Рецепты доктора Мериголда, Диккенс Чарльз, Год: 1865 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 147 минут(ы)

РЕЦЕПТЫ ДОКТОРА МЕРИГОЛДА.

СВЯТОЧНЫЙ РАЗСКАЗЪ ДИККЕНСА.

I.
ПРИНЯТЬ НЕМЕДЛЕННО.

Я странствующій торговецъ — Чипъ-Джекъ {Cheap-Jacks или Cheap-Johns (дешевые Джеки или дешевые Джоны) — странствующіе по ярмаркамъ краснобаи-торгаши и продавцы съ аукціона разныхъ мелочныхъ товаровъ. Предлагаемому къ продаж предмету они назначаютъ чрезвычайно высокую цну и постепенно сбавляютъ ее, пуская при этомъ въ дло потоки грубаго краснорчія и остроумія. Пр. пер.} и моего отца звали Виллумъ Мериголдъ. При жизни его нкоторые предполагали, что имя его было Вильямъ, но онъ всегда утвердительно говорилъ: нтъ — меня зовутъ Виллумъ. Я смотрю на такое обстоятельство такъ: если въ свободной стран не всегда человку позволяютъ знать свое имя, то какъ можетъ его знать человкъ въ стран рабства? Если же для доказательства обратиться къ метрическимъ спискамъ, то ничего не выйдетъ, потому что Виллумъ Мериголдъ появился на свтъ и исчезъ съ него до существованія метрическихъ списковъ. Да если бы они и существовали до него, то въ той сфер, въ которой онъ вращался, врядъ ли кто сталъ бы справляться съ ними. Я родился на большой дорог королевы, но она въ то время называлась большой дорогой короля. Отецъ мой призвалъ доктора для поданія помощи моей матери, при появленіи моемъ на свтъ — на общемъ выгон, и вслдствіе того, что докторъ былъ очень добрый джентльменъ, и взялъ въ вознагражденіе только одинъ чайный подносъ, меня назвали докторомъ, изъ благодарности и въ честь его. И такъ, имю честь рекомендоваться: докторъ Мериголдъ.

Въ настоящее время я человкъ среднихъ лтъ, крпкаго сложенія, хожу въ штиблетахъ, въ камзол съ рукавами, затяжки котораго всегда у меня лопались. Поправляйте ихъ какъ угодно, он все-таки будутъ лопаться, какъ скрипичныя струны. Вы конечно бывали въ театр, и видли, какъ одинъ изъ скрипачей настраиваетъ свою скрипку, прислушивается къ ней, какъ будто она ему повряетъ по секрету, что ей кажется, что въ ней все еще что-то не такъ, и посл того вдругъ лопается. То же самое можно сказать о моемъ камзол, на сколько камзолъ и скрипка могутъ быть похожи другъ на друга.

Я предпочитаю блую шляпу всякой другой и люблю, чтобы платокъ не былъ плотно затянутъ на ше. Любимая моя поза — сидть. Изъ драгоцнныхъ украшеній мн нравятся только перламутровыя пуговицы. Теперь я передъ вами весь на лицо.

На основаніи того, что докторъ, присутствовавшій при моемъ рожденіи, получилъ въ подарокъ чайный подносъ, вы догадаетесь, что и отецъ мой былъ тоже Чипъ-Джекъ. Вы не ошиблись. Онъ этимъ и былъ.

А красивый былъ подносъ. На немъ была изображена дама., поднимающаяся по извилистой холмистой тропинк къ маленькой церкви. Два лебедя тоже зашли сюда съ тмъ же намреніемъ.

Я часто видлъ этотъ подносъ, посл того какъ сдлался невинно улыбающеюся (или врне плачущею) причиною того, что онъ занялъ мсто въ пріемной комнат доктора, на стол около стнки.

Когда отецъ мой и мать бывали въ той сторон, я всегда просовывалъ голову (я слыхалъ отъ моей матери, что въ то время голова моя была блокурая, хотя теперь вы бы не отличили ее отъ половой щетки,— пока не добрались бы до рукоятки, и тогда увидали бы, что это я) — въ дверь доктора, который всегда былъ радъ меня видть и говаривалъ: ‘а, товарищъ, практикантъ! Войди, маленькій докторъ медицины. Какого ты мннія о шести пенсахъ?’

Человкъ не можетъ жить вчно, не могли этого сдлать и отецъ и мать мои. Если вы не умрете совсмъ, когда придетъ ваше время, то лишитесь хоть части себя, и можно сказать какъ дважды два четыре, что этой частью будетъ ваша голова. Постепенно пострадала голова моего отца, а посл и матери. Они были совершенно безвредны, но безпокоили все семейство, въ которомъ я ихъ помстилъ. Хотя старая чета и бросила свои занятія, но оставалась вполн преданной ремеслу Чипъ-Джековъ и продавала все принадлежавшее семейству, въ которомъ жила. Каждый разъ, какъ накрывался столъ, отецъ начиналъ трясти тарелками и блюдами, какъ обыкновенно длаетъ наша братья, когда предлагаетъ подобный товаръ покупателю, но у него уже не было прежней снаровки и онъ обыкновенно ронялъ тарелки и он бились.

Такъ какъ старая лэди привыкла, сидя въ повозк, подавать при продаж своему старому джентльмену, стоявшему на подножк повозки, вещи одну за одной,— то точно такимъ же образомъ она теперь передавала ему все имущество семейства, и они въ воображеніи своемъ продавали все это съ утра до ночи. Наконецъ, старый джентльменъ, разбитый параличемъ, лежавшій въ одной комнат съ старой лэди,— промолчавъ двое сутокъ, началъ такъ ораторствовать по старой привычк: ‘Ну, вс вы, мои веселые товарищи, вотъ передъ вами рабочая модель отжившаго стараго Чипъ-Джека, безъ зубовъ и съ болями во всхъ костяхъ: она очень похожа на живаго, она была бы также хороша, если бы не была лучше, также худа — если бы не была хуже — и также нова, если бы не была выношена. Торгуйте рабочую модель стараго Чипъ-Джека, который на своемъ вку выпилъ лучшаго чаю съ прекрасными лэди боле, чмъ нужно было бы, чтобы паромъ отъ него сорвать крышку съ котла прачки и унести ее на столько тысячъ миль выше луны — на сколько нуль, помноженный на нуль и дленный на національный долгъ, не оставляетъ ничего въ пользу для бдныхъ. Ну, сердца подобныя дубу и люди подобные солом, что дадите? Два шиллинга, шиллингъ десять пенсовъ, восемь, шесть, четыре пенса. Два пенса? Кто говоритъ два пенса? Джентльменъ въ шляп, похожей на пугало? Мн стыдно за этого джентльмена. Въ самомъ дл, мн стыдно за него, за отсутствіе въ немъ общественнаго духа. Вотъ что я съ вами сдлаю, я дамъ вамъ въ придачу рабочую модель старухи — которая такъ давно вышла замужъ за стараго Чипъ-Джека, что,— даю вамъ честное слово,— это произошло въ Ноевомъ ковчег, прежде чмъ усплъ попасть въ него единорогъ и помшать браку, сыгравши псню на своемъ рог. Вотъ вамъ, что вы дадите за обоихъ? Я скажу вамъ, что я съ вами сдлаю. Я не мщу вамъ за вашу скупость. Если вы дадите цну, которая сдлаетъ хоть малую честь вашему городу, я прибавлю даромъ грлку, и пожизненно дамъ вамъ жарильную вилку. Что вы скажете на такое великолпное предложеніе? Дайте два фунта тридцать шиллинговъ, фунтъ десять шиллинговъ, пять шиллинговъ, два шиллинга шесть пенсовъ. Не даете два шиллинга шесть пенсовъ? Вы дали два шиллинга три пенса? Нтъ, за два шиллинга три пенса не получите. Я вамъ скоре бы отдалъ, если бы вы были довольно хороши собой. Вотъ, миссисъ, уложите старика и старуху въ повозку, заложите лошадь, увезите и похороните ихъ!’ Это были послднія слова Виллума Мериголда, моего отца, и его вынесли вмст съ его женою и моей матерью въ одинъ день, что мн должно бытъ извстно, такъ какъ я провожалъ ихъ останки. Мой отецъ былъ знатокъ своего дла въ свое время, что доказываютъ его предсмертныя слова. Но я превзошелъ его. Я говорю такъ не потому, что это говорю о себ, но потому что это было признано всми, могущими длать сравненія. Я усердно занимался этимъ дломъ. Я старался подойти подъ уровень другихъ публичныхъ ораторовъ, членовъ парламента, людей говорящихъ съ подмостковъ каедръ, ученыхъ адвокатовъ,— и что находилъ достойное, тому подражалъ, а все дурное оставлялъ въ поко.

Вотъ что я вамъ скажу. До гроба я буду говорить, что изъ всхъ профессій, существующихъ въ Великобританіи, профессія Чипъ-Джека пользуется большимъ пренебреженіемъ, чмъ вс прочія. Почему мы не составляемъ отдльнаго класса? Почему мы не имемъ своихъ привилегій? Зачмъ насъ заставляютъ брать свидтельство на право торговца, когда это не требуется отъ политическихъ торговцевъ? Какая же между нами разница?

Разв та, что мы дешевые, а они дорогіе Джеки.— Я вижу разницу, да и та въ нашу пользу. Смотрите! Положимъ, сегодня день выборовъ. Я на подножк своей повозки — на рынк, въ субботу вечеромъ. Я выставляю разнообразный товаръ, и говорю: ‘Вамъ, свободные и независимые избиратели, представляется мною вотъ такой случай, котораго никогда не имли вы да и предки ваши. Теперь я вамъ покажу, что я съ нами сдлаю. Вотъ пара бритвъ, которыя обрютъ васъ чище чмъ Опекунскій Совтъ, этотъ утюгъ продается на всъ золота, вотъ сковорода, искусственно напитанная эссенціею бифштексовъ до такой степени — что вамъ нужно до конца жизни только жарить на ней хлбъ — и въ немъ будетъ достаточно для васъ животной пищи, вотъ настоящій хронометръ, у него такія толстыя крышки, что вы можете стучать ими въ дверь, когда приходите поздно домой изъ общества, и наврно разбудите жену и дтей, — вотъ и полъ-дюжина тарелокъ, на которыхъ можете играть какъ на цимбалахъ для развлеченія ребенка, когда онъ непослушенъ. Постойте! Я вамъ покажу другую вещь — и дамъ ее — это скалка, если ребенокъ только можетъ хорошо взять ее въ ротъ, когда идутъ зубы, и можетъ только разъ потерть ею зубы, они проржутся вдвойн въ припадк смха, какъ будто бы его щекотали.

‘Постойте! Я прикину вамъ еще одну вещь, потому что вашъ взглядъ мн не нравится, вы вовсе не смотрите покупателями, разв ужь продать съ убыткомъ, а сегодня я лучше съ убыткомъ да продамъ.— Вотъ зеркало, въ которомъ можете видть, какъ вы некрасивы, когда не торгуетесь. Что вы скажете теперь? Дадите фунтъ? нтъ, не дадите, потому что его у васъ нтъ. Дадите десять шиллинговъ? Нтъ, потому что вы боле должны лавочнику, продающему въ долгъ рабочимъ. Хорошо, я вамъ скажу, что я съ вами сдлаю. Я сложу все на подножку повозки,— бритвы, утюгъ, сковороду, хронометръ, тарелки, скалку и зеркало — берите все за четыре шиллинга, а я вамъ дамъ шесть пенсовъ за ваши труды!’ — Вотъ каковъ я, дешевый Джекъ. Но въ понедльникъ, на томъ же рынк, появляется дорогой Джекъ — на избирательное собраніе въ своей повозк,— а что онъ говоритъ? ‘Теперь, мои свободные и независимые избиратели, вамъ представляется такой случай’ (онъ начинаетъ также, какъ и я), ‘какого еще не бывало въ вашей жизни, а именно выбрать меня въ парламентъ. Я вамъ скажу, что я намренъ для васъ сдлать. Интересы вашего великолпнаго города возвысятся надъ всми городами цивилизованнаго и нецивилизованнаго міра. Я проведу вамъ желзныя дороги, въ ущербъ желзнымъ дорогамъ вашихъ сосдей. Вс ваши сыновья получатъ мста. На васъ съ улыбкой будетъ смотрть Британія. На васъ будутъ обращены взоры всей Европы. Всеобщее благоденствіе, избытокъ животной пищи, обильные урожаи, домашнее счастіе и всеобщее удовольствіе, все это выбудете имть во мн. Выбирайте меня! Вы не хотите? Хорошо, я вамъ скажу, что я съ вами сдлаю. Я вамъ сдлаю все, что вы пожелаете! Церковные сборы, уничтоженіе ихъ, подать на солодъ, уничтоженіе ея, всеобщее образованіе до высшей степени или всеобщее невжество до низшей степени, совершенное отмненіе тлесныхъ наказаній въ арміи, или до дюжины ихъ на каждаго рядоваго разъ въ мсяцъ, стсненія мужчинъ, или права женщины,— скажите только, чего хотите, соглашайтесь, или откажитесь и я совершенно съ вами согласенъ, и выборъ вашъ на вашихъ же условіяхъ.

‘Все-таки не хотите? Такъ вотъ что я для васъ сдлаю.

‘Вы такіе свободные и независимые избиратели — я такъ вами горжусь, вы такое благородное и просвщенное общество, и я такъ желаю имть честь быть вашимъ представителемъ,— честь, превосходящую разумется все, о чемъ можетъ помыслить человческій разумъ,— что я вамъ скажу, что сдлаю для васъ. Я вамъ открою даромъ вс таверны вашего великолпнаго города. Будете ли вы этимъ довольны? Удовольствуетесь ли вы этимъ?

‘Вы все еще колеблетесь?

‘Ну, такъ передъ тмъ, чтобъ заложить лошадь и ухать и длать эти же преддоженія другому великолпному городу, я вамъ скажу, что еще могу сдлать. Выбирайте меня, и я уроню дв тысячи фунтовъ на улиц, и пусть ихъ подберетъ тотъ, кто можетъ. Еще недовольны? Смотрите. Больше этого я не могу сдлать. Я дамъ дв тысячи пятьсотъ. Все-таки не хотите? Ей, миссисъ! заложи лошадь, нтъ, погоди минуту, изъ пустяковъ я не хотлъ бы отъ васъ отказаться, я дамъ дв тысячи семьсотъ пятьдесятъ фунтовъ. Вотъ вамъ, возьмите товаръ на вашихъ же условіяхъ, а я отсчитаю на подножк своей повозки дв тысячи семьсотъ пятьдесятъ фунтовъ, чтобы ихъ уронить на улицахъ вашего великолпнаго города, въ пользу того, кто съуметъ ихъ найти? Что вы скажете.— Лучше этого ничего не найдти — а хуже можетъ быть.— Вы принимаете. Ура! Значитъ продано — и мсто за мной!’ Эти дорогіе Джеки безсовстно обманываютъ людей, чего мы, дешевые Джеки, не длаемъ, мы говоримъ правду прямо и презираемъ лесть. Они насъ побждаютъ окончательно въ смлости, съ которою восхваляютъ свой товаръ. У Чипъ-Джековъ есть правило, что о ружь можно говорить боле, чмъ о всякомъ другомъ товар, выставляемомъ въ нашей повозк — исключая очковъ. О ружь я иногда говорю съ четверть часа, и въ тоже время чувствую, что могъ бы никогда не остановиться. Но когда я имъ разскажу, что съ этимъ ружьемъ можно сдлать и что убито этимъ ружьемъ, то никогда не захожу такъ далеко, какъ дорогіе Джеки, когда они начинаютъ хвалить свои ружья — ихъ большія ружья {Big-guns — большія ружья, въ переносномъ смысл — вліятельные люди. Пр. пеpeв.}, которыя заставляютъ ихъ длать это.

Кром того я самостоятеленъ, меня не посылаютъ на рынокъ, какъ ихъ посылаютъ. Къ тому же мои ружья не знаютъ, что я говорю въ пользу ихъ, а ихъ ружья знаютъ, что за нихъ говорятъ, и всмъ имъ должно быть совстно и тошно отъ этого. Эти доказательства говорятъ въ пользу того, что званіе Чипъ-Джека въ Великобританіи угнетено, и сердитъ меня, когда вспомню, что другіе Джеки, о которыхъ я говорилъ, смотрятъ на насъ свысока.

Я началъ ухаживать за моей женой съ подножки моей повозки. Право такъ. Она была молодая женщина изъ Суффолька, и случилось это въ Ипсичскомъ рынк, противъ лавки лабазника. Въ одну субботу я замтилъ ее у окна, и оцнилъ ея достоинства. Она мн очень понравилась, и я себ сказалъ: ‘если этотъ товаръ еще не проданъ, то я его куплю’. Въ слдующую субботу я остановился съ своей повозкой на томъ же мст, и былъ въ отличномъ расположеніи духа, всхъ смшилъ и быстро сбывалъ свой товаръ. Наконецъ я вынулъ изъ моего жилета вещицу, завернутую въ мягкую бумагу, и предложилъ ее покупателямъ съ слдующими словами, при чемъ глядлъ въ то окно, у котораго она сидла: ‘вотъ вещь, которую я продаю въ заключеніе, мои прекрасныя и цвтущія здоровьемъ англійскія двы, я предлагаю ее только вамъ, милымъ суффолькскимъ красавицамъ, но никому не продамъ ее дешевле 1000 фунтовъ. Что же это такое? Такъ и быть, скажу вамъ: вещица эта золотая, и хотя въ ней есть отверстіе, но она не сломана, она крпче всякихъ оковъ, хотя и уже каждаго изъ моихъ десяти пальцевъ. А почему десять пальцевъ? Признаюсь, когда мои родители передали мн свое имущество, мн досталось по дюжин простынь, полотенецъ, скатертей, ножей, вилокъ, столовыхъ и чайныхъ ложекъ, и только мн не хватало двухъ пальцевъ до дюжины, чего я и до сихъ поръ не могъ пополнить. Ну такъ что же это за вещица? Я вамъ скажу, это золотое кольцо, завернутое въ серебряную папильотную бумагу, которую я снялъ съ блестящихъ локонъ красивой старой лэди Трединдлъ-Стритъ въ Лондон. Я бы вамъ этого не сказалъ, потому что вы бы мн не поврили, если бы я не представилъ вамъ эту бумажку какъ доказательство. Что же это такое наконецъ? Западня нашему брату, ручныя оковы, приходскія колодки и все это объясняется одною золотою вещицею. Опять что же это такое? Обручальное кольцо. Я скажу вамъ, какое употребленіе я изъ него сдлаю: за деньги конечно не продамъ, но намренъ дать его той изъ васъ, мои красавицы, которая первая засмется, и тогда завтра утромъ я зайду къ ней какъ только часы пробьютъ половину десятаго, и отправлюсь съ нею въ церковь, чтобы попросить огласить насъ’. Она засмялась и получила кольцо. Когда я зашелъ къ ней утромъ, она сказала: ‘вы ли это и имете ли вы серьезныя намренія?’ ‘Да, это я’, сказалъ я: ‘на вки буду вашимъ и имю серьезныя намренія’. Такъ мы и поженились.

Она была не дурная женщина, но съ норовомъ. Не будь этого, она была бы порядочною женою, и если бы она могла отдлаться отъ этого недостатка, я бы не промнялъ ее ни на одну женщину изъ всей Англіи. Но я ее и безъ того не промнялъ, и до самой ея смерти мы прожили вмст, итого — 13 лтъ. Теперь, лэди и джентльмены, я сообщу вамъ одну тайну, которой вы пожалуй не поврите. Прожить тринадцать лтъ съ женою дурнаго характера въ чертог — было бы испытаніемъ для худшаго изъ васъ, но прожить столько же времени въ повозк было бы испытаніемъ для лучшаго изъ васъ. Подумайте только о томъ, какъ тсно въ повозк. Тысячи супружескихъ паръ припваючи живутъ въ великолпныхъ палатахъ,— но право, вс он бросились бы въ судъ просить о развод, если бы имъ пришлось пожить въ тсной повозк. Раздражаетъ ли васъ тряска, не берусь ршить, но въ повозк дурное расположеніе духа васъ не покидаетъ. Капризы и брань въ повозк невыносимы для того, кто ихъ выслушиваетъ.

А кажется, такъ хорошо можно было бы прожить и въ повозк! Просторная повозка, къ наружной части которой привязанъ крупный товаръ, съ дорожною постелью внутри, тамъ же котелокъ съ мднымъ чайникомъ, каминъ на случай холодной погоды, дымовая груба, висячая полка, шкафъ, собака и лошадь. Чего вамъ больше? Вы сворачиваете то на лужокъ, но на окраину дороги, связываете ноги старой лошади и пускаете ее пастись на свобод, сами разводите огонь, варите похлебку, и вамъ такъ хорошо, что вы бы даже не захотли быть сыномъ самого императора французовъ. Но каково вамъ въ повозк съ сварливою женою, осыпающею васъ и бранью, и попавшимся подъ руку товаромъ? Какъ тогда опредлите вы свои чувства?

Моей собак не хуже моего было извстно дурное расположеніе духа моей жены. Не успвалъ еще разразиться гнвъ ея, какъ собака взвизгивала и убгала. Ужь какимъ образомъ собака это предчувствовала — было для меня тайной, но предчувствіе невзгоды заставляло ее даже пробуждаться отъ глубочайшаго сна и съ визгомъ улепетывать подальше. И я тогда завидовалъ ей.

Но что хуже всего, такъ это то, что у насъ родилась дочь, а я отъ всей души люблю дтей. Когда она приходила въ ярость, то била ребенка. И эта привычка ея приняла такіе громадные размры, когда ребенку было около четырехъ или пяти лтъ, что я самъ, заложивъ за плечо бичь и шагая рядомъ съ моею старою лошадью, плакалъ и рыдалъ не меньше маленькой Софи. И чмъ я могъ ей помочь? Если бы вздумалось мн укрощать нравъ жены въ повозк, то дло бы дошло до драки, чему способствуетъ величина и устройство экипажа. Да притомъ это еще хуже пугало ребенка, и на его долю доставалось еще больше колотушекъ, встрчаясь же съ посторонними, мать ея не упускала случая жаловаться на меня, отчего и распространилось общее мнніе, ‘что негодяй Чипъ-Джекъ бьетъ свою жену’.

Маленькая Софи была славная двочка! Она сильно привязалась къ бдному отцу, хотя онъ и мало могъ ей помочь. Она отличалась массою блестящихъ черныхъ и вьющихся волосъ. Удивляюсь, какъ я не сошелъ съ ума, видя столько разъ, какъ мать гналась за ней и схвативъ ее за эти волосы, валила ее на земь и била. Славное дитя была Софи, какъ я уже замтилъ.

— Не принимай это къ сердцу въ другой разъ, милый батюшка, шептала она мн съ разгорвшимся лицомъ и влажными отъ слезъ глазами: и знай, что если я не кричу, то значитъ, мн не очень больно, да и кричу я больше для того, чтобы мать поскоре отстала отъ меня. Что она бдная перенесла изъ-за меня!— Во всемъ прочемъ мать заботилась о ней, она безъ устали работала на нее и одвала ее чисто. Такія-то бываютъ несообразности. Однажды мы были въ болотистой мстности, погода стояла плохая и у Софи сдлалась горячка. Больная, она отказывалась отъ всхъ заботъ матери, и ни за что не позволяла ей до себя прикасаться, на вс предложенія послдней отвчала отрицательно, причемъ прятала свое маленькое личико на моемъ плеч и сильне прижималась ко мн.

Дла мои были хуже, чмъ когда либо, чему не мало помогли желзныя дороги, которыя со временемъ окончательно уничтожатъ наше ремесло. Я сидлъ безъ копйки, и разъ ночью, во время болзни Софи, намъ пришлось или остаться безъ пищи, или же сдлать привалъ.

Бдный ребенокъ не хотлъ сойти съ моихъ рукъ и лечь, да и у меня не хватало духа положить ее, такъ что я помстился на подножк повозки, держа двочку на рукахъ. Увидвъ насъ, вс засмялись, и одинъ болванъ (котораго я возненавидлъ) сказалъ: — возьмите два пенса за нее.

— Ахъ вы деревенскіе олухи, сказалъ я, чувствуя на сердц ужасную тяжесть: предупреждаю васъ, что я намренъ выманить у васъ деньги и дать вамъ больше, чмъ стоятъ ваши деньги, вслдствіе чего вы всегда, въ ожиданіи встрчи со мною, будете забирать впередъ ваше недльное жалованье, но встртить меня больше вамъ не удастся.— ‘А почему?’ — Потому что я составилъ себ состояніе, продавая мой товаръ семьюдесятью процентами дешевле, чмъ онъ мн самому стоитъ. За это меня и назначатъ на будущей недл въ палату пэровъ съ титуломъ герцога Чипъ и маркиза Джекалурудъ. Теперь скажите, что вамъ нужно, и вы все получите. Но не сказать ли вамъ сначала, отчего этотъ ребенокъ у меня на рукахъ? Вы не хотите знать? Ну такъ знайте. Она принадлежитъ къ феямъ. Она предсказываетъ будущее. Про васъ она можетъ мн все разсказать на ухо, и скажетъ, если вы намрены что нибудь у меня купить. Нужна ли вамъ пила? Нтъ, говоритъ мн она, не нужна, потому что вы не умете ею владть. А вотъ пила, которая была бы сущей находкою для искуснаго работника, за четыре шиллинга, за три шиллинга и шесть пенсовъ и даже за три, за два шиллинга шесть пенсовъ, за два и даже восьмнадцать пенсовъ. Но ни одному изъ васъ я не отдамъ ея ни за какую цну потому, что знаю вашу неловкость и боюсь, чтобы въ вашихъ рукахъ она не сдлалась орудіемъ смерти. По этой же причин не продамъ вамъ трехъ рубанковъ, вы лучше и не торгуйтесь. Теперь я ее спрошу, что вамъ нужно. И я ей шепнулъ: ‘головка твоя горитъ, ужь не болитъ ли она у тебя, моя дорогая’, на что она отвтила не открывая глазъ: ‘немного, батюшка’.— Эта маленькая предвщательница находитъ, что вамъ нужна записная книга. Чего-же вы ея не спросили прежде? Вотъ она, посмотрите. Въ ней двсти страницъ, а если вы мн не врите, то сосчитайте, страницы разграфлены для расходовъ, тутъ есть карандашъ для записыванія ихъ, перочинный ножъ съ двумя лезвеями для выскабливанія, книга съ печатанными таблицами для вычисленія вашихъ доходовъ и складной стулъ, на которомъ вы можете сидть въ то время, когда будете обдумывать эти доходы.— Дале. Дождевой зонтикъ, которымъ вы можете укрываться въ темную ночь отъ луны. Я васъ не спрошу, сколько вы дадите, не спрошу вашу послднюю цну. Какая же наименьшая плата, назначаемая вами? Не стыдитесь сказать, моя маленькая гадальщица уже предвидитъ вашу цну (тутъ я сдлалъ видъ, что я ее спрашиваю шопотомъ, я поцаловалъ ее, и она отвтила мн тмъ же). Она говоритъ, что вы намрены дать только три шиллинга и три пенса, и если бы не она мн это сказала, то я бы не поврилъ этому. Три шиллинга и три пенса! Въ числ продаваемыхъ вещей есть таблица, по которой можно вычислить до 40,000 фунтовъ годоваго дохода! Съ такимъ доходомъ вы жалете трехъ шиллинговъ и трехъ пенсовъ! Ну такъ я же скажу вамъ мое мнніе. Я такъ ненавижу три пенса, что готовъ отдать вамъ за три шиллинга. Возьмите. За три шиллинга! Продано. Передайте вещи счастливцу.

Но такъ какъ никто не покупалъ, то вс посматривали другъ на друга и улыбались. Въ это время я притронулся къ личику маленькой Софи и спросилъ, не кружится ли у нея головка, и не чувствуетъ ли она слабости.— Нтъ, батюшка. Скоро все кончится. Тогда оторвавъ свой взглядъ отъ ея прекрасныхъ, страдальческихъ глазъ и не видя при свт фонаря ничего, кром улыбокъ, я продолжалъ по метод Чипъ-Джека.— Гд мясникъ?— И я съ грустью разглядлъ въ толп толстаго молодаго мясника.— Она говоритъ, что счастливецъ этотъ — мясникъ. Гд же онъ? Вс начали тискать впередъ краснющаго мясника. Поднялся хохотъ и онъ увидлъ себя вынужденнымъ купить предлагаемое. Выбранное такимъ образомъ лицо всегда считаетъ себя вынужденнымъ купить навязываемое, изъ шести разъ это удается четыре. Затмъ такой же товаръ былъ опять проданъ только шестью пенсами дешевле, что всегда приходится покупателямъ по душ. Посл того я представилъ имъ очки. Товаръ этотъ не особенно выгоденъ, но я ихъ надваю и увряю, что вижу, какъ канцлеръ казначейства собирается сбавить подати, вижу, чмъ занятъ дома обожатель одной молодой особы, стоящей тутъ въ шали, что за обдомъ дятъ епископы, и многое другое, приводящее обыкновенно окружающихъ въ веселое расположеніе духа. Чмъ лучше послднее, тмъ лучше они платятъ.

Потомъ я имъ представилъ дамскій товаръ: чайникъ, чайницу, стеклянную сахарницу, полдюжины ложекъ, чашку для бульона и все это время старался уловить минуту, чтобы взглянуть на мое бдное дитя и шепнуть ей словечко. Въ то время, когда всеобщее вниманіе было обращено на вторично разложенный женскій товаръ, я почувствовалъ, что Софи приподнялась на моихъ рукахъ и стала вглядываться въ темноту улицы.

— Что тревожитъ тебя, моя дорогая?— Ничего, я совершенно спокойна, но не вижу ли я тамъ красиваго кладбища? ‘Да, моя милая’.— Поцалуй меня покрпче, мой батюшка, и дай мн отдохнуть на этомъ кладбищ на мягкой, зеленой травк. Ея голова опустилась на мое плечо, когда я поспшно взошелъ въ повозку и обратился къ ея матери съ словами:— скоре запри дверь, чтобы этому смющемуся народу не удалось подсмотрть! ‘Что случилось?’ воскликнула она.— О жена, жена, сказалъ я ей: никогда уже не придется теб драть за волосы бдную Софи, потому что ея уже нтъ!

Бытъ можетъ я выразился рзче, чмъ желалъ, но съ этихъ поръ жена моя начала хандрить, случалось, что по цлымъ часамъ она просиживала молча въ повозк или же шла около нея, упорно потупивъ глаза въ землю. Когда она приходила въ ярость, что теперь случалось рже, тогда припадки гнва имли у нея не тотъ характеръ, что прежде, она колотилась головою объ стну до того, что мн приходилось ее удерживать. Она начала пить, но и это не улучшало состояніе ея духа и въ продолженіи многихъ лтъ, шагая около моей старой лошади, я спрашивалъ себя: есть ли еще хоть одна повозка, въ которой было бы такъ безотрадно, какъ въ моей, не смотря на то, что меня считали царемъ Чипъ-Джэковъ. Такъ невольно тянулась наша жизнь до одного лтняго вечера, когда мы, возвращаясь въ Эксетеръ съ дальняго запада, увидли женщину, бившую ребенка. Ребенокъ умолялъ мать не бить его, и тогда жена моя заткнула уши и убжала, на слдующій день ее нашли въ рк.

Мы остались въ повозк вдвоемъ съ собакой, которая научилась лаять какъ-то отрывисто, когда никто не торговался, и лаяла и кивала головою, когда я ее спрашивалъ:— кто давалъ полъ-кроны? Это вы, джентльменъ, предложили полъ-кроны? Собака пріобрла большую популярность между моими покупателями, и я твердо убжденъ, что она сама научилась ворчать на того изъ толпы, кто предлагалъ мене шести пенсовъ. Но она уже состарлась и однажды, когда я потшалъ публику Іорка разсказами объ очкахъ, она околла на подножк у моихъ ногъ.

По свойственному мн мягкосердечію, я ужасно тосковалъ по ней, но для поддержанія моей репутаціи (не говоря уже о поддержаніи моего существованія) старался преодолвать свою тоску во время торговли, и припадки ея были тмъ сильне, когда я оставался одинъ. Это бываетъ часто съ нашимъ братомъ, общественнымъ дятелемъ. Когда вы видите насъ стоящими на подножк повозки, то, можетъ быть, готовы отдать многое, чтобы быть на нашемъ мст, но посмотрите на насъ вн нашихъ занятій, и вы еще приплатите, чтобы только не быть въ нашемъ положеніи. При такихъ-то обстоятельствахъ я познакомился съ однимъ великаномъ. Я бы не позволилъ себ вступать съ нимъ въ разговоръ, если бы не чувствовалъ своего одиночества.

Этотъ великанъ, являвшійся передъ публикой въ костюм римлянина, былъ молодой человкъ, слабаго сложенія, что по моему мннію происходило отъ большаго разстоянія между его конечностями. Голова его была мала, а содержимаго въ ней было еще меньше. Онъ отличался слабостью глазъ и колнъ и вообще при взгляд на него вамъ невольно приходило на мысль, что умъ его находится въ крайней несоразмрности съ его конечностями. Но, несмотря на свою застнчивость, онъ былъ любезный малый. (Мать по контракту отдавала его въ наймы антрепренёрамъ и вырученныя деньги истрачивала). Его звали Ринальдо ли Веласко, настоящее же его имя было Пикльсонъ.

Великанъ этотъ, или лучше сказать, Пикльсонъ сообщилъ мн подъ секретомъ, что жизнь его, тяжелая сама по себ, становится для него еще боле невыносимою вслдствіе жестокаго обращенія его хозяина съ глухонмою падчерицей. Съ ней обращались жестоко, такъ какъ посл смерти матери некому было за нее вступиться. Она путешествовала въ повозк его хозяина только потому, что негд было ее бросить, и великанъ, иначе Пикльсонъ, пришелъ къ убжденію, что хозяинъ его не разъ старался ее потерять. Такъ какъ великанъ этотъ былъ чрезвычайно вялъ, то я не могу точно опредлить, сколько времени ему понадобилось, чтобы разсказать свою исторію, но не смотря на недостаточное развитіе его мозга, онъ все-таки дошелъ до конца. Когда я выслушалъ отъ великана, иначе Пикльсона, этотъ разсказъ, а также и то, что у двушки этой были прекрасные, черные волосы, за которые ее часто драли, то мн стало невыразимо грустно, и слезы не позволяли мн смотрть на разскащика. Оправившись отъ волненія, я далъ ему шесть пенсовъ, которые онъ тотчасъ же истратилъ на джинъ, и это такъ оживило его, что онъ сплъ комическую псню Шивери-Шеки, чего впрочемъ до сихъ поръ тщетно отъ него добивался хозяинъ въ то время, когда онъ появлялся въ костюм римлянина.

Имя его хозяина было Мимъ, онъ отличался хриплымъ голосомъ и былъ знакомъ мн на столько, что я вступалъ съ нимъ въ разговоры. Оставивъ свою повозку за городомъ, я отправился на ярмарку какъ гражданинъ и во время представленія прогуливался между подвижными балаганами, пока не наткнулся на несчастную глухонмую, сидвшую и дремавшую у грязнаго колеса повозки. Съ перваго взгляда мн показалось, что она вырвалась изъ какого нибудь звринца, но черезъ минуту я былъ уже лучшаго мннія о ней и мн пришло на мысль, что при хорошемъ присмотр и добромъ обращеніи она бы походила на мое дитя. Она была бы однихъ лтъ съ моей Софи, если бы хорошенькая головка этой послдней не склонилась въ ту несчастную ночь навсегда на мое плечо. Короче сказать, я поговорилъ откровенно съ Мимомъ въ антракт представленія Пикльсона и сказалъ ему такъ:— она вамъ въ тягость, что взяли бы вы за нее? Мимъ былъ мастеръ браниться. И потому если выпустить наибольшую часть его отвта, преимущественно состоявшую изъ ругательствъ, то останется вотъ что: ‘Пару подтяжекъ’.— Теперь я скажу, сказалъ я: что намренъ вамъ предложить, я готовъ принести вамъ полдюжины лучшихъ подтяжекъ изъ всей повозки и получить въ обмнъ двочку. На что Мимъ возразилъ (съ бранью): ‘Поврю только тогда, когда вы принесете товаръ’. Боясь, чтобы онъ не раздумалъ, я поспшилъ исполнить мое предложеніе, и торгъ былъ заключенъ, и это такъ понравилось Пикльсону, что онъ точно змя выползъ изъ своей маленькой двери съ задняго крыльца и шопотомъ проплъ у нашей телги псню Шивери-Шеки.

Счастливые дни начались для меня и для Софи. Я назвалъ ее Софи, для того, чтобы всегда видть въ ней мою дочь. Благодаря Бога, мы начали понимать другъ друга, когда она увидла, что я желаю ей добра и обращаюсь съ ней ласково. Въ короткое время она сильно привязалась ко мн. Вы и представить себ не можете, какъ это пріятно, особенно же посл пустоты и сиротства, которыя, какъ я уже сказалъ, выпали на мою долю.

Вы бы посмялись — или же наоборотъ, смотря по расположенію — если бы увидли мои старанія научить чему нибудь Софи. Сначала мн въ этомъ дл помогали — вы никогда не догадаетесь, что — верстовые столбы. Я купилъ ей большую азбуку въ ящик, гд каждая буква была изображена на отдльной костяшк, и сказавъ ей, напримръ, что мы демъ въ Виндзоръ, раскладывалъ передъ ней по порядку буквы, составлявшія это слово, и затмъ указывалъ тже буквы на верстовыхъ столбахъ опять въ томъ же порядк, и показывалъ затмъ на мстопребываніе королевской фамиліи. Въ другой разъ я выкладывалъ передъ нею слово ‘повозка’ и тоже слово писалъ мломъ на повозк. Потомъ выкладывалъ ‘докторъ Мериголдъ’ и ту же надпись вывшивалъ у себя на жилет. Быть можетъ, это удивляло немного и даже смшило попадавшихся намъ на встрчу, но какое мн было до нихъ дло, когда я видлъ, что Софи можетъ уловить мою мысль? Конечно, это ей стоило большаго труда и терпнія, впослдствіи же, могу васъ уврить, это дошло у насъ какъ по маслу. Правда, сначала она принимала, меня за повозку, а послднюю за мстопребываніе королевской фамиліи, но это скоро прошло.

У насъ были свои знаки, и таковыхъ было безчисленное множество. Часто сидя она пристально глядла на меня, старательно придумывая, какъ бы сообщить мн что нибудь новое, или спросить какого нибудь объясненія, и тогда она такъ походила (или мн это только казалось, отчего это?) на мое дитя, и я часто воображалъ себ, что это сама Софи старается разсказать мн о небесахъ и о томъ, что она длала съ тхъ поръ, какъ покинула меня въ ту несчастную ночь. Она была хорошенькая, и теперь, когда некому было драть ее за ея блестящіе, темные волосы, они были въ порядк, и вообще въ ея красот было что-то трогательное, придававшее нашей повозк видъ мира и спокойствія, но нисколько не грусти.

Она удивительно научилась понимать всякій мой взглядъ. Когда я торговалъ по вечерамъ, она сидла въ повозк, никмъ не видимая, съ любопытствомъ всматривалась въ меня, когда мои глаза устремлялись на нее, и протягивала мн вещь за вещью, и каждый разъ именно то, въ чемъ я нуждался. Затмъ отъ радости она хлопала руками и смялась. Видя ея такою веселою — и вспоминая, чмъ была она, когда я впервые встртилъ ее голодную, избитую, покрытую лохмотьями, прислоненную во сн къ грязному колесу повозки,— я воодушевлялся, вслдствіе чего никогда еще репутація моя не достигала такой высокой степени, и я не забылъ въ моемъ завщаніи Пикльсона (подъ именемъ странствующаго великана Мима, иначе называемаго Пикльсономъ), назначивъ ему пять фунтовъ стерлинговъ. Такъ счастливо проходила наша жизнь въ повозк до тхъ поръ, пока Софи не исполнилось шестнадцать лтъ. Около этого времени я началъ чувствовать, что не вполн исполнилъ свой долгъ относительно ея, и находилъ, что нужно было образовать ее больше, чмъ я самъ могъ это сдлать. Оба мы поплакали, когда я объяснилъ ей мои планы, но что есть правда, то правдой и останется, ее ни слезами, ни смхомъ не измнишь.— И такъ я взялъ ее за руку, и въ одинъ прекрасный день мы отправились въ заведеніе глухонмыхъ въ Лондон. Тутъ какой-то господинъ вышелъ поговорить съ нами, я сказалъ ему:— теперь объясню вамъ, что мн отъ васъ нужно, сэръ. Я — ни больше, ни меньше, какъ Чипъ-Джэкъ, но это не помшало мн отложить копйку на черный день. Вотъ она — моя единственная усыновленная дочь, и невозможно быть боле глухою и нмою, чмъ она. Научите ее всему, чему только можно, только съ тмъ, чтобы наша разлука длилась какъ можно меньше,— назначьте сами цну, и я готовъ выложить передъ вами деньги. Я не зажилю у васъ ни одного гроша, но готовъ всегда платить вамъ и даже съ благодарностью прибавлю лишній фунтъ.

Господинъ улыбнулся. ‘Ладно, ладно’, сказалъ онъ: посмотримъ прежде, что она уже знаетъ. Какимъ образомъ вы объясняетесь съ нею?’ Я показалъ ему, какъ я это длаю, она написала отчетливымъ почеркомъ названіе разныхъ предметовъ, затмъ я имлъ съ ней живой разговоръ по поводу небольшаго разсказа, прочтеннаго ею тутъ же по указанію этого господина. ‘Удивительно, сказалъ этотъ джентльменъ: неужели вы были ея единственнымъ учителемъ?’ — Кром ея самой да меня, сказалъ я: никто больше не училъ ее. ‘Въ такомъ случа’, возразилъ джентльменъ, и эти слова были самыя пріятныя, какія мн когда либо удавалось слышать: ‘вы умный и добрый малый’. Тоже онъ повторилъ Софи, которая за это цаловала ему руки, хлопала въ ладоши, смялась и вмст плакала.

Однажды (это былъ нашъ пятый визитъ въ заведеніе глухонмыхъ), тотъ же самый джентльменъ спросилъ мое имя и, узнавъ его, выразилъ удивленіе, что я называлось докторомъ. Оказалось,— поврите ли вы,— что онъ приходится роднымъ племянникомъ по сестр тому самому доктору, въ честь котораго я былъ названъ. Это еще больше насъ сблизило и онъ спросилъ меня:

— Ну, Мериголдъ, чему бы вы еще желали научить вашу названную дочь?

— Мн хотлось бы, чтобы она не слишкомъ чувствовала свое несчастіе и могла съ удовольствіемъ и легко читать все писанное.

— Любезный другъ, сказалъ этотъ джентльменъ, глядя на меня съ удивленіемъ: я самъ не могу этого достигнуть!

Я, выслушавъ эту неудачную шутку, засмялся изъ вжливости неловко и старался поддлаться подъ его ладъ.

— Что же вы намрены сдлать изъ нея впослдствіи, спросилъ джентльменъ, какъ-то сомнительно глядя на меня.— Вы будете ее возить съ собою?

— Да, въ повозк, сэръ. Но она будетъ жить тамъ также уединенно, какъ въ дом. Я никогда, и ни за что не ршусь выставлять на показъ публик ея физическій недостатокъ.

Джентльменъ одобрительно кивнулъ головой.

— Хорошо, сказалъ онъ, можете ли ни разстаться съ нею на два года?

— Если это принесетъ ей пользу, то готовъ.

— Это другой вопросъ, сказалъ онъ, глядя на Софи:— можетъ ли она разстаться съ вами на два года?

Не знаю, кому изъ насъ разставаніе было тяжеле (но для меня оно было очень тяжело). Однако она наконецъ успокоилась и ршено было разстаться. Я не говорю о томъ, какъ намъ было грустно посл того, какъ я ее оставилъ вечеромъ у дверей заведенія. Я знаю только, что вспоминая эту ночь, никогда не прохожу мимо этого заведенія безъ боли въ сердц и стсненія въ горл. Въ этотъ вечеръ лучшій товаръ я не могъ предлагать покупателямъ съ обычными шутками, мой лучшій товаръ — ружье и очки, да! я былъ бы не въ силахъ шутить даже въ томъ случа, если бы статсъ-секретарь департамента внутреннихъ длъ предложилъ мн за это пятъ сотъ фунтовъ — и пригласилъ посл того къ себ обдать.

Однакожъ, тоска, которую я ощущалъ въ своей повозк, была не похожа на то одиночество, которое я испытывалъ прежде, теперь я видлъ предъ собою, хотя въ отдаленіи, прекращеніе ея и потому, когда мн становилось скучно, я вспоминалъ, что Софи принадлежитъ мн, а я ей. Не переставая мечтать о ея возвращеніи, я чрезъ нсколько мсяцевъ купилъ другую повозку, и какъ бы вы думали, что я хотлъ изъ нея сдлать? Я вамъ скажу. Я намревался устроить въ ней полки, уставить ихъ книгами — и сдлать себ сидніе, съ котораго я могъ бы видть, какъ она читаетъ, и услаждаться мыслію, что я былъ первымъ ея учителемъ.

Этотъ планъ былъ приведенъ въ исполненіе. Все было устроено подъ моимъ наблюденіемъ и пригнано такъ, что съ повозк помстилась кровать съ занавсками, столъ для чтенія, конторка для письма и затмъ книги, въ нсколько рядовъ, съ картинами и безъ картинъ, въ переплетахъ и безъ оныхъ, съ золотыми обрзами и простыми — всякія книги, какія только я могъ собрать на Свер и Юг, на Восток и Запад, и за горами. Когда я накупилъ столько книгъ, сколько могъ помстить въ своей новозк, мн пришла на умъ новая идея, которая такъ заняла меня, что два года прошли почти незамтно.

Хотя у меня и не алчный нравъ, по я люблю быть собственникомъ своихъ вещей. Напримръ, я бы не желалъ имть васъ компаньонами въ дл Чинъ-Джэка. Не то, чтобы я вамъ не доврялъ, но мн гораздо пріятне убжденій, что все въ повозк принадлежитъ мн. Да и вы, я полагаю, точно также смотрите на вещи.

Хорошо! Нчто въ род ревности овладвало мною, когда я думалъ, что вс эти книги, которыя Софи еще не удалось прочесть, были уже давно прочтены другими. Мн казалось, что отъ этого он не вполн будутъ ей принадлежать. Вслдствіе этого мною и овладла мысль написать книгу, которую бы она црочла первая.

Эта мысль мн очень понравилась, а такъ какъ я никогда не позволялъ дремать разъ пробудившейся мысли (чтобы быть Чипъ-Джэкомъ, нельзя имть свои мысли въ разброд, но должно всегда держать ихъ наготов), то тотчасъ же принялся за ея осуществленіе.

Надо вамъ сказать, что я часто сожаллъ, что Софи ни разу не слышала моихъ разглагольствованій съ подножки, и что и впередъ ей не суждено было ихъ услышать. И не хвастливъ, но человку свойственно не скрывать своихъ талантовъ. Къ чему вамъ слава, если вы не можете объяснить лицу, оцнка котораго для васъ всего дороже, источникъ этой славы? Теперь я растолкую вамъ это. Стоитъ ли это объясненіе шесть, пять, четыре пенса и такъ дале, до фарсинга? Не стоитъ. Даже и фарсинга не стоитъ. Отлично. Я пришелъ къ заключенію, что книга моя должна прежде всего заключать въ себ нкоторыя подробности о моей особ. Такимъ образомъ, я думалъ, что прочитавъ одинъ или два образчика моихъ разглагольствованій съ подножки, Софи составитъ себ понятіе о моемъ талант. Я не могу быть самъ себ судьею. Человкъ не можетъ самъ описать свои глаза (по крайней мр я не знаю, какъ за это взяться), свой голосъ, плавность рчи, быстроту своихъ движеній, остроту своихъ выраженій. Но если онъ публичный ораторъ, то можетъ написать свои обороты рчи,— и я слышалъ, что ораторы весьма часто прибгаютъ къ этому передъ тмъ, какъ имъ приходится держать рчь.

Хорошо! Придя къ этому заключенію, нужно было подумать о заглавіи. И какую же форму я придалъ этому раскаленному желзу? Вотъ какую. Я всегда крайне затруднялся объяснить Софи, почему меня называли докторомъ, когда въ сущности я былъ вовсе не докторъ, не смотря на вс мои старанія, я не могъ заставить ее понять это вполн. Разсчитывая на успхи, которые она должна была сдлать въ эти два года, я надялся, что она пойметъ это, когда прочтетъ объясненіе, написанное моею рукою. Затмъ намревался подшутить надъ нею и посмотрть, какъ это на нее подйствуетъ, чтобы по этимъ признакамъ судить о степени ея развитія. Я вспомнилъ, что разъ она попросила меня написать ей рецептъ, потому что смотрла на меня какъ на доктора съ медицинской точки зрнія,— и подумалъ: ну, если я дамъ моей книг заглавіе ‘моихъ рецептовъ’ и если она пойметъ, что мои рецепты написаны съ цлью развлечь и занять, и заставить ее поплакать или посмяться, то это послужитъ прекраснымъ доказательствомъ, что мы оба преодолли трудности. И дйствительно, это удалось превосходно. Когда она увидла книгу, которую я представилъ ей — напечатанную и переплетенную — лежавшую въ повозк на конторк, и прочла заглавіе: ‘Рецепты доктора Мериголда’, то прежде съ удивленіемъ посмотрла на меня, посл начала перелистывать ее, очаровательно разсмялась, пощупала свой пульсъ, покачала головой, поцаловала книгу и прижала къ груди. Никогда въ жизни я не ощущалъ такого удовольствія!

Но не стану забгать впередъ. (Это выраженіе я заимствовалъ въ одномъ изъ купленныхъ мною для Софи разсказовъ. Я пересматривалъ много книгъ, и видлъ, что почти въ каждой изъ нихъ авторъ употребляетъ выраженіе: ‘не буду забгать впередъ’, а если таково его намреніе, то я не понимаю, зачмъ же онъ торопится и кто его проситъ это длать?) Итакъ, не буду забгать впередъ. Эта книга заняла все мое свободное время. Трудно было приводить въ порядокъ столь многіе разнородные предметы, но когда дло дошло до самого меня — просто бда! Невозможно представить и поврить, сколько тутъ потратилось чернилъ и терпнія!

Наконецъ, книга была кончена, и два года, послдовавшіе за предшествовавшими имъ годами, ушли,— а куда ушли, кто знаетъ? Новая повозка была окончена, снаружи она была желтая съ краснымъ и мднымъ приборомъ, притомъ я завелъ мальчика и новую лошадь. Когда все было кончено, я принарядился и отправился за Софи.

— Мериголдъ — сказалъ джентльменъ, протянувъ мн привтливо руку:— я очень радъ васъ видть.

— Но я сомнваюсь, сэръ, возразилъ я:— чтобы вы были такъ рады меня видть, какъ я васъ.

— Время тянулось долго, не такъ ли, Мериголдъ?

— Я этого не скажу, сэръ, принявъ въ соображеніе продолжительность его, но…

— Что вы такъ вздрогнули, мой добрый другъ!

Еще бы не вздрогнуть! Софи стояла предо мной… она сдлалась женщиной,— хорошенькой, умной, съ выразительнымъ лицомъ. Теперь я убдился, что она дйствительно будетъ похожа на моего ребенка, въ противномъ случа, я бы ее не узналъ.

— Это васъ тронуло,— сказалъ джентльменъ.

— Я чувствую, сэръ, сказалъ я,— что я ничто иное, какъ неотесанный мужикъ въ камзол съ рукавами.

— Я чувствую, сказалъ джентльменъ,— что вы избавили ее отъ бдности и униженія и сблизили съ человчествомъ. Но зачмъ мы говоримъ вдвоемъ, когда можемъ говорить и съ нею? Обратитесь къ ней по своему.

— Я неотесанный мужикъ въ камзол съ рукавами, сэръ, повторилъ я:— а она граціозная женщина, и стоитъ такъ тихо въ дверяхъ!

— Попытайте, отзовется ли она на прежній зовъ, сказалъ джентльменъ.

Они это устроили между собой, чтобы обрадовать меня! Потому что, когда я обратился къ ней по старому, она бросилась къ моимъ ногамъ, стала на колни, протянувъ ко мн руки съ слезами любви и радости, когда я взялъ ее за руки и поднялъ, она обняла меня, не знаю, какихъ глупостей я не длалъ — до тхъ поръ пока мы не услись и не начали разговаривать втроемъ — знаками, я увренъ, что никому на свт не было въ эту минуту такъ покойно и пріятно.

——

Теперь я объявляю, что намренъ сдлать съ вами. Я хочу предложить вамъ цлый сборникъ разныхъ разсказовъ изъ принадлежащей ей книги, никмъ кром меня не прочитанной, дополненной и исправленной мною посл того, какъ она ихъ прочла, заключающей въ себ сорокъ восемь печатныхъ страницъ, девяносто шесть столбцовъ, напечатанной въ типографіи Вайтингса, въ Бофортъ Рауз, съ помощью паровой машины, на лучшей бумаг, переплетенной въ красивую зеленую обертку, снабженной листами, сложенными какъ чистое блье, только что принесенное отъ прачки и такъ изящно сшитое, что уже одна эта работа могла бы состязаться съ произведеніями иголки любой швеи, отправляющей, чтобы не умереть съ голоду, свою работу на разсмотрніе компетентныхъ судей комитета гражданской службы. И все это я отдаю за что бы вы думали? За восемь фунтовъ? Нтъ, меньше. За шесть? Еще меньше. За четыре? Да, хоть и трудно васъ въ этомъ убдить, но именно это моя цна. Четыре фунта. Одна сшивка, стоитъ половину этихъ денегъ. Вдь здсь сорокъ восемь страницъ, девяносто столбцовъ, и все это за четыре фунта. Лучшаго за эти деньги не получить. Возьмите. Однихъ объявленій о различныхъ животрепещущихъ вопросахъ будетъ на трехъ страницахъ, и все это почти даромъ. Читайте ихъ и увруйте въ нихъ. Мало того! Даю еще вамъ въ добавокъ, мои поздравленія съ Рождествомъ и Новымъ Годомъ, и желанія вамъ здоровья и всякаго благополучія. Одно это стоитъ больше двадцати фунтовъ, если только дойдетъ по назначенію въ томъ вид, въ какомъ посылается. Помните! Въ заключительномъ рецепт ‘принимать въ теченіи всей жизни’ я вамъ разскажу, какъ повозка разбилась и гд окончилось мое странствованіе. Но вы полагаете, что четыре фунта слишкомъ дорого? И вы все еще такъ думаете! Хорошо, ужь такъ и быть, скажу вамъ: всего четыре пенса, только вы никому объ этомъ не говорите.

II.
НЕ ПРИНИМАТЬ ПЕРЕДЪ СНОМЪ.

Нижеслдующую легенду разсказываютъ объ одномъ дом, прозванномъ Чортовымъ Домомъ и расположенномъ на верху Коннеморскихъ горъ въ неглубокой долин. Въ сентябрскіе вечера сюда иногда заходятъ туристы, домъ этотъ, при свт солнца, отражающагося на разбитыхъ стеклахъ его оконъ, иметъ неприглядный видъ. Говорятъ, что проводники избгаютъ его. Этотъ домъ былъ построенъ какою-то загадочною личностью, неизвстно откуда явившеюся и прозванною — за угрюмый видъ и пристрастіе къ уединенію — Колль Дью (Черный Колль). Мсто же его жительства получило названіе Чортова Дома, потому что никогда еще усталый путешественникъ не отдыхалъ подъ кровлею его и никогда дружеская нога не переступала его порога. Одиночество Колля раздлялъ только одинъ морщинистый старикъ, всегда старавшійся избгать привтствій крестьянъ, ему встрчавшихся, когда онъ здилъ въ сосднюю деревню закупать продовольствіе для себя и для своего господина, и отъ котораго какъ отъ камня нельзя было услышать ни одной подробности о прежней жизни одного изъ нихъ.

Въ первый годъ отъ водворенія въ тхъ мстахъ, ходило много предположеній о томъ, кто они, и чмъ занимаются въ своемъ жилищ, расположенномъ на одной высот съ облаками и орлами. Одни говорили, что Колль Дью происходилъ отъ древняго рода, которому принадлежали вс земли въ окружности, теперь перешедшія въ другія руки, и что раздраженный бдностью и гордостью, онъ пришелъ сюда, чтобы запереться въ уединеніи и скорбть о своихъ несчастіяхъ. Другіе предполагали преступленіе и бгство изъ другой страны, были и такіе, которые утверждали, что есть люди проклятые съ самаго рожденія, которые никогда не улыбаются и не сходятся съ другими людьми до самой смерти. Но черезъ два года въ этомъ уже не видли ничего необыкновеннаго и о Коллъ Дью мало кто думалъ, за исключеніемъ разв какого нибудь пастуха, когда, загоняя стадо, онъ переходилъ дорогу высокому, смуглому человку, расхаживавшему съ ружьемъ за плечами въ горахъ и къ которому онъ не осмливался обратиться съ обычнымъ привтствіемъ, или матери семейства, когда качая колыбель въ зимнюю ночь, она крестилась, при сильномъ порыв втра, бившаго ея крышу, и восклицала: ‘Да, сегодня, ночью Коллію Дью прохладно тамъ на верху’. Такъ Колль Дью прожилъ нсколько лтъ, когда пришло извстіе, что полковникъ Блэкъ, новый землевладлецъ, вознамрился постить это мсто. Съ одной изъ возвышенностей, окружавшихъ его берлогу, Колль могъ какъ на ладони видть все находившееся у подошвы горы. Тамъ ему представлялся старый домъ съ поросшими мхомъ трубами и почернвшими отъ непогоды стнами, окруженный разбросанными группами деревьевъ и неприступными скалами, что придавало ему видъ крпости обращенной къ Атлантическому океану всми окнами, которыя казалось такъ и спрашивали: ‘Что новаго въ Новомъ Свт’?

Теперь онъ видлъ, какъ тамъ внизу копошились каменъщики и плотники, точно муравьи на солнц, какъ они перестроивали старый домъ за-ново. Нсколько мсяцевъ онъ наблюдалъ за работою въ этомъ муравейник, то разрушавшемся и снова воздвигавшемся, то уродовавшемъ прежнія и потомъ выдвигавшемъ новыя украшенія, когда же все было готово, то онъ не полюбопытствовалъ сойти внизъ и полюбоваться красивою отдлкою новой билльярдной или же прекраснымъ видомъ, открывавшимся изъ большаго венеціанскаго окна гостиной на морской путь къ Ньюфаундленду.

Лто смнилось осенью и смерть начинала уже налагать свои оковы на пурпуръ степей и горъ, когда полковникъ Блэкъ съ дочерью и небольшимъ кружкомъ пріятелей пріхалъ въ свое помстье. Срый домъ внизу оживился, но Колль Дью не интересовался больше наблюденіями изъ своей берлоги. Любуясь восходомъ и закатомъ солнца, онъ взбирался на утесы, съ которыхъ не видно было человческаго жилья. Предпринимая разныя экскурсіи съ ружьемъ за плечами, онъ обыкновенно направлялся въ самыя пустынныя мста, углублялся въ уединенныя долины или же карабкался на неприступныя вершины. Если случайно онъ нападалъ на слдъ другаго человка, то поспшно скрывался въ оврагъ съ ружьемъ въ рукахъ и такимъ образомъ избгалъ встрчи. Несмотря на это ему было на роду написано встртиться съ полковникомъ Блэкомъ.

Вечеромъ одного изъ прекрасныхъ сентябрскихъ дней, втеръ перемнился, и черезъ полчаса горы были скрыты отъ глазъ густою, непроницаемою мглою. Колль Дью былъ далеко отъ своей берлоги, но онъ такъ хорошо изучилъ горы и привыкъ къ ихъ климату, что ни дождь, ни громъ, ни туманъ не могли его безпокоить. Но между тмъ какъ онъ шелъ своею дорогою, до него долетлъ отчаянный человческій крикъ. Онъ тотчасъ же повернулъ по направленію этого звука и набрелъ на человка, спотыкавшагося на каждомъ шагу съ опасностью жизни.

— Идите за мною! сказалъ ему Колль-Дью, и черезъ часъ онъ благополучно довелъ его къ спуску и потомъ къ самымъ стнамъ веселаго дома.

— Я полковникъ Блэкъ, сказалъ этотъ простодушный воинъ, когда они выбрались изъ окружающаго ихъ тумана и стояли въ виду освщенныхъ оконъ.— Пожалуста, скажите поскоре, кому я обязанъ своею жизнью.

Говоря это, онъ смотрлъ на своего спасителя, высокаго человка съ загорлымъ лицомъ.

— Полковникъ Блэкъ, сказалъ Коллъ-Дью посл какой-то странной паузы: — вашъ отецъ принудилъ моего поставить во время игры на карту вс помстья. Онъ это сдлалъ, и искуситель его выигралъ. Оба умерли: по мы съ вами еще живы и я поклялся отомстить.

Полковникъ добродушно усмхнулся, взглянувъ на мрачную физіономію Колля.

— И вы начинаете съ того, что спасли мн жизнъ? спросилъ онъ.— Полно! Я солдатъ и знаю, какъ встрчаютъ враговъ, но теперь я скоре встртилъ друга, и не буду покоенъ, пока вы не отвдаете моего хлба и соли. Сегодня у насъ веселье по случаю рожденія моей дочери. Войдите и повеселитесь вмст съ нами.

Коллъ-Дью какъ-то упорно смотрлъ въ землю.

— Я сказалъ вамъ, отвтилъ онъ, кто я такой, и не намренъ переступать вашего порога.

Но въ эту минуту окно открылось и изъ-за цвтовъ, которыми оно было уставлено, показалось видніе, отъ котораго слова Колля замерли на язык. Стройная двушка, въ бломъ атлас, появилась въ рамк плюща, обвивавшаго окно, и полоса свта, вырвавшаяся изъ дома, освтила ея роскошпую фигуру. Лицо ея было блдно какъ платье, на глазахъ блестли слезы, но улыбка появилась на устахъ, когда она протянула об руки къ отцу. Свтъ позади скользнулъ по блестящимъ складкамъ ея платья,— великолпному жемчугу вокругъ ея шеи — внку изъ пунцовыхъ розъ, положенному сзади на заплетенныя косы.

Эвлина Блэкъ не принадлежала къ числу нервныхъ плаксивыхъ барышенъ. Нсколько поспшныхъ словъ:

— Слава Богу, вы невредимы и цлы, остальная компанія уже съ часъ какъ вернулась,— и сильное пожатіе руки отца ея маленькими, залитыми драгоцнными камнями ручками были единственными выраженіями смущенія, отъ котораго она едва успла оправиться.

— Право, моя милая, я обязанъ моей жизнью великодушію этого джентльмена! весело сказалъ полковникъ.— Упроси его войти и быть нашимъ гостемъ, Эвлина. Онъ хочетъ вернуться въ свои горы и снова скрыться въ туман, гд съ нимъ встртился, или скоре гд онъ нашелъ меня! Да, милостивый государь (обращаясь къ Коллю), вамъ придется сдаться этой очаровательной осаждающей.

Послдовала рекомендація.

— Колль-Дью, чуть слышно повторила Эвлина Блэкъ, уже наслышавшаяся разсказовъ о немъ, но не смотря на это, она отъ всей души приглашала спасителя своего отца воспользоваться гостепріимствомъ ихъ дома.

— Покорнйше прошу васъ войти, сэръ, сказала она:— если бы не вы, то радость наша обратилась бы въ печаль. Наше веселье будетъ не полно, если въ немъ не приметъ участія нашъ общій благодтель.

Тутъ она съ очаровательною граціею, хотя и съ примсью высокомрія, отъ котораго никогда не умла отдлаться, протянула свою блую ручку къ высокой фигур, стоявшей за окномъ, онъ схватилъ и стиснулъ ее такъ сильно, что у бдной двушки искры посыпались изъ глазъ отъ страха, и пряча ручку въ складкахъ платья, она невольно какъ-то сжала ее отъ неудовольствія.

Былъ ли этотъ Колль-Дью сумасшедшій, или только дерзкій?

Гость больше не отказывался войти, и пошелъ за блой фигуркой въ маленькую библіотеку, гд горла лампа, тутъ мрачный незнакомецъ, толстякъ полковникъ и молодая хозяйка дома могли на свобод разсмотрть другъ друга. Эвлина взглянула въ смуглое лицо незнакомца и да, же вздрогнула отъ невольнаго чувства страха и непріязни къ нему, она потомъ объяснила отцу это невольное движеніе обычной въ народ поговоркой: ‘кто-то наступилъ на мою могилу’.

И такимъ образомъ Колль-Дью присутствовалъ на бал, дававшемся въ честь дня рожденія Эвлины Блэкъ. Онъ сидлъ въ дом, который долженъ былъ достаться по праву ему,— сидлъ, извстный всмъ только по данному ему имени, и всми покинутый и избгаемый. Это былъ тотъ самый человкъ, который жилъ теперь вмст съ орлами и лисицами, выжидая удобнаго случая отомстить сыну врага своего отца, за бдность, униженіе, горе покойной матери, самоубійство отца, за грустную разлуку съ братьями и сестрами. Теперь онъ стоялъ здсь, какъ Самсонъ, обезсилвшій съ потерею волосъ, и это совершилось только потому, что у этой гордой двушки были томные глаза, обворожительный ротъ и что она была такъ великолпна въ бломъ атлас и розахъ. Неподражаемо прекрасная въ толп многихъ красавицъ, она двигалась среди друзей, стараясь не поддаваться обаянію мрачнаго взгляда неустанно слдившаго за него. Отецъ попросилъ ее быть любезне съ несообщительнымъ гостемъ, котораго онъ хотлъ какъ нибудь примирить съ собою, она очень любезно предложила ему посмотрть новую картинную галлерею, сообщавшуюся съ гостиной, объясняла, какимъ образомъ полковнику удавалось пріобрсти ту или другую картину, и употребляла все искусство, какое только позволяла ей гордость, чтобы только докончить дло, начатое отцомъ, и старалась въ то же время держать себя по возможности далеко и отвлекать вниманіе гостя отъ своей особы, обращая его на всякія сколько нибудь замчательный вещи.

Колль-Дью слдовалъ за нею, вслушивался въ ея голосъ, не обращая вниманія на самыя слова, она не могла добиться отъ него ни разсужденій, ни возраженій. Наконецъ они остановились въ отдаленномъ и слабо освщенномъ углу, передъ окномъ, занавси котораго были отдернуты. Оно было раскрыто, и ничего не видно было изъ него кром океана и полной луны, плывущей высоко надъ облаками и оставлявшей далеко за собою серебристыя полосы, которыя уносились въ пространство, раздляющее два свта. Разсказываютъ, что тутъ произошла слдующая, небольшая сцена.

— Это окно, устроенное по плану моего отца, не даетъ ли вамъ понятія о его вкус? сказала молодая хозяйка, которая, точно олицетвореніе красоты, вся облитая свтомъ, стояла, глядя на луну.

Колль-Дью не отвчалъ, но вдругъ, какъ разсказываютъ, попросилъ ее дать ему розу изъ букета приколотаго вмст съ кружевомъ на ея груди.

Во второй разъ въ теченіи этого вечера глаза Эвлины Блэкъ сурово блеснули. Но вдь этотъ человкъ спасъ жизнь ея отцу! Она оторвала одинъ цвтокъ и граціозно, но въ то же время по возможности съ достоинствомъ, подобающимъ королев, протянула ему. Колль схватилъ не только розу, но и подавшую ее руку, и торопливо осыпалъ ее поцалуями. Эвлина пришла, въ негодованіе.

— Сэръ, закричала она: — если вы джентльменъ, то вы сумасшедшій. Если вы не сумасшедшій, то вы не джентльменъ.

— Сжальтесь надо мною, сказалъ Колль-Дью.— Я васъ люблю. Боже мой, никогда еще я не любилъ ни одну женщину! А!— закричалъ онъ увидя отвращеніе на ея лиц:— вы ненавидите меня. Вы вздрогнули, когда мой взглядъ въ первый разъ встртился съ вашимъ. Я люблю васъ, а вы отвчаете мн ненавистью!

— Да, отвчала, она съ горячностью, забывая все, кром своего негодованія.— Ваше присутствіе кажется мн чмъ-то зловщимъ. И вы любите меня?— ваши взгляды точно отрава для меня. Пожалуста, милостивый государь, не упоминайте мн больше объ этомъ.

— Не стану васъ больше безпокоить, сказалъ Колль-Дью, и подойдя къ окну, одной рукой ухватился за оконицу и, выпрыгнувъ изъ него, скрылся изъ вида.

Съ непокрытой головой, Колль-Дью направился не къ своему дому, но въ горы. Полагаютъ, что всю остальную часть ночи онъ блуждалъ по лабиринту холмовъ, пока свжій втеръ не разогналъ на зар облаковъ. Такъ какъ онъ проголодался и пробылъ на ногахъ больше сутокъ, то обрадовался, увидвъ передъ собою хижину. Войдя туда, онъ попросилъ напиться и угла, гд бы могъ отдохнуть.

Въ дом уже все поднялось, и кухня была полна народомъ, утомленнымъ вслдствіе ночи, проведенной безъ сна, старики съ трубками въ зубахъ дремали у камина, тамъ и здсь сидли женщины, прислонившись головами къ колнямъ своихъ сосдокъ. Неспавшіе же крестились, когда мрачная фигура Колль-Дью показалась въ дверяхъ, потому что имя его не пользовалось хорошею славою, но хозяинъ дома попросилъ его войти, предложилъ молока, общаясь испечь еще картофелю, и отвелъ его въ маленькую комнату за кухней, одинъ уголъ которой былъ устланъ верескомъ и гд у очага сидли дв женщины, передававшія другъ другу разныя сплетни.

— Путешественникъ, сказалъ старикъ, кивая головою и обращаясь къ женщинамъ, которыя, какъ бы въ подтвержденіе его словъ, отвтили ему: — милости просимъ.

Колль-Дью бросился на верескъ и забился въ самый отдаленный уголъ комнаты.

Женщины на время прекратили разговоръ, но немного погодя, думая, что пришлецъ спитъ, начали снова толковать полушопотомъ. Комната освщалась только однимъ маленькимъ окномъ, чрезъ которое пробивался утренній свтъ, но Колль могъ разсмотрть лица сидвшихъ вокругъ огня: старухи, согнувшейся впередъ, съ протянутыми къ огню изсохшими руками, и двушки, прислонившейся къ камину, съ здоровымъ лицомъ, блестящими глазами, и въ красномъ плать, освщавшемся по временамъ угасающимъ пламенемъ.

— Я не знаю, сказала двушка: — я до сихъ поръ никогда не слыхала о такой странной свадьб. Вдь только три недли тому назадъ онъ всхъ уврялъ, что ненавидитъ ее хуже яда!

— Поди же! сказала старуха, нагибаясь таинственно.— Это-то мы вс знаемъ. Но что онъ могъ сдлать! Когда она приколдовала его бурра-босомъ!

— Чмъ? спросила двушка.

— Бурра-босомъ! это рука смерти… Она его плотно привязала къ себ, да не будетъ ей счастья!

Старуха начала качаться на стул и, покрывъ лицо плащемъ своимъ, заглушила вырвавшійся изъ ея сморщенныхъ губъ ирландскій возгласъ.

— Но что это такое? спросила горячо двушка.— Что это за бурра-босъ, и откуда она его взяла?

— Охъ, охъ! это не для молодыхъ ушей, но шопотомъ я скажу. Это полоска кожи съ покойника,— она снимается отъ темени до пятки, безъ трещины или разрыва, ибо тогда чары пропадаютъ, это скручивается и надвается на шею — тому, кто холоденъ, тмъ, кто хочетъ быть любимымъ. Этотъ талисманъ въ одни сутки воспламеняетъ сердце.

Двушка, сидвшая до сихъ поръ въ лнивой поз, вскочила и посмотрла съ ужасомъ на свою собесдницу.

— Господи Боже мой! вскрикнула она.— Ни одна душа на земл не захочетъ вызвать гнвъ неба такимъ дурнымъ дломъ!

— Пустяки! есть человкъ, который это длаетъ, и онъ не нечистая сила! Разв мы никогда не слыхали о Пекси изъ Пишроги, которая живетъ между двумя холмами Маамъ Туркъ?

— Я слыхала о ней, сказала двушка въ волненіи.

— Хорошо, она это уметъ. За деньги она это длаетъ хоть всякій день. За нею гнались съ кладбища въ Сальрук, гд она выкапывала мертвыхъ, и слава Богу! ее бы убили, если бы не потеряли ея слда и могли бы добраться до ея жилища.

— Посмотрите, матушка, сказала двушка: — путешественникъ встаетъ, чтобы снова отправиться въ дорогу! Охъ, не долго онъ отдохнулъ, бдный!

Колль удовольствовался однако этимъ отдыхомъ. Онъ всталъ и отправился въ кухню, гд старикъ приготовилъ для него жареный картофель и усердно уговаривалъ гостя ссть и пость съ ними. Это Коллъ сдлалъ охотно, подкрпивши силы пищею, онъ снова отправился въ горы, въ то время когда восходящее солнце блестло между водопадами — и только долины оставались въ тни. Въ тотъ же вечеръ онъ шагалъ по холмамъ Маймъ Туркъ, спрашивая у пастуховъ дорогу къ лачужк Пекси изъ Пишроги.

Въ лачужк, расположенной въ темной пустоши, окруженной со всхъ сторонъ горами, онъ нашелъ Пекси: она была старуха, съ желтымъ лицомъ, одтая въ темно-красное одяло, голова ея была повязана оранжеваго цвта платкомъ, изъ-подъ котораго висли сплетенные жесткіе волоса. Она стояла у котла, стоявшаго надъ огнемъ, въ которомъ тихо кипли травы, и сердито взглянула на Коллъ Дью, когда онъ показался въ дверяхъ.

— Вашей милости нужно бурра-босъ? спросила она, когда онъ объяснилъ ей причину своего прихода.— Но Пекси нужны деньги. Трудно достается бурра-босъ.

— Я заплачу, сказалъ Колль Дью, положивъ передъ ней на скамейку соверейнъ.

Вдьма бросилась къ деньгамъ, захохотала и кинула такой взглядъ на Колль Дью, что онъ даже вздрогнулъ.

— Ваша милость добрый король, сказала она: — и стоите того, чтобы имть бурра-босъ. Ха, ха, онъ получитъ его отъ Пекси. Но денегъ мало. Еще, еще!

Она протянула пальцы похожіе на когти, и Колль опустилъ ей въ руку еще соверейнъ. Посл этого съ ней отъ радости просто длались конвульсіи.

— Слушай! сказалъ Колль.— Я теб хорошо заплатилъ, но если твой проклятый талисманъ не окажетъ дйствія, я стану преслдовать тебя, какъ вдьму!

— Дйствіе! воскликнула Пекси, дико поводя глазами.— Если талисманъ Пекси не будетъ дйствовать, то придите сюда, ваша милость, и унесите на вашей спин эти горы. Оно подйствуетъ. Если она и ненавидитъ вашу милость,— какъ чорта, то все-таки полюбитъ вашу милость, какъ свою душу, до восхода или заката солнца. Это будетъ такъ, или же она до этого часу сойдетъ съ ума.

— Вдьма! возразилъ Колль Дью:— это послднее — твоя адская выдумка. Я ничего не слыхалъ о сумасшествіи. Если теб еще нужны деньги, то говори, но не шути со мной.

Вдьма пристально на него взглянула своими хитрыми глазами, и воспользовалась его гнвомъ.

— Ваша милость отгадали, сказала она съ улыбкой:— бдной Пекси только нужно еще немного денегъ.

Она опять протянула изсохшую руку. Колль Дью отступилъ, чтобы не дотронуться до руки, и бросилъ деньги на столъ.

— Король, король! бормотала Пекси.— Ваша милость знатный король. Ваша милость достойна получить бурра-босъ. Двушка будетъ васъ любить, какъ свою душу. Ха! ха!

— Когда я его получу? спросилъ Колль Дью нетерпливо.

— Ваша милость возвратится къ Пекси чрезъ двнадцать дней, потому что бурра-босъ достать трудно. Кладбище далеко и мертваго поднять не легко…

— Молчи! крикнулъ Колль-Дью, ни слова больше. Я хочу имть твой проклятый приворотъ, но знать не хочу, что это такое и откуда ты его возьмешь.

Затмъ, общавши вернуться черезъ двнадцать дней, онъ ушелъ. Отойдя немного, онъ оглянулся и увидлъ Пекси, глядвшую ему вслдъ. Ея фигура, возвышавшаяся надъ чернымъ и рзко выдававшаяся на багровомъ фон зари, показалась его мрачно настроенному воображенію фуріей, сопровождаемой цлымъ адомъ.

Въ назначенное время Колль-Дью получилъ общанный приворотъ. Онъ зашилъ его вмст съ ароматическими снадобьями въ ладонку изъ золотой парчи и прикрпилъ эту ладонку къ цпочк тонкой работы. Затмъ онъ положилъ все это въ шкатулку, въ которую когда-то его несчастная мать убирала свои драгоцнныя украшенія, въ этомъ вид талисманъ можно было на худой конецъ принять за блестящую побрякушку. А въ горахъ между тмъ поселяне, сидя у своихъ очаговъ, проклинали кого-то, потому что было открыто новое святотатственное покушеніе на ихъ кладбище, и они сговорились между собою принять мры для отысканія преступника.

——

Прошло дв недли. Гд и какъ могъ Колль-Дью найти случай надть талисманъ на шею гордой дочери полковника? Новыя пригоршни золота перепали въ жадную ладонь Пекси и кончилось тмъ, что она общалась помочь ему въ его затрудненіи.

На слдующее утро колдунья вырядилась въ приличное платье, спрятала безпорядочныя пряди своихъ волосъ, придававшія ей видъ гнома, подъ блый чепчикъ, сгладила злыя морщины своего лица и, съ корзиною на рук, заперевъ дверь своей берлоги, спустилась въ долину. Пекси повидимому оставила свое недоброе ремесло и промняла его на ремесло простой собиральщицы грибовъ. Экономка полковника аккуратно каждое утро покупала, грибы у бдной старушки Мьюриды. Каждое утро аккуратно старушка оставляла букетъ дикихъ цвтовъ для миссъ Эвлины Блэкъ. ‘Да хранитъ ее Господь. Сама-то я ее, мою голубушку, никогда не видала, а ужь какъ бы хотлось посмотрть! Ну, а слышать-то про красоту ея писанную много слыхала’. Наконецъ въ одно прекрасное утро, глядь! она и попалась на встрчу миссъ Эвлины, возвращавшейся съ прогулки. При этомъ старушка Мьюридъ ‘осмлилась’ самолично поднести ей свой букетъ цвтовъ.

— Такъ это ты мн оставляешь каждое утро по букету цвтовъ? проговорила Эвлина.— А славные они у тебя.

Оказалось, что бабушк Мьюридъ захотлось только хоть однимъ глазкомъ взглянуть на красавицу барышню. Теперь она сподобилась увидать ея блое личико и ей ничего больше не надо. Однако она мшкала уйти.

— Ваша милость никогда не изволила взбираться на большую гору? спросила Пекси.

— Нтъ, отвчала Эвлина:— боюсь, что мн не подъ силу будетъ взбираться на большую гору пшкомъ.

— Это точно что такъ. Вашей бы милости сговориться съ другими господами и барышнями, вмст бы осдлать ословъ, да на нихъ бы и похать на гору. А ужь какихъ, какихъ чудесъ не насмотрлись бы тамъ ваша милость.

Такъ подвела она свой подкопъ и съумла такъ устроить, что миссъ Эвлина битый часъ внимательно слушала ея разсказы про чудеса, которыя они увидятъ на вершин горы. Глядя на величавые гребни холмовъ, Эвлин пришло въ голову, что мысль этой чудной старухи не дурна. Дйствительно, что за природа должна быть на этихъ высотахъ!

Какъ бы то ни было, вскор посл того Колль-Дью дали знать, что цлая кавалькада явится на слдующій день изъ дикаго дома полюбоваться горою, что Эвлина Блэкъ будетъ участвовать въ этой увеселительной поздк и чтобы онъ, Колль, приготовился принять и угостить голодное усталое общество, которое подъ вечеръ ему приведутъ къ воротамъ его дома. Кавалькада должна была встртить невзначай въ одной изъ зеленыхъ прогалинъ между кустами простодушную собирательницу грибовъ за ея скромнымъ занятіемъ, затмъ старушка вызовется служить обществу проводникомъ, заведетъ ихъ въ самыя непроходимыя мста горъ, гд они будутъ плутать почти отвсными кругами и спусками, пробираясь этими опасными мстами, прислуг велятъ изъ предосторожности побросать взятыя изъ дому корзины съ провизіей.

Колль-Дью не терялъ времени. Никогда по сосдству съ облаками не бывало такого пира, какъ затвавшійся теперь. Слыхали мы разсказы про необыкновенныя яства, составляемыя недоброю силою и состряпанныя въ такомъ мст, которое, какъ думаютъ, немножко пожарче обыкновенной кухни. Разсказываютъ также, что пустые покои Колль-Дью изукрасились бархатными занавсками и золотыми бахрамами, блыя стны покрылись всми цвтами радуги и позолотой, на панеляхъ появились драгоцнныя картины, на столахъ огнемъ горла золотая посуда, искрились стаканы изъ рдкаго хрусталя, появилось разливанное море такого вина, какого гости въ жизнь свою не пивали, появилось множество слугъ въ великолпныхъ ливреяхъ, слуги эти были готовы по первому знаку начать разносить диковинныя блюда, на необычайный запахъ которыхъ орлы слетлись и начали биться клювами объ окна и лисицы сбжались, широко раздувая ноздри. Врно то, что въ назначенное время усталая кавалькада показалась въ нсколькихъ шагахъ отъ Чортова Дома и Колль-Дью вышелъ пригласить ее переступить черезъ порогъ его пустыннаго жилища. Полковникъ Блэкъ (которому Эвлина изъ чувства деликатности ничего не сказала о странной выходк нелюдима — Колля относительно ея) привтствовалъ его появленіе веселыми восклицаніями и все общество сло за пиръ Колля въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Не мало, какъ гласитъ преданіе, дались вс диву при вид роскоши, которую они нашли въ дом отшельника горы.

Вс вошли въ домъ Колля и сли за его столъ, кром Эвлины Блэкъ, которая осталась на порог у самаго входа, несмотря на усталость, она не хотла отдохнуть въ этомъ дом, несмотря на голодъ, она не хотла вкусить отъ его яствъ. Подолъ ея благо батистоваго платья, измятаго и запачканнаго во время похожденій этого дня, былъ приподнятъ и перекинутъ черезъ руку, ея алыя щечки слегка загорли на солнц, ея небольшая, черноволосая головка съ растрепавшимися слегка косами была не покрыта, горный втеръ свободно игралъ ея волосами и заходящее солнце обливало ихъ своимъ румянымъ блескомъ, въ рукахъ она небрежно держала ленты своей шляпы, ножка ея отъ времени до времени постукивала по каменнымъ плитамъ порога.

Поселяне разсказываютъ, что Колль-Дью и отецъ долго упрашивали ее войти, и слуги въ великолпныхъ ливреяхъ выносили ей разныя яства на порогъ дома, но она отказывалась тронуться съ мста, отказывалась вкусить отъ сладкихъ яствъ.

— Тутъ отрава, отрава, бормотала она про себя и пригоршнями бросала пищу лисицамъ, которыя рыскали вокругъ. Но вотъ къ проголодавшейся двушк подошла добрая бабушка Мьюридъ, безхитростная собирательница грибовъ, разгладивъ на своемъ лиц вс злыя морщины, она ласково поднесла ей на простой глиняной тарелк вкусное блюдо изъ набранныхъ ею грибовъ.

— Покушайте, моя голубушка барышня! Старая Мьюридъ сама ихъ стряпала. Никто изъ здшняго дома не прикоснулся къ нимъ и не поглядлъ даже на мои грибки.

Эвлина взяла тарелку и славно поужинала. Едва успла она проглотить послдній кусокъ, какъ ее одолла тяжелая дремота и, не имя боле силъ держаться на ногахъ, она присла на порогъ. Прислонившись головою къ притолк, она вскор впала въ глубокій сонъ или въ обморокъ. Въ этомъ состояніи нашли ее остальные гости.

— Чудачка, упрямица моя! приговаривалъ полковникъ, лаская рукою эту чудную поникшую готовку. И взявъ ее на руки, онъ отнесъ ее въ одну изъ комнатъ, которая (какъ гласитъ преданіе) еще утромъ была пуста и невзрачна какъ сарай, а теперь блистала восточною пышностью. Здсь ее положили на великолпное ложе, прикрывъ ей ноги малиновымъ одяломъ. Здсь, при нжномъ полусвт, врывавшемся въ окно съ разноцвтными стеклами, которое еще наканун было самымъ обыкновеннымъ окномъ, завшеннымъ грубою сторою, отецъ ея бросилъ послдній взглядъ на ея прелестное личико.

Полковникъ возвратился къ своему амфитріону и къ остальному обществу и вскор вс отправились полюбоваться отблескомъ багроваго заката, при которомъ холмы стояли словно объятые пламенемъ пожара. Они отошли уже довольно далеко, какъ вдругъ Коллъ-Дью спохватился, что онъ забылъ дома свой телескопъ, и воротился назадъ. Отсутствіе его продолжалось не долго, но все же онъ усплъ въ это время неслышными шагами прокрасться въ роскошную спальню, набросить на шею спящей двушки легкую цпь и запрятать въ складки ея платья зловще-блестящую ладонку.

Когда онъ снова ушелъ, къ двери подкралась Пекси и, слегка пріотворивъ ее, сла на коврикъ не далеко отъ порога, завернувшись въ свой плащъ. Такъ прошелъ часъ, а Эвлина все спала, дыханіе ея было такъ тихо, что едва приподнимало роковой талисманъ на груди ея. Но вотъ она начала лепетать какія-то безсвязныя слова и стонать. Пекси навострила уши. Изъ спальни послышался звукъ, по которому можно было догадаться, что жертва проснулась и встала. Пекси просунула голову въ отверстіе двери и заглянула въ спальню, тутъ она взвыла отъ ужаса и выбжала изъ дома. Съ той поры ее въ околодк больше не видали.

Въ горахъ начинало темнть, путники были уже на возвратномъ пути въ Чортовъ Домъ, когда группа дамъ, опередившихъ остальное общество на значительное разстояніе, увидла Эвлину Блэкъ, шедшую къ нимъ на встрчу. Волосы ея были въ безпорядк, какъ будто посл сна, она шла съ непокрытою головою, дамы замтили у ней на груди что-то блестящее, похожее на золото, предметъ этотъ сверкалъ и колебался сообразно съ движеніями ея тла. Передъ этимъ подруги Эвлины посмялись таки между собою надъ страннымъ ея капризомъ заснуть на порог дома, вмсто того, чтобы войти и ссть за столъ вмст со всми другими, теперь они съ хохотомъ пошли къ ней на встрчу, собираясь подразнить ее этимъ. Но Эвлина какъ-то странно на нихъ поглядла, точно не узнавая ихъ, и прошла дале. Пріятельницы слегка обидлись и принялись разсуждать между собою о странностяхъ ея характера. Одна только изъ нихъ поглядла ей вслдъ и навлекла на себя насмшки своихъ подругъ, замтивъ, что ее начинаютъ безпокоить странности этой молодой двушки.

Такъ пріятельницы пошли своею дорогой, а одинокая фигура Эвлины, мелькая, уходила все дальше и дальше, при догарающемъ отблеск зари румянилось ея блое платье и блестлъ роковой талисманъ на ея груди. Заяцъ перебжалъ ей дорогу, она громко захохотала и, захлопавъ въ ладоши, кинулась за нимъ въ погоню. Потомъ она остановилась и начала разговаривать съ каменьями, такъ какъ они не отвчали ей, то она принялась бить ихъ открытою ладонью своей руки, (свидтелемъ этихъ странныхъ выходокъ былъ маленькій пастухъ, съ изумленіемъ смотрвшій на нихъ, притаившись за скалою). Нсколько времени спустя она принялась перекликаться съ птицами, издавая какіе-то дикіе, пронзительные звуки, отъ которыхъ содрогалось горное эхо по ея дорог. Общество мужчинъ, возвращавшееся довольно опасною дорогою, услышало этотъ необыкновенный звукъ и остановилось прислушаться.

— Что это такое? спросилъ одинъ изъ нихъ.

— Это молодой орелъ, отвчалъ Колль-Дью, лицо котораго побагровло. Они часто такъ кричатъ.

— Странно, какъ этотъ звукъ походитъ на голосъ женщины! возразили ему.— Въ эту самую минуту съ высоты надъ ихъ головами снова раздалась та же дикая нота. Довольно высоко надъ ними свсилась зубчатая окраина голаго утеса, выпятившаяся однимъ голоднымъ зубомъ надъ бездной. Еще минута, и они увидли стройную фигуру Эвлины Блэкъ, подвигавшуюся прямо къ этому страшному мсту.

— Моя Эвлина! воскликнулъ полковникъ, узнавъ свою дочь.— Да она съ ума сошла ходить по такимъ мстамъ.

— Съ ума сошла! повторилъ Колль-Дью. И съ этими словами бросился къ ней на помощь со всей силою и ловкостью своихъ могучихъ ногъ. Когда онъ приблизился къ ней, Эвлина почти уже достигла окраины страшной скалы. Притаивъ дыханіе, онъ подкрался къ ней, разсчитывая схватить ее въ свои могучія руки прежде, чмъ она замтитъ его присутствіе, и унести ее подальше отъ опаснаго мста. Но на бду Эвдина повернула голову и увидала его. Громкій безумный крикъ ненависти и ужаса, отъ котораго вздрогнули самые орлы и разлетлись стада чаекъ, проносившихся надъ ея головою, вырвался изъ груди ея. Она попятилась назадъ и очутилась на шагъ отъ смерти.

Одинъ отчаянный, но осторожный прыжокъ — и она билась въ объятіяхъ Колля. Одинъ быстрый взглядъ въ ея глаза — и онъ увидлъ, что борется съ безумною женщиною. А она все влекла его назадъ и ему не за что было ухватиться. Утесъ былъ скользкій и ноги его, обутыя въ тонкую обувь, не находили точки опоры. А она все тащитъ его назадъ! Но вотъ послышалось сиплое, прерывистое дыханье, об фигуры заметались, и минуту спустя окраина скалы одиноко обрисовывалась на вечернемъ неб, на ней никого не было, а Коль-Дью и Эвлина Блэкъ размозженные лежали на дн пропасти.

III.
ПРИНИМАТЬ ЗА ОБДОМЪ.

Знаете ли вы, кто даетъ названія улицамъ въ нашихъ городахъ? Знаете ли вы, кто выдумываетъ девизы, которые завертываются въ конфектныя бумажки вмст съ обсахаренными плодами? (Замтимъ кстати, что я не завидую умственнымъ способностямъ этого сочинителя и подозрваю, что это та же самая личность, которая переводитъ либретто иностранныхъ оперъ на англійскій языкъ). Знаете ли вы, кто вводитъ въ моду новыя блюда, на кого падаетъ отвтственность за введеніе въ языкъ новыхъ словъ, къ какому мудрецу обращаются парфюмеры, когда они изобрли новое мыло для бритья или новую помаду для волосъ? Знаете ли вы, кто сочиняетъ загадки?

На послдній изъ этихъ вопросовъ, замтьте, только на послдній, я отвчу: да, я знаю, кто сочиняетъ загадки.

Въ такомъ-то году — пожалуй я скажу вамъ, что годъ этотъ можетъ считаться принадлежащимъ къ текущему столтію — я былъ маленькимъ мальчикомъ — очень бойкимъ маленькимъ мальчикомъ, хотя я и самъ это про себя говорю, и очень худощавымъ маленькимъ мальчикомъ. Оба эти свойства нердко встрчаются вмст. Я не скажу вамъ, сколько именно лтъ мн было тогда, достаточно будетъ упомянуть, что я былъ въ школ недалеко отъ Лондона и находился въ тхъ годахъ, когда мальчиковъ обыкновенно одваютъ, или, по крайней мр въ то время одвали, въ куртку и въ рубашку съ вышитою манишкою

Загадки съ малыхъ лтъ были для меня источникомъ высокаго и глубокаго наслажденья. Изученію этихъ задачъ я предавался съ непомрнымъ жаромъ, собираніемъ ихъ я занимался съ чрезвычайнымъ рвеніемъ. Въ то время въ нкоторыхъ періодическихъ изданіяхъ существовалъ обычай задавать загадку въ одномъ нумер, а отвтъ на нее помщать въ слдующемъ. Между вопросомъ и отвтомъ проходилъ промежутокъ семи дней и ночей. О, если бы вы знали, что со мной длалось въ этотъ промежутокъ времени! Вс часы недли, свободные отъ классныхъ занятій, я посвящалъ отыскиванью разгадки (не мудрено посл этого, что я былъ такъ худощавъ) и иногда — я вспоминаю объ этомъ съ гордостью — мн удавалось доходить своимъ умомъ до разгадки прежде, чмъ нумеръ, содержавшій ее, доходилъ до меня оффиціальнымъ путемъ. Во времена моего бойкаго и худощаваго мальчишества былъ въ мод еще одинъ родъ шарадъ, казавшійся мн гораздо головоломне обыкновенныхъ загадокъ, выраженныхъ словами. То были, если можно такъ выразиться, символическія шарады, если не ошибаюсь, ихъ настоящее имя — ребусы. Состояли он изъ маленькихъ плохихъ рисунковъ, гравированныхъ на дерев и изображавшихъ самые невозможные предметы, перетасованные между собою въ самомъ нелпомъ безпорядк: для вящшей путаницы были вклеены тамъ и сямъ буквы азбуки и даже подчасъ цлые отрывки словъ. Такъ вамъ случалось видть передъ собою купидона, чинящаго перо, рядомъ съ нимъ вертелъ, дале букву а, дале пюпитръ для нотъ, наконецъ флейту. Все это доставлялось вамъ въ субботу съ объявленіемъ, что въ слдующую субботу появится объясненіе этихъ поименованныхъ знаковъ. Въ назначенное время приходило объясненіе, но съ нимъ вмст и новыя, еще худшія трудности: какая нибудь клтка для птицы, что-то похожее (или, врне, вовсе не похожее) на заходящее солнце, слово snip, колыбель и какое-то четвероногое, которое и самъ Бюффонъ не зналъ бы, къ какому классу отнести. На эти загадки я былъ тупъ, и во всю мою жизнь мн удалось ршить только одну, какъ мы увидимъ ниже. Не везли мн также шарады въ стихахъ съ нсколько натянутыми римами, въ род слдующей: ‘Мое первое боа — констрикторъ, мое второе — римскій ликторъ’. Эти премудрости были мн не подъ силу.

Помню я, разъ какъ-то случайно въ одномъ изданіи попался мн ребусъ, отличавшійся боле искуснымъ исполненіемъ, чмъ т, которые я видалъ до сихъ поръ. Ребусъ этотъ сильно заинтересовалъ меня. На первомъ мст стояла буква А: затмъ слдовало изображеніе видимо очень добродтельнаго господина въ длинномъ плать, съ сумкою, съ посохомъ и съ раковиною на шляп, дале былъ представленъ дряхлый старикъ съ длинными сдыми волосами и бородою, затмъ красовалась цитра 2, а за нею слдовалъ какой-то господинъ на костыляхъ, который стоялъ передъ ршетчатыми воротами. Ребусъ этотъ не давалъ мн ни днемъ, мы ночью покоя. Случилось мн его видть въ публичной библіотек одного приморскаго города, въ который я попалъ во время вакацій, и прежде чмъ вышелъ слдующій нумеръ, я уже долженъ былъ вернуться въ школу. Изданіе, въ которомъ появился этотъ замчательный ребусъ, было изъ дорогихъ и совершенно недоступно моему кошельку, такъ что у меня не было никакой возможности добраться до разгадки. Но я ршился одолть трудность во что бы то ни стало и, боясь перезабыть символическія изображенія, записалъ ихъ по порядку. Пока я былъ занятъ перепискою, голова моя внезапно озарилась лучезарною мыслью. ‘А pilgrim-age to Cripple-Gate {Буква А есть въ то же время и неопредленный членъ. Pilgrim значитъ пилигримъ, age — старость, two — два, cripple — калка, gate — ворота. Можно эти слова выговорить и такъ: А pilgrimage to Cripple-Gate, т. e. путешествіе въ Крипль-Гетъ. Пp. перев.} — ужь не это ли разгадка?’ подумалъ я. Какъ знать, побдилъ ли я, или былъ побжденъ? Нетерпніе мое дошло наконецъ до такихъ предловъ, что я ршился написать редактору періодическаго изданія, въ которомъ появился смутившій меня ребусъ, письмо, въ которомъ умолялъ его сжалиться надо мною и вывести меня изъ неизвстности. Отвта на мое письмо я не получилъ. Быть можетъ, онъ и былъ помщенъ въ краткихъ отвтахъ корреспондентамъ, печатавшихся въ журнал, но для того, чтобы добраться до него, мн бы надо купить самый журналъ.

Я упоминаю обо всхъ этихъ подробностяхъ потому, что он состояли въ довольно тсной связи съ однимъ небольшимъ приключеніемъ, которое, при всей своей кажущейся незначительности, имло вліяніе на мою послдующую судьбу. Приключеніе это состояло въ томъ, что пишущій эти строки отважился самъ сочинить загадку. Сочиненіе ея стоило мн не малыхъ трудовъ. Написалъ я ее на аспидной доск, посл неоднократнаго стиранья то того, то другаго слова. Много пришлось мн попотть, прежде чмъ я формулировалъ ее такъ, какъ мн хотлось. ‘Почему, гласила загадка въ своей окончательно исправленной форм,— почему молодой человкъ, плотно покушавшій пуддинга, который въ семъ заведеніи подается прежде мяса, походитъ на метеоръ?— Потому что онъ совсмъ полонъ {Здсь непереводимая игра слов: effulgent значитъ блестящій, слова же а full gent значатъ совсмъ полный человкъ.}

А что? вдь право, для перваго начала недурно? Конечно, въ мысли нтъ ничего такого, что изобличало бы изъ ряду выходящія, не но лтамъ развитыя способности, поводомъ къ моей острот послужила чисто мальчишеская досада на одно изъ злоупотребленій нашей школы. Вотъ почему загадка эта не лишена нкотораго археологическаго интереса, такъ какъ въ ней намекаетси на обычай, въ настоящее время совершенно устарвшій, подавать въ учебныхъ заведеніяхъ пуддингъ прежде мяса, съ цлью уменьшить аппетитъ воспитанниковъ (а кстати разстроить ихъ здоровье).

Загадка моя, хотя и была написана на хрупкой засаленной доск легко стирающимся грифелемъ, тмъ-не мене перешла въ потомство. Ее подхватили, она понравилась и разошлась по всей школ, пока, наконецъ, не дошла до ушей директора. Эта скаредная личность не имла ни малйшаго чутья въ дл изящнаго. Меня потребовали къ директору, на вопросъ, дйствительно ли это художественное произведеніе мое?— я отвчалъ утвердительно. Вслдъ затмъ я былъ награжденъ весьма чувствительнымъ тумакомъ въ голову и въ придачу получилъ строжайшее приказаніе немедленно ссть за ту самую доску, на которой первоначально была сочинена моя загадка, и дв тысячи разъ написать на ней: ‘длать сатирическія замчанія опасно’.

Не смотря на этотъ актъ самоуправства со стороны грубаго животнаго, постоянно обращавшагося со мною, какъ будто во мн никакого не было проку (тогда какъ я былъ твердо убжденъ въ противномъ), мое благоговніе къ великимъ умамъ, отличившимся въ этой области искусствъ, о которой идетъ рчь, росло вмст съ годами и крпло вмст съ… и т. д. Знаете ли вы, какое удовольствіе, какое наслажденіе доставляютъ загадки людямъ съ здоровымъ складомъ ума? Знаете ли вы, какое чувство невиннаго торжества, преисполняетъ душу человка, предлагающаго задачу въ обществ, гд вс слышатъ ее въ первый разъ? Онъ одинъ обладаетъ отвтомъ. Его положеніе самое завидное, онъ заставляетъ вс сердца замирать въ ожиданіи, а самъ сохраняетъ довольную и спокойную улыбку. Участь остальныхъ въ его рукахъ, онъ счастливъ, невинно счастливъ.

Но кто же начинаетъ загадки?

Да вотъ хоть бы я.

Ужь не собираюсь ли я открыть великую тайну? Ужь не хочу ли я посвятить непосвященныхъ? Ужъ не хочу ли повдать цлому свту, какъ это длается?

Именно такъ.

Длается это главнымъ образомъ съ помощью лексикона, но просматриваніе этой справочной книги, съ цлью составленія загадокъ, есть процессъ до того утомительный, процессъ такъ страшно напрягающій вс ваши способности, что сначала вы не можете заниматься этимъ дломъ боле четверти часа за разъ, процессъ этотъ просто ужасенъ. Прежде всего вы должны хорошенько встрепенуться и насторожить все ваше вниманіе, для этого весьма полезно изо всхъ силъ взъерошить пальцами волосы на голов, затмъ вы берете лексиконъ, выбираете одну какую нибудь букву и пробгаете столбецъ, останавливаясь на каждомъ слов, которое хоть мало мальски смотритъ общающимъ, вы отступаете шага два назадъ, подобно тому, какъ длаютъ художники, чтобы лучше окинуть взглядомъ свою картину, вы всячески гнете слово, выворачиваете его и, убдившись наконецъ, что изъ него ничего вырыть нельзя, вы переходите къ слдующему. На существительныхъ вы останавливаетесь до преимуществу, ни изъ одной части рчи нельзя столько извлечь, какъ изъ существительныхъ, что же касается словъ съ двойнымъ значеніемъ, то умственныя ваши способности должны быть въ самомъ плачевномъ состояніи, или же вамъ должна быть особенная незадача, если вы ничмъ отъ нихъ не поживетесь.

Предположимъ, что вамъ надо изготовить столько-то и столько штукъ загадокъ въ день, и что отъ успха вашихъ усилій зависитъ вашъ обдъ. Вы берете свой лексиконъ и раскрываете его на удачу, положимъ, что онъ раскрылся на букв F и вы принимаетесь за работу.

Пробгая столбецъ сверху внизъ, вы нсколько разъ останавливаетесь. Прежде всего привлекаетъ ваше вниманіе слово Felt. Это прошедшее причастіе глагола to feel {Чувствовать.}. Этимъ же словомъ обозначается вещество, изъ котораго длаются шляпы {Felt также значитъ войлокъ.}. Вы жмете это слово изо всхъ силъ. Почему шляпочникъ… нтъ не такъ!— Почему про шляпочника можно съ достоврностью сказать, что онъ человкъ сострадательный — потому что у него всегда есть матеріалъ для… Нтъ, не идетъ! вы продолягаете просматривать дале и доходите до слога Fen.— Вотъ тутъ хорошо бы отпустить современную остроту на счетъ феніанскаго братства, изъ-за этого попотть стоитъ и вы длаете отчаянныя усилія. Слово Fen значитъ въ тоже время болото, въ болот длается грязь. Почему слдовало съ самаго начала ожидать, что ирландскіе мятежники въ конецъ концовъ завязнутъ въ грязи? Потому что движеніе ихъ было феніанское.— Нтъ, скверно,— а между тмъ вамъ жаль разстаться съ этимъ словомъ. Болото (Fen) называется тоже Morass. Почему ирландскій мятежникъ больше оселъ (ass = оселъ), чмъ мошенникъ? Нтъ, опять таки нейдетъ.

Отчаянный, но не убитый неудачею, вы продолжаете свою работу, пока наконецъ не доходите до слова Fertile — плодородный, tile значитъ шляпа. Почему бобровая шляпа походитъ иногда на страну, всегда дающую хорошія жатвы? Потому что ее можно назвать Fur-tile {Тугъ непереводимая игра словъ, fur значитъ меховой, tile — шляпа. Въ произношеніи словъ эти очень схожи съ словомъ fertile = плодородный.} (мховой шляпой). Ну, это еще куда ни шло. Загадка не то, чтобы первый сортъ, но сносная. Отыскиваніе загадокъ похоже на рыбную ловлю. Подъ часъ вамъ попадается мелкая форель, а подъ часъ и крупная. Форель на этотъ разъ попалась не большая, но мы, все равно, бросимъ ее въ корзину. Вы начинаете входить во вкусъ своей работы. Доходите вы до слова forgery, вы опять откалываете остроту, forgery (поддлка фальшивыхъ документовъ) — for-jerry (для Джерри). Тутъ можно составить сплошную загадку высшаго разряда, запутанную въ кольриджевскомъ род. Почему… нтъ, не такъ! Положимъ, что какой нибудь господинъ, имющій нжно любимаго малолтняго сына по имени Іеремію, за дессертомъ положитъ себ грушу въ карманъ и объявитъ при этомъ, что хочетъ снести этотъ гостинецъ своему милому сынишк, спрашивается, почему, длая это объясненіе, онъ принужденъ будетъ упомянуть названіе одного преступленія, наказывавшагося когда-то смертною казнью?— Потому что, онъ скажетъ, что взялъ грушу для Джери {Джери уменьшительное имя Іереміи.} (for jerry). И эту форель мы свалимъ въ корзину. Истощивъ букву J, вы даете себ маленькій роздыхъ, затмъ снова настороживъ мыслительныя способности, вы опять хватаетесь за лексиконъ и переходите къ другой букв.

Впрочемъ лексиконъ далеко не всегда даетъ такую обильную жатву загадокъ. Работа эта не легкая, трудъ этотъ изсушающій, и, что всего хуже, ему конца нтъ. По прошествіи нкотораго времени, вы становитесь просто неспособны стряхнуть съ себя эту заботу даже въ минуты отдыха. Мало того, вамъ кажется, что вы должны постоянно объ этомъ думать, что не то вы упустите какъ нибудь хорошій случай, который никогда больше не возвратится. Это-то и длаетъ эпиграматическій родъ литературы такимъ изнуряющимъ. Въ театръ ли вы идете, газету ли вы пробгаете, забиваетесь ли вы въ уголокъ насладиться легкимъ беллетристическимъ произведеніемъ — всюду васъ преслдуетъ, какъ призракъ, ваша профессія. Разговоры, которые вы слышите въ театр, слова книги, которую вы читаете, все это можетъ навести васъ на хорошую мысль и вамъ слдуетъ быть на готов. Страшное, убійственное ремесло. Всякому желающему избавиться отъ излишняго жира сочиненіе загадокъ принесетъ больше пользы, чмъ всевозможныя завертыванія въ простыни, гимнастическія упражненія и турецкія ванны.

Кром того, человку, подвизающемуся на поприщ эпиграмматической литературы, приходится много перестрадать прежде, чмъ ему удастся сбыть свой товаръ совсмъ уже готовый для рынка. Для этого товара существуетъ публичная продажа, и между нами будь сказано, сбывается онъ и въ частныя руки. Публичный запросъ на предметъ, поставленіемъ котораго я такъ долго занимался, не слишкомъ-то великъ. Да и кром того, я долженъ сказать, что даже тамъ, гд его берутъ, берутъ его не слишкомъ охотно. Періодическія изданія, въ которыхъ еженедльно появляются ваши загадки… или ребусы, и вс-то наперечетъ, нельзя также сказать, чтобы собственники этихъ изданій выказывали особое почтеніе къ этому роду литературы. Загадка или ребусъ долго валяется въ контор редакціи, а если и попадетъ наконецъ въ какой нибудь номеръ журнала, то разв только потому, что какъ разъ годится для пополненія пустано мста. Ужъ коли такъ печатаютъ, то всегда, замтьте всегда, отводятъ самое непочетное мсто. Намъ отводятъ конецъ столица или послднія строки періодическаго изданія, въ которомъ мы появляемся, въ сосдств съ неизбжною шахматною заданею, въ которой фигуры благо поля должны сдлать въ четыре хода матъ фигурамъ чернаго поля. Одна изъ лучшихъ шарадъ, да чуть ли положительно не лучшая изъ когда либо сочиненныхъ мною, цлыхъ шесть недль трепалась въ контор одного журнала прежде, чмъ она. появилась въ печати.

Черезъ эту-то шараду я ознакомился съ тмъ фактомъ, что для произведеній эпиграмматическаго артиста существуетъ не только публичная, но и частная распродажа. На другой день посл того, какъ была, напечатана эта загадка, въ редакцію журнала, въ которомъ она появилась, пришелъ одинъ джентльменъ, который имени своего не сказалъ (а потому и я не назову его по имени, хотя оно хорошо извстно), и освдомился о имени и адрес автора этой шарады. Помощникъ редактора, добрый мой пріятель, которому я много обязанъ, назвалъ ему и то и другое. И вотъ въ одно прекрасное утро въ мою комнату, запыхавшись, явился джентльменъ среднихъ лтъ и довольно тучнаго тлосложенія съ лукаво подмигивающимъ глазомъ и съ юмористическими складками вокругъ рта. Какъ ротъ, такъ и глазъ, безсовстно лгали, потому что у моего джентльмена не было ни тни юмора въ склад ума. Незнакомецъ отрекомендовался мн поклонникомъ генія,— а потому, добавилъ онъ съ мягкимъ движеніемъ руки, вашимъ покорнйшимъ слугою.

Затмъ онъ пожелалъ узнать, не возьмусь ли я снабжать его по временамъ нкоторыми образчиками эпиграмматической литературы,— то загадкою, то эпиграммою, то небольшимъ анекдотцемъ, который можно бы было разсказать кратко, но эффектно, съ тмъ чтобы все это было новое, съ иголочки и оригинальное. Остроты эти должны поступить въ его полное пользованіе и я долженъ былъ поручиться, что никогда ни подъ какимъ видомъ не получитъ къ нимъ доступъ другой. Мой джентльменъ добавилъ, что готовъ датъ мн хорошую цпу. И дйствительно, назначилъ такія условія, отъ которыхъ я раскрылъ глаза такъ широко, какъ только могутъ раскрыться эти органы. Вскор странное поведеніе моего друга, мистера Прейса Скрупера, объяснилось. Я буду называть его этимъ именемъ (которое вымышленно, но иметъ нкоторое сходство съ его собственнымъ) ради удобства. Онъ рдко обдалъ дома и пользовался шаткою репутаціею остряка, добытою имъ всми неправдами. Онъ слылъ за человка, у котораго самый, свжій анекдотъ былъ всегда наготов. Онъ страстно любилъ шататься по чужимъ обдамъ и угрожающій призракъ того дня, когда число получаемыхъ имъ приглашеній начнетъ уменьшаться, постоянно былъ передъ его глазами. Теперь вы понимаете, какимъ образомъ завязались отношенія между мною, художникомъ эпиграмматическимъ, и Прейсомъ Скруперомъ, охотникомъ до чужихъ обдовъ.

Въ первый же день нашего знакомства я снабдилъ его двумя-тремя славными штучками. Я разсказалъ ему анекдотъ, слышанный мною отъ отца еще ребенкомъ,— анекдотъ, цлые годы лежавшій подъ спудомъ забвеній и потому совершенно безопасный. Я сообщилъ ему дв, три шарады, оказавшіяся случайно въ моемъ портфел и до того плохія, что никто бы не заподозрилъ ихъ въ происхожденіи отъ составителя шарадъ по ремеслу. И такъ, я подрядился снабжать его эпиграммами, а онъ взялся снабжать меня презрннымъ металломъ, и мы разстались какъ нельзя боле довольными другъ другомъ.

Коммерческія сдлки, начало которымъ было положено такимъ образомъ къ обоюдному удовольствію, слдовали одна за другою въ довольно частыхъ промежуткахъ. Само собою разумется, какъ и во всхъ житейскихъ отношеніяхъ, он были не безъ примси нкоторыхъ непріятныхъ элементовъ. Мистеръ Скруперъ подъ часъ приходилъ съ жалобою, что доставленныя ему мною остроты не произвели надлежащаго эффекта, словомъ, оказались плохо окупающимися. Что могъ я отвчать на это? Не могъ же я сказать, что вина въ томъ его. Я разсказалъ ему анекдотъ, передаваемый Исаакомъ Волтономъ объ одномъ пастор, который услышавъ проповдь, сказанную однимъ изъ его собратьевъ и произведшую огромное впечатлніе на публику, попросилъ ее себ на подержаніе. Однако, попробовавъ этой проповди на собственной своей паств, онъ возвратилъ ее автору съ жалобою, что не могъ добиться отъ нея желаннаго эффекта и что слушатели оставались безучастны къ его краснорчію. Отвтъ духовнаго, которому принадлежала проповдь, былъ подавляющій. ‘Я вамъ далъ на подержаніе мою скрипку, но не далъ смычка’,— подъ этимъ онъ подразумвалъ, какъ совершенно безъ нужды замчаетъ Исаакъ, тотъ умъ и умніе, съ которымъ слдовало говорить проповдь.

Мой пріятель по видимому не понялъ, куда я мтилъ, разсказывая этотъ анекдотъ. Пока я говорилъ, онъ, если не ошибаюсь, былъ занятъ запоминаньемъ этого анекдота, который могъ ему пригодиться на будущее время. Какъ видите, онъ наровилъ попользоваться отъ меня на даровщинку, что съ его стороны было не совсмъ-то честно.

Въ сущности мистеръ Скруперъ, не говоря уже о прирожденномъ, неисправимомъ его недостатк, становился старъ и нердко забывалъ или перепутывалъ самую суть анекдота, или разгадку шарады. А ужь я ли не щедро награждалъ его издльями послдняго рода, не щадя своихъ стараній, чтобы изготовить именно то, что было нужно для человка его калибра! Господинъ, шатающійся по чужимъ обдамъ, постоянно долженъ имть въ своемъ распоряженіи запасъ загадокъ застольнаго свойства, загадокъ, содержащихъ въ себ намеки на гастрономическія наслажденія. Такими-то загадками я и снабжалъ мистера Скрупера къ великому его удовольствію. Вотъ нкоторые образчики ихъ, за которыя я взялъ съ него таки порядочный кушъ.

— Отчего вино (вы замчаете, какъ кстати можно привести эту загадку посл обда) — отчего вино, заготовляемое для англійскаго рынка, походитъ на дезертера изъ арміи?

Оттого, что къ нему всегда прибавляютъ примсь водки {Brandied — перемшанный съ водкой, branded — отмченный клеймомъ. Въ произнесеніи оба эти слова звучатъ почти одинаково.}.

— Какая отдлка въ дамскомъ туалет всего боле походитъ на Остъ-Индскій хересъ отличнаго свойства?

— Та, которая обходитъ вокругъ мыса.

Патронъ мой сознавался мн (со мной онъ былъ откровененъ, какъ обыкновенно бываютъ откровенны съ своимъ докторомъ и своимъ стряпчимъ) — что всего трудне было для него запомнить, въ какихъ именно домахъ онъ разсказывалъ такой-то анекдотъ и предлагалъ такую-то загадку, какія именно лица уже слыхали ее и какимъ ее можно выдать за новость. Была также у мистера Скрупера несчастная привычка перепутывать подъ часъ загадку съ разгадкой и говорить послднюю вмсто первой, или же, предложивъ вопросъ какъ слдуетъ и промучивъ своихъ слушателей ожиданьемъ, онъ вдругъ угощалъ ихъ отвтомъ, принадлежавшимъ совсмъ не къ той загадк.

Однажды мой патронъ вошелъ ко мн взбшенный до нельзя. Одна загадка, совершенно новенькая съ иголочки и оцненная мною очень дорого, такъ какъ я и самъ былъ о ней высокаго мннія, вовсе не произвела ожидаемаго эффекта и мистеръ Скруперъ вн себя явился потребовать отъ меня объясненій.

— Ну, представьте себ, заговорилъ онъ:— фіаско, полнйшее фіаско! Да мало того: случился тутъ пренепріятный господинъ, который такъ таки и брякнулъ, что это безсмыслица, и что я вроятно какъ нибудь не такъ сказалъ. Какъ вамъ это нравится? Вдь я загадку-то выдалъ за свою собственную, а тутъ мн вдругъ говорятъ, что я въ своей собственной загадк напуталъ.

— Позвольте спросить, проговорилъ я вжливо: — въ какихъ словахъ вы предложили вопросъ?

— А вотъ въ какихъ: я спросилъ, какое основаніе мы имемъ думать, что пилигримы, отправляющіеся въ Мекку, предпринимаютъ это путешествіе изъ корыстныхъ побужденій?

— Такъ-съ, проговорилъ я.— А отвтъ?

— Отвчалъ я такъ, продолжалъ мой патронъ:— какъ сами же вы мн сказали: потому что они ходятъ туда ради Магомета.

— Не удивляюсь, проговорилъ я холодно, потому что понялъ, что понесъ незаслуженные упреки:— не удивляюсь, что ваши слушатели ничего не поняли. Я снабдилъ васъ вотъ какимъ отвтомъ: ‘потому что они ходятъ туда ради пророка’ {Prophet — пророкъ, profit — выгода.}.

Мистеръ Скруперъ посл этого извинился.

Разсказъ мой подходитъ къ концу. Развязка моей повсти печальна, точь въ точь какъ развязка ‘Короля Лира’. Хуже всего то, что повтствуя о ней, я принужденъ буду сознаться, что пострадалъ я по своей собственной вин.

Я получилъ препорядочный доходецъ съ мистера Скупера и жилъ припваючи, какъ вдругъ, въ одно прекрасное утро, я былъ удивленъ посщеніемъ совершенно незнакомаго мн господина. То былъ, какъ и въ первый разъ, джентльменъ среднихъ лтъ, такъ же какъ и первый мой кліентъ, лукаво подмигивавшій глазомъ и имвшій юмористическія складки вокругъ рта. Оказалось, что и это господинъ промышляетъ обденными приглашеніями. У него было два имени, мы назовемъ его мистеромъ Керби Постльтвэйтомъ, имя это настолько подходитъ къ настоящему, на сколько я считаю это безопаснымъ.

Мистеръ Керби Постльтвэйтъ пришелъ по тому же длу, которое разъ уже заставило мистера Скрупера взобраться на мою лстницу. И онъ тоже видлъ мои произведенія въ одномъ періодическомъ изданіи (мои сношенія съ періодической прессой продолжались) и, такъ какъ и ему приходилось поддерживать подобнаго же рода репутацію, а изобртательныя способности подъ часъ измняли ему, то онъ явился ко мн съ тмъ же предложеніемъ, которое разъ уже было сдлано мн мистеромъ Прейсомъ Скруперомъ.

Въ первую минуту странность этого совпаденія обстоятельствъ просто ошеломила меня, и я стоялъ молча, выпучивъ глаза на моего постителя, такъ что онъ долженъ былъ составить себ не совсмъ выгодное понятіе о моей способности снабжать его остротами. Однако я черезъ нсколько времени оправился. Я былъ очень сдержанъ и остороженъ въ своихъ рчахъ, но подъ конецъ таки выразилъ свою готовность пойти на его условія. Дло въ томъ, что воззрнія мистера Керби Постльтвэйта на эту сторону нашей сдлки оказались еще щедре воззрній мистера Прейса Скрупера.

Единственное затрудненіе заключалось въ томъ, что мн надо было снабдитъ этого джентльмена моимъ товаромъ въ кратчайшій срокъ. Онъ въ этотъ самый день былъ приглашенъ на обдъ и ему до зарзу нужна была острота. Случай былъ чрезвычайный. Требовалось что нибудь отмнно остроумное. Онъ объявилъ, что за платою не постоитъ, но что товаръ долженъ быть первый сортъ. Всего любезне была бы ему загадка, но только совсмъ новенькая. Я перерылъ для него весь свой запасъ, опорожнилъ весь свой портфель, а онъ все не находилъ того, что ему было нужно. Вдругъ я вспомнилъ, что у меня какъ разъ есть такая вещица, какой онъ хочетъ. Загадка, съ намекомъ на самую свжую новость дня — чего же лучше! загадка, касавшаяся такого предмета, о которомъ весь городъ кричалъ,— такую штуку безъ малйшей натяжки можно было ввернуть въ разговоръ. Словомъ, загадка была хоть куда. Одно только сомнніе обезкураживало меня. Я никакъ не могъ припомнить, не запродалъ ли я уже эту загадку моему первому кліенту, или нтъ? Сколько я ни старался ршить этотъ вопросъ съ достоврностью, я не могъ. Жизнь человка, занимающагося моимъ ремесломъ, полна хаоса, у меня же по преимуществу была страшная путаница въ голов, такъ какъ продажа моего товара для общаго потребленія и въ частныя руки производилась въ большихъ размрахъ. Памятной книжки я не держалъ и вообще своихъ торговыхъ операцій никуда не заносилъ. Одно обстоятельство сильно склонило меня въ пользу того мннія, что загадка эта никому еще не была продана — это то, что отъ мистера Скрупера я положительно не получалъ еще извстій о ея успх или неудач, тогда какъ онъ никогда не забывалъ увдомлять меня объ этомъ важномъ пункт. Я еще колебался, но кончилъ тмъ, что, побжденный щедростью моего новаго кліента, ршилъ свои сомннія въ свою пользу и уступилъ выше упомянутое геніальное произведеніе мистеру Керби Постльтвэйту.

Я солгалъ бы, если бы сказалъ, что на душ у меня было легко по заключеніи этой сдлки. Страшныя опасенія обуревали мой умъ и по временамъ, если бы только была малйшая возможность, я готовъ бы былъ воротить то, что было сдлано, назадъ. Но объ этомъ нечего было и думать. Я даже не зналъ адреса моего новаго кліента. Итакъ, мн ничего боле не оставалось, какъ выжидать и стараться по возможности не падать духомъ.

Происшествія, ознаменовавшія вечеръ того приснопамятнаго дня, въ который я получилъ первый визитъ отъ моего новаго кліента, были мн впослдствіи переданы съ большой обстоятельностью и не безъ примси нкоторыхъ злобныхъ комментаріевъ со стороны обихъ личностей, на долю которыхъ выпали дв главныя роли въ этой драм. Да, страшно вспомнить, на слдующее утро оба, мои кліента пришли ко мн въ неописанномъ бшенств, чтобы разсказать о случившемся и обрушить на мн, какъ на первомъ виновник бды, все свое негодованіе. Оба были вн себя, но всего боле бушевалъ мой новый пріятель, мистеръ Постльтвэйтъ.

Изъ разсказа этого джентльмена оказалось, что, явившись въ назначенный часъ въ домъ того джентльмена, которымъ онъ былъ приглашенъ отвдать его хлба-соли, и который, какъ мой патронъ не преминулъ довести до моего свднія, занималъ весьма почетное положеніе въ обществ, мистеръ Постльтвэйтъ увидлъ себя окруженнымъ отборною толпою собесдниковъ. Онъ разсчитывалъ явиться послднимъ, но оказалось что ждутъ еще какого-то Скрупера, или Прейса, что-то въ этомъ род, а можетъ и оба имени вмст принадлежали одному я тому ніе лицу. Однако, продолжалъ свое повствованіе мистеръ Постльтвэйтъ, и тотъ вскор пріхалъ и все общество отправилось за столъ.

Во все продолженіе обда, о гастрономическихъ достоинствахъ котораго я не стану распространяться, мои оба джентльмены были на ножахъ. Повидимому,— и въ этомъ показанія, дошедшія до меня съ двухъ различныхъ сторонъ, сходятся,— они противорчили другъ другу на каждомъ слов, перебивали другъ друга, мшали одинъ другому разсказывать анекдоты, наконецъ между ними установилась та особаго рода ненависть, которую подъ часъ въ надаемъ христіанскомъ обществ испытываютъ другъ къ другу два джентльмена, сидящіе за однимъ и тмъ же столомъ. Я подозрваю, что каждый изъ нихъ слыхалъ о другомъ, какъ о господин, превратившемъ разъзжанье по званымъ обдамъ въ профессію, и что джентльмены эти, не видавъ еще другъ друга въ глаза, были настроены къ взаимной ненависти.

Продолжаю разсказъ со словъ Постльтвэйта. Во все продолженіе обда, даже во время самыхъ ярыхъ нападокъ моего старйшаго кліента, онъ утшалъ себя мыслью, что обладаетъ оружіемъ, которымъ, дождавшись удобной минуты, нанесетъ своему сопернику ршительный ударъ. Оружіе это была моя загадка — загадка съ намекомъ на современный вопросъ.

Торжественная минута настала. Не могу безъ внутренняго содроганія продолжать этотъ разсказъ. Обдъ кончился. Подали вино и мистеръ Постльтвэйтъ вкрадчиво и съ ловкостью стараго тактика началъ наводить разговоръ на вопросъ дня. Мсто его за столомъ было не далеко отъ мста моего перваго кліента, мистера Прейса Скрупера. Представьте себ изумленіе мистера Постльтвэйта, когда онъ услышалъ, что этотъ послдній джентльменъ съ своей стороны производитъ набги въ его область и тоже наводитъ разговоръ на вопросъ дня! Да ужь не видитъ ли онъ, что я нуждаюсь въ предлог, и не дйствуетъ ли онъ мн на руку? подумалъ мой новйшій кліентъ. Что жъ! можетъ онъ въ сущности и хорошій малый. Непремнно въ слдующій разъ отплачу ему тою же услугой. Но этотъ миролюбивый взглядъ на дло не долго продержался. Да и очевидно, онъ былъ слишкомъ нелпъ. Вскор послышались два голоса, говорившіе разомъ:

ОБА ВМСТ.

Мастеръ Прейсъ Скруперъ: По этому поводу мн вдругъ пришла мысль сегодня утромъ сочинить загадку.

Мистеръ Керби Постльтвэйтъ: По этому поводу въ ум моемъ совершенно неожиданно мелькнула сегодня утромъ одна загадка.

Оба джентльмена замолчали вдругъ, перебивъ другъ друга.

— Позвольте спросить, началъ мой первый патронъ, въ свирпо вжливомъ тон: — вы, кажется, изволили сказать, что…

— Что я сочинилъ загадку, отвчалъ мой второй патронъ.— Да-съ. Если не ошибаюсь, и вы тоже упоминали о чемъ-то въ этомъ род?

— Да.

Настало общее молчаніе. Наконецъ одна высокоименитая особа нарушила его словами: ‘какое странное совпаденіе обстоятельствъ!’

— Какъ бы то ни было, послушаемъ хоть одну изъ этихъ загадокъ, воскликнулъ хозяинъ дома: — Скруперъ слово за вами — вы первый заговорили.

— Мистеръ Постльтвэйтъ, я непремнно хочу слышать вашу загадку, проговорила хозяйка, у которой къ мистеру Постльтвэйту была маленькая слабость.

При такомъ положеніи дла оба джентльмена было пріостановились, но вслдъ затмъ каждый изъ нихъ заговорилъ свое и дуэтъ возобновился.

ОБА РАЗОМЪ.

Мистеръ Прейсъ Скруперъ: Почему проволока Атлантическаго телеграфа въ настоящемъ своемъ вид…

Мистеръ Керби Постльтвэйтъ: Почему проволока Атлантическаго телеграфа въ настоящемъ своемъ вид…

При этихъ словахъ между присутствующими послышался взрывъ хохота.

— Загадки наши повидимому схожи? язвительно замтилъ мистеръ Постльтвэйтъ, бросивъ на моего кліента убійственный взглядъ.

— Въ жизнь свою не слыхалъ я ничего подобнаго, пробормоталъ сей послдній джентльменъ.

— Великіе умы сходятся, замтила высокоименитая особа, не за долго передъ тмъ указывавшая на странное стеченіе обстоятельствъ.

— Во всякомъ случа, послушаемъ, что они намъ скажутъ, быть можетъ у нихъ только начало общее, а дале они расходятся, проговорилъ хозяинъ дома.— Ну, Скруперъ, продолжайте.

— Да, дослушаемте хоть одну загадку до конца, сказала хозяйка и поглядла на мистера Постльтвэйта, но этотъ послдній хранилъ угрюмое молчаніе. Мистеръ Прейсъ Скруперъ воспользовался этимъ молчаніемъ, чтобы привести загадку во всей ея цлости.

— Почему началъ этотъ джентльменъ: — проволока Атлантическаго телеграфа въ настоящемъ своемъ вид походитъ на школьнаго учителя?

— Это моя загадка, воскликнулъ мистеръ Постльтвэйтъ, какъ скоро тотъ замолчалъ.— Я самъ сочинилъ ее.

— Напротивъ, она моя, въ этомъ я могу васъ уврить, настаивалъ мистеръ Скруперъ.— Я сочинилъ ее сегодня утромъ за бритьемъ.

Тутъ снова настала пауза, прерываемая только восклицаніями удивленія со стороны присутствующихъ, во глав которыхъ отличалась высокопменитая особа.

Снова хозяинъ дома явился на выручку.— Лучшій способъ ршить этотъ споръ, проговорилъ онъ: — это посмотрть, который изъ нашихъ обоихъ друзей знаетъ разгадку. Тотъ, кто знаетъ разгадку, тотъ и есть настоящій хозяинъ загадки, пускай каждый изъ этихъ джентльменовъ напишетъ отвтъ на клочк бумаги, сложитъ его и отдастъ мн. Если отвты окажутся тождественными, то совпаденіе обстоятельствъ будетъ, дйствительно, престранное.

— Быть не можетъ, чтобы кто нибудь кром меня отвтитъ, замтилъ мой первый патронъ, записывая разгадку на бумаг.

Мой второй патронъ тоже написалъ отвтъ и сложилъ его.— Я одинъ могу знать этотъ отвтъ, проговорилъ онъ.

Хозяинъ дома развернулъ об бумажки и прочиталъ ихъ одну за другой.

Отвтъ, написанный мистеромъ Скруперомъ: ‘Потому что она поддерживается баканами {Баканы — buoys выговаривается почти также, какъ boys — мальчики.}.

Отвтъ, написанный мистеромъ Керби Постльтвэйтомъ: ‘Потому что она поддерживается баканами.

Тутъ произошла непріятная сцена. Съ обихъ сторонъ наговорили другъ другу много колкостей. На слдующее утро, какъ я уже сказалъ, оба джентльмена явились ко мн въ одно и то же время. Очень-то расходиться он не могли. Вдь оба они были въ моей власти.

Но всего любопытне то, что съ этого времени начался упадокъ моего таланта. Нечего и говорить, что оба мои кліента распростились со мной навсегда. Но я принужденъ сказать, что и способность составлять загадки начала, мало по ману измнять мн. Все бдне и бдне становились результаты тхъ утреннихъ часовъ, которые я проводилъ за лексикономъ, и вотъ, всего только дв недли тому назадъ, какъ я послалъ въ редакцію одного еженедльнаго журнала ребусъ, состоящій изъ слдующаго сочетанія предметовъ: жирафъ, копна сна, мальчикъ, пускающій волчокъ, буква X, полумсяцъ, человческій ротъ, слово ‘я желаю’, собака, стоящая на заднихъ лапахъ, и ручные всы. Ребусъ этотъ былъ помщенъ въ журнал. Онъ произвелъ эффектъ. Публика долго ломала надъ нимъ голову. Но хоть убейте меня, я не знаю, что я хотлъ имъ сказать, и дло мое пропащее.

IV.
HE ПРИНИМАТЬ ЗА ДОСТОВРНОЕ.

Сегодня я, Юнисъ Фильдингъ, просматривала дневникъ, который вела въ первыя недли моей жизни въ свт по выход изъ заточенія въ нмецкой шкод Моравскихъ братьевъ, въ которой я воспитывалась. Какое-то странное чувство состраданія охватываетъ меня къ себ самой,— къ этой простодушной, неопытной двочк, вырванной изъ мирнаго убжища Моравской колоніи и введенной въ среду печальной семьи.

При взгляд на первую страницу моего дневника, передо мной возникаетъ, подобно призраку прошлыхъ дней, картина тихихъ улицъ колоніи, поросшихъ травою, по обимъ сторонамъ этихъ улицъ стоятъ дома старинной архитектуры, спокойныя, ясныя лица ласково выглядываютъ изъ нихъ на дтей, идущихъ въ церковь. А вотъ и домъ незамужнихъ сестеръ съ безукоризненно чистыми окнами, сверкающими на солнц. Рядомъ съ нимъ стоитъ церковь, гд вс мы вмст молились Богу, но самой средин церкви идетъ широкій проходъ, раздлявшій мужскую половину отъ женской. Какъ теперь вижу живописные головные уборы двушекъ, обшитые краснымъ, голубыя ленты замужнихъ женщинъ и блоснжные чепчики вдовъ. Какъ теперь вижу кладбище, гд соблюдалось тоже раздленіе по поламъ и гд мужскія могилы никогда не соприкасались съ женскими, вижу я и простодушное, доброе лицо пастора, всегда съ какимъ-то чувствомъ кроткаго состраданія относившагося къ человческимъ слабостямъ. Все это воскресаетъ передо мною. Когда я перелистываю немногія страницы моего дневника, во мн пробуждается почти желаніе снова возвратиться въ эту тихую обитель, гд я жила въ невинномъ невденіи, огражденная отъ житейскихъ печалей.

7-е ноября. И такъ, я жила дома посл трехлтняго отсутствія, но домъ мой не тотъ, какимъ я его оставила три года тому назадъ. Тогда всюду въ немъ чувствовалось присутствіе матушки, даже если она была въ самой дальней комнат жилья. Теперь Сузанна и Присцилла носятъ ея платья и каждый разъ, какъ передо мной мелькнутъ мягкія складки и нжный цвтъ этихъ платьевъ, я вздрагиваю и такъ вотъ и жду, не увижу ли я снова лица моей матери. Он гораздо старше меня, Присцилл было десять лтъ, когда я родилась, а Сузанна тремя годами старше Присциллы. Он очень степенныя и серьезныя, и набожность ихъ извстна даже въ Германіи. По всмъ вроятіямъ въ ихъ года я буду такая же.

Не знаю, право, было ли время, когда мой отецъ былъ ребенкомъ. Глядя на него, можно подумать, что онъ живетъ уже нсколько столтій. Вчера вечеромъ у меня не доставало духа поближе вглядться въ его лицо, но сегодня я разсмотрла на этомъ лиц подъ морщинами, прорытыми на немъ заботою, какое-то спокойное и доброе выраженіе. Въ его душ есть мирная и ясная глубина, куда не доходятъ никакія бури. Это ясно. Онъ добрый и хорошій человкъ, хотя о его добродтеляхъ и не говорили у насъ въ школ, какъ говорили о добродтеляхъ Сузанны и Присциллы. Когда карета высадила меня у двери дома и онъ выбжалъ на улицу съ непокрытою головою, сразу схватилъ меня въ свои объятія и внесъ меня какъ малаго ребенка въ нашъ домъ, все мое горе въ разлук съ школьными моими подругами, съ добрыми сестрами и съ нашимъ пасторомъ исчезло въ радости спидапья съ нимъ. Съ Божьею помощью,— а что Богъ мн поможетъ, въ этомъ я не сомнваюсь.— я надюсь стать утшеніемъ моего отца.

Все въ дом круто измнилось съ тхъ поръ, какъ матушка умерла. Комнаты стали мрачны, стны отсырли и покрылись плсенью, ковры поистерлись. По видимому сестра моя не заботилась это время о поддержаніи порядка въ дом. Дло въ томъ, что Присцилла помолвлена за одного изъ братьевъ, живущихъ въ Вудбери, миляхъ въ десяти отсюда. Она мн много разсказывала вчера о томъ, какой у него славный домъ, и о томъ, сколько у него всякаго добра, и какъ онъ живетъ гораздо роскошне, чмъ большинство нашихъ, которые вообще не придаютъ большаго значенія житейскимъ благамъ. Показала она, мн также великолпное блье, которое она заготовила себ въ приданое, вмст съ кучею шерстяныхъ и шелковыхъ платьевъ. Вся эта роскошь, разложенная на убогой мебели нашей комнаты, производила такое странное впечатлніе, что я не могла удержаться, чтобы не составить въ ум-своемъ приблизительную смту того, чего она стоила, и невольно обратилась къ сестрамъ съ вопросомъ, какъ идутъ дла, моего отца. Вмсто отвта Присцилла покраснла, а Сузанна испустила глубокій вздохъ. Отвтъ былъ достаточно ясенъ.

Сегодня утромъ я выложила, вещи изъ моего чемодана и вынула изъ него по письму отъ церкви къ каждой изъ моихъ сестеръ. Въ этихъ посланіяхъ ихъ увдомляли, что братъ Шмитъ, находящійся миссіонеромъ въ Остъ-Индіи, желаетъ, чтобы ему выбрали жену по жребію и отправили ее къ нему. Многія изъ незамужнихъ сестеръ нашей колоніи занесли свои имена въ списокъ и такова добрая слава, которою пользуются Сузанна и Присцилла, что имъ дали знать объ этомъ случа, чтобы и он могли записаться, если пожелаютъ. Конечно, Присцилла, которая уже помолвлена, отказалась, но Сузанна цлый день была погружена въ глубокія размышленія и въ настоящую минуту она сидитъ насупротивъ меня, блдная и съ торжественнымъ выраженіемъ на лиц. Ея темные волосы, въ которыхъ едва замтно начинаетъ пробиваться сдина, плотно прилегающими прядями спускаются вдоль ея впалыхъ щекъ, она записываетъ свое имя и въ эту минуту слабый румянецъ проступаетъ на ея лиц, можно подумать, что она прислушивается къ голосу брата Шмита, лица котораго она никогда не видала и голоса котораго никогда не слыхала. Вотъ она написала свое имя, я отсюда могу прочитать: Сузанна Фильдингъ, слова эти писаны ея округленнымъ, четкимъ и твердымъ почеркомъ. Бумажку эту кинутъ въ урну вмст со множествомъ другихъ, затмъ бросятъ жребій и то имя, на которое онъ падетъ, будетъ имя нареченной жены брата Шмита.

9-е ноября. Всего только два дни какъ я дома, но какая перемна, произошла во мн за это время! Въ голов у меня страшный хаосъ, и мн уже кажется, что я цлыхъ сто лтъ какъ оставила школу. Сегодня утромъ пришли два незнакомца и спросили моего отца. Лица у нихъ были суровыя и грубыя, голоса ихъ были явственно слышны въ рабочемъ кабинет моего отца, гд онъ что-то писалъ, а я сидла у камина и шила. Громкій звукъ этихъ голосовъ заставилъ меня поднять голову, и я увидла, какъ лицо моего отца покрылось смертною блдностью и сдая голова опустилась на руки. Но онъ въ ту же минуту вышелъ и, возвратившись въ сопровожденіи незнакомцевъ, веллъ мн идти къ сестрамъ. Сузанну я застала въ гостиной, она казалась перепуганной и растерянной, Присцилла лежала въ истерическомъ припадк. Посл многихъ хлопотъ мн удалось нсколько успокоить ихъ и когда Присцилла тихо улеглась на диван, а Сузанна расположилась въ матушкиномъ кресл, чтобы собраться съ мыслями, я тихонько вышла изъ гостиной и постучалась въ дверь кабинета моего отца.— Войдите, откликнулся отецъ. Онъ былъ одинъ и очень грустенъ.

— Батюшка, спросила я, что такое случилось? И, взглянувъ на его дорогое, доброе лицо, прямо бросилась къ нему.

— Юнисъ, проговорилъ онъ ласково, но чуть слышно: я теб все разскажу.

Я стала возл него на колни и глядла ему въ лицо. Тутъ онъ разсказалъ мн длинную, печальную повсть, съ каждымъ словомъ которой школьные дни отодвигались отъ меня все дальше и дальше и становились все боле и боле похожими на отжившее прошлое. Заключилъ онъ свой разсказъ тмъ, что люди эти присланы его кредиторами, чтобы описать нашъ старый домъ, въ которомъ жила и умерла моя мать, со всмъ, что въ немъ находилось.

Въ первую минуту дыханье сперлось у меня въ груди, точно и я вотъ сейчасъ готова впасть въ истерику, какъ Присцилла. Но я сообразила, что отъ этого отцу моему будетъ не легче, и минуты дв спустя я на столько совладла собою, что могла снова бодро взглянуть ему въ лицо. Затмъ онъ сказалъ, что ему нужно заняться своими счетными книгами, я поцаловала его и ушла.

Въ гостиной Присцилла лежала неподвижно съ закрытыми глазами, а Сузанна казалась погруженною въ глубокую думу. Ни одна изъ нихъ и не замтила, какъ я уходила и слова вошла. Я отправилась въ кухню посовтоваться съ Дженни на счетъ обда моего отца. Она сидла, раскачиваясь на своемъ стул, и терла себ глаза своимъ грубымъ фартукомъ до красноты. Тутъ де въ старомъ кресл, когда-то принадлежавшемъ моему дду — кто изъ братьевъ не зналъ имени Джоржда Фильдинга?— сидлъ одинъ изъ незнакомцевъ. На немъ была поношенная бурая шляпа, изъ-подъ которой онъ пристально глядлъ на пучокъ сушеныхъ травъ, прившенныхъ къ крючку, спускавшемуся съ потолка. Я вошла и какъ громомъ пораженная остановилась на порог, но взглядъ его и тутъ не перемнилъ направленія, онъ только сложилъ ротъ, какъ бы собираясь свистать.

— Добраго утра, сэръ, проговорила я, какъ только успла немножко оправиться. Я помнила слова отца, что мы должны смотрть на этихъ людей просто какъ на орудія, черезъ которыя провиднію угодно было ниспослать намъ скорбь.— Могу я спросить васъ, какъ ваше имя?

Незнакомецъ пристально на меня поглядлъ. Затмъ онъ едва замтно про себя усмхнулся.

— Имя мое Джонъ Робинсъ, проговорилъ онъ,— Отечество мое — Англія, Вудбери мое мсто жительства и Христосъ мое спасеніе.

Проговорилъ онъ это нараспвъ, потомъ глаза его замигали, какъ бы отъ чувства внутренняго довольства самимъ собою, и снова устремились на пучокъ майорана, прившенный къ потолку. Я же, вникнувъ хорошенько въ его отвтъ, нашла въ немъ много утшительнаго для меня.

— Это мн пріятно слышать, отвчала я: — потому что сами мы люди религіозные и меня смущало опасеніе, что вы человкъ иныхъ понятій.

— О, будьте уврены, миссъ, я васъ ничмъ не обезпокою, проговорилъ онъ.— Только вотъ скажите Мери, чтобы она не скупилась выдавать мн мою порцію пива, а отъ меня вамъ никакой непріятности не будетъ.

— Благодарю васъ, отвчала я.— Дженъ, слышишь, что говоритъ мистеръ Робинсъ. Вынь изъ камода простыни, просуши ихъ хорошенько и приготовь для него постель въ комнат для прізжихъ братій. Тамъ вы найдете на стол, мистеръ Робинсъ, библію и молитвенникъ.— Я повернулась, чтобы выдти изъ кухни, какъ вдругъ этотъ странный человкъ ударилъ по столу кулакомъ съ такою силою, что я вздрогнула.

— Миссъ, проговорилъ онъ, вы не тужите. А если кто другой паче чаянья васъ обидитъ, то вспомните про Джона Робинса изъ Вудбери, я во всякое время готовъ вамъ услужить, по моей ли части случится дльце, или въ другимъ чемъ. Ну вотъ те…

Онъ хотлъ что-то еще сказать, но вдругъ остановился и лицо его приняло нсколько боле румяный оттнокъ, затмъ онъ снова уставился въ потолокъ, а я вышла изъ кухни.

Посл того я помогала отцу сладить счеты по его книгамъ и тутъ мн какъ нельзя лучше пригодилась легкость, съ которою я всегда ршала ариметическія задачи.

P. S. Сегодня ночью мн снилось, что въ нашу колонію вторглось непріятельское войско, подъ предводительствомъ Джона Робинса, который непремнно хотлъ сдлаться нашимъ пасторомъ.

10 ноября. Я здила въ одно мсто за пятьдесятъ миль отсюда, половину этой дороги я сдлала въ мальпост. Я не давно только узнала, что братъ моей матери, богатый человкъ, изъ мірскихъ, живетъ въ пятнадцати миляхъ отъ Вудбери. Онъ не принадлежитъ къ нашей сект и былъ очень недоволенъ, когда мать моя вышла замужъ за моего отца. Оказывается тоже, что Сузанна и Присцилла не родныя дочери моей матери. Отецъ мой питалъ слабую надежду, что нашъ богатый родственникъ, быть можетъ, согласится помочь намъ въ нашей бд, а потому я и отправилась къ нему, напутствуемая благословеніями и молитвами моего отца. Братъ Муръ, прізжавшій вчера повидаться съ Присциллой, вышелъ ко мн на встрчу на Вудберійской станціи желзной дороги и проводилъ меня до кареты, которая должна была доставить меня въ селеніе моего дяди. Этотъ братъ Муръ гораздо старше, чмъ я думала, и лицо у него такое широкое, некрасивое и дряблое, я право удивляюсь, какъ это Присцилла согласилась дать ему слово. Впрочемъ онъ былъ очень добръ ко мн и не уходилъ вплоть до того времени, когда мальпостъ выхалъ со двора гостинницы. Но не успла я потерять его изъ виду, какъ я забыла о немъ и думать, и вся ушла въ размышленія о томъ, что скажу я моему дяд.

Домъ моего дяди стоитъ одиноко, окруженный лугами и группами деревьевъ, листья которыхъ въ настоящее время года совсмъ облетли, такъ что втви ихъ, раскачивавшіяся въ сыромъ и тяжеломъ воздух, походили на перья похороннаго катафалка. Рука моя сильно дрожала, когда я взялась за ручку молотка, на которой была изображена какая-то осклабляющаяся голова. Я рванула ее только разъ, но съ такою силою, что собаки подняли страшный лай и грачи закаркали на деревьяхъ. Служанка провела меня черезъ низенькія сни въ гостиную, потолокъ этой послдней комнаты былъ тоже очень низкій, но самая комната была просторная и красивая, съ яркимъ малиновымъ отсвтомъ, на которомъ глазу какъ-то отрадно было отдохнуть посл сраго мрака ноябрьскаго дня. Было уже за полдень. Высокій красивый старикъ лежалъ на диван и крпко спалъ. По другую сторону камина сидла какая-то крошечная старушка, которая, при моемъ появленіи, приподняла указательный палецъ, давая мн знать, чтобы я молчала, потомъ указала мн на стулъ возл камина. Я присла и вскор вся ушла въ глубокую думу.

Наконецъ молчаніе было нарушено соннымъ голосомъ старика, спрашивавшаго:

— Это что за двушка?

— Имя мое Юнисъ Фильдингъ, отвчала я, почтительно вставая передъ старикомъ, который былъ мой дядя.

Онъ уставилъ на меня пристальный взглядъ своихъ срыхъ проницательныхъ глазъ, подъ которымъ я подъ конецъ таки смутилась: дв слезы канули у меня невольно изъ глазъ, потому что на сердц у меня было очень тяжело.

— Чортъ возьми! воскликнулъ онъ:— она похожа на Софи, какъ дв капли воды,— и онъ засмялся отрывистымъ смхомъ, въ которомъ, какъ мн показалось, мало было веселости.— Ну, подойди ко мн, Юнисъ, и поцалуй меня.

Я съ серьезнымъ видомъ прошла раздлявшее насъ пространство и подставила ему мой лобъ. Но онъ непремнно потребовалъ, чтобы я сла къ нему на колни. Я повиновалась, но не привыкши получать подобныя ласки даже отъ отца, чувствовала себя неловко.

— А теперь, продолжалъ мой дядя:— разскажи-ка мн, моя красотка, но какому длу ты пріхала ко мн. По чести, я уже чувствую, что не въ состояніи буду отказать теб въ чемъ бы то ни было.

При этихъ словахъ мн вспомнился царь Иродъ и преступная двушка, обошедшая его пляскою, и сердце у меня защемило. Но мало по малу я ободрилась, какъ и царица Эсирь, и разсказала ему о нашей великой бд. Со слезами сказала я ему, что отцу моему грозитъ тюрьма, если онъ не найдетъ добраго человка, который бы его выручилъ.

— Слушай, Юнисъ, проговорилъ мой дядя посл долгаго молчанія: — я заключу съ тобою и съ твоимъ отцомъ торговую сдлку. Онъ укралъ у меня мою любимую сестру и съ той поры глаза мои боле не видали ея. Я богатъ и у меня нтъ дтей. Если твой отецъ согласится уступить тебя мн, отказавшись отъ всхъ своихъ правъ на тебя, такъ чтобы, если мн заблагоразсудится, никогда боле не видать тебя, тогда я заплачу вс его долги и возьму тебя къ себ въ домъ на правахъ родной дочери.

Прежде чмъ онъ усплъ договорить, я соскочила съ его колней, полная такого гнва, какого я еще въ жизнь свою ни разу не испытывала.

— Этому никогда не бывать! воскликнула я.— Отецъ мой никогда не согласится уступить меня и я никогда не соглашусь его оставить.

— Не торопись слишкомъ своимъ ршеніемъ, Юнисъ, проговорилъ онъ.— Вспомни, что у твоего отца есть еще дв другія дочери! Я даю теб часъ на размышленіе.

И съ этими словами онъ и его жена вышли изъ красиво меблированной комнаты и я осталась одна. Мое ршеніе было твердо принято съ самаго начала. Но пока я сидла передъ пылающимъ каминомъ, на меня напало какое-то странное ощущеніе: казалось, что вс ненастные, холодные дни наступающей зимы собираются вокругъ меня толпою, наполняютъ стужею теплую атмосферу комнаты и леденятъ меня своимъ прикосновеніемъ, дошло до того, что я стала дрожать, какъ бы отъ страха. Тогда я открыла маленькую книжку съ собраніемъ разныхъ изреченій, которыя выдергивались по жребію, книжка эта была мн подарена нашимъ пасторомъ. Не разъ загадывала я по этой книжк, но до сихъ поръ я находила въ ней только неясные совты и смутныя утшенія. Но на этотъ разъ я снова загадала по ней, и попавшіяся мн слова были: ‘не падай духомъ’. Слова эти сильно ободрили меня.

По прошествіи часа, дядя возвратился и долго искушалъ меня, представляя мн различныя соображенія житейской мудрости, не упуская ни приманокъ, ни угрозъ, пока я наконецъ ршилась разомъ положить всему этому конецъ.

— Не доброе вы дло длаете, что искушаете дочь покинуть отца, проговорила я.— Провидніе дало вамъ возможность облегчать скорби ващихъ ближнихъ, а вы вмсто того увеличиваете ихъ. Я охотне стану жить съ отцомъ моимъ въ темниц, чмъ съ вами во дворц.

Я повернулась и вышла изъ его дома, кое-какъ выбравшись изъ сней при слабомъ свт сгущавшихся сумерекъ. Мн надо было пройти боле мили до селенія, въ которомъ останавливался мальпостъ, и изгороди по обимъ сторонамъ дороги образовали высокую стну. Какъ я ни торопилась, а ночь все же застигла меня не далеко отъ дома моего дяди, ночь настала такая туманная и черная, что я могла почти осязать этотъ густой мракъ. ‘Не падай духомъ, Юнисъ’, сказала я себ самой, и чтобы прогнать страхъ, который совсмъ овладлъ бы мною, если бы я ему хоть сколько нибудь поддалась, я запла громкимъ голосомъ нашъ вечерній гимнъ.

Вдругъ неподалеку отъ меня послышался голосъ, подхватившій ту же мелодію. То былъ чистый, грудной, могучій голосъ, точь-въ-точъ какъ у того брата, который училъ насъ пть въ колоніи. Сердце мое забилось страхомъ и въ то же время какою-то непонятною радостью, я остановилась — и голосъ тоже мгновенно замолкъ.

— Добрый вечеръ, сказалъ мн кто-то, и въ тон, которымъ были сказаны эти слова, было столько доброты и честности, что я тотчасъ же ободрилась.

— Позвольте мн идти вмст съ вами, проговорила я.— Ночь застала меня на дорог, и я боюсь заблудиться. Я иду въ Лонгвиль.

— И я туда же иду, отвчалъ голосъ, съ которымъ я между тмъ успла поравняться.

Я увидла передъ собою въ туман высокую, темную фигуру.

— Скажите, братъ мой, проговорила я, дрожа, сама не знаю, отчего: — далеко ли мы отъ Лонгвиля?

— Намъ осталось всего какихъ нибудь десять минутъ ходьбы, отвчалъ онъ веселымъ голосомъ, отъ котораго и у меня стало легче на душ.— Не хотите ли мою руку? мы живо дойдемъ такимъ образомъ.

Я слегка оперлась на его руку, и при этомъ мною овладло такое чувство, какъ будто я нашла надежную опору и мн уже никакая опасность не страшна. Когда мы поравнялись съ освщеннымъ окномъ деревенской гостинницы, мы взглянули другъ другу въ лицо. У него было красивое лицо, напоминавшее мн лучшія картины, какія я только видла на своемъ вку. Но знаю, почему, мн вспомнился въ эту минуту архангелъ Гавріилъ.

— Вотъ мы и въ Лонгвил, проговорилъ онъ.— Скажите, куда мн отвести васъ?

— Сэръ, отвчала я, потому что при свт у меня недоставало духу говорить ему ‘братъ мой’: — мн еще надо попасть въ Вудбери.

— Въ Вудбери! воскликнулъ онъ: — въ такую позднюю пору и одной! Черезъ нсколько минутъ здсь остановится возвратный мальпостъ, съ которымъ я и самъ отправляюсь въ Вудбери. Если позволите, я буду служить вамъ провожатымъ.

— Благодарю васъ, сэръ, проговорила я, и мы простояли молча другъ возл друга, пока фонари остановившагося мальпоста не обдали насъ сквозь туманъ своимъ свтомъ. Незнакомецъ отворилъ дверцу кареты, но я отступила шагъ назадъ, подавляемая глупымъ чувствомъ стыда, при мысли о моей бдности, но чувство это надо было побдить во что бы то ни стало.

— Мы люди бдные, пробормотала я: — мн надо ссть снаружи.

— Возможно ли это въ такую холодную ночь! воскликнулъ онъ.— Садитесь, садитесь въ карету.

— Нтъ, нтъ, воскликнула я, приходя въ себя:— я возьму наружное мсто.

На верху уже сидла чисто одтая крестьянка съ ребенкомъ, я поспшила ссть возл нихъ. Мсто мое пришлось съ боку, надъ колесами. Ночь была такъ темна, что ничего не было видно, кром причудливаго мельканья каретныхъ фонарей по обнаженнымъ втвямъ живыхъ изгородей. Все остальное было погружено въ непроглядный мракъ. Отецъ и ожидавшая, его тюрьма не выходили у меня изъ головы. Я ни о чемъ боле не могла думать. Вдругъ я почувствовала, что чья-то сильная рука легла на мою руку и голосъ Гавріила проговорилъ:

— Ваше мсто не совсмъ безопасно. При внезапномъ толчк вы можете выскочить.

— Туда мн и дорога! вырвалось у меня съ рыданіемъ.

Силы мн измнили и, закрывъ лицо руками, я тихо заплакала въ темнот. Но, по мр того, какъ лились мои слезы, на душ у меня становилось легче.

— Братъ мой, проговорила я (въ темнот я снова могла называть его братомъ): — я всего только нсколько дней какъ оставила школу и не успла еще обтерпться среди мірскихъ печалей и заботъ.

— Дитя мое, отвчалъ онъ тихимъ голосомъ: — я видлъ, какъ вы закрыли лицо руками и плакали. Могу ли я въ чемъ нибудь помочь вамъ?

— Нтъ, проговорила я: — это горе касается только меня и моихъ домашнихъ.

Онъ ничего боле не сказалъ, чувствовала я только, что онъ загородилъ своею рукою то мсто, откуда я могла свалиться и такимъ образомъ мы продолжали свое путешествіе въ Вудбери въ ночной темнот.

Въ контор дилижансовъ дожидался меня братъ Муръ. Онъ поспшно увелъ меня, такъ что я едва успла бросить прощальный взглядъ на Гавріила, который стоялъ не трогаясь съ мста и провожалъ меня глазами. Братъ Муръ осыпалъ меня распросами о моемъ свиданіи съ дядей. Когда я ему разсказала о моей неудач, онъ призадумался, и почти ничего не говорилъ вплоть до того времени, когда я услась въ вагонъ. Тогда онъ просунулъ голову ко мн въ окно и проговорилъ:

— Скажите Присцилл, что я завтра утромъ, побываю у нея.

Братъ Муръ человкъ богатый. Можетъ статься, что изъ любви къ Присцилл онъ захочетъ помочь моему отцу.

11-е ноября. Мн снилось сегодня ночью, что Гавріилъ стоитъ возл меня и говоритъ: ‘Я принесъ теб радостныя всти’. Я было стала жадно вслушиваться. Но тутъ онъ вздохнулъ и исчезъ.

15-е ноября. Братъ Муръ бываетъ здсь каждый день, но что-то ни слова не говоритъ о своемъ намреньи помочь моему отцу. А между тмъ, если помощь не подоспетъ скоро, его посадятъ въ тюрьму. Впрочемъ, какъ знать? Можетъ, дядя еще смягчится и предложитъ намъ не такія жестокія условія. Если бы онъ только потребовалъ, чтобы я жила съ нимъ половину года, я бы ужъ такъ и быть, согласилась. Вдь жилъ же Даніилъ съ тремя юношами при двор вавилонскомъ и никакое зло не прикасалось ихъ. Непремнно напишу ему объ этомъ.

19-е ноября. Отвта отъ дяди все еще нтъ. Сегодня я провожала въ Вудбери сестру Присциллу, которой хотлось посовтоваться съ пасторомъ тамошней церкви. Пока она говорила съ нимъ, я воспользовалась этимъ часомъ, чтобы взглянуть на зданіе тюрьмы и обошла вокругъ его угрюмыхъ толстыхъ стнъ. При этомъ я подумала о моемъ бдномъ отц, и сердце у меня сжалось. Наконецъ, уставъ, я присла на камень и снова вынула мою книжку, по которой я обыкновенно загадываю. И опять мн попался тотъ же отвтъ: ‘Не падай духомъ’. Въ эту самую минуту показались Присцилла и братъ Муръ. Въ лиц его было что-то такое, что мн не понравилось, но я вспомнила, что онъ вскор долженъ стать мужемъ моей сестры, встала и протянула ему руку. Онъ подхватилъ меня подъ руку и прикрылъ мои пальцы своею жирною ладонью. Такимъ образомъ мы принялись расхаживать втроемъ передъ оградою тюрьмы. Вдругъ, въ одномъ саду, расположенномъ на скат неподалеку отъ насъ, я увидала того, кого называю Гавріиломъ, такъ какъ настоящаго имени его не знаю. Съ нимъ рядомъ стояла прелестная блокурая молодая женщина. Слезы невольно брызнули у меня изъ глазъ. О чемъ я плакала, я и сама хорошенько не знаю, но должно полагать, что мн вспомнилось въ эту минуту печальное положеніе длъ моего отца. Братъ Муръ проводилъ насъ домой и выпроводилъ Джона Робинса. Джонъ Робинсъ просилъ меня не забывать его и я, конечно, пока жива, буду его помнить.

30-е ноября. Что за несчастный ныньче день! Отецъ въ тюрьм. Сегодня въ обденную пору пришли какіе-то два человка недоброй наружности и арестовали его. Да проститъ мн Богъ, что я желаю имъ смерти. Отецъ мой однако велъ себя очень тердливо и кротко.

— Пошлите за братомъ Муромъ, проговорилъ онъ, помолчавъ,— и поступайте такъ, какъ онъ вамъ посовтуетъ.

Немного погодя его увели.

— Что мн длать! что мн длать!

30-е ноября. Вчера вечеромъ мы разсуждали о томъ, какъ намъ теперь поступать. Присцилла думаетъ, что братъ Муръ поспшитъ теперь свадьбой, а Сузанна иметъ какое-то предчувствіе, что на ея долю выпадетъ быть женою брата Шмита. Она очень умно говорила объ обязанностяхъ, связанныхъ съ званіемъ жены миссіонера, и о благодати, потребной для исполненія ихъ. Но я ни о чемъ не могла думать, кром моего бднаго отца, тщетно старающагося заснуть въ стнахъ темницы

Братъ Муръ говоритъ, что есть, по его мннію, одно средство спасти отца, но что для этого слдуетъ молиться, чтобы Богъ помогъ намъ побдить наше своеволіе. Что до меня касается, я готова на все, и не задумалась бы даже продать себя въ неволю, какъ то длали наши первые миссіонеры во времена рабства въ Вестъ-Индіи. Но въ Англіи нельзя продать себя въ неволю, хотя и я съумла бы быть врною рабынею. Мн надо во что бы то ни стало достать всю сумму, необходимую для уплаты нашихъ долговъ. Братъ Муръ говоритъ мн, чтобы я не плакала, потому что отъ этого глаза портятся.

1-е декабря. Въ тотъ день, когда арестовали моего отца, я еще разъ обратилась къ моему дяд съ послднею, отчаянною просьбою. Сегодня я получила отъ него коротенькую записку, въ которой онъ увдомляетъ меня, что поручилъ своему стряпчему побывать у меня и передать мн условія, на которыхъ онъ согласенъ помочь мн. Пока я читала эту записку, пріхалъ стряпчій и веллъ мн сказать, что желаетъ переговорить со мною наедин. Я пошла въ гостиную, дрожа отъ волненія. Стряпчій этотъ былъ никто иной, какъ Гавріилъ. На душ у меня просвтлло, я вспомнила свой сонъ, въ которомъ онъ, мн говорилъ: ‘Я принесъ теб радостныя всти’.

— Я имю честь говорить съ миссъ Юнисъ Фильдингъ, началъ онъ своимъ звучнымъ голосомъ и глядя на меня съ улыбкою, которая точно солнечный лучъ проникла въ мою печальную душу.

— Такъ точно, отвчала я, и при этомъ, какъ глупая двчонка, потупилась подъ его взглядомъ. Я сдлала ему знакъ, чтобы имъ слъ на прежнее мсто, а сама остановилась противъ него, прислонившись къ креслу моей матери.

— Я долженъ передать вамъ жестокое порученіе, заговорилъ Гавріилъ. Вашъ дядюшка самъ продиктовалъ эту бумагу, которая должна быть подписана вами и вашимъ отцомъ. Онъ соглашается заплатить вс долги мистера Фильдинга и обезпечить ему годовой доходъ во сто фунтовъ съ тмъ условіемъ, чтобы вашъ батюшка удалился въ какую выбудь колонію моравскихъ братьевъ въ Германіи, а вы согласились на прежнее его предложеніе.

— Этого я не могу сдлать! воскликнула я съ горечью.— О сэръ, скажите сами, хорошо ли будетъ, если я оставлю моего отца?

— Боюсь, что нтъ, проговорилъ онъ тихимъ голосомъ.

— Такъ потрудитесь же, сэръ, передать моему дяд, что я не согласна.

— Хорошо, отвчалъ онъ,— и я постараюсь передать вашъ отказъ въ возможно мягкой форм. Вы имете во мн друга, миссъ Юнисъ.

Онъ какъ-то особенно протянулъ послднее слово, какъ будто это имя было для него непривычно и въ тоже время нравилось ему своей необычайностью, ни разу не звучало оно въ моихъ ушахъ такъ пріятно. Немного погодя онъ всталъ и началъ прощаться.

— Прощайте, братъ мой, проговорила я, протягивая ему руку.

— Я еще увижусь съ вами, миссъ Юнисъ, проговорилъ онъ.

Увидлся онъ со мною раньше, чмъ думалъ, потому что я съ слдующимъ же поздомъ отправилась въ Вудбери и, выходя изъ темнаго вагона, въ которомъ совершала свое путешествіе, я увидла, какъ онъ выходилъ изъ вагона другаго класса. Въ ту же минуту взглядъ его упалъ на меня.

— Куда вы идете теперь, Юнисъ? спросилъ онъ.

Это привтствіе звучало гораздо пріятне обыкновеннаго, холоднаго эпитета миссъ. Я сказала ему, что дорога къ тюрьм мн извстна, ибо недавно тамъ была, и осматривала ея наружность. Я замтила, что на глазахъ его навернулись слезы, но не сказавъ ни слова, онъ взялъ меня подъ руку, и я молча, но съ весьма замтнымъ облегченіемъ сердца, пошла рядомъ съ нимъ къ большимъ воротамъ темницы моего отца.

Мы вошли на четыреугольный дворъ, гд ничего не было видно, кром сраго зимняго неба, плоско висвшаго надъ головой, тутъ былъ мой отецъ, съ сложенными на грудь руками и опущенной головой такъ низко, какъ будто ей никогда боле не суждено и подниматься, онъ мрными шагами ходилъ взадъ и впередъ. Я громко вскрикнула, подбжала, бросилась къ нему на шею, и больше ничего не помнила до тхъ поръ, когда открыла глаза въ небольшой пустой комнат, — отецъ держалъ меня въ своихъ объятіяхъ, между тмъ какъ Гавріилъ стоялъ передо мной на колняхъ и отогрвалъ мои руки, осыпая ихъ безпрестанными поцалуями.

Посл того Гавріилъ и мой отецъ вступили въ переговоры, но вскор пришелъ братъ Муръ, и Гавріилъ удалился. Братъ Муръ торжественнымъ тономъ сказалъ:

— Этотъ человкъ представляетъ собою волка въ овечьей шкур, а наша Юнисъ — нжную овечку.

Не могу поврить, что Гавріилъ — волкъ.

Декабря 2. Я наняла комнату въ одномъ изъ ближайшихъ къ тюрьм коттэджей, занимаемомъ Джономъ Робинсомъ и его женой. Такимъ образомъ я могу проводить каждый день съ моимъ отцомъ.

Декабря 13. Мой отецъ пробылъ въ тюрьм ровно дв недли. Братъ Муръ вчера вечеромъ приходилъ повидаться съ Присциллой и сегодня поутру долженъ представить намъ свой планъ для освобожденія моего отца. Я отправляюсь въ тюрьму встртиться съ нимъ.

Когда я вошла въ комнату, мой отецъ и братъ Муръ казались сильно встревоженными, и въ добавокъ отецъ сидлъ откинувшись къ спинк стула, какъ бы утомленный посл долгой борьбы.

— Разскажи ей, братъ, сказалъ онъ, и братъ Муръ разсказалъ намъ о небесномъ видніи, которое представилось ему и повелло нарушить клятву, данную Присцилл, и жениться на мн — представьте на мн! Видніе изчезло и въ памяти его остались слова: — это видніе, а не грезы,— оно не требуетъ растолкованія.

— Поэтому, Юнисъ, сказалъ онъ съ благоговніемъ:— вы и Присцилла должны покориться этому велнію,— иначе вы сдлаетесь ослушницами воли Господа.

Это оглушило меня какъ сильнымъ ударомъ, но все таки я услышала, что онъ прибавилъ слдующія слова:

— Видніе повелло мн также освободить вашего отца въ тотъ самый день, въ который вы сдлаетесь моей женой.

— Но, сказала я наконецъ, почувствовавъ къ нему полное отвращеніе: — это было бы позорной обидой для Присциллы. Такое видніе не можетъ быть низпослано съ неба,— это ложное видніе, обманъ чувства. Почему же оно не велло вамъ жениться на Присцилл и освободить моего отца?— Нтъ, нтъ — это ложное видніе.

— Нтъ, сказалъ онъ, устремивъ на меня свой взглядъ: — по моему собственному убжденію я выбралъ Присциллу безразсудно. Въ этомъ я сдлалъ ошибку, но за эту ошибку я общалъ ей половину приданаго.

— Отецъ! вскричала я: — я также какъ и онъ должна бы получить какое нибудь велніе свыше. Почему только ему одному должно представиться видніе?

Я прибавила къ этому, что отправлюсь домой, навщу Присциллу и потомъ буду искать знаменія для моего руководства.

Декабря 14. Когда я воротилась домой, Присцилла лежала въ постел и отказала мн въ свиданіи. Я встала сегодня въ пять часовъ утра и спустилась въ общую нашу гостиную. Когда я зажгла лампу, комната показалась какою-то покинутою, опустлою, и въ тоже время мелькнула идея, что тутъ недавно находились неземныя существа, какъ будто моя покойная мать и ея дти, которыхъ я никогда не видла, сидли ночью подл камина, какъ сидли мы въ теченіи дня. Быть можетъ, она, узнавъ о моей горести, оставила какіе нибудь знаки, по которымъ бы я могла сыскать для себя совтъ и утшеніе. На стол лежала моя библія, но она была закрыта, ея ангельскіе пальчики не открыли ее на страниц, которою бы я могла руководиться. Пріискатъ для себя такое руководство другаго способа не было, какъ только бросить жребій.

Я отрзала три маленькіе лоскуточка бумаги одинаковой длины и совершенно Схожихъ между собою,— три, хотя въ дйствительности мн нужно было только два. На одномъ я написала:— быть женой брата Мура,— на другомъ: быть незамужней сестрой. Третій положила на конторку безъ всякой надписи, какъ будто ожидая, что на немъ напишется какое нибудь имя, и вдругъ весь пронзительный холодъ зимняго утра превратился для меня въ удушливой зной, такъ что я открыла окно и дала морозному воздуху освжитъ мн лицо. Въ душ я сказала себ, что предоставляю себя случаю, хотя совсть и терзала меня за слово ‘случай’. Поэтому я разложила три лоскуточка бумаги между листами библіи и стала противъ нихъ, страшась вынуть жребій, содержавшій тайну моей будущей жизни.

Для отличія одного лоскуточка отъ другаго не было никакого знака, и я ни подъ какимъ видомъ не ршилась протянуть руку и выдернуть одинъ изъ нихъ, ибо тогда я была бы уже обязана выполнить торжественный приговоръ. Сдлаться женою брата Мура казалось слишкомъ ужаснымъ, домъ незамужнихъ сестеръ, гд одинокія сестры жили, имя все общее, представлялся мн скучнымъ, монотоннымъ и даже пустыннымъ. Ну, а если вынется чистый лоскутокъ! Сердце мое затрепетало, снова и снова протягивала я руку и снова отводила ее назадъ, масло въ ламп догорало, ея свтъ становился тускле и тускле, и я, страшась опять остаться безъ указанія, какъ дйствовать, выдернула средній лоскутокъ. При мерцаніи потухавшаго свта, я прочитала на немъ: быть женой брата Мура.

Это были послднія слова, занесенныя въ мой дневникъ три года тому назадъ.

Когда Сузанна спустилась внизъ и вошла въ гостиную, она застала меня за конторкой съ безумнымъ выраженіемъ въ лиц и съ роковымъ жребіемъ въ рук. Для нея не требовалось никакихъ объясненій, взглянувъ на другіе лоскутки бумаги,— одинъ пустой, другой съ надписью: быть незамужней сестрой,— она догадалась, что я гадала. Я помню, она заплакала и порадовала меня съ необыкновенной нжностью, потомъ вернулась въ свою комнату я я слышала, что она разговаривала съ Присциллой серьезнымъ и печальнымъ тономъ. Посл того мы вс находились въ пассивномъ состояніи, даже Присцилла съ какимъ-то безсмысленнымъ видомъ выражала покорность своей судьб. Приходилъ братъ Муръ и Сузанна сообщила ему о вынутомъ мною непреложномъ жребіи, но умоляла его не домогаться въ этотъ день моего свиданія, и онъ оставилъ меня въ поко, чтобы я хотя нсколько свыклась съ сознаніемъ своей горькой участи.

На другой день рано поутру я возвратилась въ Вудбери, единственнымъ для меня утшеніемъ служила мысль, что дорогаго моего отца выпустятъ изъ тюрьмы и что остальные дни своей жизни онъ проведетъ при мн въ богатств и спокойствіи. Въ теченіе послдующихъ дней, не представилось брату Муру никакой возможности оставаться со мной наедин: утромъ и вечеромъ Джонъ Робинсъ или жена его провожали меня до тюремныхъ воротъ, и у нихъ ждали меня, чтобы воротиться въ коттэджъ вмст со мною.

Отецъ мой долженъ быть освобожденъ не ране, какъ въ день моей свадьбы, поэтому свадьбой спшили чрезвычайно. Многіе изъ свадебныхъ нарядовъ Присциллы пригодились для меня. Приговоръ мой съ каждымъ днемъ становился все ближе и ближе.

Однажды утромъ, на пасмурной и унылой дскабрской зар, я неожиданно встртилась съ Гавріиломъ. Онъ говорилъ чрезвычайно торопливо и серьезно, такъ что я даже порядочно не поняла, что онъ сказалъ, и робко отвчала ему:

— Въ день Новаго Года, я выхожу замужъ за брата Джошуа Мура, и онъ тогда освободитъ моего отца.

— Юнисъ, вскричалъ онъ, остановись передо много и загородивъ собой узкую тропинку:— вы никогда за него не выйдете. Я знаю этого жирнаго святошу. Праведное небо! да я люблю васъ въ тысячу разъ сильне его. Любовь! Этотъ негодяй не понимаетъ еще значенія этого слова.

Я ничего не отвтила, я боялась и его, и себя, хотя и не врила, что Гавріилъ былъ волкъ въ овечьей шкур.

— Знаете-ли вы, кто я? спросилъ онъ.

— Нтъ, прошептала я.

— Я племянникъ вашего дяди съ жениной стороны, сказалъ онъ:— и былъ воспитанъ въ его дом.— Перестаньте думать объ этомъ злосчастномъ брак съ Муромъ и я беру на себя освободить вашего отца. Я молодъ и могу работать. Я выплачу долги вашего отца.

— Это невозможно, отвчала я.— Брату Муру представилось небесное явленіе, а я вынула жребій. Тутъ нтъ никакой надежды. Я должна выдти замужъ за него въ день новаго года.

Гавріилъ убдилъ меня разсказать ему всю исторію моей горести. Онъ посмялся немного и веллъ мн быть какъ можно боле спокойной, и я никакъ не могла вразумить его, до какой степени не возможно было для меня бороться съ опредленіемъ судьбы.

Бывая у отца, я всегда старалась скрыть свое горе, разсказывая ему о счастливыхъ дняхъ, которые намъ предстояло проводить вмст нкоторое время. Я пла въ стнахъ темницы простые гимны, которые мы пвали вмст въ мирной школьной церкви среди собранія чистыхъ сердецъ, и подкрпляла мое сердце и сердце отца вспоминаемыми совтами моего добраго дорогаго пастора. Такимъ образомъ отецъ немного догадывался о моихъ страданіяхъ и съ надеждой ждалъ того дня, когда отворятся двери его темницы.

Однажды я отправилась къ пастору, жившему въ Вудбери, и открыла передъ нимъ мое сердце,— не упомянувъ впрочемъ ни слова о Гавріил — и онъ сказалъ мн, что это часто бываетъ съ молодыми двушками передъ ихъ замужествомъ, но что открывающаяся мн стезя совершенно чиста, онъ сказалъ также, что братъ Муръ — человкъ набожный и что я скоро полюблю и буду почитать его какъ лужа.

Наконецъ наступилъ послдній день года, день, знаменательный для многихъ, кто вынулъ свой жребій на наступающій годъ. Все по видимому приближалось къ концу. Всякая надежда покинула меня, если только допустить, что въ сердц моемъ была еще надежда. Я оставила отца рано вечеромъ, потому что не могла доле скрывать моихъ страданій,— не смотря на то, очутившись за стнами тюрьмы, я ходила около нея взадъ и впередъ,— не могла оторваться отъ нея, какъ будто эти дни, какъ бы ни были они жалки, служили предвстниками счастливыхъ дней, которые быстро приближались. Братъ Муръ не показывался цлый день, по всей вроятности онъ занятъ былъ распоряженіями относительно освобожденія моего отца. Я все еще бродила подъ высокими стнами тюрьмы, какъ вдругъ подъхала карета безъ всякаго шума,— потому что земля была покрыта мягкимъ снгомъ,— изъ нея выпрыгнулъ Гавріилъ и почти заключилъ меня въ свои объятія.

— Милая Юнисъ, сказалъ онъ:— вы должны сей часъ же хать со мной. Нашъ дядя спасетъ васъ отъ этого ненавистнаго брака.

Не знаю, что бы я сдлала, если бы съ козелъ кареты не раздался голосъ Джона Робинса:— Не бойтесь, миссъ Юнисъ, помните, здсь Джонъ Робинсъ.

При этихъ словахъ я отдалась въ руки Гавріила, и онъ посадилъ меня въ карету, укутавъ теплыми платками. Все это казалось мн пріятнымъ сновиднісмъ, въ то время какъ мы безъ малйшаго шума катили по снжнымъ дорогамъ, при блдномъ свт молодаго мсяца, падавшемъ на покрытую снгомъ мстность и озарявшемъ лицо Гавріила, когда онъ отъ времени до времени наклонялся впередъ, чтобы тепле укутать меня.

Прошло часа три нашей зды по большой дорог, когда мы свернули въ сторону на побочную дорогу, въ которой я сейчасъ же узнала глубокую алею, гд впервые встртилась съ Гавріиломъ. Мы подъхали къ дому нашего дяди, съ спокойнымъ духомъ я вышла изъ кареты и во второй разъ переступила порогъ его дверей.

Гавріилъ проводилъ меня въ комнату, которую я видла прежде и, посадивъ меня передъ каминомъ, съ любезной заботливостью снялъ съ меня шляпку и теплый платокъ, онъ сталъ напротивъ и началъ смотрть на меня съ улыбкой. Отворилась дверь и вошелъ дядя.

— Подойди и поцалуй меня. Юнисъ,— сказалъ онъ, и я повиновалась ему съ изумленіемъ.

— Дитя, продолжалъ онъ, отводя съ моего лица волосы и приглаживая ихъ:— по своему желанію ты бы не пріхала ко мн,— потому я поручилъ этому молодому человку привезти тебя противъ воли, просто похитить тебя. Мы не намрены допустить брака твоего съ Джошуа Муромъ. Я не могу считать его своимъ племянникомъ. Пусть онъ женится на Присцилл.

Въ голос дяди отзывалось столько искренности, что на минуту я чувствовала себя совершенно спокойною, хотя и знала, что онъ не въ состояніи былъ перемнить вынутаго мною жребія. Онъ посадилъ меня подл себя, но я все-таки продолжала смотрть ему въ лицо съ удивленіемъ.

— Я намренъ вынуть для тебя жребій, сказалъ онъ съ веселымъ видомъ:— что бы сказалъ мой розовый бутончикъ, моя милая Юнисъ, своему тучному обожателю, если бы она узнала, что ея отецъ въ настоящую минуту свободный человкъ?

Я не смла взглянуть на его лицо, ни въ лицо Гавріила. Я вспомнила, что сама искала приговора судьбы, и что никакая земная сила не могла отмнить его, какъ не могла отмнить небеснаго виднія, которое представилось брату Муру.

— Дядя, сказала я, содрогаясь: — я не имю голоса въ этомъ дл, я добровольно вынула жребій и должна покориться ему. Вы не можете помочь мн.

— Посмотримъ, отвчалъ онъ:— ты знаешь, что теперь канунъ новаго года, и слдовательно можно снова гадать. На этотъ разъ мы однако не пустимъ въ дло билетиковъ съ надписями: быть ли женой брата Мура, или незамужпей сестрой,— а употребимъ одинъ пустой, безъ всякой надписи.

Продолжая удивляться этимъ словамъ, я услышала въ пріемной чьи-то шаги, отворилась дверь и — на порог ея остановился мой обожаемый отецъ съ распростертыми ко мн руками, какимъ образомъ онъ явился сюда — не знаю,— съ крикомъ радости я бросилась къ нему и на груди его спрятала свое лицо.

— Прошу покорно, мистеръ Фильдингъ, сказалъ дядя.— Филипъ,— только теперь оказалось, что настоящее имя Гавріила было Филипъ — приведи сюда мистера Мура.

Страхъ и удивленіе поразили меня, мой отецъ тоже казался встревоженнымъ, и придвинулъ меня ближе къ себ. Братъ Муръ вошелъ съ испуганнымъ и унылымъ выраженіемъ, которое длало его въ моихъ глазахъ во сто разъ отвратительне, особливо когда онъ остановился у дверей и обратилъ къ намъ свое лицо, на которомъ такъ рзко обозначалась трусость.

— Мистеръ Муръ, сказалъ дядя: — дкажется, завтра вы намрены жениться на моей племянниц, Юнисъ Фильдингъ?

— Я не зналъ, что она ваша племянница, отвчалъ онъ раболпнымъ тономъ.— Я не ршился бы подумать…

— А небесное видніе, мистеръ Муръ? прервалъ мой дядя.

Муръ бросилъ вокругъ себя безсмысленный взглядъ и потупилъ его.

— Это была иллюзія, обманъ чувствъ, пробормоталъ онъ.

— Это была ложъ! сказалъ Гавріилъ.

— Мистеръ Муръ, продолжалъ дядя:— если небесное видніе было врно, то оно стоитъ вамъ пять тысячъ пять сотъ фунтовъ стерлинговъ, то есть суммы, которую вы мн должны, кром разныхъ долговъ моему племяннику. Если только оно было врно, то разумется вы должны оставаться при немъ.

— Нтъ,—оно не было врно, отвчалъ онъ:— видніе относилось до Присциллы, которой я далъ слово жениться на ней. Лукавый обольстилъ меня перемнить ея имя на имя Юнисъ.

— Такъ отправляйтесь и женитесь на Присцилл,— сказалъ дядя съ усмшкой.—Филипъ,— выведи его.

Но Присцилла не хотла уже знать боле брата Мура, и вскор посл поселилась между незамужними сестрами, въ кругу которыхъ я провела мою тихую и безмятежную юность. Ея запасъ брачныхъ нарядовъ, передланныхъ впослдствіи для меня, пригодился наконецъ для Сузанны, которая согласилась быть женой брата Шмидта по внутреннему своему влеченію, она отправилась къ нему въ Вестъ-Индію, откуда часто присылаетъ письма, выражая въ нихъ свое счастіе. Нкоторое время я тревожилась насчетъ моего жребія, но коль скоро видніе брата Мура относилось до Присциллы, то не было надобности и думать о немъ,— тмъ боле, что Мура я никогда больше не видла. Между дядей и отцомъ, никогда прежде не встрчавшимися, образовалась тсная дружба,— и дядя ничего больше и слышать не хотлъ, какъ только, чтобы мы жили вмст въ его обширномъ загородномъ дом, гд я могла бы быть дочерью для нихъ обоихъ. Въ народ поговаривали, что мы отступили отъ Церкви Союзной Братіи,— но это не правда. Скажу только одно, что какъ нашла я въ ней одного дурнаго человка, точно также находила вн ея много хорошихъ людей.

Гавріилъ не принадлежалъ къ числу ея Братій.

V.
ПРИНИМАТЬ СЪ ВОДОЙ.

Покойная моя жена, Минни, и я проводили первый мсяцъ нашей супружеской жизни. Только два дни, какъ мы воротились изъ путешествія медоваго мсяца въ Килларни. Я былъ младшій товарищъ въ фирм лондонскихъ банкировъ Шварцмура и Паддокъ въ улиц Ломбардъ (я долженъ скрыть настоящія имена) и имлъ еще четыре дня до окончанія отпуска, которыми могъ наслаждаться съ полнымъ удовольствіемъ. Я находился на вершин счастія въ веселомъ моемъ новомъ коттэдж, на юго-западномъ краю Лондона, и предавался сладостной нг въ свтлое октябрское утро, наблюдая паденіе желтыхъ листьевъ подъ лучами осенняго солнца. Минни сидла подл меня подъ боярышникомъ иначе я не былъ бы совершенно счастливъ.

Въ конц сада показалась бгущая маленькая Бетси, горничная Минни, съ письмомъ въ рук, имвшимъ зловщій видъ.

Это была телеграмма отъ мистера Шварцмура. Она заключала въ себ слдующія слова:

‘Намъ нужно, чтобы вы безотлагательно отправились на континентъ съ наличными деньгами. Неаполитанскій заемъ. Медлить нельзя. Во время вашего отсутствія, въ нашихъ длахъ произошли большія перемны. Сожалемъ, что должны нарушить вашъ праздникъ. Будьте въ контор въ 6 часовъ 30 минутъ. Въ 9 часовъ 15 минутъ отправляйтесь отъ лондонскаго моста, чтобы поспть на Дуврскій ночной пароходъ’.

— Разсыльный ушелъ?

— Это подалъ не разсыльный, сэръ, а какой-то пожилой джентльменъ, который пошелъ въ заведеніе Досона. Конторскій разсыльный отлучился, а этому джентльмену случайно привелось идти мимо нашего дома.

— Гербертъ, мой милый, ты не подешь, ты не долженъ хать, сказала Минни, склонясь ко мн на плечо и опустивъ свое личико.— Не зди!

— Душа моя, я долженъ хать. Въ подобныхъ случаяхъ фирма, кром меня, не иметъ ни одного человка, на котораго бы можно было положиться. Отсутствіе мое продлится не больше недли. Черезъ десять минутъ я долженъ отправиться, чтобы попасть на четырехъ-часовой поздъ.

— Телеграмма, которую я получилъ, имла весьма важное содержаніе,— сказалъ я довольно рзко смотрителю станціи:— и вамъ бы ни подъ какимъ видомъ не слдовало посылать ее съ человкомъ неуполномоченнымъ, и тмъ боле не извстнымъ.

— Кто относилъ ее, Хорней?— угрюмо спросилъ смотритель швейцара.

— Какой-то старый джентльменъ, сэръ, весьма почтенной наружности, онъ шелъ къ Досону. У него тамъ свои лошади.

— Пожалуйста не допускайте повторенія подобныхъ вещей, сказалъ я: — въ противномъ случа я долженъ буду донести объ этомъ. Я за сто фунтовъ стерлинговъ не передалъ бы этой телеграммы въ чужія руки.

Мистеръ Дженннигъ, смотритель станціи, что-то проворчалъ и потомъ нарвалъ молодому телеграфисту уши, и затмъ успокоился.

——

— Мы начинали безпокоиться, сказалъ мистеръ Шварцмуръ, когда я вошелъ въ директорскую комнату, опоздавъ три минуты.— Сильно безпокоиться, не правда ли, Голдринъ?

— Очень сильно, сказалъ маленькій съ гладко причесанными волосами господинъ.— Очень сильно.

Мистеръ Шварцмуръ былъ полный мужчина, лтъ шестидесяти, съ густыми сдыми бровями и краснымъ лицомъ, что придавало ему видъ стараго холерика. Онъ былъ строгій, дальновидный дловой человкъ, немного вспыльчивый и большой формалистъ, но вжливый, добрый и внимательный.

— Надюсь, ваша очаровательная жена въ добромъ здоровьи. Очень жаль, что намъ пришлось нарушить ваши праздники,— но поступить иначе, дорогой мой другъ, не представлялось возможности. Деньги заключаются вонъ въ тхъ двухъ желзныхъ ящикахъ, обшитыхъ кожей на подобіе чемодановъ. Они заперты секретными замками съ буквами и содержатъ въ себ четверть милліона золотомъ. Неаполитанскій король опасается возмущенія. (Это было за три года до побды Гарибальди). Деньги вы представите гг. Пальявичини и Росси, въ Неапол, улица Толеда No 172. Слова, съ помощью которыхъ открываются замки съ блой звздой на крышк чемодана Масиниса,— съ черной звздой — Катопахо. Конечно вы не забудете этихъ таинственныхъ словъ. Въ Ліон откройте ящики, чтобы убдиться въ ихъ цлости. Ни съ кмъ объ нихъ не заводите рчи. Не сводите знакомствъ по дорог. Постоянно имйте въ памяти всю важность этого порученія.

— Я поду, сказалъ я:— въ качеств коммерческаго путешественника.

— Извините меня, Блэмейръ, за внушеніе вамъ предостереженій, но, согласитесь, что я старе васъ и знаю — какъ опасно путешествовать съ большими деньгами. Если сегодня ночью узнаютъ въ Париж о цли вашей поздки, ваша дорога до Марселя будетъ такъ опасна, какъ если бы въ погоню за вами выпустили всхъ тулонскихъ каторжниковъ. Я нисколько не сомнваюсь въ вашемъ благоразуміи: я только предостерегаю васъ быть осторожными.— Надюсь, вы вооружены?

Я откинулъ полы пальто и показалъ подъ моимъ жилетомъ перевязь, на которой вислъ револьверъ. При этомъ воинственномъ зрлищ старый господинъ въ испуг сдлалъ нсколько шаговъ назадъ.

— Прекрасно! сказалъ мистеръ Шварцмуръ.— Но иногда крошечное зернышко благоразумія стоитъ двадцати пяти пуль въ пяти стволахъ вашего револьвера. Завтра вы остановитесь въ Париж для нкоторыхъ переговоровъ съ Лесебромъ и Дежаномъ, а въ 12 час. 15 мин. (ночи) отправитесь въ Марсель, чтобы въ пятницу попасть на пароходъ. Въ Марсель мы будемъ телеграфировать. Мистеръ Харгрэйвъ, готовы ли письма въ Парижъ?

— Оканчиваемъ, сэръ. Мистеръ Вилькинсъ торопится.

——

Я прибылъ въ Дувръ около полночи и тотчасъ же нанялъ четырехъ носильщиковъ перетащить мои ящики по каменнымъ ступенькамъ, спускавшимся отъ набережной къ пароходу. Первый ящикъ былъ перенесенъ на палубу благополучно, но во время переноски другаго, одинъ изъ носильщиковъ поскользнулся и наврное свалился бы въ воду, если бы его не поддержалъ здоровенный пожилыхъ лтъ индійскій офицеръ, который, со множествомъ узловъ и сакъ-вояжей, шелъ впереди меня, провожая свою добрую, но простоватую жену.

— Тише, тише, любезный,—не торопись сказалъ, онъ.— Что такое вы тащите? Врно металлическія вещи?

— Не знаю, сэръ,— знаю только, что этой тяжести совершенно достаточно, чтобы сломать чью угодно шею,— было грубымъ отвтомъ, и въ то же время не мене грубой благодарностью вопрошавшему.

— Эти ступеньки, сэръ, чрезвычайно неудобны для переноски внизъ большихъ тяжестей,— произнесъ какой-то обязательный голосъ позади меня.— Судя по вашему товару, сэръ, я заключаю, что мы принадлежимъ къ одной и той же профессіи.

Я обернулся назадъ въ то время, когда мы ступили на пароходъ. Особа, обратившаяся ко мн съ этими словами, былъ высокій худощавый мужчина, съ длиннымъ, еврейскимъ носомъ и узкимъ продолговатымъ лицомъ. На немъ былъ длинный пальто, для него впрочемъ слишкомъ короткій, цвтная жилетка, узенькіе панталоны и высокій воротничокъ и пестрый шейный платокъ.

Я отвчалъ, что ‘имю честь быть коммерческимъ путешественникомъ’, прибавивъ, что намъ придется провести непріятную ночь.

— Ршительно дрянную ночь,— отвчалъ онъ: — и я совтовалъ бы вамъ скоре запастись мстечкомъ въ кают. Какъ я вижу, народу будетъ гибель.

Я отправился въ каюту, занялъ тамъ мсто, и пролежалъ на немъ съ часъ, къ концу этого времени я приподнялся и по смотрлъ, что длается вокругъ меня. За однимъ изъ маленькихъ столиковъ сидло до полдюжины пассажировъ, въ томъ числ пожилой индійскій офицеръ и мой любознательный спутникъ въ старомодномъ плать. Они пили портеръ и по видимому сошлись на пріятельскую ногу. Я всталъ, подслъ къ нимъ, и мы обмнялись нсколькими замчаніями далеко не въ пользу ночнаго путешествія.

— Клянусь Юпитеромъ, сэръ, это просто невыносимо! сказалъ веселый майоръ Бакстеръ (онъ очень скоро объявилъ намъ свое имя): — здсь такъ душно, какъ въ Пешавах, когда задуетъ знойный тинсанъ:— не выдти ли намъ втроемъ на палубу — подышать чистымъ воздухомъ? Моя жена часто страдаетъ во время этихъ переходовъ, она куда-нибудь спряталась и останется невидимкой, пока пароходъ не остановится. Эй, бой! принеси намъ еще портеру.

Когда мы вышли на палубу, я былъ крайне изумленъ, что подл моихъ ящиковъ стояли четыре другіе, совершенно какъ мои, съ блыми и черными звздами, съ тою только разницей, что на нихъ не было штемпелей масляной краски. Я едва врилъ мримъ глазамъ: но ящики стояли передо мной,— въ такихъ же кожаныхъ чехлахъ, съ такими же секретными замками,— словомъ все, все, было тоже самое.

— Вонъ это мои ящики, сэръ, замтилъ мистеръ Левисонъ (я узналъ имя моего коммерческаго спутника чрезъ капитана парохода, который часто обращался къ нему, называя его мистеръ Левисонъ).— Я ду отъ фирмы Макинтоша. Въ моихъ ящикахъ заключаются непромокаемые пальто, самой лучшей выдлки. Нашъ домъ употребляетъ подобные ящики лтъ сорокъ. Иногда это бываетъ не совсмъ удобно,— случайное, сходство ящиковъ, какъ напримръ сегодня,— ведетъ къ недоразумніямъ. Сколько я могу судитъ, ваши ящики гораздо тяжеле моихъ. Вроятно у васъ газовыя принадлежности, подушки для рельсовъ, ножи, вообще что нибудъ изъ металлическихъ произведеній?

Я промолчалъ, или, кажется, сдлалъ какой-то неопредленный отвтъ.

— Сэръ, сказалъ Левисонъ,— я предсказываю вамъ блестящую будущность, коммерческія тайны не должны быть нарушаемы.— Какъ вы объ этомъ думаете, сэръ?

Майоръ, къ которому относился этотъ вопросъ, отвчалъ: — Клянусь Юпитеромъ,— вы правы! Въ ныншнія времена нельзя не быть осторожнымъ. Весь міръ — это просто масса обмана.

— Маякъ Кале!— вскричалъ кто-то съ этотъ моментъ, и дйствительно прямо передъ носомъ парохода свтился маячный огонь, бросая спокойныя искры на мрачную поверхность моря.

Я больше не думалъ о моихъ спутникахъ. Въ Париж мы разстались: я халъ своей дорогой — они своей. Майоръ намревался захать въ Дромонъ близь Ліона, оттуда онъ хотлъ отправиться въ Марсель и затмъ въ Александрію. Мистеръ Левисонъ имлъ назначеніе въ Марсель, подобно мн и майору, но не въ одномъ со мною позд — по крайней мр онъ не надялся, потому что въ Париж его ожидало много дла.

Въ столиц Франціи я скоро исполнилъ вс порученія, и уже халъ въ Пале-Рояль, съ сыномъ М-г. Лефебра, моимъ задушевнымъ пріятелемъ. Было около шести часовъ и мы перескали улицу St. Honor, когда мимо насъ прохала высокаго роста съ еврейской физіономіей особа, въ огромномъ бломъ макинтош. Въ этой особ, я сейчасъ же узналъ мистера Левисона. Онъ, съ четырьмя своими ящиками, сидлъ въ наемной коляск. Я поклонился ему, но онъ, повидимому, меня не замтилъ.

— Eh bien!— кто это такой?— спросилъ меня пріятель съ надменнымъ видомъ парижанина.

Я отвчалъ, что это былъ одинъ изъ пассажировъ, перезжавшихъ вмст со мной проливъ.

Въ той же улиц я наткнулся на майора и его жену,— они отправлялись на станцію желзной дороги.

— Отвратительный городокъ, нечего сказать, замтилъ майоръ.— Страшнйшимъ образомъ несетъ отъ него лукомъ. Если бы онъ принадлежалъ мн, я веллъ бы перемыть вс дома, съ перваго и до послдняго, согласитесь,— вдь это вредъ для здоровья, страшнйшій вредъ. Джулія, душа моя,— рекомендую теб, это мой пріятный спутникъ прошлой ночи. Кстати, сію минуту видлъ нашего коммерческаго путешественника!— должно быть тонкій человкъ:— его не проведешь. Цлый день на бирж или въ банк,— когда нибудь сдлается старшимъ пайщикомъ въ своей же фирм.

— Сколько же еще будетъ встрть? сказалъ Лефебръ, посл того какъ мы пожали руки и разлучились съ веселымъ майоромъ.— А славный малый… только все преувеличиваетъ… Это одинъ изъ вашихъ эпикурейцевъ-Офицеровъ. Для вашей арміи необходима реформа, иначе Индія ускользнетъ отъ васъ, какъ пригоршня песку — vous verrez, mon cher.

Настала полночь, я стоялъ на станціи желзной дороги, присматривая за переноской моего груза, когда подъхалъ фаэтонъ, изъ котораго выскочилъ англичанинъ и на чистомъ французскомъ діалект спросилъ отъ извощика сдачи на пяти-франковую монету. Это былъ Левисонъ, но я только и видлъ его, потому что толпа оттискала меня впередъ.

Мн привелось занять мсто только съ двумя особами,— съ двумя массами дорожныхъ плащей и шинели, съ двумя медвдями,— потому что въ этихъ особахъ я ничего другаго не видлъ.

Лишь только скрылись парижскіе огни и насъ со всхъ сторонъ окружила непроницаемая тьма, я заснулъ крпкимъ сномъ. Я видлъ во сн мою добрую дорогую жену и нашъ маленькій коттеджъ. Потомъ вдругъ мною овладло какое-то безпокойство. Мн снилось, что я забылъ слова, съ помощію которыхъ отпирались секретные замки. Отъискивая эти слова, я перешарилъ миологію, исторію, и все напрасно. Я видлъ себя въ неапольскомъ банкирскомъ дом, въ улиц Толедо No 172, гд мн, показывая на шеренгу солдатъ, грозили разстрляніемъ, если я не открою таинственныхъ словъ и не скажу, куда я спряталъ ящики,— а я спряталъ ихъ по какой-то неизъяснимой причин. Въ этотъ моментъ весь городъ потрясается отъ землетрясенія, потокъ огня льется подъ окномъ, Везувій расходился и хочетъ затопить насъ своей лавой. Въ страшной, невыносимой агоніи я закричалъ: — Праведное небо, открой мн эти слова!— и проснулся.

— Dromont! Dromont! Dix minutes d’arrt, messieurs.

Полуослпленный внезапнымъ свтомъ, я нетвердыми шагами отправился къ буфету и спросилъ чашку кофе, какъ вдругъ въ буфетъ ворвалось нсколько шумныхъ молодыхъ англійскихъ туристовъ, окружавшихъ невозмутимо спокойнаго коммерческаго путешественника. Представьте,— это былъ Левисонъ! Молодые люди ввели его съ тріумфомъ и потребовали шампанскаго.

— Да! да! сказалъ вожатый.— Вы должны выпить, старина. Мы выиграли три игры, не смотря что у васъ были такія отличныя карты. Проворнй, живй — клико,— съ золотой пробкой!— Ничего! вы получите свой реванжъ прежде, чмъ доберемся до Ліона.

Левисонъ говорилъ о послдней игр въ самомъ пріятномъ настроеніи духа, и принялъ вино. Черезъ нсколько минутъ, молодые люди, выпивъ шампанскаго, удалились курить. Еще минута, и Левисонъ встртился съ моимъ взглядомъ.

— Скажите на милость!— вскричалъ онъ: — кто бы могъ подумать объ этомъ! Какъ я радъ, что вижу васъ! Теперь ужь какъ хотите,— а вы должны со мной выпить шампанскаго. Я надюсь встртиться съ вами, мой добрый сэръ, не дальше какъ въ Ліон. Мн надола шумная компанія этой молодежи, кром того, я не люблю играть по большой.

Какъ только лакей принесъ шампанское, Левисонъ отнялъ отъ него бутылку.

— Нтъ, нтъ, сказалъ онъ: — я никому не позволю откупорить для меня бутылку вина.— Левисонъ отвернулся отъ меня — снять проволоку, снялъ ее и началъ наливать мой стаканъ, какъ вдругъ въ этотъ самый моментъ подвернулся джентльменъ, которому отъ души пожелалось пожатъ мн руку,— по это пожеланіе сопровождалось такимъ неловкимъ движеніемъ, которое разбило бутылку шампанскаго. Вина не уцлло ни капли. Это былъ майоръ,— горячій, по обыкновенію, и всегда въ страшныхъ хлопотахъ.

— Клянусь Юпитеромъ, сэръ,— исторія скверная. Позвольте мн поставить другую бутылку. Ну, какъ ваше здоровье, джентльмены? Радх душевно радъ, что встртилъ обоихъ васъ вмст. Джулія осталась при багаж. Мы можемъ говорить между собой свободно.— Еще шампанскаго сюда. Какъ по французски — бутылка? Позорнйшая вышла вещь! французскіе друзья моей Джуліи, какъ будто бы забывъ о нашемъ общаніи побывать у нихъ, ухали въ Біарицъ,— а сами прогостили у насъ въ Лондон шесть недль,— какъ вамъ это покажется — просто отвратительно.— Э-э, первый звонокъ. Мы вс подемъ въ одномъ отдленіи. Шампанскаго намъ не дождаться.

Лицо Левисона выражало досаду.

— Я не увижусь съ вами станціи дв, сказалъ онъ. Я долженъ ссть съ тми юношами, он хотятъ предоставить мн случай отъиграться. Вдь на двадцать гиней очистили мой карманъ! Никогда еще не былъ я такъ безразсуденъ съ тхъ поръ, какъ началъ здить по желзной дорог. До свиданія, майоръ Бакстеръ,— до свиданія, мистеръ Влэмейръ!

Я удивился, откуда и какимъ образомъ этотъ почтенный старикъ, съ такой жадностью наслаждавшійся игрою въ вистъ, узналъ мое имя, но вскор я догадался, что вроятно онъ видлъ мой адресъ на моемъ багаж.

Промелькнули розовые и зеленые огоньки, раздался окликъ часоваго на стрлк желзной дороги, мрачные ряды тополей и линіи подгородныхъ зданій остались позади насъ и мы снова погрузились въ непроницаемый мракъ.

Я нашелъ майора веселымъ, пріятнымъ человкомъ, но очевидно находившимся подъ управленіемъ своей суетливой, простодушной, властолюбивой, мужественной жены. У него былъ огромный запасъ исторій и анекдотовъ изъ индійской жизни, при разсказываніи которыхъ мистриссъ Бакстеръ безпрестанно его перебивала.

— Клянусь Юпитеромъ, сэръ! сказалъ онъ:— я сейчасъ бы продалъ свой патентъ и занялся вашимъ дломъ. Страшнйшимъ образомъ надола мн эта Индія,— она чертовски разстроиваетъ печень.

— Ахъ, Джонъ! можно ли такъ выражаться! Ты знаешь, что во всю свою жизнь ни разу не былъ еще боленъ, исключая той недли, когда ты выкурилъ цлый ящикъ черутокъ капитана Масона.

— Да, он отозвались мн вотъ здсь, сказалъ майоръ, сильно ударивъ себя по груди.— Все ничего, но я ужасно несчастливъ въ производств,— несчастливъ во всемъ. Купишь лошадь: на видъ и на пробу кажется она и хороша, на другой день, смотришь, хромаетъ, подешь по желзной дорог — непремнно какое нибудь несчастіе.

— Перестань, Джонъ! пожалуйста, не говори въ этомъ род, возразила мистриссъ Бакстеръ:— иначе я разсержусь не на шутку. Такой все вздоръ! Произведутъ въ свое время. Будь терпливъ, какъ я, принимай все спокойне. Надюсь, ты сдлалъ адресъ на шляпной картонк? Гд же ящикъ съ саблей? Если бы не я, майоръ, вы бы пріхали въ Суэзъ съ пустыми руками,— съ однимъ мундиромъ на плечахъ.

Въ это время поздъ остановился въ Шармон и въ наше отдленіе вошелъ Левисонъ съ блымъ макинтошемъ на одной рук и съ связкою зонтиковъ и тросточекъ въ другой.

— Нтъ, поэнъ по соверену — игра не по мн! сказалъ онъ, вынимая колоду картъ.— Но если вы и майоръ и мистриссъ Бакстеръ желаете сыграть роберъ, по шиллингу поенъ, то я къ вашимъ услугамъ. Сржьте, кому сдавать.

Мы согласились съ удовольствіемъ. Колода срзана. Мн и мистриссъ Бакстеръ предстояло играть противъ майора и Левисона. Мы выигрывали почти каждую игру. Левисонъ игралъ весьма осторожно, майоръ хохоталъ, разговаривалъ и всегда забывалъ, съ чего ходили.

Все-таки время убивалось, черная и красная масти мнялись съ замчательной послдовательностью, мы трунили надъ необыкновеннымъ счастьемъ майора, надъ строгой аккуратностью Левисона, надъ жадностью къ взяткамъ мистриссъ Бакстеръ,— словомъ, представляли собой такую пріятную партію, какой, быть можетъ, никогда еще не освщалъ тусклый фонарь вагона желзной дороги. Не смотря на то, я ни о чемъ больше не думалъ, какъ о моихъ драгоцнныхъ двухъ ящикахъ.

Мы неслись по Франціи, ничего не видя, ничего не замчая, и такъ мало думали о способахъ нашего передвиженія, какъ будто мы были четыре принца изъ арабскихъ сказокъ, расположившіеся на ковр-самолет.

Игра постепенно начинала сопровождаться промежутками, между тмъ какъ разговоръ становился безпрерывне. Левисонъ, по обыкновенію, въ туго затянутомъ галстух, невозмутимый и пунктуальный, сдлался разговорчивымъ. Онъ говорилъ преимущественно о своемъ занятіи.

— Много лтъ я вникалъ въ этотъ предметъ, сказалъ онъ яснымъ и мрнымъ голосомъ: — и наконецъ-то открылъ величайшій секретъ, котораго такъ долго ждали непромокаемыя издлія всякаго рода, именно: какимъ образомъ сообщить исходъ изъ тла испарин и въ то же время охранить его отъ дождя. По возвращеніи въ Лондонъ, сейчасъ же предлагаю этотъ секретъ фирм Макинтоша за десять тысячъ фунтовъ, въ случа отказа, немедленно открою въ Париж магазинъ, дамъ новой своей фабрик названіе Маджентошъ, въ честь великой итальянской побды французскаго императора, и преспокойно начну наживать милліоны,— вотъ мой планъ.

— Вотъ, что называется, дловой-то тонъ! сказалъ майоръ съ восхищеніемъ.

— Ахъ, майоръ, вскричала его жена: — если бы ты имлъ только частицу благоразумія и энергіи, тогда бы дивнымъ давно былъ полковникомъ.

Посл этого Девисонъ заговорилъ о замкахъ.

— Я самъ всегда употребляю секретные замки съ буквами, сказалъ онъ.— Таинственныя слова къ моимъ замкамъ: турлюретъ и папагайо,— слова, которыя я слышалъ въ одномъ старинномъ французскомъ водевил,— ну, кто ихъ угадаетъ? Самый искуснйшій воръ, и тотъ долженъ употребитъ по крайней мр семь часовъ, чтобы подобрать одинъ изъ этихъ ключей. Вы тоже находите, что это замки самые безопасные? (Вопросъ относился ко мн).

Я сухо отвчалъ: — да! и спросилъ, въ какое время поздъ прибудетъ въ Ліонъ.

— Въ Ліонъ — въ четыре съ половиной, сказалъ майоръ: — теперь безъ пяти минутъ четыре. Не знаю, почему, но у меня есть какое-то предчувствіе, что съ нами случится несчастіе. Несчастіе преслдуетъ меня. Когда я отправлялся на тигровъ, то всегда этотъ зврь впивался въ моего слона. Если требовалось послать смну въ какой нибудь зараженный фортъ, то жребій всегда выпадалъ на мою роту. Быть можетъ, это одинъ предразсудокъ, признаюсь, но я чувствую, что прежде чмъ мы додемъ до Марселя, съ нами непремнно случится несчастіе. Замчаете, какъ быстро мы несемся? Посмотрите, какъ качаетъ вагонъ!

Я безсознательно становился нервнымъ, но скрылъ свое волненіе. Неужели майоръ принадлежалъ къ шайк мошенниковъ, неужели онъ задумалъ какой нибудь планъ противъ меня? Не можетъ быть: его красное, одутловатое лицо, его чистые, добрые глаза устраняли всякое подозрніе.

— Пустяки, будьте спокойны, майоръ, вы всегда съ своими предчувствіями отравляете удовольствіе всякой поздки, сказала жена, располагаясь заснуть.

Левисонъ посл этого началъ говорить о ранней своей жизни, о томъ, какъ онъ въ царствованіе Георга Четвертаго здилъ за границу за галстухами отъ торговаго дома въ улиц Бойдъ. Онъ становился краснорчивымъ въ пользу старинныхъ костюмовъ.

— Низкіе радикалы, говорилъ онъ: — готовы были подвести подъ свой уровень перваго джентльмена въ Европ, какимъ по всей справедливости назывался покойный король. Я уважаю его память. Онъ былъ остроуменъ и покровительствовалъ остроумію, онъ былъ до расточительности щедръ и съ пренебреженіемъ смотрлъ на жалкую скаредную экономію. Одвался онъ превосходно, держалъ себя еще превосходне,— словомъ, былъ джентльменъ съ самыми изящными манерами. Да, сэръ, ныншнее время можно назвать временемъ грязнымъ, оборваннымъ. Когда я былъ молодъ, ни одинъ джентльменъ не отправлялся въ путешествіе по крайней мр безъ двухъ дюжинъ галстуховъ, четырехъ подгалстучниковъ и утюга, чтобы разгладить бантъ и сдлать края его такими тоненькими, какъ кисея. Въ то время, сэръ, было по крайней мр восьмнадцать модъ повязки галстуховъ: такъ, напримръ, были cravate la Diane, cravate а l’Anglaise, cravat au noeud Gordien, cravate…

Въ позд почувствовалось сотрясеніе,— онъ продолжалъ идти, но ходъ его уменьшался и наконецъ остановился.

Майоръ высунулъ голову изъ окна и окликнулъ проходившаго сторожа:

— Гд мы теперь?

— Въ двадцати миляхъ отъ Ліона — Fort Rouge, monsieur.

— Зачмъ же остановка? разв что нибудь случилось?

— Говорятъ, что сломалось колесо, отвчалъ англійскій голосъ изъ сосдняго окна.— Намъ придется прождать два часа, пока не перемнятъ багажныхъ вагоновъ.

— Праведное Небо!— я не могъ удержаться отъ этого восклицанія.

Левисонъ тоже высунулъ голову.

— Къ сожалнію, оказывается правда, сказалъ онъ, садясь на мсто: — часа два, по крайней мр, пройдетъ, говоритъ служитель. Скучно, очень скучно, впрочемъ, подобные случаи на желзныхъ дорогахъ не рдкость,— надо принимать ихъ хладнокровно. Мы выпьемъ кофе и потомъ сыграемъ еще роберъ. Мы должны однако присмотрть за нашимъ багажемъ, а если мистеръ Блэмейръ приметъ на себя трудъ заказать ужинъ, то я посмотрю за всхъ. Но скажите, пожалуйста, что это блеститъ около фонарей?

— Эй, monsieur! окликнулъ майоръ проходившаго жандарма-: — что такое происходитъ на станціи?

— Monsieur, отвчалъ жандармъ, длая честь: — тамъ солдаты перваго егерскаго полка, они случайно попали сюда на станцію по дорог въ Шалонъ, начальникъ станціи приказалъ имъ оцпить багажные вагоны и наблюсти за переноской поклажи. Никому изъ пассажировъ не позволяется приближаться къ цпи, потому что въ вагонахъ находятся какія-то драгоцнныя вещи, принадлежащія правительству.

Левисонъ плюнулъ и про себя ругнулся:—на французскихъ желзныхъ дорогахъ всего можно ожидать.

— Клянусь Юпитеромъ, сэръ, случалось ли намъ когда нибудь видть такія неуклюжія телги? сказалъ майоръ Бакстеръ, указывая на дв деревенскія телги, каждая въ четверку лошадей, которыя тащились подл забора, примыкавшаго къ станціи, мы прошли до первой поворотной платформы, т. е. на нсколько сотъ ярдовъ отъ крайнихъ домовъ деревни Fort Rouge.

Левисонъ и я всми силами старались приблизиться къ нашему багажу, но солдаты свирпо удаляли насъ. Эта свирпость доставляла мн нкоторое утшеніе, я видлъ, какъ тащили мои ящики бережно, но съ множествомъ проклятій на ихъ тяжесть. Однако, я не замтилъ даже признаковъ правительственнаго груза, и шепнулъ объ этомъ майору.

— О, они очень осторожны, сказалъ онъ: — очень дальновидны. Быть можетъ, здсь везутся брильянты императрицы, и притомъ въ какой нибудь маленькой шкатулк,— но во время ночной суматохи, пожалуй, нетрудно ихъ и украсть.

Въ этотъ моментъ раздался пронзительный свистокъ, въ род сигнала. Лошади въ двухъ телгахъ помчали въ галопъ и вскор скрылись изъ виду.

— Дикіе, сэръ, настоящіе варвары, воскликнулъ майоръ: — не умютъ пользоваться рельсами даже теперь, когда мы ихъ даемъ имъ.

— Майоръ, сказала, его жена голосомъ, выражавшимъ сильный упрекъ:— пощадите чувства этихъ иностранцевъ и вспомните ваше положеніе, какъ офицера и джентльмена.

Майоръ потеръ руки и разразился громкимъ хохотомъ.

— Сборище адскихъ идіотовъ, вскричалъ Левисонъ: — ничего не могутъ сдлать безъ солдатъ, тутъ солдаты, тамъ солдаты, везд солдаты.

— Такъ что же,— эти предосторожности бываютъ иногда полезны, сказала мистриссъ Бакстеръ: — Франція такое мсто, гд можно найти множество различныхъ странныхъ личностей. За табль-д’отомъ ближайшій къ вамъ сосдъ джентльменъ можетъ оказаться ни боле ни мене, какъ освобожденнымъ каторжникомъ. Майоръ, вы помните въ Каир случай три года тому назадъ?

— Каиро, милая Джулія, не во Франціи.

— Надюсь, майоръ, я это знаю. Но домъ, въ которомъ случилось происшествіе, былъ французскій отель, а это тоже самое, что Франція, рзко сказала мистриссъ Бакстеръ.

— Я немного засну, джентльмены.— Я, съ своей стороны, усталъ, сказалъ майоръ, въ то время, какъ мы занимали мста въ марсельскомъ позд, посл трехъ-часовой скучной остановки.— Теперь, мн кажется, остается только ожидать несчастія на пароход.

— Майоръ, вы злой человкъ, не возставайте противъ провиднія.

Левисонъ снова пустился въ краснорчіе относительно Принца Регента, его брилліантовыхъ эполетъ и неподражаемыхъ галстуковъ, но слова Левисона становились все протяжне и протяжне, и наконецъ для меня замолкли, я слышалъ какое-то невнятное бормотанье,— стукъ и бренчанье вагонныхъ колесъ.

И вотъ мои грезы снова сдлались нервными и безпокойными. Мн снилось, что я въ Каиро,— хожу тамъ по узкимъ мрачнымъ улицамъ, гд верблюды и черные невольники толкаютъ меня, воздухъ пропитанъ мускусомъ,— изъ ршетчатыхъ оконъ смотрятъ закутанныя въ вуали лица. Вдругъ къ ногамъ моимъ падаетъ розанъ. Я посмотрлъ на верхъ, и личико, похожее на Минни, съ большими влажными глазами антилопы, взглянуло на меня изъ-за сосуда съ водой и улыбнулось. Въ этотъ моментъ показались четыре мамелюка, которые во весь опоръ скакали по улиц прямо на меня съ обнаженными саблями. Мн снилось, что единственное мое спасеніе заключалось въ произнесеніи таинственныхъ словъ, служившихъ клюнемъ къ моимъ замкамъ. Вотъ я уже подъ ногами лошадей мамелюковъ. Съ большимъ трудомъ я могъ прокричать:— Котопахо! Котопахо!— Грубый толчокъ разбудилъ меня, передо мной сидлъ майоръ.

— Вы разговариваете во сн? сказалъ онъ.— Какой чортъ заставляетъ васъ говорить во сн? Скверная привычка.— Мы на станціи, гд можно позавтракать.

— Что же я говорилъ во сн? спросилъ я, съ дурно скрываемымъ испугомъ.

— Какую-то чушь на непонятномъ язык, возразилъ майоръ.

— На греческомъ, мн кажется, сказалъ Левисонъ:— впрочемъ въ эту самую минуту я тоже дремалъ.

Мы прибыли въ Марсель. Я съ восторгомъ любовался его миндальными деревьями и блыми виллами. Правда, я чувствовалъ бы себя гораздо спокойне и безопасне, если бы находился на пароход, и если бы мое сокровище находилось при мн. Въ моемъ темперамент не было наклонности ни къ недоврчивости, ни къ подозрнію, но мн казалось страннымъ, что во время этой длинной поздки отъ Ліона въ Марсель, я каждый разъ, посл непродолжительнаго сна, замчалъ, что на меня были устремлены или глаза майора, или его жены. Въ послдніе четыре часа Левисонъ спалъ безпрерывно. Къ концу нашего путешествія, мы почему-то вс сдлались молчаливы и даже угрюмы. Теперь, по прибытіи въ Марсель, мы скова ожили, снова повеселли.

— Hotel de Londres! Hotel de l’Univers! Hotel Imprial! кричали факторы, въ то время, какъ мы суетились около нашего багажа, согласившись не разлучаться.

— Разумется, Hotel Imprial, сказалъ майоръ:— это самое лучшее мсто.

Къ намъ подбжалъ одноглазый, угрюмый факторъ креолъ:

— Hotel Imprial, сэръ. Я Hotel Imprial, биткомъ набитъ, ни одной постели нтъ — pas de tout, безполезно, сэръ!

— Чортъ возьми! остается только услышать, что въ свое время не пойдетъ и пароходъ.

— Вы изволите, сэръ, говорить про пароходъ, дйствительно, у него поврежденъ котелъ, онъ пойдетъ не раньше, какъ спустя полчаса посл полночи.

— Куда же мы отправимся? спросилъ я, окинувъ взглядомъ своихъ спутниковъ, и съ улыбкой замтилъ ихъ вытянутыя лица.— Нашему путешествію, должно быть, суждено сопровождаться неудачами. Искупимте ихъ сразу прощальнымъ ужиномъ. Я послалъ по телеграфу необходимыя депеши, и теперь свободенъ до половины двнадцатаго.

— Я отведу васъ, сказалъ Левисонъ: — въ небольшой, но весьма приличный отель, подл самой пристани,— въ ‘Htel des Etrangers’.

— Гадкая, грязная, низкая харчевня,— и въ добавокъ игорное мсто! сказалъ майоръ, садясь въ открытый экипажъ и закуривая черутку.

Мистеръ Левисонъ, стараясь поддержать свое достоинство, сказалъ:— сэръ, это мсто въ настоящее время въ новыхъ рукахъ, иначе я не ршился бы рекомендовать его, вы можете быть уврены.

— Сэръ, сказалъ майоръ, приподнявъ свою широкополую блую шляпу: — извиняюсь передъ вами. Я вовсе этого не зналъ.

— Помилуйте, сэръ, стоитъ ли говорить объ этомъ.

Когда мы вошли въ бдно меблированный залъ, съ обденнымъ столомъ по середин и грязнымъ билліардомъ въ конц, майоръ сказалъ мн:— я пойду умоюсь и отправлюсь въ театръ, а потомъ пока вы телеграфируете, прогуляюсь. Джулія, сходи пожалуйста на верхъ и осмотри комнаты.

— Какія рабыни мы, бдныя женщины! сказала мистриссъ Бакстеръ, выплывая изъ зала.

— А я, сказалъ Левисонъ, положивъ свой сакъ-вояжъ: — пойду и займусь своимъ дломъ, пока не закрыты магазины. Здсь въ торговомъ дом Канабьеръ у насъ есть свои агенты.

— Только дв двухъ-спальныя комнаты, сэръ, сказалъ одноглазый факторъ, стоявшій подл багажа.

— Хорошо, сказалъ Девисонъ отрывисто и съ естественнымъ раздраженьемъ на нашу досаду.— Мой пріятель въ ночь отправляется на пароходъ, ночевать онъ не будетъ. Его багажъ положите въ мою комнату, и передайте ему ключъ на случай, если онъ воротится раньше меня.

— Готово, сказалъ майоръ: — отправляемтесь.

На телеграфной станціи меня ждала телеграмма изъ Лондона. Къ удивленію моему и ужасу, она содержала въ себ слдующія слова:

‘Вы находитесь въ большой опасности. Не оставайтесь на берегу ни минуты. Противъ васъ есть заговоръ. Обратитесь къ префекту за стражей’.

Значитъ это майоръ, и я былъ въ его рукахъ! Это простое радушное обращеніе съ его стороны было чистйшее притворство. Даже теперь онъ могъ бы унести мои ящики. Я телеграфировалъ:

‘Прибылъ въ Марсель. По настоящую минуту все благополучно’.

Подумавъ о совершенномъ разореніи нашей фирмы, если бы меня ограбили, и вспомнивъ о дорогой моей Минни, я поспшилъ въ отель, расположенный въ грязной узкой улиц близь гавани. Когда я повернулъ въ улицу, какой-то человкъ схватилъ меня за руку. Это былъ одинъ изъ лакеевъ. Онъ торопливо сказалъ мн по французски: — скоре, скоре, monsieur, майоръ Бакстеръ ждетъ васъ съ нетерпніемъ, пожалуйте въ залъ. Нельзя ни минуты терять времени.

Я побжалъ къ отелю и ворвался въ залъ. Майоръ ходилъ взадъ и впередъ въ чрезвычайномъ волненіи, его жена съ безпокойствомъ смотрла въ окно. Манеры ихъ обоихъ совершенно измнились. Майоръ подбжалъ и схватилъ меня за руку.— Я полицейскій сыщикъ — мое имя Арнотъ, сказалъ онъ.— Нашъ спутникъ Левисонъ — замчательнйшій воръ. Въ настоящую минуту, онъ въ своей комнат открываетъ одинъ изъ вашихъ ящиковъ съ золотомъ. Вы должны помочь мн накрыть его. Я зналъ его игру, и сдлалъ ему матъ. Но мн хотлось поймать его на мст преступленія. Джулія, кончи тотъ грогъ, а мистеръ Блэмейръ и я займемся своимъ дломъ. При васъ ли револьверъ на случай его сопротивленія. Я предпочитаю вотъ это.

И онъ вытащилъ изъ-за рукава полицейскую трость.

— Я оставилъ свой револьверъ въ спальн, вскричалъ я, едва переводя дыханіе.

— Скверно, ничего впрочемъ, въ торопяхъ и смущеніи онъ не попадетъ въ насъ. Быть можетъ, онъ даже и не вспомнитъ объ этомъ. Вы должны вломиться въ дверь въ одинъ моментъ со мной. Здшніе замки не прочны. Кажется, No 15. Тише!

Мы подошли къ двери и стали прислушиваться. Мы услышали звонъ золотыхъ монетъ. Потомъ раздался сухой хохотъ надъ словомъ, которое Левисонъ подслушалъ во время моего сна.— Котопахо — ха-ха!

Майоръ мигнулъ мн и мы въ одинъ моментъ сдлали натискъ на дверь. Она зашаталась, треснула и отворилась. Левисонъ. съ револьверомъ въ рук, стоялъ на открытомъ сундук, одна нога его погрузилась по щиколку въ золото. Онъ уже наполнилъ имъ большой землекопскій мшокъ, которымъ опоясался вмсто кушака, и дорожную сумку, висвшую у него съ боку. Сакъ-вояжъ въ половину полный, лежалъ у его ногъ, и вроятно въ то время, какъ Левисонъ хотлъ отдернуть задвижку у окна, изъ этого сака пролился потокъ чистаго золота. Левисонъ не произнесъ ни слова. На окн лежали веревки, какъ будто онъ уже спускалъ, или приготовлялъ къ спуску мшки въ боковой переулокъ. Онъ сдлалъ свистокъ и вслдъ за нимъ на улиц раздался стукъ колесъ какого-то опрометью летвшаго экипажа.

— Сдавайся,— висльникъ! я знаю тебя, вскричалъ майоръ.— Сдавайся,— наконецъ-то и добрался до тебя.

Вмсто отвта Девисонъ спустилъ курокъ револьвера,— выстрла, къ счастію, непослдовало. Я забылъ наложить пистоны.

— Проклятый! безъ пистоновъ. Такъ вотъ же теб, сказалъ онъ спокойно, и вмст съ этими словами, онъ пустилъ револьверъ въ майора, распахнулъ окно и выскочилъ.

Я выскочилъ за и имъ,— комната была въ нижнемъ этаж,— и поднялъ крикъ и тревогу. Арнотъ остался караулить деньги.

Еще минута и дикая толпа солдатъ, матросовъ, разнородная смсь праздныхъ лнтяевъ и дрягилей, съ гамомъ и крикомъ мчалась за утекавшимъ разбойникомъ, нагоняя его, при наступившихъ сумеркахъ (въ это время только что начинали зажигать фонари), какъ поднятаго зайца, который бросался то въ ту, то въ другую сторону, между безчисленнымъ множествомъ препятствій, какъ будто нарочно поставленныхъ на протяженіи всей набережной. Сотни рукъ направлялись на него, сотни рукъ готовы были схватить его, — онъ увертывался отъ однихъ, отбивался отъ другихъ,— перескакивалъ черезъ третьихъ, и только что рука зуава едва не вцпилась въ него, какъ нога его попала въ бухту каната и онъ стремглавъ полетлъ въ гавань. Раздался крикъ въ то время какъ Левисонъ съ шумнымъ всплескомъ изчезъ въ мрачной вод, не въ далек отъ тускло свтившагося одинокаго фонаря. Я прибжалъ къ ближайшему спуску и оставался въ выжидающемъ положеніи, въ промежутокъ времени, когда жандармы взяли шлюпку и отыскивали баграми утонувшаго человка.

— Эти старые воры — хитре лисицъ. Я помню этого человка, когда онъ былъ въ Тулон. Я видлъ, какъ его клеймили. Я узналъ его съ перваго взгляда. Онъ нырнулъ подъ корабли, попалъ на какую-то барку и скрылся.— Сдлайте одолженіе,— вы его больше не увидите,— говорилъ старый, сдовласый жандармъ, который взялъ меня въ шлюпку.

— Почемъ знать,— авось либо и увидимъ,— а это что?— вскричалъ другой жандармъ, перевсившись за бортъ, и за волосы приподнялъ утопленника.

— О-го-о!— хитрый былъ плутъ,— сказалъ какой-то мужчина съ другой шлюпки, слдовавшей за нами.— Это былъ Арнотъ.— Подосплъ какъ разъ во время, чтобы взглянуть, что у васъ тутъ длается. На счетъ денегъ не безпокойтесь,— ихъ стережетъ моя Джулія. Я часто говорилъ, что этому человку не увернуться отъ своей судьбы, такъ оно и вышло. Но какими судьбами вы-то, мистеръ Блэймеръ, увернулись изъ его рукъ. Онъ скоре ршился бы перерзать вамъ горло, чмъ упустить изъ виду ваши деньги! Но я слдилъ за нимъ. Онъ не зналъ меня. Это моя первая поздка за такимъ разбойникомъ.— Хорошо,— мы исключимъ его изъ списковъ, это въ своемъ род утшительная вещь. Подемте, товарищи,— тащите его на берегъ. Намъ нужно отобрать отъ него деньги, которыя по крайней мр сдлали то доброе дло, что посадили этого бездльника на дно.

Когда мы поднесли его къ фонарю, продолговатое лицо его, даже въ смерти, сохранило отпечатокъ хитрости и вмст съ тмъ респектабельности.

По возращеніи въ отель,— я осыпалъ мистриссъ Бакстеръ (другой полицейскій съищикъ) благодарностями. Здсь Арнотъ шутливымъ своимъ тономъ разсказалъ мн все. Въ день моего отъзда изъ Лондона, онъ получилъ изъ главнаго полицейскаго управленія приказаніе конвоировать меня и слдить за Левисономъ. Арнотъ не имлъ времени переговарить съ главными лицами нашей фирмы. Главный кондукторъ нашего позда былъ подкупленъ испортить машину у деревни Фортъ-Ружъ, гд соумышленники Левисона ожидали его съ телгами, чтобы, пользуясь смущеніемъ пассажировъ и темнотой, увезти мои сундуки. Этотъ планъ Арнотъ разстроилъ, телеграфируя изъ Парнаса, чтобы на станцію Фортъ-Ружъ былъ высланъ отрядъ войска. Шампанское, которое онъ пролилъ, было отравлено. Левисовъ, испытавъ неудачу въ первой попытк, ршился прибгнуть къ другимъ средствамъ. Несчастное открытіе мною секрета моего замка дало ему возможность открыть одинъ изъ моихъ сундуковъ. Поврежденіе парохода,— случайное, какъ въ послдствіи было дознано,— представляло ему превосходнйшій случай.

Въ ту же ночь, благодаря Арноту, я выхалъ изъ Марселя, не потерявъ ни одной монеты. Морской переходъ совершился благополучно. Займъ былъ сдланъ на весьма выгодныхъ условіяхъ. Наша фирма съ того времени процвтала, какъ процвтали Минни и я, въ добавокъ и фирма и мое семейство постепенно увеличивались.

VI.
ПРИНЯТЬ СЪ ЩЕПОТКОЙ СОЛИ.

Я всегда замчалъ, даже въ лицахъ, превосходнаго образованія, большой недостатокъ присутствія духа, въ передач своихъ психологическихъ наблюденій, когда эти наблюденія бывали страннаго свойства. Почти вс боятся того, что все, что могли бы они расказать въ этомъ отношеніи, не найдетъ ничего подобнаго, даже не встртитъ сочувствія во внутренней жизни слушателя, и разсказъ ихъ скоре будетъ принятъ за выдумку или хвастовство, а слдовательно легко можетъ подвергнуться осмянію. Правдивый путешественникъ, увидвъ какое нибудь необыкновенное созданіе въ род чудовищнаго морского змя, не побоялся бы познакомить съ этимъ явленіемъ публику, но тотъ же самый путешественникъ едвали ршится разсказать о какомъ нибудь замчательномъ предчувствіи, необыкновенномъ движеніи души, причудливости мысли, видніи, сн и о всякомъ другомъ боле или мене рзкомъ впечатлніи души. Этому молчанію я приписываю тотъ мракъ, которымъ окружены предметы подобнаго рода. Мы не имемъ обыкновенія передавать нашихъ наблюденій надъ этими субъективными предметами, какъ передаемъ наблюденія надъ предметами объективными. Вслдствіе этого общій запасъ опытности въ настоящемъ случа кажется исключительнымъ, — дйствительно, таковъ онъ и есть, судя по его скудному содержанію.

Въ предлагаемомъ разсказ я не намренъ ни установлять, ни отвергать, ни поддерживать какую либо теорію. Я знаю исторію о Берлинскомъ книгопродавц, я изучалъ происшествіе съ женой покойнаго королевскаго астронома въ томъ вид, какъ ее передалъ сэръ Давидъ Брюстеръ, и наконецъ изслдовалъ малйшія подробности боле замчательнйшаго случая призрачнаго явленія, происшедшаго въ кругу моихъ друзей. Необходимо замтить, что страдательнымъ лицомъ въ этомъ событіи была лэди, мн вовсе не родственница. Ошибочное предположеніе въ этомъ отношеніи могло бы возбудить толкованіе о моемъ участіи въ самомъ происшествіи,— а это было бы лишено всякаго основанія. Его нельзя приписать развитію во мн какой нибудь наслдственной особенности,— ничего подобнаго не случалось и посл того.

Нтъ надобности говорить, много ли или не много лтъ тому назадъ, когда именно, въ Англіи совершено было убійство, обратившее на себя большое вниманіе. Намъ приводилось и приводится слышать объ убійцахъ, которые превосходятъ другъ друга въ своей жестокости, но я былъ бы очень доволенъ, если бы можно было схоронить воспоминаніе объ этомъ особенномъ звр, какъ былъ схороненъ его трупъ въ Ньюгэтской тюрьм. Я съ цлью воздерживаюсь отъ всякой нити, которая повела бы къ опредленію личности преступника.

При самомъ начал открытія убійства, ни малйшаго подозрнія не падало, или врне сказать,— иначе я не буду достаточно точенъ въ представленіи моихъ фактовъ,— публично нигд не было заявлено, что подозрніе падало на человка, который впослдствіи привлеченъ былъ къ суду. Такъ какъ въ то время въ газетахъ ничего о немъ не упоминалось, то ясно, что въ тхъ же газетахъ не могло быть передано о немъ никакого описанія. Этотъ фактъ необходимо нужно припомнить.

Развернувъ за завтракомъ мою утреннюю газету, содержавшую въ себ описаніе перваго открытія, я нашелъ его чрезвычайно интереснымъ и прочиталъ съ особеннымъ вниманіемъ. Я прочиталъ эту статью два, если только не три раза. Открытіе сдлано было въ спальн, и когда я положилъ газету,— я сознавалъ быстроту, стремленіе,— мгновеніе,— не знаю, какъ это назвать,— не могу прибрать слова для опредлительнаго выраженія того момента, въ который мн показалось, что я вижу эту спальню — проходившую чрезъ мою комнату, какъ неуловимая картина, какъ картина, написанная на текущей рк. Мгновенная въ своемъ переход, она все-таки была совершенно отчетлива,— такъ отчетлива, что я ясно и съ полнымъ для себя удовлетвореніемъ замтилъ, что мертваго тла уже не находилось на постел.

Мсто, гд мн пришлось испытать это странное ощущеніе, было далеко не романтичное, оно находилось въ самой бойкой части Лондона, въ Пикадилли, близь угла Сентъ-Джэмской улицы. Оно было для меня совершенно ново. Въ этотъ моментъ я сидлъ въ моемъ кресл, и ощущеніе сопровождалось такой лихорадочной дрожью во всемъ моемъ тл, отъ которой кресло сдвинулось съ мста. (Надо однако замтить, что мое кресло снабжено было рельсами). Я подошелъ къ одному изъ оконъ (ихъ было всего два, и комната находилась во второмъ этаж), чтобы немного развлечь свое зрніе движеніемъ по Пикадилли. Было ясное осеннее утро, и улица казалась необыкновенно оживленной и веселой. Довольно сильный втеръ разгуливалъ по всмъ направленіямъ. Когда я выглянулъ въ окно, на мостовой лежали порядочныя груды листьевъ, занесенныхъ изъ сосдняго парка, листьевъ, которые порывъ втра моментально приподнялъ кверху и образовалъ изъ нихъ столбъ. Когда столбъ этотъ обрушился и листья разсялись, я увидлъ на противоположной сторон улицы двухъ мужчинъ, направлявшихся отъ запада къ востоку. Они шли одинъ за другимъ. Передній часто оглядывался назадъ черезъ свое плечо. Другой мужчина слдовалъ за первымъ шагахъ въ тридцати, приподнявъ правую руку съ угрожавшимъ жестомъ. Особенностъ и неизмняемость этого жеста въ такомъ шумномъ мст обратили на себя все мое вниманіе,— это во первыхъ, а во вторыхъ, никто другой даже этого, не замтилъ. Оба мужчины пробирались между другими прохожими такъ спокойно и съ такимъ удобствомъ, на какое не всегда можно разсчитывать въ прогулк по тротуару, я замтилъ, что никто не заслонялъ имъ дороги, никто ихъ не толкнулъ, никто на нихъ не оглянулся. Проходя мимо моихъ оконъ они оба весьма пристально посмотрли на меня. Я очень ясно видлъ ихъ лица и убдился, что могъ бы узнать ихъ гд бы то ни было, и узнать не потому, что въ лицахъ ихъ было что нибудь особенное, ни чуть не бывало, разв только то, что лицо мужчины, который шелъ впереди, имло необыкновенно мрачное выраженіе, а цвтъ лица другаго мужчины, слдовавшаго за первымъ, былъ похожъ на не очищенный воскъ.

Я холостой человкъ, въ дом моемъ находились только лакей и его жена. Я служилъ въ одномъ изъ отдленій банка, и желалъ бы, чтобъ мои занятія, какъ начальника этого отдленія, были дйствительно такъ легки, какъ полагаютъ многіе. Въ ту осень они задержали меня въ город, тогда какъ я крайне нуждался въ перемн воздуха. Я не былъ боленъ, да и не былъ здоровъ. Я сообщилъ читателю все то, почему можно судить о моихъ утомленныхъ чувствахъ,, монотонная жизнь тяготила меня, я страдалъ ‘легкой диспептикой’. Мой извстный докторъ уврялъ меня, что дйствительное состояніе моего здоровья въ то время не требовало усиленнаго леченія, и я привожу здсь названіе моей болзни изъ письменнаго отвта доктора на мое требованіе по этому предмету.

Такъ какъ обстоятельства убійства, постепенно раскрываемыя, начинали сильне и сильне занимать общественные умы, то я старался не интересоваться ими и знать о нихъ какъ можно меньше, среди всеобщаго возбужденія. Впрочемъ я зналъ,^, что противъ заподозрннаго по слдствію убійцы произнесенъ былъ приговоръ умышленнаго убійства, и подозрваемый былъ заключенъ въ Ньюгэтскую тюрьму. Я также зналъ, что судъ надъ нимъ отложенъ былъ до втораго засданія центральнаго криминальнаго суда, по поводу общаго предубжденія и по недостатку времени для приготовленія къ защит. Дале я зналъ, а можетъ быть и не зналъ, когда, или около какого времени, должны открыться засданія, на которыя отложенъ былъ судъ заподозрннаго убійцы.

Моя гостиная, спальня и гардеробная расположены въ одномъ этаж. Съ послдней не было другаго сообщенія, какъ только черезъ спальню. Правда, тамъ есть дверь, выходившая на лстницу, но поперегъ ея уже нсколько лтъ стояла моя ванна. Въ теченіе этихъ же нсколькихъ лтъ и для большаго удобства, дверь была заколочена гвоздями и завшена холстиной.

Однажды поздно вечеромъ я стоялъ у себя въ спальн и, собираясь спать, отдавалъ лакею нкоторыя приказанія. Лицо мое обращено было къ гардеробной двери, которая была закрыта. Лакей стоялъ къ этой двери спиной. Во время разговора съ нимъ, я увидлъ, что дверь пріотворилась и изъ нея выглянулъ мужчина, длая мн таинственные знаки. Это былъ тотъ самый мужчина, который шелъ по Пикадилли вторымъ, и у котораго цвтъ лица былъ похожъ на желтый воскъ.

Фигура эта, сдлавъ нсколько знаковъ, отступила назадъ и скрылась. Безъ малйшаго промедленія, кром разв нсколькихъ секундъ, которыя потребовались для перехода черезъ спальню, я отворилъ дверь гардеробной и заглянулъ въ нее. Въ рук у меня была зажженная свча. Я въ душ не надялся увидть показавшейся фигуры, и не увидлъ.

Замтивъ, что мой слуга стоялъ чрезвычайно изумленный, я повернулся къ нему и сказалъ: — Деррикъ, повришь ли ты, что при моемъ хладнокровіи, мн показалось, что я увидлъ… Не досказавъ еще, я положилъ ему руку на грудь, какъ Деррикъ задрожалъ всмъ тломъ и сказалъ: — о Боже! да васъ манилъ къ себ мертвецъ!

Я не врю, чтобы этотъ Джонъ Деррикъ, мой врный и преданный слуга, находившійся при мн боле двадцати лтъ, самъ видлъ призракъ ране того момента, въ который я прикоснулся къ нему. Перемна, произшедшая въ немъ при этомъ прикосновеніи, была до такой степени поразительна, что я вполн убжденъ, что впечатлніе перешло на него какимъ-то таинственнымъ образомъ отъ меня въ моментъ прикосновенія.

Я веллъ ему принести коньяку, далъ ему немного выпить и съ удовольствіемъ выпилъ самъ нсколько капель. Я не говорилъ ему ни слова о предшествовавшихъ до этой ночи обстоятельствахъ. Припоминая прошедшее, я положительно убдился, что никогда не видлъ этого лица, кром описаннаго случая на Пикадилли. Сравнивая его выраженіе, въ минуту, когда онъ манилъ меня въ гардеробную, съ выраженіемъ, когда онъ посмотрлъ на меня въ то время, какъ я стоялъ у окна, я пришелъ къ такому заключенію, что въ первомъ случа онъ старался произвесть только впечатлніе на мою память, а во второмъ онъ уже былъ увренъ, что я его сейчасъ же припомню.

Эту ночь я провелъ безпокойно, хотя и былъ увренъ — не знаю только, какъ объяснить эту увренность — что призракъ больше не появится. На разсвт я заснулъ крпкимъ сномъ, отъ котораго былъ пробужденъ Джономъ Деррикомъ, который подошелъ къ моей кровати съ какой-то бумагой въ рук.

Эта бумага, какъ оказалось, послужила поводомъ ссоры у дверей моего дома между ея подателемъ и моимъ слугой. Это была повстка присутствовать мн въ предстоящихъ засданіяхъ центральнаго криминальнаго суда, въ качеств присяжнаго. До настоящей поры, сколько извстно было Джону Деррику, подобныхъ повстокъ ко мн не присылали. Джонъ Деррикъ былъ убжденъ, впрочемъ,— не знаю до сихъ поръ, основательно или нтъ,— что присяжные обыкновенно избирались изъ среды людей, недвижимость имущества которыхъ была оцнена ниже моей, и потому сначала отказался принять повстку. Чиновникъ, подававшій ее, смотрлъ на этотъ доводъ весьма хладнокровно. Онъ сказалъ, что явлюсь ли я, или не явлюсь по этой повстк, для него все равно, лишь бы она была подана, что во всякомъ случа въ отвт буду я, а не онъ.

Дня два я находился въ какомъ-то раздумь, принять это приглашеніе, или оставить его безъ вниманія. Я не сознавалъ ни малйшей наклонности, вліянія, или влеченія на ту или другую сторону. Въ конц концовъ, для нкотораго нарушенія монотонности моей жизни,— я ршилъ идти.

Назначенное утро — было холодное, сырое ноябрьское утро. Надъ Пикадилли вислъ густой темный туманъ, который на восточной сторон Темплъ Бара былъ мраченъ и въ высшей степени удушливъ. Я нашелъ, что корридоры и лстницы судебнаго зданія, равно какъ и самый Судъ, были ярко освщены газомъ. Мн кажется, что пока меня не проводили въ Старый Судъ и пока мн не представилось тамъ многочисленное стеченіе народа, я бы не зналъ, что въ тотъ день назначено было судитъ убійцу. Мн кажется, что пока меня не проводили въ Старый Судъ, я бы не зналъ, до котораго изъ двухъ судовъ относилась моя повстка. Впрочемъ этого не слдуетъ принимать за положительное показаніе, ибо въ душ я не былъ доволенъ ни въ томъ, ни въ другомъ отношеніи.

Я занялъ мсто, опредленное для присяжныхъ, и началъ разсматривать внутренность судилища, на сколько позволяло облако тумана, образовавшагося какъ отъ ноябрьской погоды, такъ и отъ дыханія собравшейся публики. Я замтилъ мрачный туманъ, висвшій темной занавсью за громадными окнами, замтилъ спокойный стукъ колесъ, которыя катились по разбросанной на улиц солом и древесной кор, наконецъ замтилъ глухой говоръ множества голосовъ, который отъ времени до времени прорзывался пронзительнымъ свисткомъ, громкими криками и восклицаніями. Спустя нсколько времени явились двое судей и заняли свои мста. Шумъ и говоръ затихъ, вмсто того и другаго водворилось благоговйное молчаніе. Приказано было ввести подсудимаго. Онъ явился, и въ тотъ же моментъ я узналъ въ немъ перваго изъ двухъ мужчинъ, проходившихъ мимо моего дома въ Пикадилли.

Если бы въ этотъ моментъ вызвали мое имя, то едва ли бы я могъ отвтить на призывъ довольно внятно. Но меня выкликнули по списку шестымъ или восьмымъ, и въ то время я уже имлъ возможность сказать: здсь! Теперь замчайте. Въ то время, какъ я слъ на одно изъ мстъ, отведенныхъ для присяжныхъ, подсудимый, смотрвшій до той поры на эти мста, хотя и внимательно, но безъ особенныхъ признаковъ интереса, вдругъ страшно взволновался и подозвалъ своего адвоката. Желаніе подсудимаго исключить меня изъ числа присяжныхъ было такъ очевидно, что это произвело остановку, въ теченіе которой адвокатъ, опершись рукой на скамейку своего кліента, о чемъ-то шептался съ нимъ и потомъ отрицательно покачалъ головой. Впослдствіи я узналъ отъ этого джентльмена, что первыми произнесенными подъ вліяніемъ необыкновеннаго страха словами преступника было: Во что бы то ни стало удалите этого человка! Но такъ какъ онъ не представилъ основательной причины къ этому, и признался, что даже не зналъ моего имени до той минуты, пока его не выкликнули, то въ желаніи удалить меня ему было отказано.

Какъ по объясненнымъ уже основаніямъ, что я желалъ избжать непріятнаго воспоминанія объ этомъ убійц, такъ и потому, что описаніе продолжительнаго суда надъ нимъ вовсе не необходимо для моего разсказа, я ограничусь только тми замчательными случаями въ теченіе десяти дней и ночей, проведенныхъ нами, присяжными, въ одной комнат, которые по своей странности врзались мн въ память. Только ими, а отнюдь не убійцей, я хочу заинтересовать читателя. Только на это, а не подъ какимъ видомъ не на страницу Ньюгэтскаго календаря, я прошу обратить вниманіе.

Я былъ выбранъ старшимъ присяжнымъ. На второе утро суда, посл отобранія показаній свидтелей, продолжавшихся ровно два часа, я случайно окинулъ взглядомъ моихъ собратій-присяжныхъ и хотлъ сосчитать ихъ, но встртилъ въ этомъ необъяснимое затрудненіе. Нсколько разъ я принимался пересчитывать и все-таки съ тмъ же затрудненіемъ. Короче сказать, каждый разъ я насчитывалъ одного лишняго.

Я дотронулся до сидвшаго подл меня присяжнаго и шопотомъ сказалъ ему: — сдлайте для меня особенное одолженіе — сосчитайте, сколько насъ здсь. Просьба моя изумила его, но онъ однако повернулъ голову и началъ считать.— Странно, сказалъ онъ вдругъ: — насъ тринадцать… но нтъ, это невозможно. Нтъ. Насъ только двнадцать.

По числу мстъ, насъ дйствительно было двнадцать,— начнешь считать, выходитъ однимъ больше. Лишняго осязательнаго существа тутъ не было, но я по какому-то внутреннему убжденію допускалъ, что во время счета являлся какой-то призракъ.

Присяжнымъ отведено было помщеніе въ гостинниц Лондонъ. Мы вс спали въ одной большой комнат, и постоянно находились подъ присмотромъ чиновника, на попеченіе котораго насъ отдали. Я не вижу основанія скрывать настоящее имя этого чиновника. Это былъ образованный, чрезвычайно любезный, обязательный и уважаемый въ Лондонскомъ Сити джентльменъ. Онъ имлъ пріятную наружность, добрые глаза, завидные бакенбарды и прекрасный звучный голосъ. Его звали мистеръ Харкеръ.

Когда мы ложились спать, кровать мистера Харкера ставилась поперекъ дверей. Ночью втораго дня, не имя расположенія ко сну и замтивъ, что мистеръ Харкеръ сидитъ еще на постел, я подслъ къ нему и предложилъ понюхать табаку. Въ то время, какъ мистеръ Харкеръ, вынимая изъ табакерки табакъ, прикоснулся къ моей рук, съ нимъ сдлалась какая-то странная дрожь, и онъ въ ту же минуту сказалъ: — это кто такой?!

Слдуя по направленію глазъ мистера Харкера и глядя вдоль комнаты, я снова увидлъ ту же фигуру — втораго изъ двухъ мужчинъ, которые шли по Пикадилли. Я всталъ и сдлалъ нсколько шаговъ, потомъ остановился и оглянулся на мистера Харкера. Онъ былъ совершенно спокоенъ, засмялся и очень любезно сказалъ: — представьте себ, мн показалось, что у насъ тринадцатый присяжный и безъ постели. Но теперь я вижу, что это просто обманъ зрнія отъ луннаго свта.

Ничего не объясняя мистеру Харкеру, я попросилъ его пройтись со мной въ другой конецъ комнаты и началъ слдить за привидніемъ. Оно останавливалось на нсколько секундъ у постели каждаго изъ моихъ собратій присяжныхъ, наклонясь къ самой подушк. Оно всегда подходило съ правой стороны, огибая кровать въ ногахъ. По движенію головы надо было полагать, что оно задумчиво смотрло на каждаго спящаго. Меня, или моей постели, стоявшей подл постели мистера Харкера, привидніе вроятно не замтило. Наконецъ оно вышло туда, откуда въ нашу комнату вливался лунный свтъ, сквозь высокое окно, какъ будто поднимаясь по воздушной лстниц.

На другое утро за завтракомъ оказалось, что вс изъ присутствовавшихъ кром меня и мистера Харкера видли во сн убитаго человка.

Теперь я былъ убжденъ, что второй человкъ, прошедшій по Пикадилли былъ (такъ сказать) жертвой убійцы, какъ будто это убжденіе явилось у меня чрезъ его непосредственное заявленіе о своей смерти.

На пятый день суда, когда процессъ обвиненія приближался къ концу, представленъ былъ въ число уликъ миніатюрный портретъ убитаго, который пропалъ изъ спальни покойнаго и впослдствіи былъ найденъ въ томъ мст, гд убійца, какъ видли другіе, рылъ землю. По признаніи миніатюра дйствительною принадлежностью покойнаго, его передали на судейскую скамью, а оттуда къ намъ для осмотра. Въ то время, какъ одинъ изъ присутствовавшихъ въ черной мантіи проходилъ съ нимъ мимо меня, фигура убитаго человка стремительно выступила впередъ, выхватила миніатюръ изъ руки несущаго, подала его мн собственноручно и сказала при этомъ тихимъ, глухимъ голосомъ, прежде чмъ я усплъ взглянуть на миніатюръ, находившійся въ медальон: — я былъ моложе, тогда, и изъ лица моего тогда не изсякла еще кровь. Точно также миніатюръ перешелъ по рукамъ другихъ присяжныхъ и потомъ снова воротился ко мн. Никто однакоже изъ нихъ не замтилъ присутствія посторонняго существа.

За столомъ, и вообще, когда мы находились подъ стражей мистера Харкера, мы весьма естественно главне всего разсуждали о судопроизводств того дня. На пятый день слдственная или обвинительная часть дла была кончена, и мы, имя передъ собою эту сторону вопроса въ полномъ ея объем, разсуждали серьезне и съ большимъ одушевленіемъ. Въ числ насъ былъ членъ церковнаго прихода — непроходимйшій идіотъ, какого мн никогда еще не случалось видть,— который на самыя ясныя улики и доказательства длалъ самыя пошлыя возраженія, и котораго поддерживали два вертлявые, какъ флюгеры, парохіальныхъ паразита, вс трое были присланы изъ округа, до такой степени опустошаемаго горячкой, что ихъ самихъ слдовало бы предать суду за не одну сотню убійствъ. Когда эти безтолковые глупцы, стараясь поставить на своемъ, выходили изъ себя,— а это было уже около полночи, когда нкоторые изъ насъ приготовлялись уже спать,— я снова увидлъ призракъ убитаго человка. Онъ угрюмо стоялъ позади ихъ и длалъ мн знаки. Когда я подошелъ къ нимъ и вступилъ съ ними въ разговоръ, призракъ исчезъ. Это было началомъ отдльнаго ряда появленій, ограничивавшихся комнатой, въ которой мы находились въ заточеніи. Лишь только собиралась группа присяжныхъ совтоваться по длу, я сейчасъ же замчалъ между ними призракъ убитаго человка. Каждый разъ, когда совщанія ихъ клонились не въ его пользу, онъ торжественно манилъ меня къ себ.

Надобно замтить, что до представленія миніатюра на пятый день слдствія, я ни разу не видлъ призрака въ суд. Съ тхъ поръ, какъ приступлено было къ защитительной половин дла, случились три явленія. Два изъ нихъ я передамъ вмст съ самаго начала. Призракъ находился теперь въ суд постоянно, и боле уже не обращался исключительно ко мн, но все къ адвокату, державшему защитительную рчь. Вотъ первое явленіе. Горло покойнаго перерзано было прямо поперекъ. Въ начал защитительной рчи было говорено, что покойный могъ самъ зарзаться. Въ этотъ самый моментъ призракъ убитаго съ своимъ горломъ, въ томъ страшномъ состояніи, въ какомъ его описывали (это прежде онъ скрывалъ) сталъ у локтя адвоката и началъ водить по горлу взадъ и впередъ, то правой, то лвой рукой, ясно показывая адвокату, что подобной раны невозможно было сдлать ни той, ни другой рукой. Другой примръ. Свидтелемъ относительно поведенія убійцы была какая-то женщина, она показала, что характеръ подсудимаго былъ самый пріятнйшій изъ всего человчества. Призракъ въ этотъ моментъ сталъ передъ женщиной, и устремивъ на нее пристальный взглядъ, вытянулъ руку и пальцемъ указалъ на злобное лицо подсудимаго.

Теперь надо сказать о третьемъ явленіи, которое произвело на меня сильное впечатлніе, какъ самое замчательное и поразительное изъ всхъ. Я не создаю на немъ никакой теоріи, а только аккуратно передаю его, и предоставляю другимъ судить о немъ. Хотя призракъ и не былъ замчаемъ тми, къ кому онъ обращался, но его приближеніе къ этимъ лицамъ всегда сопровождалось съ ихъ стороны какимъ-то страхомъ или смущеніемъ. Мн казалось, что по какимъ-то законамъ, для меня непостижимымъ, ему воспрещалось показываться другимъ вполн, но въ то же время разршалось невидимо, безмолвно и до нкоторой степени мрачно отнять ихъ умы. Когда адвокатъ привелъ въ своей рчи гипотезу о самоубійств и когда призракъ остановился подл этого ученаго джентльмена, длая по перерзанному горлу движенія то правой, то двой рукой, замтно было, что адвокатъ поколебался, потерялъ на нсколько секундъ нить своей изобртательной рчи, отеръ платкомъ лицо и чрезвычайно поблднлъ. Когда призракъ явился передъ свидтельницей, ея глаза устремились по направленію указательнаго пальца и остановились съ величайшимъ смущеніемъ и безпокойствомъ на лиц подсудимаго. Еще два поясненія — и довольно. На восьмой день суда, посл небольшаго промежутка времени, который вскор посл полудня давался для отдыха, я вернулся въ судъ вмст съ другими присяжными, немного раньше возвращенія судей. Не садясь на скамейку, я смотрлъ вокругъ себя, и подумалъ, что врно призрака не было, какъ вдругъ, случайно взглянувъ на галлерею, я увидлъ его нагнувшимся впередъ черезъ женщину весьма приличной наружности, какъ будто для того, чтобы посмотрть, собрались ли судьи, или нтъ. Въ этотъ самый моментъ женщина вскрикнула, упала съ обморокъ и се вынесли. Точно то же было и съ почтеннымъ проницательнымъ и терпливымъ судьей, который велъ все это дло. Когда вся судебная процедура кончилась и онъ расположился, какъ говорится, подвести итоги подъ свои бумаги, призракъ убитаго вошелъ въ судейскія двери, приблизился къ судейскому столу и началъ пристально смотрть черезъ его плечо на листки его замтокъ, которые онъ перевертывалъ. Въ лиц судьи вдругъ сдлалась перемна, его рука остановилась, по его тлу пробжала такъ хорошо мн извстная дрожь.— Джентльмены, извините меня на нсколько секундъ, мн становится дурно отъ спертаго воздуха, сказалъ онъ нетвердымъ голосомъ, и оправился не ране, какъ выпивъ стаканъ холодной воды.

Въ продолженіе всей монотонности шести дней, изъ нескончаемыхъ десяти,— когда мы видли на судейской скамь одн и т же лица,— на скамь подсудимаго одного и того же убійцу, слышали тотъ же самый тонъ вопросныхъ и отвтныхъ пунктовъ, тоже самое скрипнье судейскаго пера, видли однихъ и тхъ же чиновниковъ, входившихъ и выходившихъ изъ зала собранія, видли, какъ зажигали лампы въ тотъ же самый часъ, хотя на двор еще было достаточно дневнаго свта,— та же самая туманная занавсь опускалась снаружи огромныхъ оконъ, когда былъ туманъ, тотъ же самый дождь барабанилъ въ стекла, когда была дождливая погода, изо дня въ день на полу, посыпанномъ древесными опилками, виднлись тже самые слды тюремщиковъ и подсудимаго, т же самые ключи отпирали и запирали т же самыя тяжелыя темничныя двери,— въ продолженіи всей этой скучной, тягостной монотонности, производившей во мн такое ощущеніе, какъ будто я былъ старшимъ присяжнымъ съ незапамятныхъ временъ, и какъ будто Пикадилли была современна Вавилону, призракъ убитаго человка въ моихъ глазахъ ни на минуту не терялъ своей ясности, ни да минуту не казался онъ тускле или неопредленне другихъ. Нельзя пропустить еще одного обстоятельства, какъ дйствительнаго факта. Я ни разу не видлъ, чтобы призракъ взглянулъ на убійцу. Нсколько разъ я спрашивалъ себя: — почему онъ не смотритъ на него? и не могъ дать себ отвта.

Не смотрлъ онъ и на меня посл того, какъ намъ представленъ былъ миніатюръ, до наступленія послднихъ заключительныхъ минутъ суда. Мы удалились для совщанія за семь минутъ до десяти часовъ вечера. Безтолковый присяжный отъ церквовнаго прихода съ двумя своими паразитами столько длалъ намъ хлопотъ, что мы два раза принуждены были возвращаться въ судъ, для прочтенія нкоторыхъ извлеченій изъ судейскихъ протоколовъ. Девятеро изъ насъ не имли ни малйшаго сомннія о томъ, что говорилось въ этихъ извлеченіяхъ, не сомнвался въ томъ, я увренъ, ни одинъ изъ прочихъ членовъ суда, у мднолобаго тріумвирата была только одна идея — придумывать препятствія,— а черезъ это безпрестанно возникали диспуты. Наконецъ мы одержали верхъ и присяжные вошли въ судъ въ десять минутъ перваго.

Призракъ убитаго человка сталъ прямо противъ судьи, на противоположной сторон суда. Когда я занялъ мое мсто, его глаза остановились на мн съ большимъ вниманіемъ, онъ казался довольнымъ, и тихо развернувъ большое срое покрывало, которое въ первый разъ держалъ на рук,— обвернулъ имъ голову и всю свою фигуру. Когда я произнесъ ршеніе: виновенъ, покрывало свалилось, все изчезло, и мсто, занимаемое призракомъ, было пусто.

По принятому обыкновенію, судья спросилъ обвиненнаго, не иметъ ли онъ сказать еще чего нибудь, до произнесенія надъ нимъ смертнаго приговора,— убійца глухо пробормоталъ, какъ описывалось на другой день въ газетахъ: ‘нсколько невнятныхъ, несвязныхъ, въ половину слышныхъ словъ, изъ которыхъ можно было понять, что онъ жаловался на несправедливое ршеніе суда, потому что старшій присяжный былъ противъ него предубжденъ’. Замчательное заявленіе, которое онъ дйствительно сдлалъ, было слдующее: — ‘Милордъ, я зналъ уже о смертномъ приговор въ тотъ моментъ, когда старшій присяжный показался на скамь. Милордъ, я зналъ, что онъ не пощадитъ меня, потому что наканун моего ареста онъ какимъ-то непостижимымъ образомъ пришелъ ночью къ моей кровати, разбудилъ меня и обвилъ мою шею веревкой’.

VII.
ПРИНЯТЬ И ОЖИДАТЬ ПОСЛДСТВІЙ.

Едва ли можно видть гд нибудь деревеньку прекрасне деревеньки Кумнеръ, расположеной на склон горы, съ которой представляется одинъ изъ прелестнйшихъ видовъ въ Англіи, съ довольно обширнымъ выгономъ,— воздухъ котораго извстенъ своею прозрачностію и благораствореніемъ. Главная дорога изъ Дринга, большей частью замкнутая заборами мстныхъ землевладльцевъ, приближаясь къ выгону, становится все шире и шире и потомъ, отдлясь отъ Тенельмской дороги, подымается по направленію къ сверо-западу до появленія Кумнера. Каждый шагъ этой дороги все идетъ въ гору, но подъемъ такъ постепененъ, что вы едва замчаете его и только тогда убждаетесь въ этомъ, когда, обернувшись назадъ, увидите великолпную панораму, раскинутую вокругъ васъ и подъ вами.

Деревня состоитъ преимущественно изъ одной коротенькой улицы, образовавшейся изъ разбросанныхъ домиковъ, между которыми вы замчаете маленькую почтовую контору, полицейское управленіе, деревенскій трактиръ (Гербъ Дунстана), хозяинъ котораго въ тоже время содержитъ мелочную лавочку, находящуюся напротивъ, и наконецъ два или три домика, которые отдаются подъ квартиры. При вход въ улицу вашъ взоръ встрчаетъ старенькую церковь, отстоящую въ нсколькихъ десяткахъ шаговъ отъ дома священника. Эта деревенька поражаетъ васъ своею первобытностью и патріархальностью, пасторъ живетъ здсь буквально окруженный своею паствой, такъ что едва выйдетъ изъ своихъ воротъ, какъ онъ уже посреди ея.

Кумнерскій выгонъ съ трехъ сторонъ окаймленъ жилищами разной величины и вида, отъ маленькой мясной лавки, стоящей въ собственномъ садик, подъ тнію собственныхъ яблонь, до красиваго благо дома, гд живетъ младшій священникъ, и домовъ съ большими претензіями, тхъ особъ, которыя или на самомъ дл были господа, или считали себя господами. Съ востока онъ ограничивается невысокой каменной стной, обнесенной вокругъ владній мистера Малькомсона, съ скромнымъ домикомъ Симона Ида, управляющаго имньемъ Малькомсона, до половины закрытый ползучими растеніями, осенніе оттнки которыхъ могли бы посоперничать съ самыми блестящими образцами американской листвы, наконецъ высокою кирпичною стною (съ калиткою по средин), которая совсмъ закрываетъ усадьбу мистера Джиббса. На южной сторон, по закраин обширнаго имнія Соутангеръ, принадлежащаго сэру Освальду Дунстану, тянется большая дорога въ Тепельмъ.

Пшеходъ-туристъ, на пути своемъ изъ Дринга, не можетъ оставить безъ вниманія сельской лазейки черезъ заборъ, противъ кузницы, не можетъ не приссть у этой лазейки, чтобы отдохнуть и полюбоваться великолпнымъ ландшафтомъ лса и воды, разстилающимся у самыхъ его ногъ, ландшафтомъ, въ которомъ два старинные кедра составляютъ главную принадлежность перваго плана. Черезъ эту лазейку рдко кто переходитъ, потому что тропинка отъ нея ведетъ единственно на форму, называемую Плашетсъ, но ею часто пользуются для отдыха… Не одинъ артистъ списывалъ отсюда пейзажи, не одинъ влюбленный нашептывалъ нжныя слова своей любезной, на истертой нижней ея ступеньк много бдняковъ-пшеходовъ или пшеходокъ, доставляли отдохновеніе усталымъ ногамъ своимъ.

Эта лазейка была когда-то любимымъ мстомъ свиданія двухъ молодыхъ любовниковъ, здшнихъ жителей, разсчитывавшихъ въ скоромъ времени соединиться узами брака. Джорджъ Идъ, единственный сынъ управляющаго мистера Малькомсона, былъ здоровый, красивый парень, лтъ двадцати шести, онъ служилъ этому джентльмену подъ руководствомъ своего отца и получалъ довольно порядочное жалованье. Честный, степенный, любившій самообразованіе, способный, если и не совсмъ расторопный, Джорджъ представлялъ собою прекрасный образецъ честнаго англійскаго фермера. Въ немъ были впрочемъ нкоторыя особенности характера, изъ-за которыхъ его далеко не такъ любили, какъ его отца. Онъ былъ скроменъ, имлъ сильныя чувства, но не умлъ ихъ выражать, легко обижался, но за то споро и прощалъ обиды, какъ-то особенно былъ склоненъ къ самообвиненію и угрызеніямъ совсти. Отецъ его, прямой, чистосердечный человкъ, лтъ сорока пяти, собственными своими трудами вышедшій изъ положенія обыкновеннаго работника и сдлавшійся довреннымъ лицомъ мистера Малькомсона, пользовался особеннымъ уваженіемъ какъ этого джентльмена, такъ и жителей всего околодка. Мать Джорджа, слабаго здоровья, но съ энергической душой, была одною изъ превосходнйшихъ женщинъ.

Эта чета, подобно многимъ другимъ изъ ихъ сословія, соединилась узами брака чрезвычайно рано, и вслдствіе того, имъ приходилось бороться съ множествомъ затрудненій. Похоронивъ одного за другимъ трехъ слабыхъ малютокъ на маленькомъ Кумнерскомъ кладбищ, гд и сами надялись быть похороненными, они всю свою родительскую любовь сосредоточили на единственномъ сын, оставшемся въ живыхъ. Въ особенности его любила мать, ея восхищеніе своимъ Джорджемъ доходило до обожанія. Нкоторыя слабости ея пола не были чужды и ей, когда она узнала о пламени, зажженномъ въ сердц сына нжными голубыми глазками Сузаны Арчеръ, то ея чувства къ этой краснощекой двушк не совсмъ согласовались съ чувствами христіанской любви къ ближнему. Правда, Арчеры были люди, которые держали себя высоко, занимая большую ферму въ имніи сэра Освальда Дунстана, къ тому же было извстно, что они смотрли на привязанность Сузаны, какъ на ршительное для нея и для себя униженіе. Эта привязанность возникла, какъ не рдко случается, въ хмльникахъ. Двушк уже нсколько времени нездоровилось, и проницательный старый врачъ уврилъ ея отца, что никакое тоническое средство не было бы такъ дйствительно, какъ собираніе хмля въ солнечную сентябрьскую погоду. Надо знать однако, что по сосдству находилось очень мало мстъ, гд бы можно было дозволить такой красавиц, какъ Сузана, исполнить докторское предписаніе, но такъ какъ ея родители знали и уважали Идовъ, то ее и отправили на хмльники мистера Малькомсона. Предписанное средство произвело желаемое дйствіе. Вс прежнія болзненныя припадки изчезли, но вмсто того заболло ея сердце.

Джорджъ Идъ былъ не дуренъ собой, и до того времени не обращалъ вниманія на женщинъ. Любовь, пробудившаяся въ его душ къ нжной голубоокой двушк, имла всемогущій характеръ, это была любовь, которую способны чувствовать только твердыя и сосредоточенныя натуры, какова была натура Джорджа, и притомъ чувствовать однажды во всю жизнь. Эта любовь все превозмогала. Сюзанъ была тихаго нрава, простосердечна и сговорчива, и хотя сознавала свою красоту, но это сознаніе ее не избаловало. Она отдала все свое сердце горячо преданному человку, котораго считала поставленнымъ гораздо выше себя, если не въ наружной обстановк, то въ нравственной сил. Они не обмнялись кольцами въ тотъ теплый благоуханный вечеръ, когда поклялись другъ другу въ врности, но за то Джорджъ снялъ съ ея шляпки внокъ изъ хмля, которымъ Сюзанъ шутя обвила ее, и глядя въ хорошенькое личико, съ выраженіемъ любви въ своихъ большихъ карихъ глазахъ, прошепталъ:— ‘я буду беречь этотъ внокъ во всю свою жизнь, и велю похоронить его со мной’.

Но въ дло молодыхъ людей вмшался нкто Джофіфи Джиббсъ, владтель усадьбы ‘Плэйсъ’ на кумнерскомъ выгон. Онъ постоянно оказывалъ и продолжалъ оказывать особенное вниманіе хорошенькой Сюзанъ. Этотъ человкъ, занимавшійся прежде торговлей, случайно какъ-то прочиталъ въ газетахъ объявленіе, что если обратится къ извстному адвокату въ Лондон, то услышитъ отъ него нчто весьма выгодное для себя. Джиббсъ исполнилъ это, и слдствіемъ свиданія было пріобртеніе порядочнаго состоянія, оставленнаго ему по духовному завщанію дальнимъ родственникомъ, котораго онъ даже никогда и не видлъ. Такое неожиданное обстоятельство совершенно измнило вс его виды въ будущемъ и самый образъ жизни, но не измнило характера,— въ этомъ отношеніи онъ оставался положительнымъ снобсомъ. Впрочемъ по всмъ другимъ вншнимъ признакамъ, Джиббсъ былъ джентльменъ, живущій своими доходами и такимъ образомъ въ общественномъ смысл далеко превосходилъ Арчеровъ, которые были только фермеры-арендаторы. Отсюда — желаніе Арчеровъ, чтобы Сюзанъ какъ можно благосклонне смотрла на его искательство. Нкоторые впрочемъ были такого мннія, что Джиббсъ не имлъ серьезнаго намренія жениться на этой двушк, да и сама Сюзанъ всегда одобряла это мнніе, прибавляя, что будь онъ вдесятеро богаче и въ сто разъ влюбленне того, какимъ онъ прикидывался, она скоре умретъ, нежели выйдетъ замужъ за такое тяжелое, сердитое, страшное чудовище.

Правда, онъ былъ страшенъ не столько по наружности, сколько отъ совершеннаго отсутствія пропорціональности въ формахъ и отъ зловщаго выраженія лица, которое далеко оставляло за собой всякую уродливость. Его ноги были коротки, какъ были длинны его руки и туловище, между тмъ какъ голова была бы очень прилична для модели головы Геркулеса, все это придавало ему какой-то тяжелый, гнетущій къ низу видъ и длало его до крайности неграціознымъ. Густыя, мохнатыя брови повисли надъ его маленькими и злобными глазами, его носъ походилъ на птичій клювъ,— ротъ имлъ огромные размры и въ добавокъ отличался толстыми губами, обличавшими расположеніе къ чувственности. Онъ носилъ массивныя сомнительнаго достоиства цпочки, аляповатыя запонки, воротнички и галстухи, и охотничьи визитки изумительныхъ цвтовъ. Этотъ человкъ чрезвычайно любилъ пугать скромныхъ женщинъ, часто прозжалъ онъ на дюймъ отъ коляски какой нибудь лэди, пускался во весь карьеръ верхомъ мимо какой нибудь боязливой двушки, хавшей тоже верхомъ, и потомъ смялся надъ ея попытками сдержать свою испуганную лошадь, но, какъ и вс забіяки, онъ былъ трусъ въ душ.

Между этимъ человкомъ и Джорджемъ Идъ существовала непреодолимая ненависть. Джорджъ пренебрегалъ и въ тоже время ненавидлъ Джиббса. Джиббсъ въ равной мр и завидовалъ и ненавидлъ боле счастливаго фермера, который былъ любимъ тамъ, гд Джиббсъ встрчалъ одну холодность.

Сердце Сюзанъ въ самомъ дл исключительно принадлежало Джорджу, и только тогда, когда ея здоровье снова стало разстроиваться, ея отецъ, подъ вліяніемъ страха, согласился на ихъ бракъ. Мистеръ Малькомсонъ, узнавъ объ этомъ, немедленно увеличилъ жалованье молодаго человка и общалъ исправить для него одинъ изъ своихъ собственныхъ коттэджей, не далеко отъ дома Симона Ида.

Когда извстіе о предстоящей свадьб дошло до слуха Джиббса, его ревность не знала предловъ. Онъ бросился на ферму Плашетсъ, и запершись съ мистеромъ Арчеромъ, сдлалъ блестящее предложеніе посмертнаго обезпеченія Сюзанъ, если она согласится отказать своему жениху и выйти за него. Но ему удалось только привести въ отчаяніе двушку и разшевелить алчность въ ея родител. Послдній, правда, охотно бы уступилъ его желаніямъ, но онъ уже далъ торжественное общаніе Джорджу, и Сюзанъ не дозволила бы нарушить его. Но только что Джиббсъ удалился, какъ старикъ началъ громко оплакивать то, что онъ называлъ ея самопожертвованіемъ, въ это самое время вошелъ старшій братъ Сюзанъ и вмст съ отцомъ сталъ упрекать ее за уклоненіе отъ такой выгодной будущности. Сюзанъ была слабое созданіе, легко поддававшееся чужимъ убжденіямъ. Жестокія слова отца и брата поразили ее до глубины сердца, она вышла на встрчу своему возлюбленному съ унылымъ духомъ и красными распухшими глазами. Джорджъ, изумленный ея видомъ, съ негодованіемъ выслушалъ ея взволнованную исповдь.

— Имть карету, вотъ оно что! воскликнулъ Джорджъ съ улыбкой пренебреженія.— Неужели же твой отецъ одноконную коляску цнитъ выше такой любви, какъ моя? И еще если бы былъ человкъ!— а то вдь это Джиббсъ! Да я бы не доврилъ ему своей собаки.

— Отецъ смотритъ на это совсмъ иначе, говорила двушка сквозь слезы.— Онъ говоритъ, что изъ него выйдетъ весьма хорошій мужъ, лишь только мы обвнчаемся, что я буду тогда лэди, буду прекрасно одваться и имть прислугу! Всему этому отецъ придаетъ большое значеніе!

— Оно и видно, но не соглашайся съ нимъ, Сюзанъ, моя милая! Не въ богатств и дорогой одежд состоитъ людское счастіе — нтъ, его нужно искать въ боле лучшихъ и прочныхъ вещахъ! Вотъ взгляни сюда, моя милая… Онъ вдругъ остановился и посмотрлъ ей въ лицо, съ сильнымъ душевнымъ волненіемъ.— Я люблю тебя такъ искренно, что, если бы только могъ подумать… могъ подумать, что для тебя было бы лучше выйти замужъ за этого человка… если бы я могъ помыслить, что ты будешь счастливе съ нимъ, нежели со мной, я… я бы уступилъ тебя, Сюзанъ! Да… и навсегда бы удалился отъ тебя! Поврь, я сдлалъ бы это!

Джорджъ замолчалъ, и поднявъ свою руку съ жестомъ придававшимъ какую-то торжественность его словамъ, еще разъ повторилъ:— Да, я бы сдлалъ это! Но я знаю, ты не была бы счастлива за Джофри Джиббсомъ. Напротивъ, ты была бы несчастлива,— и быть можетъ, теб бы пришлось переносить тяжкія обиды. Этотъ человкъ не способенъ доставить счастіе какой бы то ни было женщин,— я въ этомъ также увренъ, какъ и въ томъ, что стою вотъ на этомъ мст. У него дурное сердце — онъ жестокій человкъ. А я!— что я побщаю, то и исполню.— Постой, не торопись! Я стану трудиться для тебя, буду работать для тебя, буду… постоянно и искренно любить тебя!

Говоря это, онъ притянулъ ее къ себ, и Сюзанъ, успокоенная его словами, съ любовью прильнула къ нему. Они шли такимъ образомъ нсколько времени молча.

— И вотъ еще что, моя милочка, сказалъ онъ, прерывая молчаніе:— во мн есть увренность, есть убжденіе, что если бы мы обвнчались и ты сдлалась бы моею — безвозвратно, такъ что никто не могъ бы разлучить насъ,— я бы усплъ въ жизни, кто знаетъ, можетъ быть, теб и придется здить въ собственной карет. Другимъ вдь это часто удается, когда они серьезно примутся за дло.

Сюзанъ посмотрла на него съ любовію. Она уважала его за его силу, потому, что сознавала свое собственное безсиліе.

— Мн не надо кареты, пробормотала она:— мн не нужно, Джоржъ, ничего, кром тебя. Вдь не я желаю этихъ измненій,— ты знаешь,— отецъ…

Въ это время взошла луна, прекрасная сентябрьская луна, почти полная, и освтила любовниковъ, возвращавшихся къ дому Сюзанъ чрезъ Соутангерскій лсъ,— какъ былъ торжественъ и очарователенъ этотъ лсъ въ настоящія минуты! Прежде, чмъ они дошли до воротъ Плашетской формы, миленькое личико Сюзанъ снова прояснилось и улыбалось, они ршили между собою, что въ избжаніе повторенія домогательствъ со стороны Джиббса и непріятныхъ сценъ съ отцомъ, Сюзанъ должна отправиться къ своей тетк, Миссъ Джэнъ Арчеръ, въ Ормистонъ, на дв недли изъ остававшихся трехъ до ихъ свадьбы.

Сюзанъ послдовала этому совту, а Джорджъ воспользовался ея отсутствіемъ, чтобы създить на аукціонную продажу въ противоположной части округа, гд надялся купить нсколько необходимой мебели для ихъ новаго жилища. Ему разршено было продлить свое отсутствіе у одного пріятеля до возвращенія Сюзанъ. Въ этотъ промежутокъ времени ему было пріятне находиться вн родительскаго дома потому собственно, что чмъ боле сближался срокъ свадьбы, тмъ, по видимому, меньше нравилась эта свадьба его матери, она утверждала, что нельзя ожидать ничего добраго отъ брака съ двушкой, которая привыкла, чтобы за ней ухаживали и льстили,— что изъ нея не выйдетъ хорошей хозяйки для простаго, работящаго человка. Эти замчанія, тмъ боле горькія для любовника, что не совсмъ были лишены основанія, служили поводомъ къ неоднократнымъ спорамъ между Джорджемъ и матерью, спорамъ, которые далеко не клонились къ уменьшенію полусознательнаго нерасположенія, какое эта добрая женщина питала къ своей будущей невстк.

По возвращеніи домой изъ двухнедльнаго отпуска, Джорджъ, вмсто ожидаемаго письма отъ невсты, возвщавшаго о ея прибытіи въ Плашетсъ, нашелъ другое письмо, которое было адресовано на его имя незнакомою рукою и содержало въ себ слдующія слова:

‘Джорджъ Идъ, васъ хотятъ обмануть. Присматривайте за Дж. Дж.

‘Доброжелатель’.

Поставленный въ недоумніе такимъ таинственнымъ извщеніемъ, Джорджъ, еще къ большей досад своей, узналъ, что Джиббсъ ухалъ изъ Кумпера на другой же день посл его собственнаго отъзда, и еще не возвращался. Это обстоятельство крайне его изумило, тмъ боле, что Сюзанъ, не дальше недли тому назадъ, прислала ему письмо до того переполненное нжными выраженіями, что онъ ни подъ какимъ видомъ не позволялъ себ сомнваться въ истин ея словъ. Но на слдующее же утро его мать подала письмо отъ фермера, Арчера, со вложеніемъ другаго, отъ его сестры, которымъ она извщала, что ея племянница два дня тому назадъ тайно оставила ея домъ, чтобы обвнчаться съ мистеромъ Джиббсомъ. Сначала думали, что Сюзанъ отправилась, какъ бывало и прежде, провести день съ кузиной, но такъ какъ къ ночи она не возвратилась, то и заключили, что она ршилась ночевать тамъ. Слдующее утро, вмсто ея самой, принесло извщеніе о ея свадьб.

Прочитавъ это письмо, Джорджъ сначала сознавалъ только одно чувство: совершенное невріе.— Тутъ въ чемъ выбудь должна быть ошибка,— повторялъ онъ,— этого не могло случиться. Въ то время какъ отецъ со слезами на честныхъ глазахъ увщевалъ его мужаться подъ такимъ ударомъ, а негодующая мать благодарила судьбу, что счастливо отдлалась отъ двушки, которая могла вести себя подобнымъ образомъ, Джорджъ сидлъ молча, какъ истуканъ. Такая измна казалась его прямой и простодушной натур несбыточной.

Черезъ полчаса извстіе подтвердилось и уже боле не могло подлежать сомннію. Джемсъ Вилькинсъ, слуга мистера Джиббса, оскаливъ зубы и важничая, вошелъ съ письмомъ къ Джорджу. Оно было отъ Сюзанъ и подписано ея новымъ именемъ.

‘Я знаю, писала Сюзанъ: что въ вашихъ глазахъ мой поступокъ не извинителенъ, что вы будете ненавидть и презирать меня столько же, сколько любили и уважали.— Я знаю, что поступила противъ васъ очень, очень дурно, и не смю просить у васъ прощенія. Я уврена, что вы даже не въ состояніи простить меня. Но все же прошу васъ воздержаться отъ мщенія. Оно не можетъ возвратить прошедшаго. О! Джорджъ! если вы когда нибудь любили меня, то выслушайте меня, о чемъ я буду умолять васъ. Ненавидьте и презирайте меня!— другаго я ничего не могу ожидать,— но не вымщайте моего поступка на другомъ какомъ нибудь лиц. Позабудьте обо мн, это будетъ самое лучшее для насъ обоихъ. Еще было бы лучше, если бы мы никогда не встрчались’.

За тмъ слдовало еще многое въ томъ же тон. Сюзанъ называла себя слабою, обвиняла себя, выражала страхъ за послдствія, признавалась, что она совершенно недостойна Джорджа.

Джорджъ посмотрлъ на роковое письмо, которое держалъ въ мускулистыхъ рукахъ своихъ, приготовихшихся уже усердно и постоянно трудиться для Сюзанъ. Потомъ вдругъ, не говоря ни слова, подалъ его отцу и вышелъ изъ комнаты. Отецъ и мать слышали, какъ онъ поднялся наверхъ по узенькой лстниц, заперся въ своемъ маленькомъ чердак, и за тмъ все смолкло.

Спустя нсколько времени къ нему пошла его мать. Хотя относительно себя она была чрезвычайно довольна подобной развязкой, но это чувство было совершенно заглушено нжнымъ, материнскимъ сожалніемъ къ тмъ страданіямъ, которыя предстояли ея сыну. Джорджъ сидлъ у маленькаго окна, съ засохшею вткою хмля на колняхъ. Мать Джорджа подошла къ нему и приложила свою щеку къ его щек.

— Потерпи, сынъ мой, сказала она съ непритворнымъ чувствомъ.— Мужайся, мужайся, мой другъ, и въ свое время теб пошлется утшеніе,— знаю, трудно перенести это,— очень трудно и горько, но ради родителей, которые такъ горячо любятъ тебя, постарайся перенести это.

Джорджъ взглянулъ на нее холодными сухими глазами.— Постараюсь, сказалъ онъ, твердымъ голосомъ.— Разв вы не видите, что я уже стараюсь?

Его взглядъ ничего не выражалъ, о, какъ желала мать, чтобы изъ глазъ его полились слезы и облегчили раздиравшееся сердце!

— Она была недостойна тебя, сынъ мой, я теб всегда говорила.

Но Джорджъ суровымъ движеніемъ руки остановилъ ее.

— Матушка! Съ этой минуты ни слова объ ней, что она сдлала, это еще не такъ дурно, какъ кажется. Я совершенно спокоенъ — спокоенъ. Ни отецъ, ни вы, не замтите во мн ни какой перемны, если только воздержитесь отъ напоминаній объ ней. Она мое сердце превратила въ камень,— вотъ и все. Не великая важность!

Джорджъ положилъ руку на свою широкую грудь и тяжело вздохнулъ.— Не дальше какъ сегодня утромъ у меня тутъ было сердце изъ плоти, сказалъ онъ, теперь оно сдлалось холоднымъ и тяжелымъ какъ камень. Но это ничего не значитъ.

— О, не говори такимъ образомъ, сынъ мой, сынъ мой! воскликнула мать, заливаясь слезами и обнимая Джорджа: — твои слова убиваютъ меня.

Джорджъ тихо отвелъ ея руки и, поцаловавъ въ щеку, проводилъ къ двери.— Я долженъ теперь идти на работу, сказалъ онъ,— и спустившись съ лстницы, вышелъ изъ коттэджа твердою поступью.

Съ этого часа никто не слыхалъ, чтобы Джорджъ когда нибудь упомянулъ имя Сюзанъ Джиббсъ, онъ не распрашивалъ о подробностяхъ ея пребыванія въ Ормистон, никогда не говорилъ о нихъ ни съ ея, ни съ своими родственниками. Первыхъ онъ избгалъ, передъ вторыми былъ молчаливъ и скрытенъ. Сюзанъ какъ будто для него никогда не существовала.

И съ этого же часа онъ совершенно измнился. Съ прежнею дятельностію онъ занимался и исполнялъ свою обязанность со всегдашнею точностію, хотя и угрюмо, какъ обязанность необходимую и непріятную. Никто никогда не видлъ улыбки на его лиц, никто никогда не слышалъ отъ него шутки. Серьезный и покорный судьб, онъ шелъ своимъ безотраднымъ путемъ, ни отъ кого не требуя сочувствія и никому его не предлагая, избгая всякаго сообщества, кром своихъ родителей, это былъ убитый горемъ человкъ.

Между тмъ появилось объявленіе, что мистеръ Джиббсъ отдаетъ свою усадьбу ‘Плэйсъ’ въ наемъ, чужіе люди наняли ее, и около трехъ лтъ не было никакого слуха ни о немъ, ни о жен. Но вотъ пришло извстіе, что ихъ надобно ждать въ непродолжительномъ времени, что конечно привело ожиданія жителей маленькой деревеньки въ какое-то броженіе. Джиббсы наконецъ пріхали и нкоторые слухи, доходившіе отъ времени до времени до деревушки, оказались не совсмъ лишенными основанія и правды.

Изъ этихъ слуховъ составлялись свднія такого рода, что Джиббсъ будто бы поступалъ позорнйшимъ образомъ съ своей хорошенькой женой, и что бракъ, съ его стороны по любви, оказался самымъ несчастнымъ. Отецъ и братья Сюзанъ сдлали новоприбывшимъ нсколько визитовъ, но относительно ихъ соблюдали глубокую скромность, изъ этого сложилось общее мнніе, что старый фермеръ въ такой же степени сожаллъ теперь о брак своей дочери, въ какой прежде желалъ его. Никто не удивлялся, увидвъ ее. Это была тнь того, чмъ привыкли ее видть, все еще миловидная, но убитая, загнанная, блдная: цвтъ юности завялъ, энергія души изчезла. На хорошенькихъ губкахъ не видно было улыбки, кром тхъ случаевъ, когда она играла съ своимъ малюткой, блокурымъ мальчикомъ, представлявшимъ собою портретъ своей матери. Но даже въ своихъ разговорахъ съ этимъ ребенкомъ она подвергалась строгимъ ограниченіямъ, ея тиранъ не рдко съ бранью удалялъ ребенка отъ нея и запрещалъ ей слдовать за нимъ въ дтскую.

Не смотря, что Иды были такими близкими сосдями, прошло довольно времени по возвращеніи Джиббсовъ прежде, нежели Джорджъ встртился съ предметомъ своей прежней любви. Онъ никогда не ходилъ въ Кумнерскую церковь (да и ни въ какую другую), а Сюзанъ никогда не оставляла своего дома, разв только для того, чтобы прокатиться съ мужемъ, или прогуляться къ отцу чрезъ Соутангерскій лсъ. Джорджъ могъ бы увидть ее прозжавшей мимо оконъ отцовскаго дома, на рысистой лошади, которая такъ и казалось, что вотъ сію минуту понесетъ, онъ однако никогда не смотрлъ на нее, и не отвчалъ на замчанія матери какъ на счетъ самой Сюзанъ, такъ и ея прекрасной коляски. Но будучи неусыпнымъ стражемъ надъ собой, онъ не могъ, однако же, закрыть чужія уста, какъ не могъ закрыть вмст съ тмъ и собственныхъ своихъ ушей. Что бы онъ ни длалъ, Джиббсы и ихъ дйствія все еще его преслдовали. Работники его господина болтали о зврскомъ обхожденіи мужа, у разнощика булокъ не было конца разсказамъ о ругательствахъ, какія ему приводилось слышать, и даже объ ударахъ, которыхъ онъ былъ свидтелемъ, когда Джиббсъ былъ, противъ обыкновенія, взволнованъ грогомъ. Многіе утверждали, что бдная запуганная жена объявляла, что еслибы ее не страшили послдствія отъ припадковъ бшенства мужа, она давно бы отправилась къ мирному судь съ жалобой. Джорджъ не могъ заткнуть ушей своихъ, чтобы не слышать всхъ этихъ толковъ, — поговаривали также, что глаза его въ этихъ случаяхъ выражали что-то весьма недоброе.

Въ одно воскресенье въ часъ по полудни Иды сидли за своимъ скромнымъ обдомъ, когда послышался стукъ экипажа, мчавшагося мимо ихъ оконъ. Мистриссъ Идъ подхватила свою трость и, не смотря на храмоту, доплелась до окна.

— Я такъ и думала вскричала она: — это Джиббсы несутся въ Тенельмсъ, и опять онъ пьянъ. Посмотрите, какъ онъ гонитъ лошадь! Да и малютка съ ними! Онъ, кажется, не успокоится, пока не сломитъ шеи этому ребенку, или его матери. Симмонсъ утверждаетъ…

Мистриссъ Идъ, почувствовавъ дыханіе сына на своей щек, замолчала. Джорджъ въ самомъ дл подошелъ къ окну и, нагнувшись надъ матерью, угрюмо посмотрлъ на сидвшихъ въ коляск, которая неслась подъ гору по направленію къ Тенельмской дорог.

— Чтобъ ему сломить свою собственную шею! проворчалъ Джорджъ сквозь зубы.

— О Джорджъ! Джорджъ! не говори подобныхъ вещей, сказала мистрисъ Идъ, съ блднымъ встревоженнымъ лицомъ.— Это не по христіански. Мы вс нуждаемся въ покаяніи, и жизнь наша въ Его рукахъ.

— Если бы ты посщалъ церковь мой другъ, вмсто того, чтобы удаляться отъ нея, что, какъ я съ сожалніемъ замчаю, ты длаешь, сказалъ отецъ строгимъ тономъ: въ твоемъ сердц были бы лучшія чувства. Они не пойдутъ теб въ прокъ,— попомни мое слово.

Джорджъ уже слъ на свое мсто, по при словахъ отца снова всталъ.— Въ церковь! вскричалъ онъ громовымъ и грубымъ голосомъ:— я собрался туда однажды, и меня не пустили. Теперь я никогда не пойду! Неужели вы думаете,— продолжалъ онъ, и губы его тряслись отъ сильнаго волненія:— неужели вы думаете, потому что я тихъ и аккуратно исполняю свои обязанности неужели вы думаете, что я забылъ это? Забылъ!— И онъ съ ужасною силой ударилъ по столу кулакомъ.— Я вамъ скажу, что я тогда только позабуду, когда меня положатъ въ гробъ! Перестаньте, перестаньте, сказалъ онъ, когда мать хотла прервать его:— ваши намренія прекрасны, я знаю, — но женщины не знаютъ того, когда имъ слдуетъ говорить и когда молчать. Лучше было бы не напоминать мн ни объ этомъ разбойник, ни о церкви: съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты и изъ дому.

Мистриссъ Идъ очень грустила при такихъ проявленіяхъ злопамятства и безбожія въ характер сына. Ей казалось, что Джорджъ быстро шелъ къ погибели, и она ршилась послать къ ректору мистеру Муррею, прося его зайти къ ней какъ можно скоре, когда нибудь утромъ, потому что она была очень неспокойна духомъ. Но мистеръ Муррей въ это время былъ боленъ, и прошло почти дв недли, прежде нежели онъ былъ въ состояніи отвтить на ея приглашеніе. Между тмъ случились другія событія.

Замчательно, что мистриссъ Джиббсъ боле всего страдала изъ-за своего сына, и именно въ то время, когда ея мужъ настаивалъ на катаньяхъ, рискуя при этомъ, какъ вс полагали, жизнью ребенка. Между родителями при этихъ случаяхъ происходили страшныя сцены, но чмъ боле Сюзанъ плакала и умоляла, тмъ Джиббсъ боле упорствовалъ. Однажды, чтобы напугать ее еще боле, онъ посадилъ малютку одного на козлы экипажа съ бичомъ въ рук, а самъ сталъ у дверей, небрежно держа возжи и посмиваясь надъ женой, которая въ невыносимомъ страх умоляла его ссть въ экипажъ, или дозволить ей самой ссть. Вдругъ раздался ружейный выстрлъ въ сосднемъ пол, лошадь испугалась, вырвала возжи изъ рукъ полупьянаго Джиббса и понесла, бичъ выпалъ изъ рукъ ребенка на спину лошади, испугавъ ее еще больше, мальчикъ, свалившійся на дно экипажа, лежалъ почти безъ памяти отъ сотрясенія.

Въ это время Джорджъ находился въ близкомъ разстояніи. Онъ бросился на несущуюся лошадь и прицпился къ ней, какъ неумолимая смерть, не смотря, что она тащила и волокла его въ своемъ неудержимомъ стремленіи. Наконецъ запутавшись въ длинныхъ возжахъ, лошадь упала и ошеломленная паденіемъ лежала безъ движенія, Джорджъ былъ отброшенъ на нсколько шаговъ, но отдлался благополучно, получивъ нсколько незначительныхъ ушибовъ. Ребенокъ, лежавшій на дн экипажа, испугался и плакалъ, но былъ невредимъ. Мене, чмъ въ пять минутъ, на мсто происшествія собралась половина деревни, вс распрашивали, въ чемъ дло,— поздравляли съ счастливымъ исходомъ несчастнаго случая и выставляли на видъ мужество Джорджа, между тмъ, какъ Сюзанъ съ спасеннымъ ребенкомъ, прильнувшимъ къ ея груди, покрывала руки Джорджа горячими слезами и поцалуями.

— Да благославитъ васъ Богъ! Да благославитъ онъ васъ тысячу разъ! восклицала она съ истерическимъ воплемъ.— Вы спасли жизнь моего драгоцннаго дитяти! Еслибъ не вы, онъ былъ бы убитъ! Могу ли я когда нибудь…

Въ этотъ моментъ грубая рука оттолкнула ее въ сторону.— Что ты тутъ затяла? раздался неистовый голосъ Джиббса, съ страшнымъ проклятіемъ.— Оставь этого господина, иначе я… Ты строишь дуру изъ себя, онъ искалчилъ мою лошадь, такъ что ее придется застрлить!

Бдняжка Сюзанъ опустилась на землю и разразилась горькими рыданіями, между зрителями поднялся ропотъ: — Стыдно, стыдно! заговорили вс въ одинъ голосъ.

Джорджъ Идъ холодно отвернулся отъ Сюзанъ, когда она снова было бросилась къ нему, И старался освободить свою руку, но теперь, встртившись лицомъ къ лицу съ Джиббсомъ, онъ сказалъ:

— Доброе дло сдлаетъ тотъ, кто застрлитъ этого звря, но еще было бы лучше застрлить тебя самого, какъ бшеную собаку.

Вс слышали эти слова. Вс затрепетали, увидвъ взглядъ Джорджа, когда онъ произнесъ ихъ. Въ этомъ взгляд, по видимому, сосредоточивалась вся злоба, все бшенство и ненависть, сдерживаемыя въ теченіе послднихъ трехъ лтъ.

Спустя два дня посл этого происшествія, мистеръ Муррей зашелъ поздравитъ бдную мистрисъ Идъ съ счастливымъ сохраненіемъ жизни ея сына и нашелъ ее въ болзненномъ страдальческомъ положеніи. Она не смыкала глазъ посл этого происшествія. Выраженіе лица Джорджа и его слова въ томъ вид, какъ они были переданы ей, преслдовали ее. Добрый священникъ небольшое могъ доставить ей утшеніе. Онъ самъ уже нсколько разъ старался вразумить ея сына и смягчить его сердце, но попытки остались безуспшны. Джорджъ на вс доводы отвчалъ съ какимъ-то грубымъ почтеніемъ, что пока онъ будетъ исполнять свои обязанности какъ слдуетъ и никому не станетъ причинять обиды, онъ вправ самъ быть судьею въ длахъ, касающихся его самого, но при этомъ далъ себ слово никогда боле не видть внутренности церкви.

— Испытаніе тяжелое, мой добрый другъ, сказалъ мистеръ Муррей: — тяжелое и таинственное, но я говорю вамъ одно: вруйте. Во всемъ этомъ скрывается благо, котораго мы теперь не въ состояніи видть.

— Странно было бы, если бы я не была благодарна за его спасеніе, отвчала мистриссъ Идъ.— Могло ли быть что нибудь хуже, если бы смерть похитила нашего любимаго сына безъ покаянія, съ той мстительностью и нерасположеніемъ простить обиды ближнему, съ какими вы теперь его видите. Но вотъ что я скажу вамъ, сэръ…

Ея горячій разговоръ былъ прервалъ стукомъ въ дверь. Сынъ мистера Бича, сосда-мясника, заглянулъ въ комнату. Увидвъ священника, онъ только поклонился и съ недоумніемъ посмотрлъ сначала на одну, потомъ на другаго.

— Мн сегодня ничего не нужно, Джимъ… благодарю васъ, сказала мистриссъ Идъ. Потомъ, пораженная особеннымъ выраженіемъ въ лиц молодаго человка, прибавила: — разв мистеръ Бичъ нездоровъ сегодня? Вы какъ будто разстроены.

— Я… я дйствительно немного разстроенъ, отвчалъ молодой человкъ, отирая лобъ:— я сейчасъ только видлъ его, и это меня чрезвычайно встревожило.

— Его! Кого же это?!

— Да его! Разв вы ничего не слышали, сэръ? Джиббса нашли мертваго въ Соутангерскомъ лсу… убитаго вчера вечеромъ, говорятъ…

— Джиббса… убитаго!

Наступила минута молчанія и ужаса.

— Я самъ видлъ, какъ трупъ его принесли въ гостинницу Дунстана.

Лицо мистриссъ Идъ покрылось мертвенной блдностью, такъ что священникъ поторопился кликнуть Джемиму, единственную въ дом служанку. Но Джемима, какъ сумасшедшая, услышавъ объ ужасномъ происшествіи, была уже на полъ-пути между домомъ своего хозяина и домомъ Джиббсовъ, прислушиваясь къ народной молв, вс удивлялись, выводили свои заключенія и съ выпученными глазами смотрли на дверь въ высокой стн, черезъ порогъ которой хозяину дома уже больше не суждено было переступать, кром только послдняго раза, да и то ногами впередъ.

Въ скоромъ времени гостиная Идовъ наполнилась народомъ. Туда собралась большая часть обитателей деревни,— но зачмъ? можетъ быть, никто не въ состояніи былъ объяснить. Симонъ Идъ пришелъ въ числ первыхъ, и всми силами старался успокоить и укрпить бдную женщину, которая не успла еще составить себ врной идеи о случившемся. Среди этой суматохи, среди разспросовъ, описаній положенія тла убитаго, его вывернутыхъ кармановъ, жестокаго удара, нанесеннаго сзади, числа часовъ, протекшихъ со времени совершенія злодйства,— среди всего этого были услышаны шаги за стнами дома, и вслдъ затмъ между разговаривавшими показался Джорджъ.

При его появленіи наступила глубокая тишина. Вавилонскій говоръ, котораго Джорджъ не могъ не слышать, переступая черезъ порогъ, замолкъ. Въ этомъ молчаніи было что-то зловщее.

Не было надобности спрашивать, все ли ему было извстно. Лицо Джорджа, блдное, какъ самая смерть, угрюмое, покрытое обильнымъ потомъ, ясно показывало, что онъ зналъ объ ужасномъ происшествіи. Но его первыя слова, тихія и спокойныя, произнесенныя полусознательно, остались надолго въ памяти присутствующихъ.

— Жаль, что вмсто Джиббса не нашли мертвымъ меня.

Различныя обстоятельства возникали одно за другимъ, соединялись вмст и окружали Джорджа какою-то стью подозрній. Симонъ Идъ держалъ себя, какъ слдовало мужчин, съ гордою увренностью въ невинности сына, съ увренностью, сильно подйствовавшею даже на тхъ, кто не раздлялъ его убжденій, и съ благоговйною надеждою, что Провидніе докажетъ эту невинность. Но бдная, слабая мать, потрясенная болзнью, почти лишившаяся ума при воспоминаніи словъ и взглядовъ Джорджа, только рыдала и произносила несвязныя молитвы.

Джорджъ нисколько не противился аресту. Твердо, но безъ особенной энергіи, онъ заявилъ свою невинность, и посл того соблюдалъ глубокое молчаніе. Черты лица его судорожно подергивались, когда, при прощаніи, онъ пожалъ руку отца и посмотрлъ на блдное лицо матери, которая при вид полицейскихъ упала въ обморокъ, Джорджъ послдовалъ за стражей твердымъ шагомъ и съ покойнымъ, хотя и угрюмымъ выраженіемъ въ лиц.

Тло убитаго Джиббса было найдено около десяти часовъ по полудни фермеромъ, шедшимъ въ Плашетсъ, онъ привлеченъ былъ къ мсту преступленія воемъ собаки Джиббса. Оно лежало въ кустарник, въ недальномъ разстояніи отъ тропинки, ведущей отъ лазейки, о которой такъ часто упоминалось, сквозь лсъ въ Плашетсъ, и, повидимому, было оттащено туда нарочно. Доказательства жестокой борьбы были замтны на самой тропинк и около нея, тутъ были видны слды крови, вытекшей изъ раны въ задней части головы покойнаго, котораго вроятно ударили сзади какимъ нибудь тяжелымъ, хотя и нетупымъ оружіемъ. По медицинскому показанію, онъ былъ мертвъ уже около одиннадцати или двнадцати часовъ. Карманы его были выворочены, часы и кошелекъ обобраны, равно какъ и кольцо, служившее печатью.

Два служителя Джиббса, Джемсъ и Бриджетъ Вильямсъ, показали, что господинъ ихъ вышелъ изъ дому вечеромъ того дня, когда совершено убійство, въ двадцать минутъ девятаго, въ необыкновенно трезвомъ состояніи, что сврилъ свои часы съ стнными часами, висвшими на кухн, и сказалъ, что сначала, пойдетъ въ гостинницу, а потомъ въ Плашетсъ. Невозвращеніе его въ ту же ночь не произвело никакого безпокойства, потому что онъ имлъ обыкновеніе часто оставаться до утра, и всегда держалъ при себ запасный ключъ.

Съ другой стороны, Симонъ Идъ, жена его и служанка показали, что Джорджъ возвратился домой въ ночь убійствамъ девять часовъ, что онъ ушелъ тотчасъ посл чая, и что по возвращеніи въ немъ не было замчено ничего необыкновеннаго, что онъ поужиналъ и потомъ оставался съ родителями до того времени, когда все семейство отправилось на покой, что на слдующее утро онъ сошелъ сверху при Джемим, которая сама встала въ это утро нсколько ране обыкновеннаго.

На кисти лвой руки Джорджа былъ найденъ недавній порзъ, который произошелъ по его объясненію отъ того, что складной ножъ его соскользнулъ въ то время, когда онъ разрзалъ кусокъ хлба съ сыромъ, этимъ же самымъ обстоятельствомъ объяснялъ онъ нкоторые знаки крови внутри рукавовъ его пальто и на брюкахъ. Единственнымъ предметомъ, принадлежавшимъ покойному и найденнымъ при Джордж, былъ маленькій кусокъ карандаша съ заглавными буквами (X. G. и тремя зарубками, кузнецъ Джобъ Бретль утверждалъ, что въ день убійства Джиббсъ подавалъ ему этотъ самый карандашъ, прося его очинить, что онъ (Бретль) тогда же замтилъ и буквы и зарубки, и что готовъ присягнуть, что карандашъ на подсудимомъ былъ тотъ самый, который онъ очинилъ. Джорджъ показалъ, что нашелъ этотъ карандашъ на выгон, и что вовсе не думалъ о томъ, кому онъ принадлежалъ.

На очной ставк открылось, что въ утро убійства между мистеромъ и мистриссъ Джиббсъ происходила такая отчаянная ссора, какой еще не бывало, посл того слышали, какъ мистриссъ Джиббсъ говорила, что не можетъ доле выносить такой жизни и непремнно обратится за помощью къ тому, который въ ней не откажетъ. Что вскор посл того она отправила записку къ Джорджу Иду съ сыномъ сосдняго селянина и что вечеромъ сама вышла изъ дома, спустя нсколько минутъ посл ухода мужа, потомъ черезъ четверть часа возвратилась въ спальню, изъ которой не выходила, до слдующаго утра, когда пришло извстіе о найденномъ труп мужа.

На вопросъ слдователя: куда она ходила вечеромъ, не было возможности добиться отвта, во время допроса она такъ часто падала въ обморокъ, что ея показанія были безсвязны и неопредленны.

Джорджъ показывалъ, что въ тотъ вечеръ, когда совершилось убійство, онъ ходилъ въ Соутангорскій лсъ около двадцати минутъ девятаго, но отказался пояснить, зачмъ именно ходилъ туда, сказавъ только, что пробылъ въ лсу никакъ не боле четверти часа. Онъ показалъ также, что съ лазейки черезъ заборъ видлъ вдали Джиббса съ собакой, идущаго прямо къ забору. Мсяцъ свтилъ ярко и Джорджъ ясно разглядлъ его, чтобы избжать встрчи съ нимъ, онъ пошелъ по Дрингской дорог и дошелъ почти до шоссейной заставы, оттуда вернулся и пришелъ домой въ девять часовъ, не встртивъ по дорог ни души.

Вотъ (вкратц) пункты, служившіе въ защиту подсудимаго:

1) Показаніе трехъ заслуживающихъ полнаго доврія лицъ, что Джорджъ возвратился домой въ девять часовъ, слъ ужинать безъ всякихъ признаковъ смущенія или волненія.

2) Недостаточность времени для совершенія подобнаго злодйства и удачнаго скрытія вещей, отобранныхъ съ убитаго,

3) Высокое нравственное уваженіе, которымъ до настоящей поры пользовался подсудимый.

Обвинительными пунктами противъ него было:

1) Порзъ на кисти руки и кровяные знаки на одежд.

2) Найденный при немъ карандашъ.

3) Отсутствіе показанія: гд именно находился онъ въ теченіе тридцати минутъ, прошедшихъ отъ времени ухода Джиббса изъ гостинницы Дунстана (куда онъ пошелъ прямо изъ дому) до его (Джорджа) возвращенія въ домъ отца.

4) Жестокая ненависть, которую, какъ было извстно, онъ питалъ къ покойному, и нкоторыя произнесенныя имъ слова, обнаруживавшія его намреніе лишить Джиббса жизни.

По свидтельству содержателя гостинницы оказалось, что Джиббсъ вышелъ отъ него съ намреніемъ идти прямо въ Плашетсъ, около половины девятаго, а чтобы пройти среднею скоростію отъ гостинницы до мста, гд было найдено тло Джиббса, требовалось не боле четырехъ или пяти минутъ, такъ что на совершеніе убійства (если бы оно было совершено дйствительно Джорджемъ), нужно было бы употребить отъ двадцати трехъ до двадцати четырехъ минутъ, и тогда Джорджу пришлось бы бжать домой со всевозможною скоростію, если же употребить на это отъ девятнадцати до двадцати минутъ, то онъ могъ бы воротиться домой среднимъ шагомъ.

Передъ мировымъ судьей подсудимый держалъ себя угрюмо и даже грубо, но не обнаружилъ ни малйшаго волненія. Онъ былъ приговоренъ къ уголовному суду на предстоящія засданія.

Между тмъ мннія относительно Джорджа въ Кумпер чрезвычайно раздлялись. Онъ никогда не пользовался популярностью, и его чрезвычайная сдержанность въ теченіе послднихъ трехъ лтъ отчуждила отъ него многихъ, которые въ тяжелый для него періодъ расположены были ему сочувствовать. И хотя онъ всегда стоялъ высоко въ общественномъ мнніи, но въ послднее время составилось убжденіе, что это былъ человкъ съ необузданными страстями и съ страшной наклонностью къ мщенію. Короче сказать, много было такихъ людей, которые хотя и знали его очень хорошо, но расположены были врить, что Джорджъ, доведенный до неистовства страданіями женщины, которую онъ когда-то такъ страстно любилъ, непрерывными размышленіями о своихъ собственныхъ обидахъ, ршился отомстить и за себя и за нее, убивъ своего врага, онъ могъ, какъ нкоторые полагали, легко уйти изъ отцовскаго дома въ глухую полночь, подстеречь и убить Джиббса, когда тотъ возвращался изъ Плашетса, и спрятать или истребить снятыя съ убитаго вещи, съ цлію отклонить отъ себя подозрнія и сбить слдователей съ надлежащаго слда.

Судъ надъ нимъ долгое время будетъ памятенъ въ этихъ мстахъ, какъ по произведенному имъ въ околодк сильному возбужденію, такъ и по живому участію, выраженному по этому случаю во всемъ государств. Для его защиты были приглашены лучшіе адвокаты, мистеръ Малькомсонъ, ни на волосъ не врившій въ возможность его виновности, не жаллъ ни труда, ни расходовъ, лишь бы помочь его длу. Джорджъ былъ совершенно спокоенъ на скамь подсудимаго, хотя и представлялъ собою одинокій предметъ, на который обращены были вс взоры. Перемна, происшедшая въ его наружности, возбуждала даже въ самомъ равнодушномъ зрител состраданіе и, по всей вроятности, склоняла присяжныхъ въ его пользу боле, чмъ краснорчіе его адвоката. Страданія его должно быть были велики, въ теченіе послднихъ немногихъ недль онъ состарлся на видъ нсколькими годами. Волоса его пордли, одежда висла на его исхудаломъ тл, какъ на вшалк, нкогда, румяный, сильный мужчина, онъ стоялъ теперь предъ судомъ — блдный и хилый. Измнилось даже выраженіе его лица: оно уже боле не было сурово.

Звукъ, подобный продолжительному вздоху, вылетающему изъ груди посл подавленныхъ рыданій, пронесся по видимому въ тотъ моментъ, когда раздался приговоръ: невиненъ! и больше ничего, не было ни рукоплесканій, ни общихъ выраженій радости, ни поздравленій. Молча, съ потупленными глазами, какъ обреченный на смерть, Джорджъ Идъ съ однимъ только отцомъ возвратился домой, гд бдная мать молила Небо о его помилованіи.

Многіе полагали, что Джорджъ, въ случа оправданія, непремнно оставитъ Кумнеръ и поищетъ счастія гд нибудь въ другомъ мст. Но не таковъ былъ этотъ человкъ, онъ никогда не обращалъ вниманія на мннія своихъ товарищей, не обратилъ его и въ настоящемъ случа. Въ первое воскресенье, къ общему удивленію, онъ явился въ церкви и занялъ мсто въ сторон отъ прочихъ прихожанъ, какъ будто не желая ихъ стснять. Съ этого времени посщеніе церкви сдлалось постояннымъ. Но это не была еще единственная перемна, замченная въ поведеніи Джорджа. Его угрюмость исчезла, онъ сдлался покорнымъ, терпливымъ, изъявлявшимъ теплую признательность къ тмъ, кто обходился съ нимъ даже съ обыкновенной учтивостью, какъ будто бы онъ чувствовалъ себя недостойнымъ ихъ вниманія, сдлался до безконечности преданъ своимъ родителямъ, трудился цлый день, а иногда проводилъ и ночи надъ занимательной книгой. Онъ никогда не намекалъ на прошедшее, но никогда и не забывалъ его: онъ сдлался задумчивъ — задумчиве прежняго, но уже не былъ ни жолченъ, ни мстителенъ. Вотъ какое преобразованіе совершилось въ Джордж Ид. Сосди, увидавъ его вдали, долго слдили за нимъ взорами и потомъ шепотомъ спрашивали другъ друга: неужели онъ могъ убить Джиббса?

Джорджъ и Сюзанъ никогда не встрчались. Сюзанъ долго пролежала къ постел въ дом своего отца, куда перехала вскор посл этого трагическаго случая. Старый фермеръ, гонясь за богатствомъ Джиббса, справедливо былъ наказанъ, узнавъ, что Джиббсъ завщалъ жен только пятьдесятъ фунтовъ въ годъ, и при томъ съ условіемъ, что она лишится этого вспомоществованія въ случа выхода въ замужество.

——

Прошло около года посл всхъ этихъ событій. Въ одну свтлую лунную ночь, когда мистеръ Муррей сидлъ одинъ въ своемъ кабинет, къ нему вошелъ слуга и доложилъ, что какой-то неизвстный человкъ, называющій себя Дюкомъ Вильямсомъ желаетъ объясниться съ нимъ. Было уже десять часовъ, а священникъ всегда ложился рано.

— Попроси его зайти завтра поутру, сказалъ онъ: — теперь уже поздно говорить о длахъ.

— Я говорилъ ему, сэръ, отвчалъ слуга: — но онъ объявилъ, что у него такое дло, которое не допускаетъ ни минуты отлагательства.

— Да что онъ — нищій?

— Онъ ничего не проситъ, сэръ, но только видъ его страшенъ, ужасно страшенъ.

— Впусти его.

Незнакомецъ вошелъ, дйствительно онъ представлялъ собою предметъ вполн достойный ужаса. Блдный, съ впалыми глазами, исхудалый какъ трупъ, съ разрывающимъ грудь кашлемъ, отъ котораго онъ задыхался, это былъ человкъ въ послднемъ градус чахотки. Онъ посмотрлъ на мистера Муррея съ страшнымъ, грустнымъ выраженіемъ, въ свою очередь и мистеръ Муррей взглянулъ на него довольно выразительно:

— Что вамъ угодно?

Незнакомецъ бросилъ взглядъ на слугу.

— Робертъ, уйди отсюда.

Робертъ вышелъ, но остался у дверей подслушивать.

— Вы выбрали странное время обратиться ко мн. Имете вы что нибудь сказать?

— Въ самомъ дл странное время, сэръ, по причина моего прихода еще странне.

Незнакомецъ повернулся къ окну, котораго занавсы не были спущены, и пристально посмотрлъ на полную октябрскую луну, озарявшую яркимъ своимъ свтомъ старую церковь, скромные могильные памятники и всю сельскую сцену.

— Что же вамъ угодно? еще разъ повторилъ мистеръ Муррей.

Но незнакомецъ вперилъ глаза свои въ небо.

— Да… сказалъ онъ, вздрагивая:— онъ точно также свтилъ… также точно свтилъ… въ ночь убійства. Да, такъ. Онъ свтилъ ему прямо въ лицо… въ лицо Джиббса… Когда онъ тамъ лежалъ… онъ свтилъ въ его открытые глаза. Я никакъ не могъ ихъ закрыть,— что я ни длалъ, они все на меня смотрли. Съ тхъ поръ и до ныншняго вечера, я не видлъ такого мсяца. Я приношу вамъ повинную. Я всегда чувствовалъ, что это надо сдлать, и чмъ скоре, тмъ лучше. Лучше кончить сразу.

— Значитъ вы убили Джиббса? Вы!

— Да,— я. Я былъ теперь тамъ, мн хотлось взглянуть на то мсто,— я чувствовалъ, что мн должно еще разъ посмотрть на него, и я видлъ его глаза также ясно, какъ вижу васъ,— открытые, а мсяцъ такъ и свтитъ въ нихъ. О, какое ужасное зрлище!

— Вы, кажется, очень разстроены, нездоровы. Можетъ быть…

— Вы не врите мн. Какъ бы мн хотлось не врить самому себ. Но посмотрите.

Дрожавшею изсохшею рукою онъ вынулъ изъ кармана часы, именное кольцо и кошелекъ, принадлежавшіе Джиббсу, и положилъ ихъ на столъ. Мистеръ Муррей узналъ ихъ.

— Деньги я истратилъ,— слабымъ голосомъ сказалъ неизвстный.— Ихъ и всего-то было нсколько шиллинговъ,— а я тогда очень нуждался. Сказавъ это, онъ опустился на стулъ съ страшнымъ стономъ.

Мистеръ Муррей подалъ ему стаканъ воды съ виномъ. Продолжая смотрть на луну своими впалыми глазами, и съ безпрестанно повторявшеюся дрожью, неизвстный съ разстановкой произнесъ слдующее признаніе:

Онъ и Джиббсъ когда-то вмст занимались весьма нечистыми денежными спекуляціями, которыя кончились его разореніемъ. Находясь въ крайней нужд, онъ согласился, за значительное вознагражденіе, помочь Джиббсу овладть невстой Джорджа… Когда Сюзанъ и Джорджъ разстались на дв недли до предполагаемой свадьбы, оба сообщника похали вслдъ за ней въ Ормистонъ и, пріютись въ глухой части города, слдили за всми ея движеніями. Узнавъ, что Сюзанъ должна провести день у кузины, они подговорили одну женщину, такую же гадкую, какъ и сами, встртить Сюзанъ на дорог и сообщить ей, что будто бы съ Джорджемъ Идомъ случилось несчастіе на желзной дорог, что онъ опасно раненъ, и что можетъ быть ему остается жить нсколько часовъ. Пораженная такимъ извстіемъ, бдная двушка поспшила за женщиной, и безъ малйшаго подозрнія вошла въ уединенный домъ на самомъ краю города, и очутилась въ присутствіи Джиббса и Вильямса, которые въ ту же минуту, замкнувъ дверь, объявили ей, что употребили эту хитрость собственно съ тою цлью, чтобы Джиббсъ имлъ возможность овладть ею. Онъ сказалъ Сюзанъ, что она теперь находилась въ такомъ мст, гд на крики ея никто не обратитъ вниманія, даже если бы они и были услышаны, откуда ей невозможно будетъ вырваться, и что ее не оставятъ въ поко ни днемъ, ни ночью, ни они сами, ни ихъ сообщники, пока она не согласится сдлаться женою Джиббса. Джиббсъ прибавилъ съ страшнымъ проклятіемъ, что если бракъ ея съ Джорджемъ состоится, то онъ застрлитъ его на пути изъ-подъ внца.

Обезумвшая отъ ужаса и удивленія, безсильная, безпомощная двушка сопротивлялась даже боле, чмъ можно было ожидать. Но наконецъ убдясь въ своемъ безвыходномъ положеніи,— страшась за жизнь свою (потому что Джиббсъ стоялъ передъ ней съ заряженнымъ пистолетомъ и съ самыми страшными угрозами), Сюзанъ согласилась написать подъ его диктовку письмо къ тетк и жениху, объявивъ въ нихъ о своемъ брак, хотя это обстоятельство состоялось почти тремя недлями позже того, какъ Сюзанъ, изнуренная и доведенная до безумія, дала свое согласіе и была обвнчана надлежащимъ порядкомъ. Вильямсъ уврялъ, что и тогда бы она не согласилась, если бы не страхъ за безопасность своего жениха. Жизнь Джорджа, по видимому, была для Сюзанъ дороже ея собственнаго счастія, и Джиббсъ поклялся, что эта жизнь можетъ быть выкуплена только цной ея союза съ нимъ, и Сюзанъ принесла себя въ жертву для спасенія человка, котораго нжно любила. Тогда-то Вильямсъ и потребовалъ себ вознагражденія. Но его низкій сообщникъ принадлежалъ къ числу людей, которые не умютъ исполнять общаній, сопряженныхъ съ уплатою денегъ. Первыя три уплаты были сдланы въ срокъ, но отъ уплаты остальной суммы Джиббсъ уклонялся, такъ что Вильямсъ, опасаясь немедленнаго ареста за долги, прибылъ въ Кумнеръ и, скрываясь въ глубокихъ оврагахъ соутангерскаго лса, выбралъ случай, и однажды вечеромъ остановилъ Джиббса, когда послдній халъ домой изъ Тенэльмза одинъ. Этотъ почтенный мужъ, хотя, по обыкновенію, полупьяный, тотчасъ узналъ Вильямса, назвалъ его дерзкимъ пищимъ и готовъ былъ задавить его своего лошадью. Взбшенный такимъ поступкомъ, Вильямсъ написалъ Джиббсу письмо, въ которомъ говорилъ, что если онъ не принесетъ въ назначенную имъ ночь въ соутангерскій лсъ вс до послдняго шиллинга условной суммы, то онъ (Вильямсъ) на слдующее же утро общалъ явиться къ ближайшему мирному судь и открыть ему весь заговоръ о похищеніи Сюзанъ и ея брак.

Встревоженный этой угрозой, Джиббсъ явился въ назначенное мсто, но безъ денегъ, сдлалось яснымъ, что онъ, какъ и прежде, вовсе не намревался уплатить ихъ. Вильямсъ, доведенный повторяющимися неудачами до отчаянія и даже бшенства, ршился овладть деньгами и цнными вещами, какія Джиббсъ имлъ при себ: Джиббсъ крпко противился этому, возникла борьба, во время которой онъ неоднократно старался поразить противника своимъ карманнымъ ножемъ. Наконецъ Вильямсъ ожесточился и, употребивъ всю свою силу, сбилъ Джиббса съ ногъ, при паденіи Джиббсъ ударился затылкомъ съ страшною силою о дерево и полученный имъ ударъ былъ смертельнымъ. Пораженный этимъ обстоятельствомъ и предвидя его послдствія, Вильямсъ поспшилъ оттащить съ тропинки трупъ, опорожнилъ карманы мертваго Джиббса и удалился со сцены. На церковной башн пробило десять часовъ, когда онъ вышелъ изъ соутангерскаго лса, безъ отдыха шелъ онъ всю ночь, только разъ остановился въ какомъ-то старомъ сара и достигъ Лондона незамченнымъ.. Но почти вслдъ затмъ его арестовали за долги и онъ оставался въ тюрьм до настоящаго времени, когда его освободили собственно потому, что считали умиравшимъ отъ чахотки. Дйствительно онъ умиралъ, прибавилъ неизвстный съ отчаяніемъ. Посл роковой ночи глаза его жертвы, обращенные къ нему, всюду его преслдовали, не давали ему ни минуты покоя, такъ что самая жизнь сдлалась ему въ тягость.

Такова была исповдь этого несчастнаго, принесенная прерывающимся шепотомъ въ глубокую полночь священнику,— исповдь, въ истин которой не представлялось ни малйшаго сомннія и которая торжественнымъ образомъ доказывала невинность человка, такъ долго подозрваемаго въ этомъ преступленіи. На слдующій день по всей деревн разнеслось извстіе о признаніи Вильямса и распространилось какъ пламя.

Джорджъ перепесъ свое торжество точно также, какъ перенесъ и несправедливое подозрніе. Характеръ этого человка страннымъ образомъ очистился въ горнил такого несчастія. Страшная участь его врага, постигшая его небесная кара пробудили въ Джордж странное состраданіе, а съ тмъ вмст и самообвиненіе. Джорджъ хотя и былъ безвиненъ въ смерти Джиббса, но обвинялъ себя въ частыхъ и упорныхъ желаніяхъ эту смерти, онъ отдалъ бы все, если бы простили ему въ этомъ, какъ и самъ онъ надялся получить прощеніе. Вотъ откуда берутъ начало его первыя самообвинительныя слова въ дом отца, когда онъ услышалъ объ убійств.

Не мшаетъ упомянуть здсь, что содержаніе письма, которое онъ получилъ отъ Сюзанъ въ утро ужаснаго дня, заключалось въ просьб сходить къ ея отцу въ тотъ же вечеръ и упросить его принять немедленныя мры къ разводу ея съ мужемъ, ибо она страшилась за жизнь свою и что при окружавшемъ ее строгомъ присмотр она сама ничмъ не могла помочь себ. А такъ какъ письма на ея имя перехватывали, то она умоляла Джорджа въ этотъ же вечеръ встртиться съ ней въ Соутангерскомъ лсу и передать ей о результатахъ его переговоровъ (которые впрочемъ вовсе не состоялись, потому что фермера не было дома). Узнавъ однако, что Джиббсъ хотлъ отправиться въ Плашетсъ по выход изъ гостинницы, Сюзанъ поспшно бросилась предупредить Джорджа объ этомъ обстоятельств и тмъ самымъ воспрепятствовать встрч двухъ враговъ.

Сюзанъ вполн подтвердила показаніе Вильямса касательно вынужденнаго брака. Этотъ несчастный пережилъ свое признаніе не много больше недли, раскаяваясь въ своемъ преступленіи, онъ умеръ въ тюрьм.

Джорджъ и Сюзанъ сошлись еще разъ. При этомъ свиданіи онъ снялъ съ груди маленькій шелковый мшечекъ, въ которомъ находилась втка хмля, до того изсохшая, что при его прикосновеніи она почти разсыпалась. Онъ приподнялъ ее и передалъ Сюзанъ.

На Кумнерскомъ выгон, недалеко отъ дома Симона Ида, находится коттэджъ, стны котораго покрыты розами и вьющимися растеніями. Здсь вы можете видть Сюзанъ, хотя и не такою хорошенькою, какъ прежде, но все еще миловидною, играющую съ ребенкомъ, у котораго такіе славные каріе глаза, она совершенно счастлива, въ извстные часы вы можете застать и Джорджа, возвратившагося къ обду, или къ чаю, здороваго, красиваго, съ свтлымъ веселымъ взглядомъ на честномъ англійскомъ лиц, съ котораго кажется никогда бы и глазъ не сводилъ.

VIII.
ПРИНИМАТЬ ВЪ ТЕЧЕНІЕ ВСЕЙ ЖИЗНИ.

Софи прочитала вс вышеприведенныя записки нсколько разъ, въ то время какъ я сидлъ на своемъ мст въ походной библіотек (такъ называлъ я свою повозку) и смотрлъ на ея чтеніе, я былъ доволенъ и гордъ, какъ пудель, которому, ради званаго вечера, нарочно вычернили намордникъ и завили хвостъ. Вс предположенія въ моемъ план увнчались полнымъ успхомъ. Наша вновь соединенная жизнь превзошла всякаго рода ожиданія. Довольство и радость сопровождали насъ вмст съ вращеніемъ колесъ двухъ повозокъ, и располагались съ нами, когда повозки останавливались.

Въ моихъ вычисленіяхъ однако что-то выпущено. Чтоже такое я выпустилъ? чтобы помочь вамъ догадаться, я скажу, что выпустилъ одну только цифру. Извольте же отгадать,— и отгадайте врне. Нуль? Нтъ. Девять? Нтъ. Восемь? Нтъ. Семь? Нтъ. Шесть? Нтъ. Пять? нтъ. Четыре? Нтъ. Три? Нтъ. Два? Нтъ. Единица? Нтъ. Теперь я скажу, что намренъ вамъ сдлать. Я скажу вамъ, что это совсмъ другаго рода цифра. Вотъ что. А если такъ, то вы пожалуй скажете, что это должна быть такая цифра, которую можно назвать мертвою. Нтъ: ничуть не бывало! за одну эту мысль вы сами себя становите въ уголъ, и все-таки не отгадаете цифры не мертвой. Теперь ужь кажется, довольно близко. Зачмъ же вы не сказали раньше.

Да, я совершенно выпустилъ изъ моихъ вычисленій не мертвую цифру. Но какая же она? мужскаго или женскаго рода? Въ род мальчика или двочки?— Въ род мальчика. Ну, отгадали.

Мы были въ Ланкастер, и въ два вечера, проведенные тамъ, я выручилъ гораздо больше, чмъ можно было ожидать (я долженъ по правд сказать, что ланкастерская публика не слишкомъ таровата на покупки). Стоянка наша находилась на открытой площади въ конц улицы, гд красуются дв королевскія гостинницы. Случилось такъ, что и Мимъ, онъ же и Пикльсонъ, странствующій великанъ, въ тоже самое время искалъ въ этомъ город счастія. Онъ принялъ благородный тонъ. Представленій на повозк уже не совершалось. Входъ къ Пикльсону былъ чрезъ покрытый зеленою байкой альковъ, въ комнату, имвшую своимъ назначеніемъ аукціонную продажу. На альков вислъ печатный анонсъ: ‘Безплатный входъ не допускается, за исключеніемъ той гордости просвщеннаго государства, которая называется свободной прессой. Воспитанники и воспитанницы учебныхъ заведеній впускаются по особенному соглашенію. Ничего такого, что могло бы вызвать краску на лицо юности, или оскорбить чувствительную скромность’. Мимъ однакоже въ коленкоровой касс страшнымъ образомъ поносилъ скупость публики, не обратившей вниманія на громкія афиши, красовавшіяся во всхъ лавкахъ и магазинахъ и возвщавшія, что, ‘не видавши Пикльсона, не возможно составить себ яснаго понятія объ исторіи царя Давида’.

Я отправился въ аукціонную комнату и ничего не нашелъ въ ней, кром пустоты, звучнаго эхо, зеленой плсени и Пикльсона на куск пестраго войлока. Это было мн съ руки: мн хотлось сказать ему наедин нсколько словъ. И вотъ эти слова: — Пикльсонъ, будучи обязанъ вамъ большимъ благополучіемъ, я въ духовномъ завщаніи назначилъ вамъ пять фунтовъ стерлинговъ, но во избжаніе лишнихъ хлопотъ, вотъ вамъ четыре фунта и десять шиллинговъ, надюсь, что это не будетъ противорчитъ нашимъ видамъ, и мы станемъ считать это дло конченнымъ,— Пикльсонъ, походившій до настоящей минуты на длинную сальную маканую свчу, которую не было возможности зажечь, прояснился и высказалъ свою признательность такъ, что его рчь можно по всей справедливости отнесть къ парламентскому краснорчію, онъ прибавилъ въ заключеніе, что такъ какъ въ роли римлянина, онъ боле никого не привлекалъ, то Мимъ предложилъ ему показывать себя за индійскаго великана, обращеннаго въ христіанство чрезъ назидательную книжечку, подъ названіемъ ‘Дочь молочника’.

Пикльсонъ, не имя однако никакого понятія о книжечк, названной въ честь этой двушки, и не желая придавать всему длу серьезнаго значенія, отказался,— а это повело къ непріятнымъ словамъ и совершенному отказу въ пивной порціи. Все это въ продолженіе свиданія подтвердилось свирпымъ ворчаніемъ Мима въ касс, ворчаніемъ, отъ котораго великанъ трепеталъ, какъ листъ.

Но то, что относилось прямо къ длу въ замчаніяхъ странствующаго великана, иначе Пикльсона, было слдующее: ‘Докторъ Мериголдъ,— я передаю его слова безъ малйшей надежды выразить слабость, съ которою они были произнесены:— кто этотъ неизвстный молодой человкъ, который таскается около вашихъ повозокъ?— Неизвстный молодой человкъ!? отвчалъ я, полагая, что Пикльсонъ намекаетъ на Софи, и что его слабое кровообращеніе совершенно измнило значеніе слова.— Докторъ, продолжалъ Пикльсонъ съ такимъ чувствомъ, которое вызвало бы слезу изъ самаго твердаго глаза:— я слабъ, но не до того еще, чтобъ не понимать своихъ словъ,— а потому повторяю: докторъ, кто этотъ неизвстный молодой человкъ? — Оказалось, что Пикльсонъ — два раза уже видлъ у моихъ повозокъ того же самаго молодаго человка и въ этомъ же самомъ город Ланкастер, гд я всего провелъ дв ночи.

Это меня сильно встревожило. Что бы это могло значить? я никакъ не могъ объяснить себ и оставался въ тревожномъ состояніи. Однако я шутками отдлался отъ Пикльсона, и простившись, посовтовалъ ему истратить завщанное на укрпленіе здоровья и продолжать быть защитникомъ своей религіи. Къ утру я подкараулилъ неизвстнаго молодаго человка. Онъ былъ хорошо одтъ и не дуренъ собою. Онъ шлялся очень близко повозокъ, посматривая на нихъ, какъ будто ему поручено было караулить ихъ, и вскор посл восхода солнца повернулся и ушелъ. Я окликнулъ его, но онъ не вздрогнулъ, не оглянулся назадъ, словомъ, не обратилъ на мой окликъ ни малйшаго вниманія.

Часа черезъ два мы выхали изъ Ланкастера и отправились до дорог къ Кардэйлу. На слдующее утро, предъ восходомъ солнца, я вздумалъ посмотрть, не тутъ ли неизвстный молодой человкъ? Его не было. Но на слдующее затмъ утро я снова выглянулъ изъ повозки и увидлъ его. Я опять закричалъ ему, но, какъ и прежде, онъ не показалъ ни малйшаго признака, что мой окликъ сколько нибудь его потревожилъ. Это подало мн мысль, слдуя которой, я подстерегалъ его разными способами и въ разныя времена, до тхъ поръ, пока не убдился, что неизвстный молодой человкъ былъ глухъ и нмъ.

Такое открытіе окончательно всполошило меня, потому что мн было извстно, что часть заведенія, гд находилась Софи, назначалась также для молодыхъ людей мужескаго пола (иные были довольно богаты), и тогда я подумалъ: ну что, если Софи неравнодушна къ нему? что тогда будетъ со мною, и что выйдетъ изъ всхъ моихъ трудовъ и замысловъ?— Надясь,— не могу не признаться въ моемъ эгоизм,— что Софи не будетъ къ нему благосклонна, я сталъ присматривать. Совершенно случайно мн пришлось быть свидтелемъ ихъ свиданія на открытомъ воздух, я видлъ ихъ изъ-за сосны, чего вовсе они не подозрвали. Встрча была очень трогательна для всхъ троихъ. Я понималъ каждый слогъ происходившаго между ними разговора такъ хорошо, какъ и они сами. Я слушалъ глазами, которые сдлались такъ же быстры и врны въ глухонмыхъ разговорахъ, какъ мои уши въ разговор людей говорящихъ. Онъ отправлялся въ Китай, въ качеств конторщика купеческой конторы, на мсто, которое занималъ прежде отецъ его. Онъ былъ въ состояніи прилично содержать жену, и ему хотлось, чтобы она вышла за него и отправилась съ нимъ. Софи ршительно отказала. Онъ спросилъ ее: неужели она его не любитъ?— Да, она любила его горячо, страстно, но не могла обмануть надеждъ ея дорогаго, добраго, благороднаго, и не знаю ужь еще какого, отца (то есть меня, дешеваго Джека, въ камзол съ рукавами), что она не покинетъ его, да благословитъ его Богъ, хотя бы сердце ея и изсохло въ ней. Тутъ она горько заплакала, и это заставило меня ршиться.

Пока мои мысли были въ неопредленномъ состояніи касательно расположенія Софи къ молодому человку, я страшно сердился на Пикльсона. Мн часто приходило въ голову: если бы не этотъ слабоумный великанъ, мн бы не пришлось ни душой, ни головой безпокоиться на счетъ молодаго человка. Но узнавъ, что Софи любитъ его, увидвъ, какъ она проливала слезы по немъ,— что было длать? Я тутъ же въ мысляхъ примирился съ Пикльсономъ и ршился быть справедливымъ ко всмъ.

Софи уже оставила молодаго человка, а мн, чтобы оправиться, требовалось нсколько минутъ. Молодой человкъ, съ закрытымъ рукою лицомъ, стоялъ, прислонясь къ другой сосн, которыхъ тутъ была цлая группа. Я дотронулся до его спины. Поднявъ голову и увидвъ меня, онъ сказалъ на язык глухонмыхъ:— не сердитесь!

— Да я и не сержусь, мой милый. Я вамъ другъ. Пойдемте со мною.

Я оставилъ его у нижней ступени моей походной библіотеки, а самъ забрался на верхъ. Софи утирала слезы.

— Ты плакала, мой другъ?

— Да, отецъ.

— О чемъ?

— Голова болитъ.

— Полно, не сердце ли болитъ?

— Я вамъ сказала, отецъ, что голова болитъ.

— Докторъ Мериголдъ долженъ прописать лекарство противъ этой болзни.

Она подняла книгу съ моими рецептами и подала ее мн съ принужденной улыбкой, но видя, что я не трогался съ мста и пристально смотрлъ на нее, она тихонько положила книгу, ея глаза выражали вниманіе.

— Тутъ нтъ необходимаго рецепта, Софи.

— Гд же онъ?

— А вотъ здсь!

Я ввелъ ея молодаго любовника, соединилъ ихъ руки и могъ произнесть только слдующія слова:— послдній рецептъ доктора Мериголда. Принимать въ теченіе всей жизни. И я выскочилъ изъ повозки. На свадьбу я нарядился во фракъ (синій съ свтлыми пуговицами), въ первый и послдній разъ, и самъ собственноручно передалъ Софи жениху. Насъ было всего трое, и еще джентльменъ, которому она была поручена въ послдніе два года. Вотъ карта свадебнаго обда въ походной библіотек: пастетъ изъ голубей, окорокъ ветчины, пара пулярокъ, съ соотвтственною зеленью. Лучшіе напитки. Я произнесъ имъ спичъ, джентльменъ тоже произнесъ спичъ, мы шутили и смялись, такъ- что празднество пролетло, какъ ракета. Во время пира я объяснилъ Софи, что походная библіотека останется моимъ пристанищемъ на всю жизнь, и что я сберегу вс ея книги въ настоящемъ ихъ вид до ея возвращенія или востребованія.— И такъ она отправилась въ Китай съ своимъ молодымъ супругомъ, разставанье было печальное и тяжелое. Мальчику, который находился при мн, я пріискалъ другое мсто, а самъ, какъ встарину, когда я лишился жены и дтища, таскался съ мста на мсто, похлопывая бичемъ надъ головой моей старой лошади.

Софи писала мн много писемъ, я тоже ей писалъ часто. Къ концу перваго года я получилъ письмо, написанное неровнымъ почеркомъ: — ‘неоцненный родитель, еще нтъ недли, какъ мн Богъ далъ премиленькую дочь, я такъ здорова, что мн позволили написать вамъ эти сроки. Дражайшій и лучшій отецъ, надюсь, что мое дитя не будетъ глухонмое, но этого пока еще не знаю’. Въ моемъ отвт, я коснулся этого вопроса, но такъ какъ Софи никогда не отвчала на него, то я понялъ, что онъ былъ грустенъ для нея, и потому никогда не повторялъ. Наша переписка продолжалась долгое время очень правильно, но наконецъ сдлалась нерегулярна, вслдствіе перемщенія мужа Софи на другое мсто, и вслдствіе моего всегдашняго передвиженія. Но все же мы не забывали другъ друга, въ этомъ я былъ совершенно увренъ, все равно, писали ли мы другъ къ другу, или нтъ.

Прошло пять лтъ съ мсяцами со времени отъзда Софи. Я оставался тмъ же, чмъ былъ прежде: царемъ всхъ дешевыхъ Джэковъ, и только сдлался популярне, нежели когда либо. Эту осень я торговалъ отличнйшимъ образомъ и двадцать третьяго декабря, тысяча восемьсотъ шестьдесятъ четвертаго года, увидлъ себя въ Уксбридж, въ графств Мидльсексъ, съ распроданнымъ до чиста товаромъ. Поэтому я отправился въ Лондонъ на старой лошади, на легк, провесть канунъ Рождества и Рождество Христово одиноко, у камина въ походной библіотек, а потомъ, купивъ надлежащее количество товара, продавать его и получать денежки.

Я не большой мастеръ стряпать и разскажу вамъ, что я при готовилъ себ къ обду наканун Рождества въ походной библіотек.— Во первыхъ, пуддингъ изъ бифштекса, пару почекъ и дюжину устрицъ, съ парою шампиньоновъ. Этотъ пудингъ иметъ свойство производить въ человк пріятное расположеніе духа и непріятное расположеніе къ двумъ нижнимъ пуговицамъ жилета. Пообдавъ и убравъ посуду, я уменьшилъ свтъ лампы, и прислъ къ камину, любуясь, какъ пламя освщало корешки книгъ моей Софи.

Книги Софи такъ живо напоминали ее самоё, что я ясно видлъ ея миленькое личико, а потомъ я задремалъ. Это и есть причина, почему Софи, съ глухонмымъ ребенкомъ на рукахъ, казалось, молча стояла близь меня во все время моего сна. Мн снилось, что я былъ въ пути, сбивался съ него, перебывалъ во всхъ мстахъ на свер и юг, восток и запад, при пріятныхъ и непріятныхъ втрахъ, тутъ и тамъ, и опять блуждалъ, по горамъ и по доламъ, все вдаль и вдаль, а она все-таки стояла близь меня, съ нмымъ ребенкомъ на рукахъ. Даже когда я проснулся, то Софи хотя и исчезла, но казалось какъ будто бы только сію секунду оставила мсто около меня.

Но вотъ я съ испугомъ вскочилъ отъ дйствительнаго звука, этотъ звукъ слышался на ступеняхъ повозки. Это были легкіе торопливые шаги дитяти, подымающагося вверхъ. Шаги эти были до того знакомы мн, что я такъ и думалъ, что увижу маленькое привидніе.

Но прикосновеніе дйствительнаго дитяти послышалось на наружной дверной ручк, ручка повернулась, дверь нсколько распахнулась и въ нее заглянуло настоящее дитя: миленькая, веселенькая, хорошенькая двочка съ большими черными глазками. Крошка глядла прямо на меня, сняла свою соломенную шляпку, изъ-подъ которой разсыпались густыя пряди темныхъ волосъ. Потомъ она раскрыла губки и тоненькимъ голосомъ произнесла:

— Ддушка!

— Боже мой! восклицаю я. Она можетъ говорить!

— Да, ддушка. И мн приказали спросить, не напоминаю ли я вамъ кого нибудь собою?

Еще минута и Софи повисла мн на ше вмст съ ребенкомъ, между тмъ какъ мужъ ея крпко жалъ мн руку, спрятавъ лицо свое, прошло нсколько времени, пока мы совершенно оправились, и я дйствительно слышалъ лепетъ прелестнаго дитяти, веселаго, живаго, бойкаго, хлопотливаго, внимательнаго, по лицу моему катились счастливыя, но съ тмъ вмст и грустныя слезы.

‘Современникъ’, No 2, 1865

OCR Бычков М. Н.

РЕЦЕПТЫ ДОКТОРА МЕРИГОЛДА.

Читайте также: