Письмо
Письмо
Рассказ Альберта Дельпи
(С французского).
I.
I.
II.
II.
Генрих‘.
III.
III.
Конец
Письмо, Дельпи Альбер, Год: 1893
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Она вышла из фиакра и скрылась в подъезде дома. В комнате нижнего этажа, отбросив с лица вуаль, она прислонилась к стене, обитой материей. С минуту постояв, бледная, дрожащая, с закрытыми глазами, готовая упасть в обморок, она вошла в следующую комнату и бессознательно осмотрелась вокруг. Это — святилище любви, прелестное гнездышко посреди лихорадочно работающего Парижа. Везде цветы. По мягкому ковру кое-как кучами разбросаны подушки. Налево пианино, в глубине кровать с колоннами, очень шикарная, покрытая черным атласным одеялом, снаружи спокойствие, тишина аллеи Клебера. Графиня Фернанда де Риан, как статуя неподвижно стоит посреди комнаты и мрачно переводит глаза с одного предмета на другой. Все здесь ей давно знакомо. С каждою вещью соединено какое-либо воспоминание. Эта женщина, высокого роста, брюнетка, грациозная и изящная, с глазами странного зеленого цвета, — воплощение отчаяния. Не двигаясь с места словно окаменелая, она произносит громко: ‘что он ответит?’ Прошло еще три, четыре молчаливых, тяжелых минуты. Ключ щелкнул в замке. Графиня мгновенно преобразилась. Женщины — изумительные актрисы. В комнате появляется Генрих Серван. Графиня улыбается. Она обвивает его шею руками и долго, безумно душит его в своих объятиях. Сказали бы, что эти два существа забыли весь мир в бесконечном, пламенном поцелуе! Фернанда, однако, слишком много страдала, чтобы забыть эту муку. Она освободилась из объятий и опустилась в кресло. Он бросился на подушку у ее ног. Она заговорила нежно.
— Мне кажется, что я не видела тебя целую вечность, а мы виделись вчера. Скажи мне, что ты меня любишь.
— Я тебя обожаю.
— Так же, как год назад?
— Нет, больше.
— Год!.. Уже! О, как я ревнива! Тебя окружает столько искушений! Ты молод, знаменит. Есть столько женщин, которых увлекает твоя музыка и которые ухаживают за тобою… хотя-бы только для того, чтобы отнять тебя у меня!
Он не чувствовал горечи этих слов. Он не остерегся.
— Я тебя обожаю! — повторил Серван.
— Не считая театров, где ты обязан бывать — продолжала она. — Репетиция твоей оперы удалась сегодня?
— Вполне.
Она разразилась хохотом.
— Ты не знаешь? Представь себе, у меня была Жанна. Она рассказывала мне, что та… ну, вот которая поет главную роль… как ты ее называешь? Дебютантка?
— Луиза Плантье.
— Ну, да. Так Жанна рассказывала мне, что эта Луиза Плантье влюблена в тебя, и что ты ее находишь хорошенькой… О, очень хорошенькой! Ей хотелось меня помучить. Естественно — это мой лучший друг!
Серван не смотрел уже в глаза Фернанды. Этот красивый человек с прямым, откровенным взглядом должен ненавидеть ложь.
— О! Я уверена, что ты меня никогда не обманывал! А между тем, повторяю, мне постоянно страшно, я боюсь! Ты не обращал никакого внимания на эту певицу?
— Конечно… нет.
— И это правда?
— Без сомнения.
— Ты знаешь, я столько же люблю в тебе благородство твоего характера, сколько величие твоего таланта. Дай слово, что ты говоришь правду, и я поверю.
— Даю мое честное слово.
Она поднялась, надменная, дрожащая. Маска нежности сорвалась с ее лица.
— Обманщик! подлец!.. Ты любовник этой женщины! Ты ей писал. Возьми, вот твое письмо! Сознайся ты, и я простила бы тебя. Чувственное увлечение, не больше! Но ты обесчестил себя… Ты солгал, как лакей, пойманный на месте проступка! Лгала ли я тебе когда-нибудь? Не говорила ли я тебе все, все без исключения? Мой несчастный брак… Искушения были бессильны, пока я не встретила тебя. Я отдалась тебе, потеряв голову измучившись этой ложной, пустой светской жизнью. Я с радостью ставила все на карту. Я убивала свое имя с наслаждением. Весь Париж знает о нашей связи: мой муж, наши друзья — весь свет, одним словом. Мне было безразлично: ты меня любил меня, я любила тебя! Что значила для меня честь, когда я засыпала в объятиях любви!
Серван сделал нетерпеливо движежение.
— Ну да! — воскликнул он, — подло солгал! Я боялся потерять тебя… Но я люблю тебя!.. Я люблю тебя страстно!.. Я не могу жить без тебя!
— Однако, нужно, чтобы ты мог!.. Я не люблю тебя больше — я тебя презираю!… Прощай!
Он загородил ей дверь, скрестив на груди руки, подняв высоко свою голову.
— Слушай! Ты меня знаешь! Если ты не простишь меня, я убью себя!
Она разразилась хохотом, злобным, мучительным хохотом.
— Какой вздор! Это делается, но не объявляется!
Серван отодвинулся от двери.
— Хорошо, проходи, — ответил он холодно.
По обыкновению, граф де Риан вернулся домой в семь часов. Ему доложили, что у графини мигрень, и она никого не принимает. Он был недоволен, очень недоволен. Граф не признает мигрени, этой услужливой болезни. Люди желчные не понимают нервности других. Противно обычаю, царю финансистов, знаменитому своими миллионами, своими скакунами, своими тремя газетами, пришлось провести этот вечер одному. Ему недоставало того двора, который его постоянно окружает. Он отправился обедать в клуб. На другой день за завтраком и за обедом тот-же ответ: ‘графиня больна и не желает никого видеть’. Только на третий день согласилась Фернанда показаться. Она появилась бледная, с глазами, окруженными сильною тенью, разбитая сорокавосьмичасовой нравственной мукой.
— Я прошу вас извинить меня, — сказала она мужу: — я была больна.
Граф де Риан поцеловал у ней руку, не ответил ни слова и повел ее в столовую. В окна, через деревья сада, прорывались лучи солнца, того февральского солнца, лучи которого так похожи на грустную улыбку. Граф кушал с аппетитом, как человек, много работающий. Его завтрак очень сытен, но непродолжителен. Муж и жена перекинулись перед безупречными лакеями двумя, тремя незначительными фразами. По заведенному порядку, в половине двенадцатого граф встает из-за стола, прощается с женой и уходит к себе в кабинет. До трех часов у него деловой прием. Сегодня, однако, он спокойно, небрежно проговорил жене:
— Мне надо поговорить с вами, мой милый друг. Позволите вы мне проводить вас в ваш кабинет?
Фернанда изумилась. В первый раз в течение десяти лет граф нарушает свои привычки. Он поспешил добавить:
— Вы, вероятно, не забыли, что сегодня первое представление ‘Принцессы Багдадской’? Я с удовольствием вижу, что вы можете ехать ее смотреть.
Придя в свой кабинет, Фернанда продолжала смотреть с удивлением на своего мужа, высокого, худого, холодного, очень спокойного человека. Металлический взгляд его голубых глаз улыбался.
— Позвольте мне, моя дорогая Фернанда, — начал он, — выяснить вполне наше взаимное положение. Вы были бедны, когда я на вас женился. Я не просил вашей любви, а только — дружбы, я получил от вас то, на что мог только рассчитывать в виду моих лет. Я вдвое старше вас. Вы принесли в мой дом вашу величественную красоту, ваш несравненный ум, ваше превосходное образование. Мои приемы, в числе трех или четырех домов, пользуются славою в свете. Полагаю, что, с своей стороны, я свято выполнил молчаливо заключенный между нами договор. Вы пользуетесь полною свободою. Вы имеете своих друзей, как и я имею своих. Я просил вас только об одном: если вы пожелаете иметь друзей… более близких, чем другие, то эти друзья должны мне нравиться. Я должен отдать вам полнейшую справедливость: до сих пор я не имею ни в чем упрекнуть вас. Мужчины и женщины, которых вы принимаете, все без исключения прелестны. Вы любите таких умных людей, как де-Руврай, и таких артистов, как Генрих Серван, я не вижу в этом никакой беды.
Фернанда вздрогнула. Граф продолжал говорить необыкновенно спокойно, деловым тоном, не делая особенных ударений ни на одной фамилии.
— Руврай очень забавен. Какой ум, сколько такту! Он усердно ухаживал за вами, не правда ли? О, не краснейте — я не ревнив. Последний год он бывает реже. Бедный Руврай! Без сомнения, он не любит музыку, а у вас занимаются ею очень много. Ваш друг Серван должен был ему надоесть. Премилый малый и этот. Талант!.. О, да, даже большой талант! К сожалению, немного резок, слишком большого о себе мнения, но, все-таки, отличный господин. Вы, которая считаетесь его другом, посоветуйте ему смягчить немного свой характер. Он вполне порядочный молодой человек, но он слишком резко высказывает свое презрение к деньгам. Вы понимаете, это унижает мои бедные миллионы! Руврай постоянно говорил только о своих лошадях, Серван только и говорит о музыке. Боже мой! И я ничего не желаю лучшего, как любить музыку, но что же делать? Я обращаю большое внимание на манеры и приемы людей. Если бы Серван был бы также любезен, как Руврай, то, уверяю вас, он бы мне также нравился.
Фернанда поняла. Какой-то холод проник в ее сердце. Самообладание быстро к ней возвратилось. Она только что собиралась ответить, как ее муж, во все время разговора стоявший перед ней, опустился на кресло около нее, с своей вечной, загадочной улыбкой.
— Так как я, — продолжал он, — приглашаю вас дать совет вашему другу Сервану, то соблаговолите разрешить мне дать его и вам. Знаете ли вы, моя дорогая Фернанда, что я более всего ненавижу в жизни? Драму. За драмой всегда следует скандал. Свет, как вы знаете, прощает все, кроме скандала. Общественное мнение! Уважайте общественное мнение: в этом весь секрет счастливой жизни. Я вижу, что вы расстроены, больны. Мне вас жалко. Успокойтесь и выздоравливайте. Помните, что мы неуязвимы до тех пор, пока мы избегаем шума и крика. Общественное мнение!.. Какая это сила, моя милая!
Фернанда была видимо оскорблена. Стыдливость женщины заговорила в ней громко. Итак, ее муж без стеснения говорил ей: ‘ваш новый любовник мне не нравится, возьмите другого’. Он действительно думал, что этот глупый, вечно улыбающийся красавец де Руврай был прежде ее любовником.
— До свидания, дорогая Фернанда, до вечера, — окончил граф, поднимаясь с кресла.
Он поцеловал руку жены и вышел. Лицо этого человека приняло снова равнодушное выражение. Он прошел через залы и длинную галерею, наполненную картинами и статуями. Граф никогда на них не смотрел. Доверенный камердинер ожидал его у дверей рабочего кабинета. При появлении графа он поднялся со своего места.
— Почта вашего сиятельства — на столе.
Де Риан нашел у себя на столе около пятидесяти лично ему адресованных писем. Он никогда не желал иметь домашнего секретаря. Граф вскрывал письмо за письмом и бегло их прочитывал. Почти все были брошены в сорный ящик и только некоторые, заслуживавшие ответа, отложены в сторону. Де Риан распечатал одно из последних и сделал невольное движение. Оно начиналось так: ‘моя ненаглядная’. Граф взглянул на конверт и прочел имя своей жены. Наступила секунда нерешительности, колебания. В его глазах сверкнул огонь. Он прочел письмо:
‘Моя ненаглядная, ты получишь мое письмо в полдень. В это время ты всегда одна. Я жду тебя у нас, в аллее Клебера до трех часов. Если ты не приедешь, если ты меня не простишь, я убью себя.
В глазах графа снова показался тот же огонь. Что-то в роде гримасы сложилось на его тонких губах. Он опустил письмо в свой карман, поднялся с своего места и позвонил камердинера.
— Карету, — приказал граф.
Фернанда одевалась. Было пять часов, то есть, то время, когда она ежедневно выезжала из дому, для того, чтобы броситься в объятия своего возлюбленного. Все время после завтрака мучительные мысли терзали ее душу и страдания мало-помалу убивали ревность. Любовь начинала воскресать в этом тяжело раненом сердце. Как пуст казался ей мир, в котором для нее нет Генриха! Внезапно перед нею появился граф де Риан.
— Извините, что вхожу к вам без доклада, — проговорил он, — но я спешу исправить непростительную забывчивость. — Мне, по ошибке, утром подали письмо. Не посмотрев, я его распечатал. Вот оно.
И не спуская глаз с жены, он подал ей письмо Сервана.
Муж его читал! Тысячи мыслей зароились в голове Фернанды. Она почуяла драму и храбро приняла ее. Беседа с мужем после завтрака, как молния проскользнула в ее голове. Что это? Ловушка? А если он выгонит ее от себя? Ну что же? Она простит неверного, и они бегут оба скрыть свое счастье где бы то ни было. Графиня также смотрела прямо в лицо своего мужа. Затем она прочла. При последних словах письма из ее груди вырвался крик, вопрос жизни и смерти:
— Генрих?
— Умер.
Графиня закачалась и, как подстреленная птица, упала на пол, но скоро поднялась опять на ноги. Медленно, машинально не произнося ни слова, не проронив ни единой слезинки, Фернанда вышла из комнаты и пошла по залам. Она шла все прямо, точно под влиянием галлюцинаций. Сойдя вниз, пройдя двор, графиня вышла за высокие ворота. Показался фиакр, она его остановила.
— К Самаритянке, — приказала она извозчику беззвучным голосом женщины, сошедшей с ума.
Она сидела прямо, неподвижно, не прислонясь к спинке кареты, ничего не слыша и ничего не видя. Фиакр остановился на набережной. Фернанда спокойно, автоматично сошла вниз к воде по истертым каменным ступенькам, прошла на пристань, вошла в лодку. Здесь она остановилась и смотрела на гостеприимные воды Сены. В ее сердце горел громадный огонь: нужна была вся эта вода для того, чтобы залить это пламя. Она соскользнула в реку, с необычайным наслаждением завернулась в этот громадный зеленоватый саван.
На лодках, на плоту, на набережной шло сильное волнение, раздавались крики.
— Ничего!.. С ней ничего не случилось!.. Ее сейчас же вытащили!.. Она и озябнуть не имела времени!..
А Фернанда, раздетая предварительно двумя женщинами из Самаритянки, лежала завернутая в шерстяные одеяла на грубой постели начальницы заведения. Снаружи, на улице говорливая шумливая толпа.
Де Риан следил за графиней. Он растолкал толпу, вошел в комнату, быстро пришел к соглашению с полицейским комиссаром, поблагодарил всех, положил секретно на камин билет в тысячу франков, перенес жену в карету и увез к себе домой.
Несчастная очнулась только у себя в комнате, на своей постели. Она вспомнила все. Какой ужас! Она думала, что засыпает в объятии умиротворяющей смерти и теперь просыпается в когтях неумолимой, жестокой жизни. Туманным, неясным взглядом окинула Фернанда комнату. Комната освещена лампой. Страдалица чувствует на себе холодный взгляд своего мужа.
— Вы не забыли, моя милая? — говорит его голос. — Через два часа… новинка Дюма-сына… Ее должен видеть весь Париж…
Панический страх охватил Фернанду. Граф де Риан, между тем, продолжал сухим, повелительным тоном:
— Вы понимаете… я не могу сделаться посмешищем. Ваши горничные — там. Они помогут вам одеться.
И эти горничные взяли на свое попечение этот живой труп. Они одели его. И труп этот оставлял их распоряжаться с собою, не имея сил, чтобы противиться, и голоса, чтобы выражать свое негодование. Ужасен был его вид с его глазами, лишенными слез, с его взглядом немого сумасшествия, с его лицом белым и прозрачным как воск, с его судорожными, периодическими подергиваниями и дрожью. Открытое платье с длинным шлейфом, засверкало на трупе своей роскошной материей, бриллианты заблестели на его голых плечах, в его волосах появились цветы, на его руках очутились перчатки с двадцатью застегнутыми пуговицами. Это человеческое существо с убитым, искалеченным сердцем и телом чувствовало в это время, что его давит какой-то невообразимо мучительный кошмар. Оно хочет плакать и не может, оно хочет кричать и голос не повинуется ему. Фернанде казалось, что жизнь исчезает из нее капля за каплей. Она спрашивала: не смерть ли то страдание, та пытка, которые она переносит, которые тянут из нее все жилы, все нервы? Если это смерть — она ужасна. Она не приносит забвения, не убивает мысли!
Перед началом второго акта ‘Принцессы Багдадской’ граф и графиня де Риан появились в ложе No 27, как раз против сцены. По зале пробежал шепот. В коридорах так много было говорено о смерти композитора! Графиня, следовательно, не знает ничего о самоубийстве своего возлюбленного? Невозможно. Значит ошиблись? Генрих Серван был только ее другом? В Париже так много сплетничают! Разве когда-нибудь кто-нибудь постарался узнать правду? Между тем эта синевато-бледная женщина заставляет дыбом подниматься волоса у тех, кто угадывает содержание трагедии, той страшной трагедии, что разыгрывается там на верху, в этой ложе, обитой красным бархатом. Де Риан чувствует, что его давит беспокойное угрожающее любопытство толпы. Он нагибается к графине и говорит шепотом:
— Мужайтесь, Фернанда… Общественное мнение… На нас смотрят.
В самом деле, весь партер повернулся к ним лицом для того, чтобы лучше их видеть. От кресла к креслу перебегают рассказы и рассуждения. В одном углу болтают трое парижан.
— Решительно он не был ее любовником, — говорит один.
— Пхе! — возражает беззаботно другой.
Третий не может удержаться от глупого смеха, пошлого, подлого смеха.
— Постойте, — говорит он, — я сейчас иду рассказать им это в их ложу. Не спускайте биноклей с графини. Вы увидите, как она это поймет!
———————————————————————————-
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1917, No 4. С. 50—56.