Въ дорогу отъ скуки.
Сочиненія и переводы
Барона I. Галкина.
1876.
РАЗБОЙНИКИ.
РАЗБОЙНИКИ.
(Разсказъ).
Разбойники, Дмитриев Андрей Михайлович, Год: 1876
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Прочитавъ граціозный разсказъ И. С. Тургенева, озаглавленный ‘Стучитъ’, я припомнилъ случай изъ моей скитальческой жизни, очень схожій съ содержаніемъ этого разсказа, вотъ что случилось со мною:
‘Замерзъ! ужасъ что за погода: и морозъ страшный, и втеръ на встрчу… А мятель то, мятель какая — и не приведи Господи! Тридцать верстъ въ такой холодъ прохать жутко вспомнить даже!…
Скоро ли, Богъ мой, доберемся мы до станціи? тоскливо думалъ я, при каждомъ новомъ порыв втра. Спросить объ этомъ я не рисковалъ: духъ захватывало, отвертывать воротникъ роялся.
— Станція, баринъ, видна, будто въ отвтъ на мои мысли, радостно, проговорилъ ямщикъ. Слава т Господи — безъ бды добрались! Интересно мн было спросить безъ какой такой бды добрались мы, но опять таки, побоялся втра.
Вотъ и станція.
— Черезъ часъ запрягать! крикнулъ вылзая изъ саней! не слыша ожидаемаго ‘слушаюсь съ’ — я отворотилъ снгомъ засыпанный воротникъ и оглядлся. Оказалось, что слушателей у меня не было, да и мудренаго нтъ, былъ уже второй часъ ночи.
Вотъ я ввалился на крыльцо, темно, осмотрлся — вижу, въ конц корридора, изъ рамы надъ дверью, огонекъ. Отряхиваясь и отдуваясь — я направился къ двери, въ темнот еле отыскалъ ручку и отворилъ. Благодать: такъ тепломъ и охватило.
Раздваясь я окинулъ взглядомъ комнату: свтло, уютно. На кругломъ стол, у большаго клеенчатаго, и непремнно зеленаго, дивана, зло потертаго,— стоялъ кипящій, и что рдкость на станціяхъ, отлично вычищенный самоваръ. На диван, съ срымъ пуховыми шарфомъ на ше, сидлъ пожилой, кругленькій, румяный и такой-то добродушный баринъ. Видно было, да и только, что это баринъ. Съ боку у стола, на стул, сидлъ, нтъ — полусидлъ, сденькій, высокій и худой, въ охотничьей бекеш, старичекъ. Широка была ему эта бекешь — знать съ барскаго плеча. Что это быль слуга, и именно слуга, а не лакей, барина, въ этомъ положительно я уврялся потому, что старичекъ машинально — да именно такъ — всталъ при моемъ вход въ комнату.
— Зазябли съ? какъ то особенно ласково и радушно спросилъ меня баринъ.
— Да, морозно…
— Пожалуйте, сдлайте честь, чаю съ нами откушать — погретесь.
— Съ большимъ удовольствіемъ…
— У насъ, матушка,— и такъ онъ славно сказалъ матушка, что это вовсе не казалось фамильярностью,— и сливочки архіерейскія имются.— И засмялся… и хохочетъ такъ весело, задорно, что и я вторить ему сталь.— Да-съ: мы народъ зжалый — знаемъ, говорить баринъ, указывая на граненный пузатый графинчикъ.
Я раздлся, вытеръ намокшіе усы и бороду, и прислъ къ столу
— Изъ далека? спрашивалъ меня баринъ и не давъ мн времени отвтить продолжалъ: а я такъ здшій — девять верстъ вояжа оте ода только: Сюда на своихъ доплелся, а отсюда думаю, заночевать, почтовыхъ взять.
— Я куда вы дете? спрашивалъ я. Не по пути ли?
— Я на Нижній, а вы?
— И я туда же. Намъ по пути — подемте вмст.
— Съ радостью-съ! отвчалъ баринъ, наливъ мн чаю и подвигая стаканъ. Пожалуйтесь. Я, изволите видть, матушка, не люблю одинъ вояжировать.
— Благодарю васъ, взявъ стаканъ и отхлебывая проговорилъ я, чай теперь — ничего кажись нтъ лучше.,
— Вы ночуете?
— И радъ бы да нельзя тороплюсь на слдствіе. Черезъ часъ думаю хать.
— Черезъ часъ? Жаль: мы значить выходитъ съ вами не компаніоны — я здсь ночую.
— Охота!
— Не охота, а неволя. А коньячку то что-жь вы? Эхъ! матушка, въ дорог, да церемоніи-это ужь и не хорошо. Я налилъ ‘коньячку’.
— Только то Ну нтъ, матушка, пожалуйте-ка графинчикъ то, пожалуйте! и онъ потянулъ отъ меня графинь. Я сопротивлялся, но, признаюсь, слабо. Вотъ это будетъ порція настоящая, смясь говорилъ онъ, наливая мн коньяку по самые края стакана, зимняя — и погретъ, а стало и духъ возвеселитъ.
— Благодарю васъ, довольно. Что вы не садитесь? обратился я къ стоящему слуг барина.
— Ничего, постоимъ-съ, отвчалъ тотъ.
— Садись, Михичъ, садись — въ дорог можно, говорилъ баринъ. Чаю-то наливай себ.
— Мы и такъ, Аверьянъ Владиміровичъ,— постоимъ-съ, отвчалъ Михичъ, садясь на стулъ.
— Такъ откуда же вы, матушка, хать то изволите? Сахару я вамъ клалъ? Клалъ, и прекрасно. Михичъ — трубку. Выкурите? Ну и отлично: вмст задымимъ. Вы папиросы? а я такъ по старин: ‘Жуковъ’ потягиваю. Не любите? Нтъ — мн такъ онъ куда милъ! Да и привычка.— И дды и прадды! говорилъ баринъ, раскуривая трубку чуть ли ни цлымъ газетнымъ листомъ, который почтительно держалъ у чубука Михичъ.
Цлыя облака душистаго дыма наполнили комнату. Я чрезвычайно люблю курить,— избави Боже!— а нюхать и смотрть какъ курятъ ‘Жуковъ.’ Почему? да потому что курятъ его какъ-то торжественно, будто таинство какое совершаютъ, спокойно, не торопятъ, потому что ‘Жуковъ’ мн милъ по воспоминаніямъ — напоминаетъ мн изъ стараго — хорошее, и, наконецъ, потому что ‘Жуковъ’ курятъ-это мое убжденіе — только хорошіе, добрые люди, не хитроумные Улиссы.
— Я, знаете ли, матушка, началъ баринъ посл нсколькихъ могучихъ затяжекъ, пробовалъ курить эти ваши папиросы,— не по вкусу! Ну да и дочка Софьюшка, къ ней то я и ду — верстъ за сорокъ отсюда, замужемъ за однимъ вертопрахомъ, ну и онъ говоритъ, что безъ ‘Жукова’ и я — да не я. Не узнаю, говоритъ, тебя, отецъ, безъ твоей трубки съ Жуковымъ и представить себ не моту. Миле я ей, изволите видть, матушка, съ Жуковскимъ то. Ну и вертопрахъ ея — судьей у насъ выбранъ — какже!— тоже за ней. А теперь чай тамъ (‘тамъ, сказано было иронически, и нужно было понять что тамъ — означаетъ въ Питер либо въ Москв’) ‘Жукова’ то и не унюхаешь нигд — забыли! Теперь все деликатессы пошли: регаліи капустисины! Пожалуйте стаканчикъ… Не слабо? Коньячку наливайте… Такъ ночевать вы здсь не будете? Напрасно… И вотъ почему: шалятъ здсь и шибко шалятъ…
— Я и самъ, признаться, кое что слышалъ объ этомъ, да думается — не зря ли болтаютъ?
— Какое тамъ зря.., зря болтать нечего. Да вотъ недли. три тому назадъ — три что ли, Михичъ? да три — знакомцу нашему, купцу одному — Растрепину, Космачемъ мы его прозвали,— голову проломили…
— Это, сударь, почтительно перебилъ Михичъ, не Космачу то лову то проломили, а господину Пухвостову…
— Такъ, такъ, ты правъ…
— Но гд. Же это случилось то?
— А вотъ, матушка, тутъ, промежъ этой и слдующей станціей. Тутъ, доложу я вамъ, все татарье живетъ — народъ голодный, озорники…
— Нехристь, вставилъ Михичъ,— христьянскую душу не за денежку сгубятъ…
— Ну за грошъ, не за денежку! Да и сподручно имъ: боръ тутъ по пути то будетъ. Будь кажется, я исправникомъ здсь — ну у меня!
Что ‘ну у меня’ баринъ не договорилъ, но я понялъ что это должно было означать, что нибудь ужасное, понялъ я это не по выраженію лица, которое было неизмнно добродушно, несмотря на елико возможно раскрытые глаза, а по голосу, который прогудвъ что твой колоколъ и былъ сердитъ.
Будто отзываясь на грозный крикъ барина — въ комнату вошелъ кто то, я обернулся и призналъ тотчасъ же въ вошедшемъ станціоннаго смотрителя: они вс какъ-то на одну мрку скроены.
— Здорово, Усачевъ, привтствовалъ вошедшаго баринъ.
— Здравія желаемъ, сударь, четко, по военному отвчалъ смотритель. Чай да сахаръ-съ!
— Милости просимъ. Налей ему, Михичъ, да и сливочекъ то великопостныхъ не забудь. Онъ, я знаю, лакомъ до нихъ…
— Шутить все изволите…
— Я вотъ, Усачевъ, совтую имъ, — баринъ указалъ на меня,— переждать ночь то, заночевать. Ты что на это скажешь?
— И добрый совтъ давать изволите: хать теперь — значитъ на погибель хать.
— Ага! обрадовавшись что его поддержали, заговоритъ баринъ. Что и? не правду я говорилъ? Нтъ ужъ, матушка, поврь старику, онъ зря болтать не станетъ. Мсто глухое, не проздное, ночь поздняя лучше не хать… Такъ вдь а?
— Да-съ, подтвердилъ смотритель, мсто глухое… бдовое… Вы, сударь, обратился онъ къ барину, не изволили слышать что у насъ дня четыре тому приключилось? Настороживъ уши — баринъ отрицательно махнулъ головою.
— Какже-съ! Тоже вотъ ночью-съ, а ночь была словно сестра родная ныншней, халъ баринъ. Закладывай, говорить, да и только Мы ему — не зди, не зди, а онъ свое. И ухалъ-съ… Хорошо-съ… Ухалъ онъ отъ насъ, да такъ и сгинулъ и съ лошадьми!
— Какъ такое — сгинулъ? тревожно спросилъ баринъ.
— Да точно такъ съ: отъ насъ ухалъ, а на ту станцію не прізжалъ. Такъ, съ тхъ поръ, ни слуху, ни духу!
Эге, нехотя подумалъ я, дло и въ правду должно не ладно.
Уменьшался коньякъ, а разсказы, одинъ другаго страшне, прибавлялись, росли. Точно подрядъ напугать меня взяли мои собесдники — стараясь и перебивая другъ друга. А хать все таки надо, необходимо! Теперь безъ десяти три, а мн на станцію желзной дороги, а она отсюда за сто верстъ почти, хоть плыть да быть къ двнадцати дня — къ позду. Авось, благословись, и доберусь какъ нибудь.
— Ну господа, началъ я, хоть и боязно — напугали вы меня, а я все-таки долженъ хать. Потрудитесь, обратился я къ смотрителю приказать закладывать, вотъ подорожная.
Какъ ни уговаривали меня мои добрые собесдники, какихъ резоновъ ни представляли — я не внялъ, и черезъ полчаса, когда лошади были готовы, я простясь и потуже опоясавшись, чтобы имть на случай необходимости руки свободными — садился въ сани. Втеръ хоть и не стихъ, но мятели ужь не было и небо прояснилось. Тройку лихихъ коней еле сдерживалъ здоровенный, громадный ямщикъ, отъ приподнятаго воротника тулупа казавшись еще громадне.
— Заночуйте-ка лучше, уговаривалъ вышедшій проводить меня смотритель.
— И радъ бы — да нельзя…
— Ну… длать нечего — трогайте-съ Богомъ, я вамъ и лошадей даль побойчй, и колокольчикь отвязать веллъ…
— Отвязать… Зачмъ?— говорить просто невозможно — такой рзкій втеръ.
— Да къ чему же о себ всть то подавать: береженнаго..
Дальше я не дослышалъ пословицы: ямщикъ привсталъ и ловкимъ, за одинъ разъ, ударомъ кнута вытянувъ всю тройку — крикнулъ.
— Ребяти-шки! Мма-лы-ши!
Понеслась тройка… ухъ! понеслась… Втеръ, опять встрчный, такъ и посвистываетъ — щипетъ носъ и щеки. Я отвернулъ, приподнявъ одну половину воротника, въ сторону лице — полегче стало.
— До той станціи много-ль? спрашиваю ямщика.
— По-бол три-дца-ти! съ трудомъ протянулъ онъ, втеръ мшалъ ему говорить.
Лучше бы, думаю, и въ самомъ дл заночевать мн на станціи то: не ровенъ часъ… Но да какъ нибудь, Богъ милостивъ, доберемся: лошади свжія, ночь свтлая, да и гостинецъ у меня про друзей за пазухой имется. Тутъ ли онъ? и я потрогалъ за пазуху заткнутый кинжалъ. Здсь…
А ночь… свтлая, хорошая… Облака,-сквозь которыя еле еле пробивался лунный свтъ, — чуть чуть и неясно тни ложились, когда я халъ къ прошлой станціи,— очистили небо и полная луна царила вверху его. Ясный, зеленоватый кругъ — признакъ морозной ночи — опоясалъ ее, а къ низу отъ нее, во вс стороны, горли звзды. Т что ближе къ ней горли безжизненно, вовсе неясно, за то небо было свтлое, ясное, тже что чуть земли не касались будто живые мигали и сыпали искры радужныхъ лучей, будто шевелились. Небо же темное, черное…
Тихо… ну даже страшно — такъ тихо. Ни бгъ коней, ни сани нырявшіе въ ухабахъ, не нарушали тишины, да и не могли, дорога, и безъ того не убитая, не торная, вершка на три только что выпавшимъ снгомъ покрылась. Точно пухъ разлетается сухой снгъ подъ ногами скачущей тройки, и будто въ облакахъ, свтомъ луны серебримыхъ, мчались мы.
— Малютки! Ого-го го! покрикивалъ ямщикъ, осыпая частыми ударами кнута,— вроятно съ цлью согрться, — и безъ того бшено мчащуюся тройку.
И чего онъ оретъ? думаю я. Нарочно колокольчикъ отвязали, а онъ оретъ…
Зря напугали они меня… Ну кой чортъ въ такой морозище грабить выдетъ! разсуждалъ я, плотне укутываясь въ шубу и протягивая окоченлыя ноги. Спина заболла у меня отъ сиднья и безпрестанныхъ толчковъ… Не заснуть ли?… Такъ и клонитъ… Попробую… Вотъ бы на мое мсто теперь какого нибудь синьора Макарони — замерзъ бы бдняга..
Приснилось мн, что я двсти тысячъ выигралъ, а дло было какъ разъ подъ новый годъ, и что вс, до сихъ поръ меня не замчавшіе — замтили и въ восторг отъ моего ума, любезности и прочее все въ этомъ род… Вдругъ фу ты, досада какая!— просыпаюсь. Просыпаюсь потому что по спин что то холодное пробжало. Открылъ глаза — вижу стоимъ..
Округъ насъ легкіе дымки синеватыхъ облаковъ, легкихъ, красивыхъ, серебристыхъ, мчатся волнуясь и спша, спша… Со сна я не сообразилъ что все это значитъ, и только посл какъ облака холодной пыли стали осыпать мн лице я понялъ, что это снгъ по земл втеръ гонить… Пурга… заметъ…
Я выпрямился, и голова моя стала выше волнъ несущагося снга… Очарованіе!… Благо, безшумнаго, серебромъ и золотомъ залитаго моря, мятежнаго и волнующагося,— вы не видали? Да и врядъ увидятъ прійдется… Сны только такіе бываютъ… И эта, гнетущая своею торжественностью, тишь… Умерло все… зачаровано… и только волны алмазовъ полны свта и жизни.. Вотъ вдали., далеко… легла темная тнь на свтлое море, вотъ она ближе.. И кажется будто корабль громадный, сумрачный несется по блому морю. Вотъ ближе воздушный корабль, вотъ и насъ закрылъ темною тнью. Не надолго: быстро сошла она… и дальше.. То облачко мчалось подъ мсяцемъ. Вотъ оно далеко… чуть чуть видно… не видать… И снова волнистое море алмазнаго свта.. Гляжу — въ смотрться не въ силахъ… Очаровано! очаровано! въ волшебномъ сн почиваетъ окрестъ, какъ почиваютъ и ямщикъ, и лошади,— снгомъ заметенные. И у саней снгъ горою, и сани будто мрка съ перловою крупою — по верхъ насыпаны снгомъ. Но отчего же проснулся-то я? Да оттого, изволите видть, что въ воротникъ со всхъ сторонъ набился снгъ, и онъ, тая у тла — пробрался мн на спину… Оттого я и проснулся, и въ свою очередь разбудилъ ямщика. Вотъ проснулся онъ… Вотъ разбудилъ и лошадей — крикомъ и кнутомъ. Встрепенулись кони, дружно рванули, и снова демъ.
— Задремалъ маленько, пояснялъ мн ямщикъ остановку, ну и они, онъ указалъ кнутомъ на лошадей, за мною, животы, а поняли, что коли никто не правитъ — отдохнуть значитъ можно.
— Много-ль отъхали? спросилъ я.
— Да пятьнадцать нужно отъхать.
Ровное — изъ ухаба въ ухабъ — снова убаюкало меня. И снилось мн таже снжная степь, но полная жизни, населенная. Толпа полуночныхъ видній несется… А вотъ и другая… на встрчу еще… И все въ очертаньяхъ неясныхъ, но все-таки дивно красивыхъ, и въ длинныхъ, до самой земли, одяньяхъ изъ лунныхъ лучей неслися безъ шума… Встрчаясь, казалось, что будто толпа сквозь толпу пролетала… своихъ очертаній красивыхъ не портя… Казалось….
Опять проснулся! Чувствую кто-то дергаетъ меня и сильно дергаетъ.
— Куда и сонь двался-вскочилъ, какъ угорлый.
— Что?! кто?! спрашиваю неизвстно кого, только никакъ не ямщика, который, какъ это оказалось, и разбудилъ меня-толкая.
— Слышите? почти шопотомъ спросилъ онъ меня, указывая кнутомъ назадъ.
Я повернулся и сталъ прислушиваться. Слышенъ шумъ какой-то, а что такое, какой такой шумъ — опредлить не могу.
— Слышите? спросилъ онъ опять. Они!! Ну малыши — выручай!
И снова понеслись бдные, усталые кони.
— Кто они то? спрашиваю я.
— Кто! не оборачиваясь и очевидно передразнивая меня отвчалъ ям, недовольный моею недогадливостью, ямщикъ. Кто! Они — вотъ кто
— Да кто они-то, чертъ!
— Они-то!— разбойники — вотъ кто о/ш-то!, Понялъ, баринъ?
— Да ты почему-жь такъ думаешь то, что это они?
— Почему! и онъ покачалъ головою. Да потому что теперь некому еще то! Потому что и бубенцы то ихи! Шевелись, голубчики, малыши!— кнутъ такъ и гуляетъ, такъ и посвистываетъ въ воздух — выручай!
Вздоръ, думаю, а самъ за пазуху: цлъ ли кинжалъ, ощупать. Коли это точно они — я даромъ не дамся, нтъ! Я постою за себя…
— Ты съ собой, снова обратился я къ ямщику, захватилъ что нибудь на случай?
— Валекъ отъ пристяжки.
— Ну такъ еще помряемся…
— Да разв съ ими, съ дьяволами, совладаешь!
— Богъ не выдастъ — свинья не състъ. Трогай, братъ.
— И-и-ги!
Несутся кони — ажъ стонъ стоитъ.
Вотъ поднялись на гору. Лсъ зачернлъ вдали. Ближе… ясно видна широкая, лупою освщенная проска. Она казалось безконечною, и, далеко, далеко, постепенно съуживаясь и утрачивая ясность очертаній — пропадала въ сумеркахъ ночи.
Вотъ и въ лсъ въхали: дорога стала хуже — занесло сильне, снгъ чуть не по брюхо лошадямъ и он, не смотря на энергическія понужденья ямщика, пошли тише.
Я снова сталъ прислушиваться — звуки отчетливе: уже можно было разобрать, что это дйствительно звонъ бубенцевъ, а не колокольчика. Вотъ сквозь облако снга — виднется что-то, темнетъ… Вотъ ближе… ближе.. и я уже ясно могъ разглядть и тройку, и сани, и народъ въ саняхъ. Народу было ой-ой! какъ много… Пропали мы… Вотъ крикъ послышался… Что кричатъ разобрать, за втромъ, невозможно.
— Да можетъ это и не они? Спрашиваю у ямщика. Авось, думаю, скажетъ,— ‘что можетъ и не они’.
— Какое не они — они! Ихъ бубенцы всмъ извстны! Они, баринъ, они! Подальше въ лсъ въдемъ — тутъ и карачунь… Глухо, не проздно — ну ихнему брату и сподручно… Эхъ! соколики! выручай!
Совсмъ близко… Слышенъ, а можетъ со страху-то только кажется мн, тяжелый храни усталыхъ коней… Ну—теперь по зрящему ужь гонять! Теперь не уйдти — нтъ! Обернулся назадъ — вижу махаютъ что-то….. кричать: го! го! го! гудитъ по лсу.
— Ну къ другъ, пріударь, авось удемъ! а?
— Гд, баринь, ухать! а самъ такъ копей и нахлестываетъ. Помоги Мать Пресвятая Богородица! Не дай безъ покаянья…
— Сто-ой! сто-ой! глухо донеслось до насъ.
Ну.. И понесла же меня нелегкая… Герой!— дуракъ, а не герой… Укокошутъ тебя въ лсу…. сволокутъ въ сторону — и поминай какъ знали…. Волкамъ на съденье… Фу, глупо какъ! А дома-то?… Ждать будутъ… долго ждать придется, долго…
Ухабъ, словно оврагъ — юркнула тройка внизъ…
— Поо-стой! Чего нахлестывашь-то! раздалось за спиной, близко такъ….. поднялась, и…. и остановилась: хомутъ лопнулъ и коренная выпряглась.
Разсуждать некогда — пощады, ясное дло, ждать нечего. Я выскочилъ и за кинжалъ, ямщикъ, съ тяжелымъ валькомъ въ рукахъ, былъ уже около меня.
— Не робй, баринъ…
— Митюха! чо-о-отъ! Чаво гналъ — свои! раздался голосъ изъ-подъ хавшихъ саней.
— Никакъ дядя Максимъ? радостно опросилъ подъхавшихъ, мой ямщикъ.
— А ты небось думалъ — они? И захохотали… и хохочутъ…
Вздохнулъ мой ямщикъ, да такъ глубоко, и перекрестился.
— Это, баринъ, наши — со станціи. Провалъ васъ возьми! смясь говорилъ онъ. И чего вы, словно лшіе, гнались за вами.
— Станціонный послалъ: баринъ вишь бумаги забылъ. ‘Нужные’ — говоритъ — ‘догоняй, ребята’ — ну и послалъ насъ пятерыхъ. На чай, говоритъ, съ ихъ милости, будетъ.
И ямщикъ Максимъ вручилъ мн забытый мною портфель. Проза… Оказалось, что на станціи, когда я ухалъ, нашли подъ стуломъ портфель: осмотрли его, видятъ что бумаги и нужныя, и важныя — ну смотритель и догадался послать въ погоню за мною. Благодарить бы мн слдовало его, а я говоря по чести, выругалъ его — испугался больно! Ей Богу! бда какъ испугался.
А они, что пріхали-то, слышу, подлецы: ха! ха! ха!
Такъ бы вотъ и задалъ трепку…
Разсказывать боле нечего: вмст добрались мы до станціи и, конечно, благополучно.