Станция Мегби, Диккенс Чарльз, Год: 1866 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 136 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА

КНИГА 19.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ къ журналу ‘ПРИРОДА И ЛЮДИ’
1909 г.

Станція Мегби.

Предписанія доктора Мэригольда.

Переводъ Е. М. Чистяковой-Веръ.

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ
М. А. Орлова.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Книгоиздательство П. П. Сойкина. Стремянная, собств. д. No. 12.

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Барбоксъ братья.

Барбоксъ-братья и К

Главная линія. Слуга на станціи Мегби

Боковая линія No 1. Сигнальный сторожъ

Боковая линія No 2. Машинистъ

Боковая линія No 3. Домъ Общества

Боковая линія No 4. Почтовый вагонъ

Боковая линія No 5. Инженеръ

СТАНЦІЯ МЕГБИ ¹).

¹) Диккенсъ написалъ серію этихъ разсказовъ, также какъ и ‘Предписанія доктора Мэригольда’, въ сотрудничеств съ другими писателями и писательницами: ему принадлежатъ четыре первыхъ разсказа, дальнйшіе написаны: Галидэемъ, Коллинзомъ, миссъ Стрэттонъ и миссъ Амели Эдуардсъ.

Барбоксъ братья.

— Кондукторъ, гд мы?

— На Мегби, сэръ!

— Здсь втрено?

— Да, по большой части, сэръ.

— Здсь мало удобствъ?

— Да, сэръ.

— Все еще идетъ дождь?

— Льетъ, сэръ.

— Откройте дверь, я хочу выйти здсь.

— Извольте, сэръ,— сказалъ кондукторъ, весь блествшій отъ дождя.

Глядя на окропленное слезами лицо своихъ часовъ при свт фонаря, онъ прибавилъ, когда путешественникъ выходилъ изъ вагона:— У васъ всего три минуты.

— Нтъ, больше, такъ какъ я не поду дальше.

— Кажется, у васъ былъ билетъ прямого сообщенія, сэръ?

— Да, но я пожертвую имъ. Мн нужно достать мой багажъ.

— Прошу васъ, пройдите къ багажному вагону, сэръ, и укажите ваши вещи. Будьте такъ добры, смотрите какъ можно внимательне. Нельзя терять ни минуты.

Кондукторъ быстро пошелъ къ вагону, пассажиръ за нимъ. Кондукторъ вошелъ въ вагонъ, путникъ заглянулъ туда же.

— Вотъ эти два большіе черные баула въ углу, тамъ, куда падаетъ свтъ вашей лампы.

— Какое на нихъ имя?

— Барбоксъ братья.

— Точно такъ. Одинъ, два, оба, все правильно.

Лампа задвигалась. Сигнальные фонари наверху перемнились. Локомотивъ крикнулъ. Поздъ ушелъ.

— Станція Мегби,— сказалъ путникъ и обими руками крпче затянулъ шерстяной шарфъ кругомъ своего горла.— Теперь три часа утра и бушуетъ непогода.

Онъ говорилъ съ собою, такъ какъ ему не съ кмъ было больше говорить. Впрочемъ, можетъ быть, если бы тутъ и былъ другой собесдникъ, онъ бы охотне обращался къ себ. Говоря съ собою, онъ говорилъ съ господиномъ лтъ около пятидесяти, посдвшимъ раньше времени, точно подернутый пепломъ брошенный костеръ. У него были спокойныя манеры, онъ задумчиво наклонилъ голову, голосъ его звучалъ тихо, точно выходя изнутри. Было очевидно, что онъ привыкъ быть наедин съ собою. Онъ стоялъ на унылой платформ и никто не обращалъ на него вниманія, кром дождя и втра. Эти сильные враги сдлали на него натискъ.

— Хорошо,— сказалъ онъ,— мн ршительно все равно, куда ни обратиться лицомъ.

Итакъ, онъ былъ на Мегби въ четвертомъ часу утра, въ бурю. Путникъ пошелъ туда, куда его гнала непогода. Конечно, онъ пошелъ по направленію втра, не потому, что не былъ въ состояніи противиться ему, такъ какъ, дойдя до конца крытаго дебаркадера (онъ очень длиненъ на Мегби) и посмотрвъ на темную ночь, среди мрака которой дико проносились невидимыя крылья бури, онъ повернулся и пошелъ въ трудную сторону, совершенно такъ же смло, какъ шелъ въ легкую. И вотъ спокойнымъ шагомъ путешественникъ сталъ ходить взадъ и впередъ по платформ.

Что онъ искалъ? Ничто! И находилъ то, что искалъ.

Въ глухую ночь станція Мегби полна мрачныхъ образовъ. Таинственные товарные позда покрыты длинными покровами, они скользятъ точно роковыя похоронныя процессіи, прячущіяся отъ малочисленныхъ зажженныхъ лампъ. Можно подумать, что ихъ грузъ достигъ тайной и преступной цли. На цлыя полмили точно сыщики тянутся платформы съ углемъ и останавливаются, когда останавливаются другіе вагоны, осаживаютъ, когда осаживаютъ другіе. Горячіе красные угли блестятъ внизу на темномъ пути. Кажется, будто тутъ горли огни пытки. Ухо раздираютъ свистки, ропотъ и визгъ. Можно подумать, что люди, подверженные пытк, терпятъ самыя страшныя мученія. Клтки съ желзными ршетками полны скота, рога исполинскихъ животныхъ запутаны, глаза остановились, ротъ каждаго словно замерзъ, по крайней мр, длинныя ледяныя сосульки (или что-то похоже на нихъ) висятъ съ губъ воловъ и быковъ. Въ воздух мелькаютъ непонятные знаки: красные, зеленые, блые. Землетрясеніе, громъ и молнія, въ Лондонъ пролетлъ экспрессъ. Затмъ все замолкло, успокоилось, кром втра и дождя, лампы потухли, станція Мегби умерла, завернувъ голову въ свою мантію, какъ Цезарь.

Запоздалый путешественникъ ходилъ взадъ и впередъ по платформ, и вотъ мимо него прошелъ призрачный поздъ — поздъ жизни. Онъ вышелъ изъ какой-то неосязаемой глубокой выемки, или изъ чернаго туннеля. Его никто не звалъ, никто не ждалъ, онъ тихо незамтно подкрался, прошелъ мимо путника и скрылся во тьм. На платформ осталась вереница образовъ: ребенокъ, не знавшій дтства, матери и отца, юноша, сознавшій, что у него нтъ имени, и человкъ, котораго гнало нелюбимое насильно навязанное ему дло, человкъ, котораго обманулъ другъ и когда-то любимая женщина. Съ трескомъ и шумомъ за нимъ гнались тяжелыя заботы и мрачныя, тусклыя мысли, огромныя разочарованія, монотонные годы, долгія лишенія, одиночество…

— Ваши, сэръ?

Путникъ отвелъ глаза отъ пустого пространства, въ которое они были устремлены и вздрогнулъ отъ неожиданности, а, можетъ быть, и отъ того, что вопросъ нечаянно пришелся кстати.

— О, я мысленно былъ далеко въ эту минуту. Да, да, эти два сундука мои. Вы носильщикъ?

— Да, я получаю жалованье носильщика, но я ‘Лампы’.

Путешественникъ немного смутился.

— Что вы такое?

— ‘Лампы’, сэръ,— отвтилъ собесдникъ путешественника и въ вид дальнйшаго поясненія показалъ масляную тряпку.

— Да, конечно, конечно! Есть здсь ресторанъ или гостинница?

— На станціи нтъ, сэръ. У насъ буфетъ, но…

‘Лампы’ очень серьезно посмотрлъ и въ предостереженіе покачалъ головой, точно говоря:— но ваше счастье, что онъ не открытъ.

— Вы не могли бы его рекомендовать, если бы въ него имлся доступъ?

— Извините, если бы что?..

— Если бы онъ былъ отпертъ?

— Я, какъ слуга общества, получающій жалованье, не смю выражать своего мннія относительно того, что принадлежитъ обществу, кром ламповаго масла и тряпокъ,— прибавилъ онъ конфиденціально,— но, говоря, какъ человкъ, я бы не посовтовалъ моему отцу (оживи онъ снова) пойти и попробовать, какъ съ нимъ будутъ обращаться въ буфет. Нтъ, говоря, какъ человкъ, не посовтовалъ бы!

Путешественникъ кивнулъ головой, какъ бы убдившись.

— Я могу отправиться въ городъ. Есть здсь городъ?

Путешественникъ (хотя, но сравненію съ другими путешественниками, его можно было бы назвать домосдомъ), какъ и большинство людей, что проносились черезъ разъздъ на крыльяхъ пара и желза, и раньше бывалъ на станціи Мегби, ни разу, если можно такъ выразиться, не высадившись здсь на берегъ.

— О, да, здсь есть городъ, сэръ. Во всякомъ случа, нашъ городъ достаточно великъ, чтобы въ немъ остановиться. Но,— прибавилъ ‘Лампы’, смотря по направленію взгляда путешественника, обратившаго взоръ на свой багажъ,— но теперь глухое время, ночи, самое глухое время. Я могъ бы сказать самое, самое могильное время.

— Нтъ носильщиковъ?

— Да, видите ли,— таинственно отвтилъ ‘Лампы’,— они обыкновенно уходятъ, когда потухнетъ газъ. Это ужъ такъ заведено. Они, вроятно, просмотрли васъ, такъ какъ вы уходили на самый дальній конецъ платформы, но минутъ черезъ двнадцать онъ можетъ придти.

— Кто можетъ придти?

— Трехчасовой, сорокъ второй, сэръ, онъ уходитъ на боковой путь и ждетъ, пока не пройдетъ десятый съ тои стороны, а потомъ,— тутъ лучъ надежды разлился по лицу ламповщика,— онъ длаетъ все, что въ его власти.

— Мн врядъ ли удастся понять это устройство.

— Сомнваюсь, чтобы кто-либо понялъ это. Онъ парламентскій сэръ, парламентскій или скирессіонный…

— Вы хотите сказать, экскурсіонный.

— Да, это такъ, сэръ, парламентскій или скирессіонный, по большей части уходитъ на запасный путь, но въ случа нужды его присвистываютъ на главный путь и онъ…— лицо ламповщика снова вспыхнуло, казалось, онъ надялся на самый лучшій исходъ,— и онъ длаетъ все, что въ его силахъ.

Вслдъ затмъ ‘Лампы’ объяснилъ, что посильщики, которые должны присутствовать при появленіи парламентскаго позда, конечно, вернутся, когда снова засвтятъ газъ. Если господину не очень будетъ непріятенъ запахъ ламповаго масла, не согласится ли онъ войти погрться въ маленькую комнату ламповщика? Джентльмэну было очень холодно, и онъ сейчасъ же согласился на это предложеніе. Въ маленькой просаленной масломъ каморк ‘Лампъ’ пахло точно въ кают китоловнаго корабля. Но въ заржавленномъ очаг за ршеткой горлъ яркій огонь и на полу стояла деревянная подставка съ заправленными зажженными лампами, готовыми отправиться въ вагоны на службу. Он составляли блестящее зрлище. Ихъ свтъ и теплота длали понятнымъ, почему въ эту комнату люди любили заходить, а очевидно, въ ней часто бывалъ народъ. Это доказывало множество отпечатаютъ вельветиновыхъ штановъ на скамь у огня и множество круглыхъ пятенъ и стертыхъ мстъ на смежной стн. На неопрятныхъ полкахъ стояло множество лампъ и масляныхъ кувшиновъ и лежала цлая пахучая коллекція тряпокъ, сильно напоминавшихъ носовые платки большого семейтва ‘Лампъ’.

Когда Барбоксъ-братья (мы будемъ такъ называть путешественника, вслдствіе того, что эти слова стояли на его багаж) слъ на скамью и, снявъ перчатки, сталь грть руки у огня, онъ взглянулъ на маленькій залитый чернилами пюпитръ, до котораго дотронулся его локоть. На доск лежало нсколько лоскутковъ грубой бумаги и захватанное стальное перо, въ очень жалкомъ вид. Посмотрвъ на листы, Барбоксъ невольно обернулся къ своему хозяину и сказалъ нсколько рзко: — Вы же не поэтъ!

Ламповщикъ, конечно, по наружности не походилъ на поэтовъ, онъ стоялъ и теръ свой носъ такимъ пропитаннымъ масломъ платкомъ, что можно было подумать, что онъ ошибся и вытеръ имъ одну изъ своихъ лампъ. ‘Лампы’ быль сухощавъ, на видъ ему казалось приблизительно столько же лтъ, сколько Барбоксу, вс его черты тянулись кверху, точно ихъ привлекали за собой корни волосъ. Цвтъ его лица отличался странной прозрачностью и блескомъ, вроятно, потому, что онъ вчно имлъ дло съ масломъ, его сдые волосы, обстриженные коротко, стояли совершенно прямо, точно какой-то магнитъ притягивалъ ихъ вверхъ, а потому его голова довольно сильно походила на свтильню лампы.

— Впрочемъ, это меня не касается,— замтилъ Барбоксъ-братья,— я сдлалъ дерзкое замчаніе. Будьте чмъ вамъ угодно!

— Сэръ,— проговорилъ ‘Лампы’, точно извиняясь,— многіе бываютъ тмъ, чмъ имъ не нравится быть.

— Я это знаю лучше, чмъ кто бы то ни было,— со вздохомъ сказалъ его собесдникъ.— Я всю жизнь былъ тмъ, чмъ мн не нравилось быть.

— Я написалъ маленькія комическія псни…

Барбоксъ-братья взглянулъ на него очень неодобрительно.

— Я сталъ сочинять маленькія комическія псни и, что было еще трудне, сталъ ихъ пть,— продолжалъ ‘Лампы’,— право, помимо моего желанія.

Не одно масло, а что-то еще засіяло въ глазахъ ламповщика. Барбоксъ-братья нсколько смутился и отвелъ взглядъ отъ его лица. Барбоксъ посмотрлъ на огонь и поставилъ ногу на верхнюю перекладину ршетки камина.

— Зачмъ же вы ихъ сочиняли?— спросилъ онъ посл короткаго молчанія довольно отрывисто, но мягче, чмъ прежде.— Если вамъ не было нужно ихъ сочинять, почему же вы ихъ сочинили? Гд вы ихъ пли? Въ трактир?

На это ‘Лампы’ далъ странный отвтъ: ‘У кровати’.

Путешественникъ смотрлъ на него, ожидая объясненія, но въ эту минуту соединительная станція Мегби проснулась, задрожала, ея газовые глаза открылись.

— Онъ вышелъ,— съ волненіемъ произнесъ ламповщикъ.— Въ его власти иногда больше, иногда меньше, но сегодня онъ пойдетъ, клянусь святымъ Георгіемъ.

Вскор слова ‘Барбоксъ-братья’, начертанныя блыми буквами на двухъ черныхъ поверхностяхъ сундуковъ, катились на тачк по молчаливой улиц. Ихъ владлецъ полчаса мерзъ на мостовой, пока носильщикъ стучался въ дверь гостиницы. Наконецъ онъ разбудилъ весь городъ, а потомъ и гостиницу. Барбоксъ ощупью пробрался по закрытому дому, ощупью же легъ въ постель, которая точно нарочно была остужена для него.

II.

— Вы помните меня, м-ръ Юнгъ Джаксонъ?

— Если я помню что-либо, то именно васъ. Вы мое первое воспоминаніе. Вы мн сказали мое имя, вы мн сказали, что ежегодно двнадцатаго декабря наступаетъ ужасная годовщина, называемая днемъ моего рожденія. Полагаю, что послднее сообщеніе было правдиве перваго.

— На что я похожу, м-ръ Юнгъ Джаксонъ?

— Вы похожи на изморозь, лежащую цлый годъ. Вы — женщина съ рзкими чертами лица, съ тонкими губами. Вы никогда не измняетесь, вы властолюбивы, вмсто лица у васъ восковая маска. По моему, вы походите на дьявола, и особенно вы походили на него, когда учили меня закону Божію, такъ какъ изъ-за васъ я началъ ненавидть религію.

— Помните вы меня, м-ръ Юнгъ Джаксонъ?— съ другой стороны звучитъ другой голосъ.

— Да, сэръ, помню, всегда вспоминаю о васъ съ благодарностью. Вы были лучомъ надежды, вы были честолюбіемъ моей жизни, когда я, слушая ваши лекціи, думалъ, что мн удастся сдлаться великимъ цлителемъ, я бывалъ почти счастливъ, несмотря на то, что я все еще жилъ въ одномъ дом съ этой ужасной маской, несмотря на то, что каждый день молча лъ и пилъ, глядя на ея восковыя черты. Да, это было каждый день, съ тхъ поръ какъ я себя помнилъ до самаго окончанія моего ученія.

— На что я похожу, Юнгъ Джаксонъ?

— На высшее существо, на природу, начинающую открывать свои тайны. Я вспоминаю, какъ вы говорили, а вс мы, вся толпа молодыхъ людей, молча слушали васъ, оживляясь отъ вашего присутствія, отъ вашей мудрости и познаній. Вы вызывали на моихъ глазахъ единственныя радостныя слезы.

— Вы помните меня, мистеръ Юнгъ Джаксонъ?— снова раздается оскорбительный голосъ, звучащій совсмъ съ противоположной стороны.

— Слишкомъ хорошо. Однажды вы явились ко мн точно привидніе и объявили, что мои жизнь должна совершенно измниться. Вы указали мн, какое мсто долженъ я занять на галере Барбоксовъ-братьевъ (когда жили они и жили ли когда-либо — мн неизвстно, когда я нагнулся, надъ весломъ галеры существовало только ихъ имя). Вы научили меня, что мн слдовало длать, объяснивъ всю прелесть этого труда. Потомъ черезъ нсколько лтъ вы явились ко мн и велли мн ставить мою подпись за фирму, потомъ вы объявили мн, что я сталъ компаньономъ, еще черезъ нсколько лтъ вы назвали меня главою фирмы. Я больше не знаю ничего о ней или о себ.

— На что я похожъ мистеръ Юнгъ Джаксонъ?

— Вы похожи на моего отца, иногда мн кажется, что вы достаточно жестоки и холодны, чтобы воспитать непризнаннаго сына такимъ образомъ, какимъ воспитали меня. Я такъ и вижу вашу сухую фигуру, вашъ закрытый коричневый сюитъ и опрятный каштановый парикъ. Вы тоже до самой смерти носили на лиц восковую маску. Вы никогда не снимали ея, она никогда не падала съ вашего лица. Больше я ничего о васъ не знаю.

Путешественникъ говорилъ самъ съ собой, стоя утромъ у окна гостиницы подобно тому, какъ онъ говорилъ съ собою на станціи ночью. И какъ тогда, ночью, онъ казался человкомъ, посдвшимъ раньше времени, напоминавшимъ костеръ, брошенный и покрывшійся золой, такимъ онъ казался и теперь при солнечномъ свт. Его пепельно-сдые волосы напоминали костеръ, потускнвшій при блеск дня.

Фирма Барбоксъ-братья была отпрыскомъ или неправильной втвью нотаріальнаго и маклерскаго дерева. Задолго до времени Джаксона фирма заслужила репутацію притснительницы, репутація эта пала и на него. Онъ незамтно сдлался владльцемъ мрачнаго логова въ углу двора на Ломбардской улиц, на угрюмыхъ окнахъ его конторы надпись: ‘Барбоксъ-братья’ много лтъ ежедневно затемняла для него видъ неба, такъ же нечувствительно для себя онъ сдлался и лицомъ, записаннымъ въ хроник недоврія, человкомъ, о которомъ говорили, что ему необходимо захватывать въ свои руки каждое дло, попадавшее къ нему, человкомъ, на слова котораго нельзя полагаться безъ росписки, которому вс соучастники его длъ не довряли. Такое мнніе явилось не вслдствіе его собственныхъ дяній. Казалось, будто настоящій первый Барбоксъ разостлался по полу конторы, во сн вселился въ Джаксона и такимъ образомъ совершилъ обмнъ душъ. Это сознаніе и то, что единственная женщина, которую онъ когда-либо любилъ, обманула его, единственный другъ, измнивъ ему, женился на ней, довершило дло, начатое его воспитаніемъ. Онъ со стыдомъ опустилъ голову, согнулся подъ тяжестью вншняго вида Барбоксовъ и не поднимался больше. Но онъ, наконецъ, ршилъ избавиться, сломалъ то весло, надъ которымъ сгибался такъ долго, изрубилъ галеру и утопилъ ее. Онъ не далъ старому привычному длу уйти отъ себя, онъ самъ первый отошелъ отъ него. У него было достаточно средствъ къ жизни (хотя и не слишкомъ много). Онъ стеръ названіе фирмы ‘Барбоксъ-братья’ со страницъ конторской книги почтъ и съ лица земли, отъ фирмы не осталось ничего, кром словъ ‘Барбоксъ-братья’ на двухъ черныхъ баулахъ.

— Нужно вдь имть имя для обихода, чтобы люди могли повторять его,— объяснялъ онъ главной улиц Мегби черезъ окно гостиницы.— А эта фамилія, по крайней мр, когда-то была настоящей. Юнгъ {Игра словъ. Joung — имя, young — молодой.} Джаксонъ? Вдь въ этомъ имени звучитъ печальная насмшка для стараго Джаксона.

Онъ надлъ шляпу и вышелъ на улицу какъ разъ въ ту минуту, когда по противоположной ея сторон проходилъ человкъ, съ ногъ до головы одтый въ вельветинъ. Онъ несъ свой обдъ въ маленькомъ узелк, если бы обдъ былъ и побольше, даже и тогда этого человка нельзя было бы заподозрить въ обжорств. Онъ шелъ къ станціи большими шагами.

— Вотъ ‘Лампы’,— сказалъ Барбоксъ-братья,— и… между тмъ… Смшно, конечно, что такой серьезный, замкнутый человкъ, мене чмъ три дня тому назадъ бросившій рутину труда, стоялъ на улиц, потирая подбородокъ и лобъ, и серьезно размышлялъ о комическихъ псенкахъ.

— У постели,— прошепталъ Барбоксъ-братья.— Онъ ихъ поетъ у постели. Почему у постели? Можетъ быть, вотъ что: онъ напивается. Если онъ напивается, это неудивительно, но это не мое дло. Посмотримъ. Соединительная станція Мегби… Мегби! Куда я отправляюсь потомъ? Когда я вчера проснулся посл неудобнаго сна въ вагон, мн пришли въ голову, что отсюда я могу отправиться, куда мн вздумается, и это врно. Куда я поду? Пойду и при дневномъ свт посмотрю на пунктъ соединенія желзныхъ дорогъ. Мн не зачмъ торопиться и одна линія можетъ мн понравиться съ виду больше, нежели другая.

Но въ Мегби сходилось множество линій. Глядя сверху, съ моста соединительной станціи, можно было подумать, что вс эти стремившіяся къ одному центру дороги составляли выставку работъ необыкновенныхъ земляныхъ пауковъ, ткавшихъ сталь. Потомъ столько линій странно перескали другъ друга, изгибались, что глазъ невольно терялъ ихъ. Нкоторые изъ путей словно стремились съ твердымъ намреніемъ пройти пятьсотъ миль и вдругъ внезапно останавливались передъ какой-нибудь незначительной преградой и свертывали въ мастерскую. Многія линіи, точно опьяненные люди, шли нсколько времени совершенно прямо и вдругъ длали поворотъ и возвращались къ своему началу. Иныя были переполнены платформами съ углемъ, запружены платформами съ боченками или балластомъ, нкоторыя отведены для какихъ-то вещей, похожихъ на огромныя стальныя катушки. Одн изъ линій ярко блестли, а другія были запылены, засыпаны золой и завалены пустыми тачками, поднимавшими кверху свои рукоятки, тачки эти походили на своихъ владльцевъ во время отдыха. Но было ршительно никакой возможности разобраться въ путаниц линіи. Барбоксъ-братья, недоумвая, стоялъ на мосту, онъ правой рукой потиралъ на лбу морщины, умножавшіяся по мр того, какъ онъ смотрлъ внизъ. Можно было подумать, что отпечатки желзнодорожныхъ рельсъ ложились на его лицо, какъ фотографическое изображеніе на чувствительную пластинку. Вдали послышался звонъ, свистки, потомъ изъ виднвшихся сверху будочекъ высунулись кукольно-крошечныя головки людей и снова спрятались. Удивительныя деревянныя бритвы, висвшія наверху столбовъ, начали разскать атмосферу. Множество локомотивовъ задвигалось въ разныхъ направленіяхъ, они стали кричать. На одномъ изъ путей появился поздъ, на другомъ два, но они не вошли подъ навсъ, а остановились снаружи. Потомъ выкатились куски поздовъ. Локомотивы взяли каждый по обрывку позда и убжали съ ними.

— Ну, мн не стало ясне, куда бы отправиться! Но я не тороплюсь. Не зачмъ ршать сегодня же или завтра, или посл завтра куда хать.

Какъ-то случайно (а, можетъ быть, и умышленно) Барбоксъ направился къ платформ, на которую онъ ночью сошелъ изъ позда, къ комнатк ламповщика, но ‘Лампы’ не былъ тамъ. Пара вельветиновыхъ плечъ опиралась о то мсто на стн, гд виднлось столько слдовъ отъ нихъ, но больше въ комнат не было ни души. Возвратясь снова на станцію, Барбоксъ-братья узналъ, почему комната пуста: онъ увидалъ ‘Лампы’ на противоположной сторон дебаркадера. ‘Лампы’ шелъ вдоль позда, переходя отъ одного вагона къ другому и подхватывалъ на-лету своихъ горящихъ однофамильцевъ, которыхъ бросалъ ему изъ вагоновъ его помощникъ.

Онъ занятъ. Сегодня у него мало времени сочинять или пть комическія псни, наврное!

Барбоксъ направился въ поля, онъ шелъ недалеко отъ большого желзнодорожнаго пути. Ему была видны и другія линіи.

‘Мн начинаетъ казаться,— подумалъ Барбоксъ-братья, оглядываясь кругомъ,— что лучше всего ршить вопросъ съ этого пункта. Я могу выбрать ту или другую пару рельсъ, которая мн больше приглянется. Тутъ он уже не путаются и идутъ каждая своей дорогой.

Онъ сталъ подниматься по отлогому, довольно большому холму. Нсколько коттэджей было разбросано по его склонамъ. Барбоксъ оглянулся кругомъ. Такъ смотрть можетъ только очень сдержанный человкъ, который никогда въ жизни не обращалъ вниманія на окружающую его преграду и людей. Вдругъ Барбоксъ увидлъ шесть или семь маленькихъ дтей, которыя толпились и весело кричали, выбгая изъ одного изъ коттэджей, они разсялись въ разныя стороны. Но передъ тмъ, чтобы убжать, каждый изъ нихъ останавливался у садовой калитки, оборачивался къ домику и посылалъ воздушный поцлуй чьему-то лицу, виднвшемуся въ верхнемъ окн. Впрочемъ, верхнее окно помщалось довольно низко, потому что въ коттэдж былъ всего одинъ этажъ въ одну комнату надъ землей.

Конечно, ничего особеннаго не было въ томъ, что дти посылали поцлуи, но было замчательно то, что они посылали свои привтствія лицу, лежавшему на подоконник открытаго окна и обращенному къ нимъ въ горизонтальномъ положеніи, очевидно, только одному лицу. Барбоксъ снова взглянулъ на окно и разсмотрлъ очень худенькое, но очень свжее лицо, оно прислонялось одной щекой къ подоконнику. На этомъ нжномъ двическомъ или женскомъ лиц играла улыбка. Длинные блестящіе каштановые волосы, которые сдерживала голубая легкая повязка, обрамляли его, концы повязки были завязаны подъ подбородкомъ.

Барбоксъ-братья прошелъ мимо дома, повернулъ назадъ и снова прошелъ мимо окна, застнчиво взглянувъ вверхъ. Перемны не произошло. Онъ поднялся по извилистой боковой дорожк наверху холма, по откосу котораго ему, по настоящему, слдовало бы спуститься, и, не упуская коттэджей изъ виду, пошелъ въ нкоторомъ разстояніи отъ нихъ такъ, чтобы еще разъ выйти на главную дорогу и снова пройти мимо заинтересовавшаго его домика. Лицо все попрежнему лежало на подоконник, но не такъ сильно наклонялось въ его сторону, какъ прежде. Теперь Барбоксъ видлъ еще дв нжныя ручки, которыя, казалось, играли на какомъ-то музыкальномъ инструмент, между тмъ изъ окна не слышалось ни звука.

— Разъздъ Мегби, вроятно, самое сумасшедшее мсто въ цлой Англіи,— сказалъ Барбоксъ-братья, спускаясь съ холма.— Прежде всего я встртилъ здсь носильщика, сочиняющаго комическія псни, чтобы пть ихъ у постели, затмъ вижу лицо и дв руки, которыя играютъ на музыкальномъ нмомъ инструмент.

Стоялъ прекрасный свтлый день, это было въ начал ноября. Свжій чистый воздухъ вливалъ въ человка бодрость и силу. Ландшафтъ блестлъ богатыми прекрасными красками. На двор Ломбардской улицы вс тоны казались срые и тусклые, когда погода повсюду бывала очень свтла, жители этого двора наслаждались цвтомъ соли, смшанной съ перцемъ, но обыкновенная ихъ тяжелая атмосфера была цвта аспидной доски или табачнаго дыма.

Барбоксу такъ понравилась прогулка, что на слдующій день онъ повторилъ ее. Онъ пришелъ къ маленькому домику немножко раньше, нежели наканун, внутри его дти пли и хлопали въ тактъ ручками.

‘Опять не слышно, чтобы играли на инструмент,— подумалъ онъ, прислушиваясь за угломъ.— А между тмъ, проходя, я видлъ играющія руки. Что поютъ дти? Господи Боже мой, не могутъ же они пть таблицу умноженія!’

А между тмъ они пли именно таблицу умноженія и притомъ очень весело. У таинственнаго лица былъ и голосъ, который руководилъ дтьми и, въ случа нужды, поправлялъ ихъ. Голосъ звучалъ восхитительно музыкально. Наконецъ, пніе прекратилось, послышалось бормотаніе молодыхъ голосовъ, затмъ снова раздалась псенка. Барбоксь разслышалъ, что въ ней говорилось о ноябр мсяц, о томъ, надъ чмъ теперь работаютъ земледльцы въ поляхъ и на фермахъ. Послышался шумъ маленькихъ ножекъ, толпа дтей съ крикомъ выбжала на улицу, какъ наканун. Тоже, какъ наканун, у садовой ршетки они остановились и посылали воздушные поцлуи, очевидно, лицу, виднвшемуся на подоконник. Барбоксъ-братья не могъ видть его изъ-за угла. Когда дти разбжались, онъ загородилъ дорогу маленькому запоздавшему мальчику съ загорлымъ личикомъ и гладкими волосами. Барбоксъ сказалъ:

— Поди сюда, малютка, скажи мн, чей это домъ?

Ребенокъ заслонилъ глаза своей загорлой рукой, наполовину изъ застнчивости, наполовину готовясь защищаться, и отвтилъ, выглядывая изъ-за локтя.

— Фебе.

Почти такъ же конфузясь, какъ ребенокъ, Барбоксъ-братья продолжалъ:— А кто такое Фебе?

Ребенокъ отвтилъ:— Фебе, конечно, Фебе.

Маленькій наблюдатель пристально вглядлся въ своего собесдника, очевидно, сдлалъ ему нравственную оцнку и понялъ, что ему не зачмъ быть слишкомъ на-сторож. Мальчикъ заговорилъ съ Барбоксомъ, какъ съ человкомъ, не привыкшимъ вести свтскій разговоръ.

— Фебе,— сказалъ мальчикъ,— никмъ и не можетъ быть другимъ, какъ Фебе. Разв не такъ?

— Я думаю.

— Хорошо,— продолжалъ мальчикъ.— О чемъ же вы спросили меня?

Ршивъ, что будетъ благоразумне измнить предметъ разговора, Барбоксъ-братья началъ съ другой стороны:

— Что вы длаете въ той комнат, гд открыто окошко?

— Тамъ кола,— сказалъ ребенокъ.

— Что?

— К-о-о-ла,— повторилъ мальчикъ громче, растягивая слово съ большимъ одушевленіемъ и пристально глядя на собесдника, казалось, мальчикъ хотлъ сказать: ‘Что проку въ томъ, что вы выросли большимъ, если вы такой оселъ, что меня не понимаете?’

— Да, школа, школа!— понялъ Барбоксъ-братья.— Да, да, и Фебе учитъ васъ?

Мальчикъ кивнулъ головой.

— Славный мальчикъ.

— Вы находите?— спросилъ ребенокъ.

— Да. Что ты сдлаешь съ двумя пенсами, если я ихъ теб дамъ?

— Истрачу.

Поразительная быстрота отвта не дала Барбоксу точки опоры, потому онъ очень медленно досталъ изъ кармана два пенса и ушелъ, чувствуя себя очень приниженнымъ.

Проходя мимо домика, онъ увидалъ лицо на подоконник и сдлалъ движеніе, бывшее не кивкомъ, не поклономъ и не отступленіемъ на шагъ, а чмъ-то среднимъ между всмъ этимъ. Глаза страннаго лица взглянули на него не то съ удивленіемъ, не то съ лаской, губы скромно произнесли:— Добрый день, сэръ.

‘По моему мннію, мн слдуетъ пожить въ Мегби,’— очень серьезно подумалъ Барбоксъ-братья, возвращаясь къ себ домой и остановившись на томъ мст, съ котораго были видны желзнодорожные пути, бжавшіе въ различныя стороны.

‘Я до сихъ поръ не могу ршить, какую желзную дорогу избрать. Право, мн нужно немножечко привыкнуть къ разъзду Мегби, а потомъ ужъ ршиться’.

Вернувшись въ гостиницу, онъ объявилъ, что пока остается. Барбоксъ пошелъ вечеромъ изучать разъздъ, потомъ съ этой же цлью вернулся на станцію утромъ, вечеромъ, утромъ и еще вечеромъ и утромъ. Онъ ходилъ на станцію, смшивался съ толпой, смотрлъ на желзнодорожные пути и скоро началъ интересоваться приходомъ и уходомъ поздовъ. Сперва онъ часто заглядывалъ въ маленькую комнатку ‘Лампъ’, но того никогда не бывало дома. Иногда въ пахнувшей масломъ комнатк Барбоксъ видлъ одну или дв пары вельветиновыхъ плечей подл огня, иногда въ соприкосновеніи со складнымъ ножомъ, хлбомъ и мясомъ. Но на вопросъ Барбокса: Гд ‘Лампы’? ему всегда отвчали: ‘На той сторон линіи’, или: ‘Часъ его смны’, иногда его знакомили съ другимъ ламповщикомъ.

Нельзя сказать, чтобы Барбоксу безумно хотлось видть ‘Лампы’, онъ хладнокровно переносилъ свое разочарованіе. Барбоксъ усердно изучалъ станцію Мегби, но это не мшало ему гулять. Напротивъ, онъ гулялъ каждый день и всегда по одной и той же дорог. Къ несчастію, наступила холодная и дождливая погода. Окно никогда не растворялось.

III.

Прошло нсколько дней, снова потянулся рядъ свтлыхъ, здоровыхъ осеннихъ дней. Была суббота, окно стояло открытымъ, дти ушли и не удивительно, такъ какъ Барбоксъ терпливо выждалъ, чтобы домикъ опустлъ.

— Добрый день,— сказалъ онъ, обращаясь къ лицу въ окн, и на этотъ разъ положительно снялъ шляпу.

— Добрый день, сэръ.

— Я радъ, что вы снова можете смотрть на голубое небо.

— Благодарю васъ, сэръ. Вы очень добры.

— Мн кажется, вы, къ сожалнію, больны?

— Нтъ, сэръ, я здорова.

— Но разв вы не всегда лежите?

— О, да, я всегда лежу, потому что не могу сидть, но я не больна.

Смющіеся глаза, казалось, говорили, что она наслаждалась его ошибкой.

— Не угодно ли вамъ войти ко мн, сэръ? Изъ этого окна чудный видъ, и вы увидите, что мн не можетъ быть худо, считаю долгомъ сказать это, такъ какъ вы были настолько добры, что подумали обо мн.

Она сказала это, чтобы помочь Барбоксу, такъ какъ было ясно, что онъ стоитъ, нершительно положивъ руку на затворъ калитки, и не знаетъ, что ему длать, хотя, очевидно, желаетъ войти. Приглашеніе ободрило Барбокса, онъ пошелъ на зовъ.

Стны чистенькой, но низкой комнатки были окрашены блой краской. Единственная ея обитательница лежала на снжно-блой постели, стоявшей на одномъ уровн съ окномъ. Лежавшая была одта въ свтло-голубое платье того же цвта, какъ и легкая повязка, сдерживавшая ея волосы, а потому она казалась фантастическимъ видніемъ, лежавшимъ среди облаковъ. Барбоксъ почувствовалъ, что Фебе инстинктивно угадала въ немъ по привычк молчаливаго сосредоточеннаго человка. Ему стало легче, когда онъ замтилъ, что она такъ просто поняла это. Тмъ не мене какая-то боязнь сковала его, когда онъ дотронулся до ея руки и слъ подл ея кровати.

— Теперь я вижу,— началъ онъ далеко не плавно,— чмъ вы занимаете ваши руки. Видя васъ только съ дороги, я думалъ, что вы играете на какомъ-то инструмент.

Фебе очень ловко плела кружева. У нея на груди лежала подушечка, ея руки двигались такъ быстро, что это и обмануло Барбокса, когда онъ видлъ ее съ дороги.

— Странно,— отвтила она со свтлой улыбкой.— Представьте, вдь, я и сама часто воображаю, что я играю, когда работаю.

— Вы знаете музыку?

Она покачала головой.

— Мн кажется, я бы могла играть, если бы у меня былъ инструментъ, который былъ бы для меня такимъ же удобнымъ, какъ подушка для кружевъ. Но, вроятно, я ошибаюсь. Во всякомъ случа я никогда не узнаю, такъ ли это.

— У васъ музыкальный голосъ. Простите меня, я слышалъ какъ вы пли.

— Съ дтьми,— сказала она и слегка покраснла.— Да, я пою съ милыми дтками, если можно назвать это пніемъ.

Барбоксъ-братья взглянулъ на дв маленькія скамейки, стоявшія въ комнат, и прибавилъ, что она, вроятно, любитъ дтей и знакома съ новыми системами преподаванія.

— Я ихъ очень люблю,— сказала Фебе, покачивая головой,— но я не знаю ничего о преподаваніи, мн просто интересно заниматься, съ дтьми, и я съ наслажденіемъ учу ихъ. Можетъ быть, вы слышали, какъ мои ученики пли какой нибудь изъ уроковъ, и это ввело васъ въ заблужденіе и вы вообразили, что я хорошая учительница? А, я такъ и думала! Нтъ, я просто слышала и читала объ этой систем. Мн показалось, что мило и весело пть уроки, вдь такъ прелестно, чтобы они учились и пли въ одно и то же время, словно маленькіе веселые реполовы. Я стала ихъ учить по своему. Мн незачмъ говорить вамъ, сэръ, что у меня очень маленькая школа,— прибавила она, взглянувъ на скамейки.

Ручки Фебе все время плели кружева. Она продолжала свое дло, и такъ какъ движеніе коклюшекъ и ихъ звонъ могли до извстной степени замнять разговоръ, Барбоксъ нсколько времени молча смотрлъ на Фебе. Онъ ршилъ, что ей было около тридцати лтъ. Въ ея прозрачномъ личик и ея блестящихъ глазахъ крылось очарованіе, въ нихъ не было пассивнаго подчиненія судьб, нтъ, они сіяли дятельной, веселой ясностью. Даже ея ручки, которыя, казалось, могли бы требовать къ себ сожалнія, благодаря своей тонкости, исполняли работу такъ весело, бодро, мужественно, что всякое состраданіе становилось ненужнымъ, неумстнымъ, дерзкимъ.

Барбоксъ увидалъ, что глаза Фебе поднялись на окно, и взглянулъ въ окно со словами:

— Дйствительно, чудный видъ.

— Очень красиво, сэръ. Иногда мн начинало хотться ссть, чтобы посмотрть, каковъ будетъ видъ, когда я взгляну въ окно, выпрямивъ голову. Но я подавляла это неразумное желаніе: картина не можетъ быть лучше той, которую я вижу лежа.

Глаза Фебе смотрли вдаль и въ нихъ свтилось восторженное восхищеніе и радость. Ни слда сознанія того, чего она лишена, не было въ ея лиц.

— А эти дорожныя нити! Клубы дыма и пара, быстро проносящіеся, оживляютъ для меня пейзажъ,— продолжала она.— Глядя на нихъ, я думаю о тхъ людяхъ, которые здятъ въ различныя мста по своей вол, ради дла или удовольствія. мн чудится, что клубы дыма говорятъ мн, что они дйствительно дутъ въ данную минуту, мн кажется тогда, что я въ обществ, если въ эту минуту я хочу быть въ обществ. Тамъ на Мегби большой узелъ дорогъ. Я не могу его видть изъ-за холма, но часто слышу его жизнь и всегда помню о томъ, что онъ тамъ. Мн представляется, что посредствомъ Мегби со мною какимъ-то таинственнымъ образомъ соединяется Богъ всть сколько мстъ и предметовъ, которыхъ я никогда не увижу.

Барбоксъ-братья со стыдомъ подумалъ о томъ, что разъздъ Мегби могъ бы и его соединить съ чмъ-либо, что онъ никогда не видывалъ.

— Да,— сказалъ онъ принужденно,— вы правы.

— Итакъ, вы видите,— продолжала Фебе,— я совсмъ не калка, какъ вы думали, и мн очень хорошо.

— У васъ счастливый характеръ,— сказалъ Барбоксъ-братья, точно слегка извиняясь за то, что у него самого характеръ совсмъ другого рода.

— Ахъ, вы бы должны были познакомиться съ отцомъ,— отвтила она.— Вотъ у него такъ дйствительно-счастливый характеръ. Ничего, сэръ,— прибавила она, видя, что ея гость смутился, заслышавъ шумъ шаговъ по лстниц и боясь, чтобы его не сочли навязчивой помхой,— это мой отецъ.

Дверь отворилась и на порог показался отецъ Фебе.

— Какъ, это вы, ‘Лампы’?— вскрикнулъ Барбоксъ-братья, вскакивая съ мста.— Какъ вы поживаете, ‘Лампы’?

‘Лампы’ отвтилъ:

— А это вы, джентльменъ ‘Никуда’, какъ вы поживаете, сэръ?

Къ восхищенію и удивленію Фебе, ‘Лампы’ и Барбоксъ-братья дружески пожали другъ другу руки.

— Я думаю съ полдюжины разъ я искалъ васъ,— замтилъ Барбоксъ-братья,— но нигд не находилъ.

— Слышалъ, слышалъ,— сказалъ ‘Лампы’,— васъ знаютъ на станціи. Вы каждый день бываете на ней и не садитесь ни на одинъ поздъ, а потому мы прозвали васъ господинъ ‘Никуда’. Не обижайтесь, сэръ, что я въ минуту удивленія назвалъ васъ этимъ именемъ, надюсь, вы не разсердились?

— Нисколько, это отличное прозвище для меня, но позвольте отвести васъ въ уголъ и спросить у васъ кое о чемъ.

‘Лампы’ позволилъ это. Барбоксъ отвелъ его отъ Фебе, держа за одну изъ пуговицъ вельветиновой жакетки.

— Вы у этой постели поете ваши псни?

‘Лампы’ утвердительно кивнулъ головой. Джентльменъ ‘Никуда’ ударилъ его по плечу и они опять повернулись лицомъ къ Фебе.

— Честное слово, дорогая,— сказалъ ‘Лампы’ своей дочери, переводя глаза съ нея на своего гостя,— я такъ удивленъ, видя, что ты познакомилась съ этимъ джентльменомъ, что долженъ (если этотъ джентльменъ проститъ меня) сдлать круговую.

‘Лампы’ на дл показалъ, что онъ подразумвалъ подъ словомъ круговая, онъ вынулъ свой промасляный платокъ, скатанный въ форму мячика, и заботливо сталъ мазать имъ по своему лицу, провелъ имъ, начиная съ праваго уха, черезъ щеку, лобъ и другую щеку, закончилъ онъ операцію за лвымъ ухомъ. Посл этого ‘Лампы’ необычайно засіялъ.

— Когда я очень разгорячусь отъ волненія, сэръ, я обыкновенно длаю круговую,— сказалъ ‘Лампы’ въ вид извиненія.— Теперь же я дйствительно пораженъ, видя, что вы познакомились съ Фебе, и я даже… я даже… если вы извините меня, сдлаю вторую круговую,— И онъ привелъ въ исполненіе свои слова и, повидимому, это успокоило его.

Они оба стояли подл ея постели, а она плела кружева.

— Ваша дочь сказала мн,— проговорилъ Барбоксъ-братья все еще кающимся, пристыженнымъ голосомъ,— что она не можетъ сидть.

—Нтъ, сэръ, она никогда не сидла. Видите ли, ея мать умерла, когда Фебе минулъ годъ и два мсяца, она была подвержена припадкамъ, она не говорила мн, что у нея бываютъ припадки, потому я не могъ предупреждать ихъ. Разъ ей сдлалось дурно, она уронила ребенка, тогда-то и случилось это.

— Ваша жена поступила очень нехорошо, выйдя замужъ за васъ, не говоря о своей болзни.

— Ну, сэръ,— заступился ‘Лампы’ за давно умершую,— мы объ этомъ много толковали съ Фебе и ршили, что большинство людей страдаетъ такимъ количествомъ недуговъ съ настоящими или съ притворными продлками того или другого сорта, что, если бы мы вс повряли ихъ до свадьбы, большинство изъ насъ такъ бы и осталось въ одиночеств.

— Можетъ быть, это было бы къ лучшему.

— Не въ данномъ случа, сэръ,— сказала Фебе и протянула руку отцу.

— Не въ этомъ случа,— повторилъ ея отецъ, поглаживая своими руками ея руку.

Барбоксъ-братья покраснлъ.

— Вы угадали меня! Я долженъ казаться такимъ грубымъ, невжей, что будетъ излишнимъ, если я признаюсь вамъ въ этомъ моемъ недостатк. Я бы хотлъ, чтобы вы разсказали мн о себ побольше. Я едва ли смю просить васъ объ этомъ, потому что я сознаюсь, что я говорю дурно, грубо и самъ скученъ и способенъ отнять мужество и бодрость у каждаго, но мн бы хотлось, чтобы вы разсказали мн о себ.

— Охотно,— весело отвтилъ ‘Лампы’ за себя и за дочь.— Прежде всего, чтобы вы могли знать мое имя…

— Стойте,— прервалъ его гость и слегка вспыхнулъ.— Зачмъ имя? ‘Лампы’ для меня достаточно. Это названіе мн нравится, оно свтло и выразительно. Больше мн ничего не нужно.

— Конечно, сэръ,— сказалъ ‘Лампы’.— Вообще на станціи у меня и нтъ другого имени. Я просто думалъ, что вы, какъ первоклассникъ, пришедшій къ намъ частнымъ образомъ, пожелаете…

Гость сдлалъ отрицательное движеніе рукой и ‘Лампы’, въ знакъ доврія, предпринялъ еще круговую.

— Вамъ, наврное, приходится тяжело работать?— сказалъ Барбоксъ-братья, когда ламповщикъ сдлался гораздо грязне, нежели былъ до операціи.

‘Лампы’ началъ было: ‘Не особенно’, но Фебе перебила его, сказавъ:— О, да, сэръ, онъ очень много работаетъ, четырнадцать, пятнадцать, восемнадцать часовъ въ день, а иногда и вс двадцать четыре часа.

— А у васъ,— замтитъ Барбоксъ-братья,— тоже много дла съ вашей школой и плетеніемъ кружевъ?

— Но моя школа для меня удовольствіе,— перебила Фебе и ея каріе глаза открылись еще шире при мысли о томъ, что онъ такъ глупъ.

— Я начала заниматься ею, когда была ребенкомъ, потому что такимъ образомъ, видите ли, я могла бывать въ общеетв другихъ дтей, это не составляло работы. Я занимаюсь школой до сихъ поръ, потому что, благодаря ей, со мною бываютъ дти. Это и теперь не трудъ. Я учу ихъ изъ любви, а не въ вид работы. А моя подушечка для кружевъ…— Въ то время, какъ она говорила, ея дятельныя ручки перестали работать, точно ей нужно было собрать всю свою радостную серьезность, чтобы доказательства звучали сильне, но, заговоривъ о плетеніи кружевъ, она снова стала перебирать коклюшки.

— Моя подушечка помогаетъ мн думать, помогаетъ мн пть, когда я мурлыкаю, и плетеніе кружевъ, право, не трудъ. Вдь сами вы, сэръ, думали, что я играю. И это занятіе для меня музыка.

— Для нея все музыка!— вскрикнулъ ‘Лампы’ съ сіяющимъ лицомъ.

— Все, сэръ!

— Во всякомъ случа, мой отецъ — музыка,— сказала Фебе и (точно ликуя) указала на ‘Лампы’ своимъ тонкимъ вторымъ пальчикомъ.— Въ моемъ отц больше мелодіи, чмъ въ цломъ оркестр.

— Я говорилъ вамъ! Дорогая! Знаешь, это доказываетъ, что ты хорошая дочь, но ты льстишь своему отцу,— протестовалъ онъ съ сіяющимъ лицомъ.

— Увряю васъ, сэръ, я не льщу ему, право, нтъ. Если бы вы слышали, какъ мой отецъ поетъ, вы бы убдились въ томъ, что я не льщу ему. Но вы его не услышите, потому что онъ поетъ только для одной меня, какъ бы онъ ни усталъ, онъ всегда, придя домой, поетъ мн. Когда я лежала тутъ, точно сломанная бдная куколка, онъ пріучился пть для меня. Больше: онъ сталъ сочинять для меня псенки и включалъ въ нихъ наши шуточки съ нимъ, онъ и теперь длаетъ то же. О, отецъ, я буду говорить о теб, потому что этотъ джентльменъ спрашивалъ о теб. Онъ поэтъ, сэръ.

— Право,— замтилъ ‘Лампы’, ставъ серьезнымъ,— я не хотлъ бы, чтобы у джентльмена составилось такое мнніе о твоемъ отц, потому что ему можетъ тогда показаться, будто я меланхолически спрашиваю звзды о томъ, что он тамъ на высот длаютъ. Право, дорогая, я не сталъ бы тратить на это свободное время, да къ тому же не осмлился бы заниматься такими вещами.

— Отецъ,— сказала Фебе,— всегда смотритъ на все съ свтлой, хорошей стороны. Вы недавно мн сказали, что у меня счастливая натура. Могло ли быть иначе?

— Хорошо, но, моя дорогая,— возразилъ ‘Лампы’ убдительно,— что я могу сдлать? Посудите сами, сэръ. Посмотрите на нее, она всегда такая, какъ въ эту минуту. Всегда работаетъ и всего, сэръ, изъ-за нсколькихъ шиллинговъ въ недлю, она всегда довольна, всегда жива, всегда всячески интересуется другими людьми. Я сію минуту сказалъ, что она всегда такая, какъ въ эту минуту, и это правда, но иногда въ ней бываетъ перемна, которая въ сущности не перемна. Въ то воскресенье, когда я бываю свободенъ, когда прозвучитъ утренній звонокъ, я слышу, какъ она читаетъ молитвы и благодаритъ Бога самымъ трогательнымъ образомъ. Она поетъ мн гимны до того нжно, что, выйдя изъ этой комнаты, вы бы не услыхали ихъ, сэръ, и поетъ ихъ такъ, что, мн кажется, будто эти звуки льются съ неба и возвращаются къ небесамъ.

Оттого ли, что слова ламповщика прозвучали, какъ тихая, спокойная молитва, или оттого, что самъ Искупитель оснилъ въ эту минуту бдняжку, лежавшую на постели, но ея ловкіе пальцы замерли, а потомъ обняли шею отца, когда онъ наклонился къ ней. И въ отц, и въ дочери было много природной чувствительности, это ихъ гость сразу замтилъ. Но и ‘Лампы’, и Фебе, одинъ ради другого, сдерживали свои порывы, ясная, спокойная, прирожденная веселость преобладала въ ихъ характер. Вскор ‘Лампы’снова предпринялъ круговую, и смшныя черты его лица засіяли еще ярче, а смющіяся глаза Фебе смотрли изъ-за рсницъ то на отца, то на работу.

— Вамъ сказалъ отецъ (да и я сама), что я интересуюсь людьми, даже тми, которые меня не знаютъ. Нужно замтить, что въ этомъ виноватъ онъ самъ.

— Нтъ, не я,— протестовалъ ‘Лампы’.

— Не врьте ему, сэръ. Это его дло. Онъ разсказываетъ мн обо всемъ, что онъ видитъ во время работы. Вы бы удивились, если бы узнали, сколько разсказовъ приноситъ онъ мн каждый день. Онъ заглядываетъ въ вагоны и потомъ разсказываетъ мн, какъ одты леди, такъ что мн извстны вс новые фасоны платьевъ! Онъ разсказываетъ мн, какія влюбленныя парочки хали черезъ Мегби, какихъ новобрачныхъ удалось ему увидть въ купэ, такъ что и объ этомъ я знаю все. Онъ собираетъ оставленныя газеты и книги, чтенія у меня достаточно. Онъ разсказываетъ мн о больныхъ, дущихъ лечиться, я все знаю о нихъ. Словомъ, какъ я уже сказала, онъ говоритъ мн все, что онъ видитъ и длаетъ на работ, а вы можете себ представить, сколько онъ видитъ и длаетъ вн дома.

— Относительно книгъ и газетъ, моя дорогая,— сказалъ ‘Лампы’,— моей заслуги нтъ, потому что не я собираю ихъ. Вотъ какъ это бываетъ, сэръ. Кондукторъ крикнетъ мн: ‘Эй, ‘Лампы’, гд вы? Вотъ я подобралъ эту газетку для вашей дочки, какъ ея здоровье?’ Главный швейцаръ мн крикнетъ: ‘Эй, ‘Лампы’, вотъ парочка томовъ для твоей дочки’. Видите ли, вдвойн пріятно получать вс эти вещи, вдь никто изъ товарищей не заботился бы о ней, еслибъ она не была тмъ, что она есть…— Тутъ ‘Лампы’ торопливо прибавилъ, точно спша объяснитъ смыслъ своихъ словъ:— Я хочу сказать, если бы у нея была тысяча фунтовъ въ шкатулк, они бы и не думали о ней, а теперь каждый изъ нихъ при случа вспоминаетъ о Фебе, что же касается парочекъ женатыхъ и неженатыхъ, вдь естественно, что я разсказываю дома все, что знаю о нихъ. Я вижу, что въ окрестностяхъ нтъ ни одной парочки того или другого сорта, которая бы не пришла по собственному желаніи къ Фебе разсказать ей о себ.

Фебе съ торжествующимъ видомъ взглянула на Барбокса и сказала:

— Это правда, сэръ. Если бы я могла вставать и ходить въ церковь, право, ужъ не знаю, сколько разъ я была бы подружкой невсты. Но если бы я ходила на свадьбы, многія влюбленныя двушки ревновали бы меня, а теперь никто не ревнуетъ меня. И тогда мн бы подъ подушку не такъ охотно клали куски пирожка, какъ теперь,— прибавила она, взглянувъ на подушку съ легкимъ вздохомъ и улыбнувшись своему отцу.

Пришла маленькая двочка, самая старшая изъ всхъ ученицъ Фебе. Барбоксъ-братья догадался, что она явилась, чтобы убирать комнатку. Двочка принялась дятельно заниматься хозяйствомъ. Въ ея рукахъ были ведро, въ которомъ она могла бы утонуть, и щетка, въ три раза выше нея. Барбоксъ всталъ и простился, говоря, что если Фебе позволитъ снова навстить ее, онъ опять придетъ къ ней. Барбоксъ пробормоталъ, что придетъ во время прогулки. Вроятно, прогулка очень благопріятствовала его возвращенію, такъ какъ онъ вернулся черезъ день.

— Вы, вроятно, думали, что никогда боле не увидите меня?— сказалъ онъ Фебе, пожавъ ея руку и свъ близъ ея постели.

— Почему бы я стала это думать?— отвтила она съ удивленіемъ.

— Я полагалъ, что вы не поврили мн.

— Полагали? Разв вамъ такъ часто не врили?

— Мн кажется, я могу сказать да, но, можетъ быть, я, со своей стороны, тоже не врилъ. Теперь, впрочемъ, это все равно. Послдній разъ мы говорили о разъзд Негби. Съ третьяго дня я провелъ на станціи много часовъ.

— Что же, вы теперь джентльменъ ‘Куда-нибудь’?— спросила она, улыбаясь.

— Конечно, но я до сихъ поръ еще не знаю, куда именно. Вы ни за что не угадаете, отъ чего я бгу… Сказать? Я ду прочь отъ дня моего рожденія.

Ея руки перестали работать и она съ недоврчивымъ удивленіемъ взглянула на него.

— Да,— продолжалъ Барбоксъ-братья, чувствуя себя не вполн удобно на стул,— отъ дня рожденія. Для себя самого я непонятная книга, первыя главы оторваны въ ней и выброшены прочь. Въ моемъ дтств не было радостей дтства, моя молодость прошла безъ очарованія молодости, а чего же можно ждать посл такого начала?

Его глаза встртились съ ея внимательными глазами, и въ эту минуту что-то шевельнулось въ его груди, тайный голосъ шепнулъ ему: ‘Неужели добро и хорошо у этой постели говорить о радостяхъ дтства, объ очарованіи юности? Какой стыдъ!’

— Я болзненно ошибаюсь въ этомъ отношеніи,— перебилъ свою рчь Барбоксъ-братья, будто съ трудомъ проглотивъ что-то.— Я не знаю, какъ я заговорилъ объ этомъ. Вроятно, потому, что я вспомнилъ, что однажды, давно, давно, доврился одной женщин и мое довріе повлекло за собой горькую измну. Я не знаю… вообще я не правъ.

Ея ручки спокойно и тихо оканчивали ея работу. Взглянувъ на Фебе, Барбоксъ увидалъ, что ея глаза задумчиво смотрли на пальцы.

— Я узжаю отъ дня моего рожденія,— сказалъ онъ,— потому что этотъ день бывалъ для меня всегда очень тяжелымъ. Первый разъ я буду свободенъ въ день моего рожденія, которое наступитъ черезъ пять или шесть недль, и узжаю, чтобы бжать отъ его предшественниковъ, чтобы уничтожить воспоминаніе о немъ или, во всякомъ случа, потерять его изъ виду, заваливъ его новыми впечатлніями.

Онъ замолчалъ, Фебе посмотрла на него, но только покачала головой, точно не зная, что сказать.

— Благодаря вашему счастливому характеру, вы не понимаете этого,— продолжалъ онъ, желая оправдаться.— Я зналъ, что это будетъ такъ, и радъ, что не ошибся! Какъ бы то ни было, предпринявъ путешествіе (я надюсь, мн удастся здить съ мста на мсто всю жизнь, нигд не основываясь на житье), я остановился, какъ вамъ уже сказалъ вашъ отецъ, здсь на Мегби. Многочисленныя развтвленія совершенно смутили меня и я не могу ршить, по какой линіи ухать отсюда. До сихъ поръ я еще ничего не ршилъ, такъ какъ меня продолжаетъ смущать множество дорогъ. Угадаете ли вы, что я хочу сдлать? Сколько дорогъ вы видите изъ вашего окна?

Она съ интересомъ посмотрла изъ окна и сказала:

— Семь.

— Семь,— повторилъ Барбоксъ-братья и взглянулъ на нее съ серьезной улыбкой. — Хорошо. Я хочу остановиться только на этихъ семи дорогахъ и постепенно довести это число до одной линіи, наиболе много общающей мн, и тогда избрать се.

— Но какъ же вы узнаете, сэръ, которая изъ желзнодорожныхъ линій интересне другихъ?— спросила она, обводя блестящими глазами видъ.

— Ахъ,— сказалъ Барбоксъ-братья и снова улыбнулся серьезной улыбкой, и заговорилъ значительно спокойне.— Вотъ какъ тамъ, гд вашъ отецъ можетъ собирать каждый день столько матеріала съ хорошей цлью, я могъ бы разъ или два собрать немножко матеріала для цли не дурной и не хорошей, а безразличной. Пусть на станціи джентльмена ‘Никуда’ узнаютъ еще лучше, чмъ знали до сихъ поръ. Онъ будетъ изучать начало каждой дороги, пока не узнаетъ, не услышитъ, не увидитъ или не найдетъ тамъ чего либо, что будетъ характеризовать самую дорогу. Итакъ, его случайный выборъ обусловится тмъ, что онъ откроетъ на каждомъ изъ этихъ семи путей.

Руки Фебе продолжали работать, она снова взглянула на картину, виднвшуюся изъ окна, точно тамъ явилось что-то, чего раньше не было въ ней, и засмялась. Казалось, видъ линій доставилъ ей совершенно новое удовольствіе.

— Но мн не слдуетъ забывать,— сказалъ Барбоксъ-братья (зайдя такъ далеко),— что я хотлъ просить васъ объ одномъ одолженіи. Помогите мн. Я буду приносить вамъ все, что найду въ начал каждой изъ семи дорогъ, которыя вы видите, и буду говорить съ вами о томъ. Можно? Говорятъ умъ хорошо, а два лучше. Конечно, это зависитъ отъ того, о какихъ умахъ идетъ дло. Но я увренъ, хотя мы такъ недавно познакомились съ вами, что ваша голова и голова вашего отца додумались до такихъ вещей, до которыхъ мой умъ никогда не могъ бы дойти.

Фебе ласково протянула ему правую руку въ знакъ того, что она въ полномъ восторг отъ его предложенія, и горячо, и отъ всего сердца поблагодарила его.

— Ну, это хорошо,— сказалъ Барбоксъ-братья,— теперь не забыть бы (зайдя уже такъ далеко) попросить у васъ одного одолженія. Вы согласитесь закрыть глаза?

Она засмялась на странную просьбу и закрыла глаза.

— Не открывайте же ихъ,— сказалъ Барбоксъ-братья, прошелъ къ двери и снова вернулся къ ней.— Вы даете мн слово не открывать глазъ, пока я не скажу, что это можно?

— Даю честное слово.

— Хорошо, можно на минуту взять отъ васъ вашу подушку для кружевъ?

Продолжая смяться и удивляться, Фебе сняла съ подушки руки и Барбоксъ положилъ ее въ сторону.

— Скажите мн, вы видли вчера утромъ клубы дыма и пара отъ быстраго позда на седьмой линіи отсюда?

— За плимами и за шпицомъ?

— Да,— сказалъ Барбоксъ-братья, обращая глаза на дорогу.

— Да, я видла, какъ они таяли въ неб.

— Было-ли что-нибудь особенное въ нихъ?

— Нтъ,— весело отвтила Фебе.

— Ну, это не лестно для меня, потому что я халъ въ этомъ позд. Я здилъ (не открывайте глазъ) вотъ за этимъ для васъ въ большой промышленный городъ. Вещь, о которой я говорю, въ половину меньше вашей подушки и можетъ легко и свободно лежать на ея мст. Маленькія клавиши похожи на клавиши миніатюрнаго рояля и лвой рукой вы можете играть на нихъ ту арію, которую захотите. Желаю вамъ вызывать изъ этой вещи чудныя мелодіи, дорогая. Теперь же откроите ваши глаза, и до свиданья.

Неловко, какъ и всегда, онъ заперъ за собою дверь и увидалъ при этомъ, что она восторженно прижала къ груди его подарокъ, лаская его. Эта картина наполнила его сердце радостью и вмст съ тмъ печалью, потому что, если бы ея юность расцвла естественнымъ образомъ, въ эту минуту въ ея сердце лилась бы другая баюкающая мелодія, голосъ ея собственнаго ребенка.

Барбоксъ-братья и К.

Добросовстно и серьезно джентльменъ ‘Никуда’ принялся на слдующій же день за свои поиски. Фебе и Барбоксъ записывали четкимъ почеркомъ результаты его поисковъ, разсказы о томъ, что Барбоксъ нашелъ на каждой изъ дорогъ, находятся въ этой правдивой хроник. Прочитать отчеты можно очень скоро, собрать матеріалы для нихъ было гораздо дольше и трудне. Вроятно, то же можно сказать и о всякомъ литературномъ произведеніи, кром тхъ благотворныхъ для потомства сочиненій, которыя въ нсколько свободныхъ минутъ набрасываются перомъ высокаго поэтическаго генія, презирающаго прозаическіе труды.

Тмъ не мене, слдуетъ допустить, что Барбоксъ не торопился. Онъ всмъ сердцемъ предавался своему занятію и наслаждался имъ. Ему бывало пріятно сидть подл Фебе и слушать, какъ ея инструментъ начинаетъ говорить все боле и боле краснорчивымъ языкомъ, подмчать, что природный вкусъ и слухъ двушки совершенствуются съ каждымъ днемъ. Наблюдать за нею доставляло ему наслажденіе, служило ему и занятіемъ, которое въ теченіе многихъ недль поглощало у него цлые часы. Вслдствіе всего этого ужасавшій Барбокса день его рожденія подошелъ уже совсмъ близко, а онъ еще и не думалъ о немъ. Т разсказы, которые Барбоксъ принесъ съ семи дорогъ, не помогли ему сдлать выбора, и на послднемъ совщаніи вопросъ о выбор пути былъ въ томъ же положеніи, какъ на первомъ. Совщались обыкновенно Барбоксъ съ Фебе вдвоемъ и только изрдка присоединялся къ нимъ блестящій ‘Лампы’.

Разсказы, принесенные съ дорогъ, потому не вліяли на ршеніе Барбокса, что одна дорога его заинтересовала однимъ, другая другимъ и ни въ чемъ онъ не находилъ преимущества одной линіи передъ другой.

— Сэръ,— замтила Фебе,— у насъ вдь собраны результаты изученія шести дорогъ. Разв седьмая ничего не говоритъ вамъ?

— Седьмая? О,— сказалъ Барбоксъ-братья, потирая подбородокъ,— по седьмой дорог я здилъ за моимъ маленькимъ подарочкомъ для васъ. Въ этомъ и заключается ея исторія, Фебе.

— Вамъ непріятно снова похать по ней, сэръ?— спросила она ршительно.

— Нисколько, это вдь большая дорога, въ конц концовъ.

— Мн бы хотлось, чтобы вы выбрали ее,— возразила Фебе и убдительно улыбнулась.— Изъ любви къ маленькому подарку, который на-вки останется для меня очень дорогимъ, я бы хотла, чтобы вы похали по ней, вдь она уже никогда не будетъ для меня такою же, какъ другія. Я хотла бы, чтобы вы похали по ней въ воспоминаніе о томъ добр, которое вы сдлали для меня, о томъ счастьи, которое вы прибавили къ моей жизни. Если вы удете отъ меня по той дорог, по которой вы хали, чтобы сдлать мн вашъ добрый подарокъ (въ ея голос прозвучала печальная нотка), я, лежа и смотря въ окно, буду думать, что она васъ приведетъ къ счастью и когда-нибудь вернетъ васъ назадъ сюда.

— Такъ и будетъ, моя дорогая, такъ и будетъ.

И вотъ, наконецъ, джентльменъ ‘Никуда’ взялъ билетъ въ опредленное мсто, цлью его путешествія сдлался большой промышленный городъ. Онъ такъ долго пробылъ на разъзд, что ухалъ изъ Мегби только 18 декабря.

‘Пора,— разсуждалъ онъ, свъ въ вагонъ,— пора ухать, черезъ сутки наступитъ тотъ день, отъ котораго я бгу. Я поду въ Шотландію, я поду въ Уэльсъ’.

Не безъ труда Барбоксъ-братья убдилъ себя въ томъ, что ему доставитъ громадное удовольствіе и пользу видъ туманныхъ горъ, несущихся потоковъ, дождь, холодъ, дикіе берега, мрачныя дороги. Но и теперь онъ еще не настолько былъ увренъ въ томъ, что все это принесетъ ему наслажденіе, насколько ему этого хотлось. Онъ невольно думалъ о бдной двушк, которая, несмотря на новое развлеченіе — на музыку, почувствуетъ одиночество, до сихъ поръ не тяготившее ея, размышлялъ, видитъ ли она въ эту минуту клубы дыма и пара, которые неслись мимо его окна, и представлялъ себ, какъ на личико Фебе набжитъ тнь задумчивости, когда они изчезнуть у нея изъ глазъ, вспомнилъ онъ также, какъ она сказала ему: ‘Вы много добра сдлали для меня’, и этими словами показала ему, что онъ напрасно ропталъ на свое положеніе въ жизни, такъ какъ человкъ можетъ быть великимъ цлителемъ, если онъ того захочетъ, не будучи великимъ докторомъ. Вс эти думы и воспоминанія проходили въ его голов и заслоняли отъ него уэльскія картины. Въ то же время Барбоксъ ощущалъ тягостное чувство пустоты, которое всегда является въ человк, когда онъ внезапно бросаетъ все, что интересовало его, вс занятія, бывшія для него пріятными. Это ощущеніе было для него совершенной новостью, а потому отнимало у него новой. Потерявъ изъ виду Мегби, Барбоксъ сталъ снова самимъ собой, онъ не больше очаровался своей особой вслдствіе того, что такъ недавно проводилъ много времени въ лучшей компаніи.

Но вотъ уже скоро будетъ большой промышленный городъ. Стукъ и бряцаніе позда, многоголосое эхо, повторявшее его шумъ, все доказывало, что поздъ подходилъ къ большой станціи. И дйствительно, это было такъ. Мелькнули красныя кирпичныя глыбы домовъ, высокія красныя кирпичныя трубы, силуэты красныхъ желзнодорожныхъ арокъ, языки огня, клубы дыма, каналы, цлые холмы углей, потомъ раздался громъ: путешествіе пришло къ концу.

Барбоксъ-братья присмотрлъ за тмъ, чтобы его сундуки благополучно водворили въ тотъ отель, который онъ избралъ себ мстожительствомъ, назначилъ часъ обда и пошелъ бродить по суетливымъ улицамъ. Теперь въ немъ явилось подозрніе, что на соединительной станціи Мегби, кром видимыхъ, было еще множество невидимыхъ втвей, которыя соединили его, Барбокса, съ безконечнымъ количествомъ боковыхъ путей. Нсколько времени тому назадъ онъ бы ходилъ по этимъ улицамъ, погрузившись въ свои мысли и не обращая вниманія ни на что, теперь же у него открылись глаза на новый для него вншній міръ, онъ присматривался къ нему, вдумывался въ него. Его занимала жизнь, любовь и смерть рабочаго населенія, его интересовало различіе манеръ, взглядовъ и жестовъ, которое раздляло этихъ тружениковъ на классы, бывшіе подраздленіемъ одного цлаго, соединившаго ихъ умственныя и нравственныя силы (которыя въ отдльности не представляли большого значенія) въ одну великую общую жизнь. Его радовало сознаніе того, что вс ихъ единичныя личности соединялись въ толпу, что ихъ индивидуальныя ловкость и искусство сливались во-едино, направляя человчество къ цивилизаціи, и это ничуть не портило этихъ людей, какъ утверждаютъ поверхностные болтуны, а напротивъ, порождало въ нихъ самоуваженіе и скромное желаніе сдлаться умне, чмъ они были до сихъ поръ. Первое выражалось въ томъ, какъ они спокойно отвчали Барбоксу, когда онъ останавливалъ кого-нибудь изъ нихъ, задавая вопросъ, второе онъ могъ видть, читая на стнахъ объявленіе о народныхъ развлеченіяхъ и популярныхъ лекціяхъ. Масса подобныхъ мыслей сдлала ему его прогулку очень памятной.

‘Я тоже только частица великаго цлаго’,—думалъ онъ.— ‘Интересъ моей жизни долженъ заключаться въ томъ, чтобы служить себ и другимъ или быть счастливымъ. Я долженъ почерпать интересъ изъ толпы’.

Барбоксъ пріхалъ въ городъ около полудня, однако, его прогулка такъ затянулась, онъ зашелъ такъ далеко, что ламповщики уже стали зажигать фонари, а магазины заблистали яркими огнями, когда Барбоксъ былъ еще далеко отъ дома. Онъ вспомнилъ, что ему пора вернуться въ отель, и повернулъ уже назадъ, какъ вдругъ маленькая ручка схватила его за руку и тихій голосокъ сказалъ:

— О, пожалуйста, я заблудилась!

Барбоксъ взглянулъ внизъ и увидалъ очень маленькую блокурую двочку.

— Да,— сказала она и въ подтвержденіе своихъ словъ серьезно кивнула головкой,— дйствительно я заблудилась.

Въ смущеніи Барбоксъ остановился, оглядываясь, желая увидть, не придетъ ли ему кто-нибудь на подмогу, но, не видя ни откуда помощи, нагнулся и спросилъ:

— Гд ты живешь, мое дитя?

— Я не знаю,— сказала двочка.— Я потеряла дорогу.

— Какъ тебя зовутъ?

— Полли.

— Какъ твоя фамилія?

Она отвтила очень быстро, но совершенно неразборчиво. Борбоксъ постарался повторить слово, послышавшееся ему.

— Тривитсъ?

— О, нтъ,— отвтила двочка, покачавъ головкой,— совсмъ не такъ!

— Повтори еще разъ, малютка.

На этотъ разъ Барбоксу послышалось совершенно другое слово. Онъ снова сказалъ наугадъ:— Пэддуенсъ?

— О, нтъ,— произнесла двочка,— совсмъ не такъ!

— Попробуемъ еще разъ, моя двочка.

Напрасная попытка! На этотъ разъ ему показалось, что имя состояло изъ четырехъ слоговъ.

— Не Тапитарверъ?— спросилъ Барбоксъ-братья, потирая въ отчаяніи голову шляпой.

— Нтъ, не то,— спокойно сказала Полли.

Она снова попыталась выговорить несчастное имя, съ невыразимымъ усиліемъ произнести его отчетливо, и на этотъ разъ въ немъ оказалось восемь слоговъ.

— Ахъ, мн кажется,— произнесъ Барбоксъ-братья съ выраженіемъ унылаго подчиненія судьб,— намъ лучше бросить это!

— Но вдь я заблудилась,— сказала двочка и крошечная ручка еще крпче сжала его руку.— Вы позаботитесь обо мн, не правда ли?

Если бы когда-либо человка мучила борьба между состраданіемъ и глупой нершительностью, то именно въ эту минуту.

— Потеряла дорогу?— повторилъ онъ, смотря на ребенка.— Я тоже теряю голову. Что длать?

— А гд вы живете?— спросила его двочка, пристально глядя на него.

— Тамъ,— отвтилъ онъ и неопредленно показалъ въ сторону своего отеля.

— Не пойти ли намъ лучше къ вамъ?— спросила Полли.

— Дйствительно,— отвтилъ онъ.— Я не знаю, что намъ больше остается длать.

И вотъ они рука объ руку пошли домой. Барбоксъ сравнивалъ себя со своей маленькой спутницей и чувствовалъ себя грубымъ, глупымъ гигантомъ. Она же, повидимому, поднялась въ своемъ маленькомъ мнніи вслдствіе того, что такъ хорошо вывела его изъ затрудненія.

— Я думаю, мы пообдаемъ, когда придемъ туда?— спросила Полли.

— Д… да, я думаю.

— Вы любите обдать?

— Вообще, да.

— Я тоже люблю обдать,— сказала Полли.— У васъ есть братья и сестры?

— Нтъ, а у тебя?

— Мои умерли.

— О,— произнесъ Барбоксъ-братья. Глупое чувство неловкости гнело его, онъ не могъ придумать, что бы сказать еще для продолженія разговора, но двочка снова выручила его. Она ласково повернула свою ручку въ его рук и сказала:

— Чмъ вы будете меня занимать посл обда?

— Не знаю, право, Полли,— вскрикнулъ Барбоксъ-братья съ недоумніемъ.— Я ршительно ничего такого не могу придумать.

— Вотъ что я тогда скажу,— продолжала Полли.— У васъ есть дома карты?

— Множество,— сказалъ Барбоксъ-братья хвастливо.

— Отлично. Тогда я настрою домиковъ, а вы будете смотрть на меня. Только, знаете, не дуть!

— О, нтъ,— проговорилъ Барбоксъ-братья.— Нтъ, нтъ, нтъ! Не буду дуть. Дуть не хорошо.

Онъ мысленно поздравилъ себя съ тмъ, что это глупое чудовище придумало, наконецъ, отличную фразу, но Полли сейчасъ же замтила, что онъ трусливо пытается стать на ея умственный уровень, и совершенно разрушила его хорошее мнніе о себ самомъ, сказавъ сострадательно:

— Какой вы шутникъ!

Посл этого грустнаго пораженія Барбоксу почудилось, что тломъ онъ сталъ еще больше и тяжеле, а умомъ слабе. Барбоксъ себя назвалъ плохимъ острякомъ. Ни одинъ гигантъ не шелъ такъ послушно за торжествующимъ, всепокоряющимъ маленькимъ героемъ, какъ онъ, попавъ въ рабство къ Полли.

— Знаете вы какія-нибудь исторіи?

— Нтъ,— со стыдомъ сознался онъ.

— Вы, вроятно, ужасный невжда… да?— сказала Полли.

— Да,— снова со стыдомъ отвтилъ онъ.

— Хотите, я васъ выучу разсказывать одну исторію, только вамъ нужно будетъ ее хорошенько запомнить, чтобы вы потомъ могли разсказать ее кому-нибудь другому.

Барбоксъ отвтилъ, что онъ будетъ крайне благодаренъ, если она выучить его сказк, что онъ постарается запомнить ее. Посл этого Полли снова повернула свою маленькую ручку въ его рук, выражая этимъ удовольствіе, и начала длинный разсказъ. Каждый новый его эпизодъ начинался словами: ‘И вотъ’ или ‘вотъ’. Напримръ: ‘Вотъ этотъ мальчикъ’, или ‘Вотъ эта фея’, или: ‘И вотъ этотъ пирогъ былъ въ четыре ярда величиной и въ два ярда съ четвертью вышиной’. Главный интересъ романа заключался въ томъ, что ‘эта волшебница’ явилась наказать ‘этого мальчика за подлость’. ‘И вотъ эта фея’ сдлала ‘этотъ пирогъ’ и ‘этотъ мальчикъ’ лъ, лъ, и лъ, а его щеки все надувались, надувались и надувались. Было тутъ, конечно, много второстепенныхъ обстоятельствъ, но главный интересъ заключался въ томъ, что пирогъ исчезъ, а мальчикъ лопнулъ. Барбоксъ-братья поистин представлялъ собою любопытное зрлище: его лицо было серьезно, онъ наклонялся, внимательно слушая Полли, его толкали жители хлопотливаго города, но онъ боялся упустить изъ виду хотя бы одно изъ происшествій эпическаго повствованія, чтобы на предстоящемъ экзамен его не нашли негоднымъ. Такъ они добрались до отеля, Барбшсъ зашелъ въ контору и сказалъ довольно трусливо:— Я нашелъ маленькую двочку.

Вс повернулись посмотрть на нее, никто ея не зналъ, никто не могъ понять ея имени, когда она сказала его, кром одной горничной, замтившей:

— Она говоритъ ‘Константинополь’.

Но Полли отвтила, что ея фамилія произносится не такъ.

— Я пообдаю съ моимъ маленькимъ другомъ въ отдльной комнат,—.заявилъ Барбоксъ-братья.

— Можетъ быть, вы будете такъ добры и дадите знать въ полицію о томъ, что хорошенькое дитя здсь? Я думаю, о ней скоро пришлютъ справиться, если уже не справлялись. Пойдемъ, Полли.

Полли вполн спокойно пошла за нимъ и только замтила, что всходить за лстницу очень трудно. Барбоксъ-братья поднялъ ее и понесъ на рукахъ. Обдъ имлъ полный успхъ. Застнчивость, съ которой Барбоксъ, по указаніямъ Полли, рзалъ для нея мясо и поливалъ сокъ щедрой рукой, снова представляла чудную картину.

— А теперь,— сказала Полли,— пока мы еще сидимъ за столомъ, будьте такъ добры, разскажите мн ту исторію, которой я учила васъ.

Барбоксъ со страхомъ, точно ему предстоялъ государственный вкзамснъ, и очень неувренный не только въ томъ, въ какую эпоху появился пирогъ, а даже и въ размрахъ его, началъ очень робко, но его ободрили, что онъ началъ очень хорошо. Въ описаніи надувавшихся щекъ мальчика и его аппетита не было достаточной глубины. Характеру феи онъ придалъ слишкомъ большую мягкость. Тмъ не мене, для первой попытки добраго чудовища разсказывать сказки дло обошлось очень хорошо.

— Я сказала, чтобы вы были добры,— замтила Полли,— и вы добры, правда?

— Надюсь, да,— отвтилъ Барбоксъ-братья.

Онъ говорилъ такъ покорно, что Полли, сидвшая справа отъ него на платформ, сооруженной изъ диванныхъ подушекъ, нагроможденныхъ на стулъ, погладила его раза два сальной ложкой по лицу и даже милостиво поцловала. Чтобы наградить его поцлуемъ, она встала на стулъ, онъ откачнулся и двочка упала за столъ между посудой. Барбоксъ поспшилъ ей на помощь съ крикомъ: ‘Святые Ангелы! Ахъ, я думалъ мы горимъ, Полли!’

— Что вы за трусъ,— сказала Полли, свъ на прежнее мсто.

— Да, я довольно нервенъ,— отвтилъ онъ.— Ну, не надо Полли, не размахивай ложкой, Полли, или ты свалишься въ сторону. Не поднимай ножекъ, когда ты смешься, или ты упадешь черезъ голову. Ахъ, Полли, Полли, Полли!— говорилъ близкій къ отчаянію Барбоксъ-братья.— Каждую минуту можетъ что-нибудь случиться.

Дйствительно, со всхъ сторонъ для Полли зіяли опасности,

Барбоксъ могъ придумать только одно средство спасти ее отъ нихъ, а именно: предложить ей посл обда ссть на низкую скамеечку.

— Я сяду, если вы тоже сядете,— сказала Полли.

Спокойствіе ума важне всего, и потому Барбоксъ попросилъ слугу отодвинуть обденный столъ въ сторону, принести колоду картъ, пару скамеечекъ и ширмы. Онъ усадилъ Полли подл камина, рядомъ съ нею поставилъ скамеечку и для себя и подвинулъ ширмы, отгородивъ уголокъ подл камина, такъ что въ комнат образовалась вторая уютная комнатка подл огня. Теперь Барбоксъ-братья представлялъ просто чудное зрлище: онъ сидлъ на скамеечк, а графинъ въ пинту стоялъ подл него на ковр, онъ смотрлъ, какъ Полли искусно строила домики, и синлъ отъ усилія сдерживать дыханіе, чтобы не сдуть возведенныхъ ею зданій.

— Какъ вы таращите глаза!— замтила Полли, на время снявъ домикъ.

Пойманный на этомъ ужасномъ факт, Барбоксъ сказалъ,извиняясь:

— Боюсь, что я дйствительно очень въ упоръ смотрлъ на тебя, Полли.

— Почему смотрлъ?— спросила Полли.

— Не могу,— прошепталъ онъ про себя,— вспомнить почему. Не знаю, Полли.

— Вы, вроятно, простакъ, такъ какъ длаете вещи, сами не зная почему?— сказала Полли.

Несмотря на этотъ упрекъ, онъ снова внимательно посмотрлъ на двочку, когда она наклонилась надъ своей карточной постройкой, и кудри упали ей на глаза.

‘Невозможно,— подумалъ онъ,— чтобы раньше я не видлъ этой хорошенькой двочки. Можетъ быть, я видлъ ее во сн? Въ печальномъ сн?’

Онъ не могъ ршить этого вопроса. Барбоксъ продолжалъ служить Полли подмастерьемъ и они строили дома въ три, четыре, даже въ пять этажей.

— Кто сейчасъ придетъ, угадайте?— спросила Полли, потирая глазки посл чаю.

— Слуга?— попробовалъ отгадать Барбоксъ.

— Нтъ,— отвтила Полли.— Песочный человкъ. Мн хочется спать.

Новое смущеніе Барбокса!

— Врядъ-ли сегодня вечеромъ придутъ за мной,— проговорила Полли.— Какъ вы думаете?

— Врядъ ли,— согласился Барбоксъ. Прошло еще четверть часа, и теперь песочный человкъ не только грозилъ придти, онъ дйствительно пришелъ. Барбоксъ обратился къ помощи константинопольской горничной. Она ршила, что двочка должна спать въ удобной и здоровой комнат, въ которой спитъ и она сама.

— И вы позаботитесь о ней, не правда ли?— сказалъ Барбоксъ-братья въ припадк новаго страха.— Вы позаботитесь, чтобы она не свалилась съ постели?

Его слова такъ разсмшили Полли, что она обхватила его шею руками, пока онъ собиралъ карты, и стала его покачивать туда и сюда, прижавъ свой кругленькій, съ хорошенькою ямочкою подбородокъ къ его плечу.

— Ахъ, какой вы трусъ, правда!— говорила Полли.— Вы падаете съ постели?

— Обыкновенно нтъ, Полли.

— Я тоже нтъ.

Посл этого Полли раза, два поощрительно погладила его, потомъ взяла за руку горничную и ушла съ нею, болтая безъ всякаго признака безпокойства. Барбоксъ взглянулъ ей вслдъ, отодвинулъ ширмы, поставилъ столъ на мсто и снова посмотрлъ ей вслдъ.

Съ полчаса онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнат.

— Полли очаровательное созданьице, но это еще не то. У нея всепобждающій голосокъ, но не въ томъ дло. Это, конечно, много значитъ, но есть еще что-то! Почему мн можетъ казаться, что я знаю это дитя? Что она смутно напомнила мн, когда я почувствовалъ на улиц прикосновеніе ея руки и, опустивъ глаза, встртилъ ея взглядъ?

— Мистеръ Джаксонъ!

Онъ вздрогнулъ, повернулся и увидалъ отвтъ на свои вопросы. Отвтъ этотъ стоялъ у двери.

— О, мистеръ Джаксонъ, не относитесь ко мн сурово! Ободрите меня однимъ словомъ, умоляю васъ.

— Вы мать Полли?

— Да.

Да, со временемъ и Полли могла сдлаться такой же. По увядшимъ лепесткамъ розы вы видите, чмъ она была когда-то, на зимнихъ втвяхъ вы можете представить себ зелень лтняго лса, такъ, вроятно, черезъ много лтъ можно было бы найти слды наружности Полли въ лиц и въ фигур замученной заботами сдой женщины, врод той, которая стояла передъ нимъ. Барбоксь смотрлъ на золу и пепелъ костра, нкогда горвшаго яркимъ, свтлымъ пламенемъ. Передъ нимъ стояла когда-то любимая имъ женщина, женщина, которую онъ потерялъ. Онъ такъ ясно представлялъ ее себ, такъ отчетливо помнилъ ея образъ, несмотря на пролетвшее время, что при вид того, какъ ужасно измнилась она, его душа переполнилась удивленіемъ и жалостью. Онъ подвелъ ее къ стулу, а самь остался стоя, прислонившись къ углу камина.

— Вы увидли меня на улиц и показали вашей дочери?— спросилъ онъ.

— Да.

— Значитъ, это маленькое созданьице тоже участвовало въ обман?

— Нтъ, обмана не было. Я сказала Полли: ‘Мы сбились съ дороги. Я постараюсь сама отыскать ее, а ты подойди къ этому джентльмену и скажи ему, что ты заблудилась. За тобой придутъ’. Можетъ быть, вы не подумали о томъ, какъ она еще мала.

— Она очень самоувренна.

— Можетъ быть, потому что ребенокъ?

Барбоксъ помолчалъ немного, потомъ спросилъ:

— Зачмъ вы это сдлали?

— О, мистеръ Джаксонъ, не спрашивайте объ этомъ! Я надялась, что въ моемъ невинномъ ребенк вы увидите что-нибудь, что смягчитъ ваше сердце относительно меня, и не только относительно меня, но и относительно моего мужа.

Барбоксъ внезапно повернулся и отошелъ на противоположный конецъ комнаты, потомъ медленно вернулся и сталъ въ прежнюю позу, сказавъ:— Я думалъ, что вы эмигрировали въ Америку.

— Мы дйствительно эмигрировали, но намъ очень худо жилось на чужбин и мы вернулись.

— Вы живете въ этомъ город?

— Да, я даю уроки музыки, мой мужъ служитъ бухгалтеромъ.

— Простите мн мой вопросъ:— вы бдны?

— Мы зарабатываемъ достаточно для нашихъ потребностей. Не въ томъ наше несчастіе. Мой мужъ очень, очень боленъ хронически. Онъ никогда не поправится…

— Вамъ трудно говорить. Если вамъ нужно слово ободренія, я вамъ скажу его. Я не могу забыть былого, Беатриса!

— Благослови васъ, Боже,— сказала она, залилась слезами и протянула ему дрожащую руку.

— Не плачьте, я не могу быть спокойнымъ, если вы будете волноваться, ваши слезы приводятъ меня въ невыразимое отчаяніе. Говорите откровенно, доврьтесь мн.

Она закрыла лицо вуалью и вскор заговорила спокойне. Ея голосъ походилъ немного на голосъ Полли.

— Нельзя сказать, чтобы умъ моего мужа совершенно пошатнулся отъ его физическихъ страданій, увряю васъ, нтъ. Но вслдствіе слабости и сознанія того, что онъ неизлечимо боленъ, онъ не можетъ выйти изъ подъ власти одной подавляющей идеи. Она грызетъ его, отравляетъ горечью каждую минуту его тяжелой жизни и, конечно, сократитъ его дни.

Беатрисса замолкла. Барбоксъ снова повторилъ:

— Говорите откровенно. Доврьтесь мн.

— До рожденія этой прелестной малютки у насъ было пятеро дтей и вс они теперь спятъ въ могилкахъ. Ему представляется, что они увяли отъ тяжести проклятія, что проклятіе унесетъ отъ насъ и этого ребенка, какъ всхъ остальныхъ.

— Чье проклятіе?

— Мы съ нимъ оба чувствуемъ, что подвергли васъ тяжелому испытанію, и я знаю, что если бы я была такъ же больна, какъ онъ, то, вроятно, мой умъ страдалъ бы такъ же, какъ страдаетъ его. Его постоянно гнететъ одна и та же мысль: ‘Мн кажется, Беатрисса, мистеръ Джаксонъ видлъ во мн сьоего единственнаго друга, хотя я и былъ гораздо моложе его. Онъ пріобрталъ все больше вліянія, становился все выше, а я попрежнему пользовался его довріемъ. Я сталъ между нимъ и тобою и отнялъ тебя отъ него. Мы оба скрывались отъ него, ударъ упалъ на него совершенно неожиданно. Страданія этого сдержаннаго человка, вроятно, были ужасны, его гнвъ неумолимъ. И вотъ на наши маленькіе прелестные цвточки пало его проклятіе и они увяли’.

— А вы, Беатриса,— спросилъ Барбоксъ, помолчавъ,— что вы думаете объ этомъ?

— До послднихъ недль я боялась васъ и думала, что вы никогда, никогда не простите насъ.

— А за послднія подли вы перемнили обо мн мнніе?

— Да

— Почему?

— Разъ я зашла въ музыкальный магазинъ за нсколькими пьесами, вдругъ, къ моему ужасу, вы тоже вошли въ лавку. Я стояла въ темномъ углу и еще опустила на лицо вуаль, вы попросили показать вамъ инструментъ для двушки, прикованной къ кровати. Вашъ голосъ звучалъ мягко, въ каждомъ движеніи проглядывала нжность. Васъ очень интересовалъ выборъ инструмента и, купивъ его, вы взяли эту вещицу заботливо и осторожно. Я ршила, что у васъ нжное сердце. О, мистеръ Джаксонъ, мистеръ Джаксонъ, если бы вы почувствовали, какимъ освжающимъ дождемъ слезъ залилась я тогда!

Играла Фебе въ эту минуту тамъ, далеко, лежа на своей кровати? Ему чудилось, что онъ слышитъ ее.

— Я справилась въ лавк, гд вы живете, но мн не могли сообщить этого, такъ какъ я слышала, какъ вы сказали, что вы дете назадъ со слдующимъ поздомъ (не упомянувъ куда), я ршила выбирать время между уроками и ходить на станцію какъ можно чаще, приблизительно въ эти же часы, надясь снова увидть васъ. Я очень часто, бывала на вокзал, но не встрчала васъ до сегодняшняго дня. Вы шли по улиц, призадумавшись о чемъ-то, спокойное выраженіе вашего лица ободрило меня, я ршилась послать Полли къ вамъ. Когда я замтила, что вы наклонились къ ней, ласково заговорили съ моей двочкой, я стала молить Господа, чтобы Онъ простилъ меня за то, что я принесла вамъ столько горя. Простите меня и моего мужа. Я была очень молода въ то время, онъ тоже. А въ молодости люди не понимаютъ, какъ заставляютъ страдать другихъ, прошедшихъ боле суровую жизненную школу. Вы великодушны, вы добры! Вы утшаете меня тмъ, что не говорите о моемъ преступленіи относительно васъ!

Онъ дйствительно поднялъ ее съ колнъ и утшалъ ее, какъ можетъ утшать добрый отецъ свою заблуждающуюся дочь.

— Благодарю васъ, благословляю, благодарю.

Барбоксъ отдернулъ занавску отъ окна и нсколько времени смотрлъ на улицу. Потомъ спросилъ:— Полли спитъ?

— Да, когда я входила, то видла, что она шла наверхъ, я оама уложила ее въ постельку.

— Оставьте мн Полли на завтрашній день, напишите вашъ адресъ на листочк изъ моей записной книжки. Вечеромъ я привезу ее обратно къ вамъ и къ ея отцу.

——

— Эй!— крикнула Полли, высунувъ на слдующее утро свое милое сіяющее личико въ дверь, когда былъ готовъ завтракъ.— Я думала, за мной приходили вчера вечеромъ.

— Да, Полли, только я попросилъ позволенія оставить тебя здсь на сегодняшній день и вечеромъ отвести домой.

— Вотъ-то!— сказала Полли.— Вы очень холодны, правда?

Тмъ не мене, повидимому, Полли нашла его мысль очень хорошей и прибавила:

— Мн кажется, я должна васъ поцловать, хотя вы и холодный человкъ.

Они обмнялись поцлуями и сли завтракать. Оба были очень разговорчивы.

— Конечно, вы будете занимать меня,— замтила Полли.

— О, конечно,— сказалъ Барбоксъ-братья.

Полли предвкушала будущее удовольствіе, она даже опустила на столъ кусочекъ жаренаго хлба, скрестила пухлыя ножки и вложила правую толстую руку въ лвую, дловито хлопнувъ въ ладони. Полли превратилась въ массу ямочекъ, она очень ласково спросила: .— Что же мы будемъ длать, милый старинушка?

— Я объ этомъ-то и думалъ,— отвтилъ Барбоксъ-братья.— Скажи, ты любишь лошадей, Полли?

— Люблю пони,— сказала Полли,— особенно когда у нихъ длинные хвосты. Но лошадей н-н-нтъ — он слишкомъ велики, знаете.

— Хорошо,— продолжалъ Барбоксъ-братья таинственнымъ тономъ, какъ нельзя боле подходившимъ къ важности совщанія.— Вчера, Полли, я видлъ на стн картинку, на ней были два пони съ длинными хвостами и вс въ пятнышкахъ.

— Нтъ, нтъ, нтъ,— крикнула Полли съ жаркимъ желаніемъ остановиться на этихъ очаровательныхъ подробностяхъ,— не въ пятнышкахъ!

— Въ пятнышкахъ. Эти пони прыгали въ кольца.

— Нтъ, нтъ, нтъ!— опять закричала Полли.— Пони не прыгаютъ въ обручи.

— Прыгаютъ. Увряю тебя, прыгаютъ и, одтые въ юбочки, дятъ пироги.

— Пони въ юбочкахъ дятъ пироги!— повторила Полли.— Какія вещи вы выдумываете!

— Честное слово, и стрляютъ изъ ружей.

Полли едва казалось возможнымъ, чтобы пони могли стрлять.

— Вотъ я и подумалъ,— продолжалъ усердный Барбоксъ,— не пойти ли мн и теб въ циркъ, гд показываются эти пони, это принесло бы пользу нашему душевному настроенію.

— Это значитъ, намъ было бы весело?— спросила Полли.— Какія длинныя слова вы говорите!

Барбоксъ извинился за то, что перешелъ извстную границу, и сказалъ:

— Да, это значить веселиться, и очень. Тамъ есть еще много чудесъ, кром вони. Мы увидимъ дамъ и мужчинъ въ платьяхъ, усянныхъ блестками, слоновъ, львовъ и тигровъ.

Полли стала внимательно смотрть на чайникъ, ея носикъ поднялся вверхъ, это показывало, что ея умъ не вполн спокоенъ.

— Вдь они никогда не выскакиваютъ?— произнесла она, будто и не сомнваясь въ непреложности этой истины.

— Слоны, львы и тигры? О, нтъ, дорогая!

— О, нтъ,— повторила Полли.— И, конечно, никто не боится, что пони застрлятъ кого-нибудь?

— Ничуть.

— Нтъ, нтъ, ничуть,— повторила Полли.

— Еще вотъ о чемъ я думалъ,— продолжалъ Барбоксъ,— не пойти ли мн въ игрушечную лавку, чтобы выбрать куклу?

— Не одтую,— вскрикнула Полли и взмахнула ручками.— Нтъ, нтъ, нтъ, не одтую!

— Вполн одтую. Не купить ли домикъ и все, что необходимо для хозяйства?

Полли слабо вскрикнула, казалось, она готова была упасть въ обморокъ отъ блаженства.

— Что вы за милочка!— произнесла она томно и откинулась на спинку своего стула.— Подите сюда, чтобы я могла обнять васъ, а не то я приду къ вамъ и обниму васъ.

Восхитительная программа была приведена въ исполненіе по всмъ правиламъ искусства. Важне всего было купить куклу (иначе эта особа не увидала бы пони), и потому прежде всего была совершена экспедиція въ игрушечную лавку. Полли стояла въ волшебномъ склад, держа по кукл ростомъ съ себя подъ каждой рукой, около двадцати куколокъ красовались передъ ней на конторк: нершительность, выражавшаяся на ея личик, очевидно, мшала ея полному счастью. Однако, легкое облачко разсялось. Перемнивъ много куколъ, Полли, наконецъ, остановилась на прелестной особ черкесскаго происхожденія, обладавшей красотою настолько энергичной, насколько это могло согласоваться съ крайне незначительной величиной рта. На черкешенк былъ надтъ небесно-голубой шелковый кафтанъ, розовыя атласныя шаровары и черная бархатная шапочка, казалось, красивая иностранка скопировала свой костюмъ съ портретовъ покойной герцогини кентской. Прелестную черкешенку, явившуюся изъ жаркихъ странъ, звали миссъ Меллука (согласно авторитету Полли). Достоинство ея прекрасныхъ хозяйственныхъ вещей, явившихся изъ сундуковъ Барбокса, доказывалось тмъ, что серебряныя чайныя ложечки миссъ Меллуки были величиной съ ея кухонную кочергу, а часы объемомъ превосходили сковороду.

Миссъ Меллука граціозно выразила полное одобреніе цирку, также какъ и Полли. Пони дйствительно были въ пятнышкахъ и, стрляя, никого не убили. Свирпость зврей оказалась паромъ, да и дйствительно паръ шелъ у нихъ изъ ноздрей. Въ то время, какъ все это происходило, фигура Барбокса снова представляла собою чудное зрлище, не мене былъ онъ хорошъ за столомъ, когда пилъ за миссъ Меллуку, крпко привязанную къ стулу противъ Полли (у прелестной черкешенки была негнущаяся спина), онъ даже заставлялъ слугу съ надлежащимъ декорумомъ выполнять свою идею. Въ заключеніе пришлось съ пріятнымъ безпокойствомъ посадить въ колясочку миссъ Меллуку со всмъ ея роскошнымъ приданымъ, а также Полли и отвезти ихъ домой.

Но къ этому времени Полли потеряла способность на-яву восхищаться всми этими прелестями, ея сознаніе переселилось въ дивный рай дтскихъ сновидній.

— Спи, Полли, спи,— говорилъ Барбоксъ-братья, когда ея головка упала къ нему на плечо.— Ты не упадешь съ этой кроватки, по крайней мр, нелегко теб упасть съ нея.

Какую шелествшую бумагу вынулъ онъ изъ своего кармана и спряталъ въ складкахъ платья Полли, не слдуетъ упоминать.

Онъ ничего не сказалъ, значитъ не зачмъ объ этомъ и говорить. Они въхали въ скромное предмстье промышленнаго большаго города и остановились у перваго двора маленькаго дома.

— Не разбудите двочку,— сказалъ Барбоксъ кучеру.— Я внесу ее, какъ она есть.

Увидя свтъ въ двери, открытой матерью Полли, Барбоксъ съ двочкой на рукахъ вошелъ въ комнату нижняго этажа. На диван лежалъ больной человкъ, страшно изнуренный, худыми, тонкими руками онъ закрылъ себ лицо.

— Трэшамъ,— добрымъ голосомъ сказалъ Барбоксъ,— я привезъ вамъ назадъ вашу Полли. Она спитъ, дайте мн вашу руку и скажите, что вамъ лучше.

Больной протянулъ свою правую руку, наклонилъ голову и поцловалъ руку, которая сжала его пальцы.

— Благодарю васъ, благодарю васъ. Я могу сказать, что здоровъ и веселъ.

— Вотъ это славно,— произнесъ Барбоксъ.— Трэшамъ, у меня есть одна фантазія! Вы позволите мн ссть рядомъ съ вами?

Онъ слъ на диванъ рядомъ съ больнымъ и, говоря, ласкалъ полную, точно персикъ, щечку, лежавшую на его плеч.

— У меня есть одна фантазія, Трэшамъ, я становлюсь старъ, а вы знаете, старые холостяки иногда могутъ себ позволять разныя фантазіи: мн хочется отдать Полли именно вамъ, вдь я нашелъ ее. Хотите вы ее принять отъ меня?

Отецъ протянулъ руки за ребенкомъ, и бывшіе друзья серьезно посмотрли другъ на друга.

— Она очень дорога вамъ, Трэшамъ?

— Невыразимо!

— Благослови ее, Боже! Это благословеніе,— сказалъ Барбоксъ и взглянулъ на кроткое личико двочки,— это благословеніе немного значитъ, Полли, потому что его призываетъ слпой и гршный человкъ на существо гораздо лучше, нежели онъ, на маленькаго ребенка, но значило бы много (и это пало бы камнемъ на его жестокую голову и на его виновную душу), если бы онъ могъ быть настолько золъ, чтобы призвать проклятіе на тебя! Тогда ему было бы лучше, чтобы ему привязали на шею жерновъ и бросили въ глубину моря. Живи и рости, прелестная малютка (тутъ онъ поцловалъ ее). Живи и рости, и со временемъ сдлайся матерью другихъ маленькихъ дтей, похожихъ на ангеловъ, которые видятъ лицо Отца Небеснаго.

Онъ снова поцловалъ Полли, осторожно передалъ обоимъ родителямъ и ушелъ.

Барбоксъ не ухалъ въ Уэльсъ, да такъ никогда и не побывалъ тамъ. Онъ пошелъ бродить по городу и смотрлъ на людей, занятыхъ работой или удовольствіями, наблюдая за ними повсюду, гд ихъ встрчалъ. Онъ принялъ новую фирму Барбоксъ-братья и К и привлекъ тысячу компаньоновъ въ прежде одинокую фирму

Наконецъ, онъ вернулся въ комнату отеля и остановился передъ огнемъ, подкрпивъ силы стаканомъ горячаго напитка, который онъ поставилъ на каминный столикъ. Городскіе часы пробили. Онъ взглянулъ на свои часы и увидалъ, что уже наступила полночь. Барбоксъ спряталъ часы и его глаза встртили взглядъ своего отраженія въ каминномъ зеркал.

— Какъ, уже и наступилъ день моего рожденія!— сказалъ онъ, улыбаясь.— У васъ прекрасный видъ, сэръ, желаю вамъ прожить много счастливыхъ дней,— проговорилъ онъ.

Онъ никогда не обращалъ къ себ такого желанія.

— Клянусь Юпитеромъ,— произнесъ онъ,— все измняется, когда бжишь отъ дня своего рожденія. Нужно объяснить это Фебе. Кром того, мн нужно разсказать ей длинную исторію, явившуюся по милости дороги безъ исторіи. Поду-ка я назадъ вмсто того, чтобы хать впередъ. Сяду на десятый обратный поздъ моего друга ‘Лампы’.

Онъ похалъ назадъ на разъздъ Мегби и поселился тамъ. Это мсто могло помочь ему развлекать Фебе. Это мсто благопріятствовало тому, чтобы Беатриса учила музык Фебе, это мсто давало Барбоксу возможность иногда, при случа, брать Полли взаймы у ея родителей. Это мсто соединяло Барбокса со многими пріятными мстами и личностями. Барбоксъ поселился на Мегби, его домъ стоялъ на высот и Полли могла безъ непочтенія сказать:

Жилъ былъ старый Барбоксъ,

Жилъ онъ на гор

И если по ухалъ,

Живетъ и до сихъ поръ.

——

Дале слдуетъ сущность того, что было замчено, услышано или инымъ образомъ найдено господиномъ ‘Никуда‘ во время его прилежнаго изученія станціи.

Главная линія.

Слуга на станціи Мегби.

Я лакей на станціи Мегби. Этимъ все сказано. Вы не понимаете? Жаль. Но, я думаю, вы поймете, вы должны понять, посмотрите, я лакей въ учрежденіи, которое зовется буфетомъ станціи Мегби, это названіе, въ сущности, не что иное, какъ гордое хвастовство: ни одна живая душа не утоляла въ нашемъ буфет своего голода или жажды. Лакей стоитъ въ углу нижняго буфета на Мегби, разъ двадцать семь подвергаясь сквозняку (я часто считалъ порывы сквозного втра, когда они на различныя манеры поглаживали волосы первоклассниковъ) за бутылками, среди стакановъ, ограниченный съ сверо-запада — пивомъ и довольно далеко отъ металлическаго предмета, который бываетъ то самоваромъ, то суповой миской, судя по тому, что въ него влито, хотя содержимое въ немъ составляется всегда на однихъ и тхъ же основаніяхъ. Слуга отдленъ отъ путешественника грядой черствыхъ губчатыхъ кексовъ, выстроенныхъ на вершин конторки, сбоку на него смотритъ горячій взглядъ нашей миссисъ. Вы хотите выпить чего-нибудь и, торопливо забжавъ въ буфетъ, зовете слугу, но онъ, повидимому, старается не слышать васъ и, какъ вамъ кажется, разсянно обозрваетъ желзнодорожную линію черезъ прозрачное вещество состоящее изъ вашей головы и тла, онъ и не собирается двинуться съ мста, пока вы не потеряете терпнія. Этотъ слуга — я.

Чудная штука! Мы — образцовое учрежденіе. Другіе буфеты присылаютъ несовершенныхъ молодыхъ продавщицъ къ намъ, чтобы наша миссисъ отшлифовала ихъ. Нкоторыя изъ молодыхъ продавщицъ, непривычныхъ къ своей обязанности, дйствуютъ слишкомъ кротко. Ахъ, наша миссисъ отучаетъ ихъ отъ этого. Даже я сначала быль слишкомъ мягокъ, но наша миссисъ скоро передлала меня.

Что за восхитительная штука! Я смотрю на насъ, какъ на людей, занимающихъ единственное свободное положеніе на всей линіи. Напримръ, возьмите моего почтеннаго друга ‘Газеты’, если онъ позволитъ мн назвать его моимъ другомъ. ‘Газеты’ зависитъ отъ книжной лавочки Смиса. Онъ не посметъ забавляться, какъ забавляемся мы, точно такъ же какъ не посметъ вскочить на локомотивъ съ паромъ подъ полнымъ давленіемъ и похать на немъ среднимъ почтовымъ ходомъ. Если бы онъ вздумалъ подражать моему поведенію, его ударили бы по голов въ первомъ же вагон, да и во второмъ, и въ третьемъ тоже и т. д. на всемъ протяженіи позда. То же самое можно сказать о привратникахъ, о кондукторахъ, о кассирахъ, о всхъ служащихъ при контор, при поздахъ, о всхъ носильщикахъ. Никто изъ нихъ не пользуется такимъ независимымъ положеніемъ, какъ мы. Обращаясь къ кому-либо изъ нихъ, замчали ли вы, чтобы они примняли мою систему, т. е. смотрли на линію сквозь прозрачную среду, составленную изъ вашей головы и тла? Надюсь, нтъ.

Вамъ бы слдовало посмотрть на уборную нашихъ дамъ! Въ нее ведетъ дверь изъ-за конторки, и вы замтите, что она обыкновенно полуотворена, въ этой комнат наша миссисъ и молодыя продавщицы причесываютъ свои волосы, укладывая ихъ въ бандо. Посмотрли бы вы на нихъ между поздами! Он въ это время словно совершаютъ мропомазаніе передъ боемъ. Хотлъ бы я показать вамъ, какъ презрительно поворачиваютъ он свои носы вс за-разъ, когда телеграфируютъ о вашемъ прізд, точно ими двигаетъ электрическій аппаратъ Кука и Уэтстона. Послушали бы вы, какъ наша миссисъ говоритъ: ‘Является зврь за дой’, и взглянули бы, какъ вс он вслдъ затмъ несутся черезъ линію въ одну, въ другую сторону и начинаютъ класть черствое пирожное на блюда и пыльные сандвичи подъ стеклянные колпаки, какъ он вынимаютъ бутылки… ха, ха, ха,— хереса,— ахъ, Ты, Господи,— для вашего угощенія!

Только на остров храбрыхъ и въ земл свободы (конечно, я подразумваю подъ этимъ названіемъ Британію) возможно, чтобы закуска и напитки приносили такой существенный ущербъ публик. Одинъ иностранецъ, снявъ шляпу, вжливо упрашивалъ продавщицъ и нашу миссисъ дать ему маленькую рюмку водки, видя, что въ отвтъ на его просьбу он смотрятъ на линію черезъ него, онъ, наконецъ, ршилъ распорядиться собственноручно (вроятно, такъ принято въ его сторон). Тогда глаза нашей миссисъ загорлись, ея волосы готовы были разсыпаться отъ ярости: она бросилась къ нему и выхватила изъ его руки графинъ, говоря: ‘Поставьте его на мсто. Я не позволю вамъ этого!’ Иностранецъ поблднлъ, отступилъ на шагъ, протягивая руки впередъ, сжавъ пальцы, и пожалъ плечами. Онъ вскрикнулъ: ‘Ахъ, неужели возможно, чтобы эти надменныя молодыя женщины и эта злая старуха были помщены сюда администраціей не только съ цлью отравлять путешественниковъ, но и для того, чтобы оскорблять ихъ? Великій Боже, какъ это могло случиться! Что такое англійскій народъ: сборище рабовъ или идіотовъ?’ Другой разъ веселый американецъ въ широкополой шляп попробовалъ было нашихъ пыльныхъ плитокъ-сандвичей и выплюнулъ ихъ, попробовалъ хереса и выплюнулъ его, попробовалъ поддержать себя шотландскимъ масломъ, но напрасно, глядя на этого американца, особенно сильно поглаживались волосы, черезъ него особенно внимательно наблюдалась линія, вдругъ прозвучалъ звонокъ и онъ заплатилъ нашей миссисъ, сказавъ ей очень громко и добродушно:

— Я скажу вамъ, что это такое, сударыня! Я смюсь, да, я смюсь, право! Я видлъ многое, такъ какъ пріхалъ изъ-за океана. Я пріхалъ прямо съ востока черезъ Іерусалимъ, былъ въ Италіи и во Франціи, объздилъ европейскій материкъ, Старый Свтъ и теперь ду въ главную европейскую деревню, я видлъ много, но никогда не видывалъ ничего врод васъ, помощницъ, вашихъ жидкихъ и твердыхъ припасовъ. Будь я проклятъ съ головы до пятокъ, если я не нашелъ восьмого чуда монархическаго созданія, найдя васъ и вашихъ двицъ, увидя ваши състные припасы и напитки, какъ уже сказано выше, словомъ, полюбовавшись всмъ вашимъ учрежденіемъ, заведеннымъ въ государств, гд не вс безумцы. Затмъ, вотъ я смюсь, право, м’амъ, я смюсь.

Хватаясь за бока, отъ смха, притопывая ногой, онъ пошелъ вдоль платформы до самаго своего купэ. Мн кажется, столкновеніе съ иностранцемъ дало нашей миссисъ идею похать во Францію съ цлью сравнить буфеты любителей лягушекъ съ буфетами острова храбрыхъ и страны свободы (конечно, я опять подразумваю подъ этимъ названіемъ Британію). Наши продавщицы: миссъ Уифъ, миссъ Пифъ и миссисъ Снифъ единодушно противились ея отъзду, потому что, какъ он говорили нашей миссисъ, ршительно всмъ извстно, что Британія совершенне остальныхъ государствъ и въ особенности наше дло ведется въ ней, какъ нигд. ‘Зачмъ же вамъ утомляться, чтобы доказывать уже доказанное?’ твердили он. Однако, наша миссисъ (она любитъ противорчить) выдержала характеръ и взяла обратный билетъ черезъ юго-восточную боковую линію, чтобы, если ей захочется, прохать прямо до Марселя.

Снифъ, мужъ миссисъ Снифъ, совершенно незначительное созданіе, онъ изготовляетъ пыльные сандвичи въ задней комнат и иногда, когда намъ ужъ очень необходимо его присутствіе, допускается къ конторк съ пробочникомъ въ рукахъ, но по возможности мы его держимъ вдали, потому что онъ обходится съ публикой отвратительно услужливо. Какъ мистриссъ Снифъ ршилась унизиться до того, что вышла за него замужъ, я не знаю, но предполагаю, что онъ знаетъ, и думаю, что ему бы не хотлось знать это, такъ какъ ужасную жизнь ведетъ онъ. Миссисъ Снифъ не могла бы обращаться съ нимъ круче, если бы онъ былъ однимъ изъ пассажировъ. Миссъ Уифъ и миссъ Пифъ поддлываются подъ тонъ миссисъ Снифъ и говорятъ съ ея мужемъ черезъ плечо, когда онъ допускается къ конторк съ пробочникомъ въ рукахъ. Он выхватываютъ вещи изъ его рукъ, если по своей угодливости онъ желаетъ подать что-либо публик, и говорятъ ему дерзости, когда онъ, въ силу низости своей души, готовъ отвтить на вопросъ пассажира, он заставляютъ его проливать больше слезъ, чмъ вызываетъ на его глазахъ горчица, которую онъ цлый день намазываетъ на сандвичи (она не крпка). Однажды, когда Снифъ до того забылся, что протянулъ мимо нашей миссисъ кружку съ молокомъ, чтобы передать ее ребенку, я видлъ, какъ наша миссисъ въ бшенств схватила его за оба плеча и вытолкнула въ уборную.

Какая разница между нимъ и миссисъ Снифъ! Она личность! Она всегда смотритъ въ другую сторону отъ васъ, когда вы на нее взгляните. У нея тонкая талія, на кистяхъ ея рукъ кружевныя митенки и руки эти она кладетъ на конторку передъ собой и стоитъ, поглаживая ихъ въ то время, когда публика кипятится. Это поглаживаніе перчатокъ въ то время, когда публика кипятится, послднее слово науки, которую преподаютъ прізжающимъ на Мегби молодымъ особамъ.

Ихъ всегда учитъ этому миссисъ Снифъ.

Когда наша миссисъ ухала, миссисъ Снифъ заступила ея мсто. Она великолпно умла держать публику въ извстныхъ границахъ. За все время моей жизни я никогда не видалъ, чтобы подавалось хоть вполовину столько чашекъ чаю безъ молока лицамъ, желавшимъ имть чай съ молокомъ, и наоборотъ. Когда публика начинала бситься, миссисъ Снифъ говорила: ‘Вамъ лучme всего переговорить между собой и перемниться чашками’. Это была восхитительнйшая въ мір штука! Я наслаждался нашимъ положеніемъ больше, чмъ когда-либо, и радовался, что поступилъ на мое мсто еще въ молодости.

Наша миссисъ вернулась, между продавщицами прошелъ странный слухъ, проникшій и ко мн сквозь щели уборной. Говорилось, будто миссисъ готовилась сообщить намъ ужасы. Волненіе охватило всхъ. Возбужденіе встало на стремена, ожиданія поднялись на цыпочки. Наконецъ разнеслось, что въ самый тихій вечеръ въ недл, въ самый тихій часъ между поздами наша миссисъ выскажетъ свои взгляды на заграничные буфеты, собравъ насъ въ уборной.

Для засданія уборную красиво декорировали, отодвинули въ уголъ туалетъ и зеркало, на ящикъ поставили кресло для нашей миссисъ и столъ, а на столъ бокалъ съ водой (безъ хереса, понятно), на двор была осень: георгины и штокъ розы богато цвли, а потому дв ученицы сдлали изъ этихъ цвтовъ три надписи на стнахъ. Первая гласила: ‘Да не учится Альбіонъ ничему!’ Вторая: ‘Держите публику въ подчиненіи!’ Третья: ‘Наши права!’ Все вмст имло чудный видъ и высота чувствъ соотвтствовала великолпной вншности.

Когда наша миссисъ взошла, на роковую платформу, на ея чел лежала печать суровости (нельзя сказать, чтобы это выраженіе вообще рдко являлось въ ея чертахъ). Миссъ Уифъ и миссъ Пифъ сли у ея ногъ.

Изъ зала обыкновенное зрніе могло бы видть передъ платформой три кресла, на которыхъ сидли воспитанницы, сзади нихъ внимательный наблюдатель могъ бы замтить лакея — меня.

— Гд?— сказала наша миссисъ и мрачно оглянулась кругомъ.— Гд Снифъ?

— Мн казалось,— отвтила наша миссисъ,— что его лучше не впускать сюда, онъ такой оселъ.

— Безъ сомннія, онъ оселъ,— отвтила наша миссисъ.— Но разв не желательно поправить его?

— О, ничто его не исправитъ!— сказала миссисъ Снифъ.

— Однако,— продолжала наша миссисъ,— позовите его, Езекіилъ.

Я позвалъ Снифа. Всеобщее недовольство встртило низкаго труса, такъ какъ онъ принесъ съ собою пробочникъ.

— Въ силу привычки,— извинялся онъ.

— Сила! Ради Бога не говорите о сил,— сказала миссисъ Снифъ.— Сюда! Стой спокойно, прислонись спиной къ стн.

Снифъ вчно улыбается безъ смысла, теперь онъ тоже улыбнулся той презрнной улыбкой, которую обращалъ къ публик, когда это ему удавалось (это ужъ самое худшее, что можно сказалъ о немъ). Снифъ остановился справа отъ двери, прислонивъ затылокъ къ стн, точно ожидая, что придетъ кто-нибудь мритъ его ростъ для арміи.

— Я бы не говорила о возмутительныхъ открытіяхъ, о которыхъ сообщу,— начала наша миссисъ,— если бы меня не одушевляла надежда на то, что они заставятъ васъ только еще неумолиме примнять могущество, завоеванное вами въ нашей конституціонной стран, только еще боле укрпятъ вашу приверженность къ конституціонализму и къ девизу, который красуется передо мной (надпись была за нею, но такъ звучало лучше)! ‘Да не учится Альбіонъ ничему!’

Тутъ воспитанницы въ качеств принимавшихъ участіе въ надписи, посмотрли на девизъ и закричали:

— Слушайте, слушайте, слушайте!

Снифъ выразилъ было наклонность присоединиться къ хору, но вс нахмурились на него.

— Низость французовъ,— продолжала наша миссисъ, выражающаяся въ раболпномъ поведеніи за буфетомъ, равняется, если даже не превосходитъ то, что было слышно о низости знаменитаго Бонапарта.

Миссъ Уифъ, миссъ Пифъ и я глубоко вздохнули какъ бы говоря: ‘Мы такъ и думали’. Миссъ Уифъ и миссъ Пифъ, казалось, возмутились тмъ, что мой вздохъ продолжался столько же времени, какъ и ихъ, поэтому я вздохнулъ еще разъ, чтобы раздражить ихъ еще больше.

— Поврите ли,— продолжала наша миссисъ, и ея глаза загорлись,— если я скажу, что, какъ только я поставила мою ногу на этотъ предательскій берегъ…

Тутъ Снифъ, вроятно, потерявъ разсудокъ или думая вслухъ, замтилъ тихо:— Ноги, множественное число, знаете…

Вс глаза съ презрніемъ обратились на него, и смущеніе было достаточнымъ наказаніемъ для этого пресмыкающагося человка. Среди молчанія, сдлавшагося еще выразительне оттого, что вс женскіе носы повернулись къ виновному, наша миссисъ произнесла:

— Поврите ли (повторяю), что, какъ только я высадилась (это слово она произнесла, бросивъ убійственный взглядъ на Снифа), высадилась на этотъ берегъ, меня ввели въ буфетъ, въ которомъ (я не преувеличиваю) были поставлены для ды дйствительно съдобныя вещи.

Вопль вырвался изъ груди женщинъ, я не только позволилъ себ завизжать, но и визжалъ продолжительне, чмъ он.

— Тамъ были,— продолжала наша миссисъ,— не только съдобныя вещи для ды, но и возможные напитки для утоленія жажды.

Поднялся ропотъ, переходившій почти въ крикъ. Миссъ Пифъ, дрожа отъ негодованія, произнесла:

— Перечислите ихъ!

— Хорошо,— сказала наша миссисъ.— Въ буфет стояла горячая и холодная жареная дичь, дымящаяся жареная телятина, окруженная картофелемъ, горячій супъ (опять прошу васъ врить мн), въ немъ не было ничего горькаго, мука не душила человка, было много заливныхъ, салатъ, пирожное, замтьте, свжее и легкое пирожное, прекрасные плоды. Виднлись разной величины бутылки и графины хорошаго мстнаго вина, приспособленнаго для каждаго кармана, то же отвратительное замчаніе можно сдлать о водк, вс графины съ водкой были выставлены такъ, что каждый могъ распоряжаться самъ.

Губы нашей миссисъ такъ дрожали, что миссисъ Снифъ (едва ли мене взволнованная) взошла на помостъ и подала еи бокалъ.

— Таковъ,— продолжала наша миссисъ,— былъ мой первый опытъ въ той стран. Хорошо, если бы это было послднимъ худшимъ примромъ ихъ низости. Но нтъ, прозжая дале по этой рабской и непросвщенной стран, я видла вещи, все боле и боле отвратительныя. Мн кажется, я не должна говорить собранію о составныхъ частяхъ британскихъ буфетныхъ сандвичей? Не стану упоминать и о томъ, какъ они приготовляются.

Вс захохотали, кром Снифа, который, какъ человкъ, ржущій сандвичи, покачалъ головой въ состояніи полнаго унынія, а потомъ снова прислонился къ стн.

— Возьмите,— говорила наша миссисъ съ раздувшимися ноздрями,— возьмите подпеченный длинный хлбецъ въ пенни, изъ самой блой лучшей муки, разржьте его вдоль посредин, вложите въ него отличный кусочекъ ветчины, свяжите изящную булочку лентой посредин, одинъ конецъ ея заверните въ чистую бумагу, за которую можно было бы держатъ булку, и передъ вашими негодующими глазами явится бутербродъ изъ французскаго буфета.

Вс закричали: ‘Какой позоръ!’ Только Снпфъ молчалъ, нжно потирая свой желудокъ.

— Мн не нужно,— сказала наша миссисъ,— пояснять собранію, какъ меблированъ британскій буфетъ.

Послышались слова: ‘Нтъ, нтъ’ и смхъ. Снова Снифъ уныло покачалъ головой, прислоненной къ стн. Наша миссисъ говорила:

— Что же вы скажете о декорировк, о занавсяхъ (иногда элегантныхъ), объ удобной бархатной мебели, о множеств маленькихъ столовъ, небольшихъ стульяхъ, о живыхъ, бойкихъ слугахъ, о большомъ удобств, о развращающей нравы чистот, о комфорт, о всемъ, что положительно пріятно бросается въ глаза публик и заставляетъ звря думать, что онъ этого достоинъ?

Бшенство и презрніе охватили всхъ, казалось, миссисъ Снифъ хотлось, чтобы кто-нибудь поддержалъ миссисъ Снифъ, но никто, повидимому, не желалъ исполнить этого.

— Три раза,— сказала наша миссисъ, принуждая себя немного успокоиться,— три раза видла я это позорное зрлище на короткомъ разстояніи отъ берега до Парижа: въ Азебрук, въ Аррас и въ Аміен. Но мн остается еще самое худшее. Скажите мн, какъ называли бы вы человка, который бы въ Англіи предложилъ, чтобы, напримръ, здсь, на нашемъ образцовомъ разъзд, держали для публики хорошенькія корзиночки, въ каждой изъ которыхъ находился бы полный холодный завтракъ и десертъ на одного человка въ извстную цну, чтобы пассажиръ могъ брать подобную корзиночку, не торопясь, въ вагон опустошить ее и передавать потомъ на слдующей станціи за пятьсотъ или за тысячу верстъ отъ нашего разъзда?

Тутъ начались пренія о томъ, какъ слдовало бы назвать такое лицо: революціонеромъ, атеистомъ, Брайтомъ (я сказалъ, что именно такъ) или не англичаниномъ? Миссъ Пифъ провизжала свое рзкое мнніе: злонамреннымъ маніакомъ!

— Я согласилась бы,— произнесла наша миссисъ,— заклеймить подобнаго человка названіемъ, предложеннымъ моимъ другомъ, миссъ Пифъ.— Знайте же, что подобный злонамренный маніакъ явился изъ благопріятствующей этому факту почвы Франціи и что его злонамренное, безумное предложеніе принято во Франціи, какъ я могла убдиться во время моего путешествія.

Я замтилъ, что Снифъ снова потираетъ свои руки и что миссисъ Снифъ не спускала съ него глазъ, но я не придалъ этому особеннаго значенія — вс продавщицы были въ сильномъ волненіи — и чувствовалъ, что я долженъ воплемъ поддержать ихъ.

— Не буду распространяться о томъ, что я видла на югъ отъ Парижа,— замтила наша миссисъ.— Это было бы слишкомъ отвратительно. Представьте себ, что кондукторъ идетъ вдоль позда на полномъ ходу и спрашиваетъ, сколько обдовъ требуется въ каждомъ купэ. Вообразите, что онъ телеграфируетъ впередъ о необходимомъ количеств обдовъ и каждаго изъ пассажировъ ждутъ въ слдующемъ буфет, представьте, что столъ элегантно накрывается, что всхъ ожидаетъ прекрасный обдъ въ прекрасной комнат, вообразите, что главный поваръ озабоченъ, чтобы каждое кушанье вышло прекрасно, и надзираетъ за его изготовленіемъ въ чистой блой куртк и бломъ колпачк, что зврь прозжаетъ шестисотмильное пространство очень скоро, что онъ привыкъ, чтобы о его удобствахъ заботились.

Раздался воодушевленный хоръ: зврь! Я замтилъ, что Снифъ снова потиралъ свой желудокъ рукой и что онъ выставилъ одну ногу впередъ. Но снова я не обратилъ на него особаго вниманія, считая себя человкомъ, призваннымъ поощрять всеобщія чувства. Это была славная штука!

— Сопоставляя все вмст,— сказала наша миссисъ,— видно, что франузская система сводится къ слдующему (о, хороши эти выводы, нечего сказать!): во-первыхъ, для ды — съдобныя вещи и напитки, годные для питья!

Ропотъ молодыхъ особъ, поддержанный мною.

— Во-вторыхъ, удобство и даже изящество.

Снова стонъ молодыхъ лэди, поддержанный мною.

— Въ третьихъ, умренныя цны.

На этотъ разъ я застоналъ, а мое стенаніе подхватили юныя лэди.

— Въ четвертыхъ,— сказала наша миссисъ (и тутъ я прошу васъ въ особенности сильно посочувствовать моему гнву и презрнію) вниманіе, вжливость и даже предупредительность!

Я и молодыя продавщицы положительно обезумли отъ ярости.

— Въ заключеніе,— дко, насмшливо прибавила наша миссисъ,— не могу полне обрисовать передъ вами эту презрнную націю, какъ, увривъ васъ, что они не стали бы выносить т конституціонные порядки и благородную независимость, которые заведены нами на разъзд Мегби, и раньше, нежели черезъ мсяцъ, выгнали бы насъ, уничтоживъ нашу систему, можетъ быть, даже скоре, потому что я не думаю, чтобы у нихъ нашелся хорошій вкусъ дважды взглянуть на насъ.

Поднялся было шумъ, но его скоро остановили. Снифъ, увлекаемый своимъ рабскимъ расположеніемъ, выставлялъ свою ногу все съ большимъ и большимъ наслажденіемъ, и теперь, выступивъ впередъ, махалъ своимъ пробочникомъ надъ головой. Въ эту минуту мистриссъ Снифъ, смотрвшая на него, точно сказочный обелискъ, бросилась на свою жертву. Наша миссисъ послдовала за ними обоими и изъ пыльно-сандвичнаго отдленія раздались крики.

Войдите въ нижній буфетъ на станцію, представьтесь, что не знаете меня, и я моимъ правымъ большимъ пальцемъ черезъ плечо укажу вамъ, гд сидитъ наша миссисъ, кто миссъ Уифъ и миссъ Пифъ и мистриссъ Снифъ. Вамъ не удастся только видть Снифа, потому что онъ пропалъ въ ту же ночь. Погибъ ли онъ, разорванный на куски, я не могу этого сказать, остался только его штопоръ — свидтель его рабской угодливости.

Боковая линія No 1.

Сигнальный сторожъ.

— Эй, вы, тамъ?

Онъ услыхалъ голосъ, звавшій его такимъ образомъ, стоя подл двери въ свою будочку. Онъ держалъ въ рук флагъ, свернутый въ трубку кругомъ короткой ручки. Казалось, благодаря мстности, онъ бы сейчасъ долженъ былъ догадаться, откуда до него донесся зовъ, но, вмсто того чтобы взглянуть вверхъ, туда, гд я стоялъ надъ крутизной, почти надъ головой его, онъ обернулся и взглянулъ вдоль линіи. Въ его движеніи было что-то странное, что именно, я не могъ бы сказать. Однако, я знаю, что въ его движеніи было нчто очень странное, поразившее меня, несмотря на то, что его фигура стояла на дн глубокой выемки и виднлась въ ракурс, а я былъ высоко надъ нимъ, облитый пламенемъ заката, и оттнялъ моей рукой глаза, чтобы видть его.

— Эй, вы, тамъ!

Онъ снова повернулся и, поднявъ глаза, увидалъ мою фигуру высоко надъ собою.

— Можно ли гд-нибудь сойти къ вамъ, чтобы поговорить съ вами?

Онъ смотрлъ на меня, не отвчая, а я смотрлъ на него, не торопя его повтореніемъ моего празднаго вопроса. Въ эту самую минуту земля и воздухъ слегка неопредленно завибрировали, эта вибрація скоро перешла въ рзкое сотрясеніе. Послышался возрастающій шумъ, который заставилъ меня отступить назадъ, точно у него была сила увлечь меня внизъ. Когда разсялся, растаялъ дымъ, поднявшійся ко мн на мою высоту отъ быстраго позда, я посмотрлъ внизъ и увидалъ, что сторожъ снова свертывалъ флагъ, развернутый при проход позда. Я повторилъ мой вопросъ. Наступила тишина, онъ, повидимому, смотрлъ на меня съ напряженнымъ вниманіемъ, потомъ свернутымъ флагомъ указалъ мн на мсто, бывшее на разстояніи двухсотъ или трехсотъ ярдовъ отъ меня. Я крикнулъ ему внизъ: ‘Хорошо!’ и пошелъ по указанному направленію. Внимательно присмотрвшись, я увидлъ извилистую тропинку, шедшую внизъ.

Выемка была очень глубока, я шелъ по очень крутой тропинк, высченной въ скользкомъ камн. По мр того, какъ я спускался, я чувствовалъ, что мои ноги ступали на почву, все боле и боле липкую и мокрую. Дорога показалась мн такой длинной, что у меня нашлось время подумать о томъ, какъ неохотно, точно противъ воли, сторожъ указалъ мн на тропинку, я въ душ подивился этому. Я сошелъ довольно медленно съ извилистаго спуска. Сторожъ стоялъ на тхъ рельсахъ, по которымъ только-что пронесся поздъ, будто поджидая меня. Его лвая рука касалась подбородка, лвый локоть покоился на правой рук, положенной на грудь. Вся его фигура выражала такое напряженное ожиданіе, что я на минуту остановился, пораженный удивленіемъ.

Спустившись, я подошелъ къ нему ближе и разсмотрлъ его: это былъ смуглый, блдный человкъ, съ темной бородой и густыми бровями.

Никогда въ жизни мн не случалось видть такого уединеннаго, грустнаго мста, какъ выемка, въ которой стояла его будочка. Отъ полотна съ обихъ сторонъ поднимались, покрытыя сыростью, зазубренныя каменныя стны. Только крошечный кусочекъ неба виднлся надъ головой, съ одной стороны вдаль тянулась та же мрачная галерея, похожая на темницу, длавшая поворотъ, съ другой — галерея была короче и заканчивалась зловщимъ и мрачнымъ фонаремъ и еще боле зловщимъ и мрачнымъ входомъ въ черный туннель, въ массивной архитектур котораго было что-то варварское, подавляющее, отвратительное. Солнце рдко заглядывало въ это мсто, а потому въ немъ стоялъ землистый, мертвенный запахъ. Холодный втеръ проносился по нему, я вздрогнулъ, мн почудилось, будто я покинулъ блый свтъ.

Сторожъ еще не двинулся съ мста, когда я подошелъ къ нему совсмъ близко. Не отрывая глазъ отъ меня, онъ отступилъ и поднялъ руку. Я сказалъ ему, что онъ занимаетъ, по моему, очень уединенный постъ, что, глядя сверху, я обратилъ вниманіе на его фигуру, что, вроятно, постители здсь бываютъ рдко и, надо надяться, посщенія не непріятны ему. Самъ я человкъ, прожившій всю жизнь въ тсныхъ рамкахъ и теперь, наконецъ, освободившійся отъ нихъ, съ новымъ интересомъ присматриваюсь я къ желзнодорожному длу. Съ этой цлью я и заговорилъ съ нимъ. Не могу наврное вспомнить, въ какихъ выраженіяхъ обратился я къ нему, я и вообще плохо владю словомъ, а въ этомъ человк вдобавокъ было что-то пугавшее меня.

Онъ бросилъ странный взглядъ на красный фонарь, горвшій при вход въ тунель, и все, что было кругомъ него, точно ожидая увидать еще что-то, потомъ его взглядъ перешелъ на меня.

Входитъ ли въ его обязанность смотрть за краснымъ фонаремъ или нтъ? Онъ тихо отвтилъ:

— Разв вы не знаете, что это входитъ въ мою обязанность?

Я смотрлъ въ остановившіеся глаза и угрюмое лицо и въ моемъ ум мелькнула чудовищная мысль. Мн почудилось, что передъ мной духъ, а не человкъ. Позже я часто раздумывалъ о томъ, не могъ ли онъ заразить меня своимъ настроеніемъ?

Я отступилъ отъ него, но сейчасъ же по его глазамъ замтилъ, что онъ меня боится. Это разсяло чудовищную мысль.

— Вы,— сказалъ я, принуждая себя улыбнуться,— смотрите на меня какъ бы со страхомъ!

— Не могу ршить,— отвтилъ онъ,— видлъ ли я васъ прежде?

— Гд?

Онъ указалъ на тотъ красный фонарь, на который смотрлъ раньше.

— Тамъ?— спросилъ я.

Онъ пристально взглянулъ на меня и проговорилъ (совершенно беззвучно):— Да.

— Мой милый, что мн было тамъ длать? Во всякомъ случа, я никогда не бывалъ подл туннеля, клянусь вамъ!

— Да, это такъ,— подхватилъ онъ,— Да, наврное такъ.

Какъ я, сторожъ тоже успокоился. Онъ сталъ охотно отвчать на мои вопросы и даже очень хорошимъ языкомъ. Много ли у него длъ? Да, то есть на немъ лежитъ довольно большая отвтственность, но отъ него требуется только точность и наблюдательность, работы же настоящей, ручной, у него почти нтъ. Перемнить сигналъ, вычистить фонари и повертывать время отъ времени желзныя рукоятки — вотъ его физическій трудъ. Относительно длинныхъ одинокихъ часовъ, которые, мн казалось, должны были томить его, онъ могъ сказать лишь, что рутина его жизни отлилась въ эту форму и онъ привыкъ къ ней. Онъ самъ выучился одному иностранному языку, если только можно назвать знаніемъ языка то, что онъ знаетъ его по виду и самъ изобрлъ для себя произношеніе его словъ. Онъ также занимался дробями простыми и десятичными, изучалъ и алгебру, однако, и теперь, и въ дтств цифры плохо давались ему. Обязанъ ли онъ, находясь на служб, всегда оставаться въ глубин этой сырой ложбины, иметъ ли онъ право выходить изъ высокихъ каменныхъ стнъ на солнечный свтъ? Это зависитъ отъ времени и обстоятельствъ. При нкоторыхъ условіяхъ одинъ день здсь бываетъ дла меньше, другой больше, то же самое можно сказать относительно различныхъ часовъ дня и ночи. Въ хорошую погоду онъ выбираетъ время выйти изъ глубокой тни, но его каждую минуту могутъ позвать назадъ электрическимъ звонкомъ и, выбравшись наверхъ, онъ слушаетъ съ удвоенной тревогой, а потому и отдыхъ не такъ пріятенъ ему, какъ я предполагалъ.

Онъ ввелъ меня въ свою будочку. Я сейчасъ же разсмотрлъ въ ней очагъ и пюпитръ (служебная книга лежала на немъ для его замтокъ), телеграфный аппаратъ съ дискомъ и съ иглами и маленькій колокольчикъ, о которомъ онъ говорилъ мн. Я попросилъ у него извиненія и замтилъ, что онъ, повидимому, получилъ хорошее воспитаніе и (при этомъ я выразилъ надежду, что не обижу его своими словами) такое образованіе, которое далеко превышаетъ требованія того положенія, которое онъ занимаетъ. На это онъ мн отвтилъ, что подобныя несообразности нердки, что онъ слыхалъ, что образованные люди встрчаются въ рабочихъ домахъ, въ институт полицейскаго управленія, даже въ послднемъ отчаянномъ прибжищ — въ солдатахъ арміи, что боле или мене часто можно найти подобные примры среди желзно-дорожныхъ служащихъ. Въ молодости онъ былъ (поврю ли я ему, сидя въ его хижин? Онъ самъ едва ли могъ бы поврить), въ молодости онъ былъ студентомъ, изучавшимъ натуральную философію, и слушалъ лекціи по этому предмету, но онъ закутилъ, не воспользовался тми выгодами, которыя могъ извлечь изъ жизни, и опустился такъ, что уже никогда не могъ больше подняться. Онъ не смлъ жаловаться, такъ какъ самъ постлалъ себ ложе, на которомъ лежалъ теперь. Было уже слишкомъ поздно стлать другое.

Онъ говорилъ спокойно и его серьезные темные глаза смотрли то на меня, то на огонь. Время отъ времени онъ вставлялъ слово ‘сэръ’, въ особенности разсказывая о времени своей юности, точно желая дать мн понять, что онъ не заявляетъ никакихъ правъ, что онъ желаетъ быть въ моихъ глазахъ только тмъ, чмъ я его нашелъ. Много разъ колокольчикъ прерывалъ его рчь, онъ читалъ депеши, посылалъ отвты. Разъ ему пришлось выйти изъ будки и развернуть флагъ, когда проходилъ поздъ, при этомъ онъ сказалъ что-то машинисту. Я замтилъ, что сигнальный сторожъ исполнялъ свои обязанности замчательно точно и внимательно, онъ обрывалъ разговоръ на полуслов и молчалъ до тхъ поръ, пока не выполнялъ своего дла до конца.

Словомъ, я могъ бы ршить, что этотъ человкъ поразительно хорошо исполняетъ свою обязанность, одно смущало меня: во время разговора со мной онъ дважды, блдня, прерывалъ свою рчь и пристально взглядывалъ на не звонившій колокольчикъ, два раза открывалъ дверь будочки (она была закрыта, чтобы не впускать въ комнатку нездоровой сырости), выглядывалъ за нее и смотрлъ на красный фонарь, мерцавшій подл туннеля. Оба раза, когда онъ возвращался на прежнее мсто, въ немъ было что-то странное, такое же странное, какъ этотъ взглядъ, которымъ онъ осматривался, когда я позвалъ его.

Я поднялся, собираясь проститься съ нимъ, и сказалъ:

— Мн почти кажется, что я встртился со счастливымъ человкомъ (я сказалъ это, чтобы заставить его высказаться).

— Да, я былъ доволенъ своей участью,— заговорилъ онъ тихо, какъ прежде,— но я встревоженъ, сэръ, очень встревоженъ.

Сказавъ это, онъ, очевидно, спохватился и готовъ былъ бы взять свои слова обратно, если бы это было возможно, но они уже сорвались съ его губъ и я подхватилъ ихъ.

— Что смущаетъ васъ?

— Это очень трудно высказать, очень трудно. Если вы еще когда-нибудь постите меня, я попробую, попробую все объяснить вамъ.

— Я надюсь быть у васъ. Скажите, когда придти?

— Завтра рано утромъ я уйду, а вечеромъ въ девять часовъ вернусь назадъ, сэръ.

— Въ одиннадцать часовъ я буду у васъ.

Онъ поблагодарилъ меня и вышелъ вмст со мною.

— Я подержу блый фонарь, пока вы не найдете дороги,— сказалъ онъ своимъ необыкновеннымъ, тихимъ голосомъ,— когда вы ее найдете, не кричите и, поднявшись наверхъ, тоже не кричите мн.

Въ эту минуту мн стало холодно отъ его шепота, но я сказалъ лишь:

— Хорошо!

— И когда завтра вечеромъ вы спуститесь ко мн, не кричите. Позвольте мн вамъ задать вопросъ: почему сегодня вечеромъ вы крикнули: ‘Эй, вы, тамъ?’

— Богъ знаетъ!— сказалъ я.— Я дйствительно крикнулъ что-то врод этого.

— Не врод этого, сэръ, а именно эти самыя слова.

— Предположимъ, что именно эти самыя. Я, конечно, сказалъ, потому что увидалъ васъ подл будочки.

— Не почему-нибудь иному?

— Почему же я могъ иначе произнести ихъ?

— Вамъ не казалось, что нкто подсказалъ вамъ ихъ какимъ-то сверхъестественнымъ образомъ?

— Нтъ.

Онъ пожелалъ мн спокойной ночи и поднялъ свой фонарь. Я шелъ вдоль пары рельсъ съ очень непріятнымъ ощущеніемъ того, что сзади меня идетъ поздъ, наконецъ, нашелъ тропинку. Всходить было легче, нежели сходить, и я вернулся въ гостиницу безъ всякихъ приключеній.

На слдующій вечеръ я пунктуально пришелъ на свиданіе и вступилъ на первую извилину зигзага въ ту минуту, когда далекіе часы пробили одиннадцать. Сторожъ ждалъ меня внизу съ блымъ фонаремъ.

— Я не кричалъ,— сказалъ я, когда мы подошли ближе другъ къ другу. Теперь можно говорить?

— Конечно, сэръ.

— Тогда добрый вечеръ, вотъ моя рука.

— Добрый вечеръ, сэръ, вотъ и моя.

Мы шли рядомъ, вошли въ будочку, заперли дверь и сли къ огню.

— Я ршилъ, сэръ,— началъ онъ, наклоняясь ко мн и говоря почти шепотомъ,— я ршилъ, что вамъ незачмъ дважды спрашивать меня о томъ, что меня смущаетъ. Я скажу вамъ, въ чемъ дло. Вчера вечеромъ я васъ принялъ за другого, и вотъ причина моего смущенія.

— Васъ смутила эта ошибка?

— Нтъ, тотъ другой.

— Кто онъ?

— Не знаю.

— Онъ похожъ на меня?

— Не знаю, я никогда не видалъ его лица. Лвой рукой онъ закрываетъ лицо, правой же быстро колеблетъ, вотъ такъ.

Я слдовалъ за его движеніемъ, казалось, жестъ его руки страстно и настойчиво говорилъ: ‘Бога ради, прочь съ дороги’.

— Однажды въ лунную ночь,— заговорилъ онъ,— я сидлъ здсь, вдругъ я услыхалъ, что чей-то голосъ кричитъ: ‘Эй, вы, тамъ!’Я вздрогнулъ, выглянулъ и увидалъ, что кто-то стоитъ подл краснаго фонаря туннеля и машетъ рукой, какъ я сейчасъ показалъ вамъ, казалось, его голосъ осипъ отъ крика, онъ продолжалъ: ‘Смотрите, смотрите!’ а потомъ снова: ‘Эй, вы, тамъ, смотрите!’ Я схватилъ фонарь, опустилъ красное стекло и подбжалъ къ незнакомцу, спрашивая его: ‘Въ чемъ дло? Что случилось? Гд?’ Онъ стоялъ какъ разъ противъ чернаго отверстія туннеля. Я съ удивленіемъ замтилъ, что онъ закрываетъ рукавомъ глаза. Я подбжалъ къ нему и уже протянулъ руку, чтобы откинуть его рукавъ, но въ это мгновеніе фигура исчезла.

— Онъ ушелъ въ туннель?— спросилъ я.

— Нтъ, я пробжалъ по туннелю ярдовъ пятьсотъ, остановился, поднялъ надъ головой фонарь и увидалъ только цифры, помчавшія длину туннеля, пятна, сырости и воду, струившуюся по своду. Я выбжалъ изъ туннеля скоре, чмъ вбжалъ въ него (это мсто мн было отвратительно). Я осмотрлъ все кругомъ краснаго фонаря, свтя себ моимъ собственнымъ фонаремъ, взошелъ по желзной лсенк на галерейку надъ нимъ, снова спустился и бгомъ вернулся сюда. Въ об стороны я телеграфировалъ: ‘Меня предупредили объ опасности. Разв что-либо не въ порядк?’ Съ обихъ сторонъ я получилъ отвтъ: ‘Все хорошо’.

Я старался противиться ощущенію холода, который медленно ползъ по моей спин, я доказывалъ моему собесднику, что явившаяся ему человческая фигура — обманъ зрнія, желая подкрпить мои слова, я разсказалъ ему, что подобныя виднія, являющіяся вслдствіе разстройства нжныхъ нервовъ, управляющихъ функціей глаза, какъ извстно, очень часто волновали больныхъ, нкоторые изъ людей, подверженныхъ такому разстройству, знали о происхожденіи своей болзни и даже длали надъ собою опыты. ‘Что же касается воображаемаго крика,— сказалъ я,— послушайте съ минуту, какъ шумитъ втеръ въ этой долин, послушайте, въ какую дикую арфу онъ превращаетъ телеграфныя проволоки’. Мы послушали немного.

— Все это хорошо,— замтилъ мой собесдникъ. Онъ знаетъ кое-что о втр и проволокахъ, ему приходилось слишкомъ часто проводить здсь длинныя зимнія безсонныя ночи наедин съ собою, но онъ просилъ меня замтить, что его разсказъ еще не оконченъ.

Я извинился. Онъ, взявъ меня за руку, медленно прибавилъ:

— Черезъ шесть часовъ посл виднія случилось памятное несчастіе на этой линіи, а черезъ десять — мертвыхъ и раненыхъ пронесли черезъ туннель мимо того мста, гд стояла фигура.

Непріятная дрожь пробжала вдоль моего тла, но я изо всхъ силъ постарался побороть ее. Я согласился, что это было поразительнымъ совпаденіемъ, которое могло оставить глубокій слдъ въ его ум, однако, вдь подобныя совпаденія постоянно случаются и, размышляя о всемъ происшедшемъ, не слдуетъ забывать этого. Я прибавилъ (такъ какъ мн показалось, что онъ собирается мн противорчить), что умные люди не должны допускать, чтобы подобныя стеченія обстоятельствъ вліяли на ходъ ихъ повседневной жизни.

Онъ снова замтилъ, что разсказъ его еще не оконченъ, а я опять извинился въ томъ, что увлекся возраженіями и перебилъ его.

— Все это,— началъ онъ, положивъ мн руку на руку и оглядываясь черезъ плечо испуганными глазами,— случилось годъ тому назадъ. Посл несчастія прошло шесть или семь мсяцевъ, я оправился отъ удивленія и потрясенія. Однажды утромъ, на разсвт, я стоялъ у двери и смотрлъ на красный фонарь, и вдругъ я снова увидалъ тамъ привидніе.— Онъ замолчалъ, его глаза неподвижно устремились на меня.

— Призракъ закричалъ?

— Нтъ, ни слова.

— Двинулъ рукой?

— Нтъ, привидніе прислонилось къ столбу фонаря, закрывая обими руками глаза. Жестъ его выражалъ скорбь. Я видалъ эту позу у каменныхъ надгробныхъ статуй.

— Вы поднялись къ фигур?

— Я вошелъ въ комнату отчасти для того, чтобы собрать мысли, отчасти потому, что у меня закружилась голова, когда я снова подошелъ къ двери, разсвло и призракъ исчезъ.

— Ничего не было посл этого? Ничего не случилось потомъ?

Онъ дважды или трижды дотронулся до моей руки первымъ пальцемъ и каждый разъ какимъ-то страшнымъ образомъ кивнулъ головой.

— Въ тотъ же день, когда изъ туннеля вышелъ поздъ, я замтилъ въ окн одного вагона какіе-то взмахи рукъ и головы, какое-то движеніе. Я увидалъ это какъ разъ во-время, чтобы дать машинисту сигналъ остановиться. Онъ закрылъ паръ, опустилъ тормазъ, но поздъ прошелъ еще ярдовъ полтораста. Я побжалъ за нимъ и, проходя вдоль вагоновъ, услыхалъ ужасные вопли и рыданія, красивая молодая дама внезапно умерла въ одномъ изъ купэ: ее принесли сюда и положили на полъ, вотъ тутъ, между нами.

Я невольно отодвинулъ назадъ кресло, взглянувъ на т доски, на которыя онъ указывалъ, потомъ перевелъ взглядъ на него.

— Правда, сэръ, правда! Я разсказываю вамъ все, какъ было.

Я ничего не могъ сказать и во рту у меня пересохло. Жалобный вой втра и проволокъ дополнялъ разсказъ.

Онъ закончилъ словами:

— Теперь, сэръ, слушайте дальше и вы поймете, какъ взволнованъ мой умъ. Недлю тому назадъ привидніе вернулось и часто является мн.

— При свт?

— При сигнал опасности.

— Что длаетъ призракъ?

Сигнальный сторожъ повторилъ, если можно, еще съ большей страстностью и рзкостью прежній жестъ, говорившій: ‘Бога ради прочь съ дороги!’ Потомъ онъ продолжалъ: ‘Это отнимаетъ у меня отдыхъ и покой. Призракъ отчаянно кричитъ мн: ‘Эй, вы, тамъ, смотрите, смотрите!’ машетъ рукой, звонитъ въ мой колокольчикъ’.

Я ухватился за его послднія слова.

— Звонилъ ли вашъ колокольчикъ вчера вечеромъ, когда я былъ здсь, а вы подходили къ двери?

— Два раза.

— Видите ли,— сказалъ я,— какъ ваше воображеніе обманываетъ васъ. Я смотрлъ на колокольчикъ и слушалъ. Клянусь вамъ моей жизнью, колокольчикъ не звенлъ въ это время и ни разу, кром того, когда онъ звучалъ естественнымъ образомъ, вслдствіе того, что со станціи сообщались съ вами.

Онъ покачалъ головой.

— Я это знаю, сэръ. Я никогда не смшивалъ звонка привиднія со звонкомъ человческимъ. Когда звонитъ призракъ, звонокъ странно вибрируетъ, и эту вибрацію не можетъ произвести ни что иное, я вдь и не утверждаю, что колокольчикъ шевелится на глазъ, и не удивляюсь тому, что вы не слышали его. Но я-то слышалъ!

— И вамъ чудилось, что призракъ былъ тамъ, когда вы выглядывали за дверь?

— Да.

— Оба раза?

Онъ твердо отвтилъ: ‘Оба раза’.

— Хотите вы подойти къ двери со мной и посмотрть, тамъ ли онъ?

Онъ закусилъ нижнюю губу, словно ему не хотлось идти, но всталъ. Я открылъ дверь и остановился на порог, онъ былъ подл двери. Горлъ сигналъ опасности, зіяла пасть туннеля, поднимались высокія каменныя стнки выемки, надъ ними сіяли звзды.

— Вы видите его?— спросилъ я, особенно внимательно вглядываясь въ его лицо. Глаза его расширились и напряглись, впрочемъ, вроятно, я смотрлъ немногимъ мене внимательно, нежели онъ.

— Нтъ,— отвтилъ онъ.— Его нтъ тамъ.

— Ну, и хорошо,— сказалъ я.

Мы вошли въ комнату, закрыли дверь и сли на наши прежнія мста. Я думалъ о томъ, какъ бы получше воспользоваться этимъ выгоднымъ обстоятельствомъ, если можно такъ выразиться, но онъ заговорилъ такимъ положительнымъ образомъ, такъ увренно, что я почувствовалъ, что мн невозможно оспаривать фактъ явленіи призрака.

— Теперь вы вполн поймете, сэръ,— сказалъ онъ,—что мн страшно хочется узнать, что хочетъ выразить призракъ?

Я отвтилъ, что не вполн понимаю его.

— Мн хочется знать, отъ какой опасности предостерегаетъ онъ меня,— пояснилъ сигнальный сторожъ, устремивъ глаза на огонь и только время отъ времени взглядывая на меня.— Гд кроется опасность, гд? Гд-то на линіи должно случиться какое-то несчастіе. Я не сомнваюсь въ этомъ посл того, что уже было два раза. Но это ужасное видніе для меня! Что я могу сдлать?

Онъ вынулъ свой платокъ и отеръ капли, выступившія у него на лбу.

— Телеграфировать въ ту и другую сторону? Но мн нечмъ объяснить своей тревоги,— продолжалъ онъ, вытирая ладони.— Я надлаю себ множество хлопотъ и не принесу никакой пользы. Они подумаютъ, что я сошелъ съ ума. Вотъ что будетъ: телеграмма: ‘Опасность, берегитесь!’ Отвтъ: ‘Какая опасность? Гд?’ Телеграмма: ‘Не знаю, но Бога ради берегитесь!’ Они смнятъ меня. Что же другое они могутъ сдлать?

Было жалко смотрть на его болзненное волненіе. Я видлъ, какую умственную пытку переносилъ этотъ добросовстный человкъ отъ того, что непонятная отвтственность тяготила его.

— Зачмъ, зачмъ,— продолжалъ онъ, откинувъ свои темные волосы и потирая виски въ лихорадочномъ волненіи,— призракъ, явившись впервые подъ краснымъ фонаремъ, не сказалъ мн, гд произойдетъ несчастіе, если оно должно было произойти? Почему онъ не объяснилъ мн, чмъ предотвратить его, если его можно было предотвратить? Почему, явившись вторично, вмсто того, чтобы закрывать лицо, привидніе мн не сказало: ‘Она умретъ, пусть оставятъ ее дома’. Можетъ быть, призракъ явился два раза только для того, чтобы доказать мн, что его предостереженія сбываются, и тмъ приготовить меня къ третьему несчастію? Почему же онъ не предупредитъ меня полне? Я, помоги мн, Боже, вдь я простой сигнальный сторожъ на уединенномъ посту! Зачмъ призракъ не является человку, которому поврятъ, у котораго есть возможность дйствовать?

Видя бднягу въ такомъ состояніи, я ршилъ, что, ради него и общественной безопасности мн необходимо успокоить его умъ. Поэтому, оставивъ въ сторон вопросъ о томъ, въ дйствительности или нтъ къ нему является призракъ, я высказалъ мнніе, что человкъ, исполняющій свою обязанность, поступаетъ хорошо, что его должна поддерживать мысль о томъ, что онъ понимаетъ, въ чемъ состоитъ его прямая обязанность, хотя и не понимаетъ смысла и цли этихъ таинственныхъ видній. Мн удалось успокоить его. Ночь шла и занятія сигнальнаго сторожа требовали отъ него все большаго и большаго вниманія. Я ушелъ въ два часа утра, сперва предложивъ моему новому знакомцу остаться съ нимъ всю ночь, но онъ и слушать не хотлъ объ этомъ.

Поднимаясь по тропинк, я обернулся и еще разъ посмотрлъ на красный фонарь, я не вижу надобности скрывать, что мн не нравился его видъ, что я очень плохо спалъ бы, если бы моя кровать была устроена подъ нимъ. Не нравились мн два происшествія подъ-рядъ и мысль о мертвой двушк. Не вижу надобности скрывать и этого.

Но больше всего меня занимало раздумье: какъ поступить теперь, когда я узналъ эту странную исторію? Я убдился, что сигнальный сторожъ уменъ, бдителенъ и трудолюбивъ. Но надолго ли онъ останется такимъ при теперешнемъ взволнованномъ состояніи его ума? Хотя онъ занималъ подчиненное положеніе, все же на немъ лежала большая отвтственность, и пріятно ли было бы, напримръ, мн, если бы я зналъ, что моя жизнь зависитъ отъ того, какъ онъ будетъ исполнять свои обязанности?

Я чувствовалъ, что съ моей стороны было бы предательствомъ выдать тайну сигнальнаго сторожа его начальникамъ, не поговоривъ съ нимъ совершенно откровенно и не придумавъ средства помочь ему выйти изъ затрудненія. Наконецъ, я ршилъ предложить ему създить со мною къ самому лучшему доктору въ округ (скрывъ пока отъ всхъ остальныхъ его тайну), поговорить откровенно съ медикомъ и спросить его мннія.

На слдующую ночь другой долженъ былъ смнить моего знакомца, по его словамъ, онъ могъ оставить свой постъ черезъ часъ или два посл восхода солнца и вернуться на него вскор посл захода солнца. Я ршилъ придти сообразно съ этимъ.

На слдующій вечеръ стояла чудная погода. Я вышелъ погулять. Солнце еще не садилось. Я шелъ по тропинк вблизи выемки, желая прогулять около часу, полчаса идти въ одну сторону, полчаса я положилъ на возвращеніе, такимъ образомъ, я бы во-время пришелъ къ моему сигнальному сторожу. По дорог я остановился на томъ самомъ мст, съ котораго въ первый разъ увидалъ его. Не могу описать, какая дрожь пробжала по мн, когда подл входа въ туннель я увидалъ фигуру человка, лвой рукой закрывавшую себ глаза и быстро двигавшую правой.

Черезъ мгновеніе неописуемый ужасъ, охватившій меня, разсялся, такъ какъ я убдился въ томъ, что вижу не привидніе, а живого человка, невдалек отъ него стояла цлая группа другихъ людей, которые повторяли его жестъ. Сигналъ опасности еще не былъ зажженъ. Подл столба виднлся совершенно новый для меня шалашъ, сдланный изъ подпорокъ и брезента, онъ былъ величиной не боле кровати. Я смутно почувствовалъ, что случилась какая-то бда, и содрогнулся отъ страха при мысли о томь, что теперь, вроятно, произошло несчастье вслдствіе того, что я оставилъ сигнальнаго сторожа на его посту, не попросивъ наблюдать за его дйствіями. Я сошелъ со скользкой тропинки, насколько это было возможно, быстро.

— Что случилось?— спросилъ я.

— Убитъ сигнальный сторожъ, сэръ.

— Но не тотъ, который бывалъ въ этой будочк?

— Онъ самый, сэръ.

— Тотъ человкъ, котораго я зналъ?

— Вы его узнаете, сэръ, если знали прежде,— сказалъ человкъ, говорившій за всхъ другихъ, онъ торжественно снялъ шляпу и взошелъ на конецъ помоста,— его лицо совершенно спокойно.

— Какъ же это случилось?— спрашивалъ я, когда снова заперли шалашъ.

— Его раздавилъ локомотивъ, сэръ. Никто въ Англіи не зналъ своего дла лучше него, но почему-то онъ остался на рельсахъ. Онъ зажегъ фонарь и держалъ его въ рук. Когда паровозъ вышелъ изъ туннеля, онъ стоялъ къ нему спиной и машина перехала его. Вотъ этотъ человкъ управлялъ паровозомъ и только-что разсказывалъ, какъ случилось несчастіе. Покажи этому джентльмену, Томъ.

Машинистъ въ грубомъ черномъ плать отступилъ на прежнее мсто къ отверстію туннеля.

— Выхавъ изъ поворота туннеля, сэръ,— сказалъ онъ,— я увидалъ его. Дать задній ходъ было невозможно, я зналъ, что онъ очень остороженъ, но, такъ какъ онъ, повидимому, не обращалъ вниманія на свистки, я пересталъ свистать и, когда мы подъзжали къ нему, закричалъ какъ можно громче.

— Что вы ему сказали?

— Я крикнулъ: эй, вы, тамъ! Смотрите, смотрите! Бога ради прочь съ дороги!

Я вздрогнулъ.

— О, это было ужасно, я не переставалъ кричать ему и закрылся вотъ этой рукой, чтобы не видать ничего, а другой до послдней минуты махалъ вотъ такъ… но это не помогло.

Я не хочу останавливаться на томъ или на другомъ изъ странныхъ обстоятельствахъ, но въ заключеніе укажу только на совпаденіе предостереженія машиниста не только съ тми словами, которыя несчастный повторялъ мн, говоря, что они мучатъ его, но и съ объясненіемъ жеста призрака, которое далъ не онъ, а я самъ, и то только въ моемъ собственномъ ум.

Боковая линія No 2.

Машинистъ.

— Всего съ 1841 года я убилъ семь взрослыхъ и мальчиковъ. Это немного за вс года.

Онъ произнесъ ужасныя слова совершенно спокойно, потомъ прислонился къ станціонной стн. Это былъ коренастый, краснощекій человкъ съ черными какъ уголь глазами и блками не блыми, а буровато-желтыми. Они были исцарапаны и въ рубцахъ, точно надъ ними производили нсколько операцій. Это были глаза, привыкшіе къ тяжелой работ, такъ какъ вчно смотрли впередъ, не обращая вниманія на бурю и непогоду. Одежду машиниста составляла черная куртка и засаленныя холщевыя брюки. На его голов сидла черная плоская фуражка. Въ его лиц не виднлось ни тни легкомыслія. Онъ смотрлъ серьезнымъ, почти грустнымъ взглядомъ, на всемъ его существ лежалъ какъ бы отпечатокъ сознанія отвтственности и это убдило меня въ томъ, что онъ говоритъ серьезно.

— Да, сэръ, двадцать пять лтъ я былъ машинистомъ и за все это время я убилъ всего только семь человкъ и мальчиковъ. Немногіе изъ моихъ товарищей могутъ похвалиться тмъ же самымъ. Все зависитъ отъ спокойствія, отъ спокойствія, сэръ, и вниманія. Говоря семь взрослыхъ и мальчиковъ, я подразумваю товарищей, кочегаровъ, носильщиковъ и такъ дале, пассажировъ я не считаю.

Какъ сдлался онъ машинистомъ?

— Отецъ мой имлъ маленькую колесную мастерскую, онъ жилъ въ домик близъ желзной дороги между Лидсомъ и Сельби. Эту дорогу провели второй въ королевств. Первая — Ливерпульско-Манчестерская, на которой былъ убитъ мистеръ Хескиссонъ, какъ вы, вроятно, слышали, сэръ. Когда позда прозжали мимо нашего дома, мы, мальчики, бывало, выбгали посмотрть на нихъ и кричали ура. Я замтилъ, что машинистъ поворачивалъ рукоятку и заставлялъ локомотивъ двигаться, я сталъ думать о томъ, что было бы прелестно сдлаться машинистомъ и управлять чудной машиной, врод этой. До желзной дороги я считалъ самымъ великимъ человкомъ кучера легкой почты. Я желалъ стать кучеромъ почты. Въ нашемъ коттэдж висла картинка, портретъ Георга III въ красной куртк, и я вчно смшивалъ въ ум кучера легкой почты съ королемъ, только у кучера была низкая широкополая шляпа, а у короля нтъ, мн казалось, что Георгъ III не могъ быть боле великимъ, нежели кучеръ. Я всегда мечталъ стать во глав другихъ людей, въ томъ или другомъ род. Когда я однажды быль въ Лидс, и видлъ человка, управлявшаго оркестромъ, мн захотлось тоже управлять оркестромъ. Пріхавъ домой, я сдлалъ себ палку и ходилъ по полямъ дирижируя, конечно, у меня не было никакого оркестра, но мн казалось, что онъ со мной. Другой разъ человкъ съ хлыстомъ и рупоромъ на подмосткахъ балагана очаровалъ меня и мн почудилось, что я хотлъ бы быть на его мст. Но съ появленіемъ поздовъ машинистъ затмилъ ихъ всхъ и я ршилъ сдлаться машинистомъ. Вскор мн пришлось начать заработывать себ деньги, хотя я и былъ еще только мальчикомъ. Мой отецъ внезапно умеръ. Онъ прятался отъ дождя подъ деревомъ и его убило громомъ и молніей, мать не могла содержать всхъ насъ. На слдующій день посл похоронъ я пошелъ на станцію и сказалъ, что хочу поступить въ машинисты. Начальникъ станціи посмялся и отвтилъ мн, что хоть я скоросплка, но все же еще не достаточно великъ для этой должности. Онъ далъ мн пенни и веллъ идти домой, подрости и вернуться къ нему лтъ черезъ десять. Я тогда и не помышлялъ объ опасностяхъ. Мн не удалось сдлаться машинистомъ, но я все же ршилъ получить какое-нибудь мсто при машин. Однако, меня не приняли ни на одну изъ должностей, о которыхъ я мечталъ, а потому я пошелъ на Гошберскій пароходъ и сталъ колоть уголь для кочегара. Такъ я началъ, потомъ я сталъ кочегаромъ, сначала на пароход, потомъ на локомотив. Черезъ два года я сдлался машинистомъ на той самой дорог, которая проходила мимо нашего домика. Мать, братья и сестры вышли посмотрть на меня, когда я въ первый разъ правилъ локомотивомъ. Я смотрлъ на нихъ, а они смотрли на меня и махали мн руками, крича ура, я то же махалъ имъ рукой. Я пронесся мимо нихъ съ трескомъ и громомъ. Какъ я гордился въ эту минуту! Никогда въ жизни я не гордился такъ потомъ!

‘Если человкъ любитъ свое дло, это замняетъ ему знанія. Въ короткое время я сдлался однимъ изъ лучшихъ машинистовъ на всей линіи. Вс въ одинъ голосъ признавали мое превосходство. Я гордился этимъ и мн была пріятна моя слава. Нтъ, научно, какъ вы это называете, я зналъ немного о машин, но если что-либо выходило въ ней изъ колеи, я могъ поправить, то есть если ничто не лопалось, но я не могъ объяснить, какимь образомъ въ ней работаетъ паръ. Пустить машину не трудне, нежели налить капли джина въ стаканъ. Вы повертываете рычагъ, она идетъ, вы поворачиваете его въ другую сторону, опускаете нажимъ — она останавливается. Дло немногимъ сложне этого. Не для чего машинисту быть ученымъ и знать внутреннее устройство машины, совсмъ не для чего. Т, кто знаетъ внутреннее и вншнее устройство машины, бываютъ худшими машинистами, это давно извстно. Они знаютъ слишкомъ много. То же самое говорятъ о человк, который изучалъ свои внутренности: когда онъ знаетъ, какая сложная машина у него внутри, онъ боится сть, пить, танцовать, бгать и такъ дале, чтобы не попортить себя. Та же исторія съ умниками. Насъ не заботятъ такія мысли и мы идемъ впередъ.

‘Однако, пустить машину и управлять ею — совершенно дв различныя вещи. Каждый ребенокъ можетъ пустить паровикъ и остановить его, но не всякій суметъ управлять машиной на ходу, какъ не всякій въ состояніи хорошо здить верхомъ. Это дв вещи очень сходныя. Если вы проскачете на лошади милю или дв, вы ее утомите, ей станетъ трудно дышать и слдующія дв мили вамъ придется хать легкой рысью или шагомъ, тоже и съ машиной. Если вы вначал дадите слишкомъ много пару, вы истощите котелъ и вамъ придется ползти, пока свжая вода не закипитъ снова. Главное, идти спокойно, никогда не допускать, чтобы уровень воды былъ слишкомъ низокъ или огонь слишкомъ малъ. Тоже и котелъ: если вы его наполните, когда онъ почти наполовину пустъ, вода снова скоро закипитъ, но если вы наполните его, когда вода почти вся на исход, новая вода закипитъ очень нескоро. Не надо выпускать пара, разв васъ задержатъ. По неровной мстности слдуетъ идти съ одинаковой скоростью вверхъ и внизъ. Иногда машинистъ растрачиваетъ паръ и, подойдя къ холму, у машины едва хватаетъ силы вползти на него. Когда вы дете въ позд, идущемъ толчками, вы можете быть уврены, что на паровоз плохой машинистъ. Такая зда страшно пугаетъ пассажировъ. Когда поздъ сперва несется, а потомъ внезапно замедляетъ ходъ не у станціи, а, напримръ, среди туннеля, пасажиры воображаютъ, что имъ грозитъ опасность, но по большей части это случается вслдствіе того, что машинистъ истощилъ несъ свой паръ.

‘Я здилъ на брайтонскомъ экспресс около пяти лтъ до того, какъ перешелъ сюда, и годовые (я называю такъ пассажировъ, у которыхъ были годовые билеты) всегда говорили, что они знаютъ, когда я правлю машиной, потому что при мн они не чувствовали толчковъ. Господа, выходя на платформу, говорили: ‘Кто править? Джимъ Мартинъ?’ И когда кондукторъ говорилъ имъ: ‘Да’, они замчали: ‘Хорошо’ и спокойно садились на свои мста. Но машинистъ никогда не получаетъ и шиллинга, кондукторъ получаетъ все, а между тмъ ему дла не больше, нежели намъ. Немногіе думаютъ о машинистахъ. Смю сказать, пассажирамъ кажется, будто поздъ идетъ самъ собою, а, между тмъ, если бы мы не были внимательны, не знали своего дла, они могли бы разбиться каждую минуту. Обыкновенно я проходилъ разстояніе до Брайтона въ девять минутъ, но это ужъ слишкомъ. Мн приходилось смотрть на вс сигналы, черезъ дв мили ставилось по сигналу, такъ что я и мой кочегаръ все время длали два дла за-разъ: наблюдали за машиной и смотрли на значки. На этой линіи я прозжалъ восемьдесятъ одну милю и три четверти въ восемьдесятъ шесть минутъ. Такимъ ходомъ идти не опасно, если путь хорошъ, хороша машина и не слишкомъ много каретъ, нтъ, мы говоримъ не ‘вагоны’, а ‘кареты’.

‘Да, качаніе вагона говоритъ объ опасности. Если вы сидите въ карет, которая очень колеблется, скажите объ этомъ на слдующей же станціи, въ такомъ случа слдуетъ покрпче свинтить кареты, когда вагоны свинчены слишкомъ слабо, они легко соскакиваютъ съ рельсъ, тоже опасно, когда они свинчены вмст слишкомъ тсно. Нужно, чтобы между вагонами оставалось столько мста, чтобы буфера могли свободно работать. Пассажиры боятся туннелей, но теперь въ туннеляхъ меньше опасности, нежели гд бы-то ни было. Мы входимъ въ туннель, только если видимъ сигналъ, говорящій: ‘путь свободенъ’.

‘Можно поразительно быстро остановить поздъ, даже экспрессъ на полномъ ходу, если кондуктора будутъ дйствовать заодно съ машинистомъ и быстро опустятъ вс тормоза. Многое зависитъ отъ кондукторовъ. Одинъ задній тормазъ стоитъ двухъ переднихъ. Видите ли: когда въ паровоз горитъ уголь и уничтожается вода, машина теряетъ свою тяжесть, кареты же остаются такими же, какъ и прежде. Много хлопотъ доставляютъ намъ молодые кондуктора: они такъ боятся не исполнить своей обязанности, что слишкомъ рано нажимаютъ тормаза и намъ иногда едва удается дотащить поздъ до станціи, ставъ старше и спокойне, они недостаточно рано опускаютъ тормаза. Нечего и говорить, что часто случаются происшествія вслдствіе того, что они тормозятъ не во-время. Они клянутся, что затормозили, и вамъ невозможно доказать противнаго.

‘Пустая ли церемонія постукиваніе молоткомъ по колесамъ? Нельзя сказать: однако, все же осматривающіе колеса рдко находятъ безпорядокъ. Правда, очень часто человкъ, осматривающій колеса, двигается, какъ въ полусн, когда поздъ приходитъ на станцію ночью. Вы бы сами задремали… Имъ слдовало бы постукивать осевыя гайки, но они не длаютъ этого.

‘Много случается несчастій, не попадающихъ въ газеты, много поздовъ, полныхъ пассажировъ, не бываютъ раздроблены на куски, благодаря одному чуду, и, кром машиниста да кочегара, никто не знаетъ объ этомъ. Я помню одинъ такой случай, я здилъ тогда въ восточныхъ графствахъ. Мой поздъ шелъ по крутому изгибу линіи, вдругъ я замтилъ, что по тмъ же рельсамъ, намъ навстрчу идетъ другой поздъ. Я назвалъ тормазъ. ‘Слишкомъ поздно’, подумалъ я, видя, что машина совсмъ близко отъ насъ, и закричалъ моему кочегару, чтобы тотъ соскочилъ, онъ соскочилъ, не дослушавъ до конца. Я уже снялъ руку съ рычага, чтобы броситься за нимъ, но подходившій поздъ сошелъ на передаточные рельсы и черезъ мгновеніе послдній вагонъ прошелъ, почти задвъ о мою машину. Никогда не былъ я такъ близко отъ столкновенія, какъ тогда. Мой кочегаръ убился, черезъ полсекунды я бы тоже прыгнулъ и тоже убился бы. Что бы случилось съ поздомъ безъ насъ, я даже и сказать вамъ не могу.

‘Множество народа погибаетъ подъ нашими колесами и никто даже не узнаетъ о томъ. Въ темную ночь въ мстности, гд добываютъ каменный уголь, что-то мокрое брызнуло въ лицо мн и моему товарищу.

‘— Это не изъ машины, Билль?— сказалъ я.

‘— Нтъ, на насъ попало что-то густое, Джимъ.

‘— Вотъ что это было — кровь. Потомъ вы узнали, что машина раздавила углекопа. Если мы убиваемъ кого-нибудь изъ своихъ, мы стараемся говорить объ этомъ какъ можно меньше. По большей части, почти всегда люди погибаютъ по собственной вин. Сами мы никогда не думаемъ объ опасности. Видите ли, мы привыкли къ ней. Но мы не беззаботны. Я думаю, никто не гордится больше насъ своимъ дломъ, мы любимъ наши машины, какъ живыхъ существъ, гордимся ими, какъ охотникъ или жокей своей лошадью. У машины можетъ быть столько же разнообразныхъ свойствъ, какъ у лошади, она бываетъ брыклива, криклива. Посадите незнакомаго человка на мою машину и онъ не будетъ знать, что съ нею длать. Да, посл послдней выставки явилось много чудесныхъ усовершенствованій, нкоторые паровики могутъ набирать воду, не останавливаясь. Это чудное изобртеніе, а между тмъ оно просто, какъ азбука. Въ нкоторыхъ мстахъ между рельсами устраиваются водоемы. Двигая рычагомъ, вы опускаете черпакъ въ воду и такъ дете вдоль водоема, вода входитъ въ резервуаръ, вы забираете три тысячи галлоновъ въ минуту.

‘Главная забота машиниста — сохраненіе времени, объ этомъ онъ думаетъ больше всего. Когда я здилъ на брайтонскомъ экспресс, мн всегда казалось, что я скачу на скакун, на минуты. Я не боялся давать ходу, я опасался только опоздать. Мы должны по прізд давать отчетъ во времени. Компанія даетъ намъ часы и мы идемъ по нимъ. Передъ тмъ, чтобы взойти на локомотивъ, мы заходимъ въ комнату, гд насъ осматриваютъ, чтобы убдиться въ нашей трезвости, но намъ ничего не говорятъ, и человкъ, немножко подкутившій, можетъ идти спокойно. Я видлъ кочегара, который прошелъ черезъ инспекцію и явился на паровозъ пьянымъ, какъ муха, онъ упалъ на уголья и проспалъ всю дорогу. Въ тотъ разъ мн пришлось быть своимъ собственнымъ кочегаромъ. Если вы меня спросите, пьютъ ли машинисты, я вамъ скажу — порядочно. Наша тяжелая работа вводитъ насъ во искушеніе. Половина вашего тла холодна, какъ ледъ, другая горитъ, какъ огонь, вы то мокнете, то высыхаете. Если можно кого-либо извинить за пьянство, то именно машинистовъ. А между тмъ я не знаю случая, чтобы машинистъ взошелъ на свою машину въ пьяномъ вид. Да и втеръ скоро отрезвилъ бы опьянвшаго.

‘Мн кажется, машинисты тломъ самый здоровый народъ, однако, они недолговчны. Мн кажется, причиной тому служитъ холодная пища и толчки. Подъ словомъ холодная пища я подразумваю то, что машинистъ никогда не стъ спокойно. Онъ никогда не обдаетъ дома. Узжая утромъ, онъ беретъ съ собою кусокъ холоднаго мяса съ хлбомъ на обдъ и по большей части ему приходится сть въ сара, такъ какъ онъ не можетъ бросить своей машины. Вы можете себ представить, какъ качаніе и тряска разбиваютъ человка черезъ нсколько времени. Страховыя общества не берутъ насъ на обыкновенныхъ условіяхъ. Мы должны считаться лсниками или чмъ-либо въ этомъ род.

‘Жалованье машиниста около восьми шиллинговъ въ день, но, если онъ разсчетливъ относительно угля, да, я хочу сказать, если онъ экономитъ уголь, онъ получаетъ за это процентъ. Нкоторые получаютъ отъ пяти до десяти шиллинговъ въ недлю такимъ образомъ. Я не особенно жалуюсь на жалованье, но для насъ тяжело платить подать съ заработка. Общество даетъ отчетъ о нашемъ жалованьи и намъ приходится платить. Это же позоръ! ‘Наша домашняя жизнь? Вы хотите сказать, какъ мы живемъ дома? Мы немного видимся съ нашими семьями. Я ухожу изъ дома въ половин восьмого утра и возвращаюсь не ране половины десятаго вечера, а иногда и позже. Дти еще спятъ, когда я ухожу, и уже ложатся спать, когда я возвращаюсь домой. Вотъ мой день: я оставляю Лондонъ въ 8 ч. 45 м., ду четыре часа и 30 минутъ, мъ холодную закуску на подножк машины, осматриваю машину, ду назадъ, чищу машину, рапортую и иду домой, двнадцать часовъ я несу тяжелую и безпокойную работу, не имя порядочной пищи. Да, наши жены безпокоятся о насъ, когда мы узжаемъ, мы не знаемъ, вернемся ли мы къ нимъ. Намъ бы слдовало, выйдя со станціи, сейчасъ же идти домой къ тмъ, кто о насъ думаетъ, кто зависитъ отъ насъ, однако, приходится сознаться, что мы не всегда исполняемъ это, иногда мы раньше идемъ въ трактиръ, да, можетъ быть, вы бы тоже поступили такъ, если бы вамъ приходилось по цлымъ днямъ возиться съ машиной. Наши жены придумали особый способъ узнавать, цлы ли мы. ‘Видли вы моего Джима?’ спрашиваетъ одна изъ женщинъ. ‘Нтъ,— говоритъ другая,— но Джэкъ видлъ, что онъ вышелъ со станціи полчаса тому назадъ’. И вотъ она знаетъ, что ея Джимъ живъ и здоровъ, а также понимаетъ, гд его найти, если онъ ей понадобится. Тяжело бываетъ передавать жен товарища грустныя всти о немъ, никто не любитъ этого. Помню, когда Джэкъ Дэвидсъ былъ убитъ, никто изъ насъ не ршался пойти къ его бдной хозяйк. У нея, у бдняжки, было семеро дтей и младшій изъ нихъ въ это время лежалъ въ лихорадк. Мы поручили старой миссисъ Берриджъ, матери Тома Берриджа, сказать ей о несчастьи. Какъ только старуха вошла къ ней въ домъ, та поняла, въ чемъ дло, и еще не успла миссисъ Берриджъ выговорить ни слова, какъ бдняжка, словно мертвая, повалилась на полъ. Всю ночь пролежала она такъ и до слдующаго утра никто не говорилъ ей, что ея Джэкъ убитъ, — она сердцемъ почуяла это. Наша жизнь преопасная! А между тмъ только разъ я волновался, управляя машиной, мн никогда не приходила мысль о собственной жизни. Объ этомъ думаютъ вначал, но скоро привыкаютъ рисковать. Я тоже никогда не думалъ о пассажирахъ, мысли машиниста никогда не идутъ сзади его машины. Если все на паровоз въ порядк, то и относительно вагоновъ все будетъ хорошо, то есть то, что касается машиниста. Но однажды я думалъ о пассажирахъ, въ то утро, когда въ одной изъ каретъ сидлъ мой мальчикъ, маленькій Билль, бдненькій калка. Вс мы особенно любили его, потому что онъ былъ боленъ, такъ тихъ и уменъ. Онъ халъ въ деревню къ тетк, которая пригласила его къ себ на время. Въ это утро я думалъ о томъ, что въ каретахъ за мной есть жизни, по крайней мр, я думалъ о томъ, что одна маленькая жизнь въ моихъ рукахъ. Поздъ состоялъ изъ двадцати вагоновъ. Мн казалось, что мой маленькій Билль сидить въ каждомъ изъ нихъ. Моя рука дрожала, когда я пускалъ паръ. Я чувствовалъ, что мое сердце билось подл каждой будки стрлочника, когда мы были на разъздахъ, холодный потъ выступалъ по всему тлу. Въ конц первыхъ пятидесяти миль я опоздалъ на одиннадцать минутъ. ‘Что съ тобой сегодня?— скалилъ мой кочегаръ.— Выпилъ ты вчера лишнее, что ли?’ — ‘Не говори со мной, Фредъ,— отвтилъ я,— до Петерборо и смотри хорошенько, славный малый’. Никогда въ жизни не быль и такъ доволенъ, какъ въ ту минуту, когда я закрылъ паръ, выходя на станцію Петерборо. Тетка маленькаго Билля ждала его, я видлъ, какъ она вынула его изъ вагона, и крикнулъ ей, чтобы она принесла его ко мн, я поднялъ его на машину и поцловалъ его, я думаю разъ съ двадцать, превративъ его въ такую смсь сала и угольной пыли, какой вы наврное никогда не видывали.

‘Остальное путешествіе прошло какъ слдуетъ и я думаю, сэръ, что пассажиры очутились въ большей безопасности съ тхъ поръ, какъ маленькій Билль вышелъ изъ позда. Не хорошо, если машинистъ знаетъ слишкомъ много или чувствуетъ слишкомъ много’.

Боковая линія No 3.

Домъ Общества.

— Въ цломъ дом, сэръ, нтъ ни одного зеркала! Такая ужъ странная фантазіи у моего хозяина. Ни въ одной комнат нтъ зеркала.

Желзнодорожная компанія купила это темное и мрачное строеніе, чтобы увеличить товарную станцію. Деньги за домъ отослали въ учрежденіе, которое въ просторчіи обыкновенно зовется: ‘судомъ вознагражденія’, и потому домъ назвали ‘домъ вознагражденія’. Строеніе перешло во владніе общества, жилецъ продолжалъ пользоваться имъ въ ожиданіи начала перестроекъ. Я обратилъ вниманіе на этотъ домъ, такъ какъ онъ стоялъ прямо противъ сложенныхъ бревенъ, на которыя я, бывало, садился отдохнуть.

Это было четырехугольное холодное, срое строеніе, сдланное изъ грубо отесаннаго камня, съ крышей, покрытой тонкими плитами того же матеріала. Оконъ было немного и они казались слишкомъ малы относительно размра строенія. Съ большой срой боковой стны смотрло только четыре окна. Въ середин дома виднлась дверь съ двумя окнами по ея сторонамъ, еще два окна были въ единственномъ верхнемъ этаж. Ставни обыкновенно стояли запертыми, когда и дверь тоже затворялась, то можно было подумать, что въ мрачномъ строеніи нтъ ни души живой.

Однако, дверь не всегда стояла запертой, иногда ее отпирали изнутри, раздавался визгъ засововъ и цпей, изъ дома выходилъ человкъ и останавливался на порог, вдыхая воздухъ, можно было бы подумать, что ему рдко удается пользоваться этимъ элементомъ. На видъ онъ былъ бодрымъ, крпко сложеннымъ старикомъ, лтъ около шестидесяти, онъ носилъ короткіе волосы и длинную косматую бороду, глаза его свтились общительностью. Я его всегда видлъ въ широкомъ зеленовато-коричневомъ камзол, сшитомъ изъ сукна, въ свтломъ жилет, свтлыхъ же панталонахъ и съ брызжжами на рубашк, это украшеніе не особенно-то гармонировало съ бородой, постоянно зацплявшейся за нихъ. Почтенный человкъ, постоявъ на порог и подышавъ воздухомъ, обыкновенно полу-механически взглянувъ на одно изъ верхнихъ оконъ, переходилъ къ бревнамъ и прислонялся къ оград, шедшей вдоль желзнодорожнаго пути. Старикъ смотрлъ на линію (она проходила передъ самымъ домомъ) съ видомъ человка, наложившаго на себя неизмнную обязанность, которая, однако, не можетъ принести никакого результата. Вслдъ затмъ онъ снова переходилъ дорогу, обертывался на порог и, послдній разъ вдохнувъ свжій воздухъ, исчезалъ въ дом, задвигалъ засовы, запиралъ цпи, точно не было вроятія, чтобы дверь снова отворилась раньше, нежели черезъ недлю. Однако, не проходило и получаса, какъ старикъ уже снова стоялъ на порог, вдыхая воздухъ и смотря по прежнему направленію.

Я довольно скоро познакомился съ этой безпокойной личностью и узналъ, что мой новый другъ занималъ должность довреннаго слуги, буфетчика, лакея, фактотума одного больного джентльмена, мистера Освальда Стрэнджа, который недавно поселился въ дом напротивъ (старика звали Мазей), казалось, онъ готовъ былъ разсказать исторію своего господина. Стрэнджъ пріхалъ сюда отчасти для того, чтобы сократить свой штатъ, Мазей сейчасъ же оговорился, что мистеръ Стрэнджъ хотлъ это сдлать не ради экономическихъ цлей, а вслдствіе того, что у него были свои причины стремиться къ тому, чтобы отъ него зависло какъ можно меньшее количество людей, и частью изъ желанія быть поближе къ своему старому другу, доктору Гардену, жившему по сосдству. Совты и общество Гардена, повидимому, были просто необходимы для жизни мистера Стрэндлса. Изъ словъ Мазея можно было заключить, что жизнь его больного господина висла на волоск и гасла съ каждымъ часомъ. Слуга уже говорилъ о мистер Стрэндж въ прошедшемъ времени. Изъ описанія Мазея было видно, что Стрэнджу было не боле тридцати пяти лтъ, что на его лиц, молодомъ по чертамъ, лежало выраженіе, въ которомъ не было и слда юности. На разстояніи онъ казался гораздо моложе, чмъ былъ на самомъ дл. Когда онъ выходилъ гулятъ, незнакомые люди издали принимали его за двадцати семи, двадцати пяти лтняго человка, но, подходя къ нему ближе, мняли мнніе. Въ этомъ состояла странность его наружности. Старый Мазей повторялъ разъ двадцать подъ-рядъ:

— Его имя Стрэнджъ {Strange — странный.} и у него странный характеръ, странная наружность.

На второе или третье мое свиданіе съ Мазеемъ старикъ произнесъ слова, приведенныя въ начал моего откровеннаго разсказа:

— Во всемъ дом нтъ ни одного зеркала,— говорилъ старикъ, стоя подл моихъ бревенъ и задумчиво смотря на домъ,— ни одного.

— То есть въ гостиныхъ, хотите вы сказать?

— Нтъ, сэръ, зеркалъ нтъ ни въ гостиной, ни въ спальн. Нигд нтъ даже крошечнаго зеркальца, чтобы побриться.

— Но почему же?

— Ахъ, сэръ, отвчалъ Мазей, этого никто изъ насъ сказать не можетъ, это фантазія моего господина. У него много причудъ и это одна изъ нихъ. У него было пріятно жить, онъ отличался щедростью, хлопотъ съ нимъ было мало. Онъ со всми обращался хорошо, для всякаго-то у него находилось ласковое слово. Во всемъ приход св. Георгія (въ которомъ мы жили до перезда пода) не было дома, гд бы слугамъ давалось столько праздниковъ или гд бы ихъ кормили лучше. Но у него были свои странности и причуды, какъ я выражаюсь, зеркала — одна изъ нихъ. И какъ онъ слдилъ за этимъ, сэръ,— продолжалъ старикъ,— онъ ставилъ непремннымъ условіемъ общаніе отказаться отъ зеркалъ, когда нанималъ прислугу. Какія перемны въ штат вызывали его приказанія! Когда нанимали новаго слугу — первое, о чемъ говорилось съ нимъ, это о зеркалахъ. Мн было вмнено въ обязанность объяснять слугамъ, насколько возможно, требованія моего господина передъ тмъ, чтобы они начали служить въ дом. Я говорилъ: ‘Вы увидите, это легкое мсто, кормятъ тутъ хорошо, платятъ хорошее жалеванье, даютъ много свободныхъ дней, только запомните одно: вамъ придется обходиться безъ зеркала пока вы живете здсь, такъ какъ здсь нтъ ни одного зеркала въ дом, да и не будетъ’.

— Но какже вы знаете, что въ дом не будетъ зеркала?— спросилъ я.

— Богъ съ вами, сэръ! Если бы вы видли и слышали все, что видлъ и слышалъ я, вы бы не стали сомнваться! Напримръ: я помню, однажды моему господину случилось войти въ комнату экономки, гд жила кухарка, чтобы посмотрть на нкоторыя перемны. Тогда произошла хорошенькая сцена, кухарка, пребезобразная женщина и страшно пустая, оставила на камин крошечный четырехугольный кусочекъ зеркала въ шесть дюймовъ, она обманомъ достала его и всегда держала взаперти. Но ее позвали куда-то въ ту минуту, когда она взбивала свои волосы, и она забыла зеркало на камин. Я увидалъ его и пошелъ къ камину, какъ только могъ поспшно, но мой господинъ подошелъ къ нему раньше меня. Онъ посмотрлъ въ зеркало долгимъ испытующимъ взглядомъ, смертельно поблднлъ, схватилъ стекло и бросилъ его на полъ, раздробилъ на сотни кусковъ, а потомъ ногами истеръ осколки въ порошокъ. Онъ мн веллъ сейчасъ же разсчитать кухарку и весь остатокъ дня просидлъ, запершись въ своей комнат.

— Какая странность,— сказалъ я задумчиво.

— Ахъ, сэръ,— продолжалъ старикъ,— мн приходилось ужасно хлопотать изъ-за служанокъ, такъ было трудно достать женщину, которая бы согласилась служить при подобныхъ условіяхъ. ‘Какъ, даже нельзя имть самаго крошечнаго кусочка, чтобы причесаться передъ нимъ?’ говорили он и уходили, несмотря на двойное жалованье. А на тхъ, которыя соглашались, нельзя бывало положиться. Он увряли, что имъ не нужно зеркалъ, что он даже не привыкли смотрться въ зеркала, а между тмъ каждая баба приносила съ собой зеркало того или другого рода, запрятанное между платьями. Рано или поздно она вынимала его и забывала (какъ кухарка) гд-нибудь, гд, казалось, зеркало не могло попасться на глаза нашему господину, и (вдь у подобныхъ двушекъ нтъ совсти, сэръ!) когда я ловилъ одну изъ нихъ, она говорила, длаясь внезапно смлой: ‘А какъ же я узнаю, правильно ли я провела проборъ?’ точно ей ставили въ условіе, что она никогда не будетъ знать этого, пока живетъ въ нашемъ дом. Женщины тщеславны и чмъ безобразне, тмъ тщеславне. Не было и конца ихъ хитростямъ. Он прятали зеркала въ рабочихъ корзинахъ, вдлывая ихъ въ крышки, держали подъ обертками своихъ молитвенниковъ, кухонныхъ книгъ или въ чайницахъ. Помню одну рябую двушку, очень хитрую. Она вчно читала молитвенникъ въ самое странное время. Иногда мн казалось, что она религіозна, въ другіе разы (это зависло отъ моего настроенія) я предполагалъ, что она изучаетъ свадебное богослуженіе. Однажды я зашелъ къ ней сзади, чтобы удовлетворить любопытство — ну, и узналъ. Старая исторія! Зеркало безъ оправы было вдлано въ переплетъ, обклеенный вншними углами листовъ штемпельныхъ марокъ. Он сохраняли свои зеркала въ судомойныхъ кадкахъ или въ ящикахъ для угля, или оставляли у сосдскихъ служанокъ, или у молочницы за угломъ, словомъ, так или иначе, но он имли зеркала. Сознаюсь, сэръ,— сказалъ старикъ, заканчивая свою рчь,— было очень неудобно не имть даже осколочка, чтобы побриться. Сперва я ходилъ къ цирульнику, но скоро бросилъ это и отпустилъ себ бороду, какъ и мой господинъ, а также,— мистеръ Мазей тронулъ при этомъ голову,— я стригу волосы такъ коротко, что ихъ не нужно раздлять проборомъ ни сзади, ни спереди.

Нсколько времени я молча, съ удивленіемъ смотрлъ на моего собесдника. Мое любопытство было возбуждено до крайности. Мн очень хотлось узнать еще что-нибудь о мистер Стрэндж.

— У вашего господина есть какой-нибудь физическій недостатокъ?— спросилъ я.— Можетъ быть, какое-нибудь уродство приводитъ его въ отчаяніе, когда онъ видитъ свое отраженіе?

— У него нтъ ршительно никакого недостатка, сэръ,— сказалъ старикъ.— Онъ былъ очень красивъ, немного слишкомъ нженъ съ виду и печаленъ. Можетъ быть, лицо у него было слишкомъ блдно, но безобразія въ немь замчалось такъ же мало, какъ въ васъ или во мн. Нть, сэръ, нтъ. Дло не въ этомъ.

— Но въ чемъ же?— спросилъ я.— Неужели нтъ или не было никого, кто пользовался бы полнымъ довріемъ вашего господина?

— Есть одинъ такой человкъ, сэръ,— отвтилъ старикъ и взглянулъ въ окно въ дом напротивъ.— Одинъ человкъ знаетъ вс тайны моего господина, и эту между прочимъ.

— Кто это?

Старикъ оглянулся и пристально посмотрлъ на меня.

— Здшній докторъ,— сказалъ онъ,— мистеръ Гарденъ, старинный другъ моего господина.

— Мн бы хотлось поговорить съ этимъ господиномъ,— неловко замтилъ я.

— Въ настоящую минуту онъ у мистера Стрэнджа,— отвтилъ Мазей,— и сейчасъ выйдетъ. Полагаю, докторъ отвтитъ вамъ на все, что вы пожелаете узнать отъ него.

Въ эту минуту дверь отворилась и изъ нея вышелъ высокій тонкій господинъ среднихъ лтъ. Онъ сильно гнулся, а потому казался не такого большого роста, какъ былъ на самомъ дл. Старый Мазей сейчасъ же отошелъ отъ меня. Онъ пробормоталъ нсколько неразборчивыхъ словъ насчетъ того, что ему нужно выслушать различныя указанія доктора, и поспшно перешелъ на другую сторону дороги. Высокій джентльменъ нсколько мгновеній очень серьезно говорилъ со старикомъ, вроятно, о своемъ паціент, по ихъ жестамъ мн показалось, что они говорили и обо мн. Во всякомъ случа, когда старикъ вошелъ въ домъ, докторъ подошелъ то мн, улыбнулся очень пріятной улыбкой и заговорилъ:

— Джонъ Мазей сообщилъ, что васъ занимаетъ мой бдный другъ, сэръ. Я иду въ себ въ домъ и, если вамъ не будетъ непріятно пройтись со мною, я сочту за счастіе разсказать о немъ все, что могу.

Я поспшилъ извиниться и представиться. Мы пошли вмст. Войдя въ рабочій кабинетъ д-ра Гардена, я спросилъ его о здоровья бднаго мистера Стрэнджа.

— Ему не лучше, да я боюсь, что онъ и совсмъ не поправится,— сказалъ докторъ.— Говорилъ ли вамъ старикъ Мазей о его странностяхъ?

— Да,— отвтилъ я,— онъ также говорилъ, что вы знаете вс тайны больного.

Докторъ Гарденъ смотрлъ очень серьезнымъ взглядомъ,.

— Вс его тайны? Нтъ. Я только знаю, что бываетъ съ нимъ, когда онъ увидитъ зеркало, что же касается тхъ обстоятельствъ, которыя довели его до странныхъ видній, я знаю о нихъ не боле вашего.

— Видній и странныхъ?— повторилъ я.

Д-ръ Гарденъ улыбнулся, видя мою горячность. Нсколько мгновеній онъ, очевидно, собирался съ мыслями, потомъ заговорилъ:

— Я познакомился съ мистеромъ, Освальдомъ Стрэнджемъ самымъ страннымъ образомъ, встртивъ его на палуб итальянскаго парохода, шедшаго отъ Чивита-Веккіа въ Марсель. Мы хали всю ночь. Утромъ я брился въ кают, вдругъ этотъ человкъ подошелъ ко мн сзади, взглянулъ въ маленькое зеркальце, передъ которымъ я стоялъ, и, не говоря ни слова, сорвалъ его съ гвоздя и разбилъ, бросивъ къ моимъ ногамъ. Сперва его лицо было мертвенно блднымъ (по моему, больше отъ страха, нежели отъ злобы), но черезъ мгновеніе оно измнилось и ему, повидимому, стало стыдно того, что онъ сдлалъ. Ну,— продолжалъ докторъ, помолчавъ немного,— понятно, я пришелъ въ полное бшенство. Я брилъ себ нижнюю челюсть и, вздрогнувъ отъ неожиданности, обрзался, кром того, поступокъ Стрэнджа можно было назвать грубостью и я высказалъ ему это въ такихъ выраженіяхъ, о которыхъ теперь вспоминаю съ сожалніемъ, но въ это время меня, конечно, можно было вполн извинить. Оскорбитель былъ такъ сконфуженъ, такъ сожаллъ о своемъ поступк, что я почувствовалъ себя вполн обезоруженнымъ. Онъ послалъ за управляющимъ и щедро заплатилъ за убытокъ, объяснивъ ему и еще нсколькимъ пассажирамъ все происшедшее чистой случайностью. Мн, впрочемъ, онъ далъ иное объясненіе своего поступка.

Можетъ быть, онъ чувствовать, что я не могу поврить въ объясненіе, данное имъ другимъ, и, можетъ, быть, онъ дйствительно хотлъ довриться кому-нибудь. Какъ бы то ни было, онъ сказалъ мн, что поступилъ такъ подъ вліяніемъ неудержимаго влеченія, похожаго на припадокъ, который охватываетъ его но временамъ. Онъ просилъ меня извинить его и умолялъ смотрть на его поступокъ, котораго онъ самъ стыдился, какъ на нчто обособленное отъ его личности. Потомъ онъ сдлалъ слабую попытку пошутить насчетъ того, что у него есть борода, а слдовательно онъ чувствуетъ неудовольствіе, видя, какъ другіе трудятся надъ бритьемъ, но онъ не сказалъ мн ни слова относительно своей болзненности или галлюцинацій и вскор ушелъ отъ меня.

‘Благодаря моей профессіи, я невольно заинтересовался мистеромъ Стрэнджемъ и по окончаніи нашего морского путешествія, не терялъ его изъ виду. Онъ былъ очень милымъ путевымъ товарищемъ, однако, я чувствовалъ, что онъ скрываетъ отъ меня что-то. Стрэнджъ неохотно говорилъ о своемъ прошломъ, въ особенности никогда не упоминалъ ни о чемъ, что могло имть связь съ его путешествіемъ и жизнью въ Италіи. Тмъ не мене было ясно, что онъ прожилъ долгое время въ этой стран. Онъ отлично говорилъ по-итальянски и, казалось, хорошо зналъ Италію. Разговаривать же о ней онъ не любилъ.

‘Въ теченіе того времени, которое мы провели вмст, наступали періоды, когда онъ такъ не походилъ на себя, что я, несмотря на свою довольно большую опытность, почти боялся оставаться съ нимъ наедин. Припадки бывали страшно сильные и захватывали его совершенно внезапно. Странно, когда онъ видлъ зеркало, какая-то необычайная ассоціація идей заставляла его терять самообладаніе. Пропутешествовавъ съ нимъ нсколько времени, я сталъ бояться зеркала, невинно висвшаго на стн или стоявшаго на туалетномъ стол, почти такъ же, какъ онъ самъ. Не всегда видъ зеркала дйствовалъ на бднаго Стрэнджа одинаковымъ образомъ. Иной разъ видъ зеркала доводилъ его до взрыва безумной ярости, иногда словно превращалъ въ камень, въ такихъ случаяхъ Стрэнджъ стоялъ молча, безъ движенія точно пораженный каталепсіей. Разъ вечеромъ (самое худшее всегда случается ночью и чаще, чмъ думаютъ, въ бурныя ночи) мы пріхали въ маленькій городокъ въ центральной части Оверни, это было мало извстное мсто вдали отъ желзныхъ дорогъ. Насъ заставила постить его отчасти любовь къ антикварнымъ рдкостямъ, которыми славился городокъ, частью красота мстоположенія. Погода намъ не благопріятствовала, днемъ было пасмурно и душно. Съ утра ходили грозовыя тучи, на закат угрозы неба осуществились, гроза, надвигавшаяся въ теченіе цлаго дня разразилась со страшной силой.

‘Люди съ практически настроенными умами отрицаютъ возможность того, чтобы другіе могли страдать отъ атмосферическихъ вліяній. Я не принадлежу къ послдователямъ этой теоріи уже потому, что не могу врить, чтобы перемна погоды, имющая такое сильное дйствіе на животныхъ и даже на неодушевленные предметы, не оказывала нкотораго вліянія на такой сложный и чувствительный механизмъ, какъ организмъ человка. Итакъ, я приписываю атмосферическимъ причинамъ то, что въ этотъ вечерь я чувствовалъ особенное нервное возбужденіе и угнетенное состояніе духа, когда я простился на ночь съ моимъ новымъ другомъ Стрэнджемъ, мн такъ мало хотлось спать, какъ никогда въ жизни. Въ горахъ, среди которыхъ стояла наша гостиница, все еще гремлъ громъ. Иногда его раскаты раздавались ближе, иногда дальше, громъ затихалъ всего на нсколько минутъ. Это не могло прогнать цлой вереницы грустныхъ мыслей, осаждавшихъ мой умъ. Едва ли слдуетъ прибавлять, что я часто вспоминалъ о моемъ товарищ по путешествію, бывшемъ въ сосдней комнат. Его образъ почти все время видлся мн. Цлый вечеръ онъ былъ въ мрачномъ, угнетенномъ состояніи духа и, когда мы прощались, такъ взглянулъ на меня, что я не могъ забыть его взгляда.

‘Наши комнаты соединялись дверью, перегородка между ними не была очень толста, а между тмъ, съ тхъ поръ, какъ Стрэнджъ шелъ къ себ, до меня не донеслось ни звука, по которому я могъ понять, что онъ въ своей комнат или что онъ не спитъ. Въ моемъ настроеніи это молчаніе ужасало меня, страшныя безумныя картины тснились въ моемъ мозгу, мн казалось, что Стрэнджъ умеръ или лежитъ въ обморок и т. д., наконецъ, это стало невыносимо, я подошелъ къ двери, внимательно прислушался и, не услыхавъ ни звука, громко постучался къ нему въ дверь. Отвта не было, ждать больше я не могъ и безъ церемоніи повернулъ ручку двери. Я вошелъ въ большую пустую комнату. Единственная свчка такъ плохо освщала ее, что темные углы были видимы только тогда, когда пламя вспыхивало немного ярче. Маленькую кривоногую кровать прикрывалъ желтый бумажный пологъ, прикрпленный къ большому желзному кольцу на потолк. Въ комнат стояло немного мебели: старый комодъ, служившій, очевидно, и умывальникомъ, такъ какъ къ нему была придлана маленькая умывальная чашка, кружка и полотенце, два старыхъ стула и туалетъ съ большимъ стариннымъ зеркаломъ въ рзной рам.

‘Вроятно, я видлъ вс эти вещи, такъ какъ теперь такъ хорошо помню ихъ, однако, не понимаю, какъ могъ я ихъ замтить, потому что съ той минуты, какъ я вошелъ въ комнату, вс мои чувства и способности устремились на мертвенную человческую фигуру, стоявшую неподвижно передъ зеркаломъ среди пустой комнаты.

‘Это было ужасно! Слабый свтъ свчи падалъ на лицо Стренджа снизу и бросалъ (какъ я теперь вспоминаю) большую черную тнь на стну за нимъ и на потолокъ надъ его головой. Его тло наклонилось впередъ, онъ опирался руками на столъ, бывшій передъ нимъ и, не отрываясь, съ ужасающей пристальностью смотрлъ въ зеркало. Потъ выступилъ на его блдномъ лиц, и его окамендыя черты, и блыя губы, освщенныя слабымъ свтомъ, были невыразимо ужасны. Онъ такъ остолбенлъ, такъ ушелъ въ свои мысли, что не замтилъ стука въ дверь и шума моихъ шаговъ. Я громко позвалъ его по имени, но онъ не двинулся, лицо его не измнилось. Какъ было страшно видть въ пустой большой комнат, среди молчанія, бывшаго чмъ-то боле, нежели отрицательнымъ, эту застывшую фигуру, окаменвшую отъ чувства необъяснимаго ужаса. А молчаніе, а тишина! Даже громъ прекратился. Сердце мое замерло отъ страха, потомъ инстинктивно чувство заставило меня машинально, тихими шагами подобраться все ближе и ближе къ столу. Наконецъ, ожидая, что я увижу призракъ еще боле ужасный, нежели тотъ, который стоялъ передо мной, я взглянулъ черезъ плечо Стрэнджа въ зеркало. Случилось такъ, что я дотронулся до его плеча, хотя и слегка. Очарованіе, державшее его въ оковахъ (Богъ знаетъ, какъ долго), точно нарушилось. Онъ вернулся къ дйствительности и съ быстротой тигра схватилъ мою руку.

Я уже сказалъ вамъ, что даже до той минуты, какъ я вошелъ въ комнату моего друга, я всю ночь находился въ угнетенномъ, нервномъ состояніи, и тмъ не мене въ эту минуту я понялъ необходимость дйствовать, все, что я чувствовалъ, показалось мн такой бездлицей въ сравненіи съ агоніей этого человка, что большая часть моей собственной печали оставила меня. Я увидлъ, что мн необходимо быть сильнымъ. Но лицо, которое я увидалъ, чуть снова не лишило меня силъ. На меня смотрли глаза, полные ужаса, губы, казалось, онмли. Несчастный долго смотрлъ мн въ лицо, потомъ, не выпуская моей руки изъ своей, медленно, медленно повернулъ свою голову въ зеркалу. Я старался тихонько отвести его отъ туалета, но онъ не двигался и снова смотрлъ въ стекло съ прежней неподвижностью. Я не могъ больше выносить этого, силой оттащилъ его прочь отъ туалетнаго стола и посадилъ на одинъ изъ стульевъ, стоявшихъ въ ногахъ постели.

‘— Ну,— сказалъ я (посл долгой тишины мн самому мой голосъ показался страннымъ и глухимъ),— ну, вы переутомились и погода разстроила васъ. Не думаете ли вы, что вамъ лучше лечь въ постель? Предположимъ, что вы ляжете. Дайте мн выказать мои медицинскія познанія, позвольте предложить вамъ успокоительное питье.

‘Онъ держалъ меня за руку и пытливо смотрлъ въ мои глаза.

‘— Мн лучше,— наконецъ, произнесъ онъ слабымъ голосомъ, продолжая смотрть на меня отчаяннымъ взглядомъ. Казалось, ему нужно было что-то сказать или сдлать, но у него не хватало на это ршимости. Наконецъ, онъ всталъ со стула, сдлавъ мн знакъ идти за нимъ, прошелъ черезъ комнату и снова остановился передъ зеркаломъ.

‘Онъ взглянулъ на стекло и страшно вздрогнулъ, но, очевидно, принуждая себя докончить начатое дло, остался на мст и, не отводя отъ зеркала глазъ, сдлалъ рукой знакъ, чтобы я подошелъ и сталъ рядомъ съ нимъ. Я повиновался.

‘Я сдлалъ то, о чемъ онъ просилъ.

‘— Посмотрите сюда,— сказалъ онъ почти неслышнымъ голосомъ. Попрежнему несчастный опирался обими руками на столъ и только движеніемъ головы могъ дополнять свою рчь.— Посмотрите сюда!— повторилъ онъ.

‘— Что вы видите?— спросилъ онъ.

‘— Вижу?— переспросилъ я, силясь говорить спокойно, и постарался по возможности подробно описать его отраженіе.— Я вижу очень, очень блдное лицо со впалыми щеками…

‘ — Что?— вскричалъ онъ, и въ его голос зазвучалъ непонятныя для меня ужасъ.

‘— Со впалыми щеками,— продолжилъ я,— и двумя испуганными глазами, вижу расширенные зрачки.

‘Я увидлъ въ отраженіи, какъ измнилось лицо моего друга, и почувствовалъ, что его рука сжала мою еще крпче, нежели сжимала до сихъ поръ. Я замолчалъ и взглянулъ на него. Онъ же не поворотилъ головы ко мн и продолжалъ смотрться въ зеркало, казалось, длая усиліе заговорить.

‘— Какъ,— произнесъ онъ,— вы тоже видите его?

‘— Что вижу?— быстро спросилъ я.

‘— Это лицо,— вскрикнулъ онъ и въ его голос прозвучалъ ужасъ.— Это лицо не мое, а то, которое я вижу вмсто моего… всегда.

‘Я былъ пораженъ и не могъ выговорить ни слова. Тайна объяснилась, но это было хуже, во сто разъ хуже того, что я могъ предположить! Какъ, неужели этотъ человкъ потерялъ способность видть свое лицо въ томъ вид, какъ оно отражалось въ зеркал, и его отраженіе затемнялось для него другимъ? Не помнялся ли онъ отраженіемъ съ другимъ человкомъ? Ужасная мысль поразила меня такъ, что на нкоторое время я совершенно онмлъ, потомъ увидлъ, что мое молчаніе производитъ на него фальшивое впечатлніе и заговорилъ,

‘— Нтъ, нтъ, нтъ,— вскрикнулъ я сейчасъ же, какъ только получилъ способность говорить,— сто разъ нтъ! Я, конечно, вижу васъ, и только васъ. Я старался описать ваше лицо, а не чье-нибудь другое!— Онъ, казалось, не слыхалъ меня.

‘— Посмотрите сюда,— сказалъ онъ тихимъ, несчастнымъ голосомъ, указывая на свое отраженіе въ зеркал.— Чье лицо видите вы тамъ?

‘— Конечно, ваше,— отвтилъ я и черезъ мгновеніе прибавилъ:— Чье же лицо видите вы?

‘Онъ точно въ припадк сомнамбулизма отвтилъ:

‘— Его лицо, его, всегда его!

‘Онъ постоялъ еще нсколько мгновеніи, потомъ съ ужаснымъ громкимъ воплемъ повторивъ:

‘— Всегда его лицо, всегда!— упалъ безъ чувствъ.

‘Теперь я зналъ, что мн длать, это я понималъ. Со мной былъ маленькій запасъ лекарствъ и хирургическихъ инструментовъ. Я сдлалъ все необходимое: сперва привелъ въ чувство моего несчастнаго паціента, а потомъ доставилъ ему необходимый дли него отдыхъ. Онъ нсколько дней былъ при смерти, такъ что я не могъ его оставить, хотя мн было необходимо вернуться въ Лондонъ. Когда онъ началъ оправляться, я послалъ въ Англію за моимъ слугой Джономъ Мазеемъ, такъ какъ зналъ, что могу вполн довриться ему. Разсказавъ Джону въ общихъ чертахъ, въ чемъ дло, я оставилъ на его попеченіи моего паціента и далъ ему приказаніе сейчасъ же перевести сюда мистера Стрэнджа, когда тотъ будетъ въ состояніи нсрснести путешествіе.

‘Ужасная сцена такъ и стояла передъ моими глазами. Я видлъ несчастнаго человка и въ воображеніи слдилъ за нимъ изо-дня-въ-день, то мн представлялось, какъ онъ яростно уничтожаетъ невинныя зеркала, причинявшія ему страданія, то видлъ его окаменвшую фигуру, застывшую передъ ужаснымъ для него образомъ.

‘Помню, однажды мы остановились въ таверн на краю дороги и я засталъ его передъ зеркаломъ при свт дня, онъ стоялъ, какъ каменный, повернувшись ко мн спиной, я ждалъ, навлюдая за нимъ около получаса, онъ не двигался, не говорилъ и, казалось, не дышалъ. Не знаю, но мн кажется, что его видъ днемъ быль еще ужасне, нежели ночью, въ то время, какъ кругомъ грохоталъ громъ, отдаваясь въ горахъ.

‘Въ Лондон, въ своемъ собственномъ дом, онъ до извстной степени могъ управлять всмъ, что его окружало, бдному Стрэнджу тамъ было лучше, нежели гд бы то ни было. Онъ рдко днемъ выходилъ на воздухъ, однако, два или три раза я гулялъ съ нимъ при солнечномъ свт и замтилъ, какъ ужасно волновался онъ, когда намъ приходилось проходить мимо зеркальныхъ лавокъ, гд на выставк стояли зеркала.

‘Вотъ уже годъ, какъ мой бдный другъ вслдъ за мной перехалъ сюда. Въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ онъ видимо слабетъ, у него развилась болзнь легкихъ, которая свалила его на смертный одръ. Слдуетъ прибавить, что Джонъ Мазей не разставался съ нимъ съ того дня, какъ я ихъ свелъ, и что вслдствіе этого мн пришлось взять новаго слугу.

— А теперь — прибавилъ докторъ, окончивъ разсказъ,— скажите, слыхали ли вы когда-нибудь боле жалкую исторію, мучилъ ли когда-нибудь человка призракъ боле ужаснымъ образомъ, нежели его?

Я только-что собирался отвтить, когда мы услыхали шаги снаружи, и въ комнату поспшно въ волненіи вбжалъ старикъ Мазей.

— Я только-что разсказывалъ этому господину,— сказалъ докторъ, не замчая еще перемны въ наружности старика,— какъ вы покинули меня для новаго господина.

— Ахъ, сэръ,— отвтилъ Джонъ взволнованнымъ голосомъ,— боюсь, что онъ недолго будетъ моимъ господиномъ.

Докторъ вскочилъ.

— Что, ему хуже?

— Мн кажется, онъ умираетъ,— сказалъ старикъ.

— Пойдемте со мною, сэръ. Если вы будете спокойны, ваше присутствіе принесетъ пользу, — сказалъ мн докторъ и взялся за шляпу.

Черезъ нсколько минутъ мы были у дома желзнодорожнаго общества. Еще черезъ нсколько секундъ мы стояли въ затемненной комнат перваго этажа, и я видлъ, что передо мной на кровати лежитъ блдный исхудавшій человкъ, исторію котораго я только-что слышалъ. Когда мы вошли въ комнату, глаза Стрэнджа были закрыты, и я могъ разсмотрть его лицо. Оно говорило о тяжкихъ страданіяхъ. Его черты были правильны и не лишены красоты, красоты черезчуръ тонкой и нжной, въ нихъ не было энергіи и, можетъ быть, вслдствіе недостатка этого свойства, несчастный впалъ въ ошибку или совершилъ преступленіе, сдлавшее его жизнь такой ужасной. Преступленіе? Да, нельзя было предположить, чтобы ужасное страданіе, продолжавшееся всю жизнь, терзало его безъ того, чтобы какой-либо проступокъ навлекъ на него подобную кару. Какой проступокъ,— намъ было суждено скоро узнать, это.

Иногда (я думаю даже всегда) человкъ, смотря на спящаго, пробуждаетъ его, если сонъ не особенно тяжелъ, такъ было и теперь. Мы смотрли на Стрэнджа, и онъ внезапно проснулся и устремилъ на насъ свои глаза. Онъ слабо взялъ доктора за руку.

— Кто это?— спросилъ онъ, указывая на меня.

— Вы хотите, чтобы онъ ушелъ? Этотъ господинъ отчасти знаетъ о вашихъ страданіяхъ и принимаетъ горячее участіе въ вашей болзни, но онъ уйдетъ, если вы пожелаете этого,— сказалъ докторъ.

— Нтъ, пусть онъ останется.

Я слъ такъ, чтобы не быть у него на виду, но самому имть возможность слышать и видть все, и ждалъ, что будетъ дальше. Докторъ Гарденъ и Джонъ Мазей стояли подл кровати. Нсколько мгновеній вс молчали.

— Мн нужно зеркало,— вдругъ сказалъ Стрэнджъ безъ предисловія.

Мы вс вздрогнули, услышавъ его слова.

— Я умираю,— Продолжалъ Стрэнджъ.— Неужели вы не исполните моей просьбы?

Докторъ Гарденъ шепнулъ нсколько словъ Джону. Старикъ вышелъ изъ комнаты. Онъ скоро вернулся, такъ какъ ему нужно было дойти только до слдующаго дома. Онъ принесъ зеркало въ овальной рамк. Больной задрожалъ, увидавъ, что его просьба исполнено.

— Пока положите зеркало куда-нибудь,— произнесъ Стрэнджъ слабымъ голосомъ.

Мы молчали, не думаю, чтобы кто-нибудь изъ насъ могъ говорить въ эти минуты. Больной постарался приподняться.

— Поднимите меня,— сказалъ онъ.— Мн трудно говорить, а между тмъ мн нужно сказать кое-что.

Ему положили подушекъ за синну, чтобы приподнять его тло и голову.

— Мн необходимо это,— сказалъ онъ, указывая на зеркало.— Мн нужно посмотрть…— онъ умолкъ, казалось, измнивъ намреніе, потомъ произнесъ:— Мн нужно все разсказать вамъ.

Онъ снова замолчалъ, потомъ, повидимому, сдлавъ усиліе, началъ ршительно.

— Я нжно любилъ мою жену. Да, я любилъ ее. Звали ее Люси, она была англичанка. Тотчасъ посл свадьбы мы съ нею ухали въ Италію. Она любила эту страну, а мн нравилось все, что нравилось ей. Она любила рисовать акварелью, я досталъ для нея учителя, не скажу вамъ его имени. Мы всегда звали его ‘учитель’. Это былъ вкрадчивый, фальшивый человкъ, прикрываясь своей профессіей, онъ пользовался всмъ, чмъ только могъ. Учитель научилъ мою жену любить его, любить его! Я задыхаюсь, я не буду подробно разсказывать о томъ, какъ я узналъ все. Мы здили на художественную экскурсію. Тогда я обезумлъ отъ ярости… У моей жены была служанка, которая тоже любила этого человка, учителя. Онъ дурно обходился съ нею, бросилъ ее, она все сказала мн. Двушка играла роль посредницы, носила письма. Когда она сказала мн все, была ночь. Мы находились въ уединенномъ итальянскомъ городк въ горахъ. ‘Онъ въ своей комнат,— сказала двушка,— и пишетъ ей’. Бшенство охватило меня. По натур я мстителенъ, замтьте это, услыхавъ ея слова, я просто жаждалъ мести. Путешествуя по пустынной стран, я всегда возилъ съ собою оружіе, и когда служанка сказала мн: ‘Онъ пишетъ вашей жен’, я взялъ пистолеты, точно повинуясь инстинкту, потомъ меня немного успокоивала мысль о томъ, что я взялъ ихъ оба. Можетъ быть, въ ту минуту у меня было честное намреніе относительно его, можетъ быть, я думалъ, что мы будемъ съ нимъ драться. Право, не знаю, что я думалъ. Слова этой женщины: ‘Онъ сидитъ въ своей комнат и пишетъ ей’, звенли въ моихъ ушахъ.

Больной остановился, чтобы перевести дыханіе. Казалось, протянулся цлый часъ въ молчаніи, между тмъ прошло не боле двухъ минутъ.

‘Я прокрался въ его комнату и этого никто не замтилъ. Его занятіе всецло поглощало его. Онъ сидлъ за единственнымъ столомъ, бывшимъ въ комнат, и писалъ въ дорожномъ бювар, всего одна свча свтила ему. Бюваръ лежалъ на простомъ грубомъ туалет и передъ нимъ, прямо передъ нимъ стояло… стояло зеркало.

‘Я проскользнулъ за его стулъ, онъ сидлъ и писалъ при свт свчи. Я заглянулъ черезъ его плечо и прочелъ: ‘Дорогая Люси, моя любовь, моя прелесть’. Прочитавъ эти слова, я потянулъ за собачку пистолета, бывшаго у меня въ рук, и убилъ его… но передъ смертью онъ еще разъ поднялъ глаза не на меня, а на мое отраженіе въ зеркал, и его лицо… то лицо съ тхъ поръ всегда… всегда отражается въ стекл, а мое… мое лицо… пропало’

Онъ въ изнеможеніи откинулся назадъ. Мы вс стснились подл него, думая, что онъ умеръ, потому что онъ лежалъ тихо, безъ движенія.

Но онъ еще не умеръ. Онъ пришелъ въ себя подъ вліяніемъ оживляющихъ средствъ и попытался снова неясно заговорить, время отъ времени онъ шепталъ слова, мы иногда не могли ничего разслышать, однако, поняли, что итальянскій судъ судилъ его и нашелъ виновнымъ, но въ виду смягчающихъ обстоятельствъ заключилъ въ тюрьму (какъ мы поняли) на два года. Что онъ сказалъ о своей жен, мы не разобрали, хотя поняли, что она еще жива. Онъ прошепталъ доктору, что въ завщаніи часть состоянія отказана ей.

Стрэнджъ заснулъ и проспалъ больше часа, потомъ проснулся опять такъ же внезапно, какъ въ ту минуту, когда мы вошли въ комнату, и безпокойно оглянулся во вс стороны, наконецъ, замтивъ зеркало, сказалъ: ‘Дайте мн его’. Онъ говорилъ поспшно, но я замтилъ, что, когда онъ увидалъ зеркало, то не дрожалъ. Старый Мазей держалъ зеркало въ рук и плакалъ, какъ ребенокъ. Докторъ Гарденъ выступилъ впередъ, остановился между старикомъ и его хозяиномъ и взялъ руку бднаго Стрэнджа.

— Благоразумно ли это?— спросилъ Гарденъ.— Хорошо ли оживлять ужасъ всей вашей жизни теперь, когда она подходитъ къ концу? Наказаніе за ваше преступленіе,— торжественно прибавилъ онъ,— было ужасно. Будемъ же надяться, что Господь по своему милосердію прекратилъ вашу кару.

Умирающій послднимъ большимъ усиліемъ поднялся и посмотрлъ на доктора, никто изъ насъ никогда не видалъ такого выраженія на человческомъ лиц.

— Я надюсь,— сказалъ онъ слабымъ голосомъ,— но не мшайте мн! Если теперь, взглянувъ въ зеркало, я увижу мое лицо, то буду еще сильне надяться, такъ какъ приму это за знаменіе.

Докторъ не возражалъ, старикъ приблизился и, остановившись надъ своимъ хозяиномъ, поднесъ зеркало къ его лицу. Мы стояли кругомъ, не смя дохнуть. Черты умирающаго освтились такимъ восторгомъ, что въ васъ больше не могло остаться сомннія относительно того, что лицо, видвшееся ему такъ долго, пропало въ послднюю минуту его жизни.

Боковая линія 4.

Почтовый вагонъ.

Много лтъ тому назадъ, раньше, чмъ составили проектъ проведенія этой линіи, я служилъ чиновникомъ въ подвижномъ отдленіи почты, между Лондономъ и городомъ одного изъ среднихъ графствъ. Этотъ городокъ мы назовемъ Фэзели.

Я въ Фэзели садился въ вагонъ почтоваго позда, отходившаго въ четверть девятаго вечера и приходившаго въ Лондонъ около полуночи, въ половин одиннадцатаго на слдующее утро вызжалъ я назадъ. Слдующую ночь я проводилъ въ Фэзели, а другой чиновникъ совершалъ такое же путешествіе. Такимъ образомъ одну ночь изъ двухъ я проводилъ въ вагон желзной дороги. Сперва я немножко страдалъ отъ поспшности, съ которой приходилось работать, отъ безпокойства: меня смущало, что было нужно заниматься въ то время, какъ поздъ гремлъ, пролетая по мостамъ или подъ туннелями, идя ходомъ, считавшимся въ то время удивительно быстрымъ и опаснымъ, но вскор мои руки и глаза привыкли къ тряск вагона и я сталъ исполнять свою обязанность такъ же скоро и непринужденно, какъ въ городской почтовой контор, въ которой учился и изъ которой поступилъ на эту должность, благодаря вліянію начальника почтоваго округа, мистера Гентингдона, мое занятіе скоро превратилось для меня въ монотонную рутину, для младшаго чиновника, бывшаго моимъ единственымъ помощникомъ — тоже. Въ то время у почтоваго вдомства было меньше работы, чмъ теперь. Нашъ путь лежалъ черезъ земледльческую полосу страны, усянную множествомъ маленькихъ городковъ. Они доставляли всего дв или три сумки. Одна предназначалась для Лондона, другая для главнаго города графства, третью вскрывали мы и разсылали письма и посылки по ихъ разнообразнымъ адресамъ. Во многихъ изъ маленькихъ почтовыхъ конторъ служили женщины, какъ и до сихъ поръ. Это все были дочери или родственницы почтмейстеровъ, на нихъ лежали главныя обязанности и ихъ имена чаще всего виднлись на квитанціяхъ при сумкахъ. Я былъ молодъ и тогда меня нсколько больше, чмъ теперь, занимали женскіе почерки. Особенно интересовала меня одна семья. Я никогда не видалъ никого изъ ея членовъ, но мн казалось, что ихъ имена, написанныя красиво и четко, набрасывались на бумагу руками образованныхъ женщинъ, почерки членовъ этой семьи не походили на жалкія каракули, виднвшіяся на другихъ квитанціяхъ. Однажды, наканун новаго года, я привязалъ къ связк писемъ, которыя предназначались для ихъ конторы, кусочекъ бумажки со словами: ‘Счастливаго новаго года вамъ всмъ’. На слдующій вечеръ я получилъ отвтъ, подписанный, какъ я полагалъ, тремя сестрами Клифтонъ. Съ этого дня время отъ времени мы обмнивались короткими записками, мн казалось, будто я знакомъ, даже друженъ съ этими двушками, хотя мн никогда не случалось видть никого изъ моихъ троихъ прелестныхъ незнакомыхъ друзей.

Въ конц октября слдующаго года я узналъ, что тогдашній премьеръ пріхалъ погостить къ одному изъ своихъ друзей, имніе котораго было вблизи маленькой деревушки, расположенной невдалек отъ нашей желзнодорожной линіи. Ящикъ премьера, конечно, содержавшій вс его письма и бумаги, пересылался отъ него къ статсъ-секретарю и обратно, по обыкновенію, имъ завдывало почтовое вдомство, какъ разъ въ то время континентъ находился въ боле, чмъ критическомъ положеніи, вс думали о насъ, думали, что мы наканун европейской войны. Ходили слухи, что министерство выйдетъ въ отставку. Вслдствіе этого, меня боле чмъ занималъ почтовый ящикъ министра. По величин и по форм онъ очень напоминалъ старинные рабочіе ящики, которые употребляли женщины до тхъ поръ, пока не вошло въ моду полированное или рзное дерево. Какъ и рабочіе ящики, ящикъ министра былъ покрытъ краснымъ сафьяномъ и снабженъ ключемъ и замкомъ. Когда ящичекъ попалъ ко мн въ руки въ первый разъ, я, конечно, особенно внимательно разсмотрлъ его. На одномъ изъ угловъ крышки я замтилъ странный, слегка нацарапанный, повидимому, острымъ кончикомъ стального пера, рисунокъ, вроятно, его сдлала рука человка, когда умъ его былъ озабоченъ, такъ какъ именно въ подобномъ настроеніи мы часто проводимъ странныя линіи или чертимъ каррикатурныя лица на первомъ попавшемся подъ руку клочк бумаги. Рисунокъ изображалъ старый революціонный девизъ: сердце, пронженное кинжаломъ. Я долго раздумывалъ о томъ, самъ ли министръ или одинъ изъ его секретарей нацарапалъ на сафьян сердце. Ящикъ министра здилъ дней десять то взадъ, то впередъ. Въ деревн не скоплялось цлой сумки писемъ, идущихъ въ Лондонъ, такъ какъ главнымъ образомъ велъ корреспонденцію помщичій домъ, поэтому ящикъ министра и почтовая сумка изъ этого дома подавались намъ прямо въ почтовый вагонъ. Изъ уваженія къ присутствію премьера въ сосдств, поздъ, прежде только замедлявшій ходъ, теперь совершенно останавливался, чтобы довренный, посланный министра, могъ передавать важный ящикъ прямо мн въ руки для полной его безопасности.

Мн все казалось, что кто-то слдитъ за ящикомъ, провожая его до Лондона, такъ какъ три или четыре раза въ вокзал на Эйстонскверской станціи я встрчался съ какимъ-то господиномъ, похожимъ на иностранца. Онъ обыкновенно стоялъ у двери вагона, ближайшаго къ почтовому, и смотрлъ на тяжелые ящики съ письмами, которые выносили изъ моего вагона, подъ присмотромъ чиновниковъ главнаго почтамта. Хотя эта ненужная предосторожность удивляла и нсколько раздражала меня, я не обращалъ особенно много вниманія на незнакомца, замтилъ только, что у него было не англійское, смуглое лицо и что онъ всегда стоялъ, отворотившись отъ лампы. Только эти два обстоятельства и примтилъ я, вскор ящикъ министра сталъ меня интересовать не боле другихъ, находившихся въ моемъ вдніи. Прошло нсколько времени, мои занятія стали мн казаться еще скучне и однообразне, я уже подумывалъ, не завести ли переписку съ моими незнакомыми друзьями, съ семьей Клифтонъ. Я какъ разъ размышлялъ объ этомъ, когда поздъ остановился на станціи, бывшей въ мил отъ города, въ которомъ они жили, и къ нашему вагону подошелъ почтальонъ, суровый, дловитый малый (это виднлось въ каждой линіи его лица), онъ положилъ въ вагонъ почтовыя сумки, а мн подалъ оффиціальный пакетъ на мое имя. На немъ виднлся штемпель: ‘Учрежденіе ея величества’, его запечатывала оффиціальная печать. Въ сложенной бумаг (тоже сложенной оффиціально) я прочелъ слдующій приказъ:

‘Мистеру Уилькоксу предписывается дозволить подательниц сего, дочери итонскаго почтмейстера, посмотрть на длопроизводство въ почтовомъ вагон въ время хода позда въ Лондонъ’.

Я отлично увидлъ, чья рука писала это предписаніе, такъ какъ узналъ почеркъ одного изъ чиновниковъ, служившихъ при надзирател округа. Бумага была скрплена подписью Гентингдона. Подательница предписанія сама появилась въ двери. Машина захрапла, очевидно, поздъ долженъ былъ тронуться, я протянулъ руку, молодая женская фигура легко и ловко вскочила въ вагонъ, мы отправились въ нашъ путь.

Я разсматривалъ подательницу бумаги, маленькое, легкое созданіе, она казалась одной изъ тхъ маленькихъ двушекъ, которыхъ невозможно считать взрослыми женщинами. Одта она была опрятно и просто въ темное платье, вуаль, слегка свшивавшійся на ея лицо, былъ завязанъ подъ подбородкомъ. Въ ея наружности больше всего поражала масса свтлыхъ легкихъ волосъ, почти золотистыхъ, они почему-то упали съ головы и толстыми волнистыми косами висли вдоль спины. Держалась она очень мило и свободно, въ ней не было ничего дерзкаго или надменнаго, благодаря ея обращенію, черезъ нсколько минутъ мн показалось, что ея присутствіе въ почтовомъ вагон — самая естественная вещь на свт. Она стояла рядомъ со мной передъ ящиками, по которымъ я сортировалъ письма, и задавала мн вопросы, а я отвчалъ ей такъ свободно, точно мы каждый день здили вмст ночью до Эйстонскверской станціи. Я называлъ себя идіотомъ за то, что до сихъ поръ не придумалъ случая навстить моихъ незнакомыхъ итонскихъ друзей. Положивъ передъ ней квитанцію письма изъ ихъ конторы, я сказалъ:

— Могу я спросить васъ, которая изъ хорошо мн знакомыхъ подписей ваша: А. Клифтонъ, М. Клифтонъ или С. Клифтонъ?

— Я — А. Клифтонъ.

— А ваше имя?

— Анна.

И, точно желая поскоре объяснить свое настоящее положеніе, она прибавила:

— Я должна была отправиться въ Лондонъ, въ гости, и мн пришло въ голову, что было бы отлично пріхать въ почтовомъ вагон, посмотрвъ, какъ происходитъ работа. Мистеръ Гентингдонъ пришелъ посмотрть, что длается у насъ въ контор, и общалъ дать мн предписаніе.

Я удивился, такъ какъ большаго педанта, нежели мистеръ Гентингдонъ, не было на свт, но я взглянулъ на маленькое невинное личико, бывшее подл меня, и отъ души посочувствовалъ тому, что на этотъ разъ нашъ начальникъ отступилъ отъ правилъ.

— Вы знали, что подете со мной?— спросилъ я, понизивъ голосъ, такъ какъ мой помощникъ Томъ Морвиль сидлъ по другую сторону стола.

— Я знала, что поду съ мистеромъ Уилькоксомъ,— отвтила она и улыбнулась.

Вс мои нервы задрожали отъ этой улыбки.

— Цлую вчность вы не писали мн ни слова,— сказалъ я съ упрекомъ.

— Лучше не говорите, а то вы надлаете ошибокъ,— лукаво отвтила она. И, правда, въ смущеніи я сортировалъ письма наугадъ.

Мы подходили къ маленькой станціи, съ которой намъ всегда подавали сумку изь большого дома. Паровозъ замедлилъ ходъ. Миссъ Клифтонъ немного сконфузилась (это было такъ понятно) и замтила:

— Всмъ покажется очень страннымъ, что въ почтовомъ вагон сидитъ двушка, вдь они же не могутъ знать, что я дочь почтмейстера и имю бумагу отъ мистера Гентингдона. Нтъ ли тутъ темнаго уголка, въ который я могла бы спрятаться?

Я долженъ въ двухъ словахъ объяснить вамъ устройство вагона. Почтовые вагоны того времени были гораздо мене приспособлены дли своего назначенія, нежели теперешніе. Мой почтовый вагонъ былъ построенъ по отмненному нын типу: въ немъ были двери у каждаго изъ двухъ правыхъ угловъ, подл дверей стояли почтовые ящики такимъ образомъ, что образовывали нчто врод ширмъ, шириной около двухъ футовъ, и мшали публик видть происходившее внутри вагона. Дверь, сдланная въ дальнемъ конц вагона и не отворявшаяся никогда, находилась въ глубокой тни, ширмы изъ ящиковъ, стоявшихъ передъ него, превращали ее въ маленькую нишу, такая маленькая, тоненькая двушка, какъ миссъ Клифтонъ, отлично могла скрыться въ ней отъ любопытныхъ глазъ. Раньше нежели поздъ въхалъ въ полосу свта, падавшаго отъ лампы на платформ, миссъ Анна нырнула въ тнь. Никто, кром меня, не могъ видть ея смющагося личика, когда она стояла, лукаво наклонившись впередъ и прижавъ пальчикъ къ своимъ розовымъ губкамъ, поглядывая на посланнаго, подававшаго мн ящикъ съ письмами министра, въ то время какъ Томъ Морвиль получалъ сумку изъ большого дома.

Когда поздъ снова тронулся и Анна Клифтонъ вышла изъ своего убжища, я сказалъ ей:

— Посмотрите, вотъ ящикъ министра, онъ отправляется къ статсъ-секретарю. Тутъ заключаются государственныя тайны, тайны, которыхъ вы не узнаете, а вдь женщины любятъ секреты.

— О, я ничего не понимаю въ политик,— равнодушно отвтила она,— кром того, этотъ ящикъ уже раза два былъ у насъ въ контор.

— Замтили ли вы рисунокъ на немъ?— спросилъ я.— Сердце, пронжеиное кинжаломъ.

Наклонившись къ ея личику, я прибавилъ еще одно игривое замчаніе, которое мн не зачмъ повторять. Миссъ Клифтонъ покачала головкой и надула свои губки, однако, взяла ящикъ изъ моихъ рукъ, отнесла его къ ламп, висвшей въ дальнемъ конц вагона, и поставила его на конторку подл ширмы, больше я не думалъ о немъ.

Ночное путешествіе сегодня сильно занимало меня: въ двушк было много молодой жизненности, остроумія и веселости. Я могу съ увренностью сказать, что мн никогда и вполовину не было такъ весело, какъ въ этотъ вечеръ. Особеную пикантность нашей поздк придавало то обстоятельство, что миссъ Клифтонъ поспшно пряталась, какъ только я ей говорилъ, что мы сейчасъ остановимся для пріема почты.

Мы миновали Уатфордъ, послднюю остановку, раньше чмъ я замтилъ, что наша работа сильно запоздала. Миссъ Клифтонъ стала серьезне, она тихо сидла подл конторки, съ покорнымъ видомъ, казалось, вся ея рзвость пропала и она даже раскаивалась въ ней. Я сказалъ ей, что мы больше не остановимся до Эйстонскверской станціи, но, къ моему удивленію, вдругъ почувствовалъ, что нашъ поздъ замедляетъ ходъ, вскор онъ остановился. Я выглянулъ изъ окна и, окрикнувъ кондуктора сосдняго вагона, спросилъ его, что случилось, онъ сказалъ, что, вроятно, что-то есть на линіи и что мы пойдемъ дальше минуты черезъ дв. Я повернулъ голову и сообщилъ объ этомъ моему сотоварищу и миссъ Клифтонъ.

— Гд мы?— спросила она испуганнымъ тономъ.

— Въ Кэмденъ-тоун,— отвтилъ я.

Она быстро вскочила и подбжала во мн.

— Мы очень близко отъ дома моихъ друзей,— проговорила она поспшно.— Это счастливый случай! До нихъ не больше пяти минутъ ходьбы отъ станціи. Я прощусь съ вами, мистеръ Уиллкоксъ. Благодарю васъ тысячу разъ за вашу доброту.

Казалось, миссъ Клифтонъ очень торопилась, она протянула мн свои маленькія ручки умоляющимъ образомъ, точно боясь, что я насильно удержу ее. Я взялъ ихъ и пожалъ жарче, нежели это было необходимо.

— Мн непріятно, что вы пойдете одна въ такое время,— сказалъ я.— Но длать нечего. Я провелъ время восхитительно. Позвольте мн пріхать къ вамъ завтра рано утромъ. Я уду изъ Лондона въ 10 часовъ 30 минутъ. Или, можетъ быть, вы разршите навстить васъ въ среду, когда я снова пріду въ городъ?

— О,— отвтила она, опустивъ головку,— не знаю, я напишу мам о томъ, какъ вы были добры и… но мн нужно идти, мистеръ Уилькоксъ.

— Мн непріятно, что вы пойдете одн,— повторилъ я.

— Я знаю дорогу,— сказала она тмъ же поспшнымъ тономъ,— знаю отлично, благодарю васъ. И кром того, это такъ близко. До свиданья.

Она легко выскочила изъ вагона. Поздъ въ ту же минуту двинулся впередъ. Можете себ представить, какъ усердно занялись мы теперь своимъ дломъ. Черезъ пять минутъ поздъ долженъ былъ остановиться на Эйстонской станціи, а у насъ дла оставалось минутъ на пятнадцать. Несмотря на то удовольствіе, которое мн доставилъ мистеръ Гентингдонъ, я проклиналъ его и то, что онъ на этотъ разъ отступилъ отъ обыкновенныхъ правилъ. Насильно отогнавъ мысль о миссъ Клифтонъ, я ршительно заслъ за работу, собралъ заказныя письма въ Лондонъ, связалъ ихъ въ связку, приложилъ къ нимъ квитанцію и потомъ прошелъ къ углу конторки, чтобы взять ящикъ министра. Вы уже поняли, какое проклятіе обрушилось на меня! Ящика премьера не было тамъ. Сперва я ничуть не огорчился и только смотрлъ кругомъ конторки на полу, подъ сумками, въ ящикахъ, всюду, куда онъ могъ упасть или куда его могли переставить. Мы пріхали къ Уистенъ-скверу, а я все еще искалъ его, съ каждой минутой теряя спокойствіе. Томъ Морвиль помогалъ мн. Онъ ощупывалъ каждую запечатанную связку писемъ. Однако, ящикъ премьера былъ не такой маленькой вещицей, которая могла бы завалиться. Въ немъ было около двнадцати дюймовъ въ длину и онъ былъ широкій и глубокій. Никогда въ жизни я не былъ ближе къ обмороку, нежели въ эту минуту.

— Не могла миссъ Клифтонъ унести его?— спросилъ Томъ Морвиль.

— Нтъ,— отвтилъ я съ негодованіемъ, но задумчиво.— Она не могла унести такую громоздкую вещь такъ, чтобы мы этого не видли. Ящикъ не помстился бы ни въ одинъ изъ нашихъ кармановъ, Томъ, а на ней была узкая кофточка, въ которой она не могла бы ничего скрыть.

— Нтъ, не она унесла,— согласился Томъ и прибавилъ:— Значитъ, ящикъ гд-нибудь здсь.

Мы снова стали искать его, но безуспшно. Намъ оставалось только молча смотрть другъ на друга. У насъ не было времени предаваться тупому отчаянію, потому что вагонъ осаждали почтальоны изъ Сантъ-Мартинъ, ждавшіе нашихъ указаній. Окаменвъ отъ ужаса, мы исполнили нашу обязанность, роздали почту, потомъ снова взглянули другъ на друга съ блдными лицами, потерявъ отъ отчаянія вс пять чувствъ. Наши прежнія неудачи, и упущенія (а у насъ, конечно, они были) блднли передъ тмъ, что случилось. Я случайно взглянулъ на приказъ Гентингдона, лежавшій среди разбросанныхъ по полу обрывковъ бумаги, заботливо сложилъ его и спряталъ въ карманъ вмст съ конвертомъ.

— Намъ нельзя дольше оставаться тутъ,— сказалъ Томъ. И правда, желзнодорожные служители смотрли на насъ самымъ испытующимъ образомъ. Мы рдко такъ запаздывали въ пустомъ вагон.

— Нельзя,— подтвердилъ я, и внезапно лучъ сознанія сверкнулъ въ моемъ отупломъ отъ ужаса мозгу.— Нтъ, мы должны отправиться къ начальству и чистосердечно разсказать обо всемъ. Это не частное дло, Томъ!

Мы еще разъ съ прежнимъ неуспхомъ обыскали вагонъ, потомъ прикликали кэбъ и похали какъ можно скоре въ главный почтамтъ. Секретаря не было тамъ, какъ и слдовало ожидать, но мы достали его адресъ, онъ жилъ въ одномъ изъ предмстій, миляхъ въ пяти отъ Сити. Мы никому не сказали о постигшемъ насъ несчастіи, такъ какъ мн казалось, что чмъ меньше людей будетъ знать о пропаж, тмъ лучше. И я былъ правъ.

Намъ предстояло войти въ домъ секретаря, важной личности, съ которой я еще никогда не имлъ дла. Вскор состоялось наше тайное и конфиденціальное свиданіе съ нимъ, единственная свча достаточно ярко освщала его суровое лицо, которое нсколько разъ измняло выраженіе, пока я разсказывалъ о несчастіи. Секретарь былъ такъ пораженъ, что даже не сталъ длать мн выговора, мн показалось, что его глаза чуть-чуть смягчились, что въ нихъ блеснуло состраданіе при взгляд на насъ. Выслушавъ меня, онъ сказалъ, что желаетъ отвезти насъ къ государственному секретарю, и черезъ нсколько минутъ мы снова хали въ противоположный конецъ Лондона. Уже наступалъ часъ утренней раздачи писемъ, когда мы достигли мста нашего назначенія. Однако, въ воздух стоялъ такой густой желтый туманъ, что мы ничего не видли, прозжая по городу почти въ полномъ молчаніи, такъ какъ изъ насъ никто не ршался заговорить и только секретарь задавалъ намъ по временамъ короткіе вопросы. Мы подъхали къ дому, закутанному въ туманъ. Секретарь вошелъ въ домъ, мы же около получаса просидли въ кэб, наконецъ, насъ ввели въ комнату. Маленькій, сухой человчекъ, съ большой головой и глазами, ушедшими внутрь, сидлъ за просторнымъ столомъ, конечно, насъ не познакомили съ нимъ, и мы могли только догадаться, кто онъ. Намъ предложили повторить все сказанное. Статсъ-секретарь задавалъ намъ короткіе вопросы. Мы были готовы передать ему все, что знали, но могли сообщить только о факт пропажи ящика съ письмами министра.

— Его наврное взяла эта молодая особа,— сказалъ человкъ.

— Не могла, сэръ,— ршительно, но почтительно отвтилъ я.— На ней была надта узкая кофточка и она протянула мн об руки, прощаясь со мною, она не могла скрыть ящикъ, который не умстился бы и въ моемъ карман.

— Какъ случилось, что она хала съ вами въ вагон, сэръ?— сурово спросилъ секретарь.

Вмсто отвта я подалъ ему приказъ, подписанный мистеромъ Гентингдономъ. Онъ и нашъ секретарь внимательно разсмотрли бумагу.

— Это несомннно подпись Гентингдона,— сказалъ нашъ секретарь.— Я могу поклясться въ этомъ. Необычайное обстоятельство!

Дйствительно, необычайное!

Оба прошли въ сосднюю комнату и пробыли въ ней еще съ полчаса, когда они вернулись, лица ихъ попрежнему выражали крайнее недоумніе.

— Мистеръ Уилькоксъ и мистеръ Морвиль,— сказалъ намъ нашъ секретарь,— все происшедшее необходимо хранить втайн. Вы должны остерегаться показывать, что у васъ есть секретъ. Вы хорошо поступили, заявивъ о пропаж въ управленіи почтъ, и я постараюсь дать понять, что у васъ были инструкціи препроводить ящикъ прямо по его назначенію. Вы должны теперь найти молодую двушку и вернуться съ нею не позже шести часовъ въ мою контору въ почтовомъ управленіи. Какія другія мры примемъ мы — этого вамъ не зачмъ знать. Чмъ меньше вы знаете, тмъ лучше для васъ же самихъ.

Вторично въ его оффиціальномъ взор промелькнулъ лучъ состраданія, и намъ обоимъ, стало страшно жутко. Мы ушли.

Та инстинктивная мудрость, которая по временамъ осняетъ людей и подсказываетъ имъ, что нужно длать, заставила насъ принять слдующее ршеніе: Томъ Морвиль отправился въ Кэмдентоунъ и въ каждомъ дом будетъ спрашивать о миссъ Клифтонъ, я же поду въ Итонъ и узнаю отъ родителей миссъ Клифтонъ ея точный адресъ. Мы сговорились встртиться въ главномъ почтамт въ половин шестого, конечно, если я успю вернуться къ этому времени. Томъ же во всякомъ случа явится къ секретарю и разскажетъ о причин моего отсутствія.

Пріхавъ на станцію Итонъ, я увидалъ, что у меня остается всего сорокъ пять минутъ до обратнаго позда въ Лондонъ. Самый городъ былъ отъ станціи на разстояніи около мили, я поспшилъ. Меня не удивило, что почтовая контора помщалась тамъ же, гд и книжная лавка, миловидная старуха сидла за конторкой, а высокая черноволосая двушка немного въ сторонк занималась какой-то работой. Я сразу представился имъ, сказавъ:

— Я Франкъ Уилькоксъ, служащій въ желзнодорожномъ почтамт, я только-что пріхалъ въ Итонъ, чтобы получить отъ васъ кое-какія свднія.

— Конечно, мы знаемъ васъ по имени,— послышался радушный отвтъ, который мн былъ особенно пріятенъ.

— Будьте такъ добры, дайте мн адресъ миссъ Анны Клифтонъ въ Кемдентоун.

— Анны Клифтонъ?— произнесла старушка.

— Да, я говорю о вашей дочери, которая ухала въ Лондонъ вчера вечеромъ.

— У меня нтъ дочери Анны,— сказала она,— Я Анна Клифтонъ, а моихъ дочерей зовутъ Мэри и Сусанна, Вотъ это моя дочь Мэри.

Высокая, темноволосая двушка подошла и остановилась подл матери, она совершенно не походила на маленькую блокурую кокетку, хавшую со мной въ Лондонъ подъ именемъ Анны Клифтонъ.

— Сударыня,— произнесъ я, еле говоря отъ волненія,— скажите, ваша другая дочь — маленькая, тонкая двушка, совершенная противоположность миссъ Мэри?

— Нтъ,— отвтила со смхомъ миссисъ Клифтонъ.— Сусанна и больше, и темне Мэри. Позови Сусанну, моя дорогая.

Черезъ нсколько секундъ въ комнату вошла Сусанна, передо мной стояли: А. Клифтонъ, С. Клифтонъ и М. Клифтонъ. Въ семь не было больше ни одной двушки или женщины, и когда я описалъ молодую особу, которая хала подъ ихъ фамиліей, он въ этомъ описаніи не узнали никого изъ живущихъ въ городк (онъ былъ не великъ), никто изъ жительницъ Итона также не ухалъ въ Лондонъ. Мн нельзя было оставаться дольше, я поспшилъ на станцію и вбжалъ на платформу, когда поздъ уже трогался.

Въ назначенный часъ мы съ Морвилемъ встртились въ главномъ почтамт, миновавъ длинные переходы секретарскихъ конторъ, мы, наконецъ, дошли до пріемной. Тамъ насъ долго томилъ страхъ ожиданія. Морвиль узналъ только одно, что привратники и полицейскіе на Кемденской станціи видли, какъ въ прошедшую ночь прошла, молодая женщина со смуглымъ человкомъ, казавшимся иностранцемъ. Въ рукахъ онъ несъ маленькій черный сакъ. Не знаю, право, сколько времени прождали мы. Быть можетъ, долгіе часы, потому что я чувствовалъ, что мн длается все трудне и трудне управлять моими мыслями или думать о томъ, что занимало меня цлый день. Сутки я ничего не лъ и не смыкалъ глазъ тридцать шесть часовъ, въ теченіе всего этого времени моя нервная система была въ страшномъ напряженіи.

Наконецъ, насъ вызвали, меня перваго, я вошелъ во внутреннюю комнату. Тамъ сидло пять человкъ вокругъ стола, заваленнаго документами. Тутъ былъ статсъ-секретарь, котораго мы видли утромъ, нашъ секретарь, мистеръ Гентингдонъ, четвертый очень красивый господинъ былъ, какъ мн сказали впослдствіи, премьеръ, въ пятомъ я узналъ нашего главнаго начальника, генералъ-почтмейстера. Для меня это были все августйшія личности и я низко поклонился, но голова у меня кружилась, въ горл сохло.

— Мистеръ Уилькэксъ,— сказалъ нашъ секретарь,— разскажите этимъ джентльменамъ о всхъ обстоятельствахъ той пропажи, о которой вы донесли мн сегодня утромъ.

Я оперся на спинку стула, чтобы успокоиться, и въ третій разъ началъ мой разсказъ, пропуская только различныя замчанія, которыя я длалъ молодой двушк. Окончивъ разсказъ, я прибавилъ отчетъ о своей поздк въ Итонъ и замтилъ, что теперь вполн увренъ, что со мной хала не та личность, за которую она выдавала себя. Посл этого съ неописуемымъ ужасомъ я спросилъ, оказался ли поддлкой приказъ мистера Гентингдона?

— Не могу этого сказать, мистеръ Уилькэксъ,— сказалъ онъ, взявь бумагу и смотря на нее въ смущеніи.— Я бы подъ присягой показалъ, что это моя подпись, если бы она была на другомъ документ. Мн кажется, что почеркъ Фарбса не такъ хорошо поддланъ. Но я вижу мои чернила и вс особенности моей подписи.

Онъ подписывался очень странно, по-старинному, съ росчеркомъ, нсколько напоминавшимъ ручку бича, вокругъ которой обвивается самый бичъ, вслдствіе этого ее не трудно было поддлать, какъ смиренно замтилъ я.

Мистеръ Гентигдонъ написалъ свою фамилію на бумажк, и двое или трое джентльменовъ попытались поддлать росчеркъ, но напрасно. Они отказались отъ этого съ улыбкой на своихъ серьезныхъ лицахъ.

— Вы постарались не проронить ни слова объ этомъ дл, мистеръ Уилькоксъ?— спросилъ меня генералъ-почтмейстеръ.

— Ни звука, сэръ,— отвтилъ я.

— Необходимо сохранить это втайн. У васъ не будетъ ни малйшаго искушенія проговориться, если васъ ушлютъ изъ Англіи. Въ Александріи есть вакансія въ пакетномъ агентств, и я назначу васъ на это мсто.

Это было бы для меня повышеніемъ и вдобавокъ могло послужить пробнымъ камнемъ для дальнйшаго движенія по служб, но въ Фэзели жила моя параличная мать, прикованная къ постели, единственная радость ея жизни состояла въ томъ, что она жила со мной подъ одной крышей. Голова еще сильне закружилась у меня и кругомъ все стало какъ-то странно, неопредленно.

— Господа,— пробормоталъ я,— у меня есть мать, прикованная къ постели, я не могу покинуть ее. Я не заслуживаю порицанія, господа…

Кажется, за столомъ произошло движеніе, но въ глазахъ у меня потемнло, и черезъ мгновеніе я потерялъ сознаніе.

Черезъ дв, три минуты я пришелъ въ себя. Мистеръ Гентингдонъ стоялъ на колняхъ подл меня, поддерживая мн голову. Нашъ секретарь наклонялъ стаканъ къ моимъ губамъ. Я оправился и всталъ, но эти джентльмены усадили меня на тотъ стулъ, о который я опирался, и заставили меня допить вино, посл этого я заговорилъ:

— Я цлый день ничего не лъ,— сказалъ я слабо.

— Тогда, мой милый, вы должны сейчасъ же отправиться домой,— произнесъ генералъ-почтмейстеръ.— Но берегитесь, ни словомъ не обмолвитесь. Вы женаты?

— Нтъ, сэръ,— отвтилъ я.

— Тмъ лучше,— прибавилъ онъ, улыбаясь.— Вы, я думаю, сумете скрыть секретъ отъ матери. Мы полагаемся на вашу честь.

Секретарь позвонилъ въ колокольчикъ, на звонокъ вошелъ слуга, онъ проводилъ меня до кэба, и скоро я очутился въ моей лондонской квартир.

Черезъ недлю Тома Морвиля отослали въ почтовую контору въ Канад, онъ хорошо устроился тамъ, женился и до сихъ поръ живегь, вполн довольный своимъ положеніемъ, какъ онъ пишетъ мн. Что касается меня, то я, согласно моему желанію, остался на прежнемъ мст и продолжалъ работать въ почтовомъ вагон до самой смерти моей матушки. Она скончалась черезъ годъ посл происшествія съ ящикомъ министра. Посл ея смерти я получилъ повышеніе, занявъ первую же открывшуюся ваканцію чиновника особыхъ порученій при департамент почты. Обязанность чиновника особыхъ порученій состоитъ въ томъ, что онъ временно замщаетъ въ самыхъ различныхъ частяхъ королевства вакантныя мста почтмейстеровъ умершихъ, вышедшихъ въ отставку или, вслдствіе подозрній, удаленныхъ отъ должностей.

Раза два, три я, по обязанности, попадалъ въ округъ мистера Гентингдона, хотя мы ни разу не обмнивались съ нимъ ни словомъ, ни взглядомъ относительно таинственной пропажи, къ которой мы оба были невиннымъ образомъ причастны, онъ все же необыкновенно благосклонно относился ко мн и не разъ приглашалъ меня въ свой домъ. Онъ жилъ совершенно одиноко, такъ какъ у него была только одна дочь, которая ухала, выйдя замужъ противъ его желанія за одного изъ его чиновниковъ, за мистера Форбса, рука котораго и была такъ искусно поддлана въ бумаг, поданной мн самозванной Анной Клифтонъ. (Скажу при случа, хотя это и не иметъ прямого отношенія къ предмету моего разсказа, что мое знакомство съ Клифтонами превратилось въ дружбу и окончилось тмъ, что я сталъ женихомъ, а потомъ и мужемъ миссъ Мэри).

Мн нтъ необходимости точно опредлять, сколько лтъ прошло съ памятнаго происшествія съ ящикомъ министра, когда меня снова позвали въ частные аппартаменты нашего секретаря. Тамъ, кром него, я встртилъ еще и мистера Гентингдона. Онъ пожалъ мн руку съ неофиціальной привтливостью.

Секретарь изложилъ мн суть дла, по которому меня вызвали.

— Мистеръ Уилькоксъ, помните вы, какъ вамъ предлагали мсто въ Александрійскомъ пакетномъ агентств?— спросилъ онъ.

— Конечно, сэръ.

— Это безпокойная должность,— замтилъ онъ, будто извиняясь.— Мы послали туда мистера Форбса, всего шесть мсяцевъ тому назадъ, изъ-за его здоровья, требовавшаго боле теплаго климата, теперь его докторъ пишетъ намъ, что врядъ ли мистеръ Форбсъ проживетъ боле двухъ, трехъ недль.

На лиц мистера Гентингдона лежало выраженіе глубокой тревоги, когда секретарь замолчалъ, онъ самъ обратился ко мн, сказавъ:

— Мистеръ Уилькоксъ, въ вид личнаго мн одолженія, я просилъ, чтобы вамъ дали порученіе временно замстить начальника пакетнаго агентства въ Александріи, я хотлъ, чтобы съ моей дочерью былъ какой-нибудь другъ, который могъ бы заняться ея длами. Вы незнакомы съ нею лично, но я знаю, что могу доврить ее вамъ.

— Да, мистеръ Гентингдонъ, можете,— горячо сказалъ я.— Я сдлаю все, чтобы помочь миссисъ Форбсъ. Когда желаете вы, чтобы я отправился?

— Когда вы можете ухать?— спросилъ онъ.

— Завтра утромъ.

Я еще не былъ женатъ въ то время и мн не зачмъ было откладывать отъздъ. Меня ничто не задержало, я прохалъ съ почтовымъ поздомъ по Франціи до Марселя, слъ на александрійскій корабль и очень скоро посл того, какъ впервые услыхалъ о своемъ назначеніи, вошелъ въ пакетную контору въ Александріи. Вс почтовыя дла были страшно запущены, все было спутано, это случилось вслдствіе того (какъ мн по прізд тотчасъ же сказали), что мистеръ Форбсъ всю недлю былъ уже при смерти, конечно, отсутствіе распорядителя принесло обыкновенные результаты.

Я оффиціально принялъ контору. Одинъ изъ служащихъ довелъ меня до дому несчастнаго почтмейстера и его не мене несчастной жены. Было бы неумстно подробно описывать то странное мсто, въ которое я такъ неожиданно попалъ. Достаточно сказать, что темная, мрачная комната, въ которую меня ввели, была почти безъ мебели, безъ всхъ мелкихъ признаковъ комфорта и вкуса, которые длаютъ такими пріятными наши англійскія гостиныя. Однако, тутъ, въ одномъ изъ темныхъ угловъ, стоялъ открытый рояль, на немъ лежала кипа нотъ.

Ожидая миссисъ Форбсъ, я подошелъ къ роялю, чтобы взглянуть на ноты, и вдругъ замтилъ старый красный сафьяновый ящикъ. Онъ стоялъ на роял, конечно, это былъ рабочій ящикъ, такъ какъ его крышка запиралась неплотно и нсколько шелковыхъ нитокъ висло изъ него. Со страннымъ ощущеніемъ смотрлъ я на него, мн казалось, что я грежу (вдь невозможно было поврить, что все это случилось на-яву!). Я поднесъ ящикъ къ окну и тамъ ясно, ясно увидлъ революціонный девизъ: сердце, проткнутое кинжаломъ. Я нашелъ ящикъ для писемъ премьера въ гостиной пакетнаго агента Александріи.

Нсколько минутъ я, точно во сн, смотрлъ на него въ надвигавшемся сумрак. Это не могло быть на-яву! Фантазія играла со мною. Но послышались легкіе шаги (несмотря на ихъ легкость, я ясно слышалъ, какъ они приближались), и это вывело меня изъ оцпеннія. Я поспшилъ поставить ящикъ на рояль и, раньше, нежели отворилась дверь, принялся попрежнему разсматривать ноты.

Я не послалъ моей карточки миссисъ Форбсъ, не предполагая, что она знаетъ мое имя. Вошедшая не могла сразу ясно разсмотрть меня, такъ какъ я стоялъ въ темнот. Я же хорошо видлъ тонкую маленькую фигурку, дтское личико и свтлые волосы миссъ Анны Клифтонъ. Она быстро перешла черезъ комнату, протягивая свои руки дтскимъ, умоляющимъ образомъ.

— О,— простонала она, и звукъ ея голоса отдался въ моемъ сердц,— онъ умеръ! Онъ только-что умеръ!

Не время было говорить о красномъ сафьянномъ рабочемъ ящик, крошечное созданіе ни на одинъ день не казалось старше, чмъ въ ту памятную ночь, когда мы хали съ ней въ почтовомъ вагон, она только-что лишилась мужа, осталась одинокой въ чужой стран, и кром меня, у нее не было друзей. Прежде всего мн пришлось распоряжаться похоронами тла мистера Форбса, которое слдовало сейчасъ же предать земл. Чувство человколюбія и состраданія цлыя три, четыре недли мшало мн начать наводить справки о таинственномъ и смломъ участіи ея въ краж, произведенной у правительства и почтоваго вдомства.

Я не видалъ больше ящичка. Несмотря на свжую и глубокую скорбь, миссисъ Форбсъ не забыла унести его, передъ тмъ, какъ я снова вошелъ въ комнату, гд впервые увидалъ его. Я ломалъ голову, придумывая планъ, какъ бы снова увидть его, однако, твердо ршилъ, что миссисъ Форбсъ не удетъ изъ Александріи, не давъ мн полнаго объясненія. Мы ждали перевода денегъ и полученія инструкцій изъ Англіи.

Постепенно сила горя миссисъ Форбсъ уменьшалась, къ ней мало-по-малу возвращался избытокъ жизни и красота, такъ очаровавшія меня при моемъ первомъ знакомств съ нею. По мр того, какъ моя симпатія длалась мене необходимой для нея, мое любопытство увеличивалось и, наконецъ, стало во мн господствующимъ чувствомъ. Я носилъ съ собой вязаный кошелекъ, который нужно было поправить. Однажды я попросилъ миссисъ Форбсъ поднять спустившуюся петлю.

— Я скажу двушк, чтобы она принесла вашъ рабочій ящикъ,— проговорилъ я, направляясь къ двери, я позвалъ служанку и сказалъ ей:

— У вашей госпожи есть красный сафьянный рабочій ящикъ?

— Да, сэръ,— отвтила горничная.

— Гд онъ?

— Въ спальн миссисъ.

— Онъ нуженъ вашей госпож, принесите его.

Я вернулся въ комнату, миссисъ Форбсъ смертельно поблднла, ея глаза смотрли мрачно, зубы были стиснуты, губы выражали упрямство. Служанка принесла рабочій ящикъ, я подошелъ съ нимъ къ дивапу, на которомъ она сидла.

— Вы помните этотъ знакъ?— спросилъ я.— Мн кажется, ни одинъ изъ насъ не можетъ забыть его.

Она не отвтила мн словами, но въ ея голубыхъ глазахъ сверкнуло слишкомъ понятное для меня пламя. Я продолжалъ мягко:— Я общалъ вашему отцу быть для васъ другомъ и не въ моихъ правилахъ позабывать подобныя общанія. Но вы должны мн сказать всю правду.— Мн пришлось уговаривать ее, убждать. Сознаюсь, я дошелъ даже до того, что напомнилъ ей о томъ, что въ Александріи есть англійскій консулъ, къ которому я могу обратиться. Наконецъ, миссисъ Форбсъ разжала свои упрямыя губки, и я услыхалъ всю исторію. Разсказъ молодой женщины прерывали рыданія и потоки слезъ.

По словамъ миссисъ Форбсъ, она была влюблена въ Альфреда, папа же и слышать не хотлъ объ этомъ. У нея никогда не было средствъ, ей всегда давали денегъ въ обрзъ, а они общали ей дать такую большую сумму… огромную, пятьсотъ фунтовъ!..

— Но кто подкупилъ васъ?— спросилъ я.

— Одинъ иностранецъ.— Она его встртила въ Лондон, его звали monsieur Bonnard. Это французское имя, но она не знаетъ, былъ ли онъ дйствительно французомъ. Онъ говорилъ съ нею объ ея отц, начальник почтоваго округа, задавалъ ей множество вопросовъ. Черезъ нсколько недль она случайно встртила его гъ своемъ город, она была съ мистеромъ Форбсомъ, Альфредъ долго разговаривалъ съ нимъ въ сторон, потомъ они подошли къ ней и сказали, что она можетъ помочь имъ, и спросили ее, хватитъ ли у нея храбрости, чтобы унести изъ почтоваго вагона маленькій красный ящикъ, въ которомъ не лежитъ ничего, кром бумагъ. Черезъ нсколько времени она согласилась. Разсказавъ все это по принужденію, миссисъ Форбсъ, повидимому, продолжала говорить почти съ удовольствіемъ и очень плавно.

— Намъ нужно было достать подпись моего папа для приказа, мы долго не знали, какъ бы добыть ее. Къ счастью, у него сдлался припадокъ подагры и онъ былъ очень угрюмъ. Мн пришлось читать ему много оффиціальныхъ бумагъ, которыя онъ потомъ подписывалъ. Одну изъ бумагъ я прочитала два раза и посл второго раза вмсто нея подсунула нашъ приказъ. Мн казалось, что я сейчасъ умру отъ страха, но папа очень страдалъ и былъ радъ поскоре покончить съ длами. Я сказала, что ду къ моей тетк въ Бэкбай, но не прямо отправилась туда. Мы устроили такъ, чтобы быть на Итонской станціи за минуту или дв до прихода почтоваго позда. Я стояла за наружной станціонной дверью, пока не раздался свистокъ, въ эту минуту почтальонъ пробжалъ вдоль пути, я за нимъ, прямо черезъ контору дилижансовъ, догнавъ почтальона, я попросила его передать вамъ приказъ, который дала ему въ руки. Едва ли онъ видлъ меня. Альфредъ ушелъ, въ купэ, бывшемъ рядомъ съ почтовымъ вагономъ, я замтила лицо Боннара. Они мн общали, что поздъ остановится въ Кэмдентоун, если только я сумю отвлечь ваше вниманіе до тхъ поръ. Вы знаете, насколько мн это удалось.

— Но какъ же вы могли завладть ящикомъ? Вы же но могли спрятать его въ вашемъ плать, въ этомъ я увренъ?

— Ахъ,— сказала она,— ничего не могло быть легче. Monsieur Bonnard описалъ мн вагонъ, а вы вдь помните, что я поставила ящикъ на дальній край конторки, подл того мста, гд пряталась на каждой станціи. Тамъ была дверь съ окномъ, и я спросила, можно ли открыть окно, такъ какъ мн было слишкомъ жарко. Я думаю, Боннаръ могъ бы взять ящикъ, протянувь руку черезъ свое окошко, но онъ предпочелъ лучше выйти и взялъ его отъ меня, когда поздъ отходилъ отъ Уатфорда! Вы понимаете, я подала ему ящичекъ съ дальняго конца вагона, это была послдняя станція, поздъ остановился въ Кэмдентоун. Во всякомъ случа, вы хватались ящика черезъ какія-нибудь двадцать минутъ посл того, какъ онъ пропалъ. Боннаръ и я поспшили со станціи, Альфредъ пошелъ за нами, замокъ ящика сломали, и его нельзя было починить, такъ какъ это былъ совсмъ особенный замокъ. Боннаръ взялъ бумаги, онъ оставилъ мн ящикъ,всложивъ въ него свертокъ денегъ. Мы обвнчались съ Альфредомъ на слдующее же утро, и я похала къ моей тетк. Только мсяца черезъ четыре мы сказали пап о нашей свадьб. Вотъ исторія моего краснаго ящика.— Она улыбнулась съ вызывающей веселой улыбкой, точно злой ребенокъ. Однако, оставался одинь пунктъ, относительно котораго мое любопытство еще не было удовлетворено.

— Вы знали, какія бумаги заключаются въ ящик?— спросилъ я.

— О, нтъ,— отвтила она.— Я никогда не занималась политикой и ничего не знаю о ней. Боннаръ не сказалъ мн ни слова, онъ даже не взглянулъ на бумаги, я бы никогда, никогда не взяла заказного письма или чего-либо съ деньгами, но вс эти бумаги можно было снова написать. Не считайте меня воровкой, м-ръ Уилькоксъ, въ бумагахъ не было ничего, что стоило бы денегъ!

— Он стоили для васъ пятьсотъ фунтовъ,— сказалъ я.— Вы видли потомъ Боннара?

— Никогда!— отвтила она.— Онъ сказалъ, что вернется къ себ ни родину. Не думаю, чтобы его настоящее имя было Боннаръ.

Вроятно, нтъ, такъ думалъ и я, но я ничего не сказалъ больше миссисъ Форбсъ, снова это дло смущало меня. Очевидно, я долженъ былъ донести объ открытіи, сдланномъ мною, но мое чувство противилось этому. Одинъ изъ главныхъ виновниковъ уже предсталъ передъ судомъ не людскимъ. Прошло много лтъ, и, конечно, вс слды Боннара исчезли, значитъ жертвой правосудія сдлалась бы только эта маленькая бдная женщина, обманутая двумя боле виновными преступниками. Наконецъ, я ршился написать обо всемъ, частнымъ образомъ, мистеру Гентингдон, я такъ и сдлалъ, не прибавивъ ни замчанія, ни объясненія отъ себя. Въ отвтъ мы съ миссисъ Форбсъ получили извстіе о внезапной смерти м-ра Гентингдона отъ разрыва сердца. Онъ умеръ, по моему разсчету, какъ разъ въ тотъ день, когда получилъ мое сообщеніе. Снова миссисъ Форбсъ была подавлена, повидимому, раздирающимъ сердце горемъ и раскаяніемъ. Доходъ, который она могла теперь получать, составлялъ сумму нсколько мене ста фунтовъ въ годъ. Секретарь почтоваго вдомства, бывшій личнымъ другомъ м-ра Гентингдона, былъ единственнымъ его душеприказчикомъ. Я получилъ отъ него письмо, въ которое было вложено и письмо на имя миссисъ Форбсъ. Онъ совтовалъ ей поселиться гд бы то ни было за границей и не возвращаться въ Англію. Миссисъ Форбсъ ршила, что уединенная, тихая монастырская жизнь придется ей по вкусу, и я помогъ ей поступить въ мальтійскій монастырь, гд она могла бы быть все же подъ покровительствомъ британскаго правительства.

Когда пріхалъ новый агентъ, я ухалъ изъ Александріи. Явившись въ Лондонъ, я видлся наедин съ секретаремъ и сразу понялъ, что мн не зачмъ говорить ему объ обстоятельствахъ, только-что разсказанныхъ мною, такъ какъ онъ прочелъ вс бумаги мистера Гентингдона и уже зналъ обо всемъ. Въ виду его старинной дружбы съ Гентингдономъ, въ виду того, что главные виновники избжали наказанія, онъ ршилъ не поднимать прошедшаго. Въ заключеніе нашего свиданія я ему передалъ то, что миссисъ Форбсъ поручила сказать ему.

— Миссисъ Форбсъ просила увритъ васъ,— сказалъ я,— что ни она, ни мистеръ Форбсъ не ршились бы на подобный поступокъ, если бы они не были такъ сильно влюблены другъ въ друга и не нуждались въ деньгахъ.

— Ахъ,— возразилъ секретарь, улыбаясь,— если бы носъ Клеопатры былъ на линію короче, судьбы исторіи были бы иными!

Боковая линія No 5.

Инженеръ.

Его звали, сэръ, Матью Прайсъ, меня зовутъ Бенжаменъ Гарди. Мы родились черезъ нсколько дней одинъ посл другого, воспитывались въ одной и той же деревн, вмст учились въ школ. Не помню времени, когда мы не были бы самыми близкими друзьями. Даже въ дтств мы никогда не ссорились. Все у насъ было общее: и вещи, и мысли. Каждый изъ насъ безъ страха пошелъ бы на смерть изъ-за своего друга. О такой дружб иногда читаешь въ книгахъ: она велика и крпка, какъ огромные камни на нашихъ родныхъ лугахъ, врна, какъ солнце въ неб!

Наша деревня называлась Чадлей, она стояла высоко надъ низменными пастбищами, которыя разстилались, точно безконечно зеленое озеро, на горизонт превращавшееся въ туманъ. Наша маленькая каменная деревушка стояла въ защищенной котловин между долиной и плато, надъ нами высилась страна горныхъ пастбищъ, большею частью обнаженная и черная, и только кое-гд на ея склонахъ виднлись клочки воздланныхъ полей или садовъ и плантацій, вверху надо всмъ тянулись одинокія, крутыя, громадныя сдыя вершины съ утесами, боле старыми, нежели потопъ. Одинъ изъ нихъ звался ‘утесомъ друидомъ’, другой ‘утесомъ короля’, ‘утесомъ замка’. Я слышалъ, что мста эти считались въ древности священными, что близъ нихъ совершались коронованія, всесожженія, человческія жертвы и всевозможные кровавые языческіе обряды. Тамъ находили кости, острія стрлъ, золотыя и стеклянныя украшенія. Я боялся этихъ утесовъ въ дни моего дтства и въ ночную пору ни за что не пошелъ бы къ нимъ.

Я уже сказалъ, что мы съ Матью родились въ одной и той же деревн. Матью былъ сыномъ незначительнаго фермера, по имени Вилліасъ Прайсъ, который имлъ еще шестерыхъ дтей моложе Матью. Я былъ единственнымъ сыномъ Ефраима Гарди, чадлейскаго кузнеца. Отецъ Мата, повидимому, занималъ боле важное общественное положеніе, нежели мой отецъ, но Вилліасъ Прайсъ получалъ мало, ему приходилось содержать семерыхъ дтей и въ дйствительности онъ былъ бденъ, какъ поденщикъ. Между тмъ зажиточный кузнецъ, старательный, популярный и тароватый, былъ личностью со значеніемъ. Однако, все эти не касалось ни меня, ни Матью. Мы не обращали вниманія на то, что на куртк Мата виднлись прорванные локти или что вс наши общіе расходы оплачивались изъ моего кармана. Мы радовались, что намъ можно сидть рядомъ на школьной скамь, учиться по общей азбук, драться другъ за друга, скрывать проступки одинъ другого, ловить рыбу, собирать орхи, играть въ разбойники, грабить плодовые сады и птичьи гнзда, словомъ, съ позволеніемъ или украдкой, проводили вмст каждые свободные полчаса. Что за счастливое время это было! Да, но они не могло продолжаться вчно. Мой отецъ имлъ средства, а потому онъ ршилъ пробить для меня дорогу въ свт. По его мннію, я долженъ былъ научиться многому, что не зналъ онъ, и занять въ жизни лучшее мсто, чмъ то, которое занималъ онъ. Кузница была для меня слишкомъ незначительна, Чадлей узокъ. Поэтому я все еще носилъ книжную сумку, когда Матъ посвистывалъ, ходя за плутомъ, наконецъ, когда мою будущность окончательно опредлили, мы разстались, какъ намъ казалось, навсегда. Я былъ сыномъ кузнеца, а потому печь и кузница въ той или другой форм привлекали меня больше всего другого. Я ршилъ сдлаться инженеромъ-механикомъ.

Мой отецъ помстилъ меня въ Бирмингемъ, къ управляющему заводомъ, чтобы я учился у него. Я простился съ Матью, съ Чадлеемъ, съ срыми утесами, въ тни которыхъ я провелъ всю жизнь, и отправился къ сверу, въ черную страну.

Не буду долго останавливаться на этой части моего разсказа. Въ общихъ чертахъ скажу только, что посл окончанія моего учебнаго времени я усиленно работалъ, а отслуживъ необходимые годы, сталъ очень свдущимъ работникомъ и тогда отозвалъ Мата отъ плуга, привлекъ его въ угольную страну, мы жили съ нимъ въ одномъ помщеніи и я длился съ нимъ жалованьемъ, опытностью, словомъ, всмъ, чмъ могъ подлиться съ нимъ. Онъ, легко научавшійся всему и полный спокойной энергіи, тоже усиленно работалъ и въ конц концовъ сдлался старшимъ мастеромъ, въ теченіе всхъ этихъ лтъ, полныхъ перемнъ, испытанія и трудовъ, наша дтская привязанность ни разу не пошатнулась и не ослабла, напротивъ, она росла вмст съ нами и усиливалась по мр того, какъ мы сами длались сильне.

Въ это время (слдуетъ помнить, что намъ съ Матью тогда не было еще и по тридцати лтъ) наша фирма заключила контрактъ, но которому должна была поставить шесть лучшихъ локомотивовъ для новой линіи, строившейся въ то время между Туриномъ и Генуей. Въ первый разъ заводъ получилъ заказъ изъ Италіи. Мы имли дло съ Франціей, Голландіей, Бельгіей, Германіей,— съ Италіей никогда. Предложенныя условія оказались выгодными, тмъ выгодне, что наши заальпійскіе сосди только недавно начали проводить желзныя дороги, очевидно, имъ могло понадобиться еще много хорошихъ англійскихъ издлій при продолженіи этого дла. Поэтому бирмингамская фирма охотно согласилась подписать контрактъ. Количество нашихъ рабочихъ часовъ, а вмст съ тмъ и жалованье увеличились. Фирма пригласила свжія руки, она ршила стать во глав итальянскаго рабочаго рынка и удержаться на этомъ мст, если у нея хватитъ энергіи и времени. Она имла заслуженный успхъ: шесть локомотивовъ были не только изготовлены во-время, но ихъ поставили на корабли и доставили на мсто такъ быстро, что это удивило нашихъ пьемонтскихъ заказчиковъ. Могу уврить васъ, что я почувствовалъ большую гордость, когда мн поручили перевезти паровозы. Мн дозволили взять двухъ помощниковъ и я попросилъ въ качеств одного изъ нихъ назначить Мата. И вотъ мы вмст съ нимъ стали наслаждаться первымъ большимъ праздникомъ въ нашей жизни.

Удивительную перемну испытали два бирмингамскіе рабочіе, только-что ухавшіе изъ черной страны. Волшебный городъ съ Альпами въ вид фона, портъ, полный множества иностранныхъ кораблей, удивительное синее небо и еще боле синее море, на набережной красиво расписанные дома, чудный соборъ, выложенный чернымъ и блымъ мраморомъ, улица ювелировъ, напоминавшая базаръ изъ арабскихъ ночей, улица дворцовъ съ мавританскими дворами, фонтанами и апельсинными деревьями, женщины, покрытыя, какъ невсты, покрывалами, галерные каторжники, скованные по-двое, процессіи священниковъ и монаховъ, вчный звонъ колоколовъ, звуки незнакомаго языка, странная легкость и чистота воздуха,— все вмст составляло такое собраніе чудесъ, что первый день мы ходили какъ бы во сн или какъ дти на ярмарк. Не прошло и недли, какъ мы настолько прельстились красотой страны и щедростью платы, что согласились поступить на службу общества на линію между Туриномъ и Генуей, и навсегда разстаться съ Бирмингамомъ.

Для насъ началась новая жизнь, жизнь дятельная и здоровая, намъ столько приходилось быть на свжемъ воздух, подъ свтомъ солнца, что мы иногда удивлялись, что прежде могли выносить сумракъ ‘угольной страны’. Мы постоянно разъзжали по линіи, то бывали въ Гену, то въ Турин. Мы здили на локомотивахъ, и наша опытность приносила пользу нашимъ новымъ хозяевамъ.

Главная наша квартира была въ Гену, мы наняли дв комнаты надъ маленькой лавочкой въ боковой улиц, шедшей къ набережной. Это былъ такой дловитый переулочекъ, такой крутой и извилистый, что по нему не могли здить экипажи, къ тому же въ немъ было такъ узко, что небо казалось полоской темно-синей ленточки надъ головой. Тмъ не мене, каждый его домъ составлялъ лавочку, въ которой товары висли снаружи, у двери, съ балконовъ. Цлый день съ утра до вечера непрестанный потокъ прохожихъ двигался въ ту и другую сторону по переулку, соединявшему портъ съ верхней частью города.

Наша хозяйка была вдова серебряныхъ длъ мастера. Она жила тмъ, что продавала филиграновыя украшенія и дешевыя ювелирныя вещицы: гребенки, вера, бездлушки изъ слоновой кости и агата. У нея была только одна дочь, по имени Джанетта, сидвшая въ лавк. Скажу о ней одно: такой красавицы я никогда и не видывалъ. Смотря назадъ черезъ тяжелую завсу лтъ и вызывая въ воображеніи ея образъ по всей его прелести (я въ состояніи длать это и длаю), даже теперь я не вижу въ ея красот ни одного недостатка. Пытаться описать ее было бы напрасно. Не думаю, чтобы существовалъ поэтъ, который могъ бы сдлать это, но однажды я видлъ картину, изображавшую женщину, напоминавшую ее (хотя и не такую красивую), насколько я знаю, картина и до сихъ поръ виситъ тамъ же, гд я видлъ ее, то онъ на одной изъ стнъ Лувра. Она изображаетъ женщину съ темными глазами и золотыми волосами, красавица черезъ плечо смотрится въ овальное зеркало, на второмъ план стоитъ бородатый человкъ и поддерживаетъ зеркало. Въ вид этого человка, какъ я понялъ, художникъ написалъ себя, она же была той женщиной, которую онъ любилъ. Я никогда не видывалъ другой картины, хоть наполовину такой прекрасной, какъ эта, и между тмъ ее нельзя было бы поставить рядомъ съ Джанеттой Конеліа.

Конечно, вы понимаете, что въ лавочк вдовы не было недостатка въ покупателяхъ. Вся Генуя знала, какое чудное лицо выглянетъ изъ-за темной маленькой конторки. Джанетта была страшной кокеткой, множество народа ухаживало за нею такъ, что она даже не могла запоминать именъ всхъ людей, влюбленныхъ въ нее. Джанетта со всми обращалась одинаково: съ важнымъ синьоромъ и простолюдиномъ, съ богатымъ и бднымъ, съ морякомъ въ красной шапочк, покупающимъ себ серьги или амулетъ, и дворяниномъ, берущимъ половину вещей, выставленныхъ въ окн. Она поощряла всхъ, смялась надъ ними, заманивала или прогоняла ихъ по капризу. У нея не было сердца, какъ у мраморной статуи. Матъ и я узнали это потомъ по горькому опыту.

До сихъ поръ не могу сказать, какимъ образомъ это случилось, только за долго до конца осени, между мной и моимъ другомъ началось странное охлажденіе. Нельзя выразить словами перемны въ нашихъ отношеніяхъ. Даже ради спасенія жизни ни онъ, ни я не могли бы объяснить того, что мы чувствовали. Мы жили вмст, ли вмст, вмст работали, все совершенно какъ прежде, мы даже попрежнему вмст ходили гулять по вечерамъ, когда оканчивались наши дневныя работы. Наблюдатель не могъ бы замтить въ насъ ни тни перемны, кром того, что мы оба стали молчаливе. Но она существовала, тихо и постепенно между нами образовывалась все расширявшаяся пропасть.

Матъ не былъ виноватъ въ томъ, что въ его сердц таилось такъ много нжности и врности, что онъ не могъ сознательно испортить нашихъ отношеній. Я тоже не сдлалъ этого, хотя по натур очень вспыльчивъ. Все сначала и до конца было дломъ рукъ Джанетты. Она навлекла на меня грхъ, позоръ и горе.

Если бы она открыто и ясно показала, что предпочитаетъ одного изъ насъ, ничего особенно дурного не случилось бы. Я бы сдержался. Богъ видитъ, я готовъ былъ пойти на всякія страданія, чтобы только Матъ былъ дйствительно счастливъ. Я знаю, что онъ бы для меня сдлалъ то же самое, даже еще больше. Но Джанетта не любила ни меня, ни его, она не хотла выбирать между нами. Ея тщеславію льстило ссорить насъ между собой, ей было весело играть нами. Я не въ силахъ описать вс тонкіе оттнки ея кокетства, то боле долгимъ взглядомъ, то замной одного слова другимъ, то мимолетной улыбкой она кружила намъ головы, мучила насъ и влюбляла въ себя. Джанетта обманывала насъ обоихъ, обоихъ насъ обольщала надеждой, сводила съ ума отъ ревности, заставляла впадать въ полное отчаяніе. Когда я, бывало, очнувшись, замчалъ, что мы готовы погибнуть, что наша нжная, самая врная дружба, какая когда-либо связывала дв жизни, готова разбиться, я спрашивалъ себя: ‘Неужели какая-нибудь женщина стоитъ того, чтобы за нее пожертвовать тмъ, чмъ Матъ былъ для меня и я для него?’ Но такія минуты наступали не часто, чаще я закрывалъ глаза и отворачивался отъ правды, я умышленно жилъ какъ во сн. Прошла осень, наступила зима, странная обманчивая генуэзская зима, съ зеленющими остролистами, съ блескомъ солнца и ужасными бурями.

Попрежнему мы съ Матомъ жили въ нашей квартир въ переулк Бальби и были соперниками въ душ, друзьями по наружности. Попрежнему Джанетта привлекала насъ къ себ своими роковыми хитростями и еще боле роковой красотой, наконецъ, однажды, я почувствовалъ, что не могу больше терпть ужасную муку, и поклялся себ, что до заката солнца узнаю свой приговоръ, Джанетта должна выбрать одного изъ насъ. Она должна или протянуть мн руку, или отпустить меня. Я ршился на все, я былъ, какъ потерянный, я ршился узнать худшее или лучшее. Въ худшемъ случа я сейчасъ же уду изъ Генуи отъ нея, брошу все прежнее, начну жизнь сызнова.

Все это сказалъ я и ей, серьезно и страстно, стоя передъ нею въ маленькой гостиной за лавкой, въ одно темное декабрьское утро.

— Если вы любите больше Мата,— закончилъ я,— скажите это мн и я никогда больше не буду тревожить васъ. Онъ боле достоинъ вашей любви, нежели я. Я ревнивъ и требователенъ, онъ же доврчивъ и не себялюбивъ, какъ женщина. Скажите, Джанетта, долженъ ли я проститься съ вами или могу написать въ Англію моей матери, прося ее молить Бога благословить ту, которая согласилась сдлаться моей женой?

— Вы хорошо хлопочете за друга,— отвтила она надменно.— Матео долженъ благодарить васъ. Вы стараетесь о немъ больше, нежели онъ о васъ.

— Умоляю, дайте мн отвтъ,— воскликнулъ я,— и отпустите меня!

— Вы свободны ухать или оставаться, signor inglese,— отвтила она,— я не вашъ тюремщикъ.

— Вы гоните меня?

— Beata Madre, только не я.

— Если я останусь, вы выйдете за меня замужъ?

Они громко засмялась своимъ веселымъ, насмшливымъ, музыкальнымъ смхомъ, похожимъ на звонъ серебряныхъ колокольчиковъ.

— Вы требуете слишкомъ многаго,— сказала она.

— Только того, на что вы мн давали право надяться въ теченіе пяти, шести мсяцевъ.

— То же самое говоритъ Матео. Какъ вы надоли мн оба!

— О, Джанетта,— страстно произнесъ я,— побудьте серьезны хотъ одно мгновеніе, я грубый малый, это правда, я и не достаточно хорошъ, не достаточно уменъ, я не стою васъ, но я всмъ сердцемъ люблю васъ, самъ императоръ не могъ бы вамъ дать большаго.

— Я довольна,— отвтила она,— мн не хочется, чтобы вы любили меня меньше.

— Значитъ, вы не можете желать, чтобы я сдлался несчастливъ! Общайте мн…

— Я ничего не общаю вамъ,— снова смясь, отвтила она,— кром того, что не буду женой Матео.

Кром того, что она не будетъ женой Мата! Только это! Ни слова надежды не сказала она мн! Только произнесла приговоръ моему другу! Пусть! Я могъ быть спокойнымъ и себялюбиво торжествовать, низкое успокоеніе могло охватить меня теперь и, къ моему стыду, я дйствительно почувствовалъ все это. Я ухватился за пустое ободреніе. Боже, какъ я былъ глупъ! Я снова не добился отъ нея положительнаго отвта. Съ этого дня я пересталъ стараться управлять собой и смло пошелъ навстрчу гибели.

Наши отношенія съ Матомъ испортились, казалось, близился открытый разрывъ. Мы избгали друтъ друга, едва обмнивались дюжиной словъ въ день и измнили вс наши прежнія привычки. Бывали минуты (съ ужасомъ вспоминаю объ этомъ), бывали минуты, что я ненавидлъ его.

Прошелъ мсяцъ или недль пять, принужденность съ каждымъ днемъ усиливалась между нами.

Наступилъ февраль мсяцъ, а вмст съ нимъ и карнавалъ, въ Гену говорили, что это былъ необыкновенно скучный карнавалъ, и я врю этому, потому что на главныхъ улицахъ виднлся всего одинъ, два флага, женщины одлись по праздничному, больше же не было ничего особеннаго. Кажется, на второй день карнавала я пробылъ все утро на линіи и вернулся въ Геную вечеромъ, къ моему удивленію, я увидалъ на платформ Матью Прайса.

Онъ подошелъ ко мн и дотронулся до моей руки.

— Ты опоздалъ,— сказалъ онъ.— Я ждалъ тебя три четверти часа. Будемъ мы сегодня вмст обдать?

Я очень впечатлителенъ и поэтому очевидное возвращеніе прежней дружбы пробудило во мн вс лучшія чувства.

— Отъ всего серца, охотно, Матъ,— сказалъ я.— Мы пойдемъ къ Гаццоли?

— Нтъ, нтъ,— поспшно возразилъ онъ,— мы выберемъ боле спокойное мсто, гд бы намъ можно было поговорить. Мн нужно кое-что сообщить теб.

Я замтилъ, что Матъ былъ блденъ и взволнованъ, и чувство страха закралось мн въ душу. Мы ршили отправиться въ ‘Рыбацкую’, маленькую таверну, стоявшую подл стараго мола. Тамъ въ темномъ зал, посщаемомъ главнымъ образомъ моряками и наполненномъ запахомъ табаку, мы себ заказали скромный обдъ. Матъ почти ничего не лъ, но, спросивъ бутылку сицилійскаго вина, принялся его жадно пить.

— Ну, Матъ,— сказалъ я, когда на столъ поставили послднее кушанье,— какія у тебя новости?

— Дурныя.

— Я это угадалъ по твоему лицу.

— Дурныя для тебя, дурныя для меня. Джанетта…

— Что Джанетта?

Онъ нервно провелъ рукою по губамъ.

— Джанетта обманула обоихъ насъ, хуже, чмъ обманула,— продолжалъ онъ сиплымъ голосомъ.— Она цнитъ сердце человка такъ же мало, какъ цнитъ цвтокъ, который вплетаетъ себ въ волосы, носитъ одинъ день, а потомъ бросаетъ въ сторону. Она насмялась надъ нами обоими.

— Какимъ образомъ? Милосердное небо, говори же!

— Она сдлала самое худшее, что можетъ сдлать женщина для человка, который любитъ ее. Она продалась маркизу Лоредано.

Горячимъ потокомъ кровь бросилась мн въ голову, въ глазахъ у меня помутилось, я не смлъ заговорить.

— Я видлъ, какъ она шла къ собору,— поспшно продолжалъ онъ,— приблизительно часа три тому назадъ. Я подумалъ, что она идетъ къ исповди, поэтому пошелъ за нею слдомъ, когда она вошла въ церковь, то направилась къ задней сторон каедры, и этотъ человкъ ждалъ ее тамъ. Ты помнишь его? Старикъ бывало приходилъ въ лавку мсяцъ или мсяца два тому назадъ. Ну, видя, что они очень оживленно разговариваютъ, и стоя подъ самой каедрой, обернувшись спиной къ алтарю, я впалъ въ бшенство и прошелъ прямо въ галлерею, я хотлъ что-то сказать ей, а что и самъ не знаю. Помню, что я хотлъ схватить ее за руку и увести домой, когда я подошелъ такъ близко, что только толстая колонна отдляла меня отъ нихъ, я остановился. Они не могли видть меня, я тоже не видлъ ихъ, но слышалъ ихъ голоса, я подслушалъ.

— О чемъ же они говорили?

— Они заключали постыдный договоръ. Продавалась красота за золото! Столько-то тысячъ франковъ въ годъ, вилла подл Неаполя. О, мн противно повторить!

Онъ вздрогнулъ, наливъ себ еще стаканъ и залпомъ выпилъ.

— Посл этого,— сказалъ онъ,— я не сталъ пытаться увести ее прочь. Все, совершалось хладнокровно, постыднымъ образомъ, и я чувствовалъ, что мн остается только выбросить ее изъ своего воспоминанія и предоставить ее на произволъ судьбы. Я прокрался изъ собора и прошелъ сюда по морю, стараясь привести въ порядокъ мои мысли. Потомъ я вспомнилъ о теб, Бенъ, вспомнилъ, что эта негодная женщина стала между нами и разбила наши жизни, эта мысль возмутила меня. Я пошелъ на станцію, чтобы дождаться тебя. Я чувствовалъ, что ты долженъ узнать все и… и я подумалъ: не ухать ли намъ вмст въ Англію?

— Маркизъ Лоредано!..— только и могъ произнести я.

Какъ Матъ только-что сказалъ о себ, я чувствовалъ, что обезумлъ.

— Еще одну вещь я могу теб сказать,— прибавилъ онъ нершительно.— Черезъ мсяцъ должна была состояться наша… наша свадьба.

— Наша! Чья? Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что мы должны были обвнчаться. Мы,— Джанетта и я.

Внезапный ужасающій порывъ ярости нахлынулъ на меня и словно унесъ все мое сознаніе.

— Вы!— вскричалъ я.— Джанетта и ты! Я не врю.

— Я хотлъ бы самъ тому не врить,— отвтилъ онъ, какъ бы удивляясь моему раздраженію.— Но она общала мн быть моей женой, и я думалъ, что она сдержитъ слово.

— Она нсколько недль тому назадъ сказала мн, что никогда не будетъ твоей женой.

Матъ вспыхнулъ, его лицо омрачилось, но когда онъ заговорилъ, то голосъ его прозвучалъ вполн спокойно.

— Въ самомъ дл? Ну, значитъ, одной лишней низостью больше, вотъ и все. Она сказала мн, что отказала теб, и вотъ почему мы держали втайн нашу помолвку.

Подозрніе мутило мн разсудокъ:

— Скажи правду, Матью Прайсъ…— сказалъ я,— сознайся, что все, что ты сказалъ — ложь! Сознайся, что Джанетта просто не хочетъ слушать тебя и ты боишься, что я буду имть успхъ тамъ, гд ты потерплъ пораженіе… Вдь, можетъ быть, мн и посчастливится, несмотря ни на что.

— Ты съ ума сошелъ!— вскрикнулъ онъ.— Что ты хочешь сказать?

— Что твои слова уловка, чтобы отправить меня въ Англію, что я не врю ни слову изо всей этой исторіи. Ты лгунъ и я тебя ненавижу.

Онъ всталъ, оперся рукой о спинку своего стула и сурово взглянулъ на меня.

— Если бы ты не былъ Горди,— заговорилъ онъ спокойно,— я исколотилъ бы тебя до смерти.

Не усплъ звукъ его голоса замереть въ воздух, какъ я уже бросился на него. Никогда не былъ я въ состояніи вспомнить отчетливо, что случалось. Проклятіе, удары, борьба, мгновеніе слпого бшенства, крикъ, шумъ голосовъ, чужія лица.

Матъ лежитъ на чьихъ-то рукахъ, я самъ дрожу въ ужас, ножъ падаетъ изъ моихъ рука, кровь на полу, кровь на моихъ рукахъ, на его рубашк. Я слышу ужасныя слова:

— О, Бенъ, ты убилъ меня!..

Онъ не умеръ, по крайней мр, не въ ту минуту, не въ таверн. Его отнесли въ ближайшій госпиталь, онъ пролежалъ тамъ нсколько недль между жизнью и смертью. Доктора говорили, что его рана очень сложна и опасна, ножъ прошелъ подъ ключицей и проткнулъ легкое. Ему не позволяли ни говорить, ни поворачиваться. Онъ еле могъ свободно дышать, еле поднималъ голову, чтобы пить. День и ночь я сидлъ подл него. Я бросилъ мое мсто, квартиру въ переулк Бальби и силился забыть, что Джанетта Конеліа существуетъ на свт. Я жилъ только для Мата, онъ старался жить боле для меня, нежели для самого себя. Такъ въ горькіе, тихіе часы страданій и раскаянія, когда только моя рука приближалась къ его губамъ или же поправляла его подушки, къ намъ вернулась старая дружба съ большимъ, нежели прежде, довріемъ, онъ охотно, отъ души простилъ меня, а я былъ готовъ съ радостью отдать за него мою жизнь.

Наконецъ, пришло одно свтлое, весеннее утро. Мата, какъ выздоравливающаго, выписали изъ больницы, опираясь на мою руку, пошатываясь, онъ вышелъ изъ воротъ госпиталя. Матъ былъ слабъ, какъ ребенокъ. Его не вылечили въ больниц и я съ ужасомъ узналъ, что онъ никогда по поправится. Онъ могъ еще при счастливыхъ условіяхъ прожить нсколько лтъ, но его легкія были поражены совершенно непоправимо, сильнымъ и здоровымъ онъ не могъ снова стать никогда. Такъ, отведя меня въ сторону, сказалъ мн на прощанье главный докторъ, посовтовавшій мн поскоре увезти Матью дальше на югъ. Я отвезъ его въ маленькій приморскій уединенный городокъ Гокка, миляхъ въ тридцати на югъ отъ Генуи, на Ривьер. Море тамъ было даже сине неба, и прибрежные утесы покрывала зелень странныхъ тропическихъ растеній: кактусовъ, алоэ и египетскихъ пальмъ. Мы поселились въ домик мелкаго торговца, и Матъ, какъ онъ говорилъ самъ, старался поправиться изо всхъ силъ. Но, увы, вс старанія его не могли помочь. Онъ день изо дня ходилъ на берегъ моря и по цлымъ часамъ вдыхалъ морской воздухъ, наблюдая, какъ но синев моря скользятъ корабли. Скоро Матъ уже не могъ ходить дальше сада дома, въ которомъ мы жили, и все время проводилъ на кушетк подл открытаго окна. Онъ терпливо ждалъ конца. Конца! Дло дошло до этого! Матъ быстро увядалъ вмст съ лтомъ и, зная, что конецъ уже близко, только старался смягчить агонію моихъ раскаяній и приготовить меня къ тому, что было неизбжно.

— Я бы не прожилъ дольше, если бы даже это было возможно,— сказалъ онъ, лежа на кушетк въ одинъ лтній вечеръ и смотря на звзды.— Если бы я могъ выбирать, я бы пожелалъ умереть. Мн бы хотлось, чтобы Джанетта знала, что я простилъ ее.

— Она это узнаетъ,— сказалъ я, вздрогнувъ съ головы до ногъ.

Онъ пожалъ мн руку.

— И ты напишешь отцу?

— Да.

Я отвернулся немножко, чтобы онъ не видлъ, какъ слезы бжали по моимъ щекамъ, но онъ поднялся на локт и оглянулся.

— Не тоскуй, Бенъ,— прошепталъ онъ и откинувъ отяжелвшую голову на подушку, онъ умеръ.

И съ нимъ окончилось все, съ нимъ пропало все, что давало жизнь моей жизни. Я похоронилъ его на томъ мст, куда доносился плескъ чужого моря на чужомъ берегу. Я стоялъ подл могилы, пока не ушелъ священникъ и вс пришедшіе съ нимъ. Я видлъ, какъ могилу засыпали, какъ обложили ее дерномъ, какъ могильщикъ утопталъ земляной холмикъ своими ногами. Въ эту минуту, но не раньше, я почувствовалъ, что навки потерялъ его, моего друга, котораго я любилъ, возненавидлъ и убилъ. Тогда, а не раньше, я сознавалъ, что покой, радость и надежда навсегда умерли для меня. Съ этого мгновенія мое сердце окаменло и моя душа переполнилась горечью. День и ночь, земля и море, работа и отдыхъ, пища и сонъ,— все стало мн одинаково ненавистно. На мн лежало проклятіе Каина, и хотя братъ мой меня простилъ, проклятіе продолжало давить меня.

Миръ на земл для меня исчезъ, въ моемъ сердц умерла любовь къ людямъ. Раскаяніе смягчаетъ многія натуры, но оно отравило мн душу. Я ненавидлъ весь родъ людской, а больше всхъ ненавидлъ женщину, которая стала между мной и Матью и погубила насъ обоихъ.

Онъ просилъ меня найти се и передать ей его прощеніе. Я бы охотно пошелъ въ Генуезскій портъ и надлъ саржевую шляпу и цпи галернаго каторжника, однако, я постарался исполнить волю моего друга. Я пошелъ въ Геную одинъ, пшкомъ, намреваясь сказать ей: ‘Джанетта Конеліа, онъ простилъ тебя, но Богъ не проститъ никогда!’

Она ухала, другіе наняли маленькую лавочку, сосди могли мн только сказать, что мать и дочь внезапно ухали, что Джанетт, кажется, покровительствуетъ маркизъ Лоредано. Я справлялся о ней тамъ и сямъ и узналъ, что она въ Неапол.

Я потерялъ покой и сонъ, наконецъ, отправился на французскомъ пароход за ней, я разыскалъ подл Неаполя роскошную виллу, принадлежавшую ей, но тамъ узналъ, что она дней десять тому назадъ ухала въ Парижъ, гд маркизъ занималъ мсто посланника обихъ Сицилій, я добрался до Марселя, а потомъ частью по рк, частью по желзнымъ дорогамъ дохалъ до Парижа, день изо дня бродилъ я по его шумнымъ улицамъ и паркамъ, сторожилъ у калитки посланника, слдилъ за его каретой и, наконецъ, черезъ нсколько недль узналъ адресъ Джанетты. Я написалъ ей, прося позволить мн повидаться съ него, но ея слуги оттолкнули меня отъ ея двери и бросили мн въ лицо мое письмо. Поднявъ глаза на ея окна, я вмсто прощенія проклялъ ее самыми страшными проклятіями, которыя только могъ придумать, и отряхнулъ прахъ Парижа отъ моихъ ногъ. Я началъ странствовать по земл.

Мн незачмъ подробно распространяться о томъ, что было, окажу только одно: я велъ странствующую, непостоянную жизнь. Я былъ угрюмъ, безпокоенъ и бралъ мста, гд приходилось, я исполнялъ различныя обязанности и мало заботился о вознагражденіи, стараясь только найти работу потяжеле и ища постоянныхъ перемнъ. Прежде всего я поступилъ главнымъ механикомъ на одинъ изъ французскихъ пароходовъ, ходившихъ между Марселью и Константинополемъ. Въ Константинопол я перешелъ на судно австрійскаго Ллойда и нсколько времени ходилъ на пароход между Европой, Александріей и Яффой. Посл этого я съ партіей людей мистера Ланарда отправился въ Каиръ по Нилу и принялъ участіе въ раскопкахъ вала Немврода. Потомъ я сталъ инженеромъ на линіи, строившейся въ пустын, между Александріей и Суэцемъ, окончивъ здсь работы, я отправился въ Бомбей и принялся изготовлять машины на одной изъ большихъ индійскихъ линій. Я сравнительно долго прожилъ въ Индіи, то есть года два, а это для меня составляло долгій срокъ. Я бы даже остался тамъ еще дольше, но какъ разъ тогда объявили войну съ Россіей, это соблазнило меня. Я любилъ опасности, а съ жизнью я гораздо охотне разстался бы, нежели сохранилъ хоть одинъ день изъ нея. Я отправился прямо въ Англію, въ Портсмутъ, гд, благодаря моимъ свидтельствамъ, досталъ себ подходящую должность. Я отправился въ Крымъ въ машинной камер одного изъ военныхъ пароходовъ ея величества.

Я служилъ во флот все время, пока длилась война, а когда она окончилась, началъ снова странствовать, радуясь свобод. На этотъ разъ я похалъ въ Канаду, работалъ на желзной дорог, строившейся близъ американской границы, потомъ перехалъ въ Штаты. Я отправился съ свера на югъ, перехалъ черезъ Скалистыя горы, съ мсяцъ или два попыталъ счастье на золотыхъ пріискахъ, но вдругъ меня охватило внезапное, мучительное желаніе снова увидать одинокую могилу, тамъ, далеко, далеко на итальянскомъ берегу, и я направился въ Европу. Бдная маленькая могила заросла сорной травой, крестъ надломился, надпись почти стерлась. Казалось, никто не любилъ его, не помнилъ о немъ. Я прошелъ къ дому, въ которомъ мы жили съ нимъ вмст. Хозяева не перемнились, они ласково встртили меня. Я прожилъ у нихъ нсколько недль, выпололъ могилу, насадилъ цвтовъ, подстригъ траву, все своими руками, потомъ поставилъ надъ нею новый блый мраморный крестъ. Съ тхъ поръ, какъ я оставилъ его тутъ, я впервые отдыхалъ такъ долго, оставаясь на одномъ мст, когда же, наконецъ, я надлъ свою дорожную сумку и снова пустился воевать со свтомъ, я общалъ себ, что если Богъ поможетъ, то снова вернусь въ Рокку, когда мои дни будутъ подходить къ концу, и попрошу похоронить себя рядомъ съ нимъ.

Съ этихъ поръ меня уже мене тянуло вдаль. Желая жить недалеко отъ этой могилы, я отправился въ Мантую и поступилъ машинистомъ на линію между Мантуей и Венеціей. Хотя я могъ исполнять обязанности инженера, но теперь я предпочиталъ зарабатывать себ хлбъ на мст машиниста. Мн нравилось. возбужденіе этого ремесла, сознаніе собственной силы, шумъ воздуха, ревъ пламени, мельканіе окрестностей. Больше всего я любилъ здить на ночныхъ экспрессахъ. Чмъ хуже бывала погода, тмъ боле дло подходило къ моему мрачному настроенію. Я чувствовалъ себя жесткимъ попрежнему, даже больше прежняго. За эти годы не произошло ничего, что бы смягчило меня. Время только утвердило все самое черное, самое горькое въ моемъ сердц. Я оставался врнымъ Мантуанской линіи и проздилъ на ней боле семи мсяцевъ, когда случилось то, о чемъ я разскажу сейчасъ.

Стоялъ мартъ, нсколько дней погода была перемнчива, по ночамъ бушевали бури, въ одномъ мст на линіи подл Ponte di Brenta поднялась вода и размыла около семидесяти ярдовъ насыпи. Поздамъ приходилось останавливаться въ одномъ мст между Падуей и Понте ди Брента, пассажиры со своимъ багажомъ перевозились на лошадяхъ во всевозможныхъ экипажахъ по круговой дорог на слдующую станцію, по другую сторону размоины, тамъ ихъ ожидалъ другой локомотивъ съ поздомъ. Конечно, это было очень неудобно и безпокойно для пассажировъ и производило путаницу въ нашихъ росписаніяхъ. Въ эту мстность привели морскихъ солдатъ и они день и ночь работали, чтобы исправить поврежденіе. Въ это время я здилъ ежедневно на двухъ поздахъ: рано утромъ изъ Мантуи въ Венецію, а потомъ обратно.

Работы у меня бывало на цлый день, я прозжалъ около ста девяносто миль, что занимало отъ десяти до одиннадцати часовъ. Поэтому мн не особенно было пріятно узнать, что на третій или четвертый день посл происшествія мн, кром моей всегдашней обязанности, въ этотъ вечеръ поручили управлять спеціальнымъ поздомъ, идущимъ въ Венецію. Этотъ спеціальный поздъ состоялъ изъ паровоза, одного вагона и платформы. Мн сказали, что онъ отойдетъ изъ Мантуи въ одиннадцать часовъ. Въ Паду пассажиры высадятся и сядутъ въ дилижансы, направляющіеся къ Понте ди Брента. Въ Понте ди Брента ихъ будетъ ждать другой локомотивъ, пассажирскій и товарный вагоны. На меня возложили обязанность везти ихъ.

— Corpo di Ваcсо,— сказалъ клеркъ, передававшій мч приказаніе,— нечего вамъ смотрть такъ мрачно! Конечно вамъ хорошо заплатятъ. Вы знаете, кто подетъ съ вами?

— Не знаю.

— Не знаете? Герцогъ Лоредано, неаполитанскій посланникъ.

— Лоредано,— пробормоталъ я.— Какой Лоредано? Былъ одинъ маркизъ…

— Certo (кончено), онъ былъ маркизомъ Лоредано нсколько лтъ тому назадъ, но съ тхъ поръ онъ сдлался герцогомъ.

— Онъ, вроятно, очень старъ теперь?

— Да, онъ старъ, но это ничего. Онъ такъ же здоровъ, свжъ и величавъ, какъ прежде. Вы видали его прежде?

— Да,— сказалъ я, отворачиваясь.— Я видлъ его много лтъ тому назадъ.

— Вы слышали о его женитьб?

Я покачалъ головой.

Чиновникъ откашлялся, потеръ руки и пожалъ плечами.

— Удивительное дло,— сказалъ онъ,— оно надлало скандала въ свое время. Онъ женился на своей любовниц, совершенно простой двушк, генуэзк, замчательной красоты. Конечно, ее не принимаютъ въ обществ, никто не бываетъ у нея.

— Женился на ней!— воскликнулъ я.— Это невозможно!

— Увряю васъ.

Я схватился за голову. Мн казалось, что я готовъ упасть отъ удара.

— А она… она тоже подетъ сегодня ночью?— пробормоталъ я.

— О, конечно! Она всюду здитъ съ нимъ. Никогда не отпускаетъ его отъ себя. Вы увидите la bella duchessa.

И чиновникъ засмялся, снова потирая руки, и ушелъ въ свою контору. Я едва помню, какъ прошелъ день, помню только, что мою душу волновала буря злобы и бшенства. Я вернулся съ моей вечерней работы въ семь часовъ двадцать пять минутъ, а въ десять часовъ тридцать минутъ былъ уже снова на станціи. Я осмотрлъ машину, далъ наставленіе Tochista, т. е. кочегару, относительно топки, посмотрлъ, чтобы подлили масла, все было готово, когда я хотлъ уже поврить мои часы по часамъ въ касс, какъ вдругъ на мое плечо легла чья-то рука и чей-то голосъ шепнулъ мн на ухо:— Вы тотъ самый машинистъ, которыі подетъ съ экстреннымъ поздомъ?

Я никогда не видалъ прежде говорившаго. Это былъ маленькій, темный человчекъ, закутанный до горла, въ синихъ очкахъ, съ большой черной бородой, шляпу онъ надвинулъ на самые глаза.

— Вы, вроятно, бдны,— сказалъ онъ убдительнымъ спшнымъ шопотомъ,— и, вроятно, какъ вс другіе бдняки, были бы не прочь выбраться изъ нужды? Хотите вы заработать тысячи дв франковъ?

— Какимъ образомъ?

— Тсс… Вы должны остановиться въ Паду, а потомъ снова ссть на машину въ Понте ди Брента?

Я кивнулъ головой.

— Что, если бы вы не сдлали этого и, вмсто того чтобы остановить паръ, соскочили бы съ машины и предоставили позду идти одному?

— Невозможно! Около семидесяти ярдовъ насыпи размыто и…

— Basta! Я это знаю. Спаситесь сами и предоставьте позду идти. Случится только неожиданное несчастіе.

Я то холодлъ, то горлъ и дрожатъ. Сердце мое билось быстро, я задыхался.

— Зачмъ вы искушаете меня?— пробормоталъ я.

— Я думаю объ Италіи,— шепнулъ онъ,— о свобод. Я знаю, вы не итальянецъ, но, несмотря на то, можете быть нашимъ другомъ. Этотъ Лоредано — одинъ изъ злйшихъ враговъ своей родины. Словомъ, вотъ дв тысячи флориновъ.

Я порывисто оттолкнулъ его руку.

— Нтъ, нтъ,— сказалъ я,— мн не надо цны крови, если я это и сдлаю, то не изъ-за- Италіи, не изъ-за денегъ, а изъ мести!

— Изъ мести?— повторилъ онъ.

Въ эту минуту дали сигналъ, чтобы я заднимъ ходомъ подвелъ машину къ платформ. Я вскочилъ на свое мсто, не говоря ни слова, и, когда снова взглянулъ на то мсто, гд стоялъ незнакомецъ, онъ уже исчезъ. Я видлъ, какъ въ вагонъ садились герцогъ и герцогиня, секретарь и священникъ, лакей и горничная. Я видлъ, какъ начальникъ станціи почтительно поклонился имъ, когда они сли, и остановился съ открытой головой передъ дверцей вагона. Я не могъ разсмотрть ихъ лицъ, такъ какъ на платформ было слишкомъ темно, и пламя отъ огня машины ослпляло меня, но я узналъ высокую, стройную фигуру Джанетты, поставъ ея головы. Если бы мн не сказали, кто она, я узналъ бы ее по одному этому.

Раздался свистокъ кондуктора, начальникъ станціи въ послдній разъ поклонился, я пустилъ паръ, мы двинулись.

Вся кровь моя горла, я не дрожалъ, не колебался боле. Мн казалось, что каждый мой нервъ превратился въ желзо и каждое біеніе сердца пробуждало во мн одинъ инстинктъ убійства. Она была въ моей власти. Я отомщу ей, она умретъ! Умретъ та, изъ-за которой я запятналъ мою душу кровью друга. Она умретъ въ полномъ блеск своего богатства, въ полномъ расцвт красоты, и ничья сила на земл не спасетъ ея!

Станціи мелькали, я прибавилъ пару. Я просилъ кочегара доверху наполнить углемъ топку и мшалъ горящую массу. Я бы перегналъ втеръ, если бы это было возможно. Все скоре и скоре мелькали изгороди и деревья, мосты и станціи. Деревни только въ одно мгновеніе виднлись мн, телеграфныя проволоки свистли, мелькали и сливались въ одну нить отъ ужасной скорости нашего хода. Все скоре и скоре летли мы, наконецъ, кочегаръ испугался, поблднлъ и отказался прибавлять еще топлива въ горнило.

Все скоре и скоре летимъ мы, втеръ бьетъ намъ въ лицо, и дыханіе возвращается назадъ въ наши легкія. Я презиралъ бы себя, если бы согласился спасти себя. Я хотлъ умереть съ остальными. Какъ ни былъ я безуменъ (а я искренно врю, что я сошелъ съ ума въ ту ночь), я почувствовалъ минутное сожалніе къ старику и его свит. Я пощадилъ бы его, если бы могъ, но мы шли такимъ ходомъ, что спасти кого бы то ни было казалось невозможнымъ. Мы миновали Виченцу, вмсто этого города передо мной мелькали какіе-то неясные огни. Промелькнула и Пожана. Въ Паду, всего черезъ девять миль, наши пассажиры должны были выйти изъ вагона. Я видлъ, что лицо кочегара съ упрекомъ обратилось ко мн, я видлъ, что его губы двигались, но не слышалъ ни слова. И вдругъ выраженіе его лица измнилось — вмсто упрека на немъ изобразился ужасъ. Тогда, милосердное небо, тогда въ первый разъ я замтилъ, что мы не одни съ нимъ, что на нашей площадк стоитъ третій. Да, третій.

Онъ стоялъ справа отъ меня, а кочегаръ слва. Я ясно видлъ высокую крпкую фигуру, короткіе волосы, которые вились, выбиваясь изъ подъ плоской шотландской шапочки. Когда я отступилъ въ первомъ порыв изумленія, онъ придвинулся ближе, занялъ мое мсто и закрылъ паръ.

Я открылъ губы, чтобы заговорить съ нимъ. Онъ медленно повернулъ ко мн лицо и взглянулъ мн прямо въ глаза.

Матью Прайсъ!

Я дико вскрикнулъ, вскинулъ руками и упалъ, точно подрубленный топоромъ.

Я ожидаю возраженій. Какъ практикъ, я знаю, что мн скажутъ, будто у меня была галлюцинація, что я страдалъ приливомъ крови къ мозгу или былъ въ состояніи временнаго помшательства. Уже раньше я слышалъ вс эти доводы и, осмлюсь замтить, не желаю снова слышать ихъ.

Я уже давно составилъ опредленное мнніе объ этомъ случа. Я могу сказать только одно: я знаю, Матью Прайсъ пришелъ изъ могилы, чтобы спасти мою душу и жизни тхъ, кого я въ своей преступной злоб готовъ былъ погубить. Я врю въ это, какъ врю въ милосердіе неба и прощеніе гршнику, раскаявшемуся въ его грхахъ.

СТАНЦІЯ МЕГБИ 1).

Барбоксъ братья.

Барбоксъ-братья и К.

Слуга на станціи Мегби.

Сигнальный сторожъ.

Машинистъ.

Домъ Общества.

Почтовый вагонъ.

Инженеръ.

Читайте также:

СТАНЦІЯ МЕГБИ ¹).