По поводу покушенія на генерала Черевина.
По поводу покушенія на генерала Черевина.
‘Русь’, 21-го ноября 1881 г.
Глупцы не чужды вдохновенья,
По поводу покушения на генерала Черевина, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Прибалтійскій Вопросъ. Внутреннія дла Россіи. Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’ и ‘Руси’. Введеніе къ украинскимъ ярмаркамъ. 1860-1886. Томъ шестой
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1887
Неужели снова? снова бросается оскорбленіе въ лицо всему государству, всему Русскому народу? И не найдется силъ ни правительственныхъ, ни общественныхъ, чтобы избавить нашу землю отъ этого повторительнаго, множимаго, какъ-бы вндряющагося ерама, чтобы вырвать изъ нашего тла этотъ ядовитый гадъ, эту злую живую немочь, которая нарушаетъ мирный трудъ нашего государственнаго бытія, полагаетъ преграды правильному, спокойному земскому строенію, гнететъ общественный духъ, растлваетъ самую атмосферу, которою мы дышемъ?.. Покушеніе на жизнь генерала Черевина (на этотъ разъ рукою наемника — кандидата въ самоубійцы!) не какой-либо одинокій, особливый случай, а лишь новое проявленіе все той же подпольной террористической дятельности: ему предшествовали угрозы (которыми напрасно было пренебрегать), равно какъ и распространеніе печатныхъ прокламацій, какъ въ Петербург, такъ и въ провинціяхъ. Неужели и въ самомъ дл такъ низко пало русское общество, что въ немъ нтъ даже силъ для негодованія, для того естественнаго негодованія, которое, помимо всякаго отвлеченнаго умствованія, политическихъ доктринъ—и теорій, должно быть въ равной мр присуще каждой живой человческой совсти? Да и много ли нужно для того, чтобъ мерзили человку подлость, злодйство, убійство? Только немножечко человчности, только немножечко честности! Неужели нашего общества дйствительно хватаетъ лишь на одно хихиканье и глумленье, — дешевое е либеральное’ глумленье даже по поводу мръ осторожности, принятіе которыхъ вынуждается тми же подпольными, людобойныхъ длъ мастерами — причемъ противъ этихъ послднихъ ни одного сильнаго гнвнаго слова и не слыхать! Мы словно стали свыкаться и съ позоромъ, и съ преступленіями самаго зврскаго характера, со всмъ тмъ, что прежде приводило людей въ трепетъ и ужасъ. Словно извратились, перемшались въ обществ вс нравственныя, не только понятія, но инстинкты, переродилась въ насъ самая душа человческая, которая по извстному прекрасному выраженію даже будто-бы родится христіанскою… В между тмъ никогда такъ много не трещали у насъ, какъ именно теперь, о ‘прогресс’, объ ‘онравствливающемъ дйствіи науки’ (разумется только ‘западной’), ‘о правахъ и достоинств человческой личности’ (хотя при этомъ, по большей части, души ей не полагается и производится она отъ орангъ-утанга), о ‘гуманизм’, о ‘гуманическихъ либеральныхъ идеяхъ’, объ ‘освобождающей человчество отъ религіозныхъ предразсудковъ’, но въ то же время ‘возвышающей и смягчающей цивилизаціи’,— каковыхъ терминовъ въ любой книжк ‘либеральнаго’ толстаго журнала можно бы набрать цлые вороха!.. Попробуй однако кто-нибудь выразить рдкое, горячее осужденіе тому, что не только вполн безнравственно, но именно-то и противорчитъ всякой иде прогресса, гуманности, либерализма и цивилизаціи,— тутъ какъ разъ послдуетъ ‘взрывъ негодованія’…. на того, кто осмлился негодовать! мн.не забыли, какому гоненію въ извстномъ литературномъ лагер подверглись наши статьи, внушенныя намъ событіемъ 1-го марта, какіе крики поднялись съ разныхъ сторонъ: ‘Русь’ нарушаетъ нашу тихую грусть по поводу прискорбныхъ событій! ‘Русь’ ‘распаляетъ страсти!’ Но да убережетъ Богъ русское общество отъ мерзости безстрастья въ длахъ чести и совсти, въ вопросахъ нравственной правды, — отъ той немощи чувствъ, для которой безразлично добро и зло!.. О, еслибъ оно умло въ т страшные мартовскіе дни возненавидть всми силами сердца то, что покрывало Россію срамомъ, можетъ-быть образумились бы и спаслись сотни тхъ молодыхъ головъ, которыхъ сгубило — мы въ томъ уврены — именно это, рекомендуемое нашими гуманистами преступное безстрастье, эта бездушная воздержность нравственнаго общественнаго суда надъ торжествующимъ зломъ!
Но оставимъ въ сторон событіе 1 марта, допустимъ объясненіе нашихъ публицистовъ, что они въ то время, въ возбужденіи негодованія, благоразумно предусматривали опасность для общественной тишины отъ гнва народныхъ массъ,— хотя газетными статьями, если и удобно пускать въ нашъ Русскій народъ лживые слухи, такъ едвали возможно вызывать и направлять его чувства по газетному произволу. Перейдемъ къ настоящей пор, къ воззрніямъ излагаемымъ sine ira et studio, въ нормальномъ состояніи духа. Мы все- таки не можемъ усвоить себ той точки зрнія, которой держится петербургскій ‘Порядокъ’. Въ 313 No этой почтенной газеты разсуждаетъ весьма пространно и длинно о значеніи Тургенева, по поводу итальянской новеллы, которою онъ недавно обогатилъ русскую литературу (и одновременно французскую — такъ-какъ новелла появилась разомъ и въ ‘Встник Европы’ и въ ‘Nouvelle Revue’, такъ что неизвстно: гд переводъ, гд оригиналъ). Характеризуя отношеніе знаменитаго русскаго писателя къ вопросамъ своего времени, ‘Порядокъ’ ставитъ въ особенную заслугу Тургеневу, что онъ никогда не былъ ‘солидаренъ съ рзкимъ отрицательнымъ отношеніемъ къ новымъ направленіямъ мысли’… О какихъ направленіяхъ идетъ рчь, поясняется тутъ же словами: съ отношеніемъ, ‘которое отразилось въ такихъ романахъ, какъ ‘Взбаломученное море’ (Писемскаго), ‘Марво’ (Клюшникова), и ряд другихъ, продолжающихся до сего дня’… Дятельность Тургенева чиста отъ этого восклицаетъ ‘Порядокъ’.
Извстно, какое ‘новое направленіе мысли’ изображено въ роман ‘Взбаломученное море’: то нигилистическое направленіе 60-хъ годовъ, котораго общественное дятельное проявленіе совпадаетъ съ пожаромъ Апраксина двора въ Петербург, къ такому-то движенію ‘отрицательнымъ’ отношеніемъ, притомъ далеко не рзкимъ, а ироническимъ, запятналъ себя, по мннію газеты, покойный Писемскій! Что же касается до ‘Марва’,— стараго, и почти забытаго романа, который однако-же такъ врзался почему-то въ память редактору или сотруднику ‘Порядка’, — то въ немъ живо и ярко изображена эпоха послдняго польскаго возстанія, со всмъ тмъ сумбуромъ понятій и чувствъ, который овладлъ тогда нкоторою частью молодаго русскаго поколнія (уже зараженною нигилистическимъ ученіемъ Чернышевскаго и Ко) и подвигъ ее къ прямой измн не только государству, но и своему родному народу. Дйствіе романа происходитъ именно въ пограничномъ русскомъ кра, населенномъ русскими же крестьянами, которыхъ польскіе бывшіе помщики, считая за быдло, пытались было, съ помощью русскихъ же глупцовъ подъ кличкою хлопомановъ и федералистовъ, лишить національной независимости и, оторвавъ отъ Россіи, подчинить польской корон!! Выходитъ, по мннію ‘Порядка’, что и къ такому ‘направленію мысли’, относиться съ рзкимъ отрицаніемъ’ не позволительно, и что за подобное отрицаніе на Клюшников тяготетъ пятно… Съ точки зрнія какого нибудь ‘Дзенника Познанскаго’ или краковскаго ‘Часа’ это понятно, — но русской газет пятнать за это русскаго-же писателя — по меньшей мр безсмысленно, тмъ боле теперь, въ наше время, когда стало явнымъ, какъ солнечный свтъ, что именно оба эти ‘новыя направленія мысли’ и привели логически-постепенно своихъ послдователей къ тому слишкомъ извстному, уже не направленію, а образу дйствій, отъ котораго страждетъ все наше отечество. Иного впрочемъ объясненія или оцнки мы даже и допустить не можемъ. Не въ какомъ-либо зломъ умысл, а въ пустопорожности по части всякаго умышленія или опредленнаго мышленія провинился критикъ ‘Порядка’, но такъ какъ природа пустоты не терпитъ, то пустота и наполнилась готовыми идейками банально-либеральнаго характера, суеврнымъ культомъ ‘послдняго’ (давно уже теперь устарвшаго) слова науки, раболпнымъ поклоненіемъ предъ ‘молодымъ’ и ‘новымъ’ (теперь уже обветшавшимъ днями, опошлившимся или же практикующимъ подлоги, поджоги, подкопы и убійства)… Мы вовсе не касаемся достоинства произведеній самого Тургенева: какъ художникъ, онъ былъ воленъ въ избраніи темъ, и мы въ прав требовать отъ него только художественной искренности, въ мру его разумнія, мы оставляемъ въ сторон вопросъ и о томъ, въ какой мр подобныя современныя, животрепещущія реальностью данной минуты темы пригодны для истиннаго искусства. Мы склонны на такой вопросъ отвчать отрицательно. Насъ гораздо боле занимаетъ вопросъ о нравственно-общественномъ суд надъ явленіями нашей дйствительности, поскольку черты этого суда выступаютъ въ статьяхъ вашихъ русскихъ политическихъ газетъ, намъ важно именно то: что восхваляется и что осуждается. Для характеристики современнаго общества не лишены, напримръ, интереса самыя усилія ‘Порядка’ оправдать нашего знаменитаго писателя въ глазахъ ‘представителей новаго движенія‘, или ‘молодыхъ силъ нашего общества’, которыя, по мннію газеты, уже слишкомъ взыскательны. ‘Несмотря на видимо сочувственное въ общемъ отношеніе къ этимъ молодымъ силамъ, Тургеневъ даже и за ‘Новь’ подвергся нападеніямъ’ (т. е. со стороны ‘молодыхъ силъ’), скорбитъ ‘Порядокъ’, пятная одновременно авторовъ ‘Взбаломученнаго моря’ и ‘Марва’ за ‘рзко-отрицательное’, напротивъ, къ нимъ отношеніе. По почему же, однако, предосудительно рзко-отрицательное отношеніе къ такимъ направленіямъ мысли, которыя, отрицая всякія нравственныя основы, на которыхъ зиждется человческое общество, причинили столько бдъ, столько горя Русскому народу и остановили правильное и мирное развитіе нашей гражданственности? Странная путаница понятій! Въ большомъ ходу теперь между нами вс эти взятыя изъ Западной Европы клички: ‘консерваторъ’ и ‘либералъ’, — расходятся между собою люди изъ-за сочувствія въ той или другой форм правленія,— но расходясь въ своихъ политическихъ воззрніяхъ, казалось, они должны бы сходиться вс на единой нравственной почв, на сочувствіи въ высшему, равно для всхъ обязательному нравственному закону. Но у насъ подъ словомъ ‘либерализмъ’ разумютъ видно что-то совсмъ другое. Область россійскаго ‘либерализма’ до того обширна и неопредленна, что изъ страха какъ-бы во мнніи ‘молодыхъ силъ’ не прослыть ретроградомъ, обскурантомъ, или только недостаточно ‘либеральнымъ’, многіе наши публицисты и педагоги, по слабости или малодушію, не ршаются, публично и явно, даже черное назвать чернымъ, подлое подлымъ, не отваживаются даже убійство, поджоги, подкопы — сколько-нибудь окрашенные политическимъ цвтомъ — объявить безъ обиняковъ, tout de bon, злодйствомъ, гадостью, ниспровергающею законы правды, основныя начала прогресса, гуманности, цивилизаціи и гражданской свободы, или хоть-бы только преступленіемъ предъ народомъ (которому демократы такъ поклоняются въ теоріи!), тиранническимъ посягательствомъ на его независимую волю… А между тмъ, еслибъ вмсто хваленаго фарисейскаго безстрастія и дешевой воздержности, раздалось искреннее, рзкое, безпощадное слово отрицаніи, осужденіи, услышался бы искренній, единодушный вопль негодованіи или скорби — преимущественно же съ педагогическихъ каедръ, отъ писателей авторитетныхъ въ глазахъ молодыхъ поколній, — не вызвали бы разв эти слова и вопли добрыхъ отвтныхъ чувствъ въ молодыхъ душахъ? не укрпили бы ихъ недоумвающей воли, не направили бы многихъ на здравый путь?..
Разв не было бы въ высшей степени полезно, еслибъ наша сатира, — вмсто издвательства надъ тмъ, что уже давно осуждено и въ общественномъ сознаніи’ въ жизни, и только ищетъ себ мирныхъ, правильныхъ, вполн національныхъ, органическихъ путей для перерожденія,— обратила свой смхъ и стрлы на фальшь героизма, еще обольщающую и губящую столько юныхъ сердецъ, еще оправдывающую въ ихъ понятіяхъ самыя неслыханныя злодйства! ‘Эти злодйства караются вислицей, здсь нечего длать сатир или вообще литератур’ — возразятъ намъ. Да именно отъ вислицы и надлежитъ спасать эту молодежь, а для того не самое ли врное средство — раскрыть художественною сатирою внутреннюю сущность, ничтожество, пустоту — всю пошлость такъ-называемаго нигилизма. Да, пошлость!
говоритъ Баратынскій. Глупцы не чужды и фанатизма, не чужда ему и пошлость. Пошлость не исключаетъ возможности и трагической развязки: мы знаемъ про самоубійцу, лишившаго себя жизни только изъ-за того, что ему приходилось, какъ учителю, довольствоваться лишь тремя тысячами рублей жалованья и отказаться отъ надежды на лакомую будущность съ жирными обдами и лихими рысаками. Пошлость отрицанія, въвшаяся въ душу, можетъ внчаться и мученическимъ внцомъ! Отъ этой-то губительной пошлости и хотлось бы уберечь наши молодыя поколнія, сорвавъ съ нея убранство героизма, красивый ореолъ ‘новыхъ словесъ’, ‘новыхъ направленій мысли’, лишивъ ее опасной надежды на сочувствіе будто-бы ‘всей либеральной интеллигенціи’…
Какъ-бы то ни было, но нравственная реакція въ обществ необходима. Если такъ-называемая ‘интеллигенція’ настолько немощна, что сака произвести ея не въ состояніи, то едва ли найдется иной исходъ, какъ призвать на помощь тотъ неисчерпаемый запасъ положтельныхь силъ, который хранится въ нашемъ народ, въ громадномъ большинств русскаго населенія, — большинств подавляющемъ, но пока безмолвномъ, еще не обртшемъ себ языка и голоса въ современномъ стро нашей жизни. И истинная интеллигенція Россіи, т. е. истинная духовная мощь ея, и истинный историческій, зиждительный разумъ, и истинное просвщеніе, истинное уваженіе къ наук и знанію съ залогами истиннаго прогресса,— не на той они сторон, которая на всхъ перекресткахъ и газетныхъ листкахъ выкрикиваетъ себ пошлую кличку: мы-де ‘интеллигенція’, да трубятъ о своемъ ‘либерализм’ (отрицая въ то же время въ Русскомъ народ даже тнь духовной самобытности) Г Истинная русская интеллигенція, народу, учитъ его,
но и сама у него учится… Нужно же будетъ, наконецъ, заглушить этотъ хоръ силъ отрицательныхъ вскимъ словомъ силъ положительныхъ. Нужно вяніе новаго духа, духа правды, духа истинной, не призрачной, не декоративной гражданской жизни, нужно въ виду необычайности современныхъ господствующихъ недоразумній и напущеннаго на нашу землю марева, обманывающаго равномрно и Правящихъ, и управляемыхъ,— нужно новое необычайное знаменіе союза Царя съ непреложно-врнымъ и преданнымъ ему народомъ….