Н. Н. Страховъ
Д. Д. Минаевъ.
(Заря 1870, ноябрь).
Песни и поэмы Д. Д. Минаева. С.-Петербург. 1870 г., Страхов Николай Николаевич, Год: 1870
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Замтки о Пушкин и другихъ поэтахъ
Кіевъ, 1897
Псни и поэмы Д. Д. Минаева. С.-Петербургъ. 1870 г.
На первой страниц этой книги напечатаны слдующіе восемь стиховъ,— начало поэмы ‘Юлій Цезарь’:
Межъ многихъ истинъ обветшалыхъ,
Сентенцій древнихъ, общихъ темъ,
Читалъ нердко я въ журналахъ:
‘Въ нашъ вкъ нельзя писать поэмъ.’ —
И рядъ рецензій запоздалыхъ
Теперь внушить хлопочеть всмъ,
Что ты, Шекспиръ (прости ихъ, Боже!),
И сапоги — одно и тоже.
Ну Господь съ вами, г. Минаевъ! Кто-же и когда хотлъ внушать подобную мысль? Какъ ни мало мы видимъ хорошаго въ той журналистик, которая возставала противъ искусства и стремилась уронить его значеніе, все-таки мы должны признать, что такого безсмыслія, какое приводитъ г. Минаевъ, никто не проповдывалъ. Говорились разныя вещи, говорилось, напримръ, что гораздо полезне для общества быть сапожникомъ, нежели Рафаэлемъ, что сколькобы мы ни читали Шекспира, отъ этого не увеличится число людей, носящихъ сапоги, что прежде, чмъ обучать дтей грамот и поэзіи, нужно сшить имъ сапоги, что безъ Шекспира человчество могло-бы существовать, тогда какъ безъ сапогъ множество людей погибло-бы отъ лихорадокъ, горячекъ и другихъ болзней… Словомъ, говорились вещи ни мало не остроумныя, ни мало дла не разъясняющія и даже вовсе не нужныя, вовсе къ длу не относящіяся, но, во всякомъ случа, вещи, имвшія подобіе человческаго смысла, и даже плнявшія читателей своею удобопонятностію, чрезвычайной легкостію, съ которою они укладывались въ голов, незанятой другими мыслями. Но кто-же говорилъ, что Шекспиръ и сапоги — одно и тоже? И въ какомъ смысл, даже самомъ не нужномъ и ничего незначущемъ, можно понять такую рчь? Если знаменитый критикъ, на вопросъ: что лучше — Шекспиръ или сапоги? — смло отвчалъ: сапоги, то этимъ онъ хотлъ только сказать, что онъ усмотрлъ громадное и существеннйшее различіе между Шекспиромъ и сапогами,— именно, что Шекспиръ будто-бы принадлежитъ къ разряду самыхъ ненужныхъ предметовъ, тогда какъ сапоги принадлежатъ къ наинужнйшимъ. Сапоги — въ мысли критика — примръ и образецъ вещи презираемой, но совершенно необходимой, Шекспиръ — примръ и образецъ вещи превозносимой и прославляемой, а между тмъ излишней.
И такъ, никто не говорилъ, и не могъ говоритъ, что Шекспиръ и сапоги одно и тоже. Въ подобной нелпости нельзя обвинять русскую литературу, несмотря на все обиліе этой литературы всякими нелпостями.
Такимъ образомъ, первая страница новой книжки стиховъ г. Минаева убдила насъ, что мы напрасно стали-бы искать у этого поэта точности, что ни мысль, ни слово его не слушаются и скачутъ въ стихи нсколько независимо отъ его воли, отчего могутъ произойти весьма забавныя и совершенно неожиданныя сочетанія. Перелистывая книжку, мы невольно увлеклись отыскиваніемъ примровъ этого рода путаницы въ словахъ и мысляхъ, и ршились показать нсколько такихъ образчиковъ читателямъ, въ твердой увренности доставить имъ большое удовольствіе. Вроятно нкоторые читатели помнятъ шуточные стихи, въ которыхъ умышленно нагорожено всякихъ нелпостей, напримръ:
Отчего у лошадей
Не растутъ во рту лимоны?
Оттого, что у Дидоны
На помаду для сельдей
Вышло двадцать пять рублей.
Эти стихи далеко не могутъ внушать той веселости, какую въ насъ возбудила совершенно безъискусственная, отнюдь не предумышленная путаница, встрчающаяся въ стихахъ г. Минаева. Напримръ:
И, тнь бросая на песокъ,
Повисли листья кипариса
На мст храма Сераписа. (стр. 7)
Кипарисъ, какъ извстно, иметъ не листья, а чешуйки, тонкія и частыя втки, усаженныя этими чешуйками, обыкновенно не висятъ, а подымаются къ верху и вмст съ крупными втвями прижаты къ стволу дерева, отчего и происходитъ всему свту извстная стройная форма кипариса. Но для г. Минаева, который, если ему поврить, живетъ и гуляетъ
Средъ хладныхъ Невскихъ береговъ (стр. 22),
то есть на самой вод, или на льду рки Невы, для него, какъ видно, вс деревья равны, и кипарисъ похожъ на иву.
Вотъ каратель общественныхъ ранъ!
Для толпы онъ теоріи строитъ,
Для себя-же — домовъ караванъ. (стр. 51)
Это не мы говоримъ о г. Минаев, а г. Минаевъ обличаетъ такъ какого-то журналиста. Насъ веселитъ при этомъ то, что дома у этого журналиста могутъ двигаться и должно быть гуськомъ путешествуютъ по улидамъ Петербурга. Караванъ домовъ также хорошъ, какъ снь струй. Но то-ли еще бываетъ въ нашей просвщенной столиц!
По проспектамъ, гд мчатся чуть свтъ
Рысаки, лихачи, катафалки,
Попадая подъ дышла каретъ… (стр. 193)
Удивительно! Г. Минаевъ увряетъ, что чуть свтъ уже начинаютъ носиться по улицамъ кареты, рысаки и лихачи, тогда какъ извстно, что Петербургъ спитъ долго,— смотри хоть у Гоголя ‘Невскій проспектъ’. Но всего удивительне то, что чуть свтъ начинаютъ носиться по проспектамъ катафалки. Катафалкомъ называется то возвышеніе, которое устраивается въ церкви, въ храм Божіемъ, и на которое ставится гробъ съ мертвецомъ, когда совершаются надъ нимъ погребальные обряды. Какимъ образомъ катафалки могутъ въ Петербург выскакивать изъ церквей и носиться по улицамъ,— это понять весьма мудрено. Говорятъ, по ночамъ встаютъ мертвецы изъ могилъ, но чтобы среди дня по улицамъ гуляли катафалки, это мы слышимъ въ первый разъ.
Можетъ быть, г. Минаевъ разумлъ подъ катафалкомъ что нибудь другое, напр., погребальныя дроги, или балдахинъ, или иной подобный предметъ, но и въ такомъ случа непонятно, почему эти предметы являются чуть свтъ и зачмъ они мчатся, когда имъ приличествуетъ двигаться медленно и безшумно.
Вообще, предметы путаются у г. Минаева въ двойномъ отношеніи, въ отношеніи ко времени и въ отношеніи къ пространству. Время г. Минаевъ назначаетъ совершенно случайно, больше всего ради римы. Напримръ, пародія на Некрасова начинается такъ:
Стой ямщикъ! лошадки въ мыл вс…
Жарко хать поутру.
При обыкновенномъ теченіи явленій природы, поутру бываетъ прохладно, но, ради стиха, баринъ, которому приписалъ эту рчь г. Минаевъ, увряетъ ямщика, что утро — время очень неудобное для зды, что жарко хать поутру. Открытіе по истин неожиданное!
Въ отношеніи къ пространству, предметы попадаютъ у г. Минаева не на т мста, гд имъ слдуетъ быть, а куда нибудь мимо, хотя иногда не далеко. Описывая роскошные дома Петербурга, г. Минаевъ говоритъ:
Бель-этажъ,
Гд статуи подъ каждою нишей. (стр. 274)
Статуи попали подъ ниши, хотя ниша есть ничто иное, какъ углубленіе въ стн, сдланное нарочно для того, чтобы внутри его поставить статую. Отдаленные потомки будутъ весьма удивлены, узнавъ, что въ Петербург, въ комнатахъ бельэтажей было много статуй и для нихъ длалось множество нишъ, но что статуи ставились не въ нишахъ, а подь ними, подъ каждою нишей.
Впрочемъ, случаются примры путаницы, которые нельзя поставить ни въ какое соотношеніе съ категоріями пространства и времени. Напримръ, цломудріе Весты г. Минаевъ воспваетъ слдующимъ образомъ.
Но богиня оставалась
Непреклонна и чиста,
Для лобзанья не ршалась
Раскрыватъ свои уста. (стр. 191)
Зачмъ для лобзаній нужно раскрывать свои уста — этого мы не можемъ понять. Уста раскрываютъ тогда, когда хотятъ говорить или пть, но не тогда, когда хотятъ цловаться. Кто же это цлуется раскрывши ротъ?
Бывши школьникомъ чрезъ мру,
Онъ лнивъ былъ, словно волъ. (стр. 258)
Ну кто же и когда считалъ вола — примромъ лности? Обыкновенно его считаютъ образцомъ терпнія и труда. Какъ все ужасно путается въ стихахъ г. Минаева! Катафалки скачутъ, дома ходятъ караванами, утромъ бываетъ жарко, статуи стоятъ подъ нишами, кипарисы опускаютъ листья къ земл, волы предаются праздности, и женщины, когда вздумаютъ поцловаться, раскрываютъ ротъ!
Но не довольно-ли? Не скажутъ-ли читатели, что мы придираемся къ пустякамъ, ловимъ промахи и не обращаемъ вниманія на содержаніе стиховъ г. Минаева, на его прекрасныя намренія и высокія мысли? Увы, мы того мннія, что подобная путаница въ словахъ свидтельствуетъ о великой путаниц въ мысляхъ. Намъ безконечно надола вся эта литература, которая носится съ высокими замыслами, съ благородными цлями, а между тмъ неспособна связать двухъ мыслей, не уметъ употреблять словъ въ ихъ настоящемъ смысл, не можетъ построить ни единой фразы правильной логически. Мы завалены книгами и журналами, которыхъ читать невозможно, до того они переполнены пустозвонствомъ и пустомельствомъ, реторикою во всхъ ея возможныхъ видахъ, отъ реторики высокопарной до реторики цинической, безтолковщиной и безсмыслицей, которая обнаруживаетъ часто съ первой строки и уже наврное съ первой страницы. И все это претендуетъ на серьозное значеніе, все это обличаетъ, караетъ, просвщаетъ, проводитъ новыя идеи и возвышенные взгляды. Идеи и тенденціи сдлались покровомъ, подъ которымъ свободно распускаются и процвтаютъ невжество, тупость, безграмотность, отсутствіе всякой дйствительной мысли, всякаго дйствительнаго образованія. Прогрессивные писатели, которыхъ у насъ такое множество, чуть-ли не убждены, что здравый смыслъ дло лишнее, что нтъ нужды заботиться о связи мыслей и правильномъ и ясномъ ихъ выраженіи, что вс ошибки, всякая неопрятность рчи и мысли — искупаются великимъ достоинствомъ — прогрессивнымъ направленіемъ. При такомъ глубоко-плачевномъ состояніи литературы, право не дурно указывать, что люди, претендующіе на роль двигателей прогресса, въ сущности не умютъ соблюдать самыхъ простыхъ требованій логики и здраваго смысла.
Мы готовы, впрочемъ, сказать нсколько словъ и объ идеяхъ г. Минаева. Онъ поэтъ прогрессивный, и потому поэзіи въ его стихахъ вовсе не полагается. Идеи же, которыя онъ проводитъ, очень часто подобны тмъ, какими наполняются азбуки и прописи,— что, по нашему мннію, должно поставить въ великую похвалу поэту, такъ какъ это весьма справедливыя и хорошія идеи, а легко могло случиться, что онъ сталъ-бы проповдывать какія-нибудь прогрессивныя дикости и нелпости. Г. Минаевъ вооружается противъ роскоши и разврата, отъ которыхъ, какъ извстно, погибли многія государства, онъ требуетъ милосердія и состраданія къ бднымъ и несчастнымъ, осмиваетъ пороки, взятки, тщеславіе и т. д. Вотъ, для примра, стихотвореніе, едва-ли не лучшее въ книжк:
Учись, мой другъ!
Всегда какъ куколка одтъ,
Какъ двочка завить,
Смышленный Федя въ восемь лтъ
Семью дивитъ.
Но больше всхъ дивится онъ,
Что весь семейный кругъ
Твердитъ ему со всхъ сторонъ:
Учись, мой другъ!..
Разбогатлъ въ короткій срокъ
Отецъ его старикъ,
Но никогда прочесть не могъ
Двухъ дльныхъ книгъ.
Онъ въ клубахъ время убиваль,
Забывъ про свой недугъ,
Но сыну строго завщалъ:
Учись, мой другъ!..
Въ атласъ и шелкъ облечена,
Внимая похваламъ,
Его maman вся предана
Однимъ баламъ,—
Но, сына гладя иногда
Перстами нжныхъ рукъ,
Мать шепчетъ сыну безъ стыда:
Учись, мой другъ!..
Его красивая сестра
Въ толп другихъ наядъ
Бжитъ ужь съ самаго утра
Въ Юсуповъ садъ,
Скользитъ съ мальчишками по льду,
Злословитъ межъ подругъ,
А брату крикнетъ на ходу:
Учись, мой другъ!
У Феди братъ есть, онъ живетъ,
Спустивши рукава,
Игрокъ онъ, пьяница и мотъ,
Гласитъ молва.
Но даже онъ свой разговоръ
Умлъ окончить вдругъ,
Схвативши Федю за вихоръ:
Учись, мой другъ!…
Французъ наставникъ сохранялъ
Огонь въ своей крови:
Служанокъ въ дом соблазнялъ,
Пилъ l’eau de vie,—
Пропть двусмысленный куплетъ
Любилъ друзьямъ въ примръ,
Но даже онъ давалъ совтъ:
Учись, mon cher!
Учись, мой другъ!… Какъ твой отецъ
Умй пріобртать,
Какъ братъ жуируй подъ конецъ,
Будь строгъ какъ мать,
Какъ твой наставникъ, безъ заботъ
Смотри на жизнь вокругъ…
Теб ученье въ прокъ пойдетъ —
Учись, мой другъ!…
Право, это недурно, за исключеніемъ нкоторой путаницы въ выраженіяхъ, безъ которой у г. Минаева ни когда дло не обходится. Напримръ, петербургскія барышни, катающіяся на конькахъ, названы, безъ всякой сколько-нибудь понятной причины, наядами. Но, вообще говоря, стихотвореніе хорошо и по мысли, и по развитію. Оно можетъ служить достойнымъ образчикомъ таланта г. Минаева. При нкоторыхъ предосторожностяхъ, напр. еслибы г. Минаевъ пересталъ задаваться высшими взглядами и тенденціями, еслибы онъ по возможности избгалъ иностранныхъ словъ, напр. наяда, катафалкъ, кипарисъ, ниша, караванъ и пр., словъ, которыхъ значеніе, можетъ быть, для него не столь ясно, какъ значеніе русскихъ словъ,— отчего и происходитъ не вполн умстное ихъ употребленіе,— нашъ поэтъ могъ бы, очевидно, писать очень недурные куплеты нравственно-сатирическаго содержанія.
9 ноября