Разсказы Р. Зардарьяна 1).
Разсказы Р. Зардарьяна 1).
Побдоносный Аллахъ и Аллахъ Побжденный.
Побдоносный Аллахъ и Аллахъ Побжденный.
* * *
Перев. М. Т.
‘Современникъ’, кн. 11, 1913
Победоносный Аллах и Аллах Побежденный, Зардарьян Рубен, Год: 1913
Время на прочтение: 4 минут(ы)
1) Р. Зардарьянъ-беллетристъ и публицистъ, одинъ изъ редакторовъ самой распространенной армянской газеты ‘Азатамартъ’ (въ Константинопол). Уроженецъ Харнута въ Typецкой Арменіи, онъ былъ у себя на родин учителемъ, долго скитался затмъ по разнымъ городамъ Турціи, былъ нсколько разъ арестованъ по подозрнію въ антиправительственной дятельности, бжалъ въ Болгарію, гд издавалъ газету, а посл объявленія конституціи въ Турціи поселился въ Константинопол. Считается однимъ изъ самыхъ выдающихся представителей той группы армянскихъ писателей, которая темой для своихъ произведеній избираетъ главнымъ образомъ бытъ и природу глухихъ уголковъ Арменіи. Нкоторые изъ разсказовъ З—а переведены на тур. и англ. языки, а недавно вышелъ въ свтъ въ перевод и на франц. яз сборникъ его разсказовъ подъ общимъ названіемъ ‘La clart nocturne’.
Тяжка и гнетуща была ночь, и не свтало. Будто съ темнаго неба нависло что-то тяжелое, и давило, давило насъ въ ужасной тюремной камер.
Мы не спали, мерцающая лампа дымила, распространяя вокругъ запахъ керосина, и освщала болзненнымъ, чахоточнымъ свтомъ длинный рядъ наръ, расположенныхъ вдоль стнъ. Кром нсколькихъ товарищей, остальные были все курды, арестованные по обвиненіямъ въ уголовныхъ преступленіяхъ. Они, сидя съ нами въ тюрьм, раздляя общій жребій, находясь въ однихъ и тхъ же тюремныхъ условіяхъ, испытывая то же душевное безпокойство, сдлались близкими намъ и друзьями.
Былъ послдній день года, и разсвтъ долженъ былъ принести съ собой новый годъ.
Наши товарищи cпали въ камер, наполненной дымомъ, въ сырой и отравленной испареніями атмосфер, тяжелымъ сномъ. Одни храпли, какъ храпитъ животное, котораго ржутъ на бойн, другіе стонали въ кошмарномъ сн и въ бреду, казалось, пытались откусить свой собственный языкъ. Третьи, наконецъ, будто на-яву, а не во сн, произносили ругательства, а нкоторые вдругъ порывисто вскакивали, садились на постели, протирали просто глаза, окидывали бшенымъ взглядомъ камеру и затмъ падали снова со стономъ на постель и, какъ ни въ чемъ не бывало, снова засыпали горестнымъ сномъ. Но мы не спали, потому что тоска по вншнемъ мір, который былъ намъ столь близокъ, и вмст съ тмъ, столь далекъ, далекъ, пріятныя воспоминанія, дорогіе голоса, все это вставало передъ нами въ мечтахъ, все это, несмотря на крпкія засовы тюремныхъ дверей, проникало внутрь темницы, печаль овладла нами и нашептывала грустныя слова.
Тамъ, въ нсколькихъ шагахъ отсюда, та-же темная ночь и смертная тоска тяготла надъ нашими домами, и горе нависло надъ кроватками нашихъ осиротвшихъ дтей. Въ нашихъ домахъ — ни праздничной радости, ни новогодняго благословенія, ни сладкаго запаха ладана, который близкимъ покойникамъ сообщаетъ о счасть оставшихся въ живыхъ. И только слезы, безконечныя, неизсякаемыя, текутъ и не высыхаютъ, вопли и бдствія обрушились на нашъ домъ, ужасъ и безпокойство встртятъ первое счастливое утро новаго года.
Мы не спали, да и какъ заснуть? Ахъ, хоть бы донесся до насъ желанный крикъ птуха и принесъ бы намъ бодрящую утреннюю мелодію, дивную псню зари! Но во двор снгъ хрустлъ подъ ногами часового и наверху — на крыш — такіе же размренные, однообразные шаги, подъ тяжестью которыхъ гнилыя балки потолка посылали на насъ тучи пыли, попадавшей намъ въ глаза.
И вдругъ въ воздух свинцовой ночи, во тьм, полной скорби, ужаса и отчаянія, прогремлъ крикъ.
— Аллахъ у экберъ, Уллахъ у экберъ!..— молитва мусульманина, молитва грозная, деспотическая, взвилась, подобно змію, кольцами къ небу, гордая, презрительная, надменная молитва.
И въ объятыхъ ужасомъ горахъ отдалось: ‘Аллахъ, Аллахъ!’ Ночь затрепетала, и Тьма содрогнулась. Точно часть неба разверзлась, и сверху полила кровь, точно изъ чрева мрака посыпались камни и желзо.
Это былъ варварскій крикъ, осквернившій святую зарю и раскаты его слышались въ ночной полутьм, будя духъ насиліями казалось, точно слышится металлическій звонъ падающихъ сверху тяжелыхъ цпей и стали, точно коршуны, хищныя птицы зарыдали, и мы почувствовали въ камер могильный запахъ. Насъ обуялъ ужасъ, и мы натянули на себя одяла.
Изъ глубины камеръ послышались вздохи, и только что проснувшіеся сотоварищи наши по тюрьм вдругъ привстали, и преступныя уста, насытившіяся кровью, откликнулись: Аллахъ у экберъ, теперекъ уль Аллахъ! И вс уголки тюрьмы на сотни ладовъ повторили, повторили то же славословіе грозно, по-язычески. Побдоносный деспотическій Аллахъ спустился съ небесъ и сталъ парить надъ несчастной землей.
Первый день на свободной земл!
И вотъ въ нсколькихъ шагахъ отъ гавани Бургаса {Въ Болгаріи.}, тамъ, гд начинается городъ, съ неожиданной угрозой прескъ мн дорогу блый призракъ высокаго, мрачнаго, минарета.
Злой духъ снова выросъ передо мной — надменный, непреклонный и угрожающій.
Богъ мой! Снова Аллахъ — защитникъ преступленія, насилія и грабежа, снова его храмъ, снова его побдоносный памятникъ? Но гд начинается и гд кончается господство этого могучаго, кроваваго и боевого Бога, гд предлъ власти этой всеразрушающей силы, гд кончается красное, и гд начинается зеленое — царство свободы?
Но это не миражъ, тамъ, на томъ мст, дйствительно гордо стоялъ минаретъ на недосягаемой высот, и гордо повелвалъ оттуда землею и небомъ. И вотъ причина тысячъ жертвъ, безчисленныхъ могилъ, разоренія, пожаровъ, каратель и врагъ счастья столькихъ, столькихъ странъ, преслдуетъ и эти берега, угрожаетъ и хулитъ.
Быстро, подобно тни, проскальзываю я мимо него. Наступаетъ ночь, и я сажусь у окна.
Втерокъ приноситъ легкую прохладу съ моря, и изъ шопота, которымъ онъ обмнивается съ берегомъ, рождаются слоги веселыхъ псенъ и пріятная музыка.
И не знаю почему, приходятъ на мысль воспоминанія о тхъ, кто далеко, кто на поляхъ печали и слезъ. Я вспоминаю беззвздныя ночи безъ утра и лишенныя солнца тюремныя подземелья, и глазъ мой какъ будто видитъ въ темнот блдныя, печальныя и объятыя ужасомъ знакомыя лица, глаза, окаменвшіе въ тоск ожиданія и лишеній, я вижу призракъ неимющихъ обиталища, извивающихся и вздыхающихъ по родимымъ.
На минуту замолкаютъ городской шумъ и голоса, и воцаряется тишина. И изъ невидимаго уголка чей-то голосъ раздается въ воздух и какъ будто даетъ мн отвтъ. Грустная, трусливая жалоба какъ-бы передаетъ вслухъ мои мысли.
Я прислушиваюсь.
— Аллахъ у экберъ, Уллахъ у экберъ… плаксивая, жалобная мольба, смиренное, слезливое и покорное моленіе. Это муэдзинъ, молящійся Аллаху?
Но гд тотъ гордый, приводящій въ трепетъ торжественный крикъ, раздававшійся въ нашей стран и приглашавшій внизъ грознаго Аллаха, страхъ, ужасъ и смятеніе распространяющій вокругъ минарета?
Тутъ стонъ плнника, кроткій и скорбный, настоящая молитва — такая искренняя, такая человческая. Это изгнанный исламитъ ищетъ также изгнаннаго своего Бога, призываетъ свергнутаго, обезславленнаго, сострадательнаго Бога услышать мольбу обездоленнаго о помощи, услышать осиротвшую и измученную душу.
Но глухъ побжденный Аллахъ, какъ онъ глухъ и для тхъ, которые находятся далеко отсюда и возсылаютъ какія-же мольбы въ теченіе вковъ, онъ не внемлетъ молитвамъ крестовъ на могильныхъ холмахъ, гд сложены кости нашихъ мучениковъ, онъ глухъ тамъ, гд лампады церковныя еженощно горятъ для спасенія души убиваемыхъ въ горахъ, ущельяхъ и лощинахъ. Не слышитъ Богъ плача тысячъ матерей, въ мольб воздвающихъ къ небу руки надъ залитой кровью и выжженной страной нашей, превратившейся въ обширный Храмъ для жертвоприношеній.
Молись теперь, товарищъ по несчастью и изгнанію, и ищи Бога съ нами и подобно намъ. И ты присоедини свой голосъ къ стучащимся въ плотно-прикрытыя двери небеснаго милосердія, жалуйся и ты отъ имени своихъ единоврцевъ, молящихся съ тобой бездомныхъ и лишенныхъ родины соплеменниковъ.
Если насъ услышитъ Богъ, пристанище несчастныхъ, обездоленныхъ и молящихся, то услышитъ и васъ.
Рыдай, плачь — испробуй и ты на себ плети Бдствія, пока нагота твоя и срамъ твой не заставятъ насъ забыть о мести за то несказанное Зло, которое постигло насъ по вол твоего Аллаха, пока страданіе не сдлаетъ насъ братьями, пока нашъ побжденный Богъ не наднетъ на себя броню и не возьметъ въ руки колчанъ со стрлами.