По поводу событія 1-го марта.
По поводу событія 1-го марта.
‘Русь’, 4-го марта 1881 г.
‘Русь’, 7-го марта 1881 г.
Стоимъ мы слпы предъ судьбою!…
‘Русь’, 12-го мирта 1881 г.
——
По поводу события 1-го марта, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Царь убитъ!… Русскій Царь, у себя въ Россіи, въ своей столиц, зврски, варварски, на глазахъ у всхъ — русскою же рукою…. Тамъ, въ царскихъ чертогахъ, одянный царскою порфирою, лежитъ теперь, простертъ для послдняго лобзанія и поклоненія, искалченный, изувченный трупъ твоего Вождя, Русская земля, твоего Главы и Освободителя, Русскій народъ, сокрушившаго твое рабство!.. Позоръ, позоръ нашей стран! ‘Людіе мои’ — мнится, говорить Онъ намъ,— Онъ, избавитель людей своихъ отъ крпостнаго плна!— ‘что сдлалъ я вамъ, за что пріялъ я въ отвтъ на мое добро, мою любовь,— эти страданія, эти муки,— и не эти предсмертныя только, безмрныя муки, но т страшныя, нравственныя муки, которыми столько уже лтъ сряду, съ такимъ неистовствомъ, съ такою злобою, изо дня въ день терзали здсь, въ родномъ краю, мою жизнь?’…. Пусть же жгучая боль стыда и гори проникнетъ нашу землю изъ конца въ конецъ, и содрогнется въ ней ужасомъ, скорбью, гнвомъ негодованія всякая душа!
Миръ и благословеніе почившему Царю! Ногъ прославилъ его, сверхъ земной славы, высшею славою. Внчанный Царь нашъ, Царь-Освободитель увнчался еще и мученическимъ внцомъ, Онъ палъ, обливаясь кровью почти въ тотъ самый мигъ, когда,— въ неисчетный разъ спасенный повидимому отъ опасности.— Онъ, повинуясь велнію своего неизмнно-добраго сердца, благословилъ крестнымъ знаменіемъ убитыхъ и молвилъ слово утшенія раненому солдату… Царь-человкъ, вниди въ радость Господа твоего — такова молитва твоего народа!
Но совсть Русскаго народа такою одною молитвою успокоена быть не можетъ. Что такое сталось, что подялось съ нашею землею? Небывалое, неслыханное творится на Святой Руси! Кто т, что смютъ пятнать грхомъ я преступленіемъ наше историческое бытіе, класть позоръ и срамъ на наши головы? Посягательство на царя — это посягательство на самый народъ,— это насиліе надъ народною волею и свободою. Во всхъ странахъ міра лишь охран самого народа вврена въ сущности жизнь всякаго Верховнаго Предержателя власти, ибо никакою полиціею въ свт она вполн ограждена быть не можетъ. Но нигд, казалось бы, нигд какъ въ Россіи, гд Царь и народъ мыслятся какъ одно, сплоченное любовью и духомъ, нигд не долженъ, не можетъ быть такъ безопасенъ Царь среди своего народа! Таково древле-отеческое преданіе. Солгалось ли про насъ это старое слово? Пусть,— какъ и утшаютъ насъ,— самъ Русскій народъ не повиненъ, не причастенъ этимъ злодйствамъ, которыми прославилась въ послдніе годы наша несчастная Россія на весь крещенный и некрещенный міръ, пусть это дло нсколькихъ гадинъ, отребья нашей земли: но эта скверна искажаетъ нашъ нравственный историческій образъ,— во эти гадины распоряжаются, по своей прихоти, самыми судьбами нашего народа,— это отребье — все же порожденіе Русской земли, Русскаго общества, плоть отъ плоти, кость отъ костей нашихъ. Никакія правосудныя казни не смогли досел его истребить, никакими вншними силами и не извести этого смени зла,— оно, какъ язва на тл нашемъ, живетъ, смердитъ и гноится, тайно заражая самую кровь….
Неужели однако это новое, страшное поруганіе надъ русскою общественною совстью пройдетъ и на сей разъ безслдно, и не воспрянетъ русская совсть, и не стряхнетъ съ себя грха лни, празднаго косннія и недомыслія? Неужели не поймемъ, что намъ нужно обновленіе, всеобщее, всецлое возрожденіе духа?… Того историческаго, народнаго, земскаго духа, который создалъ русское царство, которымъ единственно, даже еще и досел, стоитъ и крпко оно! То отребье, которое такъ дерзостно, такъ нагло гнететъ преступленіями душу всего Русскаго народа, не есть исчадіе самого нашего простаго народа, ни его старины, ни даже новизны истинно просвщенной,— а порожденіе темныхъ сторонъ Петербургскаго періода нашей исторіи, отступничества отъ русской народности, измны ея преданіямъ, началамъ и идеаламъ, порожденіе того раболпства духовнаго европейскому Западу,— той розни земли и государства, которая, вопреки древнему завту, врованіямъ и чаяніямъ народнымъ, вндрилась вотъ уже почти два вка въ нашъ общественный и государственный строй. Нтъ, не въ дальнйшемъ слдованіи по пути подражанія Европ ваше спасеніе, не въ этомъ мнимомъ прогресс врачеваніе наше, а въ воскрешеніи цлостнаго, объединяющаго, животворящаго земскаго духа.
Царь унаслдовавшій отъ Страстотерпца-Отца царскій внецъ,— въ наши дни внецъ терновый,— Царь, въ гор и сокрушеніи предстоящій нын предъ началомъ своего безпредльно-труднаго подвига, съ какою преданностью, съ какимъ чувствомъ состраданія и участія, съ какою готовностью споспшествованія взираетъ на Тебя твой народъ! Какъ молитъ онъ благаго Господа, да укрпитъ онъ твой державный духъ на всякое благое дланіе, да ниспошлетъ Теб ту же любовь, ту же вру къ родному народу, которыми онъ желалъ бы окружить, оградить тебя отъ всякихъ злыхъ навтовъ и лихой напасти! Не по своему личному хотнью, а по произволенію исторической судьбы, какъ преемникъ царя-избранника, въ смиреніи и послушаніи пріемлешь Ты тяжкое бремя великой власти, и всякій, кто отъ народа, потщится сохранить ее Теб свято и непоколебимо. О, будь незлобливъ, какъ твой Отецъ, сумвшій соблюсти въ самодержц святую простоту человческаго сердца и,— умышленно озлобляемый цлымъ рядомъ безбожныхъ посягательствъ на его жизнь,— не озлобившійся ни разу, ни разу не поддавшійся соблазну власти! Но да будетъ же и тверда, неукоснительно властна, грозна Твоя десница на всхъ враговъ чести, достоинства и тишины твоего царства. Вдай и вруй, что только въ тснйшемъ искреннемъ единеніи — не съ тою или другою частью русскаго общества, и не мнимо, какъ тщатся нкоторые, но въ правду — со всмъ своимъ народомъ.— только шествуя русскимъ, народнымъ, земскимъ, въ то же время и царскимъ путемъ въ дух истины Божьей и правды народной, обртешь Ты намъ исцленіе отъ нашихъ — отступничествомъ отъ народа порожденныхъ — недуговъ, добудешь просвщенія, преуспянія, славы и мира для твоей необозримой, великой и для великаго будущаго предназначенной, русской, славянской державы!…
Почивай въ мир, вчной славы достойный, человколюбивый и народолюбивый, страдалецъ-Царь… Здравствуй на царств, бодрись, уповай и мужайся, новый Государь нашъ!
И обычное теченіе жизни, и обычное теченіе мыслей — все нарушилось, всполошилось въ эти дни. Нигд, конечно, перемна царствованія не можетъ имть такого значенія, какъ въ Россіи. Не просто — царь умеръ и мсто его заступилъ царь новый. Это цлая историческая эпоха отходитъ, это новая эпоха настаетъ! Конецъ одной, начало другой опредлены рзкими гранями, торжественно засвидтельствованы, такъ что самая смна эпохъ совершается воочію, такъ сказать осязательномъ общаго вдома и сознанія современниковъ.
Но черты новаго времени и новаго племени, готовящагося выступить на историческое поле дятельности, еще не ясны намъ, еще въ туман, и мы…
И черты не ясны,— и самый, можетъ быть, взоръ нашъ еще застилается скорбью и негодованіемъ. Но пусть и будетъ такъ. Скорби! скорби и негодуй, ваша земля! Мы призываемъ къ скорби и негодованію, какъ къ самому законному, самому честному, самому нужному, очистительному дйствію общественной совсти. Да, это теперь именно то, что намъ на потребу… О, еслибъ наши души могли перегорть въ горнил скорби и негодованія! О, еслибъ мы вс, вс, искренно, а не лицемрно, сумли возскорбть и вознегодовать въ свое время, тогда, можетъ быть, не пришлось бы и переживать настоящей минуты горя, стыда и срама!… Но ни покушеніе Соловьева, ни взрывъ на желзной дорог, грозившій гиблью тысяч людей, ни взрывъ Зимняго дворца, ни вс несомннныя раскрытія замысловъ чудовищныхъ, адскихъ,— ничто не вызвало въ насъ той мры сердечнаго внутренняго негодованія, святаго, честнаго гнва, которая, выражаясь общественно, становится истинною духовною мощью. Мы же (конечно не вс) поспшили — какъ слдуетъ поскорбть, немножко, но вполн прилично понегодовать, а затмъ пуще всего обрушиться негодованіемъ — на что? не на героевъ револьвера, кинжала, яда и динамита, а на способы самообороны, самозащиты, принимаемые администраціей!.. Способы, скажемъ мимоходомъ, почти равные тмъ, которые приняла сосдняя намъ конституціонная имперія посл двукратнаго покушенія на жизнь ея монарха. Но положимъ, мры принятыя у насъ заслуживали обсужденія и критики,— и не потому, что он были будто ненужны, а потому, что не вполн достигали цли или примнялись не всегда съ должною разборчивостью. Но разв у насъ ограничились только критикой! Какимъ яростнымъ словоизверженіемъ зашиплъ и закиплъ, какъ вулканъ лавой, нашъ фальшивый европеизмъ, позабывъ про вчерашнее, да такъ забывъ, какъ будто его никогда и не бывало! Одна газета даже наканун, чуть ли даже не утромъ 1 марта,— вопія о померещившихся ей правительственныхъ поползновеніяхъ къ реакціи (чему самая свобода ея воплей являлась рзкимъ противорчіемъ),— съ какою-то назойливою наивностью утверждала, что террористовъ-де теперь никакихъ ни въ завод, ни въ помин уже нтъ!..
Мы впрочемъ, говори о скорби и негодованіи, вовсе не имемъ въ виду какихъ-либо вншнихъ репрессивныхъ мропріятій. Это не дло общества,— это дло, а въ извстныхъ обстоятельствахъ и священный долгъ самой власти Мы имемъ въ виду такое нравственное, на само наше общество, воздйствіе чувства скорби я гнва, которое могло бы, если не вполн, то хоть нсколько оздоровить нашу общественную атмосферу. Именно оздоровить — и смыслъ и душу… Потому что здоровое сердце и здоровый смыслъ — вотъ недостаткомъ чего болетъ значительная часть нашего современнаго ‘культурнаго’ общества!.. Но объ этомъ еще не разъ будетъ наша рчь впереди…
Объ одномъ, и только объ одномъ думается теперь упорно. Предъ мысленнымъ взоромъ неуклонно стоитъ окровавленный образъ Царя, добраго, кроткаго, благодушнаго, убитаго среди бла дня, и какъ убитаго! На ногахъ, отъ колнъ, ни тла ни голеней, кости издроблены,— только мускулы, на которыхъ висятъ перевороченныя пятки, кровь хлещетъ потокомъ, на тсныхъ полицейскихъ санахъ везутъ Его, перваго человка Русской земли, уже полумертваго, безъ шинели, съ обнаженной склоняющейся отъ слабости головою (какое мученіе долженъ Онъ былъ вытерпть!) — везутъ Освободителя милліоновъ людей своего и чужихъ народовъ, давшаго всей Россіи новое бытіе, даровавшаго ей такой просторъ жизни, котораго она еще не знавала,— везутъ Страдальца-Царя въ Его царской дворецъ… Безъ ропота, безъ жалобы сртаетъ Онъ смерть… Послднее Его дйствіе въ жизни: взглянуть ‘на своихъ раненыхъ’!… Что долженъ былъ перенесть, перечувствовать въ эту минуту Его сынъ и уже Царь!.. Стыдно, совстно становится Русскому глядть на свтъ Божій. Точно будто кто совершилъ надъ нами публичное поруганіе, всенародно осрамилъ васъ самымъ безстыднымъ срамомъ, и мы оскверненные стоимъ предъ всмъ міромъ,— предъ тмъ міромъ, гд повсюду имя Усопшаго чтится съ благоговніемъ! И что же мы? Мы видимъ, мы слушаемъ,
Мы слушаемъ… Но какъ внимаемъ мы?
Сгибаются-ль упрямыя колна?
Смиряются-ль кичливые умы?…
Были у насъ сегодня крестьяне — уполномоченные ходатаи по разнымъ общественнымъ дламъ отъ своихъ обществъ. Они пришли посовтоваться о народномъ ‘горящемъ’ желаніи дать какое-либо выраженіе своей скорби. Именно скорби. Отрадно было ихъ слушать, посл чтенія разныхъ газетныхъ, якобы либеральныхъ мудрованій. Легко было съ ними душ. ‘Смерть Государя’ — говорили они (мы приводимъ ихъ слова буквально), ‘конечно нашъ общій стыдъ, грхъ, ужасный грхъ на насъ всхъ. Но это Богъ, люба его, послалъ ему такую мученическую смерть. Богу хотлось уравнить ему и небесный чинъ съ его земнымъ чиномъ. Здсь Господь сподобилъ его быть Царемъ, да еще освободителемъ народовъ, тамъ Господь сподобилъ его великомученическаго внца. Его кровь, мученически пролитая, покрываетъ и его — по человчеству — грхи, я наши грхи народные… Молишься эдакъ за душу его — а потомъ и прибавишь: ‘мучениче Александре, моли Бога за насъ’. ‘Нашему народу — продолжали они — хочется поскорбть, народомъ поскорбть’, такъ какъ это сдлать? Вопросъ состоялъ въ томъ, можно ли имъ просить или такъ устроить, чтобъ по всей Россіи, въ теченіи года, никакихъ увеселеній публичныхъ не было, а везд было бы ‘важно, строго’ и что-то въ род поста… Конечно намъ не трудно было имъ объяснить, что такое выраженіе скорби могло бы теперь быть наложено на всю Россію только властью, стало-быть по принужденію, а потому и не имло ба особой нравственной цны, но что никто имъ не мшаетъ выразитъ свою скорбь именно такъ, какъ они хотятъ, добровольно, по деревнямъ, съ приговора сельскихъ міровъ. Они вполн съ этимъ согласились, но все-таки — говорили они — ‘оно бы лучше, коли всмъ народомъ, по всему нашему царству’…
Всмъ народомъ! Мы слушали ихъ, и мысль невольно переносилась въ глубь временъ, когда не было розня духовной между бояриномъ и крестьяниномъ, когда на какомъ-нибудь земскомъ собор они дйствительно встртили бы всеобщее единодушное сочувствіе и нашли бы то, чего теперь тщетно ищутъ,— и чего ужъ конечно не дастъ имъ теперь никакой мнимо-венскій соборъ, которымъ уже пытается окрестить мнимо же либеральная наша пресса лелемое ею въ будущемъ мнимо-народное, на европейскій образецъ скроенное представительство!
Мы не считаемъ пока возможнымъ и умстнымъ вести обычную бесду о самоуправленіи или о какихъ-либо новыхъ вопросахъ, такъ какъ вниманіе читателей, конечно, устремлено теперь въ другую, въ одну сторону,— и даемъ поэтому въ настоящемъ No мсто лишь тмъ статьямъ, которыхъ начало уже было прежде напечатано и прерывать которыя было бы неудобно.
Неужели и на этотъ разъ мы перебудемъ обрушившуюся на насъ бду также легкомысленно и безплодно, какъ уже пережили цлый рядъ ударовъ и поруганій, нанесенныхъ чести, совсти, миру, свобод нашей страны пятикратными или шестикратными посягательствами на жизнь царя, всми этими взрывами, подкопами, убійствами изъ-за угла, окровавившими Россію кровью столькихъ неповинныхъ жертвъ? Казалось и тогда, что зло и позоръ достигли послднихъ предловъ… Но мы не воспрянули ни мыслью, ни духомъ, и вотъ — раздвинулись предлы зла, и дожили мы до срама несмываемаго, который какъ клеймо горитъ на чел каждаго Русскаго,— и допустили мы убить, истерзать заживо среди своего народа того Царя, котораго поминаемъ теперь съ плачемъ, съ колнопреклоненною жаркою благодарностью!… Неужели мы еще не дошли до самаго крайняго края? Вдь еще шагъ — и бездна! Духъ замираетъ при одной мысли о твоей судьб, наша несчастная Россія!..
Гршна теперь всякая попытка отвести глаза отъ того кроваваго образа Мученика, Страстотерпца, который еще носится пока передъ нами,— отклонить мысль отъ задачи, поставленной намъ прямо, въ упоръ, страшнымъ событіемъ… ‘Пора возвратиться къ обычному теченію жизни’,— ‘пора вернуться къ нормальному строю нашей ежедневности’…— ‘этого требуетъ благоразуміе’…— Вотъ какія слова ватанаютъ уже раздаваться…
Словеса лукавствія! ‘Этого требуетъ разумъ’! Не разумъ, а лнь, дряблость, пустота умственная и душевная. Этого могутъ требовать только т, которые уже утратили всякую свободу духа, всякую простоту сердца, всякую ясность и здравость смысла, т, которые безсильны сбросить съ себя холопскія узы разныхъ отвлеченныхъ доктринъ, не могутъ шевельнуть ни языкомъ, ни мозгомъ безъ условно-либеральной ужимки, не смютъ отдаться никакому порыву естественнаго, законнаго, можетъ-быть и въ нихъ самихъ подчасъ пробуждающагося, русскаго чувства — безъ подобострастной справки съ своимъ мнимо-либеральнымъ словаремъ или кодексомъ…
Не должно конечно смшивать пошлости нашего либерализма съ такъ-называемымъ нигилизмомъ, который логически развился до чудовищной доктрины злодйства, тиранніи и скотскости, и посягаетъ на права и честь Русскаго народа. Но пошлый либерализмъ представляетъ также не малую опасность уже потому, что растлваетъ и умъ, и душу русскаго общества, парализуетъ смыслъ и волю, путаетъ нравственныя понятія, обращаетъ человка въ своего рода умственнаго и нравственнаго евнуха Не время теперь, неумстно, въ виду не закрытаго еще гроба царственнаго Страдальца, вспоминать о всхъ проявленіяхъ псевдолиберальной общественной пошлости: такъ они повидимому ничтожны и мелки…. Но совокупность этихъ мелочей ложится гнетомъ на нашу жизнь, и не безполезно оглянуться хоть на минуту.
Многое, что мсяцъ тому назадъ было пожалуй смшно,— теперь до трагизма прискорбно… Ботъ злодй поджигающій домъ,— пламя уже занялось, грозитъ пожаромъ, гибелью тысяч семействъ… Полиція уже наложила руку на изверга… ‘Это не либерально, это репрессія!’ — кричатъ эти господа… И смущенная полиція опускаетъ руку, и начальство, оглушенное, сконфуженное визгомъ и пискомъ всхъ этихъ дошлыхъ и глуповатыхъ, имъ же имя легіонъ, возмнившихъ себя либералами, предписываетъ полиціи галантерейное съ извергами обращеніе!… Убійцу тащатъ въ тюрьму: это ‘регрессъ’, убійцу оправдываютъ, выпускаютъ на свободу, ставятъ ни торжественный пьедесталъ, окружаютъ его лучезарнымъ ореоломъ (хотя убить человка по какимъ бы то ны было побужденіямъ все-таки по меньшей мр несчастіе и ликовать тутъ нечего): это ‘прогрессъ’. И вотъ такіе-то прогрессъ! и приводятъ страну къ истинному регрессу — къ безславію предъ цлымъ міромъ, къ разслабленію власти, къ изнеможенію, къ краю гибели… Мы убждены, что и техникъ, осматривавшій лавку Кобозева, остановился предъ глубокомысленнымъ соображеніемъ: ‘будетъ ли съ его стороны либерально произвести осмотръ строгій, отложивъ въ сторону всякую деликатность? ну какъ ничего не найдешь и въ либеральной пресс продернутъ статейкой?’… Судится важный государственный убійца, участникъ убійствъ и подкоповъ, узнать имя котораго въ высшей степени нужно, допросъ котораго можетъ имть величайшую важность для пресченія другихъ новыхъ убійствъ и злодйствъ… Не усплъ преступникъ раскрыть рогъ для отвта и, можетъ быть, объявить истину, какъ судья съ нанизящнйшею любезностью спшитъ остановить его словами: ‘вы можете и не отвчать, можете, если хотите, и утаить правду!’ Мы еще допускаемъ, что умолчаніе со стороны обвиняемаго можетъ не быть поводомъ къ отягченію его участи (хотя и странно не длать различія между кающимся и нераскаяннымъ), но здравому смыслу не въ домкъ, почему нужно приглашать преступника, да еще съ поспшною предупредительностью, къ утайк истины? Напротивъ — необходимо требовать отъ него раскрытія правды, стараться ниспровергнуть ложь и вывдать истину искуснымъ допросомъ. Можетъ-быть мы ошибаемся, но едвали въ лтописяхъ какого-либо суда въ Европ можно найдти случаи совершенія наказанія надъ человкомъ (какъ это практикуется у насъ), котораго имя и личность не утверждены и не удостоврены! Такой преступникъ ipso facto долженъ оставаться въ тюрьм, пока не объяснитъ самъ или пока не откроютъ его имени…
Да это ли одно?… Еще слишкомъ годъ тому назадъ, кажется не задолго до взрыва на желзной дорог, когда подпольное изданіе ‘Народной воли’ тысячами экземпляровъ распространялось въ Москв, мы знали изъ достоврнаго источника, что какая-то изъ жрицъ нигилизма совершенно безцеремонно расхаживала по домамъ и предлагала незнакомымъ ей хозяевамъ: подписаться, за деньги, на полученіе этого листка въ твердой увренности (въ чемъ и не ошиблась), что никто ея не задержитъ, а въ крайнемъ случа только поскоре отъ себя прогонитъ… Конечно, никому нтъ пріятности брать на себя роль полиціи, но можно было бы однако же подумать и о томъ, что такое пассивное отношеніе къ пропаганд равнялось въ настоящемъ случа прямому потворству — не свобод мннія и слова, а злодйству, убійству невинныхъ, посягательствамъ на безопасность самого народа… Можно ли себ представить Англичанина (не изъ шайки нигилистовъ), которому бы предложили подписаться на полученіе тайныхъ прокламацій, взывающихъ къ убіенію изъ-за угла королевы и ея врныхъ слугъ, и который бы тотчасъ не задержалъ распространителя прокламацій?! Въ томъ-то и бда, что въ насъ мало чувства гражданственности, что слабо въ насъ сознаніе своихъ общественныхъ обязанностей, своего личнаго долга предъ народомъ и государствомъ. Скажутъ, можетъ быть, что въ этомъ недостатк виноваты не мы, а исторія, а само правительство, и т. д. Но такое оправданіе хуже обвиненія. Такъ оправдывать или врне извинять могутъ насъ другіе, но не мы сами себя. Ршится ли кто сказать: ‘гарантируйте мн только, что моя честность не будетъ имть для меня непріятныхъ послдствій, и посмотрите тогда, какой я буду честный! совсмъ почти никогда не буду длать подлостей! А до тхъ поръ, извините, я только либералъ: негодный гражданинъ, но либералъ!’ Но не говоря уже о томъ, что даже гражданская полноправность, свобода — все это по вашему мннію, нудится преимущественно тмъ же способомъ какъ и Царство Божіе, силою нравственнаго подъема, напоромъ доблестныхъ свойствъ и длъ,— не говоря уже объ этомъ, для всякаго изъ насъ лично и во всякомъ положеніи обязателенъ законъ высшей правды и обязательно — ясное понятіе о томъ, что подло, что гнусно, что безнравственно Но увы! въ томъ-то и бда, что эта ясность понятія, повидимому прирожденная человку до такой степени, что, по словамъ Тертулліана, человческая душа ‘родится христіанскою’.— эта ясность въ наши дни помутилась, и къ сумбуру умственныхъ присоединился сумбуръ и нравственныхъ понятій. Для значительной части интеллигентнаго общества, и преимущественно молодаго, вс нравственныя опредленія сводятся къ одному: ‘либерально’ или ‘не либерально’. Не спрашиваютъ: честно или не честно, благородно или подло, человчно или зврски, но людски или по скотски, клонится ли къ добру или ко злу, къ благополучію или къ бдствіямъ, въ страданіямъ невинныхъ людей,— а только о томъ: ‘либерально ли?’ — И затмъ т, кто пофанатичне и послдовательне, обвиняя сами правительство въ ‘репрессіи’, ‘регрессіи’, ‘реакціи’,— предаются со страстію самымъ ужаснымъ репрессивнымъ мрамъ для того, чтобы заставить человчество регрессировать къ какому-то дикому, животному состоянію…
Вотъ съ какого рода разжиженіемъ мысли приходится намъ бороться въ нашемъ обществ… Мы очертили недугъ лишь немногими чертами, избирая нарочно самыя общія, всмъ знакомыя, повидимому мелкія черты, которыхъ существованія никто отрицать не въ прав, но черты характеристическія, вглядвшись въ которыя, серьезный мыслитель разгадаетъ съ ужасомъ и самую болзнь.
Смерть Царя явленіе не случайное. Это нашъ общій грхъ. Вс мы повинны въ ней, во сколько повинны въ растлніи общества чрезъ воспитаніе нашего юношества, чрезъ созиданіе общественнаго духа и мннія. Очнемся ли наконецъ? Отрезвимся ли хоть въ виду бездны? Станемъ ли снова чиниться съ ложью и нахальничать съ правдой!.. Займемся же безтрепетно генеалогіею настоящихъ ужасныхъ событій. Къ этому покаянному труду призываемъ мы всхъ, въ комъ еще не заглохла совсть… Вилять, ‘влаяться овамо и онамо’,— уже не время,— станемъ наконецъ не обинуясь называть вещи ихъ именемъ…
Не о либерализм, не о реакціи можетъ быть рчь въ настоящую страшную минуту, а просто о здравомъ смысл и о гражданской честности. Нужно проявленіе твердой, строгой, грозной, энергической, умной власти. Нужно во что бы ни стало и прежде всего сохранить для Россіи драгоцнную жизнь ея Царя — залогъ нашего спокойствія: вс разумныя мры, ведущія именно къ этой цля, необходимы и потому законны, и съ радостью будутъ приняты обществомъ. Да и само общество должно въ буквальномъ смысл стать стражемъ престола. Избави Богъ отъ какого бы то ни было дйствія, которое могло бы быть растолковано въ смысл уступки крамол или даже требованіямъ европейскаго либерализма. Россіи нужно самодержавіе, а самодержавіе мыслимо и крпко только въ тснйшемъ союз съ народомъ, на народной почв, на земской основ… Наполеонъ I говаривалъ: ‘еслибъ я былъ Русскимъ Императоромъ, я бы отпустилъ бороду, надлъ зипунъ и завоевалъ бы весь міръ’. Въ наши дни нтъ особенной надобности въ этихъ вншнихъ признакахъ народности, да и дло идетъ не о завоеваніи міра. Но еслибы только Русскій Царь захотлъ быть царемъ но старин и призвалъ себ въ опору Русскую землю (не бюрократовъ и ‘либераловъ’-говоруновъ, а великую молчащую теперь землю) — какъ воскъ отъ лица огня, растаяла бы крамола, расточились бы враги, и воскресла бы Россія въ несокрушимой мощи я слав. Лгутъ слабыя души, усомнившіяся въ сил царской власти на Руси — въ мощи народной: напустили тумана я сами бродятъ!.. Вруй въ свое право, Царь нашъ, вруй въ свою силу: то сила всего Твоего народа…