![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/sh01-1.jpg)
РАЗБОЙНИКИ
(Ихъ источники, переработки, вліяніе и положеніе въ ряду другихъ произведеній эпохи ‘Бури и натиска’).
I.
ИСТОЧНИКИ ДРАМЫ.
II.
ПЛАНЫ ВТОРОЙ ЧАСТИ ‘РАЗБОЙНИКОВЪ’.
Разбойники, Шиллер Фридрих, Год: 1784
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Вступительный этюдъ къ ‘Разбойникамъ’. Проф. А. И. Кирпичникова
Разбойники. Перев. М. Достоевскаго, съ добавленіями Зин. Венгеровой
Собраніе сочиненій Шиллера въ перевод русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ I. С.-Пб., 1901
Въ одномъ изъ первыхъ нумеровъ ‘Швабскаго Магазина’ за 1775 годъ былъ напечатанъ слдующій разсказъ, озаглавленный ‘Къ исторіи человческаго сердца’ (Zur Geschichte des menschlichen Herzens). Постараемся сохранить въ перевод колоритъ времени:
‘Читая анекдоты, которыми насъ время отъ времени дарятъ Франція и Англія, мы должны думать, что лишь въ этихъ счастливыхъ государствахъ встрчаются люди со страстями. О насъ,бдныхъ нмцахъ, ничего не разсказываютъ, и молчаніе нашихъ писателей должно навести иностранцевъ на мысль, что жизнь нмца проходитъ въ д, пить, механической работ и сн,что въ этомъ кругу онъ безсмысленно двигается до тхъ поръ, пока у него не закружится голова, и онъ не упадетъ, чтобы не вставать боле. Трудно выяснить характеръ народа, которому предоставлено такъ мало свободы, какъ намъ, несчастнымъ нмцамъ: каждая характерная черта, которую мимоходомъ отмтитъ перо безпристрастнаго наблюдателя, можетъ открыть ему дорогу въ общество колодниковъ. Но, несмотря на то, что господствующая у насъ форма правленія не даетъ нмцу возможности проявлять свою активность, всетаки мы люди, не лишенные страстей, и при случа дйствуемъ не мене энергично, чмъ французы или англичане. Когда у насъ будутъ оригинальные нмецкіе романы и собраніе нмецкихъ анекдотовъ, тогда философу будетъ не трудно до тончайшихъ оттнковъ опредлить національный нмецкій характеръ.— Вотъ разсказъ, событія котораго происходили среди насъ, и я предоставляю какому-нибудь даровитому писателю право сдлать изъ него комедію или романъ съ тмъ условіемъ, чтобы онъ отважился удержать Германію въ качеств мста дйствія, а не переносилъ сцены въ Испанію или въ Грецію.
Одинъ б…скій дворянинъ, предпочитавшій деревенское уединеніе шуму придворной жизни, имлъ двухъ сыновей съ весьма несходными характерами. Вильгельмъ былъ благочестивъ, по крайней мр онъ молился такъ часто, какъ вы могли только пожелать, былъ строгъ къ себ и къ ближнимъ, когда они поступали дурно, онъ былъ покорнйшимъ сыномъ у своего отца, прилежнйшимъ ученикомъ у своего гувернера, мрачнаго фанатика и ревностнаго поклонника порядка и экономіи. Карлъ былъ во всемъ полной противуположностью своему брату. У него была открытая, впечатлительная натура, онъ былъ временами лнивъ и нердко раздражалъ родителей и воспитателя своими легкомысленными шалостями. Но свтлая голова и доброе сердце длали его любимцемъ всхъ домочадцевъ и всей деревни. Только его строгій братъ и педантъ-гувернеръ, котораго душила желчь при вид своеволія Карла, не прощали ему его недостатковъ.
Оба брата поступили въ гимназію въ Б. и остались тамъ врны себ. Строгій почитатель прилежанія и добродтели осыпалъ похвалами Вильгельма, а Карла аттестовалъ, какъ легкомысленнаго, невнимательнаго юношу. Въ университет Вильгельмъ не измнилъ своего скромнаго образа жизни, тогда какъ пылкій темпераментъ Карла не позволялъ ему успшно бороться съ искушеніями, встрчавшимися на его пути. Онъ сталъ поклонникомъ Цитеры и послдователемъ Анакреона. Вино и любовь были его любимыми предметами, наукой онъ занимался только урывками. Словомъ, онъ былъ одною изъ тхъ мягкихъ натуръ, для которыхъ чувственныя удовольствія всегда имютъ прелесть, и которыхъ созерцаніе прекраснаго приводитъ въ платоническій восторгъ. Строгій Вильгельмъ бранилъ его, писалъ о его поведеніи домой и навлекалъ на него упреки и угрозы. Но Карлъ былъ еще слишкомъ втренъ, чтобы жить по правиламъ прописной морали, хотя его расточительность и безграничная щедрость къ бднымъ товарищамъ вовлекли его въ долги, настолько значительные, что скрывать ихъ доле было невозможно. Къ этому присоединилась несчастная дуэль, которая окончательно лишила его расположенія отца и поставила его въ необходимость покинуть университетскій городъ подъ покровомъ ночной темноты. Весь міръ былъ передъ нимъ и казался ему пустынею, гд онъ не могъ найти ни пропитанія, ни убжища.
Барабанный бой вывелъ его изъ этихъ размышленій, и онъ послдовалъ за знаменемъ Марса. Онъ сталъ въ ряды прусской арміи, и быстрота, съ которой король Фридрихъ увлекалъ свои войска отъ одного чудеснаго подвига къ другому, не оставляла ему времени заглянуть въ себя. Карлъ былъ храбрымъ солдатомъ и въ битв при Фрейберг (1762 г.) былъ раненъ. Онъ слегъ въ лазаретъ, картина человческаго горя была передъ его глазами. Стоны страдальцевъ, хрипніе умирающихъ, жгучая боль отъ собственной раны разрывали его мягкое сердце, и Карлъ воспрянулъ духовно: съ горькимъ раскаяніемъ посмотрлъ онъ на свои недостойныя увлеченія, проклялъ ихъ и ршился стать добродтельнымъ и благоразумнымъ. Немного оправившись, онъ написалъ нжнйшее письмо своему отцу, въ которомъ открыто признавался въ своихъ проступкахъ, рисовалъ картину постигшихъ его бдствій, свое раскаяніе и молилъ о прощеніи, давая самыя торжественныя общанія исправиться. Напрасная попытка! Суровый Вильгельмъ перехватилъ его письмо, и Карлъ остался безъ отвта.
Миръ былъ заключенъ, и полкъ, въ которомъ служилъ Карлъ, распустили. Новая буря въ сердц Карла! Но не желая боле бродить по безжалостному свту, онъ ршилъ трудиться. Промнявъ свой мундиръ на рабочую блузу, онъ поступилъ въ батраки къ крестьянину, жившему на разстояніи полутора часовъ ходьбы отъ родового замка его отца. Съ образцовымъ усердіемъ работалъ Карлъ въ пол и на ферм. Въ часы досуга онъ училъ дтей своего хозяина, и успхи учениковъ вознаграждали его за трудъ. Его доброта и разнообразіе его талантовъ сдлали его любимцемъ всей деревни. Подъ именемъ добраго Ганса онъ сталъ извстенъ даже собственному отцу, которому часто случалось бесдовать съ ловкимъ работникомъ и хвалить его, не подозрвая, кто передъ нимъ. Однажды добрый Гансъ работалъ въ лсу. Вдругъ слышитъ онъ глухой шумъ, идетъ на него съ топоромъ въ рук и — о ужасъ! видитъ своего отца въ отчаянной борьб съ замаскированными разбойниками, которые насильно вытаскиваютъ его изъ коляски. Кучеръ лежитъ на земл, обливаясь кровью, смертоносная сталь готова вонзиться въ грудь старика. Но сыновняя любовь воодушевляетъ Карла и удесятеряетъ его силы: какъ безумный, бросается онъ на злодевъ, укладываетъ троихъ на мст, а четвертаго обезоруживаетъ и связываетъ. Потомъ онъ усаживаетъ въ коляску отца, тмъ временемъ потерявшаго сознаніе, и везетъ его въ замокъ.
‘Кто мой ангелъ хранитель?’ спрашиваетъ отецъ, открывъ глаза.
‘Совсмъ не ангелъ, а человкъ сдлалъ то, что каждый обязанъ сдлать для своихъ ближнихъ’, отвчалъ Гансъ.
‘Какое благородное сердце подъ холстинной блузой! Но скажи мн, Гансъ, всхъ ли злодевъ ты убилъ?’
‘Нтъ, сударь, одинъ еще живъ’. Приведи его’.
Разбойникъ является, бросается къ ногамъ дворянина, молитъ о помилованіи и, рыдая, произноситъ:
‘Ахъ, сударь, не я… другой… Ахъ если-бъ я могъ навки онмть! Другой…’ ‘Да назови же проклятаго другого!’ прогремлъ дворянинъ: ‘Кто твой сообщникъ?’ ‘Ахъ, я долженъ это сказать!— Господинъ Вильгельмъ!… По его мннію, вы жили слишкомъ долго, и онъ хотлъ этимъ гнуснымъ способомъ завладть вашимъ состояніемъ.— Да, сударь, вашъ убійца — Вильгельмъ’.
‘Вильгельмъ?’ переспросилъ отецъ глухимъ голосомъ, закрылъ глаза и не двигался. Карлъ, какъ статуя ужаса, стоялъ передъ постелью старика. Нсколько мгновеній длилось страшное молчаніе. Наконецъ, старикъ открылъ глаза и воскликнулъ голосомъ, полнымъ отчаянія: ‘Нтъ боле, сына, нтъ боле ни одного сына! О! Эта гнусная фурія, обвитая змями, мой сынъ — пусть въ аду назовутъ его имя! И тотъ юноша съ розовыми щеками и съ чувствительнымъ сердцемъ, мой сынъ Карлъ, жертва своихъ страстей, повергнутъ въ нищету… можетъ быть, уже мертвъ…’
‘Нтъ, онъ живъ еще!’ воскликнулъ Карлъ, не будучи въ состояніи сдерживаться доле.
‘Онъ живъ и лежитъ въ ногахъ у лучшаго изъ отцовъ. О! разв вы меня не узнаете? Мои пороки лишили меня чести называться вашимъ сыномъ. Но разв не могутъ слезы, раскаяніе…’
Тутъ отецъ бросается къ сыну, подымаетъ его, обнимаетъ дрожащими руками, и оба застываютъ въ нмомъ объятіи. Эта пауза служитъ выраженіемъ сильнйшей, страсти, когда голосъ сердца велитъ умолкнуть устамъ.
‘Мой сынъ, мой Карлъ явился моимъ! ангеломъ-хранителемъ!’ сказалъ отецъ, когда онъ нашелъ возможность заговорить, и его слезы закапали на загорлый лобъ сына.
‘Карлъ открой глаза, взгляни на слезы радости, которыя проливаетъ твой отецъ’.
Но Карлъ повторялъ только: ‘Милый отецъ!’ и прижимался къ его груди.
Когда буря страсти улеглась, Карлъ разсказалъ отцу свою исторію, и оба отдались радости свиданія.
‘Ты — мой наслдникъ’, сказалъ отецъ, а Вильгельма, это исчадіе ада, я сегодня же отдамъ въ руки правосудія’.
‘О, отецъ!’ воскликнулъ Карлъ, снова, бросаясь къ ногамъ старика: ‘простите своему сыну, простите моему брату!’
‘Что за доброта!’ произнесъ восхищенный и умиленный отецъ. Ты можешь простить этому клеветнику, который, какъ я узналъ, скрывалъ отъ меня твои письма, недавно найденныя мною въ его бюро, этому чудовищу, которое возстаетъ на своихъ единокровныхъ! Нтъ, это немыслимо!— Но я согласенъ предоставить злодя терзаніямъ его совсти. Пусть онъ исчезнетъ съ глазъ моихъ! Средствами къ жизни онъ будетъ обязанъ твоему великодушію’.
Это ршеніе Карлъ, въ самыхъ мягкихъ выраженіяхъ, возвстилъ своему брату и тотчасъ же назначилъ ему приличное содержаніе. Вильгельмъ удалился, не выражая особеннаго раскаянія, и съ тхъ поръ живетъ въ большомъ город, гд онъ и его бывшій гувернеръ стали главами секты, называемой сектой зелотовъ. Карлъ, предметъ преданнаго обожанія своихъ будущихъ подданныхъ, живетъ съ отцомъ, покоя его старость’.
Разсказъ этотъ, въ свое время произведшій нкоторую сенсацію, приписывается швабскому литератору Христіану Даніэлю Шубарту (по крайней мр сынъ Шубарта помстилъ его въ собраніе сочиненій своего отца), имвшему немалое вліяніе на лирику Шиллера, съ одной стороны, своими пснями въ народномъ дух (писанными отчасти на швабскомъ діалект), съ другой, своими одами, въ тон Клопштоковскихъ лирическихъ произведеній {Даніэль Шубартъ, родившійся въ 1739 году, былъ сынъ школьнаго надзирателя и дирижера оркестра въ имперскомъ город Аал (въ Швабіи). Онъ былъ богато одаренъ отъ природы, но его чувственная натура нуждалась въ строгой выдержк, въ заботливомъ воспитаніи. Къ несчастью, судьба отказала ему въ этомъ.
Къ школ онъ бездльничалъ, но, несмотря на это, блестящія его способности выдвигали его изъ среды товарищей. Родители сколотили маленькій капиталъ и послали сына въ университетъ изучать теологію. Съ этого времени начинается разгульная жизнь молодого Шубарта, понемногу подтачивавшая его физическая и духовныя силы. Покинувъ университетъ кандидатомъ теологіи, онъ началъ свои странствованіи по городамъ и деревнямъ Швабіи. Вращаясь преимущественно въ сред просто пародія, онъ умлъ всюду быть желаннымъ гостемъ и собутыльникомъ: музыкантъ, композиторъ, поэтъ-импровизаторъ и импровизаторъ-проповдникъ, учитель, влагавшій въ своихъ учениковъ не одну свтлую идею, а главное, отличный разсказчикъ, онъ зарабатывалъ себ ‘хлбъ насущный‘ своими разнообразными талантами и не заботился о будущемъ. Женитьба не измнила его, и семейная жизнь его была довольно скандальна. Молва о его музыкальномъ дарованія достигла до ушей герцога Карла Евгенія, и Шубартъ былъ въ 1769 году приглашенъ въ Людвигсбургъ дирижировать оркестромъ и развивать лекціями по эстетик офицеровъ мстнаго гарнизона. Шубартъ сталъ вращаться въ придворномъ кругу, но остался тмъ же разгульнымъ, беззаботнымъ малымъ, какимъ былъ прежде. Его стихи и шуточки надъ придворными надлали ему много враговъ, а застольныя бесды атеистическаго характера и связи съ дамами высшаго круга были достаточнымъ поводомъ къ изгнанію не только изъ резиденціи, но и изъ Вюртемберга: герцогъ сталъ къ этому времени строгимъ цензоромъ нравовъ. Разставшись съ семьей, которую пріютилъ его тесть, Шубартъ опять пустился странствовать по свту. Въ Аугсбург онъ основалъ газету ‘Teutsclie Chronik’ и убдился, что его настоящее призваніе — литература и именно журнальная литература. Свои летучіе листки онъ диктовалъ за трубкой табаку и кружкой пива, и изъ Аугсбурга его политическія псенки и зажигательныя статейки распространялись по всей Германіи и читались за такими же кружками пива и трубками. Угрозы и преслдованія не могли помшать Шубарту писать, а швабамъ — читать его ‘Teutschc Chronik’. Тогда Карлъ Евгеній употребилъ противъ Шубарта низкое средство: онъ заманилъ легкомысленнаго человка въ предлы Вюртемберга, схватилъ его (въ 1777 г.) и на нсколько лтъ посадилъ въ Гогенъ-Аспергъ, безо всякаго законнаго предлога. Комендантъ Гогенъ Асперга, генералъ Ригель, самъ недавно выпущенный изъ заключенія, старался поскольку это отъ него зависло, смягчить участь своего плнника. Его снисходительности, между прочимъ, обязанъ Шубартъ своимъ единственнымъ свиданіемъ съ Шиллеромъ. Шиллеръ хорошо зналъ заключеннаго по разсказамъ своего друга и товарища по академіи сына Шубарта и не могъ безъ ужаса думать о томъ, что быть можетъ, и къ нему, Шиллеру, герцогъ примнитъ ту же суровую воспитательную мру, которою онъ исправлялъ Шубарта. Выраженіе его сочувствія глубоко растрогало Шубарта, видвшаго въ произведеніяхъ пламеннаго юноши самое высокое и чистое проявленіе генія.
Годъ проходилъ за годомъ, а жизнь въ тюрьм текла своимъ обычнымъ, ровнымъ ходомъ медленно, но врно разрушая уже подточенныя прежнимъ разгуломъ силы Шубарта. Наконецъ негодованіе общества, успвшаго тмъ временемъ оцнить литературный талантъ Шубарта (вышло въ свтъ собраніе его стихотвореній) вынудило герцога вспомнить о плнник и даровать ему свободу. Шубартъ возвратился въ кругъ своей семьи, снова принялся за редактированіе ‘Teutsche Chronik’ и въ короткое время добился для своей газеты прежней популярности, хотя критика но пропускала случая отмтить упадокъ его таланта: одиночество и мистико-религіозныя книги, которыми снабжалъ его Ригель, сдлали свое дло. Шубартъ издалъ первую часть своего жизнеописанія, составленнаго имъ въ тюрьм, и много толковалъ о своемъ план романа, героемъ котораго долженъ былъ быть ‘вчный жидъ’. Но для приведенія этого проекта въ исполненіе у него не оставалось ни силъ, ни времени: онъ умеръ въ октябр 1791 г.}.
Изъ вышеприведеннаго разсказа Шубарта Шиллеръ взялъ факты, которые происходятъ до начала дйствія или за сценой (вымышленный разсказъ объ участіи Карла въ семилтней войн).
Характеромъ Карла {За героемъ Шиллеръ оставилъ имя Карла: имя же другого брата было измнено, повидимому, изъ боязни обидть Говена и Петерсена, которые носили имя Вильгельма.} Моора Шиллеръ, по собственному признанію, боле всего обязанъ Плутарху и Сервантесу, который въ это время былъ въ Германіи очень популяренъ, благодаря переводу Боде: Карлъ Мооръ, какъ атаманъ-разбойникъ, иметъ большое сходство съ благороднымъ атаманомъ Рокомъ Гинартомъ {‘Донъ-Кихотъ’, томъ 2-й гл. LX. путешественники, задержанные Рокомъ, готовы принять его скоре за Александра Великаго, чмъ за бандита. Рокъ удалился изъ общества, чтобы мстить ему за свои и за чужія обиды, и всякій, нуждающійся въ защитник, можетъ смло явиться къ нему.}, внушающимъ такое почтеніе своей шайк, юморъ Шиллеровыхъ разбойниковъ иметъ сходство съ тономъ, какимъ Сервантесъ говоритъ о жизни шайки Рока.
На идею, какъ разсказа Шубарта, такъ и трагедіи Шиллера, несомннно имла сильное вліяніе евангельская притча о блудномъ сын (первоначально Шиллеръ хотлъ назвать свою драму ‘Блудный сынъ’). Вообще, Библія сильно отразилась, какъ на форм, такъ и на содержаніи рчей дйствующихъ лицъ.
Изъ великихъ умовъ XVIII вка на ‘Разбойникахъ’ боле всего замтно вліяніе Руссо и Гете. Разбойники, разорвавшіе связь съ обществомъ, являются, до нкоторой степени, осуществленіемъ идеала Руссо — людьми въ естественномъ состояніи. Чувствительность, проповдуемая Руссо,составляетъ одну изъ характерныхъ чертъ Карла Моора, изгоняющаго Шуфтерле за то, что онъ обезчестилъ всю шайку убійствомъ ребенка.
Съ ‘Вертеромъ’ Мооръ иметъ много общаго. Карлъ Мооръ представляетъ собою что-то среднее между Гецомъ и Вертеромъ: какъ Гецъ, онъ въ разлад съ обществомъ, какъ Вертеръ,— съ самимъ собою.
Изъ драмъ періода ‘бури и натиска’ Шиллеръ воспользовался для ‘Разбойниковъ’ ‘Уголино’ Герстенберга (старый Мооръ заключенъ въ своего рода башню голода), ‘Юліемъ Тарентскимъ’ Лейзевица и ‘Близнецами’ Клингера. Послднія дв драмы развиваютъ модную въ то время тему вражды двухъ братьевъ, возникшей на почв несходства характеровъ и соперничества въ любви. Въ ‘Юліи Тарентскомъ’ есть сцена нападенія на женскій монастырь, откуда Юлій похищаетъ свою возлюбленную. Въ первоначальной редакціи ‘Разбойниковъ’ тоже была такая сцена (Амалія, по первоначальному плану, должна была удалиться въ монастырь), но краски ея показались слишкомъ рзкими даже товарищамъ поэта по Карловой школ, и Шиллеръ опустилъ сцену, сохранивъ лишь разсказъ о ней. Съ ‘Юліемъ’ ‘Разбойники’ сходятся въ томъ, что и тамъ героемъ является пострадавшій братъ, а съ Близнецами’ — въ характеристик героя: пылкій, энергичный Гвельфо, воодушевленный чтеніемъ Плутарха, иметъ много общаго съ Карломъ Мооромъ. Періодъ ‘бури и натиска’, сверхъ того, явно отразился на свободной форм ‘Разбойниковъ’, на язык ихъ, мстами грубо-циничномъ, мстами поэтичномъ и образномъ до напыщенности, на введеніи въ пьесу музыки и пнія.
Шекспиръ, съ которымъ Шиллеръ познакомился при посредств своего профессора Абеля, тоже внесъ довольно значительную лепту въ ‘Разбойниковъ’, Францъ Мооръ во многихъ чертахъ напоминаетъ Яго. Эдмунда изъ ‘Лира’ (подложное письмо), а больше всего — Ричарда III. Какъ и интриганы Шекспира, онъ изображенъ матеріалистомъ, циникомъ, сластолюбцемъ, какъ они, онъ раскрываетъ свои планы въ длинныхъ монологахъ, которые, впрочемъ, подъ вліяніемъ національнаго характера и драмъ Лессинга, носятъ боле отвлеченный характеръ, Чмъ у Шекспира. Кром указаннаго, на самый замыселъ ‘Разбойниковъ’ могли подйствовать ‘Два веронца’, гд Валентинъ принимаетъ на себя начальство шайкой изгнанныхъ дворянъ подъ условіемъ, что его подчиненные не будутъ обижать женщинъ и бдняковъ.
Изъ народныхъ псенъ о разбойникахъ Шиллеру, вроятно, были знакомы нкоторыя баллады о Робин Гуд, вошедшія въ собраніе Перси. Эпизодъ спасенія Роллера Мооромъ напоминаетъ балладу, въ которой переодтый Робинъ Гудъ съ опасностью собственной жизни спасаетъ своего любимца, маленькаго Джона.
Личность Карла Моора — амальгама самого автора и его школьнаго товарища Граммонта (какъ Вертеръ — портретъ Гете и Іерузалема вмст). Меланхолія Граммонта, его недовольство собою, часто повторяемое имъ желанье ‘быть урожденнымъ нищимъ’ (‘als Better geboren werden’) — все это мы находимъ у Моора вмст съ пылкостью самого Шиллера, съ его отвращеніемъ ко всякому стсненію, ко всякой тиранніи.
Жизнь въ обществ трехсотъ слишкомъ юношей дала Шиллеру возможность въ первомъ же своемъ произведеніи мастерски справиться съ такой трудной задачей, какъ изображеніе жизни и движеній толпы.
Оригиналами для изображенія различныхъ типовъ разбойниковъ служили, повидимому, товарищи академики {Шиллеровскіе разбойники говорятъ языкомъ академиковъ и въ свою очередь вліяютъ на него: многія выраженія изъ Шиллеровой драмы надолго остались въ ходу среди ‘герцогскихъ сыновей’.}, которые надлили ихъ и своими фамиліями (Мооръ, Швейцеръ встрчаются въ спискахъ академіи, Рацманъ была фамилія одного офицера, нелюбимаго воспитанниками академіи), Капфъ и Фаберъ, о которыхъ Шиллеръ отзывается, какъ о неисправимыхъ хвастунахъ, широковщательно повствующихъ о будущихъ своихъ подвигахъ, послужили оригиналами для Шпигельберга, Роллеръ, Швейцеръ во многихъ чертахъ списаны съ друзей Шиллера: Говена, Петерсена, Шарфенштейна и др., планъ выселенія въ Св. Землю, о которомъ говоритъ Шпигельбергъ, принадлежитъ одному академику (по всмъ признакамъ Карлу Кемпфу), внушавшему Шиллеру большое презрніе.
Закулисныя стороны придворной жизни, съ которыми академики, при ихъ близости къ герцогу, были хорошо знакомы, дали поэту впослдствіи сюжетъ для ‘Коварства и Любви’, а пока послужили матерьяломъ для эпизода съ Косинскимъ.
Научныя занятія Шиллера также не остались безъ вліянія на драму: Францъ Мооръ, въ длинныхъ своихъ монологахъ, проявляетъ довольно порядочныя свднія по медицин: въ монолог II дйствія, собираясь погубить отца, убивъ его нравственно, Францъ Мооръ чуть не дословно излагаетъ 14 диссертаціи Шиллера ‘О связи между духовной и животной сторонами человческой натуры’, а дале пространно разсуждаетъ о сходств между сномъ и смертью — вопросъ, которому Шиллеръ посвятилъ послднюю главу своей диссертаціи.
Шиллеръ писалъ не только съ моделей, бывшихъ у него въ это время передъ глазами, яркія воспоминанія дтства тоже въ иныхъ случаяхъ давали необходимый матерьялъ, его лорхскій учитель, пасторъ Мозеръ, далъ свой духовный обликъ и имя священнику, пришедшему пробудить совсть въ Франц, разсказъ отца о злодяніи Тренка, который въ военное время разграбилъ и сжегъ городъ въ Богеміи, чтобы отомстить за убитаго товарища, перенесенъ Шиллеромъ на Моора и пріуроченъ къ освобожденію Роллера.
Сюжетъ драмы — сдлать оскорбленнаго въ своихъ чувствахъ героя предводителемъ шайки разбойниковъ былъ не чуждъ, какъ литератур, такъ и жизни того времени: народныя повсти и романы XVII вка съ знаменитымъ Симплициссимусомъ во глав, драмы Mller’а, изъ которыхъ одну, ‘Софію’, академики даже играли, прославляли доблестныхъ и великодушныхъ атамановъ, разсказы о ‘великихъ’ разбойникахъ, напр. о француз Картуш или объ англичанин Говардс, переходили изъ устъ въ уста, украшались, распространились, печатались, и жизнеописанія рыцарей, большой дороги читались въ то время съ такой же жадностью, какъ біографіи героевъ, древности. Подвиги разбойниковъ далеко не отошли еще въ область преданія: дороги южной Германіи были очень небезопасны: изъ-за шаекъ, въ члены которыхъ вербовались отставленные отъ должности чиновники, сборщики податей, проходимцы и отчаянныя головы изъ всхъ классовъ общества. Особенный страхъ наводили на вюртембергцевъ шайки разбойниковъ, предводителями которыхъ были евреи, напр. шайка Шмерле и Левена. Поэтому и Шиллеръ подчеркиваетъ семитическій элементъ въ своемъ Шпигельберг и Шуфтерле. Несмотря на строгія мры, несмотря на обиліе вислицъ, одна изъ которыхъ украшала самый Штутгардтъ, разбойничество процвтало: въ самый годъ выхода въ свтъ драмы была захвачена въ Баваріи шайка приблизительно въ 1000 человкъ.
Изъ отдльныхъ личностей всего боле сходства съ Шиллеровымъ Мооромъ иметъ баварскій разбойникъ Матіасъ Клостермейеръ, казненный въ 1771 году. Во глав шайки въ 30—40 человкъ онъ искусно избгалъ преслдованій посланнаго для поимки его отряда и даже пріобрлъ славу талантливаго стратега. Объ немъ ходилъ рядъ разсказовъ. Онъ мстителенъ, вспыльчивъ, но охотно становится на сторону слабыхъ и притсняемыхъ. Онъ грабитъ и зажиточныхъ людей, но при случа тайно ссужаетъ часть своей добычи какому-нибудь бдняку. Онъ смло мститъ членамъ аугсбургскаго суда за крестьянъ, пострадавшихъ по ихъ вин. Его сообщникъ Андрей Мейеръ преданъ ему такъ же беззавтно, какъ Швейцеръ своему атаману. Курфюрстъ предлагаетъ Клостермейеру помилованіе, если онъ согласится покинуть свою шайку. Клостермейеръ собираетъ товарищей и сообщаетъ объ этомъ (онъ вообще иметъ страсть говорить громкія фразы). Товарищи просятъ не оставлять ихъ, и онъ сдается на ихъ мольбы. Узнавъ о томъ, что одинъ изъ его подчиненныхъ схваченъ, онъ поднимаетъ такую же бурю, какъ Мооръ, узнавшій о поимк Роллера. Подъ конецъ карьеры въ, немъ просыпается совсть, и раскаяніе начинаетъ терзать его. Окружающіе замчаютъ это и упрекаютъ его въ трусости и намреніи измнить ‘длу’.— Эти и подобные имъ разсказы поглощались воспитанниками академіи съ жадностью.
Блестящій успхъ пьесы, какъ это вполн естественно, надолго приковалъ къ ея сюжету вниманіе автора.
Мысль написать 2-ю часть ‘Разбойниковъ’ не оставляла Шиллера нсколько лтъ. Въ август 1784 года онъ писалъ: ‘Посл ‘Карлоса’ примусь за вторую часть ‘Разбойниковъ’, которая должна быть полной апологіей автора за первую часть, и въ которой кажущаяся безнравственность должна разршиться высокой нравственной идеей. Это для меня безграничное поле дятельности’. Вторая часть ‘Разбойниковъ’ была немыслима безъ Карла Моора: поэтому его намреніе отдаться въ руки правосудія должно было по какой-нибудь причин остаться безъ исполненія. Въ іюл 1785 г. Шиллеръ пишетъ Кернеру, что ршился написать одноактное продолженіе ‘Разбойниковъ’, которое будетъ помщено въ издаваемой имъ ‘Таліи’. Драма эта написана не была, но въ бумагахъ Шиллера найдены два ея наброска.
Первый носитъ заглавіе: ‘Невста въ траур. Вторая часть Разбойниковъ’. Названіе это напоминаетъ Конгревовскую ‘Печальную невсту’, гд молодая женщина встрчается въ склеп съ своимъ мужемъ, котораго она долго считала умершимъ, и, конечно, принимаетъ его за привидніе.
Въ числ дйствующихъ лицъ фигурируютъ: Карлъ Мооръ, скрывающійся подъ именемъ графа Юліана: дочь Моора, его сынъ Ксаверій, мальчикъ или маленькая двочка, женихъ дочери Моора, три духа (Францъ Мооръ, Амалія, старикъ Мооръ), Косинскій, Швейцеръ, Германъ (жена Моора вычеркнута изъ списка дйствующихъ лицъ). Мсто дйствія не указано. О содержаніи драмы мы узнаемъ лишь слдующее:
‘Къ молодой графин приходитъ монахиня. Она ласкаетъ молодую двушку, но не произноситъ ни одного слова. Графиня видитъ ее уже не въ первый разъ: она встрчалась съ монахиней въ капелл женскаго монастыря, которую нердко посщала. Часто монахиня стояла рядомъ съ ней на колняхъ, молилась, часто шла около нея, но всегда молчала. Но, повидимому, ей хочется, чтобы Аделаида приняла постриженіе. Графиня искренно любитъ молчаливую свою подругу и поддерживаетъ сношенія съ нею. Монахиня тайно приходитъ къ ней въ замокъ и знаками даетъ ей понять, что Аделаид слдуетъ предпочесть монастырь брачному внцу. Когда монахиня снова приходитъ, ее не допускаютъ къ Аделаид.— Разъ Аделаида входитъ въ кабинетъ отца и видитъ тамъ портретъ. Она присматривается внимательнй: нтъ никакого сомннія въ томъ, что это изображеніе молчаливой монахини. Она цлуетъ картину. Отецъ входитъ, видитъ это и съ удивленіемъ узнаетъ, что она знакома съ оригиналомъ портрета. Любопытство графа возбуждено: онъ хочетъ видть монахиню, которая такъ походитъ на его Амалію, такъ какъ это ея портретъ’. Дале мы находимъ только замчаніе: ‘Вопросъ въ томъ, могутъ ли встртиться эти два духа {Очевидно, духъ Амаліи и духъ Франца, которые въ списк дйствующихъ лицъ помщены рядомъ.}, и какъ будутъ они держаться другъ относительно друга? Если это возможно, то лишь въ присутствіи графа, и духъ монахини’… Отсюда уже можно понять, почему драма называется ‘Невста въ траур’: очевидно, монахиня прикажетъ ей возложить на себя печальныя одежды. Но, повидимому, задача вести дйствіе съ тремя духами показалась поэту затруднительной, и онъ оставилъ этотъ планъ для другого. Имена дйствующихъ лицъ и самый ходъ дйствія здсь обозначены гораздо опредленне, поэтому можно заключить, что планъ составленъ позже предшествующаго. Дйствіе происходитъ въ Савой, въ замк графа Юліана. Графъ Юліанъ не кто иной, какъ Карлъ Мооръ, а охотникъ Турнъ — врный Швейцеръ. У Юліана двое дтей: сынъ Ксаверій и дочь Матильда, помолвленная съ графомъ Диссентисомъ. Кром этихъ лицъ, указанъ еще Косинскій, богемскій дворянинъ, и духъ Франца Моора. Основная мысль Шиллера была такая: Карлъ Мооръ, считающій, что онъ искупилъ преступленія былыхъ лтъ своею нравственною и полезною для общества жизнью, долженъ понести за нихъ страшное наказаніе — видть гибель своей семьи.
Какъ осуществить эту мысль — поэтъ еще не ршилъ: передъ нимъ мелькалъ то одинъ, то другой планъ.
Братъ любитъ сестру не братскою любовью. Отецъ замчаетъ это и, чтобы положить конецъ противуестественной страсти, старается ускорить бракъ дочери съ Диссентисомъ, за котораго Матильда выходитъ исключительно изъ любви къ отцу. Въ чемъ именно должна состоять трагическая коллизія, тоже сказать трудно. Мы находимъ такія замтки: ‘Отецъ убиваетъ сына или дочь.— Братъ любитъ сестру и убиваетъ ее, отецъ убиваетъ его.— Отецъ любитъ невсту сына.— Братъ убиваетъ жениха сестры.— Сынъ предаетъ или умерщвляетъ отца’.— Но все это не удовлетворяетъ Шиллера. Ему приходитъ мысль, что коллизія должна быть вызвана появленіемъ, духа, и мы видимъ новый планъ.
‘Появленіе духа и брачный пиръ открываютъ дйствіе. У Юліана девятнадцатилтній сынъ Ксаверій и восемнадцатилтняя дочь Матильда. Ксаверій — натура страстная и необузданная. Отецъ обращается съ нимъ строго, но этимъ только развиваетъ въ немъ упорство. Ксаверій единъ идетъ своей дорогой, отца онъ боится, но не любитъ. Его любимое развлеченіе — охота, которой онъ отдается со всею пылкостью своего бурнаго характера. Никто, кром его сестры Матильды, не можетъ сдержать его дикихъ порывовъ. Ксаверій любитъ Матильду несчастною, роковою любовью, которую ему до сихъ поръ удавалось скрывать отъ отца. Но Матильду нердко пугаетъ его волненіе, а охотникъ Георгъ подозрваетъ печальную истину. Именно поэтому онъ убждаетъ графа ускорить свадьбу дочери. Но приближеніе дня свадьбы сопровождается роковыми предзнаменованіями. Жителей замка тревожатъ какія-то странныя явленія. Одинъ изъ нихъ встрчаетъ привидніе, когда онъ’… Тутъ Шиллеръ обрываетъ, но потомъ снова продолжаетъ: ‘Эти событія скрываютъ отъ графа Юліана, который самъ еще не встрчался ни съ однимъ изъ этихъ сверхъестественныхъ явленій. Однако Ксаверій узнаетъ о нихъ и со свойственной ему неустрашимостью хочетъ изслдовать все дло. Въ ночной часъ онъ идетъ въ указанное мсто и, дйствительно, видитъ привидніе въ самой страшной обстановк. Однако, онъ находитъ въ себ достаточно отваги, чтобы подойти къ призраку и заговорить съ нимъ, призракъ исчезаетъ. Онъ подозрваетъ тутъ какую то тайну, которая касается его отца, и старается вывдать ее у охотника Георга. Георгъ — причина того, что графу ничего неизвстно о происходящемъ въ замк. Ксаверій, несмотря на страшное видніе, не сталъ сдержанне и мягче. Его строптивый духъ не доступенъ ужасу даже передъ загробнымъ міромъ, онъ думаетъ, что кто-нибудь изъ членовъ семьи умретъ и…’ Шиллеръ обрываетъ опять: планъ не дается ему. Но онъ не бросаетъ работы окончательно, а отыскиваетъ новую идею: Карлъ Мооръ, увренный, что его преступленія заглажены, пытается достичь личнаго счастья и тмъ самымъ призываетъ на себя небесную кару.
‘Карлъ Мооръ считаетъ себя примирившимся съ небесами, двадцатилтнее счастье убаюкало его, и онъ уже не боится, что оно можетъ измнить ему. Онъ сдлалъ за это время много хорошего, утшалъ несчастныхъ, былъ благодтелемъ окружающихъ. Онъ живетъ въ чужой стран и вспоминаетъ о прошедшемъ, только какъ о тяжеломъ сн. Въ теченіе долгаго промежутка ничто не напоминало ему объ отдаленной эпох его жизни. Объ этомъ онъ разговариваетъ съ врнымъ Швейцеромъ и тмъ пробуждаетъ задремавшую Немезиду. Между тмъ у Швейцера уже есть причины опасаться разныхъ осложненій и онъ длаетъ графу намекъ на это, графъ не придаетъ значенія его словамъ. Швейцеръ любитъ его такъ же, какъ въ былыя времена, и охотно избавилъ бы Моора отъ всякой непріятности. Бракъ его дочери съ графомъ Диссентисомъ стоитъ теперь для него на первомъ план’. На другомъ листочк Шиллеръ начинаетъ совсмъ иначе.
‘Карлъ Мооръ — женихъ. Онъ долженъ вступить въ бракъ съ единственной дочерью графа Диссентиса, который связанъ съ нимъ обязательствомъ величайшей важности. Нсколько лтъ, отдляющихъ его отъ грустнаго прошлаго, счастливое настоящее, сила красоты и любви дали миръ его душ, онъ начинаетъ врить въ возможность счастья. Вс любятъ его въ дом графа, только сынъ графа’… Дале Шиллеръ не продолжалъ. Долженъ ли былъ и тутъ появиться на сцену духъ Франца — очевидно не было ясно самому Шиллеру {Изо всхъ этихъ обрывковъ видно, что Шиллеръ уже оставилъ мысль объ одноактной пьес, о которой онъ писалъ Кернеру въ 1785 году.}.
Свояченица Шиллера сообщаетъ, что во время работы надъ ‘Теллемъ’ въ 1803 г. Шиллеръ неоднократно думалъ о второй части ‘Разбойниковъ’. На этотъ разъ она складывалась въ его воображеніи опять по совершенно новому плану. ‘Нужно выдумать’, писалъ онъ, ‘трагическую семью врод рода Атрея или Лая, которую судьба преслдовала бы безъ пощады. Д