Разбойники, Шиллер Фридрих, Год: 1781

Драматургия
Время на прочтение: 116 минут(ы)
Скачать в PDF

РАЗБОЙНИКИ.

Драма Фридриха Шиллера.

Переводъ С. А. Порцкаго.

No 415.

МОСКВА.
Типографія Вильде, Малая Кисловка, собственный домъ.
1901.

Дозволено цензурою. С.-Петербургъ, 2 марта 1901 г.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА

Максимиліанъ фонъ-Мооръ, владтельный графъ.
Карлъ, Францъ, его сыновья.
Амалія фонъ-Эдельрейхъ.
Шлигельбергъ, Швейцеръ, Гриммъ, Рацманъ, Шуфтерле, Роллеръ, Косинскій, Шварцъ, разгульные молодые люди, потомъ разбойники.
Германъ, побочный сынъ одного дворянина.
Даніель, слуга графа Моора.
Пасторъ Мозеръ.
Патеръ (католическій священникъ).
Шайка разбойниковъ.

Дйствіе происходитъ въ Германіи, въ продолженіе приблизительно двухъ лтъ.

ПЕРВОЕ ДЙСТВІЕ.

Первая сцена.

Франконія. Золъ въ замк Мооровъ. Францъ и старикъ Мооръ.

Францъ. Здоровы ли вы, батюшка? Вы очень блдны.
Старикъ Мооръ. Вполн здоровъ, сынъ мой. Ты хотлъ мн что-то сказать?
Францъ. Пришла почта… Письмо отъ нашего знакомаго изъ Лейпцига.
Старикъ Мооръ. Всти о моемъ сын Карл?
Францъ. Гмъ! Да, о немъ. Но я боюсь… я не знаю… могу ли я… Ваше здоровье… Правда ли, что вы совсмъ хорошо себя чувствуете, батюшка?
Старикъ Мооръ. Какъ рыба въ вод!.. Онъ пишетъ о моемъ сын?.. Что значитъ твое безпокойство? Ты уже во второй разъ спрашиваешь меня о моемъ здоровь.
Францъ. Если вы больны… если вы хотя сколько-нибудь боитесь, что можете захворать, то лучше оставимъ . Я поговорю съ вами въ другой разъ. (Про себя). Это извстіе не для дряхлаго тла.
Старикъ Мооръ. О, Боже, Боже! Что я услышу?
Францъ. Позвольте мн сначала отойти въ сторону, пролить слезу сожалнія о моемъ погибшемъ брат. Мн не слдовало бы совсмъ говорить о немъ, потому что онъ вамъ сынъ, я долженъ былъ бы навсегда скрыть его позоръ, потому что онъ мой братъ. Не моя первая, печальная обязанность — повиноваться вамъ. Поэтому простите меня.
Старикъ Мооръ. О, Карлъ, Карлъ! Если бы ты зналъ, какъ твое поведеніе терзаетъ родительское сердце! Если бы ты зналъ, какъ одно радостное извстіе о теб прибавило бы мн десять лтъ жизни, вернуло бы мн молодость… между тмъ какъ теперь каждое извстіе о теб приближаетъ меня на одинъ лишній шагъ къ могил!
Францъ. Если такъ, батюшка, то прощайте… а то намъ придется сегодня же рвать на себ волосы у вашего гроба.
Старикъ Мооръ. Останься!… Все равно, мн уже не долго жить. Оставь его длать, какъ хочетъ! (Садится). Грхи отцовъ отмщаются на третьемъ и четвертомъ поколніяхъ. Пусть онъ исполнитъ волю неба!
Францъ (вынимаетъ письмо изъ кармана). Вы знаете моего друга. Право, я далъ бы себ отрубить палецъ на правой рук, чтобы имть право назвать его лжецомъ, чернымъ, ядовитымъ клеветникомъ. Соберитесь съ силами! Простите, что я но даю вамъ самому прочесть письмо… Вы не должны слышать всего.
Старикъ Мооръ. Нтъ, все, все! Сынъ мой, ты избавишь меня отъ костылей!

0x01 graphic

Францъ (читаетъ). ‘Лейпцигъ. 1-го мая. Дорогой другъ! Если бы меня не связывало общаніе но скрывать отъ тебя ничего изъ того, что мн удастся узнать о судьб твоего брата,— я никогда но ршился бы сдлаться твоимъ мучителемъ. Изъ многихъ твоихъ писемъ я вижу, какъ подобныя извстія терзаютъ твое братское сердце, мн кажется, что я вижу передъ собой тебя, проливающаго слезы’… да, он текли, текли ручьями по этому липу… ‘Проливающаго слезы о недостойномъ, презрнномъ’… (Старикъ Мооръ закрываетъ себ лицо). Вотъ видите, батюшка! А я читаю вамъ, еще самое снисходительное… ‘Мн кажется, что я вижу передъ собой твоего стараго благочестиваго отца, блднаго, какъ мертвецъ’. Іисусъ-Марія! Вы уже поблднли, прежде чмъ что-нибудь узнали!
Старикъ Мооръ. Дальше, дальше!
Францъ.… ‘блднаго, какъ мертвецъ, падающаго на стулъ и проклинающаго тотъ день, когда его впервые назвали отцомъ. Мн не хотли сказать всего, но и изъ того немногаго, что я знаю, ты узнаешь далеко не все. Твой братъ, кажется, переполнилъ мру своего позора. Надлавъ на сорокъ тысячъ дукатовъ долговъ’,— недурные карманные расходы, батюшка!— ‘обезчестивъ дочь одного здшняго банкира и ранивъ смертельно на поединк ея жениха, достойнаго юношу изъ хорошаго семейства, онъ вчера въ полночь, вмст съ семью своими товарищами, которыхъ онъ же увлекъ въ свою распутную жизнь, бжалъ отъ рукъ правосудія… Батюшка! Ради Бога, что съ вами, батюшка!
Старикъ Мооръ. Довольно! Оставь меня, сынъ мой!
Францъ. Я пощажу васъ… ‘Сдлано распоряженіе объ его задержаніи, оскорбленные громко требуютъ возмездія, голова его оцнена, имя Моора’… Нтъ! Я не хочу, чтобы мои бдныя уста убили моего отца! (Разрываетъ письмо). Не врьте ему, отецъ! Не врьте ни одному слову!
Старикъ Мооръ (горько плача). Мое имя! Мое честное имя!
Францъ (бросается ему въ объятія). Негодный, трижды негодный Карлъ! Не предвидлъ ли я этого тогда еще, когда онъ мальчишкой бгалъ за двками и шлялся по полямъ и горамъ съ уличными мальчишками и всякой сволочью, когда онъ избгалъ вида церкви, словно преступникъ тюрьмы, когда онъ бросалъ первому попавшемуся нищему въ шайку т деньги, которыя выклянчивалъ у васъ, между тмъ какъ мы, сидя дома, назидались благочестивыми молитвами и проповдями? Не предвидлъ ли я этого раньше, видя, что онъ охотне читаетъ приключенія Юлія Цезаря, Александра Великаго и другихъ темныхъ язычниковъ, чмъ исторію благочестиваго Товія? Но говорилъ ли я вамъ сотни разъ, что мальчишка принесетъ намъ всмъ срамъ и горе?.. О, если бы онъ не носилъ имени Мооровъ! Если бы мое сердце не билось такой горячей любовью къ нему! Мн придется еще отвтить передъ Небеснымъ Судіей за эту безбожную любовь, за то, что я не могу заглушить ее въ себ.
Старикъ Мооръ. О, мои надежды! Мои золотые сны!
Францъ. О, да, я это знаю. Вотъ объ этомъ-то я и говорилъ сейчасъ. Вдь вы постоянно твердили, что этотъ пламенный духъ мальчишки, который длаетъ его такимъ впечатлительнымъ ко всему великому и прекрасному, это чистосердечіе, отражающееся въ его глазахъ, эта мягкость чувствъ, заставляющая его съ участіемъ проливать слезы при вид всякаго страданія, эта мужеская храбрость, побуждающая его взбираться на столтніе дубы, перепрыгивать черезъ рвы и заборы, переплывать бурные потоки, это дтское честолюбіе, это ничмъ непобдимое упрямство и вс прочія блестящія добродтели, замчающіяся въ папашиномъ сынк, сдлаютъ изъ него со временемъ врнаго друга, прекраснаго гражданина, героя, великаго., великаго человка… Ну, вотъ теперь вы видите, батюшка! Пламенный духъ развился, выросъ и принесъ великолпные плоды. Посмотрите, какъ это чистосердечіе превратилось въ дерзость, посмотрите, какъ эта мягкость чувствъ выражается теперь въ нжной чувствительности къ публичнымъ женщинамъ, посмотрите, какъ этотъ пламенный духъ въ шесть лтъ истратилъ на нихъ вс свои силы. Посмотрите, какъ эта смлая, предпріимчивая голова задумываетъ и выполняетъ замыслы, передъ которыми блднютъ подвиги знаменитыхъ разбойниковъ. А когда эти великолпные задатки вполн разовьются — пока вдь при его молодости нельзя еще ждать отъ него чего-нибудь вполн законченнаго — тогда, батюшка, вамъ, можетъ-быть, придется еще испытать удовольствіе — видть его во глав отряда, скрывающагося въ лсахъ и облегчающаго усталыхъ путниковъ отъ ихъ ноши, можетъ-быть, вамъ еще удастся прежде, чмъ вы сойдете въ могилу, совершить странствованіе къ его памятнику, который онъ воздвигнетъ себ между небомъ и землей… и, можетъ-быть, — о, батюшка, батюшка!— вамъ еще придется пріискивать себ другое имя, иначе лавочники и уличные мальчишки, видвшіе изображеніе вашего почтеннаго сына на базарной площади въ Лейпциг, будутъ показывать на васъ пальцами
Старикъ Мооръ. И ты, мой Францъ, и ты? О, дти мои! Какъ вы попадаете мн прямо въ сердце!
Францъ. Вы видите, я могу быть и остроумнымъ, но мое остроуміе — жало скорпіона… И вотъ этотъ сухой, будничный, холодный, деревянный Францъ — и какія еще тамъ прозвища ни приходили вамъ въ голову, когда вашъ Карлъ сидлъ у васъ на колняхъ и щипалъ васъ за щеку, и вы сравнивали его со мной — этотъ Францъ когда-нибудь умретъ среди своихъ владній, и сгніетъ и будетъ забытъ, между тмъ какъ слава этой всеобъемлющей головы облетитъ всю землю!.. О! отъ всей души благодаритъ тебя, о Небо, этотъ холодный, сухой, деревянный Францъ за то, что онъ не таковъ, какъ этотъ!
Старикъ Мооръ. Прости меня, мое дитя! Не сердись на отца, обманувшагося въ своихъ надеждахъ. Богъ, посылающій мн слезы черезъ Карла, высушитъ ихъ твоей рукой, мой Францъ.
Францъ. Да, батюшка, онъ осушитъ ихъ. Вашъ Францъ посвятитъ всю свою жизнь на то, чтобы продлить вашу. Ваша жизнь будетъ мн первымъ указаніемъ того, что я долженъ длать, она будетъ для меня зеркаломъ, въ которое я буду наблюдать все. Ни одна обязанность не покажется мн настолько священной, чтобы я но согласился нарушить ее. если дло будетъ итти о вашей драгоцнной жизни. Врите ли вы мн, батюшка?
Старикъ Мооръ. У тебя есть еще обязанности къ теб самому, сынъ мой… Богъ да благословитъ тебя за то, чмъ ты былъ и будешь для меня!
Францъ. Теперь скажите мн вотъ что: если бы вы не были вынуждены называть его своимъ сыномъ, вдь вы могли бы тогда быть счастливы?
Старикъ Мооръ. О, замолчи, замолчи! Когда бабушка принесла его мн, я поднялъ его къ небу и воскликнулъ: не счастливый ли я человкъ!
Францъ. Вы говорили такъ тогда. Но оправдались ли ваша слова? Вы завидуете теперь худшему изъ вашихъ крестьянъ въ томъ, что онъ не отецъ этого, — ваше горе будетъ длиться, пока у васъ будетъ этотъ сынъ. Это горе будетъ расти вмст съ Карломъ. Это горе сгубить вашу жизнь.
Старикъ Мооръ. Ахъ! Оно сдлало меня старикомъ.
Францъ. Ну, итакъ… если бы вы отреклись отъ этого сына?
Старикъ Мооръ (испуганно). Францъ! Францъ! Что говоришь ты?
Францъ. Разв не эта любовь къ нему длаетъ васъ несчастнымъ? Безъ этой любви онъ не существуетъ для васъ. Если не будетъ этой преступной, проклятой любви,— онъ умеръ для васъ, онъ какъ бы никогда и но рождался. Не плоть и кровь, а чувство длаетъ изъ насъ отцовъ и сыновей. Перестаньте его любить, и этотъ выродокъ уже боле не сынъ вашъ, хотя бы онъ и былъ сдланъ изъ вашей плоти. До сихъ поръ онъ былъ зницей вашего ока, но если око твое соблазняетъ тебя, говоритъ писаніе, вырви и брось его. Лучше пойти съ однимъ глазомъ на небо, чмъ съ двумя въ адъ. Лучше предстать бездтному на небо, чмъ обоимъ, и отцу и сыну, отправиться въ адъ. Такъ говоритъ Господь.
Старикъ Мооръ. Ты хочешь, чтобы я проклялъ моего сына?
Францъ. Нтъ, нтъ, но то Вамъ не придется проклинать своего сына. Скажите: кого вы называете своимъ сыномъ? Только ли того, кому выдали жизнь, хотя бы онъ прилагалъ теперь вс старанія къ тому, чтобы сократить вашу жизнь?
Старикъ Мооръ. О, это слишкомъ правда! Это судъ надо мной. Господь возложилъ этотъ судъ на него.
Францъ. Посмотрите, какое сыновнее отношеніе къ вамъ выказываетъ вашъ любимецъ. Онъ убиваетъ васъ, пользуясь для этого вашей же отеческой любовью, онъ уязвляетъ ваше родительское сердце, чтобы прикончить васъ. Если васъ не будетъ боле на свт, онъ сдлается владльцемъ вашихъ имній, господиномъ своихъ желаній. Поставьте себя на его мсто. Какъ часто должно приходить ему въ голову желаніе, чтобы его отецъ и братъ, которые такъ безжалостно стоятъ на дорог къ его излишествамъ, были бы уже въ могил! Что же — разв это любовь за любовь? Разв это сыновняя благодарность за отеческую кротость, когда онъ ради минутной прихоти приноситъ въ жертву десять лтъ вашей жизни, когда онъ въ одинъ сластолюбивый мигъ ставитъ на карту славу своихъ предковъ, славу, которая оставалась незапятнанной въ теченіе семи столтій? И этого человка вы называете своимъ сыномъ? Отвчайте: назовете ли вы такого человка сыномъ?
Старикъ Мооръ. Жестокій сынъ, но все же мой сынъ, все же мой сынъ!
Францъ. Молйшій, драгоцнный сынъ, который жаждетъ отдлаться отъ своего отца! О, если бы вы могли понять это! Если бы съ вашихъ глазъ спали покровы! Но вы своимъ потворствомъ только укрпляете его въ его распутств, вашей помощью какъ бы оправдываете его. Да, вы отведете проклятье отъ его головы. На васъ, на васъ, батюшка, падетъ осужденіе!
Старикъ Мооръ. Справедливо! Справедливо! Я, я во всемъ виноватъ!
Францъ. Сколькихъ людей, пресытившихся распутствомъ, исправляли страданія! И не являются ли тлесные недуги, которые слдуютъ за каждой невоздержностью, указаніемъ Божьей воли? Неужели же человкъ своей жестокой нжностью извратитъ эту волю? Неужели отецъ сгубить навки ввренный ему залогъ?.. Подумайте, батюшка: если бы вы предоставили его на время его несчастіямъ, не измнится ли онъ тогда, не исправится ли? Если же онъ и въ великой школ страданій останется негодяемъ, тогда… горе отцу, который своей слабостью разрушаетъ опродленія высшей мудрости!.. Итакъ, батюшка?
Старикъ Мооръ. Я напишу ему, что отвращаю отъ ‘его свою руку.
Францъ. И вы поступите справедливо и разумно.
Старикъ Мооръ. Чтобы онъ но показывался никогда ко мн на глаза.
Францъ. Это окажетъ цлобноо вліяніе на него.
Старикъ Мооръ (нжно). Пока онъ не перемнится.
Францъ. Хорошоі Хорошо!.. Но если онъ явится къ вамъ, надвъ на себя личину лицемрія, и вымолить себ у васъ прощеніе, а на другой день опять уйдетъ туда и будетъ издваться надъ вашей слабостью въ объятіяхъ непотребныхъ женщинъ?.. Нтъ, батюшка! Онъ самъ вернется къ вамъ, когда его совсть будетъ чиста.
Старикъ Мооръ. Я сейчасъ же напишу ему это.
Францъ. Подождите! Еще два слова, батюшка! Я боюсь, что чувство негодованія заставитъ васъ употребить слишкомъ жесткія слова, которыя разобьютъ ему сердце… А потомъ, не думаете ли вы, что онъ увидитъ признакъ прощенія въ томъ, что вы удостоиваете его собственноручнымъ письмомъ. Не лучше ли будетъ, если вы предоставите написать мн?
Старикъ Мооръ. Напиши, сынъ мой. Ахъ! Это все-таки разбило бы мн сердце! Напиши ему…
Францъ (быстро). Вы остаетесь при томъ же ршеніи?
Старикъ Мооръ. Напиши ему, что тысячи безсонныхъ ночей, тысячи кровавыхъ слезъ… Но не доводи моего сына до отчаянья!
Францъ. Но ляжете ли вы въ постель, батюшка? Это слишкомъ на васъ подйствовало.
Старикъ Мооръ. Напиши ему, что родительское сердце… Повторяю теб, не доводи моего сына до отчаянья! (Уходить печальный).
Францъ (смотритъ со смхомъ ему вслдъ). Утшься, старикъ! Ты никогда больше но прижмешь его къ своему сердцу, путь къ твоему сердцу прегражденъ для него, какъ для ада путь къ небу… Онъ былъ вырванъ изъ твоихъ объятій прежде, чмъ ты узналъ, что можешь когда-нибудь захотть этого… Жалкимъ игрокомъ былъ бы я, если бы не сумлъ оторвать сына отъ отцовскаго сердца, будь онъ прикованъ къ нему хотя желзными узами… Я обвелъ тебя заколдованнымъ кругомъ проклятій, черезъ который онъ не перейдетъ… Въ добрый часъ, Францъ! Нтъ больше любимца — лсъ проясняется… Надо эти бумажки совсмъ уничтожить, а то кто-нибудь, пожалуй, еще узнаетъ мою руку! (Собираетъ съ полу кусочки разорваннаго письма). Горе унесетъ скоро и старика въ могилу, а изъ ея сердца я вырву этого Карла, хотя бы это стоило ей половины жизни!..
Я имю полное право сердиться на природу и, клянусь честью, я воспользуюсь своимъ правомъ!.. Почему я не первымъ вылзъ изъ материнскаго чрева? Почему не я одинъ только? Почему природа надлила меня этимъ безобразіемъ? Почему именно меня? Почему именно мн дала она этотъ калмыцкій носъ, эту арапскую харю, эти готентотскіе глаза? Право, мн кажется, она собрала отъ всхъ человческихъ породъ въ одну кучу самое отвратительное и изъ этой смси слпила меня! Чортъ возьми! Кто далъ природ право лишать меня того, что она дала другому? Разв можетъ кто-нибудь услужить ей чмъ-нибудь прежде, чмъ онъ самъ появится на свтъ? Или другой чмъ-нибудь оскорбить ее прежде, чмъ возникнетъ самъ? Почему же она поступаетъ такъ пристрастно?
Нтъ! Нтъ! я несправедливъ къ природ. Разв не надлила она насъ изобртательнымъ умомъ, не посадила насъ всхъ голыми и безпомощными на берегъ великаго житейскаго моря: плыви, кто можетъ плыть, а кто неловокъ, или ко дну! Она не дала ма ничего на дорогу, чмъ я хочу себя сдлать — это уже мое дло. Каждый иметъ одинаковыя права на большое и малое: притязаніе разбивается о притязаніе, стремленіе о стремленіе, сила о силу. Право на сторон того, кто сильне, и предлы нашей силы — вотъ наши законы!
Правда, люди придумали себ различныя обязательства, чтобы легче было возбуждать общество къ дятельности. Честное имя-поистин, пнная монета, съ помощью которой отлично можно барышничать тому., кто уметъ толково ее расходовать! Совсть — о, да, конечно! отличное пугало, чтобы отгонять воробьевъ отъ вишенъ!
Поистин, все это очень похвальныя учрежденія, очень пригодныя къ тому, чтобы внушать дуракамъ уваженіе и держать народъ въ узд для того, чтобы умнымъ людямъ тмъ свободне жилось на свт. Право, презабавныя учрежденія! Они мн представляются въ род тхъ изгородей, которыми мои крестьяне такъ хитро огораживаютъ свои поля, чтобы не проскочилъ туда., Боже упаси, какой-нибудь заяцъ!.. Да, заяцъ! Но господинъ помщикъ пришпориваетъ своего коня и преспокойно себ скачетъ по засянному полю.
Бдный заяцъ! Конечно, печальна судьба того, кому приходится быть зайцемъ въ этомъ мір. Но господину помщику нужны вдь и зайцы!
Итакъ, смло впередъ! Кто ничего но боится, тотъ не мене силенъ, чмъ тотъ, кого вс боятся. Я много слышалъ всякихъ розсказней о такъ называемой родственной любви… Отъ этихъ розсказней у порядочнаго человка голова можетъ пойти кругомъ. Это твой братъ — другими словами, онъ испеченъ въ той же печи, гд и ты,— а потому онъ долженъ быть теб священенъ! Замтьте это странное, забавное разсужденіе: изъ тлесной близости выводить согласіе душъ, изъ одного и того же мста рожденія одни и т же ощущенія, изъ одинаковой пищи одинаковыя наклонности… Затмъ, дале. Это твой отецъ-онъ далъ теб жизнь, ты плоть и кровь его, а потому онъ долженъ быть теб священенъ! Опять то же хитрое разсужденіе! А позвольте васъ спросить, почему онъ меня сдлалъ? Вдь не изъ любви же ко мн, къ моему ‘я’, которое еще только современенъ должно было появиться на свтъ? Или онъ зналъ меня прежде, чмъ меня сдлалъ? Или онъ думалъ именно обо мн, желалъ именно меня, когда меня длалъ? Или я долженъ быть благодарнымъ ему за то, что я родился мужчиной? Конечно, нтъ, какъ все равно я но могъ бы жаловаться на него, если бы онъ произвелъ меня на свтъ женщиной. Могу ли я признавать ту любовь, которая не основывается на уваженіи къ моей личности? Гд же тугъ что-нибудь священное? Или, можетъ-быть, въ самомъ дйствіи, которое произвело меня? Какъ будто это что-нибудь большое, чмъ скотскій поступокъ для удовлетворенія скотскихъ желаній! Или, можетъ-быть, священное заключается въ послдствіяхъ этого дйствія? Но эти послдствія не что иное, какъ желзная необходимость, отъ которой мы охотно бы отказались, если бы она не должна была совершиться насчетъ нашей плоти и крови. Или я долженъ его хвалить за то, что онъ меня любитъ? Но это только тщеславіе съ его стороны, обычный грхъ всхъ художниковъ, которые кичатся своимъ произведеніемъ, какъ бы ни было оно безобразно… Посмотрите же, на что сводятся вс эти чары, которыя вы окутываете священнымъ туманомъ для того, чтобы пользоваться нашей трусостью. И вы думаете, что я, какъ мальчикъ, позволю одурачить себя ими?
Итакъ, смлй за дло! Я вырву съ корнемъ вокругъ себя все, что мшаетъ мн быть господиномъ. Я хочу быть господиномъ и добьюсь силой того, на что у меня не хватаетъ любезности. (Уходитъ).

Вторая сцена.

Корчма на саксонской границ. Карлъ Мооръ читаетъ, углубившись въ книгу. Шпигельбергъ пьетъ, сидя за столомъ.

Карлъ Мооръ (откладываетъ въ сторону книгу). Меня просто тошнить начинаетъ отъ нашего чернильнаго вка, когда я почитаю у Плутарха о жизни великихъ людей.
Шпигельбергъ (подставляетъ ему стаканъ и пьетъ самъ). Читай-ка лучше Іосифа Прекраснаго!
Мооръ. Нечего сказать, прекрасная награда за пролитый вами на поляхъ сраженій потъ, что ваши имена живутъ теперь въ школахъ и школьники таскаютъ васъ въ своихъ сумкахъ! Цнное вознагражденіе за вашу растраченную кровь, что лавочникъ завернетъ въ васъ свои пряники, или, если ужъ вамъ особенно посчастливится, какой-нибудь французскій драматургъ поставитъ васъ на ходули и выведетъ на сцену! Ха-ха-ха!
Шпигельбергъ. Читай, братецъ, Іосифа, прошу тебя.
Мооръ. Противный, разслабленный вкъ, годный только на то, чтобы пережевывать подвиги прошлыхъ вковъ, уродовать героевъ древности своими толкованіями или коверкать ихъ въ своихъ трагедіяхъ! Сила ихъ чреслъ изсякла, и теперь размноженію человчества должны помогать пивныя дрожжи.
Шпигельбергъ. Чай, братецъ, чай!
Мооръ. И вотъ они — ныншніе люди! Они стсняютъ здоровую природу своими нелпыми правилами, лижутъ ноги у лакея, чтобы онъ замолвилъ за нихъ словечко у его сіятельства, и притсняютъ бдняка, котораго не боятся, боготворятъ другъ друга за праздничные обды и готовы отравить одинъ другого изъ-за какой-нибудь перины, которую у нихъ перебили на торгахъ, проклинаютъ саддукея за то, что онъ недостаточно усердно ходить въ церковь, а сами высчитываютъ у алтаря свои жидовскіе проценты и не сводятъ глазъ съ священника, чтобы посмотрть, какъ завитъ его парикъ, падаютъ въ обморокъ при вид зарзаннаго гуся и хлопаютъ въ ладоши отъ радости, когда разоряется ихъ соперникъ!.. Какъ горячо жалъ я имъ руки… ‘только одинъ день еще’… и все напрасно!.. ‘Въ яму собаку!’… Просьбы! Клятвы! Слезы! (топаетъ ногой). Адъ и черти!
Шпигельбергъ. И все изъ-за какихъ-нибудь нсколькихъ тысячъ жалкихъ дукатовъ!
Мооръ. Нтъ! Я не могу больше думать объ этомъ!.. Неужели мн сковать свою волю законами? Законъ превращаетъ орлиный полетъ въ ползанье улитки. Законъ не создалъ еще ни одного великаго человка, между тмъ какъ свобода творитъ богатырей. Законы заключены въ утроб тирана, они угождаютъ прихотямъ его желудка, подлаживаются подъ его настроенія… О, если бы духъ Германа {Германъ — вождь древнихъ германцевъ, разбившій римлянъ отстоявшій этой побдой свободу германцевъ.} былъ еще живъ!.. Дай мн войско такихъ молодцовъ, какъ я, и Германія сдлается республикой {Республика — государство, которое управляется не государемъ, а выборными людьми изъ народа. Римъ и Спарта — дв могущественныя республики въ древности. Перев.}, въ сравненіи съ которой Римъ и Спарта показались бы женскими монастырями! (Бросаетъ шпагу на столъ и встаетъ).
Шпигельбергъ (вскакиваетъ). Отлично! Великолпно! Ты попалъ въ самую точку. Я теб шепну кое-что на ухо, Мооръ, что я уже давно ношу въ голов… ты самый подходящій человкъ для этого… Пей, братецъ, пой!… Какъ ты думаешь: что если бы намъ сдлаться жидами и возстановить іудейское царство?
Мооръ (хохочетъ). Понимаю… понимаю… ты хочешь ввести въ моду обрзаніе, потому что обрзанъ самъ?
Шпигельбергъ. Нтъ, въ самомъ дл, разв это не ловкій и смлый замыселъ? Мы разсылаемъ во вс концы свта манифестъ и приглашаемъ въ Палестину всхъ, кто но стъ свинины. Тамъ я привожу убдительныя доказательства, что Иродъ Четвертовластникъ былъ моимъ предкомъ, и прочее, и прочее… Важная, братецъ, будетъ для насъ побда, когда они увидятъ, что могутъ возобновить свой Іерусалимъ и зажить припваючи. А тамъ куй желзо, пока горячо: выгонимъ турокъ изъ Азіи, нарубимъ ливанскихъ кедровъ, настроимъ кораблей, обложимъ податями народъ. Между тмъ…
Мооръ (беретъ его, смясь за руку). Товарищъ! довольно этихъ дурачествъ!
Шпигельбергъ (съ удивленіемъ). Не хочешь ли ты изобразить изъ себя блуднаго сына? Такой молодецъ, какъ ты, который своей шпагой больше написалъ на лицахъ, чмъ три писца напишутъ въ годъ въ приказной книг! Но разсказать ли теб снова исторію съ собачьимъ трупомъ? Право, мн остается только одно — возстановить въ твоей памяти твой собственный образъ, чтобы оживить твою кровь, если ничто ужо больше не воодушевляетъ тебя. Помнишь, какъ господа чиновники велли перебить твоей собаки ногу, а ты въ отместку за это предписалъ всему городу постъ? Вс влились на твое предписаніе. А ты но промахъ — скупилъ все мясо во всемъ Лейпциг, такъ что черезъ восемь часовъ во всемъ округ нельзя было найти ни косточки, и рыба начала подниматься въ цн. Чиновничество и горожане грозили отмстить намъ. Но мы, молодежь, въ числ тысячи семисотъ человкъ, выступили впередъ, и ты во глав насъ, а за нами мясники, портные, лавочники, трактирщики, цырульники и вс цехи. Мы поклялись опустошить весь городъ, если тронутъ хотя одинъ волосокъ на голов у кого-нибудь изъ насъ. И они остались съ носомъ. Тогда ты созвалъ докторовъ и предложилъ три дуката тому, кто пропишетъ рецептъ собак. Мы боялись, что господа доктора оскорбятся и откажутся прописать лкарство, и сговорились уже принудить ихъ къ тому силой. Но это оказалось излишнимъ: господа доктора передрались между собою изъ-за трехъ дукатовъ и даже сбавили цну. Въ одинъ часъ было написано двнадцать рецептовъ, и бдное животное вскор же околло.
Мооръ. Мерзавцы!
Шпигельбергъ. Мы устроили ему роскошныя похороны. Надъ тломъ собаки было прочитано множество надгробныхъ стихотвореній, а затмъ ночью мы, въ числ тысячи человкъ, выступили съ фонарями въ одной рук и шпагами въ другой, и такъ прошли черезъ весь городъ съ шумомъ и колокольнымъ звономъ, и наконецъ похоронили собаку. Посл того былъ устроенъ пиръ, который длился до утра. Затмъ ты поблагодарилъ почтенныхъ господъ за сердечное участіе и веллъ продавать мясо за полцны. Чортъ возьми! Тогда мы относились къ теб съ такимъ уваженіемъ, словно гарнизонъ завоеванной крпости.
Мооръ. И теб не стыдно хвалиться этимъ? У тебя нтъ настолько совсти, чтобы устыдиться этихъ безобразій?
Шпигельбергъ. Ну, вотъ еще! Ты, видно, боле не Мооръ. Помнишь, какъ ты тысячи разъ, съ бутылкой въ рук, посмивался надъ своимъ старымъ скрягой и говорилъ: пусть онъ тамъ собираетъ и копитъ деньги, а я буду за это пить въ свое удовольствіе… Помнишь еще это? А? Помнишь? Ахъ ты, безсовстный, жалкій хвастунъ! Тогда ты говорилъ какъ мужчина, по-дворянски, а теперь…
Мооръ. Будь проклятъ ты, что напомнилъ мн объ этомъ! Будь проклятъ и я за эти слова! Всему виною были тогда винные пары — сердце мое но принимало участія въ томъ, что несъ мой языкъ.
Шпигельбергь (качаетъ головой). Нтъ! Нтъ! Это невозможно! Не можетъ быть, братецъ, чтобы ты говорилъ теперь серьезно. Скажи, братъ, не нужда ли настроила такъ тебя? Слушай, я разскажу теб одинъ случай изъ моего дтства. Около нашего дома былъ широкій ровъ, и мы, мальчишки, часто, бывало, бились о закладъ, кто перепрыгнетъ черезъ него. Но вс старанія наши были напрасны. Прыгъ! и ты уже лежишь на дн, а кругомъ вс хохочутъ и свистятъ, и забрасываютъ тебя снжками. Недалеко отъ нашего дома была также ідпвая собака одного охотника — презлая бестія! Моимъ любимымъ удовольствіемъ было дразнить ее, какъ только я могъ, и я, бывало, помиралъ со смху, когда эта стерва уставится свирпо на меня и, вотъ кажется, готова разорвать меня, если бы только могла. И что же случилось? Разъ какъ-то я опять дразнилъ ее и запустилъ въ нее камнемъ такъ сильно, что она въ ярости сорвалась съ цпи и на меня, а я прочь отъ нея и помчался какъ втеръ… Вдругъ — чортъ возьми!— передо мной проклятый ровъ… Что длать? Разсвирпвшая собака мчится за мной по пятамъ — итакъ, но долго думая, я разбжался и… былъ на той сторон. Этому прыжку я обязанъ жизнью, потому что иначе бестія разорвала бы меня въ клочки.
Мооръ. Ну, и что же изъ этого слдуетъ?
Шпигельбергъ. А то, что силы растутъ въ нужд. Поэтому я никогда не падаю духомъ, какъ бы туго ни приходилось мн. Мужество растетъ вмст съ опасностью, сила увеличивается отъ стсненія. Должно быть судьба готовить изъ меня великаго человка, если ставитъ мн на пути столько препятствій.
Мооръ (сердито). Я не знаю, на что еще могло бы понадобиться наше мужество и на что его у насъ не хватало?
Шпигельбергь. Да?.. Значить, ты хочешь, чтобы у тебя вывтрились вс твои способности? Хочешь зарыть свой талантъ? Но думаешь ли ты, что твои лейпцигскія похожденія представляютъ собою предлъ человческой изобртательности? Попробуй-ка сначала попасть въ настоящій свтъ, въ Парижъ или Лондонъ! Тамъ, брать, можешь получить пощечину, если назовешь кого-нибудь честнымъ человкомъ. Только тамъ и можетъ разойтись, душа, гд можно вести дло на широкую ногу. Ты, братецъ, тамъ ротъ разинешь отъ удивленія! А какъ тамъ поддлываютъ подписи, подмниваютъ карты, взламываютъ замки и вытряхиваютъ содержимое шкатулокъ,— всему этому тебя еще научитъ Шпигельбергь! Я бы на первой попавшейся вислиц повсилъ того мерзавца, который голодаетъ изъ-за своей честности!
Мооръ (разсянно). Какъ? Ты пошелъ еще дальше этого?
Шпигельбергъ. Ты, кажется, но вришь мн? Подожди, дай мн только разойтись! Ты увидишь чудеса. У тебя мозги въ голов перевернутся, когда моя изобртательность разршится отъ бремени. (Встаетъ возбужденный). Какъ все проясняется вокругъ меня! Исполинскіе замыслы зарождаются въ моей творческой голов! Проклятая сонливость (ударяетъ себя по голов), которая до сихъ поръ связывала мои силы, задерживала мои замыслы! Я пробуждаюсь, я чувствую теперь, кто я, кмъ я долженъ быть!
Мооръ. Ты — дуракъ. Это винные пары шумятъ въ твоей голов.
Шпигельбергъ (съ жаромъ). Шнигельбергъ! будетъ раздаваться повсюду. Шпигельбергъ, ты просто колдунъ! Какъ жаль, что ты но сдлался генераломъ, Шпигельбергъ! скажетъ король: ты выгналъ бы австрійцевъ въ мышиную норку. Это непростительно, что этотъ человкъ не занялся медициной, заговорятъ вс доктора: онъ наврно изобрлъ бы новыя лкарства. Ахъ! отчего онъ но изучалъ право! станутъ вздыхать министры: онъ сумлъ бы изъ камней добыть денегъ. И ‘Шпигельбергъ’ будетъ раздаваться на восток и запад! И въ то время, какъ вы, бабы, кроты, будете пресмыкаться въ грязи, Шпигельбергъ на распростертыхъ крыльяхъ возлетитъ въ храмъ славы.
Мооръ. Счастливаго пути! Восходи по позорнымъ столбамъ на вершину славы. Меня влекутъ къ себ иныя, благородныя удовольствія въ тни отцовскихъ лсовъ, въ объятіяхъ моей Амаліи. Я еще на прошлой недл написалъ отцу о прощеніи, не скрылъ отъ него ни малйшаго обстоятельства, а чистосердечіе можетъ разсчитывать на состраданіе и прощеніе. Простимся другъ съ другомъ, Морицъ. Мы видимся съ тобою сегодня въ послдній разъ. Почта пришла уже. Прощеніе моего отца уже въ стнахъ этого города.

Входятъ Швейцоръ. Гриммъ, Роллеръ, Шуфтерли и Рацманъ.

Роллеръ. Вы знаете, что насъ разыскиваютъ?
Гриммъ. Что каждую минуту насъ могутъ арестовать?
Мооръ. Меня это не удивляетъ. Пусть будетъ что будетъ! Но видли ли вы Шварца? Онъ не говорилъ вамъ ничего о письм для меня?
Роллеръ. Онъ давно уже ищетъ тебя. Я кой о чемъ, догадываюсь.
Мооръ. Гд онъ? Гд? Гд? (Хочетъ итти).
Роллеръ. Останься здсь. Мы его направили сюда. Ты дрожишь?
Мооръ. Нтъ, я не дрожу. И зачмъ мн дрожать? Товарищи, это письмо… Радуйтесь со мной! Я счастливйшій человкъ на земл, зачмъ же мн дрожать?

Входитъ Шварцъ.

Мооръ (бросается ему навстрчу). Братъ! Братъ. Письмо! Письмо!
Шварцъ (отдаетъ Моору письмо, которое тотъ порывисто вскрываетъ). Что съ тобою? Ты поблднлъ какъ стна?
Мооръ. Рука моего брата!
Шварцъ. А что это съ Шпигельбергомъ?
Гриммъ. Малый, должно-быть, сошелъ съ ума. У него, кажется, пляска святого Витта {Пляской святого Витта называется особая болзнь, при которой больной длаетъ движенія головой и туловищемъ помимо, своего желанія. Перев.}.
Шуфтерле. У него, видно, умъ за разумъ зашелъ. Мн кажется, онъ сочиняетъ стихи.
Рацманъ. Шпигельбергъ! Эй, Шпигельбергъ!.. Бестія ничего не слышитъ.
Гриммъ (трясетъ его). Пріятель! Ты спишь?
Шпигельбергъ (который все время длалъ въ углу комнаты какія-то странныя движенія, вскрикиваетъ дико: ‘кошелекъ или жизнь’, и схватываетъ Швейцера за горло, который спокойно отбрасываетъ его къ стн. Мооръ роняетъ письмо на полъ и убгаетъ. Вс въ изумленіи).
Роллеръ (вслдъ ему). Мооръ! Куда ты, Мооръ? Что ты задумалъ?
Гриммъ. Что съ нимъ? Онъ блденъ какъ мертвецъ!
Швейцеръ. Славныя новости, должно-быть, здсь! /Посмотримъ-ка!
Роллеръ (поднимаетъ письмо съ полу и читаетъ). ‘Несчастный братъ!’ — веселое начало!— ‘Я могу только коротко извстить тебя о томъ, что твои надежды напрасны. Отецъ велитъ сказать теб: можешь итти туда, куда ведутъ тебя твои позорные поступки. Онъ говоритъ еще, чтобы ты оставилъ всякую надежду вымолить себ когда-нибудь прошеніе у его ногъ, если ты не хочешь просидть на хлб и вод въ подвалахъ его замка до тхъ поръ, пока твои волосы не вырастутъ съ орлиныя перья, а твои ногти съ птичьи когти. Это его подлинныя слова. Онъ приказываетъ мн закончить письмо. Прощай навсегда! Сожалю о теб.

Францъ фонъ-Мооръ’.

Швейцеръ. Ишь какой сладенькій братецъ! Должно быть, этотъ Францъ ужасная каналья.
Шпигельбергъ (тихонько подкрадываясь). Рчь идетъ о хлб и вод? Нечего сказать, прекрасная жизнь! Я придумалъ для васъ кое-что другое. Не говорилъ ли я вамъ, что въ конц концовъ мн придется за всхъ васъ думать?
Швейцеръ. Что тамъ несетъ этотъ дурень? Оселъ хочетъ думать за всхъ насъ?
Шпигельбергъ. Зайцы, калки, хромыя собаки вы, если у васъ нтъ мужества отважиться на что-нибудь великое!
Роллеръ. Да, пожалуй, ты правъ… Но избавитъ ли насъ отъ этого проклятаго положенія то, что ты придумалъ? Избавитъ ли?
Шпигельбергъ (съ гордой усмшкой). Жалкій простофиля! Избавить ли отъ этого положенія? Ха-ха-ха? Избавитъ отъ этого положенія? На большее-то твои куриные мозги, видно, не смютъ и разсчитывать! Шпигельбергъ былъ бы подлецомъ, если бы надялся только на это! Героями, говорю я, сдлаю я васъ, господами, князьями, богами!
Рацманъ. На первый разъ это даже слишкомъ много! Но, можетъ-быть, это какая-нибудь головоломная работа, на которой по меньшей мр потеряешь голову?
Шпигельбергъ. Она потребуетъ отъ васъ только мужества, потому что, что касается соображенія, я беру его всецло на себя. Мужества, говорю я, Швейцеръ! Мужества, Роллеръ, Гриммъ, Рацманъ, Шуфтерле! Мужества!
Швейцеръ. Мужества? Если дло только въ немъ — у меня хватитъ мужества на то, чтобы пройти босикомъ черезъ адъ.
Шуфтерле. А у меня на то, чтобы подъ самой вислицей поспорить съ чортомъ изъ-за трупа висльника.
Шпигельбергъ. Вотъ это мн нравится!.. Итакъ (становится среди нихъ и говоритъ таинственно), если въ вашихъ жилахъ осталась хоть одна капля крови германскихъ героевъ — за мной! Поселимся въ Богемскихъ лсахъ, соберемъ тамъ шайку разбойниковъ и… что вы такъ уставились на меня? Или ваше мужество уже испарилось?
Роллеръ. Положимъ, ты но первый мошенникъ, который забывалъ о вислиц… однако… намъ, дйствительно, не остается другого выбора.
Шпигельбергъ. Другого выбора? Что? У васъ нтъ никакого выбора! Не хотите ли вы попасть въ долговую тюрьму и просидть тамъ вплоть до дня страшнаго суда? Не хотите ли лопатой и молотомъ зарабатывать себ кусокъ черстваго хлба? Или вымаливать себ жалкую милостыню, распвая подъ окнами горожанъ вирши? Или, можетъ-быть, вы хотите поступить въ солдаты, хотя еще вопросъ, возьмутъ ли васъ, и заслужить себ прощеніе грховъ, угождая капризамъ самодура-капрала? Или маршировать подъ звуки барабана? Или таскать на каторг за собой цлую кузницу желза? Вотъ какой выборъ остался вамъ! Вотъ вамъ все, изъ чего вы можете выбирать!
Роллеръ. Шпигельбергъ не совсмъ не правъ. Я тоже составилъ себ кой-какой планъ, но онъ, пожалуй, совпадаетъ съ твоимъ. Я подумалъ: что если бы намъ приссть и состряпать какой-нибудь календарь, или хрестоматію, или что-нибудь въ этомъ род, или начать строчить въ газетахъ по нскольку грошей за строку? Это теперь въ мод.
Шуфтерле. Чортъ возьми! Вы почти отгадали мои мысли. Я тоже думалъ про себя: что если бы мн сдлаться проповдникомъ и открыть у себя еженедльныя проповди!
Гриммъ. Отлично! А если это не пойдетъ, сдлаться атеистами {Атеистъ — человкъ, не врующій въ Бога. Перев.}! Мы могли бы разбить впухъ и впрахъ четырехъ евангелистовъ и добиться, чтобы нашу книгу сожгли рукой палача, тогда она быстро разошлась бы.
Рацманъ. Или отправиться въ походъ на французовъ…
Швейцеръ (подаетъ Шпигельбергу руку). Морицъ, ты великій человкъ!
Шварцъ. Нечего сказать, великолпные планы! Почетныя занятія! Какъ, однако, великія души сочувствуютъ другъ другу! Не достаетъ еще, чтобы мы сдлались бабами и сводницами или стали выводить нашихъ двушекъ на базарь!
Шпигельбергъ. Ладно! Толкуй! А что мшаетъ вамъ соединить въ одномъ лицъ все? Мой планъ во всякомъ случа врне, чмъ вс другіе, выведетъ васъ въ люди, а въ придачу вамъ еще достанутся слава и безсмертіе. Видите, бдняги, въ чемъ дло: надо вдь подумать и о будущемъ, о сладкомъ предвкушеніи безсмертія…
Роллеръ. Во глав списка честныхъ людей? Не правда ли? Ты становишься очень краснорчивъ, Шпигельбергъ, когда дло идетъ о томъ, чтобы изъ честнаго человка сдлать мошенника… Однако, куда же двался Мооръ?
Шпигельбергъ. Честнаго, говоришь ты? Ты думаешь, что посл того ты станешь мене честенъ, чмъ теперь? Что ты называешь быть честнымъ? Освобождать скрягъ-богачей отъ трети ихъ заботъ, которыя только лишаютъ ихъ спокойнаго сна, пускать въ оборотъ лежачія деньги, возстановлять равновсіе имуществъ,— однимъ словомъ, вернуть на землю золотой вкъ, помогать Господу Богу избавляться отъ лишнихъ нахлбниковъ, избавлять Его отъ необходимости посылать войны, чуму и докторовъ, сохранять Ему драгоцнное время — вотъ что я называю быть честнымъ, быть достойнымъ орудіемъ въ рукахъ Провиднія… и при этомъ имть еще пріятное сознаніе, что каждый кусокъ, который ты шь, доставленъ теб твоей хитростью, твоимъ львинымъ мужествомъ, твоими безсонными ночами… Сознавать, что къ теб относятся съ почтеніемъ сильные и слабые…
Роллеръ. И наконецъ живымъ взлетть къ небу и, несмотря на бури и втры, качаться въ воздух подъ солнцемъ, луной и звздами, тамъ, гд птицы, привлеченныя тобой, будутъ пть теб псни, и ангелы съ хвостиками соберутся на свое священное собраніе? Не правда ли? И въ то время, какъ государи и вс предержащія власти будутъ пожираться червями, имть честь принимать у себя въ гостяхъ царственныхъ орловъ!.. Морицъ, Морицъ! Берегись! Берегись трехногаго ввря!
Шпигельбергъ. И это-то пугаетъ тебя, заячья душа! Точно не сгнивалъ никогда раньше на живодерн ни одинъ міровой геній {Геній — человкъ, выдляющійся необыкновенными способностями, какъ ученый, писатель, государственный дятель, и такъ дале. Перев.}, который могъ бы перестроить весь міръ? И точно не говорятъ о такихъ людяхъ въ теченіе сотенъ, тысячъ лтъ, тогда какъ многіе короли и князья были бы совсмъ пропущены въ исторіи, если бы историки не боялись пробла въ ихъ родословной, или если бы книги ихъ не выигрывали отъ этого нсколько лишнихъ страницъ, за которыя издатели платятъ имъ наличными деньгами?.. И если какой-нибудь странникъ увидитъ тебя, качающагося въ воздух, онъ пробормочетъ себ въ бороду: ‘И голова же, должно-быть, была у этого человка’, и вздохнетъ о тяжелыхъ временахъ.
Швейцеръ (ударяетъ его по плечу). Великолпно, Шпигельбергъ! Великолпно? Что же, чортъ васъ возьми, стоите вы тутъ и медлите?
Шварцъ. И что бы насъ ни ждало за это — не все ли равно? Разв нельзя имть при себ на всякій случай какой-нибудь порошокъ, который живо и безъ всякаго шума отправитъ тебя на тотъ свтъ? Брать Мориць! твое предложеніе нравится мн, у меня такія же убжденія.
Шуфтерле. Чортъ возьми! И у меня тоже. Шпигельбергъ, я твой!
Рацманъ. Ты усыпилъ мою совсть. Я весь цликомъ въ твоимъ услугамъ.
Гриммъ. Если вс согласны, то и я согласенъ. Въ моей голов идетъ теперь торгъ: атеисты, писатели, мошенники… Кто больше предлагаетъ, тому я и отдаюсь. Вотъ теб моя рука, Морицъ!
Роллеръ. И ты тоже, Швейцеръ? (Подаетъ IIIпигельбергу правую руку). Итакъ я закладываю душу свою чорту.
Шпигельбергъ. А имя свое звздамъ! И но все ли равно, куда пойдетъ наша душа? Если плая толпа высланныхъ впередъ курьеровъ возвститъ о нашемъ прибытіи, и вс черти принарядятся для такого торжества и сотрутъ себ съ рсницъ сажу, и тысячи рогатыхъ головъ вылзутъ изъ дымящихся отверстій срныхъ печей, чтобы посмотрть на нашъ торжественный въздъ!.. Товарищи! (Вскакивая). За мной, товарищи! Что на свт сравнится съ восторгомъ такой минуты? Идемъ, товарищи!
Роллеръ. Подожди, подожди! Куда? Зврю нужна голова, дти мои!
Шпигельбергъ. Что онъ тамъ проповдуетъ, этотъ соня? Разв головы не было уже, когда еще ни одинъ членъ не шевелился? За мной, товарищи!
Роллеръ. Тише, говорю я! Свобода тоже должна имть своего повелителя. Безъ головы погибли Римъ и Спарта.
Шпигельбергъ (вкрадчиво). Да… подождите… Роллеръ правъ. И это должна быть свтлая голова. Понимаете? Тутъ нужна тонкая, политичная голова. Да, когда я подумаю, чмъ вы были какой-нибудь часъ тому назадъ и чмъ стали теперь, благодаря одной только счастливой мысли… Да, конечно, конечно, вы должны имть предводителя… А тотъ, кому пришла въ голову такая мысль, разв онъ не свтлая, по тонкая голова?
Роллеръ. Если бы была какая-нибудь надежда… если бы можно было мечтать объ этомъ… Но, я боюсь, онъ никогда не согласится.
Шпигельбергъ. Отчего же? Говори смло, другъ!.. Какъ ни трудно направлять корабль въ сраженіи, какъ ни тяжело бремя власти… говори безъ боязни, Роллеръ! Можетъ-быть, онъ все таки согласится.
Роллеръ. Все наше дло пропало, если онъ не согласится. Безъ Моора мы тло безъ души.
Шпигельбергъ (сердито отходить отъ него въ сторону). Дуракъ!
Мооръ (входитъ сильно возбужденный и, быстро шагая взадъ и впередъ по комнат, говоритъ самъ съ собою). Люди, люди! Лживое, лицемрное отродье крокодиловъ! Ваши слезы — вода! Ваши сердца изъ желза! На устахъ вашихъ поцлуи, а въ сердц ножъ! Львы и леопарды кормять своихъ дтенышей, вороны сзываютъ на падаль своихъ птенцовь, а онъ, онъ… я привыкъ переносить злобу, могу смяться, когда мой злйшій врагъ пьетъ мою кровь… но, если кровная любовь измняетъ, если отцовская любовь превращается въ злобу… о, въ такомъ случа пылай огнемъ, сдержанность мужчины! становись тигромъ, кроткій ягненокъ! И пусть каждый нервъ напряжется на горе и погибель людей!
Роллеръ. Послушай, Мооръ! Какъ ты думаешь? Вдь разбойничья жизнь лучше, чмъ сидть на хлб и вод въ подземельяхъ замка?
Мооръ. Зачмъ духъ его не воплотился въ тигра, разрывающаго зубами человческое мясо? Разв это отцовская врность? Разв это любовь за любовь! Я хотль бы теперь быть медвдемъ и натравить всхъ сверныхъ медвдей на этотъ жестокій родъ… Раскаянье — и никакой пощады!.. О, если бы я могъ отравить океанъ, чтобы они пили смерть изъ всхъ источниковъ!… Полная искренность, нжная доврчивость — и никакого сожалнія!
Роллеръ. Слушай же Мооръ, что я теб говорю!
Мооръ. Это невроятно, это сонъ, обманъ!.. Такая трогательная просьба, такое живое описаніе всхъ моихъ несчастій и моего горькаго раскаянья… дикій зврь тронулся бы, камни пролили бы слезы! И что же? если бы я разсказалъ все, это приняли бы за злую клевету на человческій родъ… И все-таки, все-таки… О, если бы я могъ призвать къ возстанію всю природу, поднять войной воздухъ, землю и океанъ противъ этого племени гіэнъ!
Гриммъ. Послушай же, Мооръ! Ты ничего не слышишь отъ бшенства.
Мооръ. Прочь, прочь отъ меня? Разв твое имя но человкъ? Разв ты не женщиной рожденъ?.. Прочь съ глазъ моихъ съ твоимъ человческимъ лицомъ!.. Я такъ невыразимо любилъ его! Такъ по любилъ еще ни одинъ сынъ… Я отдалъ бы тысячу жизней за него… (Съ яростью топаетъ ногой о землю). О, кто дастъ мн теперь въ руки мечъ, чтобы нанести жгучую рану этому порожденью ехидны, кто меня научитъ, какъ мн попасть въ самое сердце его жизни, раздавить его, уничтожить, тотъ будетъ моимъ лучшимъ другомъ, моимъ ангеломъ, моимъ Богомъ… я буду боготворить ого!
Роллеръ. Мы и хотимъ быть этими друзьями, выслушай же насъ!
Шварцъ. Пойдемъ съ нами въ Богемскіе лса! Мы соберемъ тамъ шайку разбойниковъ, и ты… (Мооръ смотритъ на него съ изумленіемъ).
Швейцеръ. Ты будешь нашимъ атаманомъ! Ты долженъ быть нашимъ атаманомъ!

0x01 graphic

Шпигельбергъ (бросается порывисто въ кресло). Рабы! Бабы!
Мооръ. Кто шепнулъ теб это слово! Слушай, братъ! (Съ силою схватываетъ его). Это вышло не изъ твоей человческой души! Кто шепнулъ теб это слово? Да, клянусь смертью, мы сдлаемся разбойниками! Мы должны сдлаться разбойниками! Это божественная мысль — разбойники, убійцы!.. Клянусь моей душой, я буду вашимъ атаманомъ!
Вс (съ шумными криками). Да здравствуетъ нашъ атаманъ!
Шпигельбергъ (вскакивая про себя). Пока я его но прикончу!
Мооръ. Точно бльмо спало у меня съ глазъ! Какимъ дуракомъ былъ я, что хотлъ вернуться назадъ въ клтку!.. Мой духъ жаждетъ подвиговъ свободы… Убійцы, разбойники!.. Этими словами я попираю ногами законъ… Люди спрятали отъ меня человчество, когда я взывалъ къ человчеству, прочь же теперь всякая любовь и человческое состраданье!.. У меня нтъ больше отца, нтъ больше любви! Смерть и кровь научать меня позабыть о томъ, что мн было когда-то такъ дорого!.. Идемте, идемте!.. О, я доставлю себ княжеское развлеченье…Это ршено, я вашъ атаманъ! И благо тому изъ васъ, кто будетъ всхъ свирпе жечь и убивать, потому что, говорю намъ, онъ будетъ награжденъ по-царски… Пусть каждый подойдетъ ко мн и поклянется быть врнымъ и послушнымъ мн до самой смерти! Клянитесь мн въ этомъ вашей правой рукой!
Вс (подаютъ ему правую руку). Клянемся быть врными и послушными теб до самой смерти?
Мооръ. И я клянусь вамъ своей правой рукой врно и неизмнно оставаться вашемъ атаманомъ до самой смерти! Пусть обратитъ эта рука немедленно въ трупъ того, кто когда-либо сробетъ, или поколеблется, или отступитъ! Пусть каждый изъ васъ сдлаетъ то же самое со мной, если я нарушу свою клятву! Довольный вы?

(Шпигельбергъ бгаетъ яростно взадъ и впередъ).

Вс (бросая вверхъ свои шляпы). Довольны!
Мооръ. Итакъ идемте! Но бойтесь опасностей и смерти, потому что надъ всми нами царить неотвратимая судьба! Для каждаго придетъ когда-нибудь его день, будетъ ли это на мягкой пуховой подушк, или въ пылу жестокой битвы, или на вислиц и колес! Что-нибудь изъ этого будетъ нашимъ удломъ! (Уходятъ).
Шпигельбергъ (смотритъ имъ вслдъ, посл нкотораго молчанья). Твой перечень не полонъ. Ты позабылъ объ яд. (Уходитъ).

Третья сцена.

Замокъ Мооровъ. Комната Амаліи. Францъ и Амалія.

Францъ. Ты не смотришь на меня, Амалія? Разв я хуже того, кого проклялъ родной отецъ?
Амалія. Прочь!.. О, этотъ нжный, любящій отецъ, который предать своего сына въ руки чудовищъ? Онъ услаждаетъ себя дорогими, сладкими винами, нжить свои дряхлые члены на пуховыхъ подушкахъ, въ то время какъ его великій сынъ бдствуетъ въ нищет… Стыдитесь вы, изверги, зминыя души, поношеніе человчества!.. Своего единственнаго сына!
Францъ. Мн кажется, у него ихъ два.
Амалія. Да, онъ заслуживаетъ того — имть такихъ сыновей, какъ ты! Тщетно будетъ онъ протягивать на смертномъ одр исхудалыя руки къ своему Карлу и со страхомъ отдернетъ ихъ, встртивъ холодную руку Франца… О, это даже отрадно быть проклятымъ твоимъ отцомъ! Скажи, Францъ, ты, любящее, братское сердце, что нужно сдлать, чтобы быть проклятымъ имъ?
Францъ. Ты бродишь, моя любовь. Мн жаль тебя.
Амалія. О, прошу тебя… Жалешь ли ты своего брата? Нтъ, извергъ, ты его ненавидишь! И меня ты, конечно, тоже ненавидишь?
Францъ. Я люблю тебя какъ самого себя, Амалія.
Амалія. Если ты меня любишь, то, конечно, исполнишь мою просьбу?
Францъ. Все, что только въ моихъ силахъ.
Амалія. О, эту просьбу теб будетъ такъ легко, такъ пріятно исполнить… (Гордо). Ненавидь меня! Я бы покраснла отъ стыда, если бы въ то время, когда я думаю о Карл, мн пришло бы въ голову, что ты меня не ненавидишь. Итакъ ты общаешь мн это? Теперь ступай, мн хочется остаться одной!
Францъ. Прелестная мечтательница! Я преклоняюсь передъ твоимъ нжнымъ любящимъ сердцемъ! (Дотрогиваясь до ея груди). Здсь царилъ всецло Карлъ, какъ Богъ въ своемъ храм, Карлъ стоялъ передъ тобой днемъ, Карлъ являлся теб въ сновидніяхъ, весь міръ воплощался въ твоихъ глазахъ въ немъ одномъ, отражалъ его одного…
Амалія (тронутая). Да, правда, я сознаюсь въ этомъ. Назло вамъ, варварамъ, я готова передъ всмъ свтомъ заявить: да, я люблю ого.
Францъ. Безчеловчно, жестоко! За такую любовь такъ отплатить! Забить ее.
Амалія (вздрогнувъ). Что? Забыть меня?
Францъ. Не надла ли ты ему сама при прощаніи на палецъ кольца? Кольца съ алмазомъ въ залогь твоей врности?.. Положимъ, юнош трудно устоять передъ прелестями блудницы… И кто осудитъ его за это, если ему нечего было больше отдать… и если она заплатила ему за него съ избыткомъ своими ласками?
Амалія (съ негодованіемъ). Мое кольцо блудниц?
Францъ. Да, да, это недостойный поступокъ. Но если бы дло ограничивалась только этимъ! Вдь кольцо, какъ бы ни было оно дорого, можно, въ сущности, купить у любого жида… можетъ-быть, ему не нравилась работа. можетъ-быть, онъ купилъ себ вмсто него другое, боле красивое
Амалія (горячо). Но вдь мое кольцо… я говорю, мое кольцо?
Францъ. Конечно, твое, Амалія… Ахъ! если бы такое сокровище было на моемъ пальц… и отъ Амаліи! Сама смерть не вырвала бы его у меня!.. Не правда ли, Амалія? Но цнность алмаза, не искусство отдлки, любовь придастъ ему такую цну. Дитя мое, ты плачешь? Горе тому, кто заставилъ эти небесные глаза проливать слезы… если бы ты видла его самого въ этомъ вид!
Амалія. Чудовище! Въ какомъ вид?
Францъ. Тише, тише не разспрашивай меня! (Какъ будто про себя, но довольно громко). Если бы, по крайней мр, существовалъ какой-нибудь покровъ, который скрывалъ бы отъ глазъ людей гнусный порокъ! Но нтъ! Порокъ выдаетъ себя самъ своимъ больнымъ взглядомъ, блдными, впалыми щеками, онъ сказывается въ хрипломъ, гнусавомъ голос, громко кричитъ о себ трясущимися членами, онъ проникаетъ до мозга костей и уноситъ вс силы молодости: онъ выступаетъ изъ всего тла въ вид отвратительнаго гноя, гнздится въ мерзкихъ язвахъ… тьфу! меня просто тошнитъ… Ты помнишь, Амалія, того несчастнаго, который испустилъ духъ у насъ въ больниц? Ты плакала тогда надъ нимъ. Возстанови въ твоей памяти его образъ, и передъ тобой будетъ образъ Карла!.. Его поцлуи теперь зараза, его губы отравятъ твои!
Амалія (ударяя его). Безстыдный клеветникъ!
Францъ. Тебя ужасаетъ такой Карлъ? Теб стало противно отъ одного моего блднаго описанія. Поди же, посмотри на него самого, на твоего прелестнаго, ангельскаго, божественнаго Карла! Иди, вдыхай его благовонное дыханіе, которое выдляется теперь изъ его глотки! Отъ одного его дыханія у тебя закружится голова. какъ отъ запаха гніющей падали или при вид поля битвы, покрытаго трупами.
Амалія (отворачивается).
Францъ. Но разв справедливо презирать человка за его болзненную, хилую наружность? Вдь и въ тл жалкаго калки можетъ скрываться высокая, достойная любви, душа, какъ въ грязи алмазъ. (Злобно смясь). Любовь можетъ и гноящимися устами. Да, но порокъ разрушаетъ также и самыя основы характера, вмст съ цломудріемъ исчезаютъ и вс добродтели, вмст съ тломъ калчится и душа…
Амалія (радостно вскакивая). А! Карлъ! Теперь я тебя снова узнаю! Ты все еще прежній Карлъ, прежній Карлъ!.. Все это была ложь!… Разв ты не знаешь, злодй, что Карлъ никогда но можетъ стать такимъ? (Францъ стоитъ нкоторое время неподвижно, потомъ вдругъ поворачивается и хочетъ итти). Куда такъ поспшно? Или ты бжишь отъ собственнаго стыда?
Францъ (закрывая себ лицо). Пусти меня!.. Пусти!.. Дай свободу моимъ слезамъ… Жестокій отецъ! Лучшаго изъ твоихъ сыновей предать нужд и позору… Пусти меня, Амалія! Я брошусь къ его ногамъ, на колняхъ буду умолять его обратить на мою, на мою голову это ароклятіе… лишать меня наслдства… меня… мою кровь… мою жизнь… все…
Амалія (бросаясь ему на шею). Братъ моего Карла! Мой дорогой, мой добрый Францъ!
Францъ. О, Амалія! Какъ я люблю тебя за эту непреклонную врность моему брату!.. Прости, что я ршился подвергнуть твою любовь такому суровому испытанію!.. И какъ прекрасно оправдала ты мои ожиданія!.. Эти слезы, эти вздохи, это божественное негодованіе… и для меня тоже… вдь наши сердца бились всегда такъ согласно.
Амалія. О, нтъ! Этого никогда не было.
Францъ. Нтъ, нтъ, они бились всегда согласно!.. Я всегда думалъ, что по настоящему мы должны были бы родиться съ нимъ близнецами… И если бы между нами не было этой досадной разницы въ наружности, при чемъ, конечно, Карлъ много бы потерялъ, насъ постоянно смшивали бы. Я часто говорилъ самому себ: ты совсмъ Картъ, его отраженіе, его двойникъ!
Амалія (качаетъ головой). Нтъ, нтъ! У тебя нтъ ни одной его черточки, ни одной искорки его чувствъ…
Францъ. Вс наши вкусы такъ совпала я и… Роза была его любимымъ цвткомъ — а я разв не люблю тоже розу больше всхъ другихъ цвтовъ? Онъ невыразимо любилъ музыку, а какъ часто-беру въ свидтели васъ, звзды!— проводилъ я ночь за роялемъ въ то время, какъ вокругъ меня все спало глубокимъ сномъ… и можешь ли ты еще сомнваться, Амалія, если мы такъ сошлись въ нашихъ чувствахъ любви къ одному и тому же совершенству?
Амалія (смотритъ на него съ удивленіемъ).
Францъ. Я помню одинъ тихій, ясный вечеръ — это былъ послдній вечеръ передъ его отъздомъ въ Лейпцигъ-Карлъ позвалъ меня съ собой въ ту бесдку, гд вы часто проводили съ нимъ время, продаваясь грезамъ любви… Долго молчали мы… наконецъ онъ схватилъ мою руку и сказалъ тихо, со слезами: ‘Я оставляю Амалію… не знаю почему, но у меня есть предчувствіе, что навсегда… Не покидай ея, брать! Будь ой другомъ… ея Карломъ… если Карлъ больше не возвратится…’ (бросается передъ ней на колни и съ жаромъ цлуетъ ей руку). Никогда, никогда онъ не возвратится больше, а я далъ ему торжественную клятву!
Амалія (отскакивая назадъ). Предатель! Я поймала тебя! Въ этой самой бесдк Карлъ заклиналъ меня не знать другой любви, если ему суждено умереть… Видишь, какъ ты безбожно, отвратительно… Прочь съ глазъ моихъ!

0x01 graphic

Францъ. Ты не знаешь меня, Амалія, ты меня совсмъ не знаешь!
Амалія. О, нтъ, я знаю тебя, отнын я знаю тебя!.. И ты хотть сравняться съ нимъ? Передъ тобой будто бы онъ плакалъ обо мн? Передъ тобой? Скоре онъ написалъ бы мое имя на позорномъ столб… Ступай прочь сію же минуту!..
Францъ. Ты оскорбляешь меня.
Амалія. Уходи, говорю я. Ты укралъ у меня цлый часъ драгоцннаго времени, пусть онъ будетъ вычтенъ изъ твоей жизни.
Францъ. Ты ненавидишь меня.
Амалія. Я презираю тебя. Ступай!
Францъ (топая ногой). Подожди же! Я заставлю тебя дрожать передо мной! Пожертвовать мною для нищаго! (Въ гнв уходитъ).
Амалія. Ступай, негодяй! Теперь я опять одна съ моимъ Карломъ. Нищаго, говоритъ онъ? Значить, весь міръ перевернулся! Нищіе стали королями, а короли нищими! Лохмотья, въ которыхъ онъ ходитъ, я но промняла бы на царскую одежду. Взглядъ, съ которымъ онъ проситъ милостыню, долженъ быть величественнымъ, царскимъ взглядомъ, — взглядомъ, который уничтожаетъ все великолпіе, всю важность знатныхъ и богатыхъ! Прочь вы, позорныя украшенья! (срываетъ у себя съ шеи жемчугъ). Будьте прокляты вы, знатные и богатые, за то, что носите золото и драгоцнные камни! Будьте прокляты за то, что услаждаете себя роскошными пирами, за то, что нжите свои члены на мягкихъ постеляхъ! Карлъ! Карлъ! Теперь я достойна тебя! (уходитъ).

ВТОРОЕ ДЙСТВІЕ.

Первая сцена.

Францъ Мооръ (сидитъ задумавшись въ своей комнат). Однако это продолжается слишкомъ долго… Докторъ думаетъ, что онъ можетъ поправиться… Жизнь старика, оказывается, долга какъ вчность!.. Переломной была бы свободная, ровная дорога, если бы не этотъ несносный, упрямый кусокъ мяса, который, словно драконъ въ сказкахъ, загораживаетъ мн путь къ моимъ сокровищамъ. Но долженъ ли я подчинить свои замыслы желзной необходимости?.. Вдь стоитъ только задуть пламя, которое и безъ того одна теплится… и больше ничего… Однако мн не хотлось бы сдлать этого самому, не хотлось бы изъ-за людей. Мн хотлось бы, чтобы онъ былъ но убитъ, а умеръ самъ… Я хотлъ бы поступить подобно искусному врачу, только въ обратномъ смысл: не насиловать природы, а ускорить ея естественный ходъ. Вдь мы можемъ продлить человческую жизнь, неужели у насъ нтъ въ рукахъ средствъ сократить со?
Ученые и врачи поучаютъ насъ, что настроенія духа точно согласуются съ движеніями тла. Болевыя ощущенія всегда сопровождаются нарушеніемъ правильности въ тлесныхъ отправленіяхъ, страсти губятъ жизненную силу, угнетенный духъ разрушаетъ свою оболочку… Итакъ! Если бы можно было разрушить тло, дйствуя на духъ?.. Отличная мысль! Если бы можно было привести ее въ исполненіе!.. Подумай-ка объ этомъ, Мооръ!.. Это искусство заслуживаетъ того, чтобы стать его изобртателемъ. Вдь сдлали же теперь изъ искусства приготовленія ядовъ цлую науку, и умютъ за нсколько лтъ впередъ высчитать число ударовъ сердца, которые ему осталось пробить?.. Отчего бы не попробовать тутъ своихъ силъ?
Какъ же мн приступить къ длу, чтобы нарушить это мирное согласіе между тломъ и душой? Какой родъ ощущеній выбрать? Которыя изъ нихъ всего сильне губятъ цвтъ жизни?.. Гнвъ?— этотъ жадный волкъ слишкомъ скоро насыщается… Заботу?— этотъ червь грызетъ слишкомъ медленно… Грусть?— эта змя ползетъ слишкомъ лниво… Страхъ?— онъ можетъ быть побжденъ надеждой… Какъ? Неужели я перечислилъ уже всхъ палачей человка? Разв у смерти нтъ другихъ орудій?.. (Задумывается). Это?.. Нтъ… Какъ же бы?.. А! (Вскакиваетъ). Ужасъ!— Чего но сдлаетъ ужасъ? Что могутъ сдлать разсудокъ, вра противъ его ледяныхъ объятій?.. Однако? Если онъ устоитъ и противъ этого потрясенія? Если онъ?.. О, тогда приходите ко мн на помощь вы, печаль и раскаяніе, вчно разрушающія и вновь создающія спой ядъ! И ты, самообвиненіе, опустошающее свое собственное жилище!.. И такъ, постепенно буду я обрушивать? на эту хрупкую жизнь ударъ за ударомъ, потрясеніе за потрясеніемъ, пока весь этотъ рядъ губительныхъ ощущеній не завершится отчаяньемъ!.. Побда! Побда!.. Мой планъ готовъ… онъ труденъ и требуетъ искусства… но зато надеженъ и безопасенъ, потому что (насм&#1123,шливо) при вскрытіи не обнаружитъ никакихъ слдовъ раны или яда (Ршительно). Итакъ за дло! (Входитъ Германъ). А! Кстати! Германъ!
Германъ. Къ вашимъ услугамъ, милостивый графъ!
Францъ (подаетъ ему руку). За которыя теб не заплатятъ неблагодарностью.
Германъ. Я уже имю этому доказательство.
Францъ. Ты еще больше получишь въ будущемъ — въ будущемъ, Германъ! Мн нужно, Германъ, теб кое-что сказать.
Германъ. Я слушаю васъ обоими ушами.
Францъ. Я знаю тебя, Германъ! Ты ршительный малый! Солдатское сердце!.. Германъ! мой отецъ тебя жестоко оскорбилъ.
Германъ. Чортъ меня возьми, если я когда-нибудь забуду это!
Францъ. Вотъ это слова мужчины! Мужчин приличествуетъ мстить за обиду. Ты нравишься мн, Германъ! Возьми этотъ кошелекъ. Онъ былъ бы тяжеле, если бы я былъ уже господиномъ.
Германъ. Это мое всегдашнее желаніе, ваше сіятельство. Благодарю васъ!
Францъ. Правда, Германъ? Ты въ самомъ дл желаешь, чтобы я сдлался господиномъ? Но отецъ мой крпокъ какъ левъ, а къ тому же еще я младшій сынъ.
Германъ. Я бы хотлъ, чтобы вы были старшимъ сыномъ, а у вашего отца было бы здоровье чахоточной двушки.
Францъ. О, какъ вознаградилъ бы тогда тебя этотъ старшій сынъ! Онъ вывелъ бы тебя на свтъ Божій изъ этого подлаго состоянія, которое такъ мало приличествуетъ твоей душ и твоему происхожденію!.. Ты ходилъ бы тогда въ золот, катался бы по улицамъ на четверк лошадей… Право!.. Но я и позабылъ, что хотлъ поговорить съ тобою… Ты не забылъ еще, Германъ, Амаліи Эдельрейхъ?
Германъ. Проклятіе! Зачмъ напомнили вы мн о ней?
Францъ. Мой братъ отбилъ ее у тебя.
Германъ. Онъ заплатитъ мн за это.
Францъ. Она отказала теб. А онъ, кажется, даже спустилъ тебя съ лстницы?
Германъ. Я его за это сброшу въ адъ.
Францъ. Знаешь, братъ мой говорилъ, что твой отець не могъ ни разу взглянуть на тебя безъ того, чтобы не ударить себя въ грудь и не воскликнуть: ‘Боже, прости меня, гршнаго!’
Германъ (въ бшенств). Проклятіе! Замолчите!
Францъ. Онъ совтовалъ теб продать съ торговъ твою дворянскую грамоту и починить себ на эти деньги чулки.
Германъ. Тысяча чертей! Я выцарапаю ему глаза.
Францъ. Что? Ты сердишься? Разв ты можешь сердиться на него? Что можешь ты ему сдлать? Что можетъ сдлать крыса льву? Твой гнвъ только усилить его торжество. Теб ничего не остается, какъ только стиснуть зубы и излить свой гнвъ на куск черстваго хлба.
Германъ (топая ногой). Я сотру его въ порошокъ.
Францъ (ударяя его по плечу). Стыдись, Германъ! Вдь ты дворянинъ. Ты не долженъ оставлять, оскорбленія не отмщеннымъ. Ты не долженъ выпускать изъ рукъ этой двушки, ради всего на свт. Но долженъ, Германъ! Чортъ возьми! Будь я на твоемъ мст, я ршился бы на самыя крайнія мры.
Германъ. Я не успокоюсь, пока они оба не будутъ въ могил.
Францъ. Не такъ стремительно, Германъ! Подойди сюда… Амалія будетъ твоей.
Германъ. Она должна быть моей, чортъ возьми! Должна быть!
Францъ. Она будетъ твоей, говорю теб, ты се получишь изъ моихъ рукъ. Подойди ближе, ты, можетъ-быть, не знаешь еще, что Карлъ почти уже лишенъ наслдства?
Германъ (подходитъ). Не можетъ быть! Я впервые это слышу.
Францъ. Успокойся и слушай дале! Въ другой разъ я разскажу теб обо всемъ подробне… Да, говорю теб, вотъ уже одиннадцать мсяцевъ, какъ онъ все равно, что изгнанъ. Но старикъ ужо раскаивается въ своемъ необдуманномъ шаг. А тутъ еще эта Эдельрейхъ каждый день надодаетъ ему своими упреками и жалобами. Раньше или позже, а только въ конц концовъ отецъ начнетъ искать своего Карла, и тогда до свиданья, Германъ! Если онъ его найдетъ — теб останется одно: держать смиренно Карлу карету, когда онъ подетъ въ церковь внчаться съ своей Амаліей
Германъ. Я задушу его у самаго алтаря.
Францъ. Отецъ скоро передастъ въ его руки все управленіе, а самъ будетъ жить на поко въ своихъ замкахъ! И вотъ этотъ гордый самодуръ возьметъ вожжи въ свои руки и начнетъ издваться надъ своими ненавистниками и завистниками… а я, Германъ,— я, который хотлъ сдлать тебя великимъ, знатнымъ человкомъ, я самъ буду, согнувъ спину, стоять у порога его комнаты…
Германъ (съ жаромъ). Нтъ, клянусь, этого но будетъ! Если въ моемъ мозгу есть хотя одна капля разсудка, этого не будетъ!
Францъ. Не надешься ли ты этому помшать? И тебя, мой милый Германъ, онъ тоже заставитъ почувствовать свой бичъ: онъ будетъ плевать теб въ лицо, встрчаясь съ тобой на улиц, и горе теб, если ты дрогнешь плечомъ или скривишь гримасу… Видишь, что выйдетъ тогда изъ твоего сватовства къ Амаліи, изъ всхъ твоихъ плановъ и замысловъ?
Германъ. Скажите мн, что я долженъ длать?
Францъ. Слушай, Германъ!.. Видишь, какъ близко къ сердцу принимаю я твою судьбу… Иди, переоднься такъ, чтобы тебя не могли угнать, вели доложить о себ старику и разскажи ему, что ты прибылъ сюда прямой дорогой изъ Богеміи, что ты участвовалъ вмст съ моимъ братомъ въ сраженіи при Праг и видлъ, какъ онъ испустилъ духъ на пол битвы…
Германъ. Но поврятъ ли мн?
Францъ. Эге! Объ этомъ я уже позабочусь! Возьми этотъ пакетъ. Здсь найдешь подробныя наставленія и документы, которые уничтожатъ всякое сомнніе… Постарайся теперь)йти отсюда незамтно. Выйди черезъ заднюю дверь на дворъ, тамъ перескочи черезъ стну въ садъ… Послдствія всей этой зати предоставь мн.
Германъ. А эти послдствія будутъ: да здравствуетъ новый господинъ, Францискъ фонъ-Мооръ!
Францъ (треплетъ его по щек). Какой ты хитрый! Видишь ли, этимъ способомъ мы скоро и сразу достигнемъ всхъ нашихъ цлей. Амалія потеряетъ всякую надежду на него. Старикъ станетъ винить себя въ смерти своего сына… и захвораетъ… онъ не переживетъ этого извстія. Тогда я останусь единственнымъ наслдникомъ, Амалія лишится всякой поддержки и сдлается игрушкой моей воли, и ты можешь легко. однимъ словомъ, все пойдетъ согласно нашимъ желаніямъ… Но смотри, не возьми своего слова назадъ!
Германъ. Что вы говорите? Скоре пуля полетитъ обратно и попадетъ въ самого стрлка… Разсчитывайте на меня! Предоставьте все мн!.. До свиданья!
Францъ (кричитъ ему вслдъ). Жатва твоя, милый Германъ! (Одинъ). Когда волъ отвезетъ телгу съ снопами на гумно, онъ получаетъ за это только одно сно… Скотницу теб, а но Амалію! (Уходитъ).

Вторая сцена.

Спальня старика Моора. Старикъ Мооръ спитъ въ кресл. Амалія.

Амалія (подходитъ къ нему на цыпочкахъ). Тсъ! Онъ дремлетъ. (Останавливается передъ спящимъ). Какъ онъ прекрасенъ! Какъ величественъ! Такими изображаютъ обыкновенно святыхъ. Нтъ, я не могу на тебя сердиться! Не могу сердиться на эту сдую голову. Спи спокойно, просыпайся радостно, я буду страдать одна.
Старикъ Мооръ (во сн). Сынъ мой! Сынъ мой!
Амалія (беретъ его за руку). Ему снится его сынъ.
Старикъ Мооръ. Это ты? Ты? Ахъ, какой у тебя страдальческій видъ. Не смотри на меня такъ печально! Я и безъ того такъ несчастенъ.
Амалія (будитъ его). Проснитесь! Это только сонъ. Проснитесь!
Старикъ Мооръ (пробуждаясь). Разв онъ не былъ здсь? Разв я не жалъ его руки! Жестокій Францъ! Ты хочешь отнять его даже у моихъ грезъ.
Амалія. Слышишь, Амалія?
Старикъ Мооръ (проснувшись). Гд онъ? Гд? Гд я? Это ты, Амалія?
Амалія. Какъ вы себя чувствуете? Освжилъ ли васъ этотъ сонъ?
Старикъ Мооръ. Мн снился мой сыпь. Зачмъ не продлился этотъ сонъ дольше? Можетъ-быть, я получилъ бы прощеніе изъ его устъ.
Амалія. Ангелы не сердятся… Онъ прощаетъ васъ. (Беретъ печально его руку). Отецъ моего Карла! Я прощаю васъ.
Старикъ Мооръ. Нтъ, дочь моя! Эта мертвенная блдность твоего лица осуждаетъ меня. Бдная двушка! Я лишилъ тебя всхъ радостей молодости… Не проклинай меня!
Амалія (нжно цлуетъ ему руку). Васъ?
Старикъ Мооръ. Знаешь ли ты этотъ портретъ, дочь моя?
Амалія. Портретъ Карла!
Старикъ Мооръ. Такимъ онъ былъ, когда ему исполнилось шестнадцать лтъ. Теперь онъ сталъ другимъ… О, какъ мн тяжко!.. Эта кротость смнилась теперь гнвомъ, эта улыбка отчаяньемъ… Не правда ли, Амалія, ты нарисовала этотъ портретъ въ день его рожденія, въ жасминной бесдк?.. О, дочь моя! Ваша любовь такъ меня радовала.
Амалія (не сводитъ глазъ съ портрета). Нтъ, нтъ! Это не онъ! Это не Карлъ! Здсь, здсь (показывая на свое сердце и лобъ) онъ совсмъ другой. Эти блдныя краски не передаютъ того небеснаго огня, который горлъ въ его глазахъ Прочь его! Этотъ портретъ слишкомъ земной. Моя работа никуда не годится.
Старикъ Мооръ. Этотъ ласковый, теплый взглядъ… Если бы онъ стоялъ у моей постели, я и въ объятіяхъ смерти оставался бы живъ! Я бы никогда не умеръ!
Амалія. Да, вы никогда бы не умерли! Какъ отъ одной мысли можно перескочить на другую, боле прекрасную, такъ этотъ взглядъ перенесъ бы васъ сразу за предлы могилы, перенесъ бы васъ къ звздамъ.
Старикъ Мооръ. Какъ это грустно, какъ тяжело! Я умираю, и моего Карла нтъ со мной… Меня снесутъ въ могилу, и онъ но будетъ плакать на моей могил… Какъ сладко заснуть вчнымъ сномъ подъ звуки молитвы сына!.. Это колыбельная псня!
Амалія (задумчиво). Да, сладко, божественно сладко заснуть вчнымъ сномъ подъ звуки псни возлюбленнаго… можетъ быть, и въ могил снятся сны… Одинъ долгій, вчный, безконечный сонъ о Карл, пока не призовешь трубный гласъ къ воскресенію… (Вскакиваетъ въ восторг). И съ той минуты вчность въ его объятіяхъ. (Молчаніе. Она идетъ къ роялю и начинаетъ пть).
Иль въ теб нтъ, Гекторъ, сожалнья,
Если ты стремишься такъ въ сраженье,
Гд Ахиллъ троянцамъ грозно мститъ?
Съ сыномъ смерть навкъ тебя разлучитъ.
Кто же чтить боговъ его научитъ?
Кто направитъ мечъ его и щитъ?
Старикъ Мооръ. Прекрасная псня, дочь моя. Ты должна будешь спть мн еще, прежде чмъ я умру.
Амалія. Это ‘Прощаніе Гектора съ Андромахой’ {Гекторъ, сынъ троянскаго царя Пріама, прощается съ своей женой Андромахой, отправляясь на битву съ греками, которые осадили столицу троянцевъ Иліонъ. Въ этой битв Гекторъ былъ убитъ Ахилломъ, однимъ изъ греческихъ вождей. Перев.}… Я часто пла ее съ Карломъ подъ звуки лютни. (Продолжаетъ нтъ).

Гекторъ.

Дай мн мечъ, супруга дорогая!
Отпусти туда, гд сча злая!
Долженъ я спасти мой Иліонъ.
Боги будутъ мальчику защитой.
Пусть падетъ твой Гекторъ здсь, убитый,
Вновь твоимъ за гробомъ будетъ онъ!

Входить Даніель.

Даніель. Тамъ ждетъ какой-то человкъ, проектъ впустить его. Онъ говоритъ, что принесъ вамъ важное извстіе.
Старикъ Мооръ. Для меня теперь только одно важно на свт — ты знаешь, что, Амалія?.. Но, можетъ-быть, тамъ какой-нибудь несчастный, нуждающійся въ помощи? Я не хочу, чтобы онъ ушелъ отсюда неудовлетвореннымъ.
Амалія. Если тамъ нищій, пусть онъ войдетъ сейчасъ же сюда.
Старикъ Мооръ. Амалія! Амалія! Пощади меня.
Амалія (Продолжаетъ пить).

Андромаха.

Смолкнетъ звонъ твоей кольчуги ратной,
Пылью мечъ покроется булатный,
И умретъ Пріама храбрый родъ.
И сойдешь ты въ царство вчной ночи,
Но увидятъ солнца больше очи,
И съ тобой любовь твоя умретъ.

Гекторъ.

— Пусть вс чувства, думы и стремленья
Унесетъ съ собой рка забвенья,
Врь, любовь со мною не умретъ!
Слышишь! Бой кипитъ ужъ полъ стною!
Дай мн мечъ! Не мучь себя тоскою!
Врь, любовь со мною но умретъ.

Входятъ Францъ, Германъ (переодтый) и Даніель.

Францъ. Вотъ этотъ человкъ. Онъ говоритъ, что принесъ вамъ ужасныя всти. Въ состояніи ли вы теперь выслушать ихъ?
Старикъ Мооръ. Я знаю только одну такую всть. Подойди ко мн, другъ мой, и не щади меня! Дайте ему стаканъ вина.
Германъ (измнивъ свой голосъ). Ваше сіятельство! Простите бдняка, если онъ невольно разобьетъ вамъ сердце. Я чужой въ этой стран, но васъ я знаю хорошо, вы отецъ Карла фонъ-Моора.
Старикъ Мооръ. Откуда ты это знаешь?
Германъ. Я зналъ вашего сына.
Амалія (вскакиваетъ). Онъ живъ? Живъ? Ты знаешь его? Гд же онъ? Гд?’ Гд? (хочетъ бжать).
Старикъ Мооръ. Ты знаешь что-нибудь о моемъ сын?
Германъ. Онъ учился въ Лейпциг. Оттуда онъ отправился странствовать. Какъ далеко онъ былъ, я не знаю. Онъ разсказывалъ мн, что обошелъ кругомъ всю Германію босикомъ, съ непокрытой головой, выпрашивая себ у дверей милостыню. Пять мсяцевъ спустя вспыхнула эта несчастная война между Пруссіей и Австріей. Такъ какъ ему не на что уже было надяться въ жизни, онъ отправился въ Богемію къ побдоноснымъ войскамъ короля Фридриха. Позвольте мн, сказалъ онъ одному изъ его великихъ полководцевъ, умереть смертью героя, потому что у меня нтъ боле отца!
Старикъ Мооръ. Не смотри на меня, Амалія!
Германъ. Ему дали знамя. Онъ сдлалъ весь походъ вмст съ прусскимъ войскомъ. Намъ пришлось съ нимъ спать въ одной палатк. Онъ много разсказывалъ мн о своемъ старомъ отц, о лучшихъ прошлыхъ дняхъ, о своихъ разбитыхъ надеждахъ… И мы оба плакали.
Старикъ Мооръ (прячетъ лицо въ подушки). О, замолчи, замолчи!
Германъ. Недлю спустя разыгралась жаркая битва подъ Прагой. Могу васъ уврить, сынъ вашъ держалъ себя въ сраженіи какъ храбрый воинъ. Онъ выказалъ чудеса храбрости. Пять полковъ смнились вокругъ него — онъ все стоялъ. Пули свистли вокругъ него, онъ все стоялъ. Одна пуля раздробила ему правую руку, онъ взялъ знамя въ лвую и стоялъ.
Амалія (съ восторгомъ). Гекторъ! Гекторъ! Слышите! Онъ стоялъ…
Германъ. Я нашелъ его вечеромъ посл сраженія, онъ лежалъ, сраженный пулей. Лвой рукой онъ удерживалъ льющуюся кровь, правая его рука была зарыта въ землю. ‘Братъ! воскликнулъ онъ: я слышалъ, какъ сейчасъ кругомъ говорили, — часъ тому назадъ палъ нашъ генералъ’.— ‘Онъ палъ, говорю я: а ты?’ — ‘Храбрый солдатъ долженъ слдовать за своимъ генераломъ!’ — воскликнулъ онъ и отнялъ лвую руку отъ раны. Вскор посл того его великая душа покинула тло.
Францъ (съ гнвомъ наступаетъ на него). Пусть смерть припечатаетъ твой проклятый языкъ! Ты явился сюда, чтобы убить нашего отца!.. Батюшка! Амалія! Батюшка!
Германъ. Такова была послдняя воля моего покойнаго товарища. ‘Возьми этотъ мечъ, прохриплъ онъ, и сноси моему старику отцу — этотъ мечъ обагренъ кровью его сына, пусть онъ утшится — теперь онъ отмщенъ. Скажи ему, что его проклятіе заставило меня искать смерти, что я палъ съ отчаяньемъ въ душ! Его послднее слово было — Амалія’.
Амалія (какъ бы очнувшись отъ оцпеннія). Его послднее слово — Амалія!
Старикъ Мооръ (съ жалобнымъ крикомъ рветъ на себ волосы). Мое проклятіе заставило его искать смерти! Онъ умеръ съ отчаяньемъ въ душ!
Францъ (бгая по комнат). О, что вы сдлали, отець! Мой Карлъ! Мой брать!
Германъ. Вотъ мечъ, а вотъ портретъ, который онъ снялъ тогда же съ своей груди. Портретъ, какъ дв капли воды, похожъ на эту барышню. ‘Это моему брату Францу’, сказалъ онъ. Но знаю, что онъ хотлъ этимъ сказать.
Францъ (притворяясь изумленнымъ) Мн? Портретъ Амаліи? Мн. Карлъ, Амалія? Мн?
Амалія (съ гнвомъ наступаетъ на Германа). Низкій, подкупленный обманщикъ!
Германъ. Нтъ, я не обманщикъ, барышня! Посмотрите сами, разв это не вашъ портретъ… вроятно, вы сами дали этотъ портретъ ему.
Францъ. Да, Амалія, это твой портретъ! Дйствительно. твой.
Амалія (отдаетъ ему портретъ). Мой! Мой! О, небо!
Старикъ Мооръ (съ крикомъ царапаетъ себ лицо). Горе! Горе! Мое проклятіе заставило его искать смерти! Онъ умеръ въ отчаяньи!
Францъ. И въ послдній, страшный часъ смерти онъ думалъ обо мн, обо мн!.. Ангельская душа! Когда надъ нимъ уже распростирался черный покровъ смерти… обо мн!..
Старикъ Мооръ (бормочетъ). Мое проклятіе заставило, его искать смерти! Умеръ въ отчаяніи.
Германъ. Я не могу больше выносить этого. Прощайте, ваше сіятельство. (Тихо Францу). Зачемъ вы это сдлали, графъ? (Быстро уходитъ)
Амалія (вскакивая, бросается за нимъ). Стой! Стой! Какія были его послднія слова?
Германъ. Его послднее слово было — Амалія. (Уходитъ).
Амалія. Его послднее слово было — Амалія!.. Нтъ! Ты не обманщикъ! Итакъ, это правда… Правда… онъ умеръ! умеръ! (Мечется по комнат, пока наконецъ не падаетъ въ изнеможеніи). Умеръ! Карлъ умеръ!
Францъ. Что я вижу? Что это на надпись на меч? Написано кровью. Но грежу ли я?.. Амалія! Смотри, написано кровавыми буквами: Францъ, не оставляй моей Амаліи. Смотри! Смотри! А на другой сторон: Амалія! твою клятву разршаетъ всемогущая смерть… Видишь? Видишь? Онъ написалъ эти слова костенющей рукой, написалъ ихъ теплой кровью своего сердца, на порог вчности. Его отлетающая душа замедлилась здсь, чтобы соединить Франца съ Амаліей.
Амалія. Великій Боже! Его рука… Онъ никогда меня не любилъ! (Быстро уходитъ).
Францъ (топая ногой). Проклятіе! Все мое искусство разбивается объ эту упрямую голову!
Старикъ Мооръ. Горе! Горе! Но оставляй меня, Амалія!.. Францъ! Францъ! Отдай мн моего сына!
Францъ. А кто проклялъ его? Кто заставилъ его искать смерти? Кто ввергнулъ его въ отчаянье! О, это былъ ангелъ, небесное сокровище! Проклятіе его палачамъ! Проклятіе, проклятіе на вашу голову!
Старикъ Мооръ (бьетъ себя кулакомъ въ грудь и голову). Онъ былъ ангелъ, небесное сокровище! Проклятіе, проклятіе мн! Я отецъ, убившій своего сына! Онъ любилъ меня до самой своей смерти. Чтобы отмстить мн, бросился онъ въ сраженіе искать смерти! Чудовище! Чудовище!
Францъ. Онъ умеръ — теперь ужъ не помогутъ запоздалыя жалобы! (Злобно смясь). Убить легче, чмъ воскресить. Никогда уже не вернете вы его изъ могилы.
Старикъ Мооръ. Никогда, никогда но верну я его изъ могилы! Умеръ, потерянъ навки! Это ты вырвалъ у меня изъ сердца это проклятіе — ты, ты… Отдай мн моего сына!
Францъ. Не раздражайте меня! Я оставляю васъ смерти!..
Старикъ Мооръ. Злодй! Извергъ! Отдай мн моего сына! (Встаетъ съ кресла и схватываетъ Франца за горло, который отбрасываетъ его).
Францъ. Старыя кости! Вы еще смете!.. Умирайте! Предавайтесь отчаянью! (Уходитъ).

Старикъ Мооръ одинъ.

Тысяча проклятій теб! Ты укралъ у меня изъ рукъ сына! (Въ отчаяніи мечется въ кресл). Горе! Горе! Отчаяніе вмсто смерти! Они вс бжали, бросили меня умирающаго… Мои ангелы-хранители бжали отъ меня…. вс святые отступились отъ сдого убійцы… Горе! Горе! Кто поддержитъ мн голову, кто отпуститъ мою страждущую душу? Нтъ у меня сына! Нтъ дочери! Нтъ друга! Кто поможетъ мн?.. Одинъ… покинутый всми… Горе! Горе!.. Вмсто смерти отчаяніе.

Входитъ Амалія съ заплаканными глазами.

Старикъ Мооръ. Амалія! Небесная посланница! Ты пришла отпустить мою душу?
Амалія (кротко). Вы потеряли чуднаго сына.
Старикъ Мооръ. Убилъ, хочешь ты сказать? Съ этимъ обвиненіемъ предстану я на судъ Господень.
Амалія. Нтъ, бдный старикъ! Нтъ! Его призвалъ къ себ небесный Отецъ. Мы были бы слишкомъ счастливы на земл. Тамъ, на неб мы снова увидимъ его.
Старикъ Мооръ. Увидимъ! О, это будетъ для меня ножъ острый, если я встрчусь съ нимъ на неб. Среди райскаго блаженства меня охватятъ вс ужасы ада. Передъ лицомъ Безконечнаго я буду терзаться воспоминаніемъ: ты убилъ своего сына!
Амалія. О, онъ своею небесной улыбкой изгладитъ изъ вашей души это воспоминаніе! Утшьтесь, дорогой отецъ! Я теперь совсмъ спокойна. Его послднее слово было Амалія! Амалія — будетъ его первымъ радостнымъ возгласомъ тамъ!
Старикъ Мооръ. Дочь моя! Твои слова — небесное утшеніе! Онъ улыбнется мн, говоришь ты? Простить мн? Возлюбленная моего Карла, не покидай меня, когда я буду умирать!
Амалія. Смерть — это переходъ въ его объятія. Вы можете считать себя счастливымъ! Я завидую вамъ. Зачмъ мои члены не дряхлы? Зачмъ мои волосы не сды? Я была бы тогда ближе къ небу и моему Карлу!

Входить Францъ.

Старикъ Мооръ. Подойди ко мн, сынъ мой! Прости мн, что я давеча обошелся съ тобой слишкомъ сурово! Я все теб прощаю. Я хочу отойти въ вчность съ миромъ въ душ.
Францъ. Наплакались ли вы вдоволь о вашемъ сын? Какъ я замчаю, у васъ только одинъ сынъ.
Старикъ Мооръ. У Іакова было двнадцать сыновей, и все-таки онъ плакалъ о своемъ Іосиф кровавыми слезами.
Францъ. Гмъ!
Старикъ Мооръ. Достань библію, дочь моя, и прочти мн исторію Іакова и Іосифа. Она всегда трогала меня, а тогда я еще не былъ Іаковымъ.
Амалія. Которое мсто прочитать вамъ? (Достаетъ библію и начинаетъ ее перелистывать).
Старикъ Мооръ. Прочти мн то мсто, гд описывается горе покинутаго отца, когда онъ но могъ нигд, найти сына и напрасно ожидалъ его въ кругу своихъ одиннадцати сыновей, и его жалобы, когда онъ узналъ, что Іосифъ взятъ у него навки…
Амалія (читаетъ). ‘И взяли одежду Іосифа и закололи козла, и вымарали одежду кровью, и послали разноцвтную одежду, и доставили къ отцу своему, и сказали: мы это нашли, посмотри, сына ли твоего эта одежда, или нтъ?’ (Францъ вдру встаетъ и уходитъ). ‘Онъ узналъ ее и сказалъ: эта одежда сына моего, хищный зврь сълъ его, врно, растерзанъ Іосифъ’.
Старикъ Мооръ (падаетъ назадъ въ подушки). Врно, растерзанъ Іосифъ!
Амалія (читаетъ дальше). ‘И разодралъ Іаковъ одежды свои, и возложилъ вретище на чресла свои, и оплакивалъ сына своего многіе дни. И собрались вс сыновья его и вс дочери его, чтобы утшить его, но онъ не хотлъ утшиться и сказалъ: съ печалью сойду къ сыну моему…’
Старикъ Мооръ. Довольно! Довольно! мн дурно!
Амалія (роняетъ библію и подбгаетъ къ нему). Боже, помоги! что съ вами?
Старикъ Мооръ. Я умираю… въ глазахъ темнетъ… позови пастора… причаститься… Гд сынъ мой?.. Францъ?..
Амалія. Онъ убжалъ. Боже, сжалься надъ нами!
Старикъ Мооръ. Убжалъ… убжалъ… отъ постели умирающаго… и это все… все… отъ двухъ сыновей, полныхъ надежды… Боже, Ты далъ ихъ… Ты и взялъ… Да святится имя…
Амалія (вскрикиваетъ). Умеръ! Все умерло! (убгаетъ въ отчаяньи).
Францъ (вбгаетъ, ликуя). Умеръ, кричатъ они, умеръ! Наконецъ-то я здсь господинъ! По всему замку раздаются крики: умеръ!.. Но, можетъ-быть, онъ только спитъ?.. Да, конечно, это сонъ, но только такой сонъ, отъ котораго онъ никогда уже не проснется. (Закрываетъ ему глаза). Кто посметъ теперь призвать меня къ суду? Кто посметъ сказать мн въ глаза: ты мошенникъ! Долой теперь эту несносную личину кротости и добродтели! Теперь вы увидите настоящаго, не прикрашеннаго Франца — и ужаснетесь! Мой отецъ подсахаривалъ свои требованія, онъ считалъ всхъ своихъ подданныхъ своей семьей, сидлъ улыбаясь у воротъ и привтствовалъ васъ, какъ своихъ братьевъ и дтей… Теперь имя новаго господина будетъ висть надъ вами грозной тучей, движеніе бровей его будетъ приводить васъ въ трепетъ… Онъ нжничалъ съ вами, ласкалъ ваши упрямыя выи. Ласки и нжности не мое дло. Я вонжу вамъ въ бока острыя шпоры, заставлю васъ отвдать моего бича… Я доведу васъ до того, что картофель и жидкое пиво покажутся вамъ праздничнымъ угощеніемъ, и горе тому, у кого я увижу толстыя, румяныя щеки! Рабскій страхъ и блдность нищеты — будутъ отнын вашимъ отличіемъ. (Уходитъ).

Третья сцена.

Богемскіе лса. Шпигальбергъ, Рацманъ и другіе разбойники.

Рацманъ. Это ты? Взаправду ты? Дай же покрпче прижать тебя къ сердцу, другъ Морицъ! Добро пожаловать въ наша Богемскіе лса! Какой ты сталъ теперь видный, здоровый! И еще цлый отрядъ рекрутовъ съ собой провелъ! Молодецъ!
Шпигельбергъ. Да, братецъ, да!… Ты не повришь, надо мной положительно Божье благословенье! Что я былъ раньше? Голодныя бднякъ… у меня не было ничего, кром этого посоха, съ которымъ я перешелъ Іорданъ! А теперь насъ семьдесятъ восемь человкъ — по большей части все разорившіеся торговцы, выгнанные учителя и писцы — цлый полкъ молодцовъ. Это, братъ, я теб скажу, великолпные парни — другъ у друга пуговицы со штановъ воруютъ. Съ ними, братъ, нельзя иначе и разговаривать, какъ держа въ рукахъ заряженное ружье. А все же у нихъ всего вдоволь, да вдобавокъ еще слава о нихъ гремитъ на сто верстъ вокругъ. Теперь ты не найдешь на одной газеты, гд бы не было разсказа о какой-нибудь продлк Шпигельберга. Я ихъ зато только и выписываю — они изобразили меня тамъ всего, съ головы до ногъ такъ обстоятельно, что, можно подумать, сами видли меня, даже пуговицъ моихъ не забыли. Но мы все-таки дурачимъ ихъ отчаянно. Я отправляюсь, напримръ, разъ въ типографію, заявляю, что видлъ знаменитаго Шпигельберга и диктую сидвшему тамъ писцу описаніе наружности одного доктора. Штука моя имла успхъ: малаго схватили, стали допрашивать, а онъ со страху и по глупости сознался, чортъ меня возьми, сознался, что онъ Шпигельбергъ!.. Тысяча чертей! Я уже готовъ былъ пойти и объявиться судьямъ, чтобы мерзавецъ не порочилъ зря моего имени — но черезъ три мсяца его уже повсили. Потомъ я долженъ былъ забивать себ въ носъ здоровую понюшку табаку, когда проходилъ мимо вислицы и любовался на лже-Шпигельберга, качавшагося на ней во всей своей слав. А пока они вшали Шпигельберга, настоящій Шпигельбергъ потихоньку ускользнулъ изъ ихъ стей и натянулъ премудрому правосудію длинный носъ.
Рацманъ (смется). Ты все еще прежній Шпигельбергъ.
Шпигельбергъ. Какъ видишь, все тотъ же и тломъ и душой. Подожди! Я теб разскажу еще одну штуку, которую мы сыграли въ монастыр святой Цециліи. Во время моихъ странствованій я очутился какъ-то около женскаго монастыря. Дло было въ сумерки. Въ этотъ день я еще не сдлалъ ни одного выстрла, а такъ какъ я до смерти ненавижу даромъ потерянный день, то я ршилъ выкинуть въ эту ночь такую штуку, чтобы чорту стало жарко! Мы прождали смирно до поздней ночи. Наконецъ все стихло. Огни потухли. Мы ршили, что монахини теперь наврно уже въ постеляхъ. Тогда я беру съ собой моего товарища Гримма, а остальнымъ велю ждать у воротъ, пока они не услышатъ моего свистка, схватываю сторожа, отнимаю у него ключи, прокрадываюсь въ кельи монахинь, забираю ихъ платья и назадъ съ узломъ къ воротамъ. Одну за другой обошли мы по очереди вс кельи и отобрали платья у всхъ сестеръ, подъ конецъ и у самой настоятельницы. Тогда я даю свистокъ, и мои молодцы поднимаютъ такой гвалтъ и крикъ, словно насталъ день страшнаго суда, и съ адскимъ шумомъ врываются въ кельи сестеръ! Ха! Ха! Ха! Если бы ты видлъ, какая тутъ поднялась суматоха: бдные зврки начинаютъ искать въ темнот свои платья, не могутъ ихъ найти и въ ужас и смущеніи закутываются въ простыни, другія заползаютъ подъ печки, точно кошки, а тутъ еще мы шумимъ, какъ черти… крики, вопли… и въ довершеніе всего эта старая трещотка, настоятельница, въ костюм Евы… Ты знаешь, братъ, что во всемъ бломъ свт ни одно созданіе не противно мн такъ, какъ паукъ и старая баба, и, представь себ, передо мной пляшетъ эта морщинистая, лохматая вдьма и заклинаетъ меня своимъ двственнымъ цломудріемъ… Тысяча чертей! Я уже готовъ былъ всадить ей ножъ въ брюхо… Нечего тутъ разговаривать! Или пожалуйте намъ вс денежки и все монастырское серебро, или… мои молодцы сразу поняли меня… Говорю теб, я унесъ изъ монастыря боле тысячи талеровъ да въ придачу позабавился, а мои молодцы оставили имъ по себ такую память, которую он протаскаютъ цлыхъ девять мсяцевъ.
Рацманъ (топая ногой). Чортъ возьми! Зачмъ меня не было съ вами?
Шпигельбергъ. Вотъ видишь! Ну, скажи теперь, разв это не развеселая жизнь? И при этомъ остаешься всегда свжимъ и крпкимъ, и съ каждымъ днемъ толстешь, точно поповское брюхо… Знаешь, братъ, во мн есть что-то такое притягательное, что привлекаетъ ко мн всхъ мошенниковъ со всего благо свта, словно магнитъ желзо!
Рацманъ. Нечего сказать, прекрасныя магнитъ! Но скажи, пожалуйста, какимъ колдовствомъ достигаешь ты…
Шпигельбергъ. Колдовствомъ? Тутъ, братъ, не надо никакого колдовства — надо только имть голову! Нужна извстная практическая сноровка, которая, правду сказать, не такъ-то легко дается… Видишь, я всегда говорю, что честнаго человка можно сдлать изъ каждой палки, а чтобы приготовить мошенника, требуется смекалка. Вотъ, брать, какъ это длается. Первымъ дломъ, какъ ты явился въ какой-нибудь городъ, ты разспрашиваешь у дозорныхъ, городовыхъ, служителей смирительнаго дома, кто всхъ чаще попадается имъ въ лапы, и провряешь эти свднія… Затмъ ты начинаешь посщать трактиры, постоялые дворы, публичные дома, выслживаешь тамъ, развдываешь, кто всхъ больше кричитъ про полицейскія стсненія, бранитъ наше время и правительство, и тому подобное. Братъ! Тутъ ты находиться на высот своего призванія! Честность качается уже какъ гнилой зубъ, остается только приложить щипцы и вырвать ее… А то еще проще и лучше. Ты отправляешься на улицу и бросаешь гд-нибудь полный кошелекъ, а самъ прячешься поблизости и смотришь, кто его подниметъ. Минуту спустя ты нагоняешь поднявшаго, начинаешь искать, кричать и какъ бы мимоходомъ спрашиваешь его: не находили ли вы кошелька съ деньгами? Коли онъ скажетъ ‘да’ — тогда чортъ съ нимъ! Если же онъ станетъ отрицать: ‘Извините, сударь… но замчалъ… очень жаль…’ (Вскакиваетъ). Тогда, братъ, побда! Ты нашелъ подходящаго человка.
Рацманъ. Ты, я вижу, опытный длецъ.
Шпигельбергъ. Богъ мой! Какъ будто я когда-либо въ этомъ сомнвался… Когда молодецъ попался къ теб на удочку, ты долженъ еще сумть ловко его вытащить… Видишь ли, сынъ мой, я длалъ это такимъ майоромъ. Какъ только я на лада ль на слдъ, я прицплялся къ моей жертв, какъ репейникъ, поилъ его виномъ… при этомъ, замть, непремнно даромъ! Это стоить порядочно, но на это ты не долженъ обращать вниманія… Затмъ ты сводишь его съ компаніей игроковъ и разгульныхъ людей, вмшиваешь его въ драки и всякія плутни, пока вс его деньги, совсть и доброе имя не пойдутъ къ чорту, потому что, скажу теб по секрету, ты ничего не добьешься, если не развратишь сначала тла и души… Поврь мн, брать! Я убждался въ этомъ, по крайней мр, разъ пятьдесятъ на опыт,— разъ честный человкъ выбитъ изъ своей колеи, онъ наврно попадетъ къ чорту въ лапы… ему остается сдлать только одинъ шагъ… и это такъ же легко, какъ легко непотребной женщин превратиться въ ханжу… Слушай! Что это за трескъ былъ сейчасъ?
Рацманъ. Это громъ. Разсказывай дальше.
Шпигельбергъ. А то можно достичь успха еще скоре такимъ способомъ. Ты оберешь твоего молодца дочиста, вплоть до послдней рубашки на тл — тогда онъ самъ придетъ къ теб… Разспроси-ка, братъ, вонъ у той рожи, какъ я заполучилъ его къ себ въ сти… Я предложилъ ему сорокъ дукатовъ, если онъ принесетъ мн восковой слпокъ съ ключа его барина… Представь себ! Эта глупая бестія, дйствительно, приносить мн ключъ, чортъ меня возьми! И требуетъ общанной платы. Тогда я говорю: ‘А знаете ли вы, мусью, что я сейчасъ снесу этотъ ключъ въ полицію и приготовлю для васъ даровое помщеніе на вислиц?’ — Тысяча чертей! Если бы ты видлъ, какъ этотъ молодецъ выпучилъ на меня глаза и началъ дрожать, словно мокрый пудель!.. ‘Ради Самого Бога сжальтесь, сударь! Я хотлъ… хотлъ…’ — Что вы хотли? Не хотите ли, можетъ-быть, сейчасъ же отправиться вмст со мной ко всмъ чертямъ?— ‘О, съ радостью, отъ всей души…’ — Ха-ха-ха! Мышей ловятъ на сало! Посмйся же надъ нимъ, Рацманъ! Ха-ха-ха!
Рацманъ. Да, сознаюсь… Золотыми буквами запишу я у себя въ мозгу твои поученія. Дьяволь, видно, знаетъ людей, если выбралъ тебя своимъ поставщикомъ.
Шпигельбергъ. Правда, братъ? И знаешь, что? Если я поставлю ему десятерыхъ, я думаю, онъ отпуститъ меня на свободу. Вдь каждый предприниматель даетъ своему поставщику десятый экземпляръ даромъ — неужели чортъ будетъ скупе?.. Рацманъ! Я слышу запахъ пороха.
Рацманъ. Чортъ возьми! Я уже давно слышу этотъ запахъ… Берегись! Тутъ что-нибудь происходитъ поблизости… Да, да, Морицъ, ты съ своими рекрутами будешь кстати нашему атаману… онъ тоже набралъ себ славныхъ молодцовъ.
Шпигельбергъ. Но мои! мои!
Рацманъ. Да, конечно, у нихъ тоже хорошія руки… Но, говорю теб, слава нашего атамана уже многихъ честныхъ парней ввела въ соблазнъ.
Шпигельбергъ. Разсказывай!
Рацманъ. Безъ шутокъ! И они не стыдятся служить подъ его начальствомъ. Онъ убиваетъ не для грабежа, какъ мы,— денегъ онъ совсмъ но добивается для себя съ тхъ поръ, какъ можетъ имть ихъ, сколько хочетъ, и даже свою треть добычи, которая принадлежитъ ему по праву, онъ раздастъ сиротамъ или отдаетъ на то, чтобы на нихъ обучались бдные способные юноши. Но если ему подвернется случай пустить кровь какому-нибудь помщику, который деретъ шкуру съ своихъ крестьянъ, или прихлопнуть мошенника съ золотыми галунами, который подтасовываетъ законъ и отводитъ глаза правосудію, или иного какого-нибудь господинчика изъ этой сволочи… тогда, братъ, онъ чувствуетъ себя на своемъ мст и расправляется съ ними дьявольски.
Шпигельбергъ. Гмъ! Гмъ!
Рацманъ. Недавно мы узнали въ одной гостиниц, что сейчасъ долженъ будетъ прохать здсь одинъ богатый графъ, который только-что выигралъ на суд искъ въ милліонъ рублей, благодаря плутнямъ своего адвоката. ‘Сколько насъ?’ спросилъ онъ меня, порывисто вставъ съ мста. Я замтилъ, что онъ прикусилъ нижнюю губу, что у ною всегда служить признакомъ сильнаго гнва. ‘Только пять’,— отвтилъ я. ‘Этого довольно!’ воскликнулъ онъ, бросилъ хозяйк на столъ деньги, оставилъ вино, которое онъ только-что спросилъ, невыпитымъ… и мы отправились въ путь. Все время онъ шелъ въ сторон, одинъ, не говоря ни слова, только отъ времени до времени спрашивалъ насъ, не замчаемъ ли мы чего-нибудь, и веллъ намъ прикладывать ухо къ земл. Наконецъ появляется и графъ въ тяжело нагруженной карет, тутъ же съ нимъ сидлъ и адвокатъ, впереди халъ верхомъ слуга, по бокамъ двое другихъ… Если бы ты видлъ въ эту минуту нашего атамана, какъ онъ съ двумя пистолетами въ рукахъ подскочилъ на нашихъ глазахъ къ карет! Если бы слышалъ, какимъ голосомъ закричалъ онъ: стой!.. Кучеръ, который не хотлъ остановить лошадей, полетлъ съ козелъ, графъ выстрлилъ изъ кареты, но промахнулся, слуги бжали… Подавай, каналья, деньги!’ закричалъ онъ громовымъ голосомъ… и графъ свалился, какъ быкъ подъ топоромъ… ‘А это ты, мерзавецъ, обращаешь правосудіе въ продажную женщину?’ Адвокатъ дрожалъ такъ, что зубы его стучали, и черезъ минуту въ его брюх уже торчалъ кинжалъ. Я сдлалъ свое!’ воскликнулъ онъ и гордо отвернулся отъ насъ. ‘Грабить — это ваше дло!’ И съ этими словами онъ исчезъ въ лсу.
Шпигельбергъ. Гмъ! Гмъ! Братъ, все, что я теб только-что разсказывалъ, останется между нами, онъ не долженъ ничего знать объ этомъ. Понимаешь?
Рацманъ. Хорошо, хорошо, понимаю!
Шпигельбергъ. Ты вдь знаешь его! У него есть свои причуды. Понимаешь меня?
Рацманъ. Понимаю, понимаю!

Вбгаетъ Шварцъ запыхавшись.

Рацманъ. Кто тамъ? Что случилось? Путешественники въ лсу?
Шварцъ. Скоре! Скоре! Гд остальные? Тысяча проклятій! Вы сидите тутъ и болтаете! Разв вы ничего не знаете? Вдь Роллеръ.
Рацманъ. Что такое? Что съ нимъ?
Шварцъ. Роллеръ повшенъ и еще четверо другихъ…
Рацманъ. Роллеръ? Проклятіе! Давно ли? Откуда ты знаешь?
Шварцъ. Уже три недли, какъ онъ сидитъ, а мы ничего объ этомъ не знали, ужо три раза водили его къ допросу, и мы ничего но слышали. Его пытали, чтобы узнать, гд атаманъ. Бравый парень никого не выдалъ. Вчера состоялся надъ нимъ судъ, и сегодня утромъ его отправили со срочной почтой къ дьяволу.
Рацманъ. Проклятіе! Знаетъ ли объ этомъ атаманъ?
Шварцъ. Онъ узналъ только вчера. Онъ бснуется какъ дикій вепрь. Ты знаешь, онъ всегда питалъ особое расположеніе къ Роллеру, а тутъ еще эта пытка… Мы притащили уже веревки и лстницу къ тюрьм, но это не помогло, онъ самъ пробрался, переодтый монахомъ, къ нему въ тюрьму, предлагалъ ему помняться платьемъ, Роллеръ не согласился. Теперь онъ поклялся такъ, что насъ морозъ подралъ по кож, засвтить Роллеру такой погребальный факелъ, какого они не зажигали еще ни одному королю. Я боюсь за городъ. Онъ ужо давно точить на него зубы за его безстыдное лицемріе, а ты знаешь, если онъ скажетъ: я сдлаю, это все равно, какъ если бы кто-нибудь изъ нихъ уже сдлалъ.
Рацманъ. Это правда! Я знаю атамана. Если бы онъ далъ чорту слово отправиться въ адъ, онъ не сталъ бы молиться, хотя бы половина ‘Отче нашъ’ могла бы его спасти! Но бдный Роллеръ! Бдный Роллеръ!
Шпигельбергъ. Не забывай о смерти! Впрочемъ, меня это мало волнуетъ. (Мурлычетъ псенку).
Когда я висльника вижу,
Я только глазомъ подмигну
И мыслю: кто изъ насъ глупе?
Ты здсь висишь, а я живу.
Рацманъ (вскакивая). Слышите! Выстрлъ! (За сценой слышны выстрлы и шумъ).
Шпигельбергъ. Второй!
Рацманъ. Третій! Это атаманъ! (За сценой раздается псня),
Нюренбергцамъ не поймать насъ.
Не повсить никого.
Швейцеръ и Роллеръ (За сценой). Го! Го!
Рацманъ. Роллеръ! Это Роллеръ! Тысяча чертей!
Швейцеръ и Роллеръ. (За сценой). Рацманъ! Шварцъ! Шпигельбергъ! Рацманъ!
Рацманъ. Роллеръ! Швейцеръ! Громъ и молнія! (бжитъ имъ на встрчу).

Разбойникъ Мооръ верхомъ. Швейцеръ, Роллеръ. Гриммъ, Шуфтерле и другіе разбойники, покрытые пылью я грязью.

Разбойникъ Мооръ (соскакивая съ лошади). Свобода! Свобода! Ты спасенъ, Роллеръ!.. Отводи моего коня, Швейцеръ, и выкупай его въ вин. (Бросается на землю). Ну, и дло было!
Рацманъ (Роллеру). Ради всего ада! Съ колеса воскресъ ты, что ли?
Шварцъ. Или ты духъ Роллера? Или я глупъ? Или это ты въ самомъ дл?
Роллеръ (задыхаясь). Да, это я, собственной своей персоной. Какъ ты думаешь, откуда я сейчасъ явился?
Шварцъ. Вдьма тебя знаетъ! Мы думали, что съ тобой уже все кончено.
Роллеръ. Да, такъ это и было, и даже больше. Я прямехонько съ вислицы. Дай мн только сначала отдышаться. Швейцеръ разскажетъ теб. Дайте мн стаканъ вина! И ты здсь, Морицъ? Я думалъ уже встртиться съ тобой въ другомъ мст… Дайте же ма стаканъ вина! У меня вс кости трещатъ… О, мой атаманъ! Гд мой атаманъ?
Шварцъ. Сейчасъ, сейчасъ!.. Да разсказывай же! Какъ ты оттуда вырвался? Какъ очутился опять съ нами? У меня голова идетъ кругомъ. Съ вислицы, говоришь ты?
Роллеръ (осушаетъ залпомъ бутылку водки) Славно жжетъ!.. Прямехонько съ вислицы, говорю теб. Вы тутъ зваете и не воображаете ничего… Я былъ на одинъ только шагъ отъ проклятой лстницы, по которой долженъ былъ взойти въ лоно Авраама… такъ близко… такъ близко… за мою жизнь никто не далъ бы и понюшки табаку… И вотъ благодаря атаману я опять дышу, живъ и свободенъ.
Швейцеръ. Это была штука, которую стоитъ разсказать. Мы узнали черезъ нашихь лазутчиковъ, что съ Роллеромъ совсмъ уже ршено, и если только не провалится небо, то завтра днемъ… это, значитъ, какъ разъ сегодня… онъ долженъ отправиться общимъ путемъ всякой живой твари. ‘Идемте! сказалъ атаманъ: для друга можно всмъ пожертвовать! Мы спасемъ его, а если но спасемъ, то засвтимъ ему, по крайней мр, такой погребальный факелъ, какого они не зажигали еще ни одному королю’. Вся шайка была поднята на ноги. Къ Роллеру мы отправили нарочнаго, который доставилъ ему записочку, подбросивъ со въ супъ.
Роллеръ. Я сомнвался въ успх.
Швейцеръ. Мы выждали время, когда вс улицы опустли. Весь городъ отправился на зрлище, повсюду тянулись ряды всадниковъ, пшеходовъ, каретъ… ‘Теперь зажигайте!’ сказалъ намъ атаманъ. Наши молодцы разсыпались, какъ стрлы, и подожгли городъ сразу съ тридцати трехъ концовъ, разбросали горящіе фитили около порохового склада, въ церквахъ, въ амбарахъ… Чортъ возьми! Но прошло и четверти часа, какъ сильный втеръ, который, должно быть, тоже былъ золъ на городъ, пришелъ къ намъ на помощь и поднялъ пламя до самыхъ высокихъ крышъ. А мы въ это время мчимся по улицамъ, какъ черти, черезъ весь городъ… крики, ревъ, выстрлы… начинаютъ бить въ набатъ… въ это время пороховая башня взлетаетъ на воздухъ… Право, можно было подумать, что земля разверзлась, и небо треснуло, а адъ ушелъ еще глубже внизъ.
Роллеръ. Мой конвой оглядывается назадъ — весь городъ лежалъ въ огн и дыму, словно Гоморра и Содомъ, въ окрестныхъ горахъ гудли раскаты адскаго взрыва. Отъ ужаса вс попадали на землю. Я пользуюсь этой минутой-я былъ уже развязанъ, дло доходило уже до того — вижу, спутники мои окаменли, какъ Лотова жена, тогда я съ быстротой молніи сбгаю внизъ, протискиваюсь сквозь толпу и прочь оттуда! Отбжавъ шаговъ шестьдесятъ, сбрасываю съ себя платье, бросаюсь въ рку и плыву подъ водой, пока но скрываюсь у нихъ изъ глазъ. Мой атаманъ ждалъ ужо меня тамъ съ платьемъ и лошадьми-и вотъ какъ я спасся. Мооръ! Мооръ! Я хотлъ бы, чтобы ты попалъ въ такую же нередрягу, чтобы я могъ отплатить теб гъмъ же!
Рацманъ. Дьявольское желаніе, за которое тебя слдовало бы повсить! Но во всякомъ случа это была ловкая штука!
Роллеръ. Это была помощь въ нужд — вы не въ состояніи оцнить этого. Для этого вамъ надо самимъ, подобно мн, съ веревкой на ше заживо прогуляться къ могил… видть вс эти проклятыя церемоніи, эти отвратительныя приготовленія, съ каждымъ шагомъ все ближе и ближе подходить къ проклятой машин, на которую ты долженъ взойти при блеск восходящаго солнца… А эти стерегущіе тебя живодеры-палачи… эта отвратительная музыка — она до сихъ поръ еще звучитъ въ моихъ ушахъ — и карканье голодныхъ воронъ, которыя сидли десятками на моемъ полусгнившемъ предшественник, и прочее, и прочее… И ко всему этому предвкушеніе того блаженства, которое ждетъ тебя на томъ свт!.. Братья! Братья! И вдругъ спасеніе и свобода!.. Говорю вамъ, канальи, если изъ раскаленной печи прыгнуть въ ледяную воду, этотъ переходъ будетъ не такъ чувствителенъ, какъ тотъ, который испыталъ я, когда очутился на другомъ берегу!
Шпигельбергъ (смется). Бдняга! (Пьетъ). За твое счастливое возрожденіе!
Роллеръ (бросая стаканъ въ сторону). Нтъ, за вс блага міра я не согласился бы во второй разъ пережить это. Смерть — это нчто посерьезне прыжка паяца, а ожиданіе смерти хуже самой смерти.
Шпигельбергъ. А каковъ взрывъ-то пороховой башни!.. Понимаешь теперь, Рацманъ, почему здсь пахло такъ срой, точно провтривали на воздух вс платья дьявола . Это было мастерское дло, атаманъ! Я завидую теб.
Швейцеръ. Чортъ возьми! Горожане развлекаются тмъ, что отправляются полюбоваться, какъ моего товарища прикончатъ, словно затравленнаго кабана! Чего же намъ стсняться тмъ, что мы для нашего товарища пожертвовали городомъ? А къ тому же нашимъ молодцамъ былъ удобный случай пограбить. Разскажите-ка, чмъ вы тамъ поживились?
Одинъ изъ шайки. Я прокрался во время суматохи въ церковь Св. Стефана и ободралъ бахрому у покрова съ алтаря. Господь Богъ, сказалъ я себ, и безъ того богатъ, Онъ можетъ надлать себ золотыхъ нитокъ и изъ грошовыхъ веревокъ.
Швейцеръ. И ты хорошо сдлалъ… Что тутъ худого — ограбить церковь? Они тащатъ все своему Творцу, который вовсе не нуждается въ этомъ тряпь, въ то время какъ его созданья умираютъ съ голоду… А ты, Шпангеллеръ, гд раскинулъ свои сти?
Второй разбойникъ. Мы съ Бигелемъ ограбили лавку и натащили матерій, которыхъ хватитъ человкъ на пятьдесятъ.
Третій разбойникъ. Я сбондилъ пару золотыхъ часовъ да еще дюжину серебряныхъ ложекъ въ придачу.
Швейцеръ. Отлично, отлично! А сверхъ того мы устроили въ город такой пожаръ, котораго имъ не потушить и въ дв недли. Если они пожелаютъ защищаться отъ огня, имъ придется разрушить городъ водой… Но знаешь ли, Шуфтерле, сколько всего убитыхъ?
Шуфтерле. Говорятъ, восемьдесятъ три человка. Одна башня раздавила шестьдесятъ человкъ.
Разбойникъ Мооръ (мрачно). Роллеръ! Мы дорого за тебя заплатили.
Шуфтерле. Ну, вотъ еще! Если бы еще это были мужчины, а то грудныя дти, пачкавшія простыни, няньки, отгонявшія отъ нихъ мухъ, высохшіе старики, которые не могли найти дверей, больные, жалобно взывавшіе къ своему доктору, который вмст съ прочей публикой утекъ на площадь… Все, что только могло ходить, побжало смотрть зрлище, дома оставались одни подонки города.
Разбойникъ Мооръ. Бдныя созданья! Больные, говоришь ты, старики и дти?
Шуфтерле. Да, чортъ ихъ возьми! Да еще родильницы, беременныя женщины, боявшіяся выкинуть подъ самой вислицей, молодыя женщины, опасавшіяся, что слишкомъ заглядятся на интересное зрлище, и у ихъ ребятъ еще въ материнскомъ чрев отпечатается на спин изображеніе вислицы, бдные писатели, которымъ не въ чемъ было выйти, потому что они свою единственную пару сапогъ отдали въ починку, и тому подобная сволочь. Не стоитъ и говорить объ этомъ! Проходя мимо одной лачуги, я услыхалъ тамъ какой-то пискъ, заглянулъ туда — и что же увидлъ? Свжій, здоровый ребенокъ лежитъ на полу подъ столомъ, который уже началъ заниматься… Бдный зврочекъ, сказалъ я: ты здсь замерзнешь — и бросилъ его въ огонь.
Разбойникъ Мооръ. Ты это сдлалъ, Шуфтерле? Пусть же этотъ огонь вчно бушуетъ въ твоей груди! Прочь, чудовище! Не смй никогда показываться среди моей шайки!.. Вы ропщете?.. Разсуждаете?.. Кто сметъ разсуждать, когда я приказываю? Прочь отсюда, говорю я!.. Среди васъ есть и еще, которые созрли для моего гнва! Я знаю тебя, Шпигельбергъ. Скоро я предстану вредъ вами и произведу вамъ страшный смотръ.

(Вс&#1123, съ трепетомъ уходятъ).

Мооръ (одинъ, ходитъ быстрыми шахами взадъ и впередъ). Но слушай ихъ, Небесный Судія! Я но виноватъ въ этомъ. Виноватъ ли Ты, если посылаемыя Тобою болзни и наводненія губятъ не однихъ гршниковъ, но и праведниковъ? Кто можетъ приказать огню, чтобы онъ сжигалъ одни осиныя гнзда и не истреблялъ жатвы? О, какъ противно мн это убійство дтей, убійство женщинъ, убійство больныхъ! Какъ гнететъ меня этотъ поступокъ! Онъ испортилъ мои лучшія дла… И вотъ я стою теперь передъ лицомъ Неба, какъ осмянный, пристыженный мальчикъ, который дерзнулъ играть высшимъ могуществомъ и, думая сокрушить великановъ, сразилъ однихъ карликовъ!.. Ступай! уйди отсюда!.. Не теб управлять небеснымъ правосудіемъ, ты палъ при первомъ испытаніи. Я отказываюсь отъ моего дерзкаго замысла, пойду запрячусь въ какую-нибудь нору, гд можно будетъ скрыть мой стыдъ отъ глазъ Божьяго свта. (Хочетъ итти).

Вбгаетъ поспшно одинъ изъ разбойниковъ.

Атаманъ, берегись! Отряды богемской конницы рыщутъ по лсу!.. Кто-нибудь выдалъ насъ!..

Вбгаютъ еще нсколько разбойниковъ.

Атаманъ! Атаманъ! Они выслдили насъ!.. цлыя тысячи ихъ оцпляютъ всю середину лса!

Вбгаютъ новые разбойники.

Бда! Бда! Мы пойманы, колесованы, четвертованы! Тысячи гусаровъ, драгуновъ и егерей занимаютъ высоты и вс выходы.

(Мооръ уходитъ).

Швейцеръ, Гриммъ, Роллеръ, Шварцъ. Шуфтерле, Шлигельбергъ, Рацманъ, шайка разбойниковъ.
Швейцеръ. Наконецъ-то мы согнали ихъ съ перинъ! Радуйся, Роллеръ! Мн давно уже хочется подраться съ этими лежебоками. Гд атаманъ? Вся ли наша шайка въ сбор? Достаточно ли у насъ пороху?
Рацманъ. Пороху пропасть. Но насъ только восемьдесятъ человкъ, на каждаго изъ насъ приходится ихъ, по крайней мр, двадцать.
Швейцеръ. Тмъ лучше! Хоть бы ихъ было пятьдесятъ противъ одного моего ногтя… Они дожидались, пока мы не подожгли у нихъ солому подъ задницей… Братцы! Братцы! Что за бда! Вдь они ставятъ на карту свою жизнь изъ-за нсколькихъ грошей, а мы сражаемся за наши головы и свободу! Мы хлынемъ на нихъ потопомъ, поразимъ ихъ, какъ молнія… Гд же, чортъ возьми, атаманъ?
Шпигельбергъ. Онъ покидаетъ насъ въ опасности. Нельзя ли намъ улизнуть?
Швейцеръ. Улизнуть?
Шпигельбергъ. О, зачмъ я не остался въ Іерусалим?
Швейцеръ. Чтобъ теб захлебнуться въ помойной ям, поганая душонка! Съ голыми монашенками ты былъ очень смлъ, а стоить теб увидть пару кулаковъ… баба! Покажи-ка теперь себя, а то мы зашьемъ тебя въ свиную шкуру и затравимъ собаками!
Рацманъ. Атаманъ! Атаманъ!

Входитъ Мооръ, говоря медленно про себя.

Мооръ. Я допустилъ окружить насъ, теперь они должны будутъ сражаться, какъ отчаянные. (Громко). Дти! Мы погибли, если не будемъ биться какъ раненые вепри.
Швейцеръ. Я распорю имъ пальцами брюхо такъ, что у нихъ кишки вывалятся!.. Води насъ, атаманъ! Мы пойдемъ за тобой въ самую пасть смерти!
Мооръ. Зарядите вс ружья! Пороху у насъ не мало?
Швейцеръ. Пороху хватитъ на то, чтобы взорвать всю землю.
Рацманъ. У каждаго по пяти паръ заряженныхъ пистолетовъ и по три ружья въ придачу.
Мооръ. Хорошо! Пусть одна часть изъ васъ взлзетъ на деревья или спрячется въ чащу и стрляетъ въ нихъ изъ засады…
Швейцеръ. Это по твоей части, Шпигельбергъ!
Мооръ. А остальные, какъ демоны, ударятъ на нихъ съ фланговъ.
Швейцеръ. Вотъ тутъ буду и я.
Мооръ. Пусть каждый изъ васъ свиститъ и шумитъ въ лсу, чтобы число наше казалось имъ больше. Спустите также всхъ собакъ и натравите на нихъ, чтобы они смшались, разсялись и попали вамъ подъ выстрлы. Мы трое, Роллеръ, Швейцеръ и я, будемъ сражаться въ самой свалк.
Швейцеръ. Ловко! Великолпно!.. Мы такъ ихъ перемшаемъ, что они не будутъ знать, откуда летятъ въ нихъ оплеухи. Я прежде стрлялъ такъ, что вишню изо рта выбивалъ. Пусть только они явятся!

(Шуфтерле дергаетъ Швeйцepa, тотъ отводитъ атамана съ сторону и говоритъ тихо съ нимъ).

Мооръ. Замолчи!
Швейцеръ. Прошу тебя…
Мооръ. Нтъ! Пусть онъ благодаритъ свой позоръ, что останется живъ. Онъ но долженъ умереть, когда я, и мой Швейцеръ, и мой Роллеръ умираемъ. Пусть онъ разднется, я скажу, что онъ путешественникъ, котораго мы ограбили… Будь спокоенъ, клянусь теб, онъ будетъ еще повшенъ.

Входитъ патеръ.

Патеръ. Вотъ оно — зминое гнздо!.. Съ вашего позволенія, господа! Я служитель церкви, а тамъ за мной стоятъ тысяча семьсотъ человкъ, которые оберегаютъ каждый полосъ на моей голов.
Швейцеръ. Браво! Браво! Недурно сказано, чтобы сберечь свой животъ.
Мооръ. Замолчи, товарищъ!.. Скажите покороче, господинъ патеръ, что вамъ угодно отъ насъ?
Патеръ. Я присланъ къ вамъ отъ высшихъ властей, которыя ставятъ приговоры о жизни и смерти, къ вамъ, воры, убійцы, мошенники, ядовитое зминое отродье, ползающее въ темнот я жалящее исподтишка, къ вамъ, отбросы человчества, адское исчадіе, пища для воронъ и паразитовъ, населеніе для вислицы и колеса…
Швейцеръ. Собака! Перестань браниться… или… (Приставляетъ ему къ лицу пистолетъ).
Мооръ. Стыдись, Швейцеръ! Ты нарушилъ порядокъ его проповди, онъ такъ старательно выучилъ ее наизусть… Дальше, почтенный отецъ!.. ‘для вислицы и колеса…’
Патеръ. А ты, хитрый атаманъ! Князь карманщиковъ! Король мошенниковъ! Императоръ всхъ мазуриковъ со всего благо свта! Ты, вполн подобный тому первому бунтовщику, который совратилъ легіоны невинныхъ ангеловъ и увлекъ ихъ за собой въ глубину преисподней!.. Вопли покинутыхъ матерей несутся по твоимъ пятамъ, ты пьешь кровь, какъ воду, люди всятъ на твоемъ разбойничьемъ кинжал меньше перышка.
Мооръ. Совершенная правда! Совершенная правда! Ну-съ, дальше?
Патеръ. Какъ? Совершенная правда? Разв это отвтъ?
Мооръ. Что, почтенный отецъ? Къ этому вы, видно, не приготовились? Дальше! Что еще хотли вы намъ сказать?
Патеръ (съ гнвомъ). Ужасный человкъ! Отойди отъ меня! Разв не запеклась на твоихъ проклятыхъ пальцахъ кровь убитаго графа? Разв не сломалъ ты своими воровскими руками Господней святыни, не унесъ оттуда священныхъ сосудовъ для причастія? Но поджегъ нашего благочестиваго города? Не обрушилъ пороховой башни на головы добрыхъ христіанъ? (Складывая руки) Ужасныя, отвратительныя преступленія, которыя громко вопіютъ къ небу, призываютъ на землю день страшнаго суда!
Мооръ. Проповдь составлена мастерски. Но къ длу! О чемъ же извщаетъ меня черезъ васъ высокочтимый городской совтъ?
Патеръ. О томъ, чего ты совсмъ не заслуживаешь… Оглянись кругомъ себя, разбойникъ! Куда ты ни взглянешь, отовсюду ты окруженъ нашими солдатами… теб некуда спастись… Какъ врно то, что на этихъ дубахъ и еляхъ не вырастутъ вишни, такъ врно и то, что вамъ не уйти отсюда невредимыми.
Мооръ. Слышишь, Швейцеръ?.. Ну-съ, дальше.
Патеръ. Слушай же, какъ милостиво, какъ кротко относится къ теб, злодю, судъ: если ты сейчасъ же согнешь свою спину и станешь умолять о милости и пощад, то строгость смнится сожалніемъ, и правосудіе отнесется къ теб, какъ любящая мать — оно закроетъ глаза на половину твоихъ преступленій и ограничится — подумай только!— ограничится однимъ колесованіемъ.
Швейцеръ. Ты слышишь, атаманъ? Не сдавить ли мн этой собак горло такъ, чтобы кровь брызнула изо всхъ отверстій его кожи?
Роллеръ. Атаманъ!.. Адъ и черти!.. Атаманъ!.. Какъ онъ закусилъ нижнюю губу… Не повситъ ли мн этого молодца вверхъ ногами?
Швейцеръ. Мн! Мн! На колняхъ умоляю тебя, мн доставь наслажденіе истереть его въ порошокъ! (Патеръ кричитъ).
Мооръ. Прочь отъ него! Не смй никто его тронуть! (Вынимаетъ свою шпагу). Слушайте, господинъ патеръ! Здсь семьдесятъ девять человкъ, надъ которыми я атаманъ, и ни одинъ изъ нихъ не уметъ дйствовать по команд, ни одинъ не привыкъ къ пушечной музык, а тамъ стоятъ тысяча семьсотъ человкъ, посдвшихъ подъ ружьемъ — и тмъ не мене, слушайте, что скажетъ вамъ Мооръ, атаманъ убійцъ: правда, что я убилъ графа, зажегъ и разграбилъ доминиканскую церковь, поджегъ вашъ лицемрный городъ и обрушилъ пороховую башню на головы добрыхъ христіанъ… Но это еще не все. Я сдлалъ гораздо больше. (Протягиваетъ свою правую руку). Видите на моихъ пальцахъ эти четыре дорогіе кольца? Подите и передайте слово въ слово господамъ судьямъ, которые ршаютъ вопросъ о жизни и смерти, то, что вы увидите и услышите здсь. Этотъ рубинъ я снялъ съ пальца одного министра, котораго я положилъ замертво на охот къ ногамъ его князя. Онъ возвысился лестью изъ нищаго до степени перваго любимца, гибель его ближняго служила ему ступенью для возвышенія, слезы сиротъ помогали ему подняться… Этотъ алмазъ я снялъ съ руки одного совтника, который продавалъ должности и почетныя мста тому, кто больше давалъ и отгонялъ отъ своихъ дверей честныхъ людей… Этотъ агатъ я ношу въ честь одного попа изъ вашей же шайки, котораго я собственноручно задушилъ за то, что онъ открыто, съ каедры, скорблъ объ упадк пытокъ и казней… Я могъ бы разсказать вамъ еще много другихъ исторій о моихъ кольцахъ, если бы мн не было жаль и тхъ немногихъ словъ, которыя я потратилъ на васъ…
Патеръ. О, фараонъ, фараонъ!
Мооръ. Вы слышите? Замтили вы этотъ лицемрный вздохъ?.. Можетъ ли человкъ быть до такой степени слпъ? Онъ, у котораго окажется сотня глазъ на то, чтобы замтить пятно на его брат, такъ слпъ къ самому себ? Они кричатъ о кротости и терпніи и приносить Богу любви человческія жертвы, словно языческому Молоху! Проповдуютъ о любви къ ближнему и отгоняютъ съ проклятіемъ слпого старика отъ своей двери! Возстаютъ противъ скупости, а сами истребляютъ населеніе Америки изъ-за ея золотыхъ розсыпей и запрягаютъ индйцевъ, словно скотовъ, въ свои телги. Они ломаютъ себ головы надъ тмъ, какъ это могла природа произвести на свтъ Іуду Искаріота, а даже и не худшій изъ нихъ продалъ бы своего Бога за десять серебряниковъ. О, фарисеи! вы поддлываете истину, какъ фальшивую монету, обезьяничаете Божество! Вы не стыдитесь сгибать ваши колни передъ крестомъ и алтаремъ, истязать себя бичеваніемъ, умерщвлять свою плоть постами, вы думаете этой жалкой комедіей обморочить Того, Кого вы сами, глупцы, называете Всевдущимъ. Вы чванитесь вашей честностью, вашей образцовой жизнью, а между тмъ Богъ, который видитъ ваши сердца, вознегодовалъ бы на Творца, если бы не Онъ самъ создалъ и змй и другихъ чудовищъ… Прочь съ глазъ моихъ!
Патеръ. Злодй, и еще такъ гордъ!
Мооръ. Нтъ! Я былъ недостаточно гордъ, а вотъ сейчасъ я начну говорить гордо! Пойди и скажи высокочтимому суду, который ршаетъ вопросъ о жизни и смерти, вотъ что: я не воръ, который пользуется сномъ и темнотой ночи и совершаетъ подвиги на подставной лстниц… Что я сдлалъ, то я, безъ сомннія, когда-нибудь прочту въ списк моихъ грховъ на неб, но съ его жалкими намстниками я не желаю больше терять словъ. Скажи имъ, что мое дло — возмездіе и месть — мое ремесло. (Поворачивается къ нему спиной).
Патеръ. Итакъ ты не желаешь милости и пощады? Хорошо, съ тобой я покончилъ. (Обращается къ шайк). А теперь послушайте и вы, что вамъ объявляетъ черезъ меня правосудіе. Если вы сейчасъ же свяжете и выдадите этого осужденнаго злодя, то ваши преступленія будутъ преданы полному забвенію, и васъ не ждетъ ни малйшее наказаніе. Святая церковь приметъ васъ, какъ заблудшихъ овецъ, съ любовью въ свое лоно, и каждому изъ васъ будетъ открыта дорога къ почетной должности. (Съ торжествующимъ смхомъ). Ну, что же? Какъ это понравится вашему величеству? Итакъ скоре! Свяжите его и вы будете свободны!
Мооръ. Вы слышите? Чего же вы раздумываете? Что васъ смущаетъ? Правительство предлагаетъ вамъ свободу, когда вы уже въ плну у него. Оно даруетъ вамъ жизнь, и это не пустыя слова, потому что вы, дйствительно, уже осуждены. Вамъ общаютъ постъ и должности, а вдь вашъ удлъ, если вы даже и побдите,— позоръ, проклятія и преслдованія. Вамъ возвщаютъ небесное прощеніе въ то время, когда вы уже прокляты. И вы еще обдумываете? Колеблетесь? Разв выборъ между небомъ и адомъ такъ труденъ? Помогите же имъ, господинъ патеръ!
Патеръ (про себя). Съ ума сошелъ малый, что ли? (Громко). Вы, можетъ-быть, боитесь, что это ловушка, чтобы захватить васъ живыми? Прочтите сами, вотъ здсь подписано общее прощеніе. (Подаетъ Швейцеру бумагу). Можете ли вы посл того сомнваться?
Мооръ. Вотъ видите! Чего же вамъ еще больше? Подписано собственноручно. Это милость, превосходящая всякую мру… Быть-можетъ, вы боитесь, что они нарушатъ свое слово, потому что измнникамъ, говорятъ, не держатъ слова? О, не бойтесь! Изъ одного расчета они сдержатъ слово., хотя бы они дали его дьяволу. Иначе кто бы поврилъ имъ во второй разъ? Какъ могли бы они воспользоваться вторично этимъ средствомъ? Я готовъ поклясться, что они говорятъ искренно. Они знаютъ, что это я поднялъ и возбудилъ васъ, васъ они считаютъ невинными. Ваши преступленія кажутся имъ ошибками молодости, увлеченіями. Только одного меня желаютъ они захватить, я одинъ долженъ быть наказанъ. Не такъ ли, господинъ патеръ?
Патеръ. Какой дьяволъ говоритъ его устами?.. Да, да, конечно, конечно, это такъ… Малый меня съ ума сведетъ…
Мооръ. Какъ? Вы все еще молчите? Вы, можетъ-быть, надетесь пробить себ дорогу силой? Но оглянитесь вокругъ себя! Вдь это невозможно, это ребяческое легкомысліе… Или вамъ льститъ мысль о томъ, что вы умрете какъ герои, потому что вы видли, какъ я радовался предстоящей схватк? О, не надйтесь на это! Вы — не Мооры! Вы — низкіе воры, жалкія орудія моихъ великихъ замысловъ, презрнная веревка въ рукахъ палача Воры но могутъ умереть смертью героевъ. Для воровъ жизнь — всегда выигрышъ, потому что за гробомъ ихъ ждетъ нчто ужасное, воры правы, когда боятся смерти… Слышите, какъ звучатъ ихъ рога? Видите, какъ грозно блестятъ тамъ ихъ сабли? Какъ? Вы все еще не ршаетесь? Вы съ ума сошли? Или поглупли? Это непростительно! Я не хочу быть обязаннымъ вамъ своею жизнью, я стыжусь вашей жертвы!

0x01 graphic

Патеръ (въ высшей степени изумленный). Я теряю разумъ. Я убгу отсюда! Видано ли когда-нибудь что-либо подобное?
Мооръ. Можетъ-быть, вы боитесь, что я убью себя и самоубійствомъ разрушу договоръ, который касается только живого? Нтъ, дти, это напрасный страхъ! Вотъ смотрите, я бросаю въ сторону мой кинжалъ, мои пистолеты и эту скляночку съ ядомъ, которая могла бы еще помочь мн… теперь я такъ безсиленъ, что потерялъ власть даже надъ своею жизнью… Вы все еще не ршаетесь? Вы, можетъ быть, думаете, что я стану защищаться, когда вы начисто меня связывать? Смотрите! Я привязываю мою правую руку къ этому дубу, теперь я совсмъ беззащитенъ, ребенокъ можетъ свалить меня… Ну, кто же первый оставитъ въ бд своего атамана?
Роллеръ (въ сильномъ волненіи). Хотя бы цлый адъ окружалъ насъ! (Потрясая шпагой). Кто не песъ, спасай атамана!
Швейцеръ (разрывать бумагу и бросаетъ клочки въ лицо патеру). Въ нашихъ пуляхъ прощеніе! Прочь отсюда, каналья! Скажи суду, который послалъ тебя, что ты не нашелъ въ шайк Моора ни одного предателя… Спасайте, спасайте атамана!
Вс (съ шумомъ). Спасайте, спасайте, спасайте атамана!
Мооръ (освобождая свою руку, радостно). Теперь мы свободны!.. Товарищи! Я чувствую въ своей рук цлое войско… Смерть или свобода! По крайней мр ни одинъ изъ насъ не дастся имъ живымъ въ руки!

Трубятъ наступленіе. Шумъ и движеніе. Вс уходятъ съ обнаженными саблями.

ТРЕТЬЕ ДЙСТВІЕ.

Первая сцена.

Амалія (играетъ съ саду на лютн).
Онъ прекрасенъ былъ, какъ ангелъ рая,
Здсь никто не могъ сравниться съ нимъ,
Взглядъ его, что отблескъ солнца мая,
Отраженный моромъ голубымъ.
Отъ объятій сердце замирало,
И уста просилися къ устамъ,
Ночь весь міръ отъ взоровъ застилала,
И душа стремилась къ небесамъ.
Поцлуй его — блаженство рая!
Какъ огонь сливается съ огнемъ,
Какъ два звука арфы, замирая,
Прозвенятъ въ созвучіи одномъ,
Такъ въ одномъ сливались мы лобзаньи,
Такъ душа сливалася съ душой,
И вокругъ въ одномъ очарованьи
Небеса сливалися съ землей.
Онъ исчезъ! Исчезъ навкъ! Напрасно
Вслдъ ему мой тяжкій вздохъ летитъ.
Онъ исчезъ, и все, чмъ жизнь прекрасна,
Все теперь тоской меня томитъ.

Входитъ Францъ.

Францъ. Опять ты здсь, упрямая мечтательница? Ты сбжала съ нашего веселаго пира и испортила гостямъ все веселье.
Амалія. Веселье!.. Въ твоихъ ушахъ должно бы еще звучать похоронное пніе, которое сопровождало твоего отца въ могилу…
Францъ. Вчно, что ли, будешь ты жаловаться? Предоставь мертвымъ спать въ ихъ могилахъ и старайся длать живыхъ счастливыми! Я пришелъ…
Амалія. А когда ты уйдешь отсюда?
Францъ. О, не смотри на меня такъ строго и гордо! Ты огорчаешь меня, Амалія. Я пришелъ сказать теб…
Амалія. Ну да, разумется, я должна выслушать тебя, вдь Францъ фонъ-Мооръ сталъ теперь владтельнымъ графомъ.
Францъ. Да, какъ разъ объ этомъ я и хотлъ поговорить съ тобой. Максимиліанъ спитъ теперь въ склеп своихъ предковъ. Я сталъ господиномъ. Но мн хотлось бы быть имъ вполн, Амалія… Ты знаешь, чмъ ты была для нашего дома: вс относились къ теб какъ къ дочери Моора, его любовь къ теб пережила даже самую смерть… Ты этого, конечно, никогда не забудешь?
Амалія. Никогда, никогда!
Францъ За любовь моего отца ты должна заплатить его сыновьямъ, а Карлъ умеръ… Ты изумлена? У тебя голова закружилась? Да, правда, эта мысль такъ лестна, что можетъ отуманить даже женскую гордость. Францъ попираетъ ногами надежды благороднйшихъ двушекъ, Францъ предлагаетъ бдной, безпомощной сирот свое сердце, свою руку и вмст съ ней все свое богатство, свои замки и лса. Францъ, которому вс завидуютъ, предъ которымъ вс трепещутъ, добровольно объявляетъ себя рабомъ Амаліи.
Амалія. Зачмъ молнія не поразитъ твоего проклятаго языка за эти преступныя слова? Ты убилъ моего возлюбленнаго и хочешь, чтобы Амалія назвала тебя своимъ мужемъ! Ты…
Францъ. Не такъ сердито, всемилостивйшая принцесса!.. Не думай, что Францъ станетъ изгибаться передъ тобой, какъ какой-нибудь воркующій любезникъ,— онъ не привыкъ изливаться въ любовныхъ жалобахъ,— Францъ просто говоритъ, а если ему не отвчаютъ, то онъ начнетъ приказывать.
Амалія. Приказывать? Ты, червь? Мн приказывать?.. А если на твое приказаніе отвтятъ презрительнымъ хохотомъ?
Францъ. Ты не посмешь этого сдлать. Я знаю отличное средство сломить гордость надменной упрямицы. Средство это — монастырь.
Амалія. Отлично! Великолпно! Въ монастыр я навсегда избавлюсь отъ твоего зминаго взгляда, тамъ у меня будетъ достаточно досуга думать о Карл. Очень рада твоему монастырю!
Францъ. А! Вотъ какъ! Берегись же! Ты сама теперь научила меня, какъ надо тебя мучить… Мой взглядъ выгонитъ изъ твоей головы эти вчныя мечтанія о Карл, призракъ Франца будетъ постоянно стоять позади образа твоего любимца, какъ драконъ, оберегающій сказочныя сокровища… За волосы потащу я тебя въ церковь, со шпагой въ рук вырву изъ твоего сердца внчальную клятву, силой завладю твоимъ двственнымъ ложемъ и твою гордую стыдливость покорю еще боле сильной гордостью.
Амалія (даетъ ему пощечину). Получи сначала это въ приданое.
Францъ (взбшенный). А! Сторицей отомщу я теб за это. Не супругой — этой чести ты не удостоишься — любовницей своей сдлаю я тебя, чтобы честныя крестьянки показывали на тебя пальцами, если ты осмлишься выйти на улицу. Скрежещи зубами, сколько хочешь, мечи молніи глазами — меня веселитъ женскій гнвъ: онъ длаетъ тебя еще прекрасне, еще боле достойной желаній. Пойдемъ… Твое сопротивленіе только украситъ мою побду, твои вынужденныя объятія усилятъ мое сладострастіе… Пойдемъ въ мою комнату… Я горю желаніемъ… Теперь, сейчасъ же должна ты итги со мной. (Хочетъ тащитъ ее).
Амалія (бросается ему на шею). Прости меня, Францъ! (Въ то время, какъ онъ хочетъ обнять ее, она выхватываетъ у него изъ ноженъ шпагу и быстро отступаетъ назадъ). Видишь, злодй, что я теперь могу съ тобой сдлать! Я женщина, но разгнванная женщина… Посмй только дерзко коснуться моего тла — эта сталь пронзитъ твою похотливую грудь, духъ моего дяди направитъ мою руку. Прочь отсюда! (Выталкиваетъ его).
Амалія (одна). Ахъ, какъ мн легко! Какъ свободно дышится! Я чувствовала себя сильной и гнвной, какъ тигрица, у которой отняли ея дтенышей… Въ монастырь, говоритъ онъ… Спасибо теб за эту счастливую мысль! Теперь обманутая любовь нашла себ убжище… монастырь… крестъ Спасителя… вотъ убжище для обманутой любви! (хочетъ итти).

Германъ входитъ, оглядываясь.

Германъ. Фрейлейнъ Амалія! Фрейлейнъ Амалія!
Амалія. Несчастный! Зачмъ ты помшалъ мн?
Германъ. Я долженъ сбросить съ своей души гнетъ, прежде чмъ онъ отправитъ ее въ адъ. (Бросается передъ ней на колни). Простите меня! Простите! я очень оскорбилъ васъ фрейлейнъ Амалія!
Амалія. Встань! Уйди! Я не хочу ничего слышать (хочетъ итти).
Германъ (удерживая ее). Нтъ! Останьтесь, Ради Бога! Ради всемогущаго Бога! Вы должны все узнать.
Амалія. Ни слова боле… Я прощаю тебя… Ухода съ миромъ. (Хочетъ уйти).
Германъ. Выслушайте одно только слово… оно возвратитъ вамъ покой.
Амалія (возвращается и смотритъ на нею съ удивленіемъ). Какъ, другъ? Разв можетъ кто-нибудь на неб или земл возвратить мн покой?
Германъ. Это можетъ сдлать одно мое слово… Выслушайте только меня!
Амалія (съ состраданіемъ беретъ его за руку). Добрый человкъ! Разв можетъ твое слово сломать печать вчности?
Германъ (встаетъ). Карлъ живъ!
Амалія (вскрикиваетъ). Несчастный!
Германъ Да… Еще одно слово… Вашъ дядя…
Амалія (бросается къ нему). Ты лжешь…
Германъ. Вашъ дядя…
Амалія. Карлъ живъ!
Германъ. И вашъ дядя…
Амалія. Карлъ живъ!
Германъ. И вашъ дядя тоже… Не выдавайте меня.

(Убгаетъ).

Амалія (стоитъ долго, какъ окаменлая. Потомъ вдругъ приходитъ въ себя и бросается вслдъ за нимъ). Карлъ живъ!

Вторая сцена.

Мстность на берегу Дуная. Разбойники лежатъ подъ деревьями на вершин холма. По склонамъ холма пасутся ихъ лошади.

Мооръ. Я здсь полежу. (Бросается на землю). Я весь разбитъ. Горло совершенно пересохло. (Швейцеръ незамтно уходитъ). Я попросилъ бы васъ достать мн пригоршню воды изъ того ручья, но вы вс устали до смерти.
Шварцъ. И вино у насъ все истощилось.
Мооръ. Посмотрите, какія поля! Деревья почти ломятся подъ тяжестью плодовъ. Виноградники тоже подаютъ большія надежды.
Гриммъ. Нынче урожайный годъ.
Мооръ. Правда? Значитъ хоть въ одномъ мст потъ человческій будетъ вознагражденъ. Въ одномъ?.. Но вдь ночью можетъ выпасть градъ и все уничтожить.
Шварцъ. Вполн возможно. Все можетъ погибнуть за нсколько часовъ до жатвы.
Мооръ. Я это и говорю. Все погибнетъ. И почему человку должно удасться то, въ чемъ онъ подобенъ, муравьямъ, если онъ ошибается въ томъ, что его равняетъ съ богами!.. Или именно въ этомъ его назначеніе на земл?
Шварцъ. Я не знаю.
Мооръ. Ты хорошо отвтилъ, и еще лучше сдлалъ, если никогда не стремился этого узнать. Братъ, я видлъ людей, видлъ ихъ муравьиныя заботы и ихъ исполинскіе замыслы, ихъ божественныя стремленія и ихъ мышиныя дла, видлъ эту удивительную погоню за счастьемъ — эту житейскую игру, гд иной ставитъ на карту свою невинность, свое загробное блаженство, тобы только вынуть счастливый нумеръ… и не выигрываетъ нечего, потому что въ конц концовъ выигрышнаго нумера, оказывается, совсмъ но было. Это зрлище, братъ, можетъ вызвать слезы на глаза, хотя бы мы и хохотали надъ нимъ.
Шварцъ. Какой прекрасный закатъ солнца!
Мооръ (погруженный въ созерцаніе). Такъ умираетъ герой! Картина, достойная преклоненія!
Гриммъ. Ты, кажется, тронутъ.
Мооръ. Когда я былъ мальчикомъ, моей любимой мечтой было жить, какъ оно, и, какъ оно, умереть (съ горечью). Это была только дтская мечта!
Гриммъ. Надюсь.
Мооръ (закрываетъ себ лицо шляпой). Было время… Оставьте меня одного, товарищи!
Шварцъ. Мооръ! Мооръ! Что за дьяволъ! Ты измнился въ лиц?
Гриммъ. Тысяча чертей! Что съ нимъ? Ему дурно?
Мооръ. Было время, когда я не йогъ заснуть, если Забывалъ передъ сномъ помолиться Богу…
Гриммъ. Ты съ ума сошелъ! Неужели ты хочешь поддаться теперь твоимъ дтскимъ бреднямъ?
Мооръ (кладетъ Гримму на грудь свою голову). Братъ! Братъ!
Гриммъ. Что съ тобой? Не будь ребенкомъ… Прошу тебя.
Мооръ. Ахъ! Если бы я могъ опять сдлаться имъ!
Гриммъ. Фу! перестань.
Шварцъ. Ободрись! Посмотри на этотъ прекрасный видъ. Какой чудесный вечеръ!
Мооръ. Да, друзья! Міръ такъ прекрасенъ!
Шварцъ. Вотъ это хорошо сказано.
Мооръ. Земля такъ хороша!
Гриммъ. Врно! Врно! Это пріятно послушать.
Мооръ А я такъ гадокъ въ этомъ прекрасномъ мір, и — чудовище на этой чудной земл!
Гриммъ. О, Боже! Вотъ бда-то!
Мооръ. Моя невинность! Моя невинность! Посмотрите, какъ вс счастливы, какъ общій миръ братски соединяетъ всхъ между собою! Весь міръ составляетъ одну семью, у всхъ одинъ отецъ тамъ, на неб… Только не мой отецъ… я одинъ отвергнутъ, одинъ исключенъ изъ числа невинныхъ… никто не скажетъ мн ласково: дитя мое… Никогда но увижу я нжнаго взгляда милой… никогда, никогда не обниметъ меня другъ юности. (Отшатываясь назадъ). Окруженъ убійцами… прикованъ къ пороку желзными цпями… надъ бездной гибели… я падшій ангелъ среди цвтущаго, счастливаго міра!
Шварцъ (обращаясь къ разбойникамъ). Непонятно! Я никогда еще не видалъ его такимъ!
Мооръ (печально). О, если бы было возможно вернуться снова въ утробу матери! Если бы я могъ родиться нищимъ! О, Боже! я ничего не желаю теперь больше, какъ сдлаться простымъ поденщикомъ. Мн хотлось бы трудиться до кроваваго пота, чтобы купить себ право на счастье послобденнаго отдыха, на блаженство единственной слезы.
Гриммъ (разбойникамъ). Терпніе! Припадокъ начинаетъ уже проходить.
Мооръ. Было время, когда жизнь моя текла такъ счастливо и мирно!.. Отцовскій замокъ… цвтущія, зеленыя долины… Райскія картины моего дтства! неужели никогда не вернетесь вы больше, неужели ваше тихое вяніе никогда не освжитъ моей пылающей груди… Скорби со мной вмст, природа! Никогда он не вернутся больше, никогда ихъ тихое вяніе но освжитъ моей пылающей груди… Все прошло! Прошло безвозвратно!

Швейцеръ возвращается со шляпой, наполненной водой.

Швейцеръ. Пей, атаманъ! Здсь воды вдоволь… холодная, какъ ледъ.
Шварцъ. Ты весь въ крови… Что съ тобой случилось?
Швейцеръ. Дурень! Такая штука, за которую я чуть было не поплатился обими ногами и шеей. Я спускался по песчаному холму, какъ вдругъ…. трахъ! земля подо мной осла, и я покатился внизъ… Когда я пришелъ въ себя… вижу, я лежу на земл, а около меня струится по песку чистйшая вода. Ну, по крайней мр не даромъ я поплясалъ, подумалъ я, вода эта придется по вкусу атаману.
Мооръ (возвращаетъ ему шляпу и вытираетъ ему лицо). А то такъ не видно рубцовъ, которыми исписали теб лицо богемскіе всадники… вода очень вкусная, Швейцеръ, а эти рубцы такъ идутъ къ теб.
Швейцеръ. Ну, тутъ хватитъ мста еще десятка на три.
Мооръ. Да, дти! Это было жаркое дло, а мы потеряли только одного человка. Мой Роллеръ палъ прекрасною смертью. Надъ его прахомъ поставили бы памятникъ, если бы онъ умеръ не за меня. Довольствуйтесь этимъ. (Утираетъ себ глаза). А сколько непріятеля осталось на мст?
Швейцеръ. Сто шестьдесятъ гусаровъ, девяносто три драгуна, около сорока егерей — всего триста человкъ.
Мооръ. Триста за одного!.. Каждый изъ васъ иметъ право на этотъ черепъ! (обнажаетъ голову). Поднимаю мой кинжалъ и клянусь моей душой: я никогда не оставлю васъ!
Швейцеръ. Но клянись! Ты не знаешь,— можетъ-быть, теб въ жизни еще улыбнется счастье, и ты будешь раскаиваться въ этой клятв.
Мооръ. Прахомъ моего Роллера клянусь! Я никогда не оставлю васъ.

Входитъ Косинскій.

Косинскій (про себя). Въ этихъ мстахъ, говорили мн, я найду его… Ге, ге! Это что за рожи? Не они ли?… Должно быть, они?.. Они, они!.. Заговорю-ка съ ними.
Шварцъ. Берегись! Кто идетъ?
Косинскій. Простите, господа! Я не знаю, туда ли я попалъ.
Мооръ. А кто мы по-вашему, если вы попали туда, куда хотли?
Косинскій. Мужи.
Швейцеръ. Не доказали ли мы это, атаманъ?
Косинскій. Я ищу мужей, которые смотрятъ спокойно въ лицо смерти и играютъ съ опасностью, какъ съ ручной змей, которые свободу цнятъ дороже чести и жизни, чье имя привтствуется бдными и угнетенными, но приводитъ въ трепетъ смлыхъ и заставляетъ блднть тирановъ.
Швейцеръ (атаману). Малый нравится мн… Слушай, пріятель! Ты нашелъ тхъ, кого искалъ.
Косинскій. Я тоже такъ думаю и надюсь, что они скоро станутъ моими братьями . Теперь направьте меня къ тому человку, который мн нуженъ, потому что я ищу вашего атамана, великаго графа Моора.
Швейцеръ (подаетъ ему руку, горячо). Милый юноша! Мы будемъ съ тобой на ‘ты’.
Мооръ (подходитъ ближе). А вы знаете атамана?
Косинскій. Это ты!.. Кто, увидвъ тебя, сталъ бы искать другого?
Мооръ. Что же привело васъ ко мн?
Косинскій. Ахъ, атаманъ! Моя слишкомъ жестокая судьба! Я потерплъ крушеніе въ бурномъ житейскомъ, мор. Я видлъ, какъ разбивались одна за другой надежды моей жизни, и мн не осталось ничего, кром мучительнаго воспоминанія объ ихъ гибели, которое могло бы свести меня съ ума, если бы я но старался заглушить его иной дятельностью.
Мооръ. Еще одинъ обвинитель противъ божества!.. Дальше.
Косинскій. Я сдлался солдатомъ. Несчастіе преслдовало меня и тамъ… Я отправился въ Индію, корабль мой разбился о скалы… Вчно одни несбывшіеся замыслы!.. Наконецъ я услышалъ о твоихъ длахъ — разбояхъ, какъ они ихъ называютъ,— и явился теперь сюда за сотни верстъ, съ твердымъ ршеніемъ служить подъ твоимъ начальствомъ, если ты примешь мои услуги!.. Прошу тебя, достойный атаманъ, но откажи мн въ моей просьб!
Швейцеръ (вспрыгивая). Ура! Нашъ Роллеръ замненъ стократъ! Это новый братъ на жизнь и смерть для нашей шайки!
Мооръ. Какъ тебя зовутъ?
Косинскій. Косинскій.
Мооръ. Ну, такъ знаешь ли ты, Косинскій, что ты легкомысленный мальчикъ и играешь важнымъ шагомъ твоей жизни какъ втреная двушка? Здсь теб придется не въ мячики играть, какъ ты воображаешь.
Косинскій. Я понимаю, что ты хочешь сказать… Мн двадцать четыре года, но я уже видлъ, какъ вокругъ меня сверкали сабли, и слышалъ свистъ пуль.
Мооръ. Такъ, молодой человкъ! Что же, ты для того учился драться на сабляхъ, чтобы убивать изъ-за нсколькихъ грошей несчастныхъ путешественниковъ, или всаживать исподтишка женщинамъ въ грудь ножъ. Ступай! Ступай! Ты убжалъ отъ твоей няньки, потому что она погрозила теб розгой.
Швейцеръ. Чортъ возьми, атаманъ! Что ты длаешь? Не думаешь ли ты отослать назадъ этого силача?
Мооръ. Изъ-за того, что теб не удались твои причуды, ты хочешь сдлаться мошенникомъ, убійцей? Убійцей! Понимаешь ли ты, ребенокъ, это слово? Ты можешь спокойно заснуть, посшибавъ маковыя головки, но носить въ душ убійство…
Косинскій. Я готовъ отвчать за каждое убійство, которое ты мн прикажешь исполнить.
Мооръ. Вотъ какъ! Ты уже такъ уменъ, что стараешься поймать человка лестью? А почемъ ты знаешь, что мн не снятся дурные сны, что я не поблдню на смертномъ одр? Много ли разъ приходилось теб въ жизни совершать такіе поступки, когда теб нужно было думать объ отвтственности?
Косинскій. По правд, еще очень мало, но все же это путешествіе къ теб, благородный графъ…
Мооръ. Вроятно, ты начитался разсказовъ о разбойничьихъ похожденіяхъ, которые воспламенили твое дтское воображеніе и наполнили тебя безумной жаждой величія? Теб хочется славы и почестей? Ты хочешь купить себ убійствами безсмертіе? Запомни же, честолюбивый юноша: для убійцъ нтъ славы. За разбойничьими подвигами слдуетъ не торжество, а проклятіе, опасности, смерть, позоръ… Видишь ли на томъ холм вислицу?
Шпигельбергъ (ходитъ недовольно взадъ и впередъ). Фу, какъ глупо! Отвратительно, непростительно глупо! Что за пріемъ? Я поступалъ иначе.
Косинскій. Чего бояться тому, кто не боится смерти?
Мооръ. Отлично! Превосходно! Я вижу, ты прилежно учился въ школ и помнишь наизусть вс прописи… Но, милый другъ, такими изреченіями ты не обманешь страждущей природы, не притупишь остраго чувства боли… Обдумай хорошенько, сынъ мой! (Беретъ его за руку). Подумай! Я совтую теб какъ отецъ… изучи сначала глубину бездны, прежде чмъ прыгнешь въ нее. Если ты надешься найти въ жизни хотя одну радость… можетъ наступить минута, когда ты очнешься… но будетъ уже поздно… Ты выступишь здсь изъ рядовъ человчества… Ты долженъ будешь сдлаться или высшимъ человкомъ или дьяволомъ… Еще разъ прошу тебя, сынъ мой! Если у тебя есть хоть искра надежды, оставь нашъ ужасный союзъ, скрпленный однимъ отчаяніемъ, если только его создала не высшая мудрость… Ты можешь обмануться… Поврь мн, можно принять за силу духа то, что въ конц концовъ окажется просто отчаяніемъ… Поврь въ этомъ мн, мн! И уходи скоре отсюда.
Косинскій. Нтъ, теперь я ни за что но уйду. Если тебя не тронули мои просьбы, то выслушай исторію моихъ несчастій… Ты самъ тогда вложишь кинжалъ мн въ руку, ты самъ… Расположитесь здсь вокругъ меня и выслушайте меня внимательно.
Мооръ. Хорошо, я выслушаю тебя.
Косинскій. Итакъ, узнайте. Я чешскій дворянинъ. Вслдствіе ранней смерти моего отца я сдлался владльцемъ значительнаго рыцарскаго помстья. Страна эта казалась мн раемъ, потому что въ ней жилъ настоящій ангелъ — двушка, украшенная всми прелестями цвтущей юности, цломудренная какъ само небо. Впрочемъ, кому я разсказываю это? Для вашихъ ушей это пустые звуки… вдь вы никогда не любили, никогда не были любимы…
Швейцеръ. Тише! Атаманъ покраснлъ какъ огонь.
Мооръ. Довольно! Я выслушаю тебя въ другой разъ… завтра… послзавтра… или… когда повидаю кровь…
Косинскій. Кровь, кровь… слушай дале! говорю теб, твоя душа обольется кровью. Она была мщанскаго происхожденія, нмка, но ея взглядъ заставлялъ забывать вс дворянскіе предразсудки. Съ очаровательной скромностью приняла она изъ моихъ рукъ обручальное кольцо, и черезъ день я долженъ былъ вести мою Амалію къ алтарю.
Мооръ (быстро встаетъ).
Косинскій. Въ то время, какъ я въ чаду ожидающаго меня блаженства былъ занятъ приготовленіями къ свадьб, меня вызываютъ вдругъ черезъ нарочнаго ко двору. Я являюсь туда. Мн показываютъ письма, будто бы написанныя мною, уличающія меня въ измн. Я красню отъ негодованія… у меня отбираютъ шпагу, бросаютъ меня въ тюрьму, я почти теряю сознаніе.
Швейцеръ. А между тмъ… дальше, дальше! Я чую въ чемъ дло.
Косинскій. Тамъ просидлъ я цлый мсяцъ, но зная, что будетъ со мною. Я трепеталъ за мою Амалію, которая, наврно, каждую минуту умирала отъ страха за мою участь. Наконецъ, ко мн является первый министръ двора, въ сладкихъ выраженіяхъ поздравляетъ меня съ обнаруженіемъ моей невинности, прочитываетъ мн бумагу о моемъ освобожденіи и возвращаетъ мн шпагу. Торжествуя, лечу я въ свой замокъ, въ объятія моей Амаліи — она исчезла. Ее увезли ночью, никто не знаетъ куда, — и съ тхъ поръ ее никто не видлъ. Тогда точно молніей озарило меня… я бросаюсь назадъ въ городъ, разузнаю при двор… вс взгляды устремлены на меня, но никто не хочетъ мн ничего объяснить. Наконецъ, я замчаю ее за потайной ршеткой во дворц… она успла передать мн записочку.
Швейцеръ. Не говорилъ ли я?
Косинскій. Адъ и черти! Тогда все объяснилось. Ей предоставили выборъ: или я умру, или она должна сдлаться любовницей владтельнаго князя. Въ борьб между честью и любовью она избрала второе, и (со смхомъ) я былъ спасенъ.
Швейцеръ. Какъ же ты поступилъ?
Косинскій. Я стоялъ какъ пораженный громомъ. Кровь — было моей первой мыслью, моей послдней мыслью было — кровь. Съ пной у рта бгу я домой, выбираю себ острую шпагу и съ яростью устремляюсь къ дому министра, потому что это онъ… онъ былъ адскимъ сводникомъ! Должно-быть, меня замтили еще на улиц, потому что, когда я вошелъ въ его домъ, вс комнаты оказались запертыми. Я ищу его, разспрашиваю… мн отвчаютъ: ухалъ къ князю. Я отправляюсь прямо туда. Тамъ ничего не слыхали о немъ. Я возвращаюсь назадъ, выламываю двери, нахожу его и только-что хочу… но тутъ изъ засады выскакиваютъ человкъ пять или шесть прислужниковъ и отнимаютъ у меня шпагу.
Швейцеръ (топая ногами). И онъ ничмъ не поплатился за это, а ты ушелъ съ пустыми руками?
Косинскій. Меня схватили, судили, обвинили и съ позоромъ — замтьте по особой милости!— съ позоромъ выслали за границу. Мои помстья достались въ вид вознагражденія министру, моя Амалія остается въ когтяхъ тигра, горюя и оплакивая свою жизнь, въ то время какъ моя месть должна молчать и сгибаться подъ игомъ тиранніи.
Швейцеръ (встаетъ и начинаетъ точитъ свою шпагу). Это вода для нашей мельницы, атаманъ! Тутъ есть съ кмъ расправиться.
Мооръ (который все время ходилъ возбужденно взадъ и впередъ, быстро обращается къ разбойникамъ). Я долженъ ее видть… Вставайте! Живе!.. Ты остаешься, Косинскій… Собирайтесь скоре!
Разбойники. Что такое? Куда?
Мооръ. Куда? Кто спрашиваетъ, куда? (гнвно Швейцеру). Измнникъ, ты хочешь меня удержать? Но клянусь небомъ…
Швейцеръ. Измнникъ? Я?.. Иди хоть въ адъ, я послдую за тобой!
Мооръ (бросаясь ему въ объятія). Братъ мой! Ты послдуешь за мной… Она горюетъ, оплакиваетъ свою жизнь! Вставайте! Живе! Вс! Черезъ недлю мы должны быть во Франконіи.

(Вс уходятъ)

ЧЕТВЕРТОЕ ДЙСТВІЕ.

Первая сцена.

Сельская мстность около замка Мооровъ. Разбойникъ Мооръ. Косинскій въ отдаленіи.

Мооръ. Ступай впередъ и доложи обо мн. Ты не забылъ, что долженъ говорить?
Косинскій. Вы графъ фонъ-Брандъ, пріхали сюда изъ Мекленбурга, а я вашъ слуга… Не безпокойтесь, я хорошо сыграю свою роль. До свиданья. (Уходитъ).
Мооръ. Привтъ теб, родная земля! (Цлуетъ землю). Родное небо! Родное солнце! И вы, родные поля и холмы, лса и ручьи! Всмъ, всмъ вамъ мой сердечный привтъ!.. Какой отрадой дышитъ воздухъ моихъ родныхъ горъ! Какое блаженство струится изъ нихъ навстрчу несчастному изгнаннику! (Подходитъ ближе). Смотри, даже и ласточкины гнзда на двор сохранились… А вотъ и садовая калитка! и тотъ уголокъ у забора, гд я часто подстерегалъ и дразнилъ ловчаго… Вонъ та долина, гд я, воображая себя Александромъ Великимъ, велъ въ бой свои войска, а рядомъ тотъ зеленый холмъ, гд разввалось мое побдное знамя. (Улыбается). Золотые дтскіе дни вновь оживаютъ въ душ страдальца… Тогда я былъ такъ счастливъ, такъ беззаботно веселъ… а теперь… теперь остались одни обломки моихъ замысловъ! Сюда мечталъ я войти когда-нибудь великимъ, прославленнымъ человкомъ… здсь пережить вновь свое дтство въ цвтущихъ дтяхъ Амаліи… Здсь, здсь быть идоломъ своего народа… Но врагъ позавидовалъ мн! (Вздрагиваетъ). Зачмъ вернулся я сюда? Чтобы меня, какъ узника, звукъ цпей пробудилъ отъ грезъ о свобод?… Нтъ! Я возвращусь къ своимъ страданіямъ!.. Узникъ отвыкъ уже отъ свта, но сонъ свободы озарилъ ему, какъ молнія, ночь, и посл того она стала еще темне… Простите, родныя долины! Когда-то вы видли мальчика Карла, и мальчикъ Карлъ былъ счастливымъ мальчикомъ, теперь вы увидли мужа, полнаго отчаянія. (Быстро поворачиваетъ назадъ, но вдругъ останавливается и смотритъ печально на замокъ). Не повидавшись съ ней, не бросивъ на нее ни одного взгляда… когда только одна стна отдляла меня отъ Амаліи… Нтъ! Я долженъ ее видть… долженъ его… хотя бы это грозило мн гибелью! (Возвращается назадъ). Отецъ! Отецъ! Твой сынъ идетъ къ теб… Прочь отъ меня ты, черная, дымящаяся кровь! Прочь неподвижный, впалый взглядъ смерти! Только на этотъ часъ оставьте меня въ поко!… Амалія! Отецъ! Твой Карлъ идетъ къ теб! (Быстро направляется къ замку). Мучьте меня днемъ, терзайте меня ночью ужасными сновидніями, но не отравляйте мн этой единственной радости! (Останавливается у воротъ). Что это? Что со мной? Будь же мужемъ, Мооръ!.. Смертельный страхъ… предчувствіе чего-то ужаснаго… (Входитъ съ замокъ).

Вторая сцена.

Галлерея въ замк. Разбойникъ Мооръ и Амалія входятъ.

Амалія. И вы думаете, что узнаете его изображеніе среди этихъ портретовъ?
Мооръ. О, наврно! Его образъ всегда былъ живъ передо мной (Проходя мимо портретовъ). Не этотъ… и не тотъ… не этотъ… Нтъ, его здсь нтъ.
Амалія. Какъ? вглядитесь хорошенько! Я думала, вы знали его…
Мооръ. Родного отца я знаю не лучше, чмъ его! По кроткому выраженію его лица я отличилъ бы его отъ тысячи. Это не онъ.
Амалія. Я удивляюсь. Вы не видали его восемнадцать лтъ и все-таки…
Мооръ (быстро съ мимолетнымъ румянцемъ). Вотъ онъ! (Стоитъ, какъ пораженный молніей)
Амалія. Чудный человкъ!
Мооръ (погруженный въ созерцаніе портрета). Отецъ, Отецъ! Прости меня!.. Да, чудный человкъ! (Утираетъ себ глаза). Божественный человкъ!
Амалія. Вы, кажется, принимаете въ немъ большое участіе?
Мооръ. Чудный человкъ… и онъ уже умеръ?
Амалія. Умеръ! Исчезъ, какъ исчезаютъ паши лучшія радости… (Беретъ ею нжно за руку). Милый графъ, на земл нтъ счастья.
Мооръ. Правда, правда… и вы уже поспли сдлать это печальное открытіе? Вдь вамъ нтъ и двадцати трехъ лтъ.
Амалія. Я я его сдлала. Все живетъ только для того, чтобы печально умереть. Мы пріобртаемъ только для того, чтобы съ болью въ сердц вновь утратить.
Мооръ. И вы уже утратили что-нибудь?
Амалія. Ничего! Все! Ничего… Идемте дальше, графъ!
Мооръ. Отчего вы такъ спшите? Чей это портретъ тамъ, направо? У него такое несчастное лицо.
Амалія. Этотъ портретъ налво? Это сынъ графа, теперешній владлецъ… Идемте же, идемте!
Мооръ. А этотъ портретъ направо?
Амалія. Вы не хотите пройти въ садъ?
Мооръ. А этотъ портретъ направо?.. Ты плачешь, Амалія?
Амалія (быстро уходитъ).
Мооръ. Она любитъ меня! Любить меня!.. Все ея существо начало возмущаться, предательскія слезы покатились изъ глазъ. Она любитъ меня! Несчастный, заслуживаешь ли ты этого? Не стою ли я теперь здсь, какъ осужденный передъ плахой? Не та ли это кушетка, на которой я утопалъ въ блаженств въ ея объятіяхъ? Но отцовскія ли это залы? (Пораженный изображеніемъ отца). Ты, ты… гнвный пламень въ твоихъ глазахъ… Проклятіе, проклятіе, отверженіе! Гд я? Въ глазахъ темнетъ… это кара Божья!.. Я, я убилъ его! (Убгаетъ).
Францъ. Мооръ (входитъ, погруженный въ глубокую думу). Прочь этотъ образъ! Забудь его, трусливая баба! Передъ кмъ трепещешь ты? Съ тхъ поръ, какъ графъ бродитъ въ этихъ стнахъ, мн все кажется, что адскій шпіонъ крадется по моимъ слдамъ… Я гд-нибудь встрчался съ нимъ! Въ его дикомъ, загорломъ лиц есть что-то величественное, знакомое мн, что приводитъ меня въ трепетъ… И Амалія не равнодушна къ нему! Разв не останавливаетъ она на этомъ молодц постоянно своихъ нжныхъ взглядовъ — она, которая такъ скупа на нихъ для всхъ другихъ? Разв но уронила она нсколько слезинокъ въ вино, которое онъ за моей спиной выпилъ съ такой жадностью, какъ будто хотлъ проглотить вмст съ виномъ и стаканъ? Я это видлъ, видлъ въ зеркало моими собственными глазами. Эй, Францъ! Берегись! За этимъ кроется какое-нибудь опасное чудовище! (Смотрите испытующе на портретъ Карла). Его длинная шея… его черные, огненные глаза. Гм!.. гм!.. его густыя, нависшія брови… (Вздрогнувъ). Адъ и черти! Это Карлъ! Теперь вс его черты вдругъ ожили передо мной… Это онъ! Несмотря на эту личину!.. Онъ, онъ! Смерть и проклятіе! (Ходитъ взадъ и впередъ быстрыми шахами). Разв я для того но спалъ ночей, для того сносилъ скалы, выравнивалъ пропасти, для того возсталъ противъ всхъ природныхъ чувствъ человческихъ, чтобы подъ конецъ этотъ бездомный бродяга испортилъ мое искуснйшее сооруженіе… Тише! Тише! Теперь дло стало за пустяками… Я и безъ того уи погрязъ по уши въ смертныхъ грхахъ… Теперь было бы глупостью плыть назадъ, когда берегъ остался такъ далеко позади!.. о возвращеніи теперь нечего и думать… Само безконечное милосердіе разорилось бы, если бы вздумало принять на себя мои долги… Итакъ, впередъ, какъ подобаетъ мужу… (Звонитъ). Пускай-ка онъ тоже отправится къ праотцамъ! Мертвые мн но страшны!.. Даніель! Эй, Даніель!.. Кажется, они и его подучили противъ меня. Онъ глядитъ такъ подозрительно.

Входитъ Даніель.

Даніель. Что прикажетъ мн мой повелитель?
Францъ. Ничего. Ступай, наполни этотъ кубокъ виномъ! Поскоре! (Даніель уходите). Подожди, старикъ, я тебя поймаю! Я уставлюсь теб въ глаза такъ пристально, что твоя виновная совсть поблднетъ сквозь личину! Онъ долженъ умереть!.. Тотъ глупецъ, кто доводитъ дло только до половины и потомъ отходитъ въ сторону и праздно глазетъ, какъ пойдетъ оно дальше.
Даніель входитъ съ виномъ.
Францъ. Поставь его сюда! Смотри мн въ глаза! Отчего твои колна подгибаются? Ты дрожишь! Признавайся, старикъ! Что ты сдлалъ?
Даніель. Ничего, ваше сіятельство, видитъ истинный Богъ!
Францъ. Выпей это вино!.. Что?.. Ты медлишь?.. Признавайся скоре! Что ты положилъ въ вино?
Даніель. Боже упаси! Я? въ вино?
Францъ. Ты положилъ въ вино яду? Отчего ты поблднлъ какъ снгъ? Признавайся! Признавайся! Кто далъ теб его? Не правда ли, теб далъ его графъ? графъ?
Даніель. Графъ? Іисусъ-Марія! Графъ мн ничего не давалъ!
Францъ (схватываетъ его). Я теб такъ сдавлю горло, что ты у меня посинешь, сдой лжецъ! Ничего? А, что вы затваете вмст? Онъ, ты и Амалія? О чемъ вы все время шепчетесь другъ съ другомъ? Говори сейчасъ же! Какія тайны доврилъ теб графъ?
Даніель. Видитъ всевдущій Богъ: графъ не доврялъ мн никакихъ тайнъ!
Францъ. Ты станешь еще отрицать? Какія козни затяли вы, чтобы убрать меня съ вашей дороги? Задушить меня сонного? Или перерзать мн горло во время бритья? Извести меня виномъ или супомъ? Признавайся! Признавайся! Я знаю все.
Даніель. Да поможетъ мн Господь такъ же въ нужд, какъ я теперь говорю вамъ одну голую правду.
Францъ На этотъ разъ я прощаю тебя. Но слушай! Графъ все-таки давалъ теб денегъ? Онъ жалъ теб руку сильне, чмъ это въ обыча? Ну, напримръ, такъ, какъ жмутъ руку старымъ знакомымъ?
Даніель. Нтъ, никогда, мой повелитель.
Францъ. Онъ, наврно, говорилъ теб что-нибудь въ такомъ род, что онъ знаетъ тебя, что ты долженъ его знать, что у тебя когда-нибудь спадетъ завса съ глазъ. Что… что? Онъ не говорилъ теб ничего такого?*
Даніель. Ни единаго слова.
Францъ. Что извстныя обстоятельства удерживали его?.. что часто приходится надвать маску, чтобы обмануть своихъ враговъ?.. что онъ хочетъ отомстить, жестоко отомстить?
Даніель. Ни одного звука о чемъ-либо похожемъ на это.
Францъ. Какъ? Совсмъ ничего? Подумай хорошенько!.. Что онъ хорошо зналъ стараго барина… даже близокъ былъ съ нимъ… что онъ его очень любилъ… любилъ, какъ сынъ.
Даніель. Кое-что въ такомъ род, я припоминаю, онъ дйствительно говорилъ.
Францъ. (Поблднвъ). Да? Онъ говорилъ? Разсказывай же! Онъ сказалъ, что онъ мой братъ?
Даніель (изумленный). Что, мой повелитель?.. Нтъ, этого онъ не говорилъ. Но когда онъ шелъ съ барышней по галлере — я въ это время сметалъ пыль съ картинъ — онъ вдругъ остановился неподвижно передъ портретомъ покойнаго барина, словно пораженный громомъ. Барышня указала на портретъ и сказала: ‘Чудный человкъ!’ — ‘Да, чудный человкъ!’ отвтилъ онъ, утирая глаза.
Францъ. Слушай, Даніель! Ты знаешь, я всегда былъ для тебя добрымъ господиномъ, я давалъ теб пищу и одежду и во всякой работ щадилъ твою слабую старость.
Даніель. Господь Богъ да вознаградить васъ за это! И я всегда честно служилъ вамъ.
Францъ. Я это-то и хотлъ теб сказать. За всю твою жизнь ты никогда не противорчилъ мн, потому что ты знаешь хорошо, что обязанъ повиноваться мн во всемъ, что я теб прикажу.
Даніель. Отъ всей души во всемъ, что не противъ Бога и моей совсти.
Францъ. Глупости! Глупости! Не стыдно теб? Старый человкъ и вритъ дтскимъ сказкамъ. Это все глупыя выдумки. Я твой господинъ. Меня накажутъ Богъ и совсть, если только вообще они существуютъ.
Даніель (всплеснувъ руками). Милосердное небо!
Францъ. Во имя твоего послушанія! Понимаешь ты это слово? Во имя твоего послушанія я приказываю теб, чтобы завтра же графа не было боле въ живыхъ!
Даніель. Святый Боже! За что же?
Францъ. Во имя твоего слпого послушанія! И ты долженъ это исполнить.
Даніель. Я? Помоги мн Матерь Божія! Я? Чмъ согршилъ я, старый?
Францъ. Тутъ некогда раздумывать. Твоя судьба въ моихъ рукахъ. Выбирай! Хочешь ли томиться всю жизнь въ самомъ глубокомъ изъ подземелій замка, гд голодъ принудитъ тебя глодать собственныя кости, а жгучая жажда заставитъ тебя пить собственную воду? Или ты предпочтешь сть мирно твой хлбъ и имть покой въ твоей старости?
Даніель. Какъ, ваша милость? Жить въ мир и поко, совершивъ убійство?
Францъ. Отвчай на мой вопросъ!
Даніель. Мои сдые волосы! Мои сдые волосы!
Францъ. Да или нтъ?
Даніель. Нтъ!.. Боже, сжалься надо мной!
Францъ (хочетъ итти). Хорошо… Ты будешь имть нужду въ этомъ.

(Даніель удерживаетъ его и падаетъ передъ нимъ на колни).

Даніель. Сжальтесь, баринъ! Сжальтесь!
Францъ. Да или нтъ?
Даніель. Ваше сіятельство, мн сегодня исполнилось семьдесятъ одинъ годъ. Я всегда почиталъ отца и мать и никогда умышленно не длалъ никому зла ради выгоды, я твердо и честно держался своей вры, я прослужилъ въ вашемъ дом сорокъ четыре года, и жду теперь себ мирной кончины… Ахъ, баринъ, баринъ! (обнимаетъ его колни). А вы хотите отнять у меня послднее утшеніе передъ смертью, вы хотите чтобы совсть не дала мн прочесть моей послдней молитвы, чтобы я сошелъ въ могилу чудовищемъ передъ Богомъ и людьми? Нтъ, мой добрый., мой хорошій баринъ! Вы не захотите этого отъ семидесятилтняго старика.
Францъ. Да или нтъ? Къ чему эта болтовня?
Даніель. Я буду отнын служить вамъ еще усердне, буду служить какъ простой поденщикъ, буду раньше вставать и позже ложиться, буду поминать васъ въ своихъ молитвахъ, а Богъ услышитъ молитву старика.
Францъ. Послушаніе лучше жертвы. Слышалъ ли ты когда-нибудь, чтобы палачъ сталъ кобениться, когда ему приходится приводить въ исполненіе приговоръ?
Даніель. Ахъ, да!.. Но убить невиннаго…
Францъ. Не долженъ ли я теб давать отчетъ? Разв сметъ топоръ спрашивать у палача, почему онъ долженъ ударить того, а не этого?.. Но, видишь, какъ я добръ къ теб: я предлагаю теб награду за то, что ты и такъ обязанъ исполнить.
Даніель. Но я надялся остаться христіаниномъ, исполняя свои обязанности.
Францъ. Безъ возраженій! Я даю теб еще цлый день на размышленіе. Обдумай еще разъ. Счастье или несчастье? Слышишь? Понимаешь? Высшее счастье или величайшее несчастье? Я сумю придумать теб невроятное наказаніе.
Даніель (посл нкотораго раздумья). Я сдлаю это, завтра же сдлаю. (Уходитъ).
Францъ. Искушеніе было сильно, а онъ не родился мученикомъ своей вры… Милости просимъ, господинъ графъ! По всмъ видимостямъ, завтра вечеромъ вы въ послдній разъ поужинаете! Все зависитъ отъ того, какъ смотрть на вещи, и тотъ дуракъ, кто смотритъ невыгодно для себя. У отца его, который, можетъ-быть, выпилъ лишнюю бутылку вина, явилась прихоть — и изъ этого возникъ человкъ, а между тмъ, наврно, о человк при этомъ мене всего думалось. Теперь у меня является прихоть — и благодаря ей одинъ человкъ околетъ, и, конечно, ужъ въ этомъ больше смысла и обдуманности, чмъ тамъ, при возникновеніи человка. Будь проклята глупость нашихъ мамокъ и нянекъ, которыя портятъ наше воображеніе страшными сказками и запечатлваютъ въ нашемъ мозгу отвратительныя картины Страшнаго суда, такъ что невольный ужасъ заставляетъ дрожать даже мужчину, убиваетъ его самую смлую ршимость и сковываетъ его пробуждающійся разумъ цпями суеврной тьмы… Убійство! Цлый адъ возстаетъ при этомъ слов… а между тмъ… природа забыла сдлать лишняго человка… у ребенка, не перевязали пуповины… и вся волшебная игра тней исчезаетъ. Было нчто и стало ничмъ… Разв это не то же самое почти, что: ничего но было и ничего не осталось? А изъ-за ничего не стоитъ и словъ терять… Человкъ возникаетъ изъ грязи, бродитъ нсколько мгновеній по грязи, самъ производитъ грязь и опять обращается въ грязь, пока, наконецъ, не прилипнетъ въ вид грязи къ подошвамъ своего потомка. И вотъ конецъ псн… вотъ весь грязный кругооборотъ человческаго назначенія. Итакъ… счастливаго пути, милый братецъ! Пусть чахоточный проповдникъ о совсти выгоняетъ изъ публичныхъ домовъ старыхъ бабъ и терзаетъ на смертномъ одр ростовщиковъ… ко мн онъ никогда не получитъ доступа!

(Уходитъ).

Третья сцена.

Другая комната къ замк. Разбойникъ Мооръ и Данісъ входятъ съ разныхъ концовъ.

Мооръ (торопливо). Гд барышня?
Даніель. Ваше сіятельство! Позвольте бдному человку попросить васъ кой о чемъ.
Мооръ. Изволь. Что теб надо?
Даніель. Немного и въ то же время очень много… Позвольте мн поцловать вашу руку.
Мооръ. Нтъ, не надо, добрый старикъ! (обнимаетъ его). Вдь ты годишься мн въ отцы.
Даніель. Вашу руку! Вашу руку! Прошу васъ!
Мооръ. Не надо.
Даніель. Я долженъ! (Схватываетъ его руку, быстро взглядываетъ на нее и падаетъ передъ нимъ на колни). Милый, добрый Карлъ!
Мооръ (пугается, но, спохватившись, говоритъ холодно). Другъ, что говоришь ты? Я не понимаю тебя.
Даніель. Отрицайте! Притворяйтесь! Пусть, пусть! А все-таки вы мой добрый, дорогой мальчикъ… Господи Боже, дождался же я, старый, этой радости… Дуракъ я, не узналъ васъ сразу… И вотъ вы вернулись, а старый-то баринъ уже умеръ, а вы здсь опять… Какъ я, слпой оселъ (ударяетъ себя по голов) сразу васъ… Ахъ, Боже мой! Да кто бы могъ подумать!.. О чемъ я каждый день молился со слезами… Іисусе Христе! Вотъ онъ опять стоитъ передо мной живой, въ старой комнат!
Мооръ. Что это за рчи? У тебя, должно-быть, лихорадка? Или ты хочешь сыграть передо мной роль?
Даніель. Ахъ, нехорошо такъ обижать стараго слугу!.. А этотъ рубецъ! А? Разв вы не помните? Великій Боже! Какъ вы меня тогда напугали… вдь я васъ всегда такъ любилъ — и это причинило бы мн такое горе… Вы сидли тогда у меня на колняхъ… помните?… тамъ, въ круглой комнат… Экой я дурень! Гд же вамъ это помнить!.. Конечно, вы ужъ забыли… и часы съ кукушкой, врно, забыли, которые вы такъ любили слушать?.. А кукушка-то, представьте себ, разбилась, вдребезги разбилась… старая Сусанна уронила ее, когда мела комнату… Ну, такъ вотъ, вы сидли у меня на колняхъ и закричали: но!.. а я побжалъ принести вамъ лошадку… Господи Іисусе! Какъ могъ я, старый оселъ, васъ оставить… и вдругъ слышу вашъ крикъ, прибгаю, а вы лежите на полу, и кровь такъ и бжитъ… Матерь Божія! Меня точно ушатомъ холодной воды окатили… Но такъ всегда бываетъ, когда но смотрятъ за дтьми во вс глаза. Господи Боже! А если бы въ глазъ попало… Какъ на грхъ и ручка-то правая… Въ жизнь свою, сказалъ я себ, ни одному ребенку не дамъ больше въ руки ножа или ножницъ, или чего-нибудь остраго… По счастью, еще баринъ съ барыней тогда ухали… Это теб впередъ наука, сказалъ я себ… Боже! Боже! Вдь я могъ бы потерять мсто. Богъ да проститъ васъ, безбожный ребенокъ!.. Но славу Богу! Ручка у васъ зажила, остался только маленькій рубецъ.
Мооръ. Я не понялъ ни одного слова изъ твоего разсказа.
Даніель. Да! Да! Разсказывайте! Славное было тогда времячко! Помните, какъ я тайкомъ откладывалъ для васъ пирожныя и сахарныя булочки, вдь я васъ всегда больше всхъ любилъ… А помните, что вы мн сказали тогда, въ конюшн, когда я васъ посадилъ на рыжую лошадку стараго барина и покаталъ по лугу? ‘Даніель, сказали вы, когда я вырасту большимъ, я сдлаю тебя своимъ управляющимъ, и ты будешь здить со мною въ карет’… А я смялся и отвчалъ вамъ: если, благодаря Бога, я буду живъ и здоровъ, и вы не будете стыдиться старика, я попрошу васъ освободить мн тотъ домикъ, внизу въ деревн, который давно уже стоитъ пустой… Я хотлъ развести тамъ виноградничекъ и обзавестись подъ старость своимъ хозяйствомъ… Да, смйтесь, смйтесь! Обо всемъ этомъ вы уже позабыли, баринъ!.. Стариковъ-то, видно, не охотно признаютъ, держатъ себя съ ними гордо… а все же вы мой золотой баринъ… правда, вы были немножко безпутны… не въ обиду будь вамъ сказано!.. Молодая-то кровь всегда такова… Но со временемъ все это проходитъ.
Мооръ (бросается ему на шею). Да, Даніель, не хочу больше притворяться. Я твой Карлъ, твой погибшій Карлъ. Скажи мн, что длаетъ моя Амалія?
Даніель (плача). Дождался же я, старый гршникъ, такой радости! А покойный-то баринъ понапрасну плакалъ!.. Ложитесь съ миромъ въ могилу, старыя кости! Мой баринъ живъ, мои глаза видли его.
Мооръ. И онъ исполнитъ свое общаніе, возьми это себ въ награду за рыжую лошадку! (Подаетъ ему тяжелый кошелекъ). Но думай, что я забылъ старика.
Даніель. Что вы? Тутъ слишкомъ много. Вы ошиблись.
Мооръ. Нтъ, не ошибся, Даніель. (Даніелъ хочетъ упасть на колни). Встань! Скажи мн, что длаетъ моя Амалія?
Даніель. Богъ наградилъ меня! Богъ наградилъ меня! Ахъ, баринъ!.. Ваша Амалія… О, она не переживетъ этого, она умретъ отъ радости!
Мооръ (съ живостью). Она не забыла меня?
Даніель. Забыла? Что вы говорите? Васъ забыть?.. Вы бы посмотрли, что съ ней было, когда пришло извстіе о вашей смерти, что распустилъ нашъ баринъ…
Мооръ. Что ты говоришь? Мой братъ…
Даніель. Да, вашъ братецъ, его милость, вашъ братецъ… въ другой разъ я побольше разскажу вамъ объ этомъ, если будетъ время… А какъ славно она его обрывала, когда онъ каждый Божій день длалъ ей предложеніе и хотлъ сдлать ее барыней! О, я пойду къ ней, я долженъ ее извстить (хочетъ итти).
Мооръ. Стой! Стой! Она не должна ничего знать! Никто не долженъ знать, и мой братъ также…
Даніель. Вашъ братъ? Нтъ, нтъ онъ не долженъ знать! Совсмъ не долженъ!.. Если только онъ уже не знаетъ больше, чмъ долженъ знать… Да, да, на свт есть скверные люди, скверные братья, скверные господа… но я за все золото моего господина не соглашусь быть сквернымъ слугой… Баринъ-то считалъ васъ умершимъ.
Мооръ. Гм!… Что ты тамъ бормочешь?
Даніель (тише). И, конечно, если такъ непрошенно возстаютъ изъ мертвыхъ… Вдь вашъ братецъ былъ единственнымъ наслдникомъ покойнаго барина.
Мооръ. Старикъ! Что ты тамъ бормочешь сквозь зубы, какъ будто у тебя вертится на язык какая-то страшная тайна, которую ты и хочешь сказать, и боишься. Говори ясне!
Даніель. Нтъ, я буду лучше отъ голоду глодать свои старыя кости и пить отъ жажды свою собственную кровь, чмъ соглашусь заслужить себ благоденствіе убійствомъ. (Быстро уходитъ).
Мооръ (очнувшись, посл долгаго молчанія). Обманутъ, обманутъ! Точно молніей озарило мн душу. Мошенническая продлка! Адъ и небо! Ты но при чемъ, отецъ! Мошенническая продлка! Разбойникомъ, убійцей сдлался я изъ-за мошеннической продлки! Братъ оклеветалъ меня! Мои письма подмнивались, поддлывались… а его сердце было полно любви… О, я глупецъ… его отцовское сердце было полно любви… О, злодйство, злодйство! Мн стоило только броситься со слезами къ его ногамъ!… О, глупецъ, глупецъ, глупецъ!.. (Бьетъ головой объ стну). Я могъ бы быть счастливъ.. О, мошенничество, мошенничество! Счастье мое украдено, мошеннически украдено у меня!.. Онъ даже и но сердился! Въ его сердц не было и мысли о проклятіи… О, злодй! Мерзкій, подлый злодй!

Входитъ Косинскій.

Косинскій. Гд ты пропадаешь, атаманъ? Кажется, ты хочешь остаться здсь надолго?
Мооръ. Живо! Сдлай лошадей! До захода солнца мы должны быть за границей.
Косинскій. Ты шутишь?
Мооръ. (Повелительно). Живй! Живй! Не медли! Брось все остальное! И чтобы ни одинъ человкъ не замтилъ тебя. (Косинскій уходитъ).
Мооръ. Я убгу отсюда. Малйшее промедленіе можетъ довести меня до бшенства, а онъ все-таки сынъ моего отца… Брать! Брать! Ты сдлалъ меня несчастнйшимъ человкомъ на земл… За что?… я никогда не обижалъ тебя… ты поступилъ со мной не по-братски… Пожинай спокойно плоды твоего преступленія… пусть мое присутствіе не отравляетъ теб наслажденія. но ты поступилъ со мной не по-братски. Пусть тьма скроетъ твой поступокъ навки, и смерть не тревожитъ его.

Входитъ Косински.

Косинскій. Лошади осдланы. Можете садиться, если хотите.
Мооръ. Жестокій человкъ! Къ чему такъ скоро? Неужели я не увижу ея больше?
Косинскій. Я разсдлаю лошадей, если вамъ угодно. Вы сами приказали мн спшить.
Мооръ. Только одинъ разъ! Еще одно послднее прости! Я хочу выпить до дна ядъ этого блаженства, и тогда… Подожди, Косинскій! Еще десять минутъ… позади двора… а тамъ мы отправимся.

Четвертая сцена.

Садъ.

Амалія. Ты плачешь, Амалія? Какимъ голосомъ сказалъ онъ это! Какимъ голосомъ!.. Точно вся природа сразу помолодла вокругъ меня… Погибшая весна моей любви опять расцвла при звукахъ этого голоса… и соловей заплъ, какъ тогда… итакъ же чудно дышали цвты… и я счастливая опять была въ его объятіяхъ… А! вроломное сердце! Ты хочешь оправдать нарушеніе твоей клятвы! Нтъ, нтъ! Прочь изъ моей души преступный образъ!.. Я не нарушила своей клятвы, о, мой единственный! Прочь изъ моей души преступныя, безбожныя желанія! Въ сердц, гд царитъ Карлъ, не долженъ вндряться ни одинъ человкъ… Но почему же душа моя стремится противъ моей воли къ тому чужеземцу? Почему онъ всюду неотступно слдуетъ за образомъ моего единственнаго?.. Ты плачешь, Амалія?.. Я убгу отъ него, убгу!.. Пусть никогда больше мои глаза не увидятъ этого чужеземца!

Разбойникъ Мооръ отворяетъ садовую калитку.

Амалія. Чу! Какъ будто скрипнула калитка? (замчаетъ Карла и вскакиваетъ). Онъ! Куда бжать мн?.. Ноги мои точно приросли къ земл, я не въ силахъ бжать… Не оставь меня, милосердный Боже!.. Нтъ, ты не вырвешь у меня моего Карла! Въ моей душ не могутъ вмститься два божества. (Вынимаетъ портретъ Карла). О, мой Карлъ, будь ты моимъ ангеломъ-хранителемъ отъ этого чужеземца, нарушителя моего покоя! На тебя, на тебя одного буду смотрть я… и не брошу ни одного безбожнаго взгляда на него. (Сидитъ молча, устремивъ неподвижный взглядъ на портретъ).
Мооръ. Это вы? И такъ грустны? На портрет блеститъ ваша слезинка? (Амалія не отвчаетъ). Кто этотъ счастливецъ, изъ-за котораго ангельскіе глаза проливаютъ слезы? Могу ли я взглянуть? (Хочетъ посмотрть портретъ).
Амалія. Нтъ. да… нтъ!
Мооръ (отшатнувшись). А! Но заслуживаетъ ли онъ такого обоготворенія? Заслуживаетъ ли?
Амалія. Если бы вы только его знали!
Мооръ. Я бы сталъ ему завидовать!
Амалія. Молиться на него, хотли вы сказать.
Мооръ. Ахъ!
Амалія. О, вы бы любили его… въ его лиц, въ его глазахъ, въ его голос было такъ много… похожаго на васъ… что я такъ люблю.
Мооръ. (смотритъ въ землю).
Амалія. Здсь, гд вы стоите, стоялъ онъ тысячи разъ… и рядомъ съ нимъ та, которая пом него забывала все на свт… здсь его взглядъ облеталъ окрестную природу… казалось, она ощущала на себ благосклонный взглядъ своего лучшаго произведенія и сама хорошла подъ этимъ взглядомъ… здсь, съ этого куста срывалъ онъ розы, срывалъ розы для меня… здсь, здсь держалъ онъ меня въ своихъ объятьяхъ, прижималъ свои пылающія уста къ моимъ…
Мооръ. Его ужъ нтъ?
Амалія. Онъ плаваетъ по бурному морю, и любовь Амалія сопровождаетъ его… Онъ странствуетъ по безлюднымъ, песчанымъ пустынямъ — любовь Амаліи покрываетъ зеленью горячій песокъ подъ его ногами, заставляетъ двсти дикій кустарникъ… полуденное солнце жжетъ его обнаженную голову, сверные снга студятъ подошвы его ногъ, дождь и градъ хлещутъ ему въ лицо — но любовь Амаліи убаюкиваетъ его и среди бури… Моря и горы раздляютъ любящихъ… но души ихъ вырываются изъ душной тюрьмы и встрчаются въ раю любви… Вы, кажется, опечалились, графъ?
Мооръ. Слова любви напомнили мн и мою любовь.
Амалія (поблднвъ). Вы любите другую?.. Горе мн! Что я сказала?
Мооръ. Она считала меня умершимъ и осталась врна мертвому… Она узнала, что я живъ, и пожертвовала для меня внцомъ святой. Она знаетъ, что я странствую по пустынямъ въ нужд и страданіяхъ, и ея любовь сопровождаетъ меня въ пустын, раздляетъ со мной мои страданія. Ее такъ же зовутъ Амаліей, какъ и васъ.
Амалія. Какъ завидую я вашей Амаліи!
Мооръ. О, она несчастная двушка! Она любитъ погибшаго, и ея любовь никогда не получитъ награды.
Амалія. Нтъ, она будетъ вознаграждена на неб. Вдь говорятъ же, что есть лучшій міръ, гд страдающіе утшатся и любящіе встртятся другъ съ другомъ.
Мооръ. Да, міръ, гд спадутъ вс покровы и любящіе съ ужасомъ узнаютъ другъ друга… вчностью зовется онъ… Моя Амалія несчастная двушка.
Амалія. Несчастна, когда вы любите ее?
Мооръ. Несчастна, потому что любитъ меня! Что, если бы я былъ убійцей? Что, если бы вашъ возлюбленный на каждый вашъ поцлуй могъ насчитать вамъ по убійству? Горе моей Амаліи! Она несчастная двушка.
Амалія (радостно вскакивая). А! Какая же я счастливица! Мой возлюбленный — отраженіе божества, а божество — это сама кротость и милосердіе! Онъ но въ состояніи обидть и мухи… его душа такъ же далека отъ кровавыхъ мыслей, какъ далекъ день отъ ночи.
Мооръ (быстро отворачивается и смотрите неподвижнымъ взглядомъ въ далъ).
Амалія (начинаетъ пть, играя на лютн).
Иль въ теб нтъ, Гекторъ, сожалнья,
Если ты стремишься такъ въ сраженье,
Гд Ахиллъ троянцамъ грозно мститъ?
Съ сыномъ смерть навкъ тебя разлучитъ.
Кто же чтить боговъ его научитъ?
Кто направить мечъ его и щитъ?
Мооръ (беретъ молча лютню и играетъ)
Дай мн мечъ, супруга дорогая!
Отпусти туда, гд сча злая!

(Бросаетъ лютню и убгаетъ).

Пятая сцена.

Мстность на опушк лса. Ночь. Посредин сцены старый развалившійся замокъ.

Разбойники (поютъ, лежа на земл).
Грабить, жечь, кутить, буянить —
Такъ вся жизнь идетъ у насъ.
Завтра могутъ насъ повсить,
Будемъ дружно пить сейчасъ!
Мы жизнь свободную ведемъ.
Жизнь, полную отрады.
Мы здсь въ лсу глухомъ живемъ,
Намъ дождь и втеръ ни по чемъ,
И солнца намъ не надо!
Богъ воровства защитой намъ,
Онъ учить насъ всмъ ремесламъ.
Сегодня у попа кутимъ,
А завтра у купчины,
О томъ, что ждетъ насъ, не грустимъ,
Знать не хотимъ кручины.
Удастся намъ вина достать
И промочить имъ глотку,
Тогда на все намъ наплевать,
Готовы чорта братомъ звать
И вмст съ нимъ пить водку!
Вопль убиваемыхъ людей.
Плачъ одинокихъ матерей
И стонъ предсмертной муки
Для насъ веселья звуки.
Когда зареветъ кто, завидвъ топоръ,
И падаетъ мертвый, какъ муха,
Тотъ видъ веселить и ласкаетъ нашъ взоръ,
Тотъ звукъ намъ пріятенъ для слуха.
Когда жь придетъ и нашъ чередъ,
Палачъ насъ ждетъ жестокій.
Тогда насъ всхъ расплата ждетъ,—
Готовься въ путь далекій!
Глоточекъ вина на дорожку… а тамъ
Маршъ-маршемъ, ура! полетимъ къ небесамъ.
Швейцеръ. Уже ночь, а атамана все еще нтъ.
Рацманъ. А общалъ къ восьми часамъ быть опять среди насъ.
Швейцеръ. Если съ нимъ случилось что худое… Товарищи! Мы подожжемъ замокъ и перебьемъ всхъ до послдняго младенца.
Шпигельбергъ (отводитъ Рацмана въ сторону). На два слова, Рацманъ!
Шварцъ (Гримму). Не разослать ли намъ шпіоновъ?
Гриммъ. Оставь его! Увидишь, онъ выкинетъ такую штуку, что намъ всмъ стыдно станетъ.
Швейцеръ. Попалъ пальцемъ въ небо, чортъ возьми! Онъ ушелъ отъ насъ не въ такомъ настроеніи, чтобы собирался выкинуть какое-нибудь мазурничество. Разв ты забылъ, что онъ сказалъ, когда волъ насъ черезъ поле? ‘Если я узнаю, что кто-нибудь изъ васъ укралъ хотя одну рпу съ этого поля, то клянусь моимъ именемъ, онъ оставитъ здсь свою голову’. Мы не смемъ здсь грабить.
Рацманъ (тихо Шпигельбергу). Что ты хочешь сказать?.. Говори ясне!
Шпигельбергъ. Тише! Тише! Право, я не знаю, какія у насъ съ тобой понятія о свобод, если мы день-деньской работаемъ какъ запряженные волы и при этомъ все время толкуемъ о независимости? Мн это не нравится.
Швейцеръ (Гримму). Что затваетъ тамъ эта пустая голова?
Рацманъ (тихо Шиніелберіу). Ты говоришь объ атаман?
Шпигельбергъ. Тише же! Тише!.. У него есть уши между нами… Атаманъ, говоришь ты? А кто сдлалъ его нашимъ атаманомъ? Не самъ ли онъ присвоилъ себ это званіе, которое принадлежитъ мн по праву? Разв для того ставимъ мы на карту нашу жизнь, чтобы въ конц концовъ имть честь быть крпостными рабами?.. Крпостными, когда мы могли бы быть князьями!.. Ей Богу, Рацманъ, мн это всегда не нравилось.
Швейцеръ (остальнымъ). Да, вотъ ты такъ настоящій витязь — убивать камнями лягушекъ!.. Ему довольно чихнуть, чтобы ты отъ страху спрятался въ мышиную норку.
Шпигельбергъ (Рацману). Да… и я давно уже думаю: надо это измнить. Рацманъ! если ты тотъ, за кого я тебя всегда считалъ… Рацманъ! его наполовину уже считаютъ погибшимъ… Рацманъ! Мн кажется, что его часъ пробилъ!.. Какъ, у тебя нтъ даже настолько мужества, чтобы понять смлый намокъ?
Рацманъ. Дьяволъ! Куда увлекаешь ты мою душу?
Шпигельбергъ. Понялъ?.. Слдуй же за мной! Я замтилъ, въ которую сторону онъ ускользнулъ… Идемъ! Два пистолета рдко даютъ промахъ, и тогда… мы можемъ рзать безъ стсненія… (хочетъ увлечь его).
Швейцеръ (выхватываетъ съ яростью ножъ). А! Каналья! Ты кстати напомнилъ мн о богемскихъ лсахъ!.. Не ты ли, баба, началъ тогда нюнить, когда закричали: непріятель! Я тогда же поклялся своей душой… Пропадай, убійца! (закалываетъ Шпигельберга).
Разбойники (въ смятеніи). Стой! Стой! Швейцеръ!.. Шпигельбергъ!.. разнимите ихъ!..
Швейцеръ (бросаетъ ножъ въ сторону). Вотъ теб… Околвай!.. Успокойтесь, товарищи!.. Не тревожьтесь изъ-за такой бездлицы… Эта каналья всегда точилъ зубы на атамана, а у самого нтъ ни одного рубца на всемъ тл… Повторяю вамъ, вы должны быть довольны… А! Мошенникъ! Нападать на мужчинъ исподтишка! исподтишка!.. Разв мы для того работаемъ до седьмого пота, чтобы потомъ исчезать изъ этого міра, подобно какимъ-нибудь подлецамъ! Каналья! Разв мы для того лзли въ огонь и дымъ, чтобы въ конц концовъ околть, какъ крыса?
Гриммъ. Но, чортъ возьми, товарищъ, что такое было между вами?.. Атаманъ разсвирпетъ.
Швейцеръ. Объ этомъ предоставь мн самому позаботиться… А ты, безбожникъ (Рацману), ты былъ его сообщникомъ!.. Прочь съ глазъ моихъ!.. Шуфтерле поступалъ такъ же, зато онъ и виситъ теперь въ Швейцаріи, какъ предсказалъ это атаманъ… (слышенъ выстрлъ).
Шварцъ (вскакивая). Слушайте! Пистолетный выстрлъ! Другой! Го-го! Атаманъ!
Гриммъ. Подождите! Долженъ быть еще третій! (Раздается еще выстрлъ).
Шварцъ. Это онъ! Онъ! Спасайся, Швейцеръ! Отвтимте ему! (стрляютъ).

Входятъ Мооръ и Космискій.

Швейцеръ (идетъ навстрчу имъ). Привтъ теб, атаманъ!.. Я немножко тутъ распорядился безъ тебя. (Подводитъ его къ трупу). Будь судьей между мною и имъ — онъ хотлъ исподтишка убить тебя.
Разбойники (въ изумленіи). Какъ? Атамана?
Мооръ (погруженный въ раздумье, потомъ приходитъ въ себя). О, непостижимый перстъ небеснаго мстителя! Не онъ ли первый началъ напвать мн соблазнительную псню?.. Посвяти этотъ ножъ богин мести, Швейцеръ! Это сдлалъ не ты.
Швейцеръ. Ей Богу, это сдлалъ я, и, клянусь дьяволомъ, это не худшій изъ моихъ поступковъ. (Отходитъ недовольный въ сторону).
Мооръ (въ раздумь). Понимаю тебя… Небесный Промыселъ… листья опадаютъ съ деревьевъ… приближается и моя осень… Уберите его съ моихъ глазъ! (Трупъ Шпигельберга уносятъ).
Гриммъ. Отдай намъ приказанія, атаманъ! Что намъ теперь длать?
Мооръ. Скоро… скоро все исполнится… Дайте мн мою лютню… Я потерялъ самого себя съ тхъ поръ, какъ побывалъ тамъ… Дайте мн лютню… Я долженъ вернуть себ прежнюю силу… Оставьте меня!
Разбойники. Уже полночь, атаманъ.
Мооръ. А все-таки это были только театральныя слезы… Я долженъ прослушать римскую псню, чтобы мой спящій духъ снова пробудился… Мою лютню… Уже полночь, говорите вы?
Шварцъ. Скоро наступитъ. Наши вки точно свинцомъ налиты. Три дня уже, какъ никто не смыкалъ глазъ.
Мооръ. Разв благодтельный сонъ можетъ спускаться и на глаза мошенниковъ? Отчего же онъ бжитъ отъ меня? А вдь я никогда но былъ трусомъ или негодяемъ… Ложитесь спать… Завтра днемъ мы отправимся въ путь.
Разбойники. Покойной ночи, атаманъ! (Ложатся на землю и засыпаютъ).

Глубокая тишина.

Мооръ (беретъ лютню и начинаетъ играть).

Брутъ *)

Мой привтъ вамъ, мирныя долины!
Къ нимъ послдній римлянинъ идетъ,
Съ мстъ, гд на смерть билися дружины.
Гд свободы рушился оплотъ.
Кассій, гд ты?.. Римъ мы потеряли!
Въ битв палъ весь лучшій войска цвтъ.
Смерть! лишь ты утшишь вс печали!
Въ мір Бруту мста больше нтъ.

Цезарь.

Чьи шаги я слышу въ отдалень?
Кто идетъ, какъ гордый властелинъ?
Если мн не измняетъ зрнье,
Тотъ пришелецъ — Рима гражданинъ.
Тибра **) сынъ, откуда ты явился?
Все ль стоитъ попрежнему мой Римъ?
Бдный Римъ! Онъ Цезаря лишился!
Кто жъ владть отнын будетъ имъ?
*) Псня изображаетъ разговоръ римлянина Брута съ духомъ Юлія Цезаря. Римъ въ теченіе нсколькихъ вковъ былъ свободнымъ государствомъ. Но затмъ одинъ римскій полководецъ, по имени Юлій Цезарь, прославившійся своими побдами въ войнахъ и достигшій большой силы, стадъ стремиться къ царской власти. Тогда нсколько римлянъ, желавшихъ сохранить Риму свободу, составили заговоръ и убили Цезаря. Въ числ заговорщиковъ былъ молодой римлянинъ Брутъ, который пользовался особой любовью Цезаря. Какъ предполагаютъ, Брутъ, самъ того не зная, былъ сыномъ Цезаря. Посл смерти Цезаря произошла война между сторонниками Цезаря и защитниками свободы. Защитники свободы, во глав которыхъ стояли Брутъ и Кассій, были разбиты, и Римъ подпалъ власти племянника Цезаря, Октавія Августа, провозгласившаго себя императоромъ. Брутъ и Кассій съ отчаянія убили себя. Перев.
**) Тибръ — рка, на берегу которой стоитъ Римъ. Перев.

Брутъ.

Страшный призракъ, ранами покрытый!
Кто, мертвецъ, призвалъ тебя сюда?
Не ликуй, что Брутъ идетъ разбитый!
Въ царств тьмы сокройся навсегда!
Тамъ, на пол битвы, догораетъ
Кровь свободы доблестныхъ друзей.
Цезарь! Римъ нашъ древній погибаетъ!
Брутъ навкъ уходить въ міръ тней!

Цезарь.

Ахъ! ударъ смертельный и отъ Брута!
Брутъ и ты? Ты на меня возсталъ?
Сынъ! То былъ отецъ твой! Міръ вдь цлый
Я бъ теб въ наслдство передалъ!
Брутъ, узнай о подвиг великомъ:
Ты отцу кинжаломъ грудь пронзилъ!
Брутъ, иди и порази Римъ крикомъ:
Знайте вс о подвиг великомъ —
Брутъ отцу кинжаломъ грудь пронзилъ.
Ты узналъ, что здсь меня держало,
Что уйти мн въ міръ тней мшало.
Брутъ, прости! Я къ мертвымъ отойду!

Брутъ.

Стой, отецъ! Ты былъ великъ и славенъ!
Одного я только въ мір зналъ,
Кто величьемъ Цезарю былъ равенъ,
И его ты сыномъ здсь назвалъ.
Только Цезарь Римъ могъ уничтожить!
Только Брутъ могъ Цезаря сгубить!
Тамъ гд Брутъ, тамъ Цезарь жить не можетъ.
Вмст намъ и въ мір томъ не быть!

(Кладетъ лютню и начинаетъ ходитъ взадъ и впередъ, погруженный въ глубокую думу).

Кто мн поручится за будущее?.. Вокругъ меня все такъ темно… такъ запутано… никакого выхода… ни одной путеводной звзды… Если бы все кончилось съ послднимъ вздохомъ… кончилось, какъ пустая кукольная комедія!.. Но къ чему же тогда это пламенное стремленіе къ счастью? Къ чему эти мечты о недостигнутомъ совершенств? Это вчное отсрачиваніе неисполненныхъ замысловъ?.. Если одно слабое нажатіе этой жалкой вещи (подноситъ пистолетъ къ лицу) сравниваетъ мудраго съ глупцомъ, труса съ храбрымъ, честнаго съ мошенникомъ?.. Но если даже въ бездушной природ везд такое божественное согласіе, отчего же разумная человческая природа искажается этимъ противорчіемъ?.. Нтъ, нтъ! Я врю, что существуетъ нчто высшее, потому что я но испыталъ еще счастья. Не думаете ли вы, что я стану дрожать? Вы, души убитыхъ мною? Нтъ, я не задрожу. (Содрогается). Ваши жалобные предсмертные крики, ваши посинлыя липа, ваши страшныя, зіяющія раны — только звенья одной неразрывной цпи судьбы и въ конц концовъ зависятъ отъ моего воспитанія, характера моего отца, крови моей матери. (Содрогается отъ ужаса). (Приставляетъ себ ко лбу дуло пистолета). Время и вчность связаны теперь другъ съ другомъ однимъ мгновеніемъ!.. Страшный ключъ, запирающій позади меня тюрьму жизни и открывающій передо мной обиталище вчной ночи, скажи мн, о, скажи мн, куда, куда поведешь ты меня?.. Чуждая, невдомая страна… Человческое мужество слабетъ передъ этимъ образомъ, и воображеніе рисуетъ нашему легковрію странныя тни… Нтъ, нтъ! Мужчина не долженъ колебаться. Каково бы ты ни было, безымянное Невдомое, пусть только мое я останется врнымъ себ!.. Каково бы ты ни было, я перенесу туда себя самого… Я самъ ношу въ себ свое небо и свой адъ.
Если ты заключишь меня въ какомъ-нибудь выжженномъ мір, гд передо, мной будетъ разстилаться одинокая пустыня и вчная ночь, я насолю мертвую пустыню образами своего воображенія, вчный досугъ я наполню разсматриваніемъ запутанной картины мірового горя… Или, можетъ-быть, путемъ цлаго ряда новыхъ рожденій и новыхъ бдствій ты доведешь меня постепенно до полнаго уничтоженія? Но разв я не могу въ томъ мір такъ же легко разорвать нить жизни, какъ въ этомъ? Ты можешь обратить меня въ ничто, но не можешь лишить меня этой свободы. (Начинаете заряжать пистолетъ, но вдругъ останавливается). Итакъ, я умру отъ страха передъ полной мученій жизнью? Дамъ страданію побдить меня?.. Нтъ, я буду терпть. (Отбрасываетъ въ сторону пистолетъ). Моя гордость побдитъ мои муки. Я выполню свое назначеніе до конца. (Становится все темне).
Германъ (выходитъ изъ лсу). Чу! Чу! Какъ страшно кричитъ сова… въ деревн пробило полночь… Злодйство спитъ теперь… Никто не подслушаетъ меня въ этой глуши. (Подходитъ къ замку и стучитъ). Выходи, несчастный жилецъ башни! Твой обдъ готовъ.
Мооръ (тихонько отступая назадъ). Что это значитъ?
Голосъ (изъ замка). Кто тамъ стучитъ? Это ты, Германъ, мой воронъ?
Германъ. Это я, Германъ, твой воронъ! Подойди къ ршетк и шь (кричатъ совы). Какъ страшно кричатъ твои ночные товарищи, старикъ!.. Что? Вкусно?
Голосъ. Мн очень хотлось сть. Благодарю Тебя, посылающаго мн ворона, за хлбъ въ пустын!.. Какъ поживаетъ мой милый сынъ, Германъ?
Германъ. Тише! Слушай! Какъ будто кто-то храпитъ? Ты ничего не слышишь?
Голосъ. Что? Разв ты слышишь что нибудь?
Германъ. Втеръ жалобно свиститъ въ расщелинахъ башни… Ночная музыка, отъ которой со страху защелкаешь зубами… Слушай! Слушай! Мн все кажется, что кто-то храпитъ поблизости… Ты здсь не одинъ, старикъ…
Голосъ. Ты ничего не видишь?
Германъ, Прощай, прощай!.. Здсь такъ страшно… Уходи въ свою нору.. Тамъ, наверху, твой защитникъ, твой мститель… проклятый сынъ! (Хочетъ бжать).
Мооръ (въ ужас выступаетъ впередъ). Стой!)
Германъ (съ крикомъ). О, Боже!
Мооръ. Стой, говорю теб!
Германъ. Бда! Бда! Все открыто.
Мооръ. Стой! Говори! Кто ты? Что ты здсь длалъ? Говори!
Германъ. Сжальтесь, сжальтесь, ваша милость! Выслушайте меня… только одно слово… прежде чмъ убьете меня.
Мооръ (обнажая шпагу). Что я услышу?
Германъ. Вы запретили мн это подъ страхомъ смерти… но я не могъ иначе… не смлъ иначе поступить… есть Богъ въ неб… вдь это вашъ родной отецъ… мн было жаль его… Теперь убейте меня!
Мооръ. Здсь какая-то тайна… Говори скоре! Я хочу все знать.
Голосъ (изъ замка). Горе! Горе! Это ты говоришь, Германъ? Съ кмъ говоришь ты, Германъ?
Мооръ. Тамъ есть еще кто-то… Что здсь происходитъ? (Бжитъ къ башн). Можетъ-быть, тамъ узникъ, забытый людьми?.. Я разобью его цпи!.. Голосъ… Опять… Гд же дверь?
Германъ. О, сжальтесь, ваша милость… не идите дальше… изъ состраданія пройдите мимо! (Загораживаетъ ему дорогу).
Мооръ. Четыре замка!.. Прочь! Я долженъ все выяснить… Въ первый разъ зову тебя на помощь, воровство! (Вынимаетъ инструменты и открываетъ ими ршетчатую дверь. Изъ глубины выходитъ старикъ, высохшій, какъ скелетъ).
Старикъ. Сжальтесь надъ несчастнымъ! Сжальтесь!
Мооръ (испуганный отскакиваетъ назадъ) Голосъ моего отца!
Старикъ Мооръ. Благодарю тебя, Господи! Насталъ день моего избавленія.
Мооръ. Духъ стараго Моора! Что потревожило тебя въ твоей могил? Унесъ ли ты съ собой на тотъ свтъ какой-нибудь грхъ, который закрылъ передъ тобой райскія врата? Я закажу по теб обдни, чтобы вернуть твою блуждающую тнь въ родныя мста. Зарылъ ли ты въ землю золото вдовъ и сиротъ, и оно заставляетъ тебя бродить, стеная, въ этотъ полночный часъ? Я вырву подземное сокровище изъ когтей дракона, хотя бы онъ сталъ изрыгать на меня тысячекратное пламя и скалить свои острые зубы… или ты пришелъ отвтить на мои вопросы и разршить мн загадки вчности? Говори! Говори! Я человкъ не робкой души.
Старикъ Мооръ. Я не духъ. Ощупай меня, я живу еще, живу жалкой, несчастной жизнью!
Мооръ. Какъ? Разв ты не былъ погребенъ?
Старикъ Мооръ. Я былъ погребенъ… но въ склеп моихъ предковъ лежитъ вмсто меня дохлая собака, а я… цлыхъ три мсяца уже томлюсь я въ этомъ мрачномъ подземель, куда не проникаетъ ни одинъ лучъ солнца, ни одна теплая струя воздуха, гд не посщаетъ меня ни одинъ другъ, гд только каркаютъ вороны, да по ночамъ кричать совы…
Мооръ. Небо и земля! Кто же это сдлалъ?
Старикъ Мооръ. Не проклинай его!.. Это сдлалъ мой сынъ Францъ.
Мооръ. Францъ? Францъ?.. О, вчное горе!
Старикъ Мооръ. Если ты человкъ, если у тебя человческое сердце, о, мой невдомый избавитель, то выслушай горе отца, которое причинили ему его сыновья… три мсяца уже изливаю я свои жалобы глухимъ каменнымъ стнамъ, но только одинъ пустой отзвукъ отвчаетъ мн. Поэтому, если ты человкъ, если у тебя есть человческое сердце…
Мооръ. Это обращеніе могло бы и дикихъ зврой вызвать изъ ихъ логовищъ!
Старикъ Мооръ. Я лежалъ на одр болзни, только-что началъ немного поправляться посл тяжелой болзни, когда ко мн привели человка, который сказалъ мн, что мой старшій сынъ погибъ въ сраженіи, и передалъ мн мечъ, окрашенный его кровью, и его послднее ‘прости’, и сказалъ, что мое проклятіе ввергло его въ отчаяніе и заставило его искать смерти.
Мооръ (быстро отворачивается). Это понятно.
Старикъ Мооръ. Слушай дальше! Это извстіе лишило меня чувствъ. Должно~быть, меня сочли за мертваго, потому что, когда я пришелъ въ себя, я лежалъ ужо въ гробу, завернутый въ саванъ, какъ покойникъ. Я сталъ царапать крышку гроба. Она поднялась. Была темная ночь, передо мной стоялъ мой сынъ Францъ… ‘Что? воскликнулъ онъ ужаснымъ голосомъ: вчно, что ли, будешь ты жить?’ И крышка гроба тотчасъ же захлопнулась опять. Эти ужасныя слова лишили меня сознанія, когда я снова очнулся, я почувствовалъ, какъ гробъ подняли и повезли куда-то. Долго такъ везли меня. Наконецъ, гробъ открыли… я стоялъ у входа въ это подземелье, а передо мной мой сынъ и тотъ человкъ, что принесъ мн окровавленный мечъ Карла…Я обнималъ колни Франца, просилъ и молилъ его, и опять обнималъ его ноги и заклиналъ его… но мольбы отца не проникли въ его сердце… ‘Долой дармода! загремлъ онъ: довольно онъ пожилъ’… И меня безъ сожалнія втолкнули въ подземелье, и мой сынъ Францъ заперъ за мной дверь.
Мооръ. Это невозможно, невозможно! Вы, должно быть, ошиблись.
Старикъ Мооръ. Можетъ-быть, я ошибся. Слушай дальше, не сердись только! Двадцать часовъ пролежалъ я тамъ, и ни одна душа не вспомнила обо мн. Въ это пустынное мсто не заходитъ ни одна человческая нога, потому что въ народ ходитъ молва, что по ночамъ въ этихъ развалинахъ бродятъ души моихъ предковъ, гремя цпями и распвая похоронныя псни. Наконецъ, я услышалъ, что дверь опять растворяется, этотъ человкъ принесъ мн хлба и воды и сказалъ мн, что я осужденъ на голодную смерть, и что жизни его грозитъ опасность, если обнаружится, что онъ кормитъ меня. Такъ въ теченіе этого долгаго времени поддерживалась моя жалкая жизнь, но постоянный холодъ, гнилой воздухъ, безграничное горе подрывали мои силы, истощали мое тло. Тысячи разъ со слезами молилъ я у Бога себ смерти, но, должно-быть, мра моей кары еще не наполнилась, или мн еще предстоитъ пережить какую-нибудь радость, если я спасся такимъ чудеснымъ образомъ. Но я заслужилъ эти страданія… мой Карлъ! мой Карлъ!.. а у него но было еще сдыхъ волосъ!
Мооръ. Довольно! Вставайте! Эй! вы, чурбаны! лнивые, безчувственные сони! Вставайте! Да проснется ли кто-нибудь изъ васъ! (Стрляетъ изъ пистолета надъ спящими разбойниками).
Разбойники (просыпаясь). А?.. Что?.. Что случилось?..
Мооръ. И этотъ разсказъ не разбудилъ васъ? Онъ могъ бы пробудить и отъ вчнаго сна! Смотрите сюда! Смотрите! Міровые законы стали пустой игрушкой, связи природы порваны, раздоръ вступилъ въ свои права, сынъ убилъ своего отца!
Разбойники. Что говоритъ атаманъ?
Мооръ. Нтъ, не убилъ! Это слово слишкомъ кротко!.. Сынъ тысячу разъ колесовалъ, рзалъ, пыталъ, терзалъ своего отца! Нтъ, вс эти слова слишкомъ человчны… самъ грхъ покраснлъ бы отъ этого дла, людодъ содрогнулся бы, ни одинъ дьяволъ не доходилъ еще до этого… Сынъ своего родного отца… О, смотрите сюда! Смотрите!.. Онъ лишился чувствъ… Сынъ своего отца въ это подземелье…. холодъ, нагота, голодъ, жажда… о, смотрите же, смотрите! Вдь это мой родной отецъ!
Разбойники (подбгаютъ и окружаютъ старика). Твой отецъ? Твой отецъ?
Швейцеръ (подходитъ съ благоговніемъ и опускается передъ нимъ на колни). Отецъ моего атамана! Цлую твои ноги. Повелвай моимъ кинжаломъ!
Мооръ. Мщеніе, мщеніе, мщеніе за тебя, оскорбленный, оскверненный старикъ! Такъ разрываю я отнын навсегда братскія узы (Разрываетъ на себ сверху до низу платье). Такъ проклинаю я каждую каплю братской крови передъ лицомъ неба! Слушайте меня, вы, мсяцъ и звзды! Слушай меня и ты, полуночное небо, ты, что взирало на это преступленіе! Слушай меня, трижды грозный Богъ, ты, который царишь надъ мсяцемъ и звздами, и мстишь, и проклинаешь, и шлешь на землю небесное пламя! Вотъ здсь я преклоняю свои колни и поднимаю кверху три пальца въ ночную тьму, и клянусь — и пусть природа выброситъ меня изъ своихъ границъ какъ зловредное животное, если я нарушу свою клятву — клянусь до тхъ поръ не видть свта солнца, пока на этомъ камн не задымится къ небу кровь отцеубійцы! (Встаетъ).
Разбойники. Это дьявольское дло! Говорите посл того, что мы мошенники! Нтъ, тысяча чертей! Такъ подло мы никогда не поступали!
Мооръ. Да! И во имя всхъ страшныхъ стоновъ тхъ, кто умерли подъ ударами вашихъ кинжаловъ, тхъ, которые сгорли въ огн подожженнаго мною города и были задавлены взорванной мною башней, пусть ни одна мысль объ убійств или грабеж не вндрится въ ваши головы до тхъ поръ, пока ваши платья не окрасятся въ красный цвтъ кровью проклятаго . Врно, вамъ никогда и не снилось, что вы сдлаетесь орудіемъ въ рукахъ высшаго могущества? Узелъ нашей судьбы сегодня распутался! Сегодня невидимая сила облагородила наше ремесло! Преклоните колни передъ тмъ, кто ниспослалъ вамъ этотъ высокій жребій, кто привелъ васъ сюда, кто удостоилъ васъ сдлаться ангелами-мстителями Его грознаго суда! Обнажите ваши головы! Преклоните ваши колни и встаньте освященными! (Разбойники становятся на колни).
Швейцеръ. Приказывай, атаманъ! Что должно намъ сдлать?
Мооръ. Встань, Швейцеръ! И коснись этихъ священныхъ волосъ! (Подводитъ его къ своему отцу и даетъ ему въ руку прядь его волосъ). Ты помнишь, какъ ты когда-то раскроилъ голову богемскому всаднику, когда онъ уже занесъ надо мной саблю, а я, обезсиленный жаркой битвой, опустился на колни? Тогда я общалъ наградить тебя по-царски. До сихъ поръ я не могъ заплатить теб этого долга.
Швейцеръ. Да, ты поклялся мн въ этомъ, это правда, но позволь мн вчно считать тебя своимъ должникомъ.
Мооръ. Нтъ, сегодня я заплачу теб мой долгъ! Швейцеръ, такъ не былъ почтенъ еще ни одинъ смертный,— отомсти за моего отца! (Швейцаръ встаетъ).
Швейцеръ. Атаманъ! Сегодня ты впервые заставилъ меня гордиться!… Приказывай, гд, когда, какъ долженъ я его убить?
Мооръ. Минуты дороги, ты долженъ спшить… Выбери достойнйшихъ изъ шайки и веди ихъ прямо къ графскому замку. Стащи его съ постели, если онъ спитъ или покоится въ объятіяхъ сладострастья, оторви его отъ пира, если онъ пьянствуетъ, оттащи его отъ распятія, если онъ молится передъ нимъ на колняхъ! Но, смотри,— я строго приказываю теб это, — доставь его мн живымъ! Я разорву на куски того и брошу на съденіе голоднымъ коршунамъ, кто нанесетъ ему хотя малйшую царапину или тронетъ хоть одинъ волосокъ на его голов! Я долженъ имть его невредимымъ, и, если ты доставишь мн его живымъ и невредимымъ, ты получишь милліонъ въ награду, я украду его съ опасностью жизни у какого-нибудь короля, и ты будешь свободенъ, какъ втеръ… Понялъ?.. Ступай же!
Швейцеръ. Довольно, атаманъ! Вотъ теб моя рука: или ты насъ увидишь обоихъ или ни одного. Ангелы-мстители Швейцера, идемте! (Уходитъ съ частью шайки).
Мооръ. Остальные разсйтесь въ лсу… Я останусь здсь.

ПЯТОЕ ДЙСТВІЕ.

Первая сцена.

Рядъ комнатъ. Томная ночь.

Даніель (входитъ съ фонаремъ и дорожнымъ мшкомъ). Прощай, родной домъ… Много добраго видлъ я въ теб, когда покойный баринъ былъ еще живъ… Ты былъ тогда убжищемъ для сиротъ, пріютомъ для одинокихъ, а сынъ его сдлалъ изъ тебя разбойничій притонъ… Прощай, мой милый полъ! Какъ часто старый Даніель мелъ тебя… Прощай и ты, милая печка, горько старому Даніелю разставаться съ тобой… Все здсь такъ близко мн… тяжко будетъ старому жить безъ васъ… Но Боже охрани меня Своею милостью отъ лукаваго… Нищимъ пришелъ я сюда-нищимъ и ухожу… Но я спасъ свою душу. (Хочетъ итти, въ это время въ комнату вбгаетъ Францъ въ халат).
Даніель. Боже, помоги мн! Баринъ! (тушитъ фонарь).
Францъ. Измна! Измна! Духи возстали изъ могилъ! Мертвые проснулись отъ вчнаго сна я кричатъ мн: убійца! убійца!.. Кто тамъ шевелится?
Даніель (боязливо). Помоги мн, Матерь Божія! Это вы, баринъ, изволили такъ ужасно кричать на весь замокъ, что вс спящіе повскакали съ постелей?
Францъ. Спящіе? Кто позволилъ вамъ спать? Ступай! Зажги огонь! (Даніель уходитъ входитъ другой слуга). Никто не смй спать въ это время! Слышишь? Вс должны быть на ногахъ… при оружіи… зарядить вс ружья… Ты видлъ, какъ они мчались по галлере?
Слуга. Кто, ваше сіятельство?
Францъ. Кто, дуракъ? Кто? Ты такъ спокойно спрашиваешь меня объ этомъ? Кто? У меня даже голова закружилась! Кто, оселъ, кто? Духи и черти! Который теперь часъ?
Слуга. Только-что пробило два.
Францъ. Какъ? До страшнаго суда, что ли, будетъ длиться эта ночь? Ты не слыхалъ вблизи никакого шума? Никакихъ криковъ? Не слыхалъ топота скачущихъ лошадей? Гд Кар… я хотлъ сказать, гд графъ?
Слуга. Не знаю, ваше сіятельство.
Францъ. Не знаешь? И ты тоже изъ ихъ шайки? Я вырву теб сердце изъ груди съ твоимъ проклятымъ: ‘не знаю’! Ступай, позови ко мн пастора!
Слуга. Ваше сіятельство!
Францъ. Ты ворчишь? Медлишь? (Слуга поспшно уходитъ). Какъ? И нищіе въ заговор противъ меня? Небо и адъ! Все въ заговор противъ меня!
Даніель (входитъ съ огнемъ). Мой повелитель!..
Францъ. Нтъ! Я не дрожу! Это былъ только сонъ. Мертвые еще не возстаютъ… Кто говоритъ, что я дрожу, что я блденъ? Мн такъ легко, такъ хорошо!
Даніель. Вы блдны какъ смерть, вашъ голосъ дрожитъ.
Францъ. У меня лихорадка. Скажи пастору, когда онъ придетъ, что у меня лихорадка. Я пущу себ завтра кровь. Такъ и скажи пастору.
Даніель. Не прикажете ли накапать вамъ бальзаму на сахаръ?
Францъ. Да, накапай на сахаръ! Пасторъ еще не сейчасъ придетъ, У меня дрожитъ голосъ. Дай мн бальзаму на сахар!
Даніель. Дайте мн ключи! Я принесу снизу изъ шкафа….
Францъ. Нтъ, нтъ! Останься! Или я пойду съ тобой. Ты видишь, я но могу оставаться одинъ… Я могу легко — ты самъ видишь — упасть въ обморокъ… если останусь одинъ. Но надо, не надо! Пройдеть и такъ… Останься здсь.
Даніель. О, вы серьезно больны!
Францъ. Да, конечно, конечно! Вотъ и все. А болзнь разстраиваетъ мозгъ и порождаетъ безумные, странные сны… Сны ничего не значатъ… Неправда ли, Даніель?… Сны — это отъ желудка, и сны ничего не зна чатъ… мн только-что снился такой веселый сонъ… (падаетъ безъ чувствъ).
Даніель. Іисусе Христе! Что это? Георгъ! Конрадъ! Вастіанъ! Мартинъ! Да скажите же что-нибудь? (Трясетъ его). Господи Боже! Придите же въ себя! Вдь такъ скажутъ, что я убилъ его. Боже, сжалься надо мной!
Францъ (въ полусознаніи). Прочь, прочь! Зачмъ ты трясешь меня, противный скелетъ?.. Мертвые еще не возстаютъ…
Даніель. О, милосердное небо! Онъ потерялъ разсудокъ!
Францъ (съ трудомъ приподнимаясь). Гд я? Это ты, Даніель? Что я сейчасъ говорилъ? Не обращай на это вниманія! Это ложь… сущая ложь… пусть будетъ, что будетъ… Пойдемъ! Помоги мн!.. Это только припадокъ головокруженія, потому что… потому что… я не выспался.
Даніель. Если бы хоть Іоганнъ пришелъ! Я позову кого-нибудь на помощь, пошлю за докторомъ.
Францъ. Останься! Сядь здсь рядомъ со мной, на этотъ диванъ… вотъ такъ… ты умный человкъ, хорошій человкъ. Дай, я теб все разскажу.
Даніель. Не теперь, въ другой разъ! Я уложу васъ въ постель, вамъ сейчасъ нуженъ покой.
Францъ. Нтъ, прошу тебя, дай мн все разсказать и тогда посмйся надо мною!… Слушай! Мн снилось, что я всталъ изъ-за царскаго пира и лежалъ опьяненный на трав въ саду замка, какъ вдругъ — это было въ полдень — вдругъ… говорю теб, смйся же надо мной!
Даніель. Вдругъ?
Францъ Вдругъ страшный громъ потрясъ мой дремавшій слухъ. Я вскочилъ дрожа, и что же? Все небо пылало передо мной въ огн, горы, лса, города таяли, какъ воскъ въ печи, страшный вихрь смшалъ море, небо и землю… и словно изъ мдныхъ трубъ загремло откуда-то: ‘Земля, отдай твоихъ мертвецовъ! Отдай твоихъ мертвецовъ, море!’ И голая земля начала выбрасывать изъ ндръ своихъ черепа и ребра, ноги и челюсти, которые соединились въ человческія тла, и они потекли необозримымъ живымъ потокомъ. Тогда я посмотрлъ наверхъ и увидлъ, что я стою у подножья гремящаго Синая, и надо мной и подо мной волнуется толпа, а наверху горы на трехъ дымящихся престолахъ три мужа, отъ взгляда которыхъ бжала всякая тварь…
Даніель. Да это точное изображеніе страшнаго суда!
Францъ. Не правда ли какой безмысленный сонъ? Тогда выступилъ впередъ одинъ изъ Нихъ — онъ былъ какъ звздная ночь и держалъ въ своей рук желзный перстень, онъ держалъ его между востокомъ и западомъ и говорилъ: ‘Вчно, свято, справедливо, неложно! Есть только одна правда, одна добродтель! Горе, горе, горе неврящему червю!..’ Потомъ выступилъ впередъ Другой, который держалъ въ рук блестящее зеркало, онъ держалъ его между востокомъ и западомъ и говорилъ: ‘Это зеркало истина, и лицемріе и ложь но устоятъ передъ нимъ’, и я испугался, и весь народъ ее мной, потому что ужасное зеркало показывало намъ лица змй, тигровъ и леопардовъ… Затмъ выступилъ Третій, который держалъ въ рукахъ желзные всы, онъ держалъ ихъ между востокомъ и западомъ и говорилъ: ‘Подойдите сюда, дти Адама!— я буду всить помыслы ваши на всахъ моего гнва и дла ваши на чаш моей ярости!’
Даніель. Боже, помилуй меня, гршнаго!
Францъ. Блдные какъ снгъ стояли мы, и вс сердца бились отъ боязливаго ожиданія. И я услышалъ, какъ изъ тучъ, одвавшихъ гору, было возглашено первымъ мое имя, и холодъ пронизалъ меня до мозга костей, и зубы мои громко застучали. Зазвенли всы, и вся гора потряслась отъ грома, и часы медленно потекли, одинъ за другимъ, мимо лвой чащи всовъ, и каждый изъ нихъ бросалъ туда по смертному грху…
Даніель. Боже, помилуй васъ!
Францъ. Нтъ, Онъ но сдлалъ этого! Чаша росла и выросла въ цлую гору, но другая чаша, полная крови Искупителя, все еще держала ее высоко въ воздух… но тутъ подошелъ старикъ, согбенный подъ тяжестью горя, съ искусанной отъ жестокаго голода рукой… вс глаза со страхомъ отвращались отъ старика… я узналъ этого человка… онъ отрзалъ одну прядь отъ своихъ сдыхъ волосъ и бросилъ ее на чашу грховъ, и она мгновенно опустилась, опустилась глубоко въ бездну, а чаша искупленія поднялась высоко наверхъ!.. И я услышалъ голосъ, звучавшій изъ пламени горы: ‘Прощеніе, прощеніе каждому гршнику земли и преисподней! Ты одинъ отверженъ!..’ (Долгое молчаніе). Что же ты не смешься?
Даніель. До смха ли мн, когда меня морозъ подираетъ по кож? Сны отъ Бога.
Францъ. Нтъ, нтъ, не говори этого! Скажи, что я дуракъ, суеврный, выжившій изъ ума дуракъ! Сдлай такъ, милый Даніель, прошу тебя, осмй меня, хорошенько!
Даніель. Сны отъ Бога. Я помолюсь за васъ.
Францъ. Ты лжешь, говорю теб… Ступай сію же минуту, бги живе, узнай, отчего но идетъ пасторъ, скажи ему, чтобы онъ спшилъ, спшилъ скоре. Но говорю теб, ты лжешь.
Даніель (уходя). Да помилуетъ васъ Богъ!
Францъ. Мудрость черни! Рабская трусость!.. Вдь еще не доказано, чтобы прошлое не исчезало безслдно, или чтобы тамъ, надъ звздами, было всевидящее око… Кто внушилъ мн эту мысль? Или правда, что тамъ наверху, надъ звздами, есть мститель… Нтъ, нтъ! Да, да! Страшно что-то шепчетъ мн на ухо: есть мститель надъ звздами! И въ эту же ночь предстать передъ этимъ мстителемъ? Нтъ, говорю я… Жалкая лазейка, въ которую прячется моя трусость… пусто, глухо, мертво тамъ надъ звздами… А вдругъ тамъ что-нибудь есть? Нтъ, нтъ, тамъ нтъ ничего! Я приказываю, чтобы ничего не было! А если все-таки есть что-нибудь? Горе мн, если будутъ сочтены мои дла! Сочтены еще въ эту ночь!.. Почему меня охватываетъ какой-то ужасъ?.. Умереть! Отчего это слово такъ пугаетъ меня? Отдать отчетъ мстителю тамъ, надъ звздами… а если онъ справедливъ? Сироты, вдовы, угнетенные, замученные вопіютъ къ нему… и если онъ справедливъ?.. Отчего они страдали, зачмъ я торжествовалъ надъ ними?..

Входитъ пасторъ Мозеръ.

Мозеръ. Вы велли позвать меня, графъ. Я удивляюсь. Это въ первый разъ въ моей жизни. Собираетесь ли вы поглумиться надъ религіей, или вы начинаете уже трепетать передъ ней?
Францъ. Глумиться или трепетать — смотря по тому, какъ ты будешь мн отвчать… Слушай, Мозеръ, я теб докажу сейчасъ, что ты или самъ глупецъ, или считаешь людей глупцами, а ты долженъ меня опровергать. Слышишь? Подъ страхомъ смерти долженъ меня опровергать.
Мозеръ. Вы требуете отчета у Всевышняго — когда-нибудь Онъ отвтитъ вамъ.
Францъ. Я хочу знать теперь же, сію минуту, чтобы мн не выкинуть постыдной глупости, но обратиться въ минуту крайности къ пустому идолу. Я часто говорилъ теб съ глумленіями, за стаканомъ вина: нтъ Бога!.. Теперь я говорю съ тобой серьезно и повторяю теб: нтъ Бога! Ты долженъ опровергать меня всми доводами, какіе имются у тебя въ распоряженіи, но я ихъ вс развю впухъ и впрахъ однимъ дуновеніемъ моихъ устъ.
Мозеръ. Если бы ты такъ же легко могъ развять громъ небесный, который когда-нибудь обрушится всею тяжестью на твою гордую душу! Всевдущій Богъ, котораго ты, глупецъ и злодй, стараешься уничтожить въ его твореніи, не нуждается въ оправданіи устами праха. Онъ такъ же великъ въ твоихъ жестокостяхъ, какъ и въ улыбк торжествующей добродтели.
Францъ. Отлично, попъ! Такимъ ты нравишься мн.
Мозеръ. Я здсь являюсь представителемъ великаго Господа и говорю съ такимъ же червемъ, какъ я самъ, и не нуждаюсь въ его одобреніи. Конечно, если бы мн удалось вырвать признаніе у твоей жестоковыйной злобы, это было бы настоящимъ чудомъ… но, если твои убжденія такъ тверды, зачмъ же ты позвалъ меня? Скажи мн, зачмъ ты среди ночи призвалъ меня къ себ?
Францъ. Потому что мн было скучно, а шахматы мн уже надоли. Мн захотлось устроить себ развлеченіе — погрызться съ попомъ. Пустыми страхами ты не ослабишь моего мужества. Я знаю, что тотъ, кому на этомъ свт приходится туго, надется на вчность, но онъ жестоко ошибется. Я читалъ, что наше существо не что иное, какъ движеніе крови, и что съ послдней каплей крови исчезаютъ и наша душа и разумъ. Вс болзненныя состоянія тла отражаются на душ, почему же мы должны думать, что душа не исчезнетъ совсмъ, когда тло разрушится? но испарится, когда тло сгніетъ? Довольно того, чтобы въ мозгъ попала какая-нибудь капелька воды, и въ жизни тотчасъ же наступаетъ перерывъ, который граничитъ съ небытіемъ, а продолженіе его есть уже смерть. Ощущеніе — это колебаніе струнъ, а разъ инструментъ сломанъ, онъ перестаетъ звучать. Если я велю срыть мои семь замковъ, если разобью эту статую, отъ красоты ихъ не останется никакихъ слдовъ. Тоже и съ вашей безсмертной душой!
Мозеръ. Это — ученіе вашего отчаянія. Но ваше собственное сердце, которое боязливо бьется у васъ въ груди при этихъ доказательствахъ, обличаетъ вашу ложь. Все это сплетеніе доказательствъ разрывается однимъ единственнымъ словомъ: ты умрешь!.. Я вызываю васъ на такое испытаніе: если и передъ смертью вы будете утверждать то же самое, если вы и тогда не откажетесь отъ своихъ убжденій, то вы правы. Но если передъ смертью васъ охватитъ хотя малйшій страхъ, тогда горе вамъ — вы ошиблись.
Францъ (смущенно). Если меня передъ смертью охватитъ страхъ?
Мозеръ. Я видлъ много такихъ несчастныхъ, которые вплоть до послдней минуты упрямо противостояли истин, но передъ смертью заблужденіе ихъ разсивалось. Я приду къ вамъ, когда вы будете умирать,— я бы очень желалъ посмотрть, какъ умираетъ тиранъ,— я буду стоять около вашей постели и смотрть вамъ пристально въ глаза, когда врачъ возьметъ вашу холодную, влажную руку, съ трудомъ уловитъ вашъ замирающій пульсъ, взглянетъ на васъ и скажетъ вамъ съ ужаснымъ пожатіемъ плечъ: человческая помощь тутъ безсильна! О, берегитесь тогда, берегитесь, чтобы вамъ не почувствовать себя въ эту минуту тираномъ!
Францъ. Нтъ, нтъ!
Мозеръ. Это ‘нтъ’ превратится тогда въ отчаянное ‘да’!.. Внутренній судья, котораго вы не подкупите никакими умствованіями, проснется тогда и призоветъ васъ къ отвту. Но это будетъ пробужденіе, подобное пробужденію въ могил заживо погребеннаго, это будетъ отчаянье — отчаянье самоубійцы, который нанесъ себ смертельный ударъ и раскаивается въ немъ, это будетъ молніей, которая вдругъ озаритъ ночь вашей жизни… И если вы и тогда останетесь тверды въ своихъ убжденіяхъ, то вы правы!
Францъ (ходитъ безпокойно взадъ и впередъ по комнат). Поповскія бредни, поповскія бредни!
Мозеръ. Тогда впервые мечъ вчности пронзить вашу душу, но будетъ уже поздно. Слово Богъ вызоветъ у васъ въ сознаніи другое страшное слово, слово это — судья. Слушайте, Мооръ! Въ вашихъ рукахъ жизнь тысячъ людей, и изъ каждой тысячи девятьсотъ девяносто девять вы сдлали несчастными. Вамъ не хватаетъ только государства, чтобы сравняться съ знаменитыми тиранами. Не думаете ли вы, что Богъ допуститъ, чтобы одинъ человкъ такъ злодйски хозяйничалъ въ его мір и переворачивалъ все вверхъ дномъ? Не думаете ли вы, что эти девятьсотъ девяносто девять человкъ существуютъ только для того, чтобы вы могли дьявольски издваться надъ ними? О, но думайте такъ! Когда-нибудь Онъ потребуетъ у васъ отчета за каждую минуту, которую вы украли у нихъ, за каждую радость, которую вы имъ отравили, за каждое сродство къ совершенству, котораго вы ихъ лишили, и если и тогда вы сумете отвтить, Мооръ, то вы правы
Францъ. Довольно! Ни слова боле! Не хочешь ли ты, чтобы я подчинился твоимъ дурацкимъ выдумкамъ?
Мозеръ. Судьба людей находится въ прекрасномъ, но страшномъ равновсіи. Если чаша всовъ человческой судьбы въ этой жизни опускалась, она поднимется въ той, если она поднималась въ этой жизни, она опустится въ той. Но то, что было здсь временнымъ страданьемъ, станетъ тамъ вчнымъ торжествомъ, то, что было здсь временнымъ торжествомъ, превратится тамъ въ вчное, безконечное отчаянье.
Францъ (съ яростью наступая на него). Чтобы тебя громомъ убило, проклятый обманщикъ! Я вырву у тебя нее рта твой мерзкій языкъ!
Мозеръ. Вы уже почувствовали такъ скоро тяжесть правды? А вдь я еще не прибгалъ ни къ какимъ доказательствамъ. Позвольте теперь привести вамъ доказательства…
Францъ. Замолчи! Убирайся въ адъ съ твоими доказательствами! Говорю теб, душа уничтожается, и не смй мн возражать на это!
Мозеръ. Объ этомъ же воютъ и духи преисподней, но Тотъ, кто въ неб, качаетъ отрицательно головой. Не думаете ли вы избжать руки Небеснаго судіи въ пустын небытія? Взойдете ли на небо, Онъ тамъ! Спуститесь ли въ адъ, Онъ тамъ! И скажете вы: ночь, укрой меня! и тьм — спрячь меня! Но и тьма освтится вокругъ васъ, и ночь станетъ днемъ вокругъ осужденнаго. Вашъ безсмертный духъ…
Францъ. Но я не хочу быть безсмертнымъ. Кто бы Онъ тамъ ни былъ, я заставлю Его уничтожить меня, я доводу Его до бшенства, чтобы Онъ уничтожилъ меня въ припадк ярости. Назови мн величайшій грхъ, который всего сильне могъ бы возбудить Его гнвъ?
Мозеръ. Я знаю только два такихъ грха, но они не совершаются людьми, и за нихъ не караютъ людей.
Францъ. Какіе же это грхи?
Мозеръ (съ удареніемъ). Отцеубійствомъ зовется одинъ, братоубійствомъ другой… Отчего вы вдругъ такъ поблднли?
Францъ. Съ небомъ или адомъ въ союз ты, старикъ? Кто сказалъ теб это?
Мозеръ. Горе тому, у кого они оба на душ! Лучше ему было бы и на свтъ не родиться! Но успокойтесь, вдь у васъ нтъ ни отца ни брата!
Францъ. Какъ? Ты не знаешь ни одного другого? Подумай хорошенько… ни одного другого?
Мозеръ. Ни одного.
Францъ (падаетъ на стулъ). Уничтоженія! Уничтоженія!
Мозеръ. Радуйтесь-же, радуйтесь! Считайте себя счастливцемъ!.. При всхъ вашихъ преступленіяхъ вы просто святой въ сравненіи съ отцеубійцей. Проклятіе, которое васъ поразитъ, настоящая пснь любви въ сравненіи съ тмъ проклятіемъ, которое ждетъ отцеубійцу. Возмездіе…
Францъ (вскакиваетъ). Убирайся къ дьяволу, зловщая сова! Кто звалъ тебя сюда? Говорю теб, убирайся, или я вытолкаю тебя въ шею!
Мозеръ. Неужели поповскія бредни могли вывести изъ себя такого мудреца? Что же вы не развете ихъ впухъ и впрахъ однимъ дуновеніемъ вашихъ устъ? (Уходятъ).
Францъ (вн себя мечется въ кресл. Долгое молчаніе).

Входитъ поспшно слуга.

Слуга. Амалія убжала, графъ внезапно исчезъ.

Входитъ испуганный Даніель.

Даніель. Ваше сіятельство! Толпа огненныхъ всадниковъ мчится по дорог, кричать: ‘Проклятіе! Проклятіе!’ Вся деревня на ногахъ!
Францъ. Ступай! Вели звонить во вс колокола! Вс должны быть въ церкви… на колняхъ… молиться за меня! Выпустить всхъ узниковъ! Я награжу всхъ бдныхъ вдвое и втрое… я всмъ… Иди же!.. Позови духовника, пусть онъ отпуститъ мн мои грхи!.. Ты все еще з*сь? (слышенъ шуми).
Даніель. Боже, прости меня гршнаго! Какъ мн понять это? Вдь вы всегда запрещали молиться, не разъ запускали мн въ голову библіей, когда заставали меня за молитвой…
Францъ. Ни слова боле объ этомъ… Смерть! Ты видишь? Смерть!.. (Шумъ становится слышне). Молись же, молись!
Даніель. Что? я говорилъ вамъ!.. Вы всегда презирали молитву… я говорилъ вамъ: берегитесь!.. когда вамъ придется худо, вы отдадите вс блага міра за одну христіанскую молитву… Вотъ, видите! Вы тогда смялись надо мной! Ну, вотъ! Видите теперь!
Францъ (порывисто обнимаетъ его). Прости меня, милый, золотой Даніель, прости меня… я одну тебя съ головы до ногъ… молись же… я обогащу тебя… я… молись же, заклинаю тебя… на колняхъ заклинаю тебя… Именемъ дьявола! Молись же! (На улиц слышенъ шумъ, крики, стукотня).
Швейцеръ (на улиц). Штурмуйте! Убивайте! Ломитесь! Я вижу свтъ — онъ тамъ!
Францъ (на колняхъ) Услышь мою молитву, Господи!.. Это вдь въ первый разъ… и, наврно, никогда боле не повторится . Услышь же меня, Господи!
Даніель. Что вы длаете? Вдь это безбожная молитва!

На улиц сбгается народъ.

Народъ. Воры! Разбойники! Кто такъ шумитъ среди ночи?
Швейцеръ (на улиц). Гони ихъ назадъ, товарищъ!.. Это дьяволъ явился за вашимъ бариномъ… Гд Шварцъ съ его отрядомъ?.. Оцпляй замокъ, Гриммъ! Лзь на стны!
Гриммъ. Давайте сюда факелы!.. Мы влземъ наверхъ или заставимъ его спуститься къ намъ… Я брошу огонь въ его комнаты.
Францъ (молится). Я не былъ обыкновеннымъ убійцей, о, мой Богъ!.. Я не гршилъ по мелочамъ, о, мой Богъ!
Даніель. Боже, помилуй насъ! Самая молитва у него становится новымъ грхомъ! (Bs окна летятъ камни и головешки. Стекла разлетаются. Замокъ начинаетъ пылать).
Францъ. Нтъ, я не могу молиться!.. Здсь, здсь (ударяетъ себя въ грудь и голову)… все такъ пусто, такъ мертво! (Встаетъ). Нтъ, я но буду молиться… этой побды я не доставлю небу…
Даніель. Іисусъ-Марія! Помогите! Спасите! Весь замокъ въ огн!
Францъ. Вотъ теб шпага! Скорй! Вонзи ее мн въ животъ, чтобы эти молодцы не насмялись надо мной! (Пламя усиливается).
Даніель. Боже упаси! Я не соглашусь никого преждевременно отправить и въ рай, а тмъ боле въ… (Убгаетъ).
Францъ (смотритъ вслдъ ему неподвижнымъ взглядомъ, посл нкотораго молчанія). Въ адъ, хочешь ты сказать… Да! Я уже чую его… (Безумно). Вонъ они — звуки ада! Я уже слышу ваше шипнье, зми преисподней!.. Они взбираются наверхъ… ломятся въ дверь… Отчего это острее приводитъ меня въ такой трепетъ?.. Дверь трещитъ… сейчасъ рухнетъ… спасенья нтъ… А! сжалься же ты надо мною! (Срываетъ со шляпы золотой шнурокъ и удавливается).
Швейцеръ (со своими людьми врывается въ комнату).
Швейцеръ. Каналья, гд ты?.. Вы видли, какъ они вс разбжались?.. Видно, у него немного друзей!.. Куда запрятался этотъ негодяй?
Гриммъ (натыкается на трупъ). Стой! Тутъ что-то лежитъ на дорог. Посвтите сюда…
Шварцъ. Онъ предупредилъ насъ. Вложите въ ножны ваши шпаги. Вотъ онъ валяется здсь какъ дохлая кошка.
Швейцеръ. Умеръ? Какъ? Умеръ? Умеръ безъ меня?.. Это ложь, говорю вамъ… Посмотрите, какъ онъ сейчасъ вскочитъ на ноги! (Трясетъ его). Эй, ты! Слушай! Ты можешь еще разъ убить своего отца.
Гриммъ. Не трудись. Онъ мертвъ какъ дохлая крыса.
Швейцеръ (отступаетъ назадъ). Да! Онъ не обрадовался! Онъ мертвъ… Ступайте назадъ и скажите моему атаману: ‘Онъ мертвъ’… Меня онъ не увидитъ больше. (Застрливается).

Вторая сцена.

Та же мстность, какъ и въ послдней сцен четвертаго дйствія. Старикъ Мооръ сидитъ на камн. Разбойникъ Мооръ стоитъ передъ нимъ. Остальные разбойники тамъ и сямъ въ лсу.

Разбойникъ Мооръ. Онъ не идетъ! (Ударяетъ кинжаломъ по камню такъ, что изъ него вылетаютъ искры).
Старикъ Мооръ. Прощеніе да будетъ ему наказаніемъ. Удвоенная любовь — моей местью!
Мооръ. Нтъ, клянусь моей разгнванной душой, этого не будетъ! Я не желаю этого. Пусть онъ унесетъ съ собой въ вчность свое позорное дло!
Старикъ Мооръ (рыдая). О, мое дитя!
Мооръ. Какъ? Ты плачешь о немъ? У этой башни?
Старикъ Мооръ. Сжалься! Сжалься! (ломаетъ руки). Вотъ теперь, теперь судятъ мое дитя!
Мооръ (испуганно). Которое?
Старикъ Мооръ. А! Что это за вопросъ?
Мооръ. Ничего! Ничего!
Старикъ Мооръ. Разв ты для того явился сюда, чтобы насмхаться надъ моимъ горемъ?
Мооръ. Предательская совсть!.. Не обращайте вниманія на мои слова
Старикъ Мооръ. Я мучилъ моего сына, а теперь сынъ терзаетъ меня. Это перстъ Божій!.. О, мой Карлъ! Мой Карлъ! Если твой духъ витаетъ теперь около меня, — прости меня! О, прости меня!
Мооръ (быстро). Онъ прощаетъ васъ! (смущенно). Если онъ достоинъ того, чтобы вы называли его своимъ сыномъ, онъ долженъ васъ простить.
Старикъ Мооръ. Ахъ! Онъ былъ слишкомъ хорошъ для меня… Но я разскажу ему о моихъ слезахъ, о моихъ безсонныхъ ночахъ, о моихъ мучительныхъ снахъ, я обниму его колни и закричу ему, громко закричу: ‘Я согршилъ передъ Богомъ и тобой! Я не достоинъ того, чтобы ты называлъ меня своимъ отцомъ’.
Мооръ (тронутый). Вы очень любили его, вашего другого сына?
Старикъ Мооръ. Видитъ Богъ! Ахъ, зачмъ поврилъ я навтамъ злого сына? Когда-то я былъ счастливйшимъ отцомъ среди смертныхъ. Около меня цвли мои полныя надеждъ дти. Но въ одинъ несчастный часъ злой духъ вошелъ въ сердце моего второго сына. Я поврилъ змю и потерялъ обоихъ дтей. (Закрываетъ себ лицо).
Мооръ (отходитъ отъ него въ сторону). Потерялъ навкъ!
Старикъ Мооръ. О, какъ глубоко чувствую я теперь то, что сказала мн Амалія — духъ мести говорилъ тогда ея устами: ‘Напрасно будешь ты простирать твои дрожащія руки къ твоему сыну, напрасно будешь искать руку твоего Карла, никогда не придетъ онъ къ твоему смертному одру’…
Мооръ (подаетъ, отвернувшись, ему руку).
Старикъ Мооръ. Ахъ, если бы это была рука моего Карла!.. Нтъ,онъ лежитъ далеко, въ тсномъ гробу, онъ спитъ мертвымъ сномъ и не слышитъ моихъ жалобъ… Горе мн! Умереть на рукахъ чужеземца… Нтъ у меня больше сына… нтъ сына, который закрылъ бы мн глаза…
Мооръ (въ сильномъ волненіи). Теперь должно исполниться… теперь… (Разбойникамъ). Оставьте меня!.. Но могу ли я вернуть ему сына? Нтъ, я уже не въ силахъ больше возвратить ему сына!.. Нтъ, я не сдлаю этого!
Старикъ Мооръ. Что ты тамъ шепчешь, другъ?
Мооръ. Твой сынъ… да, старикъ… (съ трудомъ выговаривая слова), твой сынъ потерянъ навки.
Старикъ Мооръ. Навки?
Мооръ (съ страшнымъ отчаяніемъ смотритъ на небо). О, только на этотъ разъ… не дай ослабть моей душ!.. Только на этотъ разъ поддержи меня!
Старикъ Мооръ. Навки, говоришь ты?
Мооръ. Не спрашивай меня больше! Я сказалъ — навки.
Старикъ Мооръ. Чужеземецъ! Зачмъ освободилъ ты меня изъ этой башни?
Мооръ. Что, если я похищу теперь у него благословеніе, похищу какъ воръ, и скроюсь съ божественной добычей? Отцовскаго благословенія, говорятъ, ничто не можетъ разрушить.
Старикъ Мооръ. И мой Францъ потерянъ?
Мооръ (бросается передъ нимъ на колни). Я разбилъ твои цпи… благослови меня!
Старикъ Мооръ (печально). Ты спасъ отца, чтобы убить сына!.. Божество не устаетъ въ своемъ милосердіи, а мы, жалкіе черви, отходимъ ко сну съ гнвомъ въ душ. (Кладетъ руку на голову сына). Будь настолько счастливъ, насколько ты будешь милосерденъ.
Мооръ (встаетъ растроганный). О, куда исчезло мое мужество? Моя ршимость слабетъ, кинжалъ выпадаетъ изъ рукъ.
Старикъ Мооръ. Какъ хорошо, когда братья живутъ въ мир!.. Постарайся, молодой человкъ, заслужить это счастье, и ангелы на неб будутъ радоваться твоей слав. Будь мудръ, какъ старикъ, но пусть твое сердце будетъ невинно, какъ у ребенка.
Мооръ. О, я предвкушаю это счастье! Поцлуй меня, божественный старецъ!
Старикъ Мооръ (цлуетъ его). Думай, что это поцлуй отца, а я буду думать, что цлую сына… Ты можешь плакать?
Мооръ. Я думалъ, что это поцлуй отца!.. Горе мн, если они приведутъ его сейчасъ!

Входить отрядъ Швейцора печальнымъ тихимъ шагомъ съ опущенными головами и закрытыми лицами.

Мооръ. О, небо! (Со страхомъ отступаетъ назадъ и старается спрятаться. Они проходятъ молча мимо него. Мооръ смотритъ въ сторону. Глубокое молчаніе. Они останавливаются).
Гриммъ (тихо). Мой атамань! (Мооръ ничего не отвчаетъ и отступаетъ дальше).
Шварцъ. Дорогой атаманъ! (Мооръ отступаетъ еще дальше).
Гриммъ. Мы не виноваты, атаманъ.
Мооръ (не глядя на нихъ). Кто вы?
Гриммъ. Ты не смотришь на насъ. Мы твои врные слуги.
Мооръ. Горе вамъ, если вы были мн на этотъ разъ врны!
Гриммъ. Мы принесли теб послднее ‘прости’ отъ твоего слуги Швейцера… Онъ никогда больше не вернется къ теб, твой врный слуга Швейцеръ
Мооръ (радостно). Вы не нашли его?
Шварцъ. Мы нашли его мертвымъ.
Мооръ. Благодарю тебя, Небесный Промыселъ!.. Обнимите меня, дти мои!.. Отнын милосердіе да будетъ нашимъ правиломъ… Если мы и это преодолли, то преодолемъ все остальное!

Вбгаютъ нсколько разбойниковъ и Амалія.

Разбойники. Ура! Добыча! Славная добыча!
Амалія (съ распущенными волосами). Мертвые возстали на его голосъ, кричатъ они… мой дядя живъ… въ этомъ лсу… Гд онъ? Карлъ! Дядя! Ахъ! (Бросается къ старику).
Старикъ Мооръ. Амалія! Дочь моя! Амалія! (Сжимаетъ ее въ своихъ объятіяхъ).
Мооръ (отскакивается назадъ). Кто вызвалъ передо мной этотъ образъ?
Амалія (вырываетъ изъ рукъ старика, бросается къ Моору и восторженно обнимаетъ его). О, небо! Онъ опять со мной! Опять со мной!
Мооръ (вырываясь изъ ея объятій, разбойникамъ). Собирайтесь! Въ дорогу! Дьяволъ измнилъ мн!
Амалія. Мой женихъ! Мой женихъ! Ты въ бреду? Ахъ! Ты потерялъ разсудокъ отъ восторга! О, зачмъ же я такъ безчувственна въ эту минуту блаженства?
Старикъ Мооръ (вздрогнувъ). Женахъ? Дочь! Дочь! Твой женихъ?
Амалія. Навки его! Онъ мой навки, навки, навки!.. О, небо! дай мн силъ не умереть сейчасъ отъ невыносимаго блаженства!
Мооръ. Оторвите ее отъ меня! Убейте ее! Убейте его! Меня! Васъ! Всхъ! Пусть весь свтъ погибнетъ! (Хочетъ бжать).
Амалія. Куда? Какъ? Любовь… вчность… блаженство… А ты бжишь?
Мооръ. Прочь, прочь!.. Несчастнйшая изъ невстъ!.. Посмотри сама! Послушай!.. Несчастнйшій изъ отцовъ! Дайте мн убжать навсегда отсюда!
Амалія. Поддержите меня! Ради Бога, поддержите!.. У меня темнетъ въ глазахъ… онъ бжитъ!
Мооръ. Слишкомъ поздно! Напрасно! Твое проклятіе, отецъ!.. Не спрашивай меня ни о чемъ больше!.. я… я… твое проклятіе… твое мнимое проклятіе… Кто изъ васъ завлекъ меня сюда? (Бросается съ обнаженной шпагой на разбойниковъ). Кто изъ васъ увлекъ меня, адскія созданья?.. Погибни же, Амалія!.. Умри, отецъ!.. Умри черезъ меня, въ третій разъ!.. Твои спасители — разбойники, убійцы! Твой Карлъ ихъ атаманъ! (Старикъ Мооръ падаетъ мертвый).

Амалія стоить молча и неподвижно, какъ окаменлая. Разбойники молчать, пораженные ужасомъ.

Мооръ (ударяясь о дерево). Души задушенныхъ мною въ минуту упоенія любовью, раздавленныхъ мною среди безмятежнаго сна!.. Ха! Ха! Ха! Слышите ли вы, какъ съ трескомъ летятъ обломки пороховой башни на постели больныхъ? Видите, какъ вьется пламя вокругъ колыбелей младенцевъ? Это свадебная музыка! Это свадебные факелы!.. О, Онъ не забываетъ! Онъ уметъ карать!.. За то отнято у меня теперь блаженство любви! За то любовь теперь для меня — мученіе! Это возмездіе!
Амалія. Такъ это правда! Великій Боже! Это правда!.. Чмъ провинилась я, несчастная?.. Я любила его!
Мооръ. Это выше силъ человческихъ! Я видлъ смерть лицомъ къ лицу и не отступилъ ни на шагъ передъ ней — неужели я задрожу теперь какъ женщина? Задрожу передъ женщиной?.. Нтъ, женщина не ослабитъ моего мужества!.. Крови! Крови! Я долженъ упиться кровью, тогда все пройдетъ! (Хочетъ бжать).
Амалія (бросаясь ему на шею). Убійца! Дьяволъ! Ангелъ! Я не отпущу тебя!
Мооръ (отбрасываетъ ее отъ себя). Прочь, лицемрная змя, ты хочешь насмяться надъ безумцемъ, но, знай, я горжусь своей жестокой судьбой!.. Что? Ты плачешь? О, небо! Она длаетъ видъ, что плачетъ, какъ будто человческая душа еще можетъ плакать обо мн! (Амалія падаетъ ему въ объятія). Что это? Она не плюетъ на меня, не отталкиваетъ отъ себя?Амалія, разв ты все забыла? Знаешь ли ты, кого ты обнимаешь, Амалія?
Амалія. Мой единственный! Мой любимый!
Мооръ (въ блаженномъ восторг). Она прощаетъ меня! Она любитъ меня! Я чистъ теперь, какъ небесный свтъ! Она любитъ меня!.. Со слезами благодарю тебя, милосердый Боже! (Падаетъ, рыдая, на колни). Душ моей возвращенъ миръ, исчезли мои муки, нтъ больше ада! Смотрите, ангелъ плачетъ въ объятіяхъ рыдающаго дьявола… (Встаетъ и обращается къ разбойникамъ). Плачьте же и вы! Плачьте, илачьте, вдь вы такъ счастливы… О, Амалія, Амалія, Амалія! (Уста ихъ сливаются, они остаются въ объятіяхъ другъ у друга).
Одинъ изъ разбойниковъ (съ гнвомъ выступая впередъ). Стой, измнникъ!.. Сейчасъ же отпусти эту руку… или я скажу теб такое словечко, что у тебя зазвонить въ ушахъ, и зубы затолкаютъ отъ ужаса. (Протягиваетъ между ними шпагу).
Старый разбойникъ. Вспомни богемскіе лса! Слышишь, что я теб говорю? Вспомни богемскіе лса! Гд же твои клятвы, вроломный? Разв раны забываютъ такъ скоро? Когда мы рисковали для тебя нашей честью, счастьемъ и жизнью, когда мы стной стояли вокругъ тебя и какъ щиты принимали на себя удары, которые предназначались теб,— разв но поклялся ты тогда никогда не оставлять насъ?.. Обманщикъ! Клятвопреступникъ! Довольно было захныкать какой-нибудь двк — и ты бросаешь насъ.
Третій разбойникъ. Позоръ клятвопреступнику! Духъ погибшаго Роллера, котораго ты самъ призвалъ тогда въ свидтели, покраснетъ за твою трусость и встанетъ во всеоружіи изъ могилы, чтобы наказать тебя.
Другіе разбойники (одинъ за другимъ, разрывая на себ плать). Смотри сюда, смотри! Узнаешь ты эти рубцы? Ты нашъ! Мы купили тебя нашей кровью, ты нашъ, хотя бы самъ архангелъ Михаилъ вступилъ изъ-за тебя въ рукопашную съ дьяволомъ… Ступай за нами! Жертва за жертву! Твоя Амалія за шайку!
Мооръ (отпуская руку Амаліи). Все кончено!.. Я хотлъ раскаяться и вернуться къ моему отцу, Небесный Судія ршилъ иначе. (Холодно). Слпой глупецъ! О чемъ мечталъ я? Разв для такого великаго гршника есть возвратъ? Великому гршнику нтъ уже спасенія, я долженъ былъ давно это знать… Успокойся! прошу тебя, успокойся! Да! Это справедливо!.. Я отвращался отъ Него, когда Онъ искалъ меня, теперь, когда я ищу Его, Онъ отвращается отъ меня. Что можетъ быть справедливе?. И разв онъ нуждается во мн? У него довольно и безъ меня другихъ созданій! Безъ одного Онъ легко можетъ обойтись… къ моему несчастью этотъ одинъ — я… Вотъ и все… Идемте, товарищи!
Амалія (хватаясь за него). Стой! Убей меня сначала! Убей! Вновь покинута! Обнажи свою шпагу и сжалься надо мной!
Мооръ. Сожалніе ушло къ медвдямъ — я не убью тебя!
Амалія (обнимая его колни). О, ради Бога! Ради всего святого! Я не прошу у тебя больше любви, я знаю, что наши жизни враждебны другъ другу… Я прошу у тебя только смерти!.. Покинута, покинута!.. Понимаешь ли ты это ужасное слово — покинута! Я не въ силахъ этого пережить… Смерти, одной смерти прошу я у тебя! Ты видишь, моя рука дрожитъ. У меня не хватаетъ мужества нанести себ ударъ. Меня пугаетъ блестящее лезвее, а теб это такъ легко, такъ легко, вдь ты привыкъ убивать! Вынь же свою шпагу и сдлай меня счастливой!
Мооръ. Ты хочешь одна быть счастливой? Прочь! я не убиваю женщинъ.
Амалія. А, убійца! Ты убиваешь только счастливыхъ и оставляешь страдать утомленныхъ жизнью! (Ползетъ на колняхъ къ разбойникамъ). Сжальтесь же хоть вы надо мною, слуги палача! Въ вашихъ глазахъ я читаю такое кровавое состраданіе, — а вашъ атаманъ только тщеславный,— трусливый хвастунъ!
Мооръ. Женщина, что говоришь ты? (Разбойники отворачиваются).
Амалія. Ни одного друга? И среди нихъ ни одного друга! О, Боже, пошли мн мужества убить себя! (Хочетъ итти, одинъ изъ разбойниковъ прицливается въ нее).
Мооръ. Стой! Не смй! Возлюбленная Моора должна умереть отъ руки Моора! (Убиваетъ ее).
Разбойники. Атаманъ! Атаманъ! Что ты длаешь? Ты съ ума сошелъ!
Мооръ (смотритъ на трупъ неподвижнымъ взглядомъ. Врный ударъ!.. Послднее содроганіе… сейчасъ все будетъ кончено!.. Ну, что жъ! Можете ли вы теперь чего-нибудь требовать отъ меня? Вы жертвовали для меня вашей жизнью, жизнью уже не принадлежавшей вамъ, жизнью, полной позора — я убилъ для васъ ангела. Довольны ли вы?

0x01 graphic

Гриммъ. Ты заплатилъ съ лихвой свой долгъ. Ты сдлалъ то, чего не сдлалъ бы ни одинъ человкъ для своей чести. Идемъ же теперь съ нами!
Мооръ. Ты такъ думаешь? Ты думаешь, что жизнь святой за жизнь мошенниковъ — это равный обмнъ? О, говорю вамъ, еслибы у каждаго изъ васъ палачъ ежедневно рвалъ по кусочкамъ мясо раскаленными щипцами въ теченіе одиннадцати дней, вы но искупили бы этой пыткой ея слезы. (Съ горькимъ смхомъ). Рубцы! Богемскіе лса! Да, конечно, за это надо было заплатить!
Шварцъ. Успокойся, атаманъ! Уйдемъ отсюда! Это зрлище разстраиваетъ тебя! Веди насъ дальше.
Мооръ. Стой!.. Еще одно слово, прежде чмъ мы уйдемъ отсюда… Слушайте вы, злобные слуги моей жестокой воли! Съ этой минуты я не атаманъ вамъ больше… Со стыдомъ и ужасомъ бросаю я здсь мой кровавый жезлъ, подъ которымъ вы считали себя въ прав творить преступленія и омрачать небесный свтъ длами тьмы… Разойдемся въ разныя стороны… Отнын я никогда уже не буду съ вами заодно.
Разбойники. А! Малодушный! Куда же двались твои высокіе замыслы? Или это были только мыльные пузыри, лопнувшіе отъ одного дыханія женщины?
Мооръ. О, я глупецъ, мечтавшій исправить міръ преступленіями и поддержать законъ беззаконіемъ. Я называлъ это возмездіемъ и правосудіемъ… Я пытался сточить зазубрины твоего меча, о, Провидніе, и загладитъ твои пристрастія… и вотъ… о, жалкое ребячество!.. я стою теперь на рубеж ужасной жизни и со скрежетомъ зубовъ и рыданіемъ убждаюсь, что два такихъ человка, какъ я, могли бы ниспровергнуть весь нравственный міръ! Смилосердись, смилосердись надъ ребенкомъ, который дерзалъ упреждать Тебя! Теб одному принадлежитъ возмездіе! Ты не нуждаешься въ человческой помощи… Я не могу теперь вернуть прошлаго… Что погибло, то погибло. Что я сокрушилъ, то никогда уже не поднимется больше… Но у меня остается еще нчто, чмъ я могу примирить оскорбленный гаконъ и возстановить нарушенный порядокъ… Онъ требуетъ жертвы — жертвы, которая обнаружила бы передъ всмъ человчествомъ его ничмъ ненарушимое величіе — и этой жертвой буду я. Я самъ долженъ умереть за него.
Разбойники. Отнимите у него шпагу! Онъ хочетъ убить себя!
Мооръ. Глупцы! Глупцы, осужденные на вчную слпоту! Вы думаете, что новымъ грхомъ можно искупить старые? Вы думаете, что равновсіе въ мір можетъ быть возстановлено этимъ нарушеніемъ божественнаго закона? (Съ презрніемъ бросаетъ свое оружіе къ ихъ ногамъ). Живымъ должны они получить меня. Я самъ отдамся въ руки правосудія.
Разбойники. Свяжите его! Онъ помшался!
Мооръ. Я не сомнваюсь, что правосудіе само найдетъ меня, если Провидніе захочетъ того. Но оно можетъ настигнуть меня во время сна или бгства или захватить меня силой, и тогда исчезнетъ моя послдняя заслуга, что я добровольно умеръ для него. Зачмъ мн, какъ вору, скрывать свою жизнь, которая давно уже отнята у меня Небеснымъ Судьей?
Разбойники. Оставьте его! Пусть идетъ! У него жажда величія. Онъ хочетъ пожертвовать своей жизнью ради пустого тщеславія, чтобы ему удивлялись.
Мооръ. Мн станутъ удивляться? (Посл нкотораго раздумья). Я слышалъ, какъ одинъ бдный поденщикъ говорилъ, когда я проходилъ мимо него: ‘Тысяча луидоровъ общана тому, кто доставитъ знаменитаго разбойника живымъ’… У бдняка одиннадцать человкъ дтей…. Я могу ему помочь. (Уходитъ).

Конецъ.

Шиллер Фридрих
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Разбойники, Шиллер Фридрих, Год: 1781
  2. Заговор Фиеско в Генуе, Шиллер Фридрих, Год: 1782
  3. Смерть Валленштейна, Шиллер Фридрих, Год: 1799
  4. Дмитрий Самозванец, Шиллер Фридрих, Год: 1805
  5. Разбойники, Шиллер Фридрих, Год: 1784
  6. Мессинская невеста или Братья враги, Шиллер Фридрих, Год: 1803
  7. Пикколомини, Шиллер Фридрих, Год: 1799
  8. Мария Стюарт, Шиллер Фридрих, Год: 1799
Электронная библиотека