Въ дорогу отъ скуки.
Сочиненія и переводы
Барона I. Галкина.
1876.
ПОСЛДНЕЕ ПРОСТИ.
ПОСЛДНЕЕ ПРОСТИ.
РАЗСКАЗЪ НА БИВУАК.
——
Последнее прости, Дмитриев Андрей Михайлович, Год: 1876
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Дивизіонъ нашихъ гусаръ, съ двумя батальонами пхоты, при четырехъ орудіяхъ и сотни казаковъ, былъ посланъ въ экспедицію противъ большой банды польскихъ инсургентовъ. Посл двухъ сутокъ безуспшной погони за повстанцами, которые съ неимоврною ловкостью утекали отъ насъ, прикрывая свои слды, подъ вечерокъ третьяго дня, передовой разъздъ казаковъ захватилъ и привелъ къ графу М….. начальнику отряда, оборваннаго еврея. Несчастный, заарканенный по рукамъ, бжалъ собачьей рысью подл лошади козака, дрожа всми членами. Графъ остановилъ отрядъ и допросилъ плннаго. Банда оказалась, по его показанію, въ 4-хъ или 5-ти верстахъ влво отъ большой дороги и укрпилась при деревн Явнишки, на кладбищ, въ лсу и овраг.
Отрядъ снова двинулся и черезъ часъ вышелъ на позицію. Аттака отложена до утра.
Скверная осенняя ночь спустилась на землю. Мелкій, какъ изъ сита, дождь, сквозь густой, волнистый туманъ, совершенно закрывалъ пространство между нашимъ бивуакомъ и непріятелемъ. Костры тусклыми красными пятнами свтились по линіи, и черныя тни, какъ привиднія, двигались вокругъ огней.
Я былъ очень молодъ. Первый разъ въ жизни готовился къ бою, первый разъ сталь лицомъ къ лицу съ дйствительною опасностью. Какой-то страхъ и любопытство наполняли душу, какое-то тягучее чувство влекло скоре извдать эту опасность, осмотрть силу ея, а туманъ, какъ нарочно, скрывалъ непріятеля. А воспоминанья прошлаго вереницей всплывали передо мною. Воспоминанья спокойныя, сладкія. Назади хорошо, а впереди… впереди, можетъ быть, смерть! Мн хотлось быть и одному, и вмст съ другими быть хотлось. Забыться бы… Я не зналъ, что длать. Какая-то лихорадочная дрожь пробгала по всему тлу, и я порывисто, безъ цли, переходилъ отъ костра къ костру, отъ коновязи лошадей къ людямъ, мн хотлось проникнуть, узнать, что чувствуютъ люди, что чувствуютъ животныя. Но гусары спокойно, безпечно, какъ будто на маневрахъ, окружа шипящіе съ кашей котлы, перекидывались солдатскими остротами, иные осматривали карабины и пистолеты, тщательно закрывая войлокомъ капсюль, чтобы не отсырлъ, другіе натачивали объ землю сабли и помахивали ими въ воздух, пробуя крпко-ли держатся он въ эфесахъ, но все это спокойно, безъ порывистыхъ движеній, какъ будто впереди нтъ опасности, какъ будто это обыкновенное, каждодневное занятіе, и я отбгалъ въ темноту и тоже вынималъ саблю и махалъ ею по воздуху. Солингенскій клинокъ заунывно разскалъ воздухъ, и при этомъ звук сердце какъ-то гадко щемило и захватывало дыханіе. Лошади тоже спокойно жевали овесъ,здорово Фыркая въ торбы, побрякивая цпками и отстегнутыми мундштуками.
Вс спокойны. Что же я тревоженъ? Ужели предчувствіе? ужели я буду убитъ? А она? Забудетъ меня конечно. И скоро забудетъ! Не долго будетъ носить трауръ въ сердц, нтъ.
А если я выйду героемъ? Вернусь съ Георіемъ на груди? Какъ она встртитъ? Мн бы хотлось къ ней писать, высказать все, все, и умереть. Голова трещитъ. ‘
Нтъ, лучше не думать, лучше къ товарищамъ, развлечься, забыться…. и я скорыми шагами пошелъ къ костру нашего дивизіонера.
Человкъ десять офицеровъ сидло и лежало вокругъ яркаго костра, на которомъ киплъ огромный мдный чайникъ, возл каждаго изъ нихъ дымились.походные стаканы съ ароматнымъ пуншемъ. Сдоусый командиръ, съ сигарой въ зубахъ, облокотись на кожаную подушку, полулежалъ на сырой земл, безпрестанно прихлебывая едва разбавленный горячей водой ромъ, который онъ называлъ пуншемъ.
Если бы рисовать Марса, то едва-ли можно было найдти лучше модель, какъ этбтъ сдовласый воинъ. Высокій, могучестройный станъ его, казалось, весь былъ сотканъ изъ мускуловъ, открытый лобъ, большіе, прозрачно каріе глаза дышали благородствомъ и вмст непреклонностью воли. Довольно рзкій прямой носъ придавалъ что-то сурово-важное его лицу, недопускающему фамильярности, тогда какъ мягкій абрисъ губъ и добродушная, чарующая улыбка привлекали къ нему.
Храбрый рубака, великолпный стрлокъ, лихой наздникъ, онъ былъ любимъ и уважаемъ всми: совтъ его былъ закономъ для насъ..
— А, вотъ и нашъ юный птенецъ, сказалъ онъ, когда я подошелъ къ костру. Что. луну искалъ? Сонетъ съ военнаго бивуака Александр Федоровн писать хочетъ! Дло, брать, дло! А я всхъ встовыхъ разослалъ искать тебя. Гд пропадалъ? Я увренъ, что нашъ птенецъ, если не писалъ посланія въ стихахъ за неимніемъ луны, то около повстанскихъ засковъ съ чертями въ жмурки игралъ. Гей, едоренко! крикнулъ онъ деньщику, стаканъ пуншу птенцу, да по крпче. Нужно успокоить его двственные нервы. Взрывъ хохота аккомпанировалъ его приказаніе.
— Садись, птенчикъ, продолжалъ полковникъ, обращаясь ко мн, я теб разскажу поучительную исторію. Ты влюбленъ?
Я промолчалъ.
— Это гадко, очень гадко! Слегка дотрогивайся до женщинъ, слегка. Жизнь — шутка, женщина — игрушка. Съ саблей обвнчались мы, она — жена наша, наша дражайшая половина! Ты смотри, какъ завтра завертится она, сверкая глазами, около своего возлюбленнаго муженька, сирчь меня, на пагубу враговъ! Чего краснешь?
Я дйствительно покраснлъ, волнуемый мыслью о завтрашней битв.
— Вотъ, хлебни влаги и слушай, какъ истому гусару любить надо. Я про себя разскажу. Давно это было, ты едва ли осчастливилъ свтъ своимъ появленіемъ, а я только что былъ произведенъ въ поручики. Полкъ нашъ стоялъ тогда въ Люблинской губерніи. Сказать нужно, что парень я былъ тогда красивый и поухаживать не дуракъ.
Приволокнуться любилъ, да, но только безъ стихотворныхъ изліяній, безъ идиллій, а шелъ прямо, на проломъ, къ длу. Да что! Вамъ этого не понять: вы бабы, а не гусары! Гей, пуншу! Птенецъ, доканчивай! А вы, господа, чего дожидаетесь?
Офицеры опорожнили стаканы.
Я въ два глотка, желая доказать, что я истый гусаръ, тоже опорожнилъ свой стаканъ.
Къ костру въ это время подскакалъ ординарецъ графа.
— Гд начальникъ гусаръ? спросилъ онъ, сдерживая своего коня.
— Я самый, отвчалъ полковникъ, не двигаясь съ мста.
— Дислокація на завтра, подавая свернутый листъ, сказалъ онъ.
У меня по спин пробжала дрожь.
Полковникъ развернулъ листъ и прочелъ со вниманіемъ.
— Да что графъ, пьянъ что ли? окончивъ чтеніе, спросилъ онъ ординарца. Вдь это прежде, чмъ дло до сабель дойдетъ, полови на людей и лошадей поломаютъ себ шеи! Князь, продолжалъ полковникъ, обращаясь къ поручику перваго эскадрона, возьмите двухъ рядовыхъ и осмотрите берегъ оврага передъ правой баттареей, а вы, Лизанъ, передъ лвой. Да осмотрите, господа, осторожне, повстанцы, положимъ, не ахти что за воины, ну а пули-то все-таки у нихъ свинцовыя. Ну, съ Богомъ!
Здсь нужно объяснить читателю мстность, въ которой расположились инсургенты.
Они укрпились впереди деревни Явнишки такъ: центръ банды заслъ на кладбищ (квадратъ саженъ въ двсти), защищенномъ, въ полтора аршина вышины, каменнымъ валомъ, впереди вала была канава въ аршинъ ширины, правое крыло повстанцевъ заняло лсь и сдлало заски и завалы, а лвое расположилось за глубокимъ оврагомъ, по дну котораго протекала не широкая, но довольно глубокая рчка. На правомъ и лвомъ флангахъ лваго крыла выстроены были баттареи, по три орудія на каждой, высоты, гд были расположены баттареи, гоподствовали надъ мстностью. Одна батарея защищала центръ, а другая обстрливала фронтъ крыла и его лвый флангъ, упиравшійся въ берегъ рки Невжи.
По дислокаціи. при общемъ наступленіи, гусары должны были однимъ эскадрономъ аттаковать лвую баттарею и сбить ее, а другимъ сбить правую баттарею и ударить съ боку на кладбище,— слдовательно надо было спуститься въ оврагъ, переплыть рчку, правда, неглубокую, и взобраться на огромную кручь.
— Господа эскадронные командиры! звалъ полковникъ. Два маіора встали.
— Не угодно ли выслушать: первый эскадронъ,— я буду съ нимъ, аттакуетъ баттарею около кладбища, второй отъ Невжи. Аттака въ колоннахъ, повзводно!
— Скажите графу, обратился полковникъ къ ординарцу, что распоряженіе сдлано. Прощайте!
Ординарецъ ускакалъ.
— А теперь, птенецъ, слушай дальше. Господа, пуншу! А кто спать хочетъ, да уйдетъ.
Вс зашевелили стаканами, но уйдти никто не ушелъ.
Двое офицеровъ, назначенныхъ въ рекогносцировку, ухали уже давно.
— Разсказывайте, Александръ Павловичъ, мы слушаемъ съ удовольствіемъ! раздавалось со всхъ сторонъ.
— И такъ, дти мои, былъ я красивъ, молодъ, былъ буянъ и забіяка. Имлъ, словомъ, качества, которыя въ наше время нравились женщинамъ. Стояли мы, то-есть первый эскадронъ, въ имніи графа Браницкаго. Стоянка была славная. Эскадрономъ нашимъ командовалъ баронъ Корсъ, убитый посл венгерцами. Вчная память! Лихой парень, ну… ну да не объ этомъ рчь. Въ трехъ верстахъ отъ эскадроннаго двора была мыза пана Гжезбицкаго. Фамиліи называть можно: вс — покойники теперь, кром меня дурака. Гей, пуншу! Ну, да кто знаетъ, можетъ и меня завтра не. будетъ. Полковникъ вздохнулъ тяжело, и разсказъ порвался на минуту.
— Вотъ утшай васъ, юношей, разсказами-то, и къ смерти не успешь приготовиться. Такъ-то. Ну да все вздоръ противъ вчности и соленыхъ огурцовъ. Жаль, что отрядный веллъ потише, а то бы пснниковъ, да трубачей и грянули бы мы лихой канунъ повстанцамъ. едоренко, еще кастрюлю и рому. Новицкій, ты заправляй жженкой, а я буду разсказывать… Ну вотъ у Гжезбицкаго была жена — не женщина, а…. а… а лучше этого пуншу!! Не мастеръ я портреты писать а попробую: брюнетка, шея лебединая, станъ — отдай все — мало! ножки и ручки — крошки, капочки!
Что означало слово ‘капочки’, Аллахъ да полковникъ только вдаютъ.
— Красавица словомъ, какихъ двухъ нтъ, какой я въ жизни своей не видалъ еще. Дьявольски хороша!… Ну-съ, пришли мы на стоянку къ Браницкому зимой и стояли уже мсяца три, но я еще не былъ знакомъ съ пани Гжезбицкой, хотя и видалъ ее довольно часто въ костел. Въ начал мая прізжаетъ въ свое имніе изъ заграницы графъ Браницкій. Молодецъ малый, только напыщенъ ужъ больно, что впрочемъ и подобаетъ родовитому пану. Пріхавъ, онъ тотчасъ же познакомился съ нами, и пошла потха: балы, обды, пикники, охота, ну словомъ, вс удовольствія. Безъ роздыху качали… Вся губернія собиралась у графа, онъ же былъ и предводитель дворянства. У него познакомился я съ моей красавицей, съ пани Емиліей Гжезбицкой. Мы очень сошлись, по о любви еще — ни-ни! Разъ за большимъ званымъ обдомъ зашла рчь объ верховой зд и объ лошадяхъ. У графа, нужно замтить, былъ великолпный конный заводъ.
— Господа, сказалъ графъ, обращаясь къ гостямъ, держу какое угодно пари, что никто не сядетъ на моего Абукира и не продетъ на немъ.
— Абукиръ, объяснилъ полковникъ, былъ чистокровный арабскій конь, чудо, а не лошадь.
— Я принимаю пари, графъ, отвчалъ я на на вызовъ графа. Во что пари идетъ?
— Въ семдесятъ пять тысячъ! отвчалъ графъ.
— Идетъ. Посл обда прикажите вывести его.
Вс взлянули на меня, но я…я замтилъ взглядъ одной пани Эмиліи. Глаза ея съ гордостью были устремлены на меня, они будто говорили мн: я ждала отъ тебя этого, я люблю отважныхъ людей.
— Полно, молодой человкъ, сказалъ графъ. Я не хочу брать съ васъ наврняка денегъ, не хочу видть обезображенною такую красивую голову.
Иронически сказалъ онъ эти слова, кровь ударила мн въ голову.
— Графъ, сказалъ я рзко, пари предложили вы, и оно идетъ, а на ваши слова я замчу вамъ, что лошадямъ, которыя меня не слушаютъ, я раздираю ротъ до ушей, а людямъ, которые смются надо мною, я напротивъ, закрываю его навсегда, первое, я буду имть честь показать посл обда, а второе, я не рекомендую вамъ, ваше сіятельство.
Вс смолкли. Графъ нахмурился.
— Хорошо, я держу пари, сказалъ онъ посл минутнаго молчанія, но предупреждаю васъ: на Абукир еще не было сдла.
— И не надо. Посл моей зды вы спокойно осдлаете его, отвтилъ я холодно. Узду только прикажите надть на него и больше не надо ничего.
Графъ отдалъ приказаніе..
Обдъ кончился, и вс вышли на терассу смотрть, какъ я буду ломать голову.
На широкомъ двор два конюха едва сдерживали благо, какъ снгъ, арабскаго жеребца.
Гордый своей чистой кровью, сынъ степей не хотлъ признавать надъ собою воли человка. Раздувая пунцовыя ноздри, Абукиръ металъ молніи изъ черныхъ, какъ агатъ, глазъ. Желая вырваться на свободу, онъ то взвивался на дыбы, то вскидывалъ задомъ и, бшено крутясь во вс стороны, увлекалъ за собою дюжихъ конюховъ.
— Видите, зврь какой! сказалъ мн графъ, выходя съ гостями на террасу.
— Ручной будетъ зврь этотъ черезъ полчаса, отвтилъ я.
Я сошелъ на дворъ и быстро подошелъ къ самой морд коня.
Удивился гордый Абукиръ этой смлости и съ минуту оставался будто ошаллый.
Этаго момента было достаточно, чтобы забрать поводья и вскочить на него. Конюхи отступили.
Конь задрожалъ, и какъ свчка, взвился на дыбы. Я отпустилъ поводъ, слегка приложилъ шпоры, и легкая, сильная лансада коня вырвала крикъ у зрителей.
Много видалъ я лошадей на своемъ вку, много ихъ выломалъ, но единственный разъ мн пришлось бороться съ такимъ демономъ.
Разсказывать не стану, какъ мы носились по полямъ, перескакивали изгороди, канавы, ямы и прочее, но скажу только, что черезъ полтора часа Абукиръ, весь покрытый пною, покорно склони голову, шагомъ подвезъ меня къ террас.
Громъ рукоплесканій встртилъ меня. Вс спшили поздравить меня, посмотрть на меня и побжденнаго Абукира.
— Виноватъ, Александръ Павловичъ, сказалъ грачфъ, протягивая мн руку, что смлъ сомнваться въ вашемъ искусств.
Я поласкалъ моего ученика и спрыгнулъ.
— Вмст съ закладомъ, продолжалъ графъ я проигралъ вамъ и коня: здоку, какъ вы, нуженъ конь такой, какъ Абукиръ. Надюсь, что вы не откажете мн?
— Не смю, графъ: ваша любезность обезоружила меня.
Мы крпко пожали другъ другу руки.
Абукира повели ко мн.
Вс отправились въ паркъ, я подошелъ къ пани Эмиліи и подалъ ей руку._
Раскраснвшись отъ волненія, съ сіяющими отъ радости глазками, съ улыбкой на розовыхъ губкахъ, она была дивно красива въ эту минуту.
Въ бесдк изъ кустовъ сирени и акацій мы сли.
— Зачмъ вы такъ рисковали жизнью, панъ Александръ? спросила панна.
— Въ вашемъ присутствіи, ради похвалы отъ васъ, я бы на секунду не задумался отдать свою жизнь. Что она мн безъ васъ, безъ вашей улыбки, безъ свта вашихъ божественныхъ глазъ! Но кажется, вы и не замчаете меня… вы… вы, какъ другіе, не удостоили даже меня одобренія за мое искусство!
Панна молчала. Высоко вздымалась грудь ея, и машинально, опустивъ глазки свои огненные, рвала она какой-то цвтокъ.
— Вы молчите, Эмилія? Вы недовольны мною? Я взялъ ея руку, — не отнимаетъ.
— Говорите же, Эмилія, говорите! Вдь я люблю васъ, вдь вы для меня все… мое счастье, моя радость. Полюбите меня! полюбите…
Я на колна сталь передъ нею.
— Эмилія, отвчайте мн. Скажите, что я не противенъ вамъ, что хоть когда нибудь вы полюбите меня!
Она подняла свою красивую головку, и страстно блеснули ея жгучіе глазки.
— Когда нибудь… шептала она… когда нибудь полюбите… да я теперь, слышите-ли, теперь люблю васъ, какъ сумашедшая! Люблю безъ памяти, безъ размышленій!… Я вся, вся твоя, смлый, красивый человкъ!
Страстно обнялъ я ее, страстно ласкалась она ко мн.
— Да, было время!… Прошло все…
Нечего разсказывать вамъ, что мы видались каждый день, то есть лучше сказать каждую ночь.
Мстомъ свиданія была у насъ дубовая роща, за садомъ пана Гжезбицкаго.
Самъ панъ Гжезбицкій быль старый подагрикъ и постоянно, почти безвыходно, сидлъ у себя въ кабинет, а изъ этого слдуетъ, что насъ не стснялъ никто.
Смю уврить, продолжалъ полковникъ, гордо поглаживая свои усы, что папенька любила меня страстно и готова была со мной куда угодно. Бжать хотла со мною: у бабъ вдь всегда разныя шальныя фантазіи,
Разумется, я не противорчилъ ей и, лаская ее, красавицу, давалъ ей волю строить, какіе угодно, воздушные замки.
И уносились же мы Богъ знаетъ куда, чуть не на Конарскіе острова, гд, вдали отъ свта въ тихомъ уютномъ шалаш, подъ псни птичекъ и подъ плескъ голубой волны, испивали сладкую чашу любви.
Въ порывахъ страсти и ревности она торопила меня бжать съ нею, скрыться отъ всхъ, подъ разными предлогами, и съ большимъ трудомъ, придумывалъ я штуки, чтобы отложить бгство въ дальній ящикъ. Такъ миновало лто, такъ миновала и любовь моя: надола мн Эмилія: вдь подъ луной ничто не вчно, а любовь и тмъ паче, да и разнообразіе тоже нужно вдь человку…
Въ начал сентября мы получили приказъ выступить въ Подольскую губернію.
Я несказанно обрадовался скорой развязк съ Эмиліей.
Слухъ о выступленіи полка въ походъ распространился быстро, и мн большаго труда стоило увертываться отъ настоятельныхъ требованій панны взять ее съ собою, а дать отвтъ положительный мн было какъ-то совстно.
Наконецъ походъ назначенъ, и я нарочно пріхалъ въ рощу проститься съ Эмиліей только за часъ до выступленія.
Она ждала уже меня.
Во всей ея осанк, въ строгомъ, ршительномъ выраженіи лица ея было что-то особенное.
Блдная, какъ мраморъ, съ синими кругами около мрачно блестящихъ глазъ, она была прекрасна!
Судорожно, конвульсивно, вздрагивали ея крошечки губки, дрожали руки.
Долго молчала она и даже не смотря на мои поцлуи.
Я и самъ молчалъ… Что скажу я ей?….
Ну, пора Эмилія, прощай! Надо покориться судьб… Ты врь мн… я люблю тебя… но обстоятельства, обстоятельства такъ сложились…
Она не дала кончить мн.
— Молчи! Ты лжешь! Ты отвергаешь меня, насмявшись досыта. Я понимаю тебя… Ты гонишь меня, меня, женщину, отдавшуюся теб безъ думы, безъ разсчета, меня, готовую слдовать за тобой всюду, на колняхъ умолявшую тебя объ этомъ, какъ объ милости! И ты, ты!— отвергъ меня, такъ вотъ же теб мое послднее прости!
Она быстро вынула изъ кармана маленькій пистолетъ и выстрлила въ меня.
Я еле усплъ отшатнуться, какъ пуля прожужжала надъ моимъ ухомъ.
Эмилія, безъ чувствъ, какъ трупъ, упала къ моимъ ногамъ.
Сжалось сердце мое: жалко было бдную.
Я поцловалъ ея холодный, высокій лобъ, вскочилъ на коня и крупнымъ галопомъ поскакалъ домой.
Эскадронъ, съ права по шести, уже тянулся по дорог.
— Такъ-то, закончилъ полковникъ, видимо взволнованный воспоминаніями, такъ… надо любить женщинъ!
Утро наступило, когда полковникъ смолкъ. Костры едва тллись… Туманъ разсялся…
Задумчиво сидли мы: впечатлніе разсказа тяготло надъ нами.
Утро совсмъ наступило, блестящее солнце облило яркимъ свтомъ бивуакъ.
Вдругъ, вдали раздался выстрлъ пушки. Встрепенулись вс, и барабаны по всей линіи затрещали тревогу.
Звучнымъ, полнымъ голосомъ скомандовалъ полковникъ:
— Къ конямъ! Садись!
Аттаки гусаръ были великолпны: мы всюду сбили повстанцевъ, и… и чортъ показался мн вовсе не такъ страшенъ, какъ его малюютъ… Я одинъ изъ первыхъ врубился въ ряды повстанцевъ.