Блюмсберійскія крестины.
Блюмсберійскія крестины.
‘Улица Грэтъ-Россель.
Утро понедльника.
‘Любезный дядюшка!
Чарльза Киттербела.
Скиццы (Sketches) Чарльза Диккенса
‘Современникъ’, приложенія къ No 11, 1851
Блюмсберийские крестины, Диккенс Чарльз, Год: 1851
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Мистеръ Никодимусъ Домпсъ, или, какъ именовали его знакомые, ‘длинный Домпсъ’, былъ холостякъ, шести футовъ росту, пятидесяти лтъ отъ роду, сердитый, съ наружностью мертвеца, злонравный и черезчуръ странный. Онъ тогда только и былъ доволенъ, когда другимъ казался жалокъ, и всегда былъ жалокъ, когда имлъ причину быть довольнымъ. Единственное и самое дйствительное удовольствіе въ его существованіи состояло въ томъ, чтобъ длать огорченія ближнему, можно сказать, что онъ тогда только и наслаждался жизнью. Онъ крайне сокрушался тмъ, что получалъ изъ банка пятьсотъ фунтовъ въ годъ и нанималъ ‘первый этажъ съ мебелью’, въ Пентонвилл, избравъ его потому, что изъ оконъ представлялся печальный видъ сосдняго кладбища. Онъ знакомъ былъ съ каждымъ надгробнымъ камнемъ, и похоронная служба, по видимому, рождала въ немъ сильную симпатичность. Друзья мистера Домпса говорили, что онъ угрюмъ, а самъ мистеръ Домпсъ утверждалъ, что онъ чрезвычайно нервенъ, первые считали его за счастливца, а онъ возражалъ и говорилъ, что онъ — ‘несчастнйшій человкъ въ мір’. При всемъ его дйствительномъ спокойствіи и при всхъ воображаемыхъ огорченіяхъ, нельзя, однако же, допустить, чтобы сердце его было совершенно чуждо боле нжнымъ чувствамъ. Онъ, напримръ, чтилъ память знаменитаго игрока Гойла, потому что самъ былъ удивительный и невозмутимый игрокъ въ вистъ и въ душ хохоталъ иногда надъ безпокойнымъ и нетерпливымъ противникомъ. Мастеръ Домпсъ ненавидлъ боле всего другого дтей. Впрочемъ, очень трудно опредлить, что именно мистеръ Домпсъ ненавидлъ въ особенности, потому что ему не правилось все вообще, въ этомъ отношеніи можно сказать только одно, что величайшее его негодованіе распространялось на кэбы, на старухъ, на двери, которыя неплотно затворялись, на музыкальныхъ аматёровъ и дилижансныхъ кондукторовъ. Мистеръ Домпсъ записался въ Общество Прекращенія Порока, для того только, чтобъ имть наслажденіе полагать предлы самымъ невиннымъ удовольствіямъ.
Мистеръ Домпсъ имлъ племянника, недавно женившагося, который въ извстной степени былъ фаворитомъ своего дядюшки, потому что служилъ отличнымъ субъектомъ къ развитію эксцентрическихъ способностей мистера Домпса. Мистеръ Чарльзъ Киттербелъ былъ маленькаго роста, худощавъ, съ огромной головой, съ широкимъ и добродушнымъ лицомъ, такъ что походилъ на изсохшаго великана, у котораго лицо и голова сохранили прежніе свои размры. Устройство глазъ его было довольно странное: кому приходилось разговаривать съ нимъ, тому весьма трудно было опредлить, куда именно направлялось его зрніе. Кажется, что глаза его устремлены на стну, а онъ между тмъ смотритъ на васъ, какъ говорятся, выпуча глаза, уловить его взглядъ не было никакой возможности, впрочемъ, надобно приписать особенной благости Провиднія, что подобные взгляды бываютъ неуловимы. Въ добавокъ жъ этой характеристик можно присовокупить еще, что мистеръ Киттербелъ былъ одною изъ самыхъ легковрныхъ и тщеславныхъ маленькихъ особъ, какія когда либо жили на Россель-сквер, въ улиц Грэтъ-Россель. (Дядя Домпсъ терпть не могъ Россель-сквера, и если случалось ему упоминатъ о немъ, то онъ употреблялъ для этого выраженіе ‘Тотенгамъ-кортъ-роадъ’.) .
— Нтъ, дядюшка, клянусь жизнью, вы должны, непремнно должны дать общаніе быть крестнымъ отцомъ, сказалъ мистеръ Киттербелъ, разговаривая, въ одно прекрасное утро, съ своимъ почтеннымъ дядюшкой.
— Не могу, ршительно не могу, возразилъ Домпсъ.
— Скажите, почему? Джемима сочтетъ это за пренебреженіе съ вашей стороны. Поврьте, вамъ не будетъ никакихъ хлопотъ.
— Что касается до хлопотъ, сказалъ человкъ, постоянно жалующійся на свое несчастное существованіе: — то я не обращаю на нихъ вниманія, но ты знаешь, въ какомъ положенія будутъ мои нервы: я ршительно не вынесу этого. Ты знаешь также, что я никуда не вызжаю…. Ради Бога, Чарльзъ, оставь ты стулъ въ поко! ты просто съ ума сводишь меня.
Мистеръ Киттербелъ, вовсе не обращая вниманія на нервы своего дядя, занимался описываніемъ круга на полу ножкой конторской табуретки, на которой онъ сидлъ, въ то время, какъ прочія три ножки были подняты на воздухъ, и самъ онъ крпко держался за конторку.
— Ахъ, извините, дядюшка! сказалъ пристыженный Киттербелъ, внезапно переставая держаться за конторку и въ ту же минуту опуская три плавающія по воздуху ножки съ такой быстротой, что сила удара готова была проломить полъ. — Пожалуста, дядюшка, не откажитесь. Вдь вамъ извстно, что если будетъ мальчикъ, то должны быть два воспріемника.
— Если будетъ мальчикъ! сказалъ Домпсъ. — Почему же ты не скажешь сразу, кто будетъ, мальчикъ или двочка?
— Я былъ бы очень радъ сказать вамъ, но согласитесь, что это невозможно. Какже я могу сказать, кто именно будетъ: мальчикъ или двочка, когда дитя еще не родилось?
— Не родилось еще! воскликнулъ Домпсъ, и въ сверкающихъ глазахъ его загорлся лучъ надежды: — зачмъ же ты такъ рано безпоковшься? Легко можетъ быть и двочка, и тогда я вовсе не понадоблюсь, а если и мальчикъ, то легко можетъ случиться, что онъ умретъ до крестинъ.
— Не думаю, сказалъ будущій отецъ, съ весьма серьёзнымъ видомъ.
— Я тоже не думаю, сказалъ Домпсъ, очевидно довольный предметомъ разговора. Онъ начиналъ испытывать полное удовольствіе. — Я тоже не думаю, но въ теченіе первыхъ трехъ дней младенческой жизни несчастные случаи бываютъ безпрестанны, чаще всего случаются сильные обмороки, а конвульсіи, такъ это дло весьма обыкновенное.
— Ахъ, Боже мой! что вы говорите, дядюшка! вскричалъ маленькій Киттербелъ, едва переводя дыханіе.
— Я говорю правду, да вотъ хоть, напримръ, хозяйк моей…. позволь, кажется во вторникъ, — ну, да! во вторникъ…. Богъ далъ премиленькаго мальчика. Въ четвергъ вечеромъ кормилица сидла съ нимъ передъ каминомъ, и онъ какъ нельзя лучше былъ здоровъ. Вдругъ онъ весь почернлъ, и съ нимъ сдлались ужасныя спазмы. Тотчасъ же послали за ближавшимъ докторомъ, пробовали вс средства, но….
— Какъ это страшно! прервалъ пораженный ужасомъ Киттербелъ.
— И конечно ребенокъ умеръ. Впрочемъ, твое дитя, можетъ быть, и не умретъ, и если только будетъ мальчикъ и станетъ жить, то длать нечего — я буду воспріемникомъ.
Видно было, что это добродушіе явилось въ мистер Домпс вслдствіе увренности въ свои зловщія предположенія.
— Благодарю васъ, дядюшка! сказалъ взволнованный племянникъ, сжимая руку Домпса съ такимъ усердіемъ, какъ будто тотъ оказалъ уже ему весьма важную услугу. — Я думаю, мн не къ чему передавать мистриссъ Киттербелъ о чемъ вы говорили мн.
— Ну, да, конечно, если она чувствуетъ себя дурно, то мн кажется, что ей не зачмъ упоминать о несчастномъ случа, замтилъ мистеръ Домпсъ, который самъ выдумалъ всю эту исторію: — хотя съ одной стороны, по обязанности мужа, теб слдовало бы непремнно приготовить ее къ худшему.
Спустя дня два, въ то время, какъ Домпсъ прочитывалъ свою утреннюю газету въ рестораціи, которую онъ постоянно посщалъ, взоры его встртились съ слдующимъ объявленіемъ:
‘Родившіеся. Въ субботу 18 текущаго мсяца, въ улиц Грэтъ-Россель, супруга Чарльза Киттербела разршилась отъ бремени сыномъ.’
— Такъ значитъ мальчикъ! воскликнулъ Домпсъ, скомкавъ газету, къ величайшему изумленію лакеевъ. — Гм! мальчикъ!
Но спокойствіе возвратилось къ нему едва только глаза его остановились на другомъ объявленіи, показывающемъ смертность младенцевъ.
Прошло шесть недль посл этого открытія, и такъ какъ отъ Киттербеловъ не получалось никакого извщенія, то Домпсъ начиналъ уже льстить себя надеждой, что новорожденный мальчикъ умеръ, какъ вдругъ слдующая записка разршила его сомннія.
‘Вамъ весьма пріятно будетъ услышать, что малая моя Джемима только что оставила свою комнату, и что будущій крестникъ вашъ ведетъ себя превосходно. Сначала онъ былъ очень худенькій, но теперь сдлался гораздо лучше, и кормилица говоритъ, что онъ полнетъ съ каждымъ днемъ. Онъ очень много кричитъ и иметъ какой-то особенный цвтъ, который очень безпокоитъ и меня и Джемиму, но такъ какъ кормилица увряетъ васъ, что цвтъ этотъ весьма натуральный, и какъ мы очень мало еще смыслимъ въ подобныхъ вещахъ, то остаемся совершенно довольны словами кормилицы. Мы думаемъ, что сынъ нашъ будетъ очень рзвый ребенокъ, да и кормилица увряетъ насъ, что онъ будетъ рзвый, потому что совсмъ почти не спитъ. Вы весьма охотно поврите намъ, что вс мы очень счастливы, — только за недостаткомъ покоя немного утомились, потому что будущій крестникъ вашъ не даетъ намъ спать цлую ночь, но мы должны переносить это, такъ говоритъ кормилица, въ теченіе первыхъ шести или осьми мсяцевъ. Ему привили уже оспу, но такъ какъ операція сдлана была довольно неловко, то, вроятно, вмст съ матеріей, попали въ руку небольшія частички стекла. Это-то, можетъ быть, и есть главная причина его безпокойства, такъ, по крайней мр, говоритъ кормилица. Мы положили совершить надъ нимъ крещеніе въ пятницу ровно въ полдень, въ церкви Сентъ-Джоржъ, въ улиц Хартъ, и назвать его Фредерикомъ-Чарльзомъ-Вильямонъ. Прошу васъ, дядюшка, быть на мст не позже трехъ-четвертей двнадцатаго. Вечеромъ къ вамъ соберется нсколько друзей, въ числ которыхъ мы непремнно надемся имть удовольствіе видть и васъ. Мн очень больно объявить вамъ, что милый младенецъ нашъ сильно безпокоится сегодня, и я боюсь, что причина этому — легеая простуда.
Примите увреніе, любезный дядюшка, въ совершенной преданности къ вамъ
‘Р. S, Я еще пишу нсколько словъ, чтобъ сообщить вамъ, что мы сію минуту открыли настоящую причину безпокойства маленькаго Фредерика: это вовсе не простуда, какъ я полагалъ, но небольшая заноза, которую кормилица вчера вечеромъ нечаянно занозила ему въ ногу. Мы вынули ее, и дитя, по видимому, успокоилось, хотя бдняжка все еще часто принимается горько плакать.’
Почти не предвидится надобности говорить, эти это интересное посланіе не произвело благотворнаго дйствія на душу ипохондрическаго Домпса. Отказаться теперь не было возможности, а потому Домпсъ принялъ при этомъ случа самое лучшее выраженіе лица, — то есть самое жалкое выраженіе, купилъ хорошенькій серебряный молочникъ для младенца Киттербела и приказалъ вырзать на немъ заглавныя буквы его имени: ‘Ф. Ч. В. К.’, съ приличными украшеніями.
Понедльникъ былъ прекрасный день, вторникъ былъ очаровательный, среда равнялась обоимъ имъ вмст, а четвергъ прекрасне ихъ всхъ: подумайте только, четыре послдовательныхъ дня прекрасной погоды въ Лондон! Въ извощикахъ начала проявляться тоска, уличные подметальщики отчаявались уже въ средствахъ къ своему существованію. Газета ‘Утренній Встникъ’ увдомляла своихъ читателей, что до нея дошли слухи, будто бы одна старуха изъ Камденъ-Тоуна признавалась, что такой прекраснйшей погоды не запомнятъ самые древніе старожилы, эйлингтонскіе писцы, съ огромными семействами п скудными доходами, скидывали съ себя черные штиблеты, съ негодованіемъ отказывались брать съ собой зеленые зонтики и съ самодовольствіемъ отправлялись въ городъ въ блыхъ чулкахъ и лоснистыхъ шляпахъ. Домпсъ смотрлъ на все это съ видомъ крайняго негодованія — торжество его приближалось быстро. Онъ звалъ, что еслибъ прекрасная погода вмсто четырехъ дней простояла цлыхъ четыре недли, то при первомъ его выход изъ дому непремнно пойдетъ дождь, и что въ пятницу будетъ самая несносная погода — и, дйствительно, убжденіе его было справедливо.
— Я зналъ, что это будетъ, говорилъ про себя Домпсъ, огибая въ пятницу около половины двнадцатаго часа уголъ, противоположный дому лорда-мера: — я звалъ заране, что это будетъ, — такъ оно и есть.
И, въ самомъ дл, физіономія дня была такова, что могла навести уныніе и на человка повеселе Домпса. Съ осьми часовъ утра лилъ сильный дождь, не прекращаясь ни на минуту, каждый, кто только входилъ въ Чипсэйдъ или выходилъ оттуда, казался мокрымъ, холоднымъ и грязнымъ. Всякаго рода заброшенные и долго скрываемые зонтики были пущены въ дло. Безпрестанно встрчались кэбы, съ ‘таксой’, такъ тщательно вставленной между стекломъ и глянцовитыми каленкоровыми занавсками, какъ таинственная картинка въ какомъ нибудь радклифовскомъ замк, отъ лошадей дилижанса паръ валилъ какъ изъ паровой машины, никто не думалъ ‘пережидать’ подъ навсами подъздовъ и подъ воротами: каждый былъ убжденъ, что это была бы тщетная попытка, и потому каждый торопился къ своей цли, припрыгивая и перескакивая черезъ лужи, остерегаясь грязи, скользя во гладкимъ тротуарамъ, точь-въ-точь, какъ аматёры катанья на конькахъ, во время гулянья на канал Серпентэйнъ.
Домпсъ остановился на минуту: онъ вспомнилъ, что на крестины ему нужно было показаться въ щеголеватомъ вид. Взять кэбъ значитъ наврное перебрызгаться грязью, взять карету — это не согласовалось съ его экономическими идеями. На противоположномъ углу стоялъ дилижансъ — самое послднее средство, — но зато онъ не разу еще не слышалъ, чтобы дилижансы опрокидывались, и въ случа, еслибъ кондукторъ, по неловкости своей, столкнулъ его въ грязь, то за это Домпсъ могъ бы ‘вывести его самого на чистую воду’.
— Не угодно ли, сэръ? вскричалъ молодой джентльменъ, исполнявшій должность кондуктора при дилижанс ‘Деревенскіе Ребята’.
Домпсъ перебрался черезъ улицу.
— Пожалуйте сюда! закричалъ возничій дилижанса ‘Не звай’, загородивъ входъ къ дверямъ своего противника. — Сюда! пожалуйте сюда! тотъ дилижанс полнехонекъ!
Въ раздумьи Домпсъ остановился, и въ то время, какъ съ дилижанса ‘Деревенскіе Ребята’ посыпался сильный градъ проклятій на дилижансъ ‘Не звай’, кондукторъ съ ‘Адмирала Нэпира’ ршилъ споръ самымъ удовлетворительнымъ образомъ, схвативъ обими руками Домпса и всунувъ его въ средину своей кареты, которая только что подъхала, и въ которой недоставало не боле какъ шестнадцати человкъ.
— Пошелъ! вскричалъ ‘Адмиралъ’, и карета загремла, какъ паровозъ въ полномъ ходу, съ похищеннымъ пассажиромъ, то привскакивая на выдавшихся камняхъ мостовой, то соскакивая съ нихъ, то покачиваясь въ одну сторону, то въ другую.
— Ради Бога! гд я долженъ сидть? спросилъ несчастный Домпсъ стараго джентльмена, въ грудь котораго онъ толкнулъ уже въ четвертый разъ.
— Гд вамъ угодно, только пожалуста оставьте мою грудь въ поко, отвчалъ старый джентльменъ, довольно сердитымъ тономъ.
— Можетъ быть, джентльмену лучше бы хотлось ссть на козлы, подхватилъ мокрый адвокатскій писецъ, въ розовой рубашк и съ улыбающейся физіономіей.
Посл нсколькихъ толчковъ, не имвшихъ, однако, никакихъ дурныхъ послдствій, Домпсу удалось наконецъ завладть мстечкомъ. Въ добавокъ къ невыгодному положенію этого мста, — находившагося подъ боковымъ окномъ, которое не запиралось, и между двернымъ, которое, по принятому правилу, не должно было запираться, — въ самомъ близкомъ соприкосновеніи съ нимъ находился пассажиръ, который все утро проходилъ безъ зонтика и до такой степени былъ мокръ, что казалось, какъ будто цлый день просидлъ въ чан полномъ воды… и даже не былъ ли онъ и еще мокре?
— Сдлай милость, не хлопай дверью, сказалъ Домпсъ, обращаясь къ кондуктору, который только что впустилъ еще четырехъ пассажировъ: — нервы мои чрезвычайно слабы — это губятъ меня.
— Кажется, джентльменъ изволитъ что-то говорить? отвчалъ кондукторъ, всунувъ въ дверное окно голову и стараясь показать видъ, что онъ не понялъ требованія Домпса.
— Я сказалъ, чтобъ ты не хлопалъ дверью! повторилъ Домпсъ, съ самымъ кислымъ выраженіемъ въ лиц.
— Что же я стану длать, сэръ! эта дверь удивительно какая странная: безъ хлопанья не запрется ни за что, отвчалъ кондукторъ — и въ подтвержденіе своего оправданія распахнулъ ее и хлопнулъ громче прежняго.
— Извините пожалуста, сэръ, сказалъ маленькій, разряженный, щеголеватый старикъ-джентльменъ, сидвшій противъ Домпса: — извините пожалуста, но, вроятно, вамъ случалось замчать, если только вы зжали въ дилижансахъ въ дождливую погоду, что изъ пяти пассажировъ четыре всегда являются съ огромными каленкоровыми зонтиками, безъ ручекъ наверху и безъ мдныхъ наконечниковъ внизу?
— Нтъ, мн никогда не приходило въ голову замтить это, отвчалъ Домпсъ и въ тоже время услышалъ, что часы пробили двнадцать: — но теперь, когда вы сказали мн объ этомъ, я…. Ай! aй! завопилъ несчастный Домпсъ, замтивъ въ окно, что дилижансъ промчался мимо Друри-лэна, гд онъ приказывалъ высадить себя. — Ай! гд кондукторъ?
— Я полагаю, онъ на козлахъ, оказалъ молодой джентльменъ, въ розовой рубашк, которая скоре похожа были на блую, но разграфленную красными чернилами.
— Мн нужно выйти на этомъ мст! оказалъ Домпсъ слабымъ голосомъ: предъидущія происшествія имли на него сильное вліяніе.
— Ай! снова вскричалъ Домпсъ.
— Ай! въ одинъ голосъ повторили пассажиры: дилижансъ миновалъ въ это время церковь Сентъ-Джилзъ.
— Стой, стой! закричалъ кондукторъ: — провались я сквозь козлы, если только мы не забыли выпустить джентльмена у Друря-лэна. Пожалуйте, сэръ, поскоре! поскоре! прибавилъ онъ, отпирая дверь и помогая Домпсу вылзть, съ такимъ хладнокровіемъ, какъ будто ничего не случилось.
Негодованіе Домпса было безпредльно.
— Друри-лэнъ, сказалъ онъ голосомъ ребенка, котораго въ первые разъ опустили въ холодную ванну.
— Вамъ угодно въ Друри-лэнъ? это здсь близехонько, сэръ: третій переулокъ направо, сэръ!
Домпсъ не могъ говорить отъ раздраженія, онъ стукнулъ зонтикомъ объ мостовую и пошелъ отъ дилижанса съ твердой ршимостью не заплатить ни гроша. Кондукторъ, по какому-то странному стеченію обстоятельствъ, былъ совершенно противнаго мннія, и Богъ знаетъ сколько времени продолжалось бы это несогласіе, еслибъ оно не приведено было къ концу самымъ благоразумнымъ и удовлетворительнымъ совтомъ кучера.
— Что тамъ такое! сказалъ этотъ почтенный человкъ, привставъ на козлахъ и облокотясь одной рукой о крышу дилижанса. — Послушай, Томъ: скажи джентльмену, что ужь если онъ очень огорчился, то мы даромъ свеземъ его до Эджверской дороги и на обратномъ пути высадимъ у Друри-лэна. Онъ не можетъ отказаться отъ этого.
Возражать противъ такого предложенія не было возможности и Домпсъ заплатилъ оспориваемые шесть пенсовъ, и черезъ четверть часа находился уже на лстниц дома подъ No 14, въ улиц Грэтъ-Россель.
Все окружающее Домпса обнаруживало, что для вечерняго пріема нсколькихъ друзей длались огромныя приготовленія. Въ коридоръ только что прибыли дв дюжины лишнихъ стакановъ и четыре дюжины рюмокъ, — въ совершенной исправности, не доставило только имъ прозрачности, да еще нужно было вынуть изъ нихъ небольшіе кусочки соломы и потомъ обтереть. По лстниц разносился сильный запахъ мускатнаго орха, портвейна и миндаля, покрышки съ лстничныхъ ковровъ были сняты, и статуя Венеры, на первой площадк той же лстницы, какъ будто стыдилась стеариновой свчи, которая вставлена была въ ея правую руку, и которая длала очаровательный контрастъ съ закоптлой драпировкой богини любви. служанка, находившаяся, но видимому, въ сильныхъ хлопотахъ, провела Домпса въ главную гостиную, съ большимъ изобиліемъ блестящихъ маленькихъ вазъ, картинъ, китайскихъ фарфоровъ, розовыхъ и золотыхъ альбомовъ и въ радужныхъ переплетахъ книгъ, разбросанныхъ на разныхъ столахъ.
— Ахъ, дядюшка! воскликнулъ мистеръ Киттербелъ: — здоровы ли вы? позвольте мн…. Джемима, мой другъ…. это мой дядюшка. Я полагаю, сэръ, вы надли мою Джемиму?
— Имлъ это удовольствіе, отвчалъ длинный Домпсъ, между тмъ какъ голосъ его и взоръ возбуждали сильное сомнніе въ томъ, испытывалъ ли онъ хоть разъ въ жизни это пріятное чувство.
— Я уврена, сказала мистриссъ Киттербелъ, съ томной улыбкой и легкимъ кашлемъ: — я уврена… кх…. что всякій другъ…. кх… коего Чарльза…. кх…. а особливо родственникъ, есть….
— Я заране зналъ, что ты скажешь это, душа моя, сказалъ маленькій Киттербелъ, который хотя и устремилъ свои глаза на сосдніе дома, но въ самомъ-то дл, съ чувствомъ глубочайшей пpeданности, смотрлъ на свою жену: — тысячу разъ благодарю тебя.
Послднія слова произнесены были съ такой безсмысленной улыбкой и сопровождались такимъ сильнымъ пожатіемъ руки, что въ мистер Домпс возмутилась вся жолчь.
— Джекъ, скажи кормилиц, чтобы она принесла сюда малютку, сказала мистриссъ Киттербелъ, обращаясь въ служанк
Мистриссъ Киттербелъ была высокая, худощавая молодая лэди, съ блокурыми волосами и чрезвычайно блымъ лицомъ. Служанка вышла, и вслдъ за ея уходомъ явилась кормилица, съ замчательно малой ношей на рукахъ, завернутой въ голубое оокрывадо, обшитое по кралмъ блымъ мхомъ. Это-то и былъ малютка Киттербелъ.
— Ну, дядюшка, сказалъ мистеръ Киттербелъ, приподнимая съ величайшимъ восторгомъ ту часть покрывала, которой накрывалось лицо младенца: — какъ вы думаете, на кого онъ похожъ?
— Да, да! скажите-на на кого? сказала мистриссъ Киттербелъ, просовывая руку подъ руку мужа и всматриваясь въ лицо Домпса съ такимъ вниманіемъ, какимъ только она могла располагать.
— Ахъ, Боже мой, какой онъ маленькій! вскричалъ любезный дядюшка, отступая назадъ съ притворнымъ изумленіемъ: — удивительно маленькій!
— Вы такъ думаете? спросилъ Киттербелъ, нсколько встревоженный. — Да онъ теперь просто великанъ въ сравненіи съ тмъ, что былъ, — не правда ли, кормилица?
— Онъ просто милашка! сказала кормилица, сжимая ребенка и уклоняясь отъ отвта, не потому, чтобы она совстилась исказитъ истину, но потому, что ей не хотлось лишиться случая получить отъ Домпса полъ-кроны.
— Ну такъ на кого же онъ похожъ? спросилъ маленькій Киттербелъ.
Домпсъ взглянулъ на красноватую массу передъ нимъ и въ эту минуту замышлялъ, какое бы лучше употребить ему средство для огорченія молодыхъ родителей.
— Право, я не знаю на кого онъ похожъ, отвчалъ онъ, очень хорошо понимая, какого рода отвта ожидали отъ него.
— Какъ вы думаете, похожъ онъ на меня? спросилъ племянникъ съ лукавой улыбкой.
— О, ршительно не похожъ! возразилъ Домпсъ, нарочно длая удареніе на слово ‘ршительно’, чтобы въ отвт его не заключалось ни малйшаго недоумнія. — Ршительно не похожъ на тебя. Ни малйшаго нтъ сходства.
— А на Джемиму? спросилъ Киттербелъ, слабымъ голосомъ.
— Отъ, помилуйте! нтъ! ни на волосокъ нтъ сходства. — Конечно, я не знатокъ въ подобномъ дл, но мн кажется, что онъ очень похожъ на одно изъ тхъ рзныхъ изображеній, которыя мы видамъ иногда на могильныхъ камняхъ.
Кормилица нагнулась надъ ребенкомъ и съ большимъ трудомъ остановила порывъ хохота. Па и ма глядли такими же жалкими, какъ ихъ любезный дядюшка.
— Хорошо! сказалъ обманутый въ ожиданіяхъ родитесь, — вы скоро намъ скажете, на кого онъ похожъ. Сегодня вечеромъ вы увидите его безъ покрывала.
— Благодарю покорно, отвчалъ Домпсъ, чувствуя въ душе своей глубокую признательность.
— Теперь, душа моя, сказалъ Киттербелъ, обращаясь къ своей жен: — я думаю, намъ время отправляться. Дядюшка, мы встртимся ужь въ церкви съ другими кумовьями — это мистеръ и мистрисъ Вильсонъ — ближайшіе наши сосди, люди превосходные. Хорошо ли ты закуталась, душа моя?
— О, да, мой другъ!
— Смотри, не нужно ли теб другую шаль? спросилъ заботливый супругъ.
— Зачмъ, душа моя! не нужно, отвчала очаровательная мать, принимая протянутую руку Домпса, — и маленькое общество помстилось въ наемной карет, которой предстояло отвезти его въ назначенную церковь.
Домпсъ во всю дорогу старался занимать мистриссъ Киттербелъ своимъ разговоромъ, онъ краснорчиво и въ увеличенномъ вид высказывалъ ей вс опасности, неизбжныя при кори, молочниц, зубкахъ и другихъ интересныхъ недугахъ, которымъ обыкновенно бываютъ подвержены дти.
Обрядъ (продолжавшійся, мимоходомъ сказать, не боле пяти минутъ) совершился безъ всякихъ приключеній. Священнику предстояло исполнить немедленно другія требы. Воспріемники исполнили свой долгъ, младенца окрестили, Домпсъ чуть-чуть не уронилъ его,— словомъ сказать, дло кончилось надлежащимъ порядкомъ, и въ два часа по полудни Домпсъ проходилъ уже Банковыя ворота съ тяжелымъ сердцемъ и непріятнымъ убжденіемъ, что вечеромъ ему слдовало находиться числ избранныхъ нсколькихъ друзей.
Вечеръ наступилъ, а вмст съ нимъ явились къ Домпсу заране заказанные башмаки, чорные шолковые чулки и блый галстухъ. Горемычный воспріемникъ переодлся въ контор своего друга и оттуда съ духоамъ, понизившимся на цлые пятьдесятъ градусовъ, отправился на улицу Грэтъ-Россель пшкомъ, такъ какъ погода прояснла и вечеръ былъ въ полномъ смысл превосходный. Тихо онъ прошелъ Чипсэйдъ, миновалъ улицу Ньюгетъ и опустился съ возвышеній Сноу и Голборнъ. Всю дорогу онъ казался такимъ угрюмымъ, какъ статуйка на носу военнаго корабля, и почти на каждомъ шагу встрчалъ новыя причины къ своему неудовольствію. Въ то время, какъ онъ огибалъ уголъ Хаттонскаго сада, на него внезапно налетлъ мужчина, повидимому, пьяный, и непремнно сбилъ бы его съ ногъ, еслибъ въ ту же минуту не былъ поддержанъ очень ловкимъ молодымъ джентльменомъ, который въ это время какъ будто нарочно очутился подл него. Неожиданный толчокъ до такой степени разстроилъ какъ нервы мистера Домпса, такъ и его нарядъ, что онъ едва стоялъ на ногахъ. Джентльменъ взялъ его руку и съ величайшей снисходительностію провелъ его до Фернивальскаго суда. Домпсъ, можно сказать, въ первый разъ въ жизни чувствовалъ признательность и старался выказать всю свою учтивость, и наконецъ какъ онъ, такъ и молодой человкъ разстались съ выраженіемъ сердечной другъ къ другу признательности.
— По крайней мр есть нсколько благонамренныхъ людей въ этомъ мір, проворчалъ человконенавистный Домпсъ, приближаясь къ концу своего путешествія.
— Раттъ…. таттъ…. тр-p-p-раттъ, простучалъ, въ подражаніе джентльменскому лакею, кучеръ наемной кареты въ двери дома Киттербела, въ ту самую минуту, какъ Домпсъ приблизился къ нимъ.
Изъ кареты вышла старая лэди въ огромномъ ток, старый джентльменъ въ синемъ фрак и три фамильныя копіи со старой лэди. Въ розовыхъ платьицахъ и такихъ же башмачкахъ.
‘Врно унего большое собрание’ — со вздохомъ подумалъ крестный отецъ, отирая съ лица потъ и опираясь на чугунную ршетку у подъзда. Прошло нсколько минутъ прежде, чмъ Домпсъ собрался съ духомъ и постучался въ дверь. На стукъ его выскочилъ сосдній зеленщикъ, который нанятъ былъ за семь половиной шиллинговъ, но имлъ такія икры, что ему возможно бы увеличить плату вдвое. Появленіе этого новобранца, яркая лампа въ коридор, стати Венеры на площадк лстницы, въ добавокъ къ этому говоръ многихъ голосовъ и звуки арфы и двухъ скрипокъ — вполн убждали Домпса, что его предположенія были слишкомъ основательны.
— Здоровы ли вы? сказалъ Киттербелъ, съ большимъ противъ обыкновеннаго шумомъ, высовываясь изъ маленькой боковой комнаты съ пробочникомъ въ рукахъ и разнообразными частичками сургуча, разсыпаннаго по его ‘невыразимымъ’ въ вид неправильно разставленныхъ знаковъ препинанія.
— Праведный Боже! воскликнулъ Домпсъ, врываясь въ ту же комнатку, чтобъ надть тамъ башмаки, которыя онъ принесъ съ собой въ карман, и еще боле изумился при вид только что вынутыхъ семи пробокъ и соотвтствующаго имъ числа графиновъ. — Скажи пожалуста, сколько же у тебя гостей?
— Не больше тридцати-пяти. Мы вынесли ковры въ заднюю гостиную, а въ передней поставили фортепьяно и зеленые столы. Джемима разсудила, что гораздо лучше будетъ накрыть ужинъ въ передней гостиной, знаете, на случай краснорчивыхъ спичей и тому подобнаго. Но, Боже мой! дядюшка, что съ вами? продолжалъ маленькій человчекъ, въ то время, какъ Домпсъ, надвъ одинъ башмакъ, объискивалъ свои карманы съ самымъ ужаснымъ искаженіемъ физіономии. — Что вы потеряли, дядюшка? ужъ не бумажникъ ли?
— Нтъ, отвчалъ Домпсъ, опуская руку сначала въ одинъ карманъ, потомъ въ другой и произнося отвтъ свой такимъ глухимъ голосомъ, какой мы слышимъ въ роли Дездемоны, когда лицо ее закрыто подушкой.
— Не футялръ ли изъ подъ карточекъ? не табакерку ли? не ключъ ли отъ квартиры? спрашивалъ Киттербелъ, посылая вопросъ за вопросомъ съ быстротою молніи.
— Нтъ! нтъ! воскликнулъ Домпсъ, продолжая шарить въ пустыхъ карманахъ.
— Такъ что же такое? ужь… ужь не молочникъ ли, про который вы говорили сегодня поутру?
— Да, именно молочникъ! отвчалъ Домпсъ, опускаясь на стулъ.
— Какъ же это такъ вы сдлали? спросилъ Киттербелъ. — Хорошо ли вы помните, что вы взяли его съ собой?
— Ну да! помню! О, теперь я понимаю, сказалъ Домпсъ, соскакивая со стула вмст съ счастливой идеей, блеснувшей въ его голов. — О, я несчастный! кажется, я затмъ только и родился, чтобы страдать. Понимаю теперь, понимаю! это дло молодого джентльмена!
— Мистеръ Домпсъ! прокричалъ наемный лакей самымъ громкимъ голосомъ, отворяя дверь и впуская въ гостиную крестнаго отца, который въ теченіе получаса усплъ нсколько поуспокоиться.— Мистеръ Домпсъ!
Вс гости обратились къ дверямъ, и въ ту же минуту появился мистеръ Домпсъ. Онъ чувствовалъ такую неловкость въ новомъ своемъ положеніи, какую почувствовалъ бы лосось, еслибъ заставили его проплыть по песчаной дорожк.
— Весьма пріятно видть васъ, сказала мистриссъ Киттербелъ въ совершенномъ невденіи о замшательств и огорченіи несчастнйшаго смертнаго: — позвольте мн отрекомендовать васъ моимъ искреннимъ друзьямъ: вотъ это моя мама, мистеръ Домпсъ, а вотъ мой папа и мои сестры.
Домпсъ съ такимъ жаромъ схватилъ руку почтенной лэди, какъ будто она была его родная мать, сдлалъ поклонъ молодымъ двицамъ, показалъ спину старому джентльмену, котороый стоялъ позади его, и не обратилъ ни малйшаго вниманія на отца мистриссъ Киттербелъ, который ровно три минуты съ четвертью безпрерывно ему кланялся.
— Дядюшка, сказалъ маленькій Киттербелъ, посл того, какъ Домпсъ былъ отрекомендованъ дюжинамъ двухъ самыхъ некрасивыхъ друзей: — позвольте мн увести васъ въ другой конецъ комнаты и отрекомендовать моему задушевному другу Дантону. — Удивительный человкъ! просто прелесть что за человкъ! Я увренъ, что вы съ перваго раза полюбите его. Сюда, сюда.
И Домпсъ слдовалъ за своимъ племянникомъ такъ послушно, какъ ручной медвдь.
Мистеръ Дантонъ былъ молодой человкъ лтъ двадцати-пяти, съ весьма значительнымъ запасомъ нахальства. Онъ былъ большой фаворитъ, особливо между двицами отъ шестнадцати до двадцати-шестилтняго возраста. Онъ умлъ довольно искуссно подражать французскому рожку, неподражаемо плъ комическія псни и обладалъ необыкновеннымъ даромъ разсказывать вздоръ своимъ почитательницамъ. Какими-то непостижимыми путями, онъ пріобрлъ славу великаго остроумца, а вслдствіе столь важнаго пріобртенія едва только онъ открывалъ свой ротъ, какъ вс, кто только зналъ его, начинали хохотать отъ всей души.
Рекомендація состоялась по надлежащей форм. Мистеръ Дантонъ поклонился и комически махнулъ дамскимъ носовымъ платкомъ, который онъ держалъ въ рук. Друзья Дантона улыбнулись.
— Очень тепло, сказалъ Домпсъ, чувствуя необходимость сказать что нибудь.
— Да-съ. Вчера было тепле, возразилъ блестящій мистеръ Дантонъ.
Всеобщій смхъ.
— Я считаю за особенное удовольствіе поздравить васъ съ вашимъ первымъ появленіемъ въ качеств отца, продолжалъ Дантонъ, обращаясь къ Домпсу:— то есть въ качеств крестнаго отца.
Дамы хохотали безъ всякаго принужденія, мужчины находились въ безпредльномъ восторг.
Общій ропотъ удовольствія и восхищенія положилъ конецъ дальнйшему развитію остроумія мистера Дантона и возвстилъ появленіе кормилицы съ новорожденнымъ. Дамы, въ одинъ моментъ оставили свои мста. (Двицы всегда бываютъ въ восторг при подобныхъ случаяхъ).
— Ахъ, какой милашка! сказала одна.
— О, какая прелесть! проговорила другая, и нарочно вполголоса, чтобъ сильне выразить восторженный энтузіазмъ.
— Восхитительно! присовокупила третья.
— Какія крошечныя ручонки! сказала четвертая, приподнимая сжатую ручку ребенка, и имющую форму и величину лапки цыпленка.
— Видли ли вы когда? спросила маленькая кокетка, имющая сходство съ литографіей парижскихъ модъ, длая большой шумъ и обращаясь къ джентльмену въ трехъ жилетахъ: — видли ли вы….
— Никогда въ жизни, отвчалъ ее поклонникъ, поддергивая вортничекъ своей рубашки.
— Ахъ, кормилица, позволь мн подержать его! вскричала другая молоденькая лэди.
— А, что кормилица, можетъ ли онъ открыть свои глаза? спросила еще какая-то двица, показывая видъ безпредльной невинности.
Достаточно сказать, что вс незамужнія лэди единодушно произвели новорожденнаго младенца въ Купидоны, и что вс замужнія, nemine contradicente, соглашались, что онъ былъ во всхъ отношеніяхъ прекраснйшій ребенокъ, какого они когда либо видли, — конечно исключая изъ этого числа своихъ собственныхъ дтей.
Танцы начались съ величайшимъ одушевленіемъ. Дантонъ во всхъ отношеніяхъ снискалъ себ полное превосходство предъ прочими кавалерами. Нкоторые молодыя леди очаровали общество и пріобрли поклонниковъ, пропвъ за фортепьяно. ‘Мы встртились съ тобой», ‘Я видлъ ее на ярмарк мечты’, ‘Я не поврю, чтобы внокъ любви былъ тягостенъ для насъ’, — и другія — въ одинаковой степени сантиментальныя и интересные романсы. ‘Молодые люди — говорила мистриссъ Киттербелъ — какъ нельзя боле милы и любезны’, двицы тоже не теряли своихъ случаевъ, и все, по видимому, предвщало пріятное окончаніе вечера. Домпсъ, однакожъ, не надялся на это:онъ сидлъ и втайн замышлялъ какой-то планъ — придумывалъ что-то въ род шутки на свой собственный ладъ — и уже заране вкушалъ удовольствіе! Онъ съигралъ робберъ и проигралъ. Мистеръ Дантонъ воспользовался этимъ случаемъ и отпустилъ острое словцо, при чемъ, конечно, вс расхохотались. Домпсъ сдлалъ возраженіе еще остре, но ему никто не улыбнулся, за исключеніемъ одного хозяина, который поставилъ себ въ обязанность смяться до слзъ ршительно всему. Словомъ сказать, вечеръ шелъ превосходно, только за музыкантами сдлалась небольшая остановка: они не играли съ такимъ одушевленіемъ какого желало общество. Однако, причина этому объяснилась весьма удовлетворительно, по показанію джентльмена, пріхавшаго вечеромъ изъ Гревзенда, открылось, что эти самые музыканты были наняты играть на пароход цлый день, и они дйствительно играли почти безпрерывно во всю дорогу въ Гревзендъ и обратно, въ Лондонъ.
Ужинъ былъ превосходный, на стол красовались четыре фантастическія пирамиды изъ ячменнаго сахара, которыя, конечно, были бы прелестны, еслибъ только не растаяли при самомъ начал ужина, тутъ была и водяная мельница — произведеніе искуснаго кондитера, которой недостатокъ состоялъ въ томъ, что вмсто того, чтобъ держать воду въ колес, она выпустила ее на скатерть. — Тутъ была и дичь, языки, пирожное, варенья, салатъ изъ морскихъ раковъ, говядина особаго приготовленія и вообще все, что вамъ угодно, Киттербелъ хлопоталъ о чистыхъ тарелкахъ — и между тмъ тарелки не являлись, джентльмены, которымъ нужны были тарелки, объявили, что обойдутся и безъ нихъ, мистриссъ Киттербелъ выхваляла ихъ самоотверженіе, сосдній зеленщикъ сильно суетился и началъ уже думать, что семь съ половиной шиллинговъ достанутся ему не даромъ, молодыя лэди кушали очень мало, опасаясь потерять романтичное достоинство, замужнія же лэди кушали очень много, и притомъ безъ всякихъ опасеній, вина было выпито вдоволь, и каждый изъ гостей наговорился и насмялся еще больше.
— Тише! тише! сказалъ мистеръ Киттербелъ, вставая и принимая весьма серьезный видъ. — Душа моя (эти слова относилась къ его жен, на противоположномъ отъ него конц стола), позаботься пожалуста о мистриссъ Максвелъ, о своей мама и прочихъ замужнихъ лэди, а вы, джентльмены, я увренъ, постараетесь убдить молодыхъ дамъ наполнить ихъ рюмки.
— Лэди и джентльмены! сказалъ Домпсъ, самымъ гробовымъ голосомъ и плачевнымъ тономъ, и всталъ съ мста своего, какъ призракъ въ Донъ-Жуан: — не угодно ли вамъ наполнить свои рюмки? Я желаю предложить заздравный тостъ.
Наступила мертвая тишина, рюмки были наполнены, гости приняли серьёзный видъ.
— Лэди и джентльмены! противнымъ голосомъ продолжалъ зловщій Домпсъ.— Я….
Въ эту минуту мистеръ Дантонъ издалъ, въ подражаніе французскому горну, дв самыя высокія ноты. Нервическій ораторъ задрожалъ, гоcти покатились со смху.
— Порядокъ! тишина! вскричалъ мистеръ Киттербелъ, стараясь подавить свой смхъ.
— Тишина! молчаніе! повторили джентльмены.
— Дантонъ, успокойся, сказалъ задушевный его другъ.
— Лэди и джентльмены! снова началъ Домпсъ, не потерявъ присутствія духа, потому что краснорчіемъ своимъ онъ славился: — вслдствіе принятаго обыкновенія при подобныхъ случаяхъ, я, какъ одинъ изъ воспріемниковъ мастера Фридерика-Чарльза-Вильяма Киттербела (при этомъ голосъ оратора немного измнился, онъ вспомнилъ о серебряномъ молочник), осмливаюсь предложить тостъ. Едва ли нужно говорить, что этотъ тостъ заключаетъ въ себ выраженіе нашего желанія о здравіи благоденствіи молодого джентльмена, событіе юной жизни котораго мы собрались сюда ознаменовать. (Общій ропотъ одобренія.) Леди и джентльмены! согласитесь со мной, невозможно предположить, чтобы добрые хозяева этого дома, въ отношеніи къ которымъ мы считаемъ себя искренними доброжелателями, могли провести эту жизнь безъ нкоторыхъ испытаній, безъ всякихъ страданій, безъ жестокихъ горестей и тяжелыхъ потерь…. (Здсь лукавый Домпсъ остановился и медленно вытащилъ изъ кармана блый носовой платокъ, примру его послдовали многія лэди.) Да пощадятъ ихъ всякаго рода испытанія!— вотъ искренняя молитва моя за нихъ, вотъ сердечное мое желаніе! (Слышно было, что бабушка новорожденнаго уже рыдала). Я надюсь, готовъ даже сказать: я увренъ, леди и джентльмены, что младенецъ, крестины котораго мы собрались сюда ознаменовать, не будетъ похищенъ изъ объятій своихъ родителей преждевременной смертью (нсколько батистовыхъ платковъ пущены въ дло), что его юный и, по видимому, цвтущій здоровьемъ наружный надъ не завянетъ подъ вліяніемъ томительныхъ недуговъ. (При этомъ Домпсъ окинулъ общество capдоническимъ взглядомъ, — потому что многія замужнія лэди были уже сильно растроганы.) Я увренъ, вы единодушно согласитесь съ слдующимъ моимъ желаніемъ: да живетъ юный странникъ этой жизни въ утшеніе и благословеніе своимъ родителямъ. (‘Вниманіе! вниманіе!’ раздалось между гостями, и вмст съ тмъ ясно было слышно, что мистеръ Киттербелъ всхлипывалъ.) Да не забудетъ онъ впослдствіи тотъ долгъ, которымъ онъ обязавъ имъ, и да не подвергнутся они несчастному опыту самой страшной истины, — что неблагодарное дитя остре ядовитаго жала зми’.
Мистриссъ Киттербелъ не вынесла. Съ платкомъ у глазъ и въ сопровожденіи многихъ дамъ, она бросилась изъ комнаты, оставивъ дражайшую половину свою почти въ такомъ же положеніи, и въ коридор предалась сильной истерик. Едва ли нужно прибавлять, что это обстоятельство совершенно нарушило гармонію текущаго вечера. Уксусъ, одеколонъ и холодная вода требовались теперь въ такомъ количеств, какъ требовались передъ тмъ за нсколько минут негусъ, пирожное и конфекты. Мистриссъ Киттербелъ немедленно отведена была въ свою комнату, музыканты замолкли, любезность кавалеровъ прекратилась, и гости потихоньку разошлись, Домпсъ убрался при начал суматохи и шелъ домой спокойнымъ шагомъ и (дли него) съ веселымъ духомъ. Хозяйка его дома готова была побожиться, что слышала, какъ Домпсъ, замкнувъ за собою дверь, захохоталъ самымъ особеннымъ хохотомъ. Показаніе это такъ невроятно и носитъ на себ такой отпечатокъ неправдоподобія, что до сихъ поръ еще оно не пріобрло ни малйшаго подтвержденія.
Съ того времени, къ которому относится нашъ разсказъ, семейство мистера Киттербела значительно увеличилось: у него теперь два сына и дочь, и такъ какъ онъ въ скоромъ времени ожидаетъ еще приращенія къ своему цвтущему потомству, то сильно безпокоится о выбор почтеннаго воспріемника. Во всякомъ случа, онъ положилъ обязать будущаго кума своего двумя условіями: первое — кумъ долженъ дать торжественное общаніе не говорить посл ужина спичей, и второе — не долженъ имть никакихъ сношеній, ни связей съ ‘несчастнйшимъ человкомъ въ мір’.