Прокутился и драло!, Дмитриев Андрей Михайлович, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Въ дорогу отъ скуки.

Сочиненія и переводы
Барона I. Галкина.

1876.

ПРОКУТИЛСЯ И ДРАЛО!

ГЛАВА I. *)
ВЪ ТАШКЕНТЪ!!.

*) Эта глава была уже напечатана нами въ одной изъ Петербурскихъ газетъ, вторая же и третья главы написаны вновь.

Нужно бжать! Долговъ много, кредиторы неумолимы, а уничтоженіе ямы — еще вопросъ. Бжать! Но куда? Гд скрыться отъ этихъ, чортъ бы ихъ подралъ, злобныхъ и недремлющихъ аргусовъ — кредиторовъ! Найдутъ, собаки, непремнно найдутъ. Вдь теперь нельзя ‘изъ Звенигорода къ Савв, а отъ Саввы опять въ Звенигородъ’. Нтъ,— изловятъ. Куда-нибудь нужно катнуть подальше — въ страны необитаемыя или мало населенныя, гд бы, такъ сказать, взглядъ терялся въ пространств и объ мстной полиціи — ни слуху, ни духу! Куда бы? А главное съ чмъ? Денегъ-то у меня только 300 руб., а на 300 руб. въ мста, гд нтъ мстной полиціи, не удерешь. На пароход разв куда-нибудь? Хорошъ!… на пароход, зимой на пароход! Ну, а все-таки исчезнутъ необходимо. Еще вчера былъ у меня достопочтенный Лука Лукичъ и объявилъ, что если я въ срокъ не заплачу, а срокъ черезъ недлю, то онъ меня — туда!… Дуракъ! Махровый дуракъ! Не врить, что я ему современемъ заплачу. А не вритъ, и не надо, а я все-таки въ яму-то не сяду. Нтъ — атанде. Ну, чтожъ-мн длать, если у меня нтъ теперь денегъ? Вдь я же заплачу ему. Вдь g еще молодь, могу работать,— достану же денегъ когда-нибудь. Достану!… А какъ, когда? Тогда достану, когда, будутъ сдые волосы и когда не будетъ ужъ ни желаній, ни тхъ гордыхъ плановъ и надеждъ, которыя только бываютъ въ молодости. Однимъ словомъ, достану денегъ тогда, когда мн ихъ не нужно будетъ. А молодость… пройдетъ въ суровой, мрачной, кропотливой работ. А все самъ виноватъ. Были деньги, было имньице — и имньице антикъ просто — и все спустилъ. Ну спустилъ, такъ спустилъ, ну чмъ я виноватъ! Конечно, не виноватъ. Ну виноватъ ли я, что есть очаровательные глазки, ножки, ручки, убійственныя улыбки, плнительныя рчи, и т. д.? Оно такъ-то такъ, а все-таки, сказалъ одинъ умный господинъ, стульевъ-то ломать не слдуетъ, а ничего не подлаешь, кровь, значитъ, ужасно горячая: вынь, да положь!… Да наконецъ, кто-жъ не былъ молодъ? Кто-жъ не длалъ глупостей?

Но, все таки, что же мн длать? Что? Торговать?… Люди начинали и съ меньшими капиталами, а у меня цлыхъ 300 рублей серебромъ. Не пропаду ни за что! Но только съ тремя стами рублей трудно начинать: нужно пойдти въ мелкую торговлю, нужно облечься гъ зипунъ и рукавицы,— да-съ! А это не легко. Человкъ привыкъ къ извстной обстановк, къ извстному обществу,— и вдругъ!… Мужички — народъ славный, но только… А какъ же я буду безъ пенсне? Вдь я ршительно ничего не вижу. Ну, что-жъ… буду иногда только носить пенсне, это не важность, теперь многіе и купцы смотрятъ вооруженнымъ взглядомъ. Да, торговать и нажить деньги,— вотъ девизъ. Ршено! А чтобъ мн нажить поскорй деньги, то я хвачу… куда бы хватить?… Хвачу на Амуръ. Нтъ, не на Амуръ, съ Амуромъ дла плохія,— а въ Ташкентъ. Да, въ Ташкентъ! Пускай наше трусливое купечество гніетъ на насиженныхъ мстахъ, пускай, а я, я не боюсь опасностей. Да не только не боюсь, я жажду ихъ! Какія сильныя, новыя ощущенія: степь безконечная, жаръ палящій, а по степи движется каравань верблюдовъ,-караванъ съ моими товарами. Я ду верхомъ на великолпномъ’кон и, конечно въ бломъ бурнус, за плечами у меня-винтовка, въ торокахъ револьверы…. Идемъ. Вдругъ, о ужасъ! за нами несутся цлыя толпы киргизовъ! Они близко, мы остановили караванъ, мои люди приготовились, и началась перепалка. Прошло минутъ пять, и когда разсялся ружейный дымъ, нашимъ взорамъ представилась безобразно улепетывающая толпа киргизовъ. Убитыхъ они подобрали съ собой, съ нашей же стороны раненъ одинъ казакъ, и то въ ладонь какимъ-то образомъ.

— Славно ребята! говорю я, и приказываю раздать моимъ людямъ по двойной порціи очищенной.

Да, ду, кром шутокъ. Что мн здсь длать? Для меня здсь все кончено, ужь мн не удастся занять въ обществ того положенія, которое я занималъ, — нтъ. Тутъ нужны деньги, а у меня ихъ — ни-ни. Ну, и насчетъ карьеры… Да съ деньгами себ и карьеру сдлаешь.

Да наконецъ, я могу быть и полезнымъ Россіи, завязавъ сношенія съ вновь пріобртеннымъ краемъ — и сношенія правильныя, сношенія основанныя на знаніи экономическихъ началъ. Вотъ какъ-съ!

‘Купцы — это застрльщики цивилизаціи,’ и я внесу въ этотъ дикій міръ новую жизнь, внесу свои понятія, познакомлю его съ Европой. Покажу этимъ бднымъ дикарямъ иную жизнь, иныя задачи въ жизни. Да, ршено, ду, и ду какъ можно скорй. Съ собой я возьму Василья, онъ любитъ меня, онъ смлъ, силенъ и не дастъ меня въ обиду. Ей! Василій.

Въ комнату, гд такъ витійствовалъ нашъ юный будущій Ротшильдъ, вошелъ человкъ его — высокій, не старый, съ добродушною, чисто-русскою физіономіею.

— Что прикажите, Владиміръ Алексевичъ?

— А вотъ что, Василій: мы посл завтра демъ далеко отсюда. Въ степь, за нсколько тысячъ верстъ.. Въ дорог намъ предстоятъ всякія опасности, нападенія и прочее. Ну я тебя и позвалъ, чтобъ спросить: подешь ты со мною, или нтъ.

— Куда прикажете, всюду готовъ-съ.

— Ну вотъ, молодецъ! Намъ будетъ трудно, Василій, но здсь-то еще хуже. Ты самъ видишь, какъ меня эти зври травятъ… Ну мы и удеремъ. Такъ ты приготовляйся, но чтобъ объ этомъ-никто… Понимаешь?

— Будьте покойны-съ! и добрая улыбка скользнула по лицу Василья.

— Ну, теперь иди. Да смотри, ни — ни!

— Слушаю-съ! и Василій вышелъ.

Мой пріятель, Владиміръ Алексевичъ Горинъ, который такъ долго болталъ съ читателемъ, не рекомендовавшись ему, былъ очень милый и юный баринъ. Получивъ отъ тетки своей имніе,— у него больше родни никого не было,— и хорошенькое имніе, онъ влюбился въ одну актрису и… и прокутился на нее. Варыня эта обобрала его на-чисто и потомъ, кончено, бросила: ну, а жизнь-то ему такая ужь понравилась, да къ тому же еще онъ былъ очень красивый малый, ну, онъ и пошелъ… Женщины къ нему были очень и очень внимательны, и онъ влюблялся безконечное количество разъ. Влюблялся… ну а любовь такая вещь, что безъ презрннаго металла, какъ ни вертись, ступить нельзя, и онъ надлалъ видимо-невидимо долговъ. Мы его застаемъ въ минуту самой ожесточенной травли. кредиторами. Что же ему было длать? Вдь не садиться же въ самомъ дл въ яму. Ему — истому джентельмену — и вдругъ въ яму… Никогда! и мой благородный другъ увлекся Ташкентомъ. Онъ былъ юнъ, и читатель увлеченіе это, надюсь, оправдаетъ.

На другой день Горинъ всталъ въ 7 часовъ и тотчасъ же принялся за разные счеты. Онъ испачкалъ пропасть бумаги и пришелъ къ убжденію, что черезъ годъ, много черезъ два и… у него будутъ милліоны.

— Что же мн купить туда? Что тамъ употребляютъ? А чортъ знаетъ, чего этимъ дуракамъ-киргизамъ надо… Нтъ, я лучше куплю товаръ, который можно бы было спустить нашимъ русскимъ въ Ташкент. Я тамъ наживу громадныя деньги, потому что тамъ ничего нтъ. Оно, конечно, лучше бы было начать прямо съ азіатцами, но ничего не подлаешь: что туда повезешь? А если я повезу товары для русскихъ, то, во-первыхъ, я наживу вдвое или втрое, и это нисколько не будетъ нечестно, потому что я привезу ихъ издалека, буду подвергать жизнь свою всевозможнымъ опасностямъ, а наконецъ, очень понятно, что только прибылью вознагражу себя за т удобства, которыхъ я лишился… Вдь я не обязанъ же явиться туда благодтельнымъ геніемъ: ‘Ахъ господа, вотъ у васъ нтъ того-то и того, такъ вотъ, не угодно ли, я для васъ прохалъ, чортъ знаетъ, сколько и готовъ отдать вамъ товаръ по своей цн. Пожалуйте!’ Нтъ, ужь это не угодно ли подождать-съ! И такъ, продавъ втрое, я наживу 900 руб. Во-вторыхъ я, прохавъ въ Ташкентъ, дорогой узнаю вс нужды и потребности мстныхъ народовъ, а стало-быть во вторую свою поздку повезу уже т товары, которые идутъ туземцамъ. Врно-съ. И такъ, демъ!

Въ 10 часовъ Горинъ, составивъ себ маленькій реэстръ товаровъ, которые придумалъ купить, отправился въ лавки закупать. Во всхъ магазинахъ, гд онъ былъ, онъ не утерплъ, чтобы не разсказать, что детъ въ Ташкентъ, и чтобы не прихвастнуть, что онъ беретъ теперь такъ мало товаровъ потому только, что для начала торговли въ Средней Азіи онъ хочетъ попробовать, что туда пойдетъ.

Теперь посмотримъ, что купилъ Горинъ. А купилъ онъ вотъ что: въ оптовомъ склад товарищества царскаго мыла — разныхъ косметическихъ товаровъ (мыло, помада, духи, блила, румяна, пудра и проч.) на 75 р., въ город, въ галантерейномъ склад (стки, модные головные гребни, пояса, перчатки, воротнички, рукавчики) на 80 руб., въ табачномъ магазин Миллера (табаку, папиросъ и сигаръ) на 100 р. и наконецъ въ депо фотографическихъ принадлежностей — видовъ, карточекъ на остальныя 45 руб. Везд ему сдлали очень порядочную уступку, такъ что если даже въ Москв же продать этотъ товаръ въ розницу, то онъ нажилъ бы рублей сто. Кром этихъ товаровъ онъ еще въ кредитъ получилъ товару отъ одного своего пріятеля, агента внскихъ бронзовыхъ и мельхіоровыхъ фабрикъ, разныхъ металлическихъ вещицъ (ложки чайныя золоченыя съ чернетью, простыя ложечки, суповыя ложки, столовые ножи, вилки, портъ-сигары, спичечницы, чернильницы, подсвчники, маленькія зеркала въ металлической оправ и проч.) на 400 р. Итого, значитъ, у него было товару на 700 руб. Все это составило четыре очень порядочные ящика, пудовъ въ 20 всу.

Теперь спроситъ читатель, на какія же деньги онъ подетъ, если купилъ на вс 300 руб.

На какія? Да, у него въ квартир была очень хорбшенькая мебель зеркала, и онъ ршилъ все это продать и для этого, возвратясь домой въ половин третьяго, онъ тотчасъ же послалъ Василья къ мебельщикамъ, и чрезъ часъ, когда уже было почти темно на двор, къ нему явилось ихъ человкъ пять. Въ цн Горинъ не стоялъ и за 220 руб. продалъ все, съ условіемъ, чтобы мебель была вывезена въ тотъ же день.

Еще черезъ часъ, и его хорошенькая квартира опустла совершенно, не на чмъ даже было ссть.

Поручивъ Насилью укладываться, Горинъ похалъ въ театръ. Ему хотлось, можетъ-быть въ послдній разъ, взглянуть на своихъ московскихъ пріятелей и пріятельницъ, хотлось, въ послдній разъ, взглянуть на когда-то любимую имъ до безумія женщину. Она пла въ этотъ разъ. Ея чистый, серебряный голосокъ такъ и лился и замиралъ. а чудные глазки не сходили съ Горина (Горинъ сидлъ въ первомъ ряду), она что-то показывала ему, что-то просила будто ими. Горинъ былъ вн себя отъ изумленія. Что это значитъ?… Во второмъ антракт къ нему подошелъ въ корридор капельдинеръ и, таинственно улыбаясь, передалъ записку. Записка была отъ нея, она писала: ‘Дорогой мой, не сердись на меня гадкую, глупую, и прізжай сегодня ко мн ужинать посл театра. Натя’.

хать ли? Стоитъ ли тревожить старое, почти уснувшее, чувство, и тревожить на какіе-нибудь нсколько часовъ? Да наконецъ, что это за маневръ съ ея стороны? Или она думаетъ, что у меня снова деньги, что я наслдство получилъ какое? А можетъ и просто захотлось пошалить, вспомнитъ старину… можетъ и это. Ну, да тамъ что ни будь, а отъ приглашенія прелестной женщины ужинать съ нею порядочные люди не отказываются. ду. Вспомню прежнюю жизнь, вкушу отъ нея и изъ блеска роскошной обстановки, изъ чудныхъ объятій красавицы, уйду прямо на новую, трудовую жизнь, въ иную, можетъ-быть, очень некрасивую и неопрятную обстановку… Идетъ! Завтра къ пяти часамъ, когда отходитъ Нижегородскій поздъ, я успю обдлать все. Идетъ! разсуждалъ Горинъ.

— Bonjour! говорилъ Горину одинъ изъ его пріятелей.— Что это тебя не видно давно’

— Здравствуй, другъ! Да я не былъ въ Москв, въ деревн былъ, проговорилъ Горинъ, и у него мелькнула мысль пригласить Ватагина провожать его завтра, но онъ тотчасъ же остановился. Къ чему? думалось ему. На проводахъ пойдетъ пьянство, шампанское, а мн теперь каждая копйка дорога. Да наконецъ, если удирать, то ужъ удирать какъ слдуетъ, чтобъ никто не зналъ куда и зачмъ, и потомъ года черезъ два воротиться въ блеск и слав, съ грудами денегъ..

— Завтра балъ у Званишиныхъ, продолжалъ Ватагинъ, и m-lle Ольга надется танцовать съ тобой. Я сегодня былъ у нихъ, и она мн покоя не давала: ‘гд онъ, да отчего его нигд не видать’? А я говорю: занятъ… Онъ теперь романъ пишетъ. Ха! ха!

— Ты будешь? спросилъ Горинъ.

— Еще бы! А ты?

— И я… Ну, пойдемъ однако,— начинаютъ.

Начался послдній актъ, и финальную арію Натя пропла прескверно, такъ что ей одинъ Горинъ аплодировалъ. Она поняла это, и уходя со сцены махнула ему головкой, какъ бы говоря: ну, демъ!

Онъ пріхалъ раньше Нати и услся противъ ярко пылающаго камина. На стол стояли виноградъ, дв бутылки шампанскаго и большая лампа съ абажуромъ. Пріятный полумракъ былъ въ комнат.

Вотъ и Натя. Какъ буря влетла она въ комнату и, бросивъ салопъ на полъ, принялась цловать Горина. Она была мила до безконечности.

— Ну, здравствуй, моя измнница! Да ты тише, тише… весь фракъ испачкала пудрой. Ты оботрись, рожица ты милая.

— Милый! я думала, что обойдусь безъ тебя, а нтъ. Все ты, одинъ ты на ум. Ты у меня одинъ умный, красивый, добрый. Ну, выпьемъ.

Смуглая, съ распущенными косами и съ глазками — что твои звзды на неб,— она была удивительно типична. Съ бокаломъ вина въ рукахъ — вакханка настоящая!

Вино развязало языкъ Горину, и онъ ей сказалъ, что завтра узжаетъ.

— Куда? и въ голос ея слышались слезы.— Куда теперь, когда я опять съ тобой, опять твоя!

— Нужно, прелесть моя! Я ворочусь скоро, ворочусь богатый, страшно богатый, и тогда я опять у ногъ твоихъ. Ты не плачь! Смшная какая! Вотъ вино — пью за твое хорошенькое личико, за твои чертовскіе глазки! Чекнемся…

— Да! да! А я пью за тебя, мой милый. Пью за твою поздку. За твои надежды и за твое общаніе быть снова моимъ.

— Пьемъ!

— А завтра я пріду тебя провожать.

— Хорошо, хорошо! Только ты слезы то оботри. Къ чему он? Я ду потому, что это нужно, а теперь къ черту слезы,— мы кутимъ!

— Ура! Кутимъ!

Горинъ пріхалъ домой довольно рано и очень былъ доволенъ, что уже все уложено. Въ половин четвертаго онъ отправилъ Василья съ багажемъ на машину, а самъ пошелъ на верхъ проститься съ хозяиномъ дома, гд онъ жилъ, и сказать ему, что онъ детъ въ Вологду. Совралъ онъ на всякій случай. Простившись, онъ и самъ похалъ на машину. Тамъ уже ждала его Натя. До отъзда оставалось четверть часа.

— Ну, милый, такъ дешь? Совсмъ?… Ахъ, какъ мн скучно. Зачмъ я не могу съ тобою хать.

— Ну, не плачь. Я теб буду писать, и ты обо мн будешь читать въ разныхъ газетахъ: я буду корреспондировать о своей поздк.

— И къ чему ты дешь? Останься.

— Нельзя! Ты должна радоваться, что я ду, а то бы меня засадили въ яму,— вдь я пропасть долженъ.

— Такъ ты поэтому дешь? быстро, обрадованнымъ голосомъ, спросила Натя. Это вздоръ! у меня деньги есть и я плачу, плачу вс твои долги. Ты не гляди на меня такъ, — я дло говорю: я плачу тми деньгами, которыя ты же мн давалъ..

— Хорошая моя, добрая, ты вздоръ говоришь. Деньги эти я не могу отъ тебя принять,— он твои. Он теб будутъ нужны: вдь не всегда ты будешь такая молоденькая и хорошенькая.

— Не всегда! и Натя надула губки.

— Ну, смотри, не ребенокъ ли ты — разсердилась! Ха! ха! ха! Да, теб эти деньги понадобятся, а я еще десять разъ заработаю то, что спустилъ. Ну, поцлуй меня!

— Пожалуйте, господа, садиться, говорилъ кондукторъ, звонокъ послдній сейчасъ.

— Ну, прощай, моя дорогая. Спасибо теб, что вспомнила меня, спасибо! Не болтай, куда я ухалъ, никому.

— Прощай, Воля! прощай, мой красавецъ. Не забудь меня! и на хорошенькія щечки Нати закапали слезы.

— Не плачь! Я тебя буду помнить, привезу теб подарковъ изъ Азіи. Спасибо теб, что ты опять отдалась хорошему чувству молодости.

— Прощай! и Натя, заливаясь слезами, обняла его.

— Прощай! До свиданья! Горинъ вырвался отъ Нати и побжалъ садиться.

— Сюда, Владиміръ Алексевичъ, кричалъ ему Василій.

— Прощай, Василій, береги его, проговорила Натя.

Раздался свистокъ,— машина тронулась.

Въ замерзшія окна Горину не удалось взглянуть на Натю.

— Вы, батюшка Владиміръ Алексевичъ, не извольте сердиться на меня: я взялъ билеты во второй классъ только до первой станціи, а тамъ мы подемъ въ третьемъ.

— Хорошо, Василій, только какъ мы подемъ въ третьемъ-то въ класс,— тамъ холодно, мужики.

— Ничего, Владиміръ Алексевичъ, ко всему нужно привыкать. Вдь, какъ вы мн изволили говорить, мы демъ дломъ заниматься, а не модничать.

— Ну, ну, хорошо!

Бдная, думалъ Горинъ, а она въ самомъ дл ко мн привязалась. Ну да что-жъ… Я поручусь. Я одну ее въ золото, буду щеголять ею, а для этого нужно пока спуститься, нужно поработать. За работу, такъ за работу, и къ чорту барскія привычки, къ чорту брюзгливость, — такъ денегъ не достанешь. Нтъ. Да это наконецъ и интересно: новость положенія, иныя обстановки, наконецъ цль какая-нибудь въ жизни, и цль не изъ простыхъ. О, нтъ! А бояться нечего — свыкнусь. Свыкнусь!… Трудно: тутъ красивыя женщины, блескъ, роскошь, а тамъ черная, кропотливая работа, лишенія, непріятности! Ну, да что-жь длать: любишь кататься, люби и саночки возить. Я доволенъ даже собой, да!… Значитъ прошлая жизнь не втянула меня въ себя, значитъ я еще могу быть дятелемъ, есть еще энергія. Я не изъ тхъ, значитъ, которыхъ жизнь ломаетъ по своему, — нтъ, я самъ ее сломаю, самъ, своимъ трудомъ добуду себ деньги, а съ деньгами и все добуду. Я по крайней мр буду гордиться, что я изъ первыхъ русскихъ людей, которые начали дло въ Средней Азіи: А дло это — великое дло. Что сдлали первые англійскіе купцы въ Индіи?— Горы золота нажили. Я читалъ исторію англійской торговли въ Индіи, кто туда шелъ? А шла туда все молодежь, люди почти ни съ чмъ, и благодаря своей энергіи, своему презрнію къ опасностямъ — нажили милліоны. Милліоны!… Ну и я наживу. Правда, я мало знакомъ съ коммерческимъ дломъ, но да что-жъ? Никто не начиналъ прямо со втораго разу и не боги же горшки обжигаютъ.

Пусть не винятъ читатели Горина за его увлеченіе, за его далеко нелогичные поступки: онъ былъ молодь, онъ не совсмъ завязъ въ жизни, которая его окружала, и ему нужна была дятельность именно такая, какую онъ себ задалъ.

Путь до Нижняго совершился безъ всякихъ приключеній.

ГЛАВА II.
Приключенія.

Пріхавъ въ Нижній-Новгородъ, Горинъ преобразился,— статный парень вышелъ изъ изящнаго денди. Короткій полушубокъ, туги перетянутый цвтнымъ кушакомъ, лихо на бекрень надтая черная смушковая шапка, высокіе кожаные сапоги,— вотъ былъ костюмъ Горина. Пенсне, Горинъ, понятное дло, спряталъ и какъ оказалось, могъ очень удобно обходиться безъ него.

— Ну, Василій, теперь въ дорогу. Мы подемъ на Казань. Иди нанимай тройку, а я пока достану наши револьверы и заряжу ихъ.

Тройка была живо приведена и Василій довольно удобно уложилъ вс пожитки. Нанялъ Василій до Казани за 23 рубля.

Нужно замтить, что Горинъ, отправляясь на Казань, длалъ большую ошибку: ему слдовало хать на Симбирскъ, что было бы гораздо ближе, но уже. какъ читатель вроятно замтилъ, Горинъ не часто задумывался и многое длалъ очертя голову.

Когда все было готово, Горинъ предложилъ:

— Посидимъ, Василій, таковъ обычай.

Посидли.

— Ну теперь съ Богомъ.

И они, перекрестясь, встали.

Бодрые кони еле стоятъ, молодой ямщикъ еле сдерживаетъ. А морозъ-то, морозъ такъ и щипитъ, такъ и колетъ. Живо миновали они городъ и круто спустились на Волгу. Дорога, словно паркетъ, такъ и бжала подъ цими, летятъ кони, холодитъ морозъ. Ясный зимній день, да морозный такой только русскому въ пору.

— Ихъ, соколики! бойко крикнетъ ямщикъ и кнутомъ поведетъ только, — видъ покажетъ, что стегнулъ коней, а ужъ кони шибче, шибче.

Золотится снгъ яснымъ солнышкомъ и алмазная пыль вздымается, Ни ухаба нтъ, ни выбоинъ…

Горинъ сидлъ, распахнувши тулупъ, за поясомъ полушубка виднлся въ черномъ чехл пистолетъ. Сидлъ Горинъ бокомъ, такъ что одна нога была въ саняхъ, а другая свсилась къ земл, чуть не чертила по ней: русскаго человка посадка.

Что мн этотъ морозъ, будто говорилъ Горинъ своей фигурой,— плевать! Такіе ли еще мы видали. На теб, втеръ, лице мое, жги его, коли, все это ни почемъ для насъ, ко всему этому съизмала привыкли.

Горину былъ милъ, пріятенъ, этотъ морозъ, будто упивался онъ этимъ холоднымъ воздухомъ, будто силы набрался отъ него. Да и въ правду, какъ-то бодрй человкъ становится въ ясный, да морозный день.

Задумался Горинъ: вотъ и на иной дорог я, вотъ и иные люди вокругъ меня.

Куда иду я? Я, который съ той жизнью, которую зовутъ практическою, съ которою теперь мн придется рчь вести,— совершенно незнакомый, куда иду я? Какъ слажу, какъ стушую я ту рознь, которая лежитъ между моимъ прошлымъ и моимъ настоящимъ? И отчего это такъ громадна эта рознь? Не оттого ли, что до сихъ поръ мы еще не отвыкли отъ тхъ барскихъ замашекъ, которыя намъ дало крпостное право? Не оттого ли, что сильна въ насъ наша дворянская жилка? Дворянинъ — пустой, на грустныя мысли наводящій, звукъ! Чего только не связано зло печальнаго съ этимъ словомъ! Какое мрачное прошлое его…

И теперь еще, когда почти со всми особенностями, связанными съ титуломъ дворянина,— покончено, теперь еще, повторяю, это пустое слово поперекъ горла стоитъ.

Какъ, скажутъ, дворянинъ — и торгашъ! Это срамъ, стыдъ! и часто это пустое слово — дворянинъ — связываетъ руки, часто люди съ умомъ, съ достаточною долей воли, благодаря предразсудкамъ воспитавшей ихъ среды, длаются не боле, какъ коптителями неба. У нихъ нтъ на глазахъ примровъ, въ которыхъ бы они видли ломку, уничтоженія предразсудковъ, и они, несмлые, сами не дерзаютъ на этотъ подвигъ.

Ихъ страшитъ эта ломка.— ломка, которая должна начаться чуть не съ того, что они всосали съ молокомъ матери,— ломка, которая должна сокрушить вс т идеи, въ которыхъ они росли, выростали и которыя считались священными! И они сидятъ, сидятъ… А кругомъ идетъ работа. Есе движется, все живетъ. Являются новые, невдомые досел дятели, съ фамиліями чуть не со вчерашняго дня — и все удается имъ, все кричитъ о нихъ. И такимъ образомъ выходятъ на сцену, чуть не каждый день, новыя состоянія, громадныя, колоссальныя… А въ настоящее время состояніе,— это все: и сила, и значеніе. И такимъ образомъ люди, часто круглые невжды, играютъ огромную роль, приносятъ пользу. А образованное дворянство, благодаря своему граціозному воспитанію, своему, будто бы въ самомъ дл, классическому образованію, равняющемуся полнйшему отсутствію практическихъ знаній,— идетъ къ этимъ, значительнымъ со вчерашняго дня, людямъ въ чернорабочіе. Съ одной стороны стоитъ дворянство, только проживающее и ничего не производящее, ‘стало — быть бднющее, теряющее послднее значеніе, съ другой — бойко, на удивленіе всему свту, выскакиваютъ практическіе люди и силою своихъ знаній жизни, результатами своей работы, насильно заставляютъ признавать, что они — сила въ данную минуту. Купецъ — вотъ кто сила.

Ну и я, думаетъ Горинъ, попробую этой жизни,— попробую, есть ли возможность швырнуть отъ себя предразсудки прошлаго и стать, твердою ногою стать, въ новую колею жизни. Начиная такъ, какъ я,— я начинаю, правда, слишкомъ круто, мелкимъ торгашомъ, но да хватитъ силы, авось… ‘А посл, узнавъ жизнь практичную, черненькую, мн уже не трудно будетъ взяться за нее — сренькую, а тамъ можетъ-быть, и бленькую. Начинать, такъ начинать съ азбуки…

Мечтаетъ Горинъ, а тройка свое дло длаетъ: тройка ужъ тридцать верстъ отмахала. Вотъ и станція.

На станціи, гд они пробыли цлыя сутки, они переписали вс товары и надписали на каждой вещи ея дйствительную стоимость, цны были написаны условными, имъ однимъ понятными, знаками.

Для чего, спроситъ читатель, длали они это здсь, а не на мст, куда они хали торговать? Да потому, отвтимъ мы, что герой нашъ, нашъ новаторъ, ршилъ, что не зачмъ откладывать дло въ задній ящикъ, а нужно начинать теперь же, т. е. начать торговать по деревнямъ, по помщикамъ.

По сдланной справк оказалось, что они напрасно поторопились, потому что помщики не жили по деревнямъ: желзная дорога рядомъ, да и Москва, не Богъ всть, какъ далеко. здить не далеко въ сторону на почтовыхъ дорого и неудобно.

Много смялись наши купцы на ту новую роль, которую имъ придется разыгрывать. Они условились что другъ другу будутъ говорить ты и Василій будетъ идти за дядю и за хозяина Горина: солидне былъ, видите, онъ барина-то. За Казанью, какъ боле въ глуши, ршили они начать свои подвиги. Ночь, когда они подъзжали къ Казани, была волшебно хороша. Яркій, яркіД мсяцъ, опоясанный свтлымъ кольцомъ, заливалъ своимъ трепетнымъ свтомъ поляну, безъ края снговую, и искрился, такъ и горлъ, на снжинкахъ пуховыхъ. Морозно, морозно, и точно дымокъ голубой шли дыханье и паръ отъ усталыхъ, но шибко бгущихъ, коней.

— Что, милости вашей, не будетъ противно, коль псню спою? спросилъ ямщикъ.

— Спой, братецъ, отвтилъ ему Горинъ,— я люблю псни.

Откашлялся ямщикъ и началъ:

Волга, матушка, р….ка

Бурлива, широка.

И что за голосъ могучій! И что ему этотъ холодъ, этотъ втеръ. Гремитъ псня, гремитъ, на всю степь гремитъ. И гд ты, гд русскій народъ, до поры до сей ясныхъ дней не видавшій, такимъ пснямъ обучился?

Подъ Самарою

Разбойнички шумятъ.

Нужно слышать т разнобразные, характерные переходы чисторусской псни, чтобы понять восторгъ Горина. Да и то сказать, что русскаго, кром Глинки, слышалъ онъ до сихъ поръ?— Ничего. Все слышанное имъ до сихъ поръ, въ твореніяхъ, такъ называемыхъ, русскихъ композиторовъ, разв не смсь французскаго съ нижегородскимъ? Разв эти Сровы, Кашперовы? Не дойти имъ, никогда, не дойти до той шири, до того могучаго размаха русской псни, что слышатся по Волг. Если вы понимаете всю величавость генія въ начал увертюры Вильгельма Тепля, если оно, это начало, охватываетъ васъ каковою-то дивною силою, то что скажете вы, слушавшій чуждую вамъ музыку, плненный ею, когда услышите это родное вамъ и столь величавое начало псни:

Волга, матушка, рка,

Бурлива, широка.

И кто тебя, псня великая, кто сложилъ? Кто тотъ невдомый маэстро? Бурлачекъ какой-нибудь?…

На Волгу, на Волгу, въ степь идите, молодежь — композиторы, чтобы писать въ самомъ дл русскую музыку. Тамъ только найдете вы нашу псню во всей ея прелести, во всей ея оригинальности,— тамъ научитесь вы быть русскими. А иначе, дальше подражаній, уворовываній кусочками у Глинки, вы не пойдете. А эти — Сровы.. ну ихъ! Не образцы они вамъ, они только туманъ наводящіе. Прочь идите отъ нихъ, а то какъ и они, вы однете русскаго добра-молодца въ нмецкій кафтанъ. Какъ они, выпустите вы на удивленіе всему свту этого не нмца, не турку — за русскаго. На Волгу, въ степь!

Порвался торжественный характеръ псни на послднихъ словахъ ея:

Подъ Самарою

Разбойнички шумятъ,

порвался и перешолъ въ игривое, оригинальной прелести, чисто-русское allegro.

Въ атамановой косной

Есть двицы хороши,

Но, какъ Катя, ни одной

Нтъ такой красы-души!

Иной характеръ музыки слышится, такъ и бьетъ въ ухо. И странно, какъ ни неожиданъ переходъ, а все-таки чувствуете, что онъ необыкновенно логиченъ музыкально. Не степь широкая, не Волга бурливая слышны въ этихъ звукахъ, а русскій добрый молодецъ, влюбленный въ красну двицу. Онъ влюбленъ, видите ли, ему весело, и онъ величаетъ свою голубку Катю. Величаетъ… и въ этомъ величанье столько страсти, такъ оно ново по своей музыкальной отдлк, что вы невольно скажете: вотъ это русскій человкъ любитъ, русскій человкъ веселится!

——

А слыхали вы когда, къ слову сказать, старообрядческую псню:

Прекрасная мати пустыня?

Врно нтъ. А если и слышали, то не на вольной Волг. А стоитъ послушать,— послушать, хотя бы для того, чтобы сравнить т церковныя хоралы, которые помстилъ музикмейстеръ Сровъ въ свою Рогнеду съ тми, которые распваетъ народъ. Какая бдность, сколько <испорчено>ній съ одной стороны, и какая сила, новизна, оригинальность — съ другой!

——

Три раза повторилъ ямщикъ, по просьб Горина, псню, а ему еще слушать хотлось. Какое-то новое чувство созданія своей силы,— сознаніе, что и онъ принадлежитъ къ великой русской семь, вдохнула. псня эта въ грудь Горина. Прослушалъ псню эту Горинъ, и вс его сдланныя уже мысли о русскомъ народ отошли отъ него. Не забитъ еще, силенъ народъ тотъ что поетъ такія псни. Пріутихъ великанъ-кормилець, не уснулъ. И не трожь его: какъ Добрыня сказочный, Илья Муромецъ, онъ взбушуется — бда будетъ! Не угасла въ немъ и свободушка, что лелялъ онъ на вольной рк, Волг-матушк, во степяхъ, во лсахъ, по поморьямъ. Жаждетъ онъ ее…

Пріхавъ въ Казань, купцы наши ршили, что имъ будетъ и выгодне и удобне хать на своихъ лошадяхъ, чмъ на почтовыхъ, и утромъ на другой день Василій отправился покупать лошадей, Горинъ осматривать городъ.

Лошадей, двухъ славныхъ вяточекъ, Василій купилъ, а города Горинъ не осмотрть: у Камонена въ трактир просидлъ почти цлый день.

— Какже, Володя, говорилъ Василій Горину, — мы одни подемъ: вдь ни я ни вы…

— Вы?! перебилъ Горинъ.

— Ни я, ни ты дороги-то не знаемъ!,

— Да, штука гадкая. Спроси хозяина, нтъ ли кого изъ Самары. Спросили,— оказался какой-то молодой паренъ, по имени Герасимъ.

— Кто ты такой? спросилъ Василій.

— Самарскій. Пріхалъ съ кладью, да вотъ лошадка пала. Ужъ коли будетъ милость ваша, довезите до Самары, служить вамъ буду.

Сговорились и на ночь выхали. Темная, не хорошая ночь. Верстъ шесть отъхали они,— поднялся втеръ и такъ и ржетъ, такъ и бьетъ острымъ, какъ иглы, снгомъ въ лице.

— Не сбиться бы намъ, говорилъ Горинъ Герасиму.

— Сбиться-то не собьемся, а вотъ какъ бы на злыхъ людей не напасть, отвчалъ Герасимъ.

— А разв пошаливаютъ?

— Не безъ того.

— У насъ есть чмъ поподчивать гостей, пробормоталъ, кутая носъ въ воротникъ тулупа, Василій, и разстегнулъ чехолъ у пистолета.

— Что ты больно рано, Василій? спросилъ Горинъ.

— А береженаго и Богъ бережетъ.

Дорога пошла густымъ лсомъ, а потому и порывы втра не такъ были чувствительны. Изъ ухаба въ ухабъ переваливались сани и задремали купцы. Долго ли хали они, вдругъ чувствуютъ, кто-то толкаетъ.

— Что такое? Что? разомъ спросили Василій и Горинъ.

— А то, господа, что плохо дло-то! Вотъ въ сторожк, огонекъ-то гд,— видите? кто-то есть.

— Ну что-жъ?

— Да то, что она ужъ давно заброшена, давно въ ней никто не живетъ.

— Можетъ кто поселился теперь?

— Такъ-то такъ, да свтъ-то не во время очень. Теперь вдь, гляди часъ второй.

Взглянули на часы: третій.

— Ну, что-жъ длать! Трогай, что будетъ, ршилъ Горинъ.

Похали. Не страхъ, а какое-то новое чувство охватило Горина,— чувство, которое онъ не зналъ какъ проявится по которое проявить стыдился. Украдкой, чтобы Василій не замтилъ, ощупалъ Горинъ, здсь ли пистолетъ и свободно ли вынимается кинжалъ, который онъ купилъ въ Казани.

дутъ. А ночь хмурая, вьюжная царитъ въ лсу. Сыпетъ иней съ деревьевъ, мететъ снгъ съ дороги втеръ бурный и такъ стонетъ, завываетъ по лсной чащ. Вотъ и близко къ сторожей подъхали. Красноватый свтъ въ крошечныя окна зловщее что-то сулилъ.

Мрачныя думы охватили сердца путниковъ: что если да погибнемъ въ этомъ дремучемъ лсу,— погибнемъ невдомо за что, невдомо отъ какихъ людей — и наши трупы оттащутъ куда нибудь въ оврагъ на съденье зврямъ. Гадкая смерть! думалъ Горинъ. Вдь, кажись, какая ни на есть смерть — все-таки смерть, а вотъ поди-жъ ты, такъ безвстно умереть не хочется…

Громкій лай громадной собаки прервалъ думы ихъ…

— Герасимъ, на ножъ, быстро проговорилъ Василій,— можетъ понадобиться.

— Дло.

Изъ сторожки выскочило человкъ шесть, сабака, какъ оказалось, привязанная, такъ и ревла.

— Стой! Купцы — молодцы, стой!

— Трогай, Герасимъ! крикнулъ Горинъ, становясь въ сани. А вы канальи, смотрите, кто первый подойдетъ, стрлять буду!

Не шутка, видно, слышалась въ словахъ Горина, а дйствительная угроза, угроза, которая и остановила на минуту разбойниковъ.

Не долго продолжалась нершимость ихъ, и они вс бросились къ лошадямъ, кинулись на путниковъ.

— Мы т покажемъ, свиная глотка, какъ…

Высокій мужичина, впереди всхъ бросившійся къ санямъ, не договорилъ. Василій уложилъ его выстрломъ, что впрочемъ, не остановило остальныхъ: они бросились къ санямъ. Дло становилось серьезнымъ: лошади, сдерживаемыя спереди, не смотря на понуканія Герасима, остановились.

Взволнованный, въ первый разъ въ такомъ положеніи, Горинъ стрлялъ почти на удачу. Что одному онъ попалъ въ плечо и что тотъ упалъ — онъ это видлъ, а потомъ что было, онъ не помнить: страшный ударъ по шапк свалилъ его…

——

— Гд я? удивлялся Горинъ, очнувшись, гд?

Закоптлая, грязная изба, два стеариновыхъ огарка на какомъ-тодеревянномъ обрубк, походная кастрюля и подъ нею синій огонекъ,— вотъ что представилось глазамъ очнувшагося Горина.

— Василій! звалъ онъ.

— Здсь, батюшка-баринъ, здсь!

И Василій вошелъ, въ избу.

— Экъ, злоди, что они съ вами надлали!

— Да гд мы?

— Ну ужъ и свта Божьяго не взвидлъ я, говорилъ Василій, не отвчая на вопросъ Горина,— когда они сабаки свалили васъ: бросилъ и пистолетъ, на ножи пошелъ! Да и Герасимъ, спасибо ему, парень-то не промахъ…

— Ну? ну!

— Ну, и смяли. Четверо на утекъ пошли, а двое — одинъ то, что вы подстрлили — двое связаны въ снцахъ.

— Лихо, брать! А теб ничего не досталось?

— Такъ, малость. Вотъ вамъ то получше-ль?

— Ломитъ голову сильно, но…

— Ахъ, разбойники! Но да и насъ не забудутъ они!

— Будто?

Обидло что ли сомннье, насмшка, что слышались въ голос Горина, что такъ грубо Василій отвтилъ:

— Будто! Не будто, а въ правду! Зубовъ-то, да и ребрышекъ тоже маленько не хватитъ у парней. Будто! да этакой дряни, въ былое-то время, я цлый десятокъ укладывалъ. Вотъ онъ…

Не договоривъ, Василій скрылся въ сни.

— Вотъ онъ! и онъ внесъ за кушакъ одного изъ плнныхъ.— Вотъ онъ… Такъ вотъ, кажись, объ землю-то и пристукну, мошенникъ, собака! ругался расходившійся Василій, помахивая несчастнымъ, какъ тросточкою.

— Оставь, Василій! смотри, вдь въ крови весь бдняга.

— Собак — собачья и смерть! вопилъ, все помахивая плнникомъ, Василій.

— Пусти душу на покаянье,— нехристь! плакался мужиченка.

— Я т пущу!

— Нтъ, Василій, серьезно началъ Горинъ, довольно. Внеси ихъ сейчасъ же сюда, а то вдь замерзнутъ…

— Впередъ, знать, не будешь, теребя, говорилъ Василій раненому,— не будешь? а?

— Ни въ жисть!

— Ну, то-то…

Василій положилъ бднягу на лавку и ушелъ за другимъ. Внесъ и того, продлалъ и съ нимъ ту же штуку, и положилъ рядомъ съ его товарищемъ.

— Василій, ослабъ я.

— А вотъ, батюшка-баринъ, сейчасъ и бульонъ вамъ поспетъ. Сосните немного, а тамъ, коли силы позволятъ, и съ Богомъ…

— Нтъ, дядя Василій, перебилъ Герасимъ,— здсь отдыхать намъ не мсто: того и гляди, что убглые-то товарищей приведутъ сюда..

— Ой-ли? А мы ихъ, какъ слдъ быть, не встртимъ что-ль?

— Нтъ, Василій, перебилъ Горинъ закусимъ и — въ путь. У меня голова вдь не очень болитъ.

— Ну, и слава Богу.

——

Закусили наши побдители, винца хлебнули слегка и въ дорогу готовы. Двухъ плнниковъ Василій какъ ни ругалъ, а накормилъ и вина по стакану поднесъ.

— Ну, помните-жъ, плуты, науку! впередъ ни-ни-ни! Счастливъ Богъ вашъ, что некуда намъ васъ взять съ собою, а то бы въ станъ не миновать вамъ!— развязывая мужичковъ, причитываль Василій. Развязалъ Василій ихъ,— т въ ноги.

— Спасибо, отецъ родной, спасибо! Нужда выгнала въ лсъ насъ,— нужда, батюшка..

— Ну съ Богомъ, маршъ!

Погода утихла, когда тронулись наши купцы: на восток заря заалла.

— Далеко-ль деревня, Герасимъ? спросилъ Горинъ.

— Верстъ восемь. Эхъ, родныя!

Добрыя, хорошо отдохнувшія лошадки дружно бжали, и меньше чмъ черезъ часъ купцы наши уже были на постояломъ двор.

— Утро начиналось, солнце проглядывало.

— Покормимъ немного, сказалъ Гориръ, и въ путь.

— А какъ голова-то?

— Не больно.

— Ну, и славно.

Напившись чаю, закусивъ, купцы тронулись. Ясный день развеселилъ ихъ.

— Нтъ ли по близости помщиковъ? спросилъ Горинъ Герасима.

— А вотъ версты три отсюда, да съ полверсты въ сторону, есть богатые помщики.

— Темидовы, отвтилъ Герасимъ.

— Ну, качай туда! А не забылъ ты, Василій, знаковъ-то цнъ?

— Ну вотъ!

Шибко хали они и три версты мелькнули незамтно. Своротивъ въ сторону, они увидли большую барскую усадьбу.

Смшное положеніе, думалось Горину, а интересное, право интересное. Какъ это я войду въ домъ, гд могъ бы быть гостемъ, въ качеств торгаша? Какой я купецъ еще? Войду, и мн будутъ говорить различныя двусмысленности относительно моей честности, будутъ говорить ты! И кто же?— Люди моего сословія! У — ухъ! покоробитъ….

Ну, да ужь коли взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ. А все-таки неловко. Ну что, еслибы кто-нибудь изъ моихъ московскихъ узналъ про это? Сказалъ бы: съ ума сошелъ… или, пожалуй: посл этого съ этимъ господиномъ — мелкимъ торгашомъ, спекулянтомъ — мы незнакомы! Послднее предположеніе даже поврнй много будетъ — ну, да дятъ ихъ мухи съ комарами! Нужно мн очень, что всякій идіотъ скажетъ про меня.

Вотъ и барскій дворъ, въхали и у крыльца остановились.

— Ну, иди, Василій, спрашивай, не нужно ли чего.

Василій, улыбаясь, отправился. Съ нетерпніемъ ждалъ его Горинъ, что-то будетъ… Минутъ черезъ пять Василій вышелъ и скомандовалъ, чтобы тащили ящики съ товарами. Горинъ и Герасимъ стали вносить..

— Несите въ залу, приказывалъ почтенный старикъ, какъ оказалось посл, отецъ здсь же стоявшихъ двушекъ.

Внесли въ залу и начали откупоривать ящики. У Горина глаза разбжались на хорошенькихъ двушекъ: растерялся бдняга, переконфузился.

— Вы откуда? спрашивалъ старикъ.

— Московскіе-съ, отвтилъ Василій.

— Ну значитъ, что-нибудь хорошенькое привезли. Да вы, чай, въ дорог-то назяблись? Ей! Иванъ принеси имъ водки, да закусить чего-нибудь.

— Что вы! съ ум…. запнулся было Горинъ, и вся кровь бросилась ему въ голову. Василій во-время толконулъ его и, не смутясь ни мало, сказалъ:

— Очень вамъ благодарны, съ удовольствіемъ выпьемъ, только, коли ужъ ваша милость будетъ, прикажите и нашему парню, что при лошадяхъ остался, вынесть рюмочку,— зазябъ сильно.

— Скажи, Лиза, обратился старикъ къ хорошенькой брюнеточк чтобы вынесли ихъ кучеру водки, да тамъ пирога что ли.

Лиза исчезла.

Вотъ и купцамъ нашимъ принесли закусить, выпили, а Горинъ такъ три рюмки хватилъ для храбрости.

— Ну, показывайте, что есть у васъ.

— Что прикажете? отвтилъ Горинъ съ гостиннодворской молодцоватостью.— Есть помада, мыло, духи, блила, румяна, пудра. Не угодно ли-съ, барышни?

— Ого, смялся старикъ Насилью,— какой бойкій онъ у тебя. Сынъ твой, что ли?

— Нтъ-съ племянникъ, да больно озарной ужъ: изъ рукъ совсмъ отбился.— А ты его хорошенько! А молодецъ, молодецъ, въ гвардію бы, лихой гусаръ былъ бы. А который теб годъ? обратился онъ къ Горину.

— Двадцать второй-съ!

Боже, чего стоило Горину не расхохотаться.

— Женить пора.

— Очеи-но вамъ благодаренъ-съ…

— Куда ему, батюшка, ваше благородіе, перебилъ Василій, — жениться: онъ жену-то въ гробъ сведетъ.

— А что?

— Непутевъ больно.

— Ахъ ты разбойникъ!

Барышни улыбались, улыбался и Горинъ.

Горинъ развернулъ косметики и показывалъ ихъ барышнямъ, а Василій показывалъ табакъ старику. Фотографическія карточки были развернуты тоже.

— Что стоитъ эта коробка пудры? спрашивала хорошенькая Лиза.

— Для васъ, молодцовато отвчалъ Горинъ и, не посмотрвъ на условный знакъ, барышня-съ — рубль.

— Вретъ онъ, перебилъ его Василій, вретъ, барышня, онъ ужъ не знаетъ что и говоритъ, глаза разбжались: эта коробка намъ самимъ два рубля стоитъ, а вамъ отдамъ за два съ четвертью. (Безсовстно дралъ Василій: коробка стоила всего-то шесть гривенъ).

— Это не дорого, щебетали барышни по-французски.

— Marie, обратилась Лиза къ высокой томной блондинк по-французски же: а вдь этотъ мужикъ очень не дуренъ.

— Да, если его одть во фракъ, онъ быль бы хоть куда.

И вы, мои прелести, чуть не въ слухъ сказалъ Горинъ, хоть куда!

— Ахъ, смотри говорила Marie, разсматривая карточку, какая хорошенькая! Кто это?

Горинъ взглянулъ и отвтилъ:

— Это Лукка въ роли Розины.

— А вы откуда знаете? удивилась Лиза.

Горинъ чуть не попался.

— На задк написано-съ, мужиковато отвтилъ онъ.

— Ахъ, и въ самомъ дл.

Торгъ шолъ великолпно, Горинъ вошелъ въ роль и запрашивалъ чуть не въ десятеро.

Василій тоже время не терялъ и продалъ старику на 24 рубля табаку, причемъ нажилъ 18 рублей, за табакъ нельзя было много запрашивать: цна напечатана была, 13 карточекъ, которыя стоили имъ самимъ по 2 копйки, они продали каждую по 20 коп.

Грустно стало Горину, когда они уложили опять свой товаръ, ему бы хотлось остаться здсь, поболтать съ этими славными двушками, а приходилось убираться вонъ, въ переднюю.

Прощаясь, старикъ-помщикъ звалъ ихъ и въ другой разъ зазжать. Горинъ спросилъ у барышень:

— А вамъ-съ не нужно, чтобы мы зазжали? и преплутовски подмигнулъ имъ. Т расхохотались.

— Отчего же, зазжайте.

——

— Ну, Василій, говорилъ Горинъ, когда они тронулись, — починъ сдлали.

— И не дурно-съ.

— А ужъ какъ мн неловко было.

— Да ужъ я видлъ, какъ передъ барышнями-то таяли.

— Трудно вдь сначала-то — Еще бы.

На станціи, гд они свели счетъ, оказалось, что товару продано на 64 руб., а стоитъ онъ имъ 23 руб. Барышъ для начала изрядный.

——

Такъ начали наши купцы свою Одиссею. Много комическихъ сценъ увидалъ Горинъ въ дальнйшихъ своихъ путешествіяхъ по помщикамъ, но много за то и барыша нажилъ. Чмъ больше въ глушь забирались они. тмъ цны на ихъ товары повышались, такъ что въ Меликисахъ, верстахъ въ 50 отъ Самары, гд они торговали на площади и куда они попали въ базарный день,— они распродали весь косметическій товаръ, по цн приблизительно такой: за коробку пудры, которая покупалась на 10 к., на 30 к. и т. д. они выручали до 6 рублей, а стоила она имъ, какъ мы уже говорили выше 60 к.

На великолпномъ мст, въ торговомъ отношеніи, стоитъ село Меликисы-Заводы то-жъ, въ базарные дни, по средамъ и пятницамъ въ Мликисы съзжается однихъ крестьянъ до 5000 подводъ, а на все село только дв лавки. И какія убогія лавки!

Посчитали купцы наши свои оставшіеся товары, и оказалось, что товару осталось только на 211 руб., и всего больше мельхіору.

Стоило ли хать дальше? заняла мысль Горина.— Стоило! отвчалъ онъ на вопросъ свой. Стоило, если не для того, чтобы продать товаръ, то для того, чтобы познакомиться съ нуждами края. Познакомясь съ нуждами его, можно и товары легче сбываемые пріобрсти. Ршили хать. Утромъ на другой день посл базара въ Меликисахъ они прибыли въ Самару.

Въ Самар Горинъ позволилъ себ отдохнуть нсколько дней. Ему, и это очень естественно, хотлось пожить, какъ онъ жилъ прежде, не играя роль купца. Роль купца не надола ему, а онъ усталъ играть ее и потому онъ съ огромнымъ удовольствіемъ-облекся въ свой костюмъ. Его блдное, истомленное разгульною жизнью въ Москв, лицо теперь возмужало какъ то, здорове стало и загаръ отъ втра, солнца и непогоды очень шелъ къ нему. Не изнженный баричъ былъ передъ вами, а здоровый энергичный человкъ, не лнь и равнодушіе, или, врне, разочарованность свтились въ глазахъ его, а сила, жизнь, страсть. На большомъ бал въ дворянскомъ собраніи, куда онъ попалъ на другой день своего прізда въ Самару, его вс замтили. Красивая брюнетка Садина только его и выбирала въ мазурк, а она… она была царицею бала. Горинъ, въ своей сшер, не ударилъ въ грязь лицемъ, и его изящная, остроумная болтовня производила Фуроръ. Безъ умолку городилъ онъ разный вздоръ слушавшимъ его особамъ прекраснаго пола — и он были въ восторг. Какъ молодой орленокъ, только что выпущенный изъ клтки, онъ пробовалъ цлы ли его силы, и проба оказалась благопріятною: силъ прибавилось даже. Вскружить голову какой-нибудь юниц онъ могъ и въ Москв съ успхомъ, ну а здсь-то и подавно, приглашенія сыпались на него со всхъ сторонъ.

На разспросы: куда онъ детъ, долго ли здсь пробудетъ, когда воротится,— онъ отвчалъ: ду я въ Среднею Азію, гд хочу основать торговлю, хочу устроить торговыя станціи и выбрать мсто для этихъ станцій, побуду здсь я небольше мсяца (вралъ онъ для того, чтобы барыни были къ нему любезне и чтобы любезность эта мотивировалась предположеніемъ: авось онъ женится на мн, авось влюбится въ меня), ворочусь я сюда скоро, если обстоятельства того потребуютъ.

Молодая Садина, милая и умная двушка, боле чмъ снисходительно глядла на него, слушала его фразы, полныя обольщенія. Не злой былъ человкъ Горинъ, легкая побда соблазняла его и заставить двушку потосковать немного по себ ему доставляло удовольствіе. Серьезныхъ надеждъ, понятное дло, онъ, какъ честный человкъ, не подавалъ.

Моралисты скажутъ, что и это нечестно, но пусть примутъ они во вниманіе, что Горинъ давно уже не быль въ приличномъ женскомъ обществ, что ему хотлось выговориться за все время дороги и что, наконецъ, пустая болтовня въ счетъ не ставится и ни на что не обязываетъ. Да наконецъ и что-же въ томъ особенно дурнаго, что молодой человкъ предпочитаетъ общество хорошенькой женщины обществу дурной или мене хорошенькой и что онъ очень любе зепъ съ нею? Вдь вольно же барынямъ принимать за чистую монету, вольно же видть въ каждомъ мущин, любезномъ съ нею боле чмъ съ другими, непремнно жениха! Вольно же…

На третій день прізда Горина, Садина объявила ему, что у нихъ устроивается спектакль и что она разсчитываетъ на него. Горинъ не отказался, но поставилъ необходимымъ условіемъ, чтобы Садина играла съ нимъ. Садина, которая сама этого только и желала, всеконечно, соблаговолила. Радушный пріемъ отовсюду, видная роль, которую игралъ Горинъ, пропасть хорошенькихъ и благосклонныхъ женскихъ рожицъ — все это сдлало то, что Горину очень не по нраву пришлась слдующая суровая тирада Василья:

— А вдь, баринъ, мы здсь не дло длаемъ, мы, вмсто того, чтобъ дальше хать, да дло разузнавать — только деньги тратимъ. Да-съ! А это дло длать, тратить деньги-то, намъ бы и въ Москв все равно, а пожалуй и лучше было бы. Вдь вотъ за шесть-то дней 300 рублей какъ не было! Деньги-то мы тратимъ легко, а достаютсято он намъ трудновато, не лежа на боку…

— Ну, не ворчи, Василій, перебилъ Горинъ, вдь нельзя же немножко…

— Кабы немножко, это бы ничего, а то вдь вотъ мы еще не всть когда подемъ…

— Скоро, скоро…

— Нтъ ужъ вотъ что, баринъ: завтра утромъ въ походъ.

— Нельзя Василій: званъ на завтра…

— Это вздоръ-съ! Вамъ здсь длать нечего, оставлять некого…

— А почемъ знаешь?

— Да ужъ знаю. Я вдь за вами не первый годъ хожу! Знаю, что только разыгрываете изъ себя… Ужъ знаю я васъ…

Горинъ захохоталъ.

— Ужъ пожалуста, баринъ-батюшка, подемъ завтра!

— Ну ладно, быть по-твоему.

——

И что въ самомъ дл, думалъ Горинъ, длать мн здсь? Отдохнуть я отдохнулъ, разсялся тоже, ну значитъ пора и честь знать. А барыни? да чортъ съ ними, мало ли ихъ! Да и такая ли меня ждетъ, какъ он-то, тамъ, въ Москв. А эти… ну ихъ! Уду,— пусть страдаютъ! Все чмъ-нибудь занято пустое сердчишко. Да, наконецъ, и дло длать надо. Василій правъ, говоря, что если такъ жить, то не зачмъ и изъ Москвы было хать. Вдь не эти куклы — пристань моя! Нтъ, туда, въ глубь Азіи, купцомъ и цивилизаторомъ — вотъ пристань… На новую дорогу, въ иную жизнь — вотъ мой лозунгъ, и я не поддамся этимъ извданнымъ чарамъ обыденной жизни… Туда, гд съ бою можно взять деньги, а съ ними и значеніе,— туда, гд слышится зовъ энергическимъ дятелямъ, гд много риску и еще больше выгодъ… А эту старую жизнь… по боку ее! ду завтра!

Вечеромъ Горинъ былъ у Садиныхъ, гд была назначена уже первая репетиція. На репетиціи, и это всегда, было весело, было очень оживлено..

Репетиціи домашняго спектакля имютъ большую прелесть, на репетиціяхъ этихъ вс какъ-то развязне, живе, и он много допускаютъ тхъ короткостей, которыя немыслимы въ гостинной.

Горинъ былъ въ своей тарелк и любезничалъ на-пропалую: бдняжка Садина таяла.

— Когда подумаю я, говорилъ Горинъ Садиной, что скоро долженъ хать, такъ сердце и защемитъ. Женщины, если и осчастливливаютъ кого-нибудь своимъ минутнымъ вниманіемъ,— вниманіемъ отъ нечего длать, то это имъ и не стоитъ ничего, а намъ это вниманіе не дешево обходится, нтъ. Горе, большое горе несемъ мы иной разъ, когда женщины изволятъ только шутить съ нами, забавляться…. Доврчивы мы очень…, или, если хотите — самоуврены очень, но только намъ за это сильно достается. О, еслибы кто-нибудь подсказалъ мн, что значитъ ваше вниманіе ко мн!

Садина покраснла.

— Еслибы, продолжалъ онъ, я слышалъ отъ васъ, вашимъ гармоническимъ голосомъ, не слово надежды… нтъ, нтъ я не смю и лелять въ себ такую дивную мечту… а только слово утшенія, поощренія.. я бы ухалъ грустный,— да, но все-таки немного успокоенный, все-таки ожидающій съ восторгомъ времени возврата, возврата къ вамъ, возврата къ ногамъ вашимъ… Скажите мн, скажите, что вы меня не любите, но, что можетъ-быть,— слышите, можетъ-быть только,— прошу я, полюбите…

Красиво, лукаво свтились большіе черные глаза Горина, когда онъ говорилъ это. Двушка была въ смущеніи.

— О, говорите же,— молилъ онъ, взявъ ее за руки, цлуя эти руки, обнявъ ея станъ,— говорите…

— Я не хочу, начала она, не хочу… не врить вамъ… но… но мн хорошо… я скажу… и, кажется, не ошибусь, что я и теперь уже люблю… васъ… люблю…

И за декораціей дерева, въ присутствіи желтой полотняной луны скверно рисованнаго неба, не одинъ поцлуй прозвучалъ.

——

‘Если она, разсуждалъ Горинъ дорогою домой, такъ легко сдалась мн,— мн, котораго она не знаетъ, который ни разу не говорилъ ей ни о чемъ серьезномъ, котораго свтскость она знаетъ только, а не знаетъ ни ума, ни сердца, — если она мн сдалась такъ легко, она также легко сдастся и другому, также легко забудетъ меня, а потому печалиться объ ней нечего. Утшится… А славная, ухъ, какая! А удивятся завтра.— Гд онъ? куда пропалъ? вонъ негодяй! кричать будутъ. Ну да что мн за дло: былъ и нтъ, и никогда не буду’!

——

Заснулъ Горинъ отлично, и во сн, представьте себ, ничего не видалъ. На другое утро, еще только свтъ забрежжился, какъ ужъ Василій явился будить его:

— Баринъ, баринъ!…

— Пусти — спать хочу.

— Какой спать,— лошади готовы-съ. Вставайте, самоваръ готовъ. Утро-то, извольте взглянуть, какое!

— Ну, чертъ тебя возьми,— встаю.

Вчерашняго платья и слдъ простылъ и Горинъ, nolens volens, долженъ былъ одться въ русское, въ дорожное.

— А вдь ты бестія, Василій, большая,— смялся Горинъ, указывая на платье.

— Убралъ, убралъ-съ, а то бы вдь мы и сегодня не выхали, ну а теперь, кажется, дло въ ходъ пошло.

— Пошло, такъ пошло,— демъ.

Выхали наши искатели приключеній такъ рано, что на улицахъ еще кром водовозовъ никого не было, лавки еще, кром булочныхъ, не были отперты, а потому и ихъ побгъ никто не могъ замтить.

‘Спитъ теперь, улыбаясь думалъ Горинъ, моя красавица и не чуетъ ея сердце бдное, что ‘ясенъ сизъ голубекъ’ драло задалъ. Рисуется, чай, ей, либо лсъ тнистый, солнце горячее и милый около, либо озеро свтлое, ночь прохладная, псня любовная и милый около, либо балъ блестящій, море свта, блескъ роскоши, толпы изящныхъ кавалеровъ и милый опять таки около. Врно что-нибудь подобное. А милый-то! Милый — приказалъ кланяться и благодарить. Адью, значитъ, барышня! А удивится! Да пускай, нехай дятъ ее и ея удивленіе мухи съ комарами.

— Что длать мы будемъ, Василій, вдь намъ уже почти нечмъ торговать.

— А я ужъ справился: до Бузулука мы подемъ, нигд не останавливаясь, а въ Бузулук мы весь оставшійся товаръ продадимъ гуртомъ въ лавки.

— Да купятъ ли?

— Объ этомъ не безпокойтесь: я въ Самар справки навелъ. Въ Бузулук купятъ по одной той причин, чтобъ мы продавая сами, у нихъ не испортили: тамъ дерутъ бда, ужасть какъ.

— И хорошо торгуютъ?

— Говорятъ къ разливу Волги почти ничего не остается. Вузулуцкіе купцы въ Нижегородскую ярмарку закупаютъ на весъ годъ и закупки длаютъ на огромныя деньги, и все-таки не хватаетъ, вотъ какъ торгуютъ въ Бузулук!

— Народъ что-ли богатъ?

— Народъ — богачи. Въ ярмарку въ Бузу лукъ назжаетъ пропасть народа изъ степей: киргизъ, калмыковъ, да и уральцы то-же посщаютъ.

——

Описывать до тошноты мерзкую дорогу съ ея ухабами и зажорами мы не станемъ, а скажемъ только, что торговыя предположенія Василья насчетъ Бузулука оправдались: въ первой лавк, куда онъ зашелъ и гд торговали разными мельхіоровыми товарами (ризы да иконы занимаютъ въ этой торговл видное мсто), у него купили и оставшійся мельхіоръ и все остальное.

Нажива, когда купцы наши сосчитали расходы на товары и на дорогу, казалась громадная: на 700 затраченныхъ рублей они нажили, не считая расходы на дорогу, 2942 рубля! Это выходитъ, изволите ли видть, больше чмъ вчетверо, — и въ какихъ-нибудь два мсяца!

Горина это сильно ободрило, и онъ ршилъ, что теперь онъ не броситъ дла! Что если онъ нажилъ, не вызжая еще изъ Европейской Россіи, такія деньги, то въ Азіи онъ долженъ нажить гораздо боле, а потому — туда, туда!

Покончивъ дла въ Бузулук, Горинъ все-таки ршилъ продолжать дорогу,— продолжать въ тхъ видахъ, чтобы дорогой узнать нужды края, а въ Оренбург, дальше котораго онъ ршилъ въ этотъ разъ не здитъ, разузнать, распросить о торговл съ азіатцами, о средствахъ перевозки товаровъ, о томъ, какіе товары тамъ въ ходу и проч.

Кром этихъ, побудившихъ Горина продолжать дорогу, причинъ, было еще въ виду и то обстоятельство, что дороги ужасно испортились къ весн, а стало быть ему выгодне дождаться разлива Волги, такъ какъ тогда онъ можетъ хать отъ Самары до самаго Нижняго на пароход и все-таки выиграетъ и во времени, и въ спокойствіи.

Подвигаясь къ Оренбургу, дорога становилась все хуже и хуже: снга почти не было и грязь ужасающая. На третьи сутки только (200 верстъ отъ Бузулука до Оренбурга) они дотащились до Оренбурга.

Азіатскій харакреръ города занялъ Горина, ему, на улицахъ, поминутно встрчались киргизы въ рысьихъ шапкахъ, на своихъ оригинальныхъ коняхъ, башкиры, калмыки въ національныхъ костюмахъ, и наконецъ, кровные трухманы на верблюдахъ. Персіанъ и индйцевъ тоже было не мало. Какъ любитель изящнаго, Горинъ не могъ не замтить красивыхъ, стройныхъ сыновъ Остъ-Индіи. Глаза у нихъ — это цлая восточная поэма. Остальные же азіаты невыносимо гадки, такія тупоумныя, обрюзглыя рожи.

——

Про торговлю съ Азіей Горинъ узналъ-таки достаточно. Первое, что онъ узналъ,— это какъ наши русскіе мелкіе купчики обманываютъ дикарей. Вотъ примръ: купцы везутъ туда поддльные кораллы и жемчугъ и тамъ обмниваютъ ихъ на настоящій, но только меньшей величины, везутъ туда золоченые съ чернетью чайныя ложечки, на которыхъ обязываютъ фабрикантовъ, у которыхъ они пріобртаютъ ихъ, ставитъ непремнно 1856 годъ, и ставить такимъ образомъ, чтобы цифры 18 были отдлены отъ цифры 56 какимъ-нибудь значкомъ, хотя бы маркой фабрики. Для чего это? спроситъ читатель. А для того, чтобы имть возможность надуть цифрою 56, выдавая ее за пробу золота. Этихъ трехь примровъ достаточно, чтобы указать, какъ нагло наше купечество эксплуатируетъ бдныхъ кочевниковъ. Понятное дло, что подобныя продлки не могутъ быть продолжительны, и что он сильно испортятъ нашу молодую еще торговлю съ Азіей. Уже теперь чувствуются результаты ихъ, такъ какъ кочевники гораздо охотне ведутъ дло съ англійскими агентами, чмъ съ нашими купцами.

Нечего и говорить, что Горинъ никогда не пойдетъ въ такое дло.

Относительно того, что идетъ въ Средней Азіи, Горинъ узналъ, что идутъ туда изъ мелкихъ товаровъ хорошо: дешевые часы, непремнно украшенные раскрашенными изображеніями роскошныхъ, полураздтыхъ двъ, блила, румяна, мыло, зеркала маленькія, браслеты особыхъ рисунковъ, ножички, ножницы, иголки и, представьте себ, замшевыя перчатки зеленаго цвта! Кто носитъ ихъ? спроситъ читатель. Да вс зажиточные киргизы — да-съ.

Относительно средствъ перевозки товаровъ и дороги, вотъ что разузналъ Василій: верблюдъ, могущій вести 18 пудовъ, стоитъ 20 р. до Ташкента, дорога, кром военной, есть и торговая, но по ней пускаться довольно опасно, такъ какъ она лежитъ много южне военной и проходитъ по очень глухимъ мстамъ. Нанятые верблюды съ товаромъ и съ своими вожаками отправляются именно по этой дорог, и отправляются одни, а для обезпеченія доврившихъ имъ товары, киргизы-погонщики вносятъ въ оренбургскій банкъ залогъ, который имъ иначе не выдается, какъ по увдомленію хозяина товара, что все доставлено какъ слдуетъ.

Вотъ свднія, добытыя Горинымъ въ Оренбург.

——

Проживъ въ Оренбург дв недли, Горинъ тронулся въ обратный путь. По Волг, когда онъ пріхалъ въ Самару, уже открылась навигація, и онъ съ первымъ пароходомъ, продавъ довольно выгодно лошадей, ухалъ за товаромъ въ Москву. Герасимъ, который славнымъ малымъ оказался, похалъ съ нашими купцами въ Москву.

——

Въ разсказ ‘Въ Ташкент,’ который мы имемъ выпустить въ скоромъ времени, будутъ разсказаны дальнйшія похожденія Горина. Пока же мы скажемъ только, что въ Москв Горинъ пробылъ три недли, цлые дни проводилъ въ выбор и покупк товаровъ и ни съ кмъ изъ своихъ знакомыхъ не видлся.

ПРОКУТИЛСЯ И ДРАЛО!

ГЛАВА I. *)ВЪ ТАШКЕНТЪ!!.

ГЛАВА II.Приключенія.

Читайте также:

ГЛАВА I. *)
ВЪ ТАШКЕНТЪ!!.

ГЛАВА II.
Приключенія.