Н. Стороженко.
Опыты изученія Шекспира.
Изданіе учениковъ и почитателей.
МОСКВА.
Типо-литографія А. В. Васильева и К®, Петровка, домъ Обидиной.
1902.
Психологія любви и ревности у Шекспира.
Психологія любви и ревности у Шекспира.
Психология любви и ревности у Шекспира, Стороженко Николай Ильич, Год: 1902
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Изученіе произведеній Шекспира съ психологической точки зрнія представляетъ собою весьма благодарную задачу для критика. Уступая великимъ французскимъ трагикамъ XVII в. въ стройности плана, а испанскимъ — въ искусств вести интригу и умньи неослабно возбуждать интересъ зрителя, Шекспиръ превосходитъ тхъ и другихъ въ творчеств характеровъ и тонкомъ анализ душевныхъ движеній. Въ то время, какъ герои Корнеля и Расина суть въ большинств случаевъ не боле какъ олицетвореніе извстныхъ страстей, у Шекспира страсти всегда выростаютъ на почв мастерски очерченныхъ характеровъ, въ которыхъ типическое весьма искусно слито съ индивидуальнымъ. Это драгоцнное свойство таланта Шекспира давно уже оцнено лучшими умами нашего вка — философами, художниками и критиками. По словамъ Куно Фишера, Шекспиръ въ первый разъ ясно увидлъ, что человческія судьбы проистекаютъ изъ дйствій, дйствія только изъ страстей, страсти — изъ характеровъ, а характеры изъ естественной и исторической связи вещей. Но никто не ставилъ такъ высоко Шекспира-психолога, какъ Гёте. И въ своихъ ‘Разговорахъ’ съ Эккерманомъ, и въ своей стать ‘Шекспиръ… безъ конца’ (Shakspeare und Kein Ende) Гёте не разъ касается вопроса объ интерес изученія драмъ Шекспира съ психологической точки зрнія. По мннію Гёте, Шекспиръ не только великій драматургъ, но и великій психологъ: ‘изъ его произведеній мы узнаемъ, что волнуетъ человческое сердце, онъ изслдуетъ человческую природу на всхъ ея высотахъ и во всей ея глубин. Все, что человческая душа таитъ въ своихъ тайникахъ — все это является у Шекспира озареннымъ яркимъ свтомъ. Благодаря ему, міръ намъ кажется какъ бы прозрачнымъ, мы становимся повренными добродтели порока, величія и ничтожества, благородства и преступленія’. Завты Гёте не остались безъ вліянія на послдующую шекспировскую критику. Почти во всхъ большихъ трудахъ о Шекспир, Ульрици, Гервинуса, Крейссига и др., встрчаются по поводу отдльныхъ драмъ боле или мене удачныя экскурсіи въ область психологіи, но эти экскурсіи отличаются эпизодическимъ характеромъ, результаты ихъ не сведены въ одно, лишены систематическаго характера. Только весьма недавно Ветцъ, въ своей книг: ‘Шекспиръ съ точки зрнія сравнительной литературы’ (Shakspeare vom Standpunkte der vergleichenden Literaturgeschichte, Worms. 1890), сдлалъ попытку подвести итоги изученію произведеній Шекспира съ психологической точки зрнія и сравнить въ этомъ отношеніи Шекспира съ драматургами другихъ странъ.
Слдуя примру этого малооцненнаго даровитаго критика, мы поставили своей задачей изложить въ боле или мене систематическомъ вид взгляды Шекспира на два чувства, на дв верховныхъ страсти — любовь и ревность, изъ которыхъ первая доставляетъ людямъ величайшее блаженство, а вторая служитъ источникомъ величайшихъ страданій. Въ основ взгляда Шекспира на любовь лежитъ жизнерадостное воззрніе, свойственное эпох Возрожденія. Шекспиръ видитъ въ любви не грховное удовольствіе, которое слдуетъ подавлять, а необходимую потребность человческаго сердца, которую нельзя заглушить никакими аскетическими обтами и предписаніями. ‘Любовь всесильна,— говоритъ онъ:— нтъ на земл ни горя выше ея кары, ни счастья — выше наслажденія служить ей’. Неудачную попытку бороться съ всемогущимъ чувствомъ любви изображаетъ Шекспиръ въ своей остроумной комедіи ‘Потерянныя Усилія Любви’. Взбалмошному наваррскому королю пришла въ голову нелпая фантазія покинуть столицу, свой блестящій дворъ и удалиться въ сосдній лсъ, чтобы тамъ въ продолженіе трехъ лтъ вести аскетическую жизнь, совершенно отказаться отъ общества женщинъ и проводить все время въ занятіяхъ наукой. Нкоторые придворные, въ числ ихъ Лонгвиль и Дюмэнъ, изъ придворной угодливости длаютъ видъ, что охотно соглашаются на предложеніе короля и находятъ его фантазію и разумной, и удобоисполнимой, боле умный и искренній Биронъ тоже соглашается, хотя и не безъ протеста. Король беретъ съ нихъ клятвенное общаніе исполнять придуманный имъ уставъ, даетъ эту клятву, скрпя сердце, и Биронъ, хотя предвидитъ, что ничего изъ этого не выйдетъ. Предсказаніе его оправдывается. Нелпой и противоестественной фантазіи короля даетъ опроверженіе сама жизнь. Ко двору наваррскаго короля прізжаетъ для дипломатическихъ переговоровъ молодая французская принцесса въ сопровожденіи нсколькихъ придворныхъ дамъ. Случилось то, что и должно было случиться: король и придворные влюбляются въ принцессу и сопровождающихъ ее фрейлинъ. Комизмъ состоитъ въ томъ, что каждый изъ нихъ скрываетъ отъ другихъ свое клятвонарушеніе и удаляется въ лсъ, чтобъ поврить природ свои любовныя изліянія. Биронъ сочиняетъ сонетъ въ честь Розалины, король — въ честь принцессы, Лонгвиль — въ честь Маріи, а Дюмэнъ — въ честь Катерины. Взобравшійся на дерево Биронъ слышитъ вс эти любовныя воркованія и обвиняетъ Дюмэна, Лонгвиля и самого короля въ нарушеніи клятвы. Когда же послдніе, въ свою очередь, уличаютъ въ томъ же его самого, онъ въ свое оправданіе произноситъ восторженный гимнъ женщин и любви, такъ характерный въ устахъ человка эпохи Возрожденія:
Бодрй впередъ, друзья по увлеченью!
Подумайте, какой вдь глупый дали
Мы вс обтъ! Поститься, день сидть
За книгами и не смотрть на женщинъ!
Да вдь подобный приговоръ — измна,
Измна противъ самыхъ дорогихъ
Правъ юности! Ршите: въ состояньи-ль
Поститься мы на молодой желудокъ?
Воздержностью наврно вгонимъ мы
Его въ болзнь. Что-жъ до наукъ, то, давши
Обтъ корпть надъ книгою, отказались
Отъ чтенья мы полезнйшей изъ книгъ.
Возможно-ль намъ пріобрсти познанья,
Не освжая утомленный умъ —
Взглянувъ порой на женщину? Въ ея
Глазахъ сквозитъ вся суть и прелесть знанья,
Въ нихъ тотъ огонь, который Прометей
Принесъ съ небесъ. Поклявшись
Не знать, не видть женщинъ — отреклись мы
Отъ глазъ своихъ и даже отъ науки,
Которой сами-жъ поклялись служить,
Затмъ, что нтъ писателя на свт,
Въ чьей книг мы могли бы отыскать
Ту красоту, какой насъ озаряетъ
Взоръ женщины 1).
1) Переводъ Соколовскаго.
Преслдуя художественныя, а не научныя цли, Шекспиръ не имлъ въ виду дать намъ полную психологію чувства любви, но если сопоставить между собою соотвтственныя мста въ его драмахъ, поэмахъ и сонетахъ, то получится нчто въ род шекспировской психологіи различныхъ видовъ любви, начиная отъ чувственной страсти до самаго восторженнаго идеальнаго поклоненія. Чувственную, лишенную всякаго идеальнаго элемента, любовь Шекспиръ рдко выводитъ въ своихъ драмахъ {Такова любовь Фольстафа къ Квикли и Доллъ Тиршитъ, такова внезапно вспыхнувшая страсть Анжело (въ пьес ‘Мра за Мру’) къ Изабелл, въ которой нтъ ничего, кром плотского влеченія.}, но что онъ самъ испыталъ увлекающую силу этой страсти и то пресыщеніе, которое слдуетъ за ея удовлетвореніемъ — это доказывается 129 сонетомъ, гд подробно описывается это унизительное состояніе души: ‘Удовлетвореніе чувственности — это позоръ духа. Страсть до своего удовлетворенія клятвопреступна, готова на подлость, жестокость, убійство, удовлетворенная, тотчасъ же сопровождается отвращеніемъ, ее ненавидятъ какъ приманку, закинутую съ тмъ, чтобы сдлать безумнымъ того, кто ее проглотитъ… Вс это хорошо знаютъ, и тмъ не мене никто не избгаетъ этого неба, ведущаго прямо въ адъ’. Наиболе типическое выраженіе этой чувственной страсти даетъ намъ Шекспиръ въ своей юношеской поэм ‘Венера и Адонисъ’. Содержаніе поэмы, заимствованное изъ ‘Метаморфозъ’ Овидія, состоитъ въ томъ, что богиня любви, встртившись однажды въ лсу съ прекраснымъ юношей Адонисомъ, внезапно чувствуетъ къ нему чувственное влеченіе и желаетъ во что бы то ни стало его соблазнить. Она обращается къ юнош съ восторженно-льстивыми рчами, называетъ его чудомъ природы, лучшимъ цвткомъ полей, бальзамомъ, способнымъ исцлить богиню. Трепеща отъ страсти, она привлекаетъ его къ себ, покрываетъ ласками и поцлуями. Но стыдливый и цломудренный юноша остается глухъ къ ея рчамъ, холоденъ къ ея ласкамъ, которыя своей дикой и хищной страстью глубоко возмущаютъ его чистую, цломудренную душу. Заимствуя свой сюжетъ у Овидія, Шекспиръ сумлъ ему придать совершенно новое освщеніе, что особенно сказалось въ характеристик Адониса. У Одивія Адонисъ — отрокъ, еще не дозрвшій до пониманія любовныхъ наслажденій, онъ бжитъ отъ страстныхъ признаній и ласкъ богини только вслдствіе своей физической недозрлости: ‘Я не знаю, что такое любовь’ (nescio enim, quid amor), говоритъ онъ Венер. У Шекспира къ этому физіологическому мотиву прибавленъ мотивъ нравственный, это — отвращеніе юнаго цломудреннаго сердца отъ клокотанія чисто животной страсти, не согртой чувствомъ, не озаренной ни однимъ лучемъ идеала. ‘Я питаю,— говоритъ онъ богин,— отвращеніе не къ любви, но къ твоему пониманію ея (I hate по love, but your devise of love), которое можетъ бросить тебя въ объятія перваго встрчнаго. Не называй свою страсть любовью! Съ тхъ поръ какъ сладострастіе заняло мсто любви, ея нтъ больше на земл — она улетла на небо. Любовь радуетъ насъ, какъ лучъ солнца посл грозы и дождя, чувственная же похоть — это буря и гроза посл ведра, свжа и чиста весна любви, зимнее же дыханіе сладострастія губитъ весенніе цвты’. Слова эти весьма характерны для взглядовъ Шекспира на любовь, они свидтельствуютъ, что даже въ молодости, когда онъ, по собственному признанію въ сонетахъ, еще находился подъ игомъ своей горячей крови (Love is my sin) и часто увлекался чувственной любовью, томившей его какъ горячечный бредъ (Му love is as а fever), онъ однако не опоэтизировалъ чувственной страсти, но разоблачилъ ея эгоистическую и хищную природу и показалъ, что всякая высоконастроенная душа не можетъ относиться къ ней иначе какъ съ отвращеніемъ. Изъ всхъ женскихъ типовъ, созданныхъ Шекспиромъ, Венера является чуть ли не единственной представительницей чисто чувственной страсти. Даже у такой вакханки, какъ Клеопатра, страсть согрта, если не особенно возвышеннымъ, то во всякомъ случа сильнымъ и восторженнымъ чувствомъ. Клеопатра любитъ Антонія не только за его величественную юпитеровскую наружность, но потому, что видитъ въ немъ идеалъ мужчины, способный затмить собою даже Цезаря. Она находитъ въ своемъ сердц столько любви, что подавляетъ ревность и всякаго рода опасенія и отпускаетъ его въ Римъ, куда призываетъ его честь. Когда же, главнымъ образомъ, благодаря ей, Антоній проигрываетъ битву и погибаетъ, любовь къ нему Клеопатры вспыхиваетъ съ необыкновенной силой, возвышая и облагороживая эту далеко не возвышенную натуру. Выраженіе Шекспира, что ‘любовь придаетъ благородство даже тмъ, кому природа отказала въ немъ’ — вполн подтверждается судьбою Клеопатры, поэтому неправы т критики, которые утверждаютъ, что шекспировская героиня ршается на самоубійство не отъ скорби по Антоніи, но изъ страха ожидающаго ее публичнаго позора. Такъ объяснялъ себ смерть Клеопатры римскій поэтъ Горацій, и въ стихотвореніи, посвященномъ ей, онъ восхищается мужествомъ египетской царицы, которая безъ колебанія предпочла смерть позору.
Обдумавъ смерть свою, достойную царицы.
На торжество врагамъ не отдалась она
И не пошла рабой въ позорной колесниц —
Великая жена! 1).
1) Переводъ Фета.
Этотъ мотивъ и у Шекспира входитъ въ число мотивовъ, обусловившихъ собою ршеніе Клеопатры, но онъ не играетъ здсь главной роли. По смыслу Шекспира, Клеопатра не могла пережить безумно любимаго ею Антонія, потому что міръ безъ него казался ей, по ея собственному выраженію, свинымъ хлвомъ. Глубокая скорбь по Антоніи, охватившая все существо Клеопатры, изгнала изъ ея робкой души страхъ смерти и сдлала ее настоящей героиней. Послдней мыслью ея было, что Антоній, ожидающій ее въ загробной жизни, одобритъ ея поступокъ.
Но какъ ни любитъ Клеопатра Антонія, въ ея любви преобладаетъ элементъ страсти, въ ней нтъ той непосредственности, той свжести чувства, которой отличается любовь юныхъ, не тронутыхъ жизнію, сердецъ. Такую любовь Шекспиръ рисуетъ во многихъ пьесахъ: въ ‘Ромео и Юліи’, ‘Бур’, ‘Зимней Сказк’ и др. Надо полагать, что въ этой любви онъ видлъ нчто роковое, стихійное, неотразимое, ибо при первой встрч двухъ молодыхъ существъ сердца ихъ взаимно притягиваются и притомъ сразу и безповоротно, словно они самой природой были предназначены другъ для друга. ‘Кто этотъ кавалеръ?— спрашиваетъ Юлія кормилицу, встртившись съ Ромео на балу и поговоривъ съ нимъ всего нсколько минутъ:— если онъ женатъ — могила будетъ моимъ брачнымъ ложемъ’. Съ своей стороны, Ромео при первомъ взгляд на Юлію забылъ свою возлюбленную Розалину, по которой давно вздыхалъ. И Розалина, и вс другія красавицы показались ему безцвтными въ сравненіи съ Юліей:
Съ этой дивной красой, среди этихъ людей,
Блый голубь она въ черной ста грачей 1).
1) Переводъ Каткова.
Равнымъ образомъ первая встрча ршаетъ судьбу Фердинанда и Миранды въ ‘Бур’. При вид Миранды Фердинандъ преклоняется передъ ней какъ передъ божествомъ и посл разговора, продолжавшагося мене пяти минутъ, предлагаетъ ей руку и сердце. ‘Если ты два и сердце твое свободно, я сдлаю тебя королевой Неаполя’. Что Шекспиръ, по крайней мр въ юношескій періодъ своей жизни, врилъ въ роковое предъизбраніе двухъ сердецъ, это доказывается, кром всего приведеннаго, той похвалой, которую онъ произноситъ своему сопернику Марло, ране высказавшему подобный же взглядъ не любовь въ своей поэм ‘Геро и Леандръ’: ‘Умершій пастушокъ! Теперь я понялъ всю силу твоихъ словъ: кто изъ любившихъ не любилъ съ перваго разу?’ (‘Какъ вамъ угодно ‘, Актъ III, Сц. 4).
Апоозу этого рокового всемогущаго чувства Шекспиръ далъ намъ въ Ромео и Юліи, при чемъ онъ окружилъ личность двухъ несчастныхъ счастливцевъ ореоломъ ослпительной поэзіи, а въ самую драму вдохнулъ ‘все, что есть упоительнаго въ аромат ранней весны, томительнаго въ псн соловья и сладостнаго въ первомъ разцвт розы’ (Шлегель). Любовное пламя, сразу охватившее души молодыхъ людей, повидимому, выжгло изъ нея всякія постороннія соображенія: они стали смотрть на міръ только съ точки зрнія своей любви. Старинная вражда между Монтекки и Капулетти, слово, данное отцомъ Юліи графу Парису — все это потеряло въ глазахъ любовниковъ всякое значеніе. Свято вруя въ свое неотъемлемое право принадлежать другъ другу, они преодолваютъ вс препятствія, тайно внчаются и не отступаютъ передъ тмъ, чтобы смертью заплатить взаимную врность. Много лтъ тому назадъ нмецкая философская критика въ лиц Ульрици, Гервинуса и Ретшера Доказывала необходимость гибели Ромео-и Юліи тмъ, что, не признавая ничего, кром своего чувства, они смло вступили въ борьбу съ враждебной дйствительностью и должны были непремнно погибнуть въ этой нервной борьб, что самъ Шекспиръ долженъ былъ принести ихъ въ жертву иде нравственнаго міропорядка (moralische Weltordnnng), нарушенной ихъ исключительными притязаніями. Но сами философы не замедлили возстать противъ такого бездушнаго толкованія идеи трагедіи. ‘Хорошъ былъ бы Шекспиръ,— восклицаетъ по этому поводу Куно Фишеръ,— если бы онъ создалъ трагедію любви для того, чтобы показать, какъ гибельна можетъ быть эта страсть, когда она переходитъ надлежащую мру!’ Никто лучше нашего Блинскаго не выяснилъ общій смыслъ этой чудной поэмы юношеской любви. По его словамъ, ‘паосъ шекспировой драмы составляетъ идея любви и потому пламенными волнами, сверкающими яркимъ свтомъ звздъ, льются изъ устъ любовниковъ восторженныя патетическія рчи. Это паосъ любви, потому что въ лирическихъ монологахъ Ромео и Юліи видно не одно только любованіе другъ другомъ, но и торжественное, гордое, исполненное упоенія, признаніе любви, какъ божественнаго чувства’. Трагическая любовь Ромео и Юліи была только поэтическимъ эпизодомъ въ ихъ кратковременной жизни. Чмъ разршилась бы, конечно при другихъ условіяхъ, эта любовь, сдлались ли бы Ромео и Юлія образцовыми супругами или разочаровались ли бы другъ въ друг — объ этомъ можно длать какія угодно предположенія, но подъ условіемъ не навязывать ихъ Шекспиру. Люди, романтически настроенные, какъ, напримръ, Ибсенъ, думаютъ, что всякое счастье непремнно должно быть скоротечно, иначе оно становится будничнымъ и перестаетъ быть счастьемъ. ‘О, судьба,— говоритъ въ одномъ мст авторъ ‘Гедды Габлеръ’,— возьми у меня излишекъ счастія, не попусти, чтобъ этотъ священный мигъ былъ оскверненъ продолжительностью!’ Подобнаго же взгляда держался и Блинскій, доказывавшій въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Боткину необходимость трагической катастрофы въ драм Шекспира тмъ, что любовь Ромео и Юліи ‘была не для земли, не для брака, а для, любви, для полнаго и дивнаго мгновенія. Я понимаю, возможность, что они со временемъ могли бы опротивть другъ другу’. Эти опасенія становятся понятны, если мы вспомнимъ, что въ любви Ромео и Юліи было много поэзіи и молодого пыла, но очень мало нравственной связи, составляющей самую прочную гарантію супружескаго счастія.
Отъ любви непосредственной, инстинктивной, переходимъ къ любви идеальной, порождаемой главнымъ образомъ нравственными аффектами — удивленіемъ передъ высокими нравственными качествами мужчины или состраданіемъ къ перенесеннымъ имъ великимъ несчастіямъ. Имоджена, дочь короля Британіи, горячо полюбила и вышла замужъ за друга своего дтства, Леонато, человка бднаго, но образованнаго и богатаго солидными нравственными качествами, въ ея чувств къ нему нтъ той пылкой страстности, которой отличается любовь Юліи, но оно глубоко и полно безграничной преданности. Еще меньше страстнаго упоенія въ любви Дездемоны къ некрасивому и пожилому Отелло, покорившему сердце красавицы разсказами о своихъ подвигахъ и страданіяхъ. Самъ Отелло прекрасно разъясняетъ возникновеніе ихъ взаимной любви:
Она меня за муки полюбила,
А я ее за состраданье къ нимъ.
А Дездемона къ этому прибавляетъ, что наружность не играла тутъ никакой роли, что она увидла лицо Отелло въ его душ. Но верхъ совершенства въ этомъ отношеніи представляетъ собою разсказъ Віолы герцогу о своей сестр въ пьес ‘Двнадцатая Ночь’.— Переодтая въ платье пажа, Віола любитъ герцога, у котораго состоитъ на служб, не имя возможности высказать ему свою любовь, она длаетъ ему косвенное признаніе, разсказывая исторію своей сестры, умершей отъ любви, въ которой она не имла силъ признаться:
Мн слишкомъ хорошо извстно,
Какъ женщина мужчину можетъ полюбить.—
Дочь моего родителя любила,
Какъ, можетъ быть, я полюбила бъ васъ,
Когда бы женщиной была…
Герцогъ.— А жизнь ея?
Віола.— Пустой листокъ, мой государь!
Она ни слова о своей любви
Не проронила, тайну берегла,
И тайна, какъ червякъ, сокрытый въ почк,
Питалась пурпуромъ ея ланитъ.
Задумчива, блдна, въ тоск глубокой,
Какъ геній христіанскаго терпнія,
Изсченный, на камн гробовомъ,
Она съ улыбкою глядла на тоску…
Иль это не любовь? 1).
1) Переводъ Кронеберга.
Какъ ни серьезно смотрлъ Шекспиръ на истинную любовь, это не мшало ему отнестись отрицательно, а подчасъ даже съ комической точки зрнія къ тому, что обыкновенно называется влюбленностью или обожаніемъ. Этотъ видъ любви не есть результатъ инстинктивнаго стремленія другъ къ другу двухъ родственныхъ сердецъ, а иметъ свой источникъ либо въ каприз фантазіи, либо въ назрвшей потребности любить, которая, очертя голову, бросается на первый кстати подоспвшій предметъ.
Такова любовь Ромео къ недоступной красавиц Розалин, которая исчезаетъ безслдно при встрч съ истинной любовью, таково навянное чарами лтней ночи капризное влеченіе Титаніи къ ткачу Основ. Въ большинств случаевъ Шекспиръ обозначаетъ эту любовь особымъ терминомъ fancy (фантазія), какъ бы давая этимъ понять, что тутъ главную роль играетъ не чувство, а воображеніе.
Изученіе созданныхъ Шекспиромъ мужскихъ и женскихъ характеровъ, воплощающихъ въ себ различные виды любви, приводитъ насъ къ необходимости подвести итоги взглядовъ Шекспира на чувство любви и его значеніе въ человческой жизни. Несомннно, что Шекспиръ придавалъ громадное значеніе этому чувству, что онъ смотрлъ на любовь съ серьезной, даже трагической точки зрнія, считалъ ее главнымъ источникомъ человческихъ радостей и страданій. Никогда онъ не позволяетъ себ смяться надъ истиннымъ чувствомъ или умалять его значеніе, и если въ его драмахъ встрчаются иногда такіе глубоко комическіе эпизоды, какъ любовь Титаніи къ человку съ ослиной головой, то не нужно забывать, что здсь осмяна не любовь, а влюбленность, на которую онъ, какъ въ высшей степени реальная натура, не могъ смотрть иначе какъ съ комической точки зрнія. Выводитъ ли Шекспиръ въ своихъ драмахъ одухотворенную страсть, или инстинктивное непобдимое влеченіе, или идеальное, внушенное нравственными мотивами, чувство, онъ во всякомъ случа держится того взгляда, что ни доводы разсудка, ни требованія семейнаго долга не могутъ потушить любовнаго пламени и всегда окажутся безсильными передъ его могуществомъ. Вотъ почему въ его драмахъ мы не встрчаемъ такъ любимаго другими драматургами и происходящаго въ душ героя или героини конфликта между любовью и семейнымъ долгомъ, послдній иметъ для нихъ такъ мало значенія, что на борьб его съ любовью оказалось невозможнымъ построить драму. Вря въ любовь, какъ въ благотворную стихійную силу, освжающую собой нравственную атмосферу человчества, Шекспиръ горячо отстаивалъ священныя права человческаго сердца. По взгляду Шекспира, каждый человкъ самъ долженъ ршать этотъ важнйшій вопросъ своей жизни, что не мшаетъ родителямъ участвовать въ ршеніи этого вопроса своимъ совтомъ. Защищая неотъемлемыя права своего сердца, слабые становятся сильными, кроткіе — непреклонными. Узнавши о брак своей дочери Имоджены съ Леонато, король Британіи, Цимбелинъ, хотвшій выдать ее за сына королевы, разражается бранью. На эти упреки и ругательства дочь отвчаетъ спокойно и сдержанно, какъ женщина, безповоротно отдавшаяся своему чувству, она до того убждена въ невозможности поступить иначе, что брань отца ее даже не раздражаетъ:
Цимбелинъ.— Преступное созданье!
Ты юность мн могла бы возвратить,
А ты мн на годъ жизни убавляешь.
Имоджена.— Не сокрушайте, государь, себя
Досадою! Она меня не тронетъ:
Подъ игомъ скорби тяжкой и глубокой
Исчезъ мой страхъ.
Цимбелинъ.— И стыдъ и состраданье?
Имоджена.— Да, нтъ надежды — нтъ и состраданья.
Цимбелинъ.— Какъ? Сыну королевы отказать?
Имоджена.— Я поступила хорошо: орла я избрала,
А ворона отвергла.
Цимбелинъ.— Ты нищаго взяла, чтобъ сдлать тронъ мой
Сдалищемъ ничтожности.
Имоджина.— О, нтъ!
Я новый блескъ ему бы придала.
Такую же не знающую никакихъ преградъ любовь Шекспиръ изобразилъ въ ‘Зимней Сказк’. Флоризель, сынъ короля Богеміи, влюбляется въ пастушку и длаетъ ей предложеніе, когда же послдняя намекаетъ на громадную соціальную бездну, ихъ раздляющую и сомнвается, чтобъ принцъ могъ выдержать предстоящую ему борьбу съ королемъ-отцомъ, Флоризель отвчаетъ:
О, полно!
Прошу, не омрачай нашъ свтлый праздникъ
Такой пустой тревогой. Врь, что я
Весь твой, а не отца.
Слухъ о поступк сына доходитъ до короля, который упрекаетъ сына за то, что онъ задумалъ промнять царскій скипетръ на жалкій посохъ пастуха и запрещаетъ ему и думать о такомъ низкомъ брак. Флоризель отвчаетъ отцу кротко и твердо, а по уход его обращается къ пастухамъ съ такою рчью:
Что вы глядите такъ?
Я огорченъ, но вовсе не испуганъ.
Мое ршенье прервано, но твердо
По прежнему. Я тотъ же, что и былъ.
Напротивъ, я стремлюсь сильне,
Когда задержанъ силою 1).
1) Переводъ . Б. Миллера.
Созданіемъ цлаго ряда свтлыхъ личностей, паосомъ жизни которыхъ была любовь, Шекспиръ ясно показалъ, что надъ этимъ праздникомъ молодости и любви вчно почіетъ его поэтическое благословеніе, въ случа же столкновенія правъ сердца съ семейнымъ долгомъ или соціальнымъ неравенствомъ поэтъ несомннно стоитъ на сторон первыхъ, это видно изъ того, что онъ всегда изображаетъ борцовъ за эти права въ симпатичномъ вид, а когда они гибнутъ, оплакиваетъ ихъ гибель своими симпатичными теплыми слезами.
Считая женскую природу боле способной на самопожертвованіе во имя любви, Шекспиръ сдлалъ женщинъ главными героинями своихъ любовныхъ драмъ. Когда же онъ перешелъ къ драмамъ ревности, то женщины отошли на второй планъ, а мсто ихъ заняли мужчины. Это произошло не потому, чтобы онъ считалъ женщинъ мене доступными сильнымъ припадкамъ ревности, но по всей вроятности потому, что ревность, какъ чувство эгоистическое, больше свойственна мужской натур, тмъ боле, что у мужчинъ съ нею тсно связано чувство оскорбленной чести. Говоря о ревности, мы будемъ имть въ виду исключительно любовную ревность. Это мучительное чувство,— источникъ величайшихъ страданій и жизненнаго разочарованія,— видоизмняется не только по народамъ, но и по отдльнымъ личностямъ. Люди съ болзненно-развитымъ самолюбіемъ или грязнымъ воображеніемъ особенно склонны ревновать къ прошедшему своихъ женъ и любовницъ. По мннію Макса Нордау, это самый ужасный видъ ревности, противъ котораго нтъ никакого лкарства, который всегда съ одинаковой силой гложетъ человческое сердце. Хотя онъ часто встрчается въ жизни, но въ виду его не драматичности только изрдка, и то эпизодически, попадаетъ въ драму. Еще рже подвергается драматической обработк ревность къ будущему. Тикноръ называетъ эту ревность отвлеченной, ибо ревнивецъ не знаетъ даже лица, къ которому ревнуетъ, но просто боится, чтобъ любимое имъ существо не досталось посл его смерти другому и заране терзается въ виду возможности этого факта. Такая ревность составляетъ содержаніе одной изъ самыхъ тяжелыхъ и потрясающихъ драмъ Кальдерона. Герой этой драмы — іудейскій царь Иродъ, о которомъ историкъ Іосифъ Флавій разсказываетъ, что онъ два раза давалъ приказаніе убить свою страстно любимую жену Маріамну въ случа, если ему придется погибнуть въ войн съ Антоніемъ и Октавіаномъ. Психологіи ревности Шекспиръ посвятилъ четыре драмы: ‘Зимнюю Сказку’, ‘Отелло’, ‘Цимбелина’ и ‘Троила и Крессиду’, въ которыхъ разсмотрлъ различные виды ревности. Въ самой низменной и элементарной форм ревность встрчается у двухъ лицъ: у героя ‘Зимней Сказки’ Леонта и у Яго, въ обоихъ случаяхъ она иметъ свой источникъ въ ревнивой подозрительности, свойственной низменнымъ натурамъ. Король Сициліи Леонтъ начинаетъ ревновать свою жену Герміону и подозрвать ее въ неврности не только въ настоящемъ, но и въ прошедшемъ, только потому, что она, по его же просьб, упросила гостившаго у нихъ короля Богеміи остаться еще на нсколько дней, въ чемъ не усплъ онъ самъ. Леонтъ отлично сознаетъ, что ревность иногда не иметъ никакихъ серьезныхъ основаній, что она зачастую есть плодъ ревнивой подозрительности, способной длать невозможное возможнымъ, но онъ съ ней не можетъ справиться и думаетъ, что на этотъ разъ онъ не ошибается.
Поди сюда, Мамилій! Чей, скажи мн,
Ты сынъ, мой милый мальчикъ?
Мамилій.— Твой.
Леонтъ.— Наврно. О, подозрнье!
Какъ страшно ты впиваешься! Ужъ если
Ты иногда способно насъ измучить
Безъ всякихъ основаній, какъ пугаетъ,
Ужасный сонъ! Ужъ если можешь ты
Дать плоть и кровь тому, что не бывало,
То какъ теб противиться, коль скоро
Ты зиждешься на фактахъ 1).
1) Переводъ Соколовскаго.
Вс окружающіе короля и достойные всякаго доврія люди всячески стараются его образумить, но безуспшно, потому что ревность его иметъ свой глубокій источникъ въ его врожденной ревнивости, той злосчастной черт характера, которая, по глубокому замчанію Сервантеса, не позволяетъ уму правильно судить о вещахъ, заставляетъ его вчно смотрть сквозь увеличительное стекло, превращать карликовъ въ гигантовъ и подозрнія въ факты. Еще боле низкой пробы ревность Яго, основанная сверхъ того на мелкомъ самолюбіи и низменномъ взгляд на женщину. Для него вполн достаточно, чтобъ ходили слухи о томъ, что Отелло былъ близокъ съ его женой, какъ душа низкая, онъ готовъ врить всему дурному дурному, стало быть, и этимъ слухахъ. ‘Мысль объ этомъ,— говоритъ онъ,— гложетъ мою внутренность какъ ядовитый минералъ, и ничто не успокоитъ меня, пока я не поквитаюсь съ нимъ, пока онъ не поплатится женой за жену’ {Вс отрывки изъ Отелло приводятся по переводу Кетчера, какъ самому близкому къ подлиннику.}. То же онъ думаетъ и о Кассіо и такъ же безъ всякихъ основаній, что однако, не мшаетъ ему строить планы какъ бы отомстить имъ обоимъ разомъ. Совершенно другимъ характеромъ отличается ревность Леонато Постума въ ‘Цимбелин’. Мы уже знаемъ, что Леонато и Имоджена были дружны съ дтства, что ихъ бракъ былъ бракомъ по любви, основанный на обоюдной увренности въ высокихъ нравственныхъ качествахъ другъ друга. Только непоколебимая вра въ любовь и врность жены могла побудить Леонато принять безумное пари, предложенное ему Іоахимо, утверждавшаго, что нтъ жены, которая при удобномъ случа не измнила бы мужу. Ему хотлось доказать этому отъявленному скептику, что женская врность не мечта, что честная и любящая жена устоитъ противъ всякаго соблазна. Понятно посл этого, какимъ громовымъ ударомъ былъ для него разсказъ Іоахимо объ измн Имоджены, подкрпленный, повидимому, вскими реальными доказательствами. Подавленный всмъ этимъ, онъ испытываетъ жгучія муки ревности. Обманувшись въ любимой женщин, онъ разочаровывается въ женщинахъ вообще и осыпаетъ всхъ ихъ проклятіями:
Въ мужчинахъ нтъ, клянусь, такихъ порочныхъ
Наклонностей, какъ въ женщин, обманъ
Есть свойство женщинъ, лесть и лживость — ихъ же.
Коварство, скупость, честолюбье, спесь,
Предательство, измнчивость, капризы,
Все, что клеймятъ названіемъ порока,
Что аду лишь извстно одному —
Все это ихъ иль частью, иль вполн.
Я стану противъ нихъ и загремятъ
Мои проклятья 1).
1) Переводъ Миллера.
Въ припадк ярости онъ видитъ въ Имоджен женщину, не только нарушившую его довріе, но и лишившую его того, что на свтскомъ язык называется честью, и ему остается одно — мщеніе. Отъ Леонато Постума естественъ переходъ къ Отелло. Какъ истинный художникъ, Шекспиръ не отдляетъ ревность отъ характера человка, въ которомъ она проявляется. Отелло — не только отравленный ревностью мужъ, убивающій несправедливо заподозрнную жену, это — характеръ оригинальный, интересный и далеко выходящій за предлы своего драматическаго положенія. Въ лиц его Шекспиръ, вывелъ типъ, часто попадающійся въ сред военныхъ героевъ, при всемъ своемъ ум, храбрости и военныхъ талантахъ онъ все-таки дитя въ жизни. Изучивъ темпераментъ и характеръ Отелло, мы поймемъ, почему онъ могъ ревновать съ такой силой и почему Яго могъ такъ легко обойти его. Подобно ревности Леонато, ревность Отелло нисколько не мотивируется его врожденной ревнивостью, напротивъ того, онъ совершенно лишенъ этого недостатка. На вопросъ Эмиліи, не ревнивъ ли Отелло, Дездемона категорически заявляетъ, что онъ совершенно чуждъ гнусной ревности и вполн увренъ въ ней (Актъ III, Сц. 4). Самъ Отелло говоритъ Яго, что ‘меня не сдлаешь ревнивымъ намеками на то, что моя жена любитъ пиры, общество, охотно шутитъ, поетъ, играетъ и пляшетъ, если она добродтельна — все это длаетъ ее еще добродтельнй. Даже и то, что я самъ крайне бденъ достоинствами, не возбудитъ во мн ни малйшаго сомннія въ ея врности, вдь у нея были глаза, а она все-таки избрала меня. Нтъ, Яго, чтобъ усомниться — нужно прежде увидать, усомнился — нужны доказательства, а нашелъ ихъ — прощай разомъ и любовь, и ревность!’ (Актъ III, Сц. 3). Этимъ признаніемъ наивный Отелло далъ Яго цлую программу дйствія, которой тотъ и не замедлилъ воспользоваться. Но Отелло не былъ бы человкомъ, если бы въ его любви не была индивидуалистическаго элемента. Страстно любя Дездемону, онъ томился жаждой личнаго и безраздльнаго счастья съ ней. По этому поводу онъ однажды выразился, что ему лучше было бы быть жабой или томиться въ душной темниц, чмъ знать, что въ томъ, что любишь, есть уголокъ для другихъ (Актъ III, Сц. 3). Но понимать эти слова нельзя въ смысл зависти, какъ понимаютъ нкоторые критики. Отелло здсь говоритъ не объ одномъ только физическомъ обладаніи, но главнымъ образомъ о своей вр въ безраздльную любовь жены, по его словамъ, онъ былъ бы счастливъ, если бы все войско перебывало въ ея объятіяхъ, лишь бы только онъ этого не зналъ. Слова эти, невозможныя въ устахъ испанца, прекрасно дорисовываютъ собою особый характеръ ревности Отелло. Для него важенъ не фактъ и порождаемые имъ въ обществ толки, но знаніе, что его довріе нарушено, что то, что онъ считалъ своей безраздльной святыней, осквернено прикосновеніемъ другого. Подобно всмъ людямъ, живущимъ въ обществ и въ силу этого неравнодушнымъ къ вопросамъ такъ называемой чести, Отелло, конечно, не желалъ быть смшнымъ въ глазахъ общества, но боязнь грядущаго позора не сдлала его подозрительно-ревнивымъ, и потому, характеризуя ревность Отелло, нужно принимать въ соображеніе вс эти элементы, но помнить, что въ данномъ случа они стоятъ на второмъ план, что ревность Отелло иметъ возвышенный, идеальный характеръ, что страданіе его главнымъ образомъ происходитъ не оттого, что онъ считаетъ себя опозореннымъ въ глазахъ общества, не оттого, что у него вмст съ честью отнятъ лакомый кусочекъ, но оттого, что онъ утратилъ вру въ любящую женщину и женскую добродтель вообще, что идеалъ его разсыпался въ прахъ и что вслдствіе этого весь міръ превратился для него въ хаосъ. Такъ понималъ характеръ Отелло Пушкинъ, который въ одномъ мст выразился, что Отелло не ревнивъ, потому что онъ доврчивъ. Приводя эти слова, Достоевскій (‘Братья Карамазовы’, книга VIII, глава III) замчаетъ, что они свидтельствуютъ о необыкновенной глубин ума нашего великаго поэта. По словамъ Достоевскаго, ‘у Отелло просто размозжена душа и помутилось все его міросозерцаніе, потому что погибъ его идеалъ. Но Отелло не станетъ прятаться, подглядывать, шпіонить, ибо онъ доврчивъ. Напротивъ — его нужно наводить, натаскивать, разжигать съ чрезвычайными усиліями, чтобы онъ только догадался объ измн. Не таковъ истинный ревнивецъ’. Итакъ, ревность Отелло не похожа на банальную ревность Леонта или Яго, она отличается возвышеннымъ характеромъ и свидтельствуетъ о благородств его души. Въ драм ‘Троилъ и Крессида’ Шекспиръ взялъ еще тономъ выше. Въ лиц Троила онъ изобразилъ человка, до того проникнутаго врой въ людей, до того чуждаго всякой ревнивой подозрительности, что онъ не только не вритъ инсинуаціямъ Улисса насчетъ Крессиды, но не вритъ своимъ собственнымъ глазамъ. Если разставаясь съ Крессидой, отправлявшейся въ станъ грековъ, онъ высказываетъ нчто похожее на ревность, то это не вульгарная ревность, а невольный страхъ за свое счастье, основанный на скромномъ сознаніи, что онъ не такъ интересенъ для Крессиды, какъ ахейскіе юноши. И вотъ такому-то беззавтно любящему и идеально настроенному человку приходится быть очевидцемъ любовнаго свиданія своей возлюбленной съ записнымъ волокитой Діомедомъ. Уничтоженный и ошеломленный, онъ долго не можетъ придти въ себя, онъ скоре готовъ допустить, что зрніе и слухъ его обманули, что онъ сошелъ съ ума, чмъ поврить, что такъ безсердечно и коварно могла поступить съ нимъ любимая женщина:
Коль здсь была Крессида, то Крессида
Другая — не моя! Коль скоро души
Еще бываютъ чисты, то поврь,
Что это не Крессида. Если клятвы
Еще бываютъ святы, то передъ нами
Была здсь не Крессида. О, безумство!
Куда меня ведешь ты? Я невольно
Себ противорчу, приведенный
Однимъ и тмъ же разумомъ къ двоякому
И разному ршенью! Умъ равно
Берется доказать, что предо мною
Была Крессида здсь, и вмст шепчетъ,
Что ей нельзя здсь быть 1).
1) Переводъ Соколовскаго.
Посл всего этого, кажется нсколько страннымъ мнніе нкоторыхъ критиковъ, увряющихъ, что Шекспиръ взглянулъ на любовь Троила и Крессиды съ комической точки зрнія. Безумная любовь и не мене безумное отчаяніе Троила могли быть смшны разв только такой бездушной кокетк, какъ Крессида, но не великому поэту. Эта пьеса, равно какъ и ‘Отелло’, суть трагедіи нарушеннаго доврія и крушенія идеаловъ, и Шекспиръ не былъ бы истиннымъ поэтомъ, если бы взглянулъ на подобный сюжетъ съ комической точки зрнія.
Разсмотрвъ четыре пьесы, написанныя на тему ревности, переходимъ къ вопросу о Шекспировой психологіи этого чувства. Изученіе типовъ ревнивцевъ, выведенныхъ въ этихъ пьесахъ, приводитъ къ заключенію, что Шекспиръ отличалъ ревность, проистекающую изъ естественнаго страха потерять любимое существо, или разочароваться въ немъ, отъ ревнивости, чувства низкаго, имющаго свой источникъ въ зависти и мелкомъ самолюбіи, врожденной подозрительности и низменномъ взгляд на женщину. Слова Эмиліи, что ‘ревность не нуждается въ поводахъ, что люди ревнуютъ часто безъ всякихъ поводовъ, а потому, что ревнивы’ (Актъ III, Сц. IV), относятся, конечно, къ ревнивости, на которую неспособна возвышенная душа Отелло. Яго, какъ человкъ низкой души, другой ревности и не понимаетъ. ‘Берегитесь,— говоритъ онъ Отелло,— ревности, этого чудовища, создающаго пищу, которой само питается’ (Актъ III, Сц. 2). Шекспиръ оправдываетъ ревность, проистекающую изъ страстной любви и боязни потерять любимое существо, но относится отрицательно къ ревнивой подозрительности, считая ее чувствомъ низменнымъ, недостойнымъ возвышенной натуры. Сообразно этому взгляду, онъ выводитъ два типа ревнивцевъ: къ первому, возвышенному, нужно отнести Леонато Постума, Отелло и Троила, ко второму, низменному,— Яго и Леонта. Конечно, какъ художникъ, Шекспиръ ставитъ это чувство въ тсную связь съ характеромъ, въ которомъ оно проявляется. Зарожденіе ревности, способы ея проявленія, опустошенія, которыя она производитъ въ сердц человка, отравленнаго ея ядомъ,— все это находится въ зависимости отъ характера человка, его міросозерцанія. Чмъ возвышенне и благородне натура, тмъ мене она доступна ревнивости и тмъ разрушительне дйствуетъ на нее настоящая ревность. Въ тсной связи съ ревностью стоитъ мотивъ чести, по взгляду Шекспира, этотъ вншній мотивъ, основанный на боязни быть смшнымъ въ глазахъ общества, иметъ гораздо больше значенія для ревнивцевъ низменной категоріи, чмъ для Отелло или Леонато Постума, не говоря уже о Троил. Хотя Отелло и говоритъ, что онъ убилъ Дездемону не изъ ненависти, а изъ оскорбленной чести, но онъ говоритъ это по традиціи, въ сущности же такъ-называемая честь, какъ мотивъ вншній, играла въ его ршеніи гораздо меньшую роль, чмъ нарушенное довріе, крушеніе идеаловъ и, наконецъ, мысль, не дать Дездемон возможности обманывать другихъ людей. Чтобъ убдиться въ этомъ, достаточно сравнить пьесу Шекспира съ прославленной драмой Кальдерона, написанной на тему ревности, Врачъ своей чести (El medico de su honra). Уже самое названіе пьесы показываетъ, что, въ противоположность Шекспиру, здсь на первомъ план стоитъ честь. Вообще мотивъ чести и въ жизни испанцевъ и въ испанской драм играетъ такую преобладающую роль, какой онъ не играетъ нигд въ цломъ мір. Въ Испаніи этому идолу приносились въ жертву состраданіе, справедливость и вс нравственные принципы. Напрасно лучшіе умы вка возставали противъ культа этому идолу, ихъ никто не слушалъ, и въ конц-концовъ они сами шли за толпой и для большаго эффекта придавали чувству чести еще больше экзальтаціи и фанатизма, чмъ это было въ дйствительности. Лучшимъ доказательствомъ того, что въ Испаніи ревность къ своей чести была гораздо сильне любовной ревности и служитъ названная мною драма Кальдерона. Содержаніе ея можно разсказать въ нсколькихъ словахъ. Герой драмы, донъ Гутьере, былъ женихомъ прекрасной Леоноры, но, приревновавъ ее къ кому-то, отказался отъ даннаго слова и женился на донь Менсіи, любившей до замужества брата короля, инфанта донъ Энрике. Узнавъ, что жена видлась наедин съ своимъ прежнимъ возлюбленнымъ, и видя въ этомъ поступк прежде всего оскорбленіе своей чести, донъ Гутьере тотчасъ принимаетъ роковое ршеніе, велитъ жен приготовиться къ смерти и приводитъ къ ней врача Людовико, котораго проситъ пустить кровь женщин, лежащей подъ покрываломъ. Въ то время, какъ Менсія истекаетъ кровью, въ домъ дона Гутьере случайно заходитъ самъ король. На вопросъ короля, что тутъ происходитъ, донъ Гутьере объясняетъ смерть жены простой случайностью. Король догадывается въ чемъ дло, находитъ поступокъ ревниваго мужа вполн естественнымъ и требуетъ только, чтобы онъ немедленно женился на своей прежней невст, донь Леонор, на что донъ Гутьере даетъ свое согласіе, предупреждая Леонору, что и ее ждетъ та же участь, если она своимъ поведеніемъ нанесетъ ущербъ его семейной чести. Хотя драма Кальдерона по содержанію иметъ много общаго съ пьесой Шекспира, но въ сущности между ними глубокая разница. Испанскій ревнивецъ является холоднымъ и злымъ эгоистомъ, который безъ всякой борьбы совершаетъ убійство и заботится только о своей чести. Убивъ жену, онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, въ виду еще неостывшаго трупа ея, даетъ свое согласіе жениться на Леонор, тогда какъ несчастный мученикъ охватившей его ревности, Отелло, для котораго мнимая измна жены равнялась крушенію всхъ его идеаловъ, не можетъ пережить ни этого крушенія, ни смерти Дездемоны, и въ припадк отчаянія убиваетъ самого себя.
Одинъ изъ главнйшихъ представителей новйшаго психологическаго романа во Франціи, Поль Бурже, въ своемъ роман ‘Ложь’ задаетъ себ вопросъ: что нужно, чтобы быть въ настоящее время писателемъ? и отвчаетъ на него такимъ образомъ: ‘Быть писателемъ, значитъ превратить самого себя въ матеріалъ для психологическихъ опытовъ, продлать надъ своимъ собственнымъ сердцемъ то, что Клодъ Бернаръ продлывалъ надъ своими собаками, а Пастеръ — надъ своими кроликами, т.-е. привить къ нему вс яды человческой души’. Шекспиру нечего было искусственнымъ образомъ прививать себ эти яды — объ этомъ позаботилась сама жизнь. Хотя факты вншней біографіи Шекспира очень скудны, но зато его внутренняя жизнь ярко отразилась, какъ въ его драмахъ, такъ и въ поэмахъ и въ его лирическихъ стихотвореніяхъ, его сонетахъ, большинство которыхъ, безспорно, имютъ автобіографическое значеніе. Изъ сонетовъ Шекспира видно, какъ поэта постоянно угнетала мысль объ его презираемой обществомъ актерской профессіи и о той соціальной бездн, которая отдляла его отъ высокопоставленнаго друга. Гнетъ дйствительности былъ по временамъ такъ невыносимъ для Шекспира, что, изнемогая подъ его бременемъ, онъ жадно призывалъ покой могилы (сонетъ 66) Дале, есть цлая группа сонетовъ, въ которой описываются отношенія Шекспира къ одной неизвстной дам, бездушной кокетк, которая самымъ недостойнымъ образомъ играла сердцемъ поэта, мучила его своею холодностью, привлекала и отталкивала, заставляя его испытывать жгучія муки ревности (сон. 139), и кончила тмъ, что измнила ему и сошлась съ его лучшимъ другомъ. Подобно Антонію, онъ прекрасно зналъ всю нравственную негодность своей возлюбленной, презиралъ себя за слабость, грызъ цпи, но не могъ устоять противъ ея обаянія и, удалившись, снова возвращался къ ней. Вотъ отчего въ его драмахъ нердко слышатся выстраданныя ноты, попадаются стихи, на которыхъ какъ бы запеклась кровь его сердца. Зная все это, мы можемъ съ полнымъ правомъ отнестись къ Шекспиру такъ, какъ отнеслась Дездемона къ Отелло, которая полюбила его за то, что онъ много чувствовалъ и страдалъ.