Похожденія Пиквика и друзей его. *
Похожденія Пиквика и друзей его. *
——
‘Вашъ покорный слуга Эдмондъ.’
——
——
Похождения Пиквика и друзей его, Диккенс Чарльз, Год: 1838
Время на прочтение: 46 минут(ы)
* Желая ознакомить читателей съ забавнымъ романомъ, который имлъ въ Англіи необыкновенный, давно неслыханный успхъ, предлагаемъ здсь отрывокъ изъ него, въ вольномъ перевод, ибо точный переводъ его не возможенъ, главная прелесть романа заключается въ его народности и удивительной мстности, чего нельзя передать на иностранный языкъ. Однакожъ читатели могутъ видть отчасти современный юморъ Англійскій, и нсколько чертъ сатиры, которою Диккенсъ заставилъ смяться всю Англію. Пер.
Утро было прекрасное, небо чистое, воздухъ благорастворенный, и г-нъ Пиквикъ, опершись на перилы моста, молчаливо созерцалъ природу, въ ожиданіи завтрака. По лвую его сторону была старая стна, грозившая свалиться въ воду, а за нею старинный замокъ, о которомъ мы уже говорили. Стны древняго феодальнаго жилища сохраняли еще нкоторые остатки своего прошедшаго великолпія. За семь сотъ лтъ прежде, он дрожали отъ кликовъ радости и звука оружія, а теперь оставались отъ нихъ только почтенные обломки. По берегамъ Медвея, какъ только могло обнять зрніе, открывались богатыя пажити, хорошо обработанныя поля, за ними втряная мельница, а за нею церковь. Прелестный былъ ландшафтъ, и солнце, возвышаясь на горизонт, разрисовывало его тысячами разныхъ цвтовъ. Прозрачныя воды Медвея отражали лазурь небесъ, а весла лодочниковъ, правильными ударами, тревожили поверхность ихъ и оживляли веселую картину природы.
Пиквикъ былъ погруженъ въ созерцательный восторгъ, изъ котораго извлекъ его легкій ударъ по плечу. Онъ оборотился и увидлъ передъ собою комедіанта Джингля.
— Вы, сударь, смотрите на пейзажъ?
‘Разумется.
— И вы рады, что встали сегодня рано?
‘Очень.
— Не правда ли, что для того, чтобы видть восхожденіе солнца, стоитъ встать пораньше? Утро дня, какъ утро жизни — не долго тянется…
‘Вы сказали великую истину.
— Отъ всеобщаго употребленія, она немножко истерлась. Утро такъ прекрасно, что нельзя ему продолжаться — общее присловье! Охъ! чего не далъ бы я, если бы воротить радости моего дтства!
‘И такъ вы много страдали въ жизни вашей?
— Больше, нежели вы думаете!
Молчаніе.— ‘Въ такое прекрасное утро — началъ опять Джингль — не приходитъ ли вамъ въ голову, что утопиться было бы всего усладительне?
— О, нтъ!— отвчалъ Пиквикъ, невольно удаляясь отъ перилъ моста, и думая, чтобы въ самомъ дл, краснорчивый собесдникъ не заставилъ его сдлать такого опыта.
‘А мн такъ не рдко думалось, именно такъ разсчитаться съ людьми и свтомъ. Свтлая, чистая вода приглашаетъ васъ къ покою — скачекъ, нсколько движеній и — все кончено! На нсколько мгновеній вспнится рка — потомъ пойдутъ по ней кружки, потомъ она сольется зеркаломъ надъ вашею головою и вс заботы ваши подъ водой!…. Но, извините, я было пришелъ говорить совсмъ о другомъ. Вы путешествуете для вашего наученія. Если я сообщу вамъ рукопись, любопытную, не по невроятностямъ, какія она въ себ содержитъ, но по немногимъ истинамъ жизни, сообщите ли вы ее вашему клубу?
— Разумется, и изъявимъ вамъ благодарность въ нашихъ запискахъ.
‘Пожалуйте мн вашъ адресъ, и я пришлю къ вамъ рукопись.
Пиквикъ передалъ Джинглю роспись мстъ, гд найдти его. Джингль спряталъ записку въ старый бумажникъ, и простился съ ученымъ мужемъ у дверей гостиницы Вола.
Вс подробности не даромъ разсказаны нами, какъ вы потомъ изволите увидть.
Позавтракавши съ своими друзьями, Пиквикъ позвалъ мальчика, и потребовалъ отъ него изъясненій о дорог на мызу Динглей-Дель.
‘Это, сударь, направо, миляхъ въ 15-ти отсюда. Не угодно ли вамъ колясочку? У насъ есть прелестная, для трехъ особъ, четвертый господинъ можетъ хать верхомъ.
— Славная мысль!— Винкль! вы подете верхомъ?
Винкль очень сомнвался въ своемъ искусств верховой зды, но ни за что въ мір не захотлъ бы онъ заставить другихъ въ томъ сомнваться, и потому отвчалъ, что подетъ охотно.
— Ну, такъ, приготовь и лошадь и коляску къ 11-ти часамъ, мальчикъ!
‘Будьте, сударь, спокойны. Наша гостиница славится исправностью услуги.
Мальчикъ вышелъ, и каждый изъ путешественниковъ отправился въ свою комнату, запастись, что ему надобно было для пути. Ровно въ 11 часовъ, экипажъ былъ готовъ — маленькая телжка, окрашенная зеленью, и внутри съ какимъ то ящичкомъ, который называли скамейкою, и гд могли уссться двое. Кучерское мсто торчало высоко спереди, и надобно прибавить, что въ знаменитую колясочку впряжена была лошадь — кожа да кости, за живо предметъ для изученія скелета лошадинаго. Невдалек стоялъ конюхъ мальчикъ, и держалъ за узду верховую лошадь, которая, по сходству съ запряженною, вроятно, была ей съ родни.
— Ну! кто же будетъ править?— спросилъ Пиквикъ — вдь я о томъ и не подумалъ!
‘Вы, г-нъ Пиквикъ!’ вскричали въ одинъ голосъ Тупманъ и Снодграссъ.
— Чортъ побери! досадно Ну, да, послушай, мальчикъ: лошадь-то не пуглива?
‘Будьте, сударь, спокойны! Если бы вамъ встртилась цлая фура съ безхвостыми обезьянами, и тутъ она не испугается!
Длать было нечего. Пиквикъ взлзъ на мсто возницы, Тупманъ и Снодграссъ залзли въ ящичекъ.
‘Ну!’ возгласилъ ученый мужъ, отвсивъ ударъ бичемъ по лошадк, которая, казалось, имла боле охоты пятиться, нежели двигаться впередъ.
— Вилліамъ!— закричалъ мальчикъ — поведико ее подъ уздцы, пока я помогу господину ссть верхомъ. Лошадка немного шаловлива съ мста, а тамъ, какъ пустится, такъ только держись!
Винкль приблизился.
‘Нтъ, сударь — съ той, съ той стороны! Ну, вотъ вы и въ сдл — ступай!
Коляска и наздникъ двинулись, пока народъ, собравшійся около нихъ, глазлъ и хохоталъ.
‘Да, что это лошадь ваша все идетъ бокомъ, г-нъ Винкль?’ спросилъ Снодграссъ.
— Право, не знаю. Видно такая ужь натура!
Натура или нтъ, но только несчастная лошадь, шла бокомъ, да бокомъ, словно хотла итти не вдоль, а поперегъ дороги.
У Пикниковой лошади оказались свои странности. Она махала головой и дергала вожжи, такъ, что Пиквикъ вывертлъ себ вс руки. То вдругъ шла она по краишку дороги, то вдругъ опять останавливалась, то опять скакала во всю прыть.
Когда разъ дюжину повторились такія проказы — ‘Что же это такое значитъ?’ важно спросилъ Снодграссъ.
— Право, не понимаю — возразилъ Пиквикъ, и воскликнулъ: ‘Ахъ! я уронилъ мой бичъ!’
‘Винкль!’ закричалъ Снодграссъ назднику, который мчался рысью, и трясся на сдл, какъ въ лихорадк — ‘Подымите бичь нашего почтеннаго друга!’
Винкль потянулъ узду своей лошади, желая удержать ее, но лошадка была крпкоузда, и едва могъ онъ остановить быстрый бгъ ея. Вотъ посл того слзъ онъ, подалъ бичъ Пиквику, но когда хотлъ ссть опять, отъ того ли, что лошадь была шалунья, или ей больше нравилось идти порожнякомъ, только что всадникъ думалъ схватить поводья, она наклонила голову и перекинула ихъ черезъ себя, а потомъ отскочила на всю длину своего тла.
‘Прру, прру! Лошадка, лошадка!’ говорилъ Винкль, поглаживая ее, но — тщетныя ласки: чмъ ближе подходилъ онъ, тмъ дале пятилась лошадь. Вдругъ хитрое животное вздумало вертться на одномъ мст, и тмъ заставило и спшеннаго всадника бгать вокругъ. И она и онъ съ четверть часа играли въ такую веселую игру, а по прошествіи такого времени были точнехонько на прежнемъ и томъ же мст. ‘Что мн длать съ этой упрямицей!’ воскликнулъ Винкль.
— Веди ее за поводья, пока встртится кто нибудь и поможетъ теб ссть — отвчалъ Пиквикъ.
‘Да, она нейдетъ! Пособите, пожалуста!
Боле всхъ сострадательный, Пиквикъ бросилъ вожжи, отвелъ колясочку свою къ сторонк, чтобы не мшала она прозжимъ, и отправился на помощь къ своему другу. Но лошадь Винклева только что замтила приближеніе ученаго мужа съ бичемъ, какъ и стала пятиться, увлекая съ собою бднаго Винкля. Пиквикъ удвоилъ шаги — лошадь запятилась сильне, и такъ сильно, что боясь какъ бы не вывихнуть руки, Винкль принужденъ былъ бросить поводья. Тутъ лошадь остановилась, посмотрла прямехонько на Пиквика и Винкля, фыркула, и поворотила по дорог къ Рочестеру, оставя обоихъ друзей нашихъ въ страшномъ недоумніи.
И въ то же время, трескъ, похожій на то, что какъ будто что нибудь ломается, заставилъ ихъ оборотиться. О ужасъ! Лошадь, запряженная въ колясочку, почувствовавъ себя свободною отъ вожжей, пустилась галопомъ, увлекая Тупмана и Снодграсса, оба они спшили выскочить, и упали на плетень подл дороги. Бодрая лошадь помчалась дале, ударилась о перила мостика — колясочка въ дребезги, и гордый конь остановился, какъ будто желая разсмотрть весь вредъ, причиненный его удалью.
Первая забота Пиквика и Винкля состояла въ томъ, какъ стащить двухъ друзей съ терновника, которымъ былъ прикрытъ плетень. Радость была чрезвычайная, когда разсмотрли, что вся бда кончилась нсколькими царапинами. Кончивъ осмотръ упавшихъ, отпрягли лошадь, и учтиво повели ее за узду до корчмы, которая стояла на дорог, съ часъ зды разстояніемъ, а колясочку, за негодностью къ употребленію, бросили у мостика.
Передъ корчмою, которую издалека завидли наши друзья, находилась вывска, расли два вяза, и врыта была колода для пойла лошадей. Нсколько клочковъ сна, привязанныхъ къ жердямъ, показывали, что въ корчм находятъ прибжище и пшеходъ и конникъ. Кухня, выходившая въ небольшой садикъ, и нсколько развалившихся навсовъ, дополняли общность заведеній для отдыха и успокоенія странствующихъ. Какой-то рыжеволосый мужикъ работалъ что-то въ саду. Пиквикъ позвалъ его, сначала такъ, какъ обыкновенно зовутъ всхъ, а потомъ закричалъ во все горло: ‘Эй, ты, рыжакъ! глухъ что ли ты?’
Услышавъ понятное для него названіе, трудолюбивый работникъ поднялъ голову, закрылъ глаза рукою отъ солнца и выпучилъ ихъ на Пиквика.
‘Далеко ли отсюда Динглей-Дель?
— Семь миль.
‘А какова дорога?
— Такъ и сякъ.— И рыжеволосый снова принялся за работу.
‘Можемъ ли мы оставить здсь лошадь?
— А вотъ, постойте, узнаю. Миссусъ, эй, Миссусъ! Высокая, тощая баба явилась на такой призывъ.
— Милая!— сказалъ Тупманъ, самымъ ласковымъ голосомъ — ты не откажешься поберечь у себя лошадки?
Миссусъ внимательно оглядла съ головы до ногъ всхъ друзей нашихъ, и когда рыжеволосый сказалъ ей нсколько словъ на ухо, она грубо отвчала: ‘Нтъ! ужь и въ прошлый разъ эта чертовка надлала намъ хлопотъ! Что связываться съ ней опять!
— Да, чтожь ты, разв думаешь, что она краденая?— воскликнулъ Пиквикъ.
‘Не думаю, а знаю наврное!’ отвчалъ рыжеволосый, и дверь захлопнулась.
Путешественники паши печально пустились въ путь. Уже очень не рано было, когда они прибыли къ дорожк, ведущей въ Динглей-Дель. Вмсто радости, ихъ взяло сильное горе. Грустно думали они, въ какомъ странномъ вид явятся. Платье разорвано, лица тощія и исцарапанныя — и того довольно опечалить порядочныхъ людей, если бы и не надобно было еще вести за собою привиднія лошадинаго. Проклятая, ты, лошадка! Двадцать разъ Пиквикъ хотлъ бросить ее на дорог, и къ концу пути желаніе его усилилось до нетерпнія, какъ вдругъ на поворот попались друзьямъ нашимъ г-нъ Вардль и врный слуга его Джое.
— Откуда, господа, откуда?— воскликнулъ ласковый владлецъ Динглей-Деля.— А я васъ ждалъ, ждалъ! Да, вы, кажется, устали? Ба, что это? Вы исцарапаны? Не случилось ли съ вами чего нибудь, или нтъ? Видно, вывалились? Ну, это въ нашей сторон не рдкость — дороги прескверныя!— Джое! Ахъ! ты, проклятый мальчишка! Посмотрите, вдь только остановишься, а онъ ужь и спитъ! Вцзьми лошадь и отведи въ конюшню!
Джое исполнилъ повелніе своего господина, и вс пустились къ дому г-на Вардля.
Когда пришли во дворъ, Вардль остановился передъ кухней и сказалъ гостямъ своимъ: ‘Знаете ли что? Не войтти ли вамъ сперва сюда, поправить немножко туалетъ? А потомъ пойдемъ въ залу.
Предложеніе принято, гости вошли въ кухню и вс служанки бросились. имъ услуживать. Эмма принесла кувшинъ, бутылокъ въ десять, съ водой, Джаина иголку и нитки, Марья полотенцы. Развели большой огонь, и все принялось мыться, зашивать, чиститься. Слуга съ щеткой ухватилъ Пиквика за ногу, когда тотъ вовсе не ожидалъ такого нападенія, и чуть не повалилъ его, принявшись чистить его башмаки. Другой слуга во всю силу хлесталъ метелкой по кафтану Винкля. Снодграссъ, слабйшій изъ всхъ друзей, услся къ огоньку и услаждался стаканомъ грога. Съ удовольствіемъ разсматривалъ онъ окорока и цпи луковицъ, развшенныя по потолку, и сдла, бичи, узды и прочее, развшенное по стнамъ. Ружье, котораго лтъ двадцать уже не трогали съ его мста, находилось немного подале въ углу, съ надписью на бумажк: ‘Заряжено’.— Старинные часы висли на гвозд надъ неизбжнымъ въ каждой кухн шкапомъ.
— Ну! что, господа, готовы ли?— спросилъ у гостей своихъ Вардль, когда ихъ вычистили, вымыли и подкрпили имъ желудки.
‘Со всмъ готовы’, отвчалъ Пиквикъ.
— Благоволите же пожаловать!
Вс отправились за хозяиномъ, кром Тупмана, который не утерплъ, чтобы не пошалить съ толстою Эммою, и за тмъ присоединился къ друзьямъ своимъ, когда хозяинъ, отворяя дверь въ залу, провозгласилъ:
‘Добро пожаловать, господа, въ замокъ Динглей-Дель!’
Пока пересказывали имена и титулы каждаго изъ гостей, глубокомысленный Пиквикъ, для котораго все было предметомъ изученія, старался угадать характеры, общественное отношеніе и обыкновенныя занятія лицъ, которыя видлъ онъ здсь въ первый разъ.
Г-жа Вардль, мать хозяина, занимала направо у камина почетное мсто. Все семейство казалось сосредоточеннымъ около нея.
Съ другой стороны камина находился тутошній пасторъ, старичекъ, вс черты котораго выражали доброту. Потомъ слдовала супруга его, толстая женщина, съ свжими, круглыми щеками. Дале торчалъ человчикъ, цвтъ лица котораго сбивался на цвтъ картофеля. Онъ разговаривалъ съ особою толстою и огромною. Три или четыре старые господина, и столько же старыхъ дамъ, заключали собою кружокъ Динглей-Дельскій. Когда вступили въ него паши друзья, взоры всхъ обратились на нихъ съ любопытствомъ.
‘Представляю вамъ, матушка, друга моего, г-на Пиквика!’ провозгласилъ Вардль, возвышая голосъ.
— Очень хорошо, да я не разслушала.
‘Моего друга, г-на Пиквика!
— А, а! Очень рада, хоть думаю, что онъ не слишкомъ-то заботится обо мн старух.
‘Напротивъ, сударыня’, отвчалъ ученый мужъ — я въ восторг, что вижу особу вашихъ лтъ, предсдающую столь благородному семейству.
— Вы, сударь, я думаю, хорошо говорите, да вдь я не слышу ни словечка изъ вашихъ рчей.
А между тмъ Пиквикъ кричалъ такъ громко, что покраснлъ, какъ ракъ. Онъ обратился къ Вардлю…
— У васъ прелестное мстоположеніе.
‘Кажется’ — отвчалъ тотъ.
Вс согласились съ его мнніемъ.
— О чемъ говорятъ?— спросила старуха Вардль.
‘О нашей мыз’, отвчалъ Вардль.
— А что такое? Что сдлалось?
‘Ничего, ничего, но что вы думаете о партіи въ вистъ, любезный Пиквикъ? Угодно ли?
— Очень, только для чего жь, для меня нарочно, ставить карточный столъ?
‘О, матушка радехонька вистовать вамъ!
Вардль позвонилъ. Вошелъ Джое, доканчивая звокъ, и поставилъ два столика.
Старуха Вардль, Пиквикъ, красный г-нъ Миллеръ и толстякъ заняли мста за однимъ столомъ, другіе обсли другой столъ.
За вистомъ старуха Вардль сердилась, г-нъ Миллеръ хвасталъ своимъ искусствомъ, Пиквикъ былъ недоволенъ, толстякъ критиковалъ всхъ, и, какъ при всякой игр, одни выиграли, другіе проиграли.
За другимъ столомъ, Винкль очутился подл Изабеллы Вардль, Снодграссъ подл Эмиліи, а Тупманъ подл миссъ Рахили. За тмъ помстились вс другія особы, какъ кому удалось. Говорили тутъ много. Старыя дамы сердились, молодыя любезничали, Вардль смялся, Тупманъ пожималъ нжно руку сосдки, пока Снодграссъ напвалъ потихоньку свое поэтическое удивленіе на ухо молодой Эмиліи. Что касается до Винкля, онъ громко острился и поминутно бросался въ игру словъ, обветшалую въ город, но свжую въ деревн.
При такихъ невинныхъ увеселеніяхъ вечеръ проведенъ быль всми очень пріятно. Когда игра кончилась, поужинали, а потомъ составили кружокъ около камина, и Вардль умильно вспоминалъ о своей юности.
— Вы, конечно, многое имли случай наблюдать?— спросилъ Пиквикъ у пастора,
‘Не безъ того’, отвчалъ тотъ. ‘Но сфера моя такъ ограничена, что въ ней нтъ ничего необыкновеннаго.
— А исторія Джона Эдмонда, кажется, заняла бы все общество — сказалъ Вардль.— Что еслибы вы ее разсказали намъ, пасторъ?
‘Охотно.
Все сдвинулись поближе къ камину, и пасторъ началъ такъ:
‘Когда я призванъ былъ, тому двадцать пять лтъ, въ здшнія мста, самымъ богатымъ изъ обитателей здсь былъ нкто Джонъ Эдмондъ, имвшій небольшую мызу, не далеко отсюда. Онъ былъ человкъ съ большими недостатками и маленькими достоинствами, грубый, лнивый, дерзкій, друзьями его считались участники его забавъ, а честные люди тщательно избгали встрчи съ нимъ. Былъ онъ женатъ и имлъ сына, лтъ двнадцати. Трудно пересказать все, что бдная жена Эдмонда перенесла отъ дурнаго обращенія мужа, и съ какою кроткою ршимостью терпла она все, въ надежд, что сынъ будетъ честнымъ человкомъ.
‘Отъ поведенія главы семейства зависятъ счастіе и несчастіе дтей. Способный проживать, не умя наживать, богатый мызникъ скоро сдлался бднякомъ, и вскор у него не стало другаго жилища, кром кабака. Жена его, при дятельности, которой ничто не могло остановить, находила между тмъ средства поддерживать хозяйство, но рдко по вечерамъ не была она бита, когда мужъ возвращался изъ кабака, ругая ее, вмсто благословенія.
‘Несмотря ни на что ею переносимое, бдная женщина не жаловалась, и находила время приходить въ церковь съ сыномъ. И она и онъ были такъ опрятно одты, что могли устыдить людей гораздо побогаче своею одеждою. Г-жу Эдмондъ вс уважали, и когда она выходила изъ церкви, каждый на перерывъ старался поговорить съ нею, сказать ей ласковое слово.
‘Прошло лтъ шесть или семь. Молодой Эдмондъ росъ и годами и силами, когда несчастная мать его старла и слабла. Два пути были передъ нимъ, при вступленіи его въ свтъ: одинъ, ведущій къ добру пожертвованіями — путь матери, другой, легчайшій, проложенный къ удовольствію забвеніемъ долга — путь отцовскій, онъ избралъ послдній.
‘Слабая, удрученная горестью, добродтельная мать все еще ходила въ церковь, но сильная рука сына не поддерживала ея боле, и когда утомленные глаза ея не могли уже читать Библіи, не кому было усладить ея чтеніемъ. Дитя, вся надежда ея, столь любимый ею, для кого съ такою бодростію переносила она бдственные дни, бросившійся въ жизнь расточительную и развратную, забылъ свою добрую мать и ея уроки добра. Напрасно старалась она возвратить его къ обязанностямъ. Ничего не слушалъ онъ, и со всею силою своего возраста предавался безпорядкамъ жизни, которая должна была ускорить смерть его матери, а его самого довести до гибели.
‘Съ нкотораго времени, шайка негодяевъ опустошала нашу сторону, такъ, что нигд немогли найти слдовъ ея. Сдлавшись дерзче при ненаказанности, они учинили значительное воровство, съ такими важными слдствіями, что начальство усилило дятельность, отыскало слды и успло захватить злодевъ. Между ними находился и молодой Эдмондъ, сынъ столь почтенной, доброй матери. Судъ не заставилъ себя дожидаться, доказательствъ было слишкомъ много, преступниковъ осудили на смерть. Въ то мгновеніе, когда произносили приговоръ — раздался вопль Эдмондъ затрепеталъ… Онъ увидлъ свою добрую мать!— Его лицо, до того времени спокойное, покрылась смертною блдностью, члены его задергало судорогами, онъ едва могъ устоять…. Сложивъ руки, на колняхъ, несчастная мать просила Бога взять жизнь ея, но спасти жизнь ея дитяти. Все собраніе обливалось слезами, мысли всхъ совокупились въ одно желаніе — мать выиграла тяжбу за сына. Для нея каждый изъ судей готовъ былъ пощадить Эдмонда, но преступленіе его вызывало казнь…
‘Приговоръ не былъ немедленно исполненъ — просили милости, и между тмъ, каждый день, несчастная мать приходила въ тюрьму, стараясь возвратить сына къ чувствамъ добродтели. Молодой преступникъ оставался глухъ ко всмъ мольбамъ ея, и когда онъ узналъ, что казнь его перемнили на четырнадцати-лтисе изгнаніе, казалось, такая милость его не тронула. Въ одинъ день однакожъ, мать его не пришла по обыкновенію и печаль тронула его сердце. На другой день не было также матери, и три дня прошло такимъ образомъ, что несчастный не имлъ ни какой всти о своей матери. Онъ былъ въ отчаяніи, призывалъ ее съ рыданіями, грызъ себ руки, длалъ тщетныя усилія расторгнуть свои кандалы и упадалъ на свою соломенную постелю, удрученный горестью.
‘Увы! Бдная мать немогла уже никогда съ нимъ видться: печаль сгубила дни ея, и она лежала на смертномъ одр.
‘Мн поручено было передать печальную всть ссыльному. Онъ долженъ былъ отправиться въ тотъ самый день въ Ботани-Бей, и я понималъ, сколько силъ и бодрости надобно было ему перенесть свое несчастіе. Сердце мое сжалось, когда я вошелъ къ нему, онъ говорилъ о своей матери и обливался слезами…
— Несмотря на свои страданія, она тебя прощаетъ и благословляетъ — говорилъ я — припомни ея добродтели и память объ нихъ, да сохранитъ тебя отъ новыхъ бдствій!— ‘Ахъ! М. Г. уврьте ее въ моемъ раскаяніи — вскричалъ онъ — пусть она знаетъ, что сынъ можетъ еще сдлать ее счастливою — пусть она живетъ для меня! Мать моя, добрая мать моя! я тебя увижу, я тебя найду снова, и надежда на то подкрпитъ меня въ бдствіи и ссылк. Я возвращусь сюда, буду жить только для тебя. Скажите ей о томъ, М. Г., и тмъ возвратите мн мои силы — она столько страдала за меня!
‘Многое еще говорилъ онъ, что все было пересказано мною бдной его матери, не для того, чтобы оживить бдную больную, ибо на выздоровленіе ея не было ни какой надежды, но чтобы дать ей умереть съ миромъ.
‘Эдмонда отправили въ тотъ же вечеръ. Черезъ нсколько часовъ мать его умерла, и на другой день похоронили ее на нашемъ кладбищ. Никакая надпись не означила ея могилы, но ея печали и добродтели вдомы Богу!
‘Прежде отбытія своего, Эдмондъ общался мн писать, и черезъ меня увдомлять о себ мать его. Объ отц своемъ не говорилъ онъ ни слова. Несчастный развратникъ, съ тхъ поръ, какъ узналъ объ осужденіи сына, изъявлялъ къ нему свое совершенное презрніе, и ршительно отказался видть его…. Сынъ платилъ ему тмъ же…
‘Семь лтъ прошло, и я не получалъ отъ него никакихъ извстій, даже почиталъ его уже умершимъ, и — радовался за него. Къ чему жизнь, если мы потеряли доброе имя? Но вдругъ принесли мн письмо отъ него, гд увдомлялъ онъ, что его отправили во внутреннія колоніи съ самаго прибытія въ Ботани-Бей, и что онъ посылалъ ко мн посл того много писемъ, для передачи матери.
‘Время ссылки его кончилось, и врный своему слову, онъ возвратился на родину, надясь найти еще въ живыхъ единственнаго человка, для котораго жизнь была ему драгоцнна — мать свою! Въ прекрасный лтній вечеръ явился онъ сюда, и чтобы сократить дорогу, пошелъ черезъ кладбище, по вязовой алле, гд въ дтств своемъ столько разъ хаживалъ онъ въ церковь съ своею доброю матерью. Воспоминанія дтства представились его воображенію, и печальна припоминалъ онъ вс кроткіе уроки добродтели, которые внушала ему мать его съ такою любовію. Слезы текли изъ глазъ его, тяжкая грусть смшивалась съ воспоминаніями, и чтобы найти хоть немного спокойствія, вошелъ онъ въ церковь. Служили вечерню. Церковь была пуста, и грустный Эдмондъ почувствовалъ всю тяжесть своего одиночества. Между тмъ ничто не перемнилось вокругъ него — та же каедра, та же пасторская подушка, онъ узналъ даже лавку, гд сиживалъ съ своею матерью, и глубоко разстроганный, говорилъ онъ самъ себ: ‘А ты, мать моя? Какъ найду я тебя? Тали ты, прежняя, или годы и печали тебя сокрушили и я увижу ебя больную и дряхлую?’ Онъ никакъ не могъ себ представить, чтобы мать его уже умерла — четырнадцать лтъ жилъ онъ мыслью, что нкогда увидитъ ее, и эта мысль укрпляла его въ страданіяхъ ссылки, вела его черезъ отдаленныя моря…
‘Страхъ и робкое предчувствіе однакожь тревожили его. Невольно трепеталъ онъ и не смлъ спросить. Поспшно вышелъ онъ изъ церкви. Въ дверяхъ встртился ему могильщикъ, и заставилъ отступить его на шагъ, изъ опасенія, что встрча съ нимъ не предвщаетъ добра. Но старый могильщикъ не узналъ его и прошелъ мимо съ поклономъ.
‘Эдмондъ прошелъ по селенію, видлъ нкоторыхъ изъ прежнихъ товарищей, которыхъ оставилъ дтьми, и которые были теперь отцами многочисленныхъ семействъ, другіе, что во время отъзда его находились въ полной сил, теперь ходили сгорбясь и казались стариками. Между всми шелъ онъ, какъ совершенно чуждый, и говорилъ самъ себ: ‘Что мн до нихъ — только бы узнала меня мать моя!’ Когда онъ подошелъ къ родимому жилищу, чувствуя, что волненіе его усиливается, остановился онъ, и смотрлъ черезъ плетень въ садъ. Прежнія деревья и ничто не измнилось! Сдлавшись внимательне, разслушалъ онъ вдали радостные голоса и смхъ, но голоса были ему чужіе. Вышли дти и съ ними отецъ ихъ, вс они казались такими счастливыми, но онъ не узналъ ихъ — то были чужіе! Вышла и мать, по видимому, добрая и нжная, но — не его мать….
Такая семейная картина напомнила ему несчастнаго отца его и скорби его матери. Сомннія не оставалось: матери его здсь нтъ, но гд она и у кого спросить, и куда приклонить голову? ‘Пойдемъ отсюда,’ говорилъ онъ — у ссыльнаго нтъ друга, нтъ руки, которую могъ бы онъ пожать, нтъ убжища, гд бы могъ онъ отдохнуть! И вотъ возвращеніе на родину, котораго я такъ желалъ, вотъ кровъ родимый, о которомъ грустилъ за морями… Тамъ, въ пустыняхъ, я былъ не такъ одинокъ!….’
Исполненный печальными мыслями, Эдмондъ удалился отъ убжища, гд столько разъ мать его расточала ему нжныя ласки и заботы. По привычк ли, по случаю ли, пошелъ онъ на лугъ, гд въ дтств часто бгивалъ въ густой трав, удрученный усталостію, прилегъ онъ на траву, но легкій шумъ вблизи заставилъ его приподнять голову, и въ нсколькихъ шагахъ отъ себя увидлъ онъ старика, покрытаго лохмотьями. При вид Эдмонда, старый нищій поблднлъ, и, казалось, какъ будто испугался какого привиднія…
‘Послушай, старичекъ,’ сказалъ Эдмондъ, ‘если ты здшній — не знавалъ ли ты мызника Эдмонда и жены его?’
— Его голосъ! Я не ошибаюсь!— закричалъ нищій.— Ты долженъ быть…..
‘Ссыльный, сынъ мызника Эдмонда. Я только что воротился на родину. Если ты знаешь что нибудь о моей матери, скажи мн поскоре!’
Эдмондъ подошелъ къ нищему. ‘Прочь!’ закричалъ тотъ отчаяннымъ голосомъ — ‘ты долженъ быть демонъ, принявшій его видъ!’ И въ бшенств схватилъ онъ обими руками палку свою, поднялъ ее на Эдмонда…. Проворно увернувшись отъ удара, Эдмондъ ухватилъ нищаго за горло и хотлъ бросить его на землю. Несчастный сталъ требовать пощады. Эдмондъ отпустилъ его, но ужасъ объялъ нищаго. ‘Бги!’ вскричалъ онъ задыхаясь — ‘бги опять, несчастная жертва дурныхъ примровъ отца! Смерть мою припишутъ теб… Я отецъ твой!’ И онъ не могъ боле говорить…
‘Черезъ мсяцъ услышалъ я, что ссыльный Эдмондъ возвратился, убилъ отца своего, былъ найденъ погребающимъ трупъ его и осужденъ на смерть. Законъ являлся неумолимъ, мертвый молчалъ, оправдаться было невозможно. Осужденный и не оправдывался. Онъ желалъ смерти. Только передъ наступленіемъ роковаго часа, онъ потребовалъ утшенія религіи и написалъ ко мн письмо. Вотъ оно:
‘Милостивый государь, почтенный пасторъ и другъ человчества!
‘За преступленія, въ какія увлекъ меня несчастный примръ другихъ, страдалъ я 14-ть лтъ въ ссылк. За убійство, въ которомъ невиненъ, иду на казнь. Придите благословить меня. Умираю безъ сожалнія о жизни, и съ врою, что за гробомъ простятъ и помилуютъ меня. Тамъ за меня молится мать моя.
Пасторъ остановился, и какъ было уже довольно поздно, то каждый помышлялъ только объ успокоеніи, унося съ собою грусть о трогательной участи несчастнаго Эдмонда.
Приключенія минувшаго дня и исторія ссыльнаго такъ растрогали, или утомили ученаго Пиквика, что едва легъ онъ въ постелю, какъ заснулъ глубокимъ сномъ. На завтра всталъ онъ поздне обыкновеннаго, и то надобно было солнечнымъ лучамъ ударить прямовъ его глаза, отъ чего они раскрылись. Пробудясь, онъ спшилъ одться, открыть окно, и полюбовавшись прелестью сельской природы, спрашивалъ самъ себя: какъ могутъ люди ршиться жить въ город? Призывный голосъ вызвалъ его изъ мечтаній. Онъ посмотрлъ на право, на лво, къ верху — нтъ никого, вдругъ пришла ему идея, ускользнувшая отъ его генія — онъ посмотрлъ подъ окно и увидлъ г-на Вардля въ саду.
‘Здоровы ли?’ спрашивалъ хозяинъ. ‘Что скажете о прекрасной погод? Сходите-ка сюда!
Пиквикъ повиновался.
— Что вы располагаете длать съ этими двумя ружьями?
‘Г-нъ Винкль и я думаемъ поохотиться, пока до завтрака. Кажется, вашъ пріятель большой стрлокъ! Эй, Джое, Джое! скажи тому господину, что все готово, и что я жду его въ большой алле.
Джое только что всталъ, и потому быстро исполнилъ препорученіе.
Вардль взялъ оба ружья на плечо, и послдуемый ученымъ Пиквикомъ, направился по большой алле. Къ нимъ не замедлили присовокупиться трое друзей, ибо Джое, не зная, кого хозяинъ его означилъ неопредленнымъ названіемъ ‘господина’, позвалъ всхъ трехъ Пиквиковыхъ сопутниковъ.
— Скорй, господа!— кричалъ Вардль Винклю, едва замтивъ ихъ.— Такой славный охотникъ, какъ вы, и встаетъ такъ поздно — это непростительно.
Винкль отвчалъ принужденною улыбкою и печально взялся за ружье.
Вардль принялся свистать, двое мальчишекъ въ лоскутьяхъ ползли по такому сигналу на деревья.
‘Для чего лзутъ туда мальчики ваши?’ спросилъ Пиквикъ.
— Гнать дичь. Начинайте, г-нъ Винкль!
‘Не угодно ли?
— Пожалуй! Прочь, господа!
Мальчишки начали шевелить деревья и кричать, для выгона дичи. Вардль выстрлилъ, что-то свалилось. ‘Джое! ступай, ищи!’ Джое повиновался.
— Вашъ чередъ, г-нъ Винкль!
Стрлокъ вышелъ впередъ, поднялъ ружье свое. Пиквикъ и друзья его отошли, чтобы на головы ихъ не попадала дичь, какую свалитъ ловкій охотникъ.
Минута безмолвія.
Мальчишки удвоили крикъ и шумъ. Стая птицъ летитъ. ‘Ну!’ кричитъ Вардль — ‘стрляйте!’
— Ружье осклось!
‘Э, мой милый! что нибудь, да не такъ! Оно никогда не оскается. Дайте-ка его мн! Э, э! да какъ же вы хотите стрлять, когда забыли капсулю?
‘— Ахъ! да, правда! Какая разсянность!
Винкль поправилъ свою небольшую ошибку, выстрлилъ…. Раздается крикъ, бгутъ, и находятъ на трав, не дичь, не птицу, а бднаго Тупмана, у котораго убійственная дробь сидитъ въ рук!
Невозможно передать мгновенія, за тмъ послдовавшаго — такъ всеобще и велико было изумленіе. Пиквикъ назвалъ Винкля тетерей, а тотъ, окаменлый, изумленный, уничтоженный, стоялъ на колнлхъ передъ Тупмакомъ, который, сидя на трав, произнесъ какое-то женское имя, открылъ лвый глазъ, потомъ правый, закрылъ ихъ оба и повалился на спину….
Но по немногу пришелъ онъ въ себя, и поддерживаемый друзьями, поплелся къ дому.
Дамы находились у садовыхъ дверецъ, ожидая охотниковъ и ничего не подозрвая. Миссъ Рахель была особенно весела. Несчастная! она не знала, что произошло…. Бываютъ минуты въ жизни, когда незнаніе составляетъ наше счастье….
‘Что сдлалось съ старымъ господиномъ?’ спросила Изабелла, но миссъ Рахель думала, что племянница говоритъ о Пиквик. Тупманъ казался ей очень молодымъ. Любовь ея смотрла на него, сквозь стекло и сглаживала годы и морщины.
— Не пугайтесь, дти мои!— отвчалъ Вардль, съ заботливымъ видомъ, который всегда пугаетъ — маленькое несчастіе съ г-мъ Тупманомъ.
Громовымъ ударомъ были сіи слова для миссъ Рахили. Она вскрикнула, и упала въ руки одной изъ племянницъ…. О Боже мой! нервическій припадокъ….
— Воды, воды! Лей на нее воду!— кричалъ Вардль.
‘Нтъ, нтъ! что вы? Измочите платье! Мн лучше’ — говорила миссъ Рахель. ‘Но онъ.ч. что онъ?… Проклятая охота — раненъ? умеръ?.. Изабелла, милая Изабелла! лекаря….
Новый припадокъ!
— Успокойтесь, милая миссъ — говорилъ Тупманъ, растроганный до слезъ.
‘Это онъ! Его голосъ!
Третій припадокъ!
— Не тревожтесь! Увряю васъ, что я не чувствую боли, и … мн теперь такъ хорошо!…
‘Вы не умерли? Охъ! говорите: вы не умерли?
— Да, что же ему уврять тебя, что онъ не умеръ!— сказалъ сердито Вардль.— Ты дуришь, сестра!
‘Миссъ! не откажите мн руки вашей!
Растроганная Рахель дала ему руку, и они вмст вошли въ столовую. Еще не садясь на софу, Тупманъ почтительно поцловалъ руку той, которая показала ему столько любви….
Но усвшись хорошенько, Тупманъ закрылъ глаза.
— Милый, безцнный г-нъ Тупманъ!— говорила Рахель, думая, что онъ дремлетъ.
Счастливецъ затрепеталъ.
‘О, повтори слова твои!’ воскликнулъ онъ, открывая глаза.
— Какъ? Ты ихъ слышалъ!
‘О, повтори! Они исцляютъ меня!
Миссъ Вардль хотла отвчать, когда вошелъ братъ ея съ лекаремъ. Врачъ осмотрлъ руку, и сказалъ, что все вздоръ. Тупманъ немножко надулся, но за то объявленіе лекаря всхъ успокоило. Вс стали по прежнему веселы. Только Пиквикъ былъ задумчивъ: онъ потерялъ довренность къ двумъ способностямъ своего друга Винкля, какими тотъ хвасталъ — верховой зд и стрльб.
‘Не умете ли играть въ кулючки?’ спросилъ его Вардль.
— Нтъ, а вы?
‘Прежде славно игрывалъ, да теперь отсталъ, хоть все еще считаюсь мастеромъ. Сегодня у насъ будетъ на лугу большая игра — хотите посмотрть?
— Только не пробилъ бы намъ головы какой нибудь неловкій игрокъ!…
Значительный взглядъ. Винкль покраснлъ и потупилъ глаза.
‘Больнаго оставимъ мы на рукахъ нашихъ дамъ’, сказалъ Вардль. ‘Моя сестра такая заботливая’….
И они пошли, но какъ изумился ученый Пиквикъ, когда среди луга, гд собралась вся деревня, и гд приготовленъ былъ обдъ, онъ увидлъ своего стариннаго, дорожнаго товарища, человка въ зеленомъ кафтан, зятя покойнаго Болоро Фицгига, словомъ — комедіанта Джингля, который казался тутъ, какъ будто дома, всмъ распоряжалъ, бгалъ, шумлъ!
Джингль оказалъ вс учтивости Пиквику и его сопутникамъ, и потому, когда всхъ пригласили къ обду, Джингль присталъ къ Пиквику, а тотъ не могъ отказаться отъ него. И вотъ, благодаря покровительству ученаго мужа, Джингль за столомъ, и играетъ важную роль. Каждый изъ собесдниковъ сть за двухъ и пьетъ за четверыхъ. Множество тостовъ провозглашается со всхъ сторонъ. Джингль говоритъ рчь….
По своему обыкновенію, Снодграссъ записалъ множество любопытныхъ вещей для доставленія въ свой клубъ, и безъ сомннія, он были бы полезны, если бы, отъ множества тостовъ, рукопись его не сдлалась такою связною, что онъ ничего не могъ въ ней разобрать.
Пиръ кончился. Гости Динглей-Дельскіе думали о возврат, и Вардль, изъ уваженія къ Пиквику, пригласилъ къ себ Джингля, а Пиквикъ посовстился отказаться отъ такого товарища. Джингль не заставилъ себя просить, онъ шелъ впереди всхъ и говорилъ всхъ громче.
Заботы, оказанныя миссъ Рахилью Тупману, воспламенили его сердце, и онъ ршился отважиться на объясненіе. Случай представился скоро. Былъ вечеръ. Об двицы Вардль вышли куда то бабушка храпла въ креслахъ, слуги наслаждались досугомъ передъ кухнею, съ пира ждали хозяина не скоро, миссъ Рахиль и Тупманъ были одни въ садовой бесдк… и кого не увлечетъ любовь въ саду, въ бесдк, при наступленіи ночи!
‘Вы ангелъ!’ воскликнулъ Тупманъ, обращаясь къ предмету любви своей.
— Вс мужчины говорятъ таки всмъ женщинамъ, но всегда ли они такъ думаютъ!
‘Охъ! не сомнвайтесь въ моей искренности! Отнын жизнь моя у ногъ вашихъ, располагайте моимъ жребіемъ, вамъ принадлежу я! Скажите: жду моего ршенія на колняхъ!
— Прошу васъ — встаньте, г-нъ Тупманъ… Вы меня стыдите…
‘Скажите, что вы меня любите!
— Не смю сдлать такого признанія, но я не равнодушна къ вамъ…
Тупманъ не далъ ей времени докончить словъ, прижалъ ее къ сердцу, и называя ее нжнйшими именами, запечатллъ уста ея поцлуемъ…
Миссъ Рахиль противопоставила сначала сопротивленіе, соразмрное восторгамъ ея любовника, полотомъ, уступая его страсти, сама подарила его поцлуемъ. Вдругъ чувствительная миссъ закричала отъ страха, Тупманъ оборотился — Джое стоялъ передъ ними!
— Ужинъ готовъ!— воскликнулъ Джое,
‘А ты… ты давно здсь?
— Только что пришелъ, сударь.
‘Ну, хорошо! Мы идемъ за тобою. Не безпокойтесь, милая Рахиль! этотъ соня ничего но видалъ и не слыхалъ.
Нжная чета явилась къ ужину.
Хозяинъ и другіе гости не возвращались, начинали безпокоиться объ нихъ, и уже около полуночи услышали шумъ въ кухн. Только Джингль сохранилъ здравый смыслъ. Четверо другихъ не знали что говорятъ, и ихъ принуждены были нести въ постели. Что касается до ловкаго пройдохи, онъ остался съ дамами и показалъ себя чудесно ловкимъ человкомъ. Тупманъ ощутилъ мученіе ревности, и ложась въ свою постелю, думалъ: ‘Зачмъ до сихъ поръ не свернулъ себ шеи, этотъ негодяй!’
Бабушка имла обыкновеніе каждое утро подышать свжимъ воздухомъ въ садовой бесдк, и Джое обыкновенно водилъ се туда. На другой день, хозяинъ и гости отдыхали еще посл пирушки, бабушка отправилась въ бесдку, и испугалась, когда Джое подошелъ къ ней съ таинственнымъ видомъ, и закричалъ ей на ухо: ‘Сударыня!’
— Что ты, Джое?
‘Я хочу васъ испугать.
— Что ты, мой другъ! я всегда тебя такъ любила, какъ добраго парня?
‘Знаю, да, что вы думаете видлъ я здсь, вчера, въ этой бесдк?
Джингль былъ подл, и непримтно подошелъ подслушать тайну Джое. А подслушать было не трудно, потому, что онъ и бабушка кричали во все горло.
‘Да, что такое? Что такое, Джое?
Тутъ соня разсказалъ всю любовную сцену, которой былъ свидтелемъ. Бабушка не могла опомниться отъ удивленія, а Джингль ршился воспользоваться открытіемъ и не проронилъ ни словечка. Пяти минутъ не пробылъ онъ въ Динглей Дел, а уже составилъ планъ овладть сердцемъ миссъ Рахили. Старыя двушки съ приданымъ большая приманка для плутовъ. Вообразите радость нашего плута, когда онъ узналъ объ интриг, которою могъ запутать миссъ Рахиль! Размышляя о средствахъ, подошелъ онъ къ дому, вошелъ въ столовую. Миссъ Рахиль была тамъ одна. Джингль заперъ двери, и съ жаромъ обратился къ ней: ‘Миссъ Вардль!’ сказалъ онъ — недавно имлъ я честь узнать васъ, и простите, что оставлю вс церемоніи: честь ваша мн дорога — все открыто!’
— Я васъ, сударь, не понимаю.
‘Сопя Джое все видлъ, что было въ бесдк, все разсказалъ вашей маменьк… Вы понимаете теперь? Какъ Тупманъ цловалъ васъ, обнималъ…
— Вы, сударь, оскорбляете меня!
‘Помилуйте! Я все подслушалъ, и спшилъ предупредить васъ объ опасности.
— Что длать теперь! Братъ взбсится!… Посовтуйте мн…
‘Всего легче сказать, что Джое бредитъ, видлъ все во сн, и его вытолкаютъ изъ дома!
Рахиль улыбнулась. Джингль вздохнулъ и молчалъ. И вдругъ бросился онъ въ двери…
— Г-нъ Джингль! вы что-то разсяны. Участіе, какое вы приняли во мн, не даетъ ли мн права спросить о причин вашего смущенія?
‘Какъ смтъ, когда вы…
— Изъяснитесь!
‘Хорошо, миссъ. Вы, вы — любите неблагодарнаго! Но… простите! Онъ другъ мн…
— Вы сказали уже такъ много, что должны кончитъ!
‘Дружба… честь…
— Заклинаю васъ!
‘Правда, правда… ваше спасеніе…
— О, говорите, говорите!
‘Знайте же, что Тупманъ хочетъ только вашего приданаго!
— Несчастная!
‘Сомнваться нечего: двка должна быть богата’ — думалъ Джингль, и онъ продолжалъ: ‘Онъ любитъ другую, молодую, черноглазую…
— Племянницу мою Эмилію?
‘Разумется. Замчайте за ними сегодня за столомъ. Увренъ, что онъ сядетъ подл нея, станетъ шептаться съ нею, оставить васъ… Это не въ первые ему, втреннику, человку безъ сердца…
— Злодй!
‘Да, еще какой! Помните, что вамъ надобно быть твердою, не говорить ничего, и разорвать съ нимъ связь, когда вы убдитесь въ его измн.
— Все сдлаю.
‘Общаетесь?
— Клянусь!
‘О, вы самая любимая, и самая милая изъ всхъ въ мір двушекъ!
Джингль упалъ къ ногамъ Рахили, и поднялся на ноги уже съ признаніемъ въ любви.— Тотчасъ побжалъ онъ въ комнату Тупмапа. ‘Ваши шалости, г-нъ Тупманъ… ваши побды… все открыто!’ — Слдовалъ разсказъ. Тупманъ остолбенлъ. ‘Что длать?’ — Миссъ Рахиль проситъ васъ ссть за столомъ подл Эмиліи, заниматься только ею, говорить только съ нею, и тмъ отвлечь вс подозрнія…— Тупманъ общалъ, сдержалъ слово, и миссъ Рахиль, убжденная въ его измн, поклялась отмстить ему.
Вечеромъ мелькали въ саду дв тни, одна длинная и тонкая, другая короткая и толстая. То были Джингль и Тупманъ. ‘Ну, какъ вы думаете? Всхъ ли я обманулъ?’ спрашивалъ толстякъ.— ‘Чудо, какъ обманули!’ говорилъ Джингль.— ‘Такъ и ведите, пока я васъ увдомлю!’
— Но, по крайней мр, отнесите же миссъ Рахили увреніе въ моей нжной любви, и пусть она знаетъ, какъ дорого стоитъ мн притворство…
‘Все, все ей перескажу, только вы-то сами ничего съ ней не говорите!
— Ея спокойствіе мн дороже самой жизни моей! Пусть вритъ она моей покорности. А вы, о другъ мой! примите тысячу благодареній за ваше благородное поведеніе, и врьте, что я желалъ бы имть случай доказать вамъ мою признательность…
‘Ни слова, ради Бога! Прощайте! Да, мимоходомъ: не ссудите ли вы меня дни на три бездлкой? Гиней десятокъ…
— Сдлайте милость — вотъ он!
‘Надобно ли благодарить?— Смотрите же: ни слова, ни взгляда, ни движенія!
— Окаменю!