мистерамъ Пальвичини и Госси, No 172, въ улиц Толедо. Вотъ слова, которыми вы можете открыть замки. Ящикъ съ блой звздой на крышк отпирается при помощи слова ‘Массениза’, другой съ черной звздой — ‘Котопакха’. Вы вдь не забудете волшебныхъ словъ? Отоприте ящики въ Ліон, убдитесь, все ли въ нихъ въ цлости. Не говорите ни съ кмъ, не дружитесь по дорог съ кмъ бы то ни было. Порученіе, данное вамъ, крайне важно.

— Я выдамъ себя за путешествующаго комми,— замтилъ я.

— Прошу у васъ извиненія за безчисленныя повторенія объ осторожности, но я гораздо старше васъ и сознаю, до какой степени опасно хать съ такими деньгами. Поврьте, если бы въ Париж узнали о вашемъ дл, вамъ бы было также опасно хать до Марселя, какъ въ томъ случа, если бы вс преступники съ галеръ были выпущены въ погоню за вами. Я вдь не сомнваюсь въ вашей скромности, а только хочу, чтобы вы были осторожны. Конечно, вы возьмете оружіе?

Я разстегнулъ сюртукъ и показалъ поясъ съ револьверомъ. Старый клеркъ съ испугомъ отодвинулся, увидавъ меня въ такомъ воинственномъ одяніи.

— Такъ, такъ,— сказалъ мистеръ Шварцмуръ.— Капля осторожности лучше пяти разрывныхъ бомбъ въ пяти пороховыхъ боченкахъ. Вамъ придется остановиться въ Париж, чтобы переговорить съ Лефевремъ и Дежансомъ. Дальше позжайте съ поздомъ, который отходитъ въ Марсель въ четверть перваго ночи, тогда поспете на пароходъ въ пятницу. Мы будемъ телеграфировать вамъ въ Марсель. Готовы ли письма въ Парижъ, мистеръ Гаргрэвъ?

— Почти готовы, сэръ! Мистеръ Пилькинсъ торопится.

Къ полуночи я пріхалъ въ Дувръ и тотчасъ же, взявъ четырехъ носильщиковъ, поручилъ имъ снести мои ящики внизъ по каменной лстниц, которая спускается съ пристани на пароходъ, идущій въ Кале. Первый ящикъ благополучно отнесли на палубу, по когда спускали второй, одинъ носильщикъ оступился, онъ упалъ бы прямо въ воду, если бы его не подхватилъ старый дородный офицеръ индйской арміи. Онъ несъ множество вещей и тоже направлялся на пароходъ, торопя свою очень добродушную на видъ, но и очень вульгарную жену. Они шли передо мною.

— Тверже ступай, любезный,— сказалъ онъ.— Что у тебя тамъ за тяжелый ящикъ?

Носильщикъ по своему поблагодарилъ офицера и прибавилъ, выражаясь грубовато:

— Право, не знаю, что въ ящик, только такая тяжесть переломитъ какую угодно человческую спину. Ужасно трудно, сэръ, нести тяжелый грузъ по этой лстниц.

— Судя по вашему багажу, мы съ вами принадлежимъ къ одной профессіи,— услышалъ я любезный голосъ позади меня.

Въ это время я былъ уже на пароход и, оглянулся. Со мной говорилъ высокій, тонкій человкъ съ длиннымъ носомъ, нсколько еврейскаго типа, и съ узкимъ продолговатымъ лицомъ. На немъ былъ срый сюртукъ, слишкомъ короткій для него, жилетъ съ цвточками, узкія панталоны, высокій крпкій воротничокъ и вышитый жесткій галстухъ. Я отвчалъ ему, что имю честь быть приказчикомъ-путешественникомъ и предполагаю, что сегодняшняя ночь будетъ неособенно благопріятна для нашего путешествія.

— Да, ночь хмурая,— отвчалъ онъ.— Я совтую вамъ сразу запастись каютою. Я вижу, детъ много народу.

Я направился въ каюту и пролежалъ около часу, потомъ всталъ, вышелъ и осмотрлся кругомъ, съ полдюжины пассажировъ помстилось подл одного изъ маленькихъ столовъ. Старый индйскій офицеръ и старомодный господинъ, заговорившій со мною, были тамъ же. Они пили портеръ и казались очень привтливыми. Я подошелъ къ нимъ и мы обмнялись нсколькими вжливыми словами насчетъ нашего путешествія.

— Клянусь, сэръ, совершенно нестерпимо хать!— сказалъ маіоръ Бокстеръ (онъ уже намъ представился). Здсь такъ же душно, какъ въ Пешау, когда дуетъ сильный тинзангъ. Не выйти ли намъ на палубу и немного подышать воздухомъ. Моя жена не выноситъ плаванія и, пожалуй, мы ее не увидимъ, пока пароходъ не остановится. Эй, принесите намъ еще нсколько бутылокъ портера!

Выйдя на палубу я съ изумленіемъ и тревогой замтилъ еще четыре ящика съ черными и блыми звздами. Ящики были совершенно похожи на мои. Въ нихъ недоставало только нашего клейма. Я еле врилъ своимъ глазамъ, но они были тутъ, обтянутые кожей, съ секретными замками.

— Это мои ящики,— замнилъ Левисонъ (я узналъ его фамилію изъ разговора съ капитаномъ).— Я путешествую по порученію дома Макинтошъ и въ этихъ баулахъ везу непромокаемыя пальто самаго лучшаго качества. Нашъ торговый домъ употребляетъ такіе ящики уже лтъ сорокъ. Конечно, иногда подобное сходство ведетъ къ довольно большому неудобству и заставляетъ впадать въ ошибки. Мн кажется, вашъ товаръ гораздо тяжеле моего, насколько я могу судить. Газовые проводники? Желзнодорожные стулья? Ножевой товаръ, или что-нибудь иное изъ стали?

Я пробормоталъ невнятный отвтъ и замолчалъ.

— Сэръ, мн кажется, передъ вами блестящее будущее,— сказалъ Левисонъ.

— Секрета фирмы не слдуетъ открывать, разв вы думаете иначе, сэръ?

Маіоръ, слыша нашъ разговоръ, прибавилъ:

— Еще бы вы были неправы, сэръ, разв можно быть достаточно осторожнымъ въ наши дни. Въ мір, сэръ, такъ много обмана.

— Это маякъ Кале,— послышалось въ эту минуту. Оно такъ и было: впереди парохода во тьм ночи вверху сіялъ маякъ, разливая успокоительный свтъ. Я не думалъ больше о моихъ товарищахъ по путешествію.

Мы разстались въ Париж, каждый похалъ своей дорогой. Маіоръ отправлялся въ мстечко Дромонъ, близъ Ліона, по пути въ Александрію черезъ Марсель. Мистеръ Левнеонъ, какъ я и маіоръ, тоже хотлъ хать въ Марсель, только онъ сомнвался, поспетъ ли на тотъ же поздъ, какъ я, такъ какъ у него было много дла въ Париж.

Покончивъ дла въ столиц Франціи, я съ моимъ хорошимъ другомъ Лефевромъ-сыномъ отправился въ Пале Рояль. Было около шести часовъ, когда мы переходили улицу Saint-Honor. Мимо насъ прохалъ высокій, похожій на еврея господинъ, одтый въ широкій блый непромокаемый костюмъ. Это былъ мистеръ Левисонъ, я узналъ его. Онъ халъ въ открытой коляск, вс его четыре ящика были подл него. Я поклонился ему, но, казалось, онъ меня не замтилъ.

— Послушай, кто этотъ ‘drle’?— спросилъ меня мой другъ съ парижской подозрительностью.

Я объяснилъ ему, что это одинъ изъ пассажировъ, хавшихъ вчера ночью на пароход. Немного дальше, въ той же улиц, я повстрчалъ маіора и его жену. Они направлялись къ желзнодорожной станціи.

— Проклятый городъ,— проворчалъ маіоръ.— Повсюду такой отвратительный запахъ лука! Если бы эта столица была моей, я бы вымылъ ее всю, одинъ домъ за другимъ. Это же нездорово! Юлія, видишь, это мой товарищъ по вчерашнему путешествію. Замчу теб мимоходомъ, я встртилъ и Левисона. Что за дловой человкъ! Ужъ онъ-то не теряетъ времени на осмотръ Парижа. Весь день биржа и банкъ. Онъ будетъ главнымъ компаньономъ когда-нибудь.

— Ну, сколько же будетъ ихъ еще?— спросилъ меня мой другъ Лефевръ, когда мы распрощались и разстались съ маіоромъ.— Впрочемъ, это милый малый, хотя во всхъ отношеніяхъ чрезмрно расплывчатый,— прибавилъ онъ.— Я убжденъ, онъ одинъ изъ вашихъ офицеровъ-эпикурейцевъ. Ваша армія должна быть переформирована, иначе Индія у васъ ускользнетъ, уйдетъ у насъ, какъ горсть песку сквозь пальцы, vous verrez, mon cher {Увидите, мой милый.}.

Пришла полночь. Я стоялъ на станціи желзной дороги и наблюдалъ за переноской моего багажа. Въ это время подъхалъ экипажъ, изъ него выскочилъ англичанинъ и, передавая пятифранковую монету своему кучеру, на прекрасномъ французскомъ язык попросилъ его размнять деньги. Это былъ Левисонъ. Толпа стала меня толкать впередъ, и я потерялъ его изъ вида. Въ вагон, когда я слъ, уже помщалось еще два пассажира, два огромныхъ тюка дорожнаго платья, два свертка, вотъ все, что я могъ разсмотрть. Выхавъ изъ освщенной полосы парижскаго вокзала и погрузившись въ непроглядную темноту деревенскаго пейзажа, я сталъ дремать и мн пригрезилась моя кошечка-жена и милый маленькій домикъ. Внезапно умъ мой былъ пораженъ чувствомъ безпокойства и я сталъ грезить, будто позабылъ т слова, которыми долженъ былъ открыть замки моихъ ящиковъ. Я припоминалъ миологію, исторію, науки, все было напрасно. Потомъ мн почудилось, что я въ пріемной банка, въ улиц Толедо, No 172, въ Неапол, и цлая вереница солдатъ мн угрожаетъ неминуемой смертью, если я не скажу имъ этихъ словъ или не сознаюсь, куда я скрылъ ящики. Я будто дйствительно спряталъ мой багажъ, неизвстно почему. Въ эту минуту земля заколебалась отъ землетрясенія, огненный потокъ полился подъ окномъ, изверженіе Везувія! Въ смертельной тревог я вскрикнулъ:

— Боже, открой мн забытыя слова!— и проснулся.

— Дромонъ, Дромонъ! Десять минутъ остановки, господа!.

Наполовину ослпленный внезапнымъ свтомъ, я стоялъ въ буфет и спрашивалъ себ чашку кофе. Трое или четверо молодыхъ англичанъ-туристовъ шумно вошло въ комнату, съ ними былъ опять неизмнный путешественникъ Левисонъ. Компанія вела его съ тріумфомъ и приказывала подать себ шампанскаго.

— Да, да,— говорилъ зачинщикъ,— вы непремнно должны выпить. Мы выиграли три игры, вы знаете, у васъ были такія карты… Ну же, ну… Скоре, болванъ въ ночномъ колпак: клико съ золоченой пробкой! Вы успете взять съ насъ реваншъ, пока мы додемъ до Ліона, старина.

Левисонъ пилъ вино и добродушно болталъ о послдней партіи. Молодые люди выпили шампанское въ нсколько минутъ и отправились курить. Левисонъ замтилъ меня.

— Боже мой, вотъ неожиданность! О, какъ я радъ видть васъ. Ну-съ, милйшій сэръ, вы не должны отказать мн выпить со мною шампанскаго. Человкъ, пожалуйста, сюда еще бутылку. Я надюсь перейти къ вамъ еще задолго до Ліона, милйшій, меня утомила эта шумная молодежь, къ тому же я въ принцип противъ крупной игры.

Человкъ принесъ намъ вино, и Левисонъ взять бутылку.

— Нтъ, никогда никому не позволяю откупоривать вино, всегда самъ.

Ему пришлось повернуться ко мн спиною, чтобы вытащить пробку, откупоривъ бутылку, онъ стать наливать мн стаканъ. Въ это время огромный неуклюжій человкъ поздоровался со мной. Порывистымъ, сердечнымъ, но неловкимъ движеніемъ руки, онъ разбилъ бутылку, не спаслось ни капли вина. Это былъ маіоръ, какъ всегда пылающій и впопыхахъ.

— Клянусь, сэръ, я страшно огорченъ. Позвольте мн приказать подать другую бутылку. Какъ поживаете, господа? Право, я такъ радъ встртить васъ снова обоихъ вмст! Юлія осталась съ багажомъ. Намъ, можетъ быть, очень хорошо всмъ вмст! Еще шампанскаго сюда! Какъ по-французски бутылка? Позорно! Друзья Юліи, французы, ухали въ Біаррицъ, утверждая, что они позабыли о нашемъ намреніи пріхать къ нимъ, это посл того, какъ они проживали у насъ шесть недль въ Лондон! Не особенно-то это хорошо! Э, да вотъ и звонокъ, сэръ! Самое лучшее намъ всмъ зассть въ одинъ вагонъ. Кажется, намъ не принесутъ шампанскаго.

Казалось, Левисонъ остался очень недоволенъ.

— Мн придется хать не съ вами одну или дв станціи,— сказалъ онъ.— Я долженъ присоединиться къ молодымъ людямъ, чтобы они могли мн дать возможность отыграться. Они ограбили меня на двадцать гиней. Только въ первую мою поздку я быль такъ неостороженъ. Прощайте, маіоръ Бакстеръ, прощайте, мистеръ Клеманръ.

Я удивился, откуда этотъ старый малый, который такъ наслаждался игрой въ вистъ, зналъ мою фамилію, впрочемъ, черезъ мгновеніе я вспомнилъ, что онъ могъ видть мое имя на ящикахъ.

Красные и зеленые фонари, восклицанія стрлочниковъ, ряды тополей, загородные дома промелькнули мимо насъ, и мы снова погрузились въ желтоватую темноту. Маіоръ казался мн занимательнымъ и смшнымъ, его заботливая, добродушная, мужчинообразная жена, очевидно, управляла имъ. Онъ много разсказывалъ о джунглахъ, горахъ и т. д., а мистриссъ Бакстеръ безпрестанно перебивала его.

— Ей Богу, сэръ,— говорилъ онъ,— я бы желалъ заняться такими же длами, какъ ваши. Мн почти надола Индія. Тамошняя жизнь дьявольски вредно дйствуетъ на печень.

— Ну, Джонъ, какъ можешь ты такъ говорить? Вдь ты же знаешь, что никогда не былъ боленъ даже одного дня, кром той недли, когда выкурилъ цлый ящикъ сигаръ капитана Масона.

— Я прошелъ черезъ все это, Юлія,— сказалъ маіоръ и ударилъ себя въ грудь.— Но мн Не везетъ по служб, да и ни въ чемъ нтъ удачи. Если я покупаю лошадь, то на другой же день оказывается, что она хромаетъ. Когда я ду въ позд, онъ ломается.

— Что ты, Джонъ, пожалуйста не говори такихъ глупостей, или я по настоящему разсержусь,— сказала мистриссъ Бакстеръ.— Со временемъ теб удастся пойти впередъ. Будь терпливъ, какъ я, маіоръ, надо принимать все спокойне. Надюсь, ты написалъ адресъ на твоей шляпной картонк. А гд же футляръ со шпагой? Право, если бы не я, ты бы пріхалъ въ Суецъ безъ всего, у тебя остался бы только твой сюртукъ.

Поздъ нашъ подошелъ къ Шармону и остановился, въ вагонъ вошелъ Левисонъ, блый макинтошъ вислъ на его рук. Онъ несъ связку зонтиковъ и тросточекъ.

— Нтъ, не буду больше играть по соверену,— говорилъ онъ, показывая колоду картъ,— а вотъ если вы, маіоръ и мистриссъ Бакстеръ, пожелаете сыграть роберъ по шиллингу, я готовъ. Кто будетъ чьимъ партнеромъ?

Мы съ удовольствіемъ согласились. Партнеры раздлились. Я съ м-ссъ Бакстеръ противъ маіора и Левисона. Мы выигрывали почти каждую игру. Левисонъ игралъ слишкомъ осторожно, а маіоръ смялся, болталъ и постоянно забывалъ, какія карты уже вышли. Все же игра помогла намъ убить время, красныя и черныя карты чередовались, мнялись и ложились въ поразительномъ порядк. Насъ забавляли шутки маіора и счастье, съ которымъ ему шли карты, но не его манера играть. Мы смялись надъ тмъ, какъ м-ссъ Бакстеръ жадничала изъ-за взятокъ. Я думаю, никогда еще тусклый свтъ ночной лампы въ вагон не освщалъ такой интересной партіи. Тмъ не мене, я только и думалъ о моихъ драгоцнныхъ ящикахъ. Такъ мы хали черезъ Францію, ничего не видя, ни за чмъ не наблюдая и такъ же мало думая о способ нашего передвиженія, какъ арабскіе принцы, сидящіе на волшебномъ ковр.

Игра прерывалась, разговоръ длался неистощиме. Левисонъ, попрежнему сжатый воротникомъ, попрежнему невозмутимый и осторожный, сталъ болтливе, онъ даже пустился въ разсказы о своемъ дл.

— Наконецъ то мн удалось,— говорилъ онъ,— посл многихъ лтъ ожиданія сдлать большое открытіе относительно ватерпруфовъ, то есть я добился того, чтобы они проводили тепло и въ то же время хорошо защищали отъ дождя. Но возвращеніи въ Лондонъ, я хочу предложитъ мой секретъ дому Макинтошъ за десять тысячъ фунтовъ. Если мое предложеніе не будетъ принято, я открываю магазинъ въ Париж, назову новую матерію ‘Маджентинъ’, въ честь великой побды императора въ Италіи, затмъ сложу руки и преспокойно наживу милліонъ. Вотъ какъ по моему!

— Вотъ это настоящій дловой тонъ!— съ восклицаніемъ сказалъ маіоръ.

— Ахъ, маіоръ,— замтила его жена,— если бы у тебя хоть когда-нибудь было столько же энергіи и осторожности, ты бы, право, уже давно былъ бы полковникомъ.

Мистеръ Левисонъ перевелъ разговоръ на замки.— Я всегда употребляю секретные замки,— говорилъ онъ.— Вотъ мои магическія слова: Тюрлюретъ и Папагайо. Я слышалъ оба эти названія въ одномъ старомъ французскомъ фарс. Кто бы могъ разгадать ихъ? Даже самому опытному вору пришлось бы употребить семь часовъ, чтобы подобрать хоть одно изъ нихъ. А вы, сэръ, тоже находите такіе замки самыми безопасными?— обратился онъ ко мн.

Я сухо согласился съ нимъ и спросилъ, когда мы прідемъ въ Ліонъ.

— Мы будемъ въ Ліон въ четыре часа тридцать минутъ,— отвчалъ маіоръ,— теперь безъ пяти минутъ четыре. Я не знаю почему, но у меня есть предчувствіе, что сегодня что-нибудь сломается въ нашемъ позд, со мною никогда не бываетъ иначе. Когда я зжу на охоту за тиграми, всегда случается, что дикій зврь кидается на моего слона. Когда получается приказаніе идти къ нездоровый, вредный фортъ, это всегда выпадаетъ на долю моего отряда. Я не спорю, можетъ быть, это только суевріе, но я чувствую, что у насъ произойдетъ какое-нибудь несчастіе, раньше чмъ мы додемъ до Марсели. Какъ скоро мы демъ, вы только посмотрите, какъ качается нашъ вагонъ.

Невольно я тоже сталъ волноваться, хотя и скрывалъ свое чувство. Не мошенникъ ли маіоръ, не затваетъ ли онъ какъ-нибудь обмануть меня? Нтъ, не можетъ быть: его красное, толстое лицо и добродушные открытые глаза опровергали всякія подозрнія.

— Глупости, будь спокоенъ, маіоръ, ты такимъ образомъ всегда длаешь невыносимыми путешествія,—сказала ему жена, укладываясь спать.

Левисонъ сталъ разсказывать о своей прежней жизни, о томъ, какъ во времена Георга IV, онъ путешествовалъ по порученію дома, торговавшаго галстухами. Онъ очень краснорчиво восхвалялъ прежніе обычаи.

— Низкіе радикалы,— говорилъ онъ,— втоптали въ грязь перваго джентльмена Европы, какъ справедливо звали Георга IV. Я уважаю его память! Онъ былъ самъ уменъ и любилъ умныхъ людей. Онъ былъ очень щедръ, добръ и презиралъ мелкую экономію. Одвался онъ очень хорошо, сэръ, имлъ нарядный видъ, сэръ, у него были безукоризненныя манеры, сэръ. Теперь, сэръ, неопрятный, скудный вкъ. Когда я былъ молодъ, никто не путешествовалъ иначе, какъ, по крайней мр, съ двумя дюжинами галстуховъ, съ четырьмя костяными стойками для нихъ и утюгомъ, чтобы разглаживать углы, тонкіе, ровные уголки изъ муслина, сэръ, существовало не мене восемнадцати способовъ надвать галстухъ. Были галстухи la Diane, l’anglaise, галстухи на манеръ Гордіева узла.

Поздъ дрогнулъ, замедлилъ ходъ, остановился. Маіоръ высунулся изъ окна и крикнулъ кому-то:

— Гд мы?

— Въ двадцати миляхъ отъ Ліона. Fort Rouge, monsieur,— послышался отвтъ.

— Что случилось? Вдь что-то случилось?

Изъ сосдняго окна раздался англійскій говоръ.

— Говорятъ, сломалось колесо, придется ждать два часа и перенести багажъ.

— Боже мой!— вскрикнулъ я невольно. Левисонъ тоже высунулся изъ окна.

— Это правда,— сказалъ онъ, возвращаясь на прежнее мсто.— Придется простоять по крайней мр два часа, говорятъ мн. Это скучно, очень скучно, но такія вещи всегда могутъ случиться въ дорог. Будьте спокойне. Мы спросимъ себ кофе и сыграемъ еще роберъ. Каждый изъ насъ долженъ присматривать за своимъ багажемъ, а если мистеръ Клемайръ пойдетъ заказать для насъ ужинъ, я возьмусь смотрть за всми вещами. Но, Боже мой, что это тамъ блеститъ при свт станціонныхъ лампъ? Эй,— обратился онъ къ проходившему жандарму, котораго подозвалъ маіоръ,— что тамъ на станціи?

Жандармъ поклонился и отвтилъ:

— Сударь, это солдаты, второй стрлковый полкъ. Они остановились здсь, такъ какъ отправляются въ Шалонъ. Начальникъ станціи послалъ ихъ наблюдать за багажнымъ вагономъ, присматривать за переноской вещей. Никто изъ пассажировъ не сметъ подходить къ багажному вагону, такъ какъ въ позд есть государственныя вещи съ цнностями.

Левисонъ плюнулъ на землю и выбранился про себя, мн показалось, онъ проклиналъ французскія желзныя дороги.

— Видали ли вы, сэръ, когда-нибудь такія неуклюжія телги,— сказалъ маіоръ Бакстеръ, указывая на дв деревенскія телги, запряженныя каждая четверней лошадей. Он хали вдоль изгороди подл станціи.

Мы остановились близъ поворотнаго круга приблизительно въ сотн ярдовъ отъ первыхъ домовъ деревни Fort Rouge.

Левисонъ и я изо всхъ силъ старались пробраться поближе къ нашему багажу, но солдаты не пустили насъ. Я видлъ, какъ осторожно переносили мои ящики, проклиная ихъ тяжесть. Это нсколько успокоило меня. Я не замтилъ никакихъ государственныхъ тюковъ и сказалъ объ этомъ маіору.

— О, они хитры,— отвтилъ онъ,— чертовски хитры! Можетъ быть, въ позд везутъ брилліанты императрицы, крошечный пакетикъ, вдь его не трудно украсть подъ покровомъ ночи, въ суматох.

Въ эту минуту раздался рзкій пронзительный свистъ, похожій на сигналъ. Лошади, запряженныя въ телг, поскакали и исчезли изъ вида.

— Дикари, сэръ! Все еще настоящіе варвары,— замтилъ маіоръ.— Они неспособны здить по желзнымъ дорогамъ, даже теперь, когда мы имъ дали ихъ.

— Маіоръ,— замтила его жена,— пощадите чувство этихъ иностранцевъ и вспомните, что вы офицеръ и джентльменъ.

Маіоръ потеръ руки и черезчуръ шумно засмялся.

— Это чертовскіе идіоты,— крикнулъ Левисонъ.— Они ничего не могутъ сдлать безъ солдатъ, тутъ солдаты, тамъ солдаты, везд солдаты!

— Да вдь эти предосторожности иногда очень полезны, сэръ,— сказала миссисъ Бакстеръ.— Во Франціи много странныхъ людей. Тотъ господинъ, который сидитъ рядомъ съ вами за table d’hte, можетъ оказаться вернувшимся съ каторги преступникомъ. Помните, маіоръ, случай въ Каир три года тому назадъ?

— Каиръ, дорогая Юлія, не Франція.

— Я это знаю, маіоръ, но то, что случилось, произошло во французскомъ отел, значитъ все равно, что во Франціи.— М-ссъ Бакстеръ говорила рзко.

— Я вздремну немного, я усталъ,— сказалъ маіоръ, когда прошло три скучныхъ часа и мы пересли въ марсельскій поздъ. Теперь, наврно, сломается корабль.

— Маіоръ, ахъ, вы дурной человкъ, не гршите передъ Провидніемъ,— сказала его жена.

Левисонъ снова началъ краснорчиво говорить о принц-регент, о его брилліантовыхъ эполетахъ и несравненныхъ галстухахъ, но постепенно рчь его затихала, скоро я пересталъ ее слышать, она замнилась для меня нжнымъ ропотомъ и шумомъ колесъ.

Снова мн снились безпокойные сны. Мн чудилось, будто я въ Каир и пробираюсь по узкимъ темнымъ улицамъ. Меня таскали верблюды, черные рабы грозили мн. Въ воздух носился тяжелый запахъ мускуса. Закутанныя лица смотрли на меня изъ-за ршетчатыхъ оконъ. Вдругъ, къ моимъ погамъ упала роза, я взглянулъ наверхъ и увидалъ лицо, похожее на личико моей Минни, только украшенное влажными, большими черными глазами, напоминавшими глаза антилопы. Личико это выглядывало изъ-за вазы съ водой и улыбалось мн. Въ эту минуту показались четыре мамелюка, они скакали вдоль улицы прямо на меня, ихъ сабли такъ и блистали. Только одна надежда спастись оставалась у меня, а именно повторить магическое слово, которымъ можно было открыть одинъ изъ моихъ секретныхъ замковъ. Копыта лошади были уже надо мной и я съ трудомъ вскрикнулъ: ‘Котопахо, котопахо!’ Сильный толчекъ разбудилъ меня. Надо мной стоялъ маіоръ съ опухшимъ отъ сна сердитымъ лицомъ.

— Зачмъ вы говорите во сн?— сказалъ онъ.— Зачмъ, чортъ возьми, вы говорите во сн? Это дурная привычка. Мы пріхали къ станціи съ буфетомъ, можно позавтракать.

— Что я сказалъ?— спросилъ я съ нескрываемымъ испугомъ.

— Какое-то слово на чужомъ непонятномъ язык.

— Кажется, греческое слово,— подтвердилъ Левисонъ.— Но я тоже только-что проснулся.

Мы приблизились къ Марселю. Я радовался при вид его миндальныхъ деревьевъ и блыхъ виллъ. Мн казалось, что я буду спокойне, когда вмст съ моими сокровищами перейду на палубу корабля. Я не былъ подозрителенъ по природ, но меня поражало, что въ теченіе дороги отъ Ліона до моря, просыпаясь, я каждый разъ видлъ, что на меня смотритъ маіоръ или его жена. Послдніе четыре часа Левисонъ спалъ безъ просыпу. Одно время вс мы сдлались молчаливы и даже мрачны. Пріхавъ въ Марсель, мы просвтлли.

— Htel de Londres, Htel de l’Univers, Htel Imprial!— кричали высланные навстрчу путешественникамъ слуги отъ омнибусовъ.

— Конечно, Htel Imprial,— сказалъ маіоръ.— Онъ лучше всхъ.

Въ это время мы стояли подл нашего багажа, соглашаясь быть вмст, одноглазый, мрачный, полуискривленный проводникъ подошелъ къ намъ, сказавъ:

— Htel Imprial, сэръ? Я знаю Htel Imprial — все полно, ни одной кровати, pas du tout. Не стоитъ хать, сэръ.

— Чортъ возьми, теперь съ пароходомъ что-нибудь случится.

— Пароходъ, сэръ? Въ немъ несчастіе съ котломъ, пароходъ отойдетъ только въ половин перваго, сэръ.

— Куда же мы отправимся?— спросилъ я, съ улыбкой поглядывая на три озадаченныхъ лица моихъ спутниковъ.— Очевидно, суждено, что наше путешествіе будетъ несчастно. Вознаградимъ же себя, поужинаемъ вмст, я отправлю телеграмму и тогда буду свободенъ до половины двнадцатаго.

— Я,— сказалъ Левисонъ,— сведу васъ въ маленькій, но очень порядочый отель, тамъ, подл пристани — Htel des Etrangers.

— Въ эту отвратительную, нечистую нору, въ игорный притонъ?— замтилъ маіоръ, зажигая сигару и садясь въ коляску. Левисонъ выпрямился.

— Сэръ,— сказалъ онъ,— Htel въ другихъ рукахъ, въ иномъ случа, я бы не порекомендовалъ его, поврьте.

— Сэръ,— отвтилъ маіоръ, снимая свою широкополую блую шляпу.— Извиняюсь, я этого не зналъ.

— Дорогой сэръ, не стоитъ извиняться, и не будемъ говорить объ этомъ.

— Эхъ, маіоръ, горячая голова, простакъ,— сказала миссисъ Бакстеръ, когда мы отъзжали вс вмст.

Мы вошли въ обнаженную столовую, съ обденнымъ столомъ посредин и съ темнымъ билліардомъ въ конц. Маіоръ мн сказалъ — Я пойду вымоюсь и переоднусь для театра, а потомъ отправлюсь гулять, пока вы будете на телеграф. Сперва пройди наверхъ, Юлія, и посмотри наши комнаты.

— Бдныя мы женщины! Настоящія рабыни,— замтила миссисъ Бакстеръ, отправляясь наверхъ.

— А я,— сказалъ Лсвисонъ, положивъ свой дорожный плэдъ,— выйду и постараюсь сдлать все, что мн нужно, пока еще не закрылись лавки. У насъ на Canabire есть агенты.

— Свободны только дв комнаты, въ каждой по дв постели,— сказалъ одноглазый слуга.

— Это годится,— быстро произнесъ Левисонъ съ понятнымъ раздраженіемъ на наши неудачи.— Мой другъ узжаетъ съ ночнымъ пароходомъ. Онъ не будетъ ночевать здсь. Его багажъ можно поставить въ мою комнату и, если опь придетъ раньше меня, пусть возьметъ ключъ внизу.

— Ну, вотъ мы теперь и устроились, насколько возможно хорошо,— проговорилъ маіоръ.

На телеграф меня ждала депеша изъ Лондона. Къ моему удивленію и ужасу, въ ней стояло только: ‘Вы въ опасности, ни минуты не медлите на берегу, противъ васъ заговоръ, обратитесь за защитой въ префектуру’.

Вроятно, маіоръ злоумышлялъ противъ меня и я былъ въ его рукахъ! Его грубыя сердечныя манеры были маской! Можетъ быть, въ эту минуту онъ выносилъ мои ящики. Я телеграфировалъ: ‘Благополучно въ Марсел, до сихъ поръ все хорошо!’

Думая о томъ, что нашъ домъ можетъ вполн разориться, вспоминая милую Минни, я бросился къ отелю, стоявшему въ грязной узкой улиц, близъ гавани, когда я повернулъ въ улицу, изъ двери дома выскочилъ какой-то человкъ. Онъ схватилъ меня за руку и сказалъ поспшно по-французски.

— Скорй, скорй, сударь, маіоръ Бакстеръ желаетъ сейчасъ же видть васъ въ салон, не теряйте времени.

Я побжалъ въ отель и бросился въ салонъ. Маіоръ ходилъ изъ угла въ уголъ въ страшномъ волненіи, его жена безпокойно смотрла въ окно. Манеры обоихъ совершенно перемнились. Маіоръ подбжалъ ко мн и схватилъ меня за руку.

— Я сыщикъ, мое имя Арнотъ,— сказалъ онъ.— Этотъ Левисонъ извстный воръ. Онъ въ своей комнат открываетъ одинъ изъ вашихъ ящиковъ. Вы должны мн помочь поймать его. Я зналъ его игру и слдилъ за нимъ, но мн было необходимо поймать его на мст преступленія. Юлія, допей этотъ грогъ, пока мы съ мистеромъ Клемайромъ окончимъ наше дло. У васъ есть револьверъ на случай, если онъ захочетъ драться?

Онъ вынулъ свой полицейскій значекъ.

— Я оставилъ мой револьверъ въ спальн,— беззвучно произнесъ я.

— Это плохо, ну, ничего, врядъ ли онъ бросится на насъ. Онъ даже врядъ ли подумаетъ объ этомъ. Начните ломиться въ дверь заодно со мною. Эти иностранные замки никогда не бываютъ хороши. Вотъ No 15, тише.

Мы подошли къ двери и прислушались. До насъ донесся звонъ монетъ, всыпаемыхъ въ сумку. Потомъ раздался негромкій сухой смхъ Левисона, прервавшій слово, которое онъ слышалъ, какъ я произнесъ во сн. ‘Котопахо, ха-ха-ха!’

По знаку маіора мы оба налегли на дверь. Она пошатнулась, расщепилась, упала. Левисонъ съ револьверомъ въ рук стоялъ въ открытомъ ящик по щиколодку въ золот. Онъ уже наполнилъ поясъ, бывшій крутомъ его таліи и почтовую сумку, висвшую у него сбоку, ковровый мшокъ, наполовину полный золотомъ, лежалъ у его ногъ. Онъ бросилъ его, чтобы открыть засовъ окна и цлый золотой потокъ вырвался изъ брошеннаго мшка. Левисонъ не произнесъ ни слова, на окн виднлись веревки, казалось, будто онъ спустилъ или готовился спуститъ мшки въ боковой переулокъ. Онъ свистнулъ, послышался стукъ колесъ быстро мчавшагося прочь экипажа.

— Сдавайтесь, висльникъ!— крикнулъ маіоръ.— Сдавайтесь, я васъ поймалъ теперь!

Въ отвтъ Левисонъ потянулъ собачку револьвера. Къ счастью, выстрла не раздалось: я забылъ зарядить револьверъ!

— Чертовская вещь не заряжена. Это вамъ, Бобби,— сказалъ онъ спокойно и съ внезапной яростью бросилъ револьверъ въ маіора, потомъ распахнулъ окно и выскочилъ въ него.— Я бросился за нимъ, комната помщалась въ наземномъ этаж. Я звалъ на помощь и кричалъ. Арнотъ остался сторожить деньги. Черезъ мгновеніе яростная толпа, состоявшая изъ солдатъ, моряковъ, праздныхъ людей и носильщиковъ, неслась вслдъ за воромъ, раздавались проклятія. Землю окутывалъ полумракъ (только-что начинали зажигаться фонари), Левисонъ длалъ прыжки изъ стороны въ сторону, проскальзывая между препятствіями, загораживавшими набережную. Сотни ударовъ цлились въ него, сотни рукъ протягивались, чтобы схватить его. Онъ увертывался отъ одного, сшибалъ съ ногъ другого, перескакивалъ черезъ третьяго. Рука зуава уже готова была его схватить, какъ вдругъ нога Лсвисона попала въ причальное кольцо и онъ упалъ въ воду. Толпа вскрикнула, когда послышался всплескъ воды и онъ исчезъ въ темныхъ струяхъ. Надъ мстомъ, куда упалъ Левисонъ, поверхность воды колыхалась и блестла отъ свта фонаря. Я сбжалъ съ лстницы и слъ въ лодку, жандармы стали крюками искать тло.

— Эти старые воры, чистыя лисицы. Я помню этого человка въ Тулон, я видлъ, какъ его клеймили и теперь узналъ сейчасъ же. Онъ, наврное, нырнулъ подъ корабль, высадился на какую-нибудь шлюпку и скрылся. Вы никогда больше не увидите его,— сказалъ мн старый сдой жандармъ, сидвшій со мной въ лодк.

— Мы увидимъ его, потому что вотъ онъ!— крикнулъ другой, вытягивая изъ воды за волосы тло.

— О, это былъ ловкій плутъ,— сказалъ чей-то голосъ съ лодки позади насъ.

Я оглянулся и узналъ Арнота.

— Я хотлъ посмотрть, что вы подлываете, сэръ. Деньги въ цлости, Юлія сторожитъ ихъ. Я часто говорилъ, что малый попадется, ну, и попался. Онъ готовъ былъ на все, хотя бы перерзать вамъ горло, когда вы спали, чтобы не упустить денегъ. Но я слдилъ за нимъ, онъ меня не зналъ. Я въ первый разъ преслдовалъ такого рода мошенника. Теперь его имя вычеркнуто изъ списковъ и это все же хорошо. Ну, товарищи, снесите тло на землю, намъ нужно снять съ него деньги, золото сослужило хорошую службу, оно утопило негодяя.

Когда мы повернули Левисона къ свту, его лицо даже въ смерти сохраняло спокойное хитрое выраженіе.

Арнотъ все разсказалъ мн, когда мы пришли въ отель, и я осыпалъ его и миссисъ Бакстеръ (другого сыщика) благодарностью. Когда мы похали изъ Лондона, Арнотъ получилъ отъ полицейскаго управленія приказаніе наблюдать за Левисономъ. У него не было времени переговорить съ моими компаньонами. Левисонъ подкупилъ машиниста нашего позда съ тмъ, чтобы паровозъ сломался въ Fort Rouge, тамъ сообщники Левисона ждали его, собираясь увезти багажъ, воспользовавшись суматохой или даже во время притворнаго возмущенія и схватки. Арнотъ помшалъ исполненію этого плана тмъ, что попросилъ парижскую полицію прислать солдатъ изъ Ліона на эту станцію и держать ихъ на-готов. Въ шампанское, которое маіоръ разлилъ, было подмшано зелье. Левисонъ, обманутый въ своихъ первыхъ попыткахъ, ршилъ пойти на другія средства. Я, къ несчастію, во сн проговорился о тайн моего секретнаго замка и это дало ему возможность открыть ящикъ. Порча парохода случайная (насколько можно было убдиться) представила ему послдній случай.

Въ эту ночь, благодаря маіору, я выхалъ изъ Марселя съ деньгами въ полной цлости. Путешествіе прошло прекрасно. Заемъ состоялся на очень выгодныхъ условіяхъ. Съ тхъ поръ нашъ домъ процвтаетъ, мы съ Минни тоже — и разростаемся.

VI. Принимать съ крупинкой соли.

Я всегда замчалъ, что у людей (даже высоко интеллигентныхъ) не хватаетъ мужества говорить о томъ, что пришлось переиспытывать ихъ психическому міру, если въ этомъ было что-нибудь нсколько странное и необыкновенное. Почти вс люди боятся, что, разсказывая о подобныхъ случаяхъ, они не найдутъ отклика во внутренней жизни своихъ слушателей, что ихъ заподозрятъ въ неправдивости или осмютъ.

Правдивый путешественникъ, замтивъ во время странствій необыкновенное созданіе въ род морского змя, не побоится упомянуть объ этомъ, но тотъ же путешественникъ, переживъ странное предчувствіе, испытавъ необычайное умственное влеченіе, увидавъ, такъ называемое, видніе, пророческій сонъ и т. д., будетъ долго колебаться, раньше чмъ признается въ немъ. Мн кажется, вслдствіе этой скрытности, вс подобные вопросы и окутаны такой непроницаемой таинственностью. Обыкновенно мы но говоримъ о томъ, что произошло съ нами въ этой области, какъ говоримъ о случаяхъ, касающихся обыкновеннаго міра. Вотъ почему мы смотримъ на подобныя явленія, какъ на исключенія, дйствительно такъ, потому что наши данныя въ этомъ отношеніи жалкимъ образомъ не полны.

То, что я разскажу, я разскажу не съ цлью доказать что-либо, не изъ желанія оппонировать противъ чьего-либо мннія или поддерживать какую-нибудь теорію. Я знаю исторію берлинскаго книжнаго продавца, я изучилъ то, что было съ женой бывшаго королевскаго астронома, со словъ сэра Дэвида Брюстера и изслдовалъ мельчайшія подробности еще боле замчательнаго случая спектральной иллюзіи, происшедшаго въ сред моихъ близкихъ друзей. Можетъ быть, необходимо замтить, что потерпвшая (это была дама) не была со мною въ родств, даже въ самомъ далекомъ. Предположеніе могло бы отчасти дать объясненіе (только отчасти) того, что произошло со мною лично. Но нельзя объяснить наслдственностью ту странную способность, которая до извстнаго періода времени никогда не проявлялась во мн и посл этого періода исчезла совершенно.

Однажды (не представляется важности много или мало лтъ тому назадъ) въ Англіи совершилось одно убійство: все общество обратило на него вниманіе. Мы больше нежели достаточно слышимъ объ убійцахъ, они достигаютъ ужасной извстности, и я бы охотно похоронилъ память объ этомъ негодя, какъ похоронено тло его въ ньюгетской тюрьм, а потому намренно не даю прямого указанія, кто былъ этотъ преступникъ.

Когда убійство только-что открылось, на человка, привлеченнаго впослдствіи къ суду, ни пало ни малйшаго подозрнія, говоря точне — я долженъ былъ бы сказать, что нигд публично не упоминалось, что его подозрваютъ. Въ то время о немъ не говорилось ни въ одномъ изъ газетныхъ отчетовъ, а потому невозможно предположить, чтобы гд-нибудь описывалась его наружность. Необходимо запомнить этотъ фактъ.

Разъ за завтракомъ я развернулъ газету, въ которой говорилось о томъ, что открылось ужасное убійство, я очень заинтересовался этимъ, дважды, а можетъ быть, и трижды я внимательно перечелъ статью. Убійство открыли въ спальн, я положилъ газету и вдругъ передо мною промелькнула, пронеслась, пролетла (не знаю достаточно выразительнаго слова) спальня убитаго, казалось, я видлъ картину, нарисованную на текущей рк. Хотя я только одно мгновеніе видлъ эту картину, но разсмотрлъ ее вполн ясно, вполн отчетливо, и съ чувствомъ облегченія, замтилъ, что на кровати не лежало мертваго тла.

Не въ романтическомъ мст испыталъ я это странное ощущеніе, а на Пикадилли, очень недалеко отъ угла улицы Сентъ-Джемсъ.

Подобное видніе было для меня совершенно ново. Я сидлъ на мягкомъ кресл. Въ ту минуту, какъ передъ моимъ взглядомъ пронеслась картина, я почувствовалъ страный толчекъ, сдвинувшій кресло съ его мста, слдуетъ замтить, что кресло легко каталось на колесикахъ. Я подошелъ къ одному изъ окошекъ (ихъ было два, комната моя помщалась во второмъ этаж), чтобы освжить зрніе видомъ предметовъ, движущихся по Пикадилли.

Стояло свтлое осеннее утро, улица сіяла, все въ ней было безмятежно. Дулъ сильный втеръ. Въ ту минуту, когда я выглянулъ изъ окна, порывомъ втра пронесло массу опавшихъ листьевъ. Вихрь составилъ изъ нихъ цлую спиральную колонну. Когда листья разлетлись въ стороны, я увидалъ двухъ людей на противоположной сторон улицы. Они шли одинъ за другимъ отъ запада къ востоку. Первый часто обертывался и смотрлъ назадъ черезъ плечо. Второй шелъ сзади него шагахъ въ тридцати, съ угрозой поднявъ свою правую руку. Прежде всего мое вниманіе привлекло то странное упорство, съ которымъ этотъ человкъ угрожалъ своему противнику въ публичномъ мст, потомъ меня поразило то, что никто не обращалъ на нихъ вниманія. Оба они шли среди толпы съ легкостью неосязаемыхъ существъ и, насколько я могъ замтить, ни одна живая душа не давала имъ мста, не толкала ихъ, не смотрла на нихъ. Проходя мимо моихъ оконъ, они оба взглянули на меня. Я ясно разглядлъ ихъ лица и внутренне почувствовалъ, что узнаю ихъ гд бы они мн ни встртились потомъ, не скажу, чтобы я подмтилъ въ комъ-либо изъ нихъ что-нибудь замчательное, кром того, что лицо человка, шедшаго впереди, было очень пасмурно, а лицо преслдователя отличалось мертвеннымъ цвтомъ нечистаго воска.

Я не женатъ, вся моя прислуга состоитъ изъ лакея и его жены. Я служу въ отдленіи одного банка и отъ души желалъ бы, чтобы мои директорскія занятія были такъ легки, какъ обыкновенно это предполагаютъ. Вслдствіе длъ я остался осенью въ город, хотя мн слдовало перемнить мсто. Я не былъ боленъ, но и не чувствовалъ себя вполн здоровымъ. Читатель пойметъ мое состояніе, если я скажу, что меня угнетала монотонность жизни и легкая диспепсія. Мой докторъ, большая извстность, увряетъ меня, что въ то время я не страдалъ ничмъ боле серьезнымъ, повторяю то, что онъ написалъ мн въ отвтъ на мое письмо.

Обстоятельства, при которыхъ совершилось убійство, постепенно выяснились. Общество все съ большимъ и большимъ интересомъ слдило за тмъ, что говорилось о злодяніи. Я же силился не думать о преступленіи и потому старался какъ можно меньше слышать о немъ. Однако, я узналъ, что преступника обвиняли въ предумышленномъ убійств и заключили въ Ньюгэтъ на время слдствія. Я тоже слышалъ, что судъ назначили не на ближайшую сессію центральнаго уголовнаго суда, а на слдующую, такъ какъ вс были слишкомъ предубждены противъ преступника, а кром того, у защиты недоставало времени приготовиться. Я могъ бы узнать больше, но я ничего не узналъ, пока не наступило время производства суда надъ убійцей.

Моя гостиная, спальня и уборная, вс въ одномъ этаж. Въ уборную можно пройти только черезъ спальню. Правда, въ ней есть дверь, прежде собщавшаяся съ лстницей, но часть водопровода для моей ванны была придлана къ ней и тогда же дверь забили и замуровали.

Однажды поздно вечеромъ я стоялъ въ спальн и передъ тмъ, какъ отпустить моего слугу спать, давалъ ему различныя приказанія. Я стоялъ лицомъ къ единственной настоящей двери, сообщавшейся съ уборной, она была заперта. Слуга говорилъ со мной, обратившись къ ней спиной. Разговаривая, я вдругъ увидалъ, что дверь отворилась, и изъ нея выглянула человческая фигура, она таинственно, и серьезно кивнула мн головой. Я узналъ человка, который преслдовалъ другого вдоль Пикадилли, узналъ его лицо цвта нечистаго воска. Фигура скрылась и закрыла дверь, я прошелъ черезъ спальню, открылъ дверь и заглянулъ въ уборную, держа въ рук зажженную свчу. По правд говоря, я не ожидалъ встртить человка въ уборной и дйствительно тамъ никого не было.

Я понялъ, что мой слуга недоумвалъ и повернулся къ нему, сказавъ:

— Деррикъ, поврите ли, я говорилъ съ вами и вдругъ, будучи въ полномъ разум, увидалъ… при этомъ я дотронулся до груди моего слуги, Деррикъ вздрогнулъ отъ моего прикосновенія и сказалъ:

— Да, Боже мой, сэръ, вы видли мертваго человка, который кивалъ головой.

Мн кажется, что Джонъ Деррикъ, мой врный и преданный слуга, только при моемъ прикосновеніи увидалъ этотъ образъ. Когда я дотронулся до его груди, въ немъ произошла такая странная перемна, что я вполн убжденъ, что какимъ-то тайнымъ образомъ мое впечатлніе въ это мгновеніе перешло на него.

Я попросилъ Джона Деррика принести водки, далъ ему рюмку и съ удовольствіемъ выпилъ самъ. О томъ, что предшествовало этому странному феномену, я не сказалъ ему ни единаго слова. Раздумывая обо всемъ, я вполн убдился, что никогда не видалъ этого человка раньше того, какъ замтилъ его на Пикадилли. Я сравнилъ выраженіе воскового лица, когда оно кивало мн изъ двери, съ выраженіемъ его въ ту минуту, когда оно взглянуло на меня, и вслдствіе этого сравненія заключилъ, что, явившись мн въ первый разъ, таинственная фигура какъ бы стремилась запечатлться въ моей памяти, а во второй она была уврена, что я ее сейчасъ же вспомню. Я не былъ очень спокоенъ въ эту ночь, хотя и зналъ почему-то (трудно объяснить почему), что таинственное видніе не повторится. Подъ утро я заснулъ тяжелымъ сномъ. Меня разбудилъ Джонъ Деррикъ. Онъ стоялъ подл моей кровати съ бумагой въ рук.

Оказалось, что изъ-за бумаги между тмъ, кто ее принесъ, и моимъ слугой, вышелъ споръ. Бумага приглашала меня явиться въ судъ въ качеств присяжнаго засдателя въ наступающую сессію центральнаго уголовнаго суда въ Old Bailey. Меня никогда не назначали прежде въ число засдателей, и Джонъ Деррикъ хорошо это помнилъ. Ему казалось (я не могу сказать съ основаніемъ или нтъ), что присяжные засдатели обыкновенно выбираются изъ среды людей съ боле низкимъ цензомъ. Сперва Деррикъ отказался принять бумагу. Служитель суда совершенно спокойно отнесся къ этому и сказалъ, что мое согласіе или несогласіе для него безразлично, что онъ долженъ только передать мн приглашеніе, а я могу длать, что мн вздумается, и за это буду отвчать я, а не онъ.

Дня два я не ршался, откликнуться ли на приглашеніе суда, или не обращать на полученную бумагу никакого вниманія. Я не чувствовалъ никакого таинственнаго влеченія въ ту или другую сторону. Я такъ же увренъ въ этомъ, какъ и во всемъ, о чемъ говорю здсь утвердительно. Наконецъ, я ршилъ отправиться въ судъ, чтобы прервать монотонность моей жизни. Наступило утро перваго засданія. Это было въ ноябр. Въ воздух носилась сырость, коричневатый густой туманъ окутывалъ Пикадилли, на восток отъ Темпль-Бэра онъ былъ такъ густъ, что просто мшалъ дышать. Въ корридорахъ и на лстницахъ суда горлъ газъ, самъ присутственный залъ былъ тоже освщенъ. Мн кажется, что до тхъ поръ, пока меня не ввели въ залу стараго суда и я не увидалъ, что ее наполняло множество народа, я не зналъ, что въ этотъ день будутъ судить убійцу и, пробираясь съ трудомъ черезъ толпу (насколько помню), я не зналъ, въ какомъ изъ двухъ засданій мн придется исполнять свою обязанность. Однако, наврное не могу утверждать того или другого, такъ какъ ни въ первомъ, ни во второмъ пункт я не увренъ вполн. Я сидлъ въ мстахъ для засдателей и осматривалъ залъ, вполн ясно видть мн мшалъ паръ отъ дыханія. Я замтилъ, что темный туманъ вислъ, какъ печальная завса по ту сторону большого окна, я слышалъ глухой стукъ колесъ, по солом или по толченой дубовой кор, разсыпанной передъ зданіемъ на улиц. Кругомъ меня жужжали голоса собравшихся. Однообразіе этихъ звуковъ время отъ времени нарушалось рзкимъ свистомъ, громкой псней или возгласомъ на улиц. Вскор двое судей вошли и сли на свои мста. Все затихло. Послышалось приказаніе ввести обвиняемаго. Онъ появился, взглянувъ на него, я сейчасъ же узналъ въ немъ человка, который шелъ по Пикадилли впереди другого.

Если бы меня въ эту минуту окликнули, я едва ли отозвался бы на зовъ. Но меня вызвали шестымъ или восьмымъ, къ этому времени я уже настолько оправился, что могъ сказать ‘здсь’. Теперь замтьте: когда я вошелъ въ наши мста, преступникъ, смотрвшій до этой минуты внимательно, но довольно спокойно, пришелъ въ странное волненіе и кивнулъ своему адвокату. Ясно было, что обвиняемый хотлъ отвести меня отъ дла, произошелъ перерывъ, защитникъ, опершись на перила, шептался съ своимъ кліентомъ, покачивая головой. Впослдствіи адвокатъ мн сказалъ, что обвиняемый съ ужасомъ прошепталъ ему: ‘Найдите предлогъ во что бы то ни стало удалить этого человка’. Однако, онъ не объяснилъ, почему ему было необходимо меня отвести, и даже не зналъ моего имени, пока не услыхалъ, какъ меня позвали и я не отозвался, поэтому меня не удалили изъ состава присяжныхъ.

Какъ я уже ране замтилъ, я не хочу оживлять нездороваго воспоминанія обь убійц и вслдствіе этого не буду входить въ подробное описаніе суда, а ограничусь лишь воспоминаніемъ о томъ, что въ теченіе десяти дней и ночей прямо касалось странныхъ видній, являвшихся мн. Не къ личности убійцы хочу я возбудить интересъ въ читател, а къ поразительнымъ, необъяснимымъ фактамъ, которые я наблюдалъ въ это время. Я прошу читателя отнестись внимательно къ страннымъ явленіямъ, а не предлагаю ему выписку изъ ньюгетскаго альманаха.

Меня выбрали старшиной присяжныхъ засдателей. На второе утро цлыхъ два часа длились свидтельскія показанія (Я слышалъ, какъ били часы на церкви). Взглянувъ на моихъ товарищей засдателей, я замтилъ, что мн почему-то необъяснимо трудно сосчитать, сколько ихъ. Я нсколько разъ принимался пересчитывать присяжныхъ и каждый разъ сбивался. Наконецъ я убдился, что между нами одинъ лишній человкъ.

Я дотронулся до моего товарища, сидвшаго рядомъ со мною и прошепталъ ему:

— Будьте такъ добры, сосчитайте сколько насъ?

Онъ съ удивленіемъ взглянулъ на меня, но сталъ считать.

— Какъ,— сказалъ онъ внезапно,— насъ тринадцать? Но нтъ, это же невозможно. Нтъ, насъ двнадцать.

Когда я въ этотъ день обращалъ вниманіе на каждаго засдателя въ отдльности, я видлъ, что насъ двнадцать, когда же я считалъ, не разглядывая моихъ товарищей, оказывалось, что между нами есть одинъ лишній. Призрака убитаго я не видлъ. Однако, внутреннее предчувствіе говорило мн, что мн явится таинственное видніе. Мы, засдатели, жили въ лондонской таверн и вс спали въ одной большой комнат на отдльныхъ кроватяхъ, подъ постояннымъ присмотромъ, судейскій чиновникъ подъ присягой долженъ былъ сторожить насъ. Не вижу причины скрывать его настоящую фамилію, господинъ этотъ отличался умомъ, вжливостью и предупредительностью. Его (я былъ очень радъ, узнавъ объ этомъ) уважали въ Сити. Лицо его было пріятно, глаза смотрли привтливо, на щекахъ красовались завидныя черныя бакенбарды, голосъ такъ и звенлъ. Онъ носилъ фамилію Гаркеръ. Когда мы возвращались къ нашимъ двнадцати постелямъ на ночь, постель мистера Гаркера ставилась поперекъ двери. На вторую ночь мн не хотлось ложиться, видя, что мистеръ Гаркеръ тоже сидитъ на своей постели, я подошелъ къ нему и предложилъ ему щепотку табаку. Доставая табакъ изъ моей табакерки, м-ръ Гаркеръ дотронулся до моей руки, въ то же время странная дрожь пробжала по его тлу и онъ сказалъ:

— Кто это?

Взглянувъ по направленію его взгляда, я увидалъ ту фигуру, которую ожидалъ видть, а именно: образъ человка, шедшаго по Пикадилли сзади. Я всталъ и сдлалъ нсколько шаговъ, потомъ оглянулся на мистера Гаркера. Онъ уже успокоился и со смхомъ замтилъ:

— Мн почудилось, будто въ комнат есть тринадцатый присяжный засдатель, и безъ постели! Но теперь я вижу, что меня обманулъ лунный свтъ.

Не объяснивъ ничего Гаркеру, я предложилъ ему пройтись со мною до конца комнаты, я ни на минуту не спускалъ глазъ съ фигуры. Она останавливалась подл кровати каждаго изъ моихъ одиннадцати собратьевъ близъ изголовья, потомъ проходила съ правой стороны кровати и шла къ слдующей. По движенію головы призрака можно было подумать, что видніе только задумчиво смотрло на каждаго изъ лежавшихъ. Оно не обратило вниманія ни на меня, ни на мою постель, стоявшую близко отъ постели мистера Гаркера. Казалось, призраку хотлось быть подальше отъ луннаго свта, падавшаго черезъ высокое окно и походившаго на воздушную лстницу.

На слдующій день, когда мы завтракали, оказалось, что вс спавшіе въ нашей комнат видли во сн убитаго человка. Исключеніе составляли только я и мистеръ Гаркеръ. Я теперь былъ такъ убжденъ, что второй человкъ изъ тхъ, которые шли по Пикадилли, былъ убитымъ, точно онъ самъ сказалъ мн объ этомъ. Вскор, дйствительно, онъ подтвердилъ мн это совершенно неожиданнымъ для меня образомъ. На пятый день суда разбирались улики, послужившія основаніемъ для обвиненія, эта часть дла подходила къ концу, и тогда выяснилось, что когда было открыто убійство, изъ комнаты убитаго пропалъ его миніатюрный портретъ, который былъ найденъ впослдствіи, свидтели видли, какъ убійца вырывалъ его изъ земли. Свидтели показали, что передъ судомъ находится именно тотъ портретъ, о которомъ шла рчь, его передали присяжнымъ. Когда ко мн подходилъ чиновникъ въ черной одежд съ портретомъ въ рукахъ, фигура второго человка, шедшаго по Пикадилли, вышла изъ толпы, вынула миніатюръ изъ рукъ чиновника и передала его мн. Въ то же время видніе сказало тихимъ глухимъ голосомъ (я еще не усплъ взглянуть на миніатюръ, бывшій въ медальон): ‘Тогда я былъ моложе и въ то время мое лицо не было лишено всей крови, какъ теперь’. Вслдъ затмъ призракъ появился между мною и присяжнымъ, которому я передавалъ портретъ, потомъ между этимъ присяжнымъ и слдующимъ его собратомъ, и такимъ образомъ привидніе поочередно стояло между всми передававшими другъ другу медальонъ и вернулось ко мн. Однако, ни одинъ изъ засдателей не замтилъ фигуры.

За столомъ и вообще всегда, когда мы были вмст, взаперти, подъ присмотромъ мистера Гаркера, мы натурально прежде всего долго толковали о томъ, что происходило въ теченіе дня. Въ этотъ пятый день было окончено разсмотрніе обвинительнаго акта, и такъ какъ вопросъ, въ чемъ состояло обвиненіе, выяснился передъ нами во всей своей полнот, нашъ разговоръ отличался особенной серьезностью и оживленіемъ. Въ числ присяжныхъ былъ избиратель церковнаго прихода, самый отчаянный идіотъ, какого мн когда-либо случалось встрчать, при ясной очевидности онъ начиналъ длать нелпйшія возраженія, его поддерживали два приходскихъ паразита. Вс трое попали въ списокъ присяжныхъ изъ области, до того зараженной лихорадкой, что имъ самимъ, по моему, слдовало бы явиться на судъ по обвиненію въ пятистахъ убійствахъ. Когда эти болваны стали разсуждать особенно горячо (это было около полуночи и многіе изъ присяжныхъ уже приготовились ложиться), я снова увидалъ призракъ убитаго. Онъ мрачно стоялъ за группой церковныхъ избирателей, кивая мн головой. Я подошелъ къ разговаривавшимъ и вмшался въ ихъ бесду, призракъ сейчасъ же исчезъ. Съ этого случая началась цлая серія явленій въ нашей комнат. Когда мои собратья начинали шептаться, я видлъ голову убитаго среди нихъ, когда ихъ замчанія клонились не въ его пользу, онъ серьезнымъ, торжественнымъ жестомъ подзывалъ меня, и у меня не было силъ противиться ему.

Нужно сказать, что до появленія миніатюра на суд мн не являлось видній въ судебномъ зал. Началась защита, произошли три перемны: о двухъ изъ нихъ я упомяну сразу. Теперь фигура убитаго постоянно являлась мн въ зал суда, и видніе обращалось не ко мн, а къ тому лицу, которое говорило въ данную минуту.

Напримръ: у убитаго горло было перерзано горизонтально. Защита замтила, что онъ могъ самъ убиться. Въ эту минуту призракъ показалъ свою шею, бывшую въ ужасающемъ вид (видніе сперва скрывало свою рану) и остановился подл говорившаго, проводя по дыхательному горлу то правой, то лвой рукой, доказывая адвокату полнйшую невозможность перерзать себ горло правой или лвой рукой. Еще другой примръ: одна свидтельница показала, что обвиняемый всегда отличался самымъ миролюбивымъ характеромъ. Въ эту минуту фигура убитаго стала передъ нею, глядя ей прямо въ глаза и указывая протянутой рукой на мрачное, злобное лицо обвиняемаго.

Третья перемна произвела на меня сильное впечатлніе, такъ какъ въ ней было нчто весьма поразительное. Я не вывожу никакихъ теорій, я только правдиво передаю факты, вотъ и все. Хотя т, къ кому обращалось видніе, не видли его, тмъ не мене, когда оно подходило къ кому бы то ни было, эти лица начинали дрожать или волноваться. Мн казалось, будто какіе-то законы, не касавшіеся одного меня, мшали виднію являться зрнію людей, а между тмъ оно могло невидимо, нмымъ и неяснымъ образомъ дйствовать на ихъ умы. Когда главный защитникъ замтилъ, что въ данномъ случа можно предположить самоубійство и призракъ остановился рядомъ съ адвокатомъ, проводя пальцемъ по своему ужасному перерзанному горлу, я ясно видлъ и слышалъ, что защитникъ запнулся, на нсколько мгновеній потерялъ нить своей остроумной рчи, сталъ отирать лобъ платкомъ и поблднлъ, какъ смерть. Когда къ женщин, говорившей о характер убійцы, подошло видніе, ея глаза обратились по направленію его пальца и нершительно и взволнованно остановились на лиц узника. Двухъ добавочныхъ примровъ будетъ достаточно. На восьмой день суда, посл перерыва, который ежедневно наступалъ около двнадцати часовъ на нсколько минутъ, я вернулся въ залъ суда съ остальными моими собратьями не задолго до возвращенія судей и стоялъ въ нашихъ мстахъ, оглядывая залъ, я думалъ, что фигуры убитаго нтъ въ суд, но вдругъ, взглянувъ случайно на галлерею, замтилъ, что призракъ наклонился черезъ очень прилично одтую женщину, словно желая убдиться, заняли ли судьи свои мста или нтъ. Эта женщина вскрикнула и упала въ обморокъ, и ее унесли прочь. Слдующій примръ касался почтеннаго, ученаго и терпливаго предсдателя суда: онъ собиралъ бумаги, чтобы въ немногихъ словахъ вывести изъ нихъ свое заключеніе, убитый подошелъ къ его пюпитру и пытливо заглянулъ черезъ его плечо въ замтки, которыя тотъ перелистывалъ. Лицо судьи измнилось, его рука остановилась, хорошо знакомая мн странная дрожь пробжала по его тлу, онъ запнулся.

— Простите меня, господа, меня душитъ испорченный воздухъ,— сказалъ онъ и оправился только, выпивъ стаканъ воды.

Прошло шесть монотонныхъ дней. На скамьяхъ сидли все т же судьи, на своемъ мст помщался все тотъ же убійца, за столомъ виднлись все т же адвокаты, слышался тотъ же тонъ вопросовъ и отвтовъ, также скрипли перья судей, также привратники входили и выходили изъ дверей, также зажигались свчи въ опредленное время, когда еще мерцалъ естественный свтъ дня, та же завса тумана висла по ту сторону большого окна въ сумрачную погоду, а въ ненастную также билъ въ окна и струился дождь, т же слды тюремщиковъ и узника изо-дня-въ-день отпечатывались на той же пыли, т же ключи отпирали и запирали тяжелыя двери, эта утомительная монотонность заставляла меня представлять себ, будто я былъ старшиной присяжныхъ страшно долго, будто Пикадилли процвтала въ одно время съ Вавилономъ. Въ теченіе этихъ дней убитый ни на минуту не переставалъ видться мн совершенно такъ же отчетливо, какъ и все остальное. Не могу не упомянуть объ одномъ важномъ обстоятельств, а именно: видніе, которое я называю призракомъ убитаго человка, ни разу не взглянуло на убійцу. Я много думалъ, почему тнь не смотритъ на него? Но видніе ни разу не обратилось къ нему. Посл осмотра миніатюра, видніе тоже ни разу не смотрло на меня до того, какъ наступили послднія заключительныя минуты суда. Когда мы ушли совщаться, было безъ семи минутъ десять часовъ вечера. Намъ пришлось такъ много возиться съ глупымъ приходскимъ избирателемъ и его паразитами, что мы дважды возвращались въ залъ, прося прочесть намъ т или другія выдержки изъ замтокъ предсдателя. Девятеро изъ насъ ничуть не сомнвались въ ихъ смысл, да и никто въ суд. Однако, тупоголовый тріумвиратъ, который стремился только тормазить дло, противоречилъ и спорилъ. Намъ все же удалось восторжествовать. Мы вернулись въ залъ суда въ десять минутъ перваго. Убитый стоялъ прямо противъ нашихъ мстъ на противоположной сторон зада. Когда я слъ, его глаза внимательно устремились на меня, и очевидно, онъ остался доволенъ. Въ первый разъ черезъ его руку перевшивался срый покровъ. Онъ накинулъ его себ на голову и закутался въ него. Когда я произнесъ нашъ приговоръ: ‘Виновенъ’ — покровъ исчезъ, видніе пропало, его мсто стало пусто.

Судья, по обычаю, спросилъ убійцу, не желаетъ ли онъ сказать что-либо передъ выслушаніемъ смертнаго приговора, онъ неясно прошепталъ что-то. На слдующій день газеты назвали его лепетъ ‘несвязными, еле слышными словами, изъ которыхъ можно было понять, что онъ жаловался на судъ и на то, что присяжный старшина былъ заране предубжденъ противъ него’. Въ дйствительности же онъ сдлалъ поразительное признаніе, и вотъ въ чемъ оно состояло: ‘Лордъ, я узналъ, что меня осудятъ, въ ту минуту, когда въ мста присяжныхъ вошелъ старшина. Лордъ, я зналъ, что онъ не выпуститъ меня изъ рукъ, такъ какъ раньше, нежели меня схватили, онъ какимъ-то образомъ пробрался ночью къ моей постели и охватилъ мою шею веревкой’.

VII. Прежде попробовать, потомъ принять.

Врядъ ли можно найти гд-либо деревню прелестне, нежели Кемнеръ. Она расположена на холм, съ котораго открывается одинъ изъ красивйшихъ видовъ въ Англіи. Подъ холмомъ разстилается широкая свжая поляна, которая славится своимъ чистымъ и здоровымъ воздухомъ. Верхняя дорога изъ Дринга большею частью закрыта изгородями помстій разныхъ джентльменовъ, она длается свободной, достигая поляны. Отдленная отъ Тенельмской дороги, она поднимается къ сверо-востоку и пролегаетъ въ виду Кемнера. Съ каждымъ шагомъ вы поднимаетесь въ гору, но подъемъ такъ постепененъ, что вы едва замчаете его, и только повернувшись видите великолпную панораму внизу. Деревня состоитъ изъ одной короткой улицы, между маленькими домами можно замтить почту, полицейское управленіе, превосходный трактиръ (‘Гербъ Дунстана’), черезъ дорогу отъ него — лавку всевозможныхъ товаровъ, принадлежащую тому же хозяину, и два или три постоялыхъ двора. Когда вы входите въ улицу, которая не иметъ другого выхода, вы замчаете красивую старую церковь. Она находится не дале выстрла изъ лука отъ Ректорства.

Есть что-то первобытное, почти патріархальное въ этой тихой деревн. Пасторъ живетъ въ ней, окруженный своими прихожанами, врядъ ли ему было бы возможно выйти изъ своей калитки безъ того, чтобы тотчасъ же не очутиться среди нихъ. Кемнерскій выгонъ съ трехъ сторонъ обстроенъ разными строеніями, различной важности, начиная съ мясной лавки, стоящей въ тни фруктовыхъ садовъ, подъ тнью яблочныхъ деревьевъ, и кончая красивымъ блымъ домомъ, въ которомъ живетъ викарій, и домами, имющими боле притязаній и составляющими собственность людей, считающихъ себя высшимъ классомъ или дйствительно принадлежащихъ къ нему. Съ восточной стороны къ полян прилегаютъ: высокая каменная стна съ воротами, ведущими въ имніе мистера Малькольмсона, скромное жилище, принадлежащее Симону Идъ, управляющему Малькольмсона, полузакрытое ползучими растеніями, прекрасные осенніе оттнки которыхъ такъ ярки и красивы, что смло могутъ соперничать съ листьями любыхъ американскихъ растеній. Съ той же стороны деревни находится высокая кирпичная стна съ воротами посредин. Стна эта совершенно замываетъ усадьбу мистера Джиббса. Съ южной стороны деревни проходитъ большая дорога въ Тенельмъ, она окаймляетъ большое Соусенгерское помстье, принадлежащее сэру Освальду Дунстану.

Почти каждый путешественникъ, идя пшкомъ по дорог изъ Дринга, останавливается противъ простой калитки въ изгороди, почти противъ кузницы, всякій смотритъ внизъ на великолпный видъ, разстилающійся у его ногъ, на воды и лса, на два великолпные кедра, стоящіе на первомъ план. Черезъ эту калитку не часто проходятъ, такъ какъ тропинка черезъ нее ведетъ только на ферму, называемую Плашетъ, зато она постоянно служитъ мстомъ остановки. Многіе художники не разъ рисовали чудный видъ, открывающійся съ этого пункта, многіе влюбленные шептали здсь нжныя слова своимъ возлюбленнымъ, многіе несчастные бродяги останавливались, упираясь ногою о ея каменный порогъ.

Нкогда калитка эта была любимымъ мстомъ свиданій для двухъ молодыхъ влюбленныхъ, жившихъ невдалек отъ нея и которые вскор должны были вступить въ союзъ навкъ. Джорджъ Идъ, единственный сынъ управляющаго м-ра Малькольмсона, былъ славнымъ, сильнымъ, красивымъ молодымъ человкомъ, лтъ двадцати шести. Онъ помогалъ своему отцу управлять длами Малькольмсона и получалъ хорошее жалованье. Честный и твердый, полный желанія самообразовываться, онъ обладалъ способностями, если не отличался особеннымъ умомъ, былъ проницателенъ, хотя и недостаточно живъ, вообще же могъ считаться типомъ честнаго англійскаго крестьянина. У него были нкоторыя странности въ характер, которыя длали его гораздо мене популярнымъ, чмъ его отецъ.

Онъ быль сдержанъ, чувствуя сильно, не умлъ выражать своихъ ощущеній, былъ раздражителенъ и нелегко прощалъ обиды. Часто онъ бывалъ страннымъ образомъ склоненъ къ самоосужденію и раскаянію. Его отецъ, человкъ лтъ сорока пяти, отличался прямотой и чистосердечіемъ. Изъ простого скромнаго земледльца, благодаря своимъ качествамъ, онъ возвысился до положенія довреннаго управляющаго имніемъ Малькольмсона.

Хозяинъ помстья глубоко уважалъ его, также какъ вс въ округ. Женой его была отличнйшая женщина, слабая здоровьемъ, но сильная духомъ. Какъ многіе люди ихъ сословія, они вступили въ бракъ неблагоразумно рано и впослдствіи имъ пришлось вынести немало невзгодъ. На маленькомъ кемнерскомъ кладбищ, гд они думали имъ придется когда-нибудь лежать самимъ, они похоронили своихъ троихъ болзненныхъ дтей. Вся ихъ любовь сосредоточилась на единственномъ сын, оставшемся въ живыхъ. Особенно мать любила своего Джорджа восхищенной любовью, переходившей въ обожаніе. Однако, въ ней были нкоторыя слабости, свойственныя ея полу. Она была ревнива и, узнавъ, что нжные голубые глаза Сусанны Арчеръ зажгли горячее пламя въ сердц ея сына, почувствовала не особенно большую нжность къ румяной хорошенькой двушк. Правда, Арчеры гордились, такъ какъ арендовали большую ферму у Освальда Дунстана и смотрли, не скрывая этого, на любовь Сусанны, какъ на ршительное униженіе для нея самой и для себя.

Привязанность молодыхъ людей возникла, какъ это часто бываетъ, въ хмелевомъ саду. Нкоторое время двушка была слаба здоровьемъ и ея остроумный старый докторъ уврилъ ея отца въ томъ, что для нея будетъ очень полезно недли дв ежедневно собирать хмелевыя головки въ солнечную сентябрьскую погоду.

Немного было садовъ, въ которые могла бы ходить двушка, принадлежащая къ такому важному семейству, какъ Арчеры.

Зная и уважая семью Идъ, родители Сусанны ршили, чтобы она ходила въ хмльникъ Малькольмсона. Прописанное тоническое средство произвело ожидаемое дйствіе. Болзнь Сусанны прошла, зато вмст съ нею, двушка оставила въ хмелевомъ саду свое сердце.

Джорджъ Идъ былъ красивъ, но до этой поры онъ никогда не обращалъ вниманія на женщинъ. Онъ полюбилъ милую, голубоглазую двушку всепоглощающимъ чувствомъ, чувствомъ, на которое способны только такія сосредоточенныя, суровыя натуры, какъ его, подобная любовь бываетъ только разъ въ жизни. Она превозмогала все. У Сусанны былъ хорошій характеръ и безхитростное сердце, эта двушка не отличалась упрямствомъ и хотя знала о своей красот, была замчательно мало испорчена этимъ сознаніемъ. Сусанна отдала все свое сердце врному серьезному молодому человку. Если она и считала себя выше него по общественному положенію, зато и признавала, что нравственно онъ сильне ея. Они не обмнялись кольцами въ тотъ ароматныя вечеръ, который былъ свидтелемъ ихъ обтовъ, онъ снялъ у нея втку хмеля, которымъ она, смясь, обвила свою шляпу. Съ выраженіемъ глубокой любви, свтившейся въ его темныхъ глазахъ, онъ заглянулъ въ ея милое лицо и прошепталъ:

— Я буду хранить это, пока я живъ, а когда умру, пусть втку положатъ со мною въ гробъ.

Въ Кемнер жилъ Джефри Джибсъ, хозяинъ усадьбы ‘Плэсъ’, онъ издавна восхищался Сусанной и до сихъ поръ продолжалъ ухаживать за нею. Этому господину, прежде занимавшемуся торговлей, нсколько лтъ тому назадъ посчастливилось прочесть въ газетахъ объявленіе одного лондонскаго адвоката, который призывалъ его явиться, если онъ пожелаетъ услышать для себя важныя, хорошія новости. Джибсъ отправился къ адвокату и получилъ состояніе, онъ его наслдовалъ отъ дальняго родственника, никогда прежде невиданнаго имъ. Такое неожиданное счастье совершенно измнило всю жизнь Джибса въ настоящемъ и будущемъ, но въ глубин души онъ остался тмъ же, чмъ и былъ, неизмннымъ снобомъ. По наружному виду онъ походилъ на джентльмена, живущаго на свои доходы. По своему положенію онъ, конечно, стоялъ выше Арчеровъ, которые были простыми арендаторами-фермерами. Этимъ объяснялось ихъ желаніе выдать за него Сусанну. Многіе полагали, что у него никогда не было серьезнаго намренія жениться на молодой двушк, она и сама всегда поддерживала такое мнніе, прибавляя, что если бы даже онъ былъ въ десять разъ богаче и въ тысячу разъ сильне ей преданъ, чмъ уврялъ, она бы скоре умерла, нежели согласилась выйти за такое мрачное чудовище. Онъ дйствительно былъ страшенъ, не такъ безобразіемъ лица, какъ поражающей несоразмрностью членовъ. Мрачное выраженіе его лица казалось еще гораздо хуже безобразія. Ноги его были коротки, а туловище и руки длинны, несоразмрно большая голова годилась бы для геркулеса, она придавала ему необыкновенно тяжелый, некрасивый видъ. Его косматыя брови свшивались на маленькіе и злобные глаза, носъ походилъ на птичій клювъ, ротъ былъ непомрно великъ, съ толстыми чувственными губами. Онъ носилъ тяжелыя, какъ бы поддльныя цпи, безобразныя булавки и галстухи, смшные пиджаки самаго необыкновеннаго цвта. Ему доставляло огромное удовольствіе напугать какую-нибудь беззащитную женщину, прохавъ подл самыхъ колесъ маленькой дамской коляски, запряженной пони, безумно проскакать мимо скромной двушки, дущей верхомъ, и потшаться надъ ея безуспшными стараніями удержать скачущую лошадь. Какъ вс буяны, онъ въ душ былъ трусливъ. Между этимъ человкомъ и Джорджемъ Идъ существовала сильная вражда. Джорджъ и презиралъ и ненавидлъ Джибса, а Джибсъ ненавидлъ соперника, пользовавшагося любовью двушки, отъ которой онъ, Джибсъ, видлъ только холодность и отвращеніе.

Сердце Сусанны всецло принадлежало Джорджу, но, несмотря на это, Арчеръ согласился на ея бракъ съ молодымъ Идъ только посл того, какъ ея здоровье стало опять ухудшаться. Мистеръ Малькольмсонъ скоро узналъ о помолвк Джорджа и Сусанны, онъ сейчасъ-же увеличилъ жалованье молодого человка и приказалъ на свой счетъ приступить къ поправк коттэджа, недалеко отъ дома Симона Идъ. Когда Джибсъ узналъ о предстоящей свадьб, его неистовая ревность дошла до крайности. Онъ пріхалъ на ферму въ Плашетъ и, запершись съ мистеромъ Арчеромъ, наобщалъ ему щедро обезпечить Сусанну, если бы только она согласилась разстаться съ своимъ возлюбленнымъ и сдлаться его женой. Такими предложеніями ему удалось только разманить отца, а бдную молодую двушку опечалить. Старый Арчеръ охотно согласился бы на выгодное сватовство, но онъ уже торжественно далъ свое слово Джорджу, и Сусанна опиралась на это общаніе. Тмъ не мене какъ только Джибсъ ушелъ, старикъ сталъ громко стовать на то, что онъ называлъ самопожертвованіемъ дочери.

Старшій братъ Сусанны, придя въ это время, присоединился къ отцу, онъ упрекалъ Сусанну за неблагоразумное желаніе отказаться отъ выгоднаго будущаго. Ихъ жестокія слова терзали сердце слабой и легко поддающейся вліянію молодой двушки. Она вышла изъ дому навстрчу своему жениху въ уныломъ состояніи духа, съ заплаканными, красными, опухшими глазами. Джорджъ, увидя ее такою, съ негодованіемъ выслушалъ ея взволнованный разсказъ о всемъ случившемся.

— Держать для васъ экипажъ!— воскликнулъ онъ съ горькой насмшкой.— Неужели вашъ отецъ больше дорожитъ коляской въ одну лошадь, чмъ такой врной любовью, какъ моя? Право, такому молодцу, какъ Джибсъ, я бы не вврилъ даже моей собаки!

— Отецъ не такъ смотритъ на дло!— отвчала ему плачущая двушка.— Отецъ говоритъ, что если бы мы обвнчались, онъ былъ бы мн хорошимъ мужемъ. Я была бы леди, имла бы много нарядовъ, служанокъ! Отецъ такъ много думаетъ объ этомъ!

— Оно и видно! Но, дорогая, не позволяйте ему увлекать васъ! Сусанна, увряю васъ, не богатство и красивыя платья даютъ людямъ счастье, есть нчто лучшее, чмъ это. Милая моя,— говорилъ онъ, обращаясь къ ней и смотря на нее съ невыразимымъ волненіемъ,— я люблю васъ такъ сильно, правдиво, что если бы зналъ, если бы только зналъ, что для васъ было бы лучше выйти замужъ за этого человка, если бы я думалъ, что вы будете съ нимъ счастливе, чмъ со мною, я бы самъ отдалъ васъ ему, Сусанна! Да, я никогда бы даже близко не подошелъ къ вамъ! Я бы сдлалъ это, право!

Онъ замолчалъ и, поднявъ руку, торжественно повторилъ еще разъ:

— Я бы сдлалъ это! Но вы не можете быть счастливы съ нимъ. Вы будете несчастливы, можетъ быть, онъ даже будетъ съ вами дурно обращаться. Онъ не такой человкъ, который суметъ сдлать женщину счастливой. Я убжденъ въ этомъ такъ же, какъ въ томъ, что стою здсь. У него злое сердце, это видно, жестокое сердце! А я, все, что общаю, я исполню, это неизмнно. Я буду работать для васъ, рабски служить вамъ и… и любить васъ врною любовью.

Онъ привлекъ ее къ себ, а она, успокоенная его словами, съ любовью прижалась къ нему. Такъ шли они нсколько минутъ въ полномъ молчаніи.

— И знаете ли, дорогая,— прибавилъ Джорджъ,— у меня такая увренность въ себ, такая вра въ то, что когда мы будемъ съ вами мужемъ и женой, когда вы будете моей вполн и никто не сможетъ встать между нами — я выдвинусь, я позабочусь объ этомъ. Кто знаетъ, быть можетъ, вы даже будете имть свою коляску! Люди достигаютъ многаго, если у нихъ есть воля — право!

Сусанна съ восторгомъ и любовью смотрла на него. Она уважала его за его нравственную силу, тмъ боле, что сознавала свою собственную слабость.

— Мн не нужно экипажа,— шептала она,— мн ничего не нужно, кром васъ, Джорджъ. Разв вы не знаете, что не мн нужно это, а отцу.

Луна взошла, чудная блестящая, сентябрьская почти полная луна. Свтъ ея падалъ на влюбленныхъ. Они проходили черезъ тихій Соусенгерскій лсъ, полный торжественности и красоты. Молодые люди направлялись къ дому Сусанны. Не дошли они еще и до калитки Плашетъ, а ея милое личико уже снова освщала улыбка, они ршили между собой, что для избжанія новыхъ попытокъ со стороны Джибса и тяжелыхъ разговоровъ со старымъ Арчеромъ, Сусанна попроситъ родителей отпустить ее къ тетк, миссъ Дженъ Арчеръ, въ Ормистонъ. Сусанна могла бы пробыть у нея дв недли передъ свадьбой, которую они предполагали сдлать черезъ три недли. Сусанна привела въ исполненіе этотъ планъ. Джорджъ отправился на распродажу, назначенную въ другой части графства, чтобы закупить кое-что для ихъ новаго дома. Онъ ухалъ и получилъ отъ мистера Малькольмсона позволеніе остаться у одного изъ своихъ друзей до дня возвращенія Сусанны. Ему было пріятно провести это время не дома, потому что чмъ ближе подходилъ срокъ свадьбы, тмъ недружелюбне мать ею относилась къ его предполагавшейся женитьб. Она говорила, что нельзя ждать ничего добраго отъ союза съ двушкой избалованной и захваленной, что Сусанна не можетъ быть хорошей женой для простого трудящагося человка. Такія замчанія, не лишенныя основанія, были крайне непріятны влюбленному молодому человку, между нимъ и его матерью не разъ поднимались споры по этому поводу и подобныя ссоры не могли уменьшать полубезсознательной антипатіи, которую ощущала добрая женщина къ будущей жен сына.

Когда Джорджъ вернулся домой посл своего двухнедльнаго отпуска, вмсто ожидаемаго письма отъ невсты съ извщеніемъ о дн ея прибытія въ Плашетъ, онъ нашелъ письмо, написанное незнакомымъ ему почеркомъ, въ немъ стояли слдующія слова:

‘Джорджъ Идъ, васъ проводятъ, берегитесь Д. Д.

Доброжелатель’.

Встревоженный такимъ таинственнымъ сообщеніемъ, Джорджъ былъ одновременно непріятно удивленъ извстіемъ объ отсутствіи Джибса, который, какъ оказалось, ухалъ изъ Кемнера въ тотъ же самый день, какъ онъ самъ. Это показалось Джорджу подозрительнымъ, но Сусанна писала ему всего недлю тому назадъ и письмо ея дышало такой нжностью, что ему даже на минуту не пришла мысль усомниться въ ея врности. Однако, уже на слдующее утро, мать его подала ему пакетъ отъ фермера Арчера, въ пакет было письмо отъ тетки Сусанны. Она извщала, что два дня тому назадъ ея племянница убжала изъ дома и обвнчалась съ мистеромъ Джибсомъ. Двушка ушла, какъ это бывало и раньше, къ своей кузин, провести у нея день и не вернулась къ ночи, тогда вс ршили, что ее оставили переночевать тамъ. На слдующій день, вмсто нея самой, получилось извщеніе объ ея свадьб. Прочитавъ эту новость, Джорджъ сначала потерялъ всякую способность чувствовать, потомъ ему представилось это невозможнымъ. Должно быть тутъ кроется ошибка, это слишкомъ невозможная вещь! Его отецъ со слезами на честныхъ глазахъ сталъ умолять его стойко перенести тяжелый ударъ, а мать съ негодованіемъ объявила, что нельзя жалть о двушк, которая такъ поступила. Молодой человкъ молчалъ, полуокаменвъ. Такая неврность казалась невозможной его честному прямому сердцу. Черезъ полчаса явилось новое подтвержденіе, посл котораго нельзя было боле сомнваться. Пришелъ Джемсъ Уилькинсъ, слуга мистера Джибса, осклабившись и съ важностью подалъ онъ Джорджу письмо, которое онъ получилъ вмст съ письмомъ отъ своего господина. Джорджу писала Сусанна, внизу страницы стояло ея новое имя.

‘Я знаю,— писала она,— что вы никогда не найдете извиненія моему поступку, знаю, что вы будете ненавидть и презирать меня такъ же сильно, какъ прежде любили и врили мн. Сознаюсь, я поступила дурно, очень дурно съ вами и даже не прошу васъ простить мн. Понимаю, что вы не можете сдлать этого, но, прошу васъ, удержитесь отъ мести, вдь это не поможетъ вернуть прошлаго. Джорджъ, если вы когда-нибудь любили меня, выслушайте то, о чемъ я теперь прошу васъ. Я не могу ждать ничего отъ васъ, кром ненависти и презрнія, пусть такъ и будетъ, только умоляю васъ не мстите никому за мой дурной поступокъ. Забудьте обо мн, это будетъ лучше для обоихъ насъ. Зачмъ мы съ вами встртились?’

Еще многое было въ письм въ томъ же род: слабыя, самоосуждающія слова, полныя боязни, мольбы и недостойныхъ опасеній мести со стороны Джорджа. Онъ смотрлъ на письмо, держа его въ своихъ сильныхъ рукахъ, которыя служили бы ей съ такой врностью, съ такой силой. Не произнеся ни слова, онъ подалъ письмо отцу и вышелъ изъ комнаты. Слышно было, какъ онъ поднялся по лстниц, заперся въ своей маленькой каморк, потомъ все стихло.

Нсколько времени спустя, мать его пошла къ нему. Она успокоилась относительно Сусанны и теперь нжно сожалла сына, видя, какъ онъ страдаетъ. Джорджъ сидлъ подл окна и держалъ на колняхъ высохшую втку хмеля. Старая женщина подошла къ нему и прильнула своей щекой къ его лицу.

— Терпи,— говорила она съ глубокимъ чувствомъ.— Старайся врить, надйся на вру, она подкрпитъ тебя. Тяжело перенести это, я знаю, страшно тяжело и горько, но для своихъ старыхъ родителей, которые тебя такъ любятъ, старайся твердо перенести тяжелое испытаніе.

Онъ взглянулъ на нее холодными, сухими глазами.

— Я самъ хочу этого,— сказалъ онъ жесткимъ голосомъ,— разв вы не видите, что я стараюсь быть спокойнымъ.

Взглядъ его былъ тупъ и безнадеженъ. Можетъ быть, если она будетъ продолжать молить его, ей удастся вызвать его слезы и ему станетъ легче на сердц?

— Она была недостойна тебя, мой мальчикъ. Я говорила теб.

Но Джорджъ остановилъ мать суровымъ движеніемъ.

— Мать, съ этого часа ни слова боле не говори ни о томъ, что случилось, ни о ней. То, что она сдлала, еще не такъ дурно. Я бодръ! Вы и отецъ не замтите во мн никакой перемны, если будете остерегаться произносить ея имя. Она обратила мое сердце въ камень, вотъ и все. Неважное дло!

Молодой человкъ приложилъ руку къ широкой груди и вздохнулъ, глубокимъ, задыхающимся вздохомъ.

— Сегодня утромъ во мн билось живое сердце, теперь оно превратилось въ холодный камень. Но въ этомъ нтъ большой бды.

— О, не говори такъ, мой дорогой!— воскликнула его мать, громко зарыдавъ и обнимая его.— Меня убиваютъ твои слова.

Онъ ласково отвелъ руки матери, поцловавъ ее въ щеку, и повелъ къ двери.

— Теперь мн нужно идти работать,— сказалъ онъ, сходя съ лстницы передъ нею. Онъ твердыми шагами вышелъ изъ дому.— Съ этого часа никто боле не слыхалъ, чтобы онъ говорилъ о Сусанн Джибсъ, никогда боле не справлялся онъ о томъ, какъ она живетъ въ Ормистон, никогда не упоминалъ онъ о ней со своими родными. Онъ избгалъ встрчи съ Арчерами и бывалъ сдержанъ и молчаливъ со своими. Казалось, будто Сусанна никогда не существовала для него. Съ этого времени онъ совершенно перемнился. Обязанности свои онъ исполнялъ попрежнему дятельно и внимательно, но занимался ими угрюмо, сурово, какъ необходимымъ скучнымъ дломъ. Никто не видлъ, чтобы онъ улыбался, ни одной веселой шутки не сорвалось съ его губъ. Серьезный и неуступчивый, онъ велъ суровую жизнь, не желая ничьей симпатіи, и самъ не симпатизируя никому, избгая всякаго знакомства и общества, кром своихъ родителей. Печальный, одинокій человкъ! Между тмъ было объявлено, что усадьба Джибса сдается въ наемъ, ее взяли какіе-то чужіе люди. Три года не было ничего слышно ни о владльц имнія, ни о его жен. Наконецъ, однажды прошелъ слухъ, что ихъ ожидаютъ въ скоромъ времени и эта новость сильно взволновала, жителей маленькой деревни. Джибсы пріхали. Вскор оказалось, что время отъ времени доходившія всти о ихъ жизни были вполн основательны.

Вышло наружу (всегда такія вещи длаются извстными), что Джибсъ дурно обращается со своей молодой женой, что союзъ ихъ, въ который онъ вступилъ по любви, оказался несчастнымъ. Отецъ и братья ея, не разъ бывшіе у Сусанны, всегда были страшно сдержаны въ своихъ разсказахъ о жизни Джибсовъ. Ходили толки, будто старый фермеръ теперь такъ же жаловался на неудачное замужество дочери, какъ раньше сильно желалъ его. Многіе удивились при вид Сусанны. Она стала своей собственной тнью. Все еще прелестная, Сусанна казалась надломанной, приниженной, блдной. Цвтущій видъ ея исчезъ, веселость и живость пропали. На ея хорошенькихъ губкахъ являлась улыбка только когда она играла со своимъ сыномъ, блокурымъ мальчикомъ, своимъ живымъ портретомъ. Даже въ отношеніяхъ къ сыну молодая женщина была безжалостно стснена, мучитель ея нердко выгонялъ мальчика изъ комнаты съ ругательствами, запрещая ей слдовать за ребенкомъ въ дтскую.

Несмотря на то, что Джибсы и Идъ были близкими сосдями, Джорджъ не скоро встртилъ свою прежнюю любовь. Онъ никогда не бывалъ въ Кемнерской церкви (да и ни въ какой другой). Она же выходила изъ дому только, когда здила со своимъ мужемъ или ходила черезъ Соусенгерскій лсъ къ отцу. Джорджъ могъ бы увидть, какъ она прозжала мимо дома его отца на лошади, высоко вскидывавшей ноги, которая, казалось, каждую минуту была готова понести, но онъ никогда не смотрлъ на нее и не отвчалъ на замчанія матери о ней или о ея нарядахъ. Самъ онъ никогда не упоминалъ о Сусанн, но не могъ запретить другимъ говорить о ней, не могъ приказать своимъ ушамъ не слушать. Джибсы и ихъ дла продолжали преслдовать его. Хозяйскіе рабочіе постоянно говорили о грубости мужа, мальчикъ изъ булочной постоянно разсказывалъ о ругательствахъ, которыя онъ не разъ слышалъ, даже объ ударахъ, свидтелемъ которыхъ онъ былъ, когда Джибсъ бывалъ возбужденъ виномъ боле обыкновеннаго. Говорилось, будто бдная запутанная жена только изъ страха того, что можетъ случиться, не ршалась просить защиты суда противъ бшенства мужа. Джорджъ не могъ заткнуть себ ушей и слушалъ все это, люди поговаривали, что въ такія минуты выраженіе его глазъ бывало такимъ, что лучше было не смотрть въ нихъ.

Однажды въ воскресенье, когда Идъ сидли за скромнымъ обдомъ, послышался стукъ экипажа, хавшаго съ безумной быстротой мимо ихъ дома. Мистриссъ Идъ взяла свою палку и, несмотря на хромоту, подошла къ окну.

— Такъ я и думала,— замтила она,— это Джибсъ детъ въ Тенельмъ и опять пьяный, какъ всегда. Смотрите, какъ онъ хлещетъ лошадь, а вдь съ нимъ его маленькій мальчикъ. Право, онъ, кажется, не усмирится до тхъ поръ, пока не сломаетъ шеи этому ребенку или его матери. Симонсъ говоритъ…

Она прервала свою рчь, почувствовавъ дыханіе сына на своей щек.

Дйствительно, онъ подошелъ къ окну и, перегибаясь черезъ нея, угрюмо смотрлъ на сидвшихъ въ экипаж, они неслись съ холма по дорог въ Тенельмъ.

— Я бы желалъ, чтобы онъ сломалъ свою собственную шею,— прошепталъ Джорджъ сквозь зубы.

— Ахъ, Джорджъ, Джорджъ, не говори такихъ вещей!— воскликнула мистриссъ Идъ съ поблднвшимъ, разстроеннымъ лицомъ.— Это не по-христіански. Намъ всмъ нужно покаяться и наша судьба въ Божьихъ рукахъ.

— Если бы ты ходилъ въ церковь, сынъ мой, и не забывалъ про нее, какъ ты это длаешь,— строго сказалъ ему отецъ,— въ твоемъ сердц жили бы чувства добре и лучше. Дурныя чувства не поведутъ къ счастью, попомни мои слова.

Джорджъ вернулся было на прежнее мсто, но снова всталъ, услыхавъ слова отца.

— Церковь!— воскликнулъ онъ громкимъ, рзкимъ голосомъ.— Однажды я пошелъ въ церковь, но меня въ нее не пустили. Больше туда я не пойду. Вы думаете,— продолжалъ онъ,— что если я работаю, такъ значитъ спокоенъ? Вы думаете я забылъ? Забылъ!— Онъ ударилъ сжатымъ кулакомъ по столу со страшной силой.— Я говорилъ вамъ, когда я забуду, не раньше, чмъ буду лежать совершенно окоченлымъ въ моемъ гробу! Оставь, оставь!— обратился въ къ матери, которая хотла остановить его.— Ты желаешь мн добра, я знаю это, но, къ сожалнію, женщины не понимаютъ, когда можно говорить и когда нужно молчать. Вы бы сдлали лучше, если бы никогда не упоминали объ имени этого негодяя и не говорили о церкви.

Проговоривъ все это, онъ вышелъ изъ комнаты и изъ дому. Изъ всего слышаннаго мистриссъ Идъ вывела грустное заключеніе, что Джорджъ злопамятенъ и неблагочестивъ. Ей казалось, что онъ на дорог къ полной гибели. Старуха послала къ мистеру Муррею, ректору, прося его постить ее въ одинъ изъ слдующихъ дней, такъ какъ она была очень смущена. Мистриссъ Идъ надялась на его доброту и ждала его, она чувствовала себя въ большой тревог. Но мистеръ Муррей былъ боленъ и не могъ явиться на ея призывъ ране двухъ недль. Между тмъ произошли новыя событія. Всмъ было извстно, что одно изъ самыхъ большихъ испытаній мистриссъ Джибсъ состояло въ томъ, что ея мужъ изъ упрямства продолжалъ брать съ собою въ поздки своего маленькаго сына. Какъ вс думали, онъ каждый разъ рисковалъ его жизнью. Между родителями по этому поводу происходили страшныя сцены, чмъ больше она умоляла и плакала, тмъ больше онъ упрямился. Разъ, чтобы еще сильне напугать бдную женщину, онъ посадилъ мальчика одного въ экипажъ и далъ ему въ руки кнутъ. Самъ онъ стоялъ подл двери дома, слабо держа возжи и смясь надъ страхомъ жены. Въ ужас молодая женщина умоляла его ссть въ экипажъ или позволить ей сдлать это. Внезапно съ сосдняго поля донесся звукъ выстрла, лошадь испугалась и, выдернувъ возжи изъ рукъ полупьянаго Джибса, дико бросилась впередъ, мальчикъ выронилъ кнутъ прямо на спину лошади и она начала бситься еще больше, сильными толчками бднаго ребенка сбросило на дно экипажа и онъ лежалъ, наполовину оглушенный.

Въ это время Джорджъ былъ вблизи, онъ бросился къ несущейся лошади, со всею своей могучей силой схватилъ волочившіяся возжи и, несмотря на то, что его частью тянуло, частью несло, держалъ ихъ изо всей силы. Наконецъ, лошадь, запутавшись ногами въ возжахъ, грохнулась на землю и лежала ошеломленная, безъ движенія. Джорджъ свалился, онъ счастливо отдлался всего нсколькими ничтожными ушибами. Испуганный и кричавшій ребенокъ оказался также невредимымъ. Меньше чмъ черезъ пять минутъ чуть не вся деревня собралась къ мсту происшествія, вс разспрашивали Джорджа, поздравляли его, восторгались имъ.

Сусанна, прижимая къ груди свое спасенное дитя, съ глазами, полными слезъ, покрывала руки Джорджа лихорадочными поцлуями.

— Благослови васъ, Боже! Благослови васъ!— повторяла она, истерически рыдая.— Вы спасли жизнь моего дорогого малютки! Если бы не вы, онъ бы, вроятно, погибъ. Какъ могу я когда-либо…

Грубая рука съ силой оттолкнула ее въ сторону.

— Ну, что вы еще теперь тутъ длаете?— послышался рзкій окликъ Джибса. Онъ прибавилъ еще нсколько ругательствъ.— Оставьте этого малаго или я… Что вы съ ума, что ли сошли, потому что вдь изъ-за него охрометъ теперь лошадь и ее придется застрлить.

Несчастная женщина опустилась на скамейку и истерически зарыдала.

— Стыдно, стыдно!— раздавалось вокрутъ нихъ въ толп.

Когда Сусанна благодарила Джорджа, онъ холодно смотрлъ на нее и старался высвободить свои руки изъ ея пожатій, теперь, увидя Джибса, молодой Идъ сказалъ:

— Тотъ, кто убьетъ это животное, сдлаетъ хорошее дло, а еще лучше сдлаетъ тотъ, кто застрлитъ васъ самихъ, какъ бшеную собаку.

Вс слышали эти слова, вс содрогнулись при взгляд на Джорджа. Казалось, вся затаенная злоба и вражда, накопившіяся въ теченіе трехъ лтъ, сосредоточились въ его дикомъ, полномъ негодованія взор.

Два дня спустя мистеръ Муррей навстилъ мистриссъ Идъ, желая выразить ей свое сочувствіе и удивленіе по поводу храбраго поступка ея сына. Онъ засталъ ее очень нездоровой, со дня происшествія она не сомкнула глазъ. Ей передали о томъ, что говорилъ Джорджъ, о томъ, какой страшный взглядъ былъ въ его глазахъ, и это сильно мучило ее. Добрый пасторъ, быть можетъ, утшитъ и поддержитъ ее. Старикъ употребилъ вс старанія, чтобы уговорить и вразумить Джорджа, но напрасно. Молодой человкъ отвчалъ ему почтительно и въ то же время довольно рзко, говоря, что до тхъ поръ, пока онъ исполняетъ свои обязанности хорошо, пока не причиняетъ никому вреда, онъ иметъ полное право поступать какъ ему угодно въ длахъ, касающихся лично его. Одно изъ принятыхъ имъ ршеній — никогда боле не входить въ церковь.

— На вашу долго выпало жестокое испытаніе, мой добрый другъ,— сказалъ мистеръ Муррей,— тяжелое и таинственное испытаніе. Но я еще разъ говорю вамъ, нужно имть вру. Въ ней есть необъяснимая и невидимая сила.

— Было бы странно, если бы я не была глубоко благодарна небу за то, что онъ спасся,— сказала миссисъ Идъ и прибавила:— Хуже всего, если бы мой милый мальчикъ остался такимъ мстительнымъ и безпощаднымъ, каковъ онъ теперь. Но вы видите, сэръ.

Ея горячую рчь, прервалъ стукъ въ дверь. Вошелъ сынъ мистера Бича, сосдняго мясника. Увидя пастора, сидящаго рядомъ съ мистриссъ Идъ, молодой человкъ неловко поклонился, смущенно поглядывая на присутствующихъ.

— Сегодня мн ничего не нужно, благодарю васъ, Джимъ,— сказала мистриссъ Идъ, потомъ, изумленная необыкновеннымъ выраженіемъ лица молодого человка, прибавила:— Скажите, можетъ быть, мистеръ Бичъ чувствуетъ себя сегодня не хорошо? Судя по вашему виду, кажется, будто это такъ.

— Я немного взволнованъ,— отвтилъ Джимъ, отирая свой влажный лобъ.— Я только-что видлъ его, это и взволновало меня такъ сильно.

— Его, кого же?

— Да разв вы не слыхали, сэръ! Сегодня въ Соусенгерскомъ лсу нашли мертвое тло Джибса. Его убили прошлой ночью. Говорятъ…

— Джибсъ убитъ!

Въ страшномъ ужас вс умолкли.

— Его трупъ перенесли въ ‘Гербъ Дунстана’ и я тамъ видлъ его!

Мистриссъ Идъ страшно поблднла, ей сдлалось дурно и пасторъ сталъ звать служанку Джемину. Но двушка заинтересовалась страшной новостью и убжала къ дому Джибсовъ. Народъ толковалъ о случившемся, вс удивлялись, догадывались, испуганно взглядывали на дверь въ высокой стн. Ея порогъ только разъ увидитъ хозяина, а именно, когда его вынесутъ изъ дому въ гробу.

Скоро гостиная родителей Джорджа наполнилась народомъ. Многіе изъ обитателей деревни явились къ нимъ въ домъ, врядъ ли кто-либо изъ нихъ согласился бы объяснить почему. Симонъ Идъ пришелъ однимъ изъ первыхъ, онъ всми силами старался успокоить и утшить свою бдную перепуганную жену, которая до сихъ поръ невполн ясно понимала, что именно случилось. Слышались разспросы, описывалось положеніе, въ которомъ нашли тло, говорилось о томъ, что карманы покойника были опустошены, что Джибсъ получилъ страшный ударъ сзади, высказывались предположенія о времени совершенія убійства, вс говорили сразу. Но вотъ раздались шаги и среди волнующейся и шумящей толпы, явился Джорджъ.

Внезапно тишина смнила безпорядочный говоръ. Молодой Идъ, конечно, не могъ не слышать голосовъ, входя въ комнату. Что-то зловщее было въ наступившемъ молчанія, не нужно было и спрашивать молодого человка знаетъ ли онъ о случившемся. Его лицо было блдно, какъ смерть, разстерянный, полный значенія видъ его, ясно указывалъ, до чего онъ подавленъ ужасомъ. Первыя слова Джорджа, тихія и произнесенныя, какъ бы безсознательно, впослдствіи долго припоминались и повторялись.

— Я желалъ бы лучше, чтобы не Джибса, а меня нашли мертвымъ въ лсу.

Вскор начали обнаруживаться различныя обстоятельства, которыя навлекли на Джорджа сильное подозрніе и словно стью опутали его. Гордая вра въ невинность сына поддерживала Симона, и это трогало даже тхъ, кто не раздлялъ его убжденія. Старикъ твердо врилъ въ то, что Провидніе поможетъ восторжествовать правд и невинности. Несчастная слабая мать, изнуренная болзнью, подавленная воспоминаніемъ о странныхъ взглядахъ и словахъ сына, которыя она всею душою хотла бы забыть, могла лишь плакать и въ несвязныхъ словахъ молить небо.

Джорджа арестовали, онъ не сопротивлялся. Твердо, безъ всякаго раздраженія, онъ объявилъ себя невиннымъ и съ этой минуты не произнесъ боле ни слова. Лицо его конвульсивно сжалось, когда уходя онъ протянулъ на прощаніе руку отцу и взглянулъ на блдное лицо матери, упавшей въ обморокъ при вид полицейскихъ. Молодой человкъ скоро овладлъ собой и твердымъ шагомъ послдовалъ за офицеромъ. На его лиц лежало сосредоточенное, мрачное выраженіе.

Тло убитаго было найдено около десяти часовъ утра однимъ фермеромъ, который халъ по дорог въ Плашетъ. Онъ услыхалъ вой собаки Джибса, пошелъ на ея голосъ и такимъ образомъ набрелъ на мсто убійства. Убитый лежалъ въ кустахъ, въ нсколькихъ шагахъ отъ тропинки, которая идетъ отъ калитки, уже часто упоминавшейся въ этомъ разсказ, черезъ лсъ въ Плашетъ. Очевидно, тло оттащили туда. Слды бшеной борьбы виднлись на тропинк и вокругъ нея, можно было также замтить кровавыя пятна, вроятно, кровь вытекла изъ раны, полученной убитымъ. Ему нанесли ударъ сзади, тяжелымъ, хотя и не острымъ предметомъ. Джибса нашли безъ признаковъ жизни, и медицинское слдствіе показало, что несчастный умеръ за одиннадцать или двнадцать часовъ до той минуты, какъ нашли его тло. Карманы оказались вывернутыми, часы и кошелекъ исчезли, съ его пальца сняли кольцо съ печатью. Слуга Джибса, Джемсъ, и его служанка Бригитта Уильямсъ показали, что ихъ хозяинъ ушелъ изъ дому въ ночь убійства, въ двадцать минутъ десятаго или около того и, противъ обыкновенія, былъ трезвъ. Уходя, онъ поврилъ свои часы по кухоннымъ часамъ и сказалъ, что пойдетъ сперва въ ‘Гербъ Дунстана’, а потомъ въ Плашетъ. Никто изъ домашнихъ не удивлялся, что онъ не вернулся къ ночи, онъ часто и раньше не приходилъ до утра и бралъ всегда съ собою складной ключъ отъ калитки.

Симонъ Идъ, его жена и служанка, вс заявляли, что Джорджъ вернулся домой въ ночь преступленія въ девять часовъ, уйдя изъ дома посл чая, ничего необыкновеннаго не было замтно ни въ манерахъ его, ни въ поведеніи, онъ ужиналъ со всми и оставался съ родителями до десяти часовъ, посл вся семья разошлась спать. На слдующее утро, Джемина, вставъ раньше обыкновеннаго, видла, какъ Джорджъ сошелъ внизъ изъ своей комнаты. На его лвой рук былъ слдъ свжаго порза, Джорджъ говорилъ, что поранилъ руку, когда рзалъ складнымъ ножомъ сыръ съ хлбомъ, тмъ же онъ объяснилъ нкоторые слды крови на внутренней сторон рукава его сюртука и на панталонахъ. Изъ вещей, принадлежащихъ убитому, у Джорджа нашли только маленькій карандашъ, помченный буквами Д. Д. и тремя зарубками.

Іовъ Бретель, кузнецъ, показалъ, что Джибсъ давалъ ему карандашъ въ день передъ убійствомъ. Кузнецъ говорилъ, что помнитъ и зарубки, и поставленныя буквы и утверждалъ, что карандашъ, найденный у арестованнаго, былъ тотъ самый, который онъ чинилъ. Джорджъ замтилъ, что поднялъ карандашъ на лугу, и не зналъ, кому онъ принадлежалъ раньше.

Изъ перекрестныхъ допросовъ выяснилось, что утромъ въ день убійства произошла особенно сильная ссора между Джибсомъ и его женой, многіе слышали, какъ посл ссоры мистриссъ Джибсъ говорила, что она не можетъ доле выносить такую ужасную жизнь, что она знаетъ, у кого искать помощи и защиты, потомъ вскор она послала съ сыномъ сосда Джорджу письмо. Вечеромъ, спустя нсколько минутъ посл ухода мужа, она тоже ушла изъ дому и пробыла въ отсутствіи около трехъ четвертей часа, вернувшись, прошла къ себ въ спальню и не выходила оттуда до утра, до той поры, пока не пришло извстіе о томъ, что тло ея мужа найдено въ лсу.

Слдователь тщетно старался допытаться, куда она уходила въ вечеръ преступленія, никакого отвта нельзя было добиться отъ молодой женщины, во время допроса ей такъ часто длалось дурно, что она говорила сбивчиво и неясно.

Джорджъ признавалъ, что въ вечеръ преступленія онъ пошелъ въ Соусенгерскій лсъ приблизительно около сорока минутъ девятаго, но отказывался открыть, зачмъ отправился туда, онъ утверждалъ, что оставался въ лсу не боле четверти часа, молодой человкъ замтилъ, что когда онъ выходилъ изъ калитки, то издали видлъ Джибса, и съ собакой, повидимому, Джибсъ направлялся тоже къ калитк. Луна свтила такъ ярко, что онъ разглядлъ его совершенно отчетливо. Чтобы избжать встрчи съ нимъ, Джорджъ пошелъ по дорог въ Дрингъ и прошелъ до вертящейся калитки, потомъ повернулъ внизъ и вернулся домой въ девять часовъ, не встртивъ по дорог ни души.

Слдующія обстоятельства говорили въ пользу арестованнаго:

1) Три правдивые свидтели утверждали, что молодой человкъ вернулся домой въ девять часовъ и ужиналъ съ ними безъ малйшаго признака волненія и возбужденія.

2) Для совершенія убійства и скрытія вещей убитаго было слишкомъ мало времени.

3) До сихъ поръ молодой человкъ отличался высокой нравственностью и порядочностью.

Уликами противъ него служили:

1) Порзъ на его рук и слды крови, замченные на его плать.

2) Карандашъ Джибса, найденный у него.

3) Нежеланіе объяснить, гд онъ провелъ тридцать минутъ, прошедшія между временемъ, въ которое Джибсъ оставилъ гостиницу ‘Гербъ Дунстана’, и возвращеніемъ его, Джорджа, домой.

4) Крайняя вражда, какъ было всмъ извстно, существовавшая между нимъ и убитымъ, слова, выражавшія пожеланія смерти Джибсу и слышанныя отъ него нсколько разъ.

Содержатель гостиницы ‘Гербъ Дунстана’ говорилъ, что Джибсъ собрался идти въ Плашетъ нсколько минутъ поздне половины девятаго. Надо было употребить четыре или пять минутъ на то, чтобы дойти умреннымъ шагомъ отъ гостиницы до того мста, гд было найдено тло убитаго. Если убійство было совершено Джорджемъ, то при самомъ быстромъ бг домой у него оставалось всего двадцать четыре или двадцать пять минутъ на совершеніе преступленія, если же онъ возвращался домой обыкновеннымъ шагомъ, онъ долженъ былъ совершить убійство всего въ теченіе девятнадцати или двадцати минутъ.

Относительно судей подсудимый держался суровымъ и даже вызывающимъ образомъ, волненія въ немъ замтно не было. Было ршено, что его будутъ судить въ слдующую сессію.

Между тмъ мнніе жителей Кемнера относительно Джорджа рзко раздлилось. Онъ никогда не пользовался популярностью, а въ теченіе трехъ лтъ, полныхъ для него тяжелыхъ испытаній, онъ велъ себя такъ сдержанно, что это отдалило отъ него и тхъ, которые симпатизировали ему, вс его уважали, и однако, о немъ установилось мнніе, какъ о человк съ необыкновенно сильными страстями, непоколебимомъ въ злоб. Въ общемъ, многіе, знавшіе его хорошо, врили въ то, что, терзаемый дикой злобой, мучимый страданіями когда-то нжнолюбимой женщины и всми несправедливостями къ нему лично, онъ ршился на убійство, отомстивъ за-разъ за себя и за все. Джорджъ, какъ думали, могъ ускользнуть изъ отцовскаго дома, пользуясь темнотою ночи, выслдить, убить Джибса, возвращавшагося изъ Плашета, и скрыть или уничтожить вещи, украденныя нарочно, чтобы отвести подозрніе отъ истинной причины преступленія.

Долго, долго вспоминали объ этомъ процесс, вслдствіе того, что онъ сильно волновалъ окрестныхъ жителей и потому, что во всей Англіи съ интересомъ слдили за нимъ. Лучшій адвокатъ былъ приглашенъ защищать Джорджа, мистеръ Малькольмсонъ врилъ въ невиновность молодого человка и не жаллъ никакихъ издержекъ, онъ прилагалъ вс старанія, чтобы только помочь его длу. Джорджъ совершенно спокойно стоялъ передъ судомъ, множество глазъ было жадно приковано къ нему. Страшно измнившаяся наружность молодого человка поразила даже самыхъ равнодушныхъ зрителей, возбудила сочувствіе и состраданіе къ нему. Возможно даже, что его видъ подйствовалъ на судей больше, нежели поразительно-убдительная рчь защитника, краснорчіе котораго давно ослабилось.

Очевидно, Джорджъ много выстрадалъ, онъ сильно состарился за нсколько послднихъ недль. Волосы его посдли, одежда висла на исхудавшемъ тл. Прежде онъ былъ сильнымъ и могучимъ, а теперь стоялъ блдный, угрюмый, слабый, даже выраженіе его лица измнилось: въ немъ не было больше и слда суровой непреклонности.

Когда прозвучали слова: ‘Не виновенъ’, въ зал, наполненномъ народомъ, пронесся одинъ общій вздохъ облегченія, но не раздалось ни апплодисментовъ, ни криковъ радости и благодарности. Тихо, съ опущенными глазами, точно отверженный, Джорджъ вернулся домой со своимъ отцомъ. Мать ждала его дома и молилась о его освобожденіи.

Вс ожидали, что даже въ случа оправданія молодой человкъ удетъ изъ Кемнера и будетъ искать себ счастья гд-нибудь въ другомъ мст. Но упорный характеръ Джорджа заставилъ его остаться и пойти навстрчу общественному мннію. Въ первое же воскресенье Джорджъ, на удивленіе всмъ, появился въ церкви и слъ въ сторон, точно не желая выставляться. Съ этой поры онъ всегда неизмнно являлся въ церковь, кром этого и другія перемны произошли въ его поведеніи. Угрюмость молодого человка совершенно пропала, онъ сталъ покорнымъ, терпливымъ. Всмъ, кто обходился съ нимъ хорошо, онъ выказывалъ трогательную благодарность, будто сознавая себя недостойнымъ вниманія и вжливаго обхожденіи. Его привязанность къ родителямъ походила на обожаніе, цлые дни проводилъ онъ въ тяжелой работ, а по вечерамъ, углубившись въ чтеніе книги, часто просиживалъ до поздней ночи. Никогда не вспоминалъ Джорджъ о прошломъ, но и не забывалъ его ни на минуту, печальный, несравненно боле печальный, чмъ прежде, молодой человкъ никогда не раздражался, ни злобы, ни гнва не было боле въ немъ.

Такимъ сталъ Джорджъ Идъ. Издали, встрчая его, слдя за нимъ глазами, люди спрашивали другъ друга шепотомъ: ‘Неужели онъ сдлалъ это?’ Джорджъ и Сусанна не встртились ни разу. Она долго пролежала въ опасной болзни въ дом Арчера, такъ какъ посл страшнаго событія она осталась у родителей. Старый фермеръ былъ хорошо наказанъ за свое жадное желаніе получить богатство Джибса, оказалось, что тотъ завщалъ своей жен всего пятьдесятъ фунтовъ въ годъ и то оговорившись, что она ихъ потеряетъ въ случа вторичнаго замужества. Прошло около двнадцати мсяцевъ посл всхъ случившихся событій.

Въ чудную свтлую лунную ночь, мистеръ Муррей сидлъ у себя въ библіотек, слуга вошелъ къ нему и сообщилъ, что какой-то незнакомецъ, который назвалъ себя Люкъ Уильямсъ, проситъ позволенія войти и поговорить съ нимъ. Было уже поздне десяти часовъ, а пасторъ всегда принималъ въ извстные ранніе часы.

— Велите ему придти завтра утромъ,— сказалъ онъ,— теперь не подходящее время для дловыхъ разговоровъ.

— Я говорилъ это ему, сэръ,— отвтилъ слуга,— но онъ возразилъ мн, что его дла нельзя отложить ни на одинъ часъ.

— Онъ нищій?

— Нтъ, онъ не проситъ, сэръ, но видъ у него странный, очень странный.

— Впустите его сюда.

Неизвстный поститель вошелъ, поистин это былъ странный человкъ — блдный, съ впалыми глазами, истощенный, мучительный кашель заставлялъ его страдать и задыхаться, видимо, у него была сильнйшая чахотка. Онъ смотрлъ на мистера Муррея со страннымъ дикимъ выраженіемъ, мистеръ Муррей тоже смотрлъ на него.

— Что же?— Незнакомецъ покосился на слугу.—Выйдите изъ комнаты, Робертъ.

Слуга вышелъ, но остался по близости, на всякій случай.

— Странный часъ вы выбрали, чтобы безпокоить меня.— Вамъ нужно мн сказать что-либо?

— Вы правы, сэръ, это странный часъ для разговоровъ, но причина, моего прихода еще странне.

Незнакомецъ повернулся къ окну, занавски не были задернуты, онъ сталъ смотрть на полную октябрьскую луну. Маленькая скромная церковь, скромные надгробные камни, вся тихая спокойная картинка была залита торжественнымъ октябрьскимъ луннымъ свтомъ.

— Что же?— еще разъ спросилъ Муррей.

Но незнакомецъ не отвчалъ и не отводилъ глазъ отъ неба.

— Да,— вздрагивая, началъ онъ,— луна свтила такъ же… такъ же, какъ теперь въ ту ночь, въ ночь убійства. Это было такъ. Она свтила прямо въ его лицо, въ лицо Джибса, когда онъ лежалъ… Она освщала его открытые глаза. Я никакъ не могъ заставить ихъ закрыться, что я ни длалъ, они неотступно смотрли на меня. Съ тхъ поръ я ни разу не видалъ луннаго сіянія до сегодняшней ночи. Я пришелъ отдаться въ ваши руки. Всегда я чувствовалъ, что слдуетъ поступить такимъ образомъ. Это лучше, лучше…

— Вы убили Джибса? Вы?

— Да, я. Сегодня ночью я ходилъ на то ужасное мсто, мн чудилось, что я долженъ снова увидть его и опять увидалъ его глаза, такъ же ясно, какъ я вижу васъ — открытые, освщенные луннымъ свтомъ, глаза… Ахъ, ужасное видніе!

— Вы, повидимому, такъ взволнованы, такъ больны… Можетъ быть…

— Вы сомнваетесь въ моихъ словахъ? Если бы я могъ самъ усумниться во всемъ! Смотрите сюда.

Дрожащей, исхудалой рукой онъ вынулъ изъ кармана часы, перстень и кошелекъ, принадлежавшіе Джибсу, несчастный положилъ вещи на столъ. Мистеръ Муррей узналъ ихъ.

— Деньги я истратилъ,— тихо сказалъ Уильямсъ.— Да тамъ и было всего нсколько шиллинговъ, я тогда очень сильно нуждался.

Сказавъ все это, Уильямсъ съ тяжелымъ вздохомъ опустился на стулъ. Мистеръ Муррей далъ ему выпить подкрпляющаго питья, и спустя нсколько минутъ, Вильямсъ пришелъ въ себя. Его впалые глаза смотрли на лунный свтъ и онъ ежеминутно вздрагивалъ, разсказывая о томъ, какъ онъ дошелъ до убійства.

Онъ прежде былъ связанъ съ Джибсомъ однимъ весьма неблаговиднымъ денежнымъ дломъ, которое окончилось полнымъ разореніемъ Уильямса. Онъ страшно нуждался, Джибсъ общалъ ему большую сумму съ тмъ, чтобы онъ помогъ ему завладть Сусанной. Когда она и Джорджъ согласились разстаться до времени свадьбы, оба союзника послдовали за нею въ Ормистонъ. Они помстились въ нижней части города и стали зорко слдить за каждымъ движеніемъ молодой двушки. Убдившись, что Сусанна намрена провести день у кузины, они послали къ ней одну преданную имъ женщину, чтобы та подстерегла Сусанну на дорог и передала ей письмо. Письмо было написано отъ имени Джорджа Идъ. Джорджъ будто бы умолялъ молодую двушку немедленно поспшить къ нему, такъ какъ онъ раненъ во время несчастія, случившагося на желзной дорог, говорилъ, что, вроятно, ему остается жить всего нсколько часовъ. На такой призывъ несчастная Сусанна поспшила за подосланной женщиной и, ничего не подозрвая, вошла въ невзрачный домъ, въ предмсть города. Тамъ ее встртили Джибсъ и Уильямсъ. Дверь была тотчасъ же заперта за нею, и Сусанна узнала, о выдумк, сочиненной ими для того, чтобы заманить ее и предать ее въ ихъ власть. Джибсъ и Уильямсъ сказали ей, что она теперь находится въ такомъ мст, гд на ея крики, если ихъ даже услышатъ, никто не обратитъ вниманія. Она не должна даже надяться убжать отсюда, и день и ночь ее будутъ стеречь они или ихъ помощники, пока она не согласится сдлаться женой Джибса. Джибсъ, уснащая свою рчь страшными проклятіями, прибавилъ еще, что еслибы даже ее свадьба съ Джорджемъ Идъ состоялась, онъ бы застрлилъ Джорджа на обратномъ пути изъ церкви. Обезумвшая отъ ужаса и изумленія, вполн безпомощная, несчастная двушка долго сопротивлялась, даже дольше, чмъ можно было ожидать отъ такого слабаго созданья. Наконецъ, видя себя подъ безпрерывнымъ присмотромъ, дрожа отъ страшныхъ угрозъ и наведеннаго на нея дула пистолета, Сусанна потеряла всякую силу воли и написала подъ диктовку своего мучителя письма — возлюбленному и тетк, извщая ихъ о своей свадьб съ Джибсомь. Въ дйствительности, истерзанная и измученная, она была обвнчана съ нимъ недли черезъ три. Уильямсъ утверждалъ, что Сусанна сопротивлялась бы еще дольше, несмотря на вс угрозы, обращенныя въ ней, если бы страхъ за жизнь любимаго человка не заставилъ ее уступить и сдаться. Жизнь его казалась ей дороже собственнаго счастья. Джибсъ поклялся ей, что жизнь Джорджа будетъ цною его свадьбы съ нею, любя молодого Идъ, молодая двушка должна была отказаться отъ надежды сдлаться когда-нибудь его женою. Она вышла замужъ и считала свой поступокъ выкупомъ за жизнь любимаго человка. Посл свадьбы Уильямсъ потребовалъ общанную ему денежную награду, но его компаньонъ былъ не изъ такихъ людей, которые честно исполняютъ данныя общанія, касающіяся денежныхъ уплатъ. Первый изъ трехъ взносовъ Джибсъ уплатилъ въ срокъ, остальные оттягивалъ, наконецъ, Уильямсу сталъ угрожать арестъ за долги, чтобы избжать этой участи, онъ ршилъ повидаться съ Джибсомъ и отправился въ Кемнеръ. Въ уединенномъ глухомъ мст Соусенгерскаго лса онъ скрылся и сталъ дожидаться удобнаго случая повстрчать своего бывшаго сообщника. Однажды вечеромъ, онъ дождался его, когда тотъ халъ изъ Тенельма домой. Полупьяный, по обыкновенію, Джибсъ узналъ его, осыпалъ ругательствами, какъ наглаго бродягу, старался раздавить своей лошадью. Взбшенный такимъ обращеніемъ, Уильямсъ написалъ ему письмо, предупреждая, чтобы онъ исполнилъ свое общаніе и принесъ всю сумму до послдняго шиллинга, въ назначенное мсто въ лсу, въ случа же неисполненія требуемаго грозилъ на другой же день пойти къ первому судь и разсказать о ихъ заговор и мошенническихъ продлкахъ, принудившихъ Сусанну выдти замужъ.

Письмо встревожило Джибса, онъ назначилъ свиданіе своему бывшему товарищу, но денегъ не принесъ, скоро стало ясно, что онъ боле не желалъ платить ему. Уильямсъ, доведенный до бшенства постоянными отсрочками, повторявшимися отказами, измученный страшной нуждою, поклялся, что добудетъ у своего противника деньги силой, или отниметъ отъ него что-либо цнное. Джибсъ сопротивлялся со страшной силой, ихъ борьба была ужасна, во время драки Джибсъ много разъ старался ранить Уильямса своимъ складнымъ ножомъ. Наконецъ, Уильямсъ напрягъ вс свои силы, повалилъ Джибса на землю и тотъ съ такой силой ударился затылкомъ о дерево, что убился до смерти. Уильямсъ пришелъ въ ужасъ отъ случившагося. Опасенія послдствій убійства привели его въ себя, наскоро онъ оттащилъ тло убитаго отъ тропинки, опустошилъ и вывернулъ карманы его платья и убжалъ отъ ужаснаго мста. На церкви пробило десять часовъ, когда онъ выбрался изъ Соусенгерскаго лса, онъ шелъ всю ночь, весь слдующій день онъ пробылъ въ старомъ, заброшенномъ дом. Такъ, скрываясь, онъ добрался до Лондона. Тамъ его тотчасъ же арестовали за долги. Прошло всего нсколько дней, какъ его выпустили изъ тюрьмы. Его освободили главнымъ образомъ потому, что видли, что онъ умираетъ отъ чахотки. ‘И это правда, я умираю’, прибавилъ Уильямсъ съ отчаяніемъ. Съ той страшной ночи глаза его жертвы неотступно слдятъ за нимъ, везд, везд.

Жизнь сдлалась для него наказаніемъ.

Вотъ что разсказалъ въ глухую ночь этотъ несчастный человкъ священнику прерывающимся, задыхающимся шепотомъ. Разсказъ этотъ былъ несомннно правдивъ и блестящимъ образомъ доказывалъ невинность того, котораго и такъ слишкомъ уже долго несправедливо подозрвали. На слдующій день, раньше полудня, уже вся деревня говорила о признаніи Уильямса, новость эта перебгала съ мста на мсто, какъ блуждающій огонекъ. Джорджъ переживалъ свое торжество такъ же, какъ раньше переносилъ несправедливыя подозрнія. Характеръ этого человка очистился, пройдя черезъ горнило тяжелыхъ испытаній. Страшная судьба его врага Джибса, постигшая его, словно наказаніе неба, поразила Джорджа и внушила ему что-то врод страннаго состраданія къ этому человку, пробудила въ его душ раскаяніе, такъ какъ хотя Джорджъ и былъ неповиненъ въ смерти Джибса, тмъ не мене онъ сознавалъ себя виновнымъ въ постоянно повторявшимся желаніи ему смерти. Онъ бы съ радостью простилъ ему вс обиды, какъ и самъ надялся быть прощеннымъ.

Именно это чувство и побудило его сказать т слова, которыя онъ произнесъ въ дом своего отца, когда впервые узналъ о смерти Джибса. Слова, навлекшія на него страшное подозрніе. Нужно замтить при случа, что въ томъ письм, которое Джорджъ получилъ отъ Сусанны въ утро рокового дня, она просила Джорджа пойти въ ея отцу и отъ ея имени молить его немедленно начать хлопотать о ея развод съ Джибсомъ, такъ какъ ей приходилось жить въ безпрерывномъ страх за свою жизнь. Сама она не имла возможности начать эти хлопоты, такъ какъ ее стерегли. Предполагая, что письма, приходящія къ ней, распечатываются, она ршилась повидаться съ Джорджемъ вечеромъ въ Соусенгерскомъ лсу, чтобы переговорить съ нимъ и узнать о результат его разговора съ отцомъ. Она не знала, что Джорджъ въ это время еще не могъ переговорить съ нимъ, потому что фермера не было дома. Узнавши, что мужъ ея идетъ въ Плашетъ изъ гостиницы, она поспшно ушла изъ дома, надясь встртить Джорджа въ лсу и тамъ предотвратить почти неизбжную ихъ встрчу.

Сусанна вполн подтвердила показанія Уильямса, касавшіяся ея принужденія къ браку съ Джибсомъ. Несчастный преступникъ недолго жилъ посл своего признанія. Немного боле недли онъ протомился въ тюрьм и умеръ, раскаиваясь въ преступленіи.

Снова встртились Сусанна и Джорджъ. При ихъ свиданіи онъ снялъ съ груди своей маленькій шелковый мшечекъ, въ которомъ лежала увядшая втка хмеля, она до того высохла, что при первомъ прикосновеніи почти вся распалась. Эти остатки онъ подалъ Сусанн.

Въ Кемнер, недалеко отъ жилища Симона Идъ, есть домикъ, покрытый розами и клематисами. Тамъ можно видть Сусанну съ маленькимъ чернобровымъ ребенкомъ на рукахъ, хотя она и не такъ прекрасна, какъ прежде, но свжа, здорова и, наконецъ-то, счастлива. Если вы хорошенько выберете время, вы увидите и Джорджа, спшащаго домой обдать или пить чай. Его честное англійское лицо такъ прекрасно и красивые глаза свтятся такъ ясно и свтло, что всякому отрадно встртить его взглядъ.

VIII. Принимать всю жизнь.

Софи много разъ перечитывала мою книгу, а я сидлъ на обычномъ мст въ библіотечной фур (мы дали ей это названіе) и смотрлъ, какъ моя двочка читаетъ, въ эти минуты я чувствовалъ такое удовольствіе и гордость, какъ моська, которой для вечерняго собранія начернили мордочку и механически особенно круто завили хвостъ. Все удалось мн, до мелочей. Наша совмстная жизнь дала намъ больше счастья, чмъ мы ждали. Довольство и радость шли рядомъ съ колесами нашихъ двухъ фуръ и останавливались тамъ, гд останавливались он.

Но я кое-что упустилъ изъ виду. О чемъ я не подумалъ? Чтобы помочь вамъ угадать, я скажу: Я забылъ о существованіи одного образа. Ну, постарайтесь угадать и при томъ угадать правильно {Непереводимая игра словъ figure по-англійски значитъ образъ, фигура и въ то же время — цифра.}. Я забылъ фигуру какой-то цифры. Нуля? Нтъ! Девяти? Нтъ! Восьми? Нтъ! Семи? Нтъ! Шести? Нтъ! Пяти? Нтъ! Четырехъ? Нтъ! Трехъ? Нтъ! Двухъ? Нтъ! Одного? Нтъ! Я вамъ скажу: я упустилъ изъ виду образъ одного существа.. Вы спросите: смертнаго существа?— а я отвчу безсмертнаго. Такимъ образомъ, вы сами волей-неволей угадаете. Я позабылъ объ одномъ безсмертномъ существ. Такъ. Почему вы не сказали этого раньше? Да, я упустилъ изъ виду одинъ безсмертный образъ, не мужчины и не женщины, а ребенка. Образъ мальчика или двочки? Мальчика. ‘Я, говоритъ, воробышекъ, держу мой лукъ и стрлу’. Ну, теперь вы знаете, о чемъ я говорю.

Мы были въ Ланкастер. Два вечера дла шли отлично (хотя по чести я не могу сказать, что жителей этой части страны можно заставлять ршиться на покупку). Я продавалъ въ открытомъ сквер, подл конца улицы, гд стоятъ отели ‘Гербъ короля’ мистера Слая и ‘Королевская гостиница’. Въ то же время въ город пыталъ счастье странствующій гигантъ, то есть Пиклесонъ. Безъ фуры. Зеленый байковый альковъ велъ къ Пиклесону въ аукціонную комнату. Напечатанное объявленіе гласило: ‘Даровой входъ только для славы страны — для представителей свободной прессы. Школы допускаются по частному соглашенію. Во время представленія ничто не заставитъ покраснть юныя щеки, ничто не смутитъ самыхъ щепетильныхъ особъ’.

Мимъ, сидя въ розовой коленкоровой касс, страшно бранился изъ-за того, что публика не приходитъ. Объявленія въ лавкахъ гласили, что невозможно правильно понять исторію Давида, не увидавъ Пиклесона.

Я пошелъ въ аукціонный залъ. Въ немъ раздавалось только эхо. Постителей не было, одна плсень лпилась по стнамъ. Пиклесонъ стоялъ на куск краснаго плиса. Мн это было на руку, такъ какъ я хотлъ поговорить съ гигантомъ съ глазу на глазъ и по душ. Я сказалъ: ‘Пиклесонъ, я обязанъ вамъ большимъ счастьемъ и не забылъ васъ въ моемъ завщаніи, назначивъ вамъ пять фунтовъ, но чтобы избавить васъ отъ излишнихъ хлопотъ, я принесъ вамъ съ собою четыре фунта. Они могутъ пригодиться вамъ теперь же, такимъ образомъ, покончимъ дло’. До этой минуты Пиклесонъ походилъ на длинный римскій ночникъ, который не можетъ засвтиться, но, услыхавъ мои слова, онъ весь просвтллъ и поблагодарилъ меня (для него поразительно краснорчиво). Пиклесонъ при этомъ разсказалъ мн, что онъ пересталъ привлекать публику въ качеств римлянина, и Мимъ предложилъ ему сдлаться обращеннымъ индйскимъ гигантомъ, которымъ управляетъ дочь молочника, но что онъ, гигантъ, мало зная эту молодую особу, и не желая мшать серьезныхъ длъ съ шутками, отказался отъ предложенія своего хозяина и это повлекло къ тому, что онъ совершенно лишился пива. Слова Пиклесона подтверждали яростное бормотаніе Мима, доносившееся снизу изъ кассы. Гигантъ дрожалъ, какъ листъ, когда голосъ его хозяина повышался.

Важне же всего для меня въ словахъ гиганта (иначе Пиклесона) было вотъ что: ‘Докторъ Мэригольдъ,— сказалъ онъ (я повторяю его рчь, не надясь передать недостатковъ),— кто этотъ молодой человкъ, который сопутствуетъ вамъ?’

— Молодой человкъ?— повторилъ я, полагая, что онъ вслдствіе слабости кровообращенія перепуталъ слова и сказалъ ‘человкъ’ вмсто женщина.

— Докторъ,— отвтилъ онъ съ паосомъ, разсчитаннымъ на то, чтобы вызвать у меня слезы на глаза.— Я слабъ, но все-таки еще не настолько, чтобы не понимать того, что говорю. Я повторяю снова: Докторъ, кто этотъ молодой человкъ?— Оказалось, что Пиклесонъ, желая размять ноги (не то, чтобы это имъ было очень нужно), выходилъ гулять, конечно, въ такое время, когда никто не могъ даромъ смотрть на него, то есть ночью или на утренней зар. Во время своихъ прогулокъ онъ дважды видлъ за моими фурами одного и того же незнакомаго молодого человка. Два раза, а въ Ланкастер я провелъ всего дв ночи! Это меня смутило. Тогда я не предвидлъ, что это имло большее значеніе, нежели вы предчувствуете теперь, однако, слова гиганта меня взволновали. Я сказалъ объ этомъ Пиклесону и простился съ нимъ, на прощаніе я посовтовалъ гиганту истратить свое наслдство, стараясь поднять въ себ мужество и продолжая оставаться въ религіи своихъ отцовъ.

Къ утру я сталъ подстерегать молодого человка и ждалъ его. Онъ былъ красивъ, хорошо одтъ, онъ близко подошелъ къ моимъ фурамъ, осматривая ихъ, точно ему было поручено заботиться о нихъ. Когда разсвло, онъ повернулся и ушелъ. Я крикнулъ, но онъ не обернулся, не дрогнулъ, не обратилъ на мой крикъ никакого вниманія.

Черезъ часъ или два мы ухали въ Карлейль. На завтра при разсвт я опять подкарауливалъ молодого человка, но напрасно. На слдующее утро я опять сторожилъ его и увидалъ его. Я опять крикнулъ, но и теперь онъ не обратилъ ни малйшаго вниманіи на мой призывъ. Это дало мн идею. Чтобы удостовриться въ томъ, правъ ли я, я сталъ длать различные опыты (не буду распространяться о нихъ) и вскор убдился, что молодой человкъ глухъ и нмъ.

Открытіе страшно взволновало меня, такъ-какъ я зналъ, что въ томъ заведеніи, въ которомъ воспитывалась Софи, было отдленіе и для молодыхъ людей (многіе изъ нихъ были богаты). Я подумалъ: ‘Если она благоволитъ къ нему, куда днется все то, изъ-за чего я трудился? Весь планъ, который я составилъ?’ И я надялся (приходится сознаться въ себялюбіи), что она не благоволитъ къ нему. Я ршилъ разузнать это. Наконецъ, случайно, я видлъ, какъ они встртились. Это было въ пол, я смотрлъ на нихъ изъ-за елокъ и они не знали, что я слжу за ними. Трогательная сцена произошла тогда для всхъ насъ троихъ.

Я понималъ каждое слово, которымъ они обмнивались не хуже ихъ самихъ. Я слушалъ глазами и также врно понималъ нмой разговоръ, какъ мои уши понимаютъ рчь говорящихъ людей. Онъ отправлялся въ Китай въ качеств повреннаго одного торговаго дома. Мсто это передъ нимъ занималъ его отецъ. Онъ могъ содержать жену и просилъ Софи выйти за него замужъ, ухать съ нимъ. Она же повторяла: ‘Нтъ’. Тогда онъ сказалъ, что она врно не любитъ его. Любитъ, очень, очень любитъ, но никогда не ршится огорчить своего любимаго, благороднаго, великодушнаго и ужъ не знаю еще какого тамъ отца. (Софи говорила обо мн, о разносчик, въ жилет съ рукавами!). Она останется съ отцомъ, благослови его Боже, хотя это и разобьетъ ея сердце. Потомъ Софи горько заплакала и это заставило меня ршиться.

Пока я не зналъ, любитъ ли она этого молодого человка, во мн шевелилось неразумное чувство, я мысленно говорилъ себ, что для Пиклесона выгодно, что онъ уже получилъ наслдство. Я думалъ часто: ‘Безъ слабоумнаго гиганта мн не приходилось бы ломать головы и мучиться мыслью объ этомъ молодомъ человк. Но, узнавъ, что Софи любитъ его, увидавъ, что она плачетъ изъ-за него, во мн все перемнилось. Я примирился съ Пиклесономъ и ршилъ поступить справедливо.

Софи уже ушла (моя нершительность длилась всего нсколько минутъ). Молодой человкъ стоялъ, прислонившись къ другой елк (ихъ было здсь много) и закрылъ лицо рукой. Я дотронулся до его спины. Поднявъ голову и увидвъ меня, онъ сказалъ на нашемъ глухонмомъ нарчіи: ‘Не сердитесь’.

— Я не сержусь, милый малый. Я вашъ другъ, пойдемте со мной.

Я оставилъ его у подножки библіотечной фуры и поднялся въ нее одинъ.

Софи отирала глаза платкомъ.

— Ты плакала, дорогая?

— Да, отецъ.

— О чемъ?

— У меня голова болитъ.

— Не сердце ли?

— Я сказала голова, отецъ.

— Докторъ Мэригольдъ долженъ прописать теб лекарство отъ этой головной боли.

Она взяла книжку моихъ предписаній и подала мн ее съ принужденной улыбкой, но, видя, что я молчу и серьезно смотрю на нее, она осторожно снова положила книгу. Ея глаза смотрли на меня очень внимательно.

— Предписаніе не здсь, Софи.

— А гд же?

— Тутъ, моя дорогая.

Я ввелъ ея молодого жениха, вложилъ ея руку въ его руку и сказалъ имъ:

— Послднее предписаніе доктора Мзригольда: ‘принимать всю жизнь’.

Посл этого я ушелъ.

Когда наступилъ день свадьбы, я надлъ сюртукъ (синій съ свтлыми пуговицами) въ первый и послдній разъ въ жизни. Собственными руками я отдалъ Софи ея мужу. На свадьб, кром насъ троихъ, присутствовалъ только джентльменъ, который цлыхъ два года училъ ее. Въ библіотечной фур я задалъ свадебный обдъ изъ четырехъ блюдъ. Паштетъ изъ голубей, свиное стегно, пара куръ и огородная зелень, и отличные напитки. Я сказалъ имъ рчь, и джентльменъ мн отвтилъ. Мы вспомнили вс наши шутки, он летали, какъ ракеты.

Въ разговор я замтилъ Софи, что буду жить въ библіотечной фур, когда не буду въ дорог, и что сохраню для нея вс ея книги до тхъ поръ, пока она не вернется и не потребуетъ ихъ себ назадъ. Такъ она ухала въ Китай со своимъ молодымъ мужемъ. Намъ было грустно и тяжело разстаться. Я нашелъ мальчику, который былъ у меня, другую должность и теперь, по старому и какъ въ то время, когда у меня умерла моя дочка и моя жена, одиноко бродилъ рядомъ съ головой моей старой лошади, закинувъ бичъ за плечо.

Софи часто писала мн, а я писалъ ей. Въ конц перваго года отъ нея пришло письмо, написанное неврнымъ, дрожащимъ почеркомъ: ‘Дорогой отецъ, недлю тому назадъ у меня родилась маленькая прелестная дочка, но я уже настолько поправилась, что они позволяютъ мн написать теб. Дорогой, милый отецъ, я надюсь, что мое дитя не будетъ глухонмымъ, но до сихъ поръ не знаю ничего наврное’.

Въ слдующемъ письм я спросилъ у нея объ этомъ, но Софи не отвтила, и такъ какъ я чувствовалъ, что задалъ ей грустный вопросъ, больше не повторялъ его. Долгое время наша переписка шла очень аккуратно, потомъ она сдлалась неправильной: мужъ Софи перехалъ въ другое мсто, а я вчно разъзжалъ. Но мы постоянно думали другъ о друг — и получая письма и не получая ихъ,— я былъ вполн увренъ въ этомъ. Съ отъзда Софи прошло пять лтъ и нсколько мсяцевъ. Я былъ все еще королемъ мелочныхъ продавцовъ и пользовался такой популярностью, какъ никогда. Осень прошла великолпно, и двадцать третьяго декабря тысяча восемьсотъ шестьдесятъ четвертаго года въ Уксбридж въ Мидлесекс у меня не осталось ни одной вещицы. Я тащился къ Лондону со своей старой лошадью и чувствовалъ себя счастливымъ и довольнымъ, собираясь провести канунъ Рождества и первый день наедин съ самимъ собою, сидя у огня въ библіотечной фур. На второй день праздника я предполагалъ начать закупать новый запасъ товара, снова распродать все и получить деньги.

Я отлично готовлю кушанье и скажу вамъ, что я сдлалъ себ на обдъ для кануна Рождества. Я приготовилъ мясной пуддингъ съ двумя почками, дюжиной устрицъ и двумя грибами. Такой пуддингъ способенъ привести человка въ хорошее настроеніе, но посл него нужно разстегнуть дв пуговицы жилета. Насладившись пуддингомъ, я потушилъ лампу и сидлъ при свт очага, смотря, какъ огоньки бгали по переплетамъ книгъ Софи. Книги Софи вызвали въ ум и образъ Софи, такъ что я вполн отчетливо представилъ себ ея привлекательное личико, раньше чмъ заснулъ. Вроятно, отъ этого я увидалъ ее и во сн съ ея глухонмымъ ребенкомъ. Я былъ на дорог, въ различныхъ мстахъ: на свер, юг, восток и запад, въ погоду и непогоду, за горами далеко, далеко, а она все молчаливо стояла передо мной съ ребенкомъ въ рукахъ. Даже когда я съ дрожью проснулся, она, казалось, только-что исчезла вотъ съ этого самаго мста. Я вздрогнулъ, услыхавъ настоящій звукъ, звукъ шаговъ по ступенямъ въ фуру. Шли легкія, быстрыя дтскія ножки, он взбирались въ фуру. Звукъ дтскихъ шаговъ когда-то былъ мн такъ знакомъ, что на минуту мн представилось, что я увижу маленькое привидніе.

Но дйствительно на ручку двери легка дтская рука, ручка повернулась и крошечное созданіе, дитя, вскочило внутрь фуры.

Передо мной стояла милая, красивая двочка съ большими темными глазами. Смотря на меня, она сняла крошечную соломенную шляпку и множество темныхъ кудрей разсыпалось кругомъ ея личика. Она открыла свои губки и произнесла милымъ голоскомъ:

— Ддушка.

— О, Боже мой,— вскрикнулъ я,— она говоритъ!

— Да, дорогой ддушка, и я должна спросить васъ, напоминаю ли вамъ кого-нибудь?

Черезъ мгновеніе Софи была уже у меня на ше, ея дитя тоже, а мужъ Софи жалъ мн руку, закрывая лицо. Намъ пришлось сдлать усиліе, чтобы оправиться, и когда мы начали оправляться, я увидалъ, что хорошенькая двочка весело, съ удовольствіемъ, быстро и дловито говорила со своею матерью тми знаками, которымъ я впервые научилъ ея мать. Слезы счастья и сожалнія полились по моему лицу.

КОНЕЦЪ.