Оперный сезонъ въ Петербург.
Оперный сезонъ въ Петербург.
Гарольдъ, новая опера г. Направника, и Мефистофель, Бойто.
— скій.
‘Русская Мысль’, кн. II, 1887
Оперный сезон в Петербурге, Ковалевский Павел Михайлович, Год: 1887
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Представленія на петербургскихъ сценахъ все боле и боле превращаются въ представленія съ ‘великолпнымъ спектаклемъ’, какъ то объявлялось встарину на афишахъ (‘съ громомъ, молніей, пожаромъ, разрушеніемъ хижины и великолпнымъ спектаклемъ’). Изъ области искусства, по преимуществу предназначеннаго для глаза, какъ балетъ, забота объ удовлетвореніи зрнія перенесена въ такія сферы, гд до сихъ поръ требовалось удовлетворить, прежде всего и боле всего, мысль и слухъ. Опера, даже комедія (Милліонъ кн. Мещерскаго) нарядами стараются привлечь къ себ вниманіе, какъ свтскія женщины, и толпа на нихъ заглядывается, притупивъ вс другія чувства, кром зрнія. Великій въ свое время мастеръ ‘великолпныхъ спектаклей’, начиная отъ балета встающихъ изъ гробовъ монахинь (въ Роберт) до конькобжцевъ на льду (въ Пророк), Мейерберъ, и тотъ не поврилъ бы, что, съ легкой его руки, оперная сцена такъ легко скинетъ съ себя лирическую свою мантію и изъ жрицы превратится въ-простую служку въ новомъ храм декораціи и костюма. И когда вспомнишь, что музыка этого самаго Мейербера признавалась въ свое время крикливою и грубою, посл мелодической сладости итальянцевъ, что его оперы казались длинными и утомительными!… Неугодно ли же вынести современное представленіе врод Гарольда г. Направника, который съ 7 1/2 вечера до 12 1/2 часовъ ночи потрясаетъ своимъ капельмейстерскимъ жезломъ надъ одурвшимъ отъ гвалта трубъ, большаго барабана, тарелокъ, грохочущихъ громомъ металлическихъ листовъ слушательнымъ заломъ, надъ надорвавшимися пвцами, хорами и марширующими солдатами, которые еще сами трубятъ и барабанятъ, извольте примириться съ этимъ совершеннымъ изгнаніемъ пнія и мелодіи изъ области мелодіи и пнія,— тогда только вы докажете разв, что г. Направникъ былъ правъ, обременивъ себя сперва композиціей, а потомъ дирижировкой, измучивши память, горло, руки и ноги всей этой массы кричащаго, стучащаго, марширующаго народа и оглушивъ несчастныхъ слушателей за ихъ доврчивое отношеніе къ афиш, посулившей ‘оперу’. Правда, вы присутствуете при цломъ завоеваніи Англіи норманнами, происходящемъ передъ вашими глазами отъ 7 1/2 до 12 1/2 часовъ, и, конечно, не станете утверждать, что такое дло можно обдлать скоре, чмъ въ пять часовъ времени. Напротивъ, проворство композитора одно могло способствовать такому счастливому результату. Онъ предвидлъ, что дла будетъ погорло, и сразу пустился на-рысяхъ. Presto у него смняется только prestissimo — съ первыхъ звуковъ увертюры до послднихъ аккордовъ оперы. Картины (ихъ ровно девять!) едва успваютъ смняться, толпы хористовъ — выбгать на сцену и убгать со сцены, солдаты марширокать и трубить, предводители войскъ потрясать знаменами, архіереи освящать эти знамена и тутъ же наскоро переодваться въ встниковъ, чтобы въ налетающей картин прокричать королю Эдуарду-Исповднику, что Вильгельмъ-Завоеватель за кулисами, самъ король въ послднемъ акт до такой степени торопится умереть, что идетъ умирать чуть не вприпрыжку, на тронъ его почти вскидываютъ, а ужъ уносятъ мертваго, такъ просто бгомъ, чтобъ очистить мсто для новыхъ событій, которыя толпятся и смняются на сцен въ теченіе вечера и части ночи. Г. Направнику, посл его удачнаго опыта завоеванія въ 5 часовъ страны, остается только испытать себя на сотвореніи въ 7 часовъ вселенной. Откуда берется у артистовъ силы проговорить на распвъ и прокричать все, что гімъ задаетъ ихъ капельмейстеръ-композиторъ, просто понять невозможно. Бдному Гарольду (теноръ, г. Васильевъ 3-й) въ одинъ такой историческій вечеръ приходится положить на алтарь казенной сцены больше своего голоса, чмъ дано пвцу полагать, его въ теченіе доброй половины своего сценическаго поприща. Жалко видть красивую и молодую, г-жу Славину, усиливающуюся представлять злую и отталкивающую старуху, мать этого Гарольда, которому она, не взирая на гриммъ, годится только въ сестры. Больно было бы за г-жу Павловскую, падающую нсколько разъ и въ нсколькихъ направленіяхъ на полъ, если бы не ея хорошо извстная привычка къ этому способу передачи драматическихъ положеній… По за кого положительно обидно и совстно, такъ это за г. Мельникова, которому выпало на долю даже мало свободныхъ минутъ, чтобъ умереть какъ слдуетъ королемъ-исповдникомъ. Единственнаго и, кажется, послдняго, увы, художника труппы заставлять тратить сокровища удивительнйшаго по красот звука, сил и задушевности голоса на какіе-то выкрики, требующіе только силы легкихъ, когда имются другіе пвцы, иного разряда,— просто непростительно. Неужто нельзя поберечь немолодого уже артиста для боле достойныхъ его таланта ролей: для созданнаго имъ въ небывалой до сихъ поръ на нашей оперной сцен цльности и типичной прелести русскаго богатыря Руслана, для высоко-трагическаго мельника (въ Русалк), Кочубея (въ Мазеп) и др., передавъ партіи въ Гарольдахъ и имъ подобныхъ очень мало работающему, напримръ, молодому баритону г. Алейникову? Если же въ возраст г. Алейникова умирать неудобно, то могъ бы умереть кто-нибудь изъ тхъ, кто постарше, а г. Мельниковъ оставался бы ‘лишь для большихъ оказій’. Непріятно, наконецъ, видть и самого г. Направника — достойнаго всякихъ похвалъ въ качеств капельмейстера — такимъ неудачнымъ композиторомъ. Пусть бы еще онъ приложилъ свою музыкальную память, богатую сокровищами чужихъ композицій, такъ прекрасно передаваемыхъ имъ на оркестр, къ сочиненію оперы на занимательный сюжетъ,— за это его, пожалуй, не особенно можно бы похулить: лучше переработанное и приспособленное умло не свое, если своего не дано выдумать, чмъ тотъ сумбуръ, какой выдается за самостоятельное произведеніе и, въ которомъ даже мелькающія мстами чужія темы затерты, забиты и не даютъ отдохнуть слуху на чемъ-либо музыкальномъ. Вдь, не будь коротенькаго семиголоснаго хорика capella, да паннихиды, отзывающихся церковнымъ пніемъ, то положительно нельзя было бы отмтить ни одного мста, гд вы перевели хоть на минуту духъ и сказали себ: вотъ это, наконецъ, что-то. Такого сплошнаго ничего, какое даетъ г. Направникъ въ своей новой опер, не представляло его первое сценическое сочиненіе Нижегородцы, Т, по крайней мр, свидтельствовали о хорошей музыкальной памяти ихъ сочинителя, въ нихъ, ‘какъ солнце въ малой капл воды’, отражались оперы Глинки. Можетъ быть, въ Гарольд долженствовали отразиться новйшіе композиторы-новаторы, исключающіе изъ оперы пніе и мотивы, но если они и отразились, то одною непроходимою скукой. Самая мысль — иллюстрировать музыкой военную исторію, да еще чужеземную и намъ мало знакомую — не изъ счастливыхъ. Можетъ быть, въ Англіи вс эти походы, сраженія и исходы этихъ сраженій подняли бы патріотическія чувства, вроятно, битва послдняго акта, ршающая судьбу туземцевъ, побждаемыхъ пришельцами норманнами, при бур, гром и бушующемъ мор, которое очень правдоподобно, la Айвазовскій кидаетъ волны на самую сцену, вызвало бы священный ужасъ въ зал, наполненной Джонъ Булями, но на насъ все это наводитъ простой прозаическій ужасъ за нашъ слухъ и наши нервы. Тутъ ужь г. Направникъ доходитъ до экстаза того гоголевскаго учителя, который ломаетъ стулья, когда говоритъ про Александра Македонскаго…
Вообще Гарольдъ остается какимъ-то большимъ недоразумніемъ. Зачмъ было его писать и для чего было ставить, да еще съ такими издержками?
Не меньшимъ недоразумніемъ является и Мефистофиль Бойто, пересаженный съ итальянской сцены на русскую, на которой даютъ съ совершенно спокойнымъ сердцемъ засыхать, между прочимъ, Юдии Срова. Впрочемъ, Мефистофель короче, а потому и недоразумніе меньше. Скажутъ, вроятно, что въ Юдии некому пть самой Юдии, что въ трупп не имется высокаго драматическаго сопрано, притомъ же красивой вншности, безъ чего Юдиь — не Юдиь. Оставляя въ сторон вопросъ, отчего же такой пвицы нтъ, укажемъ на то обстоятельство, что Мефистофель дается же безъ пвца для роли Мефистофеля. Г. Стравинскій музыкально развитъ и въ дарованіи ему отказать нельзя, но, на бду, не найдено еще покуда средства пть, не имя голоса, или танцовать безъ ногъ.
Бойто, наврное, считаетъ себя итальянскимъ Вагнеромъ. Онъ радикалъ: музыки (въ смысл итальянской музыки) у него совсмъ нтъ, вся опера идетъ или говоркомъ, или крикомъ. Пугавшій насъ въ молодости крикъ первыхъ оперъ Верди — шопотъ передъ нимъ. Самый выборъ въ герои пьесы Мефистофеля уже исключаетъ изъ нея лирическое начало и отдаетъ львиную часть фантастическому. Дло начинается, какъ у Гте, въ небесахъ. Два невидимые хора ангеловъ перекликаются за тучами, или, врне, перекрикиваются, потому что кричатъ оба насколько хватаетъ силъ. Мефистофель, видимый близъ суфлерской будки, пытается перекричать ихъ, но такъ какъ у него нтъ голоса, то чортъ и остается въ дуракахъ. Потомъ Мефистофель показывается Фаусту, гуляющему въ под съ Вагнеромъ, но не въ вид пуделя, что пвцу было бы не совсмъ удобно, а въ вид монаха капуцина. Эпизодъ любви Фауста и Грехтенъ, какъ долженствовавшій выйти лирическимъ, не снискалъ вниманія композитора и ограничился крошечною сценкой ихъ встрчи и прогулки въ саду, причемъ теноръ и примадонна побгали между деревьями, мило гоняясь другъ за другомъ,— по крайней мр, имъ это, видимо, казалось мило. Затмъ прямо тюрьма и Гретхенъ на солом. Очень проворно сплавился композиторъ съ героями Гте. За то онъ останавливается надолго надъ второю частью Фауста и къ цлой литератур коментарій на это причудливое произведеніе великой старости поэта пытается примнить коментарій посредствомъ нотъ. Нельзя сказать, однако, чтобъ это ему удалось. Цлый актъ посвященъ Вальпургіевой ночи: пляск, кривлянью, крику и свалк невообразимой между хористами и музыкантами,— кто кого пересилитъ. А Мефистофель хоть и царствуетъ на Броккен, но опять-таки, какъ ни сидится перекричать подвдомственную ему сволочь, а перекричать не успваетъ, также какъ не перекричалъ ангеловъ. Пристегнулъ итальянскій Вагнеръ и Аттику, и Елену, никого не позабывъ, забылъ только, что въ свтлой Аттик не мсто привычкамъ броккенскихъ вдьмъ, и заставилъ аттическихъ людей кричать, до божественной Елены включительно, благимъ матомъ. Эта послдняя, будучи пвицей съ большимъ голосомъ (г-жа Сіоницкая), успваетъ покрыть оркестръ и хоры такими высокими нотами, что за нее становится страшно, а за ея свжія, прекрасныя голосовыя средства, такъ напрасно расточаемыя, даже обидно.
Есть, однако, въ этой соперничающей съ Гарольдомъ опер одна капля музыкальнаго наслажденія: итальянецъ прорвался-таки и полакомилъ хорошенькимъ дуэтомъ тенора съ примадонной (‘Далко, далко’), сптымъ г. Михайловымъ и г-жою Павловскою съ большимъ вкусомъ.
Г. Михайловъ своимъ разслабленнымъ — не слабымъ, но именно разслабленнымъ какимъ-то — голосомъ хорошо сплъ (тутъ тоже было дано кое-что для пнія) арію умирающаго Фауста. Люди никогда такъ хорошо не ноютъ, какъ умирая, по крайней мр, такъ полагаютъ оперные композиторы. И на этотъ разъ г. Михайловъ оправдалъ ихъ предположеніе: онъ гораздо хуже плъ, покуда былъ совершенно живъ и здоровъ.
Таковы новинки ныншняго опернаго сезона,— одна только что пошитая, другая перешитая,— новинки, посл которыхъ совсмъ старая, напримръ, Фенелла показалась и нове, и свже, а, главное, музыкальне, не взирая на относительную легкость и значительную краткость передъ ними. Такъ, иное четырехстишіе прежнихъ поэтовъ даетъ больше поэзіи, чмъ цлые поэмы современныхъ. И вотъ гд можно наглядно проврить послдствія новыхъ пріемовъ оперной музыки на пвцахъ. Кричащіе съ нкоторымъ успхомъ въ Гарольдахъ и Мефистофеляхъ теноры, басы и сопрано являются тми уличными крикунами, которые уже не могутъ говорить обыкновеннымъ человческимъ голосомъ, но или хрипятъ, или оглушаютъ. Изящная музыка, тонкое пніе потеряли исполнителей. Самый посредственный пвецъ справлялся съ ними лучше, пока они царствовали на лирической сцен, чмъ теперешніе первые сюжеты, надрывающіеся надъ теперешними сочиненіями той же сцены. Возобновленіе Фенеллы принесло ту пользу, что даже поборники оперной новизны ощутили это. Печальный, но все же — урокъ.