Мессинская невеста или Братья враги, Шиллер Фридрих, Год: 1803 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Собраніе сочиненій Шиллера въ перевод русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ III. С.-Пб., 1901

Объ употребленіи хора въ трагедіи. Переводъ . Б. Миллера

Мессинская Невста или братья враги. Трагедія съ хорами. Переводъ К. Р.

0x01 graphic

Мессинская Нвеста
ИЛИ
БРАТЬЯ ВРАГИ.

Трагедія съ хорами.

0x01 graphic

Объ употребленіи хора въ трагедіи.

Поэтическое произведеніе должно само себя оправдывать — и гд не говоритъ за себя дло, тамъ слова мало помогутъ. Такимъ образомъ, можно было бы предоставить и хору говорить въ свою защиту, если бъ онъ могъ быть исполненъ надлежащимъ образомъ. Но драматическое произведеніе составитъ одно полное цлое только въ сценическомъ представленіи: поэтъ даетъ одни слова, чтобы оживить ихъ, должно призвать на помощь музыку и танцы. Пока у хора нтъ этихъ могущественныхъ сопутниковъ, онъ въ состав трагедіи будетъ казаться чмъ-то лишнимъ, чмъ-то постороннимъ, какъ бы остановкою, прерывающею ходъ дйствія, разрушающею очарованіе, охлаждающею зрителя. Чтобъ дать хору его значеніе, должно перенестись отъ дйствительной сцены къ возможной: это необходимо везд, гд мы хотимъ достигнуть чего-нибудь высокаго. Чего искусство не иметъ, то должно ему пріобрсти, случайный недостатокъ во вспомогательныхъ средствахъ не долженъ ограничивать творческую фантазію поэта. Онъ поставляетъ себ цлью самое достойнйшее — онъ стремится къ идеалу, приноравливаться къ обстоятельствамъ есть дло искусства исполняющаго. Говорятъ обыкновенно, что публика понижаетъ уровень искусства. Это неправда: художникъ понижаетъ вкусы публики, и во вс времена, гд искусство приходило въ упадокъ, это происходило отъ художника. Публик нужна только воспріимчивость, и она ею обладаетъ. Она ожидаетъ поднятія занавса съ какимъ-то неопредленнымъ желаніемъ, съ многостороннею готовностью. Она способна ко всему высокому! она восхищается разумнымъ и правдивымъ, и если сперва довольствовалась ничтожнымъ, то наврное кончитъ тмъ, что станетъ требовать превосходнаго, если уже получила о немъ понятіе.

Возразятъ: хорошо поэту творить по идеалу, хорошо цнителю искусства судить по идеямъ, условленное, ограниченное, исполняющее искусство основывается на потребности. Директоръ хочетъ выручки, актеръ хочетъ показать себя, зритель хочетъ развлеченія, хочетъ возбужденія. Онъ ищетъ только удовольствія и бываетъ недоволенъ, если ему навязываютъ усиліе тамъ, гд онъ ожидалъ забавы и отдохновенія.

Но т, которые смотрятъ сцену съ боле серьезной точки зрнія, желаютъ не уничтожить, но облагородить удовольствіе зрителя. Пусть это будетъ игра, но игра поэтическая. Все искусство посвящено удовольствію, и нтъ задачи, боле высокой и важной, какъ осчастливить человка. Истинное искусство есть то, которое доставляетъ высшее наслажденіе. А высшее наслажденіе есть свобода духа въ живой игр всхъ его способностей.

Каждый человкъ ожидаетъ отъ искусства нкотораго освобожденія отъ предловъ дйствительности, онъ хочетъ наслаждаться возможнымъ и дать волю своей фантазіи. Всякій хочетъ забыть свои дла, свою обыкновенную жизнь, свою индивидуальность, хочетъ чувствовать себя въ необыкновенныхъ положеніяхъ, испытывать на себ странное стеченіе случайностей, если онъ человкъ боле высокаго душевнаго строя, онъ ищетъ на сцен нравственнаго воздйствія судьбы, котораго не находитъ въ дйствительной жизни. Но онъ знаетъ самъ очень хорошо, что забавляется только пустою игрою, что онъ собственно наслаждается только мечтами, и если отъ сцены возвратится въ міръ дйствительный, послдній охватитъ его опять своею гнетущею тснотою и попрежнему сдлаетъ его своею добычею, потому что міръ остался, какъ онъ былъ, да и въ зрител не произошло никакой перемны. Чрезъ это не выиграно ничего, кром пріятнаго заблужденія минуты, исчезнувшаго съ пробужденіемъ.

И потому-то именно, что здсь разсчитывается только на преходящее очарованіе, достаточно одного призрака истины или пріятнаго правдоподобія, которымъ такъ охотно замняютъ истину.

Но истинное искусство не разсчитываетъ только на преходящую забаву: оно иметъ цлью не погрузить человка въ минутный сонъ свободы, но сдлать его дйствительно свободнымъ, и достигаетъ это тмъ, что возбуждаетъ и развиваетъ въ немъ силу, отъ которой весь чувственный міръ, тяготющій на насъ, какъ масса грубой матеріи, гнетущій насъ, какъ слипая власть рока, удаляется въ объективную даль, преобразуется въ свободное дйствіе нашего духа — и матеріальное подчиняется идеальному.

И вотъ, на основаніи того, что истинное искусство требуетъ чего-то вещественнаго и объективнаго, оно не можетъ довольствоваться однимъ призракомъ истины, на самой истин, на твердомъ и глубокомъ основаніи природы воздвигаетъ оно свое идеальное зданіе.

Но какимъ образомъ искусство, будучи совершенно идеальнымъ, должно быть въ полномъ объем и реальнымъ, оставляя совершенно все дйствительное, должно и можетъ во всей точности согласоваться съ природою — это понятно только для немногихъ и часто искажаетъ воззрніе на произведенія поэзіи и пластики, ибо оба эти требованія въ обыкновенномъ сужденіи кажутся совершенно уничтожающими другъ друга.

Обыкновенно бываетъ, что, стараясь достигнуть одного, жертвуютъ другимъ, и поэтому не достигаютъ ни того, ни другого. Кого природа надлила врнымъ взглядомъ и глубокимъ чувствомъ, но лишила творческой силы воображенія, тотъ, если и будетъ врнымъ живописцемъ дйствительности, схватитъ только случайныя явленія, а не духъ природы. Онъ передастъ намъ только вещество міра, но это не будетъ уже собственнымъ нашимъ твореніемъ, не будетъ свободнымъ произведеніемъ нашего творящаго духа, и потому не можетъ имть благодтельнаго дйствія искусства, состоящаго въ свобод. Серьезно, но безотрадно бываетъ впечатлніе, съ которымъ отпускаетъ насъ подобный художникъ или поэтъ, и мы съ огорченіемъ видимъ себя перенесенными искусствомъ, долженствующимъ дать намъ свободу, въ тсный кругъ обыкновенной дйствительности. Напротивъ того, художникъ, надленный живою фантазіею, но лишенный силы чувства и характера, не заботится объ истин, но только играетъ сущностью вещей, хочетъ только удивить насъ фантастическимъ и страннымъ сцпленіемъ, и такъ какъ все его твореніе есть только пна и призракъ, то оно, хотя и будетъ занимательно на одно мгновенье, но ничего не оставитъ, не воздвигнетъ въ душ. Его игра, какъ и серьезность перваго, не будетъ поэзіей. Произвольно сцплять фантастическіе образы не значитъ создавать идеальное, а подражательно воспроизводить дйствительность не значитъ изображать природу. Оба требованія такъ мало противоположны одно другому, что они скоре составляютъ одно и то же: искусство только тогда бываетъ истиннымъ, когда, оставляя дйствительность, длается совершенно идеальнымъ. Самая природа есть только одна изъ идей духа, которая никогда не подчиняется чувствамъ. Она облачена покровомъ явленій, но сама никогда не переходитъ въ явленіе. Только идеальному искусству предоставлено, или, лучше сказать, назначено постигать этотъ духъ всего существующаго и выражать его тлесною формою. Да и оно само никогда не можетъ совершенно выразить его для чувства, но своею творческою силою представляетъ его воображенію, и потому оно можетъ быть истинне всякой дйствительности и вещественне всякаго опыта. Отсюда очевидно, что художникъ ничего не можетъ заимствовать изъ дйствительности въ такомъ вид, какъ его находитъ, что его твореніе во всхъ своихъ частяхъ должно быть идеальнымъ, если оно, какъ цлое, должно имть реальность и согласоваться съ природою.

Что истинно въ искусств и поэзіи въ цломъ, то относится и ко всмъ ихъ видамъ, и безъ труда можетъ быть примнено и къ трагедіи. И здсь должно было давно, да и теперь еще, бороться съ обычнымъ понятіемъ объ естественности, которое разрушаетъ и уничтожаетъ всякое искусство и поэзію. Въ пластическихъ искусствахъ еще допускаютъ нкоторую идеальность, хотя боле по условнымъ, нежели по внутреннимъ причинамъ, но отъ поэзіи, въ особенности отъ драматической, требуютъ иллюзіи, которая, если бы и, могла быть достигнута, останется всегда ничтожнымъ, шутовскимъ обманомъ. Все вншнее при драматическомъ представленіи противорчитъ этому понятію: здсь все есть только символъ дйствительнаго. Самый день на сцен — искусственъ, архитектура — символическая, метрическій языкъ — идеаленъ: должно ли дйствіе быть реальнымъ и, какъ часть, разрушать цлое? Такъ французы, не понявъ духа древнихъ, первые ввели единство мста и времени, исходя изъ самаго грубаго эмпиризма. Какъ будто нужно другое мсто, кром идеальнаго пространства, и другое время, кром послдовательности дйствія.

Впрочемъ, введеніемъ метрическаго языка сдланъ большой шагъ въ приближеніи къ поэтической трагедіи. Нкоторые лирическіе опыты были удачны на сцен, и поэзія своею собственною, живою силою побдила уже въ нкоторыхъ частностяхъ господствующій предразсудокъ. Но частностями еще выигрывается не много, если заблужденіе не разрушено въ цломъ, и недостаточно, чтобы то, что составляетъ сущность всей поэзіи, было только терпимо, какъ поэтическая вольность. Введеніе хора было бы послднимъ, ршительнымъ шагомъ, и если бъ онъ даже послужилъ поводомъ только къ тому, чтобъ открыто и честно объявить войну всякому натурализму въ искусств, то онъ сталъ бы для насъ живою оградою, которою трагедія совершенно отдлилась бы отъ дйствительнаго міра и сохранила бы свое идеальное основаніе, свою поэтическую свободу.

Трагедія грековъ, какъ извстно, произошла изъ хора. Но также какъ она исторически и постепенно изъ него развивалась, точно такъ можно сказать, что она изъ него же произошла въ отношеніи поэтическомъ и по духу, и что безъ этихъ постоянныхъ свидтелей и производителей дйствія, изъ нея образовалось бы совершенно другое поэтическое произведеніе. Поэтому уничтоженіе хора и олицетвореніе этого чувственно-могущественнаго органа въ безхарактерной и скучной фигур жалкаго наперсника нисколько не было усовершенствованіемъ трагедіи, какъ воображали французы и ихъ поклонники.

Древняя трагедія, которая первоначально выводила только боговъ, героевъ и царей, нуждалась въ хор, какъ необходимой принадлежности, она находила его въ дйствительности и пользовалась имъ, потому что находила. Дйствія и судьбы героевъ и царей сами по себ общественны, и еще боле были таковыми въ простыя времена древности. Поэтому, хоръ въ древней трагедіи былъ самымъ естественнымъ органомъ, онъ уже проистекалъ изъ дйствительной жизни. Въ новой же трагедіи онъ длается органомъ искусственнымъ, помогающимъ вызвать истинную поэзію. Поэтъ новаго времени не находитъ его въ дйствительности, онъ долженъ поэтически создать его и ввести, то-есть долженъ въ сюжет, который онъ обрабатываетъ, произвести такую перемну, которая перенесла бы въ тотъ младенческій вкъ и въ ту простую форму первобытной жизни.

Поэтому хоръ для новйшаго трагика иметъ еще больше значенія, чмъ для древняго поэта, и собственно потому, что онъ новый обыкновенный міръ переноситъ въ древній, поэтическій, что дозволяетъ ему отбросить все противное поэзіи, и влечетъ его къ самымъ первоначальнымъ, простымъ и наивнымъ мотивамъ. Дворцы царей теперь заперты, отправленіе правосудія перенесено отъ городскихъ воротъ во внутренность домовъ, письмо вытснило живую рчь, самый народъ, эта чувственно-живая масса, тамъ, гд онъ не дйствуетъ, какъ грубая сила, обратился въ государство, слдовательно, сталъ идеею отвлеченною, боги возвратились въ грудь человка. Поэтъ долженъ снова отворить дворцы, долженъ перенести судилище подъ открытое небо, долженъ снова представить боговъ, долженъ возстановить все непосредственное, уничтоженное искусственностью дйствительной жизни, отбросить всякую затйливость въ человк и во всемъ, къ нему относящемся, которая препятствуетъ выраженію его внутренней природы и первоначальнаго характера, подобно тому, какъ ваятель отвергаетъ модную одежду, и не допускаетъ ничего изъ вншнихъ ея формъ, что сколько-нибудь можетъ скрыть высочайшую изъ формъ — форму человческую.

Но точно такъ же, какъ пластическій художникъ распространяетъ вокругъ своихъ фигуръ всю полноту складокъ одежды, чтобы придать имъ боле прелести и роскоши, чтобъ раздленныя имъ части прочно соединить въ спокойныя массы, чтобы дать мсто игр цвтовъ, плняющихъ зрніе, и человческія формы искусно скрыть и, вмст съ тмъ, сдлать видимыми: такъ точно и трагическій поэтъ связываетъ и облекаетъ свое строго-размренное дйствіе и рзкіе очерки своихъ дйствующихъ лицъ пышностью лирической ткани, въ которой эти лица, какъ въ широкой пурпурной одежд, движутся свободно и благородно, съ твердымъ достоинствомъ и высокимъ спокойствіемъ.

Въ высшей организаціи рудиментарное начало не должно быть видимо, цвта химическіе исчезаютъ въ нжномъ румянц жизни. Но и матерія иметъ свою прелесть, и сама по себ можетъ быть воспроизведена въ созданіи искусства. Однако и тогда она только по степени отраженія жизни, по полнот и гармоніи можетъ занять подобающее мсто и возвышать достоинство формъ, въ которыя она облекается, а не подавлять ихъ своею тяжестью.

Въ произведеніяхъ пластическаго искусства это легко понятно каждому, но то же самое примнимо и къ поэзіи, а слдовательно и къ поэзіи драматической, о которой здсь теперь говорится. Все то, въ чемъ высказывается вообще разумъ, точно такъ же, какъ и то, что прельщаетъ одни чувства, есть только матерія, грубый элементъ въ поэтическомъ созданіи, и неизбжно нарушитъ все поэтическое тамъ, гд онъ будетъ преобладать, ибо поэзія заключается именно въ томъ безразличіи идеальнаго и чувственнаго. Но человкъ созданъ такъ, что онъ всегда стремится отъ частнаго къ общему, и потому размышленіе должно также имть свое мсто въ трагедіи. Если же оно можетъ занимать это мсто, то оно должно весь недостатокъ чувственной жизни вознаграждать изложеніемъ, ибо если два элемента поэзіи, идеальный и чувственный, не дйствуютъ совокупно въ тсномъ соединеніи, то они должны дйствовать одинъ подл другого, иначе не будетъ поэзіи. Если всы сами по себ не имютъ совершеннаго равновсія, то оно должно быть возстановлено послдовательнымъ качаніемъ обихъ чашъ.

И всему этому содйствуетъ хоръ въ трагедіи. Онъ самъ по себ не есть особый индивидуумъ, а только общее понятіе, но это понятіе выражается въ чувственно-могущественной масс, которая поражаетъ чувства своимъ наполняющимъ присутствіемъ. Хоръ оставляетъ тсный кругъ дйствія, чтобы обнимать все прошедшее и будущее, отдаленныя времена и народы и, вообще, все человчество, чтобы извлекать великіе итого жизни и высказывать правила мудрости. Но онъ производитъ это съ полною силою фантазіи, со смлою лирическою свободою, которая, какъ бы стопами боговъ, ходитъ по вершинамъ человческихъ дйствій, онъ производитъ это, сопровождаемый всмъ чувственнымъ могуществомъ размра и музыки въ тонахъ и движеніяхъ.

Итакъ, хоръ очищаетъ трагическое произведеніе, отвлекая размышленіе отъ дйствія, и черезъ это самое отвлеченіе вооружается поэтическою силою: такъ пластическій художникъ простую необходимость одежды обращаетъ въ изящество и прелесть, посредствомъ богатой драпировки.

Но точно такъ, какъ живописецъ бываетъ вынужденнымъ возвышать тонъ жизненныхъ красокъ, чтобы поддержать равновсіе элементовъ, такъ лирическій языкъ хора заставляетъ поэта соразмрно возвысить и весь языкъ произведенія, и чрезъ то, вообще, усилить чувственную силу выраженія. Только хоръ даетъ право трагическому поэту къ этому возвышенію тона, которое наполняетъ слухъ, подстрекаетъ духъ и расширяетъ вс чувства. Только его исполинскій образъ заставляетъ поэта поставить на котурнъ вс дйствующія лица трагедіи, и придать этимъ своей картин трагическое величіе. Отнимите хоръ — и языкъ трагедіи долженъ будетъ упасть и все, что теперь высоко и сильно, покажется принужденнымъ и напыщеннымъ. Введеніе древняго хора во французскую трагедію обнаружило бы всю ея бдность и ничтожество, но онъ же, безъ всякаго сомннія, показалъ бы вполн истинное значеніе трагедіи Шекспира.

Точно такъ же, какъ хоръ вливаетъ жизнь въ языкъ трагедіи, такъ придаетъ онъ дйствію спокойствіе, то изящное и возвышенное спокойствіе, которое должно составлять главный характеръ благороднаго художественнаго произведенія, ибо душа зрителя и въ самыхъ сильныхъ движеніяхъ страстей должна сохранить свою свободу: она не должна быть добычею впечатлній, но всегда чистою и ясною освобождаться отъ страданій, которыя испытываетъ. То, что обыкновенно стараются порицать, въ хор, именно, что онъ разрушаетъ очарованіе и ослабляетъ силу страстей, есть, напротивъ, лучшая его похвала, ибо истинный художникъ всегда избгаетъ этой слпой силы страстей и никогда не ищетъ возбудить такое очарованіе. Если бы удары, которыми трагедія поражаетъ наше сердце, слдовали безпрерывно одинъ за другимъ, то страданія побдили бы силу дйствія, мы слились бы съ предметомъ и не могли бы надъ нимъ парить. Но хоръ, раздляя части и вступая въ игру страстей своимъ успокоительнымъ созерцаніемъ, возвращаетъ намъ свободу, которая могла бы потеряться въ общей бур страстей. Самыя лица въ трагедіи имютъ нужду въ этомъ отдых, въ этомъ поко, чтобы собраться съ духомъ, ибо они не существа дйствительныя, которыя повинуются только могуществу мгновенія, не образы недлимыхъ, но лица идеальныя, представители идей, высказывающіе глубину человческаго бытія. Присутствіе хора, который внимаетъ имъ, какъ судящій свидтель, и своимъ посредничествомъ умряетъ первые порывы ихъ страстей, возбуждаетъ чувство осмотрительности въ ихъ дйствіи и достоинство въ рчахъ. Они стоятъ здсь, какъ бы на сцен самой природы, потому что говорятъ и дйствуютъ при свидтеляхъ, и поэтому будутъ говорить тмъ естественне для зрителей на сцен искусственной.

Вотъ причины, побудившія меня ввести древній хоръ въ трагедію. Хоры уже извстны и въ новйшей трагедіи, но хоръ греческой трагедіи, въ такомъ вид, какъ я употребилъ его — какъ одно идеальное лицо, поддерживающее и сопровождающее все дйствіе — существенно отличается отъ тхъ хоровъ, и если мн случается слышать сужденія о хорахъ, а не о хор, когда говорятъ о греческой трагедіи, то во мн возрождается сомнніе, дйствительно ли понимаютъ предметъ, о которомъ разсуждаютъ. Хоръ древней трагедіи, сколько мн извстно, никогда не появлялся на сцен съ тхъ поръ, какъ былъ уничтоженъ.

Я раздлилъ хоръ на дв половины и представилъ ихъ во вражд между собою, но это допускается только тогда, когда онъ участвуетъ въ дйствіи, какъ дйствительное лицо, какъ слпая толпа. Но хоръ, какъ идеальное лицо, всегда составляетъ одно цлое. Я позволялъ себ перемну мста и иногда удалялъ хоръ, но и Эсхилъ, творецъ трагедіи, и Софоклъ, величайшій художникъ трагическаго искусства, позволяли себ эту вольность.

Другую вольность, которую я себ дозволилъ, будетъ нсколько трудне оправдать. Я допустилъ въ трагедіи смшеніе религіи христіанской съ греческой, даже съ примсью мавританскаго суеврія. Но мсто дйствія — Мессина, гд эти три религіи частью въ дйствительности, частью въ памятникахъ старины дйствовали на чувства. И притомъ я считаю, что поэзія иметъ право пользоваться различными врованіями, какъ собирательнымъ цлымъ, чтобъ дйствовать на воображеніе, въ которомъ иметъ мсто все, что отличается особеннымъ характеромъ, и выражаетъ особенное чувство. Подъ оболочкою всхъ религій находится самая религія, идея божества, и да будетъ позволено поэту выразить это въ той форм, какую найдетъ онъ боле удобною и лучшею.

0x01 graphic

МЕССИНСКАЯ НЕВСТА
или
БРАТЬЯ ВРАГИ.

Дйствующія лица:

Донна Изабелла, Мессинская княгиня.

Донъ-Мануилъ, Донъ-Цезарь, ея сыновья

Беатриче.

Діего.

Встники.

Хорь: Каетанъ, Беренгаръ. Манфредъ, Три станъ и восемь рыцарей Донъ-Мануила, Боэмундъ. Рогеръ, Ипполитъ и девять рыцарей Донъ-Цезаря, Мессинскіе старйшины — безъ рчей.

Обширная палата на столбахъ, съ обихъ сторонъ входы, въ глубин большая створчатая дверь въ церковь.

0x01 graphic

Донна Изабелла въ глубокомъ траур, вокругъ нея Мессинскіе старйшины.

ИЗАБЕЛЛА.

Необходимости, не своему

Послушная влеченью, къ вамъ, Мессины

Старйшины сдые, выхожу

Я изъ безмолвья женскихъ горницъ, ликъ свой

Явить предъ ваши мужескіе взоры:

Вдов, утратившей въ лиц супруга

И свтъ, и славу жизни, подобаетъ

Въ глухихъ стнахъ скрывать отъ свтскихъ глазъ

Подобный ночи мрачный образъ, но

Меня неумолимо и всесильно

Дйствительности образъ-повелитель

Ко свту позабытому влечетъ.

Еще двухъ разъ не обновился мсяцъ

Отъ той поры, какъ проводила я

Къ послднему пристанищу земному

Супруга царственнаго моего.

Онъ въ город владычествуя этомъ,

Васъ мощною рукой оберегалъ

Отъ цлаго враждебнаго вамъ міра.

Скончался онъ, но духъ его живетъ

Еще въ чет двухъ витязей отважныхъ,

Въ двухъ славныхъ сыновьяхъ, крас страны сей.

Вы видли, какъ въ радости и сил

Межъ васъ они росли, но съ ними росъ

Изъ смени безвстно роковаго

Удвоиваясь съ зрлостью годовъ

И юности единство разрывая,

Ужасный, неестественный раздоръ.

Ни дружбой ихъ, ни ихъ единодушьемъ

Мн радоваться не было дано,

Обоихъ я равно вскормила грудью,

Обоимъ попеченье и любовь

Равно я удляю, и ко мн

Сыновнюю привязанность питая,

Они въ единомъ лишь влеченьи этомъ

Единомысленны. Во всемъ иномъ

Раздоръ кровавый ихъ разъединяетъ.

Пока отецъ еще повелвалъ,

Онъ строго, справедливостью ужасной,

Обуздывалъ враждующихъ сыновъ

И подъ одно желзное ярмо

Сломилъ ихъ духъ упорный. При оружьи

Не смли межъ собой они сходиться,

Ни подъ одною кровлей ночевать.

Хоть и усплъ онъ грознымъ приговоромъ

Ихъ дикіе порывы обуздать,

Но въ ихъ сердцахъ глубоко затаился

Неизлчимой ненависти духъ,—

Могучему не съ ручейкомъ бороться,

Когда потокъ онъ властенъ запрудить.

Случилось, что должно было случиться:

Лишь только смерть ему сомкнула очи

И выпали бразды изъ мощныхъ рукъ,

Старинная вражда возобновилась.

Такъ жаръ глухой сокрытаго огня,

Внезапно вспыхнувъ, рвется на свободу.

Я вамъ высказываю то, что сами

Вы засвидтельствовать вс могли бы:

Разладъ въ Мессин!— братьевъ непріязнь

Святыя связи естества порвала,

Общественную распрю породивъ,

Мечи сразились, градъ сталъ полемъ брани

И даже сей чертогъ обрызганъ кровью.

Вамъ государства виденъ былъ разрывъ,

А у меня на части рвалось сердце,

Одну общественную лишь бду

Вы ощутили, мало вопрошая

О скорби матери. Ко мн пришли вы

И мн жестокое сказали слово,

‘Ты видишь, сыновей твоихъ вражда

‘Гражданской распрей возмущаетъ городъ,

‘Что лишь единогласьемъ устоитъ

‘Противу натиска враговъ-сосдей!

‘Ты мать! смири кровавый споръ дтей.

‘Что намъ, миролюбивымъ до вражды

‘Князей? Изъ-за того ль намъ погибать,

‘Что сыновья твои враждуютъ злобно?

‘Безъ нихъ управиться мы сами можемъ

‘И ввриться другому государю,

‘Который бы радлъ о нашемъ благ!’

Такъ мн вы говорили безучастно,

Суровые мужи, лишь о себ

И город заботясь, возлагая

И бдствія общественнаго тягость

На сердце мн, которое заботы

И страхъ уже довольно удручали.

Несбыточное дло предпринявъ,

Ставъ межъ враговъ, я материнскимъ сердцемъ

О мир къ нимъ взывала, неустанно,

Неустрашимо умоляла ихъ —

И материнской вымолила просьбой

Согласье ихъ, здсь, въ город Мессин,

Въ отцовскомъ терему, миролюбиво

Сойтись лицомъ къ лицу, чего съ тхъ поръ,

Какъ князь скончался, не бывало. День

Насталъ! Я посланнаго жду всечасно,

Который ихъ вступленье возвститъ мн.

Готовы будьте съ почестью принять

Князей, какъ подданнымъ пристойно. Долгъ свой

Исполнить позаботьтесь, предоставивъ

За остальное поручиться намъ.

Раздоръ межъ братьевъ былъ самимъ имъ гибель

И пагубенъ для всей страны, но вмст

Соединясь, они довольно сильны

Отъ цлаго васъ міра защитить

И судъ чинить надъ вами и расправу!

(Старйшины безмолвно удаляются, положа руку на грудъ. Она подаетъ знакъ старому слуг, который остается).

Изабелла. Діего.

ИЗАБЕЛЛА.

Діего!

ДЕГО.

Что, княгиня, повелишь?

ИЗАБЕЛЛА.

О, врный мой слуга! прямое сердце!

Приблизься! Горе ты длилъ со мною,

Счастливицы дли же нын счастье.

Я нжную поврила теб

Священную и горестную тайну,

Разоблачить ее настало время.

Природные порывы слишкомъ долго

Я сдерживала, ибо надо мною

Чужая властвовала воля. Нын

‘Они свободно выразиться могутъ,

Душа сегодня обртетъ покой,

И этотъ домъ, бывъ долго въ запустньи,

Все, что мн дорого, соединитъ.

И такъ направься старческой стопою

Туда, къ извстному монастырю,

Гд берегутъ сокровище мое.

Ты тамъ его на лучшую скрылъ пору,

Печальную мн службу сослуживъ.

Счастливой нын радостно верни

Залогъ безцнный!

(Въ отдаленіи трубятъ).

О спши, спши,

И радость пусть твой шагъ омолодитъ!

Ужъ трубъ воинственныхъ я слышу звуки,

Они сыновъ приходъ мн возвщаютъ.

(Діего уходитъ. Музыка слышна и съ противоположной стороны, все ближе и ближе).

ИЗАБЕЛЛА.

Въ волненьи вся Мессина — голосовъ

Сюда несется смшанный потокъ —

Они! Они! Вблизи почуявъ ихъ,

Забилось сердце матери сильне.

Они! О, дти милыя мои!

(Поспшно уходитъ).

Хоръ входитъ. Онъ состоитъ изъ двухъ полухоровъ, которые входятъ одновременно съ противоположныхъ сторонъ, одинъ изъ глубины, другой съ авансцены. Они обходятъ сцену вокругъ и становятся въ рядъ, каждый на той сторон, съ которой вошелъ. Старшіе рыцари составляютъ одинъ полухоръ, младшіе — другой, каждый носитъ свои цвта и отличія. Когда хоры останавливаются другъ противъ друга, маршъ прекращается и оба предводителя хоровъ говорятъ ¹).

¹) Посылая театру въ Вн рукопись, Шиллеръ приложилъ къ ней свои предположенія относительно того, какъ распредлить рчи хора между его представителями. Первый хоръ долженъ состоять изъ Каэтана, Беренгара, Манфреда, Тристана и восьми рыцарей Донъ-Мануила, а второй изъ Боэмунда, Рогера, Ипполита и девяти рыцарей Донъ-Цезаря. Что по плану автора говорить каждому изъ нихъ, означено въ текст.

ПЕРВЫЙ ХОРЪ (КАЕТАНЪ).

Теб мой привтъ,

Царственный теремъ,

Теб, колыбель

Нашихъ вождей,

Многоколонная, пышная снь.

Въ ножнахъ глубоко

Мечъ отдыхай,

Этою дверью

Изгнанъ чудовищный братскій раздоръ.

Гостепріимнаго

Дома порогъ

Клятва, Эринній дитя, охраняетъ,

Всхъ боговъ ада ужаснйшій богъ.

ВТОРОЙ ХОРЪ (БОЭМУНДЪ).

Сердце вскипло въ груди моей злобно,

Сжалась въ кулакъ передъ боемъ рука:

Лику зловщей Медузы подобный

Вижу я ликъ ненавистный врага.

Крови смиряю едва клокотанье.

Рчью своей удостою ль его?

Иль повинуюсь отваги призванью?

Но Эвменида меня устрашаетъ

Грозной защитою дома сего,

Міра божественность мн угрожаете.

ПЕРВЫЙ ХОРЪ (КАЭТАНЪ).

Старости бол

Мудрость пристойна,

Я, разсудительный, первый мирюсь!

(Второму хору).

Теб мой привтъ,

Ты, что со мною

Сродныя чувства

Братски для,

Благоговйно

Вчныхъ боговъ,

Дома сего покровителей, чтишь!

Мирно князья межъ собой сговорились,

Такъ же и намъ безобидно, спокойно

Надо мира слова обмнять:

Въ тхъ цлебныхъ словахъ благодать

Но встрчу тебя я на вол, тогда

Кровавая возобновится вражда,

Будемъ сталью отвагу пытать.

ВЕСЬ ХОРЪ.

Но встрчу тебя я на вол, тогда

Кровавая возобновится вражда,

Будемъ сталью отвагу пытать.

ПЕРВЫЙ ХОРЪ (БЕРЕНГАРЪ).

Ты мн не врагъ! Не тебя ненавижу!

Мы уроженцы единой отчизны:

Племя князей чуждо нашихъ племенъ.

Если жъ враждуютъ вожди межъ собою,

Слуги должны быть готовыми къ бою,

Въ этомъ порядокъ, такъ хочетъ законъ.

ВТОРОЙ ХОРЪ (Боэмундъ).

Пусть повелитель

Брани кровавой

Знаетъ причину! Мн ль думать о мести?

Въ битвахъ князей наше дло — рубить:

Въ томъ нтъ ни мужества, въ томъ нтъ ни чести,

Кто повелителя дастъ оскорбить!

ВЕСЬ ХОРЪ.

Въ битвахъ князей наше дло — рубить:

Въ томъ нтъ ни мужества, въ томъ нтъ ни чести,

Кто повелителя дастъ оскорбить!

ОДИНЪ ИЗЪ ХОРА (БЕРЕНГАРЪ).

Слушайте, други, сюда по дорог

Шелъ я, не помня заботъ, ни тревоги.

Нива — что море кругомъ колыхалась,

Дума за думой въ ум поднималась.

Кровь въ насъ кипла, въ пылу боевомъ

Мы ни опомниться, ни сговориться

Не были властны покойнымъ умомъ.

Эти посвы, гд хлбъ колосится,

Эти древа, обвитыя лозою,

Нашего солнца живутъ теплотою.

Дней золотыхъ непрерывную нить

Мы, наслаждаясь, могли бы прожить,

Горя не вдая, ни попеченья.

И для чего намъ въ безумномъ смятеньи

Мечъ чужеземцамъ во власть отдавать?

Вправ ль они сей землей обладать?

Съ запада къ намъ на ладьяхъ быстроходныхъ

Въ старые годы приплыли они,

Ласковы дды гостей инородныхъ

Приняли здсь въ т радушные дни.

Нын же зримъ мы себя покоренными

Тми пришельцами иноплеменными!

ДРУГОЙ (МАНФРЕДЪ).

Да, мы живемъ въ благодатной стран,

Радостно гретъ ее неизмнно

Солнце, небесную твердь огибая.

Мы бъ наслаждались и счастливы были,

Если бы землю свою оградили.

Волны, прибрежья ея омывая,

Насъ предаютъ грабежу и разбою,

Намъ угрожаютъ корсары морей,—

Все, что такъ щедро дано намъ судьбою,

Манитъ набги враждебныхъ мечей.

Родин, гд мы ничтожнй рабовъ,

Не защитить своихъ чадъ отъ враговъ.

Не тамъ, гд Церера златая рзвится

И Панъ миролюбный, луговъ покровитель,

Но тамъ, гд руда въ горныхъ ндрахъ гнздится.

Всесильный земли возстаетъ повелитель.

ПЕРВЫЙ ХОРЪ (КАЕТАНЪ).

Благами жизнь не равно надлила

Весь человческій родъ временной,

Праведенъ судъ лишь природы одной,

Нивы зеленыя родины милой,

Край изобильный дала намъ она,

Имъ же, пришельцамъ, могучія силы,

Имъ непреклонная воля дана.

Въ яростномъ власти своей ополченьи

Сердца они исполняютъ влеченья,

Громомъ мечей ихъ. весь міръ прозвучалъ,

Но за земной высочайшей вершиной

Бездны глубокой зіяетъ провалъ.

Счастливы мы, что по вол судьбины

Въ немощи намъ пребывать надлежитъ.

Яростно бури порывъ набжитъ,

Неба померкнутъ лазурные своды,

Съ градомъ, дождемъ, грозовой непогоды,

Съ молніей, громомъ неистово воды,

Гати, мосты и плотины срывая,

Ринутся, все за собой увлекая,

Не остановитъ ихъ власть никакая.

Въ неудержимомъ теченьи кипучемъ,

Краткій лишь мигъ т потоки родитъ.

Слдъ ихъ въ песк исчезаетъ сыпучемъ,

Лишь разрушенье о нихъ говоритъ.

Пришлые сгинутъ владыки, какъ дымъ,

Насъ покорили, но мы устоимъ.

(Дверь въ глубин растворяется: Донна Изабе

Мессинская НвестаИЛИБРАТЬЯ ВРАГИ.

Объ употребленіи хора въ трагедіи.

МЕССИНСКАЯ НЕВСТАилиБРАТЬЯ ВРАГИ.

Дйствующія лица:

Читайте также:

Мессинская Нвеста
ИЛИ
БРАТЬЯ ВРАГИ.

МЕССИНСКАЯ НЕВСТА
или
БРАТЬЯ ВРАГИ.