О творчестве М. Осоргина, Осоргин Михаил Андреевич, Год: 1937

Время на прочтение: 5 минут(ы)
Источник: ‘Современное русское зарубежье’, ‘Олимп’, Москва, 1998.
Библиотека Александра Белоусенко — http://www.belousenko.com, 16 февраля 2003.

О ТВОРЧЕСТВЕ М. ОСОРГИНА

Г. Адамович
‘Сивцев Вражек’ М. Осоргина — книга, которую нельзя не заметить, от которой нельзя отделаться несколькими одобрительными или безразличными словами. Роман этот ‘задевает сознание’, и на него хочется ответить. Это первое непосредственное впечатление от чтения.
М. Алданов в статье о ‘Сивцевом Вражке’ очень уклончиво сказал, что ему представляется излишним ‘вдаваться в утомительный спор’ с Осоргиным. Но, по-видимому, Алданову поспорить бы хотелось, — и если он от этого воздержался, то лишь потому, что понимал, куда спор мог бы его увлечь, в какие области, в какие дебри. Конечно, спор этот был бы не о правдивости того или иного образа, той или другой характеристики: он коснулся бы ‘идеологии’ Осоргина. Осоргин — писатель на редкость откровенный по этой части: он не прячется за своих героев, он прямо от своего лица комментирует историю, и делает это порой в форме афористически-ясной и отточенной. Да и герои его, впрочем, не претендуют на то, чтобы хоть на одну минуту заслонить автора.
Сущность осоргинской идеологии — анархизм, если и не ‘мистический’, который процветал у нас после 905 года, то, во всяком случае, лирический. Говорю об оттенке. Анархизм от беспредметного умиления, от добродушия и добросердия, анархизм оттого, что ‘нет в мире виноватых’ и ‘все за все отвечают’, оттого, что ‘не надо крови’ и ‘небо над нами так беспредельно сине’, — анархизм от славянского ощущения ‘правды’, от невозможности примириться с каким бы то ни было порядком. Может быть, анархизм этот еще не прошел всех положенных ему испытаний, еще не закалился в отчаянии, есть в нем порой что-то рыхлое, сыроватое. Иногда — довольно часто — чувствуется в нем ‘ромен-ролланизм’, гораздо реже — Лев Толстой. Но в основе его лежит все-таки видение ‘первоначальной чистоты’: человек, природа, свобода, счастье, — и ничему в угоду автор ‘Сивцева Вражка’ этим видением не жертвует… Все это отвлеченно и сбивчиво. Но должен сказать, что меня скорее прельщает, чем отталкивает осоргинская ‘идеология’, — и если бы я решился отвечать Осоргину, то ответ мой не был бы возражением. Однако оставлю это дело ‘до другого раза’ (увы! почти никогда не наступающего) — и скажу несколько слов о самом романе.
Место и время действия — Москва, годы перед войной, война, революция. Короткие, отрывочные главы. Очень легкое и увлекательное чтение, — иногда даже слишком легкое. Уж слишком скользит Осоргин по человеческому бытию, вокруг него, над ним. Он видит, кажется, и глубину, но передает поверхность. Нет страсти. Думаю, что от этого роман многое теряет. Прежде всего при отрывочности и легкости невозможно с героями сжиться: мимо них только пробегаешь, — как с улыбкой пробегает и сам автор. А ведь мы любим лишь те образы, с которыми именно ‘сживаемся’…
Отдельные эпизоды в ‘Сивцевом Вражке’ прелестны, свежи и своеобразны.
Танюша, ее дедушка-профессор, музыкант Эдуард Львович, порывистый Вася, офицеры, солдаты, мужики, чекисты, даже кошки и крысы — таковы герои осоргинского повествования. Но не все его внимание обращено на них. Дальше тянется Россия, дальше история, природа, — Осоргин никогда не забывает целого за частностями. Может быть, потому каждая его страница оживлена дыханием настоящей жизни. Мы иногда недоумеваем, роман ли это или дневник, мы иногда удивляемся, иногда критикуем, но с первой же главы мы чувствуем, что книгу, не отрываясь, дочтем до конца и что книга этого стоит (Литературные беседы. ‘Сивцев Вражек’ М. А. Осоргина).
К. Мочульский
Рассказы, вошедшие в сборник ‘Чудо на озере’, посвящены воспоминаниям о далеком прошлом: о детстве и юности автора, о его семье, о гимназических годах, о первых увлечениях и радостях, о любви и родной земле, о людях и вещах, давно и навсегда потерянных. Прошлое это было когда-то самой обыкновенной жизнью, тихой и ровной, налаженным бытом, без громких событий, без бурных страстей. Автор жил ‘как все’ — зимой учился в гимназии, ‘в загорье, на речке Егошихе’. Бродил по полям, ловил рыбу в реке, читал книги, решал мировые вопросы, влюблялся, как все русские юноши. В детстве был здоров и румян, в юности ‘делал революцию’, потом несколько лет занимался адвокатской практикой. Ничем не выдающаяся судьба, ничем не замечательная жизнь… Осоргину необходимо доверие читателя. Все, что он пишет, должно производить впечатление непринужденной, безыскусственной беседы, интимного общения. Автор не сочиняет, не приукрашивает, а ‘просто’ рассказывает то, что было, без литературных претензий. Он знает, что старая реалистическая манера, которой он остается верен, в наше время несколько обветшала, что многое в его рассказах может показаться ‘наивным и чувствительным’ (по его собственному выражению), и, чтобы оправдать ‘старомодность’ своего стиля, он прибегает к фикции ‘самого обыкновенного человека’, который не пишет, а так, ‘пописывает’… Этот прием — наивного рассказчика — вполне в традиции русской литературы: Белкин у Пушкина, Рудый Панько у Гоголя, рассказчики у Тургенева. Простота и обычная форма — характерное для Осоргина стремление быть вне ‘литературы’.
Этот выход из литературы удается ему блестяще. У читателя полная иллюзия простоты и правды: все надоевшие ему литературные условности как будто преодолены. Ни трагизма бытия, ни веяния смерти, ни философских глубин, ни психологических сложностей, ничего этого нет. И сюжеты самые обыкновенные, и стиль как будто ничем не замечательный. Читателю кажется, что люди и предметы, о которых говорит Осоргин, существуют сами по себе, независимо от писателя, он входит в этот давно исчезнувший прекрасный мир, узнает знакомое и забытое, живет в нем, не оглядываясь на автора, а тот стоит в сторонке, в скромной роли гида. Цель его достигнута: реальность созданного им мира очищена от всякого привкуса ‘литературности’. Снова оживлена и оправдана старая реалистическая манера, то, что казалось ‘вне литературы’, стало искусством.
Осоргин своей простоте учился у Тургенева и Аксакова, он связан с ними не только литературно, но и кровно, от них у него — пристальность взгляда, чувство русской природы, любовь к земле, верность прошлому, светлая печаль по давно ушедшему. Его язык — выразительный и точный — близок народному складу. В нем есть вещественность и прямота, убеждающие нас сразу. Автор не боится показаться несовременным, напротив, он настаивает на своей старомодности и провинциальности. Этим мотивируется весь чувствительно-умиленный тон его писаний. …’Любовь к жизни’ — единственная философия автора (если уж необходимо говорить о его философии). В ней — вся сила его изобразительного таланта. Этой любовью заражает он читателя, возвышаясь до поэзии ‘реальности’. Как только любовь эта слабеет, художественная убедительность рассказов падает. Появляется шутливый тон, забавность и небрежность. Без любви Осоргин и не видит, и не понимает. Без ‘чувствительности’ он был бы просто неплохим рассказчиком (Мих. Осоргин. Чудо на озере // Современные записки. 1931. N 46).
Г. Струве
Роман ‘Сивцев Вражек’ (1928), которым Осоргин дебютировал как романист, имел совершенно неожиданный успех и принес Осоргину и славу, и деньги. Русские отзывы об этом романе о судьбах нескольких людей в начале большевистской революции были более сдержанны. Благожелательный к Осоргину, Б. К. Зайцев отмечал неровность и многочисленные недостатки романа (наряду с достоинствами). Некоторая старомодность соединялась в нем с выдававшей новейшие влияния кинематографичностью построения. Язык был простой, точный и выразительный. По поводу рассказов Осоргина К. В. Мочульский писал, что он ‘своей простоте учился у Тургенева и Аксакова’, что он ‘связан с ними не только литературно, но и кровно’. Но, отмечая присущие Осоргину ‘пристальность взгляда, чувство русской природы, любовь к земле’, Мочульский не отметил его чувства юмора, характерной для него добродушно-иронической усмешки, которая особенно чувствуется в его романах ‘Свидетель истории’ и ‘Вольный каменщик’. ‘Свидетель истории’ (1932) — роман о деятельности террористов в 1905-1906 годах. Героиня его и некоторые другие персонажи списаны с живых лиц, в центре повествования — действительные события, в том числе взрыв на Аптекарском острове и знаменитый побег революционеров из московской женской тюрьмы. Но назван роман по выдуманному лицу: ‘свидетель истории’ — некий о. Яков, колесящий по России вдоль и поперек ‘бесприходный поп’, которому ‘все любопытно’ и который все любопытное записывает. Многие эпизоды и персонажи романа даны через восприятие этого нарочито чудаковатого ‘свидетеля истории’ — и потому в несколько ироническом преломлении’.
В ‘Вольном каменщике’ (1937) действие происходит в эмиграции. Герой романа, рядовой эмигрант, бывший провинциальный почтовый чиновник с чисто русской фамилией Тетехин, вступает в Париже во французскую масонскую ложу. В романе затронуты современные проблемы: рост тоталитаризма в мире, денационализация русской эмиграции (сын Тетехина — типичный русский ‘Жоржик’, да и сам Тетехин, оставаясь насквозь русским, отходит от бытовых и общественных интересов эмиграции), проблема урбанистической цивилизации и т. п. Многое воспринимается в романе как сатира. В отличие от первых вещей Осоргина роман написан в игриво-замысловатом стиле, с игрой сюжетом, постоянным ироническим вторжением автора, с элементами ‘конструктивизма’ (смысловая и стилистическая роль масонских символов и терминологии). Чувствуется, с одной стороны, влияние Замятина и советских ‘неореалистов’, с другой — нарочитая попытка стилизации под XVIII век (из книги ‘Русская литература в изгнании’).
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека